,
: ..
Живи, солдат
адий Петрович Погодин
Погодин адий Петрович
Живи, солдат
адий Петрович ПОГОД?Н
Ж?В?, СОЛДАТ
Маленькая повесть о войне
В класс они во?ли на руках. Своего веса Алька не чувствовал, ?ел, словно не было в природе земного тяготения. От ощущения легкости и необыкновенной прыгучести рождалась в груди щемящая, затрудняющая дыхание радость. ?ногда сердце обмирало, будто он падал с крутизны. Его ладони ?лепали по намастиченному полу, жирному, цвета вековой ржавчины. Нянечки разводили мастику горячей водой, размазывали ее по всей ?коле ме?ковиной, навернутой на ?вабру. Запах керосина никогда не выветривался - керосина и хлорной извести.
Мастика ?елу?илась под ногами ребят, ?аркающих, топочущих, приплясывающих; забивалась под одежду пыльцой, отчего белье при стирке покрывалось красной сыпью. Гнев матерей был стремителен и целенаправлен. Затылки трещали. Матери плакали. Ах, как легко ?агается вверх ногами, словно кровь стала газом, газовым облаком, водородом.
Возле учительского стола они подпрыгнули, сгруппировались в воздухе и распрямились, став на ноги в один звук.
Завуч, высокий и тощий, Лассунский - фамилия такая, - остро глядел на них от задней стены и улыбался, все уже и уже растягивая свою улыбку. Все в нем было заострено: плечи, локти, колени. Длинные пальцы с крепкими чистыми ногтями треугольной формы. На голове седой вздыбленный кок, отчего и голова его казалась заостренной. В руках острая пика, изготовленная из заморского дерева, - указка, безукоризненно точная, Лассунский даже из-за спины попадал ею в нужную точку на карте.
- Браво! - сказал Лассунский. - Братья Земгано. Двойное сальто в ночные тапочки. Через Ниагару с бочонком пива. Браво! Классу разре?аю похлопать.
Класс изменил им в одну секунду (сорок предателей). Громко затрещали восемьдесят ладо?ек (очень весело дуракам).
Завуч Лассунский поднял пику.
- ?мена у них вполне цирковые - Гео и Аллегорий. Придумаем им фамилию.
- Сальтомортальские! - выпискнул Люсик Златкин. Краснея прыщавенькой рожицей и суетливо оглядываясь, Люсик пробормотал в нос: - А что, подходяще и без претензии... ? необидно...
Поднялась Вера Корзухина - высокая, осанистая, бесстрастная, как Фемида.
- Нужно вызвать родителей. аспоясались!
(Что она, спятила?)
Вера Корзухина растворилась в оранжевом вихре. На ее месте бамбуком закачался Лассунский.
- Ну-с? - задал он асмодейский вопрос.
- ?звините, мы думали, класс пустой.
- Сегодня не воскресенье.
- Мы другое думали: у директора разговор громкий, мы думали, вы в нем участвуете... азре?ите сесть?
- Э-э, нет. Сей номер мы доведем до конца. Слу?ай мою команду. Тем же способом и тем же путем в обратном направлении, делай... Але-е... Ап!
Они сделали фляк в стойку на руках, развернулись и по?ли в коридор. Ладони прилипали к мастике. Запах керосина су?ил глотку. Завуч ?ел рядом, приговаривая печально:
- К директору, мальчики мои, к директору. К Андрей Николаевичу.
В молодости завуч Лассунский плавал в торговом флоте, да заболел. Сойдя с флота, закончил факультет географии. Говорят, пику-указку он изготовил из тросточки, подаренной ему одной влюбленной пуэрториканкой.
Мастика налипала на пальцы. Обжигала ладони. Запах керосина скарлатиной обметывал рот...
Почему стена темная? Нет окон? Стена отгораживает что-то, от чего тоскливо и стра?но.
Возле директорского кабинета они упали. Лассунский сказал:
- Слабаки. Не могли коридор одолеть. Сейчас я еще ва?и знания проверю.
ебята (сорок предателей!) пузырем выпирали из класса. Громоздились в три яруса, наверно, придвинули к дверям учительский стол. От них истекал жар. Они что-то кричали, корчась от безжалостного восторга. Надвигалась стена, глу?ила их голос и косо падала, падала...
Он захрипел:
- ?сидор Фролович, это от керосина. Ды?ать тяжело...
Потом появилась гудящая муха. Он удивился:
- ?сидор Фролович, зачем эта муха? Что ей тут надо?
Услы?ал в ответ:
- Выкарабкивается...
Сознание из теплых, ярко окра?енных глубин памяти медленно восходило к реальности: брезентовый потолок слабо колы?ется, ветер пообдул плечо холодом. Муха гудит. Как в гитаре. ?ли в рояле. Осенью пахнет, влагой, лекарствами...
Алька не чувствовал своего веса, ощущал, будто плывет он в покалывающем пару. Не хотелось двигаться, не хотелось расставаться с удивительной невесомостью, как не хочется вылезать ранним утром из нагретой постели. Алька глаза закрыл, отстраняясь этим от всего сущего.
Очень близко и громко закричали птицы. В их голосах были беспощадность и вздорное нетерпение. Может быть, они нападали.
Когда Алька посадил чижей между рамами в классе, завуч Лассунский даже не выгнал его. Он сказал всем: "На земле много птиц. Наверное, никто не знает, как много. Если разделить всех птиц земли на все человечество, получится, я думаю, этак тысяч по девять на брата. Представляете, если бы некий сильный и справедливый разум мог направить птиц против нас? Мы получили бы заслуженное нами возмездие..."
Слова Лассунского прозвучали не за стеклами памяти, но как бы рядом, обнаженные и указующие. Алька почувствовал вдруг свое тело, устав?ее от лежания, свою ничтожность и слабость. Какая-то сила подтолкнула его в сидячее положение. Он спросил ?епотом:
- Где я?
- В раю. Призрачно и чудесно. Витай себе, ма?и крылы?ками. Только с музыкой у нас затруднения - главврач, негодяй, гармонь отобрал. - На соседней койке, поджав под себя ноги, сидел человек в синих сатиновых трусах - каменистое, прокаленное, как кирпич, тело, безжалостные глаза сверкали холодной голубой глазурью.
- Вы кто? - спросил Алька одним дыханием.
- Святой Петр. По первому разряду... Что ты на меня уставился, как коза на ракитник? Аллах я. Будда ?ванович.
С другой стороны послы?ался смех, похожий на кваканье. Алька туда повернулся. Койка - человек лежит пожилой.
- В госпитале ты, - сказал человек. - В лазарете. В глупой палатке. Он снова заквакал, засипел, за?евелил пальцами. - ? болезни у нас тут глупые, не фронтовые. А у тебя болезнь совсем невинная, как у бухгалтера. Плеврит...
Алька огляделся - боль?ая палатка брезентовая, в ней четыре койки, четыре тумбочки. За целлулоидными оконцами ветки ?ур?ат. Над палаткой бранятся птицы. У входа на тумбочке сидит еще один человек, возраста среднего, волосы вьющиеся, на плечах внакидку сиреневый халат, крепко застиранный.
"Все при волосах, все офицеры", - подумал Алька, не ожидая от этого обстоятельства ничего уте?ительного.
- Зовут тебя как? - спросил офицер в халате.
- Алькой зовут.
- Детское имя. Словно каму?ек в воду бросили...
- Детское по привычке. По паспорту Аллегорий. Полностью.
Соседи развеселились. Лежав?ий слева квакал и сипел с перерывами на густой затяжной вздох. Сосед в трусах смеялся, как стекла бил. Веселье офицера в халате навело Альку на странную мысль о чае с лимоном.
Алька обиделся:
- ? не сме?но. Мама думала, что это горное имя. Она малограмотная была, когда я родился.
Сосед в трусах оборвал смех, глаза вытер.
- У меня в роте писарь Тургенев. Мне бы второго писаря: - Аллегория. Кружок изящной словесности. Мир искусства. "Как хоро?и, как свежи были розы..."
- Я писарем не могу, - слабым голосом возразил Алька. - У меня по русскому тройка и почерк кривой... - Он ожидал - соседи опять засмеются, но они молчали. В ти?ине этой была разобщенность, наверное, каждый думал о чем-то своем и далеком.
- Я комсомольцем ?пану отлавливал, - заговорил наконец сосед слева, боль?ой и рыхлый. Позже Алька узнал, что зовут его Андреем Николаевичем. Гопники, беспризорники - асфальтовые грибы. Отмывать их было одно удовольствие. Приведе?ь в баню - черти черные. Отмое?ь - дитё человеческое. Одного отловили ?кета, маленький, злой, как хорек, и такой же вонючий. Ни имени своего, ни фамилии не помнит. Спра?иваем: "Кто ты?" Кричит и слюной брызжет: "Я пролетарий всей земли! еволюционер мировой революции. Анархист я! ? не кудахтайте, дяденьки начальники". Записали его в документ: имя - Гео, фамилия - Пролетарский, отчество - Феликсович. Подвели под его личность боль?евистскую философию и печать приложили. Анархист выискался!
Алька перебил рассказчика с хвастливым энтузиазмом, даже руками взмахнул и от прыти такой чуть не упал с койки:
- У меня товарищ есть Гейка. Гео Сухарев. Мы с ним за одной партой сидим...
Андрей Николаевич повернул к нему одутловатое желтое лицо с выпученными глазами.
- В баню тот ?кет ни за что не хотел идти. Кусался, мерзавец, точно как хорек. За руки, за ноги сволокли - мы с ними не церемонились. А он оказался ?кицей. Гео Феликсовной Пролетарской... Мы ей и сахару, и даже печенья где-то достали. евет, называет нас невежами и нахалами. Хоро?енькая девчу?ка из того хорька получилась...
- Цирк! - сказал Алька.
Сосед в сатиновых трусах, капитан Польской, подал ему стакан.
- убай компот, Аллегорий, и тихо, бабу?ка, под поду?кой немцы.
Алька выпил компот боль?ими болезненными глотками, вытряс в рот дряблые фрукты, опустил голову на поду?ку и уставился в потолок. Ветер хлопал снаружи клапаном целлулоидного оконца, задувал в палатку влажный воздух реки, запахи гниющего камы?а, рыбацких отбросов, осмоленных недавно лодок. Птицы совсем обнаглели, прыгали по брезентовой кры?е и, отталкиваясь, чтобы взлететь, прогибали ее. "Надо же, - думал Алька, - все при волосах, все офицеры". Его голова, стриженная под ма?инку, лежала на поду?ке, как изюмина в тесте.
- Сколько же тебе лет? - услы?ал он вопрос, заданный тихо и как бы со всех сторон.
- Шестнадцать...
Дрема волнами накатывала на него, неслы?но накрывала голову, как бы ?ур?а, обдавала тело и опадала в ногах покалывающей пеной. Ощущение ветра, берега, запаха моря и крика чаек над головой было так натурально, что Алька с неудовольствием и великой ленью ответил на тревожный сигнал, зазвенев?ий в его голове: "Ты что болтае?ь-то? Ты подумай-ка, где ты?" "Ну, в полевом госпитале", - ответил Алька и сразу же сел в кровати.
- Восемнадцать! Не верьте мне - мне восемнадцать лет полностью. Шестнадцать я от головокружения брякнул... и от общей слабости сил.
Капитан Польской обхватил свои кирпичные плечи руками, словно озяб?ий.
- Надо же... В ?естнадцать лет на вечерние сеансы пускают в кино. В восемнадцать - на фронт... На фронте небось интереснее? - спросил он у Альки. - Чего ж ты молчал? Нужно было сразу кричать, как только глаза разлепились: "Прибыл, товарищи, защищать одину геройский сопляк Аллегорий!" Фамилия как? - Капитан слез с кровати и навис над Алькой каменным телом. - Ты о чем думал, спра?иваю?
Альке хотелось ти?ины, хотелось войти в струистую нежную прохладу реки и, запрокинув голову, лежать и плыть на спине по течению, не чувствуя своего веса, и чтобы никакой тяжести на ду?е, никаких оправданий - только облака в небе, диковинно переменчивые, неслы?но задевающие друг друга, сливающиеся, образующие все новые и новые формы, и так без конца.
Соседи разговаривали громко, похоже, перебранивались, двое нападали на капитана Польского, защищая Альку от его нетерпимости. Капитан кипятился:
- Пользы от них на ломаный гро?. Они мне - как сор в глазах. Я бы позади войска старух поставил - злых, с розгами.
- Капитан, ду?а, как бы ты поступил на его месте? - Это спросил сосед в сиреневом халате, позже Алька узнал, что он майор, командир танкового батальона.
- Я детдомовец. А он... У него, может, талант на скрипке играть. Может быть, он поэт, вон у него какой нос острый, как гусиное перо.
Алька засыпал, безразличный к своей дальней?ей судьбе. Сон заботливо отгораживал его от обид сегодня?них и, напротив, предлагал ему, как спасительные лекарства, заботы давние - детские, по ныне?нему его разумению, сме?ные и такие целебные.
Алька видел свой класс, мальчи?ек, стриженных под полубокс, девчонок с косами - стриженая была только Лялька, полное имя Ленина.
?з окна сильно дуло. Он смастерил верту?ки из плотной бумаги, раскрасил их, при?пилил по периметру рамы булавками. Верту?ки резво крутились и ?елестели. Завуч Лассунский сказал, сбивая верту?ки указкой:
- Аллегорий, с твоим умственным развитием это занятие не вступает в противоречие ни в коей мере. Но возраст! Борода еще не тревожит?
- Нет пока.
- Двухпудовку сколько раз выжимае?ь?
- Один раз всего... Не выжимаю - толкаю.
- Так и запи?ем - бездельник.
После уроков его оставили заклеивать окна. Гейка Сухарев остался ему помогать да ?ванова Ленина.
С Гейкой Сухаревым они дружно сидели за одной партой с третьего класса. Они все при?ли из разных ?кол в эту новую, остро пахнущую ?тукатуркой. Воспитателем у них стал Лассунский ?сидор Фролович. Позже они узнали, что он учится по вечерам в университете. Еще позже они придумали ему кличку Асмодей, а еще позже он стал у них завучем, но воспитателем так и остался.
А тогда он спросил:
- Ну-с, художники у нас есть?
Алька и Гейка поднялись из-за парты, посмотрели друг на друга с некоторым вызовом и удивлением.
- Гео Сухарев.
- Аллегорий Борисов.
- Ну и ну... Паноптикум...
Они поняли по этому "ну и ну", что отно?ения с воспитателем обещают быть весьма поучительными.
Лассунский велел им нарисовать дома стенную газету "Бюллетень" к столетней годовщине со дня смерти Александра Сергеевича Пу?кина.
- Александр Сергеевич, - сказал он. - Так просто и так значительно. То-то, Гео и Аллегорий.
Они трудились три дня у Гейки на кухне на полу. Гейкины взрослые сестры пере?агивали их небрежно. Небрежно смеялись над ними. Одна из сестер курила.
Кроме названия с завитыми до неузнаваемости буквами, они нарисовали боль?ое "100" с портретом Пу?кина-мальчика в одном нуле и Пу?кина-взрослого в другом, силуэт памятника Пу?кину в Москве, Медный всадник, Черномора, услана, кота, дуб, тридцать витязей чередой, их дядьку морского акварельными красками.
Посмотрев газету, Лассунский сказал:
- Ну и ну... "Бюллетень" пи?ется с двумя "л". Можно было заглянуть в словарь или спросить. Места для текстов вы не оставили - почему?
Они возразили запальчиво:
- Зачем для текстов? Пу?кина наизусть нужно знать.
- А если кто-нибудь захочет выразить чувства?
- Пускай вслух выражают.
Лассунский вернул им газету.
- Необходимо думать. Пять минут размы?лений, перед тем как начать дело. Пять минут размы?лений сэкономят вам дни, может быть, недели... может быть, жизнь. Вперед, мальчи?ки, вперед - к свету. Кстати, вы умеете размы?лять?
Они попробовали.
Слово "бюллетень", хоть и с двумя "л", в этом деле им показалось неправильным. Пу?кин не больной инвалид, чтобы ему бюллетень, - он коварно убитый на дуэли великий поэт. Ему памятник! Чтобы как живой.
Они ?умно написали: "На? памятник замечательному великому поэту Пу?кину Александру Сергеевичу!" Посередине листа нарисовали памятник Пу?кин в окружении пионеров с цветами. Под ногами у Пу?кина двуглавый орел царский разбитый. Вокруг постамента декабристы стоят гордые, под каждым фамилия. По краям листа в виде рамки много картинок ярких, но мелких. Места для выражения чувств в письменном виде осталось хоть и немного, но, по их размы?лениям, достаточно. Кто писать-то будет: Верка Корзухина, Люсик Златкин, ну еще Молекула лупоглазый.
Гейкины красивые сестры пере?агивали их с опаской, боясь наступить в блюдце с ту?ью или опрокинуть стаканы с кистями. Пол вокруг стенгазеты пестрел разноцветными кляксами. Гейкина мать и Гейкин отчим в сторонке месили тесто для пирогов. Уходя, Алька встретил на лестнице стар?ину-подводника, ?ироченного, как платяной ?каф. Стар?ина ?ел свататься к стар?ей Гейкиной сестре.
Лассунский газету долго рассматривал, качал головой, улыбаясь.
- Теперь ва?и размы?ления видны и понятны. Самомнения у вас многовато, но все же неплохо. Вы не такие уж и тупицы, как я себе представлял.
Он их все же любил. "Вперед, мальчики, - говорил он в минуты зати?ья. - Вперед - к свету..."
Очнулся Алька на второй день. азглядел брезентовый косой потолок, птицы над потолком пронзительно и заунывно кричали.
Настроение в палатке было сумрачное, насупленное. Да и сама палатка прищурилась как бы то ли от папиросного дыма, то ли от сырости. Майор Андрей Николаевич лежал, обложив?ись томиками Гарина-Михайловского. Майор-танкист сидел на тумбочке у входа, смотрел на природу слепым лунем. Капитан Польской в проходе жал стойку. Он касался носом пола и наливался при этом пунцовой натугой. Стойку он не дотягивал, но горделиво выпрямлялся, играл напоказ калеными мускулами и поджимал живот.
- Зачем вы столько затрачиваете силы? - сказал Алька. - Стойка - это так просто. Это - как взмах.
Андрей Николаевич ?евельнулся резко, томики Гарина-Михайловского попадали на пол. Майор-танкист повернулся на тумбочке.
- Ти?е, бабу?ка, - про?ептал капитан Польской и захохотал вдруг. Ну, фитиль! А-а... Ну, кто прав? - Он обсверкал соседей смурными глазищами. - Я ж говорил - все на пользу. - Подо?ел к Альке, погрозил жестким пальцем: - А ты, Аллегорий, обманщик. Пока ты целые сутки бредил и метался, мы все про тебя узнали. ? про Ляльку узнали.
- Какую Ляльку! ?ванову Ленинку, так она же когда уехала...
- Помолчи. азговорился. На-ка, пое?ь.
Капитан Польской поставил Альке на живот тарелку ту?еного мяса с гречневой ка?ей, и, пока Алька ел, он горделиво вы?агивал по проходу в своих синих сатиновых трусах.
- Видали, он меня будет учить стойку отжимать, ну не наглец? Я, может, с пеленок стойку отжимаю. Я, может, сперва на руках ходить выучился, а потом уж как все люди. У меня в детстве рахит был от пресной пищи.
Андрей Николаевич протянул стакан с молоком и печенье "Мария", майор-танкист кинул яблоко. Капитан Польской сел на корточки - стойку жать, но вдруг выпрямился и сказал:
- Ну-ка ты, теоретик, разобъясни мне теорию.
Майоры насторожились. Алька сел поудобнее, откусил от яблока.
- Я бы вам показал. Только сейчас у меня силы нет... Вы поставьте руки поближе к ногам, луч?е на одну линию. Только их выпрямите, и руки и ноги... Теперь подавайте плечи вперед. Сильнее... Голову на спину пока не тяните... Теперь брю?ным прессом - разгибайтесь... Ноги не сгибайте в коленях...
Капитан Польской неожиданно для себя легко вымахнул в стойку.
- Сильно не прогибайтесь в пояснице, некрасиво, - сказал Алька.
В ответ последовал радостный вопль:
- Тихо, бабу?ка!
За этим занятием их застала высокая, грузновато-красивая медсестра с плавной, как бы тягучей походкой. Она и руками всплеснула плавно, и воскликнула с мягким распевом:
- Что же это такое!
А когда капитан молодцом предстал перед ней, и грудь выпятил, и руки в бока упер, упрекнула его:
- Капитан, вы не мальчик - все хорохоритесь. - Она мягко подтолкнула его к кровати.
Он по-детски брюзгливо залез под одеяло. Майор-танкист остался сидеть на тумбочке, глядя в небо с какой-то неживой тоской.
У майора Андрея Николаевича была желтуха. У капитана Польского язва желудка. У майора-танкиста что-то сложное, нервное. Причину его болезни соседи осторожно обходили и Альке подмигивали. Медсестра заглядывала к ним частенько, сидела у Альки в ногах. ?х болезни как бы создавали иллюзию невоенной жизни, наводили ее на уютные воспоминания. Она поправляла салфетки на тумбочках, меняла цветы, затененно улыбалась и говорила мечтательно: "У нас уже печи протапливать начали. Березовым дымом пахнет. озы на зиму лапником закрывают..." Глянув на часы, вздыхала с каким-то мягким укором и, сразу построжав, ?ла к своим основным делам.
На пятый день Альке разре?или вставать. Капитан Польской разглядывал его с протестующим удивлением, с каким разглядывают скелет.
- ысак, - сказал он. - Фаворит... Тебе нельзя застаиваться. Сползай в операционную, там мой дружок доктором служит. Записочку ему передай. Организм у меня соскучился - пусть расслабляющего накапает. А если нету тогда пусть главврач гармонь отдает!
Алька надел свои брезентовые баретки. Капитан губами почмокал.
- У меня такие "джимми" имелись. Я их зубным поро?ком мазал. - Голос капитана утратил командирскую силу, в нем появился мягкий, ласковый всхлип. - Брюки имелись белые и руба?ка "апа?"... в сочетании с загаром.
Капитан Польской из палатки выходил нечасто, он понимал свое появление под чужой взгляд как насме?ку над ранеными и контужеными. Андрей Николаевич предпочитал лежать без психологии. "Еще нахожусь, - говорил он. - У меня, как у деву?ки, еще все впереди". Только майор-танкист гулял иногда на берегу реки, но возвращался как бы подбитым.
Выйдя из палатки, Алька услы?ал его голос:
- Капитан, ду?а, зря это...
Просторный осенний воздух, яркий от синего неба, звонкий от птичьих криков, качнул Альку. Чтобы не упасть, Алька побежал вбок почти вприсядку, обхватил корявую яблоню и так стоял долго, прижимаясь виском к изорванной годами ?ер?авой коре.
Полевой госпиталь осел в старинном ?кольном саду в многоместных палатках. В самой ?коле, темным кирпичом и ?ирокими сводчатыми окнами напоминав?ей железнодорожный вокзал, размещались операционные, перевязочные и палаты тяжелораненых.
У крыльца толпились солдаты. Одна за другой подъезжали ма?ины и санитарные повозки, тогда солдаты, прибыв?ие своим ходом, расступались и почтительно выжидали, пока санитары внесут внутрь тяжелую но?у.
Сестры с бессонными диковатыми глазами, движениями похожие на пчел-сторожей, осматривали раненых и как бы обнюхивали их, прежде чем впустить в свой трагический улей.
Коридор был забит ранеными, ждущими очереди на перевязку; они сидели на подоконниках и на полу, взвинченные и умиротворенные, растерянные и спокойно-сонные, негромко ?утили, осторожно, как бы лелея, поправляли бинты, удивляясь и радуясь легкому исходу. Бледные, осунув?иеся врачи выходили из операционных, чтобы на крыльце покурить немного, и тут же ныряли обратно в запах эфира и йодоформа.
Алька пробирался между ранеными, стараясь не задеть кого-нибудь ненароком, не причинить боль.
- Мне капитана медицинской службы Токарева, - спра?ивал он. - Сестры пытались ввести ему противостолбнячную сыворотку.
Школа была старинная, с рекреациями - специальными неболь?ими рас?ирениями в коридорах: здесь дожидались своей судьбы тяжелораненые. Сестры улыбались здесь мягче, здесь их бег замедлялся, ти?ал. Когда раздавался стон, ти?ина сжималась в сгустки, опасные, как взрывчатка. Альке казалось, что он идет по хрустящему снегу. Снег все морознее, и все громче хруст под ногами. Альке уйти бы, но это было как лабиринт: чем он боль?е кружится между койками и носилками, поставленными почти впритирку, тем далее углублялся, тем обнаженнее и безнадежнее становились страдания вокруг.
? наконец он увидел ЕГО.
На винтовом табурете, какие ставят к роялям, сидел солдат в танковом, наполовину сгорев?ем комбинезоне. Волосы на голове спеклись в бурые комья. Кожи на лице не было. С носа и пальцев стекала лимфа. Он не ?евелился - не мог, иначе нару?ится равновесие между покоем и болью, иначе боль пересилит все человеческие возможности. Глаза его, воспаленные и пристальные, недвижно смотрели на Альку и властно требовали: "Живи, солдат". Альке показалось вдруг, что это и не человек вовсе, а глядящее на него зерно, из которого происходит вся жизнь на земле. С Альки вдруг со?ла суетливость, назойливое чувство вины, он кивнул танкисту едва заметным движением и, осторожно ступая, по?ел обратно. ?ногда он касался рукой то одного, то другого тяжелораненого, и кивал им легонько, и улыбался, как ему казалось, уже готовый вобрать в себя боль войны.
Школа стояла на горе, вид с крыльца открывался разма?истый, с крутым поворотом реки, горбами и крыльями кры?, с темно-синим лесом на горизонте. Огруз?ий птицами ?кольный сад кряхтел и вздыхал, как кряхтит и вздыхает покорный дед. Птицы же, как его городские внуки, приехав?ие погостить, галдели живо и требовательно. Это был ?ум природы, не видать и не слы?ать которую невыносимо странно. Алька стоял и слу?ал, выделяя из общего ?ума все новые и новые голоса. Он слы?ал реку и говор города, и дальний лес, и ?елест облаков, как ?елест талых весенних льдин...
- Кто искал капитана Токарева? - раздалось у него за спиной.
- Я, - ответил Алька спокойно.
Капитан медицинской службы, похожий на привидение, наконец дорвав?ись до табака, жадно затягивался, вертел ощупывающими чуткими пальцами пачку "Казбека".
Прочитав записку, капитан медицинской службы сказал грустно:
- Дурак сумас?ед?ий... Это не передавай. Передай следующее: освобожусь - забегу.
Капитан Польской разглядывал Альку с откровенным пристрастием, словно он был многомудрый родитель. Алька же - сын его в переломном возрасте.
- азыскал Митю Токарева?
- Капитана Токарева на?ел. Записку передал. - Алька сел на кровать, ноги его дрожали по всей длине, словно он внес на ?естой этаж боль?ую вязанку сырых березовых дров.
- Ну и как?
- Освободится - придет.
- Я спра?иваю, каковы впечатления?
- Вы о чем? - спросил Алька с равноду?ием тупицы.
Соседи-майоры старательно отводили глаза, в которых ночными ко?ками пряталось тревожное любопытство.
Бывают в воде неспе?ные пузыри, они всплывают так незаметно, будто стоят на месте, - они захватили с собой частицы ила, и груз этот их отягчает. Так же не вдруг открылась Альке мысль капитана Польского. Алька оглядел всех глазами медленными и перегруженными.
- Вы меня напугать хотели, что ли? - наконец сказал он. - Я же из Ленинграда. Я же в блокаде был.
- ? что, не стра?но?
- В блокаде?
- В госпитале! В операционных! - крикнул капитан Польской. - ?мей в виду, сейчас на фронте ?тиль - ти?ь, гладь да божья благодать.
- Зря ты придумал это, капитан, ду?а, - вздохнул майор-танкист. Он, как всегда, сидел у входа на тумбочке, зябко ?евелил руками, словно закутывался в нисходящий с неба вечерний свет.
- Видать, зря, - согласился капитан Польской и тут же добавил заносчиво: - Злее будет.
Алька залез под одеяло с головой. Поды?ал на вдруг остыв?ие пальцы. Память впустила в его сознание улицы, дома, людей и небо блокады. Молчал тусклый водопроводный кран. Паутина, натолстив?аяся от копоти, бахромой свисала с электрического ?нура, ворсистого и корявого. Лампочка перегорела; Алька ввернул другую, долго ждал, запрокинув голову, потом, не в силах разогнуть ?ею, стал на четвереньки и беззвучно заплакал.
Память осветилась чадным огоньком коптилки, отблесками сгорев?его в печурке де?евенького добра, накопленного тяжелым трудом матери. Жарче всего пылали кало?и.
Память зажгла лампочку под железным конусом. Конус этот погромыхивал на ветру. Тени медведями выдвигались из тьмы и пропадали во тьме. Поду?ка согрелась под Алькиной головой, ее тепло трансформировалось в счастливый холод, от которого так ярко пылают щеки.
Лампочка светила над неболь?им, темным, как омут, катком. Ветер дул сильно, над катком завивался, толкаясь вдруг то в одну, то в другую сторону. Синие берега сугробов меняли свои очертания.
Взрослое население у?ло в Дом Красной Армии смотреть постановку. Алька с девочкой итой удрали из пустой квартиры, наспех одев?ись.
Они ехали на коньках не отталкиваясь, взяв?ись за руки. Они были маленькие - второклассники. Они ехали все быстрее. Они были одни в просторной веселой ночи. Ветер ?вырял их вслед за метнув?имся светом, они падали в снег и ползли в край катка, чтобы снова, взяв?ись за руки и распахнув пальто, лететь по льду, не зная, в какой сугроб ветер бросит их и перевернет через голову.
На следующий день они оба лежали в простудной горячке. Температура у Альки была вы?е, этим он очень перед девочкой итой гордился.
?нвалиды стали на старт, подравнялись на меловой черте - на костылях, на тележках с ?арикопод?ипниками: напряженно подав?ись вперед, они ждали, когда однорукий матрос махнет бескозыркой. ? когда махнул - рванулись с азартом и злостью.
Более скорыми оказались те, на тележках; отталкиваясь короткими палками или дощечками, похожими на ?тукатурные терки, они ?умно мчались к матросу. Те, что на костылях, как бредовые нелетучие птицы, скакали за ними.
ынок на линии этих гонок молчал: мужики разглядывали свою обувь, женщины вытирали глаза.
- Все ирреально... - про?ептал человек в драповом пальто. - Этого просто не может быть... - Тонкими пальцами он прижал к груди горжетку из черно-белой лисы, нежную и сверкающую.
- Они дружка поздравляют. Того матроса. Город его нынче освободили.
Первым к матросу подлетел парень в танковом ?леме, затормозил резко и, чтобы не вылететь с тележки, обхватил матросову ногу; парень тянулся похлопать матроса по плечу, но не доставал: матрос был высок и кряжист; парень снял ?лем и прижался к матросовой ноге щекой. Потом они всей толпой направились в угол рынка за ларьки и ?табеля почернев?их досок.
ынок, как вода, сливался за их спинами, затоплял асфальтовую дорожку, построенную для продажи легкого колесного транспорта.
- У них всякий раз так. Они все нетуто?ние. Ожидающие. Не иначе, завтра матрос домой тронется... К своему итогу.
Он говорил с устояв?ейся грустью в голосе, безногий солдат на лакированных костылях. Синий пиджак в полоску сидел на нем туго, как заправленная под ремень гимнастерка. Суконные отутюженные брюки с заколотой на бедре ?таниной и начищенный сапог хромовый.
Человек с горжеткой неспокойно ерзал в своем ?ироком теплом пальто, вытирал голубоватый лоб носовым платком.
- Я понимаю. Но это, простите, бравада... Героям скромность приличествует... Глупости я говорю. Вздор... Ужас...
Алька подумал: "Наверно, из Ленинграда дядя. Наверное, никогда не выходил на улицу в непочищенных ба?маках". Его обожгла жалость к этому человеку с бледными сморщенными губами.
В охрип?их патефонах ?ур?али цыганские песни. ынок продавал, покупал, плутовал.
Алька искал обмундирование. Предлагали, но на запрос набиралась у него едва половина.
Уже на выходе он снова столкнулся с одноногим солдатом в синем полосатом пиджаке.
- Форму? ??ь ты. Она сейчас в цене, на нее девки клюют, как уклейки. - Солдат угрюмо запросил цену, но, узнав, зачем Альке форма, плюнул и повел его за облезлый фанерный ларек, на котором было написано: "Починка часов, оптики и др.".
- Подожди здесь.
Он при?ел скоро. Вытащил из-под пиджака сверток.
Белесые галифе оказались ?ирокими, при?лось затягивать в поясе веревкой. Безногий неодобрительно скреб щеку.
- Хлипкий ты, однако.
Между разбитыми коричневыми баретками с брезентовым верхом и выгорев?ими обмотками белели голые ноги. Гимнастерка вздулась на спине горбом.
Одноногий подвернул ему рукава, чтобы не свисали на пальцы, заломил пилотку, мягко присадил ее на Алькиной голове - она тут же расползлась, закрыла лоб, брови, она бы и на глаза налезла, да зацепилась за оттопыренные у?и.
- Туго ремень не затягивай - подумают, девка переодетая.
?з-за ларьков, куда ?ли инвалиды, послы?алась негромкая грустная песня. Одноногий, как к ветру, повернул к ней лицо.
- Ва? город тоже скоро освободят, - сказал Алька.
Скулы одноногого окрасились в мрамор.
- Мой город в целости. Только мне там уже делать нечего. Я, парень, в Крым двинусь. Буду на море глядеть. Говорят, на море всю жизнь глядеть можно... - Он по?ел было, но тут же воротился, на?арил в кармане пиджака звездочку.
- Давай, - сказал. - Давай. Может быть, тебе повезет. Луч?е уж или или...
Брезентовые баретки и полоску голой ноги Алька закрасил ваксой. Купил в военторге погоны, алюминиевую ложку и застенчиво проник на воинскую платформу к громадным солдатским пищеблокам.
Стар?ина мар?евой роты, запаленный, с сорванным голосом, затолкал его в столовую и прохрипел, ка?ляя:
- У солдата куда глаз нацелен, дура: на врага и на ка?у. ? не толпись под ногами!
Примостив?ись на крае?ке скамьи, ни на кого не глядя, обжигаясь, Алька хлебал щи, глотал жидкую п?енную ка?у, прослоенную волокнами говяжьей ту?енки. От жадного рвения судорога сжимала горло. Алька давился, языком подбирал слезы с верхней губы.
- По вагонам!
- По ва-агона-ам!
Солдатская толпа вынесла Альку на платформу. С гоготом и толчеей солдаты вломились в теплу?ки. Алька подумал, холодея от живота: "Сейчас останусь один у всех на виду". ? остался.
Кто-то тихо сказал у него за спиной:
- Давай, парень, двигай.
Алька обернулся. Солдат с белым отечным лицом, усталый и потный, вафельное полотенце через плечо, ворот расстегнут, рукава засучены, медленные белые пальцы, сильные, рыхлые, как у прачки, ладони.
- Давай. У туто?него коменданта глаз - он ва?его брата и в темноте различает. Твоя удача - он сейчас в городе.
Паровоз загудел сипло, с хрохотом стравил пар. ?з вагонов кричали: "Тютя! Номер квартиры забыл?" Когда звон сцепок покатил вдоль платформы, Алька ре?ился - прыгнул на тормозную площадку.
Солдат помахал ему полотенцем.
Э?елон уходил, оттесняя с главного пути пассажирские составы, товарные мар?руты, рабочие верту?ки, набирал скорость под зелеными глазами семафора. Ветер забирался под гимнастерку, под рваную нестираную рубаху, жег, царапал кожу, как льдистый наждак.
Осень сгустила уральское небо - леса вдоль дороги, скалы, напестренные желтым и красным, резко отграничивались от небесной сини. Альке вдруг показалось странным такое дело: чем холоднее осеннее солнце, тем жарче становился цвет растений. Мысли как бы нарочно обходили его тепере?нее положение, предоставив случаю полную волю; Алька с похвальным упорством размы?лял о метаморфозе листьев, объясняя это явление тем, что листья меняют окраску, чтобы луч?е улавливать в оскудев?ем солнечном свете необходимые для жизни красные волны.
На засыпанном гарью каменистом пустом разъезде э?елон стал. Несколько деву?ек забралось к Альке на площадку. Он подивился их молодости, упругой и громкой. Деву?ки хохотали вполголоса, но все равно громко. Называли его офицериком. Они были в ватниках, пахнущих дымом, в лыжных байковых брюках, измазанных хвойной смолой, головы туго повязаны толстыми ?алями. Вслед за деву?ками на площадку набились солдаты. Те не сдерживались, ржали во всю возможность.
Оглу?ил перегоняв?ий их э?елон с танками. ? не успел он отгрохотать паровоз дернул, снова набирая скорость под зеленым огнем семафора. Альку оттеснили на подножку. Ветер, казалось, проникал под кожу, внутри у него все леденело, и лед этот проникал в мозг. ядом с ним - "Подвинься чуток!" - примостилась девчонка. Она села с наветренной стороны, откинула полу ватника, прикрыла ему спину.
- Браток мой тоже удрал, - сказала она. - Мамка глаза проливает. Что поделае?ь! Я бы тоже удрала. Мамке будет не прокормиться. У нас еще трое мал мала мень?е. Мы на строительстве работаем. К нам ленинградский завод перебазировался...
Она рассказывала, а он согревался рядом с нею и возле ее рассказа, логичного, как арифметическая задача.
- У тебя вон даже глаза побелели... Мы все тут из одного класса... говорила она.
В сумерки на освещенной редкими электрическими огнями станции вдоль э?елона про?ел офицер, затянутый в портупею. За ним еще двое. Они остановились возле площадки, строгие в темноте. Солдаты с конфузливым рвением поскакали к своим вагонам. Деву?ки со?ли посмеиваясь. Они и мимо офицеров проходили с усме?ками.
- А вы? - спросил офицер. - ?з какой роты?
В ду?ном ?табном пульмане Альку допра?ивали. Он говорил, что отстал от своего э?елона, называл с унылым упрямством номер и, не в силах унять дрожь перезяб?его тела, дрожал и стучал зубами. Офицер в портупее пообещал на ближай?ей станции сдать его этапному коменданту. Потом приказал румяному стар?ине, разбитному и черноглазому, поместить "отстав?его" к себе в роту и взять на довольствие.
Ему выделили место на верхних нарах у стены. С одной стороны едкое тепло разморенных солдатских тел, с другой - холод: дуло в щель, и нечем было ее заткнуть.
Начальник э?елона позабыл об отстав?ем, а может, ре?ил: если едет солдат на фронт в одной гимнастерке, так и нечего солдата по комендатурам таскать.
Сон: он выходил из дома маленький, укутанный в ?арф. Пахло морозом. По небу ехали автомобили и мотоциклы. Приглядев?ись, он замечал, что едут они по прозрачному мосту или радуге. Мост начинался на соседней улице, совсем рядом, но он не знал, как ее отыскать. Было пустынно и ветрено. Мост или радуга опускались на том берегу ?ирокой воды. Там в утренних золотых лучах сверкал город. Он знал: рассекают город гулкие улицы и каждая завер?ается ?ирокой лестницей. Красные дворцы с золотыми кры?ами и высокие красные стены - в ни?ах белые статуи. Некоторые стены были укра?ены многофигурными каменными картинами. Улица, лестница, площадь. Посреди площадей проливались фонтаны. Маленький, он стоял и смотрел, как проносятся по мосту или по радуге автомобили и мотоциклы, жадно втягивал морозный воздух, ноздри его слипались от холода.
Алька видел этот сон несколько раз, и всегда перед болезнью.
Под Харьковом он почувствовал, что легкие перестают работать и ослабела ?ея. Он попытался подняться. Солдат, что лежал рядом, возвращающийся из госпиталя фронтовой ?офер с орденом и медалью, провел по его лбу ?ер?авой ладонью.
- Перемогайся. Завтра на место станем, там тебя в госпиталь определят. Во фронтовой. Тут ссадят - и в тыл. Ты ж не за этим столько всего натерпелся? ??ь ты, жару нагнал... - Сосед ничего не спра?ивал. Сразу, вглядев?ись в его морщинистое, как бы вываренное лицо, покачал головой: "Сирота. ?з Ленинграда небось?" Сейчас он сопел от сочувствия и советовал: - Нерв напрягай. Нерв любую болезнь сдержит. Я знаю, я раненых много возил. Мне доктора объясняли...
Алька не помнил, как э?елон стал на место, как распределяли пополнение, этого он просто не видел; он помнил только, как стоял перед грозного вида полковником и полковник, глядя на его брезентовые баретки, многопудово громыхал стра?ными, как трибунал, словами.
Вечером к капитану Польскому при?ел солдат-ординарец, пилотка лепе?кой, ремень как подпруга. Сдержанно поздоровав?ись со всеми, на виду и все же как бы украдкой вынул из ме?ка "доппаек".
- Гостинец вам от товарища стар?ины и повара Махметдинова.
"Доппаек" поедали сообща. Ординарец щурил маленькие талые глаза и бормотал, подозрительно поглядывал на майоров и с особой тревогой - на Альку.
- Вам, товарищ капитан, привет от всего состава разведчиков. Просят вас есть поболь?е, чтобы быстрее на ноги встать. Вот питание прислали. Переживают...
- Ну, ну, не гуди, - сказал ему лежачий майор. - Скряга ты, ?ван, и сквалыга.
- Дык я что? Я за свою работу болею. Курите вы, товарищи майоры, больно много. Я вам махры принес. Знаменитая махра - тютюн. Старичок один сочувственный поделился.
- Откуда такая о нас забота?
- Ду?а майор, это чтобы мы капитанские папиросы не трогали.
Ординарец ?ван насупился, помолчал, по?арил глазами по углам и сказал наконец бранчливо:
- У кого болезнь нутряная, тем, говорят, махра полезнее. В ней, говорят, никотину мень?е. А комроты на?ему, товарищу капитану Малютину, и вовсе курить нельзя с язвой.
- ??ь ты, радетель, - засмеялся капитан.
? все засмеялись.
Когда ординарец собрался уходить, свернул пустой ме?ок и пожелал капитану быстрей?его выздоровления, капитан вырвал листок из блокнота и подал ему.
- Отдай писарю, пусть документы оформит. - Капитан кивнул на Альку: Аллегорий. ядовой, необученный.
Ординарец прочитал, возмущенно засопел, кажется, даже хотел записку скомкать и бросить. Лицо его вдруг стало заостренным и гневным.
- Такого Швейку в на?у геройскую разведроту? - Он даже всхлипнул. На что он? Через него же насквозь глядеть можно. Ни один комвзвода его не возьмет.
- К сержанту Елескину, - приказал капитан, легкомысленно угощая соседей "Казбеком". - Степан парень кроткий. На учителя чуть не выучился. Практика ему будет педагогическая.
- Сержант Елескин - геройский сержант. Когда же ему нянчиться? Ординарец разлепе?ил свою пилотку, взъеро?ил легкие белые волосы и у?ел, возмущенный насквозь.
Явился он на следующий день, поздоровался, не глядя на Альку, и так же, не глядя, но выражая и позой, и пренебрежительными движениями снисходительность к капризам своего командира, подал Альке солдатскую книжку:
- В первый взвод. К сержанту Елескину. - ? вдруг засмеялся с откровенной коварной радостью: - Только не догнать тебе, Швейка, того первого взвода. Через два дня выступаем... Придется тебе при госпитале послужить в поварятах.
- Как выступаем? - Капитана снесло с кровати.
- По приказу. Нам писаря из ?табной роты ?епнули...
Капитан с проклятиями выскочил из палатки. Вскоре он явился с доктором Токаревым и расстроенной медицинской сестрой.
- Выписывай! - кричал он. - Похалатили, и довольно.
- Не ?уми. Я бы тебя и так и так завтра выгнал. Надоел ты мне... ворчал доктор Токарев. - А это что тут за самовольство?
Оба майора уже были одеты и при оружии.
Когда Алька при?ел в роту, писарь Тургенев, бравый и сытый, захохотал, ?ироко открыв рот с крупными зубами. Он тыкал в Альку зачерниленным пальцем и сипел:
- Маскарад! Стар?ина, гляньте - прислали нам Жюльетту, в Швейку переодету.
Алька уже привык к тому, что солдаты вместо Швейк говорят Швейка, теперь еще и Жюльетта.
- Ну, ну... - Писарь похлопал его по плечу. Наверное, он был чистоплотным человеком, но, несмотря на умытость и гладкую выбритость, его лицо показалось Альке комком туалетной бумаги. Алька отодвинулся.
- Снимите ва?у амуницию, - спокойно сказал стар?ина. - ?нтересно, сколько же вы отдали за нее на рынке?
Стар?ина был невысоким, узкобедрым, с внимательными глазами и какими-то изысканными движениями; обмундирование он носил командирское, времен начала войны. Алька определил его вне?ность, включая одежду, старинным словом "элегантный", которое его сверстники почему-то произносили с прононсом и стеснялись, произнеся. Стар?ина смотрел на Альку участливо - так высококлассные спортсмены смотрят на толстопятых старательных новичков.
- А вы фехтовальщик сами? - Алька ни с того ни с сего разгорелся улыбкой.
Стар?ина кивнул. Писарь вытаращился на него с удивлением и подобострастным восторгом, наверно, такое ему и в голову не приходило. "??ь ты, морда-рожа, - злорадно подумал Алька. - Тебе бы к Лассунскому. Он бы тебя на каждом уроке вызывал для атмосферы: "Тургенев, к доске. Тургенев, расскажи нам, что такое демпинг. Не знае?ь? ??ь ты какой упитанный! Ты, наверное, е?ь сало с салом и, плотно пообедав, тут же принимае?ься думать об ужине. Садись - думай о будущем... Аллегорий, перестань ржать..."
От стар?ины Алька вы?ел преображенным. Гимнастерка, брюки, ?инель все было впору. Пилотку стар?ина надел Альке лихо набок, она так и застыла.
Алька ?ел, в меру выпятив грудь, слегка подав плечи вперед, тощий, но осанистый. Позвоночник, привык?ий за последнее время к сутулости, ломило, дыхание от этого затруднялось.
- Стар?ина, посмотрите, Швейка-то как вы?агивает! ??ь резвый. ??ь какой экстерьерный. - Эти слова произнес писарь Тургенев, высунув?ийся в дверь.
Алька не обиделся - в писаревой интонации слы?алось доброжелательство, даже гордость.
Так они менялись в спортивном зале. ?з сопливых ?кетов, пацанов, гопников превращались в людей, с которыми полагалось говорить вежливо и убедительно. Они приходили в спортивную ?колу кто в чем, но одинаково серые, упрятанные в скучную одежду, как в ?елуху. Гимнастическая форма: белые майки, синие брюки с красным пояском и черные мягкие туфли - вдруг делала их движения строгими и свободными. В сознании возникало острое ощущение гордости, предчувствие новых возможностей и нового языка...
- Швейка, ты чего этаким павачом ходи?ь?
Алька обернулся. На него нахально глядел и ухмылялся ординарец командира роты ?ван - пилотка лепе?кой, ?ея отсуютвует.
- Не Швейка - Швейк, - сказал Алька.
- Усвою. - Ординарец оглядел его со всех сторон. - Павач, между прочим, павлин. ?нтересное слово... Я тебя жду. Комроты велел отвести тебя к сержанту Елескину. Смотри ты, автомат тебе выдали натурально и запасную диску...
- Диск, - поправил Алька.
- Усвою. Стрелять-то умее?ь?
Алька покраснел.
- ?дем к сержанту Елескину - он к педагогике слабость имеет.
За спиной у Альки висел вещме?ок, в ме?ке котелок луженый, кра?енный поверху зеленой краской, и ложка - боль?ая деревянная, вырезанная в Хохломе из мягкой липовой чурочки.
- Сержант Елескин, принимай стюдента, - сказал ординарец. Ба?ковитый стюдент.
Сержанту Елескину было за двадцать, он сидел, прислонясь к рассох?ейся бочке, играл на балалайке "Светит месяц". Телосложение он имел бурлацкое, с тяжелой сутулостью, которая возникает не от возраста, не от согбенности перед жизнью, но от тяжести разма?истых плеч, глаза голубые, с пристальным любопытством, такие глаза редко лукавят, но всегда немножко подсмеиваются. Оказалось, сержант Елескин не командует никаким подразделением, даже самым маленьким.
- У нас во взводе двадцать сержантов, - сказал он. - ? млад?их, и средних, и стар?их. Даже трое стар?ин. азведчики...
Весь день сержант Елескин обучался играть на балалайке и обучал своего "приданного" владению оружием. У него целый арсенал был. Кроме автомата, гранат, запасных дисков, ножа и трофейного пистолета, сержант владел ручным пулеметом.
- Нынче у нас особое будет задание... Светит месяц, светит ясный... Я пулеметик на всякий случай выпросил. Хоро?ая ма?ина "дегтярь"... Светит полная луна...
Алька быстро освоил автомат и снаряжение автоматных дисков. Но вставить снаряженный диск в автомат сержант ему не позволил.
- У тебя еще руки торопятся.
Степан лежал на спине и, поглаживая балалайку, смотрел в небо.
- ??ь, - говорил он, - небо как разбавленный спирт. Бывает небо как чернила, бывает как болотная вода. У меня на родине небо такое уж разноцветное... У нас воды много - озер и болот. Не валяй затвор в песке. Песок оружию - рак. Здесь, Алька, вода не та. Здесь разделение. Вот вам вода - вот вам су?а. А у нас разделения нет, везде сверкает, переливается, испаряется.
Альке этот монолог был понятен и близок. С детства он привык к городу, отраженному в воде: в реках, каналах, речках; к городу, который встает над водой куполами и ?пилями и ли?ь затем вытягивается в узкую полоску - это когда плыве?ь на пароходе из Петергофа.
По особой психологической причине образ строгого города, отраженного в светлых водах, всегда заслоняли в Алькиных воспоминаниях сырые захламленные дворы, запах непросыхающей ?тукатурки, плесени и гниющих дров. Вероятнее всего, потому, что вырастал он и его сверстники в основном не в парках, не на ?ироких площадках и проспектах, не на гранитных набережных, но во дворах, зажатых облупленными многоэтажными стенами.
В их доме было два двора. Один довольно просторный, даже с развесистым деревом, которое жило вопреки гвоздям и ножевым ранам, другой - задний, образованный глухими нео?тукатуренными стенами соседних домов. Там стояли помойки и водомер, у стен были сложены доски, кирпичи, бочки с известью и гора булыжников. На заднем дворе зияла арка с закрытыми на тяжелый погнутый крюк железными воротами. Под аркой играли в орлянку, в пристенок - на этой сцене Шура плясал чечетку. уки у Шуры, всегда спрятанные в карманы брюк, были тяжелыми, с кожей какого-то каменного оттенка. Чечетку он плясал с угрожающей виртуозностью. Подражая ему, мальчи?ки ?лифовали булыжник подо?вами, ходили расхлябанно, кривили рот в брезгливой усме?ке, ?епелявили, щурились и безжалостно отпускали щелчки малы?ам. Щелчок самого Шуры, по некоторым свидетельствам, валил с ног. В начале сентября пятиклассники Алька, Гейка и Ленька Бардаров, имев?ий громогласную кличку Бардадыр, при?ли во Дворец культуры имени Кирова. Они стояли перед заведующим детской спортивной ?колы в обвисающих майках, в трусах ниже колен - считалось: чем длиннее трусы, тем они футбольнее. уки в цыпках, колени в болячках. - Выдающееся пополнение, - сказал заведующий. - асслабьтесь, я ва?их глаз не вижу - спло?ные брови... В какую же секцию вы устремились? - Бокса! - отпечатал за всех Ленька Бардаров. - Будем Шуру лупить. Но заведующий спортивной ?колой по каким-то своим соображениям записал их в гимнасты... Когда смеркалось, сержант Елескин подал команду: - Вали, Алька, за ка?ей. Солдат на фронте как сова: только в потемках пищу принимает. - ? пропел: - "Солнце скрылося за ели, время спать, а мы не ели..." отная кухня потела в разбитом глинобитном сарае. Повара повыбрасывали оттуда издержав?уюся крестьянскую снасть, бережливо оставленную то ли для памяти, то ли для ремонтных целей. Все это валялось у входа, обруганное спотыкающимися разведчиками, но не сдвинутое даже на сантиметр. - Куда у солдата глаза прицелены? - спросил сержант. - На врага и на ка?у. Сержант Елескин внимательно оглядел боль?ую Алькину ложку, причмокнул завистливо: - Емкий прибор. Ложка у Альки была гораздо боль?е сержантовой; покраснев, он отметил про себя это обстоятельство, но все же сдул с нее пыль и обтер, как сержант, о подол гимнастерки. Алька зачерпнул первый, круто, с горой. Сунул в рот распаренную перловку. Ложка не лезла, драла ему уголки губ. Он скусил ка?у сверху, наклоняясь над ложкой и поставив под нее ладонь, чтобы на землю не просыпать. Дыхание остановилось. Зубы заныли. Алька студил опаленный рот, часто ды?ал. ? глядел: сержант обирал ка?у с краев, понемногу; маленькая, видимо соструганная, его ложка так и мелькала. Сли?ком часто мелькала. Безостановочно. При этом сержант еще успевал говорить: - Гречневая ка?а - та долго пар держит. А в пару аромат. Вот "?рапнель" - перловка - она без запаха. Пару в ней нет, она изнутри согревает. Алька совался к своей ложке со всех сторон. Видя, как убывает в котелке ка?а, не щадил о?паренного языка. - Ты помедленнее е?ь, - попросил он жалобным голосом. - Так уже нечего, - ответил сержант Елескин, заглянув в котелок. В голосе у него было искреннее недоумение. - Может, Мухаметдинов о?ибся, может, не на двоих дал, а только на одного тебя? - На двоих, - сказал Алька. В голосе его были слезы. - Может, паек убавили?.. Ступай на кухню, скажи - сержант Елескин добавку просит. - азыгрывае?ь? - пробурчал Алька, но по?ел. Была в словах сержанта простота. Алька потолкался у кухни, ежась от стыда не за то, что при?ел добавку просить - просить ему приходилось, - стыдился Алька своей жадности, своего неумения есть из одного котелка, своего недоверия к человеку, который обучает его владеть оружием. "Боже мой! - мысленно крикнул Алька. - Откуда у меня такое взялось? Черт возьми! Ну и скотина я!" Он ударил себя кулаком по лбу. - Эй, солдат, чего свой лоб не жалее?ь? - спросил с татарским акцентом повар. - А-а... - Алька рукой махнул. - Сержант Елескин добавки просит. - Степка? Степке добавку надо. Такой конь. Чего ты сразу с одним котелком при?ел? В походной кухне было пусто. Кухонный наряд драил ее мочалкой. Повар открыл термос, навалил Альке в котелок ка?и. - Ты стюдент, что ли? Следующий раз приде?ь, два котелка захватывай. Степка поесть горазд... Когда Алька вернулся на задворки какого-то быв?его магазина, где располагался их первый взвод, и по голосу балалайки отыскал Степана, было уже совсем темно. Степан подал ему ложку, такую же неболь?ую и ловкую, как у него. - Эти хохломчане - маляры они, а не ложечники. А может, стылую пищу любят. ?хними ложками только тюрю хлебать. - Степан устроился у котелка солидно, вздохнул, будто начинал серьезное, важное дело. - С краев обирай, - сказал он. - С краев прохладнее... Ух, какой дух... Ночью бригаду подняли. Называлась она моторизованной, но моторов у нее никаких не было. Солдаты торопливо скатывали ?инели, становились повзводно, сосали самокрутки "в рукав". На ?оссе грохотали телеги, храпели кони. ? всюду горбатились, колыхались спины с вещевыми ме?ками. Капитан Польской обо?ел строй роты. Остановился перед сержантом Елескиным. - Степан, пулемет взял? - Так точно. - А где стюдент? - Здесь я, - сказал Алька. Капитан посмотрел на него. - Грудь колесом. Ну, ну... Скоро запое?ь: "Как хоро?и, как свежи были розы..." Ма-ар?! уки оттягивала железная коробка с пулеметными дисками. - У нас с тобой все не как у людей, - сказал сержант Елескин. - У людей-пулеметчиков первый номер глазастый, прицельный и злой. Второй номер - "нечистая сила": неумытый, но мускулистый и покладистый обязательно. Чтобы на него тяжесть класть, как на телегу. Давай... - Он отобрал у Альки коробку, повесил ему на плечо свой автомат. Сердце у Альки разрывалось не столько от ходьбы и тяжести, сколько от сознания своей причастности и тревоги. Пекло пятку. Жесткий рубец неумело обернутой портянки впивался чуть ли не в самую кость. Боль разгоралась, охватила ногу сначала до голени, потом резкой струей поднялась вверх, и теперь с каждым ?агом жаркие молнии ударяли от пятки в бедро. Алька попытался наступать на носок. Стало еще хуже, сбился ритм, возникло чувство, что ему не дойти. - Ходить в строю не люблю и окопы рыть ненавижу, - сказал Степан. Дорога, казалось, усыпана раскаленной щебенкой, залита огненной лавой. Алька жарко, со стоном ды?ал. Губы и язык, похоже, обызвестковались. емни автоматов врезались в плечи, казалось, они уже протерли ?инель. Вещме?ок ломил спину. Алька думал, что вот-вот упадет, задымится и его рас?выряют ногами, как рас?выривают прогорев?ий костер. Шаг - огонь... Шаг - огонь... Алька не заметил, как притерпелся к этой обильной боли, может быть, блокада приучила его существовать отре?енно от телесных страданий. Сержант Елескин ?агал, подремывая. Алька попытался задремать тоже... Его грубо толкнули, более того, как бы смяли, словно хотели смести с дороги. - Куда?! - закричал Алька. - Привал... На обочину-у... Сержант Елескин улегся, задрав ноги кверху, упер их в какой-то неразличимый в темноте ствол дерева. Альке он приказал: - Перемотай портянку. азомни рукой натертое место. Никакой травы не прикладывай. Собьется в комок, еще хуже натрет. Алька перемотал портянку: он разглаживал ее, ласкал, как котенка. Потом улегся и погрузился в темную воду сна. Вода была теплая, и девчонка Лялька прыгала с его плеч. После ее прыжка он терял равновесие, падал на спину - вода забивалась ему в ноздри, он ка?лял, согнув?ись. Лялька с визгом топила его и требовала: "Давай распрямляйся, я еще нырну". ? снова взбиралась к нему на плечи. Потом она перелезла на Гейку Сухарева, ныряла с его плеч и его топила. ? опять в темноте: - Становись! Мар?... ? опять качаются перед глазами черные горбатые спины. Боль, разгораясь в ногах и в плечах, окружает его горячим тулупом; идти тяжело, и он задыхается. ? возникает новая боль, ноющая, пока не стра?ная, она не объединяется ни с какой другой болью, и он понимает, что именно она отзовется, что она-то и есть беда. К утру он уже не ?ел, не ?агал - переставлял ноги механически, с бессмысленной обреченностью. Когда командовали: "Привал!" - ложился. Командовали: "Становись!" - вставал. На рассвете роте разре?или отдых в рощице, на краю ско?енного п?еничного поля. Алька закутался в ?инель, и все у?ло... Его растолкали. Он вяло приподнялся: - Пора? - Солнце вы?ло из-за ели, время в бой, а мы не ели. - В бой? - Я говорю, вставай, поедим. - Сержант Елескин поставил на землю два котелка. От одного пахло горохом, от другого - п?енной ка?ей с консервами. - Выспи?ься еще. Мы здесь до ночи проваландаемся. Днем "мессер?митты" ?уруют. Опираясь на руки, Алька подполз к котелкам - телу было удобнее передвигаться таким образом. Боли не было. Был стон всего тела. Алька улыбнулся этакой бодрой улыбкой, вытащил ложку. Они аккуратно и молча ели гороховую похлебку. Затем п?енную ка?у, горячую, как огонь. "Собственно, что такое огонь?" - Алька задал такой вопрос с иронией, но тут же представил танкиста на винтовом табурете, что ставят к роялям, и поперхнулся - язык обжег. - Пятьдесят километров за ночь преодолели, - сказал Степан, облизывая ложку. Алька не понял, много это или мало; на всякий случай, впрочем искренне, возразил: - ано стали. Могли бы и поболь?е пройти. Степановы голубые глаза заголубели еще сильнее. Лицо его как бы расцвело. - А что? - сказал Алька. - Я думаю, факт... - Поди котелки вымой. Вон речу?ка под горкой. Алька встал на четвереньки. Попробовал подняться в рост, но позвоночник словно разобрали по позвонкам. Зажмурив?ись, он все же рванулся, выпрямился, но ?ага сделать не смог - ноги не слу?ались, не желали. - Ты их руками двигай. Алька не рассердился и не обиделся, ему уже приходилось переставлять ноги руками, когда он, истощенный, поднимался домой по лестнице. - Еще есть такая система, - сказал Степан, - хождение вилкой. - Он расставил два пальца и, ворочая кисть, по?ел ими по днищу котелка. Алька попробовал. Вот она, та ноющая боль. Мускулы разрываются волокно за волокном. Ему казалось, что он слы?ит треск и хлопки... "Не делайте резко ?пагат, - говорила в млад?ей группе их тренер стройная перворазрядница, - растяните паховые кольца, и все, конец спортивной карьере... - Взмахивала ногой вы?е головы, прямо с такого маха садилась на ?пагат и, проведя ногой плавный полукруг, выходила в очень красивую стойку на кистях. - Вообще у мужчин ?пагат не глубокий, да он им, право, не нужен..." Зато девчонки садились в ?пагат, как в люльку, и стойку на кистях они делали на одном легком вздохе. В их движениях преобладали мах, прогиб, сложение дуг и спиралей в некое изящное подвижное хитросплетение. ?ногда Алька ловил себя на мысли, что он не воспринимает девчонок в зале как девчонок, но ли?ь как людей, занимающихся другим, недоступным ему видом спорта. "Мальчики приближаются к совер?енству в гимнастике, когда девочки уже сходят со сцены известными мастерами", - говорила их тренер - стройная перворазрядница. Алька двигался вилкой. Котелки гремели, кости и сухожилия стонали, мускулы выли... Когда, помыв котелки, он вернулся, возле сержанта Елескина сидел ординарец комроты ?ван. - Молодец, стюдент. Далеко было слы?но, как все твои жилы скрипели и верещали. - Не дразни меня стюдентом, пожалуйста. - Усвоил... Пополнение все обезножело. Столько пройти... Степан, ты бы коробку с дисками на телегу к стар?ине кинул... Парня бы разгрузил. Гранат набрал! Жадный ты, сержант Елескин. - Гранатки-то легкие, в?ивенькие. Они мне консервы напоминают. Я консервы люблю... Ординарец принес комротову балалайку, и Степан почти целый день чикал по струнам своим костяным пальцем. В сумерки роту подняли. Обезножев?ие парни из пополнения бесстыдно смотрели на стар?инскую телегу, груженную патронами, гранатами и съестным припасом. Но попроситься в нее никто не ре?ался. ядом с телегой, держась одной рукой за грядку, ?ел капитан Польской, в другой руке он держал ручной пулемет за пламегаситель и опирался на него, как на узловатую тяжелую трость. Лицо у капитана было белым и губы белыми. - Язва у него, - сказал Алька сержанту Елескину. - Блуждающая. Все время не заживает. Затянется - и снова в другом месте. ядом с командиром роты ?агал стар?ина, легкий, вызывающе элегантный. Ночью бригада вступила на местность, где накануне был бой. Пахло угаром, горелым валенком, пережженной печной глиной. Люди ?ли молча. До этого они тоже ?ли молча, молчали от дремы, от бесконечного однообразного ритма - сейчас молчание было другое: молча ложились на привалах, держали оружие в руках, изготовленное на всякий случай, - может быть, вон за той пору?енной хатой разорвет ти?ину пулеметная очередь. Когда случилась заминка в передних рядах, Алька сдернул с плеч автоматы; он совал Степану то один, то другой, с ужасом при?ептывая: - Который твой-то, ну говори же! Может, зарубку поставить? - Нацепи бантик. - Сержант Елескин был очень спокоен, даже легкомыслен, так Альке казалось. - Чего суети?ься, как клоп на ладони? Ненароком пальне?ь - отделение в госпиталь, а то и к дяде Петру. Ночь спокойно переживем. Впереди танки. Фриц сейчас "драпен вестен", как на?паренный че?ет. Он на ма?инах, на полном газу. Мы на своих двоих. Этой ночью нам его никак не нагнать. Вдумайся, голову-то зачем наращивал? Степановы слова Альку обидели, он губы надул, но тревога у?ла. Алька почувствовал вдруг, что, кроме пожара, в воздухе пахнет яблоками, конским навозом, осенним лиственным лесом. Где-то драчливо промычал бычок, чертыхнулся женский охрип?ий голос, хлопнула дверь - наверно, загоняли бычка пинками в сарай. - Берегут, - сказал Алька. - Правильно берегут, - ответил Степан. - ?м жизнь начинать надо. Колхоз заводить... На заре бригада во?ла в Кременчуг. Мертвый город лежал вдоль асфальта по обеим его сторонам. Пепельные курганы с черными и охряными пятнами, иногда белый кусок мазаной стены с узором, наведенным синькой, - похоже, курилась, наполняя воздух ду?ным запахом, городская свалка. Алька остановился было, его поразил вид покалеченной "тридцатьчетверки". Собственно, танк был целехоньким, кроме пу?ки: пу?ка лопнула вдоль, и каждая ее половинка скрутилась кольцом, как расщепленное луковое перо. Такого Алька увидеть не ожидал: в его представлениях сталь пу?ечного ствола была неру?има. ? уже совсем нелепо выглядела рядом с танком покосив?аяся трансформаторная будка с предупреждающим рисунком череп и под ним скрещенные кости. Символ смерти казался здесь детским, как деревянная сабля. Степан потянул Альку за рукав, он был угрюм и заперт для разговоров. Колонна молча, невольно подравнивая строй и ритм, во?ла в центр города. Кирпичные беленые дома были розовыми в рассветном небе, солнце еще не показалось над горизонтом, но уже коснулось их. Они отстояли порядочно друг от друга, видимо, соединяли их в улицу выгорев?ие до земли деревянные строения. Так и поднимались редкие розовые зубья причудливыми утесами. В оконных проемах ярко светилось небо. Не было никого: ни людей, ни животных, ни птиц, только стра?ный мираж, по которому проходили солдаты. Жуткая красота розовых зданий холодом во?ла в Алькино сознание, пригнула его голову - так, глядя под ноги, и ?агал он, пока колонна не со?ла с дороги и не углубилась в редкий лесок. За молодыми стволами, над зарослями лозняка густо синел Днепр. Было велено отдыхать, готовить оружие, ждать дальней?их распоряжений. Сержант Елескин поставил коробку с дисками перед Алькой. - Есть развалины, есть руины. уины - понятие философское. В них живут миражи будущих городов... Каким должен быть второй номер? - Нечистой силой - неумытым, сильным и покладистым, как телега. Степан засмеялся. - Неумытый - вычеркни. Займись - проверь диски. Протри, чтобы ни единой песчинки. Потом автоматы почистим. Степан расстелил ?инель, поставил на нее пулемет и принялся его разбирать. Алька тоже ?инель расстелил, вытащил из железной коробки диски, черные и маслянистые, местами они отливали синим цветом, идущим, казалось, из глубины металла. Алька вытолкнул щепочкой патроны на ?инель. Протер все вафельным полотенцем, зарядил снова и занялся автоматами. Солдаты под кустами ивняка сидели или лежали, но в основном проверяли оружие, перематывали портянки, говорили замедленно, то ли с ленцой, то ли в задумчивости. Алька заметил - некоторые при?ивают к гимнастеркам чистые подворотнички, спросил: - Что за пижоны? Степан плечами пожал. - Эти пижоны с сорок первого года воюют, привычка у них такая. Степан долго и старательно умывался, и Алька рядом с ним фыркал, плеща водой на свое тощее тело. Степан вытащил из ме?ка командирскую сумку, достал из нее чистый подворотничок, при?ил его ловким стежком и громко перекусил нитку. астянул гимнастерку за плечи, потряс перед собой, как бы любуясь, затем осторожно проткнул ножом на ее груди три аккуратные дырочки - две справа, одну слева. Промурлыкав под нос что-то вроде часту?ки, извлек из командирской сумки ордена, завернутые в носовой платок. Орден Красного Знамени старого образца на винте, такой можно было заслужить только в самом начале войны (у Альки челюсть беззвучно отвисла и слюна струйкой выкатилась на подбородок), орден Красной Звезды и орден Отечественной войны, совсем новенький. - Как на парад, - про?ептал Алька, томясь от восторга и удивления. - Почему "как"? - с ухмылкой сказал Степан, посмотрел на снаряжающихся разведчиков, на синий Днепр позади леска. - Наступление самый главный парад... Для кого-то он будет последним. - В разговорах с Алькой у Степана никогда не проскальзывали такие мотивы, наверно, поэтому он вздохнул и опустил глаза к своей гимнастерке. У Альки защемило в носу. В начале войны они с Гейкой Сухаревым несколько дней толклись возле Василеостровского райвоенкомата, с завистью поглядывали на восьмиклассников, которые, выпятив грудь, проникали внутрь, бывали выставлены, но все же имели повод для выкриков и воинственных возражений. Там они в последний раз увидели стройную деву?ку-перворазрядницу, которая тренировала их в млад?ей группе, Светлану омановну; у нее было два кубика на петлицах. Завуч Лассунский обнял их сзади за плечи. Они обернулись и долго моргали - высокий моряк с суровым лицом улыбался им грустно и ласково. Шевроны на рукавах капитанские. - Куда же вы? У вас сердце! - воскликнул Гейка испуганно. - А у вас?.. У вас тоже сердце. - Он поцеловал их в маковки, стиснул пальцами их плечи и неожиданно легко побежал догонять уходив?их по Боль?ому проспекту морских командиров, их было человек десять, пожилых, мрачноватых, но не утратив?их морской спокойной осанки. На поляне с пожухлой травой составили друг на друга патронные ящики, покрыли их куском кумача. К ящикам встал молодой лейтенант - помпотех роты. Помпотех был, а техники - четыре броневичка, которые то и дело застревали в колдобинах или валялись в кюветах. В основном их использовали для связи. Чуть в отдалении от ящиков толпилась группка солдат, все молодые, все в каком-то смущении и строгости. Помпотех отка?лялся, заговорил, круто жестикулируя. К нему по очереди подходили. Он вручал что-то и жал руку. Алька сообразил: "Комсомольские билеты!" - Степан, что будем делать? - спросил он, осознав с тревогой, что все неспроста. - Днепр форсировать. Днепр синел за кустами, ?ирокий и неслы?ный. - Его же форсировали в районе Киева и еще где-то. - Давай обеги кругом. Там, наверно, и мост уже есть. В кустах хрястнула мина. Она разорвалась в расположении второго взвода. Ни стонов, ни криков не было, только чертыхнулся кто-то. А правый берег Днепра казался светлым и дружелюбным. При?ли от командира роты командиры взводов. Своего командира Алька толком не знал. При первом построении, сразу же после знакомства с сержантом Елескиным, командир взвода лейтенант Зубарев оглядел его с вежливым интересом, не более того, и спросил: - Степан, донесе?ь? - Дойдет, - ответил Степан. Степана почему-то все называли либо по имени, либо сержант Елескин. Просто Елескин не называли. - По?ли грузиться, - сказал командир. - Поплывем на тот берег. Гуськом потянулись солдаты к воде, к ожидающим их железным понтонам. - Мы же разведчики, - про?ептал Алька, приподняв?ись на цыпочки, чтобы дотянуться до Степанова уха. - Что же нас, как пехоту? - Это и есть разведка. Называется - разведка боем. По нас будут бить изо всех видов. Артиллеристы их засекут и подавят... - А если мы все же доедем? - спросил Алька, проглотив жесткий комок. - Закрепимся на том берегу. Будем удерживать плацдарм. ?ли развивать успех. Действовать будем. Взвод уже влез в понтон; стараясь не наступать на ноги, Степан пробирался вперед, солдаты поджимались, давая ему дорогу, на носу Степан поставил пулемет на со?ники. Сказал: - Садись рядом. ? не высовывайся! Алька огляделся торопливо, по-птичьи. Солдаты сидели тесно, склоняясь к центру понтона, где тоже сидели на корточках; казалось, все они боятся воды, стараются не смотреть на нее, а вода журчит и клокочет, сверкающая и притягательная. Понтон вроде и не набирал скорости, вроде плыл без мотора, сносимый течением к стремнине. Чуть позади, развернув?ись журавлиным клином, ?ли другие понтоны - вся рота. ? несколько танков - четыре! - под танками понтоны были по?ире, гудели они погрузнее, поугрозистее. - Танки зачем? - ?епотом спросил Алька. - На всякий случай. Какой же плацдарм без артиллерии? Будут вместо пу?ек. На воду легли мины и взорвали ее. В воздухе повисли длинные переливчатые лоскутья. Было тоскливо и, наверное, каждому одиноко. Алька прижался к Степанову плечу лицом. Мина попала в соседний понтон. Алька охнул. А понтон тот продолжал идти, неся в бой мертвых и раненых - раненых живые приобняли, чтобы легче им было сидеть. Взорванную воду подхватывал ветер, кро?ил, осыпал дождем. Над понтонами зажглась радуга. Но вот дождь остался позади. - Пере?ли черту, - сказал Степан. Алька не понял Степановых слов, почувствовал - они уже пере?ли ту линию, после которой отход бессмыслен. Значит, разведка кончилась, по?ло наступление. Правый берег высок и песчан. Понтон вы?ел из-под навеса мин, попал как бы в мертвую зону - эта мертвая зона жила солнечным блеском; Алька перевесился через борт - в воде кружились крупные, в палец, мальки. аку?ки-беззубки лежали, отворив створки, они как бы кричали - рты у них были желтые, как у птенцов. Правый берег пустынен и молчалив. Ни одна пуля не вылетела из прибрежных кустов: всю ночь артиллерия и самолеты вздымали эту землю, пахали и боронили ее для утреннего посева. Образ посева, противоестественный и жестокий, возник у Альки в мыслях, когда понтон мягко ткнулся в песок. ? сержант Елескин первым спрыгнул в мелкую воду. Еще не выйдя на берег, он дал из пулемета очередь по кустам. Он стрелял, держа пулемет на весу, с поворотом, как будто бросал горстями зерна. Он побежал к обрывистому откосу, отклонив торс назад, и непонятно было, как он удерживает равновесие. Алька, согнув?ись, приседая и оскользаясь, бежал за ним. Наверху Степан ?ироким размахом еще раз бросил далеко вперед горсть жарких зерен. Они остановились перед сожженной хатой, поджидая других. Хата не осталась в Алькиной памяти, он уже нагляделся на сгорев?ие хаты, но гру?а! Возле хаты горой возвы?алась гру?а - наверно, столетняя, с сучьями толстыми, как стволы. Листья у нее обгорели, иные свернулись бурыми комочками - старая гру?а была уве?ана спло?ь поджаренными плодами. Ли?ь с одного бока, который она защитила собой, листья оставались зелеными, хотя и пожухлыми, а плоды ярко и нежно желтели. Собрался весь взвод. Командир сказал буднично: - Давайте в цепь. Занимайте участок от тополя до этой хаты. Не заходя в кукурузу. По кромке... Взвод упал перед стеной кукурузных будыльев - кукуруза оказалась подсолнечником, вернее, пустыми стеблями, усох?ими, ?ер?аво-грязными и бесконечно ?ур?ащими. - Окопаться! - про?ло по цепи. Солдаты копали песчаную землю, разрубали корни растений лопатами; над головами невысоко взлетала земля, солдаты как бы вспучивали ее, набрасывали на себя и уходили в глубину, становясь невидимыми. Степан и Алька откопали двойной полуокоп - по грудь. - Копать ненавижу! Я, можно сказать, из-за этого и в разведку по?ел. - Степан установил пулемет на бруствере. Только сейчас Алька разглядел: в подсолнечнике, как золотые зерна, застряв?ие в щетке, сияли тыквы. Маленькие оранжевые тыквочки с хвостиками и громадные тыквищи, ненатуральные, словно из папье-ма?е. Степан хозяйничал на бруствере, как на комоде. Слева от пулемета поставил коробки с дисками, справа выстроил гранаты рядком, даже нож, хоро?о отточенный, воткнул в песок. учка ножа была плотно обмотана телефонным разноцветным проводом. - Красота, - сказал он. - Уют. Воздух загудел вдруг. ? громыхнуло - роту накрыло минами. - Ложись! - успел крикнуть Степан. Они лежали валетом - окоп был тесен и мелок; Степан глядел в небо и распределял мины, будто диспетчер. Звук резкий, словно хлыстом полоснуло. - Ямской свист - недолет. Завыло протяжно и жутко. - Пронеси бог - перелет. Но вот в наступив?ем на миг зати?ье у?ей коснулось фырчание, легкое и приветливое, как фыркает, радуясь хозяину, конь. Степан крикнул: - Прячь голову! На?а! Алька сжался, но все же глаза не зажмурил. Полоснуло ослепительное синее пламя. Ударило с грохотом что-то мягкое и боль?ое по темени и со всех сторон, навалилось и приду?ило. ? тьма. В темной, беспредельно боль?ой голове едва ощутимая, как слабый писк, про?ла мысль: "Отвоевался! Нет меня..." Вслед заспе?ила другая, крикливая: "Как нет? Как нет? аз я думаю... Живой я! Живой!" Мысли вытесняли друг друга, толкались, как пузыри на воде, и ?ипели, и спорили, и плевались помимо его воли. "Если живой, то весь израненный... Если израненный - было бы больно... А ну, ?евельнись, ?евельнись..." Подчиняясь этим настойчивым возгласам, Алька неохотно ?евельнулся. Сначала одной рукой, потом другой боли не было. Он ?евельнул ногами - не больно. На нем что-то ду?ное и тяжелое. Вдруг все возгласы и ?умы в голове слились в один крик - тело дрогнуло, дернулось вверх. Алька сел, свалив с себя тяжесть. Окоп был засыпан, было тихо, только в у?ах ?ипело, словно рядом накачивали примус. Напротив него, мигая и тяжело ды?а, сидел Степан. Они таращились друга на друга. Степан захохотал вдруг. Алька не услы?ал его хохота - увидел, и все в нем толкнулось к горлу... Он не услы?ал - увидел взрыв. Мины рвались, распарывали, раскалывали, рас?выривали оранжевую мякоть тыкв. "Оглох!" Алька выскочил было из развороченного окопа, чтобы бежать куда-то, прятаться, но Степан поймал его за ногу, втянул обратно. Они лежали согнув?ись, прижав?ись друг к другу. ? вдруг он услы?ал ти?ину и понял, что слух к нему возвратился. ?х окоп окружили солдаты. - Если бы не со мной такое случилось, не поверил бы никому, - ?умно удивлялся Степан, пригла?ая всех поглядеть. Мина попала в центр пулеметного диска, рваные трещины ползли к краям, в трещинах желто блестели патроны. Коробку с магазинами повалило, распороло ближнюю к пулемету стенку. Гранаты как стояли, так и остались стоять. ?з пробитых мелкими осколками кожухов тоненько струился раскро?енный тол. Ни один запал не был тронут. Солдаты - видав?ие виды разведчики - качали головами. Молодые парни из пополнения пытались все объяснить. - ?х сначала песком засыпало... Песок спас... - Короче говоря - фарт! - Придется новый окоп копать. Ну, неохота! Ты сиди тут, я к Днепру сбегаю. Пулемет у танкистов поклянчу. Они на оружие добрые. - Степан оставил Альку под опаленной гру?ей. Неподалеку валялся кусок тыквы, забро?енный сюда взрывом, густо-оранжевый, хрустяще-сочный на вид. Алька принялся жевать его, удивляясь природе, наградив?ей безвкусную тыкву таким поразительным цветом. Он видел себя на горячем песке речки Оредеж, где в обрывистых берегах гнездятся ласточки, и ?умят, и пищат, и стремительно рассекают воздух. Степан принес от танкистов новенький пулемет, за пазухой несколько гранат. - Что делается! Днепр кипит. Танки плывут и плывут. Пехоту не переправляют. Нельзя сейчас. Жалко ее. Ночью поплывет пехота. Когда они возвратились к окопу, Степан ?евельнул ботинком распоротые гранаты и произнес протяжно: - Ну, Алька, счастливый на? бог... Холод утра был влажным. Туман, ощутимо липкий возле земли, поднимался, редея, и на уровне груди расслаивался. Вы?е он снова сгущался, образуя подвижную крону, висящую на зыбких, ритмично колы?ущихся стеблях. ота ?ла в полный рост. Альке казалось, будто они бредут в известковой жиже, стараясь уберечь оружие от разру?ительной ее ядовитости. Перед собой и по сторонам Алька видел плечи и головы, только плечи и головы. Полы ?инелей намокли, облепляли ноги, ме?ая ?агу, это усугубляло Алькино мнение. ? еще одно: мокрая, как бы волокнистая ти?ина. Вдруг ногам под обмотками стало холодно. Алька ощутил ветер, и тут же туман накрыл его с головой. Алька вцепился в Степанову руку. ота ?ла вслепую и вскоре остановилась. ? тут выжатый ветром, как клином, туман поднялся и обратился высоко над головами в многослойный ?евелящийся полог. ота стояла перед холмом, покрытым бурыми кустоподобными травами. А вокруг прытко зеленела озимь. Командир роты прокричал что-то. ота рванулась вверх, к еще затянутому туманом гребню холма. Степан стрелял, поводя стволом пулемета. Туман редел, обнажая голый, изрытый окопами холм. Алька палил в белый свет, как в копеечку. Он ликовал. ? на гребень холма взлетел, как возду?ный ?арик. Пустые, наспех вырытые окопы, обрывки газет и журналов, свежепахнущие керосином. Пустые бутылки на брустверах, банки из-под сардин, бруски жесткого хлеба, печатки плавленого сыра, отдающего мылом. Бро?енные жеребячьи ранцы, и никого - ни живого, ни мертвого. С холма в белом свечении неба открывалась ?ирокая па?ня. Переваливаясь по-утиному и припадая на грудь, ?ли па?ней "тридцатьчетверки". Ветер то и дело срывал с их стволов белые пряди и расчесывал их до прозрачности. Алькиных у?ей достигли звуки пу?ечных выстрелов и ровный ма?инный гул. ота стекла вниз, устремилась по черным рубчатым следам. Впереди, в заслоне садов и тополей, похожих на опав?ую грозовую тучу, белела деревня. Танки развернулись в обход. Степан объяснил на бегу: - ?м не резон задерживаться. ?м вперед нужно... ота надбавила ?агу. Солдаты перегоняли друг друга и командиров. Чадно горела "тридцатьчетверка". Алька зака?лялся, хлебнув ее дыма. Он уже различал вымазанные глиной плетни. На ближнем ярко алела крынка. Степан ойкнул, как чертыхнулся... Медленно становился Степан на колени. Пулемет, выпав из его рук, стал на со?ники. Алька топтался рядом, трясясь и силясь что-то выкрикнуть. Степан поднял голову, попробовал улыбнуться. На сером лице проступил пот. - Беги, Алька, - сказал он. - Догоняй роту... Беги, говорю... Ну... Алька побежал, оглядываясь. Степан склонялся головой к земле. Алька заплакал. Настырно и ядовито зеленела озимь. ота уже залегла перед броском. Вокруг Альки посвистывало, звучно чмокало, от деревни доносился треск, будто горели сухие дрова. Ухнули мины. Алька не успел добежать до залег?ей цепи. Правую руку ударило, будто палкой, наотма?ь. Пальцы тотчас скрючились, одеревенели, рука жестко согнулась в локте. Алька выпустил автомат. Покрутив?ись в недоумении, сел на землю. Алька сидел на влажной земле, с деловитым любопытством рассматривал сведенные в щепоть пальцы. Под ногтями чернела грязь. Алька почувствовал брезгливость к этой, уже не своей, руке. "Наверное, кость раздробило..." Он попытался вытащить руку из рукава. ука не поддавалась. Алька зажал ее между колеи, потянул - боли не было, но рука оставалась на месте. е?ив, что она держится на каком-нибудь случайно не перебитом сухожилии, Алька стал неторопливо снимать ?инель. асстегивать крючки одной рукой было неудобно, он пыхтел, вставал во весь рост; он не замечал свиста пуль и разрывов мин; он был раненый, выбыв?ий из игры. Наконец он сбросил ?инель, закатал рукава гимнастерки и нательной рубахи - чуть вы?е локтя сочилось сукровицей отверстие величиной с клюквину. Это странно поразило Альку, он попробовал по?евелить пальцами и не смог. Внезапно в памяти возник смех легкораненых, конфузливый и счастливый. Он засмеялся тоже. Он ругал свою поспе?ную ре?имость расстаться с рукой и покачивал ее на весу, жалея. Затем аккуратно опустил рукава, уже не дергая их, накинул на плечи ?инель и по?ел от деревни в санчасть. Шел он не торопясь, ни о чем не думая, в умиротворении и гордости. Миновал горящую "тридцатьчетверку". Теперь она стояла черная, закопченная и пустая. Пахло горелой резиной и раскаленным железом. Ба?ня, покрытая густым слоем сажи, валялась метрах в десяти, ее сорвало взрывом и отбросило от танка. Степан упал где-то здесь. Алька поискал глазами, увидел ручной пулемет, коробку с дисками... Степан, согнув?ись, лежал поодаль у неглубокой прозрачной лужи, видимо, пытался ползти. Широкие, как лопаты, ладони Степановых рук были опущены в неглубокую эту воду, он как бы студил их. Стыд огнем ударил Альке в лицо. Он оглянулся воровато. ? вдруг ему стало стра?но: он с оглу?ающей отчетливостью осознал себя открытым для пуль и осколков. Алька бросился на землю. В лужу тут же ?лепнулась мина. Окатило Алькино лицо водой. Продолговатая, неболь?ая мина с перистым грубым хвостом и блестящим ободком у головки. Алька видел, как небрежно, с наварами, сделан стабилизатор и небрежно окра?ен - сквозь серую краску просвечивал металл. Мина ?ипела в воде и, остывая, поворачивалась к Альке носом. Алька смотрел на нее зачарованно. Под миной в луже белели мелкие каму?ки. Прозрачная личинка или червячок толчками уходила из глубины. Она как бы карабкалась, как бы взбиралась на крутизну. Мина висела в некоем остановив?емся пространстве - времени. Что-то грубо-живое разру?ило это жуткое очарование - Степановы руки дернулись, поползли из воды к голове, бороня пальцами мокрую землю. Алька встал на ноги, огляделся, и ду?а его вдруг вскипела, распахнув все его чувства и крики этому белому, как разведенный спирт, небу, этой мокрой земле, разрываемой пулями. Алька вновь увидел роту, залег?ую перед броском ?агах в пятидесяти от него, и подняв?егося уже капитана Польского. Услы?ал, как он закричал: "Вперед!" азмахивая пулеметом, как палицей, капитан побежал к деревне. ота вздыбилась вслед за ним. - Степан, я сейчас... - сказал Алька Степану Степановым голосом, левой рукой поднял пулемет, уложил его ствол на правую, согнутую в локте, и побежал на фланг роты: там - теперь он их видел отчетливо - за плетнем залегли немцы. Алька стрелял на бегу и кричал слова, которые кричат солдаты во время атаки. Удар! ? как будто резинкой пропахали по волосам ото лба к темени... Сначала Алька услы?ал птиц. Они галдели нахально и требовательно. Потом он увидел их. Сверкая радужным оперением, они расхаживали по комковатой земле, с бесстра?ным достоинством подходили к Степановым рукам, раскрытым ладонями кверху, осторожно брали набух?ие зерна и улетали. Но крики их, безжалостно-трескучие, как звон будильника, не вязались с их действием. Очнулся Алька в палате, где еще совсем недавно над всем необъятным ?умом земли царил недвижный танкист. Над Алькой склонилась знакомая медсестра, взгляд ее был упругим и ласковым, как поглаживание. - Степана доставили? Сержанта Елескина?.. Медсестра ответила неторопливым кивком. - То-то, - назидательно про?ептал Алька и попросил пить.
|