Л. Е. Гринин

ГЕНЕЗИС ГОСУДАРСТВА

КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА ПЕРЕХОДА ОТ ПЕРВОБЫТНОСТИ

К ЦИВИЛИЗАЦИИ

(общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства)

Содержание

Введение

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе

от первобытности к цивилизации.

Раздел первый. Об анализе постпервобытности

и политогенеза.

1. Необходимость новой методологии для решения проблем генезиса раннего государства.

1. 1. Обоснование проблемы.

1. 2. Политоцентризм и стейтоцентризм.

2. Некоторые замечания о методологических подходах к анализу постпервобытности.

2. 1. Поиск общего в конкретно-историческом разнообразии.

2. 2. Механизм перехода к качественно новому.

2. 3. Реализация эволюционных преимуществ.

3. Эволюция и типы раннего государства.

3. 1. Особенности типологии и классификации политических форм.

3. 2. Догосударственные государства.

3. 3. Неэволюционные и эволюционные государства.

4. Общеэволюционные причины различных постпервобытных процессов.

Раздел второй. Постпервобытные процессы

с точки зрения их единства.

1. Универсальность некоторых процессов.

2. Накопление различных социальных качеств и благ.

3. Концентрация различных социальных качеств и благ.

3. 1. Некоторые направления концентрации социальных качеств и благ.

3. 2. Концентрация и специализация.

3. 3. Концентрация и закрепление определенных качеств, преимуществ и неравенства.

3. 4. Монополизация как предельный случай концентрации.

3. 5. Накопление и концентрация как две последовательные фазы развития процессов.

4. Новое в структурировании обществ. Институционализация неравенства.

4. 1. Условия возникновения и закрепления неравенства.

4. 2. Некоторые первичные направления развития неравенства и нового структурирования обществ.

4. 3. Корпоративность как новая форма структурирования общества.

4. 4. Необходимость в дальнейших переменах в организации обществ.

5. Укрупнение обществ и развитие межобщественных отношений.

6. Дополнительные замечания относительно описанных процессов.

Часть 2. Политогенез и другие эволюцион­ные процессы постпервобытности[1] .

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство

и другие политические формы.

Введение

Данная работа посвящена ряду крайне сложных и дискуссионных вопросов, связанных с политогенезом и ранним государством. Но я посчитал правильным проанализировать их в более широком контексте общих изменений в период постпервобытности. Помимо того, что это само по себе представляет большой интерес, мне кажется, что так будет легче достигнуть и прогресса в решении вопросов о генезисе раннего государства. Другими словами, я шел от более общих проблем к менее общим. Соответственно и данное исследование построено так, чтобы:

1. Выявить общие черты и общий «знаменатель» главных постпервобытных процессов, таких как политогенез, социальная стратификация, урбанизация, рост общественного богатства и имущественного неравенства, формирование цивилизаций, этногенез и других. И в ходе этого анализа сделать некоторые выводы о месте политогенеза среди общего потока изменений при переходе от первобытности к цивилизации.

2. Далее высказать некоторые соображения по поводу соотношения политогенеза с рядом других эволюционных процессов, но уже с каждым в отдельности. Это позволит сделать некоторые выводы о том, какие факторы благоприятствуют, а какие мешают политогенезу.

3. А уже затем остановиться на процессе образования собственно раннего государства как части более широкого процесса политогенеза и сравнить раннее государство с другими аналогичными по функциям политическими образованиями, которые я называю аналогами раннего государства[2] .

Согласно этой методике и сама работа разбита на три части. Однако сложность задач вынуждает меня извиниться за неизбежные повторы.

Под первобытностью в данной работе понимается только период господства присваивающего хозяйства , а не эпоха вплоть до образования государства. Иными словами, первобытность в моем понимании заканчивается с началом аграрной революции . Чтобы читатель не забывал, что под первобытностью здесь имеется в виду только досельскохозяйственная эпоха, я иногда буду употреблять словосочетание присваивающая первобытность.

Следовательно, пост первобытность – это эпоха, которая начинается с аграрной революцией . Последняя, по разным оценкам, началась 12–10 тыс. лет назад в Палестине, а закончилась лишь ряд тысячелетий спустя. Таким образом, постпервобытность – это длительный период, расположенный между охотничье-собирательскими и государ­ственными обществами. Если пользоваться периодизацией Г. Л. Моргана, постпервобытность – это эпоха варварства, разделяющая дикость и цивилизацию.

Под переходом к цивилизации в данной работе понимается достижение очень важного рубежа эволюции человечества, связанного с появлением религии и культуры нового типа, основанных на письменности[3] . Первые цивили­зации в Египте и Месопотамии обычно датируют концом IV–началом III тыс. до н. э. Но в общеисторическом плане движение обществ к цивилизациям (как и государственности) растянулось на длительный срок.

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе

от первобытности к цивилизации

Раздел первый. Об анализе постпервобытности

и политогенеза

1. Необходимость новой методологии для решения некоторых проблем генезиса раннего государства

a. Обоснование проблемы

Общеисторические причины начала политогенеза и образования ранних государств связаны с целым комплексом перемен: переходом к производящему хозяйству, ростом населения и его плотности, увеличением прибавочного продукта и борьбой за него, урбанизацией, усилением плотности контактов разного рода между социумами и другими явлениями.

Так или иначе, в тех или иных комбинациях эти моменты отмечались самыми разными учеными[4] . При этом нередко подчеркивается многофакторность политогенеза. И все же фактически явно или неявно большинство исследователей склоняется к односторонним моделям[5] . Наиболее известные из них главный упор делают на потребности в хозяйственной кооперации и обмене услугами между управляющими и управляемыми (Сервис); или на социальных конфликтах и эксплуатации (Фрид); или на демографическом давлении, внешнем окружении и войнах (Карнейро). Есть теории, которые в качестве главной причины формирования институтов управления выдвигают религию, торговлю или что-то иное.

Поэтому вполне можно согласиться с мнением, что пока еще однолинейный взгляд на проблему происхождения государства доминирует[6] . Кроме того, антропологи и археологи постоянно вводят в научный оборот новые данные, которые не укладываются в прежние схемы. В результате возникает все больше противоречий с однобокими моделями, и проблема генезиса государства запутывается. С одной стороны, возрастает понимание, что каждая точка зрения на происхождение государства имеет свою ценность[7] , с другой – обосновано мнение, что случайный материал истории или этнографии может стать основанием для поддержки или отбрасывания всех позиций в одинаковой степени[8] .

Чем больше я занимаюсь данными проблемами, тем сильнее мое убеждение, что совершенно необходимо изменить методологические подходы к решению этого очень сложного комплекса задач. В значительной мере именно эта сложность и не позволяет вырваться из замкнутого круга. Значит, этот клубок не распутать, если не попытаться разделить проблемы по уровню обобщения и аспекту, по теоретической важности и рангу.

Естественно, что в одной работе можно только поставить такую задачу и попробовать дать некоторые направления решения, а во вводном ее разделе – лишь предварить некоторые выводы, чтобы заинтересовать читателя.

1. 1. Политоцентризм и стейтоцентризм

Мне думается, что среди исследователей, которые занимаются указанными выше проблемами, на практике преобладает тенденция сужать анализ до «чистой» линии политогенеза. Это совершенно законное стремление ограни­чить круг исследования, однако, страдает недоучетом того, что, поскольку длительное время политогенез был неразрывен с другими процессами, замыкание только на нем, взятом в отдельности, даже при привлечении массы конкретного материала не дает возможности глубоко решить проблему генезиса государства[9] . Следовательно, для ее решения крайне желательны и иные аспекты. И одним из очень продуктивных будет анализ политогенеза и образования раннего государства в общем контексте современных им процессов социальной эволюции.

Нельзя сказать, чтобы такой подход игнорировался[10] . Он имел и имеет сторонников. Например, еще в «Раннем государстве»[11] «была предпринята попытка вскрыть общие факторы эволюции данного феномена», то есть государства[12] . Но, несмотря на заметные успехи в анализе эволюционных факторов и их различных сочетаний, проблема еще далека от решения.

Одна из причин, на мой взгляд, заключается в том, что можно назвать политоцентризмом . Вольно или невольно, но получается, что процесс политогенеза становится центральным не только из-за самой постановки проблемы (это-то вполне естественно и оправданно), но и как бы фактически центральным среди других современных ему эволюционных процессов. А вот это как раз далеко не всегда справедливо, поскольку нередко политические аспекты услож­нения обществ были неглавными (хотя позже могли таковыми и стать).

Следовательно, необходимо уловить эту диалектику изменения роли разных факторов на разных этапах, а также учесть, что их значимость сильно различалась и в зависимости от того, на какой по перспективности ветви эволюции находилось то или иное общество. Но при господствующих сегодня взглядах на роль теории истории, точнее при игнорировании эвристической ценности общеисторических концепций, сделать это затруднительно.

В данном же случае имеется несомненный пробел, который связан с недостаточным анализом проблемы генезиса государства именно как составной части постпервобытного периода социальной эволюции с учетом хода исторического процесса в целом. В результате такого анализа можно было бы выявить общие черты и характеристики основных постпервобытных процессов. А тогда стали бы яснее общие черты и специфика политогенеза в ряду остальных процессов, а также соотношение общеэволюционных и иных причин появления института государства.

Недостаточное внимание к такому уровню исследования – одна из важнейших причин пробуксовки в течение десятилетий решения проблем раннего государства. Другая причина связана с тем, что часто политогенез фактически делают синонимом более узкого процесса – образования государства. Тогда политоцентризм перерастает в стейтоцентризм .

Естественно, что такая незаметная редукция, которая ведет к большой путанице и порочному кругу в логических построениях, недопустима. Во-первых, в политогенезе имелся догосударственный период. Во-вторых, далеко не все общества, которые переросли догосударственный уровень, перешли к собственно раннему государству. Поэтому очень важно учитывать, что различие эволюционных моделей априорно не означает, что общество с неклассической моделью стадиально отставало от теоретически «эталонного», как видится при однолинейных эволюционных теориях. А в отношении образования государства такой подход не только весьма распространен, но едва ли и не преобладает: негосударственное политическое образование (например, с сильной социальной стратификацией, но без политической централизации) как-то невольно считается догосударственным, а потому стоящим на более низкой ступени развития[13] .

Однако известно множество исторических и этнографических примеров политий, морфологически и по другим признакам существенно отличающихся от раннего государства, но аналогичных ему по функциям и (или) сложности. Следовательно, стадиально они являются равными ему, и их с полным правом можно назвать аналогами раннего государства .

Поэтому, на мой взгляд, будет очень важным для решения вопросов о генезисе раннего государства, разделить более четко в теории и терминологически: а) политогенез не только как более раннее, но и как более широкое явление; б) собственно образование государства как более узкий и поздний процесс, который можно назвать стейтогенезом.

Само понятие раннего государства дискуссионно. И в российской, и в западной науке до сих пор идут споры вообще о правомерности этого термина[14] . Но, мне кажется, часть этой проблемы лежит именно в том, что нет достаточно четкого различения политогенеза и стейтогенеза, недоучитывается разнообразие способов перехода к государству.

Р. Коэн вполне прав, когда пишет: «Теперь становится ясно, что к государству ведет множество путей»[15] . Однако это множество путей заключается не только в том, что существует несколько моделей «вертикального» перехода к государству с более низких этапов, а еще и в том, что общество к государству может перейти и «горизонтально», т. е. уже с этапа, стадиально ему равного. Речь идет о том, что полития в форме аналога государства может трансформироваться в государство на любой стадии своего развития.

Таким образом, нужно, не отказываясь от того, чтобы поставить политогенез в центр проблемы, избрать такой аспект обобщения, который поможет яснее увидеть его место в процессе современной ему социальной эволюции, а также соотношение политогенеза и стейтогенеза.

2. Некоторые замечания о методологических подходах к анализу постпервобытности

2. 1. Поиск общего в конкретно-историческом разнообразии

Я ни в коей мере не желаю игнорировать бесконечное разнообразие постпервобытных обществ и процессов и стремлюсь выделить общее не для того, чтобы в очередной раз попытаться навязать конкретике общую схему. Напротив, общее выделяется, чтобы объяснить и, так сказать, теоретически узаконить разнообразие как важнейший механизм эволюции. Наличие общего предполагает не то, что все социумы развиваются по одного типу, а, напротив, то, что переход к новым более перспективным формам и отношениям невозможен без достаточного разнообразия как предшествующих, так и параллельных им форм.

Рассматриваемая эпоха обладает очень большой спецификой. Ведь коллективы все еще оставались небольшими, а сферы жизни и многие институты синкретичными. По сравнению с охотничье-собирательским периодом примитивные сельскохозяйственные общества выглядят большими. Но все же и для постпервобытности одна из основных характеристик заключается, образно говоря, в разреженности социального бытия в целом и многих его атрибутов в частности. И в философском смысле содержание данной эпохи и заключалось в замене разреженной социальной субстанции на более плотную. Однако это происходило очень медленно и далеко не во всех сферах.

Нужно было пройти еще несколько этапов дифференциации и синтеза, поиска и отбраковки, всевозможных трансформаций, переходов и комбинаций, чтобы создалась нужная плотность социальной среды и межобщественных контактов. И лишь потом могли появиться достаточно зрелые и одновременно эволюционно перспективные формы.

Но раз это период поисков, трансформаций и переходов, значит, многие явления, институты и отношения постпервобытных обществ являются сходными в том плане, что они есть ответ, реакция разных обществ на задачи, которые в эволюционном плане имеют глубинное сходство или единство.

Конечно, в связи с различной географической и социальной средой, бóльшим или меньшим изобилием и населенностью, предшествующими особенностями и различными случайностями и многим другим эти ответы неизбежно были разными. Общество с ранними сословиями, естественно, не похоже на общество, интегрированное вокруг сакрального центра или на военизированные объединения племен во главе с военным предводителем, равно как последние могут отличаться от торговой городской общины или иных вариантов. Но во всех этих и многих других случаях есть и сходства, которые определяются, в частности, тем, что перед социумами возникала объективная задача найти новые способы структурирования, объединения, оформления неравенства, установления межобщественных отношений.

Такой взгляд позволяет сделать важные выводы и в отношении политогенеза. В частности утверждать, что усложнение социальной структуры, эксплуатация соседей и войны, развитие торговли, имущественного неравенства и частной собственности, усиление роли религиозных культов и корпораций и другое длительное время могли быть достаточной альтернативой собственно административно-политическим решениям вышеуказанной эволюционной задачи. И даже когда появилось раннее государство, оно первоначально оставалось лишь одной из форм новой организации общества и межобщественных отношений, которой еще предстояла долгая конкуренция с другими фор­мами.

2. 2. Механизм перехода к качественно новому

По пути от первобытности к достаточно зрелой цивилизационности и государственности было много этапов и под­этапов развития, и на каждом из них можно увидеть отпочкование каких-то новых направлений, соперничество и одновременно синтез новых форм. Поэтому линии развития вовсе не прямые, а ломаные и путаные. Например, раннему государству совсем не обязательно предшествует вождество. Государство может образоваться на основе трансформации или объединения разных политических форм, и, напротив, вождества могут оказаться неспособными вовсе перерасти в государство.

На пути к новому нет никакой заданности, кроме того, что есть потребность в поиске решений на усложняющиеся или новые задачи. Эволюционно же правильный ответ находится весьма нескоро. При движении от более низких к ка­чественно более высоким формам эволюция как бы создает веер возможностей, множество переходных форм. Стадиально они равноправны. Но в плане перспективности большинство из них обречено исчезнуть часто вовсе без заметного следа. Поэтому при анализе прошлого создается обман­чивое впечатление появления сразу зрелых готовых форм[16] .

На самом деле сначала должны были создаться определенная межобщественная среда с плотными контактами и появиться нужное видовое разнообразие. И тогда среди него (и еще путем взаимодействия) возникнут первичные перспективные варианты, которые обычно заменяются уже иными, более удачными. И этот процесс заполнения ниш, территорий, создания каналов контактов и прочего был нескорым. Поэтому постпервобытный период занимает столь длительную эпоху. Нельзя было просто перейти от коллективов в сотни людей к обществам, насчитывающим сотни тысяч и миллионы жителей.

2. 3. Реализация эволюционных преимуществ

Итак, только в таком разнообразии и при длительных контактах могло появиться что-то особое, эволюционно перспективное. Ведь лишь незначительное меньшинство ответов на вызов было способно стать источником качественных прогрессивных изменений на длительный срок. Но когда такие моменты и институты выделяются, они способны перестроить все в систему. Среди наиболее важных – государство.

Но длительное время такие возможности государства не проявлялись либо проявлялись неполностью. Поэтому нет ничего удивительного в том, что «хотя возникновение РГ (раннего государства. – Л. Г. ) имело далеко идущие последствия в социально-политической сфере, другие социальные институты, например, организация системы родства или же экономика, развивались по другим эволюционным траекториям, то есть налицо была так называемая дифференциальная эволюция, пользуясь выражением Карнейро»[17] . Но, если учесть, что раннее государство по своей сути не могло еще существенно изменить все отношения, а влияло только на некоторые из них, станет понятно, что «дифференциальная эволюция» совершенно естественна для раннего государства, а в ряде отношений и для зрелого. Только отдельные государства древности были тотальными, а в других всегда были сектора, которые развивались по своим траекториям.

Кроме того, надо иметь в виду, что эволюционно удачные и перспективные формы вовсе не обязательно были более удачными и в конкретно-исторической обстановке. Напротив, часто долгое время могло быть по-иному. Поэтому только на длительных временных отрезках становится видным, как и почему более прогрессивные формы все же постепенно побеждали, а менее прогрессивные выбраковывались и уничтожались, хотя в отдельных местах по разным причинам могли сохраняться.

И это также объясняет длительность постпервобытного развития: даже когда эволюционно перспективная форма была найдена, требовался еще большой инкубационный период и особые условия , чтобы эта форма доказала свои преимущества и чтобы последние могли быть перенесены на иные места и ситуации. Невозможность заимствования и переноса достижений препятствуют развитию потенциально перспективных форм. Следовательно, должны были появиться какие-то дополнительные новации, которые помогли бы этим преимуществам проявиться в новых, чем они возникли, условиях. Но это могло случиться нескоро.

В отношении же государства в тех или иных регионах нужны были самые различные факторы: технические, технологические, правовые, культурные, чтобы компенсировать недостаток плодородия почвы, численности населения, богатства, особой комбинации сакральных и полити­ческих моментов, которые имелись в ирригационных государствах в долинах больших рек. В частности, в Европе до появления металлов развитие государственности задерживалось.

Таким образом, возникновение перспективных форм, институтов, отношений, с одной стороны, объясняется внутренним развитием, но с другой – всегда результат того, что в наличии имеется достаточно иных форм, эволюционные удачи и неудачи которых и подготовили, наконец, удачный вариант.

Стоит также обратить внимание на условность деления процессов на внутренние и внешние. На протяжении всей постпервобытности и много позже общества укрупнялись и этот процесс (с откатами) шел постоянно. Поэтому некоторые, казалось бы, внешние вещи (войны, торговля и прочее) при ином ракурсе становятся внутренними, подготовительными процессами к образованию более крупных социальных организмов.

3. Эволюция и типы раннего государства

3. 1. Особенности типологии политических форм

Рассмотрев философские и методологические аспекты проблемы, мы можем применить отдельные идеи к анализу эволюции государства, в частности, обратить внимание на особенности подхода к типологии ранних государств и иных политий.

Выбор принципа и основания типологии зависит от объема материала и поставленных научных задач. А это значит, что универсальных типологий нет и быть не может. И невозможно для всех случаев обойтись одной единственной. Следовательно, недопустимо подменять одну типологию другой, поскольку каждая из них имеет свою сферу применения и ценность[18] .

В данном разделе речь пойдет об эволюционной типологии, то есть такой, которая увязывается с ходом и наиболее перспективными линиями общечеловеческой эволюции. Здесь очень важно учитывать, что развитие челове­чества несводимо к сумме составляющих его обществ, а также то, что социальная эволюция идет не по одному, а по ряду направлений, которые сильно отличаются по своей перспективности и значимости для всемирно-истори­ческого процесса[19] . Неучет этого важнейшего методологического момента в отношении типологии политических форм ведет либо к подгонке всех обществ под уже теоретически охарактеризованные образцы, либо – напротив – к тому, что открывается бесчисленное множество разных типов (по принципу сколько обществ – столько и типов).

Эволюционная типология имеет отличия от обычной, когда объекты делятся на группы по каким-то признакам, например величине. Она отличается и от типологии, которая показывает стадии роста политических организмов. Например, в известной книге выделялись типы раннего государства: зародышевое (или зачаточное), типичное, переходное[20] . Такой подход (для ряда задач очень продуктивный) тем не менее предполагает почти обязательный ход событий. При эволюционном же отборе далеко не все общества способны шагнуть с нижней ступеньки на более высокую.

Для эволюционной типологии самое главное: 1. Обо­значить крупные эволюционные качественные стадии развития 2. Внутри этих крупных ступеней выделить типы по их эволюционной перспективности.

Если мы ограничимся только первой из двух задач, то столкнемся с еще одним, также весьма важным видом типологии, который позволяет установить стадиальное равенство различных политических форм по их функциям, но без учета их эволюционной перспективности. В этом случае мы можем утверждать принципиальное равенство как раннегосударственных, так и аналоговых им форм. Именно для таких целей мной вводилось понятие «аналогов государства». Но это положение не будет безусловным. Ведь если необходимо установить место и роль данного типа политии в общечеловеческой эволюции, уже нельзя считать все стадиально равные политические или социальные организмы равноправными и эволюционно, а нужно обязательно учитывать их роль в будущем. И здесь мы обязаны признать первенство как раз государственных форм.

Однако же и среди последних имеются очень большие различия именно по их эволюционной перспективности. Об этом и пойдет далее речь. Мне думается, что подобное разграничение, оформленное в типологию, способно убрать некоторые трудности, в том числе и при решении всегда важных задач: к какому типу отнести данную политию.

b. Догосударственные государства

Поскольку политогенез начинается задолго до появления института раннего государства, постольку в нем, естественно, нужно обозначить догосударственную стадию. В этой стадии, которая заняла тысячелетия, можно выделить последний – предгосударственный – этап, также весьма длительный. Он является переходным к раннегосударственной стадии. А общества переходных периодов всегда содержат в себе различные элементы будущего, только эти новации еще не сложились в систему, которая откроет начало важных качественных перемен.

На этом этапе сосуществовали самые разнообразные политические образования. Среди этой пестроты можно увидеть и политии, с одной стороны (например, по их размерам и ретроспективности), относящиеся все еще к догосударственной стадии, а с другой – морфологически и функционально весьма напоминающие государство. Чаще всего они образуются как крупные поселения, «города», где возникает высокая плотность населения и за счет несельскохозяйственной деятельности значительное и ликвидное богатство.

Примерами таких образований могут служить Новгород и другие города восточных славян до образования Древнерусского государства; ряд греческих территорий гомеровского периода; вероятно, этрусские города, хотя их политический строй известен только в самых общих чертах, и многие другие.

Здесь возникает коллизия двух возможных типологий. По морфологическим и функциональным признакам такие города совсем не так легко отграничить от обществ, которые мы определенно считаем городами-государствами[21] . Но по их размерам, способности к качественным переменам и другому они, очевидно, относятся еще к догосударственной стадии вообще. Как быть? Если их не считать государствами, тогда затрудняется различение государ­ственных и догосударственных форм. Если считать, тогда стирается грань между важнейшими рубежами политогенеза. Наилучшим выходом, на мой взгляд, будет определить такие политии, как догосударственные государства, хотя это и звучит парадоксально.

Чтобы такой подход стал понятнее, можно использовать следующую аналогию. В развитии сельского хозяйства при его переходе от примитивного к развитому и интенсивному в эволюционном плане важнейшую роль сыграл переход к ирригационному хозяйству в районах больших рек.

Однако если бы мы задались проблемой типологии сельского хозяйства по его интенсивности и с учетом метода его ведения, то столкнулись бы с трудностями. Ведь задолго до Нила, Тигра и Евфрата и параллельно с ними ирригацией занимались в самых разных местах, но в гораздо меньших объемах. Куда отнести такие хозяйства: к примитивному или интенсивному хозяйству? Мы не можем их включить в стадию интенсивного сельского хозяйства, потому что демографические и социальные результаты у них принципиально иные, чем в Египте и Междуречье. Но не можем и игнорировать сходство в методах ведения земледелия. Таким образом, перед нами ирригационные хозяйства, но в эволюционном плане это «доирригационная ирригация», то есть ирригация, которую надо относить к примитивному сельскому хозяйству и которая принципиально не отличается от иных его неразвитых форм. Это всего лишь особый вид, а не новая ступень в эволюции земледелия.

Точно так же дело обстоит и в политогенезе. Среди массы форм последнего (предгосударственного) этапа его догосударственной стадии появились и образования, весьма напоминавшие государство. Но они не были стадиально отличными от других типов политий этого этапа. Не являлись они также и основной эволюционной формой для образования ранних государств. Напротив, негосударственные государства очень часто либо застывают в развитии, либо деградируют, чем подтверждают мысль известного авторитета в области социологии и политологии Африки П. Ллойда «неоднократно повторяемую в последующих томах проекта РГ: эволюция государства идет, по-видимому, по нескольким путям: подавляющее большинство путей эволюции никогда не приводили к формировованию государства»[22] .

Я думаю, что таких догосударственных государств было немало и до и особенно после появления первых цивилизаций. Поэтому, хотя такие политии можно относить к государствам (как в примере с ирригацией), но не стоит ждать, что они «поведут» себя так, как это делали государства следующей – раннегосударственной стадии.

Догосударственные государства – это политии, которые возникают в особых нишах и условиях, и обычно они не являются станциями на пути к более развитым образованиям. Переход в раннегосударственную стадию требует особых внешних к ним условий, поскольку они уже достигли предела возможного развития за счет внутренних потенций. Если имеется группа таких политий, то более развитые формы могут появиться уже как надстройка над ними за счет их добровольного объединения или завоевания одной политией других. Нередко в роли объединителя выступает и вовсе иноземная сила[23] .

Наличие таких негосударственных государств аналогично ситуации с некапиталистическим капитализмом. Известно, что ряд исследователей в конце XIX начале XX ве­ков пытались доказать, что в античности был капитализм. С точки зрения, что капитализм – это крупное денежное хозяйство (ростовщики, откупщики, крупные денежные обороты), они были правы. Такой капитализм в отдельные периоды античности, действительно, существовал[24] . Но он был совсем иным, чем в Западной Европе, прежде всего стадиально. В то же время античный капитализм, отличаясь по ряду признаков от строя, который условно можно назвать азиатским (или государственным) способом производства, стадиально был ему равен. Следовательно, и описанные выше политии можно считать государствами, но особого низкого уровня, которые с точки зрения эволюции не отличаются принципиально от иных форм догосударственных образований.

c. Неэволюционные и эволюционные государства

В раннегосударственной стадии политогенеза ранние государства по их способности к развитию можно разделить на три типа. Первый из них следует назвать неэволюционным государством, поскольку эти общества развиваются очень замедленно. Примеров таких неэволюционных ранних государств много, особенно в Африке. Одной из самых важных причин их существования является географическое положение и ограниченность возможностей создавать и хранить достаточный объем прибавочного продукта[25] . Но, кроме того, есть много иных, в том числе чисто исторических и культурных причин, которые порой «определяющим образом воздействуют на выявление эволюционного потенциала общества, пределов его эволюционного продвижения»[26] . Это могут быть уже и достаточно крупные по территории и населению политии. Однако неэволюционные государства еще могут трансформироваться в иные политические формы [27] .

Часто вызывает большие трудности или дискуссии вопрос, можно ли их отнести к государствам, или это вообще догосударственные формы, или же какие-то альтернативные государству. Это относится, например, к политиям в Африке южнее Сахары, в которых сакральная сторона оставалась более важной, чем административная. Мне думается, определение подобных образований как неэволюционных государств способно частично снять спорные моменты.

Таким образом, эволюционный динамизм свойственен далеко не всем ранним государствам. Отсюда крайне важный вывод: эволюционные преимущества государства проявляются не сами по себе, не просто потому, что появились первичные государственные институты, а в увязке с некоторыми иными условиями .

Первым таким исторически возникшим условием было создание высокопродуктивного и широкомасштабного ирригационного хозяйства. В результате стал аккумулироваться и перераспределяться гигантский по тем временам излишек благ, а численность населения превзошла все мыслимые рамки. Позже, когда появились новые возможности для реализации потенций государства порог «требований» к величине природного изобилия и численности населения снизился. Где-то такие условия были связаны с развитием плужного земледелия и металлургии, где-то – с усовершенствованием морского транспорта и ростом торговли. Нередко решающим было развитие военной техники и приемов ведения войны. Важнейшую роль могли играть заимствования (например, письменности, правовых систем, развитых религий), которые облегчались по мере роста контактов. Роль этих и иных факторов была различной в зависимости от экологии, исторических особенностей и всемирной эпохи.

Но если нужных условий не было либо они исчезали, сам по себе факт появления ранних государственных форм не давал такого эффекта развития, который наблюдался в других случаях. И напротив, наличие упомянутых условий само по себе автоматически не вело к появлению государственных институтов. Причинно-следственная связь в конкретных условиях может не быть столь ясной, как формула: появление объективных условий – возникновение государства. Такая связь верна только в самом общем виде. При попытках приложить эту схему к более конкретным обстоятельствам выясняется ее недостаточность. Ведь и появление каких-то удачных зачатков государственности, из которых может вырасти государство, и наличие нужных условий для этого – и то и другое способно возникнуть по отдельности и не дать известного по позднейшей истории эффекта.

Подобно тому как зерно самого лучшего сорта может не прорасти в плохих почвах или дать очень скудный урожай, а самая лучшая почва без зерна останется целинной, так и в описываемом случае две стороны процесса могли не совпадать. Для того чтобы они соединились, нужны были особые, даже исключительные обстоятельства. И поэтому процесс шел столь долго и столь выборочно. Но чем больше появлялось государств, тем легче рождалось каждое новое.

Таким образом, надо различать сами факт и момент сложения административно-политических институтов и отношений, с одной стороны, и наличие иных условий, нужных для обретения ранним государством необходимого эволюционного динамизма, – с другой.

Следующим типом раннего государства является слабоэволюционный. Развитие этих политий шло хотя и медленно, но все же быстрее, чем описанных выше. Этому могли способствовать какие-то важные заимствования, например, принятие иноземной религии, как это было, скажем, в Эфиопии и отдельных африканских странах, ставших исламскими. Но даже и они демонстрируют поразительную отсталость в некоторых формах государственного управления[28] . Однако у таких политий больше шансов, чем у неэволюционных, превратиться из зачаточного государства в более или менее сформировавшееся.

Эволюционным типом раннего государства можно считать такое, которое начинает быстро развиваться в политическом, административном и (или) правовом отношении и постепенно становится двигателем общественного развития или важнейшим условием такого развития. У государств этого типа появляется возможность со временем перейти в разряд зрелых. Примеры таких государств Древняя Русь, Англия, Япония и множество других.

Таким образом, условно можно говорить о следующих эволюционных типах раннего государства:

1. Догосударственное.

Далее появляются уже раннегосударственные формы. Они, в свою очередь, делятся на государства: а) неэволюционное; б) слабоэволюционное; в) эволюционное.

4. Общеэволюционные причины различных постпервобытных процессов

Общий эволюционный контекст постпервобытности связан с мощными сдвигами, вызванными переходом от присваивающих форм хозяйства к производящим. Но как уже указывалось в другой работе[29] , сходные изменения происходили и в районах высшего присваивающего хозяйства. Таким образом, единство процессов определялось не только тем, что аграрная революция открыла эпоху глубочайших перемен. Если брать шире, основа единства заключалась в увеличении богатства и численности обществ . Но высшие охотники и собиратели с точки зрения эволюции – это тупиковые направления, а перед сельскохозяйственными обществами возможности открылись необычайные. Поэтому можно считать, что с аграрной революцией существенно меняется сам алгоритм социальной эволюции, поскольку значительно трансформируются ее движущие силы.

Изменения, начавшиеся с аграрной революцией, растянулись на тысячелетия и проходили весьма неодинаково. Однако в общем плане можно выделить наиболее важные и универсальные результаты, которые обусловили постпервобытное развитие. И хотя все они достаточно известны, однако стоит их систематизировать.

1. Рост населения, его плотности и образование зон компактного поселения (густонаселенных районов). Стали появляться места с плотностью населения, сравнимой с периодом цивилизаций и даже более поздним. Таким образом, в некоторых случаях возникала критическая масса плотности.

2. В целом можно говорить о том, что возросла оседлость населения, что способствовало росту богатств и началу объединения поселений в более или менее сложные системы. Однако в то же время возникают гораздо более мощные, чем раньше, миграционные потоки. Но и простая диффузия населения была значительной. Поэтому многие места заселялись, что называется, с бору по сосенке. А это способствовало новациям. Все это вело к сильному перемешиванию населения в некоторых районах.

3. Появление определенного и достаточно регулярного излишка благ, который – что важно – можно было концентрировать, хранить, перемещать и отчуждать. Во многих обществах такой излишек все более заметно превращался в престижные блага, товары, сокровища.

4. Увеличение размеров и сложности обществ, а также плотности и сложности отношений между членами, группами и частями социума. Это развитие идет как за счет внутренних факторов, так и внешних, включая интеграцию, объединение и завоевание. Очень часто развитие внешних контактов и было объективно ведущим, так как требовались новые ответы на непривычные вызовы. Но, как уже отмечалось, когда говорится о внутренних и внешних процессах, очень важно иметь в виду, что масштабы обществ росли и то, что было внешним, на самом деле – с эволюционной точки зрения – готовило поле для укрупнения обществ.

5. Рост сложности и увеличение плотности контактов разного рода между социумами и т. п. в результате увеличения территории культурной ойкумены, потребности в интеграции и появления новых форм неравномерности в развитии обществ по сравнению с охотничье-собиратель­ским периодом. Создаются отдельные зоны плотного размещения передовых, с новыми формами организации, обществ, которые соперничают между собой.

6. Рост объема информации, знаний и культурных представлений как в связи с внутренними процессами, так и в результате культурного обмена.

Можно сделать вывод, что в связи с увеличением численности населения, количества благ и усложнением их распределения, ростом объемов обществ и плотности контактов внутри них и между ними идет как бы накопление и, образно говоря, сгущение (или концентрация) ряда социальных характеристик, качеств, свойств. И к этому мы подробно вернемся чуть позже.

Поэтому старые способы структурирования обществ, взаимоотношений между его членами и старые способы установления контактов между обществами уже не могли решить всех задач, возникающих перед растущими социумами. Значит, в качестве общеэволюционной стояла задача поиска оформления какого-то нового порядка , новых форм и способов организации и структурирования обществ и новых форм контактов между обществами.

Совершенно естественно, что длительное время ведущими оставались развитие и гипертрофия тех тенденций и институтов, которые уже проявились ранее. Таковы, например, престижная экономика, которая способствовала расширению зоны хозяйственных и обменных контактов, и структурирование общества по половозрастным признакам.

Раздел второй. Постпервобытные процессы

с точки зрения их единства

1. Универсальность некоторых процессов

Сразу подчеркну, что я вовсе не ставлю целью дать полную характеристику социальной эволюции постпервобытного периода. В данном разделе мне хотелось бы показать, что даже очень разнообразные процессы имеют некоторые аспекты единства, которое частью основывается на синкретичности постпервобытных явлений, а частью – на указанной выше эволюционной задаче поиска новых форм и способов организации обществ , которая неизбежно должна была решаться, хотя и по-разному, при переходе от присваивающей первобытности к цивилизации.

Таким образом, я рассматриваю только те процессы, которые способствуют или прямо ведут к качественным переменам. Их можно представить в виде универсальных процессов , являющихся составной частью многих других постпервобытных процессов.

Некоторые из них давно признаны именно в таком качестве (или даже как универсальные законы развития), в частности дифференциация, специализация, интеграция, которым я, естественно, придаю огромное значение. Но, помимо них, есть и другие, столь же универсальные и не менее важные процессы. Однако в таком значении они обделены вниманием. Именно этим процессам в данном разделе я уделяю основное внимание. Их анализ позволяет понять ход постпервобытности намного глубже, а также яснее увидеть, в чем единство и сходство ее главных составляющих.

То, что описанные ниже процессы: накопление, концентрация, укрупнение обществ и другие – являются универсальными, несомненно[30] . Так, какие бы изменения мы ни брали, в них всегда присутствует накопление неких качеств и благ. И если накопление продолжается, оно обязательно переходит в их концентрацию . Какие бы перемены ни происходили, они неизбежно влияют на структуру варварского общества, прямо или косвенно влияя на его переструктуризацию . Какие бы процессы мы ни рассматривали: социогенез, политогенез, этногенез, торговлю, войны, культурно-религиозные контакты, – они не только ведут к внутренним изменениям, но и способствуют процессу укрупнения обществ .

Универсальность этих и других процессов облегчает понимание механизмов того, как явления, казалось бы, разных сфер превращаются друг в друга, как синтезируются и дифференцируются разные вещи, как и почему они дополняют или исключают друг друга. Но то, что какие-то процессы универсальны, вовсе не значит, что они всегда и везде являются главными. Это лишь означает, что можно обнаружить сходства у разных вещей, хотя значение общего будет сильно колебаться. Однако – и это весьма важно – можно установить, как зависит развитие общества от большего или меньшего присутствия выявленных качеств и характеристик в тех или иных процессах.

2. Накопление различных социальных качеств и благ

Для разворачивания всех постпервобытных процессов исключительно важно было формирование тенденции осознанного и устойчивого стремления социума в целом, отдельных его слоев, а также и индивидов к накоплению благ и преимуществ в самой разной форме . Без такого стремления, конечно, в каждом обществе ограниченного и однобокого, не могло быть ни государственности, ни цивилизации, ни развитых ремесла, торговли, мореплавания, военного дела.

Способность к накоплению и его интенсивность очень сильно колебались, так как зависели от природной среды и направленности хозяйства, плотности контактов с окружающими обществами, степени оседлости и от другого. Поэтому у тех или иных народов имелись лишь отдельные направления накопления или в каких-то сферах оно шло заметно больше, чем в других. Но очень важно, что накопление одних качеств вело за собой изменение других, что процессы перетекали друг в друга и видоизменяли один другой .

В принципе накапливаться может все[31] . Но естественно, что некоторые вещи имели жесткий предел накопления, а накопление других могло не иметь важного значения. При этом сами эти качества и блага могут относиться только к обществу или даже группе обществ (например, этничность); к обществу в целом и к отдельным его слоям и лицам (контакты, богатство, власть, сакральность и идеоло­гия); к отдельным группам или лицам (статус, престиж).

Таким образом, в обществах накапливались не только материальные блага и знания, но и социальные характеристики и качества: власть, престиж, родовитость, этничность и многое другое. Что понимается под их накоплением. Накопление – это увеличение распространенности, важности и ценности какого-то качества или блага (в широком смысле слова); это также, фигурально говоря, повышение плотности этого качества или в иных случаях его отделенности от других.

Возьмем, например, этничность. Как она может накапливаться? Во-первых, путем увеличения числа людей и групп, имеющих общие (сходные) язык, религию, культуру, ценности и достаточно интенсивные связи между собой. Во-вторых, путем нарастания над малой локальной общностью некоего надлокального уровня, когда члены многих поселений и групп начинают идентифицировать себя с определенной большой общностью. Следовательно, появляется некое этническое общественное сознание. В-третьих, накапливается отделенность от других этнических групп и создается этническая граница. И по мере того как она появляется, усиливается накопление общих (уже не имеющихся в каждой локальной группе, как язык) этнических моментов и символов: общих культа, праздников, мифов, иногда общего сакрального правителя и т. п.

Конечно, кое-что подобное можно увидеть и у охотников-собирателей, но в аграрных обществах это охватывает уже не сотни, а тысячи и десятки тысяч людей. В результате количество переходит в качество и начинают рождаться самые примитивные этносы.

Кратко рассмотрим некоторые виды накопления.

Накопление материальных благ и богатства характерно для большинства постпервобытных обществ, где это позволяли природные условия и где общества выработали соответствующие способы. Накопление благ означает появление регулярного прибавочного продукта, которому справедливо придают столь большое значение. Но особенно важно, когда накопление благ переходит в накопление богатства. Оно чаще всего связывается с престижными благами, в которых как бы аккумулируется большое количество обычных.

Без накопления обычных и престижных благ никакие процессы качественного развития общества всерьез идти не могли. Когда возможности накопления (и концентрации) благ становились исключительно большими, как это произошло в ирригационных обществах речных долин Ближнего Востока, возникал особый эффект быстрых качественных изменений.

Накопление престижных благ ведет к росту престижной экономики, обмену, специализации. Тем самым накапливаются профессиональные навыки и знания у ремесленников, торговцев, мореплавателей и т. п. Оно также способствовало накоплению военного искусства, с помощью которого эти блага можно было присвоить.

Было немало обществ, где накапливалась родовитость . С возникновением предкового рода, с увеличением значения, придаваемого предкам, с развитием их культа этот процесс становился нередко одним из важнейших.

В любых обществах, уже и в первобытных, но особенно там, где появляется престижная экономика, начинает накапливаться престиж и соответственно статус. Когда общества разрастаются, а сила традиций ослабляется (а это бывает нередко) появляется возможность для проявления инициативы и реализации стремлений и желаний, которые либо сдерживались, либо не имели сферы приложения. При этом с точки зрения морали многие вещи могут быть весьма неприглядными, что обостряет взаимоотношения в обществе и столкновение интересов.

Но так или иначе это позволяет накопиться переменам и выделиться более инициативным (хотя и не всегда более моральным) людям, которые стремятся «конвертировать» полученные блага и престиж в более высокий статус. Это также обостряет соперничество, в ходе которого люди и коллективы стремились получить преимущества любого рода и объема. Соответственно шло накопление прав, преимуществ и привилегий. Поэтому, перефразируя Маркса, эпоху, когда неравенство только закладывается, когда оно еще не приняло жесткие формы, можно назвать эпохой первоначального накопления неравенства. В эту эпоху постепенно создавался фундамент будущего институционализированного неравенства. Главные его линии складывались, естественно, вокруг власти, почета, распределения благ, статуса и т. п.

В любых обществах накапливались знания и религиозность . И это накопление было одним из важнейших и одним из самых древнейших. Ведь если долго хранить материальные блага охотники не могли, то знания передавались от поколения к поколению. Стоит отметить и накопление центров поклонения сверхъестественным силам, поскольку с появлением культа предков фактически в каждом домохозяйстве создается свой алтарь. Появляются также личные духи-покровители и ряд других вещей.

Но в общественном сознании накапливались не только религиозные или практические знания. Чтобы произошли какие-то серьезные перемены – а постпервобытность богата всевозможными социальными, политическими и идеологическими переворотами – нужно было, естественно, чтобы в сознании значительной части социума накопилось ощущение желательности перемен или, напротив, вредности уже прошедших или готовящихся изменений.

3. Концентрация различных социальных качеств

и благ

Таким образом, накопление – обязательная часть любых постпервобытных процессов, поскольку без него не может быть изменений. Однако для появления нового качества накопление должно перейти в концентрацию. И в целом процесс перехода от первобытности к цивилизации неразрывно связан с концентрацией определенного рода социальных качеств и благ в широком смысле слова.

Приведенные ниже замечания о разных формах и видах концентрации благ и качеств не призваны представить этот процесс сколько-нибудь полно. Помимо того, чтобы высказать несколько соображений, которые могут быть интересны читателю и позволяют предварить некоторые дальнейшие выводы, мне хотелось прежде всего показать, что эта сторона постпервобытности (как и накопление и другие), действительно, универсальна. И некоторые, казалось бы, известные выводы под таким углом исследования неожиданно приобретают более глубокий смысл.

Кроме того, важно обратить внимание, что как в отношении просто накопления, так и в отношении концентрации качеств и благ, имеется их сцепленность, то есть некоторые их виды притягивают к себе другие (так власть очень часто притягивает богатство и престижность), но может быть и несовместимость. Одни моменты способны заменять другие. Например, недостаточная плотность населения может компенсироваться большей плотностью контактов.

d. Некоторые направления концентрации социальных качеств и благ

О концентрации власти мы будем говорить во второй части.

Концентрация населения была исключительно важной, так как без его достаточной численности и плотности многие процессы просто невозможны. Концентрация населения сверхобычного неизбежно вела к появлению новых форм управления и самоуправления, возникновения крупных населенных пунктов. Концентрация населения и богатства тесно связаны между собой. Причем не только в плане того, сколько людей способна прокормить территория, но и в смысле стягивания населения в определенные места.

Концентрация богатства и неравенства. Как и концентрация населения, это вполне понятный процесс, подробно на котором останавливаться сейчас нет смысла. Богатство концентрируется в виде общего, корпоративного (отдельных родов или групп) и личного достояния. И между этими тремя формами может быть сильный антагонизм. Тесно связана с концентрацией богатства концентрация ремесла и торговли.

Общеизвестно, что концентрация богатства так или иначе влияет на все важнейшие процессы в обществе, включая закрепление социального неравенства. Достаточно часто именно от величины взносов, выкупов, приданого и зависел статус человека и его детей. Нередко, как и на Тробриандских островах, богатство являлось не только обязательным атрибутом социального ранга, но и непременным условием положительной характеристики самого человека[32] .

Концентрация неравенства была связана с усложнением обществ и накоплением у некоторых людей и групп большого авторитета и престижа. Переход накопления неравенства в стадию его концентрации означал успешность попыток закрепить некоторые преимущества за определенными людьми и их родственниками, за какими-то группами. Неформальный статус постепенно переходит в формальный, которому как бы по рангу положен авторитет, престиж и различные блага в количестве, намного большем, чем у остальной массы. А когда и этот процесс достигает достаточного развития, происходит своего рода поляризация. На одном полюсе концентрируются престижные и выгодные права и обязанности, на другом – малопочетные права и более неприятные обязанности.

Концентрация религиозности и особой сакральной силы. В разных обществах концентрация религиозности шла по-разному. В некоторых случаях это выражалось в приписывании особой сакральной (и одновременно магической) силы отдельным людям и вещам, а иногда и отдельным общественным слоям[33] . Например, в Африке сакральность правителя часто связывалась с представлениями о его исключительных возможностях поддерживать плодородие страны. Такие верования имели важное значение для развития африканских обществ, в том числе и процесса образования там государств. В Полинезии и Меланезии широкое распространение получили идеи о некоей силе (мана), которая была особо свойственна вождям. Эти представления прочно связаны с убеждениями в способности таких людей наложить запрет на любые предмет или действия (табу).

В других обществах появлялись и особые слои общества (волхвы, друиды, маги), которые в некоторых случаях превращались в замкнутые сословия, вроде брахманов. В последнем случае у таких сословий концентрировались целые религиозно-философско-мифологические пласты (вроде древнеиндийских вед). Концентрация религиозности могла проходить и виде появления особого типа пророков (святых), яркие образы которых даны, например, в Библии. С концентрацией религиозности неразрывно связана и концентрация знаний вообще.

Концентрация контактов была из одной из важнейших характеристик постпервобытности . Контакты при накоплении могли давать совершенно неожиданный эффект. В зависимости от их видов и других характеристик они могли превращать определенные места в аккумулятор благ, богатства или контроля, в своего рода магнит, который становился центром области или всей политии, тем самым структурируя общества на центр и периферию. Контакты могли восполнять недостаточность населения или иных ресурсов. Особая плотность контактов и связанные с этим возможности передвижения и транспортировки в определенной мере объясняют особенности развития некоторых обществ и ход у них политогенеза. Это в первую очередь касается морских и кочевых народов как более мобильных и в определенной мере «механизированных».

Концентрация сил, усилий и ресурсов. Концентрация сил и усилий в масштабах группы обществ была важна для подготовки как интеграции таких обществ, так и появления у них общих центров (например, сакральных), которые становились иногда важнейшими центрами объединения. В ряде случаев, как возможно в Месопотамии, появление храмов предшествовало появлению городов[34] .

Для создания таких сакральных мест требовалось очень много труда и времени, а также и координация усилий, что способствовало выделению управленцев и интеллектуалов. Примеров таких громадных трудозатрат множество[35] . В некоторых случаях вообще непонятна технология работ. До сих пор идут споры, например, о том, каким образом удалось древним жителям Англии положить друг на друга гигантские камни в Стоунхендже[36] .

Но концентрация усилий и ресурсов гораздо более широкое явление, чем только строительство сакральных мест. Огромных усилий требовало возведение оборонительных сооружений, первые из которых (Иерихон в Палестине) начали создаваться 9–10 тыс. лет назад. Невозможно переоценить для процесса политогенеза объединение военной силы разных социумов. Важнейшее значение для появления первых цивилизаций имело совместное создание каналов и других хозяйственных объектов.

Урбанизация как особая форма концентрации

«…Все очевидней становится необходимость поиска новых подходов и выработки концептуальных позиций в оценке «города» как явления исторического процесса, в которых «город» должен быть определен в структуре самого культурно-исторического процесса, в связи и в рамках процессов цивилизации и урбанизации»[37] . Не ставя себе целью сколько-нибудь глубоко разрабатывать проблему города, тем не менее я могу заметить, что урбанизация прекрасно вписывается в идею представить накопление и концентрацию как универсальные процессы постпервобытности.

Город вообще можно рассматривать как комплексную концентрацию: географическую, социальную, политическую, сакральную различных качеств, ресурсов и благ[38] .

Вообще концентрация означает, образно говоря, собирание социального вещества в определенные крупинки и ядра. В некоторых же случаях, когда общество готово к серьезным структурным переменам, даже небольшие скопления становятся той песчинкой, вокруг которой формируется жемчужина. Выделяющиеся по каким-нибудь признакам поселения прекрасно подходили для такой роли. Какой-нибудь бург или святилище при благоприятных условиях вырастают в крупный город или религиозный центр.

e. Концентрация и специализация

Концентрация тесно связана и со специализацией. Это особенно заметно в городских поселениях, где специализация приобретает зримый вид концов и улиц. Но в любом случае накопление, тем более концентрация предполагают усложнение, а, следовательно, трудности в управлении и распоряжении накопленным. Это вместе с усложнением некоторых других сторон ведет к специализации и, как следствие, к переменам в общественной структуре. Усложнение создает также нужду в профессиональных администраторах, военачальниках, жрецах.

Специализация тесно связана со всеми сторонами жизни. Она становится одной из заметных причин появления и закрепления неравенства, поскольку разные занятия имеют разную доходность, престижность и доступность[39] . В результате специализации, особенно в ремесле и религиозной деятельности, возникают закрытые группы (касты, сословия). Некоторых ремесленников (особенно кузнецов) считали колдунами. Еще большее почтение своими связями со сверхъестественными силами внушали специалисты в области религии и политики.

Все это говорит о том, что процессы были очень синкретичными и легко перетекали друг в друга . Социальное в профессиональное и наоборот, сакральное в политическое и наоборот, имущественное в социальное, политическое и социальное в имущественное. Стоит также обратить внимание, что даже в государственную эпоху «специализированная деятельность еще часто связана с общинными формами организации (например, большесемейные специализированные общины III–II тыс. до н. э. в Месопотамии)»[40] .

f. Концентрация и закрепление определенных качеств, преимуществ и неравенства

Процесс концентрации на определенной стадии становится кумулятивным, то есть расширяется и сам себя подпитывает. Например, если статус и богатство взаимосвязанны, то одно притягивает другое. Как говорится: «Деньги к деньгам…». Если быть в сильной корпорации становится все престижнее, то число ее членов постоянно растет.

Концентрация тех или иных моментов логически завершается институционализацией ситуации, при которой эти качества, характеристики и блага прочно закрепляются за определенными слоями или группами. Сказанное в полной мере относится к концентрации неравенства. Оно имелось практически повсеместно, хотя и в самых разных формах и в неодинаковой степени. Неравенство было всегда, но долго не принимало форм, которые бы закрепляли его по наследству. Теперь же в ряде случаев оно прочно закрепляется именно таким способом.

Для закрепления, как и для образования неравенства, могло сгодиться все, что угодно, важно, чтобы в обществе была потребность в этом, чтобы хотя бы часть людей стремилась к нему[41] . Но когда неравенство закрепилось, прежде неважные вещи становятся исключительно важными. И поэтому именно в периодах, в которых только закладывались возможности для будущей стратификации общества, его политического устройства, идеологии, находятся корни многих исторических особенностей государств и цивилизаций.

Известно много способов закрепления неравенства: традиция, религиозные требования, военные поражения, первопоселение, имущественное расслоение, наследование привилегий и видов деятельности, получение должностей и другое. Все это требует особого анализа, который позже я надеюсь сделать. Сейчас же хочу обратить внимание еще на один из таких способов.

Тут надо заметить, что любая форма закрепления неравенства должна более или менее четко оформляться в общественном сознании. И чем более концептуальным и полным является такое оформление, чем шире оно используется для объяснения не только отдельных сторон жизни, но и всего ее хода и вообще принципов устройства мира, тем важнее этот способ. В этом смысле рассмотренный ниже механизм, который я бы назвал принципом переноса качеств является очень важным и распространенным.

Принцип переноса качеств касается широкого круга важных в общественном мнении, социальном и личном плане качеств и признаков. Это могут быть как реальные, так и ирреальные качества (например, сверхъестественные способности). Но важно, чтобы их существование считалось в общественном мнении реальным. Общество признает правомерным, а нередко и вообще единственным способом приобретения подобных качеств переход их от одного владельца к другому. Такой переход в представлении постпервобытных людей достигался как бы путем переноса указанных качеств от тех, кто ими обладал или обладает, на соприкасающихся определенным образом с ними людей.

Принцип переноса качеств можно увидеть и в религии (в том числе в связи с сакральностью правителя), и в представлениях о последствиях контактов с выдающимся или, напротив, презираемым человеком (в Индии, как известно, существовала каста неприкасаемых), и в массе обычаев, и во многом другом. Возникают целые идеологии такого переноса качеств. В частности о мана – особого рода силе, которая имеется во всем, но концентрируется лишь в отдельных людях (прежде всего в вождях), делает их гораздо могущественнее и удачливее, чем остальных, и передается определенным образом.

Такие воззрения создавали важные основания для появления особого статуса у некоторых людей, родов, групп. Правда, нередко такие люди и в самом деле отличались своими способностями[42] .

Тип соприкосновения с обладателем важного качества мог быть самым разным: обучение, личные или опосредованные контакты, заявление владельца о передаче качества, посвящение в члены тайного общества, какие-то магические действия, иногда даже покупка-продажа. Были и весьма своеобразные понятия о возможностях такого переноса качеств. Например, в Меланезии и на Новой Гвинее считалось, что свойства убитого перейдут к его убийце, если он съест некоторые органы врага или особо обработает голову трупа.

Но наиболее естественной формой переноса выступали родственные отношения. Такой подход идеологически хорошо объяснял преимущества определенных линий или семей, передающих «благородство» и особые качества из поколения в поколение. Этому способствовало и то, что многие качества характера, действительно, наследуются.

Возможно, что в какой-то мере переход от беспредкового к предковому роду связан с попытками закрепить преимущества с помощью этой идеи. Чем ближе кто-либо был к выдающемуся человеку, тем больше он мог претендовать на обладание особыми качествами и соответственно на особый статус[43] . Идея переноса определенных качеств могла способствовать кое-где и переходу линии от отца к сыну, равно как и появлению наследственных должностей.

Поскольку описанные представления были широко распространены, иследователи много писали о них. Но, насколько мне известно, в качестве универсального механизма развития социальности принцип переноса качеств не выдвигался.

g. Монополизация как предельный случай концентрации

Концентрация власти, престижа и другого ведет к попыткам, иногда успешным, монополизации определенных благ, деятельности, качеств (например, святости). Едва ли не древнейшей из всех стала монополизация магических знаний[44] . Чем удачнее можно было что-либо монополизировать, тем выше это благо (свойство) могло цениться. И чем дефицитнее было некое качество, тем скорее оно переходило к указанной роли монополии.

Монополизация касалась и чисто мужских занятий. При этом «чем глубже оказывалась специализация труда, тем с большей силой проявлялась тенденция к монополизации таких видов труда мужчинами, причем даже в районах, где у этносов с менее выраженной специализацией эти работы делали женщины»[45] . Стремление к монополизации занятий было распространено и в ремесле. «Понимая те выгоды, которые несло ремесло в период интенсивного развития обмена и престижной экономики, знатные семьи почти повсюду стремились его монополизировать , что и приводило к сложению ремесленных каст, и прежде всего металлургов»[46] .

Сакральность и власть являлись важнейшими и очень привлекательными объектами для монополизации. Но длительное время особенно удобной для монополизации была родовитость. Это означало одновременно и процесс обесценивания значимости родовой линии у остальной массы. Родовитость становилась привилегией только отдельных знатных родов, семей, людей. Так, на Гавайях у вождей были очень длинные родословные, зато у простонародья «генеалогии были короткими, удаляясь назад только до поколения дедов»[47] .

h. Накопление и концентрация как две последовательные фазы развития процессов

Весьма интересно рассмотреть накопление и концентрацию как две последовательные стадии в разворачивании различных постпервобытных процессов. Первая стадия – накопление – ведет к утверждению определенных моментов в обществе. Правда, на этом уровне оно может так и застрять. Но если накопление продолжается, то начинается вторая фаза – концентрации качеств. В результате определенные отношения становятся достаточно зрелыми и могут институционализироваться. Если общество не останавливается в развитии, то описанный цикл может начаться вновь но, естественно, уже на более высоком уровне, поскольку накапливаться начнут уже иные качества.

Переход накопления в стадию концентрации начинается, когда социальное пространство перенасыщено определенными свойствами. Иногда такой переход количества свойств в новое качество напоминает, образно говоря, процесс кристаллизации раствора. Сказанное может относиться к социальной стратификации, созданию иерархической структуры общества, системе поселений[48] и многому другому. Продолжая сравнение, можно сказать, что в результате процесса кристаллизации иногда создается такая прочная кристаллическая решетка, что общество застывает в развитии.

4. Новое в структурировании обществ. Институционализация неравенства

Практически любой постпервобытный процесс можно рассматривать с точки зрения изменения структуры общества и (или) подготовки к укрупнению обществ. На первых этапах объективно необходимо было создать новую структуру пока еще небольших постпервобытных обществ. В дальнейшем она – в связи с институционализацией неравенства и возникновением иерархически организованных обществ – становилась как бы низовым структурным звеном более крупных социальных организмов.

i. Условия возникновения и закрепления неравенства

Неравенство, как сказано, возникало по самым разным основаниям. Но в эпоху «первоначального накопления неравенства», когда открывались возможности для проявления инициативы и личных качеств, в большинстве случаев необходимо было, чтобы люди или группы достигли каких-то очевидных успехов или обладали необычными способностями и умениями. Успех, везение, победа служили (как и сегодня) объектом зависти, уважения, оправдания и поклонения. Вероятно, и для того времени годилась бы пословица: «Победителей не судят». А поскольку люди той эпохи нередко были стихийными кальвинистами, то, подобно этим протестантам, считали, что необычные успехи человека обнаруживают его особую отмеченность высшими силами.

Иными словами, если человек или группа могли достичь существенно большего, чем другие, то это часто объяснялось тем, что они не просто обладают редкими и ценными способностями, а что такие возможности даются людям сверхъестественными силами. Такие представления могли внушать страх и покорность, которые облегчали возможность приобретения людьми или группами особого статуса.

Однако почему именно в этот период возникает сильная необходимость для так или иначе выделившихся людей и групп закрепить эти преимущества и неравенство (в том числе и в сфере управления)? При всей сложности вопроса кратко можно было бы сказать, что этому способствовало:

– усложнение обществ;

– потребность в координации и интеграции обществ, где всегда кто-то выдвигается в лидеры. Очень важным при этом был процесс возникновения должностей как институтов общества взамен временных руководителей для определенных дел;

– постпервобытное общество жило категориями традиций, а традиция – это жесткое закрепление чего-либо, хотя бы и неравенства;

– постоянное соперничество вредило всем и становилось источником расколов. Поэтому в каких-то обществах могли пойти по пути закрепления статус-кво, т. е. неравенства, которое фактически уже было, чтобы сохранить хотя бы худой мир.

В условиях неустойчивости даже небольшие перемены могут стать началом серьезных трансформаций. Но для того чтобы всерьез закрепить какие-то преимущества, просто личных усилий было недостаточно. Нужна была система или хотя бы некоторые механизмы закрепления. Они могли выработаться только когда имелись коллективы (корпорации), заинтересованные в этом и способные постоянно поддерживать соперничество за престиж. Удобным способом стала передача имущества по наследству. Но еще удобнее было закрепить особый статус или должности за определенной группой, чтобы гарантировать себя от случайностей борьбы. И если обстоятельства оказывались благоприятными, родовые и иные коллективы могли этим пользоваться. Происходила институционализация различий, благодаря чему «люди уже лично не выстраивали свою власть над другими, они [просто] приходили к власти»[49] , а также к престижу, высокому статусу и богатству.

Таким образом, можно сказать, что если для возникновения неравенства большее значение могли иметь личные качества отдельных индивидов, то для прочного их закрепления бóльшую роль играла уже деятельность групп.

Обстоятельствами, которые наиболее благоприятствовали такому закреплению в рамках одного социума были: а) узурпация каких-то должностей; б) обладание какими-то секретами; в) обладание бóльшими, чем у других ресурсами или контроль над ними; г) создание идеологических преимуществ и освящение с помощью религии и идеологии порядка, базирующегося на неравенстве. И если все это выступало в комплексе, то возникала очень прочная система, основанная на неравенстве, но не требующая специального аппарата принуждения. Великолепные примеры этому можно найти в Полинезии. Но между социумами неравенство очень часто закреплялось именно силой или угрозой ее применения.

j. Некоторые первичные направления развития неравенства и нового структурирования обществ

Сначала – и это совершенно естественно – стали усложняться и наполняться добавочным смыслом старые деления. Но следует иметь в виду, что усиление неравенства и изменение структуры очень взаимосвязаны.

Во-первых, нужно отметить развитие полового неравенства. Если в первобытных обществах оно было лишь у отдельных социумов (особенно у австралийцев), то у раннеземледельческих и скотоводческих народов приниженное положение женщин и многоженство стали очень распространенным. И если брать шире, то почти повсюду усилилась поляризация полов, а с этим увеличилась и сложность всех отношений, связанных с браком. Поляризация полов выливалась в повсеместное появление мужских (а нередко и женских домов), соперничеством между семьей (женской стороной) и родовой группой (мужской стороной), дележом детей, изменением правил наследования и родства.

Во-вторых, надо отметить, что усложнение обществ было связано с увеличением количества возрастных слоев. Молодежи стало больше, и разновозрастные группы детей и юношей сменились более близкими по возрасту группами молодых людей, вместе проходивших инициации. Этот своего рода «призыв» часто сохранял тесные дружеские связи на всю жизнь. Могла быть и формальная система таких возрастных групп. Подобные объединения юношей нередко составляли ударную силу всякого рода рейдов и набегов, «поскольку умелое пользование оружием, любовь к приключениям и желание получить добычу – привилегия молодежи»[50] . Но спаянные группы молодых людей могли использоваться и для поддержания порядка внутри общества, позже для создания гвардии правителя, как это было, например, в политии Куба (бассейн Конго)[51] . Таким образом, возникал своего рода зачаточный аппарат принуждения.

Третье направление усложнения обществ – это развитие и усложнение родового и родственного деления. Но не следует думать, что речь идет только о привычном понятии «род». В разных обществах формы и способы объединения людей в родовые, семейно-родовые и семейные группы могли быть очень различными. Здесь вполне можно согласиться с О. Ю. Артемовой в том, что надо различать родство как повсеместный структурообразующий принцип ранних стадий эволюции и формы реализации этого принципа, которые столь разнообразны, что «не могут быть собраны «под одной крышей» и нуждаются в весьма дробной классификации, а также многочисленных дополнительных названиях», поскольку не только понятие род, но другие: клан, линидж, сиб, рэмидж, септ и иные уже не соответствуют содержанию фактического материала[52] .

Но родственное деление, естественно, не могло решить указанной выше эволюционной задачи – создания новых форм организации общества, которое необходимо было структурировать уже по собственно социальным признакам. Поэтому в одних случаях родовые связи постепенно становились менее важными за счет перехода от родовых групп к соседским поселениям. В других – родственное структурирование само превращалось в разновидность социального неравенства либо служило опорой для него. Так было, например, при монополизации родовитости или узурпации определенными родами важнейших функций.

Новые виды структурирования и неравенства были весьма разнообразными. Складывались системы более и менее выдающихся родов, полноправных и неполноправных коллективов, первопоселенцев и новопоселенцев из разных родов и кланов (патрициев и плебеев первобытности) и другие. В целом возникала структура общества, делящегося на меньшинство (знать, элиту) и большинство (рядовых людей). Но это усложнялось наличием совсем бесправных людей (рабов), имущественно выделяющихся людей, но лишенных формального статуса и других групп.

Еще одно направление нового структурирования связано с имущественным неравенством. В результате соперничества в рамках престижной экономики появлялись предприимчивые люди, накапливающие значительное богатство и авторитет (вроде меланезийских бигменов). В некоторых случаях имущественное неравенство позволяло возвышаться отдельным родам, семьям и группам. Но к богатству стремились, естественно, и иные выделяющиеся люди: руководители, военные вожди, религиозные деятели, аристократы. У них, благодаря опоре на группы и организации, было даже больше возможностей, чем у тогдашних «предпринимателей». Ведь богатство создавалось не только торговлей, но и за счет распоряжения общими запасами и коллективным трудом, благодаря удачным набегам и другому.

Поэтому имущественные различия сами по себе, особенно если они касались только движимого имущества, не могли стать ведущим эволюционным направлением социальной стратификации и структурирования общества. И богатство все сильнее начинали рассматривать как следствие высокого ранга, статуса или должности, а не наоборот.

Таким образом, в период примитивного сельского хозяйства завершается подготовка низовой структуры и форм неравенства будущего сословно-рангового (классового) общества. Позднее, в предгосударственное время резко усилилась роль более привычных форм структурирования: по социальным слоям или группам (сословия, касты, ранги), по близости к правителю, по участию в управлении обществом, по владению собственностью.

k. Корпоративность как новая форма структурирования общества

Не имея более возможности анализировать различные способы структурирования постпервобытных обществ, я задержусь еще только на корпоративности. Её больше относят к классовым обществам, где указывают на такие корпорации как ремесленные цеха, религиозные ордена и т. п. Но корпоративность играет очень важную роль и для постпервобытности.

Корпоративность – это система объединения людей по каким-то общим им признакам в такие группы, которые могут выступать самостоятельно, иметь собственные интересы и достаточно жестко социализировать своих членов. Корпоративность в тот и последующий период имела особое значение, поскольку, оставаясь вне корпорации, человек обычно оказывался как бы и вне общества вообще. Любые корпорации заинтересованы в укреплении своих позиций и привилегий и объективно стремятся к своему воспроизводству.

В этот период родовые и семейно-родовые объединения начинают приобретать (иногда ярко выраженные) черты корпоративности. Это особо отмечают некоторые исследователи. Например, по мнению В. А. Попова, структурообразующими принципами рода, помимо более широко признаваемых унилинейности и экзогамности, надо считать и корпоративность[53] . Такой подход, кстати говоря, позволяет увидеть еще одно важное отличие родового деления аграрных обществ по сравнению с доземледельческими.

В смысле отстаивания своих интересов родовые группы ничем не отличались от любой корпорации (а в некоторых планах, например кровной мести, и превосходили их). Длительное время они были, возможно, самым распространенным видом древних корпораций. Но род, линидж и прочие – корпорации недобровольные. Постепенно все за­метнее становилась уже иная добровольная и полудобровольная корпоративность. А «гибкость социальной системы определялась большим количеством корпоративных объединений, к которым в случае необходимости мог апеллировать человек»[54] . И непременно надо указать, что инициаторами создания и членами новых, неродовых корпораций в первую очередь становились более энергичные и чем-то выделяющиеся люди, которым было тесно в рамках традиционных норм.

Таким образом, шли формирование и перетасовка различных видов группировок, объединений, коллективов, с тем чтобы выявить наиболее устойчивые и эффективные. И поскольку родовые группы были переходным типом корпораций, то понятно, что в качестве основных они постепенно заменяются другими.

Корпорации играли важную роль и в политогенезе, и в других процессах. Достаточно напомнить о дружинах и религиозных объединениях. Род и семья у знати и политической элиты часто выступали именно как корпорация. Корпорации ремесленников или торговые объединения часто являлись низовой структурой городов, составляя особые поселки, концы, части городов. Ярко выраженным типом корпораций были и разнообразные тайные общества (в том числе мужские и женские союзы), которым часто был свойственен акцент именно на разрыв с родовой структурой[55] . Иногда и сельская община носит черты корпорации.

Таким образом, важно подчеркнуть, что корпоративность являлась очень распространенной, а с учетом возможности отнести к корпорациям и родовые группы – повсеместной. Если встать на позицию, что возникновение корпоративности было особым – одним из важнейших и универсальных – способом структурирования общества, то, следовательно, родовые группы можно поставить в ряд с другими корпорациями, в том числе территориальными, профессиональными, религиозными, социальными, военными и политическими. Значит, для многих научных задач будет важнее не собственно принципы организации родовых групп, а их корпоративные характеристики.

Кроме того, можно лучше представить общую картину баланса интересов различных групп-корпораций, вытекающего из их взаимодействия и борьбы. «Сотрудничество и соперничество различных организаций и составляет основу политической жизни», – говорит Е. М. Новожилова о взаимодействии тайных обществ и иных групп в Нигерии[56] . Но это относится и ко многим иным постпервобытным обществам, где не было тайных союзов, но были иные корпорации.

l. Необходимость в дальнейших переменах в организации обществ

Если вдуматься, что представляло собой догосударственное общество, после того как сформировались указанные выше структурные единицы, то можно сказать, что это длительный период в значительной мере неупорядоченного, а в некоторых отношениях просто хаотического сосуществования родовых и иных групп, корпораций, объединений, поселений и т. п. Отношения между ними регули­руются либо традициями, либо сдерживающим влиянием возможных ответных действий со стороны партнера (соседа). Но когда традиции размывались, тот, кто имел силу, часто их игнорировал или толковал по-новому, приобретая тем самым преимущества и выгоды.

С одной стороны, это открывало большие возможности для проявления инициативы, реализации заложенных в выдающихся людях потенций, для появления важных новшеств. Но с другой – настоятельно требовалась какая-то более мощная сила, которая бы хоть как-то скрепляла различные группы и ограничивала их действия, наказывая нарушителей. Особенно это могло быть важным для ремесла и торговли, где складывались большие богатства и где в процессе хозяйственной деятельности возникали сложные и не имеющие прецедентов отношения.

Отсутствие сдерживающей силы и нападения соседей часто создавало прямую опасность не только для имущества, но и для свободы и жизни. Это гнало людей в укрепленные пункты (что усиливало урбанизацию), под чью-то защиту, подталкивало к решению проблем своими силами путем самоорганизации. Таким образом, требовался новый порядок. Для решения этой задачи общества в одних случаях шли путем сакрализации некоторых руководителей; кое-где создавалась жесткая система статусных рангов; иногда путем договоров уславливались подчиниться какой-то третьей стороне либо выборным людям. Во многих социумах возрастала роль того, что условно можно назвать судом и судьями. Кое-где в этой связи даже создавались своего рода устные своды законов с хранителями, держащими их в памяти.

И чем дальше развивались социумы, тем сильнее требовался новый порядок. В конечном счете, в результате политогенеза и ряда других постпервобытных процессов такой порядок возник. И он базировался на трех китах: государстве, идеологии и сословно-ранговом делении.

5. Укрупнение обществ и развитие межобщественных отношений

Тенденции на укрупнение обществ с началом аграрной революции и тем более с ее вторым этапом получают адекватную ей производственную базу, в результате чего этот процесс приобретает устойчивость и размах.

Надлокальные связи между отдельными общинами и коллективами ширились и укреплялись, шла интеграция обществ в разных видах, включая и полное объединение. Однако типы связей и преобладающие тенденции объединения не были одинаковыми. Немало, возможно, даже большинство обществ, оставались сегментарными, то есть они дробились на отдельные сегменты: роды, линиджи, подразделения линиджей, различные иные группы, но над всем этим не было прочного и оформленного единства. В этих социумах в «обычное время человек мыслит и действует, как член наиболее мелких локальных групп »[57] . Но и такие сегментарные общества имели крепления, которые усиливались во время войн или общеплеменных действий. Кроме того, были и горизонтальные связи в виде тех же возрастных групп или классов.

В каких-то случаях создавались иерархически организованные образования вроде вождеств. Но нередко связи были не иерархическими, а горизонтальными, в виде выделения определенных слоев и групп по сходным признакам и занятиям. Известны и конфедерации племен или общин. Общества могли объединяться по модели центр-периферия, но без жесткого подчинения[58] . Важным было и создание верховных должностей, даже если они еще и не имели слишком большого влияния.

В некоторых регионах распространенным механизмом установления межобщественных связей были тайные общества (союзы). Только капитан Ф. Бетт-Томпсон описал в Западной Африке 150 таких союзов[59] . Типы тайных обществ разнообразны, но многие принципы их образования и функционирования весьма похожи[60] . Интересно, что существовали своего рода профессиональные тайные союзы (воинов, лекарей, танцевально-спортивные и другие)[61] . Некоторые тайные общества могли выступать в роли силы, предотвращающей вражду между крупными корпорациями[62] .

Но нельзя забывать, что все бóльшую мощь приобретали такие объединительные силы, как война, торговля, этническая и религиозная консолидация. Могла иметь значение и социальная интеграция, когда, например, элита многих мелких обществ образовывала что-то вроде надсословного единства над ними.

Сказанное еще раз подтверждает условность – при общеисторическом взгляде – деления на внутренние и внешние процессы, поскольку и те и другие способствовали созданию условий для увеличения обществ до необходимых для перехода к государствам и цивилизациям размеров. В этом плане многие внешние процессы можно рассматривать как внутренние.

6. Дополнительные замечания относительно описанных процессов

Проведенный анализ процессов и направлений развития, которые объективно способствовали поиску и отбору эффективных способов новой организации обществ и межобщественных отношений, естественно, получился очень неполным. Но помимо неполноты, необходимо признать, что в огромном потоке постпервобытного развития процессы можно выделять по самым разным основаниям. А с учетом того, что все они теснейше взаимосвязаны, условность выделения тех или иных универсальных моментов становится тем более очевидной.

Но, с другой стороны, такая условность еще сильнее подчеркивает, что в очень разнообразных и внешне, и по формам постпервобытных явлениях и процессах можно найти – на определенном уровне абстракции – немало общего и даже родственного. А раз они существенно сходны по своему генезису, эволюционным природе и месту, значит, могут при определенных условиях порождать, усиливать (ослаблять) и замещать друг друга.

Кроме того, из-за недостаточной концентрации нужных качеств и признаков очень долго процессы оставались весьма нечеткими и синкретическими. И лишь постепенно в них можно увидеть более ясные черты социогенеза, политогенеза, генезиса цивилизаций, этногенеза и т. п. Из сказанного следует, что, ни политогенез, ни тем более генезис государства (стейтогенез) не являлись и не могли являться длительное время ни чем-то ясно оформленным, ни существенно отличным от других процессов трансформации обществ.

Каждое общество в зависимости от природных и исторических условий, многих других объективных и случайных факторов приобретало те или иные, но, как правило, однобокие и неполные (с точки зрения будущего) формы упорядочения внутренних и внешних отношений. В одних случаях более интенсивно шли религиозные процессы, в других – имущественное расслоение или специализация, в третьих – выделялась аристократия, в четвертых – складывались профессиональные «военные кадры». Но комплексного развития не было. И поскольку эти новые формы были еще неполными и незрелыми, они относительно легко менялись и заменялись, а процессы перетекали друг в друга. Политическое объединение, например, могло содействовать выделению элиты, но затем элитарные интересы способны были разрушить единство. Кроме того, шла борьба за лидерство и вместе с ней шла смена элит.

И лишь постепенно среди обозначившихся процессов социогенеза, политогенеза и других стали выделяться и более узкие направления в виде складывания, например, особых сословий (варн, каст) или собственно стейтогенеза.

ЛИТЕРАТУРА

Альтернативные пути к ранней государственности. Международный симпозиум / Отв. ред. Н. Н. Крадин и В. А. Лынша. – Владивосток: Дальнаука, 1995.

Альтернативные пути к цивилизации / Под ред. Н. Н. Крадина, А. В. Коротаева, Д. М. Бондаренко, В. А. Лынши. – М.: Логос, 2000.

Артемова О. Ю. В очередной раз о теории «родового быта» и об «австралийской контроверзе» (25–50) / Ранние формы социальной организации.

Ахиезер А. С. Город – фокус урбанизационного процесса (с. 21–28) / Город как социокультурное явление исторического процесса.

Бондаренко Д. М. Теория цивилизаций и динамика исторического процесса в доколониальной тропической Африке. – М.: Институт Африки РАН, 1997.

Васильев Л. С. Становление политической администрации (от локальной группы охотников-собирателей к протогосударству-чифдом) // Народы Азии и Африки. – 1980. № 1.

Годинер Э. С. Политическая антропология о происхождении государства. С. 51–78 / Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения. – М.: Наука, 1991.

Город как социокультурное явление исторического процесса – М.: Наука, 1995.

Гринин Л. Е . Политогенез: генеральная и боковые линии (доклад на Международной конференции «Иерархия и власть в истории цивилизациий». Москва. 15–18 июня 2000). – Волгоград, 2000.

Гринин Л. Е . Формации и цивилизации // Философия и общество. – 1997–2001.

История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. – М.: Наука, 1983.

История древнего мира: В 3 кн. – Кн. 1. Ранняя древность. Изд. 3-е, исправленное и дополненное. – М.: Наука, 1989.

История первобытного общества. Эпоха классообразования. – М.: Наука, 1988.

Крадин Н. Н. Введение. От однолинейного взгляда на происхождение государства к многолинейному / Альтернативные пути к ранней государственности.

Коротаев А. В . От государства к вождеству? От вождества к племени? (некоторые общие тенденции эволюции южноаравийских социально-политических систем за последние три тысячи лет) С. 224–302 / Ранние формы социальной организации.

Кочакова Н. Б. Раннее государство и Африка (аналитический обзор публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство»). – М.: Институт Африки РАН, 1999.

Леви-Строс К. Первобытное мышление / Пер. с фр.–М.: Республика, 1994.

Львова Э. С. Складывание эксплуатации и ранней государственности у народов бассейна Конго (151–154) / Альтернативные пути к ранней государственности.

Малиновский Б. Магия и религия / Пер. с англ. С. 509–534 / Религия и общество. – М.: Аспект Пресс, 1996.

Массон В. М . Первые цивилизации. – Л.: Наука, 1989.

Новожилова Е. М. Тайные союзы в старом Калабаре как институт консолидации городского сообщества (с. 33–37) / Африка: общества, культуры, языки (традиционный и современный город в Африке). Материалы выездной сессии научного совета, состоявшейся в Санкт-Петербурге 5–7 мая 1998 г.). – М.: Институт Африки, 1999.

Новожилова Е. М. Традиционные тайные общества Юго-восточной Нигерии (Потестарные аспекты функционирования) / Ранние формы социальной организации.

Попов В. А. К вопросу о структурообразующих принципах рода и родовой организации / Ранние формы социальной организации.

Ранние формы социальной организации. Генезис, функционирование, историческая динамика / Сост. и отв. ред. В. А. Попов. – СПб, 2000.

Рэдклифф-Браун А. Табу / Пер. с англ. С. 421–438 / Религия и общество. – М.: Аспект Пресс, 1996.

Сайко Э. В. Город как особый организм и фактор социокультурного развития (с. 9–21) / Город как социокультурное явление исторического процесса.

Токарев С. А. Ранние формы религии. М.: Политиздат, 1980.

Фрезер Дж . Типы магии / Пер. с англ. С. 486–509 / Религия и общество. – М.: Аспект Пресс, 1996.

Чернецов С. Б. Влияние урбанизации на развитие эфиопской сфрагистики (с. 50–54) / Африка: общества, культуры, языки (традиционный и современный город в Африке). Материалы выездной сессии научного совета, состоявшейся в Санкт-Петербурге 5–7 мая 1998 г.). – М.: Институт Африки, 1999.

Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов / Пер. с англ. –М.: Наука, 1985.

Adams R. The Evolution of Urban Society: Early Mesopotamia and Prehistoric Mexico. – Chicago,1966.

Alternatives of Social Evolution. – Eds. by N. N. Kradin, A. V. Korota­ev, D. M Bondarenko V. de Munsk and P. K. Wason. – Vladivostok: FEB RAS, 2000.

Alternative Pathways to Early State (International Symposium) / Eds N. N. Kradin & V. A. Lynsha. – Vladivostok: Dal`nauka, 1995.

Artemova O. Y . Initial Phases of Politogenesis / Civiizational Models of Politogenesis.

Berent M. The Stateless Polis: the Early State and the Ancient Greek Community (р. 225–241) / Alternatives of Social Evolution.

Carneiro R. A Theory of the Origin of the State // Science, 1970. 169. P. 733–738.

Civilizationa l Models of Politogenesis / Eds. of vol. D. M. Bondarenko, A. V. Korotaev. – Moscow. 2000.

Claessen H. J. M. Problems, Paradoxes, and Prospects of Evolutionism / Alternatives of Social Evolution.

Cohen R. Introduction / Origins of the state - Eds. R. Cohen, E. R. Service.– Philadelphia. –1978.

Earle T. K. Hawaiian Islands (AD 800–1824). Р. 73–86 / Civiizational Models of Politogenesis.– Moscow, 2000.

Fried M. H. The Evolution of Political Society. – N.Y., 1967.

Fried M. H. The State, the Chicken, and the Egg; or What Came First? / Origins of the State -Eds. R. Cohen, E.R. Service.– Philadelphia, 1978.

Haas J. The Roads to Statehood (р. 16–18) / Alternative Pathways to Early State.

Sahlins M. D. Political Power and the Economy in Primitive Society (p. 390–415) / Essays in the Science of Culture – Eds. G. E. Dole & R. L. Carneiro. – N.Y., 1960.

Sahlins M. D. Stone Age Economics. – Chicago,1972.

Service E. R. Classical and Modern Theories of the Origins of Government (р. 21–34) / Origins of the State -Eds. R. Cohen, E. R. Service.– Philadelphia, 1978.

Service E. R. Origins of the State and Civilization. The Process of Cultural Evolution. – N.Y., 1975.

The Early State / Eds. Claessen H. J. M.& Scalnik P. – The Hague, 1978.

The Study of the State / Еds. Claessen H. J. M.& Scalnik. – The Hague, 1981.

Trepavlov V. V. The Nogay alternative: from state to a cnifdom and backwards (р. 144–151) / Alternative Pathways to Early State.

Wason P. K. Social Types and the Limits of Tipological Thinking in Social Archaeology (р. 19–27) / Alternative Pathways to Early State.

Wittfogel K. A. Oriental Despotism. – New Haven, 1957.

Теория

Л. Е. Гринин

ГЕНЕЗИС ГОСУДАРСТВА
КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА ПЕРЕХОДА ОТ ПЕРВОБЫТНОСТИ
К ЦИВИЛИЗАЦИИ*

Содержание

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе
от первобытности к цивилизации.

Часть 2. Политогенез и другие эволюционные процессы постпервобытности.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы.

Раздел первый. Характеристики и признаки раннего государства.

Раздел второй. Раннее государство и его аналоги. Раннее и сформировавшееся государства.

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства.

7. Теоретические проблемы подраздела.

8. Еще раз об аналогах раннего государства.

9. Раннее государство и демократия.

9. 1. Предварительные замечания.

9. 1. 1 Задачи параграфа.

9. 1. 2 Некоторые недостатки подходов Берента и Штаерман как иллюстрация слабости распространенных взглядов на генезис государства и социальную эволюцию.

9. 1. 3 Типология ранних государств.

9. 2. Естественность демократического пути стейтогенеза и его эволюционная ограниченность.

9. 2. 1 Трансформация полиса в государство.

9. 2. 2 Эволюционные ограничения демократического пути стейтогенеза.

10. Аргументы Берента и Штаерман и их опровержение.

11. Признаки, отличающие раннее государство от аналогов,
в применении к полису и civitas.

11. 1. Особые свойства верховной власти.

11. 2. Новые принципы управления.

11. 2. 1 Новые явления в формировании аппарата управления.

11. 2. 2 Другие изменения.

Нетрадиционные и новые формы регулирования жизни общества.

11. 3. Редистрибуция власти.

Раздел второй. РАННЕЕ ГОСУДАРСТВО И ЕГО АНАЛОГИ. РАННЕЕ И СФОРМИРОВАВШЕЕСЯ ГОСУДАРСТВА

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства

7. Раннее государство и демократия

7. 1. Предварительные замечания

7. 1. 1 Задачи параграфа

В данном параграфе рассматривается проблема, которую мы уже несколько раз затрагивали: являются ли античные политии – Афины, Римская республика и другие – ранними государствами или они представляют собой особый тип безгосударственных обществ?

Конечно, с марксистской точки зрения, они выступают едва ли не классическими образцами государства. Недаром же Энгельс уделил истории Афин и Рима столько внимания в своей работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Античное государство, по его мнению, было, прежде всего, «государством рабовладельцев для подавления рабов»[63] . Обе эти политии хорошо соответствуют и знаменитому ленинскому определению государства как организации, с помощью которой один класс может эксплуатировать другой и держать его в повиновении.

Однако часть советских историков всегда испытывала трудности при приложении концепции исторического материализма к своим обществам. В отношении Греции и Рима проблемы, во-первых, вытекали из того, что иногда было невозможно использовать понятие общественных классов для характеристики социальных слоев и ранних сословий[64] . Во-вторых, само понятие государства прочно ассоциировалось с бюрократией и другими чертами, характерными для ряда восточных деспотий. Между тем ни в Риме, ни в Афинах государственные служащие никак не походили на чиновников. В-третьих, были трудности и с некоторыми иными признаками, которые считались непременными для любого государства, например с обязательностью налогов. Ведь граждане Римской республики, Афин и ряда других полисов не платили регулярных налогов, а только экстраординарные[65] . Эти и другие особенности античных обществ давали основание поднять ряд сложных проблем, например, о том, является ли полис государством[66] , а также является ли он городом?[67]

В настоящее время некоторые российские ученые рассматривают Афины, другие греческие полисы и Римскую республику как особого рода безгосударственные общества, альтернативные государству по уровню развития и сложности[68] . Однако, хотя многие другие идеи этих исследователей я исключительно высоко ценю, с данным утверждением согласиться не могу. И поскольку в поддержку этого взгляда – о безгосударственности греческого полиса и Римской республики – они особенно ссылаются на мнения двух серьезных специалистов-античников (М. Берента и Е. М. Штаерман), я посчитал необходимым подвергнуть критике аргументы именно этих двух авторов. В качестве объекта для этого я выбрал две статьи: Berent M. The Stateless Polis: the Early State and the Ancient Greek Community (2000)[69] ; Е. М. Штаерман «К проблеме возникновения государства в Риме» (1989). Последняя работа, хотя и вышла относительно давно, в некоторых отношениях не утратила актуальности. Обе статьи интересны, дискуссионны и высокопрофессиональны, что делает рассмотрение аргументов их авторов теоретически важным.

Берент считает, что Афины и другие полисы были безгосударственным обществом, Штаерман – что Рим эпохи расцвета классической гражданской общины (civitas, цивитас) был «общиной, восстановленной на новом этапе, с характерным для общин типом “авторитета”, который действовал на “общую пользу” гражданского коллектива…» (с. 89).

Однако хотел бы сразу оговориться, что в данной работе нет ни возможности, ни необходимости анализировать особенности многих древнегреческих полисов. Достаточно ограничиться только Афинами. Тем более, что и Берент в своей статье, хотя и говорит о полисе вообще, но основное внимание уделяет именно им. Я исходил из того, что если удастся доказать, что Афины являются ранним государством, этого будет уже достаточно для решения поставленной мной задачи. С другой стороны, если бы мои оппоненты были правы в том, что Афины есть безгосударственное общество, то это было бы правильным и в отношении многих других полисов (исключая разве что Спарту).

Кроме того, утверждать, что все древнегреческие полисы являлись государствами, с моей стороны было бы опрометчиво. Напротив, я думаю, что каким-то полисам из-за их небольших размеров и особенностей положения просто не требовалась государственная форма[70] , а также, что какая-то часть полисов могла так и не выйти из догосударственного состояния, а какая-то перерасти его, но превратиться в аналог. В частности, можно предположить, что аналогом раннего государства выступал Дельфийский полис[71] . Но Афины, а также и многие другие, бесспорно, были государ-ствами.

Критика указанных авторов – первая задача настоящего параграфа. Другая – показать, что четыре признака, которые я сформулировал для отличения раннего государства от его аналогов, характерны и для античных политий[72] . Анализ устройства и политического функционирования последних в таком аспекте дополнительно доказывает, что Афины и Римская республика являются ранними государствами, а не его аналогами, а также подтверждает применимость моей теории для анализа разных типов ранних государств.

7. 1. 2 Некоторые недостатки подходов Берента и Штаерман как иллюстрация слабости распростра-ненных взглядов на генезис государства и социаль-ную эволюцию

Прежде всего, я должен сформулировать собственную позицию:

1. Афины и Римская республика являются ранними государствами. Однако их нельзя рассматривать как сформировавшиеся в полной мере государства (тем более как зрелые государства)[73] .

2. Афины и Римская республика являются особыми типами раннего государства, существенно отличными от иных его (особенно бюрократического) типов.

К сожалению, ни Берент, ни Штаерман фактически не разграничивают в своем контексте зрелое и раннее государства, хотя первый употребляет понятие «раннее государство» в самом названии статьи, а вторая в начале статьи обсуждает проблему грани между вождеством и ранним государством. И очень часто их аргументы против признания наличия государства в Афинах и Риме являются, по сути, аргументами против наличия там зрелого государства. Таким образом, происходит незаметная для самих авторов подмена: сначала фактически доказывается, что нет сформировавшегося государства, а потом делается вывод, что нет и вообще государства. Например, Штаерман пишет: «Таким образом, вряд ли Рим эпохи расцвета классической civitas можно считать сложившимся государством. Он был общиной…» Но не быть сложившимся государством вовсе не значит не быть ранним государством, а являться каким-то безгосударственным обществом. Совсем напротив, раннее государство по определению не может быть сложившимся (с. 89; выделено мной. – Л. Г. ).

К сожалению, убеждение в том, что раннее и зрелое государства имеют одни и те же сущностные признаки является очень распространенной ошибкой, которая нередко определяет и ошибочность подхода исследователя в целом. Поэтому, хотя об этом мы уже много говорили, стоит вернуться к проблеме вновь. Рассмотрим, в частности, такой вопрос: почему большинство ранних государств оказались неспособными стать зрелыми государствами? И что означает такая неспособность в плане теории социальной эволюции?

Если давать общий ответ, то он будет следующим. Такие государства часто вполне отвечали задачам и условиям, в которых они находились. Однако они были устроены так, что не имели механизмов и потенций, которые при благоприятных обстоятельствах могли бы продвинуть их на более высокую ступеньку развития (либо необходимые благоприятные условия так и не сложились).

С точки зрения теории социальной эволюции это означает, что ранние государства были устроены по-разному, что они решали свои проблемы с помощью различных политических механизмов. Иными словами, можно говорить о разных типах ранних государств. Стадиально эти типы следует считать равноправными. Но эволюционно они отличаются очень существенно.

Из сказанного следуют логически простые, но очень важные вещи.

Во-первых, наличие разных типов ранних государств означает, что одни из этих типов оказались в дальнейшем эволюционно проходными, а другие – эволюционно тупиковыми. А это в свою очередь означает, что:

а) естественно, далеко не все политические, организационные и иные достижения ранних государств оказались востребованными в зрелых;

б) однако, хотя многие институты и отношения были «пригодными» только в определенных условиях и в определенных обществах, это ни в коей мере не означает, что общества, которые ими обладали, не являлись раннегосударственными. Приведу простой пример. В ходе эволюции утвердился принцип передачи престола по прямой линии (от отца к сыну). Однако это вовсе не значит, что общества (такие, как Киевская Русь, например), в которых престол передавался не старшему сыну, а старшему родственнику, не являлись раннегосударственными. То же самое относится к принципам формирования и деятельности госаппарата, армии, политическому режиму и т. п. В частности то, что монархия была преобладающим типом государства, не означает, что уже по одной этой причине демократические политии не являются государствами. Вопрос о характеристике последних должен решаться на основании их сравнения с догосударственными и аналоговыми обществами, как это было показано мной ранее[74] и как еще будет показано далее;

в) таким образом, необходимо совершенно однозначно отказаться от однолинейного взгляда на эволюцию вообще и эволюцию государства в частности. Если мы будем считать государственными только те признаки, которые стали ведущими в дальнейшем, мы сильно сузим и исказим процесс стейтогенеза и политогенеза[75] .

Во-вторых, мы вновь подходим к тому, о чем уже подробно говорили ранее: триада признаков (аппарат, налоги, территориальное устройство), характерных для многих зрелых государств, плохо приложима к ранним государствам, поскольку обычно либо некоторые из этих признаков отсутствуют, либо недостаточно ясно выражены. Зато во многих ранних государствах тот или иной из этих, ставших впоследствии эволюционно ведущими в зрелых государствах, признаков заменялся другими, достаточно эффективными для решения конкретных задач. Так в данном случае я доказываю, что право и суд в античных государствах во многом заменяли отсутствие развитой администрации.

В-третьих, как уже сказано, можно говорить о разных типах ранних государств. А разные типы означают различие не только по размеру, но и по принципам устройства. Таким образом, отсутствие бюрократии в греческом полисе и римской цивитас не может служить доказательством, что они не являются ранним государством. Это доказывает совсем иное: полис и цивитас не были бюрократическим типом раннего государства, а представляли собой особые типы раннего государства.

Поэтому, когда Берент и Штаерман пытаются доказать отсутствие государства в Афинах и Риме, показывая их отличия от крупных аграрных бюрократических государств, это значит, что они фактически сводят многообразие раннегосударственных форм только к одной из них, просто потому, что в конце концов эта форма стала эволюционно ведущей.

Однако если мы признаéм, что имелись различные типы ранних государств, значит, мы должны рассматривать все типы как «правильные», хотя одни из них более похожи на будущие зрелые государства, чем другие. Следовательно, общие черты ранних государств должны быть найдены не признанием среди разных типов одного «эталонного» и «правильного», а на уровне более высокой абстракции.

7. 1. 3 Типология ранних государств

Разработка типологии ранних государств – это особая и весьма сложная задача. В данной работе я не пытаюсь ее решить. Но совершенно очевидно, что правомерно говорить о многих типах ранних государств. Полис и цивитас (хотя у них было немало общих черт), каждый в отдельности также представляли особые типы раннего государства. Может быть, поэтому их эволюционные возможности оказались разными. Римская республика не без кризисов, но стала зрелым государством. А переход из демократического небольшого полиса в зрелое государство оказался невозможным[76] .

Среди других типов ранних государств в первую очередь следует, конечно, выделить бюрократические . Но можно вести речь также о сакральных без значительного развития бюрократии (примерами являются молодые государства Океании, образовавшиеся в конце XVIII–XIX вв. после прихода европейцев: Гавайи, Таити, Тонга); имперских небюрократических (вроде ацтекского); грабительских (вроде древней Ассирии).

Русь, Норвегия и другие страны являли пример дружинного государства, в котором могущество правителя «измерялось в первую очередь размерами его дружины»[77] . Можно говорить о военно-торговых государствах, в частности у кочевников (Хазария, Тюркский каганат)[78] . Ряд средневековых государств Европы, Московская Русь, да и ранняя Османская империя, равно, как и ее предшественник в Малой Азии в XI–XIII вв. государство Сельджукидов представляли собой военно-служивые (военно-феодаль-ные) государства[79] . Особым – общинным – типом раннего государства, возможно, являлся Бенин[80] . И т. д.

Типология ранних государств может проводиться по разным основаниям. Например, их можно разделить на монархические и демократические . В этом случае нельзя не учитывать, что любое хоть в какой-то степени демократическое государство отличается от монархического уже тем, что источник власти лежит в гражданах, имеющих право голоса, а в монархиях – в особых правах монарха. Поэтому форма жизни демократических государств непременно связана с регулярной сменой власти или правительства. При этом крайне важными выступают процедурные вопросы организации выборов, принятия решений и т. п. Для монархических государств вопросы процедуры принятия и исполнения решений становятся важными уже на более высоком уровне развития.

Стоит подчеркнуть, что в своих теоретических построениях Берент и Штаерман недостаточно учитывают специфику демократических государств по сравнению с монархическими. Поэтому многие особенности Афин и Рима, на которые они указывают, как на доказательство того, что в этих обществах отсутствует государство (например, короткий срок пребывания на должностях), оказываются вполне типичными и для других демократических государств (в частности, Итальянских средневековых республик).

Другими словами, некоторые отличия Афин и Рима от восточных государств – это не отличия государств от безгосударственных политий, а отличия демократических ранних государств от монархических.

7. 2. Естественность демократического пути стейто-
генеза и его эволюционная ограниченность

7. 2. 1 Трансформация полиса в государство

Как известно, в охотничье-собирательских обществах было много элементов первобытной демократии. Меньше, чем у охотников, но все же весьма широко демократия была распространена среди примитивных земледельцев и скотоводов. Расслоение общества на знатных и незнатных, богатых и бедных, имеющих больше и меньше прав, а также рост объемов общества существенно ее «потеснили». Однако благодаря как длительной традиции, так и сложности узурпации власти, демократия долго оставалась одним из естественных путей политогенеза.

«Выбор» демократической формы политического устройства определялся разнообразными причинами, точнее даже, сложным их комплексом. О некоторых из таких причин будет сказано далее. Одной из важнейших среди них могло быть географическое положение общества, в частности горный рельеф местности, препятствующий объединению мелких политий и в крупную[81] .

Такими мелкими политиями являлись и полисы. «Полис – сравнительно небольшая – от нескольких сот до нескольких тысяч человек – община граждан, основное занятие которых – земледелие, база экономики полиса»[82] . Легко понять, что такой полис – это стадиально догосударственное образование. Зачаточное раннее государство должно иметь, по крайней мере, 5–6 тыс. жителей. И даже с таким населением стать ранним государством возможно было далеко не всегда, а только в самых удачных случаях. Фактически для образования государств обычно требовались бóльшие объемы. Например, Платон в «Законах» указывает, что в идеальном полисе должно быть 5 тыс. полноправных граждан, владеющих наделами земли[83] . А это значит, что население такого полиса, включая женщин и детей, неграждан и рабов, составляло бы уже десятки тысяч человек.

Таким образом, переход к ранней государственности был связан ростом объемов полиса, что неизбежно вело к изменению организации управления.

А рост объемов мог иметь место:

– при усилении войн и их следствии синойкизме . Ведь даже небольшой полис часто возникал из слияния различных общин. Полис представлял собой гражданскую общину, родившуюся, как правило, из слияния территориальных общин[84] . Это само по себе рвало уже определенные традиции;

– удачных завоеваниях, как это было со Спартой, захватившей Мессению в VIII–VII веках до н. э.[85] Ярчайшим примером такого развития является ранний Рим, а также и Карфаген;

– наличии свободного фонда земли, который дает возможность для естественного роста населения (случай для Греции нетипичный, кроме некоторых греческих колоний, но имевший место в Раннем Риме, где всегда была свободная общественная земля[86] );

– наконец, при изменении производственного базиса, то есть при переходе, во-первых, на более интенсивные культуры (оливки, виноград), во-вторых, на ремесло и торговлю. Для Афин и ряда других полисов – этот путь и оказался приемлемым.

Несомненно, некоторые важные предпосылки для появления и развития демократического государства имелись уже и в догосударственном полисе.

Во-первых, традиции многих догосударственных обществ были сильно демократичны.

Во-вторых, в условиях концентрации населения на малой территории (типичнейшая ситуация в городских общинах) управление опиралось на непосредственную близость населения и власти, территориальную доступность последней и возможность непосредственного участия граждан в управлении. Это нередко способствовало демократическим формам управления, а также их развитию в сторону усиления институционализации, формализма, правовой и процедурной составляющей функционирования власти. При определенных условиях (особенно в связи с военной обстановкой) это облегчало превращение общины в государство. История полисов (и цивитас) очень хорошо иллюстрирует мою мысль о том, что государство рождается в условиях каких-то резких изменений. Всякого рода революции и контрреволюции, переселения, тирании и их свержения, а также войны облегчали переход от традиционных форм регулирования к иным: формально-правовым, государственным.

В-третьих, недостаток места через какое-то время требовал строго контролировать число переселенцев. Поэтому община начинала с какого-то момента ограничивать их приток. Так возникала идеология особой близости определенного количества людей – граждан полиса, так легче было изменить прежние различия: по родам, фратриям, племенам.

В-четвертых, несакральный или ограниченно сакральный характер вождя-правителя в таких общинах определял в целом слабость царской (монаршей) власти. Монарх не обладал и достаточным аппаратом подавления. Неудивительно, что греческие базилевсы утратили свою власть. А если обратиться к истории Рима, то причины сравнительно легких революций по изгнанию царя, когда он начинает нарушать свои обязанности и превышать права, станут еще понятнее. Так, в Риме, по мнению ряда исследователей, монарх, во-первых, был чужеземцем, во-вторых, не мог передать свою власть по наследству, в-третьих, согласно традиции почти все римские цари погибли насильственной смертью, причем некоторые из них от рук своих преемников[87] .

Подводя итоги, можно сказать, что подобно тому, как крепкая власть вождя в вождестве способствует формированию монархического государства, так и примитивная демократия в полисе могла перерасти в демократический государственный строй. Разница только в потенциальных возможностях роста и в эволюционной перспективе. Монархия подчас могла трансформироваться в крупную империю с населением в миллионы, а полис в лучшем случае становился политией в сотню-другую тысяч человек.

Но следует заметить, что развитая демократия полиса не вырастает прямо из демократии догосударственных общин. Она является уже результатом, говоря языком Гегеля, отрицания отрицания, результатом длительной борьбы различных тенденций: аристократической и демосной, тиранической и демократической. Уже «давно было установлено, греческий полис, прежде чем прийти к демократическому государственному устройству, должен был проделать долгий путь развития, пройдя через ряд промежуточных стадий»[88] .

Политическая форма нередко зависела от конкретных обстоятельств и исхода политической борьбы. Но можно сказать, что развитие ремесла и торговли усиливало демократические тенденции[89] . И несомненно, что рост товарности, ремесла и торговли в Афинах привел к политическому росту силы демоса, что и выразилось в бурных политических событиях начала VI века до н. э. В V в., по мнению некоторых исследователей, шла такая эволюция Афинского полиса, в результате которой экономические и политические принципы, социальная структура, моральные ценности и политические качества переросли полисные рамки[90] .

Эволюционные ограничения демократиче-ского пути стейтогенеза

Демократия прямого действия (то есть непредставительная) оптимальна лишь до известного предела развития и при определенных размерах, когда есть возможность для населения непосредственно участвовать в управлении, а для власти осуществлять прямой контроль над территорией. Поэтому истинно демократические государства могли быть только мелкими. Но мелкие государства не являлись ведущей линией политической эволюции. Уже это легко объясняет слабую распространенность такой формы правления, как демократическая, вплоть до последних веков истории. Олигархические и аристократические республики (как Карфаген или Рим) могли расширяться и становиться крупными государствами[91] . Но это была уже совсем иная демократия, чем в Афинах и ряде других греческих полисов. И все равно территориальный рост склонял даже аристократические республики к диктатуре или монархии, как это случилось в Риме.

Имелись и другие причины, по которым демократические города-государства не могли стать достаточно распространенной формой.

Во-первых, торгово-ремесленный базис общества был сам по себе более редким, чем аграрный, и более неустойчивым[92] .

Во-вторых, из-за неустойчивости политической ситуации, которая способствовала постоянным изменениям в самом государственном устройстве, что неизбежно ведет раньше или позже к упадку.

Постоянные политические и конституционные перевороты характерны не только для античной Греции. Государственная структура итальянских коммун также «отличалась чрезвычайной изменчивостью и представляла собой удивительное зрелище на фоне средневековой жизни, где столь важны обычное право, неподвижность, традиции. Тогдашняя поговорка утверждала, что «флорентийский закон держится с вечера до утра, а веронский – с утра до полудня»[93] . Сроки пребывания на всех должностях во Флоренции были 2–4 месяца, поэтому город жил в атмосфере перманентных выборов[94] .

Можно также добавить, что развитие демократии до какого-то момента позволяет демократическому государству конкурировать с монархическими и даже одерживать над ними победы. Разве не связаны были политические и культурные успехи Афин с развитием демократии? Или взять Польшу, имевшую в период т. н. «шляхетской демократии» в XV–XVI вв. немалые политические и культурные достижения. Однако переход демократии за разумные пределы может вести к государственному кризису и упадку. Так случилось в Афинах, где, по словам Иоганна Дройзена, невозможность произвести самомалейшие ограничения демократической свободы, привела эту опасную форму государственного строя в наиболее опасный фазис ее колебаний[95] . Переход в Польше к феодальной республике во главе с выборным монархом[96] также означал постепенный упадок государственности. Безудержная шляхетская вольница, когда для принятия решения требовалось полное единогласие делегатов сейма, привела к параличу государственной машины. Дело дошло до того, что в период долгого правления Августа III в XVIII в. лишь один сейм (1736 г.) благополучно завершил работу, а прочие 13 сеймов были сорваны[97] . Результатом государственного разложения, как известно, явились разделы Польши.

Римская цивитас как аристократическая республика в некоторых отношениях существенно отличалась от греческого полиса[98] . Важно отметить, что она никогда не доходила до такой полноты демократизма, какая была в Афинах. Эта аристократическая составляющая в демократичес-ких государствах древности и средневековья делала их и более устойчивой, и более перспективной формой, чем широкая (демосная) демократия. Например, из всех итальянских городских республик только в Венеции была внутренняя стабильность, а само это государство просуществовало «кажется, дольше, чем любой другой город-государство в мировой истории: целое тысячелетие!»[99] . И объясняется это вполне просто: политическим превосходством патрициата, системой ступенчатых и очень сложных выборов, ограниченностью избирательных прав[100] . Другой пример – Дубровник. Эта крошечная городская республика на берегу Адриатического моря просуществовала весьма долго: с первой половины XV до XIX века, причем в труднейших политических условиях господства турок на Балканах[101] . Наибольшая реальная власть в Дубровнике была передана сенату, состоящему из выходцев наиболее знатных семей. «Аристократизм венецианского политического строя был не последним фактором, повлиявшим на аристократизацию дубровницкого Сената»[102] .

8. Аргументы Берента и Штаерман и их опровер-жение

Теперь мы можем рассмотреть доводы, согласно которым в Афинах и Риме не было государства. Для удобства изложения я попытался сформулировать основные аргументы указанных двух авторов. Они даны под номерами и выделены отступом и курсивом. При этом не везде был смысл указывать точные страницы их работ, поскольку некоторые мысли повторяются многократно либо приводимая мной формулировка является суммированием их рассуждений на протяжении нескольких страниц. На каждый аргумент я постарался дать достаточно подробные возражения. Несмотря на все мои старания, я, однако, не смог избежать повторов, за что и приношу свои извинения читателю.

1. В полисе нет использования государственного аппарата и мощи государства для эксплуатации рабов, которая была (равно как и контроль над рабами) – частным делом (Берент. Р. 229–231). «Безгосударствен-ность полиса как раз и означает, что он не был инструментом для присвоения прибавочного продукта, а способы эксплуатации, свойственные ранним аграрным государствам (налоги, принудительный труд и другие повинности. – Л. Г.), не существовали в древнегреческом мире (по крайней мере, до эпохи эллинистических империй)» (Берент. Р. 226).

Возражения. Во-первых, в ряде случаев такое использование возможностей государства для эксплуатации и присвоения прибавочного продукта имело место. Например, эксплуатация государственных рабов на серебряных рудниках, на строительных работах или использование рабов для полицейских целей и в государственном аппарате (писцы, секретари, тюремщики и т. п.), в качестве гребцов и матросов[103] .

Во-вторых, следует учитывать, что в широких масштабах этого просто не требовалось. Ведь не использовался государственный аппарат для эксплуатации чернокожих рабов в Южных штатах США. Рабовладельцы вполне справлялись с этой задачей сами. Им также не требовалась специальная полиция, чтобы ловить беглых рабов, они делали это сами или нанимали специалистов.

В вышеприведенном аргументе Берента налицо синдром марксистской идеи, что государство нужно всегда прежде всего именно для того, чтобы использовать его мощь против угнетенных классов. На самом деле потребность в государстве обуславливается самыми разными причинами. Причем едва ли не в большинстве случаев внешней угрозой или иными внешнеполитическими обстоятельствами. Для получения же прибавочного продукта долгое время было достаточно и старых способов.

Поэтому вывод, который делает Берент: если граждане сами справлялись с эксплуатацией рабов, значит, не было государства, – неправомерен. Причинно-следственная связь здесь как раз обратная: если граждане вполне справлялись с эксплуатацией рабов и могли самостоятельно держать их в повиновении, то зачем бы эту функцию стало брать на себя государство? Последнее, если ситуация его устраивает, обычно не будет делать то, что регулируется иными способами. Другое дело, если бы был случай, когда граждане не могли самостоятельно подавить возмущение рабов, а народное собрание или органы управления отказались бы использовать силу государства против рабов. Но такого быть не могло. Напротив, известно, что Афины послали в Спарту в 462 году помощь во главе с Кимоном для подавления восстания илотов в Мессении.

Следовательно, было вполне достаточно и того, что государство в Афинах санкционировало рабство и не мешало хозяевам держать в повиновении рабов и распоряжаться ими. Однако, когда возникала необходимость, государство могло и вмешиваться в отношения рабовладельцев и рабов. Например, реформы Солона запретили рабство граждан[104] . Они также запретили родителям продавать детей в рабство[105] . В трудных для государства ситуациях рабам могли давать свободу, а неполноправным и даже рабам гражданские права. Например, в Риме в 312 г. при цензоре Аппии Клавдии было дано римское гражданство вольноотпущенникам[106] , а во время войны с Ганнибалом определенное число рабов было выкуплено и включено в состав римского войска[107] . В греческих полисах также бывали крупномасштабные освобождения рабов (об этом говорит в том числе и Берент. Р. 231)[108] .

Относительно прямого присвоения государством прибавочного продукта через налоги, стоит отметить, что полисные государства достаточно активно использовали этот способ. В частности в Афинах были и косвенные налоги на граждан (а в особых случаях – и прямые), и прямые налоги на метеков[109] . О налогах мы еще скажем далее.

Стоит добавить, что если производственный базис в Афинах был в очень большой степени неаграрным, то неправомерно настаивать на том, чтобы способы аккумуляции прибавочного продукта в таком полисе и аграрных обществах были одинаковыми, как это делает Берент на протяжении всей статьи.

2. «Вряд ли могло существовать государство, совпадавшее с общиной граждан, где не было отделенного от народа аппарата принуждения и подавления», «стоящего над обществом и защищающего интересы одного класса» (Штаерман. С. 86, 87).

Возражения. Рассмотрим теперь вопрос о соотношении классов и государства . Эта проблема, буквально, «мучила» многих советских историков, которые время от времени «открывали» в разные эпохи и в разных регионах «доклассовые» государства, а также находили классы в догосударственном обществе.

Поэтому вышеприведенное утверждение Штаерман – это, по сути, только возражение против попыток найти государство, полностью соответствующее истматовской концепции как оторванного от народа аппарата принуждения, действующего в интересах класса эксплуататоров (Штаерман. С. 77). Но классов в марксистском понимании не было не только во многих ранних, но, строго говоря, даже и в ряде зрелых государств. Недаром же десятилетиями шла дискуссия об азиатском (государственном) способе производства, о «восточном феодализме» и т. п. теоретических конструкциях, важнейшей задачей которых было объяснить существование в восточных государствах антагонистических классов при отсутствии (недостаточном распространении) частной собственности на землю.

Однако при расширительном толковании понятия общественных классов во многих ранних государствах они вполне просматриваются[110] . При таком подходе патрициев и плебеев в Римской республике вполне можно рассматривать как общественные классы. Мне даже думается, что эти социальные группы ближе к марксистскому пониманию классов, чем, например, князь и его дружина на Руси. Ведь в первом случае патриции имели привилегии перед плебеями на протяжении сотен лет в главном по марксизму – в отношении к земле, к средствам производства. А на Руси главное преимущество князя было в военной силе и статусе, а не во владении землей. В ранних досолоновых Афинах VII века классовое деление было еще более ярко выражено: земля в руках аристократии, крестьяне беднеют и попадают в долговую зависимость, суд как орган репрессии стоит на стороне землевладельцев и заимодавцев, должники обращаются в рабство.

Возвращаясь к Римскому государству, следует также заметить, что оно эксплуатировало плебеев, особенно через военную службу. Поэтому, хотя в известной мере, в ранней Римской республике государство и совпадало с общиной граждан (тут Штаерман права), однако население Рима вовсе не совпадало с общиной граждан. Иными словами, политические и экономические права имела только часть жителей. Такая же ситуация была и в Афинах, где всегда было много тысяч рабов, а также неполноправных жителей (метеков), которые платили налоги и привлекались к военной службе, но не участвовали в управлении. По подсчетам В. Эренберга, в 360 г. до н. э. в Афинах было 85–120 тыс. граждан (всех возрастов и обоего пола), 25–50 тыс. метеков (также с женщинами, детьми и стариками) и 60–100 тыс. рабов[111] .

Продолжая анализ, можно заметить, что после того как плебеи добились уравнения в правах, в Риме быстро развивались уже классы рабов и рабовладельцев. И поздняя Римская республика дает нам превосходные примеры классовой борьбы: восстаний рабов в Сицилии, восстания Спартака и беспощадное подавление их именно силой государства.

Таким образом, Афины и Римская республика не только не хуже, но и даже лучше многих других использовали государство для создания и поддержания социального и политического неравенства, экономической эксплуатации, привилегий одних групп перед другими.

3. В Афинах и Риме власть не была отделена от граждан.

Возражения. Во-первых, есть аналоги государства (те же гавайские вождества), в которых власть жестко отделена от населения, но отсутствует государство. Во-вторых, в демократических государствах также налицо отделение власти, только не постоянное, а временное (в виде делегирования власти). Это отделение власти регулярно санкционируется источником власти, которым при демократии всегда являются избиратели.

Отчуждение власти от населения в политогенезе вообще происходит разными путями. Магистральным оказался способ монополизации власти, когда ее источник (в юридическом смысле слова) оказывается в руках определенной родовой группы, семьи, узкой олигархии. Такая система фактически восторжествовала почти повсеместно.

Но и в древних демократических обществах, в том числе и в античном полисе, несмотря на то, что население влияет на формирование администрации, а то и прямо ее избирает, налицо отделение власти от народа , только оно имеет свою специфику. Ведь если в государствах с монополией власти высшая должность в обществе очень крепко соединена с определенными кланом, семьей, слоем, то в демократических государствах именно должность является постоянной, а лица, ее занимающие, могут выполнять свои обязанности и временно. Следовательно, раз в городах были необходимы должностные лица, суд и военачальники, неизбежно происходит отделение власти от населения . Только это отделение именно анонимной власти, власти должности с определенным балансом прав и обязанностей, но не власти определенного рода, лица, семьи, наместника богов на данной территории.

Таким образом, сама по себе добровольность в делегировании власти в полисе и цивитас отнюдь не свидетельствует о том, что государство отсутствует. В известной мере даже, напротив, здесь власть отделяется как бы в чистом виде, а не в связи с определенными лицами, семьями или кланами.

И хотя должностные лица в Афинах и Риме отличались от привычных нам чиновников, в целом административный характер деятельности государственной машины достаточно очевиден. Как отмечал Макс Вебер, важным следствием полной или частичной победы незнатных слоев общества для структуры политического союза и его управления в античности явилось установление «административного характера политического союза»[112] .

Кроме того, возможность гражданам участвовать в политической жизни и формальная возможность получения высших должностей любым гражданином, вовсе не означала, что занять их было легко даже способному человеку. Тем более, если эти должности были неоплачиваемы или их достижение требовало больших расходов. Это особенно характерно для Рима, но и в Афинах высшие магистратуры стратегов не оплачивались, поэтому занимать их могли преимущественно богатые люди, так же как и должности, связанные с управлением финансами. Таким образом, «быть субъектом политического закона не означает участия в правительстве: деление на управляющих и управляемых не совпадает с участием в политической жизни» [113] .

4. В полисе и цивитас нет специального аппарата принуждения.

Возражения. Во-первых, и в Афинах, и в Риме кое-что из такого аппарата было, те же ликторы в Риме или полиция в Афинах (об этом еще будет сказано несколько дальше). Кроме того, в Афинах и других полисах со второй половины V века усиливается контингент наемных войск, который затем стал ведущим[114] . Постепенно ополчение настолько пришло в упадок, что никто даже не заботился о своем вооружении[115] . А в Риме в конце V века солдаты стали получать жалованье, а затем казенное вооружение и продовольствие[116] . Далее, как известно, элемент профессионализма в римской армии все возрастал, пока, наконец, в результате реформ Гая Мария в конце II в. до н. э. она не стала полностью наемной.

Во-вторых, в отношении рабов, как уже сказано, такого аппарата и не требовалось. Когда же это было необходимо, как во время восстаний рабов во II–I вв. до н. э. в Риме, армия прекрасно выполняла такую роль.

В-третьих, определенные органы принуждения имелись и для граждан. Это суды. Судебная власть может выступать как часть административного аппарата, а судебные функции могут быть частью административных, когда, например, наместник в провинции или сеньор в сеньории сосредотачивал в своих руках все полномочия. Но суд может и выступать как самостоятельный репрессивный орган. В монархиях власть обычно стремилась поставить суды под свой контроль. В полисе и цивитас они были более самостоятельными.

Суды в Афинах и Риме вполне можно считать органами принуждения , поскольку они давали санкцию на применение насилия, хотя нередко и оставляли непосредственное исполнение решения в руках заинтересованной стороны. Но и таких функций суда было вполне достаточно. Во всяком случае, и в Афинах, и в Риме судебных тяжб было много и их число возрастало, их боялись, равно как боялись игнорировать судебные заседания, поскольку это могло повлечь неблагоприятные последствия[117] .

5. В полисе нет правительства, нет профессиональных бюрократов и специалистов (Берент). В цивитас аппарат исполнительной власти был ничтожно мал (Штаерман. С. 88).

Возражения. Пожалуй, наиболее важным аргументом, которым хотят доказать отсутствие государства в Афинах и Риме, является ссылка на слабость их аппарата управления и насилия и в целом исполнительной власти, малое число профессиональных чиновников, непрерывную сменяемость должностных лиц. Однако при внимательном рассмотрении проблемы и этот аргумент не работает.

Действительно, бюрократов в полисе и цивитас было мало, впрочем, как и в любом небюрократическом государстве. Однако специалисты-политики там были. Причем это были специалисты высокого класса, деятельность которых являлась образцом для подражания на протяжении столетий, а также базой для создания новой науки о политике. Ведь «сам принцип устройства полиса предполагал наряду с народным собранием… [наличие] группы лидеров, осуществлявших непосредственное ведение внутриполисных дел»[118] .

Были также и должностные лица, порой даже в очень значительном количестве. Эти «функционеры полиса»[119] вполне удовлетворительно обеспечивали деятельность государственной машины, хотя система их оплаты (или отсутствие таковой) и назначения (иногда по жребию), а также короткие сроки пребывания на должности не делали этих служащих особым социальным слоем.

Таким образом, можно сказать: и в полисе, и цивитас государственный аппарат был, хотя и особого рода. И этот аппарат вполне отвечал уровню развития раннего государства и обеспечивал конкуренцию данных государств на внешней арене. То, что эволюционные возможности такой политической организации оказались слабыми, не означает, что она не была государственной. Эволюционно непроходными оказалось большинство типов раннего государства и систем его управления.

Возьмем, к примеру, Спарту. Этот тип государства, равно как и его управленческая система, эволюционно оказались неперспективными в еще большей степени, чем полисный тип. В то же время даже сторонники идеи о полисе как о безгосударственном обществе, не решаются отказать ей в государственном статусе[120] . Ибо здесь было почти все, что требуется для государства: привилегированное вооруженное неработающее меньшинство и эксплуатируемое бесправное безоружное большинство; постоянное войско, которое с V в. включало в себя и наемников[121] ; систематическое и жесткое насилие и прямые репрессии против угнетенных; идеология подчинения начальнику; жесткий контроль за военачальниками и послами; регламентация жизни граждан, вплоть до покроя одежды и формы бороды и усов[122] .

Но с другой стороны, в Спарте мы не видим важных вещей, которые характерны для многих ранних государств, включая полис и цивитас. В частности здесь долгое время не было имущественного расслоения между гражданами, а также существовал прямой запрет нормальных денег, торговли, ремесла.

Сказанное еще раз подчеркивает важный момент: фигурально говоря, раннее государство – неполное государство. В каждой такой политии нет некоторых моментов, которые затем появляются в зрелом государстве. При этом в каждом случае набор черт и признаков (равно как и отсутствие каких-либо из них) является оригинальным или даже уникальным.

И это также относится к вопросу о наличии привычного правительства в полисе. Роль правительства, то есть исполнительной власти, в Афинах выполняли Совет 500 и коллегия 10 стратегов. Но афиняне стремились к разделению полномочий, и поэтому исполнительная власть у них была существенно слабее, чем в монархиях или даже в Риме. Однако это не доказывает отсутствие государства в Афинах. Во многих ранних государствах или не имелось полного набора ветвей власти, или какие-то из них были развиты сильнее, а какие-то слабее. В ранних монархических государствах законодательная и даже судебная власти далеко не всегда существовали в качестве отдельных ветвей, чаще исполнительная власть включала в себя и ту и другую.

И если эволюционно восторжествовал вариант, когда государственная организация формируется из профессиональных чиновников, а среди ветвей власти главной становится исполнительная, это не значит, что не было и иных вариантов. Полис как раз и являет один из них[123] . Поскольку он являлся демократическим государством, естественно, что там законодательная и судебная власти были развиты сильнее. Поэтому гражданская исполнительная власть могла быть слабой[124] . Мы еще вернемся в этом параграфе к подробному рассмотрению государственного аппарата в Афинах и Риме.

Для определения наличия раннего государства в том или ином обществе главное установить, что существует политическая и управленческая организация, основанная на новых, то есть иных, чем в догосударственных обществах, принципах.

Но эти новые принципы управления не обязательно были связаны именно с профессиональным чиновничеством. Легко привести аналогию. Сегодня суд может состоять только из профессиональных юристов, а может – из присяжных заседателей, то есть из непрофессионалов, состав которых постоянно меняется, а деятельность специально не оплачивается. Однако никто не скажет, что истинным судом можно назвать только первый.

6. В полисе экономическое бремя было возложено на богатых, а не на бедных (Берент). О государстве можно говорить только в случае, если «поборы и повинности становятся принудительными и строго распространяются на определенную часть общества (крестьян, ремесленников) (Штаерман. С. 93).

Возражения. Как известно, в Афинах и других полисах граждане не платили прямых налогов, кроме чрезвычайных (только таможенные пошлины, торговые сборы и т. п.). Но были так называемые литургии , то есть обязанность богатых членов полиса платить за какие-то общие дела или на свои средства что-либо делать: чинить и строить корабли и т. п. Однако метеки и вольноотпущенники платили именно прямые налоги, в том числе и чрезвычайные, а также привлекались к некоторым литургиям наряду с гражданами[125] .

В любом случае то, что экономические повинности в Афинах в основном несли богатые, думается, не может являться серьезным аргументом против наличия здесь государства. Иначе нам придется отрицать наличие государств во многих современных странах, где основные налоги прямо или косвенно платят именно богатые граждане. То, что полис поддерживал в определенных смыслах большинство населения, то есть демос, действительно, нехарактерно для древних государств, но в целом не является исключением для государства как такового. Разве современные государства не обеспечивают многие преимущества именно для большинства населения, современного демоса? Разве не сетуют сегодня состоятельные налогоплательщики на то, что государство слишком щедро раздает социальные пособия и прочую помощь за их счет? Такова особенность широкой демократии.

Кстати сказать, и в тираниях тираны часто стремились переложить налоговое бремя именно на богатую часть населения, а тирании Берент рассматривает как политии, по типу приближающиеся к государству (Р. 232).

Сказанное касается и Рима. Если более знатные или более богатые люди больше платили за аренду общественных земель, то ведь они и пользовались ими больше. И это была их привилегия. Если они несли затраты на выборы и исполнение общественных должностей, то ведь они и добивались этих должностей всеми способами. Но стоит отметить, что с некоторого времени Рим (а Афины с момента образования морского союза) получал основные доходы с покоренных земель. А это черта многих классических государств.

Афины и Римская республика также являются хорошим примером использования государственной организации в политической и социальной борьбе между богатыми и бедными. Однако результаты такого рода противостояний и конфликтов не предопределены. Иными словами, полагать, что всегда должны побеждать богатые, неправомерно. Даже в крупных империях известны победоносные восстания крестьян и рабов, а в ХХ веке революции, в результате которых к власти приходили социально угнетенные классы. В полисах и цивитас же в борьбе между группами граждан исход зависел от очень многих обстоятельств. Естественно, что та часть граждан, которая побеждала, начинала использовать государство для изменения своего положения и закрепления результатов победы. Как пишет К. Каутский, «классовая борьба делается здесь (в государствах Греции. – Л. Г. ) жизненным элементом существования государства. Участие в такой борьбе не только было далеко от того, чтобы считаться предосудительным, а, наоборот, оно превратилось в выполнение гражданского долга. В Афинах со времени Солона был в силе закон, согласно которому каждый, кто при взрыве внутренней борьбы не примыкал ни к какой партии и не защищал ее с оружием в руках, лишался своих гражданских прав»[126] .

И хотя эволюционно стали преобладать государства, в которых политическое господство правящих групп сочеталось с их экономическим превосходством, однако стопроцентной связи здесь нет. Например, в современных обществах путем выборов одна часть населения может принудить другую согласиться со своими требованиями. Поэтому нет никаких оснований рассматривать государство как организацию, в которой постоянно доминирует одна часть общества. Государство правильнее рассматривать как организацию, с помощью которой одна часть населения может постоянно или временно принуждать другую соглашаться со своими желаниями либо обе части общества достигают компромисса. При таком подходе ничего удивительного в том, что в Афинах политически заправлял демос, нет.

7. В полисе право на использование насилия не монополизируется правительством или правящим классом, и возможность использовать силу более или менее равномерно распределена среди вооруженного или потенциально вооруженного населения» (Берент. Р. 225). В Риме «принуждение приходилось применять лишь спорадически», а «во время смут дело решалось уличными потасовками без вмешательства правительственных органов» (Штаерман. С. 87, 88).

Возражения. Монополии на насилие нет не только во многих ранних[127] , но и в зрелых государствах[128] . Следовательно, она не может являться отличительным признаком ни раннего, ни вообще государства. Как справедливо отмечает Эрнст Геллнер, этот принцип Макса Вебера явно берет за образец централизованное государство западного типа, поскольку существуют государства, которые либо не желают, либо не могут обеспечить соблюдение такой монополии[129] , либо, добавим, не считают это необходимым и не стремятся к этому.

Но в целом в стейтогенезе имелась заметная тенденция, что именно государство сосредотачивало в своих руках право на признание виновности или невиновности, на то, чтобы применение насилия со стороны частных лиц было санкционировано им, а не было чистым произволом (например, к рабу, к должнику и т. д.). Таким образом, для раннего государства характерна не столько монополия на применение силы, сколько концентрация законного применения силы[130] . Это могло выражаться в монополии на отдельные виды применения законного насилия (например, в отправлении судебных приговоров) либо в монополии на санкцию со стороны власти на применение насилия, хотя бы сам приговор осуществлялся заинтересованной стороной, либо в запрете отдельных видов насилия (например, в отношении кровной мести[131] ) и т. д.

Определенная (и весьма немалая) концентрация легитимного принуждения и насилия имела место в Афинах и других полисах, равно как и в Риме. Здесь власть в первую очередь стремилась контролировать выдачу санкции на насилие. И если заинтересованные стороны или активисты были способны сами доставить обвиняемых в суд, значит, специального государственного аппарата для этого не требовалось. В данном случае важнее не то, что граждане имели вооружение и нередко сами арестовывали обвиняемых или преступников для передачи их суду, но что орган, который выносил решение о виновности или невиновности – суд, а также исполнение приговоров о казни были в руках государства.

Таким образом, для раннего государства наличие развитого аппарата насилия не является стопроцентно обязательным. Разумеется, по мере развития государственности именно сочетание движения, с одной стороны, к монополизации права на насилие, с другой – на формирование специальных органов насилия, проявляет себя в качестве эволюционно ведущего и становится наиболее распространенным.

Что же касается решения спорных вопросов между группами граждан путем «уличных потасовок», то это не являлось особенностью только Римской республики, а бывало и в иных государствах. В том же Новгороде боярские партии враждовали между собой, а вече порой кончалось схватками спорщиков[132] , но это не аргумент, чтобы объявить Новгород безгосударственным обществом.

8. В полисе властные действия зависят от соотношения сил разных социальных групп и группировок граждан. В то же время в аграрных государствах основное большинство отстранено от власти и основные политические действия проистекают между частями элиты (Берент).

Возражения . Здесь надо вновь учесть, что полис – демократическое государство. А любая демократия, тем более демократия, иметь в которой политические права почетно, всегда связана с силой электората.

Таким образом, мы вновь возвращаемся к проблеме: обязательно ли раннее государство должно быть инструментом диктатуры только небольшого социального (классового) меньшинства или могут быть другие варианты. Я полагаю, что хотя первый случай был более распространенным и эволюционно магистральным, но могло быть и по-другому.

Однако стоит подчеркнуть, что даже в зрелых государствах Востока государство весьма часто выступало как самостоятельная надклассовая, надсословная сила. Как справедливо замечает Л. Алаев: «Государство-класс, или госу-дарство как аппарат, оказывалось не выразителем интересов класса феодалов (рентополучателей в целом), а, напротив, структурой, надстроенной над основными классами»[133] . Поэтому при удаче (восстании или перевороте) у руля государственной машины оказывались люди самых низших званий вместе со своими сподвижниками.

Таким образом, общие черты государства как машины, которой могут управлять разные силы, имелась и в демократических, и в монархических обществах. Только в последних такая ротация происходила случайно, а в первых – регулярно.

Бесспорно, в монархических государствах в большинстве случаев «основные политические действия проистекают между частями элиты». Но, заметим, чем деспотичнее государство, тем меньшую роль играют части элиты. И основные интриги порой переносятся просто во дворец или гарем повелителя. Таким образом, здесь уже и элита в основном отстраняется от влияния на принятие решений. Нередко также в бюрократических государствах происходила перетасовка кадрового состава, и тысячи чиновников лишались мест и власти.

С другой стороны, когда власть находилась в более трудном положении, очень часто решения принимались именно на основе «соотношения сил разных социальных групп» и их пожеланий. Тогда собирались парламенты, генеральные штаты, земские соборы и т. п. органы.

В полисе многое зависело от соотношения сил разных социальных групп и группировок граждан. Сам вектор его социальной политики определялся тем, в чьих руках было обладание государственной властью в тот или иной момент. Но такая система весьма характерна и для некоторых средневековых государств, например, итальянских городских республик. А разве мало было поворотов социальной и экономической политики в ХХ веке в связи с политической победой на выборах определенной партии? Разве не так установился нацизм в Германии? Не так было в Чили в 1970 году, когда к власти пришли социалисты?

Таким образом, в полисе и в какой-то мере в Римской республике – если не брать во внимание отсечения рабов и неполноправных от участия в общественной жизни – государство выступало как бы в чистом виде именно как особая машина, особый инструмент для реализации целей тех или иных групп, которые временно становились ее хозяевами . В то время как в большинстве случаев государство являлось вотчиной определенных семей монархов, имеющих на это особые сакральные права. Такая система, идеологически неприемлемая для нас, в то же время была эволюционно гораздо более устойчивой и потому прогрессивной, чем система (демократия в полисе), идеологически более близкая нам.

Но вновь повторимся: нельзя считать эволюционно выкристаллизовавшийся тип государства единственным типом государства вообще.

9. Признаки, отличающие раннее государство от аналогов, в применении к полису и civitas

Напомню, что я выделял четыре таких признака:

– особые свойства верховной власти;

– новые принципы управления;

– новые и нетрадиционные формы регулирования жизни общества;

– редистрибуция власти.

Особые свойства верховной власти

Как бы ни трактовать политическую систему Афин и Рима, но, бесспорно, верховная власть в них демонстрирует и достаточную силу, и полноту функций, и способность к переменам. Последних подчас было даже слишком много, и они случались слишком часто, что порой делало власть, например, в Афинах недостаточно устойчивой.

Но роль верховной власти различна для крупных и мелких государств. Для небольших государств, каковыми были Афины, верховная власть, как я уже говорил, – это нечто географически не совсем точное[134] . Но в плане верховности прав сила этой власти в Афинах вполне очевидна. Налицо высший источник власти – народное собрание (экклесия ) – и органы, которым он делегирует власть. Это сочетается с четким порядком и специальной процедурой принятия, прохождения, утверждения и отмены решений, а также проверки их исполнения. Стоит отметить, что структура власти и система разделения властей время от времени усложняется.

В больших государствах роль верховной власти самоочевидна. Центр империи – это крупнейший узел власти, влияющий, так или иначе, на всю периферию. Именно таким узлом и стал постепенно Рим. Оттуда исходили приказы и посылались наместники в провинции, выходили колонисты в зависимые земли, туда приходили победоносные войска с добычей, везли зерно и другие продукты из подчиненных территорий.

Особые свойства верховной власти не означают, что верховная власть поступает всегда разумно, дальновидно, в интересах общества и т. п. Главное, что она может навязывать свою волю, менять важные отношения в обществе, мобилизовывать его силы для решения важнейших задач, вводить или отменять налоги и т. п. От кого исходит такая воля (от монарха, аристократии, народного собрания, сената и т. п.), зависит от устройства государства. Но важно, что эта воля: а) не ста процентов общества; б) решения или требования, высказанные этой волей, являются наиболее легитимными; в) для изменения уже имеющихся положений нужно решение этой же верховной власти и особая процедура; г) неподчинение этой воле и тем более отрицание ее прав является тягчайшим проступком и жестоко наказывается[135] . Такие свойства верховной власти налицо в Афинах и Риме.

И в Афинах, и в Риме мы видим, что верховная власть оказывается способной вести активную внешнюю политику и затяжные войны, мобилизовывать ресурсы, вводить новые налоги или отменять их, коренным образом менять политический режим и территориальное устройство, расширять или сужать гражданские права (первое в Риме, второе в Афинах), менять имущественные отноше-
ния[136] и многое другое. Она может быть весьма суровой по отношению к своим гражданам: отправлять их в изгнание без вины (остракизм в Афинах), предавать суду, конфисковывать имущество.

Новые принципы управления

Новые явления в формировании аппарата управления

Как уже сказано, не все ранние государства были бюрократическими. Иные таковыми не были вовсе просто из-за своих малых размеров (например, англосаксонские государства в VII–VIII веках[137] ) или их бюрократизация была относительно слабой, особенно на завоеванной территории, например, в таких государствах как ацтекское[138] . Не относить такие политии к ранним государствам я не считаю правильным. Поэтому я стремился описать новые принципы управления возможно более универсально, чтобы они в полной мере относились как к бюрократическим, так и небюрократическим государствам.

Напомню, что в числе новых принципов управления я указывал на новые подходы к формированию аппарата управления (и/или армии). Другими словами, чтобы утверждать, что перед нами раннее государство, а не его аналог, нужно доказать, что произошли существенные изменения в методах подбора людей для управления и военной службы, увеличилось значение новых типов управленцев и воинов. Но эти изменения в управлении далеко не везде связаны с наличием в аппарате профессиональных чиновников, существованием полиции, постоянного войска и т. п. Эти институты во многих случаях заменялись иными.

В Афинах и Риме, например, было много должностных лиц, но мало чиновников. Но хотя аппарат управления и насилия в Афинах и Риме не был столь же мощным, как в бюрократических странах, он был и немалым, особенно в Афинах. Главное отличие Афин и Рима от бюрократических государств не столько в отсутствии или малочисленности аппарата управления и насилия, сколько в способах его комплектования и смены[139] .

Но, с другой стороны, – и это крайне важно – та форма управления, которая сложилась в полисе и цивитас, существенно отличается от догосударственных и аналоговых форм и должна быть признана раннегосударственной. Давайте рассмотрим это подробнее.

В Афинах, где жило в IV веке до н. э. всего 200 тыс. человек вместе с рабами и метеками, непосредственно в управлении одновременно были задействованы (путем выборов или жребия) многие сотни граждан. А если добавить к ним тех, что заседали по очереди (как в Совете пятисот, где из 500 человек постоянно работало только по 50 в течение 1/10 части года), то число должностных лиц перевалит далеко за тысячу. Существовали и технические служащие, например секретари и канцеляристы в Совете пятисот. Кроме того, много должностных лиц действовало за пределами Афин (по делам морского союза и дипломатическим)[140] . Существовал и судебный орган (гелиэя ), который состоял из 6 тыс. (!) присяжных судей. Только представьте, что в одном административном районе крупного города будет 6 тыс. судей!

Одним из важнейших нововведений афинского управления было то, что абсолютное большинство служащих и судьи получали жалованье. Благодаря этому могла кормиться очень большая часть граждан. По словам Аристотеля, содержание из казны давалось более двадцати тысячам человек. Помимо указанных мной выше должностных лиц, это были «тысяча шестьсот стрелков, кроме того, тысяча двести всадников… Когда же впоследствии начали войну, помимо этих, было еще две тысячи пятьсот гоплитов, двадцать сторожевых кораблей, еще корабли для перевозки гарнизонных солдат в числе двух тысяч… затем сторожа при заключенных в тюрьмах»[141] . Кроме того, за посещения народных собраний и других общественных мероприятий граждане стали с некоторых пор получать плату.

Известны примеры догосударственных и аналоговых политий, в которых должностные лица выбирались голосованием или по жребию. Среди них были и такие, где должностные лица, в частности судьи, получали какое-то вознаграждение (например, в Исландии). Однако я не знаю примеров негосударственных политий, в которых бы государственные должности столь широко использовались для поддержания благосостояния граждан (зато напрашивается аналогия с социалистическими государствами, где все были государственными рабочими или служащими). По подсчетам Виппера, в период правления Перикла на это уходило около 150 талантов, т. е. 3/8 местного (собственного афинского) бюджета, или 1/7 с учетом взносов союзников[142] .

То, что Афинская полития кормила своих граждан за счет сборов с союзников, государственной собственности и налогов на метеков лишний раз подтверждает мысль о том, что это была организация, действующая в интересах не всех жителей, а только их части, и стремящаяся при любом удобном случае эксплуатировать другие политии, то есть раннее государство.

Существовал и репрессивный аппарат. Посмотрим, например, на афинскую полицию, которая составлялась из рабов и метеков, поскольку занятие полицейской деятельностью считалось унизительным и позорным для свободного человека[143] . Общая численность полицейских подразделений «достигала первоначально 300, а впоследствии 1200 человек. И включала в себя конных и пеших лучников (токсотов ). Полиция не только боролась с уголовными преступниками, но и следила за тайными сборищами граждан, собирала факты об их безнравственном поведении и праздности. Кроме того, в обязанности полиции входило наблюдение за санитарным и противопожарным состоянием города, за правилами рыночной торговли, за сохранением памятников старины и достопримечательностей ландшафта. Полицейская стража, составленная из государственных рабов, охраняла порядок в народных
собраниях, в судебных учреждениях, в общественных местах»[144] .

Таким образом, в Афинах налицо новые принципы управления. И хотя среди служащих было не так много профессионалов, но зато одни из них обычно занимали высшие посты (в частности, должности стратегов), а другие обеспечивали преемственность управления в различных органах в качестве технического персонала. Стоит напомнить еще раз, что армия постепенно стала полностью профессиональной.

Не такое уж малое число должностных лиц было и в Риме (хотя в целом существенно меньше, чем в Афинах). Причем оно также постоянно росло. А иерархическая структура магистратур становилась все более стройной и четкой. В ряде италийских общин действовали особые римские должностные лица – префекты .

В отличие от Афин в Риме должности не оплачивались. Но зато исполнительная власть была сильнее, чем в Афинах. Объем полномочий консулов всегда был значительным, а в военной обстановке их власть вообще была неограниченной, включая право вынесения смертных приговоров, которые не подлежали обжалованию (за чертой Рима). Вообще диктаторскими полномочиями, то есть всей полнотой военной, административной, полицейской и фискальной власти, обладал правитель провинции – проконсул или пропретор .

Кроме того, следует заметить, что безвозмездность магистратур в Риме сочеталась с тем, что все должностные лица в Риме имели в своем распоряжении положенное им по штату определенное число низших служащих (apparitores ), расходы по содержанию которых несла государственная казна. Когда происходила смена магистрата, весь этот штат переходил в распоряжение нового руководителя. Главную роль среди низших служащих играли ликторы , выполнявшие функции охраны и почетного сопровождения. Они могли по приказу высшего должностного лица задержать правонарушителей и наказать их. (Так что утверждение о полном отсутствии профессионального аппарата принуждения лишены оснований.) Количество ликторов в зависимости от ранга магистрата колебалось от 6 до 24. Кроме ликторов, магистрату придавались посыльные, глашатаи, секретари, делопроизводители, счетоводы и другие. А для дел, унизительных для свободных, – государственные рабы[145] .

Стоит добавить, что хотя срок полномочий римских магистратов был ограничен (обычно годом) и одному человеку запрещалось несколько раз подряд занимать некоторые высшие должности, однако это правило не соблюдалось строго[146] . Кроме того, сенат имел право и широко им пользовался, чтобы продлевать полномочия должностных лиц и после истечения срока их службы (правда, не в самом городе Риме). Главное же, что с IV века до н. э. было постановлено, что «в состав сената обязательно входят по окончании срока службы все те, кто раньше исполнял обязан-ности консула, цензора, претора или курульного эдила»[147] . А поскольку звание сенатора было пожизненным и поскольку именно из бывших магистратов в основном и назначались проконсулы и пропреторы в провинции, то человек, избранный на одну из высших магистратур, вроде бы, всего на один год, фактически попадал уже в слой управителей на всю жизнь. Закон Виллия о порядке прохождения магистратур 180 г. до н. э. усилил роль сената в выдвижении кандидатур на должности[148] .

Следовательно, вполне можно говорить об определенном слое профессиональных управленцев в Риме, причем во многих семьях это являлось традицией. Постепенно этот слой сумел использовать свое должностное положение и для приобретения материальных выгод[149] .

О движении римской армии к тому, чтобы стать постоянной и профессиональной мы уже говорили.

Другие изменения

Следует отметить и такой новый момент, широко распространенный в полисах и цивитас: отчетность должностных лиц , контроль за их деятельностью . Так, в Риме каждые четыре года сенаторы утверждались в должности вновь на основании решения специальных должностных лиц[150] .

В Афинах и Риме также легко увидеть развитие и рост значимости других новых принципов управления:

– делегирования власти;

– нового разделения управленческих функций (отделение исполнения от решений);

– иных.

Это особенно выразилось в развитии (иногда даже гиперразвитии) процедуры. Следует заметить, что усложнение управления неизбежно ведет к определенной формализации и усложнению процедурной стороны принятия, исполнения и проверки решений, а также и вообще управления (собственно в этом и выражается процесс бюрократизации). Но при этом в городах-государствах такая формализация приобретает порой бóльшую значимость и сложность, чем даже в классических государствах.

Высокая степень развития процедурной стороны характерна для полиса и цивитас. В частности, в Афинах решения народных собраний записывалось и сдавалось в архив. В течение года любой гражданин мог опротестовать как «противозаконное» это решение путем подачи специальной жалобы. Имелись некоторые правила выступления ораторов, за нарушение которых председатель собрания мог оштрафовать оратора. Стоит указать на отчетность (и не только финансовую) должностных лиц, в том числе каждого члена совета пятисот, а также на обязательную проверку лиц, вступавших в должность[151] .

В Риме в некоторых отношениях существовала еще более сложная процедура. Ведь если в Афинах большинство должностей определялось жребием, то в Риме занятие должностей всегда было связано с конкуренцией на выборах. Поэтому здесь существовала особая система допуска кандидатов к выборам и ряд специальных законов, запрещавших недобросовестные методы предвыборной борьбы. Санкцией за такие нарушения было десятилетнее изгнание. Большинство должностных лиц так же, как в Афинах, по сложению полномочий отчитывались и при обнаружении злоупотреблений могли понести наказание[152] .

В Риме постепенно установилась строгая иерархия магистратских должностей, что сближало его административную систему с бюрократическими государствами.

Никаких особых прав на должность (традиционных, родственных и иных, как бывало в других обществах) у должностных лиц в Афинах и Риме не было. Это право возникало только вследствие делегирования полномочий от источника власти. В этом была, конечно, и слабость строя, но и его сила. Не поэтому ли в том числе в истории Афин и республиканского Рима практически нет случаев сепаратизма?

Стоит отметить, что развитие процедурной стороны в бюрократических обществах обычно заключалось в совершенствовании системы (формы) передачи приказов по иерархической лестнице служащих, а также порядка проверки и отчетности. Гораздо реже, скажем, регулируется порядок наследования трона, занятия высших должностей в государстве, объем полномочий чиновников и т. п. Это связано, вероятно, с тем, что право на трон и высшую власть в монархиях основывалось не на юридических коллизиях, а на сакрализации правителя или праве сильного. А также и с тем, что в монархиях исполнительная власть не хотела каких-то ограничений в своей деятельности (соответственно и государственно-правовая мысль не работала в этом направлении).

В демократических государствах, напротив, граждане всегда были озабочены проблемой, как бы не оказаться в подчинении у исполнительной власти. Поэтому они стремились обезопасить себя. Иногда это приобретало черты чрезмерной сложности. Например, в Венеции в 1268 году правителя (дожа ) избирали так. Большой совет выделил из своего состава 30 человек, те выделили девятерых, которые избрали 40 электоров из членов Совета и вне его. Затем 40 выделили 12, те избрали 45, снова выделили 11 и, наконец, 11 определили 41 человека, которым предстояло назвать имя дожа[153] .

Нетрадиционные и новые формы регулирова-ния жизни общества

В полисе и цивитас можно выделить следующие новые и нетрадиционные формы регулирования жизни:

– все большее регулирование жизни путем деятельности народного собрания, сената, должностных лиц, в том числе рост значения принуждения и запретов для населения, исходящих от должностных лиц;

– увеличение значения суда;

– довольно частые реформы;

– постоянные изменения в законах. Достаточно сказать, что в Афинах была т. н. коллегия архонтов из 9 человек. Важнейшей обязанностью шести из них были ежегодные доклады народному собранию о противоречиях и пробелах в действующем праве с предложениями по их устранению[154] . В Риме стоит отметить огромную роль нормотворчества преторов, создающих, по сути, новый тип права[155] ;

– рост значения принуждения и контроля за исполнением, в т. ч. установление контроля за деятельностью должностных лиц (изгнание, отчетность);

– контроль за лояльностью населения через доносы (сикофанты в Афинах);

– широкое привлечение к государственной деятельности граждан.

Все это вело к постепенному изменению различных сторон жизни общества, включая «контроль и регулирование некоторых сторон социальной жизни, которые в негосударственных обществах являются прерогативой семейных групп»[156] , например, семейные отношения[157] . Кроме того, идет процесс замены традиций политической волей, то есть решениями собраний, новыми законами и новыми органами. Соответственно наблюдается и рост рационального момента в реформировании общества вопреки традициям и прочей косности. Одним из показателей этого является «сознательное избрание народом социальных посредников для форсированного упорядочения гражданских дел»[158] .

В новом, государственном полисе, меняется и сам характер политической жизни, и средства ее регулирования. Если в гомеровском полисе, по словам Андреева, шла борьба всех против всех[159] , если на первом месте была борьба знатных родов между собой[160] , то в демократическом государстве на первое место выходит уже борьба социальных и политических, а не родовых групп. И это также было новым явлением. А способами, регулирующими силу лидеров и политических групп, а также возможность обеспечения компромисса и ротации должностных лиц, начинают становиться новые законы, органы и процедурные правила.

Важно отметить, что, по мнению некоторых исследователей, в гомеровском полисе «почти отсутствовало «правовое начало», ограждавшее личность и имущество»[161] . Следовательно, рождение государства в этом плане и означало усиление «правового начала» как нового средства регулирования жизни. Ведущим же механизмом в реализации этого нового средства был суд.

«Государство – это специализированная и концентрированная сила поддержания порядка. Государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд , отделились от остальных сфер общественной жизни. Они и есть государство »[162] . Я, правда, уже говорил, что раннее государство, прежде всего, связано с обеспечением суверенитета и внешней безопасности. Однако и мысль Геллнера не лишена смысла.

И как раз в этом плане античные общества дают хороший пример, подтверждающий, что перед нами именно государства. Если полиция и не была достаточно важным органом, то суд здесь достиг высокой степени развития и значимости. Суд выступал как важнейший орган поддержания внутреннего порядка и регулирования общественной жизни. Иначе бы что стали делать в Афинах шесть тысяч судей? И 300 заседаний суда в год для полиса с 200 тысячным населением – это большая цифра[163] . Все это не случайно, поскольку в обществах, где товарообменные (денежные) отношения развиты, суд играет гораздо большую роль, чем в иных. Не случайно здесь был специальный торговый суд и, скорее всего, и особое торговое законодательство[164] . Но суд поддерживал не только экономический порядок. В классический и более поздний период истории Афин суд охранял и сам демократический строй, поскольку любой гражданин мог возбудить судебное дело против любого, если имел основания считать, что затронуты интересы государства. Суд использовался даже как орган международных отношений. Афины контролировали союзников в том числе и через судебные органы[165] .

Редистрибуция власти

Напомню, что я определял редистрибуцию власти как процесс распределения власти между центром и периферией, что позволяет верховной власти не только контролировать периферию, но и переориентировать потоки властных функций и действий на центр, где значительная часть власти (а также и материальных ресурсов) задерживается[166] .

В ранних (особенно небольших) государствах редистрибуция власти связана с борьбой (сосуществованием) между центрами (органами) власти за первенство. В Афинах редистрибуция власти выражается в борьбе групп населения и органов, через которые они могут влиять на государство. Соответственно одни органы приобретают больше прав, а другие утрачивают их. Например, в Афинах в V в. мы видим рост роли народного собрания и уменьшение роли органа аристократии – ареопага , а также и вообще позиций аристократии. Если в VII веке до н. э. Совет ареопага, по словам Аристотеля, распоряжался большинством важнейших дел в государстве, безапелляционно налагая кары и взыскания на всех нарушителей порядка, то затем к концу V в. до н. э. он утратил почти всякое политическое значение и превратился в специальный суд по религиозным вопросам. Мало того, он в связи с изменением системы комплектования утратил и роль главного органа олигархии[167] . Правда, процесс этот был неровный и негладкий. В частности, в период с 478 по 462 годы до н. э. его влияние вновь усилилось, чтобы затем окончательно ослабеть в результате деятельности Эфиальта, Конона, Фемистокла и других[168] .

Всю историю Афин можно представить как процесс редистрибуции власти от аристократии и выдающихся людей к демосу и малоимущим: реформы Солона, которые укрепили базу демократии; раздача средств демосу; закон об изгнании; право населения на участие в судах; обязанность имущих давать деньги на государственные дела; ограничение числа лиц, имеющих право гражданства; развитие системы доносов; введение смертной казни за покушение на демократический строй; введение в начале IV века платы за посещение народных собраний[169] и т. д.

Разумеется, процесс перераспределения власти от аристократии и имущих к малоимущим не может идти до конца. Он и без того в Афинах зашел слишком далеко. И в этом заключалась одна из причин того, почему Афинское государство, в отличие от Римского, так и не смогло стать зрелым.

В истории Афин (как и Рима) также можно увидеть и другие линии редистрибуции власти. В частности, стоит отметить борьбу народного собрания за то, чтобы не позволить концентрировать в руках каких-то органов или людей слишком большую власть. Именно на это был направлен знаменитый закон об изгнании (остракизме ). Либо борьба групп означала дополнительные органы или дополнительное представительство. Таковы, например, были народные трибуны в Риме. Другой момент заключался в удовлетворении требований демократических слоев населения о письменной фиксации права, как это было с законами Драконта в Афинах и с законами XII таблиц в Риме[170] .

Начиная с V века в Афинах и некоторых других крупных полисах процесс редистрибуции власти начинает идти по классическому пути в связи с ростом их значения как центров союзов Афинского морского, Пелопонесского, Коринфского. В этом случае идет редистрибуция власти от союзников к ним. Процесс этот, однако, не пошел достаточно далеко.

В Риме гораздо раньше начался классический процесс редистрибуции власти от периферии в центр, который позволил сделать государственный аппарат более крепким и устойчивым. Но и в Риме идет борьба за то, какие органы какими полномочиями будут обладать, какой орган станет ведущим. В этом плане интересно развитие сената, который постепенно все более превращал народные собрания (и без того не столь властные как, у греков) во второстепенный орган, хотя формально эти собрания оставались высшим органом власти[171] . Власть сената стала огромной, особенно в связи с тем, что с 354 года до н. э. в него стали входить по окончании срока службы и высшие магистраты. «От сената зависели война и мир, заключение договоров, назначение главнокомандующего, вывод колоний, все дела по финансовому управлению, сенат не вмешивался только в дела судебные, военные и текущую администрацию»[172] , поскольку это была прерогатива магистратов.

Далее в Риме идет процесс редистрибуции власти по типу империи, когда он присоединяет одну италийскую территорию за другой, а затем и одну провинцию за другой. Соответственно Рим назначает полновластных наместников, перераспределяет земельный фонд, вводит налоги, грабит эти территории (особенно провинции) по праву победителя и т. п. Концентрация власти в Риме над громадными покоренными территориями, равно как и концентрация рабов в Италии достигает столь высокой степени, что вся государственная конструкция не выдерживает. Требуется перестройка. Соответственно конец II и I век до н. э. с его попытками радикальных реформ, диктатурами, гражданскими и союзническими войнами, восстаниями рабов, репрессиями и конфискациями и ведет, в конце концов, к таким изменениям.

Литература

Алаев Л. Б. Восток в мировой типологии феодализма / История Востока: В 6 т. Т. 2: Восток в средние века (С. 600–626). – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1995.

Альтернативные пути к цивилизации / Под ред. Н. Н. Крадина, А. В. Коротаева, Д. М. Бондаренко, В. А. Лынши. – М.: Логос, 2000.

Андреев Ю. В. Раннегреческий полис. Гомеровский период. – Л., 1976.

Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса / Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т. 1 (С. 194–216).

Аннерс Э. История европейского права / Пер. со шв. – М.: Наука, 1994.

Античная Греция . Проблемы развития полиса. Т. 1. Становление и развитие полиса / Отв. ред. Е. С. Голубцова. – М.: Наука, 1983.

Античная Греция. Проблемы развития полиса. Т. 2. Кризис полиса / Отв. ред. Е. С. Голубцова. – М.: Наука, 1983.

Аристотель. Политика / Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4 (С. 375–644). – М.: Мысль, 1983.

Аристотель. Афинская полития / Аристотель. Политика. Афинская полития (С. 271–346). – М.: Мысль, 1997.

Берве Г. Тираны Греции / Пер. с нем. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

Берент М. Безгосударственный полис: раннее государство и древнегреческое общество /Альтернативные пути к цивилизации (С. 235–258).

Бондаренко Д. М. Бенин накануне первых контактов с европейцами. Человек. Общество. Власть. – М: Институт Африки РАН, 1995.

Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-политических институтов. – М.: Институт Африки РАН и др., 2001.

Бондаренко Д. М. , Коротаев А. В., Крадин Н. Н. Введение: Социальная эволюция, альтернативы и номадизм / Кочевая альтернатива социальной эволюции / Под ред. Н. Н. Крадина и Д. М. Бондаренко (С. 9–36). – М.: Институт Африка РАН, 2002.

Бочаров К. И. Очерки истории военного искусства. Т. 1. Древний мир. – М.: Госвоениздат, 1936.

Вебер М. Город / Вебер М. Избранное. Образ общества / Пер. с нем. – М., 1994 (С. 309–446).

Виппер Р. Ю. Лекции по истории Греции. Очерки истории Римской империи (начало). Избранное сочинение в II томах. Т. I. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.

Всемирная история: В 10 т. Т. 1. – М.: Госполитиздат, 1956.

Глускина Л. М. Дельфийский полис в IV в. до н. э. / Античная Греция. Т. 2 (С. 43–72).

Глускина Л. М. Проблемы кризиса полиса / Античная Греция. Т. 2 (С. 5–42).

Гордлевский Вл . Государство Сельджукидов Малой Азии. – М. –Л.: изд-во АН СССР, 1941.

Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 3. Человек внутри городских стен. Формы общественных связей / Отв. ред. А. А. Сванидзе. – М.: Наука, 2000.

Гринин Л. Е . Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства). Часть 1 // Философия и общество.– 2001. – № 4 (С. 5–60).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Часть 2 // Философия и общество.– 2002. – № 2. (С. 5–74).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 3. Раздел 1 // Философия и общество. – 2002. –№ 2. (С. 5–73).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 3. Раздел 2 // Философия и общество. – 2003. –№ 3. (С. 5–42).

Доватур А. Политика и политии Аристотеля. – М.– Л.: Наука, 1965.

Древняя Греция . – М.: Наука, 1956.

Дройзен И. История эллинизма: В 3 кн. Кн. 1. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1995.

Зельин К. К . Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н. э. – М.: Наука, 1964.

История древнего Рима / Под ред. В. И. Кузищина. – Изд. 3-е. – М.: Высшая школа, 1994.

История Италии: В 3 т. / Под ред. С. Д. Сказкина и др. Т. 1. – М.: Наука, 1970.

История Норвегии / Отв. ред. А. С. Кан. – М.: Наука, 1980.

Каутский К. Материалистическое понимание истории / Пер. с нем. Т. 2. – М. –Л., 1931.

Ковалев С. И. История Античного общества. Греция. – Л.: Соцэгиз, 1937.

Ковалев С. И. История античного общества. Эллинизм. Рим. – Л.: Соцэгиз, 1936.

Коротаев А. В., Крадин Н. Н., Лынша В. А. Альтернативы социальной эволюции (вводные замечания) / Альтернативные пути к цивилизации (С. 24–83).

Косарев А. И. Римское право. – М.: Юридическая литература, 1986.

Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. – М.: Наука, 1979.

Кошеленко Г. А. Введение. Древнегреческий полис / Античная Греция. Т. 1 (С. 9–36).

Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах становления и развития государственности в Древней Греции / От доклассовых обществ к раннеклассовым (С. 38–73).

Краснова И. А. Принципы выборности во Флоренции XIV–XV веков / Город в средневековой цивилизации Западной Европы (С. 57–67).

Краткая история Польши. С древнейших времен до наших дней / Отв. ред. В. А. Дьяков. – М.: Наука, 1993.

Крюков М. В., Малявин В. В., Софронов М. В . Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. – М.: Наука, 1987.

Кучма В. В. Государство и право Древнего мира. Курс лекций по истории государства и права зарубежных стран. – Волгоград: Офсет, 1998.

Ливанцев К. Е. Сословно-представительная монархия в Польше, ее сущность и особенности (II половина XIV– конец XVI вв.). – Л.: изд-во ЛГУ, 1968.

Луццатто Дж. Экономическая история Италии / Пер. с ит. – М.: ИЛ, 1954.

Мананчикова Н. П. Структура власти в Дубровнике XIV–XV веков: от коммуны к республике / Город в средневековой цивилизации Западной Европы (С. 50–57).

Маринович Л. П. Греческое наемничество IV в. до н. э. и кризис полиса. – М.: Наука, 1975.

Маринович Л. П., Кошеленко Г. А. Древний город и античный полис / Город как социокультурное явление исторического процесса. – М.: Наука, 1985 (С. 93–99).

Моммзен Т. История Рима. – СПб.: Лениздат, 1993.

Немировский А. И . История раннего Рима и Италии. Возникновение классового общества и государства. – Воронеж: изд-во Воронежского университета, 1962.

Нечай Ф. М. Образование римского государства. – Минск: изд-во БГУ, 1972.

Новгородская феодальная республика / Советская историческая энциклопедия: В 16 т. Т. 10 (С. 267–272). – М.: Советская энциклопедия, 1967.

От доклассовых обществ к раннеклассовым / Под ред. Б. А. Рыбакова. – М.: Наука, 1987.

Петросян Ю. А. Османская империя. Могущество и гибель. Исторические очерки. – М.: Наука, 1990.

Платон. Законы / Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4 (С. 71–437). – М.: Мысль, 1994 (серия «Философское наследие», т. 121).

Плетнева С. А. Города кочевников / От доклассовых обществ к раннеклассовым (С. 198–212).

Плетнева С. А. Хазары. – М.: Наука, 1986.

Сизов С. К. О причинах расцвета федеративных государств в эллинистической Греции // Вестник древней истории. – 1992. – № 2 (С. 72–86).

Становление и развитие раннеклассовых обществ. Город и государство / Под ред. Г. Л. Курбатова, Э. Д. Фролова, И. Я. Фроянова. – Л.: изд-во Ленинградского университета, 1986.

Строева Л. В. Государство исмаилитов в Иране в XI–XIII вв. – М.: Наука, 1978.

Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. – М.: Наука, 1965.

Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города–государства в Древней Руси / Становление раннеклассовых обществ (С. 198–311).

Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура. – М.: Наука, 1987.

Черниловский З. М. Всеобщая история государства и права. – М.: Высшая школа, 1973.

Шмурло Е. Ф. Курс русской истории: В 4 т. Т. 1: Возникновение и образование Русского государства. – СПб.: Алетейя; С.-Петербургский Университет МВД России и др., 2000.

Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // Вестник древней истории.– 1989. – № 2 (С. 76–94).

Berent M. The Stateless Polis: the Early State and the Ancient Greek Community / Kradin N. N., Korotayev A. V., Bondarenko D. M., de Munck V., and Wason P. K. (eds.). Alternatives of Social Evolution . – Vladivostok: FEB RAS, 2000 (рр. 225–241).

Berent M. The Stateless Polis. Towards a Re-Evaluation of the Classical Greek Political Community. A Dissertation submitted for the Ph.D. Degree. – Cambridge: Sidney Sussex College, n.d.

Blair P. H. Roman Britain and Еarly England 55 B.C.– A.D. 871 . – New-York–London: W. W. Norton & Company, n. d.

Bondarenko D. M. and Korotaev A. V. Introduction / Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.) Civilizational Models of Politogenesis . (P. 5–34).

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.) Civilizational Models of Politogenesis . – Moscow: IAf RAN, 2000.

Claessen H. J. M. Was the State Inevitable? // Social Evolution & History. – 2002. V.1, N 1 (pp. 101–117).

Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.). The Early State . – The Hague: Mouton, 1978.

Dozdev D. Rome (8^th – 2^th centuries AD) / Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.) Civilizational Models of Politogenesis (pp. 255–286).

Grinin L. The Early State and its Analogues // Social Evolution & History. – 2002. V. 2, N 1 (pp. 131–176).

Harden D. The Phoenicians . – Middlesex, England–Ringwood, Australia, 1971.

Johnson A.W. and Earle T. K. The Evolution of Human Societies: from foraging group to agrarian state. Second Ed. – Stanford, CA: Stanford University Press, 2000.

Korotayev A. V . Mountains and Democracy: An Introduction / Kradin, N. N., and Lynsha, V. A. (eds.) Alternative Pathways to Early State (pp. 60–74). – Vladivostok: Dal'nauka1995.

Korotayev A. V., Kradin N. N., Lynsha V. A., and de Munck V.

Alternatives of Social Evolution: An Introduction / Kradin N. N., Korotayev A. V., Bondarenko D. M., de Munck V., and Wason P. K. (eds.). Alternatives of Social Evolution. – Vladivostok: FEB RAS, 2000 (pp. 12–51).

Kurtz, D. The Legitimation of Aztec State / Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.). The Early State (pp. 169–189).

Kurtz D. Strategies of Legitimation and the Aztec State / Ethnology, 1984, Vol. XXII, N 4 (301–314).

Теория

Л. Е. Гринин

ГЕНЕЗИС ГОСУДАРСТВА
КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА ПЕРЕХОДА ОТ ПЕРВОБЫТНОСТИ
К ЦИВИЛИЗАЦИИ*

Содержание

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе
от первобытности к цивилизации.

Часть 2. Политогенез и другие эволюционные процессы постпервобытности.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы.

Раздел первый. Характеристики и признаки раннего государства.

Подраздел 1. Анализ некоторых взглядов на специфику раннего государства.

12. Раннее государство и его аналоги.

13. Отличия раннего государства от обществ догосударственной стадии.

10. Классическая триада и раннее государство.

10. 1. Триада признаков.

10. 2. Некоторые трудности приложения триады к раннему государству.

10. 3. Раннее и сформировавшееся государство.

14. «Государственники» и «альтернативники».

10. 4. Государственники.

10. 5. Альтернативники.

Подраздел 2. Анализ признаков раннего государства.

15. Объяснение методики сравнения раннего государства и его аналогов.

16. Общая характеристика специфических признаков раннего государства.

17. Особые свойства верховной власти.

17. 1. О некоторых важных терминах.

17. 2. Достаточная сила верховной власти.

17. 3. Способность к переменам.

17. 4. Полнота функций верховной власти.

17. 5. Независимость источников дохода верховной власти.

17. 6. Идеология «государственности» и «централизации».

18. Новые принципы управления.

10. 6. Делегирование власти и делимость власти.

10. 7. Отделение выполнения функций от носителя функций.

10. 8. Начало формирования особого аппарата управления.

10. 8. 1 Новые черты системы управления в раннем государстве.

10. 8. 2 Изменения в составе управленцев.

19. Новые и нетрадиционные формы регулирования жизни общества.

10. 9. Традиционные и нетрадиционные формы регулирования жизни общества.

10. 10. Нетрадиционные и новые формы регулирования.

10. 11. Традиция и государство. Традиция и реформирование.

10. 12. Рост значения принуждения.

10. 13. Наиболее важные направления изменений.

20. Редистрибуция власти.

10. 14. Понятие редистрибуции власти.

10. 15. Редистрибуция благ и редистрибуция власти.

10. 16. Редистрибуция власти и распад государств.

10. 17. Направления редистрибуции власти.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы

Раздел первый. Характеристики и признаки раннего государства

Подраздел 1. Анализ некоторых взглядов на специфику раннего государства

11. Раннее государство и его аналоги

В течение этой работы мы постоянно возвращались к идее, что раннее государство не являлось единственной формой политической организации усложнившихся постпервобытных обществ. Были и иные типы политий. Причем длительное время они составляли достаточную альтернативу раннему государству. Такие общества я называл аналогами раннего государства . В целом они выполняли те же функции, что и ранние государства, а именно:

1. создание минимального политического и идеологического единства и сплоченности в разросшемся обществе (группе близких обществ) для решения общих задач;

12. обеспечение внешней безопасности или условий для экспансии;

13. обеспечение социального порядка и перераспределения прибавочного продукта в условиях социальной стратификации и усложнившихся задач;

14. обеспечение минимального уровня управления обществом, включая законотворчество и суд, а также выполнение населением необходимых повинностей (военной, имущественной, трудовой);

15. создание условий для воспроизводства хозяйства (особенно там, где требовалась координация общих усилий).

Таким образом, сходств между ранними государствами и их аналогами немало. Вот почему многие из аналогов оказались способными стать государством. «Химический состав» ранних государств и их аналогов во многом похож, но пропорции и комбинации составных частей различны. То, что есть в аналогах, не чуждо и раннему государству, только у него существенно больше новых моментов. Все это и давало мне основание считать ранние государства и их аналоги политиями, находящимися на одной стадии политогенеза – раннегосударственной – но отличающимися некоторыми особенностями устройства и «техникой»
управления, что оказалось, в конце концов, эволюционно очень важным. Эти отличия далее подробно описаны мной.

16. Отличия раннего государства от обществ
догосударственной стадии

Отличия политий раннегосударственной стадии (как ранних государств, так и их аналогов) от обществ догосударственной стадии были достаточно подробно рассмотрены мной во второй части[173] . Однако стоит их повторить, только несколько в иных формулировках.

1. Изменение производственной базы (сельское хозяйство становится интенсивным), увеличение размеров территории и численности населения.

2. Возрастание сложности общества, а также числа уровней сложности его организации и управления в нем.

3. Существенное изменение традиций и институтов, связанных с регулированием социально-политической жизни.

4. Деление общества на два или более слоя, различающихся по правам и обязанностям. Увеличение степени материальной независимости высшего слоя от низшего; изменение взаимоотношений элиты и населения (в плане роста неэквивалентности обмена «услугами»).

5. Появление идеологии, оправдывающей и легитимизирующей социально-политические изменения в обществе.

Все эти отличия достаточно очевидны, а такие, как в п. 1, 2 и даже 4, могут быть выражены и в цифрах.

Поскольку раннее государство является одной из форм политий раннегосударственной стадии, само собой, что указанные признаки отличают и его от догосударственных политий. Но только как одну из форм более высокой стадии политогенеза от форм более низкой стадии. Поэтому, вопреки тому, что нередко пишут исследователи, ни степень сложности, ни размеры и населенность, ни деление на два (или более) слоя, ни требование к населению выполнять повинности не будут эксклюзивным отличительным признаком раннего государства от догосударственных образований [174] . Эти признаки встречаются и в аналогах ранних государств.

Следовательно, если считать (что очень распространено) и простые примитивные, и сложные, во многом не уступающие раннему государству, политии одинаково догосударственными, если не разделить их на действительно догосударственные и аналоговые раннему государству, выявить специфику последнего оказывается невозможно. И в самом деле, как это сделать, если у «догосударственных» образований встречаются те же признаки, что и у государства?

Возьмем для примера критерии раннего государства, приводимые Классеном[175] .

1. Достаточная численность населения, позволяющая создать в обществе стратификацию и специализацию.

2. Подданство (гражданство) в государствах определяется по месту жительства или рождению на этой территории.

3. Управление централизовано, и правительство имеет необходимую силу для поддержки законов и порядка путем использования как авторитета, так и силы.

4. Государство независимо, а правительство имеет достаточно силы, чтобы противодействовать сепаратизму или защитить страну от внешней угрозы.

5. Достаточная степень стратификации для возникновения зримо различаемых социальных классов (управляемых и управляющих).

6. Достаточная продуктивность хозяйства обеспечивает регулярный прибавочный продукт, который идет на содержание государственной организации.

7. Общественная идеология, которая обеспечивает легитимность правящего слоя.

Пункты 1, 5, 6, 7, как мы видели во второй части настоящей работы, без сомнения, присутствуют и во многих аналогах, а некоторые из них могут не иметь место и в ранних государствах. Например, п. 6 в грабительских государствах. Пункт 4 также вполне относится к аналогам, многие из которых достаточно долговечны и способны отстаивать свою суверенность и независимость. Возьмите тех же ирокезов.

Пункт 2, как увидим далее, не универсален для ранних государств (например африканских), где роль родовых связей была исключительно большой. В то же время место жительства могло играть важную роль в некоторых аналогах[176] . Наиболее характерен именно для ранних государств, чем аналогов, пункт 3. Но не все ранние государства были централизованы[177] .

Таким образом, по вышеприведенным признакам затруднительно выявить, в чем, собственно, специфика ранней государственности по сравнению с негосударственными политиями с большим населением, прибавочным продуктом, стратификацией[178] . Поэтому я считаю, что для различения ранних государств и догосударственных и негосударственных политий; равно как и для выявления отличий раннего государства от сформировавшегося, нужны иные, чем имеются, подходы . Но прежде чем говорить о них, стоит более основательно рассмотреть, в чем недостаток существующих подходов.

17. Классическая триада и раннее государство

- Триада признаков

Прежде всего, посмотрим, почему нельзя использовать для характеристики раннего государства признаки государства сформировавшегося. Различных признаков государственности выдвигается немало[179] . Но наиболее общепринятыми являются: 1. Замена родового деления общества на территориальное (далее: территориальность ). 2. Налоги. 3. Наличие отделенной от народа особой власти в виде административного и репрессивного аппарата (далее: госаппарат )[180] . Эти три признака я иногда буду называть триадой . Стоит заметить, что сами формулировки признаков могут существенно отличаться от работы к работе, но в целом общий смысл сохраняется: государство – это аппарат принуждения и управления, состоящий из профессиональных чиновников и воинов; принудительное изъятие благ у населения в виде налогов; особое территориально-администра-
тивное деление.

Попытки применить триаду для раннего государства вызывают большие сложности. И это вполне объяснимо, ибо между ранним и зрелым государствами порой такая же разница, как между ранним государством и догосударственной политией. Недаром же ряд исследователей подчеркивает, что многие ранние государства так никогда и не становятся зрелыми[181] .

То, что для анализа формирующихся государств триада плохо применима, было очевидно давно. Это и послужило одной из главных причин создания особой теории раннего государства. Но у ее создателей, на мой взгляд, прослеживается внутреннее противоречие. С одной стороны, они собственно и стремились выявить специфику не государства вообще, а именно раннего государства. Но с другой стороны, указанная триада все же влияет на их критерии раннего государства, которые характеризуются как имеющие аппарат управления, территориальный принцип построения и налоги (или дань). И это затрудняет различение ранних и зрелых государств. И, вероятно, не случайно, как подметил Бондаренко, Классен воспользовался своим со Скальником определением раннего государства для того, чтобы дать определение государства вообще[182] .

Таким образом, надо более определенно отказаться от применения триады к ранним государствам, оставив ее для характеристики только сформировавшихся государств (и то с важными оговорками, о которых пойдет речь во втором разделе третьей части).

- Некоторые трудности приложения триады
к раннему государству

Анализ раннего государства показывает, что, во-пер­вых, в них часто имеется только один или два из признаков триады, во-вторых, даже те признаки, которые удается обнаружить, обычно предстают в таком неразвитом виде, который совершенно не соответствует теоретической модели.

И поскольку, по крайней мере, два из трех признаков (территориальность и налоги) могут порой встречаться и у аналогов (а их продолжают считать догосударственными политиями), дело окончательно запутывается. Все это создает большие (даже неразрешимые) трудности при определении, является ли данная полития государством, ранним государством или вообще догосударственным образованием. Немало ученых считают государством только сформировавшиеся государства и поэтому отвергают или подвергают сомнению саму концепцию раннего государства. Но они оказываются непоследовательными в своей классификации, поскольку строгое применение триады приведет к тому, что из числа государств придется исключить и такие, которые правильнее считать все же государством[183] .

Из трех признаков государства наличие аппарата не-
редко признается важнейшим и особенно часто упоминается[184] . На этом основывается «характерное для представителей различных школ отождествление государства и
государственного аппарата, администрации»[185] .

Разумеется, какой-то аппарат управления есть в любом раннем государстве. Но если ученый ожидает, что этот аппарат будет не только достаточно мощным, но и состоять из профессиональных управленцев-чиновников, получающих жалованье и являющихся «колесиком и винтиком» административной системы, его ждет разочарование.

На самом же деле аппарат в раннем государстве где-то слаб, где-то плохо отделен от самоуправления, где-то частичен (например, когда дружина является аппаратом и управления, и принуждения, и фискальным, и внешней политики). Но даже там, где такой аппарат достаточно заметен, на поверку обнаруживается масса архаики, в частности затрудненность его изменения и тем более «перетряхивания»; двойственность (а то и тройственность) социального положения многих администраторов, которые могли титул и ранг иметь по рождению, но на должность их ставил клан, а решения последнего утверждал правитель. Естественно, что такие управленцы не похожи на бюрократов, к тому же и жалованья в нашем понимании они не получали.

Таким образом, налицо давление теории на исследователей, которые имплицитно ожидают, что концепция, выведенная для сформировавшихся государств и достаточно ярких процессов, будет эффективной и для начальных, переходных моментов. Но для анализа последних нужен особый научный инструментарий. Поэтому следует сделать вывод, что наличие какого-то достаточно оформленного и специализированного аппарата управления, состоящего из профессиональных, полностью подчиненных высшему руководству чиновников, не является обязательным для раннего государства, даже в конечной его фазе, а более характерно для сформировавшегося государства .

Так же и развитой профессиональный аппарат насилия в раннем государстве был достаточно редким явлением. Конечно, во многих случаях можно обнаружить специальную царскую охрану, отряды стражи, наемные дружины, какую-то постоянную армию, примитивную полицию. Однако вся эта структура часто долго не имела полной системы, а опиралась на уже имеющиеся традиции и формы организации (типа ополчения и самовооружения народа, самостоятельного обеспечения безопасности за счет помощи родичей или вооружения слуг). В частности, редко какие военные акции ограничивались только постоянной армией[186] . В маленьких же государствах профессиональный аппарат принуждения был и вовсе слабым, поскольку там вполне хватало милиции или ополчения.

Идея о территориальном принципе построения общества и управления им как важнейшем для характеристики государства утверждается со времен Генри Мэна и Льюиса Г. Моргана[187] . Но, как справедливо указывает Коротаев, дело заключается не в самом наличии-отсутствии территориального деления в догосударственных образованиях и в государствах (оно, как правило, было и там и там), а в том, что переход к государству сопровождался переходом от «естественного» территориального деления к «искусственному». «Наследуя от догосударственной политической организации естественное территориальное деление, государственная организация в процессе своего становления начинает его искусственно менять, придавая ему все более и более регулярный характер»[188] .

Но вот этой регулярности во многих случаях в ранних государствах мы не наблюдаем. Они нередко представляют собой пестрый конгломерат различных частей, имеющих где-то родовые и этнические, где-то территориальные или смешанные принципы организации. Территориальное деление на провинции на самом деле оказывается лишь объединением племенных и общинных территорий, имеющих разные по статусу отношения с центром и значительную (а то и полную) автономию внутреннего управления. Таковы были, например, Индия и государство Инков. И Римская республика не имела правильного территориального деления, а больше походила на федерацию полисов под гегемонией Рима[189] . Высказывается мнение, что большинство доиндустриальных империй при более внимательном анализе их реальной внутренней структуры оказываются мультиполитиями, то есть имеющими собственно государство в центре и разного рода политии на периферии[190] .

Было немало государств, где, как в Индии, «связь человека с территориальными общинами была, вероятно, слабее, чем с родственно-кастовыми и профессиональными» и где «вся страна состояла из больших и малых общин разных типов и уровней организации, связанных между собой внутри иерархической структуры, сочленяющихся друг с другом и т. д., составляя сложную по своей структуре макрообщину»[191] .

В одних ранних государствах территориальный принцип был более заметным, в других – менее, и поэтому длительное время они основывались в главном еще на прежних (родовых, кастовых) формах структурного деления. Но в то же время у них могли быть более выражены иные признаки триады, в частности роль налогообложения[192] .

Сказанное об аппарате и территориальности касается и налогов. Во-первых, они часто трудно отличимы от дани, подарков, временных займов и т. п., не говоря уже о том, что кое-где они заменялись принудительными работами. Во-вторых, налоги налогам рознь. В ряде случаев собственно граждане или подданные не облагались налогами, а платили их либо иноземцы, либо торговцы, либо неграждане. Например, тиран Периандр в Коринфе (конец VII – начало VI вв. до н. э.) имел столь значительные доходы от портовых сборов, что мог отказаться от других налогов[193] . В-третьих, налоги часто были нерегулярными, например, собирались только во время войны. Наконец, в-четвертых, налоги могли и вовсе отсутствовать, поскольку у правительства имелись иные источники доходов, такие как монополии на определенный вид торговли (включая внешнюю) или на определенную деятельность (добыча соли, разработка полезных ископаемых); особые земли и территории, доходы с которых шли на содержание правителя; регулярная дань и контрибуции с покоренных; принудительные платежи союзников (как, например, в Афинском морском союзе) и т. п[194] .

- Раннее и сформировавшееся государство

Таким образом, в одних ранних государствах какие-то из признаков триады имелись, а какие-то отсутствовали, в других – могло быть наоборот, а в – третьих присутствовали все признаки, но в неразвитом виде. Объясняется это вполне просто. Несмотря на то, что эпоха раннего государства обычно весьма длительна и занимает сотни, а то и тысячи лет, в определенном смысле раннее государство можно рассматривать как переходный тип политии от негосу­дарственных форм к сформировавшимся государственным, как переходное состояние от зрелых догосударственных форм к зрелым государственным . При этом в ранних государствах масса черт, с одной стороны, роднивших его с догосударственными, а с другой – с уже сформировавшимися государствами. Поэтому в раннем государстве новые явления могут не преобладать, а быть еще подчиненными (так же, как сельское хозяйство может еще не преобладать у охотников, переходящих к сельскому хозяйству), но важно, что они начинают расти и вытеснять старое[195] .

Неудивительно, что в ранних государствах наблюдается как масса архаики, так и неожиданно развитые институты, причем в каждом случае это своеобразие совершенно исключительное. Ведь идет постоянный поиск новых механизмов, приемов, институтов, которые пробуются для решения разных задач. Естественно, что только немногие из них оказываются эволюционно универсальными (в числе которых как раз и признаки триады). Но хотя большинство из отношений и институтов и не стали универсальными, это не дает нам права считать общества, обладающие ими, негосударственными.

Те, кто пытаются использовать для анализа раннего государства признаки зрелого, недоучитывают, что в таких обществах заметная социальная стратификация, госаппарат и его карательные части, деление по территориальному признаку, налоговая система, частная собственность, письменное право и подобные отношения и институты не могут появиться ни одномоментно ни единовременно. Их одновременное обретение в каждом обществе просто невозможно. Такая «слепота» связана, говоря словами П. Уосона с непоколебимой приверженностью к однолинейной эволюции, с идеями о том, что типы схватывают сущность обществ, и с верой, что все сферы жизни общества эволюционизируют «в ногу»[196] .

Фактически же в зависимости от типа и особенностей общества в первую очередь появляются только какие-то институты и отношения (в каждом случае разные), а остальные потом уже достраиваются, часто с большим опозданием. Неучет этого не позволяет понять, что отсутствие и неразвитость того или иного признака из триады в раннем государстве не только не означает какой-то его ущербности, но представляет собой совершенно нормальное и типичное явление. Напротив, наличие в нем всех признаков в достаточно развитом виде являлось бы отклонением от нормы.

Для понимания различий между ранним и сформировавшимся государством нужно учитывать, что значительное соответствие друг другу политических и социальных, а равно и иных отношений, даже своего рода гармония между ними, нередко наблюдаемые в зрелых государствах, не были изначальными. Процесс взаимной пригонки, притирки, перестройки разных сфер общества мог идти столетия и тысячелетия, занимая всю эпоху раннего и значительную часть сформировавшегося государств.

Но раз единства между сферами изначально не было, тогда важным становится различение двух аспектов понятия государства: как типа общества и как формы политической организации. «Несомненно, оба подхода к феномену государства – и как к типу общества, и как к форме политической организации – имеют право на существование и могут использоваться в зависимости от конкретных исследовательских задач, тем более что процесс становления государства как политической организации действительно обычно опережает трансформацию социально-экономической подсистемы общества». Далее автор цитаты предлагает подумать над возможным разведением терминов: соответственно просто «государство» и «государственное общество»[197] .

Такое разделение будет продуктивным и вполне правомерным, но с важной оговоркой, что оно годится в основном для зрелых государств, только в отношении которых (и то не всегда) можно говорить и о государстве, и о государственном обществе. Раннее же государство обычно не создает еще государственного общества , поэтому рассматривать его через призму этого понятия будет неудобно (за каким-то исключениями, связанными с исследовательскими задачами). Ведь принципиальное отличие сформировавшегося государства от раннего как раз и заключается в том, что последнее – уже государство, поскольку в нем заметны новые политические институты, но это обычно еще не государственное общество[198] . Новые или трансформировавшиеся институты еще:

а) не проникают по-настоящему в толщу жизни;

б) не переделывают все общество под себя или не формируют неразрывный симбиоз социальных, экономических и политических форм;

в) эти институты еще неполны, малы, часто не покрывают все общество, фрагментарны.

Исходя из сказанного, правомерен вывод, что для понимания феномена раннего государства самым главным является аспект политической формы (институтов, «техники» управления). В этом аспекте раннее государство можно определить как особую политическую и административную форму управления обществом с помощью определенным образом организованной системы власти и принуждения[199] .

Таким образом, для характеристики раннего государства нужны иные признаки и характеристики, чем для сформировавшегося, иначе истинная специфика первого ускользает от исследователей[200] . Попытки же навязать триаду раннему государству существенно затрудняют поиск отличий между ним и сформировавшимся государством.

18. «Государственники» и «альтернативники»

Если рассматривать взгляды исследователей, считающих саму идею раннего государства теоретически необходимой, то в аспекте данной работы – то есть с позиции признания или непризнания наличия аналогов раннего государства – можно сказать, что имеется два главных подхода для определения специфики раннего государства.

- Государственники

Представители первого подхода не признают наличия аналогов (альтернатив) раннего государства (либо обходят этот вопрос молчанием), а все негосударственные формы считают догосударственными. Условно этих исследователей можно назвать государственниками . Они имплицитно полагают, что можно найти такой признак или группу признаков, которые отличают раннее государство сразу и безоговорочно от всех негосударственных форм (как от стадиально догосударственных, так и от стадиально равных раннему государству аналогов) [201] .

Иными словами, идет поиск как бы абсолютного критерия раннего государства. Однако это серьезная ошибка. Применение только одного критерия ко всем случаям практически невозможно. Это все равно, как мы бы пытались отличить белые квадраты сразу и от черных квадратов и от белых прямоугольников либо только по цвету, либо только по форме.

Таких критериев несколько. По меньшей мере, их должно быть три, отличающих раннее государство:

а) от догосударственных форм;

б) аналогов;

в) сформировавшегося государства.

Значит, совершенно необходимо признать наличие аналогов раннего государства. Ведь они по размерам территории, численности населения, сложности организации, а иногда по степени социальной стратификации, развитости судебной и законодательной системы и другим показателям мало уступают или не уступают вовсе ранним государствам, а то и превосходят их. Поэтому гораздо легче сначала разделить догосударственные и раннегосударственные политии по очевидным критериям: размерам, численности населения, сложности. А уже затем внутри обществ раннегосударственной стадии выделить по ряду признаков, связанных с особенностями управления, собственно раннее государство и его аналоги. Если же считать аналоги догосударственными политиями, теряется действительная грань между догосударственными и раннегосударственными образованиями. А это, в свою очередь, затрудняет поиск специфических различий между ранним и сформировавшимся государствами.

- Альтернативники

Другой, более предпочтительный и более мне близкий, но, к сожалению, гораздо менее распространенный подход, основывается на признании наличия аналогов (или альтернатив) раннего государства[202] . Этих ученых можно было бы условно назвать альтернативниками . Но его сторонники, справедливо указывая на многолинейность и альтернативность социальной эволюции, в то же время не делают вывода о том, что эволюционно перспективными среди этих линий и альтернатив являются только некоторые. Применительно же к политогенезу они отрицают тот бесспорный (на мой взгляд) факт, что государственная линия эволюции, в конечном счете, оказывается ведущей, а негосударственные – тупиковыми. В конечном счете, в моем понимании, означает, что государственные и аналоговые им формы длительное время соперничают, и нередко в тех или иных отношениях и ситуациях последние превосходят первые. Однако все же постепенно именно государственные общества оказываются наиболее распространенными, а аналоговые исчезают или оттесняются в эволюционный тупик.

Наиболее показательным является точка зрения на природу и эволюционную оценку демократических полисов (греческих, прежде всего)[203] . Считая их безгосударственной альтернативой социальной эволюции, они подчеркивают, что такая альтернатива была в культурном отношении выше государственной альтернативы. И делают из этого вывод, что альтернативные государственности пути эволюции могут быть принципиально (а не временно) выше государственных[204] . Поэтому не согласны считать, как предлагаю я, аналоги «боковыми» линиями политической эволюции.

Но уровень культуры и уровень политической организации – это разные вещи, которые нельзя прямо сравнивать (тем более что общество может быть выше в одном и ниже в другом). Поэтому огромная роль культурного наследия греков не может служить аргументом для того, чтобы считать их тип управления эволюционно более удачным, чем классическое государство (кстати, вполне способное, как показывает история эллинизма, императорского Рима, Китая и других стран, обеспечивать высокий уровень культурного развития).

Следовательно, даже если считать Афины и другие полисы, а также доимперский Рим безгосударственными обществами (что, на мой взгляд, неверно), тем не менее очевидно, что они оказались (для своей эпохи) менее жизнеспособными, чем государственный тип политий. В результате чего и в Греции, и в Риме полисная организация изживает себя и сменяется иными политическими режимами. Более же правильная оценка, мне думается, заключается в выводе, что демократический тип государства, особенно при политическом преобладании демоса (как в Афинах), в древности и в средние века подходил, прежде всего, для территориально небольших обществ и в целом был менее устойчивым, а потому эволюционно менее удачным, чем монархический тип государства. Во всяком случае, из всех республиканских государств древности и средневековья до настоящего времени просуществовали лишь единицы (вроде Швейцарского союза), в то время как бывших монархических государств – десятки.

Отказ считать государство эволюционно более пер-
спективным, чем аналоги, возможно, является одной из причин, почему сторонники этого подхода (насколько мне известно) фактически не предложили более или менее развернутых методик ни отличения раннего государства и его альтернатив от догосударственных форм; ни отличения раннего государства от его альтернатив; ни отличения раннего государства от зрелого.

Таким образом – несмотря на огромную проделанную множеством ученых работу – проблема выяснения специфики раннего государства все еще не решена. А это свидетельствует, что для ее решения нужны иная методика и другие подходы. Далее я пытаюсь показать, каким образом возможно решение этой задачи.

Подраздел 2. Анализ признаков раннего государства

1. Объяснение методики сравнения раннего государства и его аналогов

Исходя из вышеизложенного, я пришел к выводу, что для успешного решения задачи выявления специфики раннего государства, ее надо разделить на следующие этапы:

2. Сначала показать отличия обществ раннегосударст-венной стадии от догосударственной. Это задача была выполнена во второй части настоящей работы ;

3. Затем поискать специфику раннего государства от стадиально ему равных аналогов. Это и будет основной задачей данного раздела .

2. Затем показать отличие раннего государства от сформировавшегося. К этой задаче мы обратимся во втором разделе третьей части .

Избранная мной методика представляется существенно более продуктивной, чем попытки отличать раннее государство одновременно от догосударственных и негосударственных форм.

При поисках отличий раннего государства от аналогов надо исходить из того, что и те и другие принадлежат к одной стадии. И раз различия между ними не стадиальные, а внутристадиальные, они не столь сильные и очевидные, как между обществами догосударственной и раннегосударственной стадий . Ведь если разницу в размерах и населенности политий можно выразить количественно, то важность различий между ранними государствами и аналогами оценивается, прежде всего, с учетом эволюционной перспективы. Поэтому в последнем случае нужны более тонкие подходы и средства, более детальный анализ.

3. Общая характеристика специфических признаков раннего государства

Для различения раннего государства от его аналогов я вывел четыре признака, подробному анализу которых, собственно, и посвящен данный подраздел. Эти признаки я назвал так:

1. Особые свойства верховной власти.

2. Новые принципы управления.

3. Нетрадиционные и новые формы регулирования жизни общества.

4. Редистрибуция власти.

Прежде чем они будут раскрыты и охарактеризованы, следует сделать несколько пояснений.

I. Эти признаки представляют систему. Каждый из них во многом дополняет и объясняет другие. Поэтому они в известной мере перекрывают друг друга. Но, конечно, в каждом раннем государстве эти признаки развиваются не равномерно, и одни оказываются развитее других.

II. Каждый из этих признаков в той или иной мере должен присутствовать в каждом раннем государстве. А их совокупность дает достаточную возможность, чтобы определить, раннее государство перед нами или его аналог. Каждый признак обязательно показывает отличия раннего государства от каких-то аналогов, в которых его нет . Но наличие только отдельных признаков не является стопроцентным критерием раннего государства, так как эти признаки могут встречаться и в некоторых аналогах, однако не в системе. Таким образом, признаки раннего государства, отличающие его от аналогов, должны рассматриваться в совокупности, поскольку нет аналогов, которые бы обладали всеми перечисленными признаками.

III. Признаки эти достаточно абстрактны, что видно из самих названий (новые принципы, особые свойства, новые формы ). Я считаю, что для решения поставленной задачи – найти отличия раннего государства от аналогов – такие широкие обобщения наиболее продуктивны по следующим причинам.

4. Они отражают факт, что в каждом раннем государстве в рамках этих признаков преобладали те или иные более узкие направления. Ведь понятно, что ни в одном раннем государстве не могли сразу появиться все новые принципы и формы, а только некоторые из них.

5. Выделенные мной признаки позволяют объединить в них многие из тех моментов, на которые указывали различные исследователи как на критерии раннего государства. Например, дифференциация и специализация власти и способность к ее делегированию , а также появление аппарата управления включены в признак новые принципы управления .

6. Признаки, отличающие раннее государство от аналогов, соотносятся с процессами, которые совершаются в последних, как соответственно менее общие (видовые) и более общие (родовые) характеристики.

4. Особые свойства верховной власти

- О некоторых важных терминах

Для исследования процесса формирования государства анализ его верховной (центральной) власти представляется исключительно важным. На единый центр как на важнейший признак государства указывают и различные исследователи[205] . Но понятно, что «“центром” централизованного общества не всегда будет определенная персона – лидер или правитель, обладающий высшей властью» [206] . Поэтому необходимо сделать несколько пояснений, касающихся употребления этого и связанных с ним понятий.

Верховную власть можно трактовать более или менее широко. В узком плане – это монарх, президент, народное собрание и т. п. В широком – это совокупность органов и людей, осуществляющих высшую власть из постоянного или временного центра. Ведь ни монарх, ни народное собрание без определенного числа помощников и исполнителей, естественно, управлять не в состоянии. В настоящей работе я буду употреблять этот термин в широком смысле.

Такая верховная власть опирается на источник власти или формируется им. Это делает ее легитимной. Источником власти может быть монарх или его род, народ или его определенная часть, особая привилегированная группа. Сам источник власти в своих претензиях опирается на определенное право (давности, традиционности, особого статуса рода правителя, права победителя или более сильного) и особую идеологию.

В государстве может быть как совпадение в одной фигуре источника власти и верховной власти (например, у монарха, особенно в теократии), так и их несовпадение при демократии или аристократических республиках. В последнем случае возникает определенная процедура делегирования власти от источника к верховной власти. Например, при демократии, когда избирается правительство; при неабсолютной монархии, когда основной источник власти у народа или знати, а монарх как бы исполняет их волю.

Коллизии между источником власти и верховной властью могут стать важной движущей силой развития государства, как это было, например, в борьбе аристократии и демократии в греческих полисах, в свержении монархии в Риме и Карфагене, в борьбе царей и аристократии во многих случаях. Смена источника власти означает крупные перемены в государственном устройстве (например, когда демократия сменяется монархией или наоборот; при смене династий и т. п.). То же касается и конфликтов внутри верховной власти или случаев, когда реальная верховная власть свергает номинальную, как это, скажем, произошло с Меровингами при Карле Мартелле в королевстве франков. Но в данном исследовании я не останавливаюсь на этих моментах.

- Достаточная сила верховной власти

В раннем государстве верховная власть приобретает некоторые черты, не свойственные не только догосударственным, но и негосударственным образованиям, даже тем, где реальная власть вождя и его окружения весьма велика.

В раннем государстве верховная власть чаще более сильная и более централизованная, чем в аналогах[207] . «Главная характеристика, которая отличает государство от других форм социальной организации, – это политическое господство, легитимная сила навязывать решения»[208] .

Достаточная сила верховной власти отличает ранние государства от тех аналогов, в которых она формальна, слаба или отсутствует. А также от тех, где главная задача верховной власти – сохранить единство и консенсус, типа конфедераций[209] и более сложных обществ, например, галльских вождеств и городов[210] , а также т. н. гетерархий (heterarchical polities)[211] .

От аналогов с более сильной верховной властью раннее государство отличается, прежде всего, большей систематичностью и активностью центра в отношении подвластной ему территории. Разумеется, многие области жизни почти не затрагиваются ранним государством. Но в отличие от аналогов его влияние на подвластные ему территорию и население, хотя бы в отдельных важных направлениях, становится систематическим, а не эпизодическим.

Здесь к месту можно упомянуть теорию сегментарного государства Э. Саутхола, которую он разрабатывает уже более полувека. «Сегментарное государство, – как он его определяет, – это такая полития, в которой сферы ритуального сюзеренитета и политического суверенитета не совпадают. Первый широко охватывает текучую, изменяющуюся периферию. Последний ограничивается нуклеарной областью. Могут различаться несколько уровней пирамидально организованного соподчинения политических центров»[212] .
Иными словами, это государство, где есть лишь номинальное, «ритуальное» подчинение периферийных политий центру. Саутхол считает, что его концепция применительна только к зарождающемуся государству.

Действительно, в самом начале процесса становления государства и даже много позже такая ситуация не редкость, в какой-то мере даже типична. И все же я согласен с Классеном, что в том качестве, как определил Саутхол, такая полития «вовсе не является государством»[213] . На мой взгляд, вопрос в том, стремится ли верховная власть к усилению своего влияния, виден ли процесс такого усиления или нет. Если верховная власть длительное время удовлетворяется таким номинальным подчинением, то эту политию считать государством нельзя. А если налицо стремление превратить номинальную власть в более или менее реальную – можно.

Достаточная сила верховной власти в принципе должна обеспечивать территориальную целостность государства. И, действительно, многие правители овладевали искусством «покорять «союзника» с помощью «врага», а «врага» с помощью «союзника»[214] , активно искали методы контроля над правителями областей, средства против усилившихся областных лидеров или знати. Способность противостоять распадным процессам и тенденциям Р. Коэн особо подчеркивал как критерий государства[215] . Однако распад нередко случался и в ранних государствах, но эту проблему мы затронем несколько дальше.

- Способность к переменам

Еще один показатель силы верховной власти заключается в том, что она должна быть способна производить существенные изменения в данном обществе и расширять сферу властного регулирования. Конечно, была масса сдерживающих факторов для перемен, но тем не менее способность к ним по сравнению с аналогами увеличилась.

Такая способность объясняется уже тем, что раннее государство как бы генетически носит на себе отпечаток крупных (иногда и крутых) перемен. Ведь государства создаются – об этом мы уже говорили и еще будем говорить дальше – в особых условиях: каких-то кризисов, решительного несоответствия старых способов управления важным задачам, которые нельзя игнорировать; гражданского противостояния; искусственной концентрации населения или его резкого роста; ослабления или дискредитации власти в условиях сложных задач; завоевания или военного объединения и т. п.).

При этом иногда открывается большой простор для изменений. Например, правители ранних тираний в Греции порой довольно круто ограничивали не только влияние, но и частную жизнь знати и проводили важные реформы. И поэтому некоторые из них, «несмотря на весь свой тиранический эгоизм, а в некотором смысле и благодаря ему, заложили основы будущего полиса»[216] . В монархиях правители, почувствовавшие себя всевластными, переставали считаться с различными советами, собраниями и традициями и за десяток-другой лет проводили больше реформ, чем их было за предыдущие сто-двести лет. Ликвидация власти вождя или царя, а затем и ограничение влияния аристократии в демократических полисах давало почти неограниченную власть демократическим органам, которые могли иногда принимать исключительно интересные решения.

- Полнота функций верховной власти

Чем больше функций выполняет государство, тем больше это в принципе говорит о росте государственности [217] .
Но поскольку объем функций в каждом государстве во многом зависит от конкретных условий (в частности от того, организует ли государство производство или нет), то нужно установить хотя бы факт достаточной полноты функций верховной власти. При этом государство должно выполнять как функции внутреннего регулирования (объединительную и карательную, высшего арбитра, судебную и посредническую, фискальную, организационную, контрольную, сакральную), так и внешние (обороны или военного грабежа, поддержания суверенитета и удержания в орбите своего влияния союзников, внешней торговли и внешних сношений). Это отличает ранние государства от аналогов, где внутреннее управление слабо (держится на традициях), а внешнеполитическая функция довольно развита, вроде крупных политических объединений кочевников («кочевых империй», как их называет Н. Н. Крадин), в которых верховная власть, не вмешиваясь во внутреннее управление, могла контролировать внешнюю торговлю и военные акции. Ибо если внутри общества можно пытаться решать проблемы старыми методами, то вне его очень часто это невозможно.

1.4 Независимость источников дохода верховной власти

Как уже сказано, доходы раннего государства, не всегда связаны с налогами на подданных или принудительными работами (хотя и то и другое, конечно, больше характеризует государство как институт). Однако центральное правительство стремится иметь независимые источники дохода. Для реализации этой задачи оно должно либо обладать возможностью принудить население к повинностям, либо ввести (создать) монополии на какие-то важные источники богатства, либо установить контроль за какими-то важными производственными или торговыми участками. Ибо и для раннего государства еще так же, как и для сложного вождества, контроль необязательно должен быть полным, нередко он охватывает только какую-то важную часть экономики[218] .

С учетом же того, что потребности государства растут, оно стремится к тому, чтобы как можно меньше зависеть в экономическом плане от доброй воли населения. Даже в демократических государствах неизбежно создается во многом автономная перераспределительная система, обслуживающая государственные нужды, поскольку народ привыкает к тому, что власть должна получать определенные средства.

Разумеется, степень свободы верховной власти от населения в доходах сильно колеблется и от общества к обществу, и от периода к периоду. Ведь в сложных ситуациях правительству приходилось прибегать к выяснению мнения населения и опираться на какие-то советы, соборы, генеральные штаты и т. п. И все же раннее государство в целом постепенно становилось потенциально независимым от
воли населения и нижестоящей власти, которая начинала выступать как агент центра по сбору средств. Те государства, которые не могли обеспечить свой материальный базис, были обречены.

Момент независимости в доходах существенно отличает раннее государство от тех аналогов, в которых система перераспределения слаба и статична, слишком зависима от волеизъявления народа. Однако было немало аналогов, в которых высшая власть (в частности, в лице верховного вождя) также имела независимые от населения источники доходов[219] . Но можно высказать предположение о том, что в раннем государстве по сравнению с такими аналогами намечается важное различие в структуре расходов. Хотя роль престижного потребления остается еще очень большой, в общей структуре потребления государства она должна уменьшаться, уступая место военным и иным государственным затратам. И сама престижность меняет свой характер, становится более «государственной», чем персо-
нальной.

1.5 Идеология «государственности» и «централизации»

Во второй части мы анализировали роль идеологии в стейтогенезе, соглашаясь с рядом исследователей, которые придают ей очень большое значение. Важнейшая роль идеологии для укрепления раннего государства, для придания верховной власти достаточной легитимности не подлежит сомнению, как и то, что идеология частично компенсирует недостаток силы у верховной власти.

Поэтому я хотел бы только подчеркнуть некоторые особенности в развитии идеологии раннего государства. Во-первых, в ней намечаются «государственные» идеи (конечно, еще очень сырые и примитивные). Иногда, как в Древнем Китае, начинается постепенное разделение собственно религии и идеологии (в последней главный постулат – подчинение власти). Для монархических государств, правда, это не очень характерно, но зато отчетливо прослеживается в демократических и гражданских государствах, таких как Спарта, Афины, Рим и другие. В других случаях, идеология усиливает позиции царя и его рода. При этом возникают идеи как бы неразрывности данного общества, народа, земли, с одной стороны, и правителя с его особым родом – с другой[220] .

Во-вторых, по мере укрепления центральной власти в некоторых обществах идеология также приобретает своего рода центростремительное движение. Например, вместе с борьбой городов за первенство идет и «борьба» за то, какой бог будет верховным. Возникает и новая структура мифологии, в которой выгодные для верховной власти мифы занимают центральное место. В гражданских и демократических обществах на первое место выдвигается народ, государство, родной город. В Спарте, Афинах, Риме и в других обществах мы легко найдем примеры этому, а также факты идеологической обработки молодежи и армии[221] .

5. Новые принципы управления

С усложнением общества и наращиванием в нем новых этажей власти неизбежно возникает какое-то движение в сторону разделения труда в управлении обществом[222] . Однако в аналогах раннего государства такое разделение базируется на старых (родовых, сакральных, самоуправления и других) принципах, отчего не превращается в саморазвивающуюся систему, ведущую к постоянной дифференциации функций.

В раннем государстве появляются новые принципы разделения труда по управлению обществом. Наиболее важными из них являются: делегирование власти; новое разделение функций (отделение исполнения от решений); изменения в комплектовании кадров управления; рост значения новых типов управленцев; появление властных вертикалей и некоторые менее универсальные, то есть встречающиеся только в отдельных ранних государствах (связанные с дифференциацией функций, отраслевым характером управления, разделением властей и другим). Постепенно принципы разделения управленческого труда стали и новыми принципами управления обществом . Но каждый из них в конкретных государствах реализовывался не полностью, а фрагментарно, сочетаясь с традиционными и догосударственными отношениями.

1.6 Делегирование власти и делимость власти

Делегирование власти означает возможность передать кому-либо власть в определенном объеме и на определенных условиях (обычно с ограниченным сроком) для выполнения каких-то задач и функций. Такая практика зародилась вместе с появлением сколько-нибудь институцио­нализированной власти. Однако догосударственные и негосударственные общества в целом отличались слабой способностью к делегированию власти[223] . Исследователи отмечают, что вождь часто не мог передать на сколько-нибудь длительное время кому-либо свои полномочия даже для решения важных проблем, не рискуя, в конечном счете, уменьшить или даже потерять свою власть[224] .
Тем более это было трудно сделать, если вождь имел сакральные функции, а его власть зиждилась на страхе перед его особыми качествами, которые далеко не всегда можно «делегировать» другому. Такие ограничения – поскольку сам вождь не мог поспеть везде – существенно усложняли управление и ставили преграды для эволюции политической системы.

Однако потребность в делегировании власти вытекала из важных практических нужд и необходимости решать одновременно много вопросов. По мере роста объемов и сложности задач такая потребность все усиливалась. Поэтому, в конце концов, трудности делегирования власти начинают постепенно преодолеваться, поскольку в раннем государстве удается, наконец, найти способы наделять кого-либо нужной долей власти на нужное время без боязни лишиться ее[225] .

Таким образом, возможность делегирования власти становилась важным новым принципом управления . Но и этот, и другие принципы управления базировались на появлении нового свойства власти, о котором стоит сказать особо. Я назвал это свойство делимостью власти . Оно заключается в возможности для обладателя власти делить ее в нужной пропорции, между нужным количеством людей и на определенное время без утраты обладания властью и контроля над ней. Соответственно делимость власти предполагает реальное право отобрать данную власть или перераспределить ее. Делимость власти означает также согласие подвластных с правом обладателя власти делить ее и передавать другим.

Неделимая же власть – это власть, которую нельзя на время передать, делегировать, распределить и разделить между различными людьми и органами, не рискуя ее полностью или частично потерять либо встретить отказ в признании правомерности такого деления или нежелание подчиняться «заместителю» обладателя власти. И такой она обычно была в догосударственных обществах и в большинстве аналогов. Стоит заметить, что неделимость власти означает и неделимость ответственности правителя за всякого рода неудачи и бедствия. В то время как в государстве правитель очень часто мог переложить ответственность на исполнителя.

Для любого политического организма применимо, используя терминологию социологов, правило нулевой суммы, то есть насколько у одного власти прибавилось, настолько у другого она убавилась. Чтобы читателю было понятно, о чем речь, я позволю себе одну цитату.

«Разногласия по вопросу о природе власти возникли также в связи с так называемой проблемой нулевой суммы. Власть можно сравнить с ограниченным количеством товара – если ее больше у одной партии, то у другой должно быть меньше. Более того, если власть перераспределяется, это всегда влечет за собой потерю для одной или другой группы»[226] . Однако некоторые теоретики, включая Парсонса, утверждают, что «увеличение власти не всегда связано с чьим-то поражением» и что общественные условия могут уменьшить ограничительный характер объема власти. Парсонс приводит аналогию с деньгами. Кредит может способствовать увеличению денежных ресурсов, но богатство одного человека не всегда приводит к бедности других людей[227] .

Мне думается, что в догосударственных и негосударственных обществах это правило «нулевой суммы» действует более жестко, чем в ранних государствах, поскольку в последних при передаче власти от центра к его агентам сум-
ма власти не остается нулевой, а возрастает. Ведь по мере развития аппарата центр может наделять кого-то властью, но объем его собственной власти от этого не уменьшается (по крайней мере, не должен уменьшиться теоретически). Мало того, чем больше людей у него на службе, тем больше его власть. Но властью обладает и каждый функционер. Следовательно, в целом сумма власти возрастает .

И хотя в раннем государстве эти процессы только-только начинаются, важно, что на базе делимости власти и роста ее общей суммы становится возможным усложнение разделения управленческого труда, что открывает перед обществом огромные перспективы развития в политическом плане.

1.7 Отделение выполнения функций от носителя функций

Общая черта ранних государств и аналогов – увеличение уровней сложности – ведет к тому, что центру становится труднее поддерживать достаточно эффективную связь между собой и периферией. В аналогах решение этой проблемы достигается, в первую очередь, за счет гипертрофии традиций и доведения до предела прежних тенденций развития, например, наращивания числа и титулатуры вождей (а также разрастания их линиджей); более четкого разграничения объема власти региональных и верховных правителей; более четкого закрепления тех или иных функций в руках определенных родов и линий; развития генеалогического принципа, а также сакральных, ритуальных и идеологических моментов, связанных с использованием власти.

Во многом похожие процессы идут и в раннем государстве. Однако, помимо старых тенденций, там возникает и нечто качественно иное, а именно: отделение исполнения функций верховной власти от нее самой (как носителя функций) [228] . В результате происходит качественно другое, чем прежде, разделение функций. Верховная власть, образно говоря, превращается в мозг, который управляет различными органами общества, а ее задачи на местах исполняются специальными порученцами, представителями, функционерами, наместниками, специалистами. Этот формирующийся аппарат управления становится приводным ремнем от верховной власти к обществу (если использовать определение Ленина о профсоюзах)[229] . В результате такого разделения функций и начинается та внутренняя специализация по Райту, в результате которой центральные процессы дифференцируются на отдельные действия, которые могут быть выполнены в разных местах и в разное время[230] .

Таким образом, центр может, не теряя власти, расширять количество своих порученцев и функционеров, получая возможность сосредоточиться, прежде всего, на выработке общих решений, командовании, координации деятельности, сборе данных и контроле. Тем самым преграды для распространения его власти и расширения функций существенно уменьшаются, а возможности для экспансии увеличиваются. Проблемой становится необходимость кормить добавочных воинов и функционеров. Вот эта необходимость и является постоянным источником деятельности государства, его активности, необходимости что-то менять. Отделение исполнения функций порождает особую функцию верховной власти – контроль за исполните-
лями .

Все это ведет к усложнению и порой к разбуханию верховной власти, специализации ее органов, возникновению сложного баланса интересов в ней. Отношения внутри верховной власти (в том числе и внутри правящего рода) часто становятся важнейшими в политической системе государства, даже судьбоносными для него. И это также свидетельствует об изменении роли и свойств верховной власти в государстве по сравнению с аналогами.

Разумеется, такое разделение функций еще очень неполно и фрагментарно. Обычаи вроде полюдья показывают, что верховная власть еще сама стремится или вынуждена и собирать дань, и вершить суд, и производить сакральные действия. Но все же во многих ранних государствах описанное отделение уже вполне заметно и играет важную роль. Оно способствует и развитию властных вертикалей , то есть подчинению управленцев сверху донизу одной воле и одним правилам. Этот принцип управления долгое время, правда, не играл слишком важной роли, однако в некоторых органах, особенно в армии, такие вертикали могли иметь место.

1.8 Начало формирования особого аппарата управления

1.8.1 Новые черты системы управления в раннем государстве

Наличие развитого аппарата управления, как мы видели, не является обязательным признаком раннего государства. И это вполне объяснимо. Ведь административный аппарат возникает часто именно как добавочный, неосновной способ управления, и только потом обнаруживаются его преимущества. Поэтому в раннем государстве он создавался в основном из наличного материала (а не из идеальных чиновников, которых просто не существовало), и, конечно, не был полностью профессиональным. Мало того, он лишь частично формировался из лично обязанных власти людей, а большей частью центр просто приспосабливал к своим нуждам уже сложившиеся формы самоуправления, управления и выполнения определенных функций теми или иными родами, слоями, выборными людьми[231] . Иными словами, аппарат управления в раннем государстве обычно не системный. Он заново формируется только в каких-то важных местах или направлениях . На привычный нам аппарат управления он похож только в отдельных фрагментах и моментах, а в целом представляет собой пеструю смесь старого и нового, поставленного на службу верховной власти. Эта система, однако, часто дает сбои то в одном, то в другом месте. Отсюда и постоянные поиски лучших административных решений, иногда наивных и близоруких, иногда просто вредных, но путем проб и ошибок все же открывающих простор для эволюционного развития.

Объем, степень сложности и разветвленности аппарата очень сильно зависят от объема самого государства. И тут никак нельзя сравнивать небольшие и огромные державы. Кроме того, разветвленность аппарата зависит от функций государства, поскольку там, где оно выполняет производственные задачи, соответственно и управленцев больше. Наконец, наличие достаточно развитого рынка делает ненужным часть управленцев, появляющихся в ряде государств в отсутствии рынка.

Таким образом, в раннем государстве начинается формирование особой системы управления , которая причудливым образом соединяет в себе старые и новые черты, а также и чисто переходные (впоследствии исчезающие) явления. Причем новые признаки могут и не играть еще определяющей роли. Поэтому сравнение управления в раннем государстве и аналогах должно идти, прежде всего, по пути выявления в первых новых моментов, особенно таких, которые оказались способными в дальнейшем перестроить общество. Здесь следует обратить внимание на следующее.

Во-первых, хотя нередко верховная власть вынуждена терпеть различные иные силы и формы управления, все же в ранних государствах по сравнению с аналогами чаще проглядывается более сложная и разветвленная система управления, пусть состоящая еще в основном из управленцев старой формации (в том числе родовых начальников), но уже замкнутая на верховную власть. Сам род правителя начинает теперь играть в чем-то новую роль: роль высшего эшелона власти, члены которого нередко раскиданы по всем уголкам страны. И даже в борьбе членов этого рода между собой за власть также можно увидеть, говоря словами русских историков XIX века, борьбу государственного и родового начал.

Во-вторых, если не во всех, то хотя бы в некоторых из ключевых органов и институтов (армии, суде, системе наместников, фискальных органах) верховная власть способна реально влиять как на назначения на важнейшие посты, так и на среднее звено руководителей.

В-третьих, для государства характерна бóльшая социальная мобильность людей, выполняющих госфункции, чем для многих аналогов, выше степень легкости включения в указанный аппарат людей не из определенной элиты (рода, клана). Чем строже ограничения, вплоть до полной невозможности вхождения в него людей со стороны, тем больше в политии старых способов организации, не позволяющих перейти к собственно политико-администра­тивным методам управления.

В-четвертых, по сравнению с аналогами ранние государства имели гораздо больше возможностей для замены (снятия с должности) членов аппарата в связи с плохим выполнением обязанностей или необходимостью, хотя порой слишком большого простора для выбора кандидатов и не было.

В-пятых, в ранних государствах по сравнению с аналогами происходят большие изменения в составе управленцев, поскольку появляются новые типы управленцев . Об этом скажем несколько подробнее.

1.8.2 Изменения в составе управленцев

Виттфогель говорил, что государство – это «управление профессионалами»[232] . Но профессионал – это достаточно широкое понятие. Оно включает в себя и наследственных профессионалов, то есть тех, кто от рождения предназначен для отправления тех или иных обязанностей. Именно такими являлись вожди разных рангов в вождествах, а также наследственные главы, старосты общин или их частей. Поэтому можно сказать, что во многих аналогах и догосударственных образованиях также управляли профессионалы.

В ранних государствах наследственных и клановых[233] профессионалов, занимающих свой пост или должность независимо от центра, также было немало. Но постепенно все более заметную роль начинают играть нового рода управленцы (а также прежде маловажные типы управленцев).

Во-первых, существенно растет число и роль управленцев-функционеров [234] . А разница между функционером и, скажем, вождем существенна, поскольку первый выполнял ограниченные и специальные функции, а второй – общие[235] . Ибо вождь сосредоточивал на своем уровне всю полноту власти, а люди, поставленные (утвержденные) центром, часто имели только определенные полномочия.

Во-вторых, слой управленцев становится довольно пестрым, поскольку их права на должность были различны. Среди наследственных управленцев растет число утвержденцев . Они наследовали должности по родственной линии или получали ее из рук клана, но вступление на должность должно было утверждаться центром.

Среди новых типов управленцев особо стоило бы выделить назначенцев , тех, кто назначается (нанимается) на какие-то должности или места и зависит от правителя и власти. Разумеется, и эта группа была пестрой. Она включала в себя и тех, кто материально мог вполне обойтись без службы или даже вовсе тяготился своим положением. Но была и подгруппа тех, для кого служба была главным делом и кто очень сильно зависел от вышестоящей власти. Следует учитывать, что и в аппарат, и в дружины людей стремились подбирать по принципу преданности. Особенно удобны в этом плане для власти были люди без роду и племени, рабы и слуги, иноплеменники. Поэтому их и привлекали для управления[236] . Такая практика была широко распространена не только в государстве, но и у частных лиц. В некоторых государствах от управленцев требовали и специальных знаний, тем самым создавалась эволюционно перспективная группа управленцев-специалистов (в том числе писцов).

Таким образом, в политике и управлении появлялось все больше людей, которые жили за счет выполнения своих функций и прямо зависели от правительства. Разумеется, они могли еще не составлять полную систему, но чем дальше развивалось государство, тем заметнее был конфликт между профессионалами по праву и профессионалами-назначенцами, тем сильнее верховная власть стремилась или заменить первых на вторых, или превратить первых во вторых. История многих государств изобилует такими примерами. Чем более была способна верховная власть выполнить это, тем заметнее было развитие государства.

В демократиях и аристократических республиках, помимо функционеров, сформировался и тип профессиональных политиков. В этих обществах прийти к власти очень часто мог только подготовленный (и обычно состоятельный) гражданин. Эти люди занимались политикой не потому, что нуждались в доходах, а потому, что это было престижно и упрочивало их положение. Косвенным путем, правда, нередко удавалось получить и материальные выгоды, но прямой связи тут не было. Иными словами, это были свободные профессионалы, обладавшие особой квалификацией (ораторским искусством, знанием законов и т. п.).

Возможность служить или не служить, заниматься политикой или нет характерна для аристократических или сословных государств, где высшие слои (сословия) имеют независимые источники дохода. Но это могло быть только в том случае, когда государство обеспечивало и охраняло собственность этих людей. Иными словами, государство здесь выступало как исполнительный комитет (или как проводник) воли граждан, точнее, той части граждан, которой удалось навязать свою волю остальным[237] . Таким образом, свободные профессионалы были частью политической системы и фактически частью госаппарата (как сегодня в развитых демократиях партийные функционеры, по сути, являются частью государственной машины). Какие-то из них прямо находились у власти, другие оставались «оппозицией его величества», но в целом это была неразрывная система.

Общие черты профессионалов-функционеров и профессионалов свободных заключались в том, что для занятия должности или занятия политикой ни безоговорочного права, ни строгой обязанности у них чаще всего не было. Имелась и определенная свобода в выборе занятий, и определенная неуверенность в прочности своего положения. Следует также отметить и необходимость в специальных знаниях.

6. Новые и нетрадиционные формы регулирования жизни общества

1.9 Традиционные и нетрадиционные формы регулирования жизни общества

Во второй части мы отмечали, что политическая власть в государстве постепенно приобретает возможность регулировать при необходимости любые аспекты жизни общества. Какие именно моменты будут объектом такого регулирования, разумеется, зависит от очень многих вещей, в том числе от задач и силы верховной власти. Но при определенных ситуациях даже вопросы, весьма далекие от политики, становятся политическими, если верховная власть начинает в них влезать, менять и контролировать. Но вместе с объемом и сложностью сферы регулирования в раннем государстве существенно повышается и роль нетрадиционных методов регулирования, а также появляются новые[238] .

Что я имею в виду под традиционными методами регулирования жизни общества? Это методы, которые:

а) уже устоялись и потому не требуют отходов от прежней практики;

б) основаны на таких обычаях и деятельности людей и групп, которые либо проходят вовсе без какого-либо участия верховной власти, либо ее участие в них объясняется традицией и обязанностями, которые верховная власть не может изменить (вроде какого-нибудь обряда плодородия, религиозных празднеств, выслушивания жалобщиков и т. п.).

Соответственно нетрадиционные и новые методы:

а) обязательно связаны с прямым или косвенным участием верховной власти (непосредственно или через ее представителей);

б) в них явно выражается воля верховной власти, и они могут быть связаны с теми или иными изменениями в обычаях и законах.

Разумеется, деление на традиционные и нетрадиционные методы весьма условно. Но оно способно быть полезным при анализе особенностей ранних государств по сравнению с аналогами. В частности, в последних изменение традиций, регулирующих социально-политическую жизнь, было связано, в первую очередь, со сверхразвитием старых направлений и потенций. Зато в ранних государствах наряду с таким сверхразвитием укрепляется важная способность к реформированию и / или к разрыву с некоторыми традициями.

1.10 Нетрадиционные и новые формы регулирования:

7. реформирование;

8. разрыв с традициями и тенденция к замене традиций политической волей (деятельностью управленцев или выборных лиц, правом, насилием, нормотворчеством власти и т. п.);

9. рост значения принуждения и контроля за исполнением, в том числе установление контроля за прежде автономными должностными лицами и органами (судами, старостами и т. п.)[239] ;

7. изменения в системе поощрений и наказаний (в т. ч. их кодификация или детализация, появление новых форм поощрения и наказания, изменение круга или положения лиц, имеющих право осуществлять наказания и поощрения);

8. расширение полномочий должностных лиц для выполнения ими воли и политики верховной власти;

9. создание условий (особых законов; органов власти, надзора и контроля; должностей; изменение обязанностей местной власти и прочего), которые позволяют верховной власти добиться бóльшей регулярности в контроле за обществом, в принятии важных для нее решений и доведении их до населения.

Стоит добавить, что в каждом раннем государстве (и даже на каждом этапе его развития) какие-то из перечисленных методов могли быть мало развиты, а какие-то – преобладать. Конечно, подробно обо всех формах сказать не удастся, мы остановимся только на первых трех.

1.11 Традиция и государство. Традиция и реформирование

Отношение государства к традициям двойственное. Оно может опираться на них, если это для него удобно. Так, в России искусственно сдерживался распад сельской общины. Но если эти традиции мешают функционированию или интересам верховной власти, их пытаются тем или иным способом устранить. В целом же имелась тенденция к замене традиционных форм регулирования жизни административными и правовыми.

В догосударственных обществах роль традиций была исключительно важной. Но правомерно ли думать, будто ранние государства незаметно вырастают из этих традиций, так что люди почти не ощущают перемен? Я полагаю, нет. Образование раннего государства всегда связано с заметными переменами.

Ко многим традициям раннее государство было индифферентно, так как они еще не влияли на его деятельность. На другие традиции оно, напротив, опиралось, порой резко усиливая их, делая из менее значимых важными или самыми важными[240] . В этом смысле оно сходно со многими аналогами, в которых как бы идет гипертрофирование традиций, как это было, например, с родовитостью в Полинезии и в других местах[241] . Есть много традиций, которые не нравятся верховной власти, но которые оно не может, не считает возможным, боится тронуть.

Наконец, четвертая группа традиций включает в себя такие, которые препятствуют решению насущных задач или достижению важнейших целей либо угрожают устойчивости или самому положению верховной власти. Их она (когда это по силам) устраняет или преобразует. И вот это стремление изменить некоторые важные традиции или порвать с ними, мне кажется, очень характерно для ранних государств . Почему?

Дело в том, что управление только по традиции не требует ни специального аппарата, ни выполнения особых функций контроля. Другими словами, там, где традиция господствует абсолютно, не нужно государства , а достаточно иных принципов организации общества[242] . Государство же – это политическая форма, возникшая в условиях, когда был необходим отход от некоторых важных традиций. Таким образом, перефразируя известное определение, можно сказать, государство начинается там и тогда, где и когда традиционные методы управления не действуют [243] . Иными словами, переход к государству облегчается серьезными отклонениями от привычной ситуации и необходимостью существенных (иногда и коренных) изменений в управлении.

Конечно, сильные изменения и разрывы с традицией в результате неожиданной перемены ситуации, или внутренней борьбы, или необходимости имели место в некоторых случаях и до раннего государства, и параллельно ему[244] . Но все же большинство аналогов не способны уйти от тех традиций, которые не дают им эволюционного простора.

Зато в ранних государствах направленность на изменение традиций становится более определенной и систематической. Естественно, такой отход облегчается, в условиях, когда выполнение традиций затруднено, так как нарушилась их основа. Например, сселение людей в крупные поселения, этническое перемешивание, развитие торговли, войны, технологические перемены и прочее усиливают необходимость судебного или административного регулирования[245] .

Но, разумеется, в каждом обществе такой отход от традиций происходил только в отдельных направлениях, неполно, встречая сопротивление, оппозицию и заговоры, часто с откатами, возвратами и переворотами.

Стоит отметить, что чем сильнее разрыв с традицией, тем больше проблем и ответственности на власти, поскольку многие вещи, которые прежде решались внутри семьи, общины или небольшой области, становятся частью государственного регулирования. Соответственно увеличение проблем и забот ведет к росту потребностей государства . А это, в свою очередь, является источником новых изменений, например, регулирования порядка получения дани и налогов, введения законов и норм.

По мере развития раннего государства верховная власть начинает постепенно заменять и подменять традиции, во многих случаях реализация ее воли идет уже через систему установлений, органов, политиков и администраторов. Но, конечно, никогда разрыв с традицией не бывает тотальным.

С изменением традиций тесно связано и реформирование. Ведь реформы часто являются именно отходом от каких-то важных традиций. В ранней истории (или в преданиях) очень многих обществ можно найти упоминания о деятельности того или иного великого реформатора. История любого раннего государства дает нам примеры тех или иных реформ, связанных с отходом от традиций. Даже в Индии, где власть стремилась избегать крутых разрывов с традиционными основами, таких примеров немало. Достаточно ярким является поддержка индийским царем Ашокой буддизма, хотя и не ставшего государственной религией, но сильно укрепившегося при нем. А ведь это было в обществе, имевшем веротерпимость, где правители обычно не вмешивались в религиозные дела. Ашока передал столь огромные дары буддийским храмам и общинам, что опустошил государственную казну. И это (согласно традиционной версии, очевидно, отражающей истинные события) привело к заговору со стороны сановников и наследника, фактически отстранивших Ашоку от управления[246] .

Реформирование может происходить в виде сохранения внешней оболочки традиции (что порой уменьшает сопротивление переменам); иногда даже в виде кажущегося возврата к «добрым старым», но неправомерно нарушаемым обычаям; а также путем резкого изменения. Например, как это было в Междуречье в конце III тыс. до н. э. при саргонидах, которые «во всем – в титулатуре, в обычаях, в художественных вкусах – порвали с традициями раннединастической поры»[247] и провели разнообразные реформы в управлении, войске, землепользовании.

В целом в ранних государствах усиливается способность власти к реформированию . Оно является уже не только результатом неожиданных поворотов событий, но и все более важным способом решения тех или иных проблем верховной властью. Но реформы все же были редким делом (хотя существовали и отдельные периоды довольно активного реформирования). Промежуточное место между реформами и застоем занимали регулируемые изменения, связанные с деятельностью верховной власти . И вот в этом плане раннее государство особенно заметно отличается от аналогов, поскольку в нем этот процесс становится существенно более упорядоченным. Например, в Афинах народное собрание собиралось ежемесячно, а с IV века до н. э. четыре раза в месяц, то есть еженедельно[248] . И ведь оно должно было что-то решать, а значит, помимо рутинных проблем, обсуждалось и много изменений. Сравните эту упорядоченность, например с Исландией, и различия между ранним государством и его аналогом станут очевидными[249] .

1.12 Рост значения принуждения

Как уже сказано, развитой и формализованный аппарат принуждения необязателен для ранних государств. Но что, несомненно, можно увидеть в них – это рост роли прину-дительных методов управления со стороны верховной власти. Многие исследователи считают «важнейшим конститутивным признаком государства, отличающим его от вождества», «наличие инструментов насилия»[250] . Принуждение достигалось разными способами как традиционными, так и новыми, как прямыми, так и косвенными. Стоит отметить рост роли судов и введение особых законов, слежку за населением, институт особых соглядатаев и доносчиков[251] , увеличение прав у наместников, усиление наказаний за неисполнение повинностей, прямые репрессии, особенно на покоренных территориях, где армия неизбежно выступала как аппарат принуждения и насилия над завоеванными.

Этим ранние государства отличались от ряда демократических аналогов вроде древнеисландского, где такое насилие на общеполитическом уровне отсутствовало или было весьма слабым. А большей самостоятельностью верховной власти в свободе применения наказаний и репрессий государство отличается от аналогов с племенной (клановой) структурой и слабым центром, где какие-то карательные акции против нарушителей обязательств перед центром могли осуществляться только с согласия большинства кланов.

Другой важный момент связан c изменениями в войске. Государственные реформы едва ли не в половине случаев в той или иной степени касаются именно армии. И это неудивительно, поскольку военная сфера более всего и требует вмешательства государства. Этим раннее государство отличается от составного вождества или другого аналога, где изменить традиции в военном деле крайне сложно .

Хотя было немало ранних государств с нерегулярной армией, но и в этих случаях мы, скорее всего, найдем, что новые формы регулирования жизни заметно коснулись и ее. Это могло выразиться в особом порядке формирования частей и назначении командиров, в укреплении дисциплины, в унификации вооружения, и регулярности военных сборов для обучения воинов и многом другом. Кроме того, принудительный характер призыва на войну и жестокие наказания за уклонение, вплоть до смертной казни или продажи в рабство, более характерны для ранних государств, чем для аналогов, во многих из которых участие в военных походах было добровольным делом, даже у воинственных ирокезов[252] .

1.13 Наиболее важные направления изменений

В каждом раннем государстве изменения в традиционных отношениях, формах регулирования и институтах идут лишь в отдельных моментах, которые определяются конкретными обстоятельствами, расстановкой сил, историческим опытом и т. п. Если говорить о наиболее важных направлениях изменений, то они таковы:

а) изменение и расширение властных полномочий, включая изменение титулатуры[253] и церемониала; изменения в порядке передачи власти, в государственном устройстве и внутри управленческого и военного аппарата; введение или упразднение должностей и органов; изменение порядка назначения и смещения должностных лиц разных уровней;

б) изменение статуса, прав и обязанностей как отдельных людей[254] , так и групп и всего населения[255] . Это касается и введения (отмены) налогов. Введение новых почетных званий, титулов и рангов;

в) изменение ритуала, моральных и религиозных норм, отмена различных обычаев и введение новых установлений.

Наконец, нужно сказать об изменении территориального устройства . Как мы уже отмечали во второй части, даже в аналогах раннего государства наблюдается порой изменение территориального деления, что вызывается ростом этносов и политий, сложностью поддержания единства и необходимостью согласовывать время от времени действия. Появляющиеся единицы (типа сотен у германских племенных союзов), нужные, скажем, для отнесения к вéдению того или иного суда, для организации выборов представителей на общие собрания, для поставки воинов и выполнения повинностей, потом могут стать уже и естественными территориально-структурными единицами, оттесняя родовые и общинные.

Однако в раннем государстве по сравнению с аналогами возникают более сильные стимулы для изменения территориального устройства. Но систематичности в этих изменениях обычно не наблюдалось. Чаще было смешанное территориальное устройство, где наряду со старыми делениями появлялись и новые, созданные под воздействием верховной власти[256] . Система могла длительное время усложняться и запутываться, пока в какой-нибудь период не происходило более рационального территориального деления.

Как уже говорилось, заметные сдвиги в разрушении родовых основ организации населения происходили далеко не везде. Но даже там, где территориальный принцип в целом приживался медленно, все же некоторые важные изменения в этом плане имелись, в частности, в появлении населенных пунктов (или кварталов) нового типа, системе расположения крепостей и опорных пунктов, обеспечивающих господство центра над местностью, особом развитии столицы или ее центра и т. п[257] .

10. Редистрибуция власти

1.14 Понятие редистрибуции власти

Как уже сказано, ранние государства обычно образовывались в результате существенных перемен в устоявшихся социально-политических отношениях в обществе. Но и в аналогах время от времени происходили своего рода колебания и перемещения власти от народа к элите и наоборот, от одних групп к другим, от знати к вождю и наоборот и т. п. Иногда в результате этих пертурбаций центр усиливался и возникало крупное вождество. Однако если это центростремительное движение было недостаточно устойчивым, чтобы закрепиться, жизнь выросшей политии оказывалась недолгой. Такие непрочные образования, как славянское «государство» Само, германский племенной союз Маробо-
да, гуннская «держава» Аттилы и прочие, обычно распадались после смерти вождя (а иногда и при его жизни). Иной раз в аналогах и вовсе шло ослабление верховной власти, особенно если там имелась сильная и своевольная знать[258] .

В других случаях, мелкие политии объединялись в более устойчивые образования: конфедерации, слабоцентрализованные теократии или монархические политии сегментарного типа. Однако во всех этих случаях отсутствовала направленность на усиление верховной власти, на развитие новых принципов управления и форм регулирования, о которых мы вели речь.

Зато в раннем государстве возникают тенденции на усиление роли верховной власти и центра в распределении власти, на образование как бы силового ядра власти, влияние которого на общество становится все более заметным, а постепенно в чем-то и определяющим . Эти центростремительные процессы я назвал редистрибуцией власти (объяснение аналогии с редистрибуцией благ см. дальше). Власть в данном случае нужно рассматривать не в каком-то чистом, нематериальном виде, а как систему властных функций, прав, обязанностей, распоряжений, действий и связанных с этим разнообразных людских и материальных ресурсов и информации.

Редистрибуция власти – это еще не централизация государства в полном виде, но это процесс движения к централизации, а вместе с этим к большей упорядоченности и регулярности в отношениях между властями всех уровней, рангов и линий; а также между населением и властью в целом . Редистрибуция власти связана и с некоторой унификацией отношений и норм в рамках державы. Она сильно влияет на развитие этнических, культурных, религиозных и других процессов. Все больше дел и проблем совершается и решается под эгидой и заметным контролем верховной власти (в отличие от аналогов). А в результате ее роль в управлении обществом имеет тенденцию к увеличению. Вследствие этого раннее государство гораздо быстрее, чем аналоги, начинает менять отношения внутри общества.

Таким образом, редистрибуция власти – это процесс поддержания (и при возможности изменения) системы распределения власти между центром и периферией, который позволяет верховной власти не только контролировать периферию, но и переориентировать потоки властных функций и действий на центр, где значительная часть власти (а также и материальных ресурсов) задерживается. Соответственно идет процесс накопления в центре такого узла власти, который все сильнее влияет на общество, все сильнее стремится к аккумуляции дополнительной власти, ресурсов и информации [259] .

Но поскольку раннее государство – это во многом переходное образование, постольку и редистрибуцию власти можно рассматривать как переход от согласительной к принудительной власти. Естественно, что многое во взаимоотношениях центра и периферии еще не устоялось, не имеет развитых форм и сложившегося порядка. А раз политический порядок еще не отлажен, то удержание перераспределенной власти требует больших усилий от правительства, нередко уступок и «бонапартизма», то есть способности опираться на разные слои и общественные
силы.

Сам по себе титул не гарантирует правителю власти, поэтому он должен заключать постоянные союзы, разыгрывать те или иные комбинации, чтобы сохранить статус-кво, а при возможности и увеличить свою власть. И поскольку ни государственные институты, ни политические и административные границы еще не устоялись, в истории таких обществ можно видеть резкие колебания, связанные то с возвышением правителя, династии и резким территориальным расширением державы, то с их упадком[260] . Порой правитель связан по рукам и ногам родней, советниками, аристократией, обычаями, то вдруг иной превращается в тирана и палача. «Противоречие между двумя течениями, безудержным и вводящим ограничения – это, впрочем, общий признак архаического времени», – очень верно подмечает Гельмут Берве[261] .

1.15 Редистрибуция благ и редистрибуция власти

Теперь есть смысл дополнительно пояснить название предложенного мной термина. Как я уже говорил, понятие редистрибуции (благ) было введено в 50–60-е годы для характеристики распределительных отношений в некоторых догосударственных и раннегосударственных обществах. В них были выявлены процессы, когда более или менее равнозначный дарообмен и обмен услугами (реципрокация) между членами общества, а также между руководителями и общинниками стал заменяться неравноправным (асимметричным) дарообменом и обменом услугами. При этом потоки благ стали проходить через заметные фигуры (вождей и других руководителей), которые оказались в выгодном положении. Они смогли сосредоточить в своих руках материальные ресурсы и право ими распоряжаться. Это и дало в ряде случае толчок для усиления их политической власти. Но для удержания контроля над потоками и / или производством благ (и тем более для расширения их объема) этим руководителям приходилось прикладывать много усилий, конкурировать между собой и вступать в прямую борьбу.

Редистрибуция очень часто сохраняла внешнюю видимость добровольности и равнозначности обмена между населением и руководителями. Она приобретает бóльший размах и бóльшую зрелость в ранних государствах и их аналогах, затем постепенно и далеко не сразу сменяясь налогами[262] .

Разумеется, сравнение власти с материальными благами не всегда корректно. Но я остановился на слове «редистрибуция» не только из-за его известности, но особенно потому, что аналогия между благами и властью многое объясняет в характеристике ранних государств и их специфике, а кроме того, имеет существенные основания для своего применения.

Во-первых, редистрибуция благ и редистрибуция власти – тесно связанные явления, поскольку никакая власть не может обходиться без материальных средств и любая власть одной из главных целей ставит аккумуляцию этих ресурсов. Во-вторых, власть имущественная и политическая имеют родственные черты. В-третьих, власть вполне правомерно рассматривать как благо, которое должно регулярно воспроизводиться и потребляться (ведь если власть не используется, она имеет тенденцию к сокращению). А с появлением такого качества власти, как делимость (о чем выше шла речь), существенно возрастает возможность перераспределять ее и накапливать.

Исходя из сказанного, должно быть понятно, что:

1. Перераспределение власти в раннем государстве имеет еще частично традиционный характер, поскольку верховная власть нередко старается придать этому процессу вид договоренностей, согласований и прочего. Но на практике влияние центра стремится к увеличению.

2. Этот процесс носит нерегулярный и колебательный характер. И так же, как редистрибуция благ не имеет еще постоянного, систематического и строго контролируемого порядка, каковыми качествами начинают обладать налоги, так и редистрибуция власти не означает свободной ее циркуляции, для того чтобы властная воля не имела препятствий для доведения ее до всех, к кому она обращена, и для контроля за тем, чтобы она реализовалась.

3. Редистрибуция – это всегда реципрокация, но только асимметричная. А реципрокация нуждается в постоянном поддержании баланса. Поэтому в раннем государстве от верховной власти требуется много усилий для поддержания баланса власти. Иной раз редистрибуция благ ведет к перенапряжению общества и разладу в распределительной системе. Резкий рост полномочий центра также может вести к кризисам. Недаром вожди, превратившиеся в деспотов, вроде зулусского Чаки, убиваются, слабые преемники тирана свергаются, возникают страшные раздоры после создателя державы и т. п.

4. Подобно вождям, которые стараются не только сохранить объем перераспределенных благ, но и ищут возможности увеличить его, государственная власть также ищет возможности, не теряя достигнутого, сократить собственные обязанности и увеличить права, и, напротив, увеличить обязанности нижестоящих властей и населения и сократить их права.

5. Так же, как между вождями, шла конкуренция и борьба за источники богатства и подданных (при этом те из них, кто не мог удержать последних под своим влиянием, теряли авторитет и силу), так и в ранних государствах идет борьба за влияние на окраины, за то, кто именно будет тем центром, который их объединит и удержит; и так же те центры, которые не могли удержать периферию, теряли свое значение и слабели.

6. Так же, как редистрибуция означает не просто изъятие, но перераспределение через центр, так и редистрибуция власти означает, что власть не всегда возвращается к тем, у кого она ушла в центр, но центр может передать ее другим.

1.16 Редистрибуция власти и распад государств

Укрепление позиций и возможностей верховной власти не исключает колебаний и временного ослабления центра, попыток вернуть самостоятельность, разлада во властной редистрибутивной системе. Напротив, это вполне типично. Именно эти проблемы и создают источник новых решений. Нередко также в результате внутренней борьбы центр державы может переместиться на окраину, как это неоднократно бывало в истории, когда прежде слабый и провинциальный город становился новой столицей, либо когда покоренный народ превращался в господствующий (как это было, например, с Мидией, ставшей в VI веке до н. э. частью Персии во главе с великим Киром).

Все это говорит о том, что следует иметь в виду не только процессы в отдельном государстве, но и эволюцию государственности в целом, поскольку для последней регресс в одних обществах обеспечивает прогресс в других[263] . Жизнь сильнее организмов, говорил Тейяр де Шарден, а в данном случае государственность как форма существования обществ становится сильнее конкретных государств. Поиск более удачных решений в ранних государствах часто осуществлялся путем разрушения старого и создания на его месте нового. В результате процесс редистрибуции власти обновлялся и приобретал более четкие черты.

Этот момент важен при обсуждении проблемы устойчивости ранних государств к децентрализации. Коэн тенденцию к распаду рассматривает как качественно менее свойственную государственным структурам, в то время как регулярный распад догосударственных образований он (как и Карнейро) считает важной характеристикой последних[264] . Но способность не распадаться (как и не быть завоеванным) – черта как бы идеального государства. Близкими к этому были лишь немногие державы древности и средневековья. Поэтому важно подчеркнуть, что и сами распады во многих ранних крупных государствах имели существенно отличные черты от распада догосударственных и негосударственных образований .

1. Бóльшая длительность объединенного состояния по сравнению с догосударственными образованиями и аналогами. Цикл устойчивого существования таких государств составлял многие десятки и даже сотни лет.

2. Стремление распавшихся территорий к новому объединению, память о единстве.

3. Частое появление конкурирующих между собой центров объединения, что в целом усиливает возможности объединения.

4. Распадение нередко способствует развитию более сильной государственности на местах, поскольку происходит как бы ее спускание на местный уровень (появление местной администрации, столицы и прочего).

5. Децентрализация часто имеет место при переходе от раннего государства к сформировавшемуся. Таким, по моему мнению, был, например, распад Египта в конце III тыс. до н. э. (период между Старым и Средним царствами).

1.17 Направления редистрибуции власти

Характер и конкретная направленность редистрибуции власти очень сильно зависит от конкретных условий: объема, населенности и этнического состава государства; внешнего окружения; природных условий, облегчающих или затрудняющих централизацию; исторических традиций и т. п. В крупных монархиях может иметь место конфронтация между царем и местной аристократической властью. В небольших или средних по размеру обществах иной раз позиции аристократии ослабевают, а демоса или «буржуазии» (как в некоторых средневековых торговых республиках) усиливаются. Эти изменения могут закрепляться в законах и даже в особой писаной или неписаной конституции. В результате роль традиционного и корпоративного самоуправления ослабевает, а роль государственных и правовых рычагов усиливается.

Характер редистрибуции власти меняется и в связи с развитостью самого государства. В начальных фазах часто идет борьба за то, кто будет главным центром власти. Поэтому победителю необходимо сделать власть достаточно реальной и уменьшить опеку, помехи со стороны иных источников власти. Характерным является пример так называемых лугалей-гегемонов в Междуречье, с середины III тыс. постепенно оттеснивших военных и культовых вождей (лугалей, энами и энси). Лугали-гегемоны опирались на своих личных приверженцев и дружину, которая зависела от них и порой позволяла им завоевывать небольшие соседние политии. Чтобы приобрести независимость от местных органов самоуправления, они стали прибирать к рукам храмы и соответственно храмовые земли, либо женясь на верховных жрицах, либо заставляя совет избирать себя сразу и военачальником, и верховным жрецом, при этом поручая храмовую администрацию вместо общинных старейшин зависимым и обязанным лично правителю людям[265] .

На этапе типичного раннего государства самым главным может быть – закрепить доминирование центра, не дать державе распасться, суметь аккумулировать в руках верховной власти основные военные и материальные ресурсы, приобрести новые земли. На этапе переходного раннего государства верховная власть может пытаться перестроить всю систему управления, заменить местных правителей на своих назначенцев, ввести какую-то унификацию в административные отношения и т. п. Но нередко именно на этом этапе начинается ослабление верховной власти, поскольку выявляются слабости и пороки политической системы, дают себя знать прежние ошибки и т. п.

В зависимости от конкретных обстоятельств и проблем редистрибуция власти касается самых разных вещей. В первую очередь, конечно, центр волнует возможность аккумуляции военной силы в нужное время, а затем и полный контроль над войском всей страны. Но верховная власть не менее озабочена проблемой лояльности родовых начальников, эффективным контролем над сбором налогов и выполнением повинностей. Она стремится ограничить права местных правителей (вершить суд по определенным делам, вводить свои налоги и т. п.) и даже полностью заменить их на своих наместников.

Важнейшим нервом редистрибуции порой становится борьба вокруг порядка передачи престола, а также сужения или расширения контингента, обладающего какими-то политическими правами (вроде голосования), или из которого черпаются функционеры; дарование или отбирание привилегий. Где-то редистрибуция видна только в отдельных моментах, но нередко территория оказывается «под многосторонним воздействием ранней государственности»[266] , поскольку масса проблем в государстве взаимосвязанна и некоторые изменения имеют как бы сцепленный характер, то есть влекут за собой массу иных.

Редистрибуция власти, конечно, меняет положение населения (иногда в худшую, а иногда в лучшую стороны). Но, прежде всего, она направлена на тех, у кого концентрируется власть, то есть на знатных и богатых, а также на корпорации разного рода. Параллельно с этим может идти расширение прав и привилегий новой элиты, на которую верховная власть пытается опереться, но с которой в будущем она, в свою очередь, может начать борьбу. Поэтому-то далеко не всегда раннее государство предстает (вопреки марксизму) как орган классового господства. Напротив, оно может оказаться враждебным знати, как при демократии, так и при монархии. Только существенно позже, когда социальная и политическая сферы притираются, социальная направленность государственной власти становится более ясной и определенной.

* * *

Есть смысл кратко подвести итоги.

1. Раннее государство – это особая политическая организация общества, которая достигла определенного уровня развития, и, в частности, имеет минимально необходимый уровень сложности, объем прибавочного продукта и богатства, размер территории, численности населения. От политий догосударственной стадии раннее государство в первую очередь и отличается размером и уровнем сложности общества, в котором оно формируется. Ибо для социумов меньшего объема и сложности такая политическая форма просто не требуется.

2. От обществ раннегосударственной стадии политогенеза – аналогов раннего государства – раннее государство отличается достаточной силой и некоторыми особенностями верховной власти; все большей ролью новых принципов управления и новых форм регулирования жизни. Верховная власть способна контролировать общество, используя эти принципы управления и формы регулирования, а также путем редистрибуции власти с периферии в центр.

Таким образом, мной предложены достаточно четкие критерии, отличающие раннее государство от аналогов:

1. Особые свойства верховной власти.

2. Новые принципы управления.

3. Нетрадиционные и новые формы регулирования.

4. Редистрибуция власти.

Предложенная методика позволяет наметить решения важных для политической антропологии задач:

10. найти отличия раннего государства от догосударственных политий;

11. показать специфику раннего государства от его аналогов в рамках раннегосударственной стадии политогенеза.

Продуктивность указанных признаков еще и в том, что с их помощью легче обозначить стадиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. С одной стороны, мои критерии не сводимы к триаде, но с другой – признаки триады в них угадываются. Однако в раннем государстве они еще неразвиты и не составляют полной системы, сосуществуют с иными характеристиками, которые позднее теряют свое значение. То же касается и централизации, которая более свойственна сформировавшимся государствам, но не всегда прослеживается в достаточной мере в ранних. Предложенные мной признаки учитывают недостаточную степень централизации в ранних государствах, но в то же время показывают процессы формирования центра и механизмов его контроля над периферией, которые в дальнейшем приводят к настоящей централизации.

Наконец, последнее важное замечание. В этом разделе я очень много внимания уделил именно верховной (центральной) власти и методам ее укрепления. Разумеется, раннее государство нельзя редуцировать только к его центру и верховной власти. Там происходит много иных процессов. Но невозможно и отрицать, что именно в результате взаимодействия центра и периферии в одних случаях или в результате борьбы конкурирующих между собой центров за верховенство – в других и создается новая структура общества, постепенно ведущая к тому, чтобы общество стало государственным.

Литература

Берве Г. Тираны Греции / Пер. с нем. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

Бокщанин А. А. Зарождение административно-управ­ленческого аппарата в Древнем Китае // Государство в истории общества (С. 204–224).

Бокщанин А. А. Сложение государственно-админи­стративных институтов в Китае (эпоха Шан-Инь, XVI – середина XI в. до н. э.) // Государство в истории общества (С. 225–249).

Бонгард-Левин Г. М. Индия эпохи Маурьев. – М.: Наука, 1973.

Бондаренко Д. М. Бенин накануне первых контактов с европейцами. Человек. Общество. Власть. – М: Институт Африки РАН, 1995.

Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-политических институтов. – М.: Институт Африки РАН и др., 2001.

Бондаренко Д. М. «Гомологические ряды» социальной эволюции и альтернативы государству в мировой истории // Крадин Н. Н., Коротаев А. В., Бондаренко Д. М., Лынша В. А. (ред.). Альтернативные пути к цивилизации. – М.: Логос, 2000 (С. 198–206).

Бочаров К. И. Очерки истории военного искусства. Т. 1. Древний мир. – М.: Госвоениздат, 1936.

Вебер М. Город / Вебер М. Избранное. Образ общества / Пер. с нем.– М., 1994 (С. 309–446).

Годинер Э. С. Политическая антропология о происхождении государства // Этнологическая наука за рубежом: проблемы, поиски, решения. – М.: Наука, 1991 (С. 51–78).

Государство в истории общества (к проблеме критериев государственности). – М.: Биоинформсервис, 1998.

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства). Часть 1 // Философия и общество. – № 4. – 2001 (С. 5–60).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства). Часть 2 // Философия и общество. – № 2. – 2002 (С. 5–74).

Дьяконова Е. М. Древняя Япония // История древнего мира / Под ред. И. Н. Дьяконова и др.: В 3 кн. – Кн. 3. Упадок древних обществ. Изд. 3-е.

Ковалев С. И. История античного общества. Эллинизм. Рим. – Л.: Соцэгиз, 1936.

Коротаев А. В. От государства к вождеству? От вождества к племени? (некоторые общие тенденции эволюции южноаравийских социально-политических систем за последние три тысячи лет) // Попов В. А. (сост. и отв. ред.). Ранние формы социальной организации. Генезис, функционирование, историческая динамика. – СПб.: МАЭ РАН, 2000 (С. 224–302).

Кочакова Н. Б. Ранее государство и Африка (аналитический обзор публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство»). – М.: Институт Африки РАН, 1999.

Кочакова Н. Б. Рождение африканской цивилизации (Ифе, Ойо, Бенин, Дагомея).– М.: Наука, 1986.

Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии.– М.: Наука, 1988.

Кучма В. В. Государство и право древнего мира. Курс лекций по истории государства и права зарубежных стран. – Волгоград, 1998.

История Востока : В 6 т. Т. 1: Восток в древности. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000.

Леру Ф. Друиды / Пер. с фр. – СПб.: Евразия, 2000.

Лелюхин Д. Н. Концепция идеального царства в «Артхашастре» Каутильи и проблема структуры древнеиндийского государства // Государство в истории общества
(С. 8–143).

Лозный Л. Переход к государственности в Центральной Европе / Пер. с англ. // Крадин Н. Н., Лынша В. А. (ред.). Альтернативные пути к ранней государственности.– Владивосток: Дальнаука, 1995 (С. 105–116).

Морган Л. Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации / Пер. с англ. – Л.: Изд-во института народов Севера, 1934.

Налоги // Под ред. Д. Г. Черника. – М.: Финансы и статистика, 1995.

Ольгейрссон Э. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии / Пер. с исландского.– М.: ИЛ, 1957.

Перепелкин Ю. Я. История Древнего Египта. – СПб.: Журнал «Нева», Летний сад, 2001.

Разин Е. А. История военного искусства: В 3 т. Т.1. – М.: Полигон, 1994.

Риттер Э. А. Чака Зулу. Возвышение зулусской империи / Пер. с англ. – М.: Наука, 1968.

Самозванцев А. М. Социально-правовая организация индийского общества в конце I тыс. до н. э. – первой половине I тыс. н. э. // Государство в истории общества
(С. 250–281).

Смелзер Н. Социология / Пер. с англ. – М.: Феникс, 1994.

Токарев С. А., Кобищанов Ю. М. (ред.). Община в Африке: проблемы типологии. – М.: Наука. 1978.

Фентон У. Н. Ирокезы в истории // Североамериканские индейцы / Сокр. пер. с англ.– М.: Прогресс, 1978 (C.109–156).

Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме // Вестник древней истории. – № 2. – 1989
(С. 76–94).

Якобсон В. А. Государство как социальная организация (теоретические проблемы) // Восток. – № 1. – 1997 (С. 5–15).

Adams R. The Evolution of Urban Society: Early Mesopotamia and Prehistoric Mexico. – Chicago: Aldine, 1978.

Beliaev D. D. Classic Lowland Maya (AD 250–900) // Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. Civilizational Models of Politogenesis (P. 128–154).

Berent M. The Stateless Polis: the Early State and the Ancient Greek Community // Kradin N. N. et al . Alternatives of Social Evolution (P. 225–241).

Berent M. Greece (11^th - 4^th centuries BC) // Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. Civilizational Models of Politogenesis (P. 228–251).

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.). Civilizational Models of Politogenesis. – Moscow: IAf RAN, 2000.

Chase-Dunn C. and Hall T. D. Rise and Demise: Comparing World-Systems. – Boulder, CO: Westview Press, 1997.

Claessen H. J. M. The Earle State: A Structural Approach // Claessen H. J. M. and Skalník P. The Early State (P. 533–596).

Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.) . The Early State. – The Hague: Mouton, 1978.

C laessen H. J. M. and Skalník P. Limits: Beginning and End of the Early State // Claessen H. J. M. and Skalník P. The Early State (P. 619–636).

Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.). The Study of the State. – The Hague: Mouton, 1981.

Claessen H. J. M. and van de Velde P. (eds.). Early state economics. – New Brunswick, N. J.: Transaction, 1991.

Claessen H. J. M. and Oosten J. G. (eds.). Ideology and the Formation of Early States. – Leiden: Brill, 1996.

Cohen R. Introduction // Cohen R. and Service E. R. (eds.). Origins of the state. – Philadelphia: Institute for the Study of Human Issues, 1978 (P. 1–20).

Cohen R. Evolution, fission and earle state // Claessen H. J. M. and Skalník P. The Study of the State (Р. 96–112).

Crone P. Pre-Industrial Societies. – Oxford UK – Cambridge MA USA, 1989.

Crumley C. L. Communication, Holism, and the Evolution of Sociopolitical Complexity// Haas J. From Leaders to Rulers (P. 19–33).

Diamond J. Guns, Germs, and Steel. The Fates of Human Societies. – New York, London: W. W. Norton & Company, 1999.

Dozdev D. V. Rome (8^th - 2^th centuries BC) // Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. Civilizational Models of Politogenesis (P. 157–174).

Earle T. K. How Chiefs Come to Power: The Political Economy in Prehistory. – Stanford, Cal.: Stanford University Press, 1997.

Earle T. K. Hawaiian Islands (AD 800–1824) // Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. Civilizational Models of Politogenesis (P. 73–86).

Ember C. R. and Ember M. Anthropology. 9^th ed. – Upper Saddle River, NJ: Prentice Hall, Inc.,1999.

Frantsuzov S. A. the Society of Raybūn // Kradin N. N. et al. Alternatives of Social Evolution (P. 258–265).

Haas J. Nonlinear Paths of Political Centralization // Haas J. From Leaders to Rulers (P. 235–243).

Haas J. (ed.) From Leaders to Rulers. – New York etc: Kluwer Academic / Plenum Publishers, 2001.

Haviland W. A. Anthropology. 6th ed. – Fort Worth, Chicago and other: Holt, Rinehart and Winston, Inc., 1991.

Janssen J. J. The Earle State in Ancient Egypt // Claessen H. J. M. and Skalník P. The Early State (Р. 213–234).

Kradin N. N., Korotayev A. V., Bondarenko D. M., de Munck V., and Wason P. K. (eds.). Alternatives of Social Evolution. – Vladivostok: FEB RAS, 2000.

Kradin N. N. and Lynsha V. A. (eds.). Alternative Pathways to Early State. – Vladivostok: Dal'nauka, 1995.

Korotayev A. V., Kradin N. N., de Munck V., Lynsha V. A. Alternatives of Social Evolution: introductory notes // Kradin N. N. et al. Alternatives of Social Evolution (P. 12–51).

Lelioukhine D. N. State and Administration in Kautilya’s “Arthashastra” // Kradin N. N. et al. Alternatives of Social Evolution (P. 266–272).

Lozny L. The Transition to statehood in Central Europe // Kradin N. N. and Lynsha V. A. Alternative Pathways… (P. 84–92).

Mair L. Primitive Government. – Middlesex, Eng. – Baltimore USA – Ringwood Aust.: Penguin Books, 1966.

Patterson T. C. Gender, class and state formation in ancient Japan// Kradin N. N. and Lynsha V. A. Alternative Pathways… (P. 128–135)

Schaedel R. The temporal variants of proto-state societies // Kradin N. N. and Lynsha V. A. Alternative Pathways…
(P. 47–53).

Skalník Р . Ideological and Symbolic Authority: Political Culture in Nanun, Northern Ghana // Claessen H. J. M. and Oosten J. G. Ideology… (P. 84–98).

Service E. R. Origins of the State and Civilization. The Process of Cultural Evolution. – New York: Norton, 1975.

Southall A. On the Emergence of States // Kradin N. N. et al. Alternatives of Social Evolution (P. 150–153).

Spenser C. S. The Political Economy of Pristine State Formation // Kradin N. N. et al. Alternatives of Social Evolution (P. 154–165).

Wason P. K. Social Types and the Limits of Typological Thinking in Social Archaeology // Kradin N. N. and Lynsha V. A. Alternative Pathways… (P. 19–27).

Wittfogel K. A. Oriental Despotism. – New Haven: Yale University Press, 1957.

Wright H. T. Recent research on the Origin of the State // Annual Review of Anthropology, Vol. 6 – 1977 (P. 379–397).

Теория

Л. Е. Гринин

ГЕНЕЗИС ГОСУДАРСТВА
КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА ПЕРЕХОДА ОТ ПЕРВОБЫТНОСТИ
К ЦИВИЛИЗАЦИИ*

Содержание

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе
от первобытности к цивилизации.

Часть 2. Политогенез и другие эволюционные процессы постпервобытности.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы.

Раздел первый. Характеристики и признаки раннего государства.

Раздел второй. Раннее государство и его аналоги. Раннее и сформировавшееся государство.

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства.

21. Теоретические проблемы подраздела.

Раннее государство и общество.

Задачи и проблемы подраздела.

22. Еще раз об аналогах раннего государства.

Эволюционные альтернативы стейтогенеза.

Аналоги раннего государства: классификация.

Аналоги раннего государства: размеры и некоторые характеристики.

Аналоги: некоторые другие классификации.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы

Раздел второй. Раннее государство и его аналоги. Раннее и сформировавшееся государство

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства

11. Теоретические проблемы подраздела

Раннее государство и общество

Напомню, что раннее государство рассматривается в данной работе прежде всего как особая политическая организация общества (система политических и административных институтов). Однако в каких-то моментах государство и общество трудно отделить друг от друга, поскольку государство очень часто выступает от имени всего общества и тем самым все сильнее вовлекает его в круг собственных интересов. Но с другой стороны, оно, в свою очередь, начинает отвечать по многим обязательствам общества. Поэтому следует учитывать, что термин «раннее государство» может иметь два значения:

а) узкое, то есть собственно политическая организация общества;

б) широкое, то есть общество, которое имеет особую политическую форму (в этом случае точнее было бы даже говорить не раннее государство, а общество с раннегосударственной политической формой )[267] . Это широкое значение лучше использовать при анализе отношений какого-либо государства с другими государствами, ибо здесь общество и государство чаще всего выступают как целое.

Хотя эти значения не всегда легко разграничить, тем не менее разделение указанных смыслов не только возможно, но и крайне важно, поскольку помогает лучше понять принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. В зрелом государстве государственные институты и само общество сильнее (теснее) связаны друг с другом. В раннем – намного слабее. Поэтому для раннего государства чаще используется первое значение слова «государство». Это связано с тем, что в раннем государстве, тем более в крупном и разноэтничном, государственная организация не представляет собой еще единственно возможную форму жизни общества. Раннегосударственные политические институты вырастают из старого общества, чтобы встать над ним. Но эта политическая сфера образует лишь некоторую надстройку, а собственный ее фундамент пока слаб[268] .

Говоря образно, фактически имеется лишь некое государственное ядро, которое, благодаря силе своего влияния, объединяет общество и создает своего рода оболочку, отгораживающую социум от прямого внешнего воздействия. Но государственные начала еще не проникают в глубь жизни населения, не перестраивают многие институты, сложившиеся до государства. Иными словами, форма (политические институты) и содержание (общество) еще плохо притерлись друг к другу.

Поэтому центральная власть во многом еще опирается на догосударственные институты. Взять те же Гавайи или Таити: и после образования государств на этих архипелагах представление об особой сакральности верховного вождя оставалось важнейшим в их политической идеологии (так же, вероятно, было и в ранней истории Египта). Другой пример – Киевская Русь: славянские племена платили дань Олегу или Игорю так же, как они платили ее аварам или хазарам. Неудивительно, что они рассматривали киевского князя еще не столько как их истинного государя, сколько как верховного сборщика дани.

Только постепенно центральная власть формирует политическую сферу и перестраивает общество уже под себя (насколько это, конечно, бывает возможным) с помощью различных методов, о которых шла речь (реформ, поиска новых методов регулирования жизни общества, насилия, собственной идеологии, редистрибуции власти). Чем глубже государственное воздействие, тем сильнее подгоняются общество и политическая форма друг к другу.

Таким образом, в раннем государстве государственная система еще слаба и ее не хватает для решения всех тех задач, которые становятся позже совершенно обязательными для нее. И это тоже показывает принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. Эрнст Геллнер говорил, что государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд, выделились из стихии общественной жизни[269] . Я еще вернусь к этой его мысли, которая более верна именно для зрелого, правильного государства, чем для раннего. Здесь же только подчеркну следующее. С самого своего появления государство неизбежно все сильнее начинает вмешиваться в жизнь общества, изменять и перестраивать ее. И все же, мне думается, главная функция раннего государства (по крайней мере, на стадии государства зачаточного) не столько поддержание порядка внутри общества, сколько обеспечение суверенитета и внешней безопасности. Если государство завоевательное, то это органически дополняется необходимостью держать завоеванные территории в повиновении. Во всяком случае очевидно: внутренний порядок ранние государства регулировали только частично, оставляя многое в руках местного самоуправления. А вот внешние военные задачи изначально монополизируют[270] .

Задачи и проблемы подраздела

Мы говорили, что раннее государство возникает лишь в обществе определенной сложности , которое достигло необходимого уровня развития, и в частности имеет определенный уровень социокультурной и политической сложности, объем прибавочного продукта и богатства, размер территории, численности населения. Но, как мы видели, и в таких социумах государство появляется не всегда, а лишь при определенных условиях . Многие же общества, достигая этих параметров, не образовывали государства, а развивались по иным траекториям[271] . Такие общества я называл аналогами раннего государства . Общее представление о таких обществах читатель уже имеет. А в данном подразделе я хочу дать некоторую их классификацию, а также обратить внимание на те черты сходства и отличия аналогов раннего государства от государств, которым было уделено недостаточное внимание. Это первая задача подраздела.

Другая задача заключается в том, чтобы выполнить обещание, которое давалось ранее, то есть основательно разобрать вопрос: являются ли античные демократические политии ранними государствами или его аналогами . Обе задачи теоретически связаны между собой. Если Афины и Римская республика – все же ранние государства, тогда надо найти такие определения раннего государства, которые бы относились в равной мере как к монархическим (иерархическим), так и к демократическим; как к бюрократическим, так и небюрократическим государствам. Соответственно возникает вопрос и о типологии ранних государств.

Если же Афины и Римская республика – это аналоги раннего государства, значит, они должны быть включены в классификацию аналогов. Но это означает, что на каком-то этапе социальной эволюции развитие аналогов надо трактовать уже не как боковую, а как генеральную линию эволюции, а государственные ветви – соответственно как боковые. Ибо, разве не являлось развитие республиканского Рима с какого-то времени, скажем, с победы над Ганнибалом, ведущей линией исторического процесса? Следовательно, тогда правомерно считать, что некоторые аналоги могли превосходить некоторые ранние государства не только по уровню социального развития и развития отдельных направлений культуры, ремесла и торговли, но и в политическом и даже в эволюционном плане.

В самом деле, Римская республика дает нам весьма редкий пример политии, которая в течение сотен лет ни разу не распалась. А ведь даже такие классические и крепкие и к тому же этнически однородные государства, как Египет и Китай, периодически распадались. Напомню, что устойчивость к распаду выдвигалась (Коэном, Карнейро и другими) как важный признак государства. Есть и еще одно очень важное преимущество Рима перед множеством ранних государств: почти общепризнанно, что большинство из них не в состоянии стать зрелыми государствами. Рим же оказался способным к подобной трансформации.

Таким образом, вопрос о том, как классифицировать Афины (и другие античные полисы) и Римскую республику: в качестве ли ранних государств особого типа или аналогов раннего государства – приобретает большое теоретическое значение[272] .

12. Еще раз об аналогах раннего государства

Эволюционные альтернативы стейтогенеза

Взгляд на государство как на единственно возможный и потому безальтернативный итог развития догосударственных политий все еще доминирует. И это усиливает и без того большие методологические трудности, с которыми столкнулись многие отечественные и зарубежные исследователи при анализе сложных негосударственных обществ и ранних государств[273] .

Однако, как уже не раз говорилось, многие проблемы будет легче решать, если отказаться от идеи, что государство было единственной и универсальной возможностью развития для усложнившихся постпервобытных обществ, и признать, что были и иные, альтернативные пути для развития подобных обществ, помимо превращения в раннее государство .

Эти альтернативные раннему государству пути заключались, как мы уже знаем, в том, что с уровня, с которого уже потенциально открывался путь к раннему государству, собственно государствами становилась только часть политий. Другие же (и их могло быть большинство) достигали указанного уровня и часто существенно перерастали его, но тем не менее в раннее государство не превращались. Однако их развитие не прекращалось, просто оно шло как бы параллельным стейтогенезу курсом. Такие общества, которые уже достигли или переросли уровень развития и сложности, позволяющий трансформироваться хотя бы в небольшое и примитивное (зачаточное) раннее государство, были названы мной аналогами раннего государства .

Подчеркиваю, что, говоря о некоем уровне потенциальной возможности трансформироваться в государство, я не имею в виду обязательно фактическую (конкретно-историческую) способность стать государством. Особенности географического положения, производственная база, принципы организации общества, историческая ситуация и прочее могли препятствовать такой трансформации. Речь идет о том, что объективные данные: размер, численность населения, уровень социокультурной и / или политической сложности, которых эти общества достигли, – в других ситуациях при наличии конкретных благоприятных условий уже дают возможность начать трансформацию в государство. Это подтверждает тот вывод, который был сделан нами раньше: структурно-функционально ранние государства отличаются от аналогов не столько уровнем развития, сколько, прежде всего, некоторыми особенностями политического устройства и «техникой» управления, а исторически – тем, что первые имели определенное, удачное для образования именно государства сочетание особых условий, а вторые – не имели их.

Таким образом, до обретения обществом указанных выше объективных условий (показателей, параметров) ни при каких благоприятных условиях государство образоваться не может. После обретения обществом таких объективных условий оно уже может стать государством – но только при благоприятных условиях[274] . При их отсутствии потенциально раннегосударственные общества продолжают развиваться, но только как аналоги раннего государства.

Таким образом, по достижению постпервобытными обществами определенного объема и уровня сложности в них начинался тот или иной процесс качественных изменений. Но направлений таких трансформаций было много. Ретроспективно это множество путей имеет смысл разделить на два главных:

– непосредственное преобразование в раннее государство (более редкий путь, по крайней мере, до тех пор, пока государственность не стала широко распространенной);

– трансформация в аналог государства.

В свою очередь, пути развития аналогов также различны. Одни оказываются вовсе не способными стать государством, как по самой своей природе, так и из-за того, что их политогенез был насильственно прерван (в нижеприведенных примерах это ирокезы, туареги, хунну, галлы и другие). Другие аналоги превращаются в государство. Однако такой переход осуществляется по достижению уже весьма высокого уровня развития и сложности, вполне сравнимого с уровнем многих государственных обществ. Причем уровень, с которого разные аналоги превращаются в государство, сильно варьирует. Одни аналоги трансформируются в государство, имея население 10–15 тыс. человек, другие – уже много десятков тысяч, а третьи – сотни тысяч. Фактически некоторые аналоговые общества до преобразования в государство делают еще одну-две трансформации, превращаясь в еще более сложный и крупный аналог (примеры мы увидим далее).

Все это значит, что переход к государству в разных обществах осуществляется не с одного и того же, как обычно полагают, а с очень разных уровней социокультурной и политической сложности. Если этого не учитывать, то невозможно понять, ни какие условия требуются для образования раннего государства, ни какова его специфика по сравнению с другими типами политий, а значит, и не получится дать удачную дефиницию раннего государства.

Однако другая сторона вопроса заключается в том, что общество, которое позже (по отношению к периоду, в котором мы его рассматриваем) должно превратиться в государство (с какого бы высокого этапа развития это ни происходило) все равно является догосударственным . И это, на первый взгляд, означает как бы противоречие в моей теории аналогов раннего государства. В самом деле, как аналоги могут одновременно быть и догосударственными, и равными государству политиями? Однако никакого противоречия тут нет. Дело в том, что можно вести речь о стадиально догосударственных и исторически догосударственных обществах. А это большая разница. Аналоги выступают только как исторически догосударственные, но не как стадиально догосударственные.

Другими словами, стадиально аналоги раннего государства были равны ранним государствам (и те и другие находились на одной – раннегосударственной – стадии политогенеза), но исторически оставались догосударственными.

Для лучшего понимания такого разграничения можно провести следующую аналогию. Скотоводство может исторически предшествовать земледелию, но стадиально – это равные виды производства[275] . Можно привести и более близкую россиянам аналогию. Если считать капитализмом господство негосударственного капитала в промышленности, то сегодня Россию в этом смысле уже можно назвать капиталистическим обществом. Но тогда социализм неожиданно оказывается докапиталистическим строем. Однако, очевидно, что он не равен докапиталистическому феодальному строю. Феодализм был и стадиально, и исторически докапиталистическим, а социализм был индустриальным обществом и выступал как аналог капиталистического индустриального хозяйства.

Таким образом, я предложил разделить все догосударственные общества на две группы: стадиально (принципиально) догосударственные, и стадиально равные раннему государству. Первые – при наличном уровне сложности и размеров не могут образовать раннее государство. Вторые – объективно уже способны образовать государство. Они и есть аналоги раннего государства [276] . При этом многие аналоги, находясь на одной стадии эволюции с ранними государствами, исторически были догосударственными политиями.

И еще одно принципиальное замечание. Стадиальное равенство означает только нахождение в объеме одной стадии развития. Но оно не означает равенства и по всем остальным параметрам. Одни социальные организмы и явления в рамках стадии выступают более развитыми, прогрессивными, универсальными, перспективными, чем другие. Именно так и обстоит дело в отношении ранних государств и аналогов. Иначе раньше или позже аналоги не стали бы трансформироваться в государства.

Аналоги раннего государства: классификация

Следует учитывать, что приведенные ниже в примерах аналоги сильно отличаются друг от друга по развитости и размерам. Однако во всех случаях речь идет либо об унитарных политиях, либо о прочных политических союзах с институционализированными механизмами объединения. Последние имели какие-то общие верховные органы и механизмы, поддерживающие политическую устойчивость, и представляли, по крайней мере, с точки зрения иных обществ, некое постоянное единство. Народы, имеющие только культурное единство, а политически способные объединяться лишь кратковременно для определенных действий (вроде нуэров или берберов[277] ), нельзя считать аналогами раннего государства.

Все приведенные ниже примеры – это общества, население которых достигает, по крайней мере, несколько тысяч человек. Однако население многих описанных ниже аналогов составляет десятки, сотни тысяч, а то и миллионы человек. Вопрос о роли размеров обществ и численности населения в политогенезе будет рассмотрен сразу после классификации аналогов.

Все аналоги отличаются от ранних государств особенностями политического устройства и управления. Однако, как мы видели, в каждом типе аналогов это проявляется по-разному. Например, в самоуправляющихся общинах недостаточно прослеживается отделение власти от населения; в конфедерациях – налицо слабость централизации власти и т. п. Поэтому я старался классифицировать аналоги по особенностям их политической формы, хотя полностью провести этот принцип достаточно трудно. Можно выделить следующие типы и подтипы аналогов.

Во-первых, некоторые самоуправляющиеся общины и территории.

А) городские и полисные, особенно при наличии развитой торговли. Примерами таких самоуправляющихся городских общин являются города этрусков (о них еще будет сказано далее) и некоторые (но, конечно, далеко-далеко не все) греческие полисы[278] ; храмово-городские общины Аравии (Северо-восточный Йемен II–III вв. н. э)[279] , возможно, некоторые города Галлии, где в целом насчитывалось до тысячи «подлинных городов», население некоторых из них достигало десятков тысяч человек[280] .

Б) достаточно крупные самоуправляющиеся переселенческие территории (вроде Исландии X–XIII вв.)[281] . Исландия дает нам интересный пример превращения малого аналога в более крупный, а также того, как рост объемов и сложности общества постепенно все же склоняет развитие аналогов к государственности. В конце XI века в Исландии насчитывалось примерно 4500 сельскохозяйственных дворов[282] , а население, вероятно, составляло где-то 20–30 тыс. человек. Оно затем сильно увеличилось и в XIII в. достигло 70–80 тыс. человек[283] . Соответственно изменилась и социальная структура общества. В начале XI в. было принято решение о разделе крупных земельных хозяйств знати (хавдингов) между фермерами (бондами), который завершился в середине XI столетия[284] . Таким образом, Исландия превратилась в общество фермеров-середняков. Однако через некоторое время вследствие роста населения число арендаторов («держателей») земли вновь стало увеличиваться, и в конце концов они начали составлять большинство населения. В результате уже в XII столетии имущественное и социальное неравенство вновь так усилилось, что стало влиять на трансформацию основных институтов исландского общества[285] .

Необычайно ожесточились и кровавые раздоры, хотя ранее военные действия не были ни столь жестокими, ни столь массовыми. В столкновениях подчас принимали участие не единицы или десятки людей, а сотни и даже тысячи. Причинами междоусобиц среди хавдингов все чаще были жажда добычи и власти[286] . Таким образом, необходимый элемент насилия, прежде в Исландии почти отсутствующий, стал усиливаться, что, несомненно, способствовало движению общества именно к государственности.

В) территории, на которых жили крупные группы различного рода изгоев, имеющие свои органы самоуправления и представляющие собой организованную и грозную военную силу, например, донские и запорожские казаки[287] и, если Гумилев прав, возможно, и жужани[288] .

Во-вторых, это некоторые большие племенные союзы, с достаточно сильной властью верховного вождя («короля», хана и т. п.).

А) Более или менее устойчивые союзы племен, этнически однородные или имеющие крепкое моноэтническое ядро. Примером могут служить некоторые германские племенные объединения периода великого переселения народов (бургунды, салические франки, вестготы, остготы и другие), которые насчитывали 80–150 тыс. населения[289] ; союзы племен некоторых галльских народов, в частности в Бельгике и Аквитании[290] .

Б) Очень крупные политии, возникшие в результате успешных войн (вроде гуннского союза Аттилы V в. н. э. [291] , аварского каганата хана Баяна второй половины VI в. н. э.), но непрочные и этнически разнородные. Близким к такому типу был союз во главе с готским вождем Германарихом в Северном Причерноморье в IV в. н. э., который состоял из многих разноязычных, чуждых друг другу племен, в том числе кочевых и земледельческих[292] .

В) Промежуточным типом между аналогами, описанными в пп. А и Б могут служить союзы племен под руковод-
ством того или иного выдающегося лидера, состоящие из этнически близких народов, но не очень прочные, обычно распадающиеся после смерти лидера или даже при его жизни (как это случилось с союзом Маробода). В I до н. э. –
II в. н. э., например, у германцев возникали крупные союзы: свевский союз Ариовиста, союз херусков Арминия, маркоманский союз Маробода, батавский союз Цивилиса и другие[293] . О масштабах некоторых образований можно судить по союзу Маробода (конец I в. до н. э.– начало I века н. э.). Маробод объединил маркоманов с лугиями, мугилонами, готами и другими народами, и создал крупную армию по римскому образцу, насчитывающую 70 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы[294] . Маробод был разбит вождем херусского союза Арминием[295] . Другими примерами подобных аналогов являются гето-дакский союз Буребисты[296] и объединение славянских племен Богемии и Моравии (так называемое государство Само)[297] . Весьма интересно, что его глава Само, по свидетельству хроники Фредегара и, по мнению ряда ученых, был не славянином, а франкским купцом[298] .

К подобному типу следует отнести и различные (средних размеров) объединения кочевников под руководством одного лидера, иногда не переживающие смерти вождя, иногда имеющие короткие династии. Таким был, например, восточный (донской) союз половцев под руководством хана Кончака и его сына Юрия Кончаковича[299] .

Г) Крупные образования, которые удерживались в единстве в основном силой авторитета вождей, а не силой принуждения. Например, доинкское вождество Лупака (XV в.) в Перу имело население более 150 тыс. человек и им управляли два верховных вождя без института принудительной силы, а специализированный и принудительный труд имел место, по сути, на основе взаимного согласия[300] .

В-третьих, большие племенные союзы и конфедерации, в которых королевская власть отсутствовала.

А) Примерами таких племенных союзов без королевской власти могут служить саксы в Саксонии; эдуи, арверны, гельветы в Галлии. Причем необходимо особо подчеркнуть, что процессы социального и имущественного расслоения у них (особенно у галлов) зашли весьма далеко и опережали политическое развитие.

У саксов (в Саксонии) до их завоевания Карлом Великим королевская власть отсутствовала, но во главе племенных подразделений стояли герцоги. Общее военное командование осуществлял герцог, избранный по жребию[301] . Политическая организация всей территории осуществлялась в форме своеобразной федерации отдельных областей. Общие дела решались на собрании представителей областей в Маркло на Везере[302] . Саксы делились на три социальных слоя (за исключением рабов): родовую знать (эделингов-нобилей), свободных (фрилингов-liberi) и полусвобод-
ных литов. При этом существовали резкие различия в правовом статусе между нобилями и фрилингами[303] , что было юридически закреплено в Саксонской правде. В первых двадцати статьях этого кодекса нобили выступают единственными носителями правовых норм[304] .

Галлия времен завоевания Юлием Цезарем была очень богатой территорией с огромным населением, по разным подсчетам, от 5 до 10 и более млн человек[305] с большим количеством городов, развитыми торговлей и ремеслами. Социальное расслоение было велико[306] . По свидетельству Цезаря, простой народ жил на положении рабов[307] . В то же время знатные галлы имели по несколько сот, а самые знатные по несколько (до десяти) тысяч клиентов, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и тем самым противостоящее основной массе галлов[308] . В аристократических без королевской власти civitas, (так римляне называли территорию племенных объединений в Галлии) имелось отчетливое военное единство, а механизмы принятия политических и иных решений реализовывались через посредство одного или нескольких выборных магистратов – вергобретов[309] . Численность отдельных племенных союзов и конфедераций была очень большой. Например, число гельветов, которые под давлением свевов стремились в 58 до н. э. переселиться в Западную Галлию, по разным данным составляла от 250 тыс. до 400 тыс.[310]

Б) конфедерации различных по форме обществ, порой образующие весьма устойчивые и сильные с военной точки зрения политические образования. Например, конфедерации племен, вроде ирокезов[311] , туарегов[312] , печенегов[313] . Правда, тут уместно процитировать Хазанова, что большинство «федераций» и «конфедераций» (по крайней мере, у кочевников) создавалось отнюдь не на добровольной основе[314] .

В) конфедерации городов, подобно этрусской конфедерации[315] . Сами этрусские города, в которых было олигархическое правление военно-служивой знати[316] , скорее всего не являлись государствами (насколько можно судить по скудным данным), а представляли собой аналоги малого государства. А их федерация представляла собой аналог уже среднего государства[317] . В известной мере аналогом среднего государства выступал и союз немецких городов – Ганза в XIII–XV вв. Этот союз в период своего расцвета объединял около 160 городов[318] и был способен выигрывать войны у Дании.

Д) Автономные сельские территории, представляющие собой федерацию (или конфедерацию) сельских политически независимых общин, например, у горцев[319] .

Примером может служить Нагорный Дагестан[320] . Общины (джамааты), входившие в федерацию (т. н. «вольное общество»), иногда и сами по себе представляли весьма крупные поселения. Некоторые общины насчитывали до 1500 и более домов[321] , то есть были размером в небольшой полис, и имели многоуровневую (до пяти уровней) систему самоуправления[322] . А федерация, иногда объединявшая по 13 и более сел, представляла собой политическую единицу в десятки тысяч человек, с еще более сложной организацией. Между семейными группами (тухумами) существовало социальное неравенство и различие в рангах[323] . Другим примером служат группы деревень (village groups) в юго-восточной Нигерии, объединяющие нередко десятки деревень с общим населением в десятки (до 75) тысяч человек. Каждая такая группа деревень имеет собственное название, внутреннюю организацию и центральный рынок[324] .

В-четвертых, это сверхкрупные объединения кочевников, таких, как хунну, внешне напоминавшие крупные государства, которые Крадин называет «кочевыми империями» и определяет как суперсложные вождества. «Кочевые империи» внутренней Азии, по мнению Крадина, имели население до 1–1,5 млн. чел[325] .

Мне думается, что суперсложным вождеством можно считать и Скифию VI–V вв. до н. э. Это было крупное иерархическое многоуровневое объединение с идеологией родового единства всего общества, с редистрибуцией (дань и повинности), обладающее военным единством. Скифия делилась на три царства во главе с царями, один из которых, по-видимому, был верховным правителем. Имеется также мнение, что в целом Скифия управлялась обособленным царским родом, который правил по принципам улусной системы[326] . Цари имели собственные военные дружины. У скифов выделялись сословие жрецов и аристократия. Последняя имела частные дружины воинов и большие богатства. Методы управления в Скифии, однако, оставались еще в основном традиционными, поэтому ранним государством ее считать нельзя, но и на обычное догосударственное общество она никак не походит. В конце V – первой половине IV века до н. э. при царе Атее в Скифии происходит переход к раннему государству[327] . Этот царь устранил других царей, узурпировал власть и объединил всю страну от Меотиды (Азовского моря) до низовьев Дуная и даже стал продвигаться на запад за Дунай[328] .

В-пятых, в связи с вышесказанным, становится очевидно, что многие (и уж тем более очень крупные) сложные вождества можно считать аналогами раннего государства, поскольку по размерам, населенности и сложности они не уступают малым и даже средним государствам. Некоторые примеры таких сложных вождеств уже приводились выше. Но стоит взять еще пример гавайцев.

Как известно, гавайцы достигли значительных хозяйственных успехов, в частности в ирригации[329] , очень высокого уровня стратификации и аккумуляции прибавочного продукта элитой[330] , основательного идеологического обоснования привилегий высшего слоя. К моменту открытия их Джеймсом Куком здесь сложилась политическая система, когда сосуществовало несколько крупных вождеств. Хотя войны были обычным явлением, за тридцать лет до прибытия Кука был заключен мирный договор между вождествами[331] . Число жителей отдельных вождеств колебалось от 30 до 100 тыс. человек[332] . Вождества делились на районы от 4 до 25 тыс. человек[333] . Таким образом, все условия для образования раннего государства в этих вождествах были: достаточная территория с разделением на районы и большое население, высокая степень социальной стратификации и значительный прибавочный продукт, сильная власть верховного вождя и жесткая иерархия власти, развитая идеология и территориальное деление, а также и другое. Однако государства не было.

В то же время величина и развитость гавайских вождеств и тем более вождества непосредственно на самом о. Гавайи дают основания считать их аналогами ранних государств. Для доказательства этого утверждения стоит сделать некоторые сравнения. Население этого самого крупного вождества гавайского архипелага составляло сто тысяч человек[334] , что в сто раз превосходит численность населения типичного простого вождества, такого, например, какие были на тробриандских островах[335] . По мнению Джонсона и Ёрла, только число вождей на о. Гавайи могло доходить до тысячи человек, то есть равнялось всему количеству жителей одного тробриандского вождества[336] . Такова разница между принципиально догосударственной политией и аналоговой раннему государству! Если же прибавить к числу вождей на о. Гавайи других представителей элиты (управляющих землями, жрецов, дружинников) и членов их семей, то, думается, численность элиты превысила бы число всех жителей самых мелких государств на Таити, население которых, согласно Классену, составляло 5000 человек[337] . Таким образом, гавайские политии вполне сравнимы с ранними государствами и даже превосходят некоторые из них по размерам, населенности, социокультурной сложности, степени социальной стратификации и централизации власти. Все это доказывает, что гавайские сложные вождества можно считать аналогами малых и средних ранних государств.

Я думаю, что близким к размерам (в десятки тысяч) и уровню развития не самых крупных гавайских вождеств было и сложное вождество на островах Тонга, где население делилось на три ранга (касты). Представители высшей касты эги (благородные) были вождями, которые имели свои дружины, большие богатства, много клиентов и зависимых людей. Во главе тонгайского общества стояли два верховных правителя: светский (профанный), имеющий основную власть, и сакральный[338] . Заимствование новых видов оружия и новых военных методов сначала у фиджийцев, а затем и у европейцев усилило междоусобные войны среди тонгайских вождей. Это, в конце концов, привело в 1845 году к объединению островов под властью короля-христианина Тубоу I[339] , что и ознаменовало образование раннего государства в тонгайском обществе.

Следует указать, что некоторые авторы относят к альтернативным раннему государству формам и другие типы обществ. В частности, Д. М. Бондаренко считает, что Бенин XIII–XIX веков следует рассматривать не как раннее государство, а как особый тип комплексного негосударственного иерархического социополитического организованного общества. Такое общество он называет «мегаобщиной», поскольку оно было сверху донизу охвачено общинными и квазиобщинными отношениями и понятиями и в целом представляло как бы одну гигантскую «мегаобщину»[340] .

Еще один пример – конфедерация Ашанти в XVIII в. В. А. Попов определяет ее как «союз племен, аналогичный Лиге ирокезов, Конфедерации криков, Союзу гуронов» и т. п. надплеменным образованиям[341] . Правда, по тем характеристикам, которые дает Попов, ашантийская конфедерация все же более похожа на примитивное государство, чем на аналог (наличие определенных административных органов управления, тенденция к замене родоплеменной знати служивой знатью; начало налогообложения; проведения ряда реформ в управлении, особенно реформ Осея Коджо, и т. п.)[342] . Не случайно сам Попов говорит о том, что у ашанти имелся некий «синдром государства», но вот в марксистском понимании государства не было[343] .

Аналоги раннего государства: размеры и некоторые характеристики

Вопрос о размерах аналогов раннего государства приобретает очень важное значение, поскольку есть прямая зависимость: чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объемы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления[344] . Но раз аналоги сравниваются с ранним государством, то необходимо посмотреть, какие размеры считаются минимально необходимыми для ранних государств. Однако по данному вопросу единого мнения нет.

Иногда выстраивают такую шкалу: простое вождество – население тысячи человек; сложное вождество – десятки тысяч человек; государство – сотни тысяч и миллионы человек[345] . При этом получается внешне стройная и безупречная линия уровней культурной эволюции: семья (семейная группа), локальная группа, коллективы во главе с бигменами, вождество, сложное вождество, архаическое государство, национальное государство[346] .

Для построения схемы эволюции в целом такая линия является продуктивным приемом, но для наших целей она не годится. Ведь в ней полностью проигнорированы государства размерами от нескольких тысяч до 100 тысяч, которые есть даже и сегодня (например, Науру, Кирибати), а в древности и средневековье было гораздо больше. В то же время высказывается также мнение, если и не бесспорное, то заслуживающее внимания, что первые государства (имеется в виду первичные, по определению Фрида, государства) всегда и всюду бывают мелкими, охватывая одну территориальную общину или несколько связанных между собой общин[347] . Следовательно, в этом плане ранние государства размером от нескольких тысяч до 100–200 тыс. чел. имеют особый интерес для исследователей стейтогенеза. Мне также представляется оправданной точка зрения Классена, который считает, что для образования государства в политии должно быть не менее нескольких тысяч человек. Классен добавляет, что самые малые государства на Таити имели население не менее 5000 человек[348] . Но это, конечно, самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идет о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж.

Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н. э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км.) в XXVIII–XXVII вв. до н. э. составляло предположительно 6 тыс. человек, из них 2/3 в самом Уре. Население «нома» Шуруппак в XXVII–XXVI вв. до н. э. могло составлять 15–20 тыс. Население Лагаша в XXV–XXIV вв. до н. э. приближалось к 100 тыс. чел.[349]

Можно привести и другие примеры. Население в 10–20 или даже более тысяч человек каждое, вероятно, составляли и самые крупные государства на Таити (Папара, Таутира и др.), поскольку население всего архипелага Таити к моменту прибытия европейцев могло составлять от 35 до 200 тыс. чел., но первая цифра выглядит слишком скромной[350] . Среднюю цифру 80–100 тыс. чел. дают другие источники[351] . Население в 40–50 тыс. предположительно могло быть в раннем государстве периода 100 г. до н. э. –250 г. н. э. в Монте-Албане в долине Оахака в Мексике[352] .

Если в V в. до н. э. население даже таких крупных городов в Греции, как Спарта, Аргос, Фивы, Мегары, составляло от 25 до 35 тыс. человек[353] , значит, даже с учетом сельских жителей население многих греческих государств (исключая, конечно, такие как Афины, Коринф, Сиракузы) находилось в интервале нескольких десятков тысяч человек. А в более раннюю эпоху оно, видимо, было и того меньше. Для примера можно привести сведения об известном причерноморском полисе Ольвия. Население этого города даже в эпоху его расцвета (V–IV вв. до н. э.) вряд ли превышало 15 тыс. человек[354] . Население самых крупных городов Северной Италии (с округой они представляли города-государства), таких как Милан и Венеция, в XII–XV вв. едва ли превышало 200 тыс. человек[355] . Население большинства других городов-государств было существенно меньше. Население Пизы, весьма богатого и политически активного города, в 1164 г. было всего 11 тыс. чел. Быстрый рост города увеличил население вчетверо, однако все равно оно едва достигало в 1233 г. 50 тыс. чел.[356] . Примерно таким же (50–60 тыс.) было и население Флоренции в XIV в[357] . Население менее известного маленького государства Сан-Джаминьяно в начале XIV в. равнялось 14 тыс. чел.[358]

Наряду с такими небольшими государствами было много средних и крупных, с населением во многие миллионы[359] . Таким образом, различия в численности населения (и соответственно сложности устройства) ранних государств можно условно отразить в следующей схеме:

малое раннее государство – от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч человек;

среднее раннее государство – от нескольких десятков до нескольких сотен тысяч;

крупное раннее государство – от нескольких сот до 2–3 миллионов;

очень крупное раннее государство – свыше 3 миллионов человек. Соответственно и аналоги раннего государства надо подразделить на:

аналоги малого раннего государства;

аналоги среднего раннего государства;

аналоги крупного раннего государства.

Должно быть очевидным, что аналоги раннего, среднего и крупного государств заметно отличаются друг от друга. Соотношение размеров ранних государств и их аналогов см. в таблице 1.

Критическим для аналога раннего государства можно считать размер в несколько сот тысяч человек. Это, вероятно, уже предел, за которым такая полития или разваливается, или трансформируется в государство. Поэтому аналоги крупного государства очень редки. Из нижеприведенных примеров это только некоторые объединения кочевников. Население этих суперкрупных вождеств, даже по самым оптимистическим подсчетам, никогда не превышало 1,5 млн чел.[360] Следовательно, такие аналоги соответствуют только малым из крупных государств. Аналогов же очень крупного раннего государства, я думаю, просто не могло быть.

Таблица 1

Типы ранних государств
и аналогов ранних государств

Из сказанного вытекают важные выводы.

1. Хотя любое общество, которое исторически предшествует образованию раннего государства, является исторически догосударственным, однако оно может предшествовать не обязательно малому государству, а сразу среднему или крупному. При этом, чем крупнее и сложнее «догосударственное» общество, тем вероятнее, что оно сразу перейдет и к более крупному государству, минуя этапы малого и среднего. В самом деле, правомерным ли будет считать, что сложное вождество на о. Гавайи (самом большом на Гавайском архипелаге) численностью до ста тысяч человек[361] стояло по уровню развития и сложности ниже упомянутых Классеном мельчайших таитянских государств или «номового» государства Ур, указанного выше. Совершенно очевидно, что нет. И, действительно, с приходом европейцев на Гавайском архипелаге образовалось уже государство среднего размера, то есть численностью в 200–300 тысяч человек, если опираться на оценку численности населения до контактов[362] .

2. Таким образом, общество может трансформироваться в раннее государство как с уровня стадиально догосударственного, например, путем синойкизма небольших общин (такой путь описывает Классен для бецилио на Мадагаскаре в начале 17 века[363] ; такой способ был характерен также для греческих обществ[364] , для Междуречья конца IV и III тыс. до н. э.[365] ); так и с уровней аналогов малого (Тонга); среднего (Гавайи) и даже крупного государства (скифы в начале IV в. до н. э.). Известны и обратные метаморфозы от раннего государства к аналогу, хотя и более редкие[366] .

Такие подходы позволяют полнее увидеть эволюционные альтернативы в политогенезе раннему государству как на любом уровне сложности и развитости государства, так и в плане соответствия его размерам. Другими словами, это еще раз показывает, что стейтогенез (образование собственно государства) был лишь одной из линий политогенеза, и только постепенно он стал сначала ведущей, а потом и почти единственной его линией.

Аналоги: некоторые другие классификации

Поскольку аналоги ранних государств очень сильно отличаются друг от друга, есть смысл немного сказать и о других их классификациях. Во-первых, аналоги можно разделить по степени структурной и организационно-административной близости к ранним государствам . Здесь следует использовать два критерия: степень похожести аналогов и ранних государств; степень развитости в аналогах политической и социальной сфер.

С одной стороны, государства и аналоги различаются между собой особенностями политической организации, причем амплитуда этих различий очень велика. Следовательно, важно установить, насколько тот или иной аналог приближается в этом смысле к государствам. С другой стороны, в раннегосударственном обществе обычно имеется и заметное имущественное неравенство, и так или иначе выражены социальные противоречия. Последние, конечно, не всегда имеют характер классовых или позднесословных отношений, но, как правило, общество уже разделено, по крайней мере, на два (а обычно и больше) ясно выраженных слоя или формирующихся класса, а именно: управителей и управляемых. Классен и Скальник особенно подчеркивали эту характеристику раннего государства[367] .

Однако, как уже говорилось, это не является эксклюзивным признаком только государства, а характерно и для многих аналогов. При этом в некоторых аналогах (например, в Полинезии) преодолеть социальные перегородки оказывалось даже труднее, чем в иных ранних государствах[368] . Это частично объясняется тем, что для образования и развития государства требуется смена элит (в частности для формирования аппарата чиновников или армии нового типа).

Таким образом, по развитости политической и социальной сфер, а также по сходству политического развития с ранними государствами аналоги могут быть разделены на несколько групп.

1. Неполные аналоги.

Не во всех аналогах, примеры которых были даны, есть достаточная степень социальной стратификации, действительно сравнимой с раннегосударственной. В частности, у ирокезов она отсутствовала или была слабо выражена. Поэтому я специально сделал оговорку о том, что аналоги находятся на одном уровне социокультурного и / или политического развития с раннегосударственными обществами. Аналоги, которые можно сравнить с государством только по размерам и по степени политического и военного влияния, но не по уровню социокультурного развития, можно назвать неполными аналогами. Такие аналоги чаще всего возникают под действием внешней обстановки (или необходимости ей адекватно отвечать, или при попытках получить преимущества перед другими). Ярким примером такого неполного аналога являются ирокезы. Социальная дифференциация у них была слаба. Но по численности, сложности политической организации (с институционализацией отдельных ее моментов и сложной процедурой), по военной мощи они выделялись[369] .

Недостаточность развития неполных аналогов требует большой осторожности при их отделении от еще стадиально догосударственных. В частности, мне думается, что похожие на ирокезскую конфедерации североамериканских индейцев (гуронов, криков и других), но менее развитые, чем ирокезская[370] , еще не являются аналогами раннего государства.

2. Полные аналоги.

Соответственно те аналоги, которые сравнимы с государством по уровню и политического, и социального развития, будут полными аналогами.

3. Социальные и политические аналоги.

В свою очередь полные аналоги могут делиться на те, в которых больше развита социальная или политическая сфера. Первые можно назвать социальными аналогами, вторые – политическими . К социальным относятся такие, как саксы, галлы; к политическим – хунну, гунны и другие.

4. Комплексные аналоги.

Можно выделить и такие аналоги, в которых и политическая, и социальная сферы были хорошо развиты, и которые, кроме того, во многом были схожи с государством по своему устройству, характеру высшей власти и т. п. Такие аналоги я бы назвал комплексными . Примером могут служить сложные гавайские вождества.

Во-вторых , аналоги можно классифицировать по тому, являются ли они одним обществом или группой тесно связанных обществ.

Другими словами, могут быть унитарные и составные аналоги . Речь не идет об этнической гомогенности, либо о полнейшей унитарности образования. Речь идет о том, руководятся ли аналоги одной волей, достаточно авторитарной (неважно, монарх ли это или коллективный орган, вроде римского сената), либо составляющие единицы аналога во многом автономны, а их мнение должно обязательно быть учтено, поскольку для принятия решения необходимо добиваться того или иного консенсуса. Те же ирокезы, а также туареги, печенеги, конфедерации общин и городов и другие являются примерами составных аналогов. А гавайские вождества, германские союзы во главе с королями, военно-захватнические образования, вроде гуннского, аварского, исландская демократия – унитарными.

В-третьих , аналоги могут различаться по степени развитости, то есть, используя термины Классена и Скальника, могут быть аналоги зачаточного, типичного и переходного ранних государств [371] . По мнению Классена, одним из важных показателей различий между разными типами раннего государства является роль родственных и общинных отношений в сфере политики (помимо, конечно и других, таких, как роль специалистов в управлении, уровень налоговой системы, развитие частной собственности и т. д.). В частности, в зачаточном государстве налицо доминирование родственных, семейных и общинных отношений. В типичном – родственные отношения уравновешиваются локальными, а в правящей администрации ведущую роль играют уже чиновники и носители титула, не входящие в правящий клан. В переходном государстве администрация назначается, а родство влияет только на отдельные аспекты в управлении[372] . Такие изменения, действительно, происходят во многих государствах.

Однако, я думаю, что полностью универсальной такая схема не будет. Например, в Риме уже в ранний период родство играло только ту роль, что те или иные фамилии традиционно занимались государственной деятельностью. Иными словами, членство в той или иной фамилии давало лишь стартовую возможность для карьеры, как это часто бывало в новое время и бывает сегодня. Но магистраты не подбирались по принципу: свояк свояка видит издалека. Должностные лица назначались или выбирались по соответствующей процедуре с сильной конкуренцией.

Но как бы то ни было, критерии, указанные Классеном, неудобны для различения уровня развитости аналогов, в которых новое административное начало в любом случае было слабее, чем в государствах. Следовательно, для нашего случая нужны другие критерии. Ими могут быть, в частности, такие: насколько аналог был способен выполнять функции типичного или переходного государства во внутреннем управлении; насколько глубоко зашли процессы социальной стратификации; насколько важную роль стали играть новые отношения .

Большинство аналогов соответствует уровню зачаточного государства. Примерами аналогов типичного государства, возможно, являются наиболее развитые галльские политии. Можно также применить прием, указанный выше. Некоторые аналоги выступают как аналогичные типичному государству только в отдельных направлениях, например, внешней политике, военном деле (иногда в торговле). Мне кажется, такими являются очень крупные аналоги[373] . Как справедливо указывал Хазанов, хотя кочевники могли казаться оседлым современникам варварами, но эти «варвары» были довольно изощренными в политическом отношении[374] . Было замечено, что размеры, мощь и уровень сложности в реализации внешнеполитических функций у объединений (империй) кочевников тесно коррелируют с размерами, мощью и уровнем политической культуры и деятельности государств, с которыми номады постоянно контактировали. Соответственно, некоторые кочевые соседи таких государств, как Китай, вполне могут рассматриваться как неполные аналоги типичного государства.

Найти примеры аналога переходного государства достаточно сложно. Это связано с тем, что на этапе переходного государства эволюционные преимущества государства перед аналогами проявляются уже настолько ясно, что иные политогенетические пути начинают терять свое значение. Аналоги могут еще в определенных отношениях (в частности в военном) конкурировать с такими государствами, но уже не могут открыть путь к развитию цивилизации. А при военной победе над государственным обществом аналоги просто начинают перестраиваться по его меркам.

Возможно, если бы развитие галльских политий не было прервано насильственно, то они – особенно при заимствовании письменности – могли бы выйти на уровень аналога переходного государства и затем трансформироваться уже в собственно государство. Но это было бы в любом случае еще раннее, а не сформировавшееся государство. Переход от аналога раннего государства сразу к зрелому государству, думается, невозможен, хотя бы потому, что даже переход от раннего государства к зрелому был достаточно редким явлением.

Классификация аналогов по степени их развитости еще раз показывает, что при всей важности учета различных линий и форм политогенеза (без чего легко скатиться на однолинейность) нельзя забывать, что в конце концов именно государство оказалось ведущей политической формой организации обществ. Все же остальные, длительное время альтернативные ему, в конце концов, либо преобразовались в государство, либо исчезли, либо превратились в боковые или тупиковые виды.

ЛИТЕРАТУРА

Агларов М. А. Сельская община в нагорном Дагестане в XVII – начале XIX в. – М.: Наука, 1988.

Античная Греция . Становление и развитие полиса. Т. 1.– М.: Наука, 1983.

Арминий / Советская историческая энциклопедия, 1 (С. 746).

Белков П. Л. Раннее государство, предгосударство, протогосударство: игра в термины? / Попов 1995 (С. 165–187).

Бессмертный У. Л. Возникновение Франции / История Франции: В 3 т. Т. 1. – М.: Наука,1972 (С. 9–68).

Бобровников В. О. Берберы (XIX–начало XX в. н. э.) / Бондаренко и Коротаев 2002 (С. 177–195).

Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-политических институтов. – М.: Институт Африки РАН и др., 2001.

Бондаренко Д. М. и Коротаев А. В. (ред.) Цивилизационные модели политогенеза. – М.: Институт Африки и др., 2002.

Бродель Ф. Что такое Франция? Т. 2. Ч. 1. / Пер. с фр. – М.: Издательство имени Сабашниковых, 1995.

Ванчура В. Картины из истории народа чешского / Пер. с чеш.: В 2 кн. – М.: Художественная литература,1991.

Васильев Л. С. Проблемы генезиса Китайского государства (формирование основ социальной структуры и политической администрации). – М.: Наука, 1983.

Васютин С. А. Типология потестарных и политических систем кочевников / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 86–98).

Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1991.

Гиренко Н. М. Племя и государство: проблемы эволюции / Попов 1995 (С. 122–131).

Гринин Л. Е. Формации и цивилизации. Гл. 4 Социально-политические, этнические и духовные аспекты социологии истории // Философия и общество. – 1997. – № 5 (С. 5–63).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства). Ч. 1 //Философия и общество. – 2001. – № 4 (С. 5–60).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 2 // Философия и общество. – 2002. – № 2 (С. 5–74).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 3 // Философия и общество. – 2002. – № 3 (С. 5–73).

Гумилев Л. Н. Древние тюрки. – М.: Клышников, Комаров и K°, 1993.

Гуревич А. Я. История и сага. – М.: Наука, 1972.

Древняя Греция . – М.: Наука, 1956.

Дьяконов И. М. Возникновение земледелия, скотоводства и ремесла / Якобсон 2000 (С. 27–44).

Дьяконов И. М. (ред.) История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой формации. Т. 1. Месопотамия. – М.: Главная редакция восточной литературы, 1983.

Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая (опыт системно-структурного анализа). – М.: Наука, 1986.

История Италии: В 3 т. / Под ред. С. Д. Сказкина и др. Т. 1 – М.: Наука, 1970.

История СССР с древнейших времен до наших дней / Под ред. Б. А. Рыбакова. Т. 1. – М.: Наука, 1966.

Колесницкий Р. Ф. Об этническом и государственном развитии средневековой Германии (VI–XIV вв.) // Средние века. – 1963. – № 23 (С. 183–197).

Коротаев А. В. Сабейские этюды. Некоторые общие тенденции и факторы эволюции сабейской цивилизации. – М.: Восточная литература РАН, 1997.

Коротаев А. В. От государства к вождеству? От вождества к племени? (некоторые общие тенденции эволюции южноаравийских социально-политических систем за последние три тысячи лет) / Попов 1995 (С. 224–302).

Коротаев А. В. Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ (в основном по материалам Северо-восточного Йемена) / Крадин Н. Н., Коротаев А. В., Бондаренко Д. М., Лынша В. А. (ред.). Альтернативные пути к цивилизации. – М.: Логос, 2000 (С. 265–291).

Корсунский А. Р. и Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение варварских королевств (до середины VI в.). – М.: изд-во МГУ, 1984.

Крадин Н. Н Кочевые общества. – Владивосток: Дальнаука, 1992.

Крадин Н. Н. Общественный строй жужаньского каганата / История и археология Дальнего Востока: к 70-летию Э. В. Шавкунова / Под ред. Н. Н. Крадина и др. – Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2000 (С. 80–94).

Крадин Н. Н. Кочевники в мировом историческом процессе // Философия и общество.– 2001. – № 2 (С. 108–137).

Крадин Н. Н. Империя хунну. 2-е изд. – Владивосток: Дальнаука, 2001.

Крадин Н. Н Структура власти в кочевых империях / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 109–125).

Крадин Н. Н. и Бондаренко Д. М. (ред.) Кочевая альтернатива социальной эволюции. – М.: Институт Африки РАН и др., 2002.

Леру Ф. Друиды / Пер. с фр. – С.- Петербург: Евразия, 2000.

Луццатто Дж. Экономическая история Италии / Пер. с ит. – М.: ИЛ. 1954.

Маробод / Советская историческая энциклопедия, 9 (С. 123).

Морган Л. Г. Лига ходеносауни, или ирокезов / Пер. с англ. – М.: Наука, 1983.

Морган Л. Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации / Пер. с англ. – Л.: Изд-во института народов Севера, 1934.

Неронова В. Д. Этрусские города-государства в Италии / Дьяконов И. М. (ред.) История древнего мира. Т. 1. Ранняя древность. – М.: Наука, 1989 (С. 369–381).

Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материалах истории Западной Европы раннего средневековья) / Проблемы истории докапиталистических обществ. – М.: Наука, 1968 (С. 596–617).

Ольгейрссон Э. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии / Пер. с исландского.– М.: ИЛ, 1957.

Першиц А. И. Общественный строй туарегов Сахары в XIX в. / Першиц А. И (ред.) Разложение родового строя и формирование классового общества. – М.: Наука, 1968 (С. 320–355).

Подаляк. Н. Г. Ганза / Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 4. Extra muros: город, общество, государство, Отв. ред. А. А. Сванидзе. – М.: Наука, 2000 (С. 125–150).

Попов В. А. Политогенетическая контроверза, параполитейность и феномен вторичной государственности / Попов 1995 (С. 188–204).

Попов В. А . Этносоциальная история аканов в XVI–XIX веках. – М.: Наука, 1990.

Попов (ред.) Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. – М.: Восточная литература РАН, 1995.

Равва Н. П . Полинезия. Очерк истории французских колоний (конец XVIII–XIX вв.).– М.: Наука, 1972.

Рутенберг В. И. Итальянский город. От раннего Средневековья до Возрождения. – М.: Наука, 1987.

Рэдклиф-Браун Э. Э. Нуэры / Пер. с англ.– М.: Наука, 1985.

Саксы / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 478–480).

Саксонская правда / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 475).

Само / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 512–513).

Советская историческая энциклопедия: В 16 т.– М.: Советская энциклопедия, 1961–1976.

Смирнов А. Р. Скифы. – М.: Наука, 1966.

Токарев С. А., Толстов С. П. (ред.) Народы Австралии и Океании. – М.: Изд-во АН СССР, 1956.

Удальцова З. В. Остготы / Советская историческая энциклопедия, 10 (С. 654).

Федоров Г. В., Полевой Л. Л. «Царства» Буребисты и Децебала: союзы племен или государства? // Вестник древней истории. –1984. – № 7 (С. 58–80).

Фентон У. Н. Ирокезы в истории / Североамериканские индейцы.– М.: Прогресс, 1978 (C.109–156).

Филатов И. Исландия / Советская историческая энциклопедия. Т. 6 (С. 341–348).

Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса / Становление и развитие раннеклассовых обществ (город и государство): Под ред. Г. Л. Курбатова, Э. Д. Фролова, И. Я. Фроянова. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.

Хазанов А. М. Социальная история скифов. – М.: Наука, 1975.

Хазанов А. М. Кочевники евразийских степей в исторической ретроспективе / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 37–58).

Цезарь Юлий. Галльская война / Записки Юлия Цезаря и его продолжателей; Под ред. М. М. Покровского.– М.: Ладомир, 1993 (С. 7–217).

Шкунаев С. В. Кельты в Западной Европе в V– I вв. до н. э. / История Европы. Т. 1. Древняя Европа.– М.: Наука, 1988 (С. 492–503).

Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. – М.: Наука, 1989.

Якобсон В. А. (ред.) История Востока. Т. 1. Восток в древности. – М.: Восточная литература, 2000.

Beliaev D. D., Bondarenko D. M., and Frantsouzoff S. A . (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2002.

Bondarenko D. M. Precolonial Benin / Kradin and Lynsha 1995 (pp.100–108).

Bondarenko D. M. ‘Homologous Series’ of Social Evolution and Alternatives to the State in World History (An Introduction) / Kradin et al. 2000 (pp. 213–219).

Bondarenko D. M. Benin (1^st millennium BC – 19^th century AD) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp.87–127).

Bondarenko, D. M. and Frantsouzoff S. A. (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2002.

Bondarenko D. M., Grinin L. E., and Korotayev A. V. Alternative Pathways of Social Evolution //Social Evolution & History – 2002. V. 1, N 1 (pp. 54–79).

Bondarenko D. M. and Sledzevski I. V. (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2000.

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.) Civilizational Models of Politogenesis. – Moscow: IAf RAN, 2000.

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. 'Early State' in Cross-Cultural Perspective: A Statistical Reanalysis of Henri J.M. Classen's Database // Cross-Cultural Research. –V. 1., N 1.(pp. 105–132).

Carneiro R. On the Relationship Between Size of Population and Complexity of Social Organization // Southwestern Journal of Anthropology.– 1967, N 23 (pp. 234–243).

Claessen H. J. M. Early State in Tahiti / Claessen and Skalník 1978 (pp. 441–467).

Claessen H. J. M. The Earle State: A Structural Approach / Claessen and Skalník 1978 (pp. 533–596).

Claessen H. J. M. Was the State Inevitable? // Social Evolution & History – 2002. V. 1, N 1 (pp. 101–117).

Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.). The Early State. – The Hague: Mouton, 1978.

Clark G. and Piggott S. Prehistoric Societies. – Harmondsworth, Middlesex, UK: Penguin Books Ltd, 1970.

Crumley C. L. Heterarchy and the Analysis of Complex Societies / Ehrenreih et al. 1995 (pp. 1–15).

Crumley C. L. Communication, Holism, and the Evolution of Sociopolitical Complexity / Haas J. (ed.) From Leaders to Rulers. – New York etc: Kluwer Academic / Plenum Publishers, 2001 (pp. 19–33).

Earle T. K. How Chiefs Come to Power: The Political Economy in Prehistory. – Stanford, Cal.: Stanford University Press, 1997.

Earle T. K. Hawaiian Islands (A. D. 800–1824) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp. 73–86).

Ehrenreih R. M., Crumley C. L., and Levy J. E. (eds.). Heterarchy and the Analysis of Complex Societies. – Washington, DC: American Anthropological Association, 1995.

Grinin L. The Early State and its Analogues // Social Evolution & History – 2002. V. 2, N 1 (pp. 131–176).

Johnson A.W. and Earle T. K. The Evolution of Human Societies: from foraging group to agrarian state. Second Ed. – Stanford, CA: Stanford University Press, 2000.

Harris M. Cultural Anthropology. 4^th ed. – New York: Addison-Wesley, 1995.

Korotayev A. V . Mountains and Democracy: An Introduction / Kradin and Lynsha1995 (pp. 60–74).

Korotayev A. V., Kradin N. N., Lynsha V. A., and de Munck V.

Alternatives of Social Evolution: An Introduction / Kradin et al. 2000 (pp. 12–51).

Kradin N. N. The Hsiung-Nu (200 B.C. – A.D. 48) / Bondarenko and Korotayev 2000 (рр. 287–304).

Kradin N. N., Korotayev A. V., Bondarenko D. M., de Munck V., and Wason P. K. (eds.). Alternatives of Social Evolution. –Vladivostok: FEB RAS, 2000.

Kradin, N. N., and Lynsha, V. A. (eds.) Alternative Pathways to Early State. – Vladivostok: Dal'nauka1995.

Kowalewski S. A., Nicolas L., Finsten L., Feinman G. M., Blanton R. E. Regional Restructuring from Chiefdom to State in the valley of Oaxaca / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 93–99).

Lloyd P. West African Kingdoms and the Earle State: a Review of Some Recent Analyses / Claessen and Skalník (eds.). The Study of the State. – The Hague: Mouton, 1981 (pp. 223–238).

Lozny L. The Transition to Statehood in Central Europe / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 84–92).

Marcus J. and Feinman G. M. Introduction / Feinman G. M. and Marcus J. (eds.). Archaic States. – Santa Fe – New Mexico: School of American Research Press 1998 (pp. 3–13).

Marey A. V. The Socio-Political Structure of the Pechenegs / Kradin et al. 2000 (pp. 289–293).

McIntosh S. K. Pathways to Complexity: an African Perspective / McIntosh 1999 (pp. 1–30).

McIntosh S. K. (ed.). Beyond Chiefdoms; Pathways to Complexity in Africa. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

Sahlins M. D. Social Stratification in Polynesia. – Seattle – London: University of Washington Press, 1972.

Seaton L. The Early State in Hawaii / Claessen and Skalník 1978 (pp. 269–287).

Schaedel R. The Temporal Variants of Proto-state Societies / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 47–53).

Schaedel R. Early State of the Incas / Claessen and Skalník 1978 (pp. 289–320).

Trepavlov V. V. The Nogay Alternative: from a State to a Chiefdom and backwards / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 144–151).

Vansina J. Pathways of Political Development in Equatorial Africa and Neo-evolutionary Theory / McIntosh 1999 (pp. 166–172).

Vorobyov D. V. The Iroquois (15^th –18^th centuries A. D.) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp. 157–174).

Wittfogel K. A . Oriental Despotism. – New Haven, CT: Yale university Press 1957.

Теория

Л. Е. Гринин

ГЕНЕЗИС ГОСУДАРСТВА
КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ПРОЦЕССА ПЕРЕХОДА ОТ ПЕРВОБЫТНОСТИ
К ЦИВИЛИЗАЦИИ*

Содержание

Часть 1. Общая характеристика социальной эволюции при переходе
от первобытности к цивилизации.

Часть 2. Политогенез и другие эволюционные процессы постпервобытности.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы.

Раздел первый. Характеристики и признаки раннего государства.

Раздел второй. Раннее государство и его аналоги. Раннее и сформировавшееся государство.

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства.

23. Теоретические проблемы подраздела.

Раннее государство и общество.

Задачи и проблемы подраздела.

24. Еще раз об аналогах раннего государства.

Эволюционные альтернативы стейтогенеза.

Аналоги раннего государства: классификация.

Аналоги раннего государства: размеры и некоторые характеристики.

Аналоги: некоторые другие классификации.

Часть 3. Стейтогенез: раннее государство
и другие политические формы

Раздел второй. Раннее государство и его аналоги. Раннее и сформировавшееся государство

Подраздел 1. Классификация аналогов раннего государства. Демократические ранние государства

13. Теоретические проблемы подраздела

1. Раннее государство и общество

Напомню, что раннее государство рассматривается в данной работе прежде всего как особая политическая организация общества (система политических и административных институтов). Однако в каких-то моментах государство и общество трудно отделить друг от друга, поскольку государство очень часто выступает от имени всего общества и тем самым все сильнее вовлекает его в круг собственных интересов. Но с другой стороны, оно, в свою очередь, начинает отвечать по многим обязательствам общества. Поэтому следует учитывать, что термин «раннее государство» может иметь два значения:

а) узкое, то есть собственно политическая организация общества;

б) широкое, то есть общество, которое имеет особую политическую форму (в этом случае точнее было бы даже говорить не раннее государство, а общество с раннегосударственной политической формой )[375] . Это широкое значение лучше использовать при анализе отношений какого-либо государства с другими государствами, ибо здесь общество и государство чаще всего выступают как целое.

Хотя эти значения не всегда легко разграничить, тем не менее разделение указанных смыслов не только возможно, но и крайне важно, поскольку помогает лучше понять принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. В зрелом государстве государственные институты и само общество сильнее (теснее) связаны друг с другом. В раннем – намного слабее. Поэтому для раннего государства чаще используется первое значение слова «государство». Это связано с тем, что в раннем государстве, тем более в крупном и разноэтничном, государственная организация не представляет собой еще единственно возможную форму жизни общества. Раннегосударственные политические институты вырастают из старого общества, чтобы встать над ним. Но эта политическая сфера образует лишь некоторую надстройку, а собственный ее фундамент пока слаб[376] .

Говоря образно, фактически имеется лишь некое государственное ядро, которое, благодаря силе своего влияния, объединяет общество и создает своего рода оболочку, отгораживающую социум от прямого внешнего воздействия. Но государственные начала еще не проникают в глубь жизни населения, не перестраивают многие институты, сложившиеся до государства. Иными словами, форма (политические институты) и содержание (общество) еще плохо притерлись друг к другу.

Поэтому центральная власть во многом еще опирается на догосударственные институты. Взять те же Гавайи или Таити: и после образования государств на этих архипелагах представление об особой сакральности верховного вождя оставалось важнейшим в их политической идеологии (так же, вероятно, было и в ранней истории Египта). Другой пример – Киевская Русь: славянские племена платили дань Олегу или Игорю так же, как они платили ее аварам или хазарам. Неудивительно, что они рассматривали киевского князя еще не столько как их истинного государя, сколько как верховного сборщика дани.

Только постепенно центральная власть формирует политическую сферу и перестраивает общество уже под себя (насколько это, конечно, бывает возможным) с помощью различных методов, о которых шла речь (реформ, поиска новых методов регулирования жизни общества, насилия, собственной идеологии, редистрибуции власти). Чем глубже государственное воздействие, тем сильнее подгоняются общество и политическая форма друг к другу.

Таким образом, в раннем государстве государственная система еще слаба и ее не хватает для решения всех тех задач, которые становятся позже совершенно обязательными для нее. И это тоже показывает принципиальные различия между ранним и сформировавшимся государством. Эрнст Геллнер говорил, что государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд, выделились из стихии общественной жизни[377] . Я еще вернусь к этой его мысли, которая более верна именно для зрелого, правильного государства, чем для раннего. Здесь же только подчеркну следующее. С самого своего появления государство неизбежно все сильнее начинает вмешиваться в жизнь общества, изменять и перестраивать ее. И все же, мне думается, главная функция раннего государства (по крайней мере, на стадии государства зачаточного) не столько поддержание порядка внутри общества, сколько обеспечение суверенитета и внешней безопасности. Если государство завоевательное, то это органически дополняется необходимостью держать завоеванные территории в повиновении. Во всяком случае очевидно: внутренний порядок ранние государства регулировали только частично, оставляя многое в руках местного самоуправления. А вот внешние военные задачи изначально монополизируют[378] .

2. Задачи и проблемы подраздела

Мы говорили, что раннее государство возникает лишь в обществе определенной сложности , которое достигло необходимого уровня развития, и в частности имеет определенный уровень социокультурной и политической сложности, объем прибавочного продукта и богатства, размер территории, численности населения. Но, как мы видели, и в таких социумах государство появляется не всегда, а лишь при определенных условиях . Многие же общества, достигая этих параметров, не образовывали государства, а развивались по иным траекториям[379] . Такие общества я называл аналогами раннего государства . Общее представление о таких обществах читатель уже имеет. А в данном подразделе я хочу дать некоторую их классификацию, а также обратить внимание на те черты сходства и отличия аналогов раннего государства от государств, которым было уделено недостаточное внимание. Это первая задача подраздела.

Другая задача заключается в том, чтобы выполнить обещание, которое давалось ранее, то есть основательно разобрать вопрос: являются ли античные демократические политии ранними государствами или его аналогами . Обе задачи теоретически связаны между собой. Если Афины и Римская республика – все же ранние государства, тогда надо найти такие определения раннего государства, которые бы относились в равной мере как к монархическим (иерархическим), так и к демократическим; как к бюрократическим, так и небюрократическим государствам. Соответственно возникает вопрос и о типологии ранних государств.

Если же Афины и Римская республика – это аналоги раннего государства, значит, они должны быть включены в классификацию аналогов. Но это означает, что на каком-то этапе социальной эволюции развитие аналогов надо трактовать уже не как боковую, а как генеральную линию эволюции, а государственные ветви – соответственно как боковые. Ибо, разве не являлось развитие республиканского Рима с какого-то времени, скажем, с победы над Ганнибалом, ведущей линией исторического процесса? Следовательно, тогда правомерно считать, что некоторые аналоги могли превосходить некоторые ранние государства не только по уровню социального развития и развития отдельных направлений культуры, ремесла и торговли, но и в политическом и даже в эволюционном плане.

В самом деле, Римская республика дает нам весьма редкий пример политии, которая в течение сотен лет ни разу не распалась. А ведь даже такие классические и крепкие и к тому же этнически однородные государства, как Египет и Китай, периодически распадались. Напомню, что устойчивость к распаду выдвигалась (Коэном, Карнейро и другими) как важный признак государства. Есть и еще одно очень важное преимущество Рима перед множеством ранних государств: почти общепризнанно, что большинство из них не в состоянии стать зрелыми государствами. Рим же оказался способным к подобной трансформации.

Таким образом, вопрос о том, как классифицировать Афины (и другие античные полисы) и Римскую республику: в качестве ли ранних государств особого типа или аналогов раннего государства – приобретает большое теоретическое значение[380] .

14. Еще раз об аналогах раннего государства

3. Эволюционные альтернативы стейтогенеза

Взгляд на государство как на единственно возможный и потому безальтернативный итог развития догосударственных политий все еще доминирует. И это усиливает и без того большие методологические трудности, с которыми столкнулись многие отечественные и зарубежные исследователи при анализе сложных негосударственных обществ и ранних государств[381] .

Однако, как уже не раз говорилось, многие проблемы будет легче решать, если отказаться от идеи, что государство было единственной и универсальной возможностью развития для усложнившихся постпервобытных обществ, и признать, что были и иные, альтернативные пути для развития подобных обществ, помимо превращения в раннее государство .

Эти альтернативные раннему государству пути заключались, как мы уже знаем, в том, что с уровня, с которого уже потенциально открывался путь к раннему государству, собственно государствами становилась только часть политий. Другие же (и их могло быть большинство) достигали указанного уровня и часто существенно перерастали его, но тем не менее в раннее государство не превращались. Однако их развитие не прекращалось, просто оно шло как бы параллельным стейтогенезу курсом. Такие общества, которые уже достигли или переросли уровень развития и сложности, позволяющий трансформироваться хотя бы в небольшое и примитивное (зачаточное) раннее государство, были названы мной аналогами раннего государства .

Подчеркиваю, что, говоря о некоем уровне потенциальной возможности трансформироваться в государство, я не имею в виду обязательно фактическую (конкретно-историческую) способность стать государством. Особенности географического положения, производственная база, принципы организации общества, историческая ситуация и прочее могли препятствовать такой трансформации. Речь идет о том, что объективные данные: размер, численность населения, уровень социокультурной и / или политической сложности, которых эти общества достигли, – в других ситуациях при наличии конкретных благоприятных условий уже дают возможность начать трансформацию в государство. Это подтверждает тот вывод, который был сделан нами раньше: структурно-функционально ранние государства отличаются от аналогов не столько уровнем развития, сколько, прежде всего, некоторыми особенностями политического устройства и «техникой» управления, а исторически – тем, что первые имели определенное, удачное для образования именно государства сочетание особых условий, а вторые – не имели их.

Таким образом, до обретения обществом указанных выше объективных условий (показателей, параметров) ни при каких благоприятных условиях государство образоваться не может. После обретения обществом таких объективных условий оно уже может стать государством – но только при благоприятных условиях[382] . При их отсутствии потенциально раннегосударственные общества продолжают развиваться, но только как аналоги раннего государства.

Таким образом, по достижению постпервобытными обществами определенного объема и уровня сложности в них начинался тот или иной процесс качественных изменений. Но направлений таких трансформаций было много. Ретроспективно это множество путей имеет смысл разделить на два главных:

– непосредственное преобразование в раннее государство (более редкий путь, по крайней мере, до тех пор, пока государственность не стала широко распространенной);

– трансформация в аналог государства.

В свою очередь, пути развития аналогов также различны. Одни оказываются вовсе не способными стать государством, как по самой своей природе, так и из-за того, что их политогенез был насильственно прерван (в нижеприведенных примерах это ирокезы, туареги, хунну, галлы и другие). Другие аналоги превращаются в государство. Однако такой переход осуществляется по достижению уже весьма высокого уровня развития и сложности, вполне сравнимого с уровнем многих государственных обществ. Причем уровень, с которого разные аналоги превращаются в государство, сильно варьирует. Одни аналоги трансформируются в государство, имея население 10–15 тыс. человек, другие – уже много десятков тысяч, а третьи – сотни тысяч. Фактически некоторые аналоговые общества до преобразования в государство делают еще одну-две трансформации, превращаясь в еще более сложный и крупный аналог (примеры мы увидим далее).

Все это значит, что переход к государству в разных обществах осуществляется не с одного и того же, как обычно полагают, а с очень разных уровней социокультурной и политической сложности. Если этого не учитывать, то невозможно понять, ни какие условия требуются для образования раннего государства, ни какова его специфика по сравнению с другими типами политий, а значит, и не получится дать удачную дефиницию раннего государства.

Однако другая сторона вопроса заключается в том, что общество, которое позже (по отношению к периоду, в котором мы его рассматриваем) должно превратиться в государство (с какого бы высокого этапа развития это ни происходило) все равно является догосударственным . И это, на первый взгляд, означает как бы противоречие в моей теории аналогов раннего государства. В самом деле, как аналоги могут одновременно быть и догосударственными, и равными государству политиями? Однако никакого противоречия тут нет. Дело в том, что можно вести речь о стадиально догосударственных и исторически догосударственных обществах. А это большая разница. Аналоги выступают только как исторически догосударственные, но не как стадиально догосударственные.

Другими словами, стадиально аналоги раннего государства были равны ранним государствам (и те и другие находились на одной – раннегосударственной – стадии политогенеза), но исторически оставались догосударственными.

Для лучшего понимания такого разграничения можно провести следующую аналогию. Скотоводство может исторически предшествовать земледелию, но стадиально – это равные виды производства[383] . Можно привести и более близкую россиянам аналогию. Если считать капитализмом господство негосударственного капитала в промышленности, то сегодня Россию в этом смысле уже можно назвать капиталистическим обществом. Но тогда социализм неожиданно оказывается докапиталистическим строем. Однако, очевидно, что он не равен докапиталистическому феодальному строю. Феодализм был и стадиально, и исторически докапиталистическим, а социализм был индустриальным обществом и выступал как аналог капиталистического индустриального хозяйства.

Таким образом, я предложил разделить все догосударственные общества на две группы: стадиально (принципиально) догосударственные, и стадиально равные раннему государству. Первые – при наличном уровне сложности и размеров не могут образовать раннее государство. Вторые – объективно уже способны образовать государство. Они и есть аналоги раннего государства [384] . При этом многие аналоги, находясь на одной стадии эволюции с ранними государствами, исторически были догосударственными политиями.

И еще одно принципиальное замечание. Стадиальное равенство означает только нахождение в объеме одной стадии развития. Но оно не означает равенства и по всем остальным параметрам. Одни социальные организмы и явления в рамках стадии выступают более развитыми, прогрессивными, универсальными, перспективными, чем другие. Именно так и обстоит дело в отношении ранних государств и аналогов. Иначе раньше или позже аналоги не стали бы трансформироваться в государства.

4. Аналоги раннего государства: классификация

Следует учитывать, что приведенные ниже в примерах аналоги сильно отличаются друг от друга по развитости и размерам. Однако во всех случаях речь идет либо об унитарных политиях, либо о прочных политических союзах с институционализированными механизмами объединения. Последние имели какие-то общие верховные органы и механизмы, поддерживающие политическую устойчивость, и представляли, по крайней мере, с точки зрения иных обществ, некое постоянное единство. Народы, имеющие только культурное единство, а политически способные объединяться лишь кратковременно для определенных действий (вроде нуэров или берберов[385] ), нельзя считать аналогами раннего государства.

Все приведенные ниже примеры – это общества, население которых достигает, по крайней мере, несколько тысяч человек. Однако население многих описанных ниже аналогов составляет десятки, сотни тысяч, а то и миллионы человек. Вопрос о роли размеров обществ и численности населения в политогенезе будет рассмотрен сразу после классификации аналогов.

Все аналоги отличаются от ранних государств особенностями политического устройства и управления. Однако, как мы видели, в каждом типе аналогов это проявляется по-разному. Например, в самоуправляющихся общинах недостаточно прослеживается отделение власти от населения; в конфедерациях – налицо слабость централизации власти и т. п. Поэтому я старался классифицировать аналоги по особенностям их политической формы, хотя полностью провести этот принцип достаточно трудно. Можно выделить следующие типы и подтипы аналогов.

Во-первых, некоторые самоуправляющиеся общины и территории.

А) городские и полисные, особенно при наличии развитой торговли. Примерами таких самоуправляющихся городских общин являются города этрусков (о них еще будет сказано далее) и некоторые (но, конечно, далеко-далеко не все) греческие полисы[386] ; храмово-городские общины Аравии (Северо-восточный Йемен II–III вв. н. э)[387] , возможно, некоторые города Галлии, где в целом насчитывалось до тысячи «подлинных городов», население некоторых из них достигало десятков тысяч человек[388] .

Б) достаточно крупные самоуправляющиеся переселенческие территории (вроде Исландии X–XIII вв.)[389] . Исландия дает нам интересный пример превращения малого аналога в более крупный, а также того, как рост объемов и сложности общества постепенно все же склоняет развитие аналогов к государственности. В конце XI века в Исландии насчитывалось примерно 4500 сельскохозяйственных дворов[390] , а население, вероятно, составляло где-то 20–30 тыс. человек. Оно затем сильно увеличилось и в XIII в. достигло 70–80 тыс. человек[391] . Соответственно изменилась и социальная структура общества. В начале XI в. было принято решение о разделе крупных земельных хозяйств знати (хавдингов) между фермерами (бондами), который завершился в середине XI столетия[392] . Таким образом, Исландия превратилась в общество фермеров-середняков. Однако через некоторое время вследствие роста населения число арендаторов («держателей») земли вновь стало увеличиваться, и в конце концов они начали составлять большинство населения. В результате уже в XII столетии имущественное и социальное неравенство вновь так усилилось, что стало влиять на трансформацию основных институтов исландского общества[393] .

Необычайно ожесточились и кровавые раздоры, хотя ранее военные действия не были ни столь жестокими, ни столь массовыми. В столкновениях подчас принимали участие не единицы или десятки людей, а сотни и даже тысячи. Причинами междоусобиц среди хавдингов все чаще были жажда добычи и власти[394] . Таким образом, необходимый элемент насилия, прежде в Исландии почти отсутствующий, стал усиливаться, что, несомненно, способствовало движению общества именно к государственности.

В) территории, на которых жили крупные группы различного рода изгоев, имеющие свои органы самоуправления и представляющие собой организованную и грозную военную силу, например, донские и запорожские казаки[395] и, если Гумилев прав, возможно, и жужани[396] .

Во-вторых, это некоторые большие племенные союзы, с достаточно сильной властью верховного вождя («короля», хана и т. п.).

А) Более или менее устойчивые союзы племен, этнически однородные или имеющие крепкое моноэтническое ядро. Примером могут служить некоторые германские племенные объединения периода великого переселения народов (бургунды, салические франки, вестготы, остготы и другие), которые насчитывали 80–150 тыс. населения[397] ; союзы племен некоторых галльских народов, в частности в Бельгике и Аквитании[398] .

Б) Очень крупные политии, возникшие в результате успешных войн (вроде гуннского союза Аттилы V в. н. э. [399] , аварского каганата хана Баяна второй половины VI в. н. э.), но непрочные и этнически разнородные. Близким к такому типу был союз во главе с готским вождем Германарихом в Северном Причерноморье в IV в. н. э., который состоял из многих разноязычных, чуждых друг другу племен, в том числе кочевых и земледельческих[400] .

В) Промежуточным типом между аналогами, описанными в пп. А и Б могут служить союзы племен под руковод-
ством того или иного выдающегося лидера, состоящие из этнически близких народов, но не очень прочные, обычно распадающиеся после смерти лидера или даже при его жизни (как это случилось с союзом Маробода). В I до н. э. –
II в. н. э., например, у германцев возникали крупные союзы: свевский союз Ариовиста, союз херусков Арминия, маркоманский союз Маробода, батавский союз Цивилиса и другие[401] . О масштабах некоторых образований можно судить по союзу Маробода (конец I в. до н. э.– начало I века н. э.). Маробод объединил маркоманов с лугиями, мугилонами, готами и другими народами, и создал крупную армию по римскому образцу, насчитывающую 70 тысяч пехоты и 4 тысячи конницы[402] . Маробод был разбит вождем херусского союза Арминием[403] . Другими примерами подобных аналогов являются гето-дакский союз Буребисты[404] и объединение славянских племен Богемии и Моравии (так называемое государство Само)[405] . Весьма интересно, что его глава Само, по свидетельству хроники Фредегара и, по мнению ряда ученых, был не славянином, а франкским купцом[406] .

К подобному типу следует отнести и различные (средних размеров) объединения кочевников под руководством одного лидера, иногда не переживающие смерти вождя, иногда имеющие короткие династии. Таким был, например, восточный (донской) союз половцев под руководством хана Кончака и его сына Юрия Кончаковича[407] .

Г) Крупные образования, которые удерживались в единстве в основном силой авторитета вождей, а не силой принуждения. Например, доинкское вождество Лупака (XV в.) в Перу имело население более 150 тыс. человек и им управляли два верховных вождя без института принудительной силы, а специализированный и принудительный труд имел место, по сути, на основе взаимного согласия[408] .

В-третьих, большие племенные союзы и конфедерации, в которых королевская власть отсутствовала.

А) Примерами таких племенных союзов без королевской власти могут служить саксы в Саксонии; эдуи, арверны, гельветы в Галлии. Причем необходимо особо подчеркнуть, что процессы социального и имущественного расслоения у них (особенно у галлов) зашли весьма далеко и опережали политическое развитие.

У саксов (в Саксонии) до их завоевания Карлом Великим королевская власть отсутствовала, но во главе племенных подразделений стояли герцоги. Общее военное командование осуществлял герцог, избранный по жребию[409] . Политическая организация всей территории осуществлялась в форме своеобразной федерации отдельных областей. Общие дела решались на собрании представителей областей в Маркло на Везере[410] . Саксы делились на три социальных слоя (за исключением рабов): родовую знать (эделингов-нобилей), свободных (фрилингов-liberi) и полусвобод-
ных литов. При этом существовали резкие различия в правовом статусе между нобилями и фрилингами[411] , что было юридически закреплено в Саксонской правде. В первых двадцати статьях этого кодекса нобили выступают единственными носителями правовых норм[412] .

Галлия времен завоевания Юлием Цезарем была очень богатой территорией с огромным населением, по разным подсчетам, от 5 до 10 и более млн человек[413] с большим количеством городов, развитыми торговлей и ремеслами. Социальное расслоение было велико[414] . По свидетельству Цезаря, простой народ жил на положении рабов[415] . В то же время знатные галлы имели по несколько сот, а самые знатные по несколько (до десяти) тысяч клиентов, из которых они формировали конное войско, заменявшее всеобщее ополчение и тем самым противостоящее основной массе галлов[416] . В аристократических без королевской власти civitas, (так римляне называли территорию племенных объединений в Галлии) имелось отчетливое военное единство, а механизмы принятия политических и иных решений реализовывались через посредство одного или нескольких выборных магистратов – вергобретов[417] . Численность отдельных племенных союзов и конфедераций была очень большой. Например, число гельветов, которые под давлением свевов стремились в 58 до н. э. переселиться в Западную Галлию, по разным данным составляла от 250 тыс. до 400 тыс.[418]

Б) конфедерации различных по форме обществ, порой образующие весьма устойчивые и сильные с военной точки зрения политические образования. Например, конфедерации племен, вроде ирокезов[419] , туарегов[420] , печенегов[421] . Правда, тут уместно процитировать Хазанова, что большинство «федераций» и «конфедераций» (по крайней мере, у кочевников) создавалось отнюдь не на добровольной основе[422] .

В) конфедерации городов, подобно этрусской конфедерации[423] . Сами этрусские города, в которых было олигархическое правление военно-служивой знати[424] , скорее всего не являлись государствами (насколько можно судить по скудным данным), а представляли собой аналоги малого государства. А их федерация представляла собой аналог уже среднего государства[425] . В известной мере аналогом среднего государства выступал и союз немецких городов – Ганза в XIII–XV вв. Этот союз в период своего расцвета объединял около 160 городов[426] и был способен выигрывать войны у Дании.

Д) Автономные сельские территории, представляющие собой федерацию (или конфедерацию) сельских политически независимых общин, например, у горцев[427] .

Примером может служить Нагорный Дагестан[428] . Общины (джамааты), входившие в федерацию (т. н. «вольное общество»), иногда и сами по себе представляли весьма крупные поселения. Некоторые общины насчитывали до 1500 и более домов[429] , то есть были размером в небольшой полис, и имели многоуровневую (до пяти уровней) систему самоуправления[430] . А федерация, иногда объединявшая по 13 и более сел, представляла собой политическую единицу в десятки тысяч человек, с еще более сложной организацией. Между семейными группами (тухумами) существовало социальное неравенство и различие в рангах[431] . Другим примером служат группы деревень (village groups) в юго-восточной Нигерии, объединяющие нередко десятки деревень с общим населением в десятки (до 75) тысяч человек. Каждая такая группа деревень имеет собственное название, внутреннюю организацию и центральный рынок[432] .

В-четвертых, это сверхкрупные объединения кочевников, таких, как хунну, внешне напоминавшие крупные государства, которые Крадин называет «кочевыми империями» и определяет как суперсложные вождества. «Кочевые империи» внутренней Азии, по мнению Крадина, имели население до 1–1,5 млн. чел[433] .

Мне думается, что суперсложным вождеством можно считать и Скифию VI–V вв. до н. э. Это было крупное иерархическое многоуровневое объединение с идеологией родового единства всего общества, с редистрибуцией (дань и повинности), обладающее военным единством. Скифия делилась на три царства во главе с царями, один из которых, по-видимому, был верховным правителем. Имеется также мнение, что в целом Скифия управлялась обособленным царским родом, который правил по принципам улусной системы[434] . Цари имели собственные военные дружины. У скифов выделялись сословие жрецов и аристократия. Последняя имела частные дружины воинов и большие богатства. Методы управления в Скифии, однако, оставались еще в основном традиционными, поэтому ранним государством ее считать нельзя, но и на обычное догосударственное общество она никак не походит. В конце V – первой половине IV века до н. э. при царе Атее в Скифии происходит переход к раннему государству[435] . Этот царь устранил других царей, узурпировал власть и объединил всю страну от Меотиды (Азовского моря) до низовьев Дуная и даже стал продвигаться на запад за Дунай[436] .

В-пятых, в связи с вышесказанным, становится очевидно, что многие (и уж тем более очень крупные) сложные вождества можно считать аналогами раннего государства, поскольку по размерам, населенности и сложности они не уступают малым и даже средним государствам. Некоторые примеры таких сложных вождеств уже приводились выше. Но стоит взять еще пример гавайцев.

Как известно, гавайцы достигли значительных хозяйственных успехов, в частности в ирригации[437] , очень высокого уровня стратификации и аккумуляции прибавочного продукта элитой[438] , основательного идеологического обоснования привилегий высшего слоя. К моменту открытия их Джеймсом Куком здесь сложилась политическая система, когда сосуществовало несколько крупных вождеств. Хотя войны были обычным явлением, за тридцать лет до прибытия Кука был заключен мирный договор между вождествами[439] . Число жителей отдельных вождеств колебалось от 30 до 100 тыс. человек[440] . Вождества делились на районы от 4 до 25 тыс. человек[441] . Таким образом, все условия для образования раннего государства в этих вождествах были: достаточная территория с разделением на районы и большое население, высокая степень социальной стратификации и значительный прибавочный продукт, сильная власть верховного вождя и жесткая иерархия власти, развитая идеология и территориальное деление, а также и другое. Однако государства не было.

В то же время величина и развитость гавайских вождеств и тем более вождества непосредственно на самом о. Гавайи дают основания считать их аналогами ранних государств. Для доказательства этого утверждения стоит сделать некоторые сравнения. Население этого самого крупного вождества гавайского архипелага составляло сто тысяч человек[442] , что в сто раз превосходит численность населения типичного простого вождества, такого, например, какие были на тробриандских островах[443] . По мнению Джонсона и Ёрла, только число вождей на о. Гавайи могло доходить до тысячи человек, то есть равнялось всему количеству жителей одного тробриандского вождества[444] . Такова разница между принципиально догосударственной политией и аналоговой раннему государству! Если же прибавить к числу вождей на о. Гавайи других представителей элиты (управляющих землями, жрецов, дружинников) и членов их семей, то, думается, численность элиты превысила бы число всех жителей самых мелких государств на Таити, население которых, согласно Классену, составляло 5000 человек[445] . Таким образом, гавайские политии вполне сравнимы с ранними государствами и даже превосходят некоторые из них по размерам, населенности, социокультурной сложности, степени социальной стратификации и централизации власти. Все это доказывает, что гавайские сложные вождества можно считать аналогами малых и средних ранних государств.

Я думаю, что близким к размерам (в десятки тысяч) и уровню развития не самых крупных гавайских вождеств было и сложное вождество на островах Тонга, где население делилось на три ранга (касты). Представители высшей касты эги (благородные) были вождями, которые имели свои дружины, большие богатства, много клиентов и зависимых людей. Во главе тонгайского общества стояли два верховных правителя: светский (профанный), имеющий основную власть, и сакральный[446] . Заимствование новых видов оружия и новых военных методов сначала у фиджийцев, а затем и у европейцев усилило междоусобные войны среди тонгайских вождей. Это, в конце концов, привело в 1845 году к объединению островов под властью короля-христианина Тубоу I[447] , что и ознаменовало образование раннего государства в тонгайском обществе.

Следует указать, что некоторые авторы относят к альтернативным раннему государству формам и другие типы обществ. В частности, Д. М. Бондаренко считает, что Бенин XIII–XIX веков следует рассматривать не как раннее государство, а как особый тип комплексного негосударственного иерархического социополитического организованного общества. Такое общество он называет «мегаобщиной», поскольку оно было сверху донизу охвачено общинными и квазиобщинными отношениями и понятиями и в целом представляло как бы одну гигантскую «мегаобщину»[448] .

Еще один пример – конфедерация Ашанти в XVIII в. В. А. Попов определяет ее как «союз племен, аналогичный Лиге ирокезов, Конфедерации криков, Союзу гуронов» и т. п. надплеменным образованиям[449] . Правда, по тем характеристикам, которые дает Попов, ашантийская конфедерация все же более похожа на примитивное государство, чем на аналог (наличие определенных административных органов управления, тенденция к замене родоплеменной знати служивой знатью; начало налогообложения; проведения ряда реформ в управлении, особенно реформ Осея Коджо, и т. п.)[450] . Не случайно сам Попов говорит о том, что у ашанти имелся некий «синдром государства», но вот в марксистском понимании государства не было[451] .

5. Аналоги раннего государства: размеры и некоторые характеристики

Вопрос о размерах аналогов раннего государства приобретает очень важное значение, поскольку есть прямая зависимость: чем больше населения в политии, тем выше (при прочих равных условиях) сложность устройства общества, поскольку новые объемы населения и территории могут требовать новых уровней иерархии и управления[452] . Но раз аналоги сравниваются с ранним государством, то необходимо посмотреть, какие размеры считаются минимально необходимыми для ранних государств. Однако по данному вопросу единого мнения нет.

Иногда выстраивают такую шкалу: простое вождество – население тысячи человек; сложное вождество – десятки тысяч человек; государство – сотни тысяч и миллионы человек[453] . При этом получается внешне стройная и безупречная линия уровней культурной эволюции: семья (семейная группа), локальная группа, коллективы во главе с бигменами, вождество, сложное вождество, архаическое государство, национальное государство[454] .

Для построения схемы эволюции в целом такая линия является продуктивным приемом, но для наших целей она не годится. Ведь в ней полностью проигнорированы государства размерами от нескольких тысяч до 100 тысяч, которые есть даже и сегодня (например, Науру, Кирибати), а в древности и средневековье было гораздо больше. В то же время высказывается также мнение, если и не бесспорное, то заслуживающее внимания, что первые государства (имеется в виду первичные, по определению Фрида, государства) всегда и всюду бывают мелкими, охватывая одну территориальную общину или несколько связанных между собой общин[455] . Следовательно, в этом плане ранние государства размером от нескольких тысяч до 100–200 тыс. чел. имеют особый интерес для исследователей стейтогенеза. Мне также представляется оправданной точка зрения Классена, который считает, что для образования государства в политии должно быть не менее нескольких тысяч человек. Классен добавляет, что самые малые государства на Таити имели население не менее 5000 человек[456] . Но это, конечно, самый нижний предел для раннего государства. Это пограничная зона, поскольку и стадиально догосударственные политии могут иметь такое и даже большее население. Особенно если речь идет о переходном периоде, когда догосударственное общество уже почти созрело к тому, чтобы перейти этот рубеж.

Дьяконов приводит интересные данные о предполагаемом населении городов-государств Двуречья («номовых» государств, как он их называет) в III тыс. до н. э. Население всей округи Ура (площадью 90 кв. км.) в XXVIII–XXVII вв. до н. э. составляло предположительно 6 тыс. человек, из них 2/3 в самом Уре. Население «нома» Шуруппак в XXVII–XXVI вв. до н. э. могло составлять 15–20 тыс. Население Лагаша в XXV–XXIV вв. до н. э. приближалось к 100 тыс. чел.[457]

Можно привести и другие примеры. Население в 10–20 или даже более тысяч человек каждое, вероятно, составляли и самые крупные государства на Таити (Папара, Таутира и др.), поскольку население всего архипелага Таити к моменту прибытия европейцев могло составлять от 35 до 200 тыс. чел., но первая цифра выглядит слишком скромной[458] . Среднюю цифру 80–100 тыс. чел. дают другие источники[459] . Население в 40–50 тыс. предположительно могло быть в раннем государстве периода 100 г. до н. э. –250 г. н. э. в Монте-Албане в долине Оахака в Мексике[460] .

Если в V в. до н. э. население даже таких крупных городов в Греции, как Спарта, Аргос, Фивы, Мегары, составляло от 25 до 35 тыс. человек[461] , значит, даже с учетом сельских жителей население многих греческих государств (исключая, конечно, такие как Афины, Коринф, Сиракузы) находилось в интервале нескольких десятков тысяч человек. А в более раннюю эпоху оно, видимо, было и того меньше. Для примера можно привести сведения об известном причерноморском полисе Ольвия. Население этого города даже в эпоху его расцвета (V–IV вв. до н. э.) вряд ли превышало 15 тыс. человек[462] . Население самых крупных городов Северной Италии (с округой они представляли города-государства), таких как Милан и Венеция, в XII–XV вв. едва ли превышало 200 тыс. человек[463] . Население большинства других городов-государств было существенно меньше. Население Пизы, весьма богатого и политически активного города, в 1164 г. было всего 11 тыс. чел. Быстрый рост города увеличил население вчетверо, однако все равно оно едва достигало в 1233 г. 50 тыс. чел.[464] . Примерно таким же (50–60 тыс.) было и население Флоренции в XIV в[465] . Население менее известного маленького государства Сан-Джаминьяно в начале XIV в. равнялось 14 тыс. чел.[466]

Наряду с такими небольшими государствами было много средних и крупных, с населением во многие миллионы[467] . Таким образом, различия в численности населения (и соответственно сложности устройства) ранних государств можно условно отразить в следующей схеме:

малое раннее государство – от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч человек;

среднее раннее государство – от нескольких десятков до нескольких сотен тысяч;

крупное раннее государство – от нескольких сот до 2–3 миллионов;

очень крупное раннее государство – свыше 3 миллионов человек. Соответственно и аналоги раннего государства надо подразделить на:

аналоги малого раннего государства;

аналоги среднего раннего государства;

аналоги крупного раннего государства.

Должно быть очевидным, что аналоги раннего, среднего и крупного государств заметно отличаются друг от друга. Соотношение размеров ранних государств и их аналогов см. в таблице 1.

Критическим для аналога раннего государства можно считать размер в несколько сот тысяч человек. Это, вероятно, уже предел, за которым такая полития или разваливается, или трансформируется в государство. Поэтому аналоги крупного государства очень редки. Из нижеприведенных примеров это только некоторые объединения кочевников. Население этих суперкрупных вождеств, даже по самым оптимистическим подсчетам, никогда не превышало 1,5 млн чел.[468] Следовательно, такие аналоги соответствуют только малым из крупных государств. Аналогов же очень крупного раннего государства, я думаю, просто не могло быть.

Таблица 1

Типы ранних государств
и аналогов ранних государств

Из сказанного вытекают важные выводы.

1. Хотя любое общество, которое исторически предшествует образованию раннего государства, является исторически догосударственным, однако оно может предшествовать не обязательно малому государству, а сразу среднему или крупному. При этом, чем крупнее и сложнее «догосударственное» общество, тем вероятнее, что оно сразу перейдет и к более крупному государству, минуя этапы малого и среднего. В самом деле, правомерным ли будет считать, что сложное вождество на о. Гавайи (самом большом на Гавайском архипелаге) численностью до ста тысяч человек[469] стояло по уровню развития и сложности ниже упомянутых Классеном мельчайших таитянских государств или «номового» государства Ур, указанного выше. Совершенно очевидно, что нет. И, действительно, с приходом европейцев на Гавайском архипелаге образовалось уже государство среднего размера, то есть численностью в 200–300 тысяч человек, если опираться на оценку численности населения до контактов[470] .

2. Таким образом, общество может трансформироваться в раннее государство как с уровня стадиально догосударственного, например, путем синойкизма небольших общин (такой путь описывает Классен для бецилио на Мадагаскаре в начале 17 века[471] ; такой способ был характерен также для греческих обществ[472] , для Междуречья конца IV и III тыс. до н. э.[473] ); так и с уровней аналогов малого (Тонга); среднего (Гавайи) и даже крупного государства (скифы в начале IV в. до н. э.). Известны и обратные метаморфозы от раннего государства к аналогу, хотя и более редкие[474] .

Такие подходы позволяют полнее увидеть эволюционные альтернативы в политогенезе раннему государству как на любом уровне сложности и развитости государства, так и в плане соответствия его размерам. Другими словами, это еще раз показывает, что стейтогенез (образование собственно государства) был лишь одной из линий политогенеза, и только постепенно он стал сначала ведущей, а потом и почти единственной его линией.

6. Аналоги: некоторые другие классификации

Поскольку аналоги ранних государств очень сильно отличаются друг от друга, есть смысл немного сказать и о других их классификациях. Во-первых, аналоги можно разделить по степени структурной и организационно-административной близости к ранним государствам . Здесь следует использовать два критерия: степень похожести аналогов и ранних государств; степень развитости в аналогах политической и социальной сфер.

С одной стороны, государства и аналоги различаются между собой особенностями политической организации, причем амплитуда этих различий очень велика. Следовательно, важно установить, насколько тот или иной аналог приближается в этом смысле к государствам. С другой стороны, в раннегосударственном обществе обычно имеется и заметное имущественное неравенство, и так или иначе выражены социальные противоречия. Последние, конечно, не всегда имеют характер классовых или позднесословных отношений, но, как правило, общество уже разделено, по крайней мере, на два (а обычно и больше) ясно выраженных слоя или формирующихся класса, а именно: управителей и управляемых. Классен и Скальник особенно подчеркивали эту характеристику раннего государства[475] .

Однако, как уже говорилось, это не является эксклюзивным признаком только государства, а характерно и для многих аналогов. При этом в некоторых аналогах (например, в Полинезии) преодолеть социальные перегородки оказывалось даже труднее, чем в иных ранних государствах[476] . Это частично объясняется тем, что для образования и развития государства требуется смена элит (в частности для формирования аппарата чиновников или армии нового типа).

Таким образом, по развитости политической и социальной сфер, а также по сходству политического развития с ранними государствами аналоги могут быть разделены на несколько групп.

1. Неполные аналоги.

Не во всех аналогах, примеры которых были даны, есть достаточная степень социальной стратификации, действительно сравнимой с раннегосударственной. В частности, у ирокезов она отсутствовала или была слабо выражена. Поэтому я специально сделал оговорку о том, что аналоги находятся на одном уровне социокультурного и / или политического развития с раннегосударственными обществами. Аналоги, которые можно сравнить с государством только по размерам и по степени политического и военного влияния, но не по уровню социокультурного развития, можно назвать неполными аналогами. Такие аналоги чаще всего возникают под действием внешней обстановки (или необходимости ей адекватно отвечать, или при попытках получить преимущества перед другими). Ярким примером такого неполного аналога являются ирокезы. Социальная дифференциация у них была слаба. Но по численности, сложности политической организации (с институционализацией отдельных ее моментов и сложной процедурой), по военной мощи они выделялись[477] .

Недостаточность развития неполных аналогов требует большой осторожности при их отделении от еще стадиально догосударственных. В частности, мне думается, что похожие на ирокезскую конфедерации североамериканских индейцев (гуронов, криков и других), но менее развитые, чем ирокезская[478] , еще не являются аналогами раннего государства.

2. Полные аналоги.

Соответственно те аналоги, которые сравнимы с государством по уровню и политического, и социального развития, будут полными аналогами.

3. Социальные и политические аналоги.

В свою очередь полные аналоги могут делиться на те, в которых больше развита социальная или политическая сфера. Первые можно назвать социальными аналогами, вторые – политическими . К социальным относятся такие, как саксы, галлы; к политическим – хунну, гунны и другие.

4. Комплексные аналоги.

Можно выделить и такие аналоги, в которых и политическая, и социальная сферы были хорошо развиты, и которые, кроме того, во многом были схожи с государством по своему устройству, характеру высшей власти и т. п. Такие аналоги я бы назвал комплексными . Примером могут служить сложные гавайские вождества.

Во-вторых , аналоги можно классифицировать по тому, являются ли они одним обществом или группой тесно связанных обществ.

Другими словами, могут быть унитарные и составные аналоги . Речь не идет об этнической гомогенности, либо о полнейшей унитарности образования. Речь идет о том, руководятся ли аналоги одной волей, достаточно авторитарной (неважно, монарх ли это или коллективный орган, вроде римского сената), либо составляющие единицы аналога во многом автономны, а их мнение должно обязательно быть учтено, поскольку для принятия решения необходимо добиваться того или иного консенсуса. Те же ирокезы, а также туареги, печенеги, конфедерации общин и городов и другие являются примерами составных аналогов. А гавайские вождества, германские союзы во главе с королями, военно-захватнические образования, вроде гуннского, аварского, исландская демократия – унитарными.

В-третьих , аналоги могут различаться по степени развитости, то есть, используя термины Классена и Скальника, могут быть аналоги зачаточного, типичного и переходного ранних государств [479] . По мнению Классена, одним из важных показателей различий между разными типами раннего государства является роль родственных и общинных отношений в сфере политики (помимо, конечно и других, таких, как роль специалистов в управлении, уровень налоговой системы, развитие частной собственности и т. д.). В частности, в зачаточном государстве налицо доминирование родственных, семейных и общинных отношений. В типичном – родственные отношения уравновешиваются локальными, а в правящей администрации ведущую роль играют уже чиновники и носители титула, не входящие в правящий клан. В переходном государстве администрация назначается, а родство влияет только на отдельные аспекты в управлении[480] . Такие изменения, действительно, происходят во многих государствах.

Однако, я думаю, что полностью универсальной такая схема не будет. Например, в Риме уже в ранний период родство играло только ту роль, что те или иные фамилии традиционно занимались государственной деятельностью. Иными словами, членство в той или иной фамилии давало лишь стартовую возможность для карьеры, как это часто бывало в новое время и бывает сегодня. Но магистраты не подбирались по принципу: свояк свояка видит издалека. Должностные лица назначались или выбирались по соответствующей процедуре с сильной конкуренцией.

Но как бы то ни было, критерии, указанные Классеном, неудобны для различения уровня развитости аналогов, в которых новое административное начало в любом случае было слабее, чем в государствах. Следовательно, для нашего случая нужны другие критерии. Ими могут быть, в частности, такие: насколько аналог был способен выполнять функции типичного или переходного государства во внутреннем управлении; насколько глубоко зашли процессы социальной стратификации; насколько важную роль стали играть новые отношения .

Большинство аналогов соответствует уровню зачаточного государства. Примерами аналогов типичного государства, возможно, являются наиболее развитые галльские политии. Можно также применить прием, указанный выше. Некоторые аналоги выступают как аналогичные типичному государству только в отдельных направлениях, например, внешней политике, военном деле (иногда в торговле). Мне кажется, такими являются очень крупные аналоги[481] . Как справедливо указывал Хазанов, хотя кочевники могли казаться оседлым современникам варварами, но эти «варвары» были довольно изощренными в политическом отношении[482] . Было замечено, что размеры, мощь и уровень сложности в реализации внешнеполитических функций у объединений (империй) кочевников тесно коррелируют с размерами, мощью и уровнем политической культуры и деятельности государств, с которыми номады постоянно контактировали. Соответственно, некоторые кочевые соседи таких государств, как Китай, вполне могут рассматриваться как неполные аналоги типичного государства.

Найти примеры аналога переходного государства достаточно сложно. Это связано с тем, что на этапе переходного государства эволюционные преимущества государства перед аналогами проявляются уже настолько ясно, что иные политогенетические пути начинают терять свое значение. Аналоги могут еще в определенных отношениях (в частности в военном) конкурировать с такими государствами, но уже не могут открыть путь к развитию цивилизации. А при военной победе над государственным обществом аналоги просто начинают перестраиваться по его меркам.

Возможно, если бы развитие галльских политий не было прервано насильственно, то они – особенно при заимствовании письменности – могли бы выйти на уровень аналога переходного государства и затем трансформироваться уже в собственно государство. Но это было бы в любом случае еще раннее, а не сформировавшееся государство. Переход от аналога раннего государства сразу к зрелому государству, думается, невозможен, хотя бы потому, что даже переход от раннего государства к зрелому был достаточно редким явлением.

Классификация аналогов по степени их развитости еще раз показывает, что при всей важности учета различных линий и форм политогенеза (без чего легко скатиться на однолинейность) нельзя забывать, что в конце концов именно государство оказалось ведущей политической формой организации обществ. Все же остальные, длительное время альтернативные ему, в конце концов, либо преобразовались в государство, либо исчезли, либо превратились в боковые или тупиковые виды.

ЛИТЕРАТУРА

Агларов М. А. Сельская община в нагорном Дагестане в XVII – начале XIX в. – М.: Наука, 1988.

Античная Греция . Становление и развитие полиса. Т. 1.– М.: Наука, 1983.

Арминий / Советская историческая энциклопедия, 1 (С. 746).

Белков П. Л. Раннее государство, предгосударство, протогосударство: игра в термины? / Попов 1995 (С. 165–187).

Бессмертный У. Л. Возникновение Франции / История Франции: В 3 т. Т. 1. – М.: Наука,1972 (С. 9–68).

Бобровников В. О. Берберы (XIX–начало XX в. н. э.) / Бондаренко и Коротаев 2002 (С. 177–195).

Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин: формирование и эволюция социально-политических институтов. – М.: Институт Африки РАН и др., 2001.

Бондаренко Д. М. и Коротаев А. В. (ред.) Цивилизационные модели политогенеза. – М.: Институт Африки и др., 2002.

Бродель Ф. Что такое Франция? Т. 2. Ч. 1. / Пер. с фр. – М.: Издательство имени Сабашниковых, 1995.

Ванчура В. Картины из истории народа чешского / Пер. с чеш.: В 2 кн. – М.: Художественная литература,1991.

Васильев Л. С. Проблемы генезиса Китайского государства (формирование основ социальной структуры и политической администрации). – М.: Наука, 1983.

Васютин С. А. Типология потестарных и политических систем кочевников / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 86–98).

Геллнер Э. Нации и национализм / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1991.

Гиренко Н. М. Племя и государство: проблемы эволюции / Попов 1995 (С. 122–131).

Гринин Л. Е. Формации и цивилизации. Гл. 4 Социально-политические, этнические и духовные аспекты социологии истории // Философия и общество. – 1997. – № 5 (С. 5–63).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации (общий контекст социальной эволюции при образовании раннего государства). Ч. 1 //Философия и общество. – 2001. – № 4 (С. 5–60).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 2 // Философия и общество. – 2002. – № 2 (С. 5–74).

Гринин Л. Е. Генезис государства как составная часть процесса перехода от первобытности к цивилизации. Ч. 3 // Философия и общество. – 2002. – № 3 (С. 5–73).

Гумилев Л. Н. Древние тюрки. – М.: Клышников, Комаров и K°, 1993.

Гуревич А. Я. История и сага. – М.: Наука, 1972.

Древняя Греция . – М.: Наука, 1956.

Дьяконов И. М. Возникновение земледелия, скотоводства и ремесла / Якобсон 2000 (С. 27–44).

Дьяконов И. М. (ред.) История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой формации. Т. 1. Месопотамия. – М.: Главная редакция восточной литературы, 1983.

Илюшечкин В. П. Сословно-классовое общество в истории Китая (опыт системно-структурного анализа). – М.: Наука, 1986.

История Италии: В 3 т. / Под ред. С. Д. Сказкина и др. Т. 1 – М.: Наука, 1970.

История СССР с древнейших времен до наших дней / Под ред. Б. А. Рыбакова. Т. 1. – М.: Наука, 1966.

Колесницкий Р. Ф. Об этническом и государственном развитии средневековой Германии (VI–XIV вв.) // Средние века. – 1963. – № 23 (С. 183–197).

Коротаев А. В. Сабейские этюды. Некоторые общие тенденции и факторы эволюции сабейской цивилизации. – М.: Восточная литература РАН, 1997.

Коротаев А. В. От государства к вождеству? От вождества к племени? (некоторые общие тенденции эволюции южноаравийских социально-политических систем за последние три тысячи лет) / Попов 1995 (С. 224–302).

Коротаев А. В. Племя как форма социально-политической организации сложных непервобытных обществ (в основном по материалам Северо-восточного Йемена) / Крадин Н. Н., Коротаев А. В., Бондаренко Д. М., Лынша В. А. (ред.). Альтернативные пути к цивилизации. – М.: Логос, 2000 (С. 265–291).

Корсунский А. Р. и Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение варварских королевств (до середины VI в.). – М.: изд-во МГУ, 1984.

Крадин Н. Н Кочевые общества. – Владивосток: Дальнаука, 1992.

Крадин Н. Н. Общественный строй жужаньского каганата / История и археология Дальнего Востока: к 70-летию Э. В. Шавкунова / Под ред. Н. Н. Крадина и др. – Владивосток: Изд-во ДВГУ, 2000 (С. 80–94).

Крадин Н. Н. Кочевники в мировом историческом процессе // Философия и общество.– 2001. – № 2 (С. 108–137).

Крадин Н. Н. Империя хунну. 2-е изд. – Владивосток: Дальнаука, 2001.

Крадин Н. Н Структура власти в кочевых империях / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 109–125).

Крадин Н. Н. и Бондаренко Д. М. (ред.) Кочевая альтернатива социальной эволюции. – М.: Институт Африки РАН и др., 2002.

Леру Ф. Друиды / Пер. с фр. – С.- Петербург: Евразия, 2000.

Луццатто Дж. Экономическая история Италии / Пер. с ит. – М.: ИЛ. 1954.

Маробод / Советская историческая энциклопедия, 9 (С. 123).

Морган Л. Г. Лига ходеносауни, или ирокезов / Пер. с англ. – М.: Наука, 1983.

Морган Л. Г. Древнее общество или исследование линий человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации / Пер. с англ. – Л.: Изд-во института народов Севера, 1934.

Неронова В. Д. Этрусские города-государства в Италии / Дьяконов И. М. (ред.) История древнего мира. Т. 1. Ранняя древность. – М.: Наука, 1989 (С. 369–381).

Неусыхин А. И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному (на материалах истории Западной Европы раннего средневековья) / Проблемы истории докапиталистических обществ. – М.: Наука, 1968 (С. 596–617).

Ольгейрссон Э. Из прошлого исландского народа. Родовой строй и государство в Исландии / Пер. с исландского.– М.: ИЛ, 1957.

Першиц А. И. Общественный строй туарегов Сахары в XIX в. / Першиц А. И (ред.) Разложение родового строя и формирование классового общества. – М.: Наука, 1968 (С. 320–355).

Подаляк. Н. Г. Ганза / Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 4. Extra muros: город, общество, государство, Отв. ред. А. А. Сванидзе. – М.: Наука, 2000 (С. 125–150).

Попов В. А. Политогенетическая контроверза, параполитейность и феномен вторичной государственности / Попов 1995 (С. 188–204).

Попов В. А . Этносоциальная история аканов в XVI–XIX веках. – М.: Наука, 1990.

Попов (ред.) Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности. – М.: Восточная литература РАН, 1995.

Равва Н. П . Полинезия. Очерк истории французских колоний (конец XVIII–XIX вв.).– М.: Наука, 1972.

Рутенберг В. И. Итальянский город. От раннего Средневековья до Возрождения. – М.: Наука, 1987.

Рэдклиф-Браун Э. Э. Нуэры / Пер. с англ.– М.: Наука, 1985.

Саксы / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 478–480).

Саксонская правда / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 475).

Само / Советская историческая энциклопедия, 12 (С. 512–513).

Советская историческая энциклопедия: В 16 т.– М.: Советская энциклопедия, 1961–1976.

Смирнов А. Р. Скифы. – М.: Наука, 1966.

Токарев С. А., Толстов С. П. (ред.) Народы Австралии и Океании. – М.: Изд-во АН СССР, 1956.

Удальцова З. В. Остготы / Советская историческая энциклопедия, 10 (С. 654).

Федоров Г. В., Полевой Л. Л. «Царства» Буребисты и Децебала: союзы племен или государства? // Вестник древней истории. –1984. – № 7 (С. 58–80).

Фентон У. Н. Ирокезы в истории / Североамериканские индейцы.– М.: Прогресс, 1978 (C.109–156).

Филатов И. Исландия / Советская историческая энциклопедия. Т. 6 (С. 341–348).

Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса / Становление и развитие раннеклассовых обществ (город и государство): Под ред. Г. Л. Курбатова, Э. Д. Фролова, И. Я. Фроянова. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.

Хазанов А. М. Социальная история скифов. – М.: Наука, 1975.

Хазанов А. М. Кочевники евразийских степей в исторической ретроспективе / Крадин и Бондаренко 2002 (С. 37–58).

Цезарь Юлий. Галльская война / Записки Юлия Цезаря и его продолжателей; Под ред. М. М. Покровского.– М.: Ладомир, 1993 (С. 7–217).

Шкунаев С. В. Кельты в Западной Европе в V– I вв. до н. э. / История Европы. Т. 1. Древняя Европа.– М.: Наука, 1988 (С. 492–503).

Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. – М.: Наука, 1989.

Якобсон В. А. (ред.) История Востока. Т. 1. Восток в древности. – М.: Восточная литература, 2000.

Beliaev D. D., Bondarenko D. M., and Frantsouzoff S. A . (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2002.

Bondarenko D. M. Precolonial Benin / Kradin and Lynsha 1995 (pp.100–108).

Bondarenko D. M. ‘Homologous Series’ of Social Evolution and Alternatives to the State in World History (An Introduction) / Kradin et al. 2000 (pp. 213–219).

Bondarenko D. M. Benin (1^st millennium BC – 19^th century AD) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp.87–127).

Bondarenko, D. M. and Frantsouzoff S. A. (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2002.

Bondarenko D. M., Grinin L. E., and Korotayev A. V. Alternative Pathways of Social Evolution //Social Evolution & History – 2002. V. 1, N 1 (pp. 54–79).

Bondarenko D. M. and Sledzevski I. V. (eds.) Hierarchy and Power in the History of Civilizations. – Moscow: IAf RAN, 2000.

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. (eds.) Civilizational Models of Politogenesis. – Moscow: IAf RAN, 2000.

Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. 'Early State' in Cross-Cultural Perspective: A Statistical Reanalysis of Henri J.M. Classen's Database // Cross-Cultural Research. –V. 1., N 1.(pp. 105–132).

Carneiro R. On the Relationship Between Size of Population and Complexity of Social Organization // Southwestern Journal of Anthropology.– 1967, N 23 (pp. 234–243).

Claessen H. J. M. Early State in Tahiti / Claessen and Skalník 1978 (pp. 441–467).

Claessen H. J. M. The Earle State: A Structural Approach / Claessen and Skalník 1978 (pp. 533–596).

Claessen H. J. M. Was the State Inevitable? // Social Evolution & History – 2002. V. 1, N 1 (pp. 101–117).

Claessen H. J. M. and Skalník P. (eds.). The Early State. – The Hague: Mouton, 1978.

Clark G. and Piggott S. Prehistoric Societies. – Harmondsworth, Middlesex, UK: Penguin Books Ltd, 1970.

Crumley C. L. Heterarchy and the Analysis of Complex Societies / Ehrenreih et al. 1995 (pp. 1–15).

Crumley C. L. Communication, Holism, and the Evolution of Sociopolitical Complexity / Haas J. (ed.) From Leaders to Rulers. – New York etc: Kluwer Academic / Plenum Publishers, 2001 (pp. 19–33).

Earle T. K. How Chiefs Come to Power: The Political Economy in Prehistory. – Stanford, Cal.: Stanford University Press, 1997.

Earle T. K. Hawaiian Islands (A. D. 800–1824) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp. 73–86).

Ehrenreih R. M., Crumley C. L., and Levy J. E. (eds.). Heterarchy and the Analysis of Complex Societies. – Washington, DC: American Anthropological Association, 1995.

Grinin L. The Early State and its Analogues // Social Evolution & History – 2002. V. 2, N 1 (pp. 131–176).

Johnson A.W. and Earle T. K. The Evolution of Human Societies: from foraging group to agrarian state. Second Ed. – Stanford, CA: Stanford University Press, 2000.

Harris M. Cultural Anthropology. 4^th ed. – New York: Addison-Wesley, 1995.

Korotayev A. V . Mountains and Democracy: An Introduction / Kradin and Lynsha1995 (pp. 60–74).

Korotayev A. V., Kradin N. N., Lynsha V. A., and de Munck V.

Alternatives of Social Evolution: An Introduction / Kradin et al. 2000 (pp. 12–51).

Kradin N. N. The Hsiung-Nu (200 B.C. – A.D. 48) / Bondarenko and Korotayev 2000 (рр. 287–304).

Kradin N. N., Korotayev A. V., Bondarenko D. M., de Munck V., and Wason P. K. (eds.). Alternatives of Social Evolution. –Vladivostok: FEB RAS, 2000.

Kradin, N. N., and Lynsha, V. A. (eds.) Alternative Pathways to Early State. – Vladivostok: Dal'nauka1995.

Kowalewski S. A., Nicolas L., Finsten L., Feinman G. M., Blanton R. E. Regional Restructuring from Chiefdom to State in the valley of Oaxaca / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 93–99).

Lloyd P. West African Kingdoms and the Earle State: a Review of Some Recent Analyses / Claessen and Skalník (eds.). The Study of the State. – The Hague: Mouton, 1981 (pp. 223–238).

Lozny L. The Transition to Statehood in Central Europe / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 84–92).

Marcus J. and Feinman G. M. Introduction / Feinman G. M. and Marcus J. (eds.). Archaic States. – Santa Fe – New Mexico: School of American Research Press 1998 (pp. 3–13).

Marey A. V. The Socio-Political Structure of the Pechenegs / Kradin et al. 2000 (pp. 289–293).

McIntosh S. K. Pathways to Complexity: an African Perspective / McIntosh 1999 (pp. 1–30).

McIntosh S. K. (ed.). Beyond Chiefdoms; Pathways to Complexity in Africa. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

Sahlins M. D. Social Stratification in Polynesia. – Seattle – London: University of Washington Press, 1972.

Seaton L. The Early State in Hawaii / Claessen and Skalník 1978 (pp. 269–287).

Schaedel R. The Temporal Variants of Proto-state Societies / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 47–53).

Schaedel R. Early State of the Incas / Claessen and Skalník 1978 (pp. 289–320).

Trepavlov V. V. The Nogay Alternative: from a State to a Chiefdom and backwards / Kradin and Lynsha 1995 (pp. 144–151).

Vansina J. Pathways of Political Development in Equatorial Africa and Neo-evolutionary Theory / McIntosh 1999 (pp. 166–172).

Vorobyov D. V. The Iroquois (15^th –18^th centuries A. D.) / Bondarenko and Korotayev 2000 (pp. 157–174).

Wittfogel K. A . Oriental Despotism. – New Haven, CT: Yale university Press 1957.

[1] В настоящем номере изложение доведено до конца первой части. Продолжение в следующих номерах.

[2] По поводу причин введения мной этого термина и характеристики аналогов государства см.: Гринин Л. Е. Формации и цивилизации. Гл. 4 // Философия и общество.1997. № 5. С. 23–42; Гринин Л. Е. Политогенез: генеральная и боковые линии.

[3] Если читатель помнит, я трактовал цивилизации в традициях Тойнби как устойчивые культурно-религиозные группировки обществ (см. Гринин Л. Е. Формации и цивилизации. Гл. 6 // Философия и общество. 1998. № 2–3).

[4] См, например, Wittfogel K. A.Oriental Despotism; Adams R. The Evolution of Urban Society: Early Mesopotamia and Prehistoric Mexico; Carneiro R. A Theory of the Origin of the State; Fried M.H. The Evolution of Political Society; Fried M.H. The State, the Chicken, and the Egg; or What Came First?; Service E.R. Origins of the State and Civilization. The Process of Cultural Evolution;The Early State / Eds. Claessen H.J.M.& Scalnik P; The Study of the State / Eds. Claessen H. J.M.& Scalnik P.; Васильев Л. С. Становление политической администрации (от локальной группы охотников-собирателей к протогосударству-чифдом). И многие другие.

[5] Сервис вообще считал, что все множество теорий возникновения управления (то есть начала политогенеза) можно свести к двум главным типам (с подтипами): конфликтная теория и интегративная теория (Service E.R. Classical and Modern Theories of the Origins of Government. Р. 21).

[6] Крадин Н. Н. Введение. От однолинейного взгляда на происхождение государства к многолинейному. С. 7.

[7] См.: Cohen R. Introduction / Origins of the State. Р. 7.

[8] Cohen R.Op. Сit.P. 8.

^[9] Эволюция государственности «вольно или невольно как бы «изымается» из общего социокультурного контекста, что затрудняет исследование, не позволяя охватить процесс во всем многообразии участвующих в нем компонентов и выявить все существенные для него связи» (История первобытного общества. Эпоха классообразования. С. 5).

^[10] Советские ученые, в частности, во многом добросовестно пытались исследовать процессы в комплексе. Но тут помехой стали заидеологизированные представления о роли частной собственности в классогенезе и политогенезе.

[11] The Early State. The Hague, 1978.

[12] Claessen H.J.M. Problems, Paradoxes, and Prospects of Evolutionism. Р. 2.

[13] К счастью, в отечественной и зарубежной науке сложилось направление, которое активно выступает против такого взгляда, заостряя внимание на целом ряде негосударственных политических и социальных форм, стадиально равных раннему государству. Укажу лишь некоторые работы: Alternative Pathways to Early State; Civilizational Models of Politogenesis; Alternatives of Social Evolution. Эти книги изданы также и на русском языке: Альтернативные пути к ранней государственности; Альтернативные пути к цивилизации. См. также: Ранние формы социальной организации.

[14] См.: Кочакова Н. Б. Раннее государство и Африка (аналитический обзор публикаций Международного исследовательского проекта «Раннее государство»). С. 7.

[15] Цит.: Годинер Э. С. Политическая антропология о происхождении государства. С. 63.

[16] Это одни из самых любимых мыслей П. Тейяра де Шардена.

[17] Кочакова Н. Б. Раннее государство и Африка. С. 10.

[18] Правда, теперь столь многие ученые «полагают, что типы препятствуют познанию нового и являются непродуктивными», что исследователям, которые несогласны с таким нигилизмом, приходится, как и Паулу Уосону, делать шаг назад и вставать на защиту «принципиальной пригодности» типологии (см. Wason P. K. Social Types and the Limits of Tipological Thinking in Social Archaeology. P. 19).

[19] О причинах, необходимости и методике четкого разграничения моделей мирового развития в целом и развития отдельного общества как разных качественных объектов я много говорил в другой работе (см. Гринин Л. Е. Формации и цивилизации. Гл. 5 // Философия и общество, 1998. № 1).

[20] The Early State –The Hague, 1978. Р. 589, 640.

[21] Правда, есть точка зрения, согласно которой и многие города-государства, включая даже Афины периода расцвета и позже, не были государствами, а являлись «безгосударственными обществами», поскольку там «право на использование насилия не монополизируется правительством или правящим классом», и в полисе «не было готового государственного аппарата». (Berent M. The Stateless Polis: the Early State and the Ancient Greek Community. P. 225). Но мы рассмотрим этот подход в следующих частях работы.

Тем не менее можно сравнить по эволюционному динамизму греческие и этрусские города. Первые смогли быстро создать военно-политический союз против Персии, а после победы над ней политическая жизнь Эллады вращалась вокруг борьбы двух крупных военно-политических объединений: Афинского морского и Пелопонесского союзов. Этрусские же города, хотя и имели федерацию, но она была «преимущественно религиозным союзом» (см.: История древнего мира. С. 379). И даже при римской угрозе этот союз не стал военно-политическим, что и явилось важнейшей причиной потери Этрурией независимости.

[22] Кочакова Н. Б. Ук. Соч. С. 19.

[23] Гораздо реже трансформация догосударственного государства в полноценное государство совершается за счет собственного внутреннего развития, как это было в Афинах и некоторых других греческих государствах. Но и этот рост шел во многом благодаря постоянным войнам и быстрому росту населения, поскольку все же для государства нужен определенный объем.

[24] И такой капитализм находили даже в Междуречье.

[25] В этом смысле сильно различались зерновое и клубневое растениеводство.

[26] Бондаренко Д. М. Теория цивилизаций и динамика исторического процесса в доколониальной тропической Африке. С. 15.

[27] См, например: Коротаев А. В. От государства к вождеству? От вождества к племени? С. 224–302. См. также статью Трепавлова с характерным названием «Ногайская альтернатива: от государства к вождеству и обратно» (Trepavlov V.V. The Nogay alternative: from state to a chiefdom and backwards. P. 144–151).

[28] Например, в Эфиопии очень долго (до конца XVII в.) не применялись печати для передачи сообщений наместникам, поскольку все передавалось устно, через гонцов. Но и посылка печати еще не означала, что эфиопский царь посылал наместнику именно грамоту. Вполне возможно, что « посылал он ему даже не грамоту, а лишь оттиск своей печати в знак того, что все сказанное гонцом говорится от царского имени» (Чернецов С. Б. Влияние урбанизации на развитие эфиопской сфрагистики. С. 50).

[29] См.: Гринин Л. Е. Формации и цивилизации // Философия и общество. 2000. № 1. С. 69–71.

[30] Эти процессы, конечно, относятся и к другим этапам эволюции, но с учетом темы работы я не акцентирую на этом внимание.

[31] Даже имена. У индейцев «осэдж список имен собственных, принадлежащих кланам и субкланам, столь длинен… что занимает 42 страницы размером кварто» (Леви-Строс К. Первобытное мышление. С. 249).

[32] См. Sahlins M. D. Political Power and the Economy in Primitive Society. P. 405.

[33] Стоит отметить, что по поводу разграничения религии и магии, равно как и по поводу толкования понятия сакрального, нет единого мнения (см., например, Ма­линовский Б. Магия и религия. С. 509–534; Рэдклифф-Браун А. Табу. С. 421–438; Фрезер Дж. Типы магии. С. 486–509).

[34] См. об этом: История Древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. С. 111.

[35] «…Олмекский храмовый центр Ла Вента в Мезоамерике расположен на острове, территория которого могла прокормить при существовавшей тогда системе подсечно-огневого земледелия лишь 30 семей. Однако трудовые затраты на возведение всего комплекса оценены американскими исследователями в 18 000 человеко-дней. Совершенно ясно, что Ла Вента – это культовый центр целого союза общин, располагавшегося на окружающей, довольно значительной территории» (Массон В. М. Первые цивилизации. С. 9).

[36] Такие сооружения являлись как бы прологом более позднему «драматическому расцвету монументальной общественной архитектуры», по образному выражению Джонатана Хааса (Haas J. The Roads to Statehood. P. 18).

[37] Город как социокультурное явление исторического процесса. Введение. С. 6.

[38] «Город непосредственно выступает как территориальная концентрация множества разнородных форм деятельности» (Ахиезер А. С. Город – фокус урбанизационного процесса. С. 23).

[39] Даже многие ремесла весьма часто становились преимущественным занятием знати, что усиливало ее превосходство. Позже, правда, она полностью перешла на управление, войну и религию.

[40] Сайко Э. В. Город как особый организм и фактор … С. 17.

[41] Например, у бороро Южной Америки имена собственные кажутся принадлежащими определенным кланам либо даже сильным линиям. Считаются «бедными» те, кто в обретении имени зависят от доброй воли других кланов» (Леви-Строс К. Ук. соч. С. 250). Иногда для создания признаков неравенства еще в детстве изменяли анатомические признаки, например форму черепа или ноги.

[42] «Легко предположить, что люди, обладающие такими качествами, чаще других добивались успеха, за что бы ни брались. И действительно, наблюдения показывают, что в туземных обществах магия и выдающиеся личные качества всегда присутствуют рядом» (Малиновский Б. Ук. соч. С. 521).

[43] Хочу обратить внимание, что и сегодня общество не чуждо такому взгляду.

[44] По этому поводу см.: Artemova O.Y. Initial Phases of Politogenesis. P. 55.

[45] История первобытного общества. Эпоха классообразования. С. 90.

[46] История первобытного общества. Эпоха классообразования. С. 93 (курсив мой. – Л. Г. ).

[47] Earle T. K. Hawaiian Islands (AD 800-1824) Р. 80.

[48] Урбанизационная среда «и является тем социальным бульоном, в котором кристаллизуются в большей или меньшей степени в зависимости от ее насыщенности (а отсюда разная степень и характер выраженности и развитость их) городские элементы и структуры» (Сайко Э. В. Город как особый организм …С. 13).

[49] Sahlins M. Stone Age Economics. Chicago, 1972. P. 139.

[50] Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и политических институтов одного из нилотских народов. С. 220.

[51] См.: Львова Э. С. Складывание эксплуатации и ранней государственности у народов бассейна Конго. С. 161.

[52] Артемова О. Ю. В очередной раз о теории «родового быта» и об «австралийской контроверзе». С. 47.

[53] Попов В. А. К вопросу о структурообразующих принципах рода и родовой организации. С. 18.

[54] Новожилова Е. М. Тайные союзы в старом Калабаре как институт консолидации городского сообщества. С. 34.

[55] См.: Новожилова Е. М. Традиционные тайные общества Юго-восточной Нигерии (Потестарные аспекты функционирования)... С. 110.

[56] Новожилова Е. М. Традиционные тайные общества… С. 109.

[57] Эванс-Причард Э. Э. Нуэры. С. 132 (курсив мой. – Л. Г. ).

[58] «Стратифицированное общество не является единственной альтернативой сегментарному. Промежуточное положение занимают обществ, где власть распределена между большим количеством относительно независимых социальных институтов, организованных по родовому, территориальному или корпоративному принципу» (Новожилова Е. М. Традиционные тайные общества... С. 109).

[59] См.: Токарев С. А. Ранние формы религии. С. 314.

[60] Там же. С. 110–111.

[61] См.: Новожилова Е. М. Традиционные тайные общества...С. 110.

[62] В частности, так было в некоторых районах Нигерии с конца XVII в., когда тайное общество Эгбо координировало торговую и иную деятельность крупных объединений – торговых домов, стремясь сгладить остроту соперничества между ними. Монополией Эгбо было решение торговых споров и взимание долгов (см.: Новожилова Е. М. Тайные союзы в старом Калабаре... С. 37).

* Продолжение. Начало см.: Философия и общество. 2001. № 4; 2002. № 2; № 3; 2003. № 2.

[63] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 179.

[64] Эти сложности в отношении ранней Римской республики особенно подчеркивала Штаерман (см.: Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме. С. 81–85).

[65] Подробнее о налогах в этих обществах я скажу далее.

[66] В частности, С. Л. Утченко подчеркивал, что определение полиса как города-государства малоприемлемо и делал акцент на том, что полис – это, прежде всего, именно вид гражданской общины (см.: Становление и развитие раннеклассовых обществ… С. 18). См. также: Античная Греция. Т. 1. С. 31.

[67] Так ставит вопрос Кошеленко (см.: Кошеленко Г. А. Введение. Древнегреческий полис. С. 31; Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. С. 5–6; Маринович Л. П., Кошеленко Г. А. Древний город и античный полис).

[68] Д. М. Бондаренко, А. В. Коротаев и некоторые другие. См., например: Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин. С. 259; Бондаренко Д. М., Коротаев А. В., Крадин Н. Н. Введение: Социальная эволюция, альтернативы и номадизм. С. 16; Коротаев А. В., Крадин Н. Н., Лынша В. А. Альтернативы социальной эволюции… С. 37; Bondarenko D. M. and Korotayev A. V. Introduction. P. 10–11; Korotayev A. V., Kradin N. N., Lynsha V. A., and de Munck V. Alternatives of Social Evolution… P. 25; и др.

[69] Есть и русский перевод статьи под названием «Безгосударственный полис: раннее государство и древнегреческое общество» (см. Литературу в конце). Но я даю ссылки по английскому варианту.

[70] См. о таких полисах, лишенных городских центров: Античная Греция. Т. 1. С. 10–11.

[71] Конечно, данных о внутренней жизни и политической истории Дельфийской политии недостаточно. Но есть несколько моментов, которые могут подтверждать это предположение: огромная роль в жизни ее общины дельфийского оракула; контроль за храмовым имуществом и священными землями со стороны т. н. Дельфийско-Пилейской амфиктионии (куда входили представители различных греческих племен); небольшой размер и военная слабость этой политии, а также вмешательство в ее дела других государств (см.: Глускина Л. М. Дельфийский полис. С. 45, 71).

[72] Это следующие признаки: особые свойства верховной власти; новые принципы управления; новые формы регулирования жизни общества; редистрибуция власти.

[73] Обычно зрелое государство противопоставляют раннему. И это правильно. Однако я считаю, что между ранним и зрелым государствами целесообразно выделить этап сформировавшегося , но еще недостаточно зрелого государства. Об этом подробнее речь пойдет в следующих параграфах. В данном же контексте различия между терминами сформировавшееся и зрелое государство не слишком значительны, чтобы на них акцентировать внимание.

[74] См.: Гринин Л. Е. Генезис государства… Ч. 3. Р. 1. С. 24–66.

[75] Можно привести следующую аналогию. Так, известно, что высокопродуктивное и интенсивное земледелие оказалось возможным главным образом там, где культивировались зерновые культуры. А народы, которые выращивали тыквы, батат или другие овощи и корнеплоды, часто не могли перейти к интенсивному земледелию. Но ведь это вовсе не значит, что мы на этом основании будем считать земледельцами только тех, кто выращивал злаки.

[76] Хотя определенная эволюция намечалась и здесь. В частности, в III–II вв. до н. э. союзы полисов стали гораздо более интегрированными. По мнению некоторых ученых, такие союзы, как Ахейский, Этолийский и другие, превратились в федеративные государства с единым гражданством, общим законодательством, исполнительными органами и постоянным союзным войском (см.: Сизов С. К.
О причинах расцвета федеративных государств в эллинистической Греции.
С. 72–73).

[77] История Норвегии. С. 131. «Появление князя создало новый класс – княжескую дружину , ближайших его помощников и сотрудников по управлению войском и княжеством» (Шмурло Е. Ф. Возникновение и образование Русского государства. С. 107).

[78] См., например, о роли торговли в Хазарии и в частности о ее столице, торговом городе Итиле: Плетнева С. А. Города кочевников. С. 206–207; Плетнева С. А. Хазары; Шмурло Е. Ф. Ук. соч. С. 38. О Тюркском каганате см.: Гумилев Л. Н. Древние тюрки. С. 42.

[79] См.: Петросян Ю. А. Османская империя. Могущество и гибель. С. 91; Гордлевский Вл. Государство Сельджукидов Малой Азии. С. 69; Строева Л. В. Государство исмаилитов в Иране в XI–XIII вв. С. 5–11.

^[80] О Бенине см.: Бондаренко Д. М. Бенин накануне первых контактов с европейцами; Он же. Доимперский Бенин. См. также по вопросу о моей позиции по поводу определения Бондаренко Бенина как альтернативы государству: Гринин Л. Е. Генезис государства… Ч. 3. Р. 2. С. 26.

[81] См. об этом, например: Korotayev A. V. Mountains and Democracy.

[82] Античная Греция. Т. 1. С. 30.

[83] Платон. Законы. С. 189 (737 е), 197 (745 с). Но когда государственный тип полиса утвердился, планка необходимых объемов населения, естественно, могла снизиться (иногда до 1–2 тыс. человек), так как теперь в колониях и в малых полисах шло прямое копирование политического устройства крупных политий.

[84] Античная Греция. Т. 1. С. 36; См. также: Становление и развитие раннеклассовых обществ. С. 44; Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах… С. 40.

[85] См.: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 201.

[86] О роли свободных земель в стейтогенезе и классогенезе Рима см., например: Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. С. 256.

[87] См.: Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. С. 151–152.

[88] Античная Греция. Т. 1. С. 394.

^[89] См., например, о теснейшей связи развития мореплавания, торговли, демографического роста и государственности в полисах Древней Греции в доклассический период: Становление и развитие раннеклассовых обществ. С 40–43.

[90] См.: Глускина Л. М. Проблемы кризиса полиса. С. 7

[91] К слову сказать, сходство государственного устройства Карфагена и Рима (равно как сходство и того и другого с греческими полисами) не может не бросаться в глаза, и это отмечается исследователями (см., например: Harden D. The Phoenicians. P. 72; см. также: Виппер Р. Ю. Лекции по истории Греции. Очерки истории Римской империи. С. 266–267; Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура. С. 105–106). Сходство Карфагена с полисами отмечал еще Аристотель (см.: Доватур А. Политика и политии Аристотеля. С. 12).

[92] А вот с изменением производственного и экономического базиса в связи с развитием промышленного капитализма и демократия стала более устойчивой и широко распространенной.

[93] История Италии. С. 240.

[94] Краснова И. А. Принципы выборности во Флоренции XIV–XV веков. С. 58.

[95] Дройзен И. История эллинизма. С. 18. Аристотель говорит даже, что в демократиях «народная масса господствует над законами» (Аристотель. Политика. С. 550).

[96] Этот рубеж некоторые исследователи относят к концу XVI в. См., например, Ливанцев К. Е. Сословно-представительная монархия в Польше. С. 55.

[97] Краткая история Польши. С. 81.

[98] По мнению Д. Руссела, в Риме очень рано появилась более четко выраженная собственно государственная система с концепцией особой власти сената и отдельных магистратов (особенно высших, для которых характерен imperium ). Эта власть могла быть противопоставлена воле гражданства (Античная Греция. Т. 1. С. 23).

[99] История Италии. С. 248.

Возможно, что финикийские города-государства существовали дольше, но это были монархические, а не республиканские политии.

[100] Там же. С. 248–249.

[101] Мананчикова Н. П. Структура власти в Дубровнике XIV–XV веков…. С. 50.

[102] Мананчикова Н. П. Структура власти в Дубровнике XIV–XV веков… С. 55.

[103] См.: Древняя Греция. С. 246.

[104] Похожим был закон Петелия в 326 г. до н. э. в Риме (см.: Немировский А. И. Ранняя история Рима… С. 262).

[105] См.: Кучма В. В. Государство и право Древнего мира. С. 127.

[106] Бочаров К. Ук. соч. С. 195.

[107] История Древнего Рима. С. 82.

[108] См. также: Древняя Греция. С. 246.

[109] Каждый метек был обязан уплачивать государственный налог в размере 12 драхм (см.: Древняя Греция. С. 242).

[110] И в любом случае заметное социальное неравенство, которое поддерживалось (или санкционировалось) государством, было в каждом в раннем государстве . Собственно теоретики раннего государства подчеркивали наличие, по крайней мере, двух таких классов в раннем государстве (управляющих и управляемых) в качестве обязательного признака такого рода политии (см.: Claessen H. J. M., Skalník P. The Early State. Р. 640; Claessen H. J. M. Was the State Inevitable? Р. 103).

[111] См.: Античная Греция. Т. 1. С. 35. Различные точки зрения о населении Афин в V–IV вв. до н. э. см. также: Древняя Греция. С. 241. Обобщая разные подсчеты, Кошеленко пишет, большинство ученых считают, что рабы составляли от одной четверти до 43 % населения Аттики (Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах… С. 57–58).

[112] Вебер М. Город. С. 392 (Выделено мной. – Л. Г.) .

^[113] Dozdev D. Rome. P. 276.

[114] См.: Маринович Л. П. Греческое наемничество… Особую роль в период правления Перикла и после наемники играли в комплектовании афинского флота (см.: Бочаров К. Очерки истории военного искусства. С. 142).

[115] Бочаров К. Ук. соч. С. 161.

[116] Бочаров К. Ук. соч. С. 195.

^[117] См.: Кучма В. В. Ук. соч. С. 131, 216.

[118] Античная Греция. Т. 1. С. 180.

[119] Вебер М. Город. С. 393.

[120] Берент тут занимает нечеткую позицию не только в статье, но и в докторской диссертации. Афины и другие полисы он определенно относит к безгосударственным политиям, но не решается ни четко отказать Спарте в государственном статусе, ни признать ее государством, прибегая к весьма сомнительным доводам (см.: Berent M. The Stateless Polis. Towards a Re-Evaluation of the Classical Greek Political Community. Р. 181–200).

[121] См.: Маринович Л. П. Греческое наемничество… С. 18–23.

[122] См.: Андреев Ю. В. Спарта как тип полиса. С. 204–295.

[123] Еще одним вариантом были некоторые итальянские республики в XIII–XV вв., в которых на должности военачальника, судьи и иногда некоторых других приглашался чужеземец обычно сроком на год. Он привозил с собой весь штат, включая нотариусов и судей, и имущество, а город оплачивал его службу и расходы. Таким образом, значительная часть исполнительной власти здесь также сменялась ежегодно. Нечто похожее было и в Новгороде, где приглашался князь с дружиной.

^[124] Исполнительная военная власть была куда сильнее.

[125] Древняя Греция. С. 263, 264.

[126] Каутский К. Материалистическое понимание истории. С. 334–335. См. также: Аристотель. Афинская полития. С. 277.

[127] Например, Русская правда Ярослава Мудрого признавала кровную месть (см.: Шмурло Е. Ф. Возникновение и образование Русского государства. С. 112), то же можно сказать и о законах Моисея в Израиле (см.: Аннерс Э. История европейского права. С. 32–33).

[128] Разве в России или в Южных Штатах крепостник и рабовладелец не имели права на применения насилия над своими невольниками?

[129] Геллнер Э. Нации и национализм. С. 28–29.

[130] Это как с собственностью: где-то она в руках государства, а где-то в частных, но власть, так или иначе, контролирует и право собственности, и оборот последней.

[131] Например, кодекс царя ацтеков Монтесумы I запретил персональную кровную месть, только государственные агенты могли требовать наказания (см.: Kurtz D. V. Strategies of Legitimation and the Aztec State. P. 307). В то же время человеческие жертвоприношения широко практиковались жрецами.

[132] Новгородская феодальная республика. С. 268; Фроянов И. Я., Дворниченко А. Ю. Города-государства в Древней Руси. С. 235, 238.

[133] Алаев Л. Б. Восток в мировой типологии феодализма. С. 623.

[134] Правда, постепенно в результате гегемонии в морских союзах Афины и фактически становятся географическим центром.

[135] В частности, в Афинах в 410 году был принят специальный закон, который объявлял врагом народа всякого, кто попытается свергнуть демократический строй Афин или во время свержения демократии займет какой-либо пост. Виновные в этом преступлении подлежали смертной казни, а их имущество – конфискации. Такого злоумышленника всякий мог безнаказанно убить, получив половину его имущества. Этот закон после свержения тирании «тридцати» был дополнен разрешением доносить на тех, кто угрожает демократии (Берве Г. Тираны Греции. С. 261– 264; Виппер Р. Ю. Лекции по истории Греции… С. 253).

[136] Например, в IV в. до н. э. в Риме были приняты законы Лициния и Секстия, которые ограничивали владение на общественном поле нормой в 500 югеров (примерно 125 га). (См.: Н Немировский А. И. История раннего Рима... С. 261; Ковалев С. И. История античного общества. Эллинизм. Рим. С. 81.) В конце II века до н. э. братья Гракхи возобновили с некоторыми изменениями (о них см.: Нечай Ф. М. Образование Римского государства. С. 187) действия таких ограничений. В результате поражения Гракхов был принят в 111 г. до н. э. закон Спурия Тория, которым переделы общинно-государственных земель прекращались, а земельные наделы становились частной собственностью их владельцев (Косарев А. И. Римское право. С. 61). До этого с юридической точки зрения право собственности на все земли (за исключением мелких участков, переданных в собственность граждан) принадлежало государству (Луццатто Дж. Экономическая история Италии. С. 53).

[137] См., например: Blair P. H. Roman Britain and Early England... Р. 240–241.

[138] Johnson A. W. and Earle T. K. The Evolution of Human Societies… Р. 306.

[139] Но, кстати сказать, число профессиональных чиновников в высокобюрократических странах могло быть и не столь уж большим. Например, в начале XIX в. в Китае численность гражданских чиновников составляла около 20 тыс. чел., а военных – 7 тыс. (Крюков М. В. и др. Этническая история китайцев. С. 34). В это время в Китае жило более 300 млн. чел. (Там же. С. 63). Сравните с тем, что в небольших Афинах многие тысячи граждан участвовали в управлении и судах (см. дальше). Так что по отношению членов аппарата к численности населения Афины могли соперничать с самыми бюрократическими государствами.

[140] По словам Аристотеля, таких было до 700 человек (Аристотель. Афинская полития. С. 294).

[141] Аристотель. Афинская полития. С. 293–294.

[142] Виппер Р. Ю. Ук. соч. С. 215.

[143] Однако тут нет какой-то исключительности. Во многих государствах (и не только ранних) на те или иные должности по каким-то причинам приглашались иноземцы или назначались рабы. Это было одним из новых направлений формирования аппарата (об этом мы уже говорили. См.: Гринин Л. Е. Генезис государства… Ч. 3. Р. 1. С. 44; Grinin L. The Early State and its Analogues. Р. 152).

[144] Кучма В. В. Государство и право Древнего мира. С. 121–122.

[145] Кучма В. В. Ук. соч. С. 165–166.

[146] Теодор Моммзен даже пишет, что фактически не соблюдалось (Моммзен Т. История Рима. С. 41).

[147] Моммзен Т. История Рима. С. 42.

[148] См.: История Древнего Рима. С. 92.

[149] См. об этом: Виппер Р. Ю. Ук. соч. С. 287–292; Утченко С. А. Кризис и падение римской республики. С. 125.

[150] См., например, о таком контроле в Римской республике: Виппер Р. Ю. Ук. соч. 287–291; Моммзен Т. История Рима. С. 42.

[151] Кучма В. В. Ук. соч. С. 119, 120.

[152] Кучма В. В. Ук. соч. С. 157–159. Правда, победить подкуп избирателей так и не удалось. И в конце существования Римской республики он принял широчайшие размеры, так что народ приходил на выборы подкупленным и была заранее известна сумма, с помощью которой можно было достичь высших магистратур. Это было одним из ярких показателей кризиса республиканского строя (см.: Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. С. 117).

[153] История Италии. С. 249.

[154] Кучма В. В. Ук. соч. С. 120.

[155] См.: Косарев А. И. Римское право. С. 21, 44–47.

[156] Kurtz D. The Legitimation of Aztec State. Р. 183.

[157] Ярким примером вмешательства в них являются, в частности, законы Солона.

^[158] Становление и развитие раннеклассовых обществ. С. 67.

[159] Андреев Ю. В. Раннегреческий полис. Гомеровский период. С. 104 и след.

[160] Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах... С. 45.

[161] Там же. С. 45.

[162] Геллнер Э. Нации и национализм. С. 28 (выделено мной. – Л. Г. ).

[163] Такое количество насчитывают, по словам Кошеленко, современные исследователи (см.: Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах... С. 69).

[164] Древняя Греция С. 263.

[165] См.: Античная Греция. Т. 1. С. 363, 364.

[166] См.: Гринин Л. Е. Генезис государства… Ч. 3. Р. 1. С. 56–59.

[167] См.: Кошеленко Г. А. О некоторых проблемах … С. 44, 68. См. также: Аристотель. Афинская полития. С. 273.

[168] См.: Аристотель. Афинская полития. С. 292–294. О некоторых перипетиях борьбы знатных родов между собой, а также знати и демоса в VI в. до н. э. см.: Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI в. до н. э.

[169] О последнем см.: Древняя Греция. С. 399; Ковалев С. И. История Античного общества. Греция. С. 289.

[170] См.: Всемирная история. Т. 1. С. 672; История Древнего Рима. С. 56.

[171] Теодор Моммзен пишет по этому поводу: « Мало-помалу сенат фактически присвоил себе право отменять постановления общины под условием, что община потом одобрит его решение, но согласие общины обыкновенно затем не испрашивалось» (Моммзен Т. История Рима. С. 42). См. также: Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. С. 85.

[172] Моммзен Т. История Рима. С. 42.

* Продолжение. Начало см.: Философия и общество. 2001. № 4; 2002. № 2.

[173] См.: Гринин Л. Е. Генезис государства ... Часть 2. С. 28–30.

[174] Как, впрочем, и некоторые более специальные характеристики, например наличие городов (Adams R. The Evolution of Urban Society…См. критику этого: Service E. R. Origins of the State…; Claessen H. J. M. The Earle State: A Structural…); пространственная интеграция поселений (см.: Lozny L. The Transition to statehood…Р. 90); наличие ритуальных центров с густой концентрацией сооружений (см. критику этого Schaedel R. The temporal variants of proto-state societies. Р. 51) и т. п.

[175] Claessen H. J. M. The Earle State: A Structural Approach. Р. 586–588.

[176] В том числе и типа донских и запорожских казаков, которых некоторые исследователи считают альтернативами государству (см.: Korotayev A. V. and others. Alternatives of Social Evolution: introductory notes. P. 19).

[177] «Возможно, что сравнительно мало государств было действительно централизовано, хотя это громогласно провозглашалось их идеологами в центре», – замечает по этому поводу Э. Саутхол (Southall A. On the Emergence of State. Р. 151).

[178] В том числе «трудно различать вождество и раннее государство» (Кочакова Н. Б. Раннее государство и Африка. С 10).

[179] Некоторые исследователи, вслед за М. Вебером, говорят о том, что главный признак государства – это монополия государства на легитимное применение насилия. Иные считают, что хотя эта формулировка и не совсем корректна, поскольку во многих случаях, в частности в феодальных государствах, такой монополии не было, но все же весьма полезна (см., например: Crone P. Pre-Industrial Societies. P. 7).

[180] Эти признаки были сформулированы еще в XIX веке и используются как марксистами, так и неоэволюционистами.

[181] Skalník Р. Ideological and Symbolic Authority: Political Culture in Nanun, Northern Ghana; Claessen H. J. M. and van de Velde P. Early state dynamics.

[182] Бондаренко Д. М. Доимперский Бенин. C. 244–245.

[183] В этом плане показательной является очень интересная статья Штаерман (Штаерман Е. М. К проблеме возникновения государства в Риме), которая убедительно аргументирует, что применение триады особенно в марксистском варианте с классовым уклоном не дает возможности назвать Римскую республику государством, а только особого рода гражданской общиной.

[184] См.: Годинер Э. С. Политическая антропология о происхождении государства. С. 68.

[185] Лелюхин Д. Н. Концепция идеального царства… С. 4.

[186] Даже в таких мощных государствах, как Старовавилонское при Хаммурапи, где имелась большая постоянная армия, а воины за службу получали землю, дом и скот, крупные походы требовали ополчения (см.: Разин Е. А. История военного искусства. С. 58).

[187] См.: Морган Л. Г. Древнее общество. С. 7 и другие. О взглядах Г. Мэна на этот вопрос см.: Mair L. Primitive Government. P. 12–13.

[188] Коротаев А. В. От государства к вождеству? С. 245–246 (выделено мной. – Л. Г.) .

[189] Ковалев С. И. История античного общества. С. 104.

[190] Korotayev A. V. and others. Alternatives of Social Evolution: introductory notes. P. 23–24.

[191] Самозванцев А. М. Социально-правовая организация индийского общества…С 265.

[192] На подобные особенности африканских политий обращал внимание, например, Куббель (Куббель Л. Е. Очерки потестарно-политической этнографии. С. 132 и др.).

[193] Берве Г. Тираны Греции. С. 34.

[194] В Римской республике в ранний период очень важным источником доходов была плата за сдачу в аренду общественных земель (см.: Налоги. С. 5). На необязательность налогов в ранних государствах указывают различные исследователи (см., например, Chase-Dunn C. and Hall T. D. Rise and Demise. Р. 236).

[195] Это показывает, что «нам не следует мыслить в категориях «чистых» типов. Государство отличается даже в том случае, когда имеет много общих признаков с вождествами» (Wason P. K. Social Types and the Limits...Р. 23).

[196] Wason P. K. Social Types and the Limits... Р. 24.

[197]