Пособие помогает составить представление о закономерностях существования
русского стиха, попробовать научиться лучше понимать и чувствовать
стихи. В разделе «Несколько предварительных замечаний» содержатся
сведения о терминах стихотворной речи, о соотношении существующих
теорий. Основной материал поделен на разделы: «Ритмика», «Рифма»,
«Строфика», в каждом из которых дается изложение теоретического
материала, подкрепляемого заданиями. Рубрика «Для пытливого читателя»
содержит дополнительный материал, а примечания расширяют представления
читателя о круге проблем, затрагиваемых в пособии. Предлагаемая
библиография стимулирует собственные поиски в науке о русском стихе. В
книге имеется словарь терминов и понятий.
Данное издание представляет собой авторскую работу,
подготовленную в рамках программы "Обновление гуманитарного образования
в России" Эта программа реализуется совместными усилиями Министерства
образования России и Международного фонда «Культурная инициатива».
Основная цель программы — гуманизация образования, создание нового
поколения вариативных учебников и учебных пособий, ориентированных на
ценности отечественной и мировой культуры современного демократического
общества.
Спонсором программы является известный американский предприниматель и
общественный деятель Джордж Сорос.
ВСТУПЛЕНИЕ
Почему нужно изучать стихотворную речь? Что дает это читателю? Неужели
простого навыка чтения недостаточно, чтобы понимать стихотворение, а
нужно пользоваться еще какими-то средствами, посторонними предмету
изучения? И как же читает стихотворение специалист? Разве он
раскладывает его первым делом на отдельные элементы, а потом холодным
тоном рассуждает об особенностях только что прочитанного?
Ответов на подобные вопросы может быть несколько.
Первый и самый простой: надо просто читать стихи, если придет вдруг
такая охота, как читается, а потом рассуждать о них так же, как если бы
перед нами была газетная статья, вылавливая смысл из набора странных
слов, расставленных зачастую в непривычном порядке, зачем-то скрепленных
созвучиями и не очень понятным напевом.
И образцов подобного чтения любой найдет сколько угодно: раз стих ничем
принципиальным от прозы не отличается, кроме особой украшенности, так и
судить его нужно по тем же самым законам обыденного смысла. И вот
«Евгений Онегин» превращается всего лишь в «энциклопедию русской жизни»
(говоря это, мы вовсе не хотим опорочить Белинского, давшего эту
формулировку: как раз он прекрасно чувствовал всю особость пушкинского
романа в стихах и умел дать понять ее; однако бесчисленные
невнимательные читатели Пушкина и Белинского сократили сложный
внутренний смысл до нестерпимых банальностей), а
стихи многих поэтов XX века объявляются или заведомой заумью, не
рассчитанной на понимание, или же перестают читаться. Человек
останавливается в недоумении перед не сразу понятным и предпочитает
обратиться к прозе, кажущейся более простым видом речи.
Но немногим лучше обстоит дело, когда почитается непременной задачей
всякого обращающегося к стихотворению сугубо головная работа: чтение как
можно большего числа критических статей, определение размера, которым
стихотворение написано (а в более сложных случаях
— еще и соотнесение этого стихотворения с другими, написанными тем же
самым размером), принципов рифмовки, строфики, звуковой организации
речи, выделение опорных символов и так далее, что делает лежащий перед
читателем текст сразу нестерпимо скучным.
Но есть, как нам кажется, один ответ, предполагающий, что читатель
становится как бы соавтором стихотворения, проникается теми ощущениями,
которые испытывал автор (хотя, конечно, лишь в малой степени и далеко не
всегда имея возможность определить, так ли чувствовал сочинитель).
Стихотворение начинает резонировать в душе читателя, и мелодия,
созвучия, смыслы, переклички с отдаленными воспоминаниями читающего
властно наполняют его, заставляют вслушиваться и всматриваться в строфы,
строки, слова, наслаждаться «звуков изгибами» (слова О.Ман-делынтама о
К.Батюшкове) и столкновениями смысловых комплексов, твердить вслух и про
себя до тех пор, пока что-то не становится ясным, почти прозрачным и
кажется уже не нуждающимся в объяснении.
Вот тут-то на помощь читателю, который хочет не просто почувствовать
стихотворение, но и как-то высказать свои ощущения, должно прийти
литературоведение, а в частности — и стиховедение, которое составит
предмет нашего пособия. Только после того как произведение пережито,
подсознательно прочувствовано, можно начинать искать то, как оно
сделано, каким же образом поэту удалось столь сильно воздействовать на
нас.
И прежде всего мы должны понять, что стих и проза — две принципиально
различные формы художественной речи, и подходить к нам одинаково —
невозможно. Еще в 1924 году Ю.Н. Тынянов в книге «Проблема стихотворного
языка» сформулировал закон, названный им «законом
единства и тесноты стихового ряда». Под этим он понимал сложную систему
трансформаций смысла в стихе, когда под влиянием собственно стиховых
факторов, в прозе отсутствующих (ритма, звуковой организации, рифмы и
т.п.), смысл слова меняется, становится не тем же самым, каким он был в
деловой речи или даже в художественной прозе. И потому восприятие того
главного, что есть в стихе, то есть его семантики, смысла, невозможно
без одновременного восприятия собственно стиховых факторов.
Для подтверждения этого достаточно проделать мысленную операцию, к
которой часто прибегают ученые-стиховеды: попробуйте взять свое самое
любимое стихотворение и попытайтесь изложить его прозой. Даже если вы
при этом станете пользоваться теми же самыми словами, только переставляя
их, чтобы уничтожить ритмичность и выделенные созвучия вроде рифмы, у
вас получится весьма тривиальный прозаический отрывок, не вызывающий и
сотой доли того очарования, которое было в стихотворении. При разрушении
ритма и прочих сопутствующих факторов мы утрачиваем и смысл, в
стихотворении заложенный. Следовательно, этим, казалось бы, чисто
формальным элементам стиха присуще смысловое наполнение. Понять, как
ритм, рифма, звуковая организация, строфика переходят в смысл, можно
только при внимательном, подробном анализе структуры стиха.
Вот почему любому, считающему нужным не просто бездумно проглотить
написанное, но внимательно разобраться в своих ощущениях,
объективировать их и дать — пусть даже и самому себе — отчет, необходимо
понимать хотя бы самые основные закономерности существования,
становления и развития русского стиха. Ведь именно используя эти
закономерности (используя, конечно, самыми различными способами, то
опираясь на них, то отвергая или переосмысляя), поэт строит свои
произведения, делает их максимально насыщенными смыслом. Не случайно
ведь, как правило, стихотворные произведения значительно короче
прозаических. Громадный смысл удается вложить в гораздо меньший объем,
чем потребовался бы в прозе, «формальные» элементы стиха позволяют
сконцентрировать смысл в минимальном пространстве, и для того, чтобы его
верно восстановить, нужно понимать, чем именно
воспользовался поэт.
Представим себе, что перед нами зашифрованное сообщение, причем в
качестве шифра использованы обыкновенные русские слова, но вот связь их
между собой нам непонятна, для нас невосстановима. В таком случае мы
должны подыскать ключ, позволяющий расставить их в нужном порядке,
прочитать за одним словом другое, имеющееся в данном случае в виду, и
только так мы поймем сообщение. Очень часто поэтическое произведение
выглядит именно таким шифрованным сообщением, непонятным без ключа. Но
для внимательного читателя такой ключ существует, причем существует — и
очень часто — в самом тексте. Конечно, может он находиться и за
границами произведения (как если бы между строк записки были
симпатическими чернилами начертаны еще какие-то слова, читаемые лишь при
знании способа их проявления), но по большей части — все же внутри него.
Однажды А.Ахмато-ва сказала про свои стихи: «Это тайна без
криптограммы», то есть смысл не зашифрован специально, а лишь затемнен,
открывается такому читателю, который способен не просто выслушать то,
что ему сказано, но пропустить это сказанное через себя и понять тайну
не разумом, не подбиранием ключей из заранее собранной связки (что не
исключает, естественно, и набора определенных элементарных приемов,
позволяющих не изобретать велосипед еще раз), а тонким вслушиванием в
голос поэта. Разгадывать стихотворение только умом — невозможно, но и
оставить его неразгаданным, просто послушать, восхититься «блаженным
бессмысленным словом» (выражение О.Мандельштама) — значит ничего в поэте
не понять. Читатель поэзии всякий раз живет на тонкой грани между
восхищенным вслушиванием и рациональным анализом; исследователю же —
пусть и самому начинающему, которому предстоит только написать
сочинение, только сказать несколько слов у доски, — приходится ощущать
эту грань еще более остро, пытаться так балансировать на ней, чтобы не
сорваться ни в ту, ни в другую пропасть.
Хотелось бы, чтобы наша книга помогла именно читателю и начинающему
исследователю стиха попробовать научиться лучше чувствовать стихи (это
ведь вполне возможно!) и выражать свои впечатления рациональным языком,
для чего надо понять, что уже сделано лучшими
филологами всего мира, среди которых А.А. Потебня и Андрей Белый, Ф.И.
Буслаев и А. Мейе, Ф. де Соссюр и Ю.Н. Тынянов, Б.М. Эйхенбаум и P.O.
Якобсон, Б.В. Томашевский и
Н.С. Трубецкой, П.М. Бицилли и К.Ф. Тарановский, Б.О. Ун-бегаун и А.В.
Исаченко... Ряд этот можно длить почти бесконечно, вплоть до наших
современников, но мы этого делать не будем, отослав внимательного
читателя к помещенной в конце книги библиографии.
Но эта библиография (а библиография полная была бы несравненно более
обширной) раскрывает и еще одну причину, которая делает нашу книгу
имеющей резоны для существования: литература по теории стиха чрезвычайно
разнородна и потому для читателя-непрофессионала почти необозрима. При
этом бывает очень трудно разобраться в том, какая книга или статья несет
в себе действительно значимую информацию, а какая относится к категории
псевдонаучных, к какой следует прислушаться, а какую можно вообще не
открывать. Те учебники, к которым обычно обращаются читатели, к
сожалению, слишком часто страдают противоречивостью изложения, а многие
поэтические факты просто не укладываются в рамки излагаемых теорий.
Естественно, что судьей над трудами коллег может ставить себя лишь
неумный человек, но обобщение накопленного опыта и преломление его через
призму собственного взгляда — дело вполне возможное.
Отчасти именно поэтому наша работа поделена на несколько частей, которые
легко найти в тексте по разным шрифтам и прочим средствам выделения: для
чисто учебных целей достаточно набранного обычным крупным шрифтом;
отделы, названные «Для пытливого читателя», дают сведения, дополняющие
основные; примечания позволяют найти тот материал, который расширяет
представления читателя о круге проблем, которые хотя бы бегло затронуть
здесь не представляется возможным; наконец, библиография обозначает путь
к собственным поискам в науке о русском стихе, невозможным без
знакомства с тем, что уже наработано предшественниками. Помимо этого, в
книге есть и специальные задания, и вопросы к читателям по ходу дела,
выделенные курсивом. Мы не можем заставить читателя отвечать на них, но
скорее обозначаем то место, где стоило бы остановиться и чуть-чуть
подумать.
Посвящение книги обозначает одну существенную
особенность книги: в значительной мере она основана на идеях курса
лекций по теории и истории русского стиха, читанных профессором Сергеем
Михайловичем Бонди (1894— 1983) на филологическом факультете Московского
государственного университета, которые автор пособия слушал в 1969—1972
гг. К сожалению, этот курс, за исключением немногих фрагментов, остается
неизданным, а между тем он является едва ли не идеальным в практике
преподавания теории стиха, поскольку некоторые методические приемы дают
возможность объяснить достаточно сложные случаи самому неподготовленному
читателю.