Образ автора в романе А.С. Пушкина Евгений Онегин - реферат

Реферат по литературе

Ученицы 10 «В» класса

Школы № 962

Трубицыной Полины

1999 г.

План.

1. Ев­ге­ний Оне­гин - вы­ра­зи­тель осо­бен­но­стей со­дер­жа­ния жиз­ни рус­ско­го об­ще­ст­ва 20-х го­дов XIX ве­ка.

2. Ут­вер­жде­ние мыс­ли о влия­нии ума, уров­ня об­ра­зо­ван­но­сти на ха­рак­тер глав­но­го ге­роя.

3. Уме­ние раз­ли­чать ис­тин­ные и мни­мые цен­но­сти как по­ка­за­тель глу­би­ны лич­но­сти и спо­соб­но­сти ее к даль­ней­ше­му раз­ви­тию.

4. Проблема личности и среды в романе. Масштаб личности, определяемый как способность подняться над средой, противостоять обыденности, косности.

5. Художественная функция элементов сюжета, направленных на решение проблемы личности героя.

Все вло­же­но в эту кни­гу: ум, серд­це, мо­ло­дость, муд­рая зре­лость, ми­ну­ты ра­до­сти и горь­кие ча­сы без сна - вся жизнь пре­крас­но­го, ге­ни­аль­но­го и ве­се­ло­го че­ло­ве­ка.

Кто глав­ный ге­рой ро­ма­на "Ев­ге­ний Оне­гин"? От­вет на этот во­прос ка­жет­ся впол­не яс­ным: ко­неч­но, тот, чьим име­нем на­звал Пуш­кин свою кни­гу; ко­неч­но, Ев­ге­ний - кто же еще? Да­же Тать­я­на, да­же Лен­ский иг­ра­ют в ро­ма­не ме­нее важ­ную роль, а уж тем бо­лее Оль­га, ста­ри­ки Ла­ри­ны, со­се­ди-по­ме­щи­ки, свет­ские ден­ди, кре­сть­я­не... Глав­ный ге­рой ро­ма­на - Ев­ге­ний Оне­гин, ти­пич­ный мо­ло­дой дво­ря­нин на­ча­ла XIX ве­ка. Без Оне­ги­на и ро­ма­на бы не бы­ло.

Вся пер­вая гла­ва, ка­за­лось бы, рас­ска­зы­ва­ет об Оне­ги­не: его дет­ст­ве, юно­сти, при­выч­ках, раз­вле­че­ни­ях, друзь­ях.

Эпи­граф к этой гла­ве: "И жить то­ро­пит­ся и чув­ст­во­вать спе­шит" (Князь Вя­зем­ский)- то­же про Оне­ги­на, это он "жить

то­ро­пит­ся"...

Но, ес­ли про­честь гла­ву пов­ни­ма­тель­ней, мы уви­дим, что

в ней не один, а два ге­роя: Оне­гин и Пуш­кин. Им не толь­ко

уде­ле­но поч­ти рав­ное ко­ли­че­ст­во строф, мы уз­на­ем о ка­ж­домиз них очень мно­го - об ав­то­ре поч­ти столь­ко же, сколь­коо ге­рое. Они во мно­гом по­хо­жи. Не­да­ром Пуш­кин сра­зу ска­жет об Оне­ги­не: "до­б­рый мой при­ятель". Но мно­го у них ираз­но­го. Труд­но, ко­неч­но, срав­ни­вать ре­аль­но жив­ше­го ве­ли­ко­го че­ло­ве­ка с дру­гим, соз­дан­ным его фан­та­зи­ей, но все же на­сколь­ко Пуш­кин яр­че, ум­нее, зна­чи­тель­ней че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го мы на­зы­ва­ем "ти­пич­ным пред­ста­ви­те­лем" его эпо­хи!

В то вре­мя, ко­гда он на­чал пи­сать "Оне­ги­на", по­ла­га­лось

на­чи­нать боль­шое по­эти­че­ское про­из­ве­де­ние тор­же­ст­вен­нымвсту­п­ле­ни­ем, об­ра­ща­ясь к бо­гам. Так, как на­чал Го­мер свою" Илиа­ду ":

Гнев, бо­ги­ня, вос­пой Ахил­ле­са, Пе­лее­ва сы­на...

Или так, как на­чал Пуш­кин свою оду "Воль­ность":

Бе­ги, со­крой­ся от очей,

Ци­те­ры сла­бая ца­ри­ца!

Где ты, где ты, гро­за ца­рей,

Сво­бо­ды гор­дая пе­ви­ца?..

Так по­ла­га­лось. А Пуш­кин на­чи­на­ет свой ро­ман

в сти­хах со­всем ина­че. Он бе­рет строч­ку из зна­ко­мой ка­ж­до­му его со­вре­мен­ни­ку бас­ни Кры­ло­ва "Осел и му­жик":

Осел был са­мых че­ст­ных пра­вил... –

и пе­ре­де­лы­ва­ет эту строч­ку по-сво­ему. Сра­зу, с пер­вой же

стро­ки, он сме­ло, ве­се­ло, мо­ло­до бро­са­ет­ся в бой про­тив то­го,что ус­та­ре­ло, что ме­ша­ет раз­ви­тию ли­те­ра­ту­ры, что ему не­на­ви­ст­но: про­тив ско­вы­ваю­щих пи­са­те­ля пра­вил и за­ко­нов - за сво­бо­ду мыс­ли, сво­бо­ду твор­че­ст­ва. Ни­ко­го он не бо­ит­ся: никри­ти­ков, ни уче­ных зна­то­ков, ни да­же дру­зей-пи­са­те­лей, ко­то­рые, ко­неч­но, рас­сер­дят­ся на не­го за по­доб­ное на­ча­ло.

Итак, ро­ман на­чи­на­ет­ся без вся­ко­го всту­п­ле­ния - мыс­ля­миге­роя, еду­ще­го к боль­но­му дя­де, ко­то­ро­го он не зна­ет и нелю­бит, что­бы

Ему по­душ­ки по­прав­лять.

Пе­чаль­но под­но­сить ле­кар­ст­во,

Взды­хать и ду­мать про се­бя:

Ко­гда же черт возь­мет те­бя!

Одоб­ря­ет Пуш­кин та­кое по­ве­де­ние Оне­ги­на? По­ка мы ещене мо­жем от­ве­тить на этот во­прос. Но даль­ше, чи­тая ро­ман,мы все уз­на­ем: и что ду­ма­ет Пуш­кин об Оне­ги­не, и как онсмот­рит на при­ня­тые в све­те род­ст­вен­ные от­но­ше­ния, и ка­киелю­ди ему по ду­ше, ко­го он не­на­ви­дит и за что, над чемсме­ет­ся, что лю­бит, с кем бо­рет­ся...

По­эт на­хо­дит са­мые точ­ные, са­мые убе­ди­тель­ные сло­ва,

что­бы объ­яс­нить, как не­сча­ст­ли­во вос­пи­та­ли Ев­ге­ния: чув­ст­во­вать, стра­дать, ра­до­вать­ся он не уме­ет. За­то уме­ет "ли­це­ме­рить, ка­зать­ся, яв­лять­ся"; за­то, как мно­гие свет­ские лю­ди, уме­ет ску­чать, то­мить­ся...

Вот как по-раз­но­му вос­при­ни­ма­ют Пуш­кин и Оне­гин, на­при­мер, те­атр. Для Пуш­ки­на пе­тер­бург­ский те­атр - "вол­шеб­ный край", о ко­то­ром он меч­та­ет в ссыл­ке:

Ус­лы­шу ль вновь я ва­ши хо­ры?

Уз­рю ли рус­ской Тер­пси­хо­ры

Ду­шой ис­пол­нен­ный по­лет?

А Оне­гин "вхо­дит, идет меж кре­сел по но­гам, двой­ной

лор­нет, ско­сясь, на­во­дит на ло­жи не­зна­ко­мых дам...", ед­ва взгля­нув на сце­ну "в боль­шом рас­се­я­нье", уже "от­во­ро­тил­ся - и зев­нул".

По­че­му так? От­че­го Пуш­кин уме­ет ра­до­вать­ся то­му, что

на­ску­чи­ло, опо­сты­ле­ло Оне­ги­ну? Мы еще при­дем к от­ве­ту наэтот во­прос. Сей­час мы вме­сте с Ев­ге­ни­ем вер­ну­лись из те­ат­раи во­шли в его ка­би­нет.

Бе­лин­ский на­звал ро­ман Пуш­ки­на "эн­цик­ло­пе­ди­ей рус­ской жиз­ни и в выс­шей сте­пе­ни на­род­ным про­из­ве­де­ни­ем".

Что та­кое эн­цик­ло­пе­дия? Мы при­вык­ли пред­став­лять се­бе приэтом сло­ве мно­го­том­ное спра­воч­ное из­да­ние - и вдруг: то­нень­кая книж­ка в сти­хах! А все-та­ки Бе­лин­ский прав: де­ло в том, что в пуш­кин­ском ро­ма­не ска­за­но так мно­го, так все­объ­ем­лю­ще о жиз­ни Рос­сии в на­ча­ле ХIХ ве­ка, что ес­ли бы ни­че­го мы не зна­ли об этой эпо­хе и толь­ко чи­та­ли "Ев­ге­ния Оне­ги­на" - мы бы все-та­ки зва­ли мно­гое.

На са­мом де­ле, про­чтя толь­ко два­дцать строф, мы уже

уз­на­ли, как вос­пи­ты­ва­ли мо­ло­дых дво­рян, где они гу­ля­ли

в дет­ст­ве, ку­да ез­ди­ли раз­вле­кать­ся, став взрос­лы­ми, что ели и что пи­ли; ка­кие пье­сы шли в те­ат­ре, кто бы­ла са­мая зна­ме­ни­тая ба­ле­ри­на и кто са­мый зна­ме­ни­тый ба­лет­мей­стер. Те­перь нам хо­чет­ся знать, что по­ку­па­ла за гра­ни­цей и что вы­во­зи­ла за гра­ни­цу Рос­сия ХIХ ве­ка. По­жа­луй­ста: "за лес и са­ло" вво­зи­лись пред­ме­ты рос­ко­ши: "ян­тарь на труб­ках Ца­ре­гра­да, фар­фор и брон­за... ду­хи в гра­не­ном хру­ста­ле" и мно­гое дру­гое, не­об­хо­ди­мое "для за­бав, ... для не­ги мод­ной". Хо­тим уз­нать, как оде­ва­лись мо­ло­дые лю­ди, как шу­ти­ли, о чем ду­ма­ли и бе­се­до­ва­ли - ско­ро мы все это уз­на­ем. Пуш­кин под­роб­но и точ­но рас­ска­жет обо всем.

Еще один во­прос: по­че­му так мно­го ино­стран­ных слов

в пер­вой гла­ве? Не­ко­то­рые да­же и на­пи­са­ны ла­тин­ским шриф­том: Madame, Monsieur I'Abbe, dandy, vale, roast-beef, entrechat... И сло­ва-то из раз­ных язы­ков: фран­цуз­ские, анг­лий­ские, ла­тин­ские, опять анг­лий­ские, фран­цуз­ские... Мо­жет быть, Пуш­ки­ну труд­но обой­тись без этих слов, он слиш­ком при­вык к ним, все­гда упот­реб­лял их? Вот в стро­фе XXVI он и сам пи­шет:

А ви­жу я, ви­нюсь пред ва­ми,

Что уж и так мой бед­ный слог

Пе­ст­реть го­раз­до б мень­ше мог

Ино­пле­мен­ны­ми сло­ва­ми...

Ко­гда мы нач­нем чи­тать вто­рую, тре­тью и дру­гие гла­вы,

то убе­дим­ся: Пуш­ки­ну во­все не нуж­ны "ино­пле­мен­ные сло­ва", он пре­вос­ход­но без них об­хо­дит­ся. А вот Оне­ги­ну - нуж­ны. Пуш­кин уме­ет го­во­рить по-рус­ски бле­стя­ще, ост­ро­ум­но, бо­га­то - а ге­рой его го­во­рит свет­ским ме­ша­ным язы­ком, где пе­ре­пле­та­ет­ся анг­лий­ский с фран­цуз­ским и где не пой­мешь род­ной язык твое­го со­бе­сед­ни­ка. Бо­лее то­го, Пуш­кин соз­на­тель­но, на­роч­но из­ви­ня­ет­ся пе­ред чи­та­те­лем - а вдруг чи­та­тель не за­ме­тит "ино­пле­мен­но­го" сло­вес­но­го ок­ру­же­ния Оне­ги­на! Нуж­но об­ра­тить его вни­ма­ние на эти сло­ва.

Ев­ге­ний Оне­гин - оп­ре­де­лен­ный этап в раз­ви­тии рус­ско­го об­ще­ст­вен­но­го соз­на­ния.

Оне­гин - во­пло­ще­ние ев­ро­пей­ско­го соз­на­ния: ев­ро­пей­ской куль­ту­ры, об­ра­зо­ван­но­сти, при­ори­тет ра­цио­на­ли­сти­че­ско­го соз­на­ния. Под­чер­ки­ва­ет­ся его от­чу­ж­ден­ность от на­цио­наль­ной жиз­ни: он без се­мьи, вос­пи­тан ино­стран­ным гу­вер­не­ром.

Пуш­кин не да­ет од­но­знач­ных оце­нок, но ви­дит и силь­ные сто­ро­ны, пре­ж­де все­го, по­треб­ность ос­мыс­лить се­бя как лич­ность.

Ра­бо­тая в Одес­се над вто­рой гла­вой, Пуш­кин еще не знал, что ско­ро - не прой­дет и го­да - он вы­ну­ж­ден бу­дет по­се­лить­ся в этом "пре­ле­ст­ном угол­ке", со­слан­ный, под­над­зор­ный. Но он уже дав­но знал, что рус­ская де­рев­ня да­ле­ко не так пре­крас­на, как ка­жет­ся не­по­свя­щен­но­му взо­ру. Еще в 1819 го­ду, прие­хав в Ми­хай­лов­ское во вто­рой раз в жиз­ни, два­дца­ти­лет­ний Пуш­кин уви­дел не толь­ко пре­лесть рус­ской при­ро­ды:

... Но мысль ужас­ная здесь ду­шу ом­ра­ча­ет:

Сре­ди цве­ту­щих нив и гор

Друг че­ло­ве­че­ст­ва пе­чаль­но за­ме­ча­ет

Вез­де не­ве­же­ст­ва гу­би­тель­ный по­зор.

Не ви­дя слез, не вне­мля сто­на,

На па­гу­бу лю­дей из­бран­ное судь­бой,

Здесь бар­ст­во ди­кое, без чув­ст­ва, без за­ко­на,

При­свои­ло се­бе на­силь­ст­вен­ной ло­зой

И труд, и соб­ст­вен­ность, и вре­мя зем­ле­дель­ца...

("Де­рев­ня". 1819 г.)

Вот эти страш­ные кон­тра­сты рус­ской де­рев­ни XIX ве­ка со­хра­ни­лись в уме и серд­це по­эта. Не слу­чай­но уже в пер­вой стро­фе слыш­на еле за­мет­ная иро­ния - ко­гда Пуш­кин го­во­рит о "пре­ле­ст­ном угол­ке". Чем даль­ше опи­сы­ва­ет он де­рев­ню, тем слыш­нее иро­ния. Дом дя­дюш­ки Оне­ги­на на­зван "поч­тен­ным зам­ком", хо­тя об­став­лен он весь­ма скром­но: "два шка­фа, стол, ди­ван пу­хо­вый..." Сло­во "за­мок" вы­зы­ва­ет мыс­ли о фео­да­ле, ко­то­ро­му под­чи­не­ны без­ро­пот­ные вас­са­лы, о не­спра­вед­ли­во­сти, ца­ря­щей там, где вла­ст­ву­ет "бар­ст­во ди­кое".

Про­чтя все­го две стро­фы, чи­та­тель на­чи­на­ет по­ни­мать го­речь эпи­гра­фа: "О Русь!" Тя­же­ло мыс­ля­ще­му, бла­го­род­но­му че­ло­ве­ку жить на Ру­си в пуш­кин­скую эпо­ху.

Труд­но Оне­ги­ну в де­рев­не - по­то­му труд­но, что он ум­нее, че­ст­нее тех лю­дей, ко­то­рые ок­ру­жа­ют его. И ему эти лю­ди по­сты­лы, и он им вра­ж­де­бен; они зло­сло­вят о нем:

"Со­сед наш не­уч; су­ма­сбро­д;

Он фар­ма­зон; он пьет од­но

Ста­ка­ном крас­ное ви­но;

Он да­мам к руч­ке не под­хо­дит;

Все да, да нет; не ска­жет да-с

Иль нет-с". Та­ков был об­щий глас.

Эти об­ви­не­ния нам зна­ко­мы: "Шам­пан­ское ста­ка­на­ми тя­нул. - Бу­тыл­ка­ми-с, и пре­боль­ши­ми. - Нет-с, боч­ка­ми со­ро­ко­вы­ми". Так рас­су­ж­да­ли о Чац­ком гос­ти Фа­му­со­ва. В "Го­ре от ума" глу­хая ста­ру­ха гра­фи­ня-ба­буш­ка не ус­лы­ша­ла ни зву­ка из то­го, что ей рас­ска­зал За­го­рец­кий о Чац­ком, но сло­ва на­шла та­кие же, как со­се­ди Оне­ги­на: "Что? К фар­ма­зо­нам в хлеб ? По­шел он в ба­сур­ма­ны?" Мы хо­ро­шо зна­ем еще од­но­го "фар­ма­зо­на": это Пьер Бе­зу­хов из "Вой­ны и ми­ра". Он ведь од­но вре­мя ув­ле­кал­ся об­ще­ст­вом франк-ма­со­нов (по­лу­гра­мот­ные по­ме­щи­ки ис­ка­зи­ли это сло­во и по­лу­чи­лось: фар­ма­зо­ны). Сам Пуш­кин во вре­мя юж­ной ссыл­ки при­мы­кал к ки­ши­нев­ской ма­сон­ской ор­га­ни­за­ции. Сре­ди ма­со­нов бы­ло не­ма­ло пе­ре­до­вых лю­дей, бу­ду­щих де­каб­ри­стов, по­то­му их так не­на­ви­де­ли гос­ти Фа­му­со­ва и со­се­ди Оне­ги­на.

Чи­тая пер­вую гла­ву, мы срав­ни­ва­ли Оне­ги­на с Пуш­ки­ным, Чаа­дае­вым, Ка­ве­ри­ным - с ум­ней­ши­ми, вы­даю­щи­ми­ся людь­ми сво­ей эпо­хи. Ев­ге­ний не та­ков, как эти лю­ди, ему не­дос­туп­ны их зна­ния, их та­лан­ты, их уме­ние по­ни­мать жизнь, дей­ст­во­вать. Но он мно­го вы­ше сред­не­го че­ло­ве­ка сво­его кру­га - в этом мы убе­ж­да­ем­ся, чи­тая вто­рую гла­ву. И это­го-то не про­ща­ет ему его круг.

За не­де­лю до то­го, как вчер­не за­кон­чить вто­рую гла­ву, Пуш­кин пи­сал А. И. Тур­ге­не­ву: "... Я на до­су­ге пи­шу но­вую по­эму Ев­ге­ний Оне­гин, где за­хле­бы­ва­юсь жел­чью". За ме­сяц до это­го, в раз­гар ра­бо­ты над вто­рой гла­вой, Пуш­кин пи­шет в дру­гом пись­ме - П. А. Вя­зем­ско­му: "...О пе­ча­ти и ду­мать не­че­го, пи­шу спус­тя ру­ка­ва. Цен­зу­ра на­ша так свое­нрав­на, что с нею не­воз­мож­но и раз­ме­рить кру­га сво­его дей­ст­вия - луч­ше об ней и не ду­мать".

Ко­гда на сце­не по­яв­ля­ет­ся Ленский, мы зна­ко­мим­ся с еще од­ним ти­пом рус­ско­го мо­ло­до­го че­ло­ве­ка пуш­кин­ской по­ры.

...С ду­шою пря­мо гет­тин­ген­ской,

Кра­са­вец, в пол­ном цве­те лет,

По­клон­ник Кан­та и по­эт.

Он из Гер­ма­нии ту­ман­ной

При­вез уче­но­сти пло­ды:

Воль­но­лю­би­вые меч­ты,

Дух пыл­кий и до­воль­но стран­ный...

В Гет­тин­ген­ском уни­вер­си­те­те в Гер­ма­нии вос­пи­ты­ва­лось не­ма­ло рус­ских юно­шей - и все они бы­ли из­вест­ны свои­ми "воль­но­лю­би­вы­ми меч­та­ми".

Итак, Оне­гин и Лен­ский под­ру­жи­лись. Но они ведь та­кие раз­ные:

... Вол­на и ка­мень,

Сти­хи и про­за, лед и пла­мень

Не столь раз­лич­ны меж со­бой.

Под­ру­жи­лись они по­то­му, что все ос­таль­ные со­всем уж не под­хо­ди­ли для друж­бы, по­то­му что ка­ж­дый ску­чал в сво­ей де­рев­не, не имея ни­ка­ких серь­ез­ных за­ня­тий, ни­ка­ко­го на­стоя­ще­го де­ла, по­то­му что жизнь обо­их, в сущ­но­сти, ни­чем не за­пол­не­на.

Так лю­ди (пер­вый ка­юсь я)

От де­лать не­че­го дру­зья.

Это "пер­вый ка­юсь я" - ха­рак­тер­но для Пуш­ки­на. Да, и в его жиз­ни бы­ли та­кие дру­же­ские от­но­ше­ния - от де­лать не­че­го - в ко­то­рых при­шлось по­том горь­ко ка­ять­ся: с Фе­до­ром Тол­стым -"Аме­ри­кан­цем", тем са­мым, о ко­то­ром Гри­бое­дов го­во­рит: "В Кам­чат­ку со­слан был, вер­нул­ся але­утом, и креп­ко на ру­ку не­чист; да ум­ный че­ло­век не мо­жет быть не плу­том". Быть мо­жет, Пуш­кин, ко­гда пи­сал эти стро­ки, ду­мал и об Алек­сан­д­ре Ра­ев­ском, сво­ем "де­мо­не", - мно­го го­ря при­нес ему этот друг.

Круг их раз­го­во­ров серь­е­зен, это не пус­тая бол­тов­ня:

Пле­мен ми­нув­ших до­го­во­ры,

Пло­ды на­ук, доб­ро и зло,

И пред­рас­суд­ки ве­ко­вые,

И гро­ба тай­ны ро­ко­вые,

Судь­ба и жизнь в свою чре­ду,

Все под­вер­га­лось их су­ду.

Это - те­мы раз­го­во­ров мыс­ля­щих лю­дей. Те же про­бле­мы об­су­ж­да­лись бу­ду­щи­ми де­каб­ри­ста­ми: чи­тал­ся "Об­ще­ст­вен­ный до­го­вор" фран­цуз­ско­го про­све­ти­те­ля Жан-Жа­ка Рус­со; ре­ша­лись за­да­чи прак­ти­че­ско­го при­ме­не­ния на­ук в сель­ском хо­зяй­ст­ве; о "до­б­ре и зле" сам Пуш­кин мно­го го­во­рил с Ра­ев­ским, а в ли­цей­ские го­ды - с Кю­хель­бе­ке­ром. В 1821 го­ду Пуш­кин за­пи­сал в сво­ем днев­ни­ке: "Ут­ро про­вел я с Пес­те­лем; ум­ный че­ло­век во всем смыс­ле это­го сло­ва... Мы с ним име­ли раз­го­вор ме­та­фи­зи­че­ский, по­ли­ти­че­ский, нрав­ст­вен­ный и проч.". Впол­не мо­жет быть, что и с Пес­те­лем Пуш­кин бе­се­до­вал о до­б­ре и зле, что их за­ни­ма­ли "пред­рас­суд­ки ве­ко­вые и гро­ба тай­ны ро­ко­вые".

В чер­но­ви­ке у Пуш­ки­на вме­сто слов "судь­ба и жизнь" бы­ло на­пи­са­но "ца­рей судь­ба" - зна­чит, и по­ли­ти­че­ские раз­го­во­ры мог­ли вес­ти Оне­гин с Лен­ским.

Ка­ж­дый чи­та­ет "Оне­ги­на" по-сво­ему, но мне думается: вот здесь на­чи­на­ет скла­ды­вать­ся тра­ге­дия Оне­ги­на.

"Ска­жи, ко­то­рая Тать­я­на?"

Ведь Ев­ге­ний по­ехал зна­ко­мить­ся с Оль­гой. Его ин­те­ре­со­ва­ла Оль­га - воз­люб­лен­ная дру­га. По­че­му же спра­ши­ва­ет он не о ней, а о ее се­ст­ре? По­че­му го­во­рит: "Я вы­брал бы дру­гую..." и тут же спо­хва­ты­ва­ет­ся: "Ко­гда б я был, как ты, по­эт..."

Встре­ти­лись два че­ло­ве­ка, ко­то­рые мо­гут дать друг дру­гу сча­стье. Встре­ти­лись - и за­ме­ти­ли друг дру­га, и мог­ли бы по­лю­бить... Но Оне­гин от­тал­ки­ва­ет от се­бя эту воз­мож­ность: он не ве­рит в лю­бовь, не ве­рит в сча­стье, ни во что не ве­рит, не уме­ет ве­рить...

Пуш­кин зна­ет, что че­ло­век мо­жет и дол­жен быть сча­ст­лив и при­но­сить сча­стье дру­гим. В сво­ем ро­ма­не он по­ка­зы­ва­ет, как не­сча­ст­лив и го­рек жре­бий без­на­деж­но­го эгои­ста; он спо­рит с Бай­ро­ном, ищет но­вых пу­тей и в жиз­ни и в ли­те­ра­ту­ре.

В на­ча­ле чет­вер­той гла­вы, Пуш­кин опять воз­вра­ща­ет­ся к пе­тер­бург­ской жиз­ни Оне­ги­на. То, что про­изой­дет сей­час ме­ж­ду Ев­ге­ни­ем и Тать­я­ной, не слу­чай­но, а под­го­тов­ле­но всей пре­ды­ду­щей жиз­нью Оне­ги­на. Ко­гда-то в юно­сти, ед­ва всту­пив в свет, Ев­ге­ний был ис­кре­нен, знал под­лин­ные чув­ст­ва :

Он в пер­вой юно­сти сво­ей

Был жерт­вой бур­ных за­блу­ж­де­ний

И не­обуз­дан­ных стра­стей.

Но го­ды, про­жи­тые в фаль­ши­вом ми­ре, не про­шли да­ром. "Роп­та­нье веч­ное ду­ши" сме­ни­лось рав­но­ду­ши­ем и к лю­дям, и к чув­ст­вам:

В кра­са­виц он уж не влюб­лял­ся,

А во­ло­чил­ся как-ни­будь;

От­ка­жут - ми­гом уте­шал­ся;

Из­ме­нят - рад был от­дох­нуть.

Ис­крен­ние ув­ле­че­ния сме­ни­лись иг­рой; на­де­ж­ды и меч­ты мо­ло­до­сти по­ка­за­лись на­ив­ны­ми, не­сбы­точ­ны­ми; при­шло не­ве­рие, а с ним - без­раз­ли­чие к жиз­ни:

Так точ­но рав­но­душ­ный гость

На вист ве­чер­ний при­ез­жа­ет,

Са­дит­ся; кон­чи­лась иг­ра:

Он уез­жа­ет со дво­ра,

Спо­кой­но до­ма за­сы­па­ет

И сам не зна­ет по­ут­ру,

Ку­да по­едет вве­че­ру.

Жизнь - вист, кар­точ­ная иг­ра; ве­дет­ся она, что­бы за­нять вре­мя - и толь­ко, что­бы как-то про­тя­нуть дни, "зе­во­ту по­дав­ляя сме­хом"; и так Оне­гин про­жил луч­шие го­ды: с ше­ст­на­дца­ти до два­дца­ти че­ты­рех лет.

Вот как убил он во­семь лет,

Ут­ра­тя жиз­ни луч­ший цвет.

Убил! Это не слу­чай­ное сло­во. У Пуш­ки­на не бы­ва­ет слу­чай­ных слов. Ко­неч­но, по­сле та­ких вось­ми лет Ев­ге­ний не под­го­тов­лен к на­стоя­ще­му чув­ст­ву, не уме­ет пре­дать­ся ему. Этим и объ­яс­ня­ет­ся его тра­ги­че­ское не­по­ни­ма­ние Тать­я­ны. Ведь

. . . по­лу­чив по­сла­нье Та­ни,

Оне­гин жи­во тро­нут был...

... И в сла­до­ст­ный, без­греш­ный сон

Ду­шою по­гру­зил­ся он.

Быть мо­жет, чув­ст­вий пыл ста­рин­ный

Им на ми­ну­ту ов­ла­дел;

Но...

Но... Что же по­ме­ша­ло Оне­ги­ну от­дать­ся чув­ст­ву? По­че­му он ото­дви­га­ет, стря­хи­ва­ет с се­бя "сла­до­ст­ный, без­греш­ный сон"? Да по­то­му, что сам се­бе не ве­рит, по­то­му, что, уби­вая во­семь лет жиз­ни, он и сам не за­ме­тил, как убил в се­бе вы­со­кое и ос­та­вил толь­ко низ­мен­ное, а те­перь, ко­гда это вы­со­кое го­то­во вос­крес­нуть, - он ис­пу­гал­ся. Ис­пу­гал­ся вол­не­ний люб­ви, по­тря­се­ний, стра­да­ний, и да­же слиш­ком боль­ших ра­до­стей ис­пу­гал­ся - пред­по­чел хо­лод­ный по­кой... Ра­зу­ме­ет­ся, се­бе са­мо­му он не хо­чет при­знать­ся в этом и объ­яс­ня­ет свои по­ступ­ки для са­мо­го се­бя за­бо­той о юной, не­опыт­ной, ис­крен­ней Тать­я­не.

Про­по­ведь Оне­ги­на, на пер­вый взгляд, очень бла­го­род­на. Будь на его мес­те обыч­ный свет­ский ден­ди, он не пре­ми­нул бы имен­но "об­ма­нуть... до­вер­чи­вость ду­ши не­вин­ной" , раз­влечь­ся в де­ре­вен­ской глу­ши с на­ив­ной сель­ской ба­рыш­ней - и, рас­став­шись с ней, ед­ва она ему на­до­ест, об­речь ее на му­че­ния и бе­ду... Оне­гин не сде­лал это­го - но ведь он не обыч­ный свет­ский ден­ди! Он - как-ни­как - до­б­рый при­ятель Пуш­ки­на. Он зна­ет це­ну све­ту и его "важ­ным за­ба­вам", сам Пуш­кин лю­бит в нем "меч­там не­воль­ную пре­дан­ность" - и вот эти меч­ты го­то­вы осу­ще­ст­вить­ся: пре­крас­ная, гор­дая, ду­шев­но бо­га­тая, воз­вы­шен­ная де­вуш­ка пред­ла­га­ет ему свою лю­бовь, а он бе­жит от нее, бе­жит от сво­ей меч­ты. Во имя че­го?

Ко­гда бы жизнь до­маш­ним кру­гом

Я ог­ра­ни­чить за­хо­тел...

... То вер­но б кро­ме вас од­ной

Не­вес­ты не ис­кал иной...

... Но я не соз­дан для бла­жен­ст­ва;

Ему чу­ж­да ду­ша моя...

Это не­прав­да! Как мо­жет че­ло­век го­во­рить о се­бе: "я не соз­дан для бла­жен­ст­ва"?! Все лю­ди соз­да­ны для сча­стья, но не все уме­ют быть сча­ст­ли­вы­ми, - вот Оне­гин не уме­ет, бо­ит­ся. Он про­го­ва­ри­ва­ет­ся:

Ска­жу без бле­сток мад­ри­галь­ных:

На­шел мой преж­ний иде­ал,

Я вер­но б вас од­ну из­брал

В под­ру­ги дней мо­их пе­чаль­ных...

Зна­чит, та­кая де­вуш­ка, как Тать­я­на, бы­ла ко­гда-то идеа­лом Оне­ги­на! Но иде­ал этот - "преж­ний", Оне­гин боль­ше не ве­рит в не­го; позд­но, как ему ка­жет­ся, встре­тил он Тать­я­ну... Не­на­ви­дя и пре­зи­рая свет, он тем не ме­нее за­ра­жен его взгля­да­ми, его пред­рас­суд­ка­ми:

Я, сколь­ко ни лю­бил бы вас,

При­вык­нув, раз­люб­лю тот­час;

Нач­не­те пла­кать: ва­ши сле­зы

Не тро­нут серд­ца мое­го,

А бу­дут лишь бе­сить его. . .

По­че­му Оне­гин так уве­рен, что ино­го "се­мей­но­го сча­стья" быть не мо­жет? По­то­му что слиш­ком мно­го по­доб­ных при­ме­ров он ви­дел в све­те:

Что мо­жет быть на све­те ху­же

Се­мьи, где бед­ная же­на

Гру­стит о не­дос­той­ном му­же

И днем и ве­че­ром од­на;

Где скуч­ный муж, ей це­ну зная

(Судь­бу од­на­ко ж про­кли­ная),

Все­гда на­хму­рен, мол­ча­лив,

Сер­дит и хо­лод­но-рев­нив!

Ко­гда-то, в ран­ней юно­сти, Оне­гин ве­рил, ве­ро­ят­но, в воз­мож­ность вы­со­кой люб­ви на всю жизнь. Но свет убил эту ве­ру - и да­же на­де­ж­ду на ее воз­вра­ще­ние:

Меч­там и го­дам нет воз­вра­та;

Не об­нов­лю ду­ши мо­ей...

Вот она -глав­ная тра­ге­дия Оне­ги­на: "не об­нов­лю ду­ши мо­ей"! Ко­неч­но, с его точ­ки зре­ния, он прав, он по­сту­па­ет бла­го­род­но: не ве­ря в воз­мож­ность люб­ви, от­ка­зы­ва­ет­ся от нее, да еще и вос­пи­ты­ва­ет по­пут­но на­ив­ную Тать­я­ну.

Но­чью, во сне, раз­во­ра­чи­ва­ет­ся в “Ев­ге­нии Оне­ги­не” эпи­зод, ко­то­рый обык­но­вен­но с тру­дом под­да­ет­ся ком­мен­та­рию. В са­мом де­ле, за­чем внут­ри впол­не реа­ли­сти­че­ской “эн­цик­ло­пе­дии рус­ской жиз­ни” (В. Бе­лин­ский) по­тре­бо­вал­ся та­кой стран­ной, так яв­но и рез­ко вы­па­даю­щей из “нор­маль­но­го” по­ве­ст­во­ва­ния “сон Тать­я­ны”?

Сон этот про­чи­ты­ва­ет­ся и по язы­че­ско­му, и по хри­сти­ан­ско­му сим­во­ли­че­ско­му сло­ва­рю, но - не­оди­на­ко­во. С по­зи­ции язы­че­ст­ва сон, сно­ви­де­ние - это все­гда пе­ре­ме­ще­ние в ино­ми­рие. В та­ком смыс­ле для язы­че­ст­ва сны не ме­нее ре­аль­ны, чем по­все­днев­ная явь, - ско­рее бо­лее, ибо они обя­за­тель­но ве­щие, про­ро­че­ские: как раз по­то­му, что они пе­ре­но­сят ге­ро­ев в по­вы­шен­но зна­чи­мое про­стран­ст­во. По всем за­ко­нам язы­че­ской про­стран­ст­вен­ной сим­во­ли­ки иноми­рие во сне Тать­я­ны пред­став­ле­но дре­му­чим ле­сом, его центр (сре­до­то­чие его сил) - лес­ной из­буш­кой (см. из­бу Ба­бы Яги), его гра­ни­ца - ручь­ем (ре­ка как гра­ни­ца двух ми­ров). "Про­вод­ник" Тать­я­ны в это ино­ми­рие, мед­ведь, - то­же тра­ди­ци­он­ный хо­зя­ин лес­но­го цар­ст­ва не толь­ко в сла­вян­ской, но и во всей ин­до­ев­ро­пей­ской ми­фо­ло­гии.

Для хри­сти­ан­ст­ва - в выс­шем, аб­со­лют­ном по­ни­ма­нии - нет ино­ми­рия зла, нет и лю­дей из это­го ино­ми­рия зла по-хри­сти­ан­ски - лишь ду­хов­ная пус­то­та, зо­на от­сут­ст­вия све­та и до­б­ра, его все­лен­ская "тень". У зла нет и быть не мо­жет сво­его, за­кон­но­го, по­сто­ян­но­го мес­та в ми­ро­зда­нии: зло ко­ре­нит­ся в ми­ре ду­хов­ном, в ду­ше че­ло­ве­ка. При этом ни один че­ло­век не име­ет "злой ду­ши" (как ска­жет Пуш­кин да­же о ста­ру­хе гра­фи­не из "Пи­ко­вой да­мы"). Но че­ло­век мо­жет ис­ка­зить, из­вра­тить при­ро­ду сво­ей ду­ши, ес­ли сде­ла­ет из нее "иг­ра­ли­ще" стра­стей и эго­из­ма.

Тем­ный лес Тать­я­ни­но­го сна и де­ла­ет­ся сим­во­ли­че­ским "пей­за­жем ду­ши" Оне­ги­на: ее по­та­ен­ных "мрач­ных бездн", ее нрав­ст­вен­но­го хао­са с де­мо­ни­че­ски­ми чу­до­ви­ща­ми-стра­стя­ми, ее эгои­сти­че­ско­го хо­ло­да. Внеш­не в бы­ту, в жиз­ни Оне­гин, свет­ский ще­голь, ску­чаю­щий в де­рев­не сто­лич­ный жи­тель, - мо­жет ка­зать­ся "очень мил". Ду­хов­ные опас­но­сти, под­сте­ре­гаю­щие ге­роя, на бы­то­вом язы­ке не­вы­ра­зи­мы, бы­то­вым зре­ни­ем не­ви­ди­мы. И эро­ти­че­ское на­ва­ж­де­ние, "тос­ка ноч­ная", ко­то­рая втор­га­ет­ся че­рез Оне­ги­на в жизнь Тать­я­ны, - то­же есть не про­стая де­ви­че­ская влюб­лен­ность, но смер­тель­но опас­ное ис­ку­ше­ние ду­ха. И это­го то­же нель­зя ни уви­деть, ни пря­мо вы­ра­зить фа­буль­но, "реа­ли­сти­че­ски", жи­тей­ски. Лишь сон Тать­я­ны де­ла­ет воз­мож­ным "со­ше­ст­вие во ад" оне­гин­ско­го ду­хов­но­го со­стоя­ния; лишь сон вы­во­дит во­вне внут­рен­нюю чу­до­вищ­ность это­го со­стоя­ния, его уг­ро­зу не толь­ко для ге­роя, не толь­ко для его дру­га, но и для ге­рои­ни. В ста­ро­рус­ской ли­те­ра­ту­ре был та­кой по­пу­ляр­ный жанр: при­жиз­нен­ные "хо­ж­де­ния по му­кам" за­гро­бия. Сон Тать­я­ны имен­но и вво­дит в но­во­ев­ро­пей­ский, впол­не "ци­ви­ли­зо­ван­ный" ро­ман в сти­хах ста­рин­ный по­лу­фольк­лор­ный жанр, а тем са­мым и хри­сти­ан­скую ду­хов­ную тра­ди­цию, этот жанр по­ро­див­шую.

Те­перь по­нят­но, от­че­го ком­по­зи­ци­он­но ино­ми­рие по­па­да­ет в ли­те­ра­тур­ные тек­сты ча­ще все­го на силь­ных, осо­бо от­ме­чен­ных по­зи­ци­ях: за­вяз­ке дей­ст­вия или его куль­ми­на­ции. Как бы за­тей­ли­во ни скла­ды­ва­лась фа­бу­ла про­из­ве­де­ния, ее на­стоя­щая цель и смысл, пред­на­зна­че­ние всех со­бы­тий, суть и рас­ста­нов­ка всех ос­нов­ных ее уча­ст­ни­ков про­яв­ля­ют­ся имен­но там, в ино­ми­рии: мес­те встре­чи с судь­бой, ко­то­рое оп­ре­де­ле­но ве­ко­вы­ми сим­во­ли­че­ски­ми тра­ди­ция­ми и "из­ме­нить" ко­то­рое во­ис­ти­ну "нель­зя".

В романе нет ни одной даты, но, если внимательно читать его, можно точно установить, когда происходят события. Онегин уехал в деревню к дяде в то самое время, когда Пушкина выслали из Петербурга.

Онегин был готов со мною

Увидеть чуждые страны;

Но скоро были мы судьбою

На долгий срок разведены.

Отец его тогда скончался...

...Вдруг получил он в самом деле

От управителя доклад,

Что дядя при смерти в постели...

Пушкин был выслан на юг весной 1820 года. Онегин уехал из Петербурга тогда же. До этого "убил он восемь лет" в свете -следовательно, появился в обществе примерно в конце 1812 года. Сколько лет могло быть Онегину в это время? В пушкинских черновиках сохранилось прямое указание на этот счет: Онегин "шестнадцати не больше лет" появился в свете. Значит, Онегин родился в 1796 году, он старше Пушкина на три года. Встреча с Татьяной, знакомство с Ленским происходят весной и летом 1820 года - Онегину уже 24 года, он не мальчик, а взрослый мужчина, особенно по сравнению с восемнадцати- летним Ленским. Неудивительно поэтому, что он относится к Ленскому чуть покровительственно, по-взрослому смотрит на его "юный жар и юный бред".

Там, где дни облачны и кратки,

Родится племя, которому умирать не

больно.

(Петрарка)

Эпиграф к шестой главе разбивает все наши надежды. Так нелепа и - внешне, во всяком случае, - незначительна ссора Онегина и Ленского, что нам хочется верить: все еще обойдется, друзья помирятся, Ленский женится на своей Ольге... Эпиграф исключает благополучный исход. Дуэль состоится, кто-то из друзей погибнет. Но кто? Даже самому неискушенному читателю ясно: погибнет Ленский. Пушкин незаметно, исподволь подготовил нас к этой мысли.

Случайная ссора - только повод для дуэли, а причина ее, причина гибели Ленского гораздо глубже.

В ссору Онегина и Ленского вступает сила, которую уже нельзя повернуть вспять, - сила "общественного мнения". Носитель этой силы ненавистен Пушкину больше, чем Пустяков, Гвоздин, даже Флянов, - те только ничтожества, угнетатели, взяточники, шуты, а теперь перед нами -- убийца, палач:

Зарецкий, некогда буян,

Картежной шайки атаман,

Глава повес, трибун трактирный,

Теперь же добрый и простой

Отец семейства холостой,

Надежный друг, помещик мирный

И даже честный человек:

Так исправляется наш век!

На таких людях, как Зарецкий, стоит мир Петушковых и Фляновых; он - опора и законодатель этого мира, охранитель его законов и свершитель приговоров. В каждом слове Пушкина о Зарецком звенит ненависть, и мы не можем не разделять ее.

Но Онегин! Он-то знает жизнь, он отлично все понимает. Сам говорит себе, что он

Был должен показать себя

Не мячиком предрассуждений,

Не пылким мальчиком, бойцом,

Но мужем с честью и с умом.

Пушкин подбирает глаголы, очень полно рисующие состояние Онегина: "обвинял себя", "был должен", "он мог бы", "он должен был обезоружить младое сердце..." Но почему все эти глаголы стоят в прошедшем времени? Ведь еще можно поехать к Ленскому, объясниться, забыть вражду - еще не поздно... Нет, поздно! Вот мысли Онегина:

"... в это дело

Вмешался старый дуэлист;

Он зол, он сплетник, он речист...

Конечно, быть должно презренье

Ценой его забавных слов,

Но шепот, хохотня глупцов..."

Так думает Онегин. А Пушкин объясняет с болью и ненавистью :

И вот общественное мненье!

Пружина чести, наш кумир!

И вот на чем вертится мир!

Пушкин не любит нагромождения восклицательных знаков. Но здесь он венчает ими подряд три строки: вся его мука, все негодование - в этих трех восклицательных знаках подряд. Вот что руководит людьми: шепот, хохотня глупцов - от этого зависит жизнь человека! Ужасно жить в мире, который вертится на злой болтовне!

"Наедине с своей душой" Онегин все понимал. Но в том-то и беда, что умение остаться наедине со своей совестью, "на тайный суд себя призвав", и поступить так, как велит совесть, - это редкое уменье. Для него нужно мужество, которого нет у Евгения. Судьями оказываются Пустяковы и Буяновы с их низкой моралью, выступить против которой Онегин не смеет.

Удивителен в этой сцене Онегин. Вчера у него не хватило мужества отказаться от дуэли. Его мучила совесть - ведь он подчинился тем самым "строгим правилам искусства", которые так любит Зарецкий. Сегодня он бунтует против "классика и педанта", но как жалок этот бунт! Онегин нарушает всякие правила приличия, взяв в секунданты лакея. "Зарецкий губу закусил", услышав "представление" Онегина, - и Евгений вполне этим удовлетворен. На такое маленькое нарушение законов света у него хватает мужества.

И вот начинается дуэль. Пушкин страшно играет на словах "враг" и "друг". В самом деле, что они теперь, Онегин и Ленский? Уже враги или еще друзья? Они и сами этого не знают.

Враг и стоят, потупя взор.

Враги! Давно ли друг от друга

Их жажда крови отвела?

Давно ль они часы досуга,

Трапезу, мысли и дела

Делили дружно ? Ныне злобно,

Врагам наследственным подобно,

Как в страшном, непонятном сне,

Они друг другу в тишине

Готовят гибель хладнокровно...

Не засмеяться ль им, пока

Не обагрилась их рука,

Не разойтися ль полюбовно?..

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

... Плащи бросают два врага.

Зарецкий тридцать два шага

Отмерил с точностью отменной,

Друзей развел но крайний след,

И каждый взял свой пистолет.

Та мысль, к которой Пушкин подводил нас всем ходом событий, теперь сформулирована коротко и точно:

Но дико светская вражда

Боится ложного стыда.

Пушкин не обвиняет Онегина, а объясняет нам его. Не умение и нежелание думать о других людях обернулось такой роковой ошибкой, что теперь Евгений казнит самого себя. И уже не может не думать о содеянном. Не может не научиться тому, чего раньше не умел: страдать, раскаиваться, мыслить... Так смерть Ленского оказывается толчком к перерождению Онегина. Но оно еще впереди. Пока Пушкин оставляет Онегина на распутье.

Татьяне кажется, что книги Байрона и французских писателей, найденные ею в кабинете Онегина, вполне исчерпывают и растолковывают характер их владельца,

Что ж он? Ужели подражанье,

Ничтожный призрак, иль еще

Москвич в Гарольдовом плаще,

Чужих причуд истолкованье,

Слов модных полный лексикон? . .

Уж не пародия ли он?

Это очень горькие раздумья.

В первой главе мы видели петербургский бал глазами Пушкина - но мельком, в сущности, с улицы, через окно: "По цельным окнам тени ходят..." Мы успели увидеть, как вошел Онегин, как "летают ножки милых дам", но не видели петербургского света близко и не слышали его суждений. Теперь, в восьмой главе, нас приводят на "светский раут" вместе с музой и заставляют смотреть вокруг ее любопытным и чистым взглядом. Но ведь и этот взгляд - пушкинский! Онегину первой главы свет наскучил, опостылел, но он был там своим. А теперь - и он чужой, и ему привычные лица кажутся "рядом докучных привидений".

Свет старается подогнать Онегина под привычный шаблонный тип - то, что человек может быть не таким, как все, и в то же время самим собой, непонятно свету. Все, что не похоже на общий уровень, объявляется маской, и никому не приходит в голову, что именно люди общего уровня - маски, а те, кто не похож на них - живые...

И конечно, как всякая ограниченная душа, человек света считает себя всеведущим и дает указания:

Иль просто будет добрый малый,

Как вы да я, как целый свет?

Посредственность страх как не любят тех, кто выделяется. Ей обязательно нужно, чтобы все были похожи друг на друга, чтобы все были "средними", обычными, не "выскакивали"... Вот и советуют Онегину быть "добрым малым", как все...

Вмешавшись в светскую беседу об Онегине, Пушкин в строфе IX горько смеется над тем идеалом, который создали себе "важные люди". Посредственность, самолюбивая ничтожность - вот кто счастлив, вот кто не вызывает удивления или недовольства. "Молчалины блаженствуют на свете!"

В первой главе Пушкин и Онегин были очень разные. Какие они теперь? Оба немало пережили за прошедшие годы, оба познали горечь утрат и разочарований... Стали они ближе друг другу, чем раньше, или совсем разошлись?

Окончательный текст романа - восемь глав - не дает нам ответа на вопрос, где был Онегин целых три года. Но сохранились отрывки из путешествия Онегина: ведь Пушкин сначала предполагал, что роман будет состоять из девяти глав: восьмая расскажет о странствиях Онегина, а девятая - о его встрече с Татьяной в Петербурге. Отрывки из путешествия Онегина помогают понять, что пережил он, к чему пришел, с каким душевным грузом явился в большой свет осенью 1824 года.

Через все его путешествие проходит горькое восклицание: "Тоска!" Страшно делается, когда вникаешь в мысли молодого здорового человека :

Зачем я пулей в грудь не ранен?

Зачем не хилый я старик,

Как этот бедный откупщик?

Зачем, как тульский заседатель,

Я не лежу в параличе?

Зачем не чувствую в плече

Хоть ревматизма? - Ах, создатель!

Я молод, жизнь во мне крепка;

Чего мне ждать? Тоска! Тоска!

После трех лет странствий

Он возвратился и попал,

Как Чацкий, с корабля на бал.

Почему - как Чацкий? Зачем понадобилось сравнивать Онегина именно с Чацким? Очевидно, потому, что при имени Чацкого прежде всего возникает мысль о непримиримой вражде к обществу, о глубокой внутренней жизни, которой не было у Онегина раньше...

Восьмая глава вызывает больше всего споров и разнообразных толкований. Это естественно; такова особенность пушкинского романа: он сообщает читателю факты, события, поступки героев и почти не дает психологического обоснования этих событий, поступков, фактов. Изменилась Татьяна только внешне или внутренне тоже? Что за человек ее муж? Почему Онегин, не полюбивший Татьяну в деревне, теперь охвачен такой всепоглощающей страстью? Да все эти вопросы Пушкин не дает однозначного, окончательного ответа, предоставляет читателю право додумывать самому...

Пушкин нисколько не приукрашивает своего героя. Он признает, что Евгений думал о равнодушной княгине, а не о "девочке несмелой". И все-таки Татьяна привлекла его не пышным положением, а той душевной силой, которую Онегин увидел и почувствовал в вей.

Татьяна не верит Онегину. Что она знает о нем? Каким представляет его? Таким, какого увидела в "опустелом кабинете" три года назад, на страницах его книг; в саду, когда пели девушки и сердце ее трепетало, а Онегин был холоден и многословен... Теперь она читает его письма - и не верит им. (Ведь Онегин написал Татьяне не одно письмо: "Ответа нет. Он вновь послание. Второму, третьему письму ответа нет".) Почему же мы, читая письмо Онегина, видим в нем неподдельную муку, настоящую любовь, а Татьяна не видит или не хочет видеть?

Может быть, ее жизнь в свете дала ей печальный опыт познания людей: ей уже известно, что мелкие чувства могут внешне выглядеть так же, как истинные... Может быть, жизнь в свете научила ее не верить людям - так считают некоторые исследователи творчества Пушкина.

Внешне Онегин возвращается к тому образу жизни, который он вел в начале романа, когда мы только познакомились с ним:

И в молчаливом кабинете

Ему припомнилась пора,

Когда жестокая хандра

За ним гналась в шумном свете...

Это очень важные строки. "Припомнилась пора"! Значит, тогда было другое время, другое состояние души, и сам Онегин был другой! Каков же он теперь?

Даже круг его чтения говорит очень много и очень определенно читателю: Гиббон, Руссо, Гердер, мадам де Сталь, Бель и Фонтенель - философы, просветители, ученые... Это не "два-три романа, в которых отразился век", любимые Онегиным раньше. Это - круг чтения декабристов, людей свободомыслящих, стремящихся к действию...

Но этого мало. Перед Онегиным открывается теперь все то, что было ему недоступно три года назад.

Он меж печатными строками

Читал духовными глазами

Другие строки.

Прежний Онегин - такой, какого раньше знала Татьяна, мог бы ухаживать за княгиней из таких вот мелких, недостойных побуждений. Прежний - но не новый Онегин, которого Татьяна не знает. Ей кажется: "А счастье было так возможно, так близко",- это неверно. Раньше счастье не было возможно, потому что Онегин не умел любить. Счастье возможно только теперь, с обновленным Онегиным, но... поздно.

Татьяне остается только страдать. Прежний Евгений, равнодушный и эгоистичный, не понял бы ее мучений. Теперь он понимает все - ни продолжать преследовать княгиню, ни отказаться от нее совсем Онегин не в состоянии. В такую вот "минуту, злую для него", Пушкин и оставляет своего героя.

Крат­кие вы­во­ды.

1. Ев­ге­ний Оне­гин - вы­ра­зи­тель осо­бен­но­стей со­дер­жа­ния жиз­ни все­го рус­ско­го об­ще­ст­ва в 20-х го­дах XIX ве­ка. Об­раз жиз­ни ге­роя вы­ра­жа­ет внеш­ние фор­мы бы­та рус­ско­го ари­сто­кра­та: вос­пи­та­ние, опи­са­ние свет­ской жиз­ни ге­роя, ко­то­рые во мно­гом оп­ре­де­ля­ют его ха­рак­тер, уме­ние скрыть­ся за мас­кой лжи хо­лод­ность, вы­со­ко­ме­рие, на­смеш­ли­вость, праг­ма­тизм.

2. Нрав­ст­вен­но-ху­до­же­ст­вен­ная функ­ция бы­та - рас­кры­тие вы­со­ко­го ин­тел­лек­ту­аль­но­го уров­ня ге­роя, ут­вер­жде­ние мыс­ли о влия­нии ума, уров­ня об­ра­зо­ван­но­сти на ха­рак­тер че­ло­ве­ка, его соз­на­ние.

3. Вы­со­кий уро­вень ум­ст­вен­но­го и куль­тур­но­го раз­ви­тия Ев­ге­ния Оне­ги­на по­зво­ля­ет ему под­нять­ся над сре­дой, усом­нить­ся в ис­тин­но­сти не­ко­то­рых жиз­нен­ных цен­но­стей, ут­вер­ждае­мых этой сре­дой, воз­ни­ка­ет про­бле­ма: мо­жет ли че­ло­век про­ти­во­сто­ять сре­де, т.е. про­бле­ма внут­рен­ней сво­бо­ды. Но был ли Оне­гин сво­бо­ден от сво­ей сре­ды ?

Имен­но мысль об от­сут­ст­вии внут­рен­ней сво­бо­ды про­хо­дит че­рез все по­ве­ст­во­ва­ние о его юно­сти.

4. Но воз­мож­но ли вос­кре­се­ние ду­ши? В по­сле­дую­щих гла­вах (2-4) изо­бра­же­на иная сре­да - сре­да по­ме­ст­ных дво­рян; под­чер­ки­ва­ет­ся ду­хов­ное и ум­ст­вен­ное пре­вос­ход­ст­во Ев­ге­ния Оне­ги­на над ок­ру­жаю­щи­ми, чу­ж­дость его этой сре­де. С дру­гой сто­ро­ны, это жизнь на фо­не при­ро­ды, в един­ст­ве с жи­вой, на­стоя­щей, ес­те­ст­вен­ной жиз­нью, и это бла­го­твор­но влия­ет на ге­роя: по­вы­ша­ет­ся по­треб­ность жи­во­го об­ще­ния, воз­ни­ка­ет чув­ст­во при­вя­зан­но­сти к Лен­ско­му; де­рев­ня сфор­ми­ро­ва­ла по­треб­ность раз­мыш­лять, про­жи­вать жизнь, на­сла­ж­да­ясь ее ве­ли­чи­ем и кра­со­той.

5. В сце­не ба­ла у Ла­ри­ных по­ка­за­но, что ге­рой не су­мел вой­ти в мир пат­ри­ар­халь­ной жиз­ни, ове­ян­ной ве­ко­вы­ми на­род­но-пат­ри­ар­халь­ны­ми тра­ди­ция­ми. Со­бы­тия вы­ры­ва­ют­ся из-под кон­тро­ля Оне­ги­на. Лег­ко­го, ост­ро­ум­но­го ро­зы­гры­ша не по­лу­чи­лось , слу­чи­лась ка­та­ст­ро­фа. По тем же при­чи­нам в при­выч­ной си­туа­ции ду­эли Оне­гин при­ни­ма­ет вы­зов на по­еди­нок.

6. Ге­рой к ду­эли от­нес­ся не как к фор­ме за­щи­ты дво­рян­ской чес­ти, т.е. фор­маль­но не за­ду­мы­ва­ясь, а как к на­ру­ше­нию нрав­ст­вен­ной ос­но­вы жиз­ни - это по­ка­за­тель воз­мож­но­сти даль­ней­ше­го раз­ви­тия ха­рак­те­ра Оне­ги­на.

7. Лю­бовь, как счи­та­ет А.С. Пуш­кин, мо­жет про­бу­дить к но­вой жиз­ни. Но от­но­сит­ся ли это к Оне­ги­ну?- Хо­те­лось бы ве­рить, что это про­изой­дет.

Библиография.

А.С. Пушкин “Евгений Онегин”

Н. Долинина “Прочитаем Онегина вмести” Л.,1968

“Литература” (Приложение к газете “Первое сентября”, №5, 1994)