Путешествие Афанасия Никити­на - реферат

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

Серия «История науки и техники»

Л, С, СЕМЕНОВ

ПУТЕШЕСТВИЕ АФАНАСИЯ НИКИТИНА

Издательство «Наука»

Москва 1980

Семенов Л. С. Путешествие Афанасия Никити­ на.— М.: Наука, 1980.—144 с., ил.— (Серия «История науки и техники»).

Записки выдающегося русского путешественника Афанасия Никитина, пять столетий назад посетившего Индию, переведены на многие языки мира и издавна привлекают внимание писателей и ученых. Автору, ра­ботавшему в Индии, удалось по-новому интерпретиро­вать замечательный памятник' древнерусской культу­ры. Сопоставляя русские летописи и индийские хрони­ки с записками Афанасия Никитина, автор устанавли­вает новые хронологические рамки «Хожения за три моря», уточняет маршрут путешествия.

Леонид Сергеевич Семенов ПУТЕШЕСТВИЕ АФАНАСИЯ НИКИТИНА

Утверждено к печати редколлегией серии научно-популярных изданий Академии наук СССР

Редактор издательства Л. И. Приходько
Художественный редактор И. В. Разина
Технический редактор Л. Н. Золотухина

Корректоры О. В. Лаврова, В. А. Шварцср
ИВ № 15310

Сдано в набор 26.09.79. Подписано и печати 29.12.79. Т-16392. Формат 84 Х1081/₃ г. Бумага типографская № 2. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Усл. печ. л. 8. Уч.-изд. л. 8,5. Тираж 150 000 (1-ый завод 1—100 000 экз.) Тип. зак. 2342. Цена 30 коп.

Издательство «Наука». 117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., 90 2-я типография издательства «Наука» 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 10

© Издательство «Наука», 1980 г,

Ответственный редактор доктор исторических наук Р. Г. СКРЫННИКОВ

СОДЕРЖАНИЕ

Введение 3

За год до Казанского похода 8

Первое море — Каспийское 28

Второе море — Индийское 58

Семь врат Бидара 75

Третье море — Черное 109

Заключение 132

Примечание 134

Литература 138

Список сокращений 138

Указатель имен 139

Указатель географических названий 141

ВВЕДЕНИЕ

В середине XV в. Европа стояла на пороге великих геогра­фических открытий в поисках прямого морского пути в Индию. Корабли Васко да Гамы, проведенные через Ара­вийское море Ибн Маджидом, «мавром из Гуджарата», от­крыли в 90-е годы эпоху завоевания Индостана. Современ­ники, впрочем, полагали, что первыми достигли берегов Индии каравеллы Колумба. И долго еще на картах мира значились две Индии— Вест-Индия и Ост-Индия.

Не одна лишь жажда завоевания толкала в неведомые земли. Росла потребность в достоверных сведениях об обы­чаях, нравах, правлении, общественном устройстве, ресур­сах и точном географическом положении стран, о самом существовании которых знали лишь понаслышке. Именно об этом свидетельствуют рассказы о посещении Индии, появившиеся еще до периода великих географических от­крытий. Это—«Топография» византийского купца Козьмы Индикоплова, «Книга» венецианского купца Марко Поло и повесть русского купца Афанасия Никитина «Хожение за три моря». Первое из названных сочинений относится к VI в., раннему средневековью, второе — к XIII в., средне­вековью эпохи расцвета, последнее — к XV в. Каждое опи­сание по содержанию было богаче предыдущего, ибо отве­чало более сложным потребностям последующей эпохи.

Для науки путешествие Афанасия Никитина открыл Н. М. Карамзин. Разбирая архив Троице-Сергиева монасты­ря, он нашел глубоко поразившие его записки русского пу­тешественника: «Россия в XV веке имела своих Тавернье и Шарденей, менее просвещенных, но равно смелых и предприимчивых; индейцы слышали об ней прежде, неже­ли о Португалии, Голландии, Англии» ¹ .

Карамзин был знаком не только с путешествиями XVII в. по Индии и Персии. В его переводе русский чита­тель впервые познакомился со сценами из драмы «Шакунтала» великого индийского писателя Калидасы. Примерно в то же время на русском языке появилось еще одно произведение древнеиндийской литературы — отрывок из «Махабхараты», изданный Н. И. Новиковым. Им были напечатаны также наиболее ранние известия о русско-индийских связях, которые удалось разыскать тогда среди дел По­сольского приказа ² .

Читая о каком-либо научном открытии, мы порой забы­ваем, что оно имело свою предысторию. Нам кажется, что до раскопок немецкого археолога Г. Шлимана на Гиссар-Лыкском холме никто не знал, где именно находилась древ­няя Троя. Но откройте русские «Хожения» эпохи Афана­сия Никитина. «Тут бяше устье вышло на море, еже зо­вется Белое,— читаем в записках Зосимы, плывшего в 1420 г. из Черного в Средиземное море,— и тут стоит град Троада» ³ . А следовавший позднее этим же путем москов­ский купец Трифон Корабейников уточняет: «Той град разорен, и то место стоит пусто» ⁴ .

Первым, кто обратился к выяснению обстоятельств жиз­ни Афанасия Никитина, был его современник. Им, как полагают, был дьяк митрополита Геронтия — Родион Ко­жух. С его именем связывают целый ряд известий, вклю­ченных в летописный свод, ставший основой для Львовской и Софийской II летописей, списки которых содержат «Хожение» Никитина⁵ . Летописец выступает здесь не толь­ко как повествователь дел давно минувших, но и как исто­рик своего времени.

«Того же году,— говорится в Львовской летописи под 6983 (1474/1475) г.,—обретох написание Офонаса тверитина купца, что был в Ындее 4 годы, а ходил, сказывает, с Василием Папиным. Аз же опытах, коли Василей ходил с кречаты послом от великого князя, и сказаша ми, за год до казанского похода пришел из Орды; коли княз Юрьи под Казанию был, тогды его под Казанью застрелили. Се же написано не обретох, в кое лето пошел или в кое лето пришел из Ындеи, умер, а сказывают, что деи Смоленьска не дошед, умер. А писание то своею рукою написал, иже его рукы те тетрати привезли гости к Мамыреву Василью, к диаку великого князя на Москву» ⁶ .

И в тех тетрадях —«Хожение за три моря», как назвал описание своего путешествия Афанасий Никитин.

Откроем Львовскую (названную так по фамилии изда­теля) летопись, дошедшую до нас в списке XVI в. Черные, будто тушью нанесенные буквы. «Се нанисах свое грешное хожение за три моря,— начинаем различать почти нерасчлененные в строке слова с отдельными, вынесенны­ми над строкой буквами,—1-е море Дербеньское, дория Хвалитьскаа; 2-е море Индейское, дория Гундустанскаа; 3-е море Черное, дория Стембольская» ⁷ .

Имя автора в летописном тексте «Хожения» названо только один раз, в самом конце, при описании отъезда из Индии: «Ту же окаянный аз, рабище Афонасей бога выш-няго, творца небу и земли ... устремихся умом поитти на Русь и внидох [в таву] и сговорих о налоне корабленем, а от своеа главы два златых до Гурмыза града дойти» (49). Имени отца путешественника в летописи нет. Его со­хранил Троицкий список, обнаруженный Карамзиным. Этот список вообще полнее, чем летописные, он сохранил не только начальную фразу, раскрывающую имя отца Афа­насия («сын Никитин»), но и целых две страницы руко­писи, которые отсутствуют в летописи. В то же время в Троицком списке текст Никитина по сравнению с летопис­ным подвергнут настолько значительной неавторской об­работке, что его выделяют как самостоятельную редакцию «Хожения». Впрочем, отдельные слова и фразы, которые пропущены или искажены в Троицкой редакции, донесла до нас летопись и — наоборот. Так, в приведенном отрывке по летописи вместо «о налоне» написано «от колена», «в таву» пропущено, «дойти» вместо «дати». Слова эти пра­вильно читаются в Троицком списке, но там написано «аканный», а вместо «умом» — «ум» (29). В XVII в. воз­никла третья редакция — сокращенный вариант Троиц­кого списка. Зато здесь яснее некоторые места, оказавшие­ся более понятными составителю, чем людям следующих поколений. И мы должны поэтому привлечь все варианты, чтобы восстановить первоначальный текст тетрадей Афа­насия Никитина, которые спутники путешественника пе­редали после его смерти дьяку Ивана III.

История текста «Хожения за три моря» представлялась исследователям по-разному. Высказывалась догадка, что Никитин оставил несколько авторских вариантов записок. Признаки этого один из ранних комментаторов «Хоже­ния» И. И. Срезневский видел в разночтениях дошедших до нас списков. По его мнению, Никитин, переписывая свой дневник, вносил исправления⁸ . Одна редакция доста­лась Мамыреву и перешла в летопись, а другой воспользовался составитель Троицкого списка. Советские исследователи пришли к выводу, что Никитин, придав литературную форму своим заметкам, начатым в Индии, оставил один вариант своего произведения. Текстологическое ис­следование показало, что «Хожение за три моря» нельзя назвать дневником в полном смысле слова — изложение здесь ведется не по дням, но основная часть, бесспорно, написана в Индии. Создателями же различных редакций «Хожения» явились переписчики памятника.

Мы не знаем, кто был редактором списка, хранившего­ся в Троице-Сергиевом монастыре. Был ли им Василий Мамырев, располагавший оригиналом записок Никитина, или Василий Ермолин, крупный подрядчик, известный книголюб. Ему, Ермолину, принадлежала летопись, нахо­дящаяся в составе Троицкого сборника вместе с «Хожением» Никитина. Одно можно сказать наверное: Мамырев не мог завещать этот список Троице-Сергиеву монастырю, так как умер в 1490 г., а бумага списка носит филиграни 1497 г.⁹ В XVII в. появилось новое название — «О индий­ском хожении» ¹⁰ . Из сохранившихся списков этой редакции один принадлежал Арсению Суханову, который в 1650-х годах побывал на Балканах и оставил описание поездки по Египту. Не ему ли обязаны мы новым назва­нием и самой редакцией? Во всяком случае он настолько заинтересовался «хожением» Никитина в Индию, что включил его записки в составляемый для себя сборник.

Записки Афанасия Никитина, насколько можно судить по дошедшим до нас спискам, не были датированы. В них идет речь об исторических лицах, с которыми путешест­венник встречался. Но время их жизни и деятельности выходит, как правило, за рамки тех лет, на протяжении ко­торых протекало путешествие. Никитин называет целый ряд событий второй половины XV в., происходивших в разных странах: на Кавказе, в Персии, Индии, Турции. Однако стоит только приступить к сопоставлению описа­ния Никитина с тем, что нам известно об этих событиях по другим историческим документам, как немедленно возни­кает вопрос: явились ли записи путешественника резуль­татом расспросов, или сделаны под непосредственным впе­чатлением происходившего у него на глазах? Вот почему важно не только получить общее представление об эпохе, в условиях которой сформировалась личность путешест­венника и совершено само путешествие. Нужно еще знать, в какие именно годы это произошло. Ведь если «сдвинуть» в известных пределах биографическую канву, общий со­циально-экономический и культурный фон сохранится, но историческое лицо, нас интересующее, окажется среди иных политических событий. А от этого зависит и понима­ние мотивов его поведения, и определение характера сооб­щаемых им сведений.

Когда Афанасий Никитин побывал в Индии? Очевидно, не позднее 1475 г., поскольку рукопись к этому времени была уже у летописца. Все путешествие, как видно из собственного рассказа путешественника, продолжалось около семи лет. Но, какие это годы, в записках Никитина не указано. Если путешествие закончилось в 1475 г., его начало должно отнести к 1468 г. Однако оно могло на­чаться и закончиться раньше, так как не известно, велик ли разрыв во времени между смертью путешественника и тем моментом, когда записки получил летописец. Редак­тор XVII в., не знакомый, по-видимому, с летописным вариантом, поместил «Хожение», известное ему по Троиц­кому списку, под 6969 (1461) г. ¹¹ Этому году соответствует начало княжения Михаила Тверского, названного Ники­тиным, но составитель не учел, что княжение Ивана III, тут же упомянутого, началось лишь в следующем, 6970 (1462) г.

Родион Кожух на основании «Хожения» счел, что пре­бывание Афанасия Никитина в Индии длилось четыре года. Фактически же путешественник жил в стране около трех лет, хотя этот период и охватывает четыре календар­ных года. Летописец выяснил, что посольство, к которому присоединился путешественник, состоялось за год до по­хода на Казань князя Юрия. Узнал о примерном месте смерти Афанасия. Однако не смог установить ни возраст путешественника, ни когда именно Никитин ходил в Ин­дию. Не названы по имени и «гости», что привезли ру­копись в Москву.

Попытаемся ответить если не на все, то хотя бы на не­которые вопросы, оставленные нераскрытыми летописцем.

ЗА ГОД ДО КАЗАНСКОГО ПОХОДА

Во второй половине XV в. Русское государство выходило на мировую арену. Наряду с развитием отношений с Западной Европой Русь налаживала дипломатические и торговые контакты с государствами Востока. При Иване III были направлены посольства в Герат в 1464—1465гг., Шемаху в 1468 г., Тебриз в 1475 г. Накануне падения Золотой орды завязываются также политические отношения с Кры­мом. Отсюда становится понятным, что не одни лишь лич­ные обстоятельства вызвали «индийское хожение» Афана­сия Никитина.

Главная цель — воссоединение русских земель — опре­делила основное направление борьбы против Орды и ханств, закрывавших Волжско-Каспийский путь. Перед русской дипломатией встала двуединая задача приобрести союзника и не допустить образование враждебной коа­лиции.

Золотая орда дробилась, и в лице Ахмед-хана (Ахмат русских летописей) в последний раз появляется власть, претендовавшая на все владения Джучиева улуса. Это ис­пользует Казимир IV Ягеллончик, король польский и ли­товский. Укрепившись после Торунского договора 1466 г. с Тевтонским орденом, он не раз побуждает золотоордын-ского хана выступить против Ивана III. В 1472 г. конница Ахмед-хана совершает набег на Русь, дойдя до Алексина на Оке. Нападение было отбито, однако союз хана с Кази­миром продолжал представлять серьезную опасность. Тем более что король привлек на свою сторону крымского хана Хаджи Гирея. На Москве решают разбить эту дипломати­ческую комбинацию. Союз с Менгли Гиреем, утвердившим­ся в 1468 г. на «крымском юрте», позволил бы Ивану III сдержать и Казимира и Ахмед-хана. Однако процесс со­бирания сил против Золотой орды неожиданно осложнился вмешательством венецианской дипломатии.

Сенат Венеции решил привлечь Ахмед-хана в качестве союзника против Османской империи, война с которой, начатая в 1463 г., затягивалась. С этой миссией в Москву был направлен Джан Батиста Тривизан, которому надле­жало тайно установить связь с ханом Золотой орды. Узнав об этом, Иван III задержал посла и обратился к венециан­ской синьории за разъяснениями ¹ .

Нападение Ахмед-хана, «подговоренного», по словам летописи, королем Казимиром, и действия Венеции ускори­ли начало переговоров с Менгли Гиреем. Однако, согла­шаясь на союз против Золотой орды, он отказывался ра­зорвать союзнические отношения с Казимиром, сложив­шиеся еще при отце.

Потерпев неудачу, венецианские дипломаты нашли, ка­залось, выход из положения, решив вовлечь в войну и ве­ликого князя московского. Сенат оправдывал миссию Три-визана тем, что сближение с Золотой ордой отвлечет ее от Руси и направит в сторону Черного моря. Последнее соз­дало бы новую угрозу Руси, но, учитывая позицию Менг­ли Гирея, Иван III идет на временное сближение с Золо­той ордой. На Волгу был направлен Никифор Басенков, и ответное посольство во главе с Кара Кючуком оказалось едва ли не самым многочисленным за всю историю русско-ордынских отношений. Великий князь пропускает Триви-зана в Орду в сопровождении своего посла Дмитрия Лаза­рева, после чего венецианский дипломат возвращается на родину вместе с русским послом Семеном Толбузиным.

Одновременно в Крым вместе с послом Менгли Гирея отправляется Никита Беклемишев. Он уже не раз выпол­нял дипломатические поручения. В 1471 г. ему удалось привлечь на службу Ивана III сына казанского хана Мур-таза; позднее он был приставлен к Тривизану во время пребывания последнего в Москве. Так что союз с Менгли Гиреем заключить на этот раз не удалось не по вине посла. Крымский хан пока что не менял своего отношения к Ка­зимиру, хотя и не отказывался от продолжения перегово­ров. Осенью 1474 г. в Москву с Беклемишевым выехал крымский посол² .

Такова общая картина деятельности русской диплома­тии на рубеже 60—70-х годов XV в., как она предстает со страниц летописных сводов и архивных дел Посольского приказа. Мемуары венецианских дипломатов позволяют внести в нее ряд любопытных подробностей.

Амброджо Контарини, следовавший в Персию через Крым, рассказывает о случайной встрече в Киеве весной 1474 г. с послом Казимира, ехавшим в Кырк-иер — рези­денцию крымского хана³ . Так неожиданно записки вене­цианского посла проливают свет на причины неудачного исхода русского посольства — королю удалось нейтрали­зовать действия Беклемишева. Новый посол Ивана III в Крыму Алексей Старков уже не застал Менгли Гирея на — его свергнул («сьгна») ставленник Ахмед-хана. Контарини рассказывает также о встрече в следующем, 1475 г. в Тебризе с русским послом Марком; возвращаясь в Венецию, он совершил с ним путь до Москвы ⁴ . Конта­рини не говорит о целях посольства Ивана III. Однако, зная, что Персию, как и Россию, Венеция стремилась прив­лечь на свою сторону, мы можем заключить, что данное посольство было вызвано сближением с Венецией. Здесь, как и в Крыму, сошлись оба направления — восточное и западное — внешней политики Русского государства.

Рассматривая волжские ханства как возможных союз­ников Золотой орды, Иван III стремился не допускать их объединения. С этой целью в 1467—1469 гг. были совер­шены походы на Казань.

Борьба с Казанским ханством, первейшая задача в цепи внешнеполитических событий 60-х годов XV в., нашла подробное освещение в русских летописях. Несколько раз предпринимал Иван III походы против этого, по выраже­нию К. Маркса, опасного соседа Руси⁵ .

Казанское ханство, одним из первых отделившееся от Золотой орды, само раздиралось внутренними противо­речиями. Одна из соперничавших феодальных группиро­вок пригласила в 1467 г., после смерти хана, царевича Касима как старшего в роде. Он еще ранее перешел на службу великого князя, получив в управление Мещерский городок. Касим обратился к Ивану III, и с ним был послан отряд Ивана Васильевича Оболенского Стриги. Но в Казани к моменту их прибытия произошел дворцовый переворот. К власти пришел ставленник другой феодальной группи^ ровки, Ибрагим, который взял в жены ханскую вдову. Предупрежденный о движении войска, Ибрагим со всеми силами блокировал переправу через Волгу. Поход был предпринят глубокой осенью, и рать возвращалась, терпя холод, теряя от бескормицы лошадей и питаясь кониной. Мясо ели в постные дни, с сокрушением отмечает лето­писец. В ответ хан Ибрагим напал на Галич, но потерпел неудачу. Горожане «сели в осаду», а из Москвы к Галичу и другим городам были высланы сильные заставы.

В начале следующего года рать Ивана III, которого сопровождал Юрий и другие братья, сосредоточилась во Владимире. По ханству был нанесен обходный удар. По зимнему пути в «черемисскую землю» был послан отряд Семена Романовича Верейского, который дошел почти до ханской столицы. «За один день не доходили до Каза­ни»,—пишет летописец⁶ . Одновременно по обе стороны Волги действовали ополчения Мурома и Нижнего Новго­рода. Высланный Ибрагимом отряд сжег Кичменгу. По­слав заставу «перехватить» участников набега, Иван III «с всеми людьми» вернулся в Москву. Второй обходный удар по владениям казанского хана был нанесен весной. Рать Ивана Дмитриевича Руно разбила в Прикамье отряд, вышедший из Казани. Тем временем московская застава Федора Хрипуна из Нижнего Новгорода «идоша на Волгу и побита татар казанских двор царев много добрых»⁷ . Один из ханских военачальников был убит, другой взят в плен. Однако после ухода Руно Вятка была окружена и вынуждена заключить с Ибрагимом соглашение. «Изневолил нас царь, — писали вятчане Ивану III, —и право свое дали есмя ему, что нам не помогать ни царю на великого князя, ни князю великому на царя» ⁸ .

Неудача первых двух походов побудила увеличить военные силы, направленные под Казань. Весной 1469 г. к Нижнему Новгороду двинулась судовая рать. Дворян­ским ополчением, посаженным на суда, начальствовал Константин Александрович Беззубцев, городским — Петр Васильевич Оболенский Нагой. К Вятке, также на судах, был направлен Данила Васильевич Ярославский. Но те­перь, когда цель была близка, феодальные неурядицы грозили сорвать поход. Старший воевода, князь Беззубцев, получив грамоту от Ивана III, разрешил тем, кто пожела­ет, начать действия против Казанского ханства, но к самой Казани отнюдь не ходить. Начались разногласия. В резуль­тате войско покинуло Нижний Новгород, оставив старшего воеводу в городе.

Для общего командования избрали Руно, уже извест­ного своими военными успехами. Иван Руно решил вне­запным ударом захватить столицу ханства. 21 мая, в не­обычно короткие сроки преодолев путь по реке, войско неожиданно, на заре, появилось под стенами Казани. Руно «пожег» посад, но вынужден был отойти к Волге. Узнав о приближении Ибрагима, Руно разделил свои силы. Боль­шие суда с молодыми воинами были отосланы к о. Ирыхов, остальные остались у о. Коровнича. Казанская судовая рать была отбита, и отряды Руно соединились у о. Ирыхов. Во время этих событий опять проявилась недисциплини- рованность в войске. Посланные с большими судами нару­шили запрет выходить на «узкое место» и подверглись нападению. Новый речной бой разыгрался у о. Звенич. Войско Ибрагима действовало на судах и с берега: татар­ская конница прикрывала свои корабли. Бой шел в тече­ние целого дня и прекратился лишь с наступлением ночи. «И разошлися кииждой на свои берег ночевати» ⁹ .

Несмотря на все усилия Беззубцева (его гонцы были перехвачены), совместных действий с отрядом, отправлен­ным к Вятке, достигнуть не удалось. Данила Ярославский, получив ложные вести о том, что будто бы Беззубцев за­ключил мир с Ибрагимом, отошел от Вятки. Спускаясь к Волге по р. Каме, отряд попал в засаду у Казани и лишь с большими потерями прорвался к Нижнему Новгороду.

Осенний поход 1469 г., завершивший «казанскую вой­ну», непосредственно связан с предыдущим походом, хотя в летописях они и оказались разобщенными. 1 сентября под Казанью появилась конная рать под начальством братьев Ивана III, Юрия и Андрея Большого, воевод Василия Михайловича Верейского и Ивана Юрьевича Патрикеева. Передовым полком командовал Данила Дми­триевич Холмский. Быстрота, с которой было собрано новое войско (если считать, что Беззубцев возвратился в Москву и только после этого начались сборы), и то, что изложение перебивается в одной из летописей повторени­ем рассказа о действиях Руно, смущали многих историков. Непонятно было, почему в одной из летописей сказано, что Руно «поноровил» осажденным. Между тем именно возвращение летописца к рассказу о результатах действий Руно позволяет устранить возникшие недоумения. Дело в том, что конная рать с братьями Ивана III вышла до того, как закончились действия рати Беззубцева. «Судовая рать,— читаем в летописи,— наперед пришла х Казани» (21 мая), а братья великого князя «не успеша прийти вместе» ¹⁰ . Теперь понятен смысл грамоты Ивана III, при­сланной Беззубцеву: не начинать решительных действий до прихода из Москвы главных сил. Составитель Воскре­сенской летописи, как позднее и автор «Казанского лето­писца», обвиняет Руно, но не в измене, а в том, что он пошел на Казань «не заждався з береговыми людьми», т. е. с конной ратью, которая следовала по берегу. Только к началу сентября обе рати, судовая и конная, действи­тельно объединились. «Пришли обои рати вместе х Казани. Братья... поидоша ко граду на конях, а судовая рать, вышед из судов, поидоша пеши...» ¹¹ . Вылазка из крепости была отбита. Началась осада. Войско «сташа под градом и отьяша у них воду». Видя себя «в велицей беде», осаж­денный Ибрагим согласился на переговоры. Мир был за­ключен князем Юрием «на всей воле великого князя».

По договору, как сообщает Устюжский летописный свод, хан возвращал «полон» за 40 лет, т. е. за все время существования Казанского ханства¹² . Записки Иосафата Барбаро позволяют выяснить еще одно условие мирного договора: была отменена дань, которую казанские ханы взимали с русских судов, ходивших по Волге ¹³ .

Опыт казанских походов показал острую необходимость реорганизации старой военной системы, при которой, по выражению В. И. Ленина, «бояре ходили на войну со сво­ими полками» ¹⁴ . В то же время победа под Казанью почти на 20 лет устранила опасность набегов и лишила союзника Золотую орду. Тем самым Казанский мир 1469 г. готовил окончательную ликвидацию чужеземного ига.

По отношению к Астраханскому ханству Иван III при­держивался иной тактики. Венецианский дипломат, нахо­дившийся в Астрахани летом 1476 г., пишет, что здесь к русскому посольству, возвращающемуся из Персии, присо­единился астраханский посол. «Правитель Астрахани по имени Касим-хан, — пишет Контарини, — посылает ежегод­но своего посла в Россию к московскому великому князю, скорее для получения какого-либо подарка, чем для чего-либо иного. Вместе с послом следуют многие татарские купцы» ¹⁵ .

Контарини рассказывает также о дербентских купцах, которые ездят в Астрахань для торговли с русскими куп­цами. То, что последние постоянно приезжают в Астра­хань, подтверждает Иосафат Барбаро, в то время находив­шийся в Персии. Свидетельства эти рисуют вполне сложившуюся систему трехсторонних торговых связей. Купцов Контарини видел собственными глазами, как и астраханского посла, которого он называет Анхиоли. Но у нас есть основания усомниться в том, что посольства из Астрахани носили в эти годы регулярный характер. Рус­ские летописи вообще не сообщают о послах астраханского хана, да и сам Контарини указывает на особые обстоятель­ства, которые, вероятно, объясняют и действительные цели данного посольства. Он пишет, что Касим-султан находился в состоянии войны с ханом Золотой орды, своим дядей: Касим считал, что он сам должен быть главным ханом... и потому между ними шла большая война»¹⁶ . И именно в то время, когда Иван III прекратил отправку «ордынского выхода», показав, что идет на полный разрыв с Золотой ордой. Хотя впоследствии Касим-султан напал на Русь вместе с Ахмед-ханом, эпизод с посольством сви­детельствует о попытке сближения между Москвой и Астраханью.

Вскоре в Крыму сложилась благоприятная обстановка. Менгли Гирей, став вновь крымским ханом, заключил союз с Иваном III как против Казимира, так и против Ахмед-хана, буквально накануне открытия военных действий Зо­лотой ордой.

1480 год был на исходе, когда конница Ахмед-хана появилась на Оке и ее притоке р. Угре. Это последнее выступление золотоордынского хана против Русского госу­дарства было предпринято в тот момент, когда ливонские рыцари ворвались во владения Пскова, шведские феодалы напали на Новгород, а король Казимир выжидал выступ­ления Ахмед-хана. Примирившись с братьями, которые «отступили от великого князя», требуя расширения своих уделов, Иван III противопоставил Золотой орде соединен­ное войско русских земель, а союзу Казимира и Ахмеда — союз с Менгли Гиреем. Золотоордынский хан, свергая Менгли Гирея, рассчитывал на одобрение Мухаммеда II, но султан после некоторого колебания поддержал преж­него хана. Крымская конница вторглась во владения Кази­мира, принудя его отказаться от похода на Русь. Совмест­ное выступление с Ахмед-ханом не удалось, как и в 1472 г., когда король был занят войной в Венгрии.

Ахмед-хан так и не смог перейти Угру, за которой стояли рати Ивана III. Совершив набег на земли своего союзника, Ахмед-хан отступил к Сараю. Однако войско не дошло до столицы когда-то могущественной Золотой орды, а самого хана постигла судьба Мамая. Он был убит в собственной ставке, окруженный ногаями Большой орды, которые, соединившись с сибирскими татарами Шибанской орды, переправились на правый берег Волги. Современни­ки расходятся лишь в том, кто убил хана, войдя на рассве­те в его шатер, мурза Ямгурчей или хан Айбек? Позднее, в 1502 г., на Дону под Девичьими горами у устья Тихой соспы соединенными силами Ивана III и Мепгли Гирея был разбит последний ордынский правитель, сын Ахмеда, Ших Ахмед-хан. Так наступил конец Золотой орды.

Укрепление Русского государства и события на Угре позволили перейти к борьбе за Балтику и возвращение русских городов по западной границе. Иван III вступает в сношения с германским императором, заключает союз с Данией, договоры о перемирии с Ливонским орденом, ко­торому наносит ряд поражений, мирные договоры с Поль­ско-Литовским государством, развивает связи с итальян­скими государствами, устанавливает дипломатические отношения с Турцией, поддерживает Молдавию и Венгрию.

«Изумленная Европа,— писал К. Маркс, характеризуя международное положение Руси на рубеже XV—XVI вв.,— была ошеломлена внезапным появлением огромной импе­рии на ее восточных границах, и сам султан Баязет, перед которым она трепетала, услышал впервые от московитов надменные речи» ¹⁷ .

В чем же заключались причины столь значительных внешнеполитических успехов?

Прежде всего — это общий экономический подъем в результате изменений в системе земледелия, восстановле­ния старых и развития новых отраслей ремесленного про­изводства. С ростом товарно-денежных отношений стали складываться условия для более тесных экономических связей отдельных «национальных областей» в границах централизованного государства, необходимость которого порождалась самими этими экономическими условиями¹⁸ . В XVI в. уже отчетливо выделяются районы хлебопроизво­дящие (Рязанская земля, Ополыпина, Заволочь, а позднее и Поволжье), производства и обработки льна (Новгород-ско-Псковская земля, Ярославский край, а после воссоеди­нения и Смоленщина), железоделательного производства (Серпуховско-Тульский, Тихвинский, Устюжна Железно-польский), солеварения (Солигалич, Старая Русса, Перм­ская земля). Значительное развитие получает кожевенное производство.

Для общественной жизни Руси XV—XVI вв. характе­рен рост городов и дальнейшее развитие ремесла. Ширятся слободы древних русских центров — в связи с общим подъемом экономики сюда стекается торгово-ремесленное население. Появляются новые села, торжки, слободы. Москва, политический и культурный центр Русского госу­дарства, становится средоточием ширящихся экономиче- ских связей. Сюда везут хлеб, мясо, сало, кожи из Ярослав­ля, Костромы, Нижегородского края; лен и коноплю — из новгородских и псковских земель; пушнину, рыбу и соль — из Двинской земли, Пермского края, Вятки. Насе­ление северных районов покупало хлеб в Москве и везло его по ярославской и угличской дорогам. Важное значение получают водные пути, используемые не только в период навигации, но и зимой для движения санных обозов. Развитие производства и обмена в процессе создания централизованного государства обусловило возобновление в конце XIV — начале XV в. чеканки монеты в Москве, Новгороде, Твери, Пскове и других городах.

Воссоединение древних русских земель в едином госу­дарстве шло, по образному выражению Ф. Энгельса, рука об руку с окончательной ликвидацией зависимости от Золотой орды¹⁹ . Оба эти взаимообусловленных процесса определили характерные черты эпохи, в которую сложи­лось мировоззрение Афанасия Никитина и с которой не­разрывными нитями связано его путешествие.

Именно в первые десятилетия княжения Ивана III (1462—1505 гг.), когда было подготовлено окончательное освобождение от влияния Золотой орды, происходит лик­видация феодальной обособленности Твери и Новгорода, которую использовали западные соседи и внутренние противники централизации. В Новгороде шла ожесточен­ная борьба между боярско-купеческой верхушкой и посад­скими низами. «Молодшие» люди надеялись найти управу на бояр у Ивана III, «старшие» искали пути, как удержать власть и обширные владения. При этом часть бояр ориен­тировалась на московского великого князя, другая же, более влиятельная, группировка устремляла взоры за «ли­товский рубеж», надеясь на вмешательство короля Кази­мира. Отмена вечевых порядков в Новгороде относится к 1478 г., но решающий к этому шаг был сделан еще в 1471 г., в результате битвы на р. Шелони, когда войско, выставленное сепаратистски настроенными боярами, по­терпело поражение, встретившись с ратью Ивана III. Второе новгородское войско, действовавшее на Северной Двине, также было разбито. Новгород не только подтвер­дил условия мира 1456 г., но и потерял право внешних сношений.

Феодальная обособленность Твери была ликвидирована в 1485 г., однако поворот к усилению связей с Московским княжеством произошел более чем за 20 лет до того. Договор между Тверью и Москвой, заключенный после смерти князя Бориса в 1461 г., сохранял формально прежние отношения²⁰ , но положение изменилось, так как новым епископом, фактическим правителем при малолетнем кня­зе, стал выходец из московской боярской среды. В отличие от Новгорода значительная часть тверского боярства поддерживала политику Ивана III, участвуя и в походах против новгородских бояр и в составе войск, выступивших против Ахмед-хана.

Значительные изменения произошли в социальной структуре государства.

Наряду с крупными вотчинами князей и бояр, обширными владениями монастырей появляется поместное землевладение. Рост последнего идет за счет захвата феодалами крестьянских земель, а также перехода в руки дворян части земель бояр и бывших удельных князей. При этом .если крупные землевладельцы были заинтересованы в замене натуральных повинностей денежными, то владельцы поместий стремились к усилению барщины. И прежде всего в их интересах Судебник 1497 г. ограничил право р. перехода крестьян от одного владельца к другому (Юрьев день).

Однако опасение крестьянских выступлений не по­зволило полностью прикрепить крестьян к земле. Кро­ме того, великокняжеская власть должна была считаться |и с заинтересованностью боярства в притоке крепостных. К московским великим князьям в процессе централизации переходят от удельных князей многие старые города. Превращая их в свои посады и ограничивая феодальные привилегии путем пересмотра жалованных грамот, велико­княжеская власть выступает временным союзником чер­ных посадских людей в борьбе против феодальных собст­венников в городе. Оказывая поддержку горожанам, она стремилась прежде всего ослабить земельную аристокра­тию и увеличить круг плательщиков налогов. Горожане добились введения при наместниках своего представительства из старост и «лучших людей», а также особого «уло­жения о слободах». В дальнейшем благодаря классовой борьбе посадских низов вопрос о городской земле также был решен в пользу городской общины, но сопровождалось это припиской горожан к посаду, без права выхода под угрозой казни (Уложение 1649 г.),

На эти социальные силы — растущее дворянство и по­сад — и опиралась великокняжеская власть, проводя цент-рализаторскую политику. Часть крупных землевладельцев, как мы видели, также поддерживала центральную власть. В этом отношении характерен состав войска Ивана III в походах 60—70-х годов. Так, в походе на Казань в 1469 г. конную рать под начальством князя Юрия, брата Ива­на III, составили бояре с выставленными ими отрядами. Кроме того, была отправлена рать на судах под начальст­вом двух воевод. С князем Беззубцевым Иван III отправил «многие дети боярские, двор свой; так же и от своея земли всея дети боярские изо всех градов своих и изо всех отчин братьев своих»²¹ . А под начальством князя Оболенского Нагого «послал сурожан и суконников и купеческих детей и прочих всех москвич, коих пригоже по своей силе»²² . Здесь как дворянское войско, так и городское ополчение. Мы видим также и отдельные рати, двигающиеся к Вятке, в составе которых — «дети боярские» и ополчение из посад­ских людей, пополнявшееся в Вологде, Великом Устюге и других городах.

Складывается аппарат централизованного государства. Боярская дума превращается в постоянный государствен­ный орган, позже, отражая возросшее значение дворянства и бюрократии, в ее составе появятся, хотя и в небольшом числе, думные дворяне и думные дьяки. Зарождается си­стема центральных административно-судебных учрежде­ний — приказов, которые ведали по преимуществу отдель­ными отраслями управления (финансы, военное дело, внешние сношения). Власть на местах сосредоточивалась в руках наместников великого князя и правителей волостей.

Впрочем, центральные учреждения еще только форми­ровались и дьяки великого князя, каковым был Василий Мамырев, получивший рукопись Никитина, еще не входи­ли в Думу. Да и термин «приказы» еще не закрепился, хотя его происхождение мы видим в формулировке Судеб­ника Ивана III: «А которого жалобника а непригоже управити, и то сказати великому князю, или к тому его послати, которому которые люди приказаны ведати»²³ . Мы встречаем дьяков «с разрядом» (роспись ратных людей по полкам), посольских, ямских (ведавших конным транс­портом для дипломатических и административных нужд), участвовавших в разрешении спорных земельных дел помещиками и вотчинниками, дворцовых. Но раньше даже, чем встречаются первые в сохранившихся документах упоминания об этих дьяках, уже известны книги, получившие позднее название приказных. Так, в 1470-х годах соответственно четырем направлениям внешней политики были заведены четыре книги посольских дел. Старшая сохранившихся — книга «крымских дел», начатая в 1474 г. «Книги ветхи,— читаем мы в описи Посольского Приказа 1614 г. о записях сношений с Крымом,— иные тетрати пороспались, с лета 6982-го по 7023-й, при великом князе Иване всея Руси...» ²⁴ Эта первая из известных по­сольских книг открывает нам дипломатический и торговый мир того времени, живые связи Руси с Востоком. Листая эти документы, мы узнаем, как протекала деятельность послов, знакомимся с купцами, наблюдаем отношения, ко­торые складывались внутри каравана, условия торговли со странами, куда ездили русские торговые люди, можем даже перечислить товары, которые лежали свернутыми в сумах и вьюках.

Несмотря на то что Русь XV в. была отрезана от морей, внешняя торговля развивалась как с Западом, так и с Востоком. При этом путь из Москвы через Смоленск и Ригу приобретает первостепенное значение, прежний же — через Тверь и Новгород — отходит на второй план; тем более что закрытие ганзейского двора в Новгороде подрывает монопольное положение Ганзы — главного западного торгового партнера Руси. Другим направлением торговли был Волжско-Каспийский путь. Этот путь, на котором лежали Ярославль, Кострома, Нижний Новгород, проходил далее через владения Казанского ханства, Золотой (Большой) орды и Астраханского ханства, что серьезно ослож­няло условия торговли. Тем не менее хозяйственное разви­тие русских земель обусловило оживление древнего торгового пути. Он связывал Москву со Средней Азией, Кавказом и Персией.

Важную роль играла торговля с Крымом — новая ветвь еще одного древнего пути — «из варяг в греки». Мы распо­лагаем прямыми свидетельствами о русских связях с крымским портом Сурожем начиная с XIII в. По словам Ибн ал-Биби, кроме византийцев, армян, аланов, хазар, в Суроже жили и русские купцы. Разорение Тимуром Са­рая нанесло страшный удар торговле Золотой орды, Сурож перестал быть главным рынком Крыма, и торговая жизнь Северного Причерноморья сосредоточивается в Кафе, ге­нуэзской колонии, основанной на месте Феодосии. Южная торговля русских купцов не ограничивается Крымом, отсюда они отправляются в «Заморье» — Константинополь и города Малой Азии, а русские паломники — в Аравию и Египет.

Основными предметами вывоза на Запад служили меха, кожи, сало, шерсть, воск, мед; привозили же различные ремесленные изделия, сукна, оружие, предметы роскоши. В страны Востока также вывозили русские меха, но в от­личие от торговли с Западом сюда шли и произведения русского ремесленного производства, моржовый клык, ис­пользуемый для украшения в оружейном производстве. Из стран Востока везли шелковые и шитые золотом ткани, шелк-сырец, жемчуг, драгоценные камни, пряности.

Мы ничего не знаем о жизни Афанасия Никитина до путешествия, которому посвящены его записки, а значит, и о том, какие торговые пути могли быть ему известны. Но в этом путешествии за три моря мы встречаем Никити­на на путях, связывающих Русь с Востоком и через Кавказ и через Крым. Простое перечисление им городов Персии и Турции говорит о том, что они были известны на Руси, Летописец называет не только Тебриз, Исфахан, Шираз, но и Эрзерум, Сивас²⁵ на пути в Константинополь. Поезд­ки русских купцов в эти места зафиксированы не только посольскими документами 70—90-х годов XV в. Русский «гость» Василий оставил свои записи о городах Малой Азии, которые посетил в 1465—1466 гг. за несколько лет до путешествия Афанасия Никитина²⁶ .

Во времена Афанасия Никитина Русь выходила из удельной раздробленности, однако последняя еще живо напоминала о себе таможенными барьерами, различием меры и веса, отсутствием единой общегосударственной денежной системы. Какие же монеты тогда были в ходу? Это прежде всего серебряная денга, а также медные пулы. До денежной реформы 1534 г., создавшей единую монетную систему, наиболее мощными были две системы: московская и новгородская. «Московская монета не круг­лая,— пишет современник-иностранец, побывавший на Ру­си в начале XVI в.,— а продолговатая и почти овальной формы, называется денгой»²⁷ . Двести таких серебряных монет составляли рубль, 100 — полтину, 20 — гривну, 6 — алтын. Денга была монетой, рубль же — счетной единицей, как гривна и алтын. Новгородский рубль содержал в себз 222 денги, а новгородская гривна — 14, при этом новгородская денга была вдвое тяжелее московской. Кроме денги, в Москве чеканили серебряную полуденгу (полушка), И Новгороде — четверть денги (четверица). По сведениям Герберштейна, 60 медных пул составляли московскую денгу.

В присоединенных к Русскому централизованному государству городах чеканка прекращалась не сразу; на местных монетах имена московских князей лишь сменяли имена прежних владетелей. На монетах Ивана III, как и Василия II, встречаем надпись «денга московская». К весовой группе московских денег примыкают монеты тверской чеканки, опознаваемые по монограмме из букв «Т» и «Ф» («Тферь»).

Возобновление чеканки монеты в период образования Русского централизованного государства непосредственно затрагивает вопрос об активном балансе русской внешней торговли.

На территории средневековой Руси не было разработок серебра. Источником пополнения запасов металла для из­готовления монеты и предметов роскоши служило привоз­ное серебро. Существуют две гипотезы, объясняющие возможность возобновления чеканки монеты, как и дли­тельной уплаты «ордынского выхода» (до 10 тыс. рублей в год). Согласно одной, серебро ввозилось из стран Евро­пы, согласно другой, запасы серебра были уже накоплены на Руси благодаря торговле с Востоком в течение несколь­ких столетий и лишь пополнялись на западной границе. Однако именно с конца XIV до конца XV в. возникают препятствия для широкого ввоза серебра с Запада. Пада­ет его добыча, а Ганзейский союз начинает издавать зап­реты на ввоз серебра в русские земли с 1373 г., т. е. имен­но в то время, когда на Руси должен был повыситься спрос на металл в связи с возобновлением чеканки моне­ты в Московском княжестве. Мера эта, помимо общих причин — упадка горнорудного промысла, а также разви­тия товарно-денежных отношений в Европе,— имела и политический характер. Когда вскоре после запрета Тевтонский орден, располагавший запасами серебра, попы­тался было получить разрешение на его экспорт в Новго­род, Ганза ответила отказом. Некоторое время приказчи­ки Ордена все-таки ввозили серебро в Новгород, но уже в 1427 г. вынуждены были от этого отказаться. Во второй половине XV в. открытие новых рудников и совершенст­вование технологии приводят к увеличению добычи сереб­ра в Европе²⁸ . Но вплоть до 90-х годов, когда разыгрался конфликт с Ганзой в связи с закрытием ее торгового двора в Новгороде, привоз серебра не пользовался той популярностью у купцов, какую имел в середине XIV в. Рост товарно-денежных отношений на Руси XV в. при сокращении подвоза монетного металла с Запада и про­должавшейся до 1470-х годов выплате дани в Орду («ордынский выход») свидетельствует о расширении рус­ской внешней торговли со странами Востока.

В самом деле, если одна изложенная выше гипотеза признает активный баланс торговли с Западом, то вторая фактически исходит из той же предпосылки, ибо ограни­чивает интенсивную торговлю с Востоком предшест­вующим периодом. Между тем восточная торговля Руси XV в. вовсе не носила лишь менового характера. Деньги в торговых операциях с Русью также хорошо известны в Крыму и в Поволжье, как и русские слитки серебра в Азове и Сарае. Рассказ Сигизмунда Герберштейна, отно­сящийся к самому началу XVI в., дает отчетливую карти­ну поступления на Русь в качестве средства платежа монеты с Востока. «Пограничные татары,— пишет он,— выручив сколько-нибудь денег от продажи своих произве­дений, покупают на них в Московии одежды и другие жизненные потребности» ²⁹ . Торговля эта велась на ярмар­ках: около Казани, на «острове купцов», и около Углича, в Холопьем городке. Едут с деньгами в Москву купцы из Астрахани и Крыма.

Развитие связей Руси по Волжско-Каспийскому пути привело к тому, что вес ордынской денги был приравнен к весу денги московской, и во второй половине XV в. русская монета заняла господствующее положение на рынках Поволжья. Именно этим, как подчеркивает советский ис­следователь И. Г. Спасский, а не данническими отноше­ниями объясняется хождение двуязычных монет Москвы и некоторых русских княжеств ³⁰ .

Образование Русского централизованного государства и борьба за его независимость обусловили подъем куль­туры, который В. И. Ленин характеризовал как «нацио­нальное пробуждение»³¹ . Творческая мысль русских людей обращается к эпохе независимости Руси до Ба-тырва нашествия. В городах бережно восстанавливают первоначальный облик памятников архитектуры, обнов­ляют старинную живопись. Реставрируется Успенский собор во Владимире. В 1408 г. его древним росписям дают новую жизнь Андрей Рублев и Даниил Черный. Ре­ставрационные работы ведутся в Ростове и Твери. Новые соборы Москвы возрождают традиции Древней Руси. В этих традициях строят Троицкий собор Троице-Сергиева Монастыря (1423 г.). Складываются богатырский и купеческий циклы, оживляется интерес к героическим событиям прошлого — победам Александра Невского и Дмитрия Донского. Наряду с литературой, канонизированной церковью, развивалась литература, которую церковь не одобряла или запрещала. Распространяются данные средневековой науки о Земле и природе, множатся описания путешествий, сочинения, содержащие математические и естественнонаучные сведения³² .

Авторы древнерусских произведений, подчеркивает Д. С. Лихачев, свое писательское дело воспринимали как служение Родине³³ . Чем были выше их идеалы, тем труднее им было примириться с недостатками окружавшей их действительности. Обличителями «княжеской неправды» выступают летописец XI в. Никон, некий Василий, со­ставивший в XII в. «Повесть об ослеплении Василька Теребовльского», авторы «Слова о полку Игореве», «Пове­сти о разорении Рязани Батыем», «Повести о нашествии Едигея».

Читая строки записок Афанасия Никитина, мы не можем не ощутить той острой классовой борьбы, которая наложила свой отпечаток на всю жизнь русского средне­векового города и деревни.

Тверской купец, вышедший из посадской среды, энер­гичный, деловитый, остроумный, знакомый и с воинским делом, и с княжеской администрацией, и с книжной куль­турой, Афанасий Никитин видит общество в социальном разрезе. Ключевым для суждения о его социально-поли­тических взглядах является высказывание о «беглярах» Русской земли. Оно записано при помощи русского алфа­вита по-тюркски и по-персидски. «Русская земля,— писал Никитин,— да будет богом хранима; боже, сохрани! На этом свете пет страны, подобной ей, хотя бегляри Рус­ской земли несправедливы. Да будет Русская земля бла­гоустроена, ибо справедливости мало в ней» (235).

Слово о Русской земле Афанасия Никитина выражало пламенную любовь к Родине и одновременно критическое отношение к высшему слою феодального общества. Пос­леднее обстоятельство и побудило изложить свою мысль, используя знание восточных языков. Тюркский термин «бей» (араб, «эмир») обозначал представителя военно-феодальной знати. Комментаторы полагали, что Никитин пользуется созвучием слов: русского — «бояре» («боляре») и тюркского — «бегляри» («бейляри»). Поэтому в переводе Н. С. Чаева читаем: «вельможи (бояре) Рус­ской земли» (85).

Употребляя в зашифрованной фразе термин «бегляри», Никитин, по всей видимости, говорит в первую очередь о княжеских наместниках, получавших области в «кормле­ние». Это отвечает и более узкому толкованию термина «бейлербеи» — наместники.

Высказывание Афанасия Никитина о несправедливо­сти русских эмиров перекликается с другим его суждени­ем — о неравенстве положения индийских «бояр» и кре­стьян (17), свидетельствуя об устойчивости его полити­ческих взглядов.

Летописи времен Никитина отразили различное отно­шение к боярству в связи с борьбой за объединение Руси. Летописный свод, связанный с митрополитом Геронтием, который не одобрял централизаторской деятельности Ивана III, выражал сочувствие «потерпевшим» новго­родским и тверским боярам. Великокняжеская же лето­пись осуждает бояр за сепаратизм и медлительность, когда в случае приближающейся опасности нужно было встать под знамена великого князя. Высказывания Никитина отразили отношение к боярам широких слоев населения. Ему, представителю торговых городских слоев, достаточно хорошо были знакомы порядки, которые под­держивали бояре-«кормленщики». Они не только управ­ляли, но и буквально кормились за счет населения, собирая на свое содержание львиную долю доходов.

Уничтожение наместничества такого типа явилось, как известно, одной из реформ при Иване IV. Судебник 1550 г. еще знает этот политический институт, хотя воп­рос о преобразовании местного управления поставлен уже на Земском соборе 1549 г. Настоятельность отмены систе­мы кормлений ощущалась и при Василии III, и позднее, при проведении реформы, начатой в 30-е годы XVI в. Последняя ограничила власть наместника, назначаемого из крупных бояр-вотчинников, выборными от дворян. Впрочем, не одно поместное дворянство ратовало за ре­форму. В более близком ко времени Афанасия Никитина законодательном памятнике — Судебнике 1497 г., как и в ряде предшествующих грамот, мы находим статью об обязательном присутствии на суде у наместника выбор­ных от посадского населения. Выразителем интересов этой социальной среды и выступает Афанасий Никитин.

Исторические события, очевидцем или современником которых был Афанасий Никитин, позволяют определить время путешествия «за три моря». Начнем с летописного указания на казанский поход. За год до этого события Василий Папин вернулся в Москву из посольства в Шир-ван. Путешественник, как мы узнаем из его записок, на­меревался присоединиться к этому посольству в Нижнем Новгороде. Разминувшись с послом Ивана III, Никитин со спутниками нагнал его в Дербенте. Так что все, что связано с этим посольством, имеет прямое отношение к определению начальной даты путешествия Никитина.

Вернемся к свидетельству летописца: «Аз же опытах, коли Василей ходил с кречаты послом от великого князя, и сказаша ми — за год до казанского похода пришел из Орды; коли князь Юрьи под Казанию был, тогды его под Казанью застрелили» (33). Как это понимать? Папин вернулся из посольства в Шемаху и отправился с новым посольством в Сарай, столицу Золотой орды, откуда воз­вратился за год до похода на Казань, в котором войсками предводительствовал князь Юрий? Или для информатора летописца возвращение Папина из Шемахи и было воз­вращением «из Орды»? Надо полагать последнее. Ведь летописец расспрашивал именно об этом посольстве — когда Василий Папин «с кречаты» ходил. Но какой из походов имел в виду собеседник летописца? К 1475 г. оба должны были знать, какие были совершены походы на Казань при Иване III, поэтому и назван князь Юрий. Единственный из князей с таким именем, участвовавший в этих походах,— Юрий Васильевич (Юрий Меньшой), брат великого князя. Значит, бывший посол, недавно («за год») совершивший путь через Казань, был взят в поход, где начальствовал князь Юрий, и он, Василий Папин, в том походе под Казанью встретил смерть от вражеской стрелы. Стало быть, расспрашивать человека, с которым был связан Никитин в начале своего путешествия, было уже невозможно. Предположение, что речь идет о гибели Юрия, отпадает: летопись свидетельствует о более позд­ней смерти брата Ивана III.

Русские войска в 1460-е годы были под Казанью, как известно, дважды: во время третьего и четвертого похо­дов. Юрий Меньшой также участвовал в двух походах: во втором, когда рать до Казани не доходила, и в четвертом. Летописец, следовательно, говорит о последнем походе, когда Юрий заключил мирный договор с Казанским хан­ством.

Н. М. Карамзин и С. М. Соловьев датировали мир с Казанью 1469-м годом, А. Ф. Малиновский и И. И. Срез­невский — 1470-м годом. Поэтому Карамзин, опираясь на косвенное указание летописи, начало путешествия Афа­насия Никитина предположительно относил к 1468 г. («...за год до казанского похода. Следовательно, в 1468 г.?»), а Малиновский — к следующему, 1469 г. В чем же причина расхождений в датах одного и того же исторического собы­тия?

Дело в том, что среди ученых шли споры, какого ка­лендарного стиля придерживались в конце XV в. русские летописцы. Одни исходили из того, что летописный год (от «сотворения мира») начинался 1 сентября, другие считали, что смена календарного стиля еще не произошла и начало года в летописях XV в., во всяком случае до 1492 (7000) г., приходилось на 1 марта.

Летописец сообщает, что войска братьев Ивана III пришли под Казань 1 сентября 6978 г. Если стиль сен­тябрьский, то это еще 1469 г., если мартовский, то шел уже 1470 г. Отсюда ясно, что, датируя свою сводку, А. Ф. Малиновский исходил из мартовского стиля: «Из­вестие об отправлении в Индию российских посланни­ков, гонцов и купчин с товарами и о приезде в Россию индийцев с 1469 по 1751 г.» ³⁴

Троицкая редакция «Хожения за три моря», которую читал Карамзин, не содержит каких-либо сведений от летописца. Имя Ивана III названо в «Хожении», но, что русский путешественник побывал в Индии «около 1470г.», историк смог добавить только благодаря обнару­женному П. И. Строевым Воскресенскому списку «Хожения». Собственно, это были лишь начальные строки лето­писного вступления — до слов «за год до казанского похода пришел...», после чего текст обрывался. Но этого уже (|ыло достаточно, чтобы высказать смелую догадку о вре­мени первого известного русского путешествия в Индию. Историк пользовался также летописью, изданной Н. А. Львовым, но он и не подозревал, что издатель исклю­чил из нее весь текст «Хожения» вместе с вступлением летописца³⁵ .

Советский историк Н. Г. Бережков предпринял про­верку дат русских летописей, используя для этого различ­ные хронологические признаки, включая указания на астрономические явления. Однако этот огромный труд, прерванный смертью исследователя, доведен лишь до кон­ца XIV в.³⁶ , так что мы не можем воспользоваться гото­вым решением. Обратимся к простым, но вполне надеж­ным способам проверки календарного стиля.

Во-первых, летописную дату можно проверить, если число, на которое приходится событие, упомянуто с ука­занием дня недели или переходящих дат церковного ка­лендаря. Последние на протяжении цикла в 532 года толь­ко раз приходятся на одни и те же числа данного месяца. Во-вторых, следует обратить внимание, когда по ходу изложения летописец выставляет цифру нового года: пос­ле марта или после сентября. Проверим обоими способа­ми интересующую нас дату.

Следя за месяцами, которые летописец называет в связи с описываемыми событиями, мы видим, что новый, 6978 год появляется в тексте после событий, происходив­ших в мае (движение рати Руно на Казань), и непосред­ственно в связи с событиями в сентябре (появление Юрия с конной ратью). Это признак того, что стиль — сентябрьский, но есть и прямое подтверждение. В лето­писи сказано, что судовая рать с воеводой Руно прибыла под Казань 21 мая, в воскресенье, на троицын день³⁷ . Оба признака — переходящий праздник и день недели указывают на 1469 г. Осенний поход относится к сентябрю того же года, значит, возвращение Василия Папина из Ширвана состоялось не в 1469, а в 1468 г.

И. И. Срезневский полагал, что ширванское посоль­ство, в ответ на которое в Шемаху был направлен рус­ский посол, связано с началом княжения Ивана III и прихода к власти ширваншаха Фаррух Ясара (1462 г.). Подсчеты ученого дали 1466 г. как начальную дату путе­шествия «за три моря». Однако, датируя возвращение Папина в Москву 1469-м годом, И. И. Срезневский не об­ратил внимания, что в таком случае посольство весьма натянулось — почти на три года.

Коль скоро выясняется, что Василий Папин выехал из Москвы в 1468 г., то и приезд ширванского посла состоял­ся, вероятно, в том же году, а не ранее 1466 г., как пола­гал И. И. Срезневский. В таком случае цель посольств Хасан-бека и Василия Папина не ограничивалась установ­лением взаимных дипломатических контактов: речь шла о политическом союзе.

Дело в том, что в конце 1467 г. власть в Персии пере­шла к Узуну Хасану, одержавшему победу над Джеханшахом. Правитель Ширвана выступал в этой борьбе союзни­ком Узуна Хасана. Так что посольство ширваншаха к Ивану III можно рассматривать как дипломатический зондаж. Дальнейшие события — вторжение в Ширван войск султана Абу Сайда — усилили стремление к укрепле­нию отношений с Москвой. Поэтому не удивительно, что вскоре посла Ивана III принимают в Шемахе и Тебризе. Предполагаемая на основе летописной статьи началь­ная дата путешествия Афанасия Никитина (1468 г.) со­гласуется с датами политических событий, свидетелем ко­торых путешественник стал в странах Востока, но это нам еще предстоит увидеть. (Васко да Гама, достигший Ин­дии со стороны Западной Европы, родился в год похода на Казань, накануне которого началось путешествие Афа­насия Никитина.)

ПЕРВОЕ МОРЕ — КАСПИЙСКОЕ

Плавание Афанасия Никитина «на низ Волгою» началось от Твери. Тверские купцы, узнав о московском посольстве в Закавказье, также решили отправиться с ним. Предпри­ятие охотно поддержали епископ тверской Геннадий и воевода Бороздин. «Поидох от Спаса святого златоверхаго и с его милостью, — пишет Никитин, — от государя своего, от великого князя Михаила Борисовича тверскаго и от владыки Генадья тверскаго и Бориса Захарьича» (33): Никитин «с товарищи» на своем судне намеревался дойти до Дербента, а оттуда, переложив товары во вьюки, следо­вать в Шемаху — столицу ширваншаха Фаррух Ясара.

В середине XV в. Тверь (политически и экономически) была тесно связана с Москвой. Тверское княжество зани­мало важное транзитное положение между Новгородом и «низовыми» русскими землями. Еще во времена удельной раздробленности лежащая на западной окраине северо­русских княжеств и сообщавшаяся по Волге с Востоком Тверь сумела установить обширные торговые контакты.

Тверской князь Борис поддерживал Василия II во время феодальной войны с князьями, выступившими на стороне Дмитрия Шемяки. Фактические правители Твери при малолетнем князе Михаиле — владыка Геннадий, по происхождению московский боярин, и «сильнейший и крепчайший воевода» Борис Захарович Бороздин, отправ­лявшие Никитина в дорогу, — поддерживали политику Ивана III. Союз Москвы с Тверью скрепляли и династи­ческие узы. Междукняжеские договоры устанавливали благоприятный таможенный режим на границах между Москвой и Тверью — пошлины «по старине». Тверская монета по ценности была равна московской, что облегчало торговые отношения.

Старинный русский город Тверь впервые упомянут в летописи под 1181 г. Город возник на левом берегу Волги, или, как тогда говорили, на луговой стороне. В XIII в. город был перенесен на «нагорную сторону» — правый, высокий берег Волги.

«Город Тверь, при знаменитой реке Волге, или Ра, весьма обширен», — писал итальянец Альберт Кампензе (ок. 1524 г.). В его «Письме» о Русском государстве¹ ис­пользованы сведения соотечественников, торговавших на Руси. Об обширности города говорит и Сигизмунд Гербер-штейн, имперский посол, побывавший здесь примерно в те же годы. «На другом берегу, — рассказывает он, — со сто­роны Москвы, стоит крепость, — напротив которой излива­ется в Волгу река Тверца. По этой реке я прибыл на судне в Тверь и на другой день поплыл по реке Волге» ² .

Постройки Твери были большей частью деревянными, и до нас дошли лишь немногие их изображения или опи­сания. Город не раз охватывали пожары. Во время одного из них выгорела половина кремля, весь княжеский двор и 20 церквей. Город вновь отстраивался, рос, закладывались новые каменные церкви. Самой крупной постройкой XII в. был соборный храм «Спас златоверхий» (так его называет Никитин). Он простоял до XVII в., уступив затем место првому собору. (Как Псков называли по имени главного храма — постоять за «дом святой Троицы», так и Тверскую землю нередко именовали «домом святого Спаса».) Храм славился росписью стен, мраморным полом, золочеными куполами. На Волге и ее притоках тверичи строили суда, ходившие по многим рекам Руси, а пушкарские мастера отливали пушки. Летопись особо отмечает наличие пушек в войске князя Бориса.

С ростом города многолюдный посад был разделен на четыре части: Загородную, Затмацкую (посад за речкой Тьмакой), Заволжскую и Затверецкую. Отдельные слободы носили названия Рыбачьей, Ямской и др. В Затмацкой части находился «татарский двор». Сюда при князе Борисе приезжали с «камками драгими» и «атласами чюдными» послы из Шавруковой орды, т. е. владений сына Тимура султана Шахруха (1401—1447 гг.). Султан правил в Гера­те, но практически его владения образовывали два госу­дарства. Вторым главным городом был Самарканд, где правил Улугбек, сын Шахруха, знаменитый астроном и ученый. Согласно описанию историка — современника Абдарраззака Самарканди, это были крупные культурные центры Востока.

Родной город Никитина был славен и собственным летописанием, и предприимчивым купечеством. Так что тверитину-купцу Афанасию было у кого поучиться книж­ной грамоте, познакомиться с историей, узнать о далеких странах, послушать бывалых людей.

Тверские купцы торговали с Литвой, Новгородом, Крымом. С возвышением Москвы тверичи втягивались в круг московской торговли, хотя связи с Крымом поддер­живали более через Смоленск, входивший с 1404 г. в со­став великого княжества Литовского.

«Как само Московское государство в языке дипломати­ческих документов состояло из отдельных земель, так и общая масса купечества делилась на гостей Московской, Тверской, Новгородской и Псковской земель»³ . В актах конца XV — начала XVI в. часто упоминаются тверичи. Однако из этого нельзя, конечно, заключить, что они пре­обладали в южной торговле, ибо при имени купца в доку­ментах нередко нет никаких пояснений. Тем не менее такие данные в какой-то мере отражают торговое значение горо­да, подтверждаемое и другими источниками.

Никитин и его спутники ступили на борт корабля не ранее апреля, когда в верховьях Волги обычно вскрывает­ся лед. Путь от Твери пролег через Калязин, Углич и Ко­строму на Нижний Новгород. Здесь должна была произой­ти встреча с послом Ивана III Василием Папиным, вы-» ехавшим в Шемаху из Москвы.

Первые остановки на Волге корабль тверичей сделал в небольших городах — Калязине и Угличе. В Калязине Никитин посетил новый Троицкий монастырь, где встре­тился с известным в то время Макарием, основателем монастыря. Кроме встречи «у игумна Макария и у святыя братья», Никитин, упоминает церковь Бориса и Глеба, весьма почитавшихся на Руси, особенно как покровителей ремесленников-кожевенников. День этих святых отмечали 2 мая, что, возможно, указывает на время, когда Никитин находился в Калязине. Это отвечает предположению, что тверичи вышли с началом навигации. С развитием пути от Москвы через Дмитров на верховья Волги значение Калязина возросло. В Дмитрове товары из Москвы перегружа­ли с лодок на большие речные суда, чтобы везти их как на север, вплоть до Печоры, так и «вниз Волгою».

Полагали, что в Угличе — центре бывшего удельного княжества — Никитин не останавливался, однако если в Троицком списке «Хожения» лишь упоминается Углич, то более развернутый летописный текст не оставляет ника­ких сомнений относительно захода тверского корабля: «И с Колязина поидох на Углеч, с Углеча отпустили мя доброволно и оттуда поидох, с Углеча, и приехал есми на Кострому» (33). В Угличе живо помнили пребывание здесь ослепленного во время междоусобной войны отца Ива­на III, Василия Темного. Рассказывали, как люди князя Дмитрия, прозванного Шемякой, двоюродного брата вели­кого князя, захватили его хитростью. Василий укрылся в Троице-Сергиевом монастыре, разместил там гарнизон и повсюду расставил стражу. Шемяка под видом купеческого обоза послал к монастырю вооруженных воинов с князем Можайским. Обоз расположился на ночлег около стражи. Глухой ночью воины внезапно выскочили из крытых саней н напали на караульных. Василий был захвачен, ослеплен и сослан в Углич вместе с женой. События этой кровавой феодальной войны были хорошо известны и в Твери, по­скольку тверские воеводы Бороздины — Борис Захарович и его брат Семен, посланные князем Борисом, оказали активную помощь в возвращении Василия II в Москву в ка­честве великого князя. Князь не остался в долгу: навечно прикрепил крестьян к земле в угличских монастырских селах.

Впрочем, Углич был известен не только как место ве­ликокняжеской ссылки. К северу от города, в районе Хо­лопьего города, устраивалась ярмарка, по словам Гербер-штейна наиболее посещаемая во всем владении москов­ского великого князя. Сюда, кроме шведских, литовских и русских купцов, собирались купцы и из восточных стран. Кострома и Нижний Новгород, расположенные на оживленном водном пути, были важными политическими и торговыми центрами. «Город с крепостью» называет Гер-берштейн Кострому. В лихую годину татарских нашествий здесь собирали рати московские князья: Дмитрий Донской для изгнания преемника хана Мамая — Тахтамыша, про­рвавшегося в 1382 г. к Москве, Василий Дмитриевич в 1409 г.— при вторжении Едигея.

Значение Костромы усиливалось связями с Двинской и Печорской землями. Двинские купцы были освобожде­ны от подсудности местным властям в Устюге Великом, Вологде и Костроме. Условия Двинской грамоты напоми­нают не только о привилегиях, но и о такой характерной черте средневековой регламентации, как ограничение тор­говли определенными пунктами. «Торговати им, всем,— читаем в уставной Белозерской Грамоте 1488 г. о приез­жих,— на Белоозере в городе житом и всяким товаром, а за озеро им всем торговати не ездити...»⁴ . Только бело-зерским посадским людям разрешено было за озеро ездить и торговать «по старине». Разрешение торговать в строго определенных местах, «а не по селам и не по деревням» хорошо мотивирует одна более поздняя грамота: чтобы «в том нашей пошлине истери не было» ⁵ .

Так средневековая регламентация сдерживала разви­тие экономических связей между феодальным городом и деревней.

На Печору и Пермь, конкурируя с новгородцами, шли «ватажки» великокняжеских промышленников добывать драгоценные меха да кречетов для княжей охоты. С севера по р. Костроме шла соль из Солигалича, а с р. Шексны — «красна рыба — золото перо»: белуга, севрюга, осетр, стерлядь, белорыбица. Через Кострому и Солигалич вела также кратчайшая дорога к Вятке, но она была трудна и опасна, поэтому купцы предпочитали кружной путь через Вологду и Устюг Великий.

Обживали русские люди берега великой реки, росли го­рода-крепости, давая защиту ремесленному люду, тяну­лись от города к городу караваны судов в летнюю пору и ранные обозы зимой, сплачивались недавно раздробленные ;русские земли. Во времена Куликовской битвы волжский Гпуть был разрезан владениями не одного княжества. Те­перь, за редким исключением, путь этот до самого Нижне­го Новгорода входил в состав единого государства.

«С Углеча на Кострому»,— говорил Никитин о пути ко­рабля тверичей. Ярославль, крупный приволжский город, центр княжества, Никитиным не назван. Это вызывало удивление исследователей: почему корабль тверичей про­шел мимо? Однако тому есть объяснение. Ярославское кня­жество не было, как считалось, присоединено к Москов­скому в 1463 г., т. е. непосредственно перед путешествием Никитина. В великокняжеских документах Ярославская земля упоминается лишь с 1475 г.

Расположенная на левом, низком берегу Волги Костро­ма в 1416 г. была обнесена крепкими стенами и окружена рвом. Далеко с реки видно было каменное здание город­ского собора.

Обстоятельства визита в Кострому вызвали немало тол­ков среди историков. Здесь Афанасий Никитин побывал у князя Александра, московского наместника, и был пропу­щен через территорию великого княжества Московского. В самом деле, согласно Троицкому списку «Хожения», Ни­китин пришел «ко князю Александру с ыною грамотаю. И князь велики отпустил мя всея Руси доброволно» (11). Слова «всея Руси» в более позднем списке XVII в. поме­щены, казалось бы, на свое место: «...и князь великий всея России отпустил мя доброволно» (53). Однако почему речь идет об Иване III? В Костроме его не было, это мы знаем вполне определенно, коль скоро великокняжеский летопис­ный свод 1485 г. фиксирует каждое передвижение князя. Поэтому напрашивался вывод — согласие на проезд дано наместником от имени великого князя. Значит, чтобы про­ехать в чужие страны через Московское княжество, твер­ской грамоты было недостаточно, она послужила лишь ос­нованием для выдачи новой грамоты и та, которую привез Никитин, поэтому названа «ыной»? Однако в летописном варианте записок Никитина это место выглядит иначе.

«Приехал есми на Кострому ко князю Александру с ыною грамотою великого князя. И отпустили мя доброволно» (33). Выходит, у Никитина уже была проезжая грамота, выданная от имени Ивана III, так что наместнику в Кост­роме, как и в Нижнем Новгороде, оставалось лишь беспре­пятственно пропустить тверское судно.

Древнейшие сведения о грамотах купцам, едущим в чужие страны, содержатся в договоре 944 г. с Византией. До этого русские купцы предъявляли серебряные печати, а послы — золотые. Грамота удостоверяла, что купец идет от князя, и указывала число кораблей. Более поздние гра­моты содержали имя купца и перечень товаров. Согласно Уложению 1649 г., проезжие грамоты в иные государства выдавались в Москве и городовыми воеводами, сменивши­ми наместников. «А буде кому случится,— гласит VI гла­ва,— ехать из Московского государства для торгового про­мысла или инаго какого своего дела в иное государство, с Московским государством мирное, и тому на Москве бить челом государю, а в городах воеводам о проезжей грамоте, а без проезжей грамоты не ездить; а в городах воеводам давать им проезжие грамоты без всякого задержания» ⁶ .

Грамоты в отличие от книг писали на отдельном листе, и письмо, как правило, наносили с одной стороны; руко­пись сворачивали в трубочку текстом внутрь и нривеши-> вали печать. С такой грамотой и появился Афанасий Ни­китин перед наместником Костромы. Но чью же грамоту держал Никитин, явившись к наместнику? При сопостав­лении обеих редакций «Хожения» Никитина возникают и другие вопросы: был ли титул Ивана III упомянут в руко­писи самим автором, но опущен в летописном тексте (в ряде случаев Троицкая редакция полнее летописной), а если это позднейшая вставка, то не позволит ли она уточнить время возникновения Троицкого списка, самого старшего из сохранившихся? По филиграням бумажных листов эта часть Троицкого сборника относится к концу XV в.

Принято считать, что титул «великий князь всея Руси» был принят Иваном III после присоединения Твери в 1485 г. Поэтому многие акты этого времежи датируют «ра--нее 1485 г.» и «после 1485 г.». В таком случае Троицкий список «Хожения» возник не ранее этого года. Однако, об­ращаясь к договорным и жалованным грамотам, а также дипломатической переписке, мы видим, как постепенно, еще до названной даты, входил в употребление новый великокняжеский титул.

Видный русский историк В. О. Ключевский полагал, что в международных сношениях Руси титул впервые упомянут в договоре 1494 г. с княжеством Литовским. Однако титул этот употреблен уже в грамоте турецкому султану Баязиду II в 1492 г., а в жалованных грамотах монастырям и переписке с русскими послами — в 70-е годы XV в. На монетах же титул «государь всея Руси» появился значительно раньше. Если его употребил Никитин до 1475 г., то, быть может, перед нами одно из самых ранних упоминаний титула в письменном источнике?

Как бы там ни было, можно сказать твердо: в тетрадях Никитина этого титула не было и не потому, что он еще не Вошел в широкий обиход, а потому что имелся в виду другой великий князь: «поидох ... от государя своего, от великого князя Михаила Борисовича Тверскаго». Иван III упомянут Никитиным далее в связи с посольством Василия Папина, который был отправлен «от великого князя Ивана» (в Архивском списке—«Иоанна»). Следовательно, Никитин обратился к наместнику Костромы, придя к нему с «ыною грамотою», выданной в Твери. Редактор Троицкого списка не только, не поняв автора, изменил ситуацию, вве­дя Ивана III вместо Михаила Борисовича, он удалил и сло­ва «от государя своего». Такого рода правка показывает, что составитель утверждал «единодержавие» Ивана III, а не просто опустил ряд «тверских деталей». Значит, сама Троицкая редакция возникла под свежим впечатлением присоединения Твери.

После Костромы до самого Нижнего Новгорода Ники­тин называет лишь Плес, небольшой и сравнительно моло­дой городок, возникший в 1409 г. («И на Плесо приехал есми доброволно»).

Достигнув Нижнего Новгорода, Афанасий Никитин явился к наместнику Михаилу Киселеву и пошленнику Ивану Сараеву. Все формальности были соблюдены («про­пустили доброволно»), и корабль тверичей мог бы про­должать свой путь, да пришлось на две недели стать в Нижнем Новгороде. Дело в том, что московское посольство во главе с Василием Папиным уже миновало Нижний. То ли Папин выехал раньше намеченного, то ли Хасан-бек, возвращавшийся из Москвы, задержался, но Никитину со спутниками пришлось ждать ширванское посольство. «А Василей Папин,— говорится в летописной редакции «Хожения», - проехал мимо город дв недели, и яз ждал в Новегороде в Нижнем две недели почсла Тарского ширваншина Асанбега» (33-34).

Практика отправления купеческого каравана за рубеж вместе с посольством была обычной. Купцам это обеспечивало большую безопасность, а также давало возможность провезти часть товаров беспошлинно под видом посольско­го имущества, что, впрочем, не раз приводило к конфлик­там. Да и посол извлекал некоторые выгоды, принимая купца под свое покровительство. Расспросы торговых лю­дей служили важным источником информации.

Иностранным купцам, за отдельными исключениями, торговать можно было только в определенных городах. «Когда же отправляются в Московию, посланник и полномочные послы, - писал Герберштейн, дважды побывавший в Москве в качестве посла, - тогда все купцы, откуда бы они ни были, если только они приняты под их защиту и покровительство, могут свободно и беспошлинно ехать в Москву, это и вошло у них в обычай» ⁷

Возникает вопрос: мог ли любой русский купец присоединиться к посольству? Известны случаи, когда послам было разрешено взять только тех торговых людей, которых отпустил с ними великий князь, и запрещено' брать тех, которые захотят пристать по дороге. Это напоминает только что приведенные слова Герберштейна: «...если только они приняты под их защиту и покровительство...». С Хасан-беком ехали московские купцы, а также купцы, возможно приехавшие с тем же посольством и возвращав­шиеся теперь из Москвы. Никитин называет их «тезики», т. е. употребляет наименование, которое прилагалось и к среднеазиатским (отсюда в комментариях «Хожения» -таджикские купцы), и к персидским купцам. Скорее это были персидские торговцы, возвращавшиеся через Ширван, с которым они поддерживали тесные связи. Позднее в русских документах тезиками называли частных купцов, приезжавших из Персии, в отличие от тех, кто торговал шахской «казной».

Тверские купцы, как видно из записок Афанасия Никитина, ожидали встретить в Нижнем Новгороде посла Ивана III. Следовательно, они были осведомлены не толь­ко о возвращении Хасан-бека, вероятно уже проезжавшего через Нижний Новгород в Москву, но и о сроках отправлениия ответного посольства. Проезжая грамота дала основание для присоединения к посольскому каравану. Нижний Новгород, где Никитин и его спутники прове-две недели, был самой восточной из пограничных крепостей Русского государства. Сюда из Москвы посылали «заставы» для отражения набегов; здесь не раз соединя­ясь конные и судовые рати для движения на Казань.

Современники говорят о Нижнем Новгороде как об обширном деревянном городе. Каменный кремль, который можно видеть в наши дни, был построен позже, при Василии III. Он стал четвертой мощной крепостью после за­вершения работ по укреплению Москвы, реконструкции кремля в Новгороде и строительства Ивангорода на р. Нарове. Есть, впрочем, свидетельства XIV в. о работах по сооружению каменной крепости в Нижнем. В 1368 г., вогласно летописи, князь Борис Константинович «повеле копать, где быть каменной городовой стене и башням», а в 1374 г. при князе Дмитрии Константиновиче, который рариказал строить каменную стену, «зачаты делать» Дмитриевские ворота.

До присоединения к Москве в 1451 г. город был столицей Нижегородского княжества. Здесь была составлена знаменитая Лаврентьевская летопись, древнейшая руко­пись из дошедших до нас русских хроник. Сохранилось ^изображение каменной церкви Благовещенского монастыря, а также резные камни от стоявшего во времена Никитина Спасского собора. Собор, как полагают, расписывал замечательный живописец Феофан Грек.

Нижегородские земли славились высокими сборами ме­да и воска. Неподалеку от города стояли окруженные мно­гочисленными постройками солеварни, которые не раз подвергались набегам из-за Волги. «Здесь предел христи­анской религии с этой стороны»,—добавлял для иностран­ного читателя Герберштейн в своей книге о Русском госу­дарстве. Город вел большую торговлю. Сюда приезжали восточные купцы из Казанского и Астраханского ханств, Золотой орды, Средней Азии, Кавказа, Персии.

Никитин, естественно, не рассказывает об условиях жизни приезжего в чужой город купца, но это известно по другим источникам. Торговые склады соседствовали с соб­ственно гостиницей. В каждом «амбаре» для приезжаю­щих было две «избы», соединенные с сенями. С помеще­ния в целом в неделю «за тепло и за стрепню, и за соль, и за капусту, и за скатерь, и за квас, и за утиральники» взималась плата в 4 денги. Это было недешево. Оброк с лавки городского жителя не превышал полтины, а иногда и всего 20 денег в год. Городским жителям принимать при­езжих с товарами запрещалось. Распоряжение это выпол­нялось плохо, и не раз посадские жаловались, что приез­жие «мимо гостиных дворов от себя врозь всяким людям продавали...». Охраняя интересы казны и верхушки мест­ного купечества, Уложение 1649 г. закрепляло гостиное право, господствующее в средние века, запрещая приезжим «городовым всяким торговым и тягловым людям» иные формы торговли: «И тем людям впредь с товары своими приезжати на гостии двор и торговати на гостине дворе, а в рядех лавок не наймовати».

Гостиное право требовало уплаты сборов, от которых местные жители были освобождены, или уплаты их в по­вышенном размере (сборы проездные, рыночные, приврат-ные). За исключением ярмарок и рыночных дней, приез­жий не мог продавать товар в розницу. Приезжему запре­щалось торговать с другим приезжим купцом: он обязан был предварительно предложить товар жителям города.

С прибытием Хасан-бека (в Нижний Новгород из Мо­сквы плыли по Оке и Клязьме) Афанасий Никитин и твер­ские купцы присоединились к послу, и караван из двух судов — посольского и купеческого — двинулся к Астра­хани.

Никитин весьма лаконично описывает эту часть своего пути. «И поехали есмя с ним на низ Волгою»,— читаем мы в Троицком списке «Хожения».— И Казань, и Орду, и Ус­лан, и Сарай, и Берекезаны проехали есмя доброволно». В летописном тексте Услан и Берекезаны опущены, зато есть примечательная фраза, отсутствующая в Троицкой редакции: «И Казань есмя проехали доброволно, не вида­ли никого» (34).

Расположенная на высокой горе, Казань была хорошо видна со стороны Волги. Под городом протекала р. Казан­ка. Над городом подымались очень высокие минареты ме­четей и ханский дворец.

На первый взгляд, все выглядит спокойно, и, если не знать времени путешествия, можно подумать, что караван Хасан-бека и русских купцов просто не останавливался около столицы ханства. «Мимо Казани караван пробрался благополучно,— писал К. И. Кунин, комментируя «Хожение».— В середине XV в. между быстро возвышавшейся сквой и терявшей свое былое значение Казанью установилось перемирие, базировавшееся на временном равновесие сил»⁸ . С такой характеристикой согласиться можно, если относить путешествие к 1466 г. Но мы уже знаем, что действие происходит двумя годами позже, после походов Казань ратей Ивана III в 1467—1468 гг. Следовательно, слов Никитина ясно, что посольство и ехавшие с ним купцы ждали нападения.

Сношения через ханства, закрывавшие Руси выход к аспийскому морю, и через Крымское ханство, отрезавшее выход к Черному морю, были подвержены влиянию двух тенденций. Ханства, лежащие на важных международных путях, были заинтересованы в расширении товарооборота, Нуждались в привозных изделиях и сбыте собственных роизведений, а ханская казна пополнялась торговыми Сборами. Развитие торговых путей способствовало ослаблению политических противоречий. Изменение же политического курса нередко вело к санкциям, препятствующим торговым отношениям, что еще более накаляло обста­новку.

При проезде через территорию Крымского ханства пошлиины формально не брали, а хану и правителю Перекопа требовалось поднести «проводное». Об этих пошлинах «из старины» дает представление доклад московских купцов 1500 г.: «...а со всего каравана хозяин несет царю поминок — камку, куфтерь кафинскую да зуфь, да ковер, да тясьму, а князю несет то же; а не уговоряся с проводником приедет в Орду, ино с него возьмут со всего каравана тысячу алтын» ⁹ . В Кафе с русских купцов взимали 5% от стоимости товаров. Когда в 1492 г. по приказу Ивана III г был задержан отъезд московских купцов в Крым, кафинские власти оценили убыток для себя в 160 тыс. алтын, т. е. 4800 руб.

Постоянство сношений и заинтересованность местных властей в их поддержании не ограждали караваны от ог­рабления. Грабили купцов и «в поле», и на реках, и на перевозах и переволоках. Так, при нападении на шедших «полем» к Азову русских купцов было захвачено това­ров на 1500 руб., на Дону, на Усть-Воронеже — на 1080 руб. Грамота, составленная в связи с ограблением каравана на Таванском перевозе, называет сумму потерь товаров на 2455 руб. и 4 гривны. Нападали и на посольские караваны. У купцов, шедших степью с князем Кубенским, посланным в Крым, было захвачено товаров на 3325 руб., а у шедших с послом Кутузовым — на 1413 руб. Названные суммы потерь позволяют предположить суммы товарооборота рус­ских купцов в конце XV — начале XVI в.

«Старые» казанские посольские книги в отличие от крымских дел не сохранились, однако из других источни­ков, в том числе из свидетельств иностранцев, видно, что волжский путь использовался достаточно широко. В Астра­хань в летнюю пору русские суда шли за солью и рыбой. Купцы Поволжья вместе с золотоордынскими посольства­ми ходили в Москву, а русские купцы с посланцами вели­кого князя отправлялись в Орду. Ордынские посольства в Москву обычно бывали многолюдны, но, вероятно, самым большим было посольство от Ахмед-хана летом 1474 г., когда в Москву приехало свыше тысячи торговцев с това­рами и было пригнано на продажу 40 тыс. коней.

Тем не менее ехавшие через территорию Золотой Орды все время находились под угрозой нападения. Венециан­ский дипломат Амброджо Контарини, следовавший из Пер­сии в Москву вместе с русским и астраханским посольст­вами летом 1476 г., рассказывает, что их караван насчиты­вал 300 человек и вел с собой 200 запасных лошадей. Каждую ночь, пока они ехали степью от Астрахани, они ограждали караван повозками, устанавливая их четырех­угольником, и выставляли караулы. Особо опасным счита­лось место, где Волга ближе всего подходит к Дону, зна­менитый Переволок, от которого примерно в трех-пяти днях пути лежала столица Золотой орды. Засевшим на Переволоке в засаду было легко напасть как на тех, кто плыл Волгой в Астрахань, так и на тех, кто по Дону плыл в Азов и Кафу. Здесь был захвачен один из богатейших московских купцов Копыл, ехавший с товарами в Азов.

Как ни скромен был караван Хасан-бека и русских купцов, состоящий из двух судов, здесь было чем пожи­виться. Посол вез кречетов в дар от Ивана III ширванша-ху. «А ехал с кречаты от великого князя Ивана,— пишет Никитин,—а кречетов у него девяносто» (34). Всадника с ловчей птицей можно видеть на московских монетах, на новгородских печатях. Соколиная охота была придворной потехой, а лов охотничьих птиц контролировали князья и бояре. Кража сокола из перемета каралась по Русской Правде, как угон княжеского коня или морской ладьи.

Соколов вывозили в Европу, в Константинополь, в Крым, в Персию, в Среднюю Азию. Охотничьи птицы с се­вера считались желанным подарком для восточных вла­детелей, предававшихся охоте со специально обученными соколами, кречетами, ястребами. На персидских и индийских миниатюрах мы видим представителей мусульманской знати, мужчин и женщин с ловчей птицей на руке. Каждый крупный феодал, подражая двору, держал со­кольничего — начальника охоты.

Из Пермского края кречетов, самых крупных из соко­лов, везли в повозках. На юг везли их чаще на судах, но нередко привезенный в Крым кречет умирал «с дорожной истомы». Известен случай, когда специальный кречатник за тысячи верст спешно вез замену заболевшей в пути ловчей птице. Обычно везли охотничьих птиц небольшим числом, например, «десять кречетов да ястреб белый», а при них три кречатника. Так что 90 таких птиц — дар совершенно исключительный. Посольские документы рас­сказывают и о рационе «государевых птиц». Корму в пути положено было на кречета «по гнезду голубей или по ку-ряти». Брали корм в городах — «имали б естя у посадских людей или у кого пригоже», а льду — «сколько надобно». Перед выходом в море брали живой корм про запас «счетчи на месяц» или на два. Сохранилась инструкция по­сольству, следовавшему Волжско-Каспийским путем, ко­торая предусматривала случай перехвата посольства не­приятелем. Предписано было посольские бумаги, «изготовя с камнем, тайно, безав крепко во что, да вкинути в воду, чтоб никому неприметно не было», подарки назвать «своею рухлядью, что везут на продажу», а про кречетов сказать, что купец «покупал собою, дорогою ценою, у охочих бояр и у боярских детей; а нарядные клобучки и обножи, и сильца в воду вкинути, а будет мочно, и лутчие кречаты порозпущать...» ¹⁰ .

Прежде чем выйти в Каспийское море, Никитину и его спутникам предстояло еще пройти через территорию Золо­той орды и Астраханского ханства. Путь от Москвы до Астрахани занимал до трех месяцев, примерно столько же времени, сколько до Крыма; от Казани — около месяца. Купец Федот Котов, выехавший 6 мая 1623 г. из Москвы с «государевой казной», прибыл в Астрахань 8 августа. Английский посланник Антон Дженкинсон, выехавший 23 апреля 1558 г. из Москвы, был в Казани 13 июня, а 14 июля прибыл в Астрахань. Осенью навигация на реке обычно заканчивалась. Известен случай, когда посольский корабль вмерз в лед в низовьях Волги в сентябре. Так что при следовании на судах выезжать из Москвы нужно было пе позднее июня, как, например, в 1629 г. выехало русское посольство Плещеева и Талызина. Если Никитин отплыл из Твери в апреле, две недели провел в Нижнем Новгоро­де, то в районе Астрахани он появился в самый разгар лета.

Дипломаты и путешественники, приезжавшие на Русь в XIII—XV вв., часто описывали внешний вид, обычаи, ве­рования кочевников Приволжья. Однако места прикаспий­ские представлялись в средневековой Европе смутно. Лю­ди, в Астрахани не бывшие, спорили, расположена ли она на самом берегу Каспийского моря или поодаль и откуда берутся несметные запасы соли. Некоторые полагали, что жители добывают ее из моря. Сказочные богатства двух крупнейших самосадочных озер Эльтон и Баскунчак поро­дили легенду о двух горах, сверкающих, как хрусталь. Стоят эти горы под Астраханью. Они способны прокор­мить солью чуть не весь свет, и чем больше их рубят, тем выше они растут...

Те немногие строки, которые передают этот отрезок пути, вплоть до Астрахани, представляют собой простой перечень пройденных пунктов. Причем не ясно, останав­ливался ли караван в местах, упомянутых Афанасием Ни­китиным после Казани. Однако два из них — Орда и Са­рай — требуют некоторых пояснений.

Название «орда» (тюрк, «орду») означало собственно ставку какого-либо восточного владетеля, кочевавшего со всеми своими людьми. Афанасий Никитин употребляет это слово и позднее, имея в виду ставки ширваншаха Фаррух Ясара, а также шаха Персии Узуна Хасана, которого он посетил. На Руси название это применялось к восточным и южным соседям. Выражение «ходить в Орду» мы встре­чаем в актах и дипломатической переписке как по отно­шению к Золотой и Ногайской орде, так и Крымскому хан­ству. «Вернулся из Орды»,—записал летописец о Василии Панине, побывавшем в Ширване. У Никитина, очевидно, речь идет о летней стоянке золотоордынского Ахмед-хана, что косвенно указывает на время года.

Сарай, надо полагать Новый Сарай, или Сарай Берке, располагался на р. Ахтубе, куда при хане Узбеке была перенесена столица Золотой орды. Русский купец Федот Котов называет так и сам город: «...тут по той реки, по Ахтубе, стоит Золотая орда. Царский двор и платы, и дворы и мечети —все каменные...»¹¹ . В летописях такого названия не встречается, но оно есть в «Книге Большому чертежу», законченной в годы, к которым относится по­ездка Котова¹² .

, Город процветал до нашествия Тимура. Караванные пути связывали его со Средней Азией, Индией и Персией. Русские купцы привозили кожи, полотно, деревянную по­суду, уздечки, ножи и другие изделия русского ремесла, а вывозили краски, доставленные из Персии, восточные ткани и другие товары. Из Золотой орды табунами пере­гоняли лошадей в Индию через Персию и в русские зем­ли. Купцы, приезжающие сюда из многих стран, жили в отведенных им кварталах. Ибн Батута называет среди них русских и византийцев, добавляя «там и базары их»¹³ . Были здесь купцы из «обоих Ираков» (Ирака Арабского и Ирака Аджми в Персии), из Египта, Сирии и других мест. Город был тесно застроен, без садов, с рынками, ба­нями, мечетями. Дворец служил зимней резиденцией ха­на. Мухаммед ибн Батута, арабский путешественник и писатель, побывавший здесь на пути из Крыма в Индию, видел Сарай в 1333 г.

Войска Тимура в 1395 г. опустошили город. В XV в. Сарай Берке отчасти восстановил свое торговое значение, и сюда вновь стали приезжать купцы из Руси и Персии, а также различных областей Средней Азии ^и . Однако об­щее ослабление Золотой орды и подрыв торговли Сарая по­будил русских купцов расширять свои торговые операции в сторону Азербайджана и Персии. Русские появляются в Дербенте, Шемахе и крупнейшем центре караванной тор­говли — Тебризе. Ведущая роль посредника в торговле Русского государства с прикаспийскими странами стала переходить к Астрахани — центру нового ханства, в 1459— 1460 гг. отделившегося от Золотой орды.

Крепость старой Астрахани, до взятия ее войсками Ивана IV, находилась на правом берегу Волги. Богатый город, большой татарский рынок — такой предстает Астрахань в начале XVI в., после падения Золотой орды. Такой она была и до нашествия Тимура. Как и Сарай, Астрахань поддерживала связи с Азовом, до которого было семь-восемь дней караванного пути. И ежегодно только из Венеции в Азов посылали шесть-семь больших кораблей, чтобы забрать пряности и шелк, поступавший через Астра­хань ¹⁵ . От Азова корабли шли к Сурожу, 12 дней караван­ного пути отделяли Азов от Шемахи. Так в тугой узел за­вязывались транзитные пути Черного и Каспийского мо­рей. Тимур перерубил этот узел, что привело к падению торговой роли Сарая, Астрахани, Сурожа и Азова. В Се­верном Причерноморье возросло значение Кафы, а Астра­хань стала ориентироваться на торговлю с Русью.

Переход от Астрахани до открытого моря по много­численным протокам устья Волги был во многих местах затруднеп и занимал несколько дней. Федот Котов расска­зывает, что в устье Волги и под Астрахань бусы, как рус­ские люди называли торговые суда, приходившие из Пер­сии, «не ходят, стоят на море, с устья едва видеть. А то­вары возят з бус в Астрахань и из Астрахани сандалы и павоски, и отьтут ходят за море на бусах» ¹⁶ . Сандалы, о которых пишет Котов,— одномачтовые суда, ходившие и вдоль каспийских берегов. Название «павоски» часто встречается в летописях и актах, применительно к речным судам; Котов переносит его на местные лодки.

Под Астраханью караван Хасан-бека и русских купцов подвергся нападению султана Касима, второго по времени правления хана из местной ветви династии Джучидов.

«И въехали есмя в Бузан»,—начинает Афанасий Ни­китин рассказ о бедствиях, обрушившихся на караван пе­ред самым выходом в Каспийское море. Значит, посольст­во, опасаясь враждебных действий, решило обойти Астра­хань по Бузани, в низовьях Волги, у Красного Яра, впа­дающей в Ахтубу. Река служила естественной границей с большой Ногайской ордой. Вероятно, этим обходным пу­тем следовал Василий Папин, которому беспрепятственно удалось выйти в море. Во всяком случае нападающие предусмотрели возможность такого обхода — на Бузани караван Хасан-бека ждали дозорные султана Касима. «И сказали нам лживые вести: Каисым салтан стережет гос­тей в Бузани» (34). В первый момент появление трех всадников показалось счастливым случаем, благодаря ко­торому караван сможет благополучно миновать засаду. Поэтому посол Хасан-бек распорядился выдать вестникам «по однорядке и по полотну». Кафтан-однорядка, пошитый пз европейского сукна, постоянно встречается среди купе­ческих товаров, вывозимых через Русь на Восток; в Крыму однорядку брали и как таможенную пошлину. Вестники взялись провести караван иным путем — мимо Астрахани, т. е. там, где как раз и засели ханские люди. Ложные вести стоили едущим имущества, а иным — свободы и жизни.

Сцена нападения в Троицком списке «Хожения» изло­жена смутно («Азьтархань по месяцу ночи парусом»), зато летописный текст отчетливо рисует драматическую картину ночного боя. Ярко светила луна, ветер был по­путным, и суда споро скользили мимо спящего, как каза­лось, города. Зато стоявшим в засаде корабли были видны, как на ладони. «Поехали есмя мимо Хазтарахан,— пишет Никитин.— А месяц светит, и царь нас видел, и татарове к нам кликали: „качма — не бегайте!" А мы того не слы­хали ничего. А бежали есмя парусом» (34).

Началась погоня. Вероятно, часть преследователей бы­ла на судах, остальные скакали с обеих сторон по берегам, гикая и стреляя из луков. «По нашим грехам,— вздыхает рассказчик,— царь послал за нами всю свою орду. Ини нас постигли на Богуне и учали нас стреляти, у нас застрели­ли человека, а у них дву... застрелили» (34).

Схватка под Астраханью заставляет нас вернуться к вопросу о составе каравана Хасан-бека и русских купцов. Первоначально из записок Никитина мы узнаем лишь то, что Хасан-бек вез 90 кречетов в дар ширваншаху от Ива­на III. О купцах, сопровождавших посла из Москвы, го­ворится позднее; сколько же судов вместе пошло от Ниж­него Новгорода, Никитин не фиксирует.

Дорогие ловчие птицы да купцы с товарами привлекли султана Касима, который в разных местах расставил своих людей для встречи «гостей». Обычно в летнее время астра­ханские ханы откочевывали к берегам Черного моря. Воз­можно, известие о необычном караване, следующем к устью Волги, побудило хана вернуться ранее обычного. Во всяком случае оно опередило караван.

Что касается числа судов, входивших в караван, и их дальнейшей судьбы, то сведения, содержащиеся в запис­ках Никитина, получили различное толкование коммента­торов. Одни исходят из того, что судов было два, одно при­надлежало послу, другое — тверским купцам. Далее мне­ния расходятся: то ли оба судна были разграблены, то ли отобраны, так что потерпевшим пришлось приобрести но­вые суда. Согласно другой версии, тверичи на свои средст­ва снарядили два судна, которые и пострадали под Аст- раханью; корабль же посла благополучно миновал за­саду.

Действительно, фраза «и пошли есмя к Дербенти две-ма суды: в одном судне посол Асамбег да тезики, да руса­ков нас 10 головами; а в другом судне 6 москвич да 6 тверич» (34) как бы говорит, что до Астрахани состав кара­вана был иным. Так ли это?

Сличение обеих редакций записок Никитина показы­вает, что нападение под Астраханью описано в них по-разному. Обе редакции сообщают, что перед тем, как пройти город, Афанасий Никитин перешел на посольский корабль («И яз свое судно покинул да полез есми на судно на послово и с товарищи своими») и что после ограбле­ния кораблей потерпевшим не разрешили вернуться, что­бы они не известили русские власти о случившемся («вверх нас не пропустили вести деля»).

Далее в летописной редакции «Хожения» сказано, что «судно наше стало на езу, и они нас взяли да того часу разграбили, а моя была мелкая рухлядь вся в меншем суд­не» (34). Выходит, корабль посла, на котором находился Никитин, застрял у заграждения для рыбной ловли и был разграблен («нас взяли»), тогда как товары Никитина, находившиеся на другом судне, разграблены не были. По­следующий текст не только не проясняет обстановку, но и еще более затрудняет понимание: «В большом судне есмя дошли до моря, ино стало на усть Волги на мели, а они нас туто взяли, да судно есмя взад велели тянутй вверх по езу» (в Троицком списке точнее — «до езу»). Зна­чит, посольское судно, уже ограбленное, но отпущенное, застряло на одной из мелей в извилистом устье и было за­хвачено вторично? Причем теперь и второе судно также было разграблено: «И тут судно наше меншее пограбили и четыре головы взяли рускые, а нас отпустили голыми головами за море» (34).

Разгадку дает обращение к Троицкому списку «Хоже­ния» Никитина. После сообщения о перестрелке, содержа­щемся и в летописном тексте, читаем: «И судно наше мен­шее стало на езу, и оны его взяли часа того да разграбили, а моя рухлядь вся в меншем судне». Значит, первым по­страдало меньшее, тверское («наше») судно, где находи­лись и товары Никитина; посольский корабль после пере­стрелки пробился. Далее сообщения обеих редакций совпа­дают: посольский корабль сел на мель, и преследователи заставили потерпевших тянуть его вверх по реке до того места, где было задержано первое судно. «И тут судно наше болшее взяли, и 4 головы взяли русскые...». Теперь понятно, какое судно было ограблено на этот раз и с какого корабля взяли пленных. Это было судно посла Хасан-бека. Слово «взяли» говорит об ограблении, а не о том,'что сами суда были отобраны: «...и оны его взяли часа того и розграбили...». Фраза же о том, что в море вышли на двух судах, уточняет, как разместились московские, тверские и прочие купцы, после того как они лишились большей ча­сти своих товаров.

Попытаемся восстановить место нападений под Астра­ханью. «Ез», о котором пишет Никитин, находился, ве­роятно, там, где позднее разместились рыбные тони астра­ханского монастыря. Речные берега тут пологи, по правому берегу протянулись песчаные и бесплодные равнины, на левом — отмели с зарослями камыша. К этому-то рыболов­ному заколу («учуг», как называли его местные жители) потерпевшим пришлось тащить бичевой корабль против весьма быстрого здесь течения. Путешественники не раз отмечали изменение уровня Волги в устье после того, как вода прибывала в июне, наблюдая резкое понижение к кон­цу июля, т. е. в то время, когда там, по-видимому, и нахо­дился Никитин. До выхода в открытое море добирались дня четыре, а при низкой воде и ветре — целую неделю.

Никитин не перечисляет товары, которые везли его спутники, но по упоминанию об однорядке и полотне мы можем догадаться, что состав товаров был типичен для торговли Руси с Востоком. У Никитина была «мелкая рухлядь». Термин этот мы также встречаем в перечнях то­варов, которые русские купцы везли в Крым. «У Михаля у толмача у белочника взяли рухляди: шуб бельих и одно­рядок лунских и новогонских, и горностаев и мелкие рух­ляди...» ".

Вместе с тем летописный текст записок Никитина со­хранил деталь, опущенную в Троицком списке: на меньшем судне, где разместились 12 купцов, находились и запасы продовольствия: «да коровы, да корм наш»., По рассказу Олеария, посольство, которое он сопровождал в Персию в 1636 г., перед выходом в море взяло 20 быков, несколько бочек соленой рыбы и 200 судаков «толщиною в локоть». Что не все было отобрано при нападении па караван Ха-сан-бека, говорит и ходатайство Никитина о возвращении товаров, выброшенных на берег при крушении тверского судна под Тарками.

Первое плавание Афанасия Никитина по Каспийскому морю совершалось от Астрахани до Дербента. Судя по тому, что Василий Папин ожидал караван в Дербенте, встреча была назначена заранее. Тем же путем, вероятно, купцы собирались вернуться обратно. Однако нападение под Астраханью и дальнейшие события перевернули все планы, а для Никитина послужили толчком ко второму плаванию через Каспийское море — от Баку до Мазендерана.

По выходе судов из устья Волги их ожидала другая беда — разбушевалась морская стихия. «А въстала фуртовина на море,— пишет Никитин, употребляя словечко, во­шедшее в морской жаргон со времен крестовых походов,— да судно меншое разбило о берег» (34).

Никитин называет Каспийское море привычным, хоро­шо известным по летописям именем — Хвалынское, а также одним из местных названий — Дербентским. Однако наря­ду с этим в ходу были и другие наименования, образован­ные от мест, лежащих на побережье: Гилянское, Хорасан-ское и др. В Европе оно было известно как Бакинское (зна­чение Баку как морского порта росло). Персидские море-» ходы называли море Кульзумским. На ошибочность этого названия обращал в XIV в. внимание персидский ученый Хамдаллах Казвини. Географы, писал он, называют этим именем Красное море. Но местные мореходы не читали Хамдаллаха Казвини.

Из-за бурь на Каспии корабли теряли курс или разби­вались о скалы. Дженкинсон, вышедший из Астрахани 15 июля, был встречен у берегов Ширвана бурей, которая! продолжалась семь дней. «И носило бусу на море 8, а в 9 день, июня в 26 день, опять погодьем принесло... на бусово пристанище»,— говорится в русском статейном спис­ке XVI в. «И пошли с волского устья на море августа в 4 день,— читаем в другом статейном списке того же вре­мени,— и носило бусу морем меж Бакы и Дербени и туркменсково пристанища и Асторохани и гилянские земли семь недель и к Баке и к Дербени приносило блиско» ¹⁸ .

Тверское судно разбилось под Тарками, почти у самых владений ширваншаха Фаррух Ясара, и потерпевшие ко­раблекрушение попали, что называется, из огня да в полы­мя. «Ход в малых судех нужен [опасен] там,—писал еще столетие спустя Федот Котов,— где погодою прибьет к бе­регу струг, ино емлют с них, с торговых людей, в Дербени и в Тарках великие пошлины, а к пустому месту прибьет, ино усминского князя да каидатьского (люди) торговых людей побивают и животы емлют...» ^1Э Тарки стояли у под­ножия гор, от моря с версту.

«А тут есть городок Тархи,— читаем в записках Ники­тина,— а люди вышли на берег, и пришли кайтаки да лю-, дей поймали всех» (34). Люди кайтакского уцмия (у Ни­китина — князя) действовали по древнему береговому пра­ву, когда вынесенное бурей на берег считалось собствен­ностью владетеля побережья. Никитин встретился с потер­певшими спустя некоторое время и мог услышать их рас­сказ, но возможно, он и сам видел, как все произошло, с посольского судна, которое не смогло подойти к берегу. «И пришли есмя в Дербенть»,— пишет Никитин. Чтобы проделать путь от Дербента до Астрахани, Контарини, так­же попавшему в бурю, понадобилось 24 дня.

Дербент, прозванный «Железные ворота» (Темир-ка-пы), так как прикрывал проход между морем и Кавказски­ми горами, в XV в. находился в упадке. По образному опи­санию Котова, город «стоит одним концом на горы, а дру­гим концом в море. А длиною в горы болпш трех верст, а поперег города сажен с триста, и поперег города перего­рожен каменными стенами в дву местах, ино станет три городы» ²⁰ . Город, писал Контарини, был окружен крепки­ми стенами, но в нем так немного людей, что едва ли ше­стая часть всего пространства, находящегося . под горою по направлению к цитадели, заселена; со стороны же моря все здания почти разрушены²¹ . Таким был Дербент, когда туда пристал Никитин. Местные владетели оказались не в состоянии поддерживать укрепления города и порта_ч и купеческие корабли стали предпочитать более удобную естественную гавань Баку. Положение не изменилось и к началу XVII в. «А Дербень,—передает свое общее впе­чатление Федот Котов,— город каменной, белой, бывал крепок, токо нелюден» ²² .

В Дербенте, входившем во владения Фаррух Ясара (1462—1500 гг.), произошла наконец встреча с московским посольством. Выяснилось, что Василий Папин благополуч­но прошел Волгой и Каспием. Здесь, в Дербенте, он ожидал Хасан-бека, чтобы вместе с ним следовать ко двору шир­ваншаха.

«И ту Василей поздорову пришел, а мы пограблены»,— записал Никитин. Поэтому он тут же обратился к обовйи послам, что «есмя с ними пришли, чтобы ся печаловал о людях, что их поймали по Тархи кайтаки» (34). Против берегового права Никитин использовал посольское право: раз московские и тверские купцы следовали в караванЬ посла, значит, можно требовать освобождения обращенных в рабство пленников и возвращения товаров, Надо сказать, что русское право уже в X—XIII вв. предусматривало по договорам помощь иностранным купцам во время несчаст­ных случаев на море и наказание за преступления, совер­шенные по отношению к потерпевшим кораблекрушение. Ширванский посол нанес визит правителю Дербента. «И Асанбег печаловался,— пишет Никитин,— и ездил на гору к Булат бегу», т. е. в ту самую цитадель, о которой упоминает Контарини («замком на горе» называет его Барбаро). Правитель города Булат-бек не мог сам обратиться к главе соседнего владения и потому отправил скорохода к Фаррух Ясару с известием, что «судно русское розбило под Тархи, и кайтаки, пришед, людей поймали, а товар их розграбили». Фаррух Ясар, инициатор посольства в Моск­ву, внял ходатайству и немедля обратился к кайтакскому уцмию, своему родственнику, с просьбой освободить плен­ных, вернуть товары и пропустить их в Ширван, так как следовали они к нему, ширваншаху. При этом Фаррух Ясар обещал оказать любую дружескую услугу своему соседу.

«Того же часа,— пишет Никитин о шнрваншахе,— по­слал посла к шурину своему Алильбегу, кайтачевскому князю...» Далее путешественник передает содержание по­слания Фаррух Ясара уцмию Халил-беку, проявляя хоро­шее знание русских дипломатических грамот, в стиле которых и дает свой перевод: «...Судно ся розбило под Тар­хи, и твои люди, прижгед, лтодей поймали, а товар их погра­били; и ты, чтобы меня деля люди ко мне прислал и товар их собрал, занже те люди посланы на мое имя; а что будет тебе надобе у меня, и ты ко мне пришли, и яз тебе, своему брату, не бороню, а те люди пошли на мое имя, и ты бы их отпустил ко мне до!роволно меня деля» (35). В Троицком списке «Хожения» вслед за словами «своему брату» сле­дует «за то не стою», т. е. ни перед чем не постою. Кроме того, здесь сказано: «судно ся мое». Даже если это добав­ление редактора списка, из контекста видно, что ширваншах рассматривал судьбу всего каравана как затрагиваю­щую его суверенитет.

Получив послание Фаррух Ясара о русском корабле, уцмий распорядился отпустить пленных из Тарков, но то­вары не вернул. «И Алильбег того часа отослал людей всех в Дербент доброволно,— пишет Никитин,— а из Дербенту послали их к ширванши в орду его, коитул» (12). Тюркское «койтул»— то же, что «орду», т. е. ставка правителя. Пу­тешественник наряду с известным читателю передает и местный термин. Все это время Никитин ждал потерпев­ших кораблекрушение; и только когда выяснилось, что правитель города ничем больше им помочь не может, от­правился вместе с московскими и тверскими купцами в ставку Фаррух Ясара.

Дважды ограбленные, потерявшие корабль, купцы на­деялись на поддержку ширваншаха. Окрыленный первой победой — возвращением своих товарищей из рабства, Ни­китин вновь выступает ходатаем перед местной властью, но терпит неудачу.

Описание поездки к Фаррух Ясару, как и всего пребы­вания в Персии, вплоть до приезда Никитина в Ормуз, сохранилось только в Троицком списке «Хожения». «А мы поехали к ширъванше во и коитул и били есмя ему челом, чтобы нас пожаловал, чем дойти до Руси. И он нам не дал ничего, ано нас много» (12). Высказывалось предположе­ние, что богатые дары Ивана III пропали под Астраханью, и в виду этого посольство Папина успеха не имело. Потеря кречетов, которых вез Хасан-бек, конечно, могла быть чув­ствительна для Фаррух Ясара, однако, надо полагать, Васи­лий Папин тоже приехал не без дипломатических подно­шений. Во всяком случае мы вскоре видим в Ширване нового посла Ивана III Марко Россо. Широкий круг его знакомых в Шемахе и хороший прием отмечен Контарини, ехавшим с этим посольством в Москву. Но была и другая причина для отказа в предоставлении средств Никитину и его спутникам. Купеческий караван, прибывший из Руси в 1468 г., попал в самый разгар крупных политических событий в Закавказье, в перерыв между двумя войнами, которые вел Узун Хасан Ак-Коюнлу.

Первая из них завершилась полной победой главы «бе-лобаранных» туркмен Хасан-бека, по прозвищу Узун Ха­сан (Длинный Хасан), овладевшего территорией Персии и частью Малой Азии. В ноябре 1467 г. произошло рёшаю- щее сражение, в котором на Мушской равнине, в Армении, был убит Джеханшах Кара-Коюнлу, глава «чернобаран-ных» туркмен.

Вторая война связана с вторжением в Азербайджан союзника побежденного шаха, тимуридского султана Абу-Саида, которому в свое время Джеханшах вынужден был уступить Хорасан. Абу-Саид выступил под предлогом по­мощи сыновьям погибшего Джеханшаха. Однако войско Абу-Саида было окружено в Муганской степи армиями Узуна Хасана и его союзника Фаррух Ясара. Плененный Абу-Саид был обезглавлен в феврале 1469 г. по приказу своего соперника Мухаммед Ядигара, которому он был вы­дан победителями..

«Везде булгак встал,— гласит летописный текст расска­за Никитина,— князей везде выбил. Яншу мырзу [Джахан-шах, в просторечии — Янша] убил Узосан бег [Узун Хасан-бек], а Султамусяитя [султан Абу-Саид] окормыли, а Узу-осан бек на Ширазе сел и земля не скрепила, а Едигерь Махмет [Мухаммед Ядигар], а тот к нему не едет, блю­дется...» (46).

Как видим, Афанасий Никитин рассказывает об обеих войнах, а также о трудностях, с которыми столкнулся Узун Хасан после победы над Джеханшахом и Абу-Саидом. Но так как считалось, что путешественник появился в При-» каспии в 1466 г., то выходило, что он узнал о них, уже находясь в Индии. В действительности, в 1468 г. он нахо­дился в Азербайджане, а в 1469 г.— в Мазендеране, на южном берегу Каспийского моря, к востоку от Гиляна. Здесь он и услышал версию о том, что Абу-Саид был «окормлен», т. е. отравлен. Значит, когда Василий Папин и Хасан-бек прибыли в Шемаху, ширваншах выступил в поход против вторгнувшегося Абу-Саида. Вот почему Фаррух Ясар находился в военном лагере (койтул), куда и вызваны были русские купцы.

Потерпевшие «розошлися, по словам Никитина, кои куды: у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли, а иные осталися в Шамахее, а иные пошли роботать к Баке» (12—13). Никитин вернулся, было, в Дербент, но затем пошел в Баку и оттуда морем отплыл в Мазендеран.

Какова же была цель путешествия Афанасия Никити­на, когда он покидал Тверь? Собирался он толька в Азер­байджан или это было началом путешествия в Индию? Первоначальной целью торговой поездки Афанасия Никитина было, по-видимому, Закавказье. Сюда направляются р§а — московское и ширванское — посольства, к которым присоединились тверские купцы во главе с Никитиным. И именно здесь, после двух катастроф, когда Никитин потерял все свое имущество, он принял решение ехать в далекую Индию.

«Аз же от многыя беды поидох до Индеи,— записал Никитин,— занже ми на Русь пойти не с чем, не осталося то­вару ничево» (23). Признание это содержится в тексте при описании пребывания путешественника в Индии. Оно важ­но и в другом отношении. Исследователи были твердо убеждены, что Никитин вез товары, взятые в долг. Они исходили из того места записок, где путешественник говорит о пребывании в Закавказье: «у кого что есть на Руси, и тот пошел на Русь; а кой должен, а тот пошел куды его очи понесли... А яз пошел к Дербента...». Так Никитин попал в категорию разоренного должника, над которым нависла угроза закабаления, если бы он не смог по возвра­щении оплатить стоимость взятых в долг товаров.

Законодательство той эпохи свидетельствует о широком распространении кредита как в денежной, так и в товар­ной форме. Судебник 1497 г. в статье «О займех», восходя­щей к нормам Русской Правды, предусматривает случай, когда купец берет чужой товар или деньги, отправляясь в торговое путешествие. Согласно Русской Правде (статья: «Аще который купец истопиться»), решение, как посту­пить с купцом, по вине которого пропали деньги или товар, зависело от кредитора: «...како любо тем, чии то товар, ждут ли ему, а своя им воля (т. е. дадут ли возможность выплачивать долг постепенно.— Л. С.) продадять ли, а своп Им воля» ²³ . Если же товар погиб в результате кораблекру­шения («истопится»), военных действий или пожара («любо рать возметь, ли огнь»), должник уплачивал кре­дитору стоимость товара или возвращал без процента взя­тые деньги. Год работы в пользу кредитора засчитывался за полгривны.

Судебник 1497 г. отменял решение вопроса о виновно­сти купца кредиторами, требуя боярского расследования. В положительном случае дьяк великого князя выдавал полетную грамоту, дающую право платить «от лета», т. е. погодно, в рассрочку; купец, признанный виноватым, под­лежал продаже «головою»²⁴ . Были ли оба изменения новой нормой или закрепляли уже сложившуюся практику, одно оставалось неизменным — долг должен был быть возмещен. Никитин сообщает, что среди его спутников были и та­кие, кто подпадал под последнюю категорию («кой дол­жен»), но сам он к ним отнесен быть не может. «Занже ми на Русь пойти не с чем, не осталось товару ничего»,—пи­шет Никитин. Ему «не с чем» возвращаться сразу на Русь, это верно, однако не потому, что он взял товар в долг, а по­тому что вложил в это торговое предприятие и потерял все свое имущество.

Если исключить верхушку купечества — гостей (неко­торые из них имели земельные владения, что сближало их с феодальной знатью), то нам известны такие категории, как купец и торговые люди. Гости, крупные купцы высту­пали кредиторами князей, давали товары в долг другим купцам; из них выходили дьяки. Афанасий Никитин не пишется с «вичем», хотя и добавляет имя отца, но он и не употребляет уменьшительной формы своего имени, обычной для мелкого купечества. Летописец, проводивший расспросы, называет Никитина именно «купцом» в отли­чие от «гостей», которые привезли записки путешествен­ника.

Мы знаем, что Никитин мог позволить себе приобрести книги, а они стоили немалые деньги; возможно, он еще и совладелец приобретенного в Твери судна. Так что путе­шественник был не лицом, взявшим товар в долг, а из куп­цов средней руки. В Персии он приобретает коня, который с перевозом и содержанием в течение года обошелся ему в 100 руб.

Его материальное положение, а также знание восточ­ных языков объясняют, почему он оказался старшим среди тверских купцов («яз с товарищи»). Об этом свидетельст­вует и вся его деятельность на территории Русского госу­дарства и во владениях ширваншаха. Именно он является к наместникам в Костроме и в Нижнем Новгороде; он хо­датайствует за попавших в плен перед послами в Дербенте и перед ширваншахом по прибытии в его ставку. Все это говорит об обоснованности предположения, что Афанасий Никитин действовал в качестве «головы» купеческого ка­равана, обязанного представительствовать перед местными властями.

Фигура «головы» купеческого каравана хорошо известна по русской дипломатической переписке. Во главе торговых караванов, направлявшихся в Крым из Москвы, мы видим крупных купцов, «гостей великого князя». Но и караваны вти, присоединявшиеся к очередному посольству, были значительными по своей численности: в них входили десятки, а иногда и более 100 купцов. Общая стоимость товаров со­ставляла не менее 1,5—3 тыс. руб. В караване, следовав­шем в Шемаху, насчитывалось не более двух десятков русских купцов, поэтому не удивительно, что возглавляет его «купец», а не «гость».

Посольские дела открывают нам структуру купеческого каравана, а это позволяет найти объяснение одной любонытной загадке. Исследователи не раз обращали внимание на никитинское выражение о купцах, находившихся на меньшем судне после выхода в Каспийское море: «6 моск-: вичь да 6 тверичь». Пытались рассматривать эту формулу и с политической и с литературной точек зрения: то ли Никитин указал на паритетный характер представитель­ства купцов, то ли дал символический образ совместного предприятия.

Можно было бы предположить, что речь идет о торго­вых товариществах, в которых участвовали как родствен­ники, так и чужие друг другу люди. «Складничество», хорошо известное в торговле Руси с Крымом, проходя че­рез века, находит отражение в Уложении 1649 г. Но това­рищества эти были невелики; как видно из нормативных актов и дипломатической переписки — два — четыре чело­века. Между тем из переписки мы узнаем и об обычной организационной единице, составлявшей купеческий кара-Ван. Эта более мелкая единица, получившая название «ко­тел», сохранялась и по приезде купцов на место, когда са­мый караван уже распадался: «...а как в Кафу придут, бу­дет русаков 5—6 в одном котле» ²⁵ . Это число фигурирует в посольских делах постоянно.

Итак, часть купцов, «у кого что есть на Руси», отпра­вились в обратный путь, вероятно, с Василием Папиным. Никитин не говорит о времени и способе их отправки, но долго в Ширване они задержаться не могли, так как до конца того же года Папин уже вернулся в Москву.

Последним городом Азербайджана, который посетил Афанасий Никитин перед поездкой в Персию, был Баку. В связи с развитием Волжско-Каспийского пути значение Баку сильно возросло, город стал главным портом Каспий­ского моря. Подробное описание крепости и города времен Афанасия Никитина находим у географа Абдаррашид ал-Бакуви, писавшего на арабском языке и жившего в Ба­ку, о чем говорит заключительная часть его имени. Море доходило до стен и башен крепости, невдалеке находилась соборная мечеть. Вокруг города лежала бесплодная земля; фруктовые сады располагались на северном берегу Апшеронского полуострова. До 200 харваров нефти — для осве­щения и военных целей — вывозилось из Баку морем. Вы­возили соль, добываемую из озер Апшерона. Торговал город и привозными товарами, преимущественно шелком. Непо­далеку от города, в армянском селении было налажено про­изводство извести. От времени Халил-Улле I, предшествен­ника Фаррух Ясара, сохранились до наших дней дворец, диван-ханэ — судилище, окруженный террасой двор ниже уровня земли, где производились казни, мечеть и мавзо­лей ширваншахов.

Никитин пишет о наиболее поразившем его явлении — горящих над землей нефтяных факелах: «огнь горить не-угосимы» (13). Пламя выходящего из недр природного газа было, говорят, видно далеко до подхода к городу. Но это не единственное, как полагают, что записал Никитин о Баку. «Сильно вар... в Баке»,—замечает Никитин, срав­нивая позднее жару этих мест со зноем в Ормузе; «да в Шамахее пар лих» (24). Испытать на себе эти особен­ности здешнего климата Никитин мог в августе — сентябре, что соответствует примерному определению времени его путешествия по Волге. На переписку властей и возвраще­ние пленных ушел приблизительно месяц, так что в октяб­ре Никитин мог быть уже в Мазендеране.

Во времена Никитина Баку был одной из резиденций ширваншахов, столицей Ширванской земли была Шемаха. «Кругом города ров и ворота железом обиты, а посад и ряды, и карамсараи [караван-сараи] стоят за городом»,— писал Федот Котов ²⁶ .

Согласно венецианцу Иосафату Барбаро, современнику Никитина, в городе было от 4 до 5 тыс. домов, т. е. около 20 тыс. жителей. «А товары,— писал Котов,— в Шемахе всякие, и шолков много крашеного и сырцу, а шолк в Шамахе красят, а сырой шолк родитца около Шамахи по де­ревням» ²⁷ . Вывоз шелка в Европу, о чем пишет Контарини, известен был уже за два столетия до того.

Исследователи расходятся во мнениях, побывал ли Ни­китин в Шемахе или только в ставке Фаррух Ясара. Судя по фразе «осталися в Шамахее», часть купцов, включая Никитина, в Шемахе побывала. Последующая фраза «а яз пошел к Дербенти, а из Дербенти к Баке...» говорит лишь о том, что Никитин в отличие от своих спутников не остал­ся в Шемахе, но и не сразу направился в Баку, как те, которые туда «пошли роботать». Он вернулся в Дербент. Путь от Дербента до Шемахи обычно занимал шесть дней езды на верблюдах или лошадях. Дорога шла между горами и берегом моря: три дня до Шабрана степью и три дня —высоко в горах. Вторичное посещение Дербента не отмечено на картах путешествия Никитина, между тем оно свидетельствует о какой-то цели, прямо им не названной. Мы знаем, что из Азербайджана Никитин отправился в Персию морем. Может быть, для того чтобы пересечь Каспий, Никитин и решил вернуться в Дербент? Город был ему уже несколько знаком, да и о русских купцах, принятых под защиту ширваншаха, знал правитель Булат-бек. Однако близились сроки окончания навигации, прежде всего в северной части Каспия. Поэтому не удивительно, что попытка оказалась неудачной и путешественник це­ребрален в более южный и более крупный порт, где воз­можность отплытия в сторону Мазендерана была большей. Контарини, очутившись в Дербенте в ноябре, вынужден был остаться зимовать и смог выйти в море только в апре­ле. Как ни краток Никитин в этой части своих записок, останься он в Ширване до весны, он отметил бы столь дол­гую остановку, как сделал это при описании своего пути до Персии.

Перед Никитиным была возможность идти проторен­ными путями, но он отверг эту возможность. Он мог остать­ся вести торговые дела в более знакомых областях Персии или Турции, а он отправляется через Индийский океан. Чем дальше в глубь средневекового Востока, тем вышо была прибыль купца, но тем выше был и риск. Что же толкнуло Никитина в неизвестные дальние страны — жаж­да прибыли или любознательность? Да и возможно ли заглянуть в душу человека, жившего цять столетий назад? Сам факт появления его записок и их содержание подска­зывают нам, что не одно только желание приобрести доро­гой товар руководило Никитиным.

Караванные пути от Шемахи вели на юг, в глубь Пер­сии, на Исфахан, а через Ардебиль и Тебриз — в Турцию на Константинополь. Придя в Ардебиль, Афанасий Ники- тин мог продолжить путешествие вплоть до Персидского залива, а мог повернуть в сторону Черного моря. Никитин выбрал Персию, потому что решил идти в Индию. Не удоб­нее ли было ехать дальше сухим путем, чем морем? Но путь из Шемахи в Ардебиль лежал через Муганскую степь, куда, как мы уже знаем, направлялись три армии — Абу-Саида, Узуна Хасана и Фаррух Ясара. Теперь понят­но, почему Никитин, направляясь в Персию, предпочел морской путь сухопутному.

Кончилось путешествие в Закавказье. Начался персид­ский этап путешествия, который привел Афанасия Ники­тина к Индийскому океану.

ВТОРОЕ МОРЕ - ИНДИЙСКОЕ

Путешествию по Персии в записках Афанасия Никитина отведено 12 строк, но несмотря па это, а вернее, именно поэтому они вызывают так много вопросоде. В каких горо­дах побывал путешественник и в какой последователъности, сколько времени провел в стране? Ответы на эти во­просы могли бы прояснить замыслы Никитина, причины, по которым он избрал тот или иной маршрут, лучше пред­ставить условия путешествия и связь с политическими со­бытиями, происходившими в стране.

На первый взгляд, ответы никаких затруднений не пред­ставляют. Как будто автор все сказал сам: «Из Баки пошел есми за море к Чебокару, да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць, да и в Саре жил дсесяць в Маздраньской земли. А оттуды ко Амили, и тут жил есми месяць. А оттуды к Ди-мованту, а из Димованту ко Рею... А из Дрея к Кашени, и тут есми был месяць. А из Кашени к Наину, а из Наина ко Ездеи и тут жил есми месяц. А из Диес к Сырчану, а из Сырчана к Тарому... А из Торома в Лару, а из Лара к Бендерю. И тут есть пристанище Гурмызьское, и тут есть море Индейское» (13).

Разночтения в названиях пройденных городов, таких, как Рей, Йезд, Тарой, объясняются перепиской рукописей в XV—XVII вв. Однако что за город, в который Афанасий Никитин прййлыл из Баку?

Если Чапакур в Мазендеране, то в этой прикаспийской области, лежащей к востоку от Гиляна, русский путешест­венник провел восемь месяцев: полгода жил в Чапакуре и по месяцу в Сари и в Амоли. А если слова «в Маздрань­ской земли» относятся только к Сари и «за море в Чебо­кару да тут есми жил в Чебокаре 6 месяць» означает по­ездку в Среднюю Азию? Один из первых комментаторов «Хожения» не сомневался, что Никитин побывал в Буха­ре, после чего приехал на юг Каспийского моря. Однако такое предположение отпадает при более внимательном прочтении записок. В другом месте Никитин прямо ука­зывает: «в Чебокару в Маздраньской земле» (44). Более восьми месяцев путешественник проводит в Мазендеране, отделенном от Внутренней Персии горным хребтом Эль­бурс. Климат тут влажный, с обильными осадками, склоны гор покрыты лесными чащами. Жители разводили шелк, возделывали хлопок и пшеницу. Область была раздроблена на ряд феодальных владений, плативших дань Узуну Ха-сану. В Амоли и Сари производили шелковые ткани и ков­ры, а о садах Амоля ходили легенды. Если бы город был осажден, поясняет Хамдаллах Казвини, он мог бы обой­тись без подвоза продовольствия. Персидский географ писал эти строки в 1340 г. Если бы он застал нашествие Тимура, он увидел бы, что сады не спасли Амоль. В 1392 г. войска Тимура беспощадно расправились с населением Ма-зендерана, поднявшим восстание как против завоевателей, так и против местных феодалов.

Основной причиной продолжительного пребывания Ни­китина в Мазендеране, вероятно, была необходимость за­няться торговыми делами, чтобы вернуть потерянное. Но с какой целью: чтобы сразу вернуться на Русь или продол­жать путешествие? После длительного пребывания в При-каспии Афанасий Никитин направляется в Кашан. На сво­ем пути он называет Демавенд и Рей. На склонах снежного Демавенда добывалась лучшая в стране сера. У подножия горы находилось одноименное селение и свинцовый рудник. Миновав Демавенд, Никитин попал в Рей. Расположен­ный в окрестностях современного Тегерана, город был зна­менит под именем Раги в Древней Мидии, а позднее как один из крупнейших центров Передней Азжи по производ­ству шелковых тканей и «рейской» керамики, известной и на Руси. Подвергнутый страшному разрушению в начало XIII в., Рей так и остался в развалинах, символизируя судьбу города, уничтоженного жестоким завоевателем. Кла-вихо, кастильский посланник ко двору Тимура, проезжал здесь в 1404 г. Город был разрушен и необитаем; центром округа стал Верамин. Мертвый город поразил Никитина. По преданию, распространенному среди мусульман-шии­тов, с которыми общался путешественник, богатый Рей с зависимыми городами и областью был обещан полководцу Омару за выступление против имама Хусейна. В резуль­тате сын халифа Али и внук Мухаммеда Хусейн был умерщвлен с семьей в 680 г. в г. Кербела в Ираке. Но во времена Никитина шииты, почитавшие Хусейна, видели в разрушении Рея и соседних городов кару за гибель има­ма. Отражение этой легенды мы находим в записках Ни­китина. «А ту убили Шаусеня Алеевых детей и внучат Махметевых, и он их проклял, ино 70 городов ся розвали-ло»,— замечает путешественник, побывав в Рее и невольно связывая его с местом гибели Хусейна (13).

Катан был первым большим городом Персии, который посетил Никитин. Лежавший на перекрестке торговых пу­тей, город славился трудом умелых мастеров-ремесленни­ков. По словам Иосафата Барбаро, приехавшего в Кашан вскоре после русского путешественника, шелковые ткани и бумазею здесь изготовляли в таком количестве, что по­желавший купить тканей на 10 тыс. дукатов мог бы совер­шить эту покупку в один день. Большим спросом пользо­вались кашанские полосатые и клетчатые ткани, делали здесь также бархат и парчу — камку, как называли ее на Руси. По всей Персии расходилась фаянсовая посуда, по­крытая глазурью, глазурованные плитки для облицовки зданий («каши»), изделия из прозрачной бирюзовой гла­зури, фаянсы с росписью эмалью. Благодаря залежам као­лина, расположенным неподалеку от Кашана, город превра­тился в центр по изготовлению художественной керамики. Особенно популярной была роспись люстром различных оттенков с золотистым отблеском. Рецепт его изготовления донесла до нас «Книга о камнях и благовониях» Абдул-Касима Абдаллаха Кашани, жителя города. Кашан имел около 4 миль в окружности и был густо населен. Здесь Ни­китин, ведя торговые дела, провел месяц.

Из Кашана купеческие караваны обычно шли запад­ным путем к Исфахану, до которого было несколько дней, и далее — на Йезд. Никитин двигался к Йезду другим, во­сточным путем. В г. Наин, не доходя до Йезда, Афанасий Никитин отметил вторую годовщину своего путешествия. Описывая пребывание в Индии, путешественник вспо­минает о том, где встречал праздник пасхи в первые четыре года по отъезде из Твери: «Первый же велик день взял есми в Каине, а другой велик день в Чебокару в Маздраньской земле, третей велик день в Гурмызе, четвертый велик день взял есми в Ындее з бесермены в Бедере» (44).

В маршруте Никитина такого пункта, как Каин, нет вообще. Если это Наин, названный им на пути из Кашана, то первый праздник Никитин встретить там никак не мог, так как побывал здесь после Чапакура. А что если Каин в списках «Хожения» — персидский город Кайен? Последний лежит далеко от известного нам маршрута Никитина, в сторону Средней Азии. Тогда выходит, что путешествен­ник, переплыв Каспийское море, пошел через Кайен в Бухару, возможно, пытался сухим путем, через горы, до­стигнуть Индии. Дошел до Кайена (кстати, Марко Поло шел в Среднюю Азию через Кайен), отметил здесь пер­вый год путешествия, добрался до Бухары, провел здесь шесть месяцев и отметил второй праздник пасхи. И только после этого пришел в Сари. Однако мы уже выяснили, что Чебокара в списках «Хожения» — это Чапакур в Мазенде-ране, и все восемь месяцев после отплытия из Баку Ники­тин провел в этой прикаспийской провинции. Значит, Кайену места на карте путешествия Никитина нет. На юг Каспия, а не в Чагатайскую землю, которая не раз упомя­нута в записках Никитина, отправился он после Кавказа, и не было попытки проникнуть в Индию через горные перевалы.

Теперь мы можем с уверенностью сказать: первый «велик день» Афанасий Никитин встречал в Мазендеране. Следовательно, ошибка относительно Чапакура — ошибка памяти. И так как второй раз путешественник отметил праздник в Наине, а третий в Ормузе, то в общей слож­ности он провел в Персии не год с небольшим, а более двух лет.

Йезд, расположенный в оазисе посреди пустыни, пора­жал своими урожаями шелка-сырца, которые были здесь в несколько раз выше, нежели в других местностях Пер­сии. Да и большая часть жителей города состояла из тка­чей. По сведениям Барбаро, мастера Йззда поставляли ежедневно до 20 тыс. вьюков шелковых тканей. Город снабжал тканями весь Ближний Восток. Они встречаются среди товаров русских купцов и имущества русских кня­зей и бояр. Дома в Йезде, как и почти во всей безлесной Восточной Персии, были глинобитные, без деревянных пе­рекрытий. Город окружал вал около 5 миль в окружности. Никитин провел здесь, как и в Кашане, около месяца.

Две караванные магистрали сходились в Йезде; одна вела из северо-западной части страны в область Керман, к порту Ормуз, другая связывала Хорасан с областью Фарс, главным городом которой являлся Шираз. Из Шираза через Лар также можно было попасть к Ормузу, но Ники­тин отклоняется к зостоку и приходит в Лар из области Керман со стороны Тарома. Почему Никитин избрал имен­но этот из возможных караванных путей? Возможно, при­чиной явилось неспокойное положение в Ширазе: Узун Хасан, писал Никитин, «на Ширязе сел и земля не окрепила» (46). Но была и другая причина — Никитину нужен был отменный конь, и это привело его на юго-восток Персии.

Никитин искал новый путь торговли для Руси. О том, что в Индии есть «товар на Русь», он был наслышан от купцов-мусульман. Но, прежде чем познакомиться с условиями рынка и приобрести товар из первых рук, нужны были средства. И Никитин, торгуя, надолго задерживается в Персии. У него нет состояния, которое позволило бы отправиться в отдаленную страну в качестве путешествен­ника. Он едет как купец. Самым выгодным товаром, кото­рый в Индии ценился много дороже, чем в Персии или Ара­вии, были кони. И Никитин приобретает персидского же­ребца. О том, что он привез в Индию через океан дорогого коня, говорит сумма, в которую обошлась вся эта торговая операция: «И яз грешный привезл жеребца в Ындейскую землю, и дошел есми до Чюнеря бог дал по-здорову, а стал ми во сто рублев» (14). О стране, где был куплен конь, пу­тешественник прямо не говорит, но, определив по запискам Никитина, когда это происходило, мы можем установить и место купли.

Полагали, что Афанасий Никитин приобрел коня в Ор-музе. Но путешественник рассказывает, как бродил по кон­ским ярмаркам в Индии и как продал наконец коня «о ро­жестве», т. е. в декабре первого года пребывания в Индии. «А кормил есми его год» (17),—добавляет Никитин. За год до этого Никитина в Ормузе еще не было. Значит, он приобрел коня южнее Наина, где был весной, скорее всего в Тароме или около этих мест. Именно здесь Никитин об­ращает внимание на стоимость фиников, входивших в ра­цион коня: «а фуники кормять животину, батман [мера веса] по 4 алтына» (13).

Из Йезда Никитин направился в Сирджан. Бывшая сто­лица Кермана была расположена в оазисе, где собирали большие урожаи пшеницы, хлопка и фиников, но войска Тимура превратили город в груду развалин. От Сирджана Никитин двинулся к Тарому, где дешевы финики, и к Лару, главному городу области Ларистан. Во времена Никитина в Ларе насчитывалось около 2 тыс. домов (до 9 тыс. жи­телей). Преимущественно он был городом купцов, связан­ных с морской торговлей. Из Лара Никитин пришел нако­нец к Старому Ормузу. «И тут есть пристанище Гурмызь-ское, и тут есть море Индейское, а парьсейскым языком Гондустаньскаа дория, и оттуды ити морем до Гурмыза 4 мили» (13).

Неподалеку от побережья Персидского залива, у вхо­да в Индийский океан, лежит скалистый остров. Сюда в конце XIV в., за 100 лет до описываемых событий, был перенесен город Ормуз (у арабов Хормуз). Остров Дже-раун, где поднялся новый Ормуз, распвложен был на пересечении важных торговых путей. Здесь сходились караванные пути из Персии и Багдада и морские из Ин­дии. Другой путь, связывающий Ближний Восток и За­падную Европу с Индией, проходил через Красное море и Египет. Власть ормузского мелика распространялась на Маскат в Аравии и на Бахрейнские острова, знаменитые добычей жемчуга. «Гурмызскими зернами» называли на Руси в отличие от своего речного жемчуга драгоценно­сти, привозимые из Ормуза. На доходы от торговли я ловли жемчуга мелик содержал наемное войско и воен­ную флотилию. Они-то и принесли Ормузу эпитет «Дар-аль-аман» — обитель безопасности. Посол Шахруха, пра­вившего в Герате, нашел здесь в 1442 г. купцов из Ирана и Аравии, Египта и Сирии, Ма!ой Азии, Ирака Арабско­го, Золотой орды, Средней Азии, Китая и различных областей Индии: Малабара, Виджаянагара, Бенгалии ¹ .

В 1471 г. на острове Джераун появился русский купец Афанасий Никитин. «А Гурмыз есть на остро­ве»,— пишет Никитин, называя новый город Гурмызград, а старый, на берегу, Бендерь — пристанище Гурмызское (бендер по-персидски «пристань»),Средневековый Ормуз как центр посреднической торговли сравнивали с Вене­цией. На этом сходство и заканчивалось.

Палящий жар стоял над городом. «Силно вар в Гур-мызе,— пишет Никитин,— да в Катобаграиме, где ся жемчюг родить... да в Жидде, да в Баке» (24). На Бах­рейнских островах (Катобаграим) и в Джидде Никитин не был, но жар Ормуза, как и Баку, он испытывал на себе. «А в Гурмызе,— замечает он, проведя здесь более месяца,—есть варное солнце, человека съжжеть» (13). Как видно из пометок на рукописи «Хожения», слова эти в XVIII в. вызвали у одного из читателей записок Никитина недоверие (185—186). Если бы этот скептик раскрыл «Книгу» Марко Поло, дважды побывавшего в тех местах, он прочел бы: «Живут тут сарацины, Мухам­меду молятся. Жара тут сильная, и потому-то здешний народ устроил свои дома со сквозняками, чтобы ветер дул; и все потому, что жара сильная, невтерпеж» ² .

О городе на острове Никитин пишет, что «всего света люди в нем бывают, и всякий товар в нем есть, что на всем свете родится, то в Гурмызе есть все» (41). И тут же отмечает преграду, которую мелик ставил европейским купцам: «тамга же велика, десятое с всего емлют». Дей­ствительно, пошлина для немусульман была равна деся­той части стоимости товара, тогда как купцы-мусульма­не, державшие в своих руках всю торговлю, платили в четыре раза меньше — два с половиной процента.

Пряности, ткани, краска индиго были главными пред­метами ввоза из Индии, основной же статьей вывоза че­рез Ормуз были кони. Верховых лошадей для путешест­вий и быстрой езды в Индию ввозили из Аравии и южных районов Персии, боевых коней, которых покрывали коль­чугой, доставляли из золотоордынских степей. Купцы покупали степных лошадей по 8—10 динаров и гнали караванными путями к Ормузу. Нередко перегоняли та­буны до 6 тыс. коней, где на каждого купца приходилось по 100—200 коней. Степных коней продавали за морем по 100 динаров, на лучших коней цена доходила до 500 динаров и выше. Известны случаи, когда привозной конь стоил в Индии до 1000 золотых монет (206). По-разному объясняли в средние века причины, по кото­рым в Индии не было коневодства: и тяжестью климата, и трудностями обеспечения подходящим кормом. Однако были и иные препятствия. «Ежегодно,— рассказывает Марко Поло об одном из индийских владетелей,— царь покупает тысячи две коней и побольше; столько же по­купают братья; а к концу года нет и ста лошадей, все околевают»³ .

Поставка лошадей для армий различных индийских государств велась в течение столетий. Об этом писали Марко Поло, византийский купец Козьма, побывавший в Индии в VI в. Рассказывает об этом и Афанасий Ники­тин. Коней, пишет он, привозят из Мисра (Египет), из Аравии, из Хорасана и Средней Азии. И привозят их, добавляет путешественник, все в тавах — индийской зем­ли кораблях. Описывая по прибытии в Индию войско Бахманидского государства, Никитин отмечал, что знать вся «на конех да в доспесех, и кони, и сами» (16). Кор­мили коней в Индии моченым горохом «да варят кичи-рис с сахаром да кормят кони,— говорит Никитин о рационе коня,— да с маслом, порану же дают им шешни» (36). Шешни, которые давали коням поутру, это рисо­вые лепешки. Кхичри также приготовляли из риса, но с маслом и приправами. Этим блюдом кормили и боевых слонов. Сварив кхичри, выливали из котла, посыпали солью и, подмешав свежего сахара, давали слонам.

«А из Гурмыза,— пишет Афанасий Никитин,— пошел есми за море Индейское, по велице дни в фомину неде­лю, в таву, с коньми» (13). Фомина неделя — вторая после пасхи. Самая ранняя ее дата, учитывая подвижность праздника, с 29 марта по 4 апреля, самая поздняя — с 2 по 8 мая (счет дней недели в древнерусском календаре после пасхи начинался в воскресенье). Текст, приведен­ный выше, взят из Троицкого списка «Хожения». Лето­писная редакция дает более точную дату: «по велице дни в радуницу» (35). Названный праздник приходится на вторник Фоминой недели. Такой способ датирования весьма распространен в русских летописях, и, когда из­вестен год, подобное указание равносильно приведению числа и месяца. И — наоборот. У Никитина год не ука­зан, поэтому определенно лишь то, что самым ранним днем отплытия могло быть 31 марта, самым поздним — 4 мая. Опираясь на сведения о времени плавания и даль­нейшем пути Никитина, отмеченным другим праздни­ком с постоянным непереходным днем, была сделана попытка установить дату отплытия Никитина из Орму-за и прибытия его в Индию. Однако выясним прежде, каков был маршрут, сколько длилось плавание, на ка­ком корабле совершил его русский путешественник.

Когда венецианцы братья Поло совершили «великий спуск» к городу Ормузу, что находился на берегу Персид­ского залива, они увидели суда, готовящиеся к отплытию в Индию. Вид настолько подействовал на купцов из Вене­ции, что они отказались от плавания через океан и пред­почли пустыни и горы Центральной Азии. «Суда у них плохие,— писал позднее Марко Поло,— и немало их поги­бает, потому что сколочены они не железными гвоздями, а сшиты веревками из коры индийских орехов... У судов одна мачта, один парус и одно весло... Нагрузят суда и сверху товары прикроют кожею, а на это поставят лошадей, которых везут на продажу в Индию»⁴ . По словам Поло, болты корабля делали из дерева, потому что железа для гвоздей в здешних местах нет. «Плавать в таких су­дах,— заключает Поло,— опасно; бури в Индийском море часты, и много их гибнет» ⁵ . На таком судне, как полагают комментаторы, и плыл Никитин. Особенности строитель­ства этих судов связывали с поверьем среди моряков о маг­нитных скалах в Персидском заливе, которые притягивали железные части корабля. Как видим, Поло дает вполне рациональное объяснение. Венецианец Николо Конти, пол­тора столетия спустя оказавшийся в тех же местах, дает иное описание судов, совершавших плавания в Индию. Они были вместительнее итальянских, пятипарусные, на слу­чай пробоины снабжены переборками, чтобы вода не могла далее распространяться. Часть исследователей считает, что Никитин отплыл из Ормуза на таком судне.

В чем же дело? В том, что за прошедшее время строи­тельство судов усовершенствовалось? Однако, по описанию Абдарраззака Самарканди, современника Конти, корабль, на котором он отплыл в Индию, мало чем отличался от опи­санных Марко Поло. Значит, верно мнение, высказанное вначале?

Приводимое выше описание содержится в первой части книги Марко Поло, посвященной Персии. В третьей частя книги Поло приводится описание судов, строившихся в Ин­дии. И оно, оказывается, весьма близко к рассказу Конти.

«Начнем сперва о судах, в которых купцы плавают из Индии и обратно туда,— рассказывает Марко Поло.— У них одна палуба, на ней более шестидесяти покоев, и в каждом одному купцу жить хорошо. Они с одним рулем и четырьмя мачтами; зачастую прибавляют еще две мачты... Сколочены они вот как: стены двойные, одна доска на другой и так кругом; внутри и снаружи законопачены; сколочены же­лезными гвоздями»⁶ . Когда идут на веслах, добавляет Поло, -у каждого весла по четыре морехода.

Значит, речь идет о различных типах судов, совершав­ших плавание через Аравийское море: тех, что строились на берегах Персидского залива, и тех, что строились в Ин­дии. Никитин оба раза — при описании плавания в Индию и обратно — называет судно тава (от махратского «даба»). «А привозят все морем в тавах,— пишет Никитин,— Индей-скыя земли корабдр!» (14).

Такие суда строили не только в Индии, но и на всем Аравийском побережье. В атласе городов мира XVI в. на раскрашенном от руки рисунке показано, как строят таву⁷ .

Морские суда, называемые даба, строят и сейчас, при­чем так же, без железных гвоздей. Они, как и сотни лет назад, рассекают воды Аравийского моря.

В то время, когда А. Никитин плыл из Ормуза в Индию, на параллельных линиях водил суда знаток южных морей Ахмад ибн Маджид, знаменитый изложенными в стихах лоциями и тем, что привел корабли Васко да Гамы в Ин­дию. Позднее Ахмад ибн Маджид, став живым свидетелем начала эры колониального захвата Индии, с горечью вос­кликнет: «Когда бы ведать мне, что от них будет!»⁸ Од­нако вернемся к Никитину.

Сколько стоил ему перевоз из Ормуза, путешественник не говорит, но об этом можно судить по корабельной пла­те, взятой до Ормуза при отплытии из Индии — два золо­тых «от своея головы». При первом плавании он должен был платить и за перевоз коня. Плавание было долгим, шесть недель, как пишет Никитин. Сорок дней, сорок ночей.

Никитин называет три крупных порта Индии: Камбей в области Гуджарат, Дабхол во владениях Бахманидов, Кожикоде (Каликут) на территории империи Виджаянагар. Их он называет пристанищами «Индейскому морю все­му». «А товар в нем,—пишет путешественник о Камбее,— все делают [ткани]: алачи да пестряди, да киндяки, да чинят краску ниль [индиго], да родится в нем лек [крася­щее вещество], да ахик [сердолик], да лон [соль]». В Даб­хол, говорит путешественник, «съежжается вся поморья Индейская и Ефиопская». Сюда, по словам Никитина, «при­водят кони из Мисюря [Египет], из Рабастани [Аравия], из Хоросани, из Туркустани, из Негостани [Ормуз]...» О Кожикоде Никитин сообщает по расспросам: «А родится в нем перець, да зеньзебиль [имбирь], да цвет да мошкат [мускатный орех], да калафур [цинаммон], да корица, да гвозникы [гвоздика], да пряное коренье, да адряк [вид имбиря], да всякого коренья родится в нем много» (21).

Все перечисленные виды пряностей упоминаются так­же путешественниками XVI в. как предмет индийского экспорта в страны Ближнего Востока и Западной Европы.

По описанию русского путешественника, Дабхол вы­ступает как порт для ввоза (в 1508 г. город был разрушен по приказу адмирала Альмейда), а Камбей и Кожикоде — как порты, вывозящие продукты земли и промышленности Индии.

На Аравийском полуострове, недалеко друг от друга располагались порты Маскат и Калхат на оманском берегу и Аден, служивший морскими воротами к священным ме­стам мусульман — Мекке и Медине. Отсюда корабли на­правлялись к западному побережью Индии. Из Калхата (при быстром произношении звучит как Галат) в Кожико­де плыл с посольством Абдарраззак Самарканди. По его оценке, Кожикоде имел торговое значение подобно Ормузу. Однако если из Ормуза корабли чаще шли на Камбей и Чаул, то из Кожикоде — в аравийские порты Красного моря и Египет. Торговый путь через Аравийское море находился в руках мусульманского купечества.

Маршрут плавания Никитина и время пути между пор­тами до сих пор вызывает разногласия, поскольку в своих записях путешественник приводит разные данные о мор­ских путях Индийского океана. Согласно первому свиде­тельству, путь корабля, на котором находился Никитин, лежал от Ормуза до Маската, затем следуют: Дега (по-ви­димому, Дезат на персидском берегу, подчиненный медику Ормуза); Гуджарат, первая индийская область, увиденная Никитиным, где у полуострова Катхиявар известен порт Диу (Двипа); порт Камбей на берегу Камбейского залива, также в области Гуджарат, и, наконец, порт Чаул на Мала-барском побережье, откуда началось путешествие в глубь страны.

«И шли есмя морем до Мошката 10 дни,— пишет Ники­тин,— а от Мошката до Дегу 4 дни, от Дега Кузряту, а от Кузрята Конбаату... а от Конбата к Чювилю, а от Чювиля есмя пошли в 7-ю неделю по велице дни, а шли в таве есми 6 недель морем до Чивиля» (35). Обратный путь морем был иным: от порта Дабхол, расположенного между Чау-лом и Гоа, до берегов Эфиопии, «а оттудова же поидох 12 дни до Мошката, и в Мошкате же шестой великий день взял и поидох до Гурмуза 9 дни» (49).

Второй, приводимый Никитиным, вариант пути в Ин­дию: «А от Гурмыза ити морем до Голат 10 дни, а от Кала-ты до Дегу 6 дни, а от Дега до Мошката, до Кучьзрята, до Комбата 4 дни, от Камбата до Чивеля 12 дни, а от Чивиля да Дабыля 6». Так выглядит путь в Троицком списке «Хожения» (20). Летописная редакция полнее передает это место: «А от Гурмыза итти морем до Галат 10 дни, а от Галаты до Дегу шесть дни, а от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни, а от Кучьзрята до Кам­бата 4 дни» (41) (подчеркнутое отсутствует в Троицкой редакции). Сопоставим оба маршрута.

Ормуз — Маскат — 10 дней Ормуз — Калхат — 10 дней
Маскат — Дега — 4 дня Калхат — Дега — 6 дней
Дега — Гуджарат Дега — Маскат — 6 дней

Маскат — Гуджарат — 10 дней

Гуджарат—Камбей Гуджарат—Камбей — 4 дня
Камбей—Чаул* Камбей — Чаул —12 дней

Данные приведенных в «Хожении» маршрутов проти­воречат друг другу. В одном случае путь Ормуз — Мас­кат — Дега, в другом: Ормуз — Калхат — Дега — Маскат; в одном случае для пути от Маската до Дега указано 4 дня, в другом — 6 дней. «Следовательно,— писал И. П. Петру-шевский,— неясно, заезжал ли Афанасий Никитин в Дегу, уже миновав Маскат, или, напротив, еще не доезжая Мас­ката. По-видимому, здесь память изменила нашему путешественнику» (207).

Как видим, оба маршрута совпадают лишь частично для плавания вдоль индийских берегов. Во втором списке портов появляется Калхат, которого нет в первом маршруте. Создается впечатление, что из Дега корабль вместо того, чтобы следовать далее к Индии, повернул назад, к Маскату, и только после этого продолжил свой путь до полуострова Катхиявар и Камбейского залива. Такое расхождение никак нельзя объяснить ошибкой памяти. Слишком оно значительно. Да и находятся оба маршрута в различном контексте.

Как ни близко расположен Калхат от Маската (путь морем от Ормуза до Маската и до Калхата совпадает по времени), путешественник не мог спутать два разных пор­та, тем более что, возвращаясь, он вновь побывал в Маска­те. Кроме того, приводя во втором маршруте данные о пути от Дега до Калхата, Никитин тут же сообщает данные и о пути от Дега до Маската. Согласно второму маршруту, весь путь должен занять 48 дней, что противоречит ука­занной Никитиным продолжительности первого маршрута («6 недель морем»). Уже в силу этого маршруты, приводи­мые Никитиным, не могут рассматриваться как варианты одного и того же плавания.

Расхождение получает объяснение, если принять, что в первом случае Никитин дает маршрут своего собственно­го плавания в Индию, а во втором — так называемый маршрутник, где названы и те места, в которых путешест­венник не был, но сведения о которых он собрал. Продол­жение текста, содержащего второй маршрут, прямо ука­зывает на это. Первый морской маршрут заканчивается у порта Чаул, так как здесь Никитин высадился, чтобы про­должать путешествие по суше. Во втором маршруте поело Чаула следуют сведения о времени пути морем — до Дабхо-ла, Кожикоде, острова Цейлон, стран Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока. При этом в первом случае, где речь идет о собственном плавании, изложение ведется от пер­вого лица: «А из Гурмыза пошел есми... и шли есмя морем до Мошката..., а ис Чивиля пошли есмя сухом» (35). Во втором же перечне портов содержится свод данных для других путешественников: «От Гурмыза итти морем... а от Силяна до Шибаита месяц ити» (41).

В результате отпадают спорные вопросы: где же побы­вал Никитин —в Маскате или Калхате, а также повора­чивал его корабль назад или нет. Никитин побывал в Маскате дважды — на пути в Индию и обратно, а в Кал-хате не был. Выясняется также, что путь от Маската до Дега, требовавший обычно (см. маршрутник) шесть дней, был пройден кораблем Никитина за четыре дня. Второе плавание Никитина — из Индии — совпало с первым на участке Маскат—Ормуз, причем на этот раз то же рас­стояние было пройдено Никитиным за девять дней, на день меньше, чем в первый раз. Так что следует исправить карту путешествия Никитина, где Калхат обозначен как порт, в котором путешественник побывал, а Маскат — как порт, о котором он сообщает лишь по рассказам.

Исследователи, полагавшие, что перед ними два вариан­та одного маршрута, пытались установить время пути между портами, соединив оба маршрута. Для последней части плавания, от Гуджарата до Чаула, такой прием допустим ввиду совпадения маршрута, но как быть с на­чалом пути?

И. П. Минаев полагал возможным внести две поправки: во-первых, для пути от Маската до Дега считать не четы­ре, а шесть дней, заменив данные первого маршрута дан­ными второго, которые, как выясняется, носят справочный характер. Во-вторых, вместо «от Дега до Мошката 6 дни, а от Мошката до Кучьзрята 10 дни» Минаев предлагал читать «от Дега до Кучьзрята 10 дни», как более правдо­подобный вариант, коль скоро Никитин меньший путь от Ормуза до Маската проделал за такой же период време­ни⁹ . Тогда, рассуждал исследователь, цифры второго по­казания вполне будут согласованы с первым: от Ормуза Никитин плыл 10 дней до Маската, 6 дней до Дега, 10 дней до Гуджарата, 4 дня до Камбея и 12 дней до Чаула, всего 42 дня, или б недель. У И. И. Срезневского выходило на два дня меньше, так как по первому варианту он считал путь от Маската до Дега в 4 дня. В обоих случаях путь через Индийский океан от Ормуза до Гуджарата занял от 24 до 26 дней, что близко к данным Николо Конти, совершившего плавание по тому же маршруту.

Определяя год прибытия Никитина в Индию, И. И. Срезневский произвел подсчет дней между отплы­тием путешественника из Ормуза «в радуницу» и выходом его из Джуннара «на успенье» ¹⁰ . Расчет был основан на том, что по календарю, принятому на Руси, «успенье» отмечают 15 августа, а за четыре с половиной месяца до этого, если суммировать все указания Никитина на время, проведенное в пути и в Джуннаре, путешественник нахо­дился в Ормузе. Выходило, что пасху здесь он должен был встретить 2 апреля, а значит, был 1469 г. Исследователь считал, что в записках Никитина он нашел и подтвержде­ние своей датировки. По его трактовке текста, 1 апреля второго года пребывания Никитина в Индии приходилось на воскресенье, что указывало на 1470 г. Однако Никитин не говорит, что 1 апреля было воскресенье. Он пишет, что отметил пасху в Бидаре 1 мая, «а заговел есми месяца априля 1 день», т. е. постился в течение апреля. О воскре­сенье (оно обозначалось словом «неделя» — день, свобод­ный от работы, отсюда «понедельник») он говорит в дру­гом месте: «Месяц март прошел, и яз месяц мяса не ял, заговел с бесермены в неделю» (20). Речь, по-видимому, идет о другом посте, начатом в марте, а не после того, как «месяц март прошел». Не сверившись с календарем, И. И. Срезневский допустил ошибку ^при определении дня отплытия: радуница приходится на девятый, а не на седь­мой или восьмой день после пасхи. При общей же про­должительности плавания шесть недель, даже если допу­стить, что путешественник не задерживался ни на один день в пройденных по пути городах, он должен был либо выйти из Джуннара позже 15 августа, либо праздник отме­тил в Ормузе раньше. Иными словами, расчет даты под­вижного праздника по празднику с постоянным днем в данном случае не позволяет установить срок пасхи, а сле­довательно, и искомый год.

И. И. Срезневский считал, что иная дата, кроме им рассчитанной, невозможна, ибо в 1468 и 1470 гг. пасха приходилась соответственно на 17 и 22 апреля. А если пу­тешественник при описании пребывания в Индии упот­реблял даты привычного календаря для обозначения не конкретного дня, а месяца, на который праздник прихо­дится? Так, указывая границы смены времен года в Ин­дии, Никитин пишет: «Зима же у них стала с троицына дни... весна же у них стала с покрова» (36, 38). Никитин хотел сказать, что период дождей в год его прибытия в Индию начался в июне, а следующий сезон — в октябре. Вряд ли новый сезон — сезон дождей — начался именно 1 октября, когда отмечают праздник покрова. Троица — праздник переходящий, отмечается на 50-й день после пасхи, но и здесь не имелся в виду конкретный день. Если путешественник отплыл из Ормуза «в радуницу», на девя­тый день пасхи и плавание продолжалось шесть недель, сезон дождей должен был бы начаться до того, как Ники­тин достиг Чаула, а это противоречит тексту записок.

Никитин несколько раз говорит, что местный праздник памяти шейха Ала-ад-дина приходится «на покров», но в одном месте уточняет: «Празднуют шиху Аладину и вес­не две недели по покрове, а празднуют 8 дни» (17). Зна­чит, такого рода ссылки в записках Никитина не могут приниматься в качестве точных дат. Путешественник ука­зывает на ближайший крупный праздник по принятому на Руси календарю.

Вернемся к вопросу об определении срока пасхи в Ор­музе. Если Никитин вышел из Джуннара 15 августа, как следует из буквальной интерпретации текста, он не мог встретить пасху в Ормузе 2 апреля, он должен был ее встретить раньше, а более ранняя пасха в данном случае указывает и на более ранний год, что невозможно, учиты­вая допустимые хронологические рамки путешествия в це­лом. Если путешественник отметил праздник в 1469 г. 2 апреля, он должен был выйти из Джуннара позднее 15 августа, но тогда указание «на успенье» не может по­ниматься буквально. В 1471 г., самом позднем из допусти­мых, пасха приходилась на 14 апреля. В таком случае Ни­китин вышел из Джуннара также позже 15 августа, но в пределах месяца, на который приходится указанный им праздник. Таким образом, сведения о плавании Никитина сами по себе не позволяют определить год прибытия в Ин­дию, но, в каком месяце он покинул Ормуз, они говорят вполне определенно. А это приоткрывает завесу, которая скрывала обстоятельства плавания.

Приближался сезон дождей, и тогда бури, наиболее сильные в этой части океана, обрушились бы на суда, по­этому надо было пересечь Аравийское море до конца на­вигации. Период муссонных ливней начался, когда путе­шественник был уже на суше: «ежедень и нощь 4 месяца, а всюда вода да грязь» (36). Судя по возможным срокам отплытия из Ормуза, корабль Никитина был одним из по­следних, успевших пройти до сезона дождей. Если плава­ние было совершено в 1469 г., то отправление из Ормуза приходится на 11 апреля, если в 1471 г.— на 23-е. В любом случае корабль Никитина мог достичь берегов Индии к на­чалу июня, но во втором случае угроза попасть в муссон-ную бурю была большей.

Длительность плавания Никитина обращала на себя внимание, но причины оставались невыясненными. Ко­рабль Абдарраззака Самарканди прошел расстояние от Ор­муза до Калхата за три дня в бурное время (у Никитина такой же путь до Маската занял 10 дней), а весь путь че­рез Аравийское море от Калхата до Кожикоде — за 18 дней. Медленность плавания Никитина может быть объяснена не только маршрутом или мореходными качествами судна. Плавание происходило в апреле — мае, когда в связи с пе­реходом от зимних муссонов к летним ветры в северной части Индийского океана неустойчивы и слабы (2—3 балла).

В этих условиях особенно грозной становилась еще одна опасность, подстерегавшая купеческие корабли. «А на море разбойников много»,—записал Афанасий Никитин (37).

«Из области Мелибар, да еще из другой, что подле и зовется Гузуратом,— рассказывает Марко Поло, проходив­ший вдоль западных берегов Индии с юга,— каждый год более ста судов выходят другие суда захватывать да куп­цов грабить. Большие они разбойники на море; жен и де­тей берут с собой; все лето в плавании; купцам они много убытков делают. Иные из этих судов отделяются от других, плавают и там и сям, выжидают, да подсматривают купе­ческие суда... Соберутся словно отряд; один от другого станет милях в пяти; так и расставится судов до двадцати; миль на сто займут море, и как завидят судно с товарами, зажигают огни и подают друг другу знаки» ". Описывая соседнее владение Конкан, расположенное к югу от Мала-бара, Марко Поло добавляет, что делается это все «по воле царя; у него с разбойниками уговор: всех захваченных ло­шадей должны они ему отдавать» ¹² .

К середине XV в. положение несколько изменилось: гуджаратский султанат выступал союзником государства Бахманидов, куда лежал путь Никитина. Центр корсарства переместился в Гоа. В распоряжении конканских раджей, находившихся в зависимости от империи Виджаянагар, было 300 судов, которые должны были перехватывать ко­рабли, доставлявшие лошадей для бахманидской армии.

Тава «с коньми», на которой плыл Никитин, не попала в руки корсаров, хотя экипаж, от которого путешественник слышал о них, надо полагать, готовился к такой встрече. «Купцы знают разбойнические обычаи,—писал Марко Поло,— знают, что должны их повстречать; снаряжаются и изготовляются хорошо и не боятся повстречать разбой­ников; защищаются храбро и разбойникам вред наносят» ¹³ . Благополучное плавание Никитина могло быть и делом случая, как полагают комментаторы. Но, возможно, это объясняется политическими событиями на западном бере­гу Индии.

В 1469 г. бахманидские войска предприняли поход на юг, на крепость Келну, а затем — в область Конкан. В ито­ге, после второго сезона дождей, как описывает индийская хроника Мухаммеда Фериштэ, Гоа был занят и присоеди­нен к владениям Бахманидов ¹⁴ . Город, расположенный на материке и острове, был захвачен комбинированным уда­ром с моря и суши и настолько неожиданно, что махарад­жа Виджаянагара Вирупакша II не успел прислать войска на помощь своему вассалу. Если Никитин отплыл из Ор-муза весной 1469 г., военные действия еще не начинались, если — двумя годами позже, то корсарству, переживавшему расцвет во времена Марко Поло, был нанесен удар, свиде­телем которого стал Афанасий Никитин.

СЕМЬ ВРАТ БИДАРА

Перед самым сезоном дождей Афанасий Никитин сошел с корабля в порту Чаул на Малабарском берегу, чтобы на­правиться в глубь страны. Низкий песчаный берег, стволы пальм, вогнутые от ветра, белая полоса океанского прибоя. «И тут есть Индейскаа страна,— пишет Никитин,— и люди ходят нагы все, а голова не покрыта, а груди голы, а воло­сы в одну косу плетены...» (13).

Жители Малабара отличались темным цветом кожи, встречались переселенцы из Африки, говорили они на раз­ных языках, исповедовали разные религии и стояли на разных ступенях общественного развития. «А мужи и жены все черны,— говорит Никитин, оказавшийся для окружаю­щих первым европейцем, которого они когда-либо видели,— яз хожу куды, ино за мною людей много, дивятся белому человеку» (13). Четверть века спустя в Кожикоде также дивились внешнему облику Васко да Гамы и его спутников.

Население Малабара — это преимущественно марахти. Их язык принадлежит к группе индоевропейских языков, на которых говорят в Северной Индии. Часть побережья населяли малайяли, язык которых относится к особой, юж­ной, дравидской семье языков. Мусульмане составляли едва ли десятую часть населения государства Бахманидов, но они представляли высшую администрацию, командный состав армии, городскую верхушку. Персидский язык, на котором говорило большинство пришлого мусульманского населения, служил официальным языком; на нем, видимо, и объяснялся Никитин по прибытии в Индию.

Чаул, как и расположенный южнее Дабхол, был завое­ван в период образования Бахманидского государства. Од­нако вскоре после походов Ала-ад-дина I (1347—1358 гг.) вновь оказался в руках конканских раджей, зависимых от Виджаянагара. Незадолго до появления Никитина город снова вошел в состав бахманидских владений. В Чауле на­ходился правитель округа. Никитин называет его князем, не уточняя, был ли это представитель наместника или вас­сал Мухаммеда III.

О торговле Чаула, расположенного в шести днях пути от Дабхола — главного порта Бахманидского государства, Никитин ничего не рассказывает. Из других источников известно, что это был по преимуществу порт ввоза, но в от­личие от Дабхола — местного значения. Из Камбея сюда поступали гуджаратские ткани, а из Кожикоде, кроме пря­ностей, изумруды, кокосовые орехи, тростниковый сахар.

Местная знать была одета необычно даже для человека, повидавшего страны Ближнего Востока. Через плечо не­сшитая ткань, такая же ткань — вокруг пояса и ног (инд. «фота» или «дхоти»). «А князь их,—пишет Никитин о встречах в Чауле,— фота на голове, а другая на бедрах; а бояре у них ходят — фота на плеще, а другыя на бедрах, а княгыни ходят — фота на плечем обогнута, а другаа на бедрах» (13—14). Такие одежды в свое время дали основа­ние Марко Поло, возвращавшемуся с Дальнего Востока вдоль берегов Индии, бросить фразу, ставшую крылатой: «Во всей стране Маабар никто не умеет кроить и шить...» ¹ . В сезон дождей одежда знати менялась. «А князи и бояря,— пишет Никитин по прибытии в город Джуннар,— тогда въздевають на собя порткы, да сорочицу, да кавтан, да фота по плечем, да,другою ся опояшеть, а третьего фотою главу обертить» (15). Знать была окружена вооруженной охраной. «А слуги княжия и боярськыя — фота на бедрах обогнута, да щит, да меч в руках, а иные с сулицамИ [копья], а иные с ножи, а иные с саблями, а иные с лукы и стрелами»,—замечает Никитин, уделяя особое внимание предметам вооружения (35).

Таким предстал перед русским путешественником ма-лабарский порт Чаул летом 1471 г. Намеревался ли Ники­тин начать путешествие по Индии из этого города или из самого крупного порта государства — Дабхола?

Путешественник отмечает, что в Джуннар, куда он попал позднее, поступало много верховых коней, привозимых морем. Но какими сухопутными дорогами они попа­дали в Джуннар, он не рассказывает. А перегонять их могли как из одного, так и из другого порта. Тысячи коней, ввозимых ежегодно для армии Бахманидов, поступали главным образом на конские ярмарки столичного города Бидара и Аланда. От Дабхола до Бидара, как указывает Никитин, был месяц пути, от Чаула через Джуннар — два месяца.

Из записок не видно, торговые ли соображения побу­дили Никитина направиться к северу, в Джуннар, или он собирался в Дабхол, но был вынужден в силу каких-то обстоятельств высадиться раньше. В Джуннаре можно было выгоднее, чем на ярмарке, продать дорогого жеребца в конюшни местного хана. Но, возможно, угроза муссонных ливней заставила судно Никитина зайти в Чаул, как более близкий порт. От Малабарского побережья путь Афанасия Никитина лежал к городу Бидару, столице Бахманидского государства.

Первый этап путешествия — из Чаула в Джуннар. Шел Никитин через Пали и Умри. Восемь дней до Пали, десять дней до Умри и шесть или семь до Джуннара. Расстояния путешественник указывает, пользуясь местной мерой дли­ны кос (у Никитина ков); она варьируется в разных об­ластях Индии, поэтому путешественник поясняет, что счи­тал «в кове по 10 верст» (25). Путь от Чаула до Джуннара, по Никитину, составил 20 ковов.

«А ис Чювиля сухом пошли есмя до Пали 8 дни, и то индейские городы,— читаем в летописном тексте «Хожения за три моря»,— а от Пали до Умри 10 дни, и то есть город индейскый. А от Умри до Чюнеря 7 дни» (35). Но вот мы открыли Троицкий список «Хожения» и видим совсем иную картину: «Из Чювиля пошли есмя сухом до Пали 8 дни, до индейскыя горы; а от Пали до Умри 10 дни, то есть город индейскый, а от Умри до Чюнейря 6 дней» (14). Итак, горы или города, шесть или семь дней? Последнее само по себе не так уже и важно, но все-таки любопытно, почему в двух списках разные цифры.

На картах путешествия местоположение Пали и Умри определено весьма различно. На карте Самойлова Пали — севернее Камбея, а Умри — северо-восточнее Бидара² . Вы­ходит, путешественник менее чем за месяц должен был пересечь всю центральную часть Индостана. Кроме того₍ составитель карты заставил Никитина отправиться в Пали не из Чаула, а вопреки тексту прямо из Камбея. На неко­торых других картах к «Хожению за три моря» оба города расположены между Чаулом и Джуннаром. В первом слу­чае на карту нанесены одноименные или созвучные по названию пункты, во втором — это сделано вообще по до­гадке. В действительности Пали находится не к северо-востоку, а на юго-восток от Чаула.

Переводчик «Хожения» на английский язык М. М. Виельгорский считал, что Умри — это Умрат, в 40 милях к юго-востоку от Сурата³ . Однако едва ли Никитину, сле­довавшему в Джуннар, понадобилось забираться так'да­леко на север. Предполагали, что Умри, — местечко Умра несколько севернее Пали⁴ . Но такое решение также вызва­ло сомнение, ведь Никитину, чтобы достичь Умри, пона­добилось целых десять дней. Город Умри, в котором побы­вал Никитин, разыскал Н. И. Воробьев в атласе А. Ильи-Город расположен на р. Сина, к северо-востоку от Пали, по другую сторону Западных Гат, примерно на ши­роте Чаула. Определение географического положения Пали и Умри позволяет установить, какая из редакций «Хоже­ния» верно излагает первый этап путешествия по Декану. Пали расположено как раз у Западных Гат, и, следова­тельно, верен текст Троицкого списка, сообщающий об ин­дийских горах.

Чем объяснить разночтения в описании начала путе­шествия по Индии? Летописец, не поняв данного места, поправил автора. Путешественник поясняет относительно Умри: «то есть город индейскый». Вероятно, это и навело летописца на мысль о поправке. Никитину же пояснение понадобилось, чтобы читатель не принял индийское назва­ние за созвучное русское слово (умри — умереть). Разно­чтение в списках «Хожения» числа дней, которые потре­бовались путешественнику, чтобы добраться от Пали до Умри, объясняется проще. Буква древнерусского алфави­та 8 (зело), имевшая числовое значение 6, и буква 3 (зем­ля), соответствовавшая цифре 7, очень похожи по на­чертанию.

Почти месяц шел Никитин, ведя коня. Перевалил через гребни Западных Гат. «Дошел есми до Чюнеря бог дал по здорову все»,— пишет он и добавляет о коне: «...а стал ми во сто рублев» (36). Теперь вся надежда была за хорошую цену продать привезенного из-за моря княжеского по своим статям коня.

В Джуннаре Никитин стал на подворье. «Во Индейской земли гости ся,— пишет он о купцах,— ставят по подворь­ем» (36). Дома для.путников носили в Индии название патха-сала, т. е. приют странника, или дхарма-сала, дом благочестия. Строили их частные лица и власти. Мусуль­мане и индуисты помещались отдельно. На каком же под­ворье жил приезжий русский купец?

На индусском. Мусульманские странноприимные дворы предоставляли кров и пищу бесплатно, по крайней мере на три дня. Никитин пишет, что платил по шетелю, т. е. мед­ную монету, в день. «А ести варят на гости господарыни,— пишет он,—и постелю стелят господарыни, и спят с гост-ми» (36). При мусульманских странноприимных домах прислуживали путникам и готовили для них пищу рабы и рабыни. В таких подворьях (завийя) Никитин мог оста­навливаться и раньше, живя в Персии. Комментаторов сму­щали «господарыни». Может быть, путешественник возвел в правило лично с ним случившееся происшествие? Срав­нивали странноприимные дома Бахманидского султаната с подобными заведениями Виджаянагара. Обслуживающий персонал состоял там на службе у градоначальника, а до­ходы шли на содержание полиции и армии. Однако это отнюдь не проясняло термина «господарыни». Между тем разгадка — в многозначности слова, услышанного Ники­тиным: по-персидски «моулат» означает и «рабыня» и «госпожа».

В Джуннаре Афанасия Никитина задержал сезон дож­дей. «А зимовали есмя,— пишет он,— в Ченере, жили есмя два месяца; ежедень и нощь 4 месяца всюда вода да грязь» (36). Наверное, путешественник немало повидал майских гроз да осенних ливней на Руси, запечатленных в народ­ных песнях:

«Подымалась туча грозная

Со громами, с моленьями,

Со частыми со дождями,

Со крупными со градами.

С теремов верхи посрывало,

С молодцев шляпы посрывало...» ^в .

То, что довелось пережить Афанасию Никитину в Ин­дии, разительно отличалось от всего виденного им ранее.

«В себя океаны устами дневного светила

Всосало брюхатое небо и ливни родило.

И небо, исхлестано молний златыми бичами, Раскатами грома на боль отвечает ночами...

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.

Окрашены рудой темно-багряной,

Уносят молодые воды рьяно

Цветы кадамбы желтой, сарджи пряной.

Воинственные тучи грозовые

Блистают, словно кручи снеговые,

Как стяги — их зарницы огневые,

Как рев слонов — раскаты громовые.

Не скачут по дорогам колесницы:

Того и жди — увязнешь по ступицы!»

Таким предстает время дождей в древнеиндийском ска­зании о Раме⁷ . Подчеркивая контраст, Афанасий Никитин обозначает начало периода дождей весенне-летним празд­ником на Руси, но сам сезон называет зимним: «зима же у них стала с троицына дни» (36). Действительно, стихия тропических ливней резко отлична как от других времен года в тех же краях, так и от русского ненастья. Она пре­вращает лето, на которое приходится, как бы в свою про­тивоположность. Почему сами местные жители практиче­ски делят год на два сезона: сухой период и пора дождей.

Русские путешественники эпохи средневековья не раз отмечали климатические особенности в иных землях. «А зима в персидской земле невелика,— пишет Федот Ко­тов.— И о великом заговеньи и после того великим постом станут снеги перепадывать. Ночью падет, а днем стает, а на горах снег болши падет, а по полям нет, и того по благовещенъев день. А земля не мержет...» ⁸ . Более замет­ное различие отметил Трифон Корабейников, побывавший на Ближнем Востоке. «А дождь в Иерусалиме приходит с семена дня,— пишет он,— с сентября месяца и до рож­дества... а зимою и летом дождя нет» ⁹ . Как видим, времена года остаются тут на своих привычных местах. Однако в книгах, переписывавшихся на Руси во времена Афанасия Никитина, встречаем и сравнение сезона дождей с зимой. Во всяком случае его приводит византийский купец Козь­ма Индикоплов¹⁰ . Возможно, это говорит о знакомстве Ни­китина с «Топографией» Козьмы, совершившего в VI в. плавание в Индию.

Рассказывает Афанасий Никитин и о необычных сро­ках сельскохозяйственных работ в Южной Индии. «В те же дни,— пишет он о сезоне дождей,— у них орют [пашут] да сеют пшеницу, да тутурган [тюрк, «рис»], да ногут [перс, «нухуд»-горох], да все съястное» (14). Как и Козьма Индикоплов, русский путешественник говорит о том значении, которое в индийском хозяйстве имели быки. «В их земле родятся волы да буйволы,— записал Ники­тин,— на тех же ездят и товар возят, все делают» (36).

Два месяца провел Никитин в Джуннаре, но его пре­бывание было внезапно прервано. В Джуннар из дальних походов вернулся губернатор Асад-хан, один из самых близких лиц к фактическому правителю государства, везиру Махмуду Гавану. Согласно индийской хронике Фе-риштэ, губернатор выступил во главе джуннарского опол­чения осаждать крепости и приморские города по южной границе с империей Виджаянагар.

«И тут есть Асат хан Чюнерьскыя индейскый, а холоп меликътучяров, а держить, сказывають, седьм темь от ме-ликтучара»,—пишет Никитин (14). Он подчеркивает, что губернатор был подчинен Махмуду Гавану, носившему ти­тул мелик-ат-туджжар (князь купцов). «Хан же,—отмеча­ет Никитин, видевший, как тот восседал на носилках,— езди на людях, а слонов у него и коний много добрых» (14). О том, что Асад-хану подчинено 70-тысячное войско («седьм темь»), путешественник говорит осторожно: «ска­зывают».

Хан вернулся к управлению Джуннаром, и тут про­изошла его встреча с Никитиным, едва не обернувшаяся трагедией для русского путешественника. «А в том Чюнере хан у меня взял жерепца,— рассказывает Афанасий Ники­тин,— а уведал, что яз не бесерменин, русин, и он молвит: „И жерепца дам да тысячю золотых дам, а стань в веру нашу, в Махмет дени; а не станешь в веру нашу, в Махмет дени, и жерепца возму и тысячю золотых на главе твоей возму". И срок учинил 4 дни...» (15).

Значит, хан предложил Никитину на выбор — перейти в ислам и получить награду, либо лишиться коня, который для Никитина составлял целое состояние, и заплатить ог­ромный штраф.

По датировке И. И. Срезневского встреча произошла в августе 1469 г. Как свидетельствует местная хроника, Асад-хан находился в это время за пределами Джуннара. Он был под крепостью Келна, далеко на юге ¹¹ . Исследо­ватель этого не знал. И. П. Минаев, знакомый с хроникой Фериштэ, которая сообщает об участии в походе Асад-хана Джуннарского, настолько верил в датировку своего пред­шественника, что не заметил противоречия. На одной стра­нице он пишет об участии Асад-хана в походе на Келну в 1469 г., а на другой — о встрече его в то же самое время с Никитиным в Джуннаре ¹² . В действительности встреча произошла двумя годами позднее, в августе 1471 г.

Исследователи по-разному понимали завязку конфлик­та. Решил хан отнять коня и обратить Никитина в ислам, узнав, что он купец-христианин, или Никитин привел к хану коня на продажу, и тогда выяснилось, что купец не мусульманин? По Минаеву, хан отнимает коня, считая что Никитин мусульманин («отняв коня, узнал»). В таком случае это факт произвола феодала по отношению к купцу но мусульманское купечество в государстве Бахманидов было силой, с которой считались власти. Текст «Хожения» не позволяет однозначно ответить на поставленный вопрос-трактовка - когда хан узнал, тогда и заговорил об обраще­нии в ислам - основана на том, что слова «а уведал» явля­ются началом следующей фразы.

Составитель новой редакции «Хожения за три моря» в XVII в. не только удалил упоминание чуждого термина (арабско-тюркское Мухаммед-дини — вера Мухаммедова, ислам), но и дал свою трактовку: взял, так как узнал. Лето­писец не испытывал сомнений относительно побуждений хана-нехристя. «...Хан взял у меня жеребца,— передает список Ундольского,— понеже бо сведал, что яз русин, и он мне говорил...» (56). В любом случае в основе лежит имен­но решение обратить приезжего в ислам. С этой целью конь взят и оставлен в залог.

Мрачные мысли обуревали Никитина. Даже когда угро­за была уже устранена, он написал: «Ино, братие русстии християня, кто хощет пойти в Ындейскую землю, и ты остави веру свою на Руси, да воскликнув Махмета да пойти в Гундустанскую землю» (37). Судя по поведению и дру­гим высказываниям, сам Никитин веры изменять не на­меревался. Он искал выход.

Иногда пишут, что предшественник Никитина — вене­цианец Николо Конти — вынужден был в Индии перей­ти в ислам. Следует уточнить — Конти принял ислам на обратном пути из Индии, в Аравии, пытаясь пройти через запретную для немусульман Мекку. И Никитин пишет: «А на Мякъку пойти, ино стати в веру бесерменьскую, занъ же христиане не ходят на Мякъку веры деля, что ста-вять в веру» (25). Морской путь из Индии в Мекку и Ме­дину лежал через порт Аден. Еще Марко Поло рассказы­вал:

«Везут из этой пристани в Индию много красивых да дорогих арабских скакунов, и большая купцам прибыль от этого товара» ¹³ . Вот эту-то торговлю и не хотело выпускать из своих рук местное купечество, тесно связанное с мусуль­манскими властями.

Купцы-христиане селились на побережье Индии еще в раннем средневековье. О них писал Козьма Индикоплов. Конти упоминает об общинах армян-несториан. Но Ники­тин, по всей вероятности, был одним из первых, кто проник во внутренние области Декана, чем и обратил на себя вни­мание бахманидских властей. Джуннарский хан исполь­зовал и угрозу, и притягательность награды. Переход в ислам и золото хана сразу ставили Никитина в привилеги­рованное положение. Но в его глазах предложение Асад-хана означало потерю веры или долговое рабство. В обоих случаях — невозможность вернуться на Родину.

Спас случай и настойчивость путешественника. В Джун-нар приехал, как пишет Никитин, «хозяйочи Махмет хо-росанець» (15). Никитин обратился к нему, «чтобы ся о мне печаловал». В начале пути, в Дербенте, Никитин прибегнул к помощи властей, чтобы спасти своих спутни­ков. Он обратился к ширванскому послу, с которым они следовали от Нижнего Новгорода, «чтобы ся печаловал о людях, что их поймали под Тархы кайтаки». Посол обра­тился к правителю области, а правитель — к ширваншаху. Так Никитин добился вмешательства Фаррух Ясара и в результате — освобождение товарищей, взятых после ко­раблекрушения в плен. Но тогда, в Дербенте, рядом был посол Ивана III. А здесь Никитин один. Захочет ли пра­витель области менять объявленное им решение? «И он,— пишет Никитин о «хоросаыце» в Джуннаре,— ездил к хану в город да мене отпросил, чтобы мя в веру не поставили, да и жерепца моего у него взял» (15).

Исход дела говорит, что не конь был объектом инте­реса губернатора. В противном случае он не выпустил бы его из рук — конфисковал или купил бы после решения от­пустить купца-русина с миром. Приезжий христианин имел право торговать, не будучи подданным государства, в тече­ние года и только тогда должен был покинуть страну или принять ислам. Никитин же находился на территории государства Бахманидов не более трех месяцев. Полагают, что путешественник мог быть привлечен к суду за то, что ездил верхом на коне, что было запрещено немусулъманам. Судя по расстоянию и времени в пути, Никитин до Джун-нара передвигался пешком, и сомнительно, чтобы он но знал о запрете, живя среди мусульман. Причины конфлик­та остаются пока загадкой, как и личность спасителя Афа­насия Никитина.

Кем мог быть ходжа Махмет, человек, чье заступничест­во повлияло на приговор губернатора? Полагают, что купец, возможно, знакомый Никитина по Персии (это мотивирует его заступничество). Хорасанцами в Индии называли му­сульман, выходцев из Персии и других стран. Хорасанцем ходжей Юсуфом называет себя в Индии и Никитин. Но, может быть, речь идет о другом «хоросанце» — крупней­шем сановнике бахманидского султана Махмуде Гаване? Это хорошо мотивирует исход суда. «По просьбе Афана­сия, — писал К. И. Кунин о Махмуде, — он съездил к свое­му подчиненному Асад-хану в крепость (Никитин называет Асад-хана «холопом» Махмуд Гавана), и наместник Джунейра оставил Афанасия Никитина в покое» '*. В та­ком случае здесь, в Джуннаре, состоялось знакомство Ни­китина с везиром Махмудом Гаваном.

Городская крепость Джунна'ра находилась на высокой скале. «Чюнер же град, — пишет Никитин, — есть на ос­трову на каменном... а ходят на гору день, по единому че­ловеку, дорога тесна» (14). Надо полагать, если первый министр султана приехал к губернатору, то он и остано­вился в его резиденции. Никитин же говорит о заступив­шемся за него хорасанце, что тот ездил «к хану в город». Если Никитин обратился к Махмуду Гавану на обратном пути, то опять-таки незачем было ездить в город: губерна­тор был бы рядом с министром, сопровождая его при отъ­езде. Помимо странности ситуации, есть еще одно препят­ствие для такого отождествления личности хорасанца. Ни­китин называет его, как и пророка Мухаммеда, Махметом, что означает любимый богом, тогда как имя министра — Махмуд, что значит любящий бога. Никитин называет Махмуда Гавана и ходжей, и хорасанцем, но в сочетании с титулом мелик-ат-туджжар.

В записках Никитина есть еще одно место, где сообща­ется о намерении обратить его в мусульманство. «Бесер-менин же мелик, тот мя много понуди в веру бесермень-скую стати», — пишет путешественник и так передает эту беседу: «Аз же ему рекох: „Господине! Ты намаз кылар-сен менда намаз киларьмен, ты бешь намаз киларъсизъ-менда 3 каларемень мень гарип асень иньчай"; он же ми рече: „Истину ты не бесерменин кажешися, а хрестьаньства не знаешь"» (23). Как видим, свою речь Никитин передает по-тюркски: «Ты совершаешь молитву, и я также совершаю; ты пять молитв читаешь, я три молитвы чи­таю; я чужеземец, а ты здешний». Речь мелика передана по-русски. Когда же и с кем состоялась эта беседа о вере, в которой христианин взывал к веротерпимости, а мусуль­манин упрекал собеседника в несоблюдении обрядов хри­стианства?

Одни комментаторы полагают, что это новая попытка обратить в ислам, другие — что этот спор затеял еще рап Асад-хан. Конечно, то, что запись включена в рассказ о пребывании в Бидаре, еще не означает, что беседа там и состоялась. Это мог быть все тот же случай в Джупмаро, который Никитин вспоминает, когда вновь сетует на тру ность сохранить свою веру в чужой стране, если бы не ряд противоречий. Во-первых, беседа могла быть только до крутого решения, а не после: ходжа Мехмет ездил к хану один; Никитин его не сопровождал и вышел из Джуннара в Бидар, по собственному свидетельству, на следующий день. Во-вторых, Асад-хан Джуннарский нигде не назван меликом. Различен и характер двух переданных в записках разговоров. В первом случае — приказ, во втором — спор о вере.

И. П. Минаев заметил по поводу исхода суда, что, де­скать, легко отделался путешественник: видно, хан не был таким уж непримиримым мусульманином. Разговор, при­веденный в записи о Бидаре, как бы подтверждает такое мнение. Однако сам исследователь, исходя из контекста, считал, что речь идет о другой попытке заставить Никити­на принять ислам. В один из титулов Махмуда Гавана входит «мелик», и это как бы свидетельствует, что второй разговор, хотя и с другим лицом, мог иметь место в Джун-наре: везир, в прошлом сам бывший купцом, вместо угро­зы пытался убедить иноземца... Но присутствие Махмуда Гавана в Джуннаре в августе 1471 г. (как и в августе 1469 г.) придется исключить: согласно хронике Фериштэ, везир принимал участие в военных действиях на южной границе.

Возможно, речь идет о Малике Хасане Бахри, носив­шем титул низам-уль-мульк, сопернике Махмуда Гавана. Никитин упоминает его в рассказе о Бидаре в связи с возвращением войск из Ориссы, которыми он командовал. При таком толковании слова «ты — здешний» означают, что мелик — деканец и, следовательно, принадлежит к той группе правящей верхушки, которую составляли индий­цы, принявшие ислам. Брахман по происхождению, Малик Хасан в отличие от Махмуда Гавана, перса, выросшего в Гиляне, был сам из обращенных мусульман.

Ходжа Мехмет, как и Асад-хан, принадлежит к другой группе, в то время наиболее влиятельной, которую состав­ляли мусульмане-чужеземцы. Среди них были и сановни­ки, и купцы. Но если ходжа Мехмет был купцом, что, кроме недоказанного знакомства, могло побудить засту­питься за потенциального конкурента? Возможно, ответ лежит не в Джуннаре, а на берегах Каспийского моря, от­куда родом был Асад-хан. Хорасанец ходжа Мехмет мог представить хану, что такое обращение повредило бы персидским купцам, имевшим дело с русскими купцами на Волжском пути.

Как бы то ни было, Никитин с успехом использовал неожиданно сложившуюся ситуацию. И если ходжа Мех­мет был купцом, то сила, которая изменила решение гу­бернатора, была силой местного купеческого капитала.

Путешественник немедленно покинул Джуннар, хотя период дождей еще не кончился. Те, кто полагал, что он вышел, когда просохли дороги, не обратили внимания на продолжительность периода дождей и на то, что путешест­венник вышел сразу же, как только было объявлено окон­чательное решение хана. «Весну держать 3 месяца, — пишет Никитин, обобщая свои впечатления о климате Ин­дии, — а лето 3 месяца, а зиму 3 месяца, а осень 3 месяца» (17). Но в первый год пребывания путешественника в стране сезон дождей затянулся: «Ежедень и нощь 4 меся­ца», — замечал Никитин. Что он имел в виду именно дан­ный год, а не передавал услышанные им по приезде рас­сказы, говорят слова: «Весна же у них стала с Покрова...». Следовательно, смена времени года произошла в октябре, как обычно, а не в сентябре.

Следующий этап путешествия — посещение столицы и близлежащих городов. По описанию Никитина, он побывал за это время в четырех городах. На картах путешествия находим только три: Бидар, Аланд и бывшую столицу Гулбаргу; определение же местоположения Кулонгира вы­зывает споры. Расходятся комментаторы и относительно порядка пройденных городов. По одним авторам^ маршрут Никитина после выхода из Джуннара: Бидар — Кулон-гир — Гулбарга — Бидар; по другим: Кулонгир — Гулбарга — Бидар. В первом случае получается, что он сразу пришел в столицу, во втором — попал в нее после посеще­ния близлежащих городов. Для решения вопроса сопоста­вим данные обеих редакций «Хожения».

«А ис Чюнера есмя вышли,— говорится в Троицком списке, — к Бедерю, к большему их граду. А шли есмя месяц» (15). Уточним: говоря «к большему их граду», Ни­китин имеет в виду столицу султана, главный, а не просто большой город, как в переводе Н. С. Чаева. Такой эпитет употреблен еще только раз по отношению к столице со­седнего государства Виджаянагар. Крупные города везде названы «великими». «А от Бедеря до Кулонкеря 5 дней,— продолжает Никитин,— а от Кулонгеря до Кельборгу5 дни». Путешественник и здесь указывает на пройденное расстояние. Сопоставление расстояния с временем пути дает представление о скорости передвижения путешест­венника на отдельных участках его маршрута. Так, от Чаула до Джуннара в горной местности расстояние в 20 ковов Никитин преодолевает за 24 дня. От Джуннара же до Бидара он за месяц проходит вдвое большее расстояние.

Сообщая порядок посещения после Джуннара городов и время в пути, Никитин называет сперва Бидар, а затем другие пункты. К тому же в летописи сказано прямо: «Шли есмя месяц до Бедеря» (37). Слова Никитина, со­хранившиеся в Троицком списке: «придох же в Бедерь о заговейне о филипове ис Кулонигеря» — относятся к его возвращению в столицу. Они следуют за упоминанием близлежащих городов и описанием ярмарки в Аланде, от Бидара 12 ковов. До столицы Никитин добрался из Джун­нара к октябрю, побывал на ярмарке в Аланде в середине того же месяца и вернулся в Бидар в ноябре (Филиппов пост начинался 15 ноября). Указание на время исключает различные толкования, поэтому мнение, что Никитин дви­гался из Джуннара через Кулонгир и Гулбаргу в обход Бидара, принять нельзя. Итак, второй этап путешествия по Декану: Бидар — Кулонгир — Гулбарга — Аланд — Ку­лонгир — Бидар.

Столичный город Бидар — «Великая Бедерь», как пе­редает Никитин индийское название города Маха Бидар, — поразил путешественника многолюдием населения и рос­кошью двора Мухаммеда III (1463—1482 гг.). «А град есть велик, — пишет Никитин, — а людей много вельми» (17). Путешественник увидел выезды султана, возвращение поиск и выступление их в новый поход. Долгое время живя адесь, он близко познакомился с жизнью города и различ­ных слоев населения. Это дало ему возможность описать особенности быта и обычаев индийцев.

Основную массу городского населения составляли мел­кие торговцы, ремесленники и другой трудовой люд. В го­родах были расквартированы военные гарнизоны. В городе была сосредоточена и почти вся феодальная знать, чинов­ники, мусульманское и индуистское духовенство, купцы, ростовщики — словом, вся социальная верхушка феодально­го общества. Потребности феодального города не могли быть удовлетворены за счет сельской округи и местного ремес­ленного производства, что служило стимулом для развития торговли — внутренней и внешней. Характерно, что среди прочих титулов первый министр получал титул мелик-ат-туджжар, т. е. «князь (или старшина) купцов».

В административно-налоговых и военных целях госу­дарство было разделено на'области — тарафы. Территория государства во время пребывания там Никитина делилась на четыре области: Бидар, Даулатабад, Гулбарга и Берар. Во главе каждой области стоял назначаемый султаном на­местник — тарафдар, совмещающий военную и граждан­скую власть.

Бахманидский султанат охватывал самый центр Декан­ского полуострова. При Мухаммеде III султанат граничил на севере с Гуджаратом и Мальвой, с Ориссой на востоке, государством Виджаянагар на юге. На рубеже 60—70-х годов XV в. государство Бахманидов расширило свою тер­риторию, включив княжества Малабарского берега до пор­та Гоа, и территорию Телинганы, с устьями рек Кистны и Годавери, достигнув таким' образом берегов Бенгальского залива. Свидетелем этих событий был Афанасий Никитин. Бидар стал столицей в 1429 г. До этого главным городом султаната была Гулбарга. Город и крепость были обнесе­ны мощными стенами. На протяжении 4 км крепостных стен, окружавших цитадель, были размещены 37 массив­ных бастионов, многие из которых как раз перед приездом Никитина были приспособлены для использования пушек. Семь ворот вели в цитадель. Между цитаделью и городом были расположены друг за другом еще трое ворот. Первые служили прикрытием для вторых. Вторые ворота носили название Шарза Дарваза, третьи ворота — Гумбад Дарва-за. Последние, наиболее мощные, с куполом напоминали архитектуру Дели.

«В султанов же двор 7-ры ворота, — говорит Ники­тин, — а в воротах сидят по 100 сторожев да по 100 писцев кофаров; кто поидеть, ини записывают, а кто выйдет, ини записывают; а гарипов не пускают в град» (17). Дворцовая стража состояла из мусульман, должности же писцов за­нимали индусы из высшей касты брахманов. Никитин, отмечая это, употребляет здесь термин «кофар» (от арабск. «кафир») —неверный. Позднее, после сближения с мест­ным населением, Никитин называет индусов индеяны. Чу­жеземцы (гарипы) во внутреннюю крепость свободного доступа не имели. По ночам с факелами город объезжала стража, подчинявшаяся начальнику гарнизона (перс, «ку- тувал»). «Город же Бедерь, — пишет Никитин, — стерегут в нощи тысяча человек кутоваловых, а ездять на конех да в доспесех, да у всех по светычю» (17).

Большое впечатление произвел на Никитина дворец султана. «А двор же его чуден велми, все на вырезе да на золоте, и последний камень вырезан да золотом описан велми чюдно; да во дворе у него суды разный» (17). Бога­то орнаментированная резьба по камню, покрывавшая всю стену, как ковром, была характерна для индийской архи­тектуры того времени. Сосуды, которые видел Никитин в султанском дворце, — это черненые медные изделия с ин­крустацией. По месту производства они стали известны на всем Востоке под названием «бидри».

В черте городских стен находилась высокая стороже­вая башня. Другая достопримечательность города — знаме­нитая медресе Махмуда Гавана — при Никитине только начала строиться. Окончена мечеть, согласно надписи, в 877 г. хиджры, т. е. не позднее мая 1473 г. Дату же за­кладки здания мы узнаем из хронограммы, сохраненной местной хроникой¹⁵ . 876 год, указанный ею, закончился в июне 1472 г. Следовательно, произошло это во время празднеств по возвращении Махмуда Гавана из похода на Гоа, свидетелем которых был Никитин.

Многодневные празднества по случаю успешного окон­чания этой войны подробно описаны в придворных хрони­ках. Никитин дополняет их интересными деталями. Мы узнаем об особо торжественной встрече, устроенной Мах­муду Гавану. «И султан послал 10 възырев стретити его за десять ковов, а в кове по 10 верст, а со всякым возырем по 10 тысяч рати своей да по 10 слонов в доспесех» (25). Как известно, чем знатнее были встречающие, чем мно­гочисленнее сопровождавшие их войска и чем дальше от города происходила встреча, тем почетнее она считалась. Кроме триумфальной встречи, Никитин описывает и тор­жественное шествие по городу. Путешественник не раз видел пышные выезды султана и его двора, к их описанию он возвращается в нескольких местах своих записок, но этот выезд особо привлек его внимание. Сжато, несколь­кими штрихами очертил Никитин картину богатого и пест­рого шествия по улицам Бидара. «На баграм на бесермень-ской выехал султан на теферичь, ино с ним 20 възырев великых, да триста слонов наряженых в булатных в доспе­сех, да с горотки, да и городкы окованы, да в гороткех по 6 человек в доспесех, да с пушками, да с пищалми; а на великом слоне 12 человек» (24).

Перед султаном шел слуга с зонтом чхатра — символом царской власти, за ним — отряд воинов и огромный слон, никого не подпускавший к султану. «Да перед ним, — пи­шет Афанасий Никитин о Мухаммеде III,— скачет кофар пешь да играеть теремьцем, да за ним пеших много, да за ним благой [злой] слон идеть, а весь в камке наряжен, да обиваеть люди, да чепь у него велика железна во рте, да обиваеть кони и люди, чтобы кто на султана не наступил блиско» (24). Одежда Мухаммеда III усыпана рубинами, на головном уборе — огромный алмаз, сам султан в бога­том вооружении. «Да на султане, — рассказывает Ники­тин, — ковтан весь сажен яхонты, да на шапке чичак ол-маз великы, да сагадак золот со яхонты, да 3 сабли на нем золотом окованы, да седло золото» (24). В процессии вели верховых коней в богатом убранстве, музыканты еха­ли на верблюдах и шли пешими, султана окружала свита, жены, танцовщики. «Да коней простых (т. е. без всадни­ков.— Л. С.) тысяча в снастех золотых, да верблюдов сто с нагарами, да трубников 300, да плясцев 300, да ковре 300» (24).

За султаном следовал его брат, на золоченых носилках, под бархатным балдахином с золотым навершием, укра­шенным драгоценными камнями. Носилки несли пешие слуги. «А брат султанов, — говорит Никитин, — тот сидит на кровати на золотой, да над ним терем оксамитеи, да маковица золота со яхонты, да несут его 20 человек» (24).

Наконец, следовал первый министр, завоеватель кня­жеств Конкана и Гоа. Как и брат султана, Махмуд Гаван восседал на золоченых носилках, только балдахин над ним был шелковый. Везли его четыре коня. «А махтум, — пи­шет Никитин, — сидит на кровати на золотой, да над ним терем шидян с маковицею золотою, да везут его на 4-х ко­нех, в снастех золотых...» И снова вели боевых коней, всю­ду были певцы и плясуны, а вокруг шла стража. «Да около людей его много множество, — продолжает Никитин, — да пред ним певцы, да плясцев много, да все с голыми мечи, да с саблями, да с щиты, да сулицами, да с копия, да с лукы с прямыми с великими, да кони все в доспесех, да сагадакы на них» (24).

Вправе ли мы утверждать, что в этой праздничной процессии участвовал Махмуд Гаван и перед нами описание его триумфа после взятия Гоа? Комментаторы во мнениях расходятся.

Дело в том, что в летописном тексте читается имя «Махмут», а в Троицкой редакции «Хожения за три моря» написано «махтум», что означает «господин», «государь». В таком случае, не идет ли речь о бахманидском султане Мухаммеде III? Подобную трактовку перевода (84) отра­жает и одна из иллюстраций к изданию «Хожения» ¹⁶ . Во главе процессии мы видим молодого султана со скрещен­ными ногами, в парадных носилках, в'которых по четырем углам впряжены четыре коня, за ним теснятся.слоны и кони, на которых восседают везиры ... Однако сопоставле­ние с текстом показывает, что Мухаммед III должен был бы одновременно находиться и во главе и в конце про­цессии: в одном обличий он расположился на носилках, в другом — под ним «седло золото».

В легендах о Кришне этот пастуший бог обладает вол­шебным даром — силой иллюзии создавать «дубли». Со­зданные Кришной двойники его друзей-пастухов, которые оказались замурованными в пещере, спокойно возвраща­ются вместе со стадом в деревню, и никто не замечает подмены. В другом сказании он множит свое собственное воплощение, так что каждая из его подружек-пастушек, ведя хоровод в ночь полнолуния, танцует с самим Криш­ной. Однако Никитин рассказывает не легенды о Кришне, а то, что видел собственными глазами. Так что в данном случае невозможно отождествление «махтума» с султаном Мухаммедом III..

Откуда же в таком случае появление в Троицком спи­ске «Хожения» титула махдум? Случайная перестановка букв переписчиком? Нет, оказывается, текст искажен в летописной, а не Троицкой редакции. Хроника Али Таба Табаи, не привлекавшаяся комментаторами «Хожения», сообщает, что среди прочих наград в связи со взятием Гоа Махмуд Гаван получил еще один почетный титул, а имен­но титул махдум". Значит, это переписчик летописи пе­реставил буквы, чтобы получить имя, ему знакомое.

Установив личность махдума, попробуем определить время события, пользуясь календарными данными Никити­на. Важность результата нетрудно оценить. Если это удастся, мы получим уникальную возможность узнать — и при том независимо от других источников — по крайней мере одну абсолютную дату, содержащуюся в записках путешественника. Кроме того, мы сможем проверить даты индийских хроник, которые расходятся между собой при описании событий, свидетелем которых стал Афанасий Никитин.

При описании пребывания в Индии Никитин не раз упоминает один из главных праздников ислама — курбан байрам, точное число дней до или после этого праздника. Путешественник называет его также по-тюркски «улуг байрам», т. е. большой праздник, в отличие от малого байрама, следующего за постом, приходящимся на девятый месяц лунной хиджры. Живя среди мусульман, Никитин не имел затруднений в определении срока праздника. Од­нако указания путешественника противоречивы. Курбан байрам, свидетелем которого он стал в столице Бидар, на­чался «в среду месяца маа» (22—23). Войска же Махмуда Гавана, согласно Никитину, пришли в Бидар на курбан байрам, «а по-русскому на петров день» (25). Петров день — праздник непереходящий — отмечался 29 июня.

Давая при издании в 1853 г. Троицкого списка «Хоже­ния» перевод текста на восточных языках, А. К. Казембек заметил, что байрам приходится на последний день по­следнего месяца мусульманского календаря. «По словам нашего путешественника, — писал исследователь, — этот праздник состоялся 29 июня» ¹⁸ . Но ни профессор Казембек, ни другой востоковед академик X. Д. Френ, комменти­ровавший текст записок Никитина, содержащийся в Со­фийской II летописи, не связывали с датой этого перехо­дящего мусульманского праздника определение года путе­шествия. По датировке И. И. Срезневского, шел 1470 год. Повторив справку Казембека о сроке курбан байрама, И. П. Минаев отнес свидетельство Никитина к следующе­му году. Войска Махмуда Гавана, по Минаеву, вернулись из Гоа в июне 1471 г.

Позвольте, скажет читатель, это невозможно! Любая дата, отмечаемая по лунному календарю арабской хидж­ры, не может два раза подряд приходиться на один и тот же день. Лунный год короче солнечного, и даты лунной хиджры из года в год попадают на другие числа и месяцы европейского календаря. Если курбан байрам состоялся 29 июня, то это могло быть только в определенном году.

В пределах 1470 г. последний месяц мусульманского года, месяц зу-ль-хиджжа, приходится на 874 г. хиджры ¹⁹ . Данный год лунной хиджры не високосный, следовательно, в последнем месяце 29, как обычно, а не 30 дней. Послед­ней день этого года приходится на 29 июня. Значит, все-таки июнь, а не май? Между тем Никитин явно придавал особое значение этой дате, написал, что был май, описал положение трех созвездий, которые он наблюдал в это время, отметил, что луна стояла полная три дня. Это един­ственный случай в записках Никитина. Кто же прав?

А. К. Казембек ошибся. Курбан байрам празднуется четыре дня, начиная с десятого числа месяца зу-ль-хиджжа. Кроме того, исследователь не вычислял срок праздни­ка, а просто ссылку Никитина («петров день») перевел на дату по юлианскому календарю. Поэтому и написал, что, «по словам нашего путешественника», было 29 июня, а то, что Никитин указывает, что встретил курбан байрам в мае, вообще не привлекло внимания.

Выше говорилось об условности у Никитина сопостав­ления мусульманских праздников с церковными праздни­ками Руси. Это относится и к переходящим датам, связан­ным с пасхой, и к непереходящим, таким, как покров или петров день. «По приметам гадаю», говорит путешествен­ник о сроке пасхи, рассчитывая, что он бывает ранее «бе-серьменьскаго багрима за 9-ть день ли за 10 дни. А со мною нет ничево, никакоя книгы, а книгы есмя взяли с собою с Руси; ино коли мя пограбили, ини их взяли, и яз позабыл веры хрестьяньскыя всея и праздников хрести-аньских ... не ведаю» (20). А ведь праздники ислама, от­мечаемые в странах, где путешественник провел столько лет, подвижны в большей степени, чем пасха: они «обхо­дят» весь год.

Указать правильное соотношение переходящих празд­ников мусульманского и православного календарей путе­шественник мог, только зная действительные сроки на­ступления их в данном году.

В 1470 г., когда Никитин, по Срезневскому, должен был быть в Бидаре, курбан байрам приходился на 10— 13 июня, а в следующем, когда путешественнику надлежа­ло находиться в Гулбарге, на 30 мая — 2 июня. Указание на петров день как будто подходит к 1470 г., но противо­речит указанию на «среду месяца мая», а также данным индийских хроник о походе на Келну и Гоа: война еще только началась.

Если Никитин отметил месяц и день недели первого дня курбан байрама, то можно определить год, поскольку праздник отмечают по лунной хиджре. Но такая интер­претация свидетельства путешественника противоречит как календарным данным, так и точному смыслу текста. 10 июня 1470 г. было воскресенье, 30 мая 1471 г. — четверг. В 1469 г. курбан байрам начался в среду, но тогда был июнь, и в этом году Никитин еще не мог быть в Бидаре. При датировке И. И. Срезневского он должен быть там в 1470 г., но и тогда праздник приходился на июнь. А если Никитин прибыл в Индию не в тот год, который считали, и разница больше, чем один год? Вычислим, когда будет следующий курбан байрам. 19 мая, во вторник, а в 1473 г. — 8 мая, в субботу. Повторение такого сочета ния, чтобы начало данного праздника приходилось на среду в мае, возможно лишь на большом временном отрезке. Пред­шествующая дата — 18 мая 1407 г.; на протяжении сле­дующих 100 лет праздник несколько раз приходится на май, но ни разу на среду в мае.

Путешественник употребляет названия различных дней недели, а также слово «среда» как день поста. Но в дан­ном случае он имел в виду не середину недели, считая с воскресенья, а середину месяца. Перевод Н. С. Чаева го­ворит о среде как дне недели (82). Перевод сделан с Тро­ицкого списка «Хожения», и связанная с ним редакция XVII в. как бы подтверждает правильность перевода, по­скольку там не только опущено признание о том, что путе­шественник встретил пасху не в положенный срок, но и в разбираемой фразе месяц опущен, и просто сказано «в сре­ду» (62).

Между тем летописный текст «Хожения за три моря» более полно и точно передает это место: «Месяца маиа 1 день велик день взял есми в Бедере в бесерменском в Гундустане; а бесермена баграм взяли в середу месяца; а заговел есми месяца априля 1 день» (43). Приведенные выше расчеты показывают, что истолкование выражения «в среду месяца маа» как в среду в мае не может быть принято.

В таком случае отмеченный Никитиным день байрама приходится на 19 мая 1472 г. Несмотря на отсутствие чис­ла и дня недели, дата отвечает признакам, зафиксирован­ным путешественником. Следовательно, Никитин выехал из Твери в 1468 г. и в Индии находился в 1471 —1474 гг. Согласуется ли это с летописной статьей и событиями, отразившимися в описании путешествия?

Летописная статья, как оказалось, допускает различ­ные толкования относительно того, когда посольство Ива­на III выехало из Москвы в Шемаху. Датировка «за год», конечно, приблизительная, но в любом случае не противо­речит тому, что Василий Папин отправился в Закавказье не в 1466 г., а в 1468 г., однако не позднее, так как в походе, состоявшемся через год после возвращения, был убит.

Высказывалась догадка, что рукопись Никитина спер­ва была привезена в Тверь, а затем сторонники Ивана III переслали ее с оказией в Москву²⁰ . Это могло бы объяс­нить двухлетний перерыв между обнаружением рукописи летописцем в Москве и предполагаемой датой смерти пу­тешественника. Можно было бы предположить также, что по прибытии в Кафу Никитин был задержан, поскольку генуэзские власти в связи с ложным обвинением конфиско­вали товары русских купцов. Необходимость в догадках отпадает, если Никитин приехал в Кафу осенью 1474 г., а в 1475 г. рукопись или ее копия была уже в руках мос­ковского летописца.

Записки Афанасия Никитина уже Карамзиным были признаны как редкий и ценный источник по истории Ин­дии, и интерес к ним растет. Они прочно вошли в совет­скую и индийскую историографию. Свидетельства русского путешественника использованы как в истории государ­ства Бахманидов, так и в истории Гоа и государства Виджаянагар.

Однако точно установить время пребывания Никити­на в Индии не удалось, и в зарубежной историографии су­ществуют различные на этот счет датировки.

В хронологии по истории Индии Д. С. Триведа годом приезда Никитина в Бидар считал 1392-й по индийскому календарю Шака, т. е. 1470 г. П. М. Кемп указывает 1469 г., т. е. датировку И. И. Срезневского. К. А. Нилаканта Шаст-ри пребывание Никитина в Индии относит к 1470— 1474 гг.²¹ Между тем русский путешественник провел в стране лишь около трех лет. Английский исследователь средневековой истории Декана, знакомый с хроникой Фе-риштэ и записками Афанасия Никитина, признал задачу установить время приезда последнего в Индию крайне трудной и едва ли разрешимой. Русский путешественник, писал он, побывал в стране где-то в период между 1468 и 1474 гг.²²

В Индии Никитин стал очевидцем столкновения двух крупнейших в то время держав субконтинента. Находясь на территории одного из них — государства Бахманидов,— путешественник описывает несколько войн, которые вели войска Мухаммеда III, одного из последних представите­лей династии. Эти события описал Мухаммед Касим Фе-риштэ, индо-мусульманский историк, живший на рубеже XVI—XVII вв. в Биджапуре и писавший на персидском языке. История Фериштэ основана на придворных хрони­ках, составленных его предшественниками — современни­ками описываемых событий. Один из них — мулла Абдул Керим Синдхи, состоявший на службе Махмуда Гавана, фактического правителя государства в конце 50-х — нача­ле 80-х годов XV в. Фериштэ датирует события по годам хиджры, а также приводит традиционную местную дати­ровку относительно сезона дождей. Никитин называет му­сульманские праздники. Так что при всем разнообразии приводимые в обоих источниках указания позволяют да­тировать исторические события на уровне лет и времени года, а иногда — месяцев и дней.

По рассказу Фериштэ, в конце 1460-х — начале 1470-х годов две войны былп направлены против державы Вид-жаянагар и две — против другого индусского государст­ва — Ориссы. Первая война была завершена в 1469— 1472 гг. завоеванием приморской области Келны и Гоа, находившейся в зависимости от махараджи Виджаянагара. Никитин пишет, что огада одной крепости (речь идет о Келне) продолжалась два года и войска торжественно вернулись в столицу на курбан байрам. Войсками коман­довал везир ходжа Махмуд Гаван. Называя его боярином, путешественшш пишет, что ведет он войны с индусами «20 лет есть, то его побиють, то он побивает их многаж­ды» (14, 17), и замечает, имея в виду Сангамешвар и Гоа: «... два города взял индейскыя, что розбивали по морю Ин­дейскому» (25).

Сличая записки Никитина и хронику Фериштэ, И. П. Минаев натолкнулся на явное расхождение в датах. Для И. И. Срезневского, незнакомого с хроникой Фериштэ, проблемы не существовало, его датировка была «автоном­на» от истории Индии. И. П. Минаеву же предстояло «увя­зать» оба источника. Прочтя в хронике, что Махмуд Гана и вернулся в столицу после трехлетнего отсутствия, иссле­дователь рассчитал, что война, начатая в 1469 г., должна была окончиться в 1472 г. Так как, по Срезневскому, Ни­китин уже в начале этого года покинул Индию, то первое возникшее противоречие было разрешено следующим об­разом.

И. П. Минаев не сомневался, что русский путешествен­ник был свидетелем всех описываемых им событий. Если прав Никитин, рассуждал исследователь, то неправ Фе-риштэ. Выходило, что война продолжалась не три, а два года, или три, но начата была на год раньше, чем отметил придворный хронист. Поэтому И. П. Минаев высказался за то, чтобы временем взятия Гоа и возвращения войск считать июнь 1471 г. Высказывалось и противоположное мнение: путешественник не мог иметь в виду взятие Гоа, расположенного южнее Дабхола, поскольку это произошло после того, как он покинул Индию²³ , и свидетельство тому его собственные слова: «Дабыль же есть пристанище в Гундустани последнее бесерменьству» (20). Как же было на самом деле? Во-первых, следуя логике И. П. Минаева, датировать возвращение войск в Бидар необходимо 1470 г., так как, если там находился Никитин, это должно было состояться через год после его приезда в Индию, а не в 1471 г., когда он должен был быть уже в Гулбарге. Погло­щенный опровержением хроники Фериштэ, И. П. Минаев перестал следить за тем, где находился Никитин. Во-вторых, слова Никитина о Дабхоле не дают основания утверждать, что в то время, когда путешественник был в Индии, Гоа еще не был присоединен. В перечне портов запад­ного побережья Индии им описаны наиболее значи­тельные: Камбей в Гуджарате, Дабхол у Бахманидов, Ко-жикоде у владетеля Виджаянагара, которые он характери­зует как порты «Индейскому морю всему». О Чауле как порте Никитин не рассказывает, хотя отсюда началось его путешествие в глубь страны. Порт Диу, не шедший тогда в сравнение с Камбеем, Никитин не называет, упоминая лишь область Гуджарат как первую на индийской земле, которую он посетил.

Присоединение Гоа хроника Фериштэ датирует 876 г. хиджры (1471—1472 гг.) после сезона дождей, после чего Махмуд Гаван занимался укреплением Гоа. По переписке Махмуда Гавана мы можем уточнить дату события: город был взят в феврале 1472 г.²⁴ Так что триумф Махмуда Га-вапа, который описали Фериштэ и Никитин, происходил на глазах последнего.

Сопоставимые данные хроники Фериштэ и записок Ни­китина о войнах на Декане можно представить в следую­щем виде²⁵ :

Фрагмент записок Никитина о взятии трех крупных городов И. П. Минаев был склонен отнести к войне за Келну и Гоа. Между тем завоевание трех важных крепостей — Раджамандри, Кондапалли, Варангал — произошло во вре­мя военных действий в Телингане в 1471—1472 гг. Овладев устьями рек Годавари и Кистны, государство Бахманидов вышло к восточному берегу Деканского полуострова, за­няв территорию от моря до моря. В этой войне Махмуд Гаван не участвовал, поручив начальство Мелику Хасану. Его-то вместе с двумя другими полководцами и называет Никитин, сообщая о трех завоеванных городах. Как и Фериштэ, Никитин рассказывает об огромных богатствах, особенно драгоценных камнях, вывезенных победителями. И. П. Минаев же считал, что об этих событиях Никитин ничего не говорит.

Есть ли, однако, в записках Никитина подтверждение тому, что он находился в Бидаре в 1472 г., а не двумягодами раньше, кроме свидетельства о курбан байраме в середине мая? Да, есть. Такое подтверждение находим в описании путешественником еще одной войны на Декане. Ибо Никитин мог знать о событиях, предшествовавших его приезду, но не мог рассказать о том, чего еще не про­изошло.

«Меликтучар, — описывает Никитин начало нового по­хода, — выехал воевати индеян с ратию своею из града Бедеря па память шиха Иладина ... а рати с ним вышло 50 тысячи; а султан послал рати своей 50 тысяч да 3 с ним возыри пошли, а с ними 30 тысяч да 100 слонов о ними пошло з городкы да в доспесех, а на всяком слоне по 4 человекы с пищалми. Меликтучар пошел воевати Чюнедара великое княжение Индейское» (26). Итак, бах-манидское войско выступило па завоевание соседней им­перии Виджаянагар. Начальствовал над войском Махмуд Гаван. Праздник памяти шейха Алладина, как свидетель­ствует Никитин, отмечали в середине октября. О неприя­тельском войске сказано: «А у Бинедарьскаго князя 300 слонов да сто тысяч рати своей, а коней 50 тысяч у него» (26). Из этого противопоставления видно численное превосходство войска Виджаянагара — 150 тысяч воинов и 300 боевых слонов против 100 слонов и 130 тысяч во­инов. Произошло ли между ними столкновение, из записок Никитина не сразу ясно. И только рассказ об итогах вой­ны позволяет представить полную картину.

«А индейской же султан кадам, — пишет Никитин о махарадже Виджаянагара Вирупакше II, последнем из ди­настии Сангам, — велми силен, и рати у него много, а си­дит в горе в Биченегире» (27). О войске Вирупакши II путешественник уже рассказал, теперь следует описание крепости. «А град же его велми велик, около его три ровы, да сквозе его река течеть; а со одну стороны женьгель злой [джунгли], и з другую сторону пришел дол, чюдна места вельми и угодна на все...» (27). Город Виджаянагар лежал на холмах, разделенных рекой Тунгабхадра. Общая протяженность городских укреплений простиралась с за­пада на восток примерно на 10 км. По описанию Абдар-раззака Самарканди, Виджаянагар — «город побед» — был окружен семью крепостными стенами. За первой стеной располагались предместья с садами и возделанными поля­ми. Линии стен разделяли торговые и ремесленные квар­талы, крытые базары, дворец градоначальника. В середине города находилась цитадель с царским дворцом, защищен­ная последней стеной. Эта часть города имела в ширину 2, в длину 3,5 км. На подступах к городу, перед внешней стеной, были врыты огромные, в рост человека, камни. Таков был город, который мусульмане называли Биджа-нагар.

«На одну же сторону прийти некуды, — описывает Ни­китин положение осаждавших, — сквозе град дорога, а гра­да взяти некуды, пришла гора велика да деберь зла...», т. е. те самые густые заросли джунглей, о которых путе­шественник уже упоминал. «Под городом же стояла рать месяць, — продолжает Никитин, — и люди померли с без-* водия да голов много велми изгыбло с голоду да с безво-доцы; а на воду смотрить, а взять некуды» (27—28). Значит, войско, опустошив окрестности, не смогло пробиться к реке, протекавшей через город. «...А большего града не взял», — заканчивает Никитин рассказ об осаде Виджая­нагара войсками, которые привел Махмуд Гаван.

Оценивая итоги действий бахманидской армии, Ники­тин писал: «И война ся им не удала, один город взяли ин­дейской, а людей много изгыбло, и казны много истеря-ли» (27). Какой же город имел в виду Никитин? На этот вопрос позволяют ответить индийские хроники. Это кре­пость Белгаон, раджа который был в зависимости от Вид­жаянагара. Главным героем осады и штурма Белгаона придворные хроники сделали юного султана. Рассказ рус­ского путешественника подчеркивает роль Махмуда Га­вана, командовавшего войсками. «Град же взял индей-скы, — пишет Никитин, — меликъчан ходя, а взял его силою, день и ночь бил ся с городом 20 дни, рать ни пила, ни яла, под городом стояла с пушками, а рати изгыбло 5 тысяч люду доброго» (28). Рассказывает Никитин и о военной добыче, и о расправе, учиненной над мирным на­селением войском Махмуда Гавана. «И город взял, ины высекли 20 тысяч поголовия мужескаго и женьскаго, а 20 тысяч полону взял и великого, и малого, а продавали полону голову по 10 тенек, а иную по 5 тенек, а робята по 2 теньки, а казны же не было ничево ...»

Переходя к описанию этого похода на южного соседа, Минаев отметил, что Афанасий Никитин стал очевидцем одного из важнейших событий в истории государства Бах-манидов и занес правдивые известия об этом в свои за­писки. Похода на Виджаянагар, о котором пишет Ники тин, нет в хронике Фериштэ. Это дало основание И. П. Ми­наеву утверждать, и вполне справедливо, что записки Ни­китина более полно передают события войны. Однако ученый по-своему объясняет противоречие менаду биджа-пурской хроникой и записками русского очевидца. Опи­сание безводицы, данное Никитиным, по мнению исследо­вателя, напоминает описание Фериштэ, но последний го­ворит только о городе Белгаон, да и засуха, о которой он пишет, наступила позже, после окончания войны. В то же время описание Никитиным новой войны, как резонно заметил И. П. Минаев, нельзя отнести к действиям на границе Ориссы. Путешественник называет другого царя, против которого двинулось войско, а также другое направ­ление движения войск. По Срезневскому, осаждавшие столицу не овладели лишь «главной крепостью», т. е. ци­таделью, где находился махараджа. И. П. Минаев же ре­шил, что знаменитая индусская столица, несмотря на умолчание об этом хроники Фериштэ, была на этот раз взята. Исследователь, однако, проявил невнимание к тек­сту источника, на который он опирался. По рассказу Ни­китина, войска Махмуда Гавана взяли город, т. е. Белгаоп, после месячной осады и штурма, но столицы — «болшаго града» — не взяли. Мы видели, что такое выражение упо­треблено Никитиным еще только по отношению к Бидару как столице: «вышли ... к Бедерю, к большому (главно­му. — Л. С.) их граду».

Действительно, Фериштэ повествует об осаде и штур­ме Белгаона, раджа которого по воле владетеля Виджаяна-гара решил отвоевать Гоа, о том, как пороховыми взрывами были пробиты три бреши, как раджа Белгаона сдался в плен, явившись в лагерь к шаху под видом гонца и т. д. О походе на столицу государства Виджаянагар хроника молчит. Если бы поход был успешным, как полагал И. П. Минаев, хронист вряд ли бы не сообщил об этом; умолчание понятно, если поход закончился неудачей.

Высоко оценив труд И. И. Срезневского, И. П. Минаев указал на ряд ошибок исследователя в том, что касается Индии, но, приняв его датировку, оспорил хронику Фе­риштэ. Между тем при правильной датировке путешест­вия Никитина исчезают и другие противоречия, которые связаны с определением времени пребывания путешест­венника в Индии. Отмечая противоречие между известия­ми о времени взятия Гоа, И. П. Минаев писал, что их трудно примирить за неимением других современных дан­ных. Оказывается, такие данные скрывались в самих за­писках путешественника.

Подтверждение свидетельств русского очевидца в той части, где его рассказ расходится с Фериштэ, находим в хронике «Бурхан-и маасир», опубликованной после смер­ти И. П. Минаева. Ее автор — Али ибн Азизулла Таба Табаи, современник Фериштэ. Так же, как и Никитин, он называет цель последнего похода, сообщая о совете у шаха, на котором Махмуд Гаван объявил, что присоединит не только Белгаон, но и все государство Виджаянагар ²⁶ .

Еще один хронологический признак скрывается за со­общением Никитина о непомерной дороговизне жизни, которое содержится в самом конце рассказа Никитина о пребывании в султанате Бахманидов. Не одна война была тому причиной. Вместо сезона дождей в 1473 г. пришла засуха. Страшный голод, известный под названием «бид-жапурского», на два года поразил центральные районы Декана.

Таким образом, записки Никитина дополняют и уточ­няют индийские источники, а хроники Индии подтвержда­ют свидетельства русского путешественника о событиях во время пребывания в стране в 1471—1474 гг.

Почти не прекращающаяся изнурительная война при­несла неисчислимые бедствия народам Южной Индии, свидетельства чему мы находим и в записках Никитина. Феодальные усобицы привели вскоре к распаду государст­ва Бахманидов на отдельные владения, и враждующие державы не смогли оказать сопротивления европейским колонизаторам, путь которым открыл Васко да Гама. Так что русский путешественник застал расцвет и начало за­ката Деканской империи.

Таково было положение в стране, когда Афанасий Ни­китин предпринял свое последнее путешествие по Индии. Время, на которое оно приходится, и, за немногими ис­ключениями, маршрут мы можем определить довольно точно.

Столицу Бахманидов русский путешественник покинул в апреле 1473 г. По его собственным словам, он вышел из Бидара «за месяць до улу баграма бесерменьского» (27). Если раньше по дате этого переходящего праздника мы установили год, то теперь можно проделать обратную операцию: зная год, назвать дату «большого байрама», за месяц до которого Афанасий Никитин направился в Гулбаргу. В 1473 г. он падает на 8—11 мая.

Самый праздник русский путешественник провел в Гулбарге, отметив, явно не в срок, пасху. Здесь он окон­чательно принял решение о сроках своего возвращения на Родину: «в пятый же велик день възмыслих ся на Русь» (48). Две недели спустя после курбан байрама, т. е. в кон­це мая, город встречал войска Мухаммеда III, возвращав­шиеся из-под Белгаона. «Султан пришол да меликьтучар с ратию своею 15 (день. — Л. С.) по уле багряме, а в Кел-бергу»,— пишет Никитин (27,28). Здесь путешественник узнал истинные подробности о военных действиях и их исходе: война, объявленная победоносной, оказалась не­удачной.

Гулбарга (на языке маратхи «Кульбарга»), где Афа­насий Никитин провел около двух месяцев, была первой столицей Бахманидского султаната. Ео укрепления с хо-~рошо сохранившимися стенами были окружены широким рвом. Одной из наиболее значительных ранних построек города является мечеть, построенная в 1366—1367 гг. в стиле, неизвестном в других местах Индии. Среди других памятников выделяется гробница Феруз-шаха (1420 г.) с двумя примыкающими куполами. Это одно из последних сооружений до перенесения столицы в Бидар.

Последний период пребывания русского путешествен­ника в стране (около семи месяцев) совпадает со временем от начала войны до получения известий о ее результатах. Поэтому И. П. Минаев, связанный датировкой И. И. Срез­невского, предположил, что А. Никитин вышел из Бидара вместе с войсками Махмуда Гавана, и дальнейшие события развивались параллельно. О цели похода, полагал ученый, Никитин узнал, не выезжая из столицы, о результатах же услышал в дороге. Но предположение это основано на ложной посылке. Путешественник сам рассказывает, что войска Махмуда Гавана выступили осенью. Вслед за тем, в начале следующего года, из города двинулся с главными силами султан. Никитин же покинул Бидар весной, при­мерно семь месяцев спустя после начала войны. Таким образом, чтобы избежать противоречия, Минаев отодви­нул на целый год назад начало войны, а события следую­щего года ограничил шестью месяцами с небольшим, иначе ему пришлось бы превратить путешественника в Кассандру. В действительности, противоречия нет по той причине, чта Никитин покинул Индию позже, чем счи­талось.

Рассказ Никитина о жизни в Бидаре и Гулбарге по­зволяет устранить еще одно расхождение между местны­ми хрониками. При возвращении из похода на Белгаон умерла сопровождавшая султана мать, знаменитая Мах-дума Джехан, ставшая регентшей после смерти своего мужа Хумайюн-шаха (1461 г.). Султанша благоволила визиру Махмуду Гавану, помогла ему избавиться от со­перника и сосредоточить фактическое управление госу­дарством в своих руках. В отличие от Фериштэ хроника Таба Табаи говорит о более ранней смерти регентши, око­ло 1470 г. Между тем, Никитин видел ее не раз в 1471— 1472 гг. во время различных торжеств. «Султан выежжаеть на потеху,— рассказывает Никитин,— в четверг да во вторник, да три с ним возыры выещають; а брат выежжает султанов в понедельник, с матерью да с сестрою; а жонък 2 тысячи выежжаеть на конех да кроватех на золотых, да коней перед нею простых сто в снастех золотых, да пеших с нею много велми, да два возыря, да 10 възыреней, да 50 слонов ...» (26).

Поскольку в Гулбарге Никитин в последний раз видел Мухаммеда III и происходило это в 1473 г., то путешест­венник правильно пишет, что султану 20 лет (18). При датировке И. И. Срезневского выходило, что Никитин явно ошибался.

Теперь, когда война окончилась, Афанасий Никитин смог отправиться в междуречье р. Кистны и ее правого притока Тунгабхадры, в пограничную область Райчур. За алмазные копи этого дуаба (араб, «две воды») не раз ве­лись кровопролитные войны с государством Виджаянагар. Здесь путешественник провел почти полгода. Он называет город Каллур, в котором жил, но вполне вероятно, что побывал он и в Райчуру, городе, носящем то же имя, что и сама область. В Каллуре он знакомится с работой ал-иазников. После этого Афанасий Никитин возвращается в Гулбаргу, второй раз посещает Аланд и двигается в сто­рону западного побережья, к порту Дабхол. «И тут же бых,— пишет Никитин о Каллуре,— пять месяць, а оттуду же поидох Калики, ту же базар велми велик; а оттуду поидох Конаберга; а от Канаберга поидох к шиху Аладину, а от шиха Аладина поидох ко Аменьдрие; и от и Камендрия к Нарясу; и от Кинаряса к Сури; а от Сури поидох к Дабыли, пристанище Индийскаго моря» (48—49). Названия трех городов, упомянутых Никитиным между Аландом и Дабхолом, искажены, и установить их место­положение до сих пор не удалось. Впрочем, предположе­ние, что «Сури» — возможно, Сурат, следует исключить, последний расположен слишком далеко к северу. Мимо него корабль Никитина прошел в самом начале путешествия, на пути из Камбея в Чаул.

На картах путешествия Никитина различают посещен­ные им города и те, которые он описал по рассказам. Спо­ры вызывал вопрос, к какой группе отнести Кожикоде (Каликут португальцев), Виджаянагар и Райчуру. На кар­те Самойлова Никитин из района Бидара совершает пу­тешествие в Кожикоде и обратно, что не исключалось и позднейшими комментаторами (239). Основанием для это­го послужила трактовка названия «Калики», употреблен­ного Никитиным. Однако, если бы Никитин из Каллура направился в Кожикоде (у Никитина Колекот), он должей был дважды пересечь южную часть Декана, и в описании его пути появились бы города государства Виджаянагар, главным портом которого являлся Кожикоде. Между тем, после «Калики» Никитин сразу называет уже знакомые Гулбаргу и Аланд. Следовательно, сведения о Кожикоде собраны по рассказам. В результате другой трактовки на­звания «Калики» на некоторых картах путешествия Ни­китина появилась славившаяся алмазными копями Гол-конда (239). Однако у Никитина описаны лишь копи Райчуру; о Калике же говорится, что там «базар велми велик» (48). На самом же деле Никитин имел в виду Коилконду, лежавшую на пути к Гулбарге из Каллура.

Установление хронологической канвы дает дополни­тельные данные для уточнения маршрута. На последний, самый спорный этап путешествия, от Бидара до Дабхола, приходится около 9 месяцев. Более месяца провел Афана­сий Никитин в Гулбарге, пять — в Каллуре. На путь от Гулбарги до Дабхола могло уйти около 30 дней («ходят слухом месяц»). Остается полтора-два месяца. Сюда вхо­дит пребывание в Коилконде и время в пути от Гулбарги до Каллура и обратно. За это время требовалось покрыть расстояние примерно в 400 км. На путешествие в Кожи­коде (25—30 дней морем от Дабхола, по данным Ники­тина) , как и в Сурат, времени не остается.

А неприступный Виджаянагар? Никитин так образно передает внешний вид города-крепости, что некоторые ис­следователи высказали уверенность, что русский путешест­венник побывал здесь. Между тем, описание внутренней части города, производившей такое сильное впечатление на всех путешественников, отсутствует, да и свидетелем осады, им описанной, Никитин не был: он находился в это время в Бидаре. Что касается Райчуру, то описание Ни­китина имеет в виду не только область («в Рачюре же родится алмаз»), но и одноименный город, который, как пишет путешественник, «от Бедеря 30 ковов». Райчуру настолько близко расположен к Каллуру, где Никитин провел несколько месяцев, что с большой долей вероятно­сти можно полагать, что сведения об алмазах, ценах на них и условиях аренды копей получены из первых рук. Вполне возможно, что в это время путешественник по­сетил окрестности Виджаянагара и своими глазами видел «дол чюдна места велми».

В порт Дабхол, о котором он был столь наслышан, Ни­китин пришел в начале 1474 г. Время это устанавливается не только на основе суммирования отдельных переходов. Путешественник пишет, что покинул Индию во время мусульманского поста, за три месяца до пасхи, которую отметил в Маскате (49). Такое соотношение подвижных дат двух различных календарей наблюдается в 1474 г., когда пост рамазан начался 20 января, а паеха приходи­лась на 10 апреля. Период между этими датами в 1472 г., который считался временем отъезда путешественника, не превышает полутора месяцев. Таким образом, как исто­рические, так и календарные данные «Хожения за три моря» говорят о пребывании Афанасия Никитина в Ин­дии в 1471— 1474гг.

В январе 1474 г. с началом благоприятной поры для пе­рехода Аравийского моря с востока тава, на которой на­ходился русский путешественник, вышла из порта Дабхол.

ТРЕТЬЕ МОРЕ - ЧЕРНОЕ

Теперь одна мысль владела Афанасием Никитиным — донести до родной земли то, что увидел и узнал в далекой Индии. «Устремихся умом поитти на Русь», — пишет он. Возвращался Никитин уже в другое время года, и маршрут его второго плавания через Индийский океан изменился. Сперва ничего не предвещало перемен. Ко­рабль, на котором вышел Никитин в море из порта Дабхол, направлялся к Ормузу, откуда путешественник более трех лет назад отплыл в Индию. «И сговорих о налоне корабленем,— пишет Никитин о плате за проезд,— а от своея головы 2 золотых до Гурмыза града дати» (28).

Прошло 10, 20, 30 дней... Пора бы уже появиться бе­регам Аравии, но стройная тава по-прежнему скользила по пустынному океану. Во время первого плавания пере­ход от Ормуза до Чаула занял более месяца, но тогда ко­рабль по крайней мере несколько раз заходил в проме­жуточные порты. Обратное плавание через океан при­шлось на январь — март, т. е. на период зимних муссонов. Перемена направления ветров и течений привела к тому, что корабль снесло к югу. Более месяца Никитин находился в открытом море. «Идох же в таве по морю месяць,— записал он,— а не видах ничего. На другой же месяць увидех горы Ефиопскыя» (28).

Вместо Персидского залива корабль очутился на под­ходах к Красному морю. Это было совершенной неожидан­ностью для Никитина и его спутников. Поднялась паника. Если на корабле не ошиблись в определении местности, то было чего опасаться. В течение столетий сюда, к Адену, шли груженные товарами корабли. Плыли сюда и палом­ники в Мекку и Медину. Но не менее известны были эти места из-за пиратов, действовавших у берегов «ладоносной Барбарии» *. Так что понятно отчаяние спутников Никитина, будь то мусульмане или индусы. Впрочем, и евро­пейцу в этих местах грозила не одна лишь опасность по­терять товар, но и быть насильственно обращенным в ислам. Мы помним, что Никитин особо отметил это обстоя-.тельство, поясняя, почему нельзя ему было воспользоваться путем «на Мякку». Описывая ужас, охвативший его спутников, Никитин приводит их восклицания, а затем дает русский перевод. «Ту же людие вси,— пишет Ники­тин,— воскричаша ,,олло перводигер, олло конъкар, бизим баши мунда насипь больмышьти", а по-русски языком молвят: „Боже осподарю, боже, боже, боже вышний, царю небесный, зде нам судил еси погибнути"».

В одном из более ранних «Хожений» русского палом­ника, пережившего нападение пиратов в Средиземном море, ярко нарисована картина абордажа. «И среди пути найде на нас корабль. котаньский, разбойници злии,—рассказывает Зосима, возвращавшийся в Константинополь из „святых мест" в 1420 г.,— и разбита корабль пушками, акы дивии зверие и разсекоша нашего корабельника на части и ввергоша его в море и взяша яже во нашем ко­рабле. Меня же, убогого, ударили копейным ратовищем в грудь и глагол-още ми: „Калуере, поне духата кърса", еже зовется „деньга золотая"»² . «Едином сукманце остави-ша,— продолжает паломник,— а сами скачуще по кораблю, яко дивии зверие, блистающиеся копии своими, и мечи, и саблями, и топоры широкими. Паки [потом] взыдоша на корабль своей, отъидоша в море» ³ .

Впрочем, Никитину и его спутникам удалось благопо­лучно высадиться на берег: «И в той же земле Ефиопской бых пять дни, божиею благодатию зло ся не учинилось, много раздаша брынцу [от персидского «бириндж» — рис], да перцу, да хлебы ефиопам, ини судна не пограбили» (49). Какую сторону Африканского Рога имел в виду рус­ский путешественник? Из текста это не совсем ясно. Обыч­но на картах предположительный путь Никитина показан со стороны океана, до восточного берега Сомали. В книге К. И. Купина, изданной под редакцией Э. М. Мурзаева, путь корабля прочерчен севернее — к африканскому по­бережью Аденского залива. Есть и третье решение. В тек­сте «Хожения» сказано: от места высадки до Маската Никитин плыл 12 дней, что невозможно, если высадка произошла значительно южнее. Следовательно, имеется в виду более северная точка — восточно-аравийское, а не африканское побережье. Поэтому в «Очерках по истории географических открытий» И. П. Магидович относит место высадки к району островов Куриа-Муриа⁴ . Но аравийская гипотеза расходится с другими данными. Во-первых, она предполагает несколько ошибок Никитина: относительно страны, к берегам которой они пристали, а также этниче­ской и религиозной принадлежности ее жителей. Между тем, Никитин Аравию называет Арабъстаном и Орапской землей, но, характеризуя значение индийского порта Даб­хол, пишет, что сюда «съезжается вся поморья Индийская и Ефиопская». Во-вторых, гипотеза не учитывает общей продолжительности плавания: оно длилось около трех ме­сяцев. Следовательно, переход от места высадки до Мас­ката мог продолжаться более 12 дней. Дело, вероятно, не в ошибке Никитина и его спутников, а в неточной передаче при переписке буквенного обозначения числа дней плава- ния на этом участке путешествия. Как мы видели в пре­дыдущей главе, цифровые расшифровки времени в пути от Умри до Джуннара, а также расстояния от Бидара до Гулбарги в разных списках «Хожения» различны. Нам еще предстоит встретиться с таким расхождением и в на­стоящей главе. Так что наиболее вероятным представляет­ся вариант пути, указанный в книге К. И. Кунина.

В аравийский порт Маскат русский путешественник попадает вторично, но отмечает лишь, что встретил здесь (с начала путешествия) день шестой пасхи. Корабль, на котором находился Никитин, очевидно, не задержался в порту, спеша к Ормузу. Здесь путешественник проводит почти три недели: «в Гурмызе бых 20 дни» (29).

Второе путешествие по Персии —с юга на север — Афа­насий Никитин совершает значительно быстрее и несколь­ко изменив прежний маршрут.

После Ормуза Никитин сразу называет город Лар, од­нако вряд ли он смог миновать Старый Ормуз (через ко­торый следовал в первый раз), расположенный как раз напротив острова Джераун. Скорее всего он поехал в Лар по знакомой дороге. Из Лара, где Никитин провел три дня, он направляется к Йезду, но на этот раз — западной до­рогой, через Шираз.

Долина Шираза, окруженная горами, славилась вино­градниками и садами. Местность Шиб-Бавван, обильно орошаемую и утопающую в садах на протяжении трех фар-сангов, т. е. почти 20 км, персидские и арабские современ­ники сравнивали лишь с садами Самарканда, Дамаска и Бавильруда вблизи Тебриза. В долине возделывали также пшеницу и хлопок. Суммируя впечатления от пребывания под знойным персидским небом, Афанасий Никитин пи­шет: «В Ширязи, да в Езди, в Кашини варно [жарко], да ветер бывает» (24).

Наряду с Тебризом и Гератом Шираз был в то время одним из крупнейших центров Передней Азии. По словам Иосафата Барбаро, венецианского посла, приехавшего в Персию в одно время с Никитиным, Шираз с предместьями занимал около 20 миль в окружности. Проживало в нем около 200 тыс. человек. Город лежал на пересечении ка­раванных путей. Почти вся торговля Персии и Средней Азии с Индией велась в XV в. через Шираз и Ормуз.

Никитин впервые попадает в Шираз, но проводит здесь всего неделю. Теперь у него большая часть времени уходит на передвижение. «Из Лари поидох к Ширязи 12 дни,—сообщает Никитин,— а в Ширязе бых 7 дни. А из Ширяза поидох к Вергу [Аберкух] 15 дни, а в Велер-гу бых 10 дни. А из Вергу поидох к Езди 9 дни, а в Езди бых 8 дни» (49).

Следуя большим западным путем, Никитин из хорошо знакомого ему Йезда направляется к Кашану, на этот раз не через Наин, а через Исфахан. «История Исфахана», составленная в 1329 г., повествует о 44 городских кварта­лах, сотнях мечетей и многочисленных базарах. Но на ру­беже XIV—XV вв. на город дважды обрушивалась волна нашествия. Войска Тимура разрушили город при подавле­нии восстания 1387 г., а в 1452 г. его опустошили войска Джеханшаха Кара-Коюнлу. Посетивший Исфахан вскоре после Никитина Иосафат Барбаро пишет, что окружность города с предместьями составляла около 10 миль, однако осталось здесь не более 50 тыс. жителей.

Какое впечатление произвел на современников разгром Исфахана, видно из следующих строк, принадлежащих ве­ликому среднеазиатскому поэту Алишеру Навои, потрясен­ному горестями Хорасана. Он сравнивает судьбу города с заброшенными руинами Рея:

«Не говори: это страна! Это страшное обиталище свирепости.

Ад появился, когда исчез рай.

Кто начнет ее рассматривать,

Вспомнит Исфахан и Рей» ⁵ .

Афанасий Никитин видел оба этих страшных памятника войны.

В Исфахане Никитин не провел и недели. «А из Езди поидох к Спагани 5 дни,— занес он в свои записки,— а в Спагани 6 дни. А ис Спагани поидох Кашани, а в Кашани бых 5 дни» (29).

В первый раз в Кашане Никитин провел месяц, те­перь — всего несколько дней. И здесь окончательно опре­деляется для нас направление маршрута его второго пу­тешествия через Персию. Он расстается с возможностью вернуться прежним путем через Мазендеран и поворачи­вает на Тебриз.

К тогдашней столице Персии Афанасий Никитин сле­дует обычным путем через Кум, Саву и Султанию. Ни времени в пути, ни длительности остановок на этом участ­ке Никитин не называет. «А ис Кошани поидох к Куму,— записал он,— а ис Кума поидох в Саву. А ис Савы поидох в Султанию. А ис Султании поидох до Терьвиза» (29). Ве­роятно, останавливался он ненадолго, а пути не только через Малую Азию, но и через Северную Персию были знакомы на Руси.

От побережья Персидского залива до Султании счита­лось 60 дней пути; при этом от Исфахана до Кашана — пять дней, от Кашана до Кума — два, до Савы — еще два, от Савы до Султании — девять-десять, а от Султании до Тебриза — еще пять-шесть дней. За вычетом остановок Никитин прошел этот путь примерно за два месяца, т. е. двигался с обычной скоростью каравана. Сопоставляя эти данные с первым путешествием, мы можем сделать вывод, что теперь у Никитина не было необходимости, передви­гаясь из города в город, неспешно торговать, чтобы зара­ботать на дальнейший путь. Тогда он вел, вероятно, роз­ничную торговлю, скорее всего тканями, судя по городам, которые он посетил. Теперь он либо имел некоторую сум­му денег, вывезенную из Индии, либо располагал товаром, который можно было быстро распродать. Полагают, что Никитин торговал драгоценными камнями, сведения о ко­торых сохранили его записки. Но это были, вероятнее все­го, «перец да краска», которые были столь дешевы по ту сторону океана и которые так ценились в Персии. Во вся­ком случае, рассказывая о товарах, находившихся с ним при возвращении из Индии, Никитин прямо упоминает о пряностях.

В середине XV в. Тебриз, густонаселенный город, ле­жал на пересечении важных караванных путей. Сюда по­ступали лучшие ткани, изготовленные в городах Персии, жемчуг Персидского залива, шелк-сырец из Гиляна и За­кавказья, шерстяные ткани Алеппо и Бруссы, западноев­ропейские ткани, краски и пряности Индии. Но еще более знаменит город был мастерами-ремесленниками, изготов­лявшими ткани из шелка, шерсти и хлопка, шали, ковры, сафьян, изделия из-серебра и меди, ювелирные, а также оружие.

Расцвет Тебриза, начавшийся с конца XIII в., отмеча­ли Ибн Батута, Марко Поло и Одорик из Порденоне.

«Много там и других городов и городищ,— говорится в „Книге" Марко Поло,— но Торис самый лучший в целой области» ⁶ . Венецианский путешественник отмечает пест­роту населения: тут и персы, и армяне, и грузины, мусуль­мане, и несториане и якобиты. «Народ в Торисе торго­вый,— пишет Марко Поло,— и занимается ремеслами; выделываются тут очень дорогие, золотые и шелковые тка­ни. Торис на хорошем месте: сюда свозят товары из Индии, из Бодака [Багдада], Мосула, Кремзора [Гармсир] и из многих других мест; сюда за чужеземными товарами схо­дятся латинские купцы. Покупаются тут также драгоцен­ные камни, и много их здесь. Вот где большую прибыль наживают купцы, что приходят сюда» ⁷ .

У Марко Поло немало ярких описаний мест, сделанных им по рассказам. Был ли он сам в Тебризе? Некоторые комментаторы сомневаются в этом, полагая, что он спу­стился к Басре и оттуда морем достиг порта Ормуз. Но сомнения эти напрасны. Во-первых, путешественник опи­сывает путь по Персии с севера на юг. Во-вторых, он пе­редает при этом и личные впечатления. Так, он прямо пишет, что расспрашивал «многих жителей» в городе Саве, лежащем на пути из Тебриза на юг. Так что приве­денное выше описание Тебриза — свидетельство оче­видца.

Во времена Никитина на фоне запустения многих го­родов особенно резко бросалось в глаза строительство, раз­вернувшееся в столице. При Джеханшахе, разорившем Ис­фахан и Султанию, в Тебризе воздвигнута великолепная Синяя мечеть. При Узуне Хасане, как раз во время путе­шествия Афанасия Никитина, в Тебризе строились медре­се Насрийэ и огромный крытый рынок Кайсарийэ.

Не застав шаха в Тебризе, Никитин направляется в его ставку. «А ис Тервиза,— говорится в Троицком списке „Хожения",— поидох в орду Асанбе, в-ърде же бых 10 дни...» (29).

Обычай кочевать по стране Узун Хасан сохранил и после того, как стал правителем Персии. Выезды на место зимнего или летнего кочевья совершались в окружении двора и войска, и довольно подробно описаны венециан­скими послами Барбаро и Контарини. Летом 1475 г. Узун Хасан принимал посла Ивана III в ставке, находившейся в 25 милях от Тебриза. Шахский лагерь, когда туда попал Никитин, находился, вероятно, в тех же местах.

О внешнем облике Узуиа Хасана дают представление несколько зарисовок, которые принадлежат перу Контари- ни и Барбаро. «Худой и высокий», замечает Контарини, добавляя, что характер у него очень живой и выражение лица все время меняется. «Когда в гневе он переходил границы, то становился даже опасен. Но,— тут же изви­няет посол державную особу,— при всем том он был весь­ма приятным человеком» ⁸ . Барбаро рассказывает, как шах демонстрировал свои сокровища. Особенно ему запомнил­ся один рубин (он называет его «балас»), огромный, с мел­кой вязью арабских букв по краю. На просьбу шаха при­близительно оценить его стоимость венецианец, желая польстить владельцу, ответил: «Если бы я назвал его цену» а балас имел бы голос, то он, вероятно, спросил бы меня, встречал ли я действительно подобный ему камень; я был бы вынужден ответить отрицательно. Поэтому я полагаю, что его нельзя оценить золотом. Может быть, он стоит це­лого города...»⁹ . Венецианский посол не раз описывает такие «пиршества для глаз», которые устраивал в его при­сутствии Узун Хасан.

Никитин тоже знает толк в драгоценностях, не зря он полгода провел у самых истоков «производства» бриллиан­тов, в районе алмазных копей Райчуру. По его записям мы можем проследить путь драгоценного камня в сокро­вищницу султана. Из разных краев к столице везут воины вьюки с награбленными сапфирами, рубинами и алмазами. Великий везир скупает добычу (26). Слова Афанасия Ни­китина- о богатстве «бояр и князей» бахманидского султа­на и бедности сельского люда невольно напоминают напи­санные в те же годы стихи друга Алишера Навои Абдур-рахмана Джами, обращенные к власть имущим:

«Твоего сокола сокольничьи, изловчившись,

Кормят цыплятами, отнятыми у нищих старух.

Твой конь всякий день

Ест солому и ячмень из торбы бедняков, сбирающих

колосья.

Уши твоих рабынь украшены золотом,

Которое собрали нищие твоего города, моля

о подаянии» ¹⁰ .

Десять дней провел Никитин в ставке шаха Персии. С караваном ли пришел сюда путешественник или от­делился от него в Тебризе, султанские соглядатаи замети­ли русского купца в шахском лагере. И когда Никитин добрался до трабзонского порта, чтобы покинуть пределы Османской империи, его задержали, ища каких-либо до­кументов, связывавших его с Узуном Хасаном. Так что хотел этого Афанасий Никитин или нет, он оказался во­влеченным в круг внешнеполитических дел.

Многое переменилось с тех пор, как Афанасий Ники­тин в первый раз побывал в Персии. После успешного для Узуна Хасана окончания войн против Джеханшаха и Абу Сайда открылись военные действия против турецкого сул­тана Мухаммеда II. В этой войне Узун Хасан выступал союзником Венеции и караманских беев, владения кото­рых занимали юго-восточную часть Малой Азии. Населе­ние Карамана (или Килйкии, как называли тогда эту об­ласть) восстало против султанского наместника. Турецкий великий везир Рум Мехмед-паша был разбит восставшими и отступил. Мухаммед II назначил на его место Исхак-пашу и направил его в Караман. Это было в 1470 г., когда Никитин еще находился в Персии. Османские войска за­няли главный город Карамана — Леренде. Караманские правители Пир Ахмед-бей и его брат Касим-бей обрати­лись за помощью к Узуну Хасану. Готовясь к решитель­ному столкновению с Османской империей, Узун Хасан направил послов в Венецию, на Родос и Кипр, а в Караман послал отряд под начальством Зейнель-бея.

Венеция, втянутая в длительную войну с Османской империей (военные действия начались в 1463 г., мир был заключен лишь в 1479 г.), ухватилась за предоставившую-ся возможность приобрести союзника. Дож и его советники решили отправить ответное посольство. Выбор пал на Ка-тарино Дзено, крупного купца, который к тому же прихо­дился родственником жене Узуна Хасана Феодоре, дочери одного из последних правителей Трапезундской империи. Империя прекратила свое существование в 1461 г., будучи присоединенной к владениям Мухаммеда II, но в Венеции Узуна Хасана по-прежнему считали сторонником интере­сов европейских держав. Обстановка была самой благопри­ятной для заключения союза. Узун Хасан, которому была обещана помощь венецианского флота, начал военные действия. Эскадры должны были действовать как у берегов Карамана, так и в направлении Константинополя. Узун Хасан двинул войска во владения султана Мухаммед;! 11 когда Афанасий Никитин был в Индии, следовательно, его рассказ основан лишь на том, что ему пришлось услышать по возвращении в Персию. «А на турскаго,— пишет Ники­тин о вторжении Узуна Хасана,— послал рати двора свое­го 40 тысяч, ини Савасть взяли, а Тохат взяли да пожгли, Амасию взяли и много пограбили сел да пошли на Караманского воюючи» (49).

Турецкие хронисты и персидская хроника Хасан-бека Румлу ^и сообщают много подробностей, родословные дей­ствующих лиц, отдельные даты, но цельную картину вой­ны по ним составить очень трудно. Более того, не ясны многие даты, а также последовательность движения войск. В результате зарубежные исследователи, использовавшие разные версии, по-разному изображали и ход войны. В частности, военные события, о которых идет речь в рас­сказе Афанасия Никитина, в одних работах отнесены к 1471 г., в других — к 1472 г.

Между тем, мы имеем возможность проследить дей­ствия обеих сторон по запискам иностранных наблюдате­лей '² . Один из них, Катарино Дзено, посол Венеции, нахо­дился при Узуне Хасане. Другой — итальянец Джованни Анджолелло, попавший в плен и обращенный в рабст­во,—находился в это время в армии Мухаммеда П. Ме­муары Анджолелло, перешедшего затем к Узуну Хасану, составлены по возвращении в Италию. Катарино Дзено вернулся раньше и сразу же опубликовал свои записки. Однако это издание 100 лет спустя оказалось такой ред­костью, что Д. Рамузио при составлении свода описаний путешествий, к которому и доныне прибегают ученые, не смог добыть экземпляр и создал собственную компиляцию по донесениям Дзено венецианскому сенату.

Весной 1472 г. Узун Хасан устроил смотр своим вой­скам в г. Битлисе. По турецким данным, здесь собралось 100-тысячное войско. На самом деле, как свидетельствует Катарино Дзено, собственно войско насчитывало 40 тыс., а 60 тыс. составляла прислуга. После смотра войска дви­нулись через пограничный город Эрзинджан и сожгли его. Высланный вперед отряд в 20 тыс. под командованием Омар-бея повернул на Токат — главный перевалочный пункт большого торгового пути на Константинополь. Омар-бей захватил город и сжег его. Наместник Карамана, сын султана Мустафа бежал из Коньи в Кутахью, где находил­ся наместник Анатолии Дауд-паша. Тем временем Омар-бей выделил половину войска под командование Юсуф-мирзы. Этот 10-тысячный отряд был направлен на Караман в помощь изгнанным правителям Пир Ахмеду и Касим-бею. Однако они не продвинулись дальше Бейшехира. Здесь, близ Коньи, в августе 1472 г. отряд был разбит вой­сками Мустафы. Юсуф-мирзу взяли в плен, Пир Ахмед бежал к Узуну Хасану, а Касим-бей укрылся в г. Силифке. Наступила зима с обильными в этом году снегами. Об этих событиях и идет речь в записках А. Никитина.

Когда же путешественник о них узнал? Был ли он здесь в то время или услышал обо всем этом некоторое время спустя? При старой датировке Никитин должен был появиться в ставке Узуна Хасана непосредственно во вре­мя описанных им событий. Однако Никитин не совсем вер­но описывает ход военных действий. Так, он правильно приводит численность войск Узуна Хасана (40 тыс.), од­нако движение их передано не точно. Войска шли на То­кат не через Сивас, как у Никитина, а с севера, в обход, мимо Амасьп. О взятии Сиваса, о чем пишет Никитин, данных нет. Значит, его сведения основаны на слухах, которые распространялись в Тебризе и его окрестностях уже после окончания военных действий.

Как же развивались события дальше и каково было состояние отношений между воюющими сторонами к тому времени, когда Афанасий Никитин действительно появил­ся в лагере Узуна Хасана?

В марте 1473 г. армия Мухаммеда II, переправившись на малоазийский берег в районе Галлиполи, двинулась на Токат. По пути к султану присоединились войска его сы­новей: Баязида, наместника Амасьи (при нем впоследст­вии были установлены русско-турецкие дипломатические отношения), и Мустафы, наместника Карамана. Навстре­чу им из Тебриза к границам своих владений выступил Узун Хасан с 70-тысячной армией.

Выступление войск из Константинополя некоторые ис­торики Турции датируют 878 г. хиджры, который начался в мае 1473 г. Но это не верно. Решающие сражения про­изошли летом 1473 г. в другом конце Малой Азии. Следо­вательно, армия Мухаммеда II должна была выступить в поход раньше, в 877 г. хиджры. Кроме того, современник прямо указывает, что султан выехал в месяц шевваль. Этот месяц в 877 г. хиджры приходится на март 1473 г. В следующем году мусульманского календаря он прихо­дился на февраль 1474 г., т. е. после описываемых событий. Этим и определяется начало новой кампании.

Авангард османских войск под начальством Махал Оглу Али-бея взял Токат и сжег город. Главные силы заняли Сивас и продвинулись, не встречая неприятеля, до пограничного Эрзинджана. Жители бежали еще до под­хода войск. Анджолелло рассказывает, что лишь один ар­мянин-священник не захотел покинуть опустевший город. Он остался сидеть на пороге храма с книгой в руках. Ста­рик был убит и город подожжен.

Первое сражение произошло в верховьях Евфрата 27 июля 1473 г. и закончилось в пользу Узуна Хасана. Османские войска потеряли около 15 тыс. человек, а на­местник Румелии Хас Мурад-паша при отступлении уто­нул в водах Евфрата. Главные силы султана двинулись к северу, к Байбурту и Трабзону. Второе, решающее столк­новение двух армий произошло 11 августа 1473 г. при Отлукбели, на полпути между Эрзинджаном и Эрзерумом. Армия Узуна Хасана потерпела полное поражение. Кон­ница, не выдержав артиллерийского огня, повернула с поля боя. Около 10 тыс. было убито. Мухаммед II распорядился немедленно разослать победные реляции не только намест­никам областей, но и восточным соседям Узуна Хасана. Несмотря на одержанную победу, султан поспешно вернул­ся в Константинополь ввиду угрозы со стороны венециан­ского флота. Воспользовавшись этим, Пир Ахмед присо­единился к брату. Только в 1474 г. Караман был снова за­нят султанскими войсками.

Мира между Мухаммедом II и Узуном Хасаном заклю­чено не было (он был подписан лишь после смерти по­следнего в январе 1478 г.). Используя это обстоятельство, Венеция прилагала отчаянные усилия, чтобы создать ан­тиосманскую коалицию, которая включала бы и Персию.

Новый венецианский посол Иосафат Барбаро, направ­ленный на смену Катарино Дзено, достиг двора Узуна Хасана в апреле 1474 г., незадолго до появления здесь Афанасия Никитина. Барбаро пришел раненый, в изо­дранной одежде, но с верительными грамотами сената Ве­нецианской республики.

Более года назад Барбаро вышел из Венеции с эскад­рой из четырех судов: двух военных и двух торговых галер, на которые были погружены шесть стенобитных бомбард, 500 длинноствольных пушек (спингард), порох и ценные додарки шаху. В апреле 1473 г. суда прдошли к о. Кипр. Отсюда венецианский дипломат осуществлял связь с Пьетро Мочениго, командующим военным флотом республики. Венецианские корабли готовились нанести удар войскам Мухаммеда II, ожидая выступления Узуна Хасана в Ма­лой Азии. Это выступление и должен был ускорить Иоса­фат Барбаро.

Лето 1473 г. сбило все планы венецианцев. Находясь на Кипре, Барбаро узнал о поражении Узуна Хасана. Тем не менее он двинулся обходными путями в Тебриз, куда и прибыл, ограбленный, без свиты и без пушек, но с грамота­ми, которые сохранил на груди. Весь облик Барбаро как бы символизировал собой состояние персидско-венециан-ских отношений: речи дипломата — вот все, что в этот мо­мент правители Венеции могли предложить Узуну Хасану, добиваясь возобновления военных действий против Му­хаммеда II. Целей, ради которых прислал его сюда сенат, он так и не добился. Не добились этого и другие предста­вители сената Паоло Оньибен и Амброджо Контарини. Оньибен был послан в Персию сразу после получения от Катарино Дзено известия о поражении Узуна Хасана и отбыл еще до приезда Барбаро. Выехавший тремя меся­цами позже Контарини встретил Паоло на его обратном пути в Кафе. Сроки пребывания венецианских миссий, по выражению советской исследовательницы Е. Ч. Скржинской, наплывали один на другой ¹³ .

Вскоре после приезда Барбаро к Узуну Хасану сюда прибыло посольство из Индии. Едва ли не одновременно в ставке шаха Персии появляется и Афанасий Никитин.

Иосафат Барбаро рассказывает, что послов из Индии было двое, но не называет их имен и не сообщает, какое из государств Индии они представляли: Делийское, Бах-манидское или Виджаянагар. Барбаро, впрочем, добавляет, что послы представляли мусульманского государя. Это сужает круг поисков. Мусульманские правители были лишь в двух первых султанатах, но до самого последнего времени не удавалось выяснить загадку индийского по­сольства.

Из переписки Махмуда Гавана стало известно, что еще за два года до описываемых событий, в связи со взятием Гоа, он обратился к правителю Гиляна с просьбой, чтобы Узун Хасан принял дипломатическую миссию бахманидского султана. Была обнаружена грамота, выданная шахско­му купцу Хаджи Шихабаддину Лутфулла Тюрку на право торговать в портах и провинциях Бахманидского государ- ства. Документ датирован 881 г. хиджры, т.е. 1476—1477гг. Были выяснены имена двух послов, которые приезжали в Персию из Бидара в период между появлением письма Махмуда Гавана и выдачей грамоты шахскому купцу: Шамсуддин Мухаммед Ширвани и Манлам Мухаммед Ах­мед Кунджи ¹⁴ . Надо полагать, что свидетелем их прибы­тия в 1474 г. и стал Иосафат Барбаро.

Барбаро сообщает также о дарах, доставленных ин­дийским посольством: тюки с пряностями, драгоценные камни, сандаловое дерево, тончайшие ткани, фарфоровые изделия и редкие животные, среди которых два слона и жираф. Как же попало сюда африканское животное? Так называемый сетчатый жираф распространен в районе меж­ду Кенией и Сомали. Козьма Индикоплов, видевший жи­рафа при дворе негуса Эфиопии, именует животное вер-блюдо-пардус, передавая этим необычность его фигуры и окраски. Название это (сате1еорагс1) закрепилось в науке за другим видом — жирафом обыкновенным, пятна на шкуре которого расположены довольно далеко друг от дру­га. О множестве жирафов в этих местах писал и Марко Поло. Очевидно, индийскому посольству пришлось побы­вать у побережья Восточной Африки, примерно в тех же местах, что и Никитину на пути из Индии.

Появление при дворе Узуна Хасана бахманидских пос­лов и русского путешественника настолько близки по вре­мени, что предположение, не присоединился ли Никитин к этому посольству, весьма заманчиво. Впрочем, каких-либо упоминаний о посольстве в записках Никитина нет.

Гораздо важнее другое. Теперь мы знаем, что во време­на Никитина были сделаны попытки установить не только торговые, но и дипломатические отношения между Бах-манидским государством и Персией. И происходило это в тот же период, когда русские посольства появились в Ше­махе и Тебризе. Значит, мысли Афанасия Никитина о налаживании торговых связей между Индией и Россией через Персию и Кавказ были не так уж далеки от воз­можного.

Придет время, и поедут этими путями государевы гон­цы в Индию с грамотами и товарами: казанский купец Никита Сыроежин да астраханский житель Василий Тушканов, а за ними московские торговые люди¹⁵ .

Очутившись в окрестностях Тебриза, Афанасий Ники­тин мог вернуться на Родину несколькими путями: либо караванными дорогами через Закавказье, а затем вновь до Каспию и Волге, либо через Малую Азию и Чер­ное море.

Говоря о времени пребывания в ставке Узуна Хасана, Никитин замечает: «В орде же бых 10 дни, ано пути нет никуды» (49). Поскольку через 10 дней Никитин уже вы­брал путь к Черному морю, речь идет, очевидно, о пре­пятствиях на путях через Кавказ. И это понятно: между Шемахой и владениями Узуна Хасана лежала территория, подвластная сефивидским шейхам Ардебиля. Эти шейхи настолько теснили Фарруха Ясара, что владетель Шемахи вынужден был заключить специальный договор о поддерж­ке с преемником Узуна Хасана. В начале путешествия Никитину также не пришлось воспользоваться караванными путями из Шемахи в Персию, но тогда основной причиной было вторжение тимуридских войск. В одном из мест за­писок Никр1тин восхищается богатствами «Гурзынской земли». Не известно, бывал ли он там раньте, но во время своего знаменитого путешествия был неподалеку от Гру­зии дважды: когда пришел в Ширван и па обратном пути через Южный Азербайджан.

Что касается путей в сторону Черного моря, то по ста­рой датировке получалось, что, идя из Тебриза в Трабзон, Никитин попадал в самый разгар военных действий между Персией и Османской империей. Однако в таком случае срок в 10 дней ничего не менял: война в этом районе продолжалась до осени 1473 г. Год же спустя, когда Ни­китин действительно очутился в этих местах, пути через Малую Азию были вновь свободны для караванов. Это и предопределило выбор маршрута. Путешественник напра­вился к Трабзону.

На пути из Тебриза в Трабзон он пересек Армянское нагорье, шел через Эрзинджан, расположенный на р. Карасу, в четырех днях пути к западу от Эрзерума. Город издавна был транзитным центром. «Самый отменный го­род» ¹⁶ ,— писал Марко Поло, выделяя его из городов Ве­ликой Армении. Славился город изготовлением шерстяных тканей. Ездивший к Тимуру в Самарканд кастильский по­сол Руй Гонсалес Клавихо писал об Эрзинджане: «Город очень населен, в нем много красивых улиц, переулков, об­строенных лавками, он очень богат и ведет обширную тор­говлю. В нем много прекрасных мечетей и много источни­ков, и живет в нем много христиан — армян и греков» ^п .

Эти картины остались в прошлом. Считалось, что русский путешественник вошел в процветающий город. Но в 1472—1473 гг., как мы видели, Эрзинджан был разрушен обеими воюющими сторонами. Глазам Никитина предста­ли обугленные развалины.

«И яз,— пишет Никитин,— из орды пошол ко Арцыцану, а от Орцыцана пошол есми в Трепизон» (49).

Осенью 1474 г. Афанасий Никитин подошел к черно­морскому побережью Малой Азии. «Приидох до третьяго моря Чермнаго, а парсийским языком дория Стимбольскаа» (50). Марко Поло и современники Никитина называли Черное море Великим. Русские памятники знают это на­звание наряду с другими: Русское и Понтьское (Понт Эвкспнский у греков). Никитин употребляет выражение, которым пользовались арабские и персидские географы его времени, — море (по-персидски «дарья») Стамбульское. Оно встречается и у европейского путешественника Клавихо, побывавшего здесь в начале XV в. Переписчикам «Хожения», видимо, более импонировало библейское Черм-ное море, хотя под ним подразумевалось только море, от­деляющее Аравию от Африки.

Еще недавно Трабзон был крупнейшим портом в во­сточной части Черного моря, центром основанной кресто­носцами Трапезундской империи. Правившая здесь дина­стия Комнинов поддерживала союзные отношения с родом Ак-Коюнлу, который боролся за овладение Персией.

Когда над Трапезундской империей нависла угроза за­воевания, Узун Хасан послал к Мухаммеду II свою мать, Сара хатун, женщину, известную выдающимися диплома­тическими способностями, с предложением посредничест­ва. Однако отговорить султана от похода не удалось, и, теснимый с суши и моря, Давид сдал в 1461 г. Трабзон Мухаммеду II. Узун Хасан, занятый борьбой с Джехан-шахом, не смог оказать военной помощи последнему из Комнинов.

В Трабзон русский путешественник пришел, по его сло­вам, «на покров», т. е. к началу октября. Едва не погибнув во время осенних штормов на Черном море, он добрался наконец до генуэзской Кафы. Однако прежде ему при­шлось пережить еще одно испытание.

Султанские власти в Трабзоне, сочтя русского купца за агента Узуна Хасана, задержали его. Су-баши, начальник городской полиции, узнав, что русский купец побывал в ставке персидского шаха, наложил а'рест на его имущест­во и распорядился доставить его наместнику султана — бейлербею в ранге паши. «А в Трапизоне ми же шубашь да паша много зла учиниша,— пишет Никитин,— хлам мой весь к себе възнесли в город на гору, да обыскали все — что мелочь добренкая, ини выграбили все, а обыскы-вают грамот, что есми пришел из орды Асанбега» (50).

Трабзон в то время разделялся на три района: нижний город у моря, где останавливались местные и иностранные купцы; средний город с церковью Богородицы Златогла­вой, обращенной в мечеть после присоединения города к Османской империи, и верхний город, на горе, с цитаделью, носившей прежде название акрополя. Цитадель, где по­мещался бывший дворец Комнинов, служил резиденцией бейлербея. Большая часть города находилась*'в запустении.

Подозрительность султанских властей и розыск грамот объясняется продолжавшимся состоянием войны между султаном и Узуном Хасаном. Тем более что Трапезундская империя, с которой последний поддерживал такие тесные связи, была завоевана немногим более 10 лет назад. На­сколько напряженной была обстановка в 1474 г., говорит поведение венецианского посла Контарини. Прибыв тайно в нейтральную Кафу, он не решился плыть не только в Трабзон, но и в любой другой пункт Черноморского побе­режья, контролируемый султанскими властями. Когда Кон­тарини прибыл в Вати (Батуми), брат капитана, придя на судно и услышав, что «мы собирались в Тину [Атина], подтвердил, что если бы мы туда пошли, то все были бы захвачены в рабство; он знал точно, что в том месте на­ходился турецкий су-баши с конницей, объезжавший по своему обыкновению область» ¹⁸ .

Хорошо еще, что военные действия не возобновлялись со времени поражения Узуна Хасана, а то не сносить бы Никитину головы! Однако и в этих обстоятельствах доро­гой ценой освободился он из рук паши и его приспешни­ков. Он лишился почти всего имущества. Кстати, эпизод об ограблении опущен в Троицкой редакции «Хожения», и мы так и не узнали бы о нем, если бы эту фразу не со­хранила летописная редакция.

У Никитина хватило денег заплатить лишь за место на корабле. На съестные припасы ему пришлось занять с обязательством отдать долг по прибытии в Кафу. Никитин пишет: «На корабль приидох и сговорил о налоне дати золотой от своеа главы до Кафы, а золотой есми взял на харчь, а дати в Кафе» (50). Некоторые комментаторы ви­дели в слове «харчь», употребленном Никитиным, иска­женное арабское «хардж», что значит расход, а также на­лог. Они предполагали, что, кроме платы за переезд — «налон корабельный», — путешественник уплатил еще и какую-то пошлину (89, 249). В действительности речь идет о плате за пищу на корабле, что подтверждается употреблением слова в этом именно смысле в предыдущем тексте («по полутретья алтына на харчю идет на день»). В Кафе всегда можно было встретить русского купца или занять денег с отдачей в Москве. Отсюда можно было и отправиться на Русь с караваном.

Черное море встретило Никитина непогодой. Сперва все складывалось благополучно, и с попутным ветром ко­рабль, па котором находился путешественник, дошел до мыса Чам («до Вонады»), лежащего между Трабзоном и Синопом. И здесь-то начались бедствия. Казалось, все ветры дули в лицо путешественнику. Буря погнала ко­рабль обратно почти до самого Трабзона, неподалеку от которого, в Платане, корабль оказался запертым в гавани. Дважды на протяжении двух недель корабельщики пы­тались вывести суда в открытое море, но всякий раз их встречал резкий северный ветер.

«Идох же по морю ветром пять дни, — пишет Ники­тин, — и доидох до Вонады и ту нас стретил великый ветр полунощъ и възврати нас к Трипизону; и стояли есмя в Платане 15 дни, ветру велику и злу бывшу. Ис Платаны есмя пошли на море двожды, и ветер нас встречаеть злы, ' не дасть нам по морю ходити...» (29).

В летописной редакции «Хожения» написано, что до Вонады корабль шел 10 дней, тогда как в Троицкой — пять. Буквенные обозначения цифр 5 (ё) и 10 (i) весьма близки пе начертанию. Выше приведен текст Троицкой редакции, где число дней передано словом. Наконец, еще одна попытка оказалась успешной, и Никитин пересек Черное — третье на его пути — море, достигнув южных берегов Крыма. Не раз, верно, вспоминались слова много испытавшего Даниила Заточника: «Не море топит корабли, но ветры».

Достигнув Крыма, корабль оказался, однако, весьма далеко от места назначения: не в Кафе, а почти на другом конце крымского побережья — в Балаклаве. Еще на несколько дней корабль задержался, отстаиваясь в безопас­ной бухте Гурзуфа. «И море же преидох, — пишет Ники­тин, — да занесе нас сык Балыкаее, а оттудова Тъкъръзо-фу, и ту стояли есмя 5 дни ... приидох к Кафе за 9 дни до филипова заговейна» (29—30). В Кафе Никитин мог впол­не точно справиться о праздниках календаря, принятого на Руси, и, таким образом, указанное им число — 5 но­ября.

Балаклава, которую генуэзцы называли Чембало, была отделена от остальных владений Генуи территорией кня­жества Феодоро (Манкуп). Кроме Горзониума (Гурзуф), генуэзцам принадлежали в Крыму Пертенис (Пертепит), к востоку от Аю-Дага, Алустон (Алушта), Ялита (Ялта) и Солдайя (Сурож). Мимо всех них и проплыл с запада на во­сток Афанасий Никитин. Он едва ли не последним наблю­дал эти генуэзские владения в Северном Причерноморье накануне их падения. Остатки стен крепостей, которые ви­дел путешественник, кое-где сохранились до наших дней.

Генуэзские колонии на Черном море переживали тя­желые времена. Воспользовавшись борьбой Византии с крестоносцами, Генуя, войдя в соглашение с императором, получила черноморские колонии Венецианской республи­ки. Однако после занятия Константинополя войсками Му­хаммеда II и падения Византийской империи положение этих колоний стало весьма трудным. Султанские власти чинили препятствия торговым судам, следующим через проливы, требовали повышенные пошлины, а то и вовсе не пропускали корабли. Банк Сан-Джорджио, крупнейший в Генуе, к которому перешло управление черноморскими колониями, пытался наладить движение караванами по суше. Однако это не могло компенсировать утрату свобод­ного морского пути.

Кафу раздирали социальные противоречия. Недоволь­ство вылилось в открытое восстание городских низов, ба­стовали экипажи генуэзских галей. Усилилась борьба пар­тий гвельфов и гибеллинов. Первые из них представляли в Кафе интересы знати, вторые — купцов и плебса. «Смерть аристократам! Да здравствует народ!» — кричали на улицах Кафы. По донесениям консулов в Геную, росло число горожан, которые оскорбительно отзывались о ге­нуэзских властях. Не следует забывать также, что генуэз­цы составляли не более 2 тыс. человек из 70 тыс. разно­племенного населения приморской Кафы. После восстания было преобразовано городское управление. Но незна­чительные реформы мало что изменили на деле.

В то же время осложнились отношения с Крымским ханством и другими соседними владениями в Крыму. Ге­нуэзские власти пытались вмешиваться в дворцовую борь­бу за крымский престол, поддерживая то одного, то друго­го претендента, а тем временем один из них, Эминех-бей, вошел в сношения с султаном. Ханский престол он поку­пал ценой установления вассальной зависимости от Ос­манской империи. Участь колоний была решена. Они пе­реходили к Мухаммеду II.

Необдуманные действия властей Кафы привели к конфликту с Иваном III. Когда крупный караван, принадлежавший богатым горожанам Генуи, по пути в Крым был ограблен кочевниками, кафинский консул ре­шил возместить их потери за счет русских купцов. Бездо­казательно заявив, что ограбление совершили подданные Ивана III, он распорядился арестовать русских купцов, находившихся в Кафе, а их товары конфисковать.

Иван III немедленно потребовал освобождения москов­ских купцов, а также возвращения товаров, оцениваемых в 2 тыс. руб. Русская сторона, как заявили посланцы ве­ликого князя, никак не ответственна за нападение кочев­ников на генуэзский караван. Кафинские власти ответили отказом, но до окончательного решения дела в Генуе сум­му, полученную от распродажи конфискованных товаров, консул велел положить на хранение в качестве залога.

Если бы Афанасий Никитин появился в Кафе осенью 1472 г., его положение было бы безвыходным. Караваны не ходили на Русь. Сношения с Москвой были прерваны. Спустя два года положение изменилось.

В 1474 г. Иван III поручил послу Никите Беклемише­ву, отправленному к Менгли Гирею для переговоров о союзе, заняться также и кафинским делом. Документы этого посольства, упомянутого на страницах летописи, от­крывают приказную книгу, содержащую переписку с Кры­мом.

Дьяк Никита Беклемишев, выполнявший и прежде ди­пломатические поручения, выехал из Москвы в марте 1474 г. вместе с послом Менгли Гирея, возвращавшимся в Крым ¹⁹ . Беклемишев должен был добиваться у кафинско-го консула удовлетворения претензий русских купцов, ис­пользуя при этом влиятельного местного купца Кокоса.

Последний не раз оказывал Ивану III различные услуги дипломатического и торгового характера: через него были начаты переговоры с Менгли Гиреем, а также о браке доче­ри манкупского князя, одного из крымских владетелей со старшим сыном великого князя. Но кафинские власти' не получив решительного ответа из Генуи, продолжали от­стаивать интересы собственников каравана.

В ноябре 1474 г. в сопровождении крымского посла Девлет-мурзы Беклемишев вернулся в Москву²⁰ . В это время Афанасий Никитин сошел с корабля на пристань Кафы.

Кафа продолжала поддерживать сношения с обеими воюющими сторонами - Османской империей и Венецией. В мае здесь побывал Амброджо Контарини, но венециан­ский дипломат, следовавший в Персию, не много расска­зывает о городе: посланец светлейшей синьории остано­вился в консульском доме тайно, как и его предшественник Паоло Оньибен, с которым они тут и встретились.

Вскоре кафинским властям стало известно о сговоре Эминех-бея с султаном и о подготовке вторжения султан­ских войск. Вести о готовящейся «армаде» всполошили весь город. С великим беспокойством сообщали власти об этом в Геную в первые месяцы нового, 1475 г. Если верить тому, что сообщалось сеньорам-протекторам банка, Кафе удалось вынудить Эминех-бея бежать. Однако «козни Ге­нуи лукавой», как назвал Пушкин политику по отношению к Крымскому ханству, не принесли успеха. Менгли Гирей на которого пытались опереться власти Кафы, был в ре­зультате дворцового переворота свергнут и заточен в тем­ницу в Манкупе. Султанский флот под началом великого везира Гедик Ахмед-паши, поддержанный с суши Эминех-беем, в июне 1475 г. овладел Кафой, а затем и остальными генуэзскими колониями Северного Причерноморья. Задер­жись Никитин в Кафе до лета, его тетради могли бы и сгореть в кафинском пожаре.

Власти Генуи, обеспокоенные судьбой колоний на Чер­ном море, категорически потребовали наконец восстанов­ления отношений с Москвой. В письме протекторов банка Сан-Джорджио консулу Кафы указывалось, что не время ссориться с соседом и вероятным союзником в борьбе про­тив нависшей угрозы со стороны внешних врагов. В Генуе опасались также сближения Венеции с Иваном III и вос­становления ее влияния в Причерноморье.

Появление в Кафе Афанасия Никитина и приказ из Генуи — русских купцов освободить, а имущество вер­нуть — совпадают по времени. То, что было невероятным в 1472 г., стало реальностью два года спустя. И мы можем теперь назвать имена тех гостей великого князя, с кото­рыми Никитин, надо полагать, совершил последнее свое путешествие из Крыма и которые, по-видимому, вручили в Москве дьяку Ивана III Василию Мамыреву заветные индийские тетради. Это — Григорий, или Гридя Жук, как называет его грамота Ивана III, и Степан Васильев сын Дмитриев. Имя последнего более четверти века не сходит со страниц московской дипломатической переписки. Мы встречаем Степана Дмитриева в Кафе, Литве и Малой Азии то как гостя, то в качестве головы купеческого каравана²¹ . Он упомянут в требованиях Ивана III вернуть товар, конфискованный в Кафе в 1472 г. — «когда Степан-ку пограбили». Спустя 10 лет Степан оказывается в Литве после возвращения из торговой поездки в Малую Азию. На его руках куны великого князя. Значит, Иван III доверил ему закупки для своего двора. Через несколько лет Иван III пишет Менгли Гирею, восстановленному на ханском престоле, что на Усть-Осколе пограблены купцы, шедшие из Крыма; во главе каравана стоял Степан Дмит­риев.

В 1498 г., возвратившись из новой поездки в Малую Азию, он выступает в Кафе при споре из-за имущества между русскими купцами. По дипломатическим докумен­там, в Крыму и малоазийском «Заморье» Степан Василь­евич побывал трижды, но поездок за 25 лет могло быть и больше: особенность этого источника в том, что он фик­сирует движение купца лишь при ситуациях, требующих вмешательства властей.

Русские купцы ходили в Кафу разными путями. Пути эти прослеживаются по летописям, дипломатической пе­реписке с Крымом и Польско-Литовским королевством, «хожениям» духовных лиц и паломников.

Московские купцы в эти годы обычно пользовались До­ном или шли «по суху», степью через Дикое поле, однако эти пути придется исключить, раз Никитин шел со сторо­ны Смоленска. Остаются пути: по Днепру на Черкассы и Киев и, наконец, через Дунайские земли в сторону Минска,

В «Хожении» есть место, где упомянуты Валашская и Подольская земли. Говоря об «обилии всем» этих земель, Никитин называет их после упоминания «Турской земли» и перед тем, как назвать Русскую землю. Это дало основа­ние предполагать, что здесь скрывается указание на путь следования из Кафы. Дополнительным аргументом в поль­зу этого варианта пути, хотя и более дальнего, служило то, что переход падает на зимнее время и караван не пошел бы необжитыми местами к Черкассам. Однако указанное место помещено Никитиным среди записей о пребывании в Индии, при перечислении многих географических пунктов, как тех, которые Никитин посетил, так и тех, где он не был (25). Кроме того, ничто не указывает на то, что пу­тешественник покинул Кафу зимой. Следовательно, наи­более вероятным остается путь по Днепру через Киев.

27 марта 1475 г. из Москвы в Крым выехал боярин Алексей Старков. Посольство сопровождал приехавший с Беклемишевым Девлет-мурза. Документы книги «Крым­ских дел» не сообщают, чем закончилась миссия Старкова. Из турецких же источников мы уже знаем, что Менгли Гирей еще до лета был свергнут, а «на петров день», как лаконически сообщает летопись, «турский салтан Маамет Кафу взял ...»²² .

Гости, с которыми Афанасий Никитин вышел из Кафы, покинули город скорее всего весной 1475 г. Во всяком случае в начале года на Москве еще не знали об этом: в наказе Старкову повторено требование о купцах в Кафе, фигурировавшее в инструкциях Никите Беклемишеву. Так -что зиму 1474—1475 гг. Никитин, по всей видимости, про­вел в Кафе, имея возможность заняться своими записями. Купчина гостиной сотни Семен Мартынов Маленький, отправленный «с товарищи» в Индию в XVII в., умер на обратном пути, в Шемахе. Он был первым русским, побы­вавшим в Дели с официальными грамотами и «государски-ми товарами». Возвращался на двух кораблях. Один ко­рабль с товаром был захвачен пиратами; товарами с дру­гого корабля «расторговались» в пути. В Приказ большой казны спутники Семена привезли две грамоты в парчовых мешочках за красными печатями: «одна ответная госуда­рю от шаха персидского о бытности их в Персии и об от­пуске в Индию, а другая, по приказу индийского шаха данная наместником шаховым купчине Маленькому об освобождении его от платежа пошлин, как с продажных, так и с покупных им в Индии товаров, и о безостановоч­ном везде пропуске его» ²³ .

Спутники Афанасия Никитина привезли в Москву те­тради — рассказ об Индии и «хожении» за три моря.

Путь последнего странствия Афанасия Никитина нам в точности не известен, как и то, какую смерть он принял. Но знаем, что уже Смоленск был недалеко.

Впереди лежала родная земля.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История нам не оставила портрета Афанасия Никитина — судьба, достаточно обычная для незнатных людей средне­вековья. Кстати, когда в 1477 г, книга Марко Поло сошла с печатного станка, на фронтисписе был изображен просто типичный горожанин. Да и на Руси каждый список «То­пографии» Козьмы Индикоплова миниатюристы снабжали портретом «плавателя в Индию», сделанным по воображе­нию: у одного получался глубокий старик, у другого — полный сил мужчина средних лет. Что же касается Афа­насия Никитина — до нас не дошло даже и такого порт­рета. И все же герой нашего повествования — вполне ре­альный, обладающий индивидуальностью черт человек, об интересах, симпатиях и взглядах которого можно отчетливо судить по «Хожению за три моря», живой, остро мыслящий и горячо чувствующий. Читателю записок Никитина пе­редаются его гнев и боль, когда он повествует о бедствиях войны, роскоши «бояр» и князей, нищете сельского люда, паломниках, обираемых храмами. Вместе с ним мы про­никаемся симпатиями к трудовому люду Индии.

Через записки Афанасия Никитина могучим лейтмо­тивом проходит его любовь к Родине. Он не 'забывает ее ни на день, и, возвращаясь из далеких странствий через Каспийское, Аравийское и Черное моря, он восклицает: «Нет страны, подобной Русской земле!».

Шесть лет путешествовал Афанасий Никитин по Во­стоку, прошел многие земли, повидал десятки городов и сотни деревень: малабарский берег Индии, алмазные копи Райчуру, храм Шивы на берегах Кистны, караван-сараи Баку, Маската, Исфахана, трапезундский порт, генуэзскую Кафу.

Караванные и морские маршруты, перечни товаров, время в пути, климатические особенности — все это нашло отражение в записках Афанасия Никитина. Есть и све­дения, основанные на местных поверьях.

Не одной лишь наблюдательности путешественника обязаны мы появлению записей о быте и обычаях народов Индии. Это стало возможным также благодаря тому, что Никитин «познася со многыми индеяны... и они же не учали ся от мене крыти ни о чем, ни о естве, ни о торговле, ни о маназу, ни о иных вещех» (17—18).

Выдающееся произведение Древней Руси, записки Афа­насия Никитина о путешествии за три моря обретают с каждым этапом изучения новую жизнь, позволяя глубже проникнуть в биографию путешественника и гуманиста эпохи великих географических открытий, лучше оценить значение памятника, стоящего у истоков русско-индийской дружбы.

«При колонизаторах,—говорил советскому писателю Борису Полевому индийский писатель Ходжа Ахмад Аб-бас, — во всех наших университетах юношеству внушали, что Индию открыл для Европы и европейцев Васко да Гама. Он якобы первым описал Индию. Но это же истори­ческая ложь, ваш соотечественник был у нас на тридцать лет раньше. Ваш соотечественник был коммерсант, он открывал дорогу дружбы, он писал как сын великого на­рода о другом великом народе, Афанасий Никитин отно­сился к народу Индии не только с интересом, но с уваже­нием. Этим проникнута книга...»',

ПРИМЕЧАНИЯ

Введение

¹ Карамзин Н. М. История го­сударства Российского. СПб., 1817, т. VI, с. 344.

² ДРВ. 2-е изд. М., 1791,.ч. XVI, с. 231-232.

⁸ Чтения ОИДР, 1871, кн. 1, с. 17.

⁴ Там же, с. 32. Сказание о Тро­янской войне стало известно на Руси в XII в. по переводу «Хроники» Малалы.

⁵ Лурье Я. С. Общерусские ле­тописи XIV—XV вв. Л.: Нау­ка, 1976, с. 237.

⁶ Хожение за три моря Афана­сия Никитина. 2-е изд. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958, с. 32 (Литературные памятники). (Далее: страницы по этому изданию указаны в тексте); ПСРЛ, т. XX, ч. 1, с. 303.

⁷ ГПБ, Рукоп. отд. Р.1У,144, л. 441—442. В летописи: «дориа Хвалитьскаа», «дориа Стебольскаа». Испр. по Тро­ицкому списку, факсимиль­ное изд. в кн.: Никитин Афа­насий. Хожение за три моря. М.: Географгиз, 1960.

⁸ Срезневский И. И. Хожение за три моря Афанасия Ники­тина в 1466—1472 гг. СПб., 1857, с. 19—20.

⁹ О Василии Мамыреве см.: Кучкин В. И. Судьба «Хоже-ния за три моря» Афанасия Никитина в древнерусской письменности.—ВИ, 1969, № 5; Веселовский С. В. Приказные дьяки и подьячие Х^= XVII вв. М.: Наука, 1975, с. 316.

^!0 О списке Суханова название вынесено на поле; в списке Уидольского — б конце текста. См.: ГПБ, Рукоп. • отд., РХУП.П, л. 402. На необхо­димость привлечения списка Суханова обратил внимание А. А. Зимин,-опубликовавший также сохранившиеся фраг­менты одного из списков «Хо-жения» XV века. См.: Зимин А. А. Новые списки «Хоже-ния Афанасия Никитина».— Труды ОДРЛ, 1957, т. 13, с. 437-439.

¹¹ ПСРЛ, т. VI, с. 345.

За год до Казанского похода

¹ ПСРЛ, т. 25, с. 299-302; 1-е §иегге <Ы ТепеИ пе1ГАз1е 1470—1474: ВоситепЦ сауаЫ йаИ'АгсЫую а! Егат т Уепе-г!а / РиЫ. рег Е. Согпе1. V^еп-па, 1856.

⁸ Там же, с. 282. '⁹ Там же, с. 283.

² ПСРЛ, т. 25, с. 301, 303. Доку­менты посольства см.: Сб. РИО. СПб., 1884, т. 41, с. 6-9.

³ Барбаро и Контарини о Рос­сии. Л.: Наука, 1971, с. 211, 213 (далее: Барбаро и Конта­рини) .

⁴ Там же, с. 215—216.

⁵ Архив Маркса и Энгельса, т. 8, с. 153.

⁶ ПСРЛ, т. 25, с. 279—280.

7 Там же, с.281

¹⁰ ПСРЛ, т. XIX, с. 224-225,

" Там же, с. 225.

¹² Устюжский летописный свод, М.: Изд-во АН СССР, 1950, с. 88.

¹³ Барбаро и Контарини, с. 158.

¹⁴ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 1, с. 153.

¹⁵ Барбаро и Контарини, с. 220. См. также с. 157.

¹⁶ Там же, с. 217, 221.

¹⁷ Матх К. 8есге1 Д]р1отаИс Ыз-1огу о? 1Ье е1§Ь(;ееп|;п сегНигу. Ьопйоп, 1899, р. 81.

¹⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 385.

¹⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 21, с. 416.

²⁰ ДДГ. М.: Изд-во АН СССР,

1950, с. 203-206. ² < ПСРЛ, т. 25, с. 281.

²² Там же, т. VIII, с. 155.

²³ ПРП. М.: Госюриздат, 1955, вып. 3, с. 346.

²⁴ Опись царского архива XVI века и архива Посольского приказа 1614 г. М.: Изд-во вост. лит., 1960, с. 99.

²⁵ ПСРЛ, т. VI, с. 125.

²⁶ ПС. СПб., 1884, т. 2, вып. 3.

²⁷ Герберштейн С. Записки о Московии. СПб., 1866 (далее: Герберштейн), с. 87.

²⁸ Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с При­балтикой и Западной Европой в XIV—XV веках. М.: Изд-во АН СССР, 1963, с. 279-283.

²⁹ Герберштейн, с. 150.

³⁰ Спасский И. Г. Русская мо­нетная система. 4-е изд. Л.: Аврора, 1970, с. 96.

³¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 24, с. 385.

³² Естественнонаучные представ­ления Древней Руси. М.: Нау­ка, 1978.

³³ Лихачев Д. С. Великое насле­дие. М.: Современник, 1975, с. 6-7, 242-250.

³⁴ Труды и летописи ОИДР. М., 1837, ч. VII, с. 121. По Мали­новскому, Афанасий Никитин провел в Индии 5 лет, между тем летописец обозначил чис ло лет буквой Д, что соответ* ствует цифре 4, поскольку вторая буква русского алфа­вита не имела числового зна­чения.

³⁵ Летописец русской. СПб., 1792, ч. III, с. 44; ПСРЛ, т. XX, ч. 1, с. 302—313.'Первое изда­ние архивного списка «Хоже-ния»; Строев П. М. Софий­ский временник. М., 1821, ч. II.

³⁶ Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М.г Изд-во АН СССР, 1963.

³⁷ ПСРЛ, т, 25, с. 282.

Первое море — Каспийское

¹ Библиотека иностранных пи­сателей о России. СПб., 1836, т. 1, с. 194.

² Герберштейн, с. 112.

³ Сыроечковский В. Е. Гости-сурожане. М.; Л.: Соцэкгиз, 1935, с. 43.

⁴ ПРП, вып. 3, с. 171—172.

⁵ ААЭ, т. III, № 180.

⁶ ПРП. М.: Госюриздат, 1957, вып. 6, с. 47.

⁷ Герберштейн, с. 89—90.

⁸ Кунин К. И. Путешествие Афанасия Никитина. М.: Гео-графиздат, 1947, с. 10.

⁹ Сб. РИО. СПб., 1884, т. 41, с. 313.

¹⁰ Памятники дипломатических сношений Московской Руси с Персией (далее: Памятники). СПб., 1890, т. 1, с. 368, 370.

¹¹ Хожение купца Федота Кото-ва в Персию. М.: Изд-во вост. лит., 1958, с. 30 (далее: Котов).

¹² Книга Большому чертежу. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950, с. 143.

¹³ Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой орды. СПб., 1884, с. 303.

*⁴ Заходер- В. Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М.: Наука, 1967, т. 2, с. 166-172.

" Б арбаро и Контарини, с. 157,

220. '" Котов, с. 31—32.

¹⁷ Сб. РИО, т. 41, с. 322, 405.

¹⁸ Памятники, т. 1, с. 452.

¹⁹ Котов, с. 34.

²⁰ Там же.

²¹ Барбаро и Контарини, с. 216.

²² Котов, с. 34.

²³ ПРП. М.: Госюриздат, 1952,

вып. 1, с. 114. « ПРП, вып. 3, с. 355. » Сб. РИО, т. 41, с. 155, 162, 235.

²⁶ Котов, с. 35.

²⁷ Там же, с. 36.

Второе море — Индийское

¹ Путевые заметки Абдурразза-ка Самарканди о его поездке в Индию. Ташкент, 1960. Перс, текст и пер. на совр. узб. яз.

² Книга Марко Поло. М.: Гео-графгиз, 1956, с. 68, 211 (да­лее: Марко Поло).

⁸ Там же, с. 184.

⁴ Там же, с. 68.

⁵ Там же.

⁸ Там же, с. 168.

⁷ Civitates orbis terrarum. Am­sterdam, 1572, lib. 1, N 54.

⁸ Шумовский Т. А. Три неиз­вестные лоции Ахмада ибн Маджида. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1957.

⁹ Минаев И. П. Старая Индия: Заметки на хожение за три моря Афанасия Никитина. СПб., 1881, с. 15—17.

¹⁰ Срезневский И. И. Хожение за три моря..., с. 36—38.

¹¹ Марко Поло, с. 197.

¹² Там же, с. 198—199.

13 Там же, с. 197.

¹⁴ Firishta Muhammad Kasim ibn Hindu Shah. History of the ri­se of Muhammadan power in India. 3-th ed. Transl. from the original Persian. Calcutta, 1958, vol. II, part 1, p. 120—121 (да­лее: Firishta).

Семь врат Бидара

¹ Марко Поло, с. 183.

² Самойлов В. Хожение за три моря.— Наша страна, 1938, № 9, с. 35. Ср.: Осипов А. М. и др. Афанасий Никитин и его время. 2-е изд. М.: Учпед­гиз, 1956.

³ Major R. H. India in the fifte­enth century being a collection of narratives and voyages to India. London, 1857.

⁴ Минаев И. П. Старая Индия, с. 30.

⁵ Ильин А. Подробный атлас всех частей света. СПб., 1882; Воробьев Н. И. Хожение за три моря.— Учен. зап. Казан. гос. пед. ин-та, 1938, вып. 1, с. 112-113.

⁶ Исторические песни. Л.: Сов. писатель, 1951, с. 73.

⁷ Махабхарата. Рамайана. М.: Изд-во Худож. лит., 1974, с. 454-456.

⁸ Котов, с. 54.

⁹ Чтение ОИДР, 1871, кн. 1, с. 55.

10 Книга, глаголемая Козьмы Индикоплова. СПб., 1886, сл. 2,

¹¹ Firishta , p. 120.

¹¹ Firishta , p. 120.

¹² Минаев И. П. Старая Индия, с. 34, 94.

13 Марко Поло, с. 208.

¹⁴ Кунин К. И. Путешествие Афанасия Никитина, с. 29—30.

¹⁵ King J. S. The history of the Bahmani dynasty founded on the Burhan-i Maasir (flanee: Burhan-i Maasir) . London, 1900, p. 103.

16 Никитин Афанасий. Хожение за три моря. М.: Георгафгиз, 1960.

¹⁷ Burhan-i Maasir, p. 103, р. 103

18 ПСРЛ, т.VI, с. 357.

¹⁹ Цибульский В. В. Современ­ные календари стран Ближ­него и Среднего Востока: Синхронистические таблицы и пояснения. М.: Наука, 1964, с. 78-79.

²⁰ Хожение за три моря Афана­сия Никитина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948, с. 80. (Лите­ратурные памятники).

²¹ Nilakanta Sastri H. A. A histo­ry of South India. Oxford, 1955, p. 32, 251; Kemp P. M. Bharat-Rus. Delhi, 1958, p. 11, 14-15; Triveda D. S. Indian chronolo­gy. Bombay, 1959, p. 45; Bhat-tacharya S. A. A dictionary of Indian history. Calcutta, 1967, p. 96.

²² Sewell R. A forgotten empier (Vijayanagar). London, 1900, p. 103—106. cm. также: Ed­wards M. A. A history of In­dia. Bombay, 1961, p. 118

²³ Fonseca L N. An historical and archeological sketsh of the Goa. Bombay, 1878, p. 127—129.

²⁴ Sherwani H. K. History of me­dieval Deccan. Hyderabad, 1973, vol. 1, p. 188.

²⁵ Firishta , p. 120—126; Хожение за три моря Афанасия Ники­тина. 2-е изд., с. 25—28.

²⁶ Burhan-i Maasir, p. 106.

Третье море — Черное

¹ Марко Поло, с. 201.

² «Хожение» Зосимы (1420 г) — ЧОИДР, 1871, кн. 1, с. 30.

³ Там ж«.

⁴ Магидович И. П. Очерки по истории географических от­крытий. М.: Просвещение, 1967

⁵ Цит. по кн.: Вертелъс Е. Э. На­вои. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948, с. 123..

⁶ Марко Поло, с. 60

⁷ Там же

⁸ Барбаро и Контарини, с. 92

⁹ Там же, с, 70-71

⁾⁰ Цит. по кн.: Вертелъс Е. Э. Навои, с. 15.

¹¹ Абидова М. А. К истории внешней политики Ак-Коюнлу (война с Турцией 1472— 1473 гг.) .-Тр. САГУ. Нов. сер., 1959, вып. 151, с. 47—53.

¹² A narrative of Italian travels in Persia in the 15th and 16th centures. London, 1873; Ham­mer 1. Histoire de TEmpire Ot­toman. Paris, 1836, t. 3, p. 160— 168.

¹³ Барбаро и Контарини, с. 80.

¹⁴ Aubin J. Les relations diploma-tiques entre les Aq-qoyunlyet les Bahmanides.— In: Iran and Islam /C. E. Bosworth (Ed.). Edinburgh, 1971, p. 11— 15.

¹⁵ Русско-индийские отношения в XVII в. М.: Изд-во вост. лит., 1958, с. 49—55.

¹⁶ Марко Поло, с. 56.

¹⁷ Клавиэсо Р. Г. Дневник путе­шествия ко двору Тимура в Самарканд в 1403—1406 гг. СПб., 1881, с. 138.

¹⁸ Барбаро и Контарини, с. 214.

¹⁹ Сб. РИО, т. 41, с. 8.

²⁰ Там же; ПСРЛ, т. VI, с. 32.

²¹ Сб. РИО, т. 41, с. 8-9,235, 297; т. 35, с. 11—12. Биография это­го видного купца-сурожанииа наводит на мысль: не его ли отец «гость Василий» оставил записки о своих странствиях на Ближнем Востоке в 1460-е годы?

²² ПСРЛ, т. VI, с. 32; т. VIII, с. 181.

²³ Труды и летописи ОИДР, 1837, ч. VII. Текст грамот: Русско-индийские отношения в XVII в., с. 365—370.

Заключение

¹ Правда, 1960, 10 февр

ЛИТЕРАТУРА

Бартольд В. В. История изуче­ния Востока в Европе и Рос­сии.- В кн.: Бартольд В. В. Соч. М., 1977, т. 9.

Ильин М. А. Афанасий Ники­тин.- В кн.: Люди русской науки. М.; Л., 1948, т. 1.

История Индии в средние века. М., 1968.

Карамзин Н. М. История госу­дарства Российского. СПб., 1817, т. VI.

Кунин К. И. Путешествие Афа­насия Никитина. М., 1947.

Лебедев Д. М., Есаков В. А. Русские географические от­крытия и . исследования с древнейших времен до 1917 г. М., 1971.

Минаев И. П. Старая Индия: Заметки на хожение за три моря Афанасия Никитина. СПб., 1881.

Осипов А. М., Александров В. А., Голъберг Н. М. Афанасий Ни­китин и его время. 2-е изд. М., 1956.

Очерки истории русской куль­туры. М., 1977, ч. 2.

Синха Н. К., Банерджи А. Ч, История Индии. М., 1954.

Срезневский И. И. Хожение за три моря Афанасия Никити­на в 1466-1472 гг. СПб., 1857.

Соловьев С. М. История России. М., 1963, кн. 3.

Хенниг Р. Неведомые земли. М., 1963, т. 4.

Bhattacharya S. A. A dictionary of Indian history. Calcutta, 1967.

Kemp P. U. Bharat-Rus. Delhi, 1958.

Nilakanta Sastrl K. A. A history of South India. Oxford, 1955.

Prasad tshwari. L'lnde du VII-o au XVI-e siecle. Paris, 1930.

Sewell R. A forgotten empire (Vijayanagar). London, 1900.

Sherwani H. K. History of medie­val Deccan. Hyderabad, 1973—1974, v. I-II.

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ААЭ — Акты, собранные в библиотеках и архивах Археографиче­
ской экспедицией Академии наук
ВИ — Вопросы истории ГПВ — Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салты­кова-Щедрина

ДДГ — Духовные и договорные грамоты великих и удельных кня­зей XIV—XVI вв.

ДРВ — Древняя Российская Вивлиофика

ОДРЛ — Отдел древнерусской литературы Института русской литературы АН СССР

ОИДР — Общество истории и древностей российских

ПРП — Памятники русского права

ПС — Палестинский сборник

ПСРЛ — Полное собрание русских летописей

РИО — Русское историческое общество

САГУ - Среднеазиатский государственный университет

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Абдарраззак Самарканда 30, 66, 68, 73, 102

Абдаррашид ал-Бакуви 56

Абдул Керим Синдхи 99

Абдулла Адиль-хан Саваи 101

Абдуррахмаи Джами 116

Абу-Саид 28, 52, 58, 117

Абул Касим Абдаллах Кашани 60

Айбек 14

Ала-ад-дин 72, 101—102

Ала-ад-дин I Бахмани 76

Александр 33—34

Александр Невский 23

Али ибн Азизулла Таба Табаи 94, 105, 107

Али Реза 60

Алишер Навои 113, 116

Альмейда 63

Анджолелло Джованни 118, 120

Андрей Васильевич 12

Асад-хан Гиляни 82—88

Афанасий Никитин 3—7, 16, 20, 23-42, 44-133

Ахмед-хан 8—10, 14—15, 17, 40, 42

Барбаро Иосафат 13, 50, 60—61, 112-113, 115—116, 120-122

Басенков Никифор 9

Баязид II 15, 35, 118

Беззубцев К. А. 11—12, 18

Беклемишев Никита 9, 128—129,131

Бережков Н. Г. 27, 135

Борис Александрович 17, 29—30, 32

Борис Владимирович 31

Борис Константинович 37

Бороздин Борис Захарьич 28-29, 31

Бороздин Семен Захарьич 31

Булат-бек 50, 57

Василий II 21, 29, 31—32

Василий III 24, 37

Васко да Гама 3, 28, 67, 75, 105, 133

Верейский В. М. 12

Верейский С. Р. 11

Виельгорский М. М. 79

Вирупакша II 75, 102

Воробьев Н. И. 79

Гедик Ахмед-паша 129

Геннадий Кожа 28—29

Герберштейн С. 22, 29, 32, 36— 37

Геронтий 4, 24

Глеб Владимирович 31

Гридя Жук 130

Давид 124

Даниил Заточник 126

Даниил Черный 23

Дауд-паша 118

Девлет-мурза 129, 131

Дженкинсон А. 41, 48

Джеханшах Кара-Коюнлу 28, 52, 113, 115, 117

Дзено Катарино 117—118, 120—121

Дмитрий Донской 23, 32

Дмитрий Константинович 37

Дмитрий Шемяка 29, 31

Едигей 32

Ермолин В. Д. 6

Зейнель-бей 117

Зосима 4, 111

Ибн ал-Биби 19

Ибн Батута 43, 114

Ибн Маджид 3, 67

Ибрагим 10—13

Иван Андреевич Можайский 31

Иван III 7-19, 21, 24-40, 45, 51, 86, 98, 115, 128—130

Иван IV 24, 43

Иван Сараев, 35

Ильин А. 79

Исхак-паша 117

Казембек А. К. 95—96

Казимир IV 8—9, 14, 16

Калидаса 4

Кампеше А. 29

Кара Кючук 9

Карамзин Н. М. 3, 26, 98

Каеим 10

Касим-бей 117, 119

Касим-султан 13—14, 44—45

Кассандра 106

Кемп П. М. 98

Клавихо Р. Г. 60, 123—124

Ключевский В. О. 35

Козьма Индикоплов 3, 65, 81—82, 85, 122, 132

Кокос 128

Колумб 3

Контарини Амброджо 9, 13, 40, 49—50, 115—116, 121, 125, 129

Конти Николо 66, 71, 85

Копыл 40

Корабейников Трифон 4, 81

Котов Федот 41, 43—44, 49, 56, 81

Кришна 94

Кубанский И. С. 40

Кунин К. И. 38, 86, 111—112

Кутузов А. С. 40

Лазарев Дмитрий 9

Ленин В. И. 13, 22

Лихачев Д. С. 23

Львов Н. А. 27

Магидович И. П. 111, 137

Макарий 31

Малик Хасан 88, 101

Малиновский А. Ф. 26

Мамай 14, 32

Мамырев Василий 4—6, 130

Манлам Мухаммед Ахмед Кунджи 122

Марко Поло 3, 65—66, 74—76, 85, 114-115, 122—124, 132

Марко Россо 10, 51

Маркс К. 10, 15

Мартынов Семен 131

Махал оглу Али-беи 120

Махдума Джехан 107

Махмуд Гаван 83, 86—88, 92—95,99—107, 121

Менгли Гирей 8-10, 14, 128-131

Минаев И. II. 71, 84, 88, 95, 99— 106

Михаил Борисович 7, 28—29, 35

Михаил Киселев 35

Мочениго Пьетро 121

Мурзаев Э. М. 111

Муртаза 9

Мустафа 118—119

Мухаммед 60, 85, 87

Мухаммед (Мехмед) II 14, 117—121, 124, 127—128, 131

Мухаммед III Бахмани 76, 90—94, 99, 106-107

Мухаммед Ядигар 52

Новиков Н. И. 4

Оболенский Нагой П. В. 11, 18

Оболенский Стрига И. В. 10

Одорик из Порденоне 114

Олеарий А. 47

Омар-бей 118

Омар ибн Саду 60

Оньибен Паоло 121, 129

Папин Василий 4, 25, 27—28, 35—36, 42, 44, 48—52, 98

Патрикеев И. Ю. 12

Петрушевский И. П. 69

Пир Ахмед-бей 117, 119—120

Плещеев Андрей 42

Полевой Б. 133

Пушкин А. С. 129

Рама 81

Рамузио Д. Б. 118

Родион Кожух 4, 7

Рум Мехмед-паша 117

Руно И. Д. 11—12

Рублев А. 23

Ряполовский Ф. С. 11

Самойлов В. 77, 108

Скржинская Е. Ч. 121

Соловьев С. М. 26

Спасский И. Г. 22

Срезневский И. И. 5, 25—28, 71— 73, 84, 95-99, 104-107

Степан Васильевич Дмитриев 130

Строев П. М. 26

Старков А. И. 10, 131

Суханов Арсений 6

Сыроежин Никита 122

Тавернье Ж. Б. 3

Талызин Никифор 42

Тахтамыш 32

Тимур 19, 43, 59—60, 63, 113, 123

Триведа Д. 98

Тривизан Д. Б. 8—9

Толбузин Семен 9

Тушканов Василий 122

Узбек 42

Узун Хасан Ак-Коюнлу 28, 42, 51-52, 58, 115—125

Улугбек 30

Ундольский В. М. 85, 134

Фаррух Ясар 27—28, 42, 48—52, 56, 58, 86, 123

Фатхулла Дарья-хан 101

Федор Хрипун см. Ряполов­ский Ф. С.

Феодора 117

Феофан Грек 37

Фериштэ 75, 83, 88, 99—101, 104—105, 107

Фируз-шах Бахмани 106

Френ X. Д. 95

Хаджи Гирей 8

Хаджи Шихабаддин Лутфулла Тюрк 121

Халил-бек 50—51

Хамдаллах Казвини 48, 59

Хасан-бек 28, 35—38, 40, 44-51

Хасан-бек см. Узун Хасан

Хасан-бек Румлу 118

Хас Мурад-паша 120

Ходжа Ахмад Аббас 133

Ходжа Мехмед 86—89

Холмский Д. Д. 12

Хумайюн-шах 107

Хусейн 60

Чаев Н. С. 24, 89, 97

Шамсуддин Мухаммед Ширвани 122

Шастри Нилаканта 98

Шахрух 30, 63

Шива 132

Ших Ахмед-хан 15

Шлиман Г. 4

Эминех-бей 127—129

Энгельс Ф. 16

Юрий Васильевич 4, 7, 10, 12—13, 18, 25-27

Юсуф-мирза 118—119

Ярославский Д. В. 11

Aubin J. 137

Bhattacharaya S.A. 137—138

Bosworth C.E. 137

Cornet Е. 134

Edwards М. А. 137

Firishta см. Фериштэ

Fonseca I. N. 137

Hammer I. 137

Kemp Р. М. см. Кемп П. М.

King J.S. 136

Маjог К. Н. 136

Sastri Nilakanta см. Шастри Н.

Sewell R. 137-138

Sherwani Н. К. 137-138

Triveda D.S. см. Триведа Д.

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

Аберкух 113

Аден 68, 85, 110

Аденский залив 111

Азербайджан 43, 52, 55, 57, 123

Азов 22, 39—40, 43—44

Алеппо 114

Аланд 77, 89—90, 107—108

Алушта 127

Амасья 118—119

Амоль 58—59

Амендрие 107

Анатолия 118

Англия 3

Апшеронский п-ов 56

Аравия 20, 62—65, 67, 85, 110— 111, 124

Аравийское море 3, 67, 73, 109, 132

Ардебиль 57—58, 123

Армения 52

Армянское нагорье 123

Астрахань 13, 22, 38, 40—48, 51

Атина 125

Африка 111, 122, 124

Ахтуба 42, 44

Бавильруд 112

Багдад 63, 115

Байбурт 120

Баку 48, 52, 55-58, 61, 64, 132

Балаклава 126—127

Балканы 6

Баскунчак 42

Басра 115

Батуми 125

Бахрейнские острова 63—64

Бейшехир 119

Белгаон 101, 103—107

Белоозеро 32

Бенгалия 63

Бенгальский зал. 91

Берар 91

Берекезан 38

Бидар 61, 72, 77, 88—92, 95, 97, 100-102, 106-109, 112

Биджапур 99

Битлис 118

Богун 45

Брусса 114

Бузан 44

Бухара 59, 61

Валашская земля 130

Варангал 101

Великий Устюг 18, 32—33

Венгрия 14—15

Венеция 8—10, 44, 117, 120—121, 129

Верамин 60

Виджаянагар 63, 67, 74—75, 80, 83,89, 91, 98—109

Владимир 10, 23

Волга 9—14, 29—31, 37—38, 44—49, 56, 123

Вологда 18, 32—33

Вонада 126

Вятка 11, 16, 18, 32

Гармсир 115

101, 104, 121

Голконда 108

Голландия 3

Грузия 123

Гуджарат 67—71, 74, 91, 100

Гулбарга (Кульбарга) 89—91, 100, 106-108, 112

Гурзуф 127

Дабхол 67-69, 76-77, 100, 107-111

Дания 15

Дальний Восток 70, 76

Дамаск 112

Даулатабад 91

Двинская земля 16, 32

Девичьи горы 14

Дега (Дезат) 68 Дели 91, 131

Декан 79, 85, 90—91, 98,101, 105

Демавенд 58—59

Дербент 25, 28, 43, 46, 48—54, 57,86

Джераун 63, 112

Джидда 64

Джуннар 62, 71—73, 76—80, 82—90,112

Дйу (Двина) 68, 100

Дмитров 31

Днепр 130—131

Дон 14, 39—40, 130

Европа 3, 8, 21, 41-42, 48, 56 Египет 6, 20, 43, 63, 65, 67—68 Евфрат 120

Заволочье 15

Закавказье 28, 51, 53, 98, Ш, 123

Западные Гаты 79

Звенич 12

Ивангород 37

Индия 3—7, 26—27, 43, 52—53, 58, 60—86, 97-99, 104-117,121-122, 131-133

Индийский океан 5, 57—58, 63, 67, 74, 99, 109

Ирак 43, 60, 63

Ирыхов 11

Исфахан 57, 60, 113—115, 132

Италия 118

Йезд 58, 60—63, 112-113

Кавказ 123

Казанка 108

Казань 4,10-12,18,22,25-27,38-42

Кайен 61

Каллур 107—109

Калхат 68—70, 73

Калязин 31

Кама 12

Камбей 67—69, 71, 76—79, 100, 108

Камбейский зал. 68—69

Караман 117—118, 120

Карасу 123

Каспийское море 5, 44, 48—49, 52, 55, 57, 59, 88, 123, 132

Катхиявар 68—69

Кафа (Феодосия) 20, 39—40, 44, 55, 98, 124—132

Кашан 58—60, 62, 113—114

Келна 74, 84, 96, 99, 101

Кения 122

Кербела 60

Керман 62—63

Киев 9, 130—131

Кипр 117, 120—121

Кистна 91, 101, 107, 132

Китай 63

Кичменга 11

Клязьма 38

Кожикоде (Каликут) 67-03, 70, 73, 75-76, 100, 108

Коилконда 108

Кондапалли 101

Конкан 74, 93 Константинополь 20, 57, 111, 117—118, 120

Копья 118—119

Коровнич 11

Кострома, г. 16, 19, 31—35, 54

Кострома, р. 32

Красное море (Кульзум) 48, 63, 68, 110

Красный Яр 44

Крым 8—10, 19—20, 22, 30, 39—41, 44, 47, 55, 126, 128—131

Кулонгир 89—90

Кум 113—114

Куриа-Муриа 111

Кутахья 118

Кырк-иер 9

Лар 58, 62-63

Ларистан 63

Лорепде 117

Литва 30, 130

Мазендеран 48, 52, 56—59, 113

Малабар 63, 68, 74—75, 77, 91

Малая Азия 20, 115, 117, 119, 123—124, 130

Мальва 91

Манкуп 129

Маскат 63, 68, 109, 111—112, 132

Медина 68, 85, 110

Мекка 68, 85, 110

Мещерский городок (Касимов) 10

Мидия 59

Минск 130

Молдавия 15

Москва 4, 7—12, 15—25, 28—32,37, 40, 45, 55, 98, 126, 128, 131—132

Мосул 115

Муганская степь 52, 58

Муром 11

Мушская равнина 52

Наин 58, 60—62, ИЗ

Нарова 37

Наряс 107

Нижний Новгород 11, 16, 19, 25, 31-38, 42, 45, 54, 86

Новгород 14—16, 19, 21, 30

Ока 14, 38

Ополыцина 15

Орисса 88, 91, 99

Ормуз (Новый Ормуз) 5, 51, 56, 62—73, 110, 112

Остров купцов (Гостиный о.) 92

Отлукбели 120

Пали 77—79

Передняя Азия 59, 112

Перекоп 39

Пермская земля 15, 16, 41

Пермь 32

Персия 3, 6, 9, 13, 19—20, 37,40—43, 47, 51, 54—66, 80, 86,112-121

Персидский залив 58, 63, 66, 110, 114

Пертенит 127

Печора 32

Печорская земля 32

Поволжье 15, 22, 40, 42

Подольская земля 130

Раджамандри 101

Райчуру 107—109, 116, 132

Рей 58—60

Рига 19

Родос 117

Ростов 23

Румелия 120

Русь 5, 8—10, 14—15, 19—24, 30-31, 35, 44, 47, 51-53, 59-62, 71, 73, 80-81, 85, 96, 106, 109, 126-133

Рязанская земля 15

Сарай Берне 14, 19, 22, 25, 4261, 63-64, 112

Старая Русса 15

Старый Ормуз 58, 63, 112

Султания (Сольтание) 113—115

Сури 107—108

Сурат 79, 108

Сурож 19, 44, 127116, 122

Тарки 48-51

Таром 58, 62-63

Тверца 29

Тверь 16-23, 28-30, 42, 52, 54, 60, 97-98

Тебриз 8, 10, 20, 28, 43, 57, 112-116, 122

Тегеран 59

Телингана 91, 101

Тихая сосна 14

Токкат 118-120

Трабзон 120, 123-125

Троя 4

Тунгабхадра 102, 107

Туркестан 68

Турция 6, 15, 20, 57, 119, 131

Тьмака 30

Углич 22, 31, 33

Угра 14—15

Умра 79

Умрат 79

Умри 77, 79, 112

Услан 38

Усть-Воронеж 39

Усть-Оскол 130

Фарс 62

Холопий городок 22, 32

Хорасан 52, 62, 64, 68

Цейлон 70

Чагатайская земля 61

Чам 126

Чапакур 58—59, 61

Чаул 68-71, 75-79, 90, 100, 108, 110

Черемисская земля 10

Черкассы 131

Черное море 4, 5, 44—45, 123

Шабран 57

Шексна 32 Шелонь 16

Шемаха 8, 25, 27—28, 31, 43—44, 51-52, 55-58, 98, 122-123, 131

Шиб-Бавван 112

Шираз 20, 52, 62, 112

Эльбурс 59

Эльтон 42

Эрзерум 20, 120, 123

Эрзинджан 118, 120, 123—124

Эфиопия 67, 69, 122

Ялта 127

Ярославль 16, 19, 33

Ярославская земля 15,33

* Количество дней, ушедшее на путь от Дега до Чаула, Афанасий Никитин не указывает.