СТИХ И ПРОЗА

РИТМИКА

СТИХ И ПРОЗА

Внешне стихи от прозы отличаются достаточно легко, и в обычном сознании именно эта внешность является первым принципом разграничения: проза печатается сплошным текстом, ограничиваясь только размером печатной страницы, тогда как стихи — короткими строчками, каждая из которых представляет собою какое-то единство, ограниченное с обеих сторон.

Русское слово «стих» происходит от греческого, означающего «ряд». В большинстве европейских языков слово, обозначающее стих, восходит к латинскому «versus», что генетически значит «поворот», возвращение к началу. И там, и там речь идет о каком-то членении общего потока речи на меньшие отрезки, причем отрезки сравнительно небольшие, такие, которые мы можем легко удержать в памяти.

Довольно долгое время исследователям казалось, что основным признаком стиха является что-то другое: особый ритм, рифма, специфический характер самой речи — подчеркнуто эмоциональный... Но чем дальше развивалось русское стихосложение и наука о нем, тем яснее становилось то, что членение на стихи является наиболее универсальным способом отделения поэзии от прозы. В нем оказывается обнажен основной принцип всякого стиха, та первоначальность, от которой невозможно отрешиться.

Конечно, написать стихи можно по-разному. Они могут быть записаны так, как мы привыкли в классическом варианте XVIII—XIX веков: каждая строка начинается с большой буквы, а кончается рифмой или большой паузой, ощутимой в произнесении. Можно написать так, как это делал Маяковский: лесенкой, где единая строчка дробится на не-

сколько маленьких фрагментов в зависимости от интонации, и переход со ступеньки на ступеньку означает смысловую паузу, более сильную, чем самый сильный пунктуационный знак. Бывает, что стихи записываются «столбиком», как у раннего Маяковского или у Андрея Белого, то есть ступеньки лесенки сдвигаются влево, и вместо одной строчки мы получаем сразу несколько, нуждающихся в воссоединении. Самый решительный пример — это прозаическая запись стиха, когда он печатается так же, как и любая проза. Не по заслугам прославленные «Песни» о Соколе и о Буревестнике М.Горького, многие стихи замечательной поэтессы Марии Шкапской (1891—1952), «Проблема перевода» Леонида Мартынова дают нам такие образцы. А вот как играет этой формой записи Семен Кирсанов:

«Пять портних на полу златом вышиту полу сборили. Меж собою спорили — выше ту али ту? Сметывали рюши

— поросячьи уши. Искололи пальцы все о парчовое плиссе. Выдернули ниточки на груди из вытачки. Пригляделись,— воротник требует поправок, а у них, у портних, полон рот булавок. Скалывают, колют, повернуться молят. Затянули груди в лиф на китовом усе, в веницейском вкусе...

Какова Настя! Вот царям счастье!

Платье вышло — диво див! Юбка в десять ярусов, вся горит стеклярусом, шлейф — парчовая верста, и на плечи два хвоста, жаркие, собольи.

Хороша собой ли?» («Сказание про царя Макса-Емельяна...»).

Примечательно, что прямо следом за этими словами идут традиционно записанные стихи, которые по сути практически ничем не отличаются от представленных в виде прозы. Но эксперименты подобного рода стали возможны уже только там, где за плечами поэтов была обширнейшая традиция, привычка читателя слышать стих независимо от того, как он записан (тем более, что и слышать-то приходилось только там, где эта поэма была напечатана: в спектакле режиссера Марка Розовского по стихам Кирсанова такой проблемы даже не возникало, потому что, когда стихи произносятся, способ их записи не виден, и разнонаписан-ное звучит одинаково).

Для читателя русской поэзии конца XX века равно важны и написание, и произнесение текста, ибо только они в совокупности дают представление о том, имеем ли мы дело со стихами или с прозой.

Наиболее простой случай — когда написанное и произнесенное совпадают: мы видим перед собою написанную или напечатанную строчку и понимаем, что это и есть тот кратчайший повторяющийся отрезок стиха, который получил, к сожалению, тоже название «стих». В дальнейшем мы будем стараться применять слово «стих» только к этому кратчайшему отрезку стихотворной речи, членение на которые и позволяет нам отличать ее от речи прозаической.

Но иногда нам придется восстанавливать стих из отдельных строчек (при записи «лесенкой» или «столбиком») или делить как бы прозаические отрезки на отдельные стихи.

Как можно это сделать? Наиболее простой путь нужно проделать при обращении к «лесенке»:

Тут уже рифма помогает нам собрать строчки в стихи: на 21 строчку приходится 8 стихов. Но и графика помогает в этом: дойдя до конца «марша», стих оканчивается с тем, чтобы в следующей строке начаться с начала. Даже если рифмы в «лесенке» не будет, все равно начертание скажет нам, где кончается и где начинается каждый стих.

Несколько труднее дело обстоит со «столбиком»:

Как-то раз,

Когда шум за стеной,

Как прибой, неослабен,

Омут комнат недвижен

И улица газом жива,—

Раздается звонок,

Голоса приближаются:

— Скрябин.

О, куда мне бежать

От шагов моего божества!

(Б.Пастернак)

Здесь тоже не дает пропасть рифма: услышав созвучия «неослабен — Скрябин» и «жива — божества», мы понимаем, что именно они служат границами стихов и, стало быть, десять строчек отливаются в четыре стиха. Но не только рифма служит здесь обозначением границы, а ка-кая-то инерция звучания заставляет нас сделать большие, ощутимые паузы после третьей, пятой, восьмой и десятой строчек. Запомним это интуитивное чувство, объяснение которому найдется несколько позже, и скажем только, что, очевидно, тут есть какая-то еще не до конца понятная нам закономерность, которую мы чувствуем, но объяснить не можем.

«Лесенка» и «столбик» могут объединяться, как у Андрея Белого:

Здесь четыре стиха распались на десять строчек, прихотливо разбросанных волей художника по книжной полосе.

А в случае с прозаической записью стихотворений нас снова выручает то ли рифма (как в отрывке из Кирсанова), то ли опять-таки интуитивное чувство, заставляющее понять, что «Песня о Буревестнике» отчетливо членится на небольшие отрывки, которые Горький искусственно соединяет в длинные абзацы.

Для простоты дела в дальнейшем мы не будет обращаться к таким раритетам и экспериментам, как процитированные, а постараемся брать стихотворения, где запись традиционна и строка соответствует стиху (или, в крайнем случае, границы стиха определимы без особых усилий и без нужды в интуиции).

Обо всем этом важно было сказать, потому что понятие СТИХА является краеугольным в той науке, к изучению которой мы приступаем. Именно СТИХ является той основной единицей, которой мы на протяжении ближайших глав будем оперировать. Потом, позже, нам придется обратиться и к составляющим стих элементам: словам, тактам, ритмическим единствам и пр., но пока установим для себя, что, принимаясь за развинчивание поэзии (Виктор Шкловский в молодости говорил: «Мы не развенчиваем литературу,— мы развинчиваем ее для анализа»), мы разбираем ее на отдельные стихи и разбираемся в их сочетаниях.

ЗАДАНИЕ ПЕРВОЕ

Попробуйте поискать в русской поэзии тех авторов, которые особенно охотно ломают стих, разбивая его на ступеньки «лесенки» или «столбика». Не забудьте, что искать надо, конечно, в поэзии XX века.

В нескольких случаях посчитайте, сколько стихов и строк насчитывается в выбранном вами отрывке.

Подумайте, зачем поэту может быть нужно такое несовпадение (ответ здесь может быть не один).

Примечание

Для поисков лучше всего пользоваться сборниками «Библиотеки поэта», которые дают, как правило, научно выверенный текст и представляют поэта относительно полно.

Менее удобно пользоваться собраниями сочинений, не такими компактными, как однотомники или двухтомники «Библиотеки поэта».Впрочем, десятитомный или семнадцатитомный Пушкин, шести- или четырехтомный Лермонтов, семитомный Брюсов, восьмитомный Блок, пятитомный Пастернак, тринадцатитомный Маяковский, трехтомный Гумилев, двухтомные Ахматова и Мандельштам,— предпочтительнее часто устаревших и не столь полных сборников «Библиотеки поэта».

содержание .. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ..