По данному делу было привлечено к судебной ответственности несколько
десятков человек -- рабочих Коншинской фабрики г. Серпухова. Обвиняемым
вменялось в вину участие в экономической стачке, призывы к
приостановлению работы на соседней (Коштановской) фабрике, участие в
разгроме ряда квартир высших фабричных служащих и в нанесении побоев...
Фактически обстоятельства настоящего "дела" таковы. Изнуренные
непосильным трудом на фабрике, притеснениями со стороны фабриканта и его
служащих, повседневными штрафами и т. д., рабочие Коншинской фабрики
организовали стачку и предъявили управляющему требования о сокращении
рабочего дня, повышении заработной платы, улучшении условий быта. Эти
требования рабочих были отвергнуты, после чего они прекратили, работу и
организовали массовое шествие к управлению фабрикой. Вызванные из
Серпухова отряды конных казаков, как говорится в одном из сообщений в
печати по данному делу, "восстановили порядок обычными мерами". Группа
арестованных казаками рабочих и была предана суду. Дело рассматривалось
в Московской судебной палате 10--12 декабря 1897 г.
* * *
Как старший по возрасту между говорившими в защиту подсудимых
товарищами, я осторожнее всех. Моя недлинная речь будет посвящена
просьбе о снисходительном отношении к обвиняемым, если вы не разделите
доводов, оспаривающих правильность законной оценки предполагаемых
событий.
К этому прибавлю и просьбу, вызываемую особенными чертами этого дела.
Время, которое вы отдадите вниманию к моему слову,-- это лучшее
употребление его.
Когда на скамье сидят 40 человек, для которых сегодня поставлен роковой
вопрос: быть ли и чувствовать себя завтра свободными, окруженными своими
близкими, или утро встретит их картинами тюремной жизни, представлениями
о безлюдных пустынях и, может быть, о зараженном миазмами воздухе
отдаленных стран ссылки,-- лишний потраченный час судейского времени --
ваш долг, даже если бы слово мое оказалось излишним и несодержательным.
Пусть, если не суждено им избавиться от тяжелых кар, они уйдут с
сознанием, что здесь их считают не за зараженный гурт, с которым
расправляются средствами, рекомендуемыми ветеринарией и санитарами, а за
людей, во имя которых здесь собрано это почтенное судилище, в защиту
которых здесь велением закона допущено и слушается представительство
защиты.
Особенный состав присутствия, установленный законом для данных дел,
внушает мне смелую мысль воспользоваться благами, из того истекающими.
Простите, что хочу я внести не мир, а меч в сердце коллегии в минуту,
когда она должна будет обсуждать дело. Я хочу говорить о тех условиях,
которым должны быть верны представители сословий, когда начинается
высказывание мнений по делу.
У вас, господа коронные судьи, масса опыта,-- не к вам слово мое: не
напоминать вам, а учиться у вас должны мы, младшие служители правосудия.
Вы выработали для себя Строго установленные приемы, точно колеи на
широкой дороге, по которой гладко и ровно идет к цели судейское
мышление.
Но законодатель ввел в состав ваш общественный элемент, конечно, не для
подсчета голосов и внешнего декорума.
Вносится слово живой действительности, не исключенной в отвлеченный
термин. Вносится непосредственность бытовых отношений, составляющих
самую душу изучаемого дела. И вот я прошу носителей этого
непосредственного миропонимания не выезжать колесами в соблазняющие
своей прямолинейностью колеи судейского опыта, а всеми силами отстаивать
житейское значение фактов дела.
Есть у настоящего дела громадный недочет,-- люди жизни его понимают.
Совершено деяние беззаконное и нетерпимое,-- преступником была толпа.
А судят не толпу, а несколько десятков лиц, замеченных в толпе.
Это тоже своего рода толпа, но уже другая, маленькая: ту образовали
массовые инстинкты, эту -- следователи, обвинители.
Заразительность толпы продолжает действовать. Помня, что проступки
совершены толпой, мы и здесь мало говорим об отдельных лицах, а все
сказуемые, наиболее хлестко вырисовывающие буйство и движения массы,--
приписываем толпе, скопищу, а не отдельным лицам.
А судим отдельных лиц: толпа, как толпа,-- ушла.
Подумайте над этим явлением.
Толпа -- это фактически существующее юридическое лицо. Гражданские
законы не дают ей никаких прав, но 14 и 15-й томы делают ей честь, внося
ее имя на свои страницы.
В первом -- толпе советуется расходиться по приглашению городовых и
чинно, держась правой стороны, чтобы не мешать друг другу, идти к своим
домам (ст. 113, т. XIV Свода Законов).
Второй -- грозит толпе карами закона.
Толпа -- стихия, ничего общего не имеющая с отдельными лицами, в нее
вошедшими.
Толпа -- здание, лица -- кирпичи. Из одних и тех же кирпичей созидается
и храм богу и тюрьма -- жилище отверженных. Пред первым вы склоняете
колена, от второй бежите с ужасом.
Но разрушьте тюрьму, и кирпичи, оставшиеся целыми от разрушения, могут
пойти на храмоздательство, не отражая отталкивающих черт их прошлого
назначения...
Как ни тяжело, но с толпой мыслимо одно правосудие -- воздействие силой,
пока она не рассеется. С толпой говорят залпами и любезничают штыком и
нагайкой: против стихии нет другого средства.
Толпа сама чудовище. Она не говорит и не плачет, а галдит и мычит. Она
страшна, даже когда одушевлена добром. Она задавит, не останавливаясь,
идет ли разрушать, или спешит встретить святыню народного почитания.
Так живое страшилище, спасая, внушит страх, когда оно, по-своему
нежничая, звуками и движениями сзывает к себе своих детенышей.
Быть в толпе еще не значит быть носителем ее инстинктов. В толпе
богомольцев всегда ютятся и карманники. Применяя земные методы обвинения
находящихся в толпе, вы впустите в рай вместе с пилигримами воров по
профессии.
Толпа заражает, лица, в нее входящие, заражаются. Бить их -- это все
равно, что бороться с эпидемией, бичуя больных.
Только рассмотрением улик, выясняющих намерения и поступки отдельных
участников толпы, вы выполните требование закона, и кара ваша обрушится
на лиц не за бытие в толпе, а за ношение в себе первичных, заразных
миазм, превратившихся в эпидемию, по законам, подмеченным изучающими
психологию масс.
Здесь вам доказывали, что не было стачки.
А если была?
Тогда выступает вопрос о целях стачки.
Доказано, что часть требований была законна и удовлетворена. Доказывали,
что и все требования были законны, в том числе и спорный вопрос о
прекращении работ перед праздниками ко времени церковного богослужения.
Я же допускаю, что последнее требование не было законно. Я допускаю, что
базарные инстинкты взяли верх над духовными, и уже давно заповедь о
посвящении субботы богу (хотя бы со всенощного бдения) отменена другой,
гласящей, что суббота -- время чистки машин на фабриках.
Спорить не будем против законности господствующего инстинкта, но не
откажем виноватым в снисхождении за увлечение святыми, но отживающими в
сознании хозяев идеалами.
Скажем только, что они жестоко ошибаются, урывая время: у осатаневшего
от недельного труда рабочего.
Церковь -- это место подъема духа у забитого жизнью, возрождение
нравственных заповедей, самосознания и любви.
Там он слышит, что и он человек, что перед богом несть эллин или иудей,
что перед ним царь и раб в равном достоинстве, что церковь не делит
людей на ранги и сословия, а знает лишь сокрушенных и смиренных, алчущих
и жаждущих правды, труждающихся и озлобленных, всех вкупе помощи божьей
требующих.
Входя туда обозленным, труженик выходит освеженным умом и сердцем.
Хотите сделать из народа зверей -- не напоминайте ему про божью правду;
хотите видеть работника-человека -- не разлучайте его с великою школой
Христовой.
Обвинение вменяет в вину изобличенным подсудимым их тоску по церкви. В
надежде, что вы в этой тоске найдете основание к снисхождению, я
перехожу к другому моменту дела.
Отгоняемые от церкви, они, преданные страсти, разбивают кабаки. И за
кабак их влекут к еще строжайшему ответу.
Остановимся.
Буйство было. Но относить это буйство к беспорядкам скопищем,
направленным против порядка управления, -- несогласно с требованием
закона. Вам это доказывали, и я вычеркнул из моей памяти все, что хотел
сказать по этому предмету.
Добавлю одно: закон, ст. 269 Уложения,-- закон новый, но мотивы к нему
выяснены весьма подробно. Закон этот целиком взят из нового Уложения.
Вам, вероятно, присланы, как высшему суду местности, для заключений
работы комиссии по Уложению. Там, во 2-м томе, под ст. ст. 82 83 вы
найдете исчерпывающую вопрос аргументацию за наказуемость скопищ
особливыми карами лишь в исключительных, статьей перечисленных, случаях;
там приведено ценное мнение светила французской юриспруденции Heii о
границах общеопасного и просто буйного массового беспорядка. Прочитайте
эти: страницы.
Вас поразит дерзость буянов, вторгающихся в чужие помещения, и
хозяйничанье их за чужим вином.
Да, перед чужою дверью чувство деликатности и врожденное признание
святости чужого очага сдерживают всякого человека с непреступно
направленной или неиспорченной совестью.
Но в том-то и беда, что здесь для этого чувства не было места.
Разбивались кабаки, ютящиеся около той же фабрики, где жили обвиняемые.
А что такое кабак в жизни большинства наших фабричных?
Это его клуб, его кабинет. Здесь он оставляет весь свой заработок,
остающийся от необходимых домашних затрат. Кабацкая выручка -- это
склад, где сложены и трудовые деньги, и здоровье, и свободное время
рабочего.
Кабак построен около фабрики, чтобы своим видом, запахом смущать и
напоминать о себе рабочему. Кабаку нужны не трезвые и сдержанные: его
друзья -- буйные и безвольные гуляки. Для этих последних он не чужой
дом, а самое настоящее пребывание, свой угол, свой правовой домицилиум,
где ищет рабочего, уклонившегося от работы, надзиратель, где сыщут его и
власти, находящие нужным задержать его.
А если так, то не вмените в особый признак злостности буйство пьяного
рабочего в кабаке, где все, от чайной чашки до последней капли
одуряющего спирта, есть кристаллизация его беспросветного невежества и
его непосильного труда.
Судя этих людей, вы должны, по требованию закона и справедливости,
принять во внимание нравственные качества их, как ту силу, которая
противостоит преступным соблазнам всякого рода.
Посмотрим же, какова эта сила и среди каких условий возникает и растет
она.
Вечный визг махового колеса, адский шум машины и пыхтение паровика,
передающего свою силу десятку тысяч станков, около которых ютятся как
мало значащие винтики рабочие люди...
Титаническая сила -- машина, блестит чистотой и изяществом своих частей,
к ней прикованы забота и любовь домовладыки; и только они, легко
заменимые в случае порчи, винтики, чужды любви и внимания.
Это ли условие подъема личности.
Выйдем из фабрики...
Кое-где виднеется церковь, одна-две школы, а ближе и дальше -- десятки
кабаков и притонов разгула.
Это ли здоровое условие нравственного роста.
Есть кое-где шкаф с книгами, а фабрика окружена десятками подвалов с
хмельным, все заботы утоляющим вином.
Это ли классический путь к душевному оздоровлению рабочего, надорванного
всеми внутренностями от бесконечно однообразного служения машине.
Пожалеем его. Не будем прилагать к нему не ради правды, а ради
соображений неправового свойства мерку, удобную для наших сил.
Нас воспитывают с пеленок в понятии добра, нас блюдут свободные от
повседневного труда зоркие очи родителей, к нам приставлены пестуны. Вся
наша жизненная дорога, несмотря на запас сил и умение различать вещи,
обставлена барьерами за счет нашего достатка, благодаря которым мы и
сонные не свалимся в пучину и рассеянные идем автоматически по прямой и
торной дороге.
А у них не то.
Обессиленные физическим трудом, с обмершими от бездействия духовными
силами, они, тем не менее, сами должны искать путь и находить признаки
правого и неправого направления.
Справедливо ли требовать от них той выдержки, какую мы носим в наших
грудях...
Чудные часы предстоит пережить вам, господа судьи. Вы можете при свете
милосердия и закона избавить от кар неповинного и ослабить узы
несчастных, виноватых не столько злой волей, сколько нерадостными
условиями своей жизни.
Будьте снисходительны!
Правда, не велика разница для рабочего между неволей по закону и неволей
нужды, приковывающей всю его жизнь, все его духовные интересы к станку,
бесстрастно трепещущему перед его глазами. Но все же эти люди, куда бы
вы ни послали их, -- к станку или в тюрьмы и ссылку, услышав в вашем
приговоре голос, осторожный в признании вины и свободный в приложении
милости, исполнятся чувства нравственного удовлетворения.
Они увидят, что великое благо страны -- суд равный для всех -- коснулось
и их, пасынков природы; что и им, воздавая по заслугам, судейская
совесть сотворила написанное народу милосердие, внушенное русскому
правосудию с высоты первовластия.
И пусть из их груди, чуткой ко всякой правде, им дарованной, дорожащей
всякою крупицей внимания со стороны вашей, вырвутся благодарные клики,
обращенные к тому, чьим именем творится суд на Руси, клики, какие,
правда, по иным побуждениям вырывались из груди гладиаторов Рима: "Vive,
Caesar, mozituri te salutant!" {Виват, Цезарь, побежденные тебя
приветствуют (лат.).}.
* * *
Все подсудимые были осуждены в соответствии с обвинением,
сформулированным в обвинительном заключении.