Анатолий Добрович
Посвящается Валерию Слуцкому и Инне Гершовой-Слуцкой
"Что означает арабское слово джихад? Джихад - это "священная война". Или, более точно: слово "джихад" означает законное, насильственное, совместное усилие увеличить размеры территорий, управляемых мусульманами, за счет территорий, управляемых не-мусульманами. Другими словами, целью джихада является не столько распространение исламской веры, сколько расширение сферы влияния суверенной мусульманской власти (вера обычно следует за флагом). Таким образом, джихад по своей натуре беззастенчиво агрессивен, а его конечная цель состоит в том, чтобы добиться господства мусульман над всем миром".
Даниэль Пайпс New York Post, 31 декабря 2002 г.
Бог ислама - это Единый Бог, который требует подчинения, и это Бог обособленный. Называть его Отцом - богохульный антропоморфизм. Бог снизошел до того, чтобы дать людям священный закон. Он требует послушания. Он не вступает в отношения любви. Мусульманский Бог абсолютно бесстрастен, и наделять его способностью любить было бы подозрительно. Вместо этого - никак не обоснованное снисхождение, благосклонность.
Ален Безансон. Ислам. "Континент" 2005, №123
- После пятничных молитв хотелось идти и убивать, - рассказывал следствию Хопиев. И достигался этот эффект не каким-то там зомбированием или наркотиками, как принято считать, а обычными беседами на тему необходимости джихада (священной войны) ради "создания на территории Северного Кавказа исламского государства с шариатской формой правления". А в качестве подтверждения проповедники зачитывали наиболее агрессивные аяты из Корана, хадисы (заветы Мухаммеда) и отрывки из книги "Единобожия" (ваххабитская, жесткая трактовка Корана). Те самые моменты, которые миролюбивые российские мусульмане пытаются трактовать, как "призыв к вечной войне с самим собой". Где черным по белому в разных вариациях написано о том, что самый праведный вариант жизни для мусульманина - воевать за ислам, убить неверного и быть убитым во имя Аллаха.
Ярослава Танькова. Почему русские становятся исламскими террористами? Комсомольская правда, 17 августа 2006
Назревшие вопросы
Суждение Д. Пайпса (по всей вероятности, отражающее суть явления) оставляет незатронутыми многие назревшие вопросы. Почему во имя господства ислама над всем миром десятки, если не сотни тысяч мусульман, в особенности молодых, готовы стать террористами-самоубийцами? Что надо сделать с людьми, чтобы толкнуть их на двойное злодеяние - самоубийство во имя убийства и увечья как можно большего числа "неверных", непричастных к боевым действиям? Почему пронести взрывчатку в дюжину самолетов и погибнуть вместе с несколькими тысячами случайных пассажиров представляется "подвигом" джихадистам британского происхождения, замыслившим мега-теракт в аэропорту Хитроу? И, если бы этот теракт не был сорван спецслужбами, - почему он стал бы поводом для ликования неисчислимых мусульманских толп по всему миру? (В последнем нет сомнения: вспомним, как они праздновали "победу" после атаки на небоскребы-близнецы в Нью-Йорке в 2001-м). Террорист-самоубийца верит, что после смерти мгновенно окажется в раю, но дело не только в религиозном фанатизме. В рай, в конце концов, можно попасть и иначе - став праведником; хотя это, конечно, трудней и много дольше. Но для джихадизма совершение террористического двойного злодеяния не исключает "праведности", а как раз предполагает ее. Как могло случиться, что в недрах почтенной мировой монотеистической религии вызрело отождествление убийства невиновных - с праведностью? Здесь ссылка на фанатизм явно недостаточна. Фанатики могут избивать себя цепями в знак скорби по замученному в незапамятные времена Али, но вообразим себе, что с этими же цепями они набрасываются на уличных прохожих: это уже бандитизм, а не фанатизм. Каким же образом бандитизм преобразился в исламе в религиозную акцию? Поскольку мы не умеем понимать другого, если не отождествим его с собой, нам прежде всего приходит в голову, что эти люди "обижены". И разумеется, обижены нами - раз они так хотят нашей смерти. Мы готовы проанализировать свое отношение к ним и покаяться в том, что вольно или невольно оскорбили их. Нас устроило бы, если бы все они были вроде деклассированных мусульманских подростков из пригородов Парижа, которым Франция якобы чего-то не додала. Однако факты показывают, что террорист-самоубийца лишь в части случаев - представитель низов, обеспечивающий, кстати, своим "подвигом" денежное вознаграждение семье, из которой вышел. Мы обнаруживаем массу шахидов из обеспеченных семей. Мы видим исламских богачей и сверх-богачей, охотно ссужающих "джихад" огромными средствами: этих-то кто и чем оскорбил? Серьезные, казалось бы, аналитики смакуют идею "метафизического" оскорбления: мол, ислам точно знает, что Ибрагим (Авраам) решился принести в жертву Исмаила, евреи же, а за ними христиане, обманули весь мир, утверждая, что в жертву был предназначен Исаак. И что? За этот обман (допустим) надо убить израильских школьников, европейских туристов, британских авиапассажиров или американских клерков в их офисах? Идея "бедных стран Третьего мира", завидующих богатому Северу, тоже лишь в слабой степени может служить объяснением происходящему. Пресловутая "исламская улица" ведет себя предсказуемым образом, будь то полунищий Афганистан или купающийся в роскоши Катар. Есть у джихадистов любимое присловье: "Вы любите жизнь, а мы любим смерть и потому не боимся ее, и потому победим вас, цепляющихся за жизнь". Люди, "любящие смерть", действительно демонстрируют глубокую психологическую ущемленность. Чтобы смерть казалась лучше жизни, надо быть либо в клинической депрессии, либо в состоянии невыносимой униженности. Да, этих людей оскорбили. Но кто? Вот напрашивающийся ответ: они оскорблены тем образом жизни, который вынуждены вести пятнадцать веков и который намерены теперь навязать всему миру. Они ненавидят и презирают нас - взамен того, чтобы ненавидеть и презирать собственный социальный уклад. Стрелка ярости, по-своему справедливой, с младенчества умело переводится для них со среды внутренней на среду внешнюю. Это происходит в мечети. И неспроста. Мусульманским "духовным лидерам" несдобровать, если эта стрелка не будет вовремя направлена "куда следует". Почему же до сих пор никто не взял на себя смелость проанализировать, что такое уязвленная душа мусульманина? И каким образом исламское понятие "чести" превращается в апологию убийства? Отец, потерявший двух детей при попадании в Назарет ракеты Хизболлы, едет к Насралле, чтобы восславить и поблагодарить его за нападение на евреев. Что надо сделать с душой человека, чтобы довести ее до такого состояния? И чего же такого "натерпелся от евреев" арабский житель Назарета, города сытого, благополучного, достаточно автономного и в управлении, и в отправлении религиозных культов? На подобные вопросы должен дать ответы какой-нибудь Независимый Институт Исламской Цивилизации. Но поскольку подобный НИИЦ не создан и вряд ли будет создан в обозримом будущем, попытаемся набросать хотя бы контуры правдоподобных ответов, начав, как водится, издалека.
От "моё" к "я"
На каком-то этапе развития психики ребенок начинает сознавать себя в качестве отдельного существа, имеющего собственное имя. Поначалу он использует это имя, говоря о себе в третьем лице, иными словами, попросту копирует то, как говорят о нем старшие ("Витя есть хочет"). Чтобы называть себя "Я", требуются особые условия воспитания; однако чувство "самости", пусть и не обозначаемое местоимением "Я", разумеется, присуще ему с младенчества. Он - субъект дискомфорта и комфорта, боли и удовольствия, голода и сытости, усталости и активности, страха и беспечности, унижения и торжества. Представление "моё" (мое тело, моя мама, моя игрушка, мое одеяло) дано ему намного раньше, чем знакомство с понятием "Я", - если это знакомство, вообще, состоится. В некоторых социумах (в прошлом веке их еще осмеливались называть "примитивными"), преобразование "самости" в понятие "Я" вообще не осуществлялось. Вместо этого человек в беседе использовал местоимение "моё", забавлявшее европейцев ("моя твоя не понимай" и т.п.). Осознавший "моё" без труда осваивает понятие принадлежности. Эти руки, ноги и т.д. - "моё", но вся ощущаемая совокупность "моего" - это еще и "чье-то". Ребенку дают понять, что он принадлежит своим родителям; он и хочет им принадлежать: иначе страшно. И точно так же, вырастая, он понимает себя как собственность семьи, клана, рода, племени, этнической группы, географического ареала ("Псковские мы" - в ответ на вопрос "Ты кто?"). "Мы" выступает как обозначение некой целостности, вне которой не могло бы существовать и "моё". Социум, состоящий из подобных индивидов, чрезвычайно удобен для управления. Требования вожака (отца, если речь идет о первобытно-родовой общине) выполняются беспрекословно, а зачастую угадываются до того, как они произнесены. Правила поведения и миропонимания ясны, неотменимы и всеми одобряемы; нарушившего какое-либо правило изгоняют либо убивают ко всеобщей радости: ведь если "каждый" примется своевольничать, порядок в сообществе будет утрачен, а это грозит гибелью от голода или от нападения соседей. С другой стороны, своевольничанье вожака, включая любые экстремальные выходки, принимается сообществом (до поры до времени) с терпением и пониманием. Почему? Потому что вожак не "каждый". В той же мере, в какой принадлежат ему собственные руки, ноги и т.п., а также любая из самок, - принадлежат ему юноши и мужи, их добыча, которую он делит между ними по своей милости. Кто-то может быть недоволен доставшимся ему куском, однако существует единственный способ устранить вожака: силой занять его место. Сообщество последует за бунтующим только в том случае, если тот выкажет неоспоримую силу. Иначе нет веры, что новый вожак окажется лучше ("справедливее") прежнего. Представление о человеке, который волен делать все, что взбредет ему в голову - говорить, что захочется, ходить, куда хочется, спать или бодрствовать, когда хочется, совокупляться, с кем хочется, бить, кого хочется, - это представление связано в сознании примитивного сообщества с одним-единственным человеком: вожаком. Многим хотелось бы, конечно, чтобы в их "моё" были включены, как руки и ноги, все остальные члены сообщества. Но для этого нужны сила и храбрость; риск огромен. Поэтому в наблюдаемом своеволии вожака каждый член сообщества тешит свои фантазии о том, как бы он своевольничал на его месте. Вожак, таким образом, есть Единственный, кому в сообществе принадлежит функция "Я". Через вожака член сообщества обретает начальное понятие "Я", еще не соотнесенное с "мое"; и парадоксальным образом персона вожака (а не "я сам", какового не существует) становится в воображении индивида частью "моё".
"Я" как царь
В макро-собществе этим Единственным становится царь. Для него самые приближенные придворные - холопы, которыми он может повелевать точно так же, как и "смердами". Высочайшая честь для придворного - функция лица, обслуживающего царскую персону, и это сохранилось в названиях "постельничий", "кравчий", "наложница" и т.п. Пушкину оказали милость, "возведя" его в "камер-юнкеры", т.е., следуя семантике, в царского комнатного юношу для услуг. Царь есть, в сущности, сверх-вожак, отделенный от масс множеством иерархических ступеней. Но здесь, тем не менее, обозначается новая фаза в формировании "Я". Стоит вспомнить японскую мудрость о том, как обращаться с ребенком: до пяти лет, как с царем, до пятнадцати - как со слугой, далее - как с равным. Ребенок едва ли обретет "Я" взамен "моё", если на каком-то этапе не почувствует себя "царем". Казалось бы, сообществом, состоящим из множества "Я" управлять значительно трудней. С другой стороны, единичному "Я" можно привить понятие личной чести, что резко повышает эффективность управления. Самурай уже не говорит "моё" вместо "Я". Зато его "Я" целиком подчинено служению господину, и он предпочтет погибнуть, чем нарушить клятву верности. Таким образом, он оказывается надежнее раба, берегущего свою шкуру из естественного (инстинктивного) страха или лени. Но если обратиться к царским и королевским дворам Нового и Новейшего времени, какими мы видим их на Европейском континенте, картина заметно отличается от восточных деспотий. С развитием цивилизации концепция "Я" как универсального атрибута человеческой индивидуальности стала здесь общепринятой, независимо от типа власти и методов управления. Что же утвердило эту концепцию на просторах Европы? Есть основание утверждать, что понятие "Я", с одной стороны, есть порождение аристократического сознания (рабу такое не пришло бы голову), но с другой - следствие иудео-христианской идеологии. Израильский исследователь В.А. Слуцкий ("Азы достоверного смысла", Кдумим, 2005) убедительно прослеживает в Пятикнижии, в Галахе приписывание личности высшего ценностного ранга. Ключевую роль в формировании "Я" как решающего атрибута индивидуальности, несомненно, сыграла запечатленная в Ветхом Завете "встреча" евреев со Всевышним: Он, собственно, и "научил" людей понятию "Я" (как мифологический Прометей - добыванию огня). Уместно вспомнить, что до эпохи царей в древнем Израиле установилась эпоха судей, когда каждый был "сам себе царь" - при условии, что все чтут единого Бога. Противоречия между членами сообщества разрешались в судебном порядке, а не путем насилия, причем, судьями выбирались те, на ком виделся особый отпечаток Божественной мудрости. В такой ситуации индивидуальное "Я" становилось органом соприкосновения с Богом, а не просто маской-персоной отдельного существа. Мало этого. Опыт Исхода привил евреям убеждение, что земной царь не смеет претендовать на статус Бога, как претендовали на него фараоны. Обретение индивидом собственного "Я" делает его в некотором смысле царем, но ни в коем случае не соблазнит считать себя Богом! Сопоставим теперь фараона (или римского императора), провозглашенного богом, - и неприметного еврея, которому, однако, около трех тысячелетий традиция предписывает сознавать себя царем по субботам! Христианство, порожденное иудаизмом и отвергнутое им как "ересь", отступает от идеи "Я в достоинстве царя": человек - "раб божий". Царскими атрибутами наделяются Святая Дева и Иисус (на многих изображениях они в короне), словно христиане "позабыли" открытие евреев, что ранг царя куда ниже ранга божества. С другой стороны, Богочеловек Иисус является для христианина Личностью в ее предельном совершенстве (в то время как Бог иудеев шире понятия Личности, сколь угодно совершенной). Сверхличность Христа становится ориентиром-образцом для индивидуального сознания, причем, для обретения "Я" каждым членом христианской общины, а не только лицами высокого властного или духовного ранга. Таким образом, "жизнь с Христом" на свой лад возобновляет представление о "Я" как органе богопостижения. Судьбоносное для человечества развитие в христианстве "ереси" под именем Реформации в существенной мере освободило личное "Я" от посредника - от священника, прежде считавшегося решающей фигурой для "общения" с Богом. Отныне христианское "Я", оставаясь воцерковленным, обретает право и долг, подобно царю Давиду, представать перед Богом в одиночку: соавторствуя Ему в творении бытия, оправдываясь в совершенных ошибках или преступлениях, каясь и моля о прощении. Здесь прихожане реформистской церкви начинают напоминать израильтян эпохи судей, причем Небесный Судия - гарант суда праведного. Именно с этой точки (согласно М. Веберу) начинается фантастический прогресс в технике и предпринимательстве. С этой же точки начинает свое шествие атеизм, совершенно немыслимый еще триста лет назад. Высвобожденное "Я" рискует поступать и грешить по своему ("царскому") усмотрению - тем более что наши грехи уже искуплены Иисусом на кресте, и тем более, что если, вообще, и Бога-то нет, то "все позволено". Благодетельные и отвратительные результаты этого "Я-своеволия" в Новейшее время общеизвестны. Тем не менее, "Я" как атрибут индивидуальности окончательно выступило на сцену и, к добру или нет, стало определяющим фактором социальной динамики.
Чего "я" хочу
С момента, когда индивид становится персоной, то есть по-царски приписывает себе право и волю для самостояния, у него появляются требования к среде и замашки преобразовать среду, если она этих требований не выполняет. "Я" хочу, прежде всего, чтобы никто не считал меня своей собственностью. Соответственно, я соглашусь на то, чтобы и другие моей собственностью не являлись. "Я" не допущу, чтобы моей жизнью управляли против моей воли. Хочу самостоятельно выбирать того, кто будет распоряжаться моей судьбой, но если его выберет большинство, я подчинюсь воле большинства. "Я" хочу всеобщего равенства перед законом. Более богатые и сильные, чем я, должны платить за свои проступки ту же цену, что и я. "Я" жду от общественного устройства, чтоб оно защищало меня от воров и бандитов; соответственно, я хочу участвовать как активист, или хотя бы как налогоплательщик, в отлове и изоляции воров и бандитов. "Я" хочу, чтобы мой труд становился все легче, а его оплата - все выше; я, налогоплательщик, стану вкладывать средства в технологии, облегчающие труд; "Я" присоединюсь к общественному движению, требующему, чтобы зажиточные постоянно делились доходами со слабыми слоями населения. "Я" хочу, чтобы стандарты моей повседневной жизни были сопоставимы с таковыми у самых преуспевших. Пусть у них ванна из золота, но у меня тоже должна быть какая-то ванна; пусть у них личные самолеты, но у меня должен быть, по крайней мере, надежный автомобиль; пусть у них собственные острова и пляжи, но я тоже должен проводить отпуск у моря. "Я" хочу иметь доступ к имеющимся знаниям и технологиям независимо от своего социального ранга и этнической принадлежности. Возможно, мне не достанет интеллекта, чтобы эти знания освоить, но это уже моя проблема. "Я" хочу говорить, что думаю, верить, во что верую, любить то, что любо, ненавидеть то, что ненавистно, - зная, что, пока я не нарушу закон, меня не подвергнут за это репрессиям. "Я" хочу, чтобы существующий закон постоянно совершенствовался в сторону все более полного обеспечения меня всем, чего я хочу. ДАЙТЕ мне всё это. Не дадите - стану ходить на демонстрации; не поможет - присоединюсь к зачинщикам революции; подавят революцию - буду поддерживать боевиков-подпольщиков, а то и вольюсь в их ряды. …Вот так и сформировалась Западная демократия с ее системой ценностей и уровнем жизни. "Я", чьи требования не выполняются, пребывает в состоянии фрустрации. Отсюда выходы: либо в смирение, либо в служение (включая религиозную экзальтацию), либо в общественный радикализм, либо в антиобщественный бунт. Морем крови уплачено за демократию. Она несовершенна уже потому, что перечисленные требования "Я" никогда не выполнялись в полной мере и в массовом порядке. Но также и потому, что своеволие "Я" постоянно выходит за границы перечисленных требований. "Я хочу жить в довольстве, силой или обманом отнимая блага у других, - ведь я лучше и умнее их". "Я хочу властвовать над другими, сохраняя неуязвимость; пусть ненавидят, но боятся". "Я люблю растлевать малолетних - ведь они аппетитнее взрослых". "Я хочу убивать - это доставляет мне неизъяснимое наслаждение". Такое "Я" не может стать дверью к Богу; да и к чему? "Я" в этих случаях мнит себя и царем, и богом в одном лице. Подобно фараону. Или подобно Нерону.
"Я" мусульманина
Обратим внимание на первое и на два последних требования "Я" из перечня, приведенного выше. 1) "Я" хочу, чтобы никто не считал меня своей собственностью… Мусульманин не дикарь, он говорит о себе "Я", а не "моё". И это не случайно: Коран базируется на Ветхом завете. Как зорко подмечает В.А. Слуцкий, произошла лишь "маленькая" подмена: у евреев "Я" выступает как образ и подобие Бога, а в Коране - всего-навсего как "некий образ" или "некая форма", сотворенная божеством. Человеку запрещено мнить себя "подобием" Аллаха, он есть собственность Аллаха, то есть его раб. Рабом Аллаха обязан мыслить себя и последний бродяга, и всемогущий халиф. Божество, следовательно, выступает как царь над всеми царями, держа мусульманскую общину в поголовном рабстве. Выстроенная в социуме вертикаль власти держится тем, что она простирается в небеса и там завершается. В этой вертикали власти находит себе оправдание всякая земная власть, в чем есть своя логика: раз земную власть осуществляет, скажем, Саддам Хусейн или Сапармурат Ниязов, такого не могло бы произойти без благосклонности Аллаха, чьих "доводов" нам постичь не дано. Тогда неподчинение властителю может быть автоматически истолковано как неподчинение воле Аллаха, и это делает "праведным" гнев Саддама или Сапармурата в отношении своих противников. Ситуация может измениться лишь в случае, если, наряду с властителем, в социуме сохранился резко выступающий против него авторитетный духовный лидер. Это случается, но редко, и при особом раскладе политической ситуации. Духовные лидеры Ирака подтвердили прямое происхождение Саддама от Мухаммеда; если не ошибаюсь, столбовым потомком Пророка поспешили объявить Сапармурата и туркменские мудрецы ислама. Но мало того, что мусульманин - собственность Аллаха, и тем самым, пленник своего земного властителя. Он еще и собственность своей расширенной семьи (хамуллы, тейпа, клана), и обязан защищать ее интересы, в том числе, с оружием в руках. Его никто не спросит, разделяет ли он "лично" эти интересы; он и сам себя побоится об этом спросить, ибо таков обычай отцов, против которого идти не просто страшно (накажут), - кощунственно. Речь идет о чести семьи (рода). Опозоривший себя в действительности позорит семью и наказывается за это, прежде всего, ею самою. "Я", обнаруживающее себя в роли собственности, вынуждено делать своей собственностью тех, кто от него зависит: в первую очередь, женщин и детей. Подавление женщин в угоду их супругу - опять-таки обычай отцов. Список того, чего "нельзя" мусульманской женщине во много раз превысит список того, что ей "можно". Идеальная мусульманка - одна из рабынь мужа, не имеющая права показываться вне дома без паранджи. Хотя бы из опасения соблазнить посторонних мужчин своей женственностью - собственностью мужа. Девушка обязана выйти за того, за кого велят. Она может выбрать суженого и по сердечной склонности, но только с согласия родителей, внимательно следящих при этом за реакциями расширенной семьи. Брат обязан убить сестру, если она заподозрена во внебрачной связи (хотя бы платонической) с любым мужчиной. Ребенка, случайно задавленного грузовиком, можно без суда "компенсировать" суммой, тут же взысканной с водителя путем торга. Но за преднамеренное убийство кровная месть неотвратима. При определенных обстоятельствах следует отправить ребенка с пластиковым "ключом от рая" на поле боя (или с поясом шахида - на совершение теракта): не сделав этого, вы опять-таки уроните "честь семьи". …Соответственно, я соглашусь на то, чтобы и другие моей собственностью не являлись. Опомнитесь, могу ли я на это согласиться? Если зависящие от меня не будут моей собственностью и примутся своевольничать, - как мне тогда осуществлять действия по поддержанию чести семьи? 2) "Я" хочу говорить, что думаю, верить, во что верую, любить то, что любо, ненавидеть то, что ненавистно, - зная, что, пока я не нарушу закон, меня не подвергнут за это репрессиям. Но это совершенно нереально! Стоит мне сказать, что я сомневаюсь в какой-либо строке Корана, мне могут вынести смертный приговор, как Салману Рушди. Если мне любы европейские порядки и ценности, лучше эмигрировать (или бежать) на Запад; здесь же от меня, по меньшей мере, отвернутся, а по большей - голову открутят. Я вынужден подавлять свою сексуальность: у меня нет денег на выкуп невесты, а за связь вне брака приглянувшуюся мне женщину навсегда ошельмуют, если не убьют. Посмею ли я выразить свою ненависть к имаму или аятолле, призывы которого кажутся мне откровенным зверством? Может быть: если так же поступает родственный мне конгломерат семейств, борющихся за власть. Что до законов… Здесь действуют, в первую очередь, священные законы шариата, требующие репрессий за любое отступление от обычая отцов. 3)"Я" хочу, чтобы существующий закон постоянно совершенствовался в сторону все более полного обеспечения меня всем, чего я хочу. В жизни этого не будет! Наши законы сформулированы Пророком на все времена. Они могут совершенствоваться лишь в одном направлении: чтобы сделать меня (и всех нас) еще более надежной собственностью Аллаха. И что же? Мы учтивы, скромны, гостеприимны, честны; умеем сочувствовать и оказывать помощь; у нас нет пьяниц и распущенных. Мы высоко ценим ученость и мудрость, искусства и ремесла. Наконец, мы веротерпимы! - Пока не задеты наша вера и честь… …После всего сказанного обратимся снова к перечню "требований "Я". Предположим, в некотором исламском государстве власть выборная, а не наследственная или диктаторская. Представим себе, далее, мудрое правительство, пекущееся о равенстве граждан перед законом (набирая тем самым очки для следующих выборов). При этом правительстве воры и бандиты получают по заслугам; благосостояние трудящихся неуклонно растет; юноши из всех социальных слоев посылаются на Запад для освоения современных наук и технологий; местная профессура создает университеты на западный лад… Меняется ли общая картина мусульманского бытия? Если и меняется, то в плане мучительной радикализации общественных "флангов". Там, где женщины позволят себе выход без паранджи или хотя бы платка, скрывающего волосы, начнутся митинги, гневно осуждающие этот позор. Там, где профессор примется посвящать студентов в премудрости микромира, группа других профессоров приступит к нему с требованием согласовать свои выкладки с тем, что написано в Коране. Впрочем, на них могут прикрикнуть сверху, чтобы не совались в победоносный ход отечественной науки, обеспечивающей стране господствующие позиции. Но это уже другая из сказок Шахерезады.
Люциферизм
Фрустрированное "Я", вообще, легко удается поставить на службу властям: надо превратить его ущербность и тоску - в высокомерие. Для этого требуются: а) основательная идеологическая обработка граждан - желательно с младенческого возраста, б) мощная репрессивная машина для подавления инакомыслия. Советский человек, впроголодь живущий в коммуналках и бараках, надрывно работающий, постоянно недосчитывающийся родных или знакомых, на годы и десятилетия увозимых "воронками" в лагеря или в расстрельные подвалы; советский человек, вынуждаемый доносить на "анекдотчика", пока тот не донес на него самого; сгоняемый на трудовые фронты без приготовленной крыши над головой, а на фронты военных действий - с одной допотопной винтовкой на двоих, - этот человек был горд тем, что он советский. Ему внушили превосходство над всеми прочими людьми: он - строитель светлого будущего, созидатель царства социальной справедливости, царства "пролетарской морали". С момента, когда ему это внушили (еще до возраста "октябренка"!), он горячо любит своих и столь же пламенно ненавидит "классовых врагов" в любом обличье: будь то вражеский солдат или местный писатель, очернивший советскую власть. Такой человек будет счастлив пожертвовать собой (и другими) ради "правого дела", отечества и великого вождя. Он погибнет, сознавая себя носителем "света", озаряющего тьму. Идея "классового превосходства", как легко видеть сегодня выходцу из СССР, оказалась не более доброкачественной, чем розенберговско-гитлеровская идея "превосходства" расового. Немец, представитель нации, уникальной по уровню культурных и научных достижений, унижен Версальским договором, подавлен нуждой, раздражен коррумпированностью либо беспомощностью власть имущих. В это время появляется вождь, и открывает ему его "арийскую" (высшую) принадлежность, его право господствовать над миром и его светлое будущее - тысячелетний рейх, превративший окрестные страны в свои цветущие колонии, а неполноценные народы - в груды пепла. Вскоре возникает гестапо, умеющее ломать кости инакомыслящим или гноить их в лагерях. Далее следуют ощутимые достижения в благосостоянии нации и блистательные военные победы. Скептики (из тех, кто еще не попал в лагеря) "перековываются" и начинают верить в любимого фюрера; легковерные очарованы им с самого начала; женщины теряют сознание при виде великого человека; молодежь рвется отдать ему жизнь; детей воспитывают в убеждении, что они "носители света", и воплощение этого света - Адольф Гитлер. В этих картинах из Новейшего времени особенно важно выделить феномен "массовождя": словесный кентавр призван подчеркнуть, что без вождя не возникло бы массы - и наоборот. В ситуации "массовождь" возникает характерная поляризация понятий: если не беззаветная преданность, то предательство; если не героизм, то подлость; если не беззаветное служение, то бунт; если не победа, то позорная гибель. И в этом поляризованном идеологическом пространстве изо дня в день живут десятки миллионов людей. Чтобы сокрушить возникшего политического монстра, претендующего на мировое господство, необходимо покончить с этим пространством массовой паранойи. Иначе на месте отрубленной головы дракона быстро вырастут три новых. Подытожим. "Я" избавляется от фрустрации, усвоив (под влиянием идеологии и массовых репрессий) представление о превосходстве "своих" и о собственном превосходстве - над всеми "не-своими". Это способствует слиянию личного "Я" с огромным множеством других "Я", славящих вождя-предводителя, ведущего к мировому господству. Возникает феномен "массовождь" - массовая паранойя. Внутри этой стихии оправдано любое преступление: оно воспринимается как усилие "сынов света" в их героическом сражении с "сынами тьмы". Весь этот комплекс социо-психолого-исторических явлений требует какого-то специального названия; предлагается название "люциферизм". Напомним, Люцифер - одно из имен сатаны, в котором отобразилось преставление о сатане как носителе света, "светозарном ангеле". Апостол Павел предостерегал: сатана придет как "ангел света". Существует предание, что сатана пытался занять "трон Бога", за что и был низвергнут с небес, став предводителем ада. В созвучии с развиваемой здесь мыслью, люциферизм - следствие феномена "массовождь": масса приписывает вождю не просто функция царя, но и прерогативы божества. Если принять мысль, что люциферизм постоянно обнаруживает себя в исторической реальности, любопытно было бы подойти с этим мерилом к другим фактам истории. Не является ли типичным "люцифером", например, Наполеон Бонапарт, положивший сотни тысяч во имя "величия Франции"?..
Джихадизм как явление люцифера
Что же сделало сегодня столь агрессивным и преступным исламский мир? Ответ, представляющийся правдоподобным: глобализация. Распространение современных удобств и соблазнов остановить невозможно. Самый крутой правитель типа северокорейского "любимого руководителя" или "отца туркменского народа" пойдет на запрет телевидения (подданные могут поймать "неправильный" канал), но не сможет запретить сотовые телефоны, авиаперелеты или иноземные духи. Ему придется вооружить своих преданных солдат не мечами, а современным оружием, требующим компьютерного обслуживания. А где компьютер, там и Интернет с его разлагающим массы воздействием. Вожди масс ощутили, что Запад не на шутку угрожает их власти. В особенности - духовные вожди исламских масс, держащиеся на многовековом сакральном подавлении человеческого "Я". Поэтому не будем удивляться, если западные спецслужбы выяснят, что толпы бесчинствующих "антиглобалистов" щедро проплачены мусульманскими организациями. Духовные лидеры ислама создали специфический феномен "массовождь": здесь вождем оказывается не кто иной, как сам Аллах! Мусульманам в течение веков внушен их долг "исправлять" неверных. Остается превратить это чувство долга в высокомерие, чтобы они ощутили себя "сынами света" в метафизической борьбе с "сынами тьмы". Вот почему мусульманин открыто или тайно радуется удавшемуся теракту, особенно - мега-теракту. Вот почему представитель американской общины мусульман (на фоне нарастающего в мире исламского террора) возмущенно протестует против термина "исламо-фашизм": это-де оскорбляет правоверных. Ислам, по определению, не может иметь ничего общего с фашизмом: это ведь высшая гуманистическая ценность, заповеданная Пророком. Вот почему (на фоне нарастающего в мире исламского террора) до сих пор не возник какой-нибудь международный исламский Центр против джихада. Создавать подобные центры - забота неверных. И вот почему для террористических атак по всему миру вовсе не требуется единый организационный центр - скажем, Аль-Каеда. Конечно, для тренировок и рабочего инструктажа британскому, французскому, испанскому или американскому шахиду неплохо бы съездить в какую-нибудь мусульманскую страну, где есть легальные либо подпольные центры подготовки будущих героев борьбы за исламское мировое господство. Но если он и не съездит, ему из проповедей муллы известно, в чем смысл его жизни и смерти, а сведения о том, как изготовить взрывчатку или ввести в заблуждение спецслужбы, нетрудно почерпнуть из того или иного исламского сайта в Интернете. Любая акция, трактуемая как "удар по исламу" (хотя бы газетная карикатура) должна быть яростно отомщена. Теперь любое сопротивление джихаду воспринимается как "нападение", а террористические атаки - как "самозащита". И еще одно примечательное обстоятельство. Лидеры джихада соперничают между собой, оспаривая репутацию наиболее успешного раба Аллаха. То есть того, кто убил больше неверных или нанес им более ощутимое унижение. Унизить неверных, доказать им их беспомощность и глупость - еще важнее, чем убить, но без убийств, без металлических шариков и гвоздей во взрывчатке, - унижение врагов оказывается неполным. Почетно "взять на себя ответственность" за очередную гору трупов. Легитимны захват и казнь заложников как средство ведения войны. Мораль соответствует логике борьбы: нравственно все, что приближает нашу победу. Возвышается тот из мусульманских лидеров, кто эффектнее доказал неверным их ничтожество. Например, Хасан Насралла - поистине великий человек: создал мощные линии укрепрайонов на юге Ливана, спровоцировал израильтян на вторжение и давай их колошматить! Показывая им вдобавок, что никакими самолетами и танками, никакими десантами они не в состоянии остановить град ракет Хизболлы на их северные и даже на центральные города. Такой герой не может не вызывать гордости в сердцах мусульман от Лондона до Джакарты. И когда встанет вопрос о переделе мира, о Великом Халифате, у Насраллы будут основания претендовать на трон или хотя бы на ступень у трона какого-нибудь Усамы Первого. История убеждает, что главным объектом люциферовой ненависти всегда оказываются евреи. Право, это должно прибавить еврею чувства национального достоинства. Еврейство как концепция категорически не приемлет смешения царя с Богом, требования мирового господства и уничтожения человека во имя идеи. Понятия "честь", "преданность", "самопожертвование" изначально выведены из поля служения идолу, кем и чем бы он ни был. "Свет" еврея обретается не в господстве, а в прислушивании к Богу. Убийство может оказаться тягостной необходимостью, но никак не богоугодной акцией, ибо сказано: "Убивая одного, убиваешь весь мир". Такова концепция; евреи, отступающие от нее, отступают от Моисея, увязают в язычестве. Правда, ненависти к ним это не убавляет. Еврей нехорош, когда ведет себя как еврей, и еще хуже - когда ведет себя как не-еврей. Джихадизм несомненно будет в свое время уничтожен другими, более могущественными и лучше организованными претендентами на мировое господство. Расправятся с ним бестрепетно: с помощью серии ядерных ударов. Выжившие мусульмане на своих радиоактивных развалинах опомнятся от паранойяльного угара - как в свое время опомнились японцы, почитавшие богом собственного императора и готовые становиться камикадзе ради его торжества. Но вдруг до этого не дойдет? Вдруг в исламе поднимет голову собственная Реформация, поворачивающая "Я" к Богу, а не к царю над царями? Не исключено. Но вряд ли в этом поколении. Так что дамам еще долго придется обходиться в самолетах без помады или лосьона, отнимаемых на подходе к стойке: вдруг это жидкая взрывчатка исламиста?
|