Главная              Рефераты - Разное

Мировой кризис: Общая Теория Глобализации Издание второе, переработанное и дополненное Москва, 2003 - реферат

Михаил Делягин
Email: mgdeliagin@mtu-net.ru

Мировой кризис:
Общая Теория Глобализации

Издание второе, переработанное и дополненное
Москва, 2003

Институт проблем глобализации и автор выражают глубокую благодарность оказавшим неоценимую помощь при подготовке настоящей книги …..

Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию - и мертвым, и живым, -
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.
(А.С. Пушкин)

Наша сила - в заявлении правды
(В.И.Ульянов-Ленин)

СОДЕРЖАНИЕ

Коротко об авторе. Б.Кагарлицкий, А.Суриков, Ю.Горский, О.Братимов, А.Коваленко

Предисловие. Скорбный век развлечений

1. Снижение адекватности индивидуального сознания
2. Гибель официальной науки как процесса поиска истины…
3. Новый характер труда и обновление человечества
4. Логика, структура и особенности исследования
5. Слова благодарности

Введение. Что такое глобализация >>>

Часть 1. Увлекательная жизнь технологий: информационная
революция

Глава 1. Что происходит с человеком?

1.1. Многообразие человеческой эволюции
1.2. Биологическая эволюция
1.3. Технологический прогресс
1.4. Социальная инженерия

Глава 2. Особенности информационной революции

2.1. Неограниченная коммуникация: качественное усложнение
мира
2.2. Ловушки коммуникаций
2.3. Культура как производительная сила

Глава 3. Ускорение мысли: эволюция сознания

3.1. Эволюция индивидуального сознания: от логического
мышления к творческому
3.2. Формирование коллективного сознания: ментальная
революция?
3.3. Человеческое сознание - качественно новый предмет труда

Часть 2. Влияние глобализации на общество >>>

Глава 4. Управляющие системы: утрата адекватности

4.1. Размывание реальности
4.2. Эффект самопрограммирования
4.3. Исправление восприятия
4.4. Эскалация безответственности
4.5. Вырождение демократии

Глава 5. Разделение общества >>>

5.1. «Информационное сообщество»
5.2. Базовое социальное противоречие эпохи глобализации
5.3. Экзотические типы потребления и поляризация субкультур

Глава 6. Антиглобализм: эхо новой эпохи

6.1. Зависть движет историей
6.2. Новая левая инициатива
6.3. Партизанская конкуренция

Часть 3. Изменение миропорядка: доминирование и вызов >>>

Глава 7. Технологический разрыв: разделение человечества

7.1. Концентрация интеллекта
7.2. Новые ресурсы для новых технологий
7.3. Метатехнологии: односторонняя прозрачность

Глава 8. Деньги теряют значение

8.1. Технологии - несущие конструкции мирового порядка
8.2. Технологическая пирамида
8.3. Горизонтальная и вертикальная конкуренция

Глава 9. Становление глобального монополизма >>>

9.1. Транснациональные корпорации: звериный оскал прогресса
9.1.1. Доминирующий фактор мирового развития
9.1.2. Трансфертные цены
9.1.3. Контроль за покупателями
9.1.4. Монополизация технологий: изживание рынка
9.1.5. Транснациональные корпорации - могильщики
неразвитого мира
9.2. Интеграция рынков: вырождение конкуренции
9.3. От транснациональных корпораций к глобальным монополиям
9.4. США: глобальная монополия
9.4.1. Ключ к успеху: симбиоз государства и бизнеса
9.4.2. Внешняя экспансия как средство снятия внутренних
противоречий
9.4.3. Блеск и нищета концепции «гуманитарных
интервенций»
9.5. Исчерпание традиционной модели развития человечества
9.5.1. Первый кризис глобальной экономики: прекращение
развития за счет интеграции
9.5.2. Богатство избранных более не несет благополучия
для всех

Часть 4. Кризис глобализации >>>

Глава 10. Глобальная конкуренция: битва на ощупь

10.1. Новое лицо интеграции: орудие конкурентной борьбы
10.1.1. Экспансия: неотъемлемая черта рыночной экономики
10.1.2. «История успеха США»: формирование идеологии
глобальной интеграции
10.1.3. Разрушительность глобальной интеграции
10.2. Карта разноуровневой конкуренции
10.2.1. Региональная интеграция: слабая, но единственная
альтернатива
10.2.2. Дробление субъектов конкуренции
10.2.3. От экономической конкуренции - к конкуренции
цивилизаций
10.3. «Международный терроризм»: выход из-под контроля

Глава 11. Ресурсы конкуренции: прогноз экспансий >>>

11.1. США: глобальная неустойчивость
11.2. Европа: пагуба пассивности
11.3. Япония и Юго-Восточная Азия: крах модели «догоняющего
развития»
11.4. Большой Китай: главное событие XXI века >>>
11.4.1. Иностранные инвестиции в Китае: не только
экономический, но и этнический феномен
11.4.2. Гармоничное сочетание экспортной ориентации
и емкого внутреннего рынка
11.4.3. Стимулирование развития высоких технологий
11.4.4. Преодоление структурных диспропорций
11.4.5. Финансирование модернизации
11.4.6. Региональная экспансия и новое позиционирование в
глобальной конкуренции
11.5. Исламский мир: глобальный вызов архаичных обществ

Глава 12. Переход от финансовых воздействий к военным >>>

12.1. Недостаточность финансовых воздействий в условиях
глобализации
12.2. Разрушение Югославии: военное достижение финансовых
целей
12.2.1. Региональная валюта - вызов глобальному
доминированию США
12.2.2. Защита США: ограниченность финансовых
инструментов
12.2.3. Защита США: военный удар по периферии
конкурента
12.2.4. Почему Европа помогала США подрывать свою
экономику
12.3. Агрессия против Ирака и провоцирование Кореи: военное
достижение нефинансовых целей >>>
12.3.1. Позиции и интересы основных участников мировой
драмы
12.3.2. Сценарий проведения операции: от «идеальной
технологической войны» - к подчинению арабского
мира
12.3.3. «Гладко было на бумаге»: срывы управляющей
системы информационного общества
12.3.4. Программа-минимум: разрешение нефтяного кризиса

Глава 13. Структурный кризис развитых экономик >>>

13.1. Суть дела: информационное перепроизводство
13.2. Цена глобального регулирования
13.3. Алгоритмы преодоления кризиса
13.3.1. Расширение высокотехнологичных рынков:
культурная агрессия и «военное кейнсианство»
13.3.2. «Закрывающие технологии»: управляемая
технологическая революция?
13.3.3. Стихийное изживание «цифрового неравенства»

Часть 5. Выводы для современной России >>>

Глава 14. «Для бешеных русских места нет»

14.1. Новая Россия в мировом разделении труда: объект
«трофейного освоения»
14.2. Глобальное отторжение, или пикник на обочине
трансъевразийской магистрали
14.3. Нехватка ресурсов для цивилизованного колониализма

Глава 15. Необходимость России >>>

15.1. Последствия сомализации России
15.2. Невозможность однополярного мира
15.3. Россия как «встроенный стабилизатор»

Глава 16. Правила выживания слабой страны >>>

16.1. Изживание институтов права и партнерства
16.2. Необходимость приведения национальных доктрин в
соответствие с доктринами потенциальных агрессоров
16.3. Контуры технологической доктрины
16.4. Возрождение на коленях

Глава 17. Шанс России

17.1. Объективные недостатки России
17.2. Невозможность традиционной модернизации
17.3. Использование и недолговечность уникальных преимуществ

Заключение. Вызовы глобализации: выбор личности и общества

Приложение. Некоторые наиболее типичные отклики СМИ на первое издание
Библиография
Тезаурус

Перечень приведенных примеров

Пример 1.
Пример 2.

Редакционная коллегия: Ю.Горский (председатель), О.Братимов, А.Коваленко.

Коротко об авторе:

ДЕЛЯГИН Михаил Геннадьевич. Родился в 1968 в Москве.
1986-88 - служба в Советской Армии. В 1992 с отличием окончил экономический факультет МГУ.
С июля 1990 по ноябрь 1993 - аналитик Группы экспертов Б.Ельцина, покинул ее по своей инициативе. Руководил Аналитическим центром группы «Коминвест». С мая 1994 - главный аналитик Аналитического управления Президента России (руководители - Ясин, М.Урнов, В.Печенев), с октября 1996 работал референтом помощника Президента России по экономике (С.Игнатьева), с марта 1997 - советник по экономической безопасности вице-премьера - Министра внутренних дел А.C.Куликова, с июня 1997 - советник первого вице-премьера Немцова.
За выступления в СМИ, расцененные либеральными фундаменталистами правительства Кириенко как «антиправительственная пропаганда», был уволен за день до дефолта 17 августа. С октября 1998 по май 1999 - советник первого вице-премьера Ю.Д.Маслюкова, по июль 1999 - заместитель руководителя Секретариата первого вице-премьера Н.Аксененко. С августа 1999 - советник Председателя Координационного Совета избирательного блока «Отечество - Вся Россия» Е.М.Примакова, с января 2000 - его помощник. С марта 2002 года - помощник Председателя Правительства Российской Федерации.
В 1994-1997 участвовал в подготовке ежегодных посланий Президента России Федеральному Собранию и программ Правительства России. Государственный советник III класса (1996). Имеет личную благодарность Президента России (распоряжение Президента России от 11 марта 1997 г. № 70-рп). Основной разработчик программы Правительства России «О мерах по стабилизации социально-экономической ситуации в стране» (осень 1998), активный участник беспрецедентно успешных переговоров с МВФ и Мировым банком в январе-апреле 1999.
В 1999 году возглавил созданный им Институт проблем глобализации (ИПРОГ). С марта 2002 года является его научным руководителем и Председателем Президиума (Попечительского Совета).
Под руководством М.Делягина подготовлены практически все официальные доклады ИПРОГа, обнародованные до марта 2002 года:
1. Евро: стратегические возможности и угрозы для России и США в свете решений Апрельского (1998 года) Пленума ЦК КПК. Май 1998.
2. Общая теория глобализации. Август 1998.
3. Трансъевразийская железнодорожная магистраль: изменение баланса глобальной конкуренции. Октябрь 1998.
4. НАТО: урок международного террора для России. Апрель 1999.
5. Экономические аспекты чеченского урегулирования. Август 1999.
6. Основные механизмы модернизации государственного механизма и экономики России. Октябрь 1999.
7. Правительственная методика распределения трансфертов между регионами: как безграмотность и безответственность рождают нищету и коррупцию. Декабрь 1999.
8. Подходы к разработке алгоритма комплексной реализации «закрывающих технологий» в целях поддержания стабильности. Май 2000.
9. Глобальная неустойчивость. Август 2000.
10. Бюджет-2001: праздник неграмотности. Сентябрь 2000.
11. Большой трансферт: межбюджетная политика правительства России как фактор дестабилизации. Ноябрь 2000.
12. Форсированное присоединение России к ВТО: суицидальная уступка в глобальной конкуренции. Декабрь 2000.
13. Экономика Путина: агония или возрождение? Январь 2001.
14. Как надо и как не надо реформировать естественные монополии (на примере электроэнергетики): ищите собственника в Париже. Март 2001.
15. Новая олигархия: плюсы и минусы. Апрель 2001.
16. Ночной кошмар о возрождении России: 2004-2005. Июнь 2001.
17. Исполнение бюджета-2001 и проект бюджета-2002: профицит лицемерия. Август 2001.
18. 11 сентября 2001 года: завершение формирования постсоветского мира. Сентябрь 2001.
19. Генезис и некоторые перспективы международного терроризма. Октябрь 2001.
20. Слом экономической модели: стратегический выбор Путина. Ноябрь 2001.
21. Формирование нового предвыборного консенсуса: конец «демократического феодализма». Декабрь 2001.
22. Функции Советского Союза в развитии человечества. Декабрь 2001.
23. Особенности государственного регулирования фондового рынка: угрозы национальной безопасности (Почему репутация президента России стоит меньше миллиона долларов). Январь 2002.
24. Реформирование электроэнергетики как инструмент преобразования отношений собственности и реорганизации политической власти в России. Февраль 2002.
25. Мир 2010: некоторые базовые требования к России. Февраль 2002.
Один из самый известных российских экономистов, длительное время был самым молодым доктором экономических наук (1998). Член Общественных советов при Министре внутренних дел России (1998), директоре Федеральной службы налоговой полиции (2000), Председателе Счетной палаты (2000). С 1999 - член Совета по внешней и оборонной политике. Почетный профессор (2000) Цзилиньского университета (Китай). Член-корреспондент РАЕН (2001). Член Правления Российского союза товаропроизводителей (2001). Член Наблюдательного Совета Всемирного антикриминального и антитеррористического форума (2001).
М.Г.Делягин - автор более 500 публикаций (в т.ч. в США, Японии, Германии, Франции, Китае, Индии, Югославии, Египте и т.д.) и пяти монографий, из которых наиболее известны «Экономика неплатежей» (1997), «Идеология возрождения: как мы уйдем из нищеты и маразма» (2000). Руководитель авторского коллектива и автор основной части книги «Практика глобализации: игры и правила новой эпохи» (2000).
Настоящая книга представляет собой обобщение исследований и публикаций М.Г.Делягина, посвященных проблемам глобализации, выполненных в период до марта 2002 года. Не принадлежащие автору части книги «Практика глобализации: игры и правила новой эпохи» исключены из текста либо приведены в качестве цитат.

Б.Кагарлицкий, директор Института проблем глобализации,
А.Суриков, заместитель директора, начальник Военного центра
О.Братимов, и.о. начальника департамента глобальных конфликтов,
Ю.Горский, ст. референт департамента технологий,
А.Коваленко, референт департамента транспортных потоков

Предисловие.

СКОРБНЫЙ ВЕК РАЗВЛЕЧЕНИЙ

«Главное, принципиальное отличие подлинно научного прогнозирования от гадания на кофейной гуще состоит в том, что второе иногда сбывается» [1].
(академик И.Анчишкин, основоположник экономического прогнозирования в СССР)

1. Снижение адекватности индивидуального сознания

Человечество вступило в новую эпоху своего развития.
Это случилось неожиданно и незаметно.
Мы, все вместе и каждый порознь, стали другими - и продолжаем меняться стремительно и неудержимо, не замечая этого, лишь изредка со страхом и недоумением обращая внимание на изменения в своей психологии и мировоззрении, сужение кругозора, падение восприимчивости, отмирание аналитических способностей.
Эти изменения принято объяснять старостью, физической или душевной, - и всякий, натолкнувшись на них, прежде всего пытается немедленно выкинуть из головы эти неудобные и печальные наблюдения, способные отравить даже самую благополучную жизнь.
«В своем глазу соломинка - в чужом бревно»: мы замечаем пугающие признаки снижения эффективности мышления в первую очередь на примере других людей. И, даже успокоительно сетуя на то, что «в наше время образование было лучше», мы не можем не испытывать болезненного неудобства от пугающей широты круга людей, уверенно рассуждающих о вещах, о которых они не имеют ни малейшего представления. Этот круг включает в себя не только руководителей государств и корпоративных аналитиков, но и людей, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, - сослуживцев, продавцов в магазинах, врачей, институтских преподавателей.
Приходят новые времена - и мы все оказываемся в них одинаково беспомощными.
«Перестав видеть за деревьями лес, человек решает проблему путем перехода к изучению отдельных листьев». Привыкнув в уходящую индустриальную эпоху к наибольшей ценности специалиста, знающего бесконечно много о бесконечно малом, мы забыли о ценности и первичности комплексных подходов.
Поток прогресса несет наше сознание, крутит его в воронках и ударяет о коряжистые берега. Хуже того: многомерность неоднородно ускоряющегося развития, отягощенного нарастанием обратных и промежуточных связей, кардинально сокращает возможности человеческого сознания, привыкшего к комфортному существованию в четырех привычных измерениях.
В результате мы в целом успеваем успешно реагировать на сиюминутные раздражители, на местные и всеобщие кризисы, и это, как правило, позволяет держаться на плаву в повседневной жизни. Однако на главное - на стратегическую оценку того, куда же уносит нас наше собственное развитие, - времени больше не остается.
Это продолжается так долго и так убедительно, с такими масштабными и многообразными последствиями, что пора признать: перед нами не забавный парадокс и не стандартное самооправдание лентяев. Перед нами новая (и, как большинство таковых, неприятная - именно вследствие своей новизны, разрушающей привычные и, следовательно, комфортные причинно-следственные связи) закономерность нашей жизни.
Зорко выискивая все новые и новые накатывающие на нас опасности и даже порой успевая предупреждать их, захлебываясь в волнах информации, мы уже не смотрим на горизонт.
Мы уже не ищем перспективы.
И, что бы ни говорили о новых технологиях, единых рынках и системных кризисах, в конечном счете они остаются не более чем атрибутами нового времени, превращенными в его символы, с помощью которых изнемогающее от переизбытка неструктурированной информации человечество отгораживается от необходимости реального осмысления его содержания.
Попытки такого рода обречены на временный успех далеко не только благодаря извечной склонности человека к экономии усилий и действительного падения эффективности индивидуального сознания. Главной причиной последовательного отгораживания от действительности представляется ее крайняя неблагоприятность и даже оскорбительность для человека, привыкшего считать себя если уж и не «царем природы», то, во всяком случае, «венцом творения» и основным содержанием новой эпохи.
Главная примета нового времени, его содержательная сторона состоит, как представляется, в том, что современный человек создал слишком сложный для себя как отдельно взятой личности, для своих индивидуальных интеллектуальных возможностей мир. В результате он утратил способность сознавать базовые закономерности этого мира и их изменения, предвидеть последствия своих усилий и направление своего собственного развития.
В полной мере прочувствовав свою беспомощность в целом ряде кризисов и катаклизмов, часть которых была воспринята им исключительно и избыточно оптимистически (как, например, завершение «холодной войны» уничтожением «социалистического лагеря» привело к попытке построения не рыночного, но технологического общества, по-видимому, представляющей собой ничуть не менее опасное и деструктивное «забегание вперед», чем сам социализм), он в растерянности фактически перестал пытаться сознавать и предсказывать это направление, сдавшись на милость слепого общественного прогресса, - так же, как в конце XIX века он сдался на милость не менее слепого прогресса технологического.
Все помнят, чем это кончилось для него в первой же половине следующего века?
Некритическое, «жюльверновское» отношение к прогрессу технологий превратило все минувшее столетие в эпоху чудовищных потрясений в области общественных отношений. Забегая вперед, можно предположить, что такое же отношение к общественному прогрессу приведет - причем в силу общего ускорения развития значительно быстрее, чем в прошлый раз, - к глубочайшим технологическим катаклизмам. Наиболее вероятные (и при этом уже начавшиеся) связаны с форсированием и видоизменением фундаментального, базового типа эволюции, в которой участвует современное человечество, - биологической эволюции.
Между тем то, что человек создал слишком сложный для себя и для своих интеллектуальных способностей мир, имеет и противоположный аспект. Создав всемирные коммуникационные сети, человек окончательно, необратимо и при этом совершенно незаметно для себя превратил себя в часть чего-то большего, чем он сам. Человеческое общество получило возможность прямого и осознанного использования качественно нового - информационного - измерения, потенциал которого не только далеко еще не реализован, но и даже частично не оценен.
Возможность осознанного использования этого измерения пока еще существует в основном в зародыше, в предположении, реализуясь преимущественно через отрицание гипотез, не связанных с его воздействием на традиционный «материальный» мир, как заведомо нереальных. Классическим примером этого являются современные представления о математическом, в соответствии с теорией вероятности, доказательстве принципиальной невозможности возникновения как жизни на Земле, так и применяемых человеком первичных технологий традиционным методом «случайного перебора».
Конечно же, автору, как и большинство читателей настоящей книги, вполне отождествляющему себя с современным человечеством, хочется верить, что именно незавершенность происходящих перемен, и только она одна, не позволяет в полной мере понять их последствия. Хочется верить, что, хотя сегодня человек может только предчувствовать и бояться происходящих процессов, как и любых других далеких от окончательного проявления и тем более завершения принципиальных изменений, завтра перемены будут осознаны, и развитие войдет в привычную, знакомую по всей предшествующей истории колею. Мир снова будет целостно осмыслен, а будущее - превращено в комплекс приятных или не очень, но понятных и примерно оцененных вероятностей (условный пример такого понимания: вероятность ядерной катастрофы в течении ближайших семи - или семидесяти - лет составляет 30%, для ее снижения до уровня 20% нужно делать то-то, для снижения до уровня 10% - то-то; «цели поставлены, задачи определены - за работу, товарищи!»).
Однако скорее всего, что и будет показано в настоящей книге, подобное оптимистическое развитие событий нам не грозит.
Представляется, что принципиальные проблемы современного человечества связаны не с незавершенностью, а с самим характером происходящего с ним изменения, с его фундаментальной глубиной. Отдельный человек не может охватить своим интеллектом его сути по той же самой причине, по которой часть не может постичь управляющего ей целого - даже если по своей внутренней структуре она остается подобной ему.
Новая коммуникативная система способствует качественному усложнению, саморазвитию информации и, вероятно, усилению ее влияния на материальный мир (частный случай такого влияния описал еще К.Маркс, подметив, что идеи, овладевая массами, становятся материальной силой). При этом из факта саморазвития, самопорождения (индукции) информации с неизбежностью следует повышение степени «самостоятельности» ее воздействия на материальный мир, снижение зависимости этого воздействия от отдельных материальных факторов.
Ноосфера, о которой Вернадский писал как о некоей почти философской категории (в естественнонаучном романтизме своей эпохи говоря о подразумевающем полезность «знании», но не о нейтральной «информации»), совсем недавно, в середине 90-х годов сгустилась во вполне ощутимую более не гуманитарную, но технологическую реальность. Эта реальность надвинулась на наиболее развитую (опять-таки в технологическом плане) часть человечества, заслоняя и подменяя собой кантовские «звездное небо над нами» и «моральный закон внутри нас» резко расширившимся миром «вещей в себе», принципиально неподвластных данному сознанию в данный период времени.
Наиболее развитая часть человечества, таким образом, стала (или по крайней мере становится) уже не совсем и не только человечеством - она стала частью некоторого ноосферного новообразования, своего рода «коллективного сознания», из которого исключены общества и отдельные граждане менее развитых стран.
Хотим мы того или нет, но мы живем уже в этой, новой реальности, которая поддается познанию значительно хуже, чем привычный для нас и потому комфортный «старый мир», - в который, как обычно, уже нет и никогда больше не будет возврата.
Человечество изменилось: оно стало даже не столько больше, сколько сложнее. Уже первая треть ХХ века - подлинной эпохи наполеоновских «больших батальонов» - окончательно превратила его из простого сообщества индивидуумов в совокупность личностей и жестко формализованных организаций, обеспечивающих их рациональное взаимодействие в различных ситуациях.
Общественные кризисы второй половины 60-х годов, потрясшие (хотя и по-разному) все крупные человеческие общества того времени, включая Советский Союз и Китай, обнажили целый ряд принципиальных, неизживаемых недостатков жестких организаций как таковых, среди которых наиболее значимы недостаточная гибкость и адаптивность. (Среди проблем, с которыми они оказались не в состоянии справиться, оказался кризис свободного времени: рост производительности труда и расширение сферы услуг дали членам развитых обществ непривычно много свободного личного времени, которое те - ни в капиталистических, ни в социалистических странах - так и не умели эффективно занять). Способом компенсации чрезмерной окостенелости традиционных организаций стало стихийное порождение человеческими обществами неформализованных и потому относительно неустойчивых коллективов.
Члены последних самостоятельно и добровольно концентрировались на решении актуальных для общества проблем, причем довольно часто реально решаемая проблема не осознавалась ими. Можно предположить, что, например, филателисты и кактусоводы восприняли бы как личное оскорбление констатацию того факта, что с точки зрения развития общества они всего лишь участвуют в решении проблемы переизбытка свободного времени, а уфологи или фанаты «снежного человека» - в отвлечении творческого потенциала инженерно-технической интеллигенции социалистических стран от общественно-политической жизни.
Представляется принципиально важным, что бессознательное, но при этом массовое, активное и самостоятельное участие индивидуумов в решении реальных общественных проблем показывает, что они перестали быть самостоятельными участниками общественного развития и осуществляют его как части некоего «социального автомата» - коллектива. При этом, в отличие от прошлого, коллективы в массовом порядке и постоянно создаются обществом уже не для поддержания традиционных форм жизни, но, напротив, для осуществления изменений (что в прошлые эпохи происходило лишь в периоды революций) и даже для решения разовых локальных проблем. При этом один и тот же человек в зависимости от выполняемой им социальной функции действует как член различных и при этом разноуровневых коллективов, с легкостью перемещаясь из одной социальной реальности в другую.
Подчеркнем: новым является самостоятельность, самоорганизация коллективов, их преобразующая роль и их важность для общественного развития. Это позволяет говорить, что уже более трети века, на протяжении жизни почти полутора поколений совокупность как жестко формализованных организаций, так и неформализованных и потому относительно неустойчивых сообществ стала самостоятельной формой и фактором развития как личности, так и человечества в целом. И, если для отдельной личности указанная совокупность сообществ стала неотъемлемой средой обитания, то для всего человеческого общества она превратилась в его внутреннюю структурообразующую систему - своего рода скелет.
Человек, первоначально живший в природе, затем разместивший между ней и собой все более плотный кокон технологий, получивших даже наименование «второй природы», на протяжении жизни уже более чем поколения живет еще и в многоуровневом коконе коллективов. Около десятилетия назад к этому добавился и информационный «кокон», также отделяющий его от «голой» реальности.
Индивидуальное сознание, инстинктивно защищаясь от всего слишком нового и сложного, сберегая интеллектуальные силы для решения насущных, неотложных повседневных проблем, старается не замечать качественного усложнения и повышения многообразия своей среды обитания. Когда от него не удается отвернуться, индивидуальное сознание склонно считать его то ли не имеющей практического значения фантазией, то ли не существующим в действительности миражом, то ли чудовищной ересью.
Такое сознание воспринимает только наиболее близкие к нему, наиболее прямо влияющие на него, наиболее доступные и потому неизбежно разрозненные элементы нового образа человечества. Сегодня это компьютерные технологии, позволяющие мгновенно создавать, преобразовывать и передавать информацию, и интеграция финансовых рынков, благодаря которой наиболее развитая и богатая часть человечества научилась делать деньги, не прикасаясь к материальной реальности.
Цель настоящей работы - содействовать преодолению этой пагубной ограниченности индивидуальных сознаний, которая, как будет показана ниже (наиболее полно - в параграфе 4.1.), в современных условиях постепенно превращается в непосредственную угрозу как минимум - нормальному развитию нашей страны, а скорее всего - и самому существованию человечества в приемлемом для нас, относительно упорядоченном и эффективном виде.
Традиционно эта задача решалась усилиями науки и бесчисленных популяризаторов ее достижений. Они с потрясающим воображение упорством и энтузиазмом расширяли кругозор индивидуального сознания, заставляя замученных школьников полагать фразу «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам» цитатой из предисловия к учебнику физики. В конечном итоге они действительно весьма существенно повышали гибкость и адаптивность, а значит - и эффективность человеческого сознания.
Однако к настоящему времени наука не только в нашей стране, но и в мире в целом практически перестала играть эту важнейшую роль. Рассмотрим ее состояние на примере изучения ею важнейших явлений современности - информационной революции (неоправданно сужаемой до простого описания факта возникновения Интернета) и возникновения на подготовленном ею базисе единого мирового финансового рынка.
Представляется, что характер их исследования достаточно полно и убедительно отражает характер и недостатки современной науки в целом - как минимум, общественной.

2. Гибель официальной науки как процесса поиска истины

Реальное изучение информационной революции и формирования общемирового фондового рынка велось, ведется и, смею заверить, будет вестись в обозримом будущем в основном практическими специалистами, работающими в коммерческих структурах. В силу естественной ограниченности времени и ресурсов эти специалисты в принципе не склонны интересоваться долгосрочными закономерностями, межотраслевыми причинно-следственными связями и воздействием этих сугубо экономических и технологических процессов на остальные сферы человеческой жизни.
Для них в силу вполне очевидных обстоятельств важность представляют почти исключительно деловые возможности - причем, как правило, в узко ограниченных сегментах их собственной коммерческой деятельности. Весьма существенным представляется и то, что даже с точки зрения развития единого финансового рынка (не говоря уже об информационной революции) представляющие коммерческий интерес возможности остаются частными случаями более общих, фундаментальных закономерностей, исследование которых оказывается попросту никому не нужным.
Теоретики же, профессионально специализирующиеся на исследовании указанных процессов, испытывают, как это обычно бывает, жесткий дефицит конкретной практической информации, в результате чего привычно строят усложненные «методологически правильные» предположения на заведомо неполных, а в целом ряде случаев и недостаточно достоверных данных. При этом возникновение качественного различия между целым рядом ранее однородных обществ (с одной стороны, деиндустриализация территорий бывшего Советского Союза, с другой - болезненный, но неоспоримый прорыв США в постиндустриальное, информационное общество) делает неправомерным традиционное применение логических схем, выработанных одним обществом, к реалиям другого.
Понятно, что подобные особенности пагубно сказываются на качестве выводов «признанных теоретиков» и вызывают законное недоверие, порой превращающееся в своего рода общественный рефлекс, даже по отношению к наиболее обоснованной части указанных выводов.
Наконец, значительная (и при этом наилучшим образом оплачиваемая и поддерживаемая информационно и политически) часть исследователей работает по заказам коммерческих или политических сил, заинтересованных в достижении заранее определенного результата. Такое положение, за редчайшими исключениями, вынуждает соответствующих исследователей вольно или невольно подгонять - причем зачастую неосознанно - не только свои выводы, рекомендации и методы анализа, но и первоначальные наблюдения (так как иначе их исследование будет носить формально недобросовестный характер) под заранее жестко определенные требования заказчика или под собственные идеологические предрассудки. С точки зрения пагубного влияния на интеллектуальный результат последнее настолько же хуже, насколько самоцензура творца, особенно вошедшая в привычку и ставшая неотъемлемой и при том не осознаваемой частью его личности, страшнее и эффективней рутинной деятельности обычного чинуши-цензора.
Даже в тех случаях, когда первоначальную заданность результатов исследований такого рода удается успешно скрыть от общественности, с собственно научной, а не пропагандистской точки зрения они, как правило, остаются вполне бесплодными. Максимум, доступный их авторам (и то в случае добросовестности последних), заключается в недоуменном и беспомощном (а то и беспристрастно объективизированном) указании на необъяснимые в рамках заданной идеологической парадигмы феномены.
В целом же не прикладная часть современной науки, по крайней мере, в области изучения общественной жизни из поиска истины во многом превратилась к настоящему времени в вульгарный поиск разнообразных грантов. Научная деятельность выродились при этом прежде всего в процесс поиска соответствующих финансовых ресурсов и участия в конкурсе на право их, выражаясь по-советски, «освоения». Сам же исследовательский процесс как познавательная деятельность решительно отошел на второй план и практически утратил самостоятельную значимость.
В рамках данной парадигмы значимая часть ученых переродилась в научных администраторов и специалистов по связям с околонаучной общественностью, вынужденно стремящихся не столько к обнаружению и осмыслению новых явлений, сколько к приведению своих отчетов в соответствие с представлениями, а порой и предрассудками конкретных представителей конкретного грантодателя.
Сам по себе процесс собственно научного познания становится в этих условиях возможным только применительно к безусловно второстепенным, не представляющим никакого принципиального значения обстоятельствам. Перефразируя приведенное в прошлом параграфе классическое наблюдение, можно сказать, что современная общественная наука стремится знать бесконечно много даже не столько о «бесконечно малом», сколько о бесконечно мало значимом. Исключительное значение приобретает при этом коллекционирование разнообразных частных случаев и построение моделей, основанных на абстрагировании от существенных сторон моделируемого явления.
Сложившиеся в последние десятилетия условия и правила развития мировой общественной науки если и не делают качественные скачки в развитии человеческой мысли институционально невозможными, то, во всяком случае, кардинально затрудняют их. Ведь гранты по вполне объективным коммерческим причинам предоставляются преимущественно на гарантированное и потому, как правило, заведомо незначительное продвижение вперед.
В результате финансирование, каким бы значительным оно бы ни было, направляется преимущественно не в наиболее важную для человечества сферу исследований - на открытие принципиально новых закономерностей (которого в каждом отдельно взятом случае может ведь и не произойти), - но лишь на относительно малозначимое уточнение уже известного. Данная переориентация превращает общественную (и далеко не только общественную) науку из ключевой производительной силы в специфическую и далеко не всегда оправданную форму дотирования национальной культуры.
Повернуться лицом к реальности, как всегда, науку заставляет массовое вторжение в повседневную жизнь новых и не объяснимых на основании накопленных знаний событий, которые становится невозможно более игнорировать.
Парадоксально, что в рассматриваемом нами случае в роли катализатора процесса познания не смогли выступить даже такие глобальные катаклизмы (знаменовавшие собой переход от биполярного мира к доминированию США и, далее, к культурно-цивилизационному противостоянию), как прекращение «холодной войны» и распад Советского Союза. Вероятно, причиной этого стало ощущение победы, захлестнувшее развитые страны: победителей не только не судят, но и не изучают - чтобы, не дай бог, не испортить праздника, не обидеть и не стать следующим объектом приложения их всесокрушающей силы.
Побежденные, даже если сохраняют ресурсы для исследования победителей, просто боятся делать это, так как такое исследование наверняка будет расценено победителями как враждебный акт наподобие разведывательной деятельности. (В частности, в этом состоит одна из ключевых причин практически молниеносного уничтожения советской школы американистики после уничтожения СССР, - наряду, конечно же, с перетоком исследователей в различные сферы бизнеса).
С другой стороны, победители долго не нуждались в системном изучении новой реальности, так как не видели в ней серьезных опасностей для себя. Ведь общество, в отличие от отдельного человека, начинает алкать знаний лишь перед лицом осознаваемой им значительной угрозы (именно поэтому наиболее эффективным способом создания новых технологий и в наши внешне цивилизованные и якобы разоруженные времена остаются военные программы).
В силу изложенного катализатором процесса познания, выведшим развитую часть человечества из блаженного небытия фукуямовского «конца истории», стало развитие мирового финансового кризиса. Он начал осознаваться в качестве крупномасштабного и чреватого политическими последствиями события на первом же этапе развертывания, уже летом 1997 года. Последовавшие затем катаклизмы - от резких колебаний мировых сырьевых, валютных и фондовых рынков до серии крупномасштабных военно-террористических операций 1999-2003 годов (в Косово, Нью-Йорке, Афганистане и Ираке) - лишь обострили ощущение недостаточности традиционных гипотез для описания качественно новых проблем развития человечества и механизмов их решения.
Анализ этих катаклизмов неполон вне понимания того парадоксального факта, что энергичные, хотя и далеко не всегда эффективные действия лидеров развитых стран, несмотря на систематическое пренебрежение правами и интересами других народов, в целом привели к успеху. Обеспечив текущие потребности развитой части человечества, они обеспечили тем самым определенную стабилизацию мирового развития и сохранение сформировавшейся после уничтожения СССР структуры человеческого общества.
Речь не идет о преодолении только начинающегося глобального системного кризиса и даже о завершении инстинктивной трансформации человечества, представляющей собой его простую реакцию и приспособление к исчезновению Советского Союза, а с ним и привычной биполярной структуры нашей цивилизации.
Начавшееся переструктурирование человеческого общества далеко от завершения и, как и всякое значительное изменение, будет болезненным. Однако принципиально важно, что на самом первом, неожиданном и потому наиболее опасном его этапе человечество сумело стабилизировать процесс изменений и направить его в относительно безопасное русло, обеспечив в целом приемлемый масштаб и интенсивность потрясений.
Это событие представляется знаменательным.
Ведь если внезапное массовое появление новых проблем, не решаемых на основе традиционных представлений, может быть с полным основанием расценено как предвестие новой эпохи, то столь же массовое начало их относительно успешного решения служит доказательством того, что эта эпоха уже наступила. Следовательно, в настоящее время мы живем в тот относительно краткий миг исторического развития, когда человечество, как совокупный природный автомат находя выходы из сложных ситуаций, еще не успело индивидуально осмыслить выход, уже найденный им на коллективном (и, соответственно, бессознательном) уровне.
Конечно, еще не осознанный, но уже осуществленный путь решения проблемы кажется значительной части человечества несправедливым (а для еще большей части - так как пропаганда и насаждение стереотипов играют роль социальной анестезии - он, скорее всего, несправедлив и на самом деле). Конечно, он ко всему этому еще и неэффективен - как неэффективна неосознанная и потому стихийная реакция сложного и при том несовершенного организма.
Однако для развития человечества не нужна ни справедливость (которой в масштабах исторического процесса, по-видимому, просто не существует), ни эффективность, по-прежнему остающаяся для большинства человеческих объединений практически недостижимой. Вполне достаточно решения наиболее значимых из возникающих проблем - с приемлемым, то есть не критическим числом и совокупной влиятельностью обиженных и объемом впустую потраченных ресурсов.
«Лучшее - враг хорошего». Для успешного развития человечества вполне достаточно, если несправедливый и неэффективный метод в конечном счете будет работать.

Пример 1 .

«Новый курс» Рузвельта:
удовлетворительная неэффективность

Классической иллюстрацией этого принципа может служить «новый курс» Ф.Д.Рузвельта. Как известно, начало его реализации вызвало в США бурю протестов: он воспринимался как направленный на реализацию социалистических принципов (и в определенной степени действительно был таковым) и, следовательно, несправедливый с точки зрения господствующей в американском обществе (и являющейся для него структурообразующей) индивидуалистической морали свободного предпринимательства.
И действительно: усилия Рузвельта весьма жестко ограничивались даже не истеблишментом, но всей политико-экономической системой США, и при первом же удобном случае (который выпал, правда, уже после войны) (Ам.президенты + ШЛЕЗИНГЕР!!!) американское общество с подлинным наслаждением освободилось от «оков» рузвельтовского «нового курса».
И даже, казалось бы, святая святых - эффективность «нового курса» традиционно и значительно преувеличивается: большинство предусмотренных им и торжественно провозглашенных мероприятий принесли лишь ограниченный результат - или вовсе не привели к сколь-нибудь заметным улучшениям («ПРЕЗИДЕНТЫ). Даже окончательный выход американской экономики из Великой депрессии рубежа 20-х и 30-х годов, чем дальше, тем более уверенно приписываемый «новому курсу» Рузвельта, на самом деле был вызван не чем иным, как началом Второй Мировой войны и произошел лишь в конце 30-х годов.
Однако при всех своих недостатках и даже пороках «новый курс» сработал. Он остановил нарастание кризиса, не дав ему превратиться в катастрофу (подобную сокрушившей Советский Союз 60 лет спустя), мобилизовал общество и восстановил в нем веру в собственные силы.
И понадобилось время, чтобы один из самых блистательных экономистов не только своей эпохи, но и всей истории существования экономической политики как науки или искусства (кому как удобнее) - Дж.М.Кейнс - обобщил нащупанные американским государством (в том числе и с его помощью) зерна эффективной политики и изложил ее в систематизированном и концентрированном виде в своей «Общей теории занятости, процента и денег» ([]).
Таким образом, в 30-е годы прошлого века, как и сегодня, человеческое общество сначала ощупью, на инстинктах и вдохновении, нащупало путь из кризиса, - и лишь потом осмыслило и систематизировало свои действия, превратив их в комплект стандартизированных и удобных к применению рецептов.
Забегая вперед, напомним, что массовое (и в силу этого неизбежно однобокое и некритичное) применение этих рецептов изменило реальность и породило новые проблемы, решение которых потребовало нового изменения политики - возврата к докейнсианской монетарной, либеральной теории, направленной на минимизацию прямого вмешательства государства в экономику.
Это важный урок: всякая политика решает лишь наиболее острую часть существующих проблем, пренебрегая остальными как малозначимыми, и спустя какое-то время эти «отложенные проблемы», накапливаясь, создают новый категорический императив развития, вынуждающий переориентировать политику на их первоочередное решение и часто полностью, зеркально изменяющий ее направленность.

Сегодня универсальные рецепты и даже подходы к действиям в новой реальности, насколько можно понимать, еще не выработаны. Первая попытка их формулирования - «Вашингтонский консенсус» - носила неприемлемо эгоистический характер и, достигнув локальных целей своих авторов, в стратегическом отношении кончилась крахом, инициировав по сути дела первый этап мирового кризиса и показав, что военно-политическое и экономическое доминирование США все же не позволяет им безнаказанно отрицать фундаментальные законы развития экономики и конкуренции.
Тем не менее инстинктивное решение внезапно возникших проблем и преодоление «первой волны» (или волн, если разделять финансовый кризис развивающихся стран 1997-1999 и начавшийся весной 2000 года кризис развитых стран) глобальной нестабильности сегодня носит уже неоспоримый характер.
Это значит, что человечество вошло в новую эпоху - так же легко и неосознанно, как мы садимся в поезд. И теперь мы едем, пьем чай, болтаем друг с другом и по стуку колес пытаемся понять, куда этот поезд идет и как в нем нужно вести себя, чтобы доехать.
Возникновение глобальной неопределенности и нестабильности, видимая неадекватность традиционных методов анализа подвели исследователей, заинтересованных в изучении реальности, к пониманию качественной новизны современной устойчивой ситуации. Это заставило практиков (речь идет именно о них, потому что большинству теоретиков, особенно оседлавших долгосрочные гранты, и мировая война не придаст вменяемости) решительно выйти за привычные узкоотраслевые рамки и в целом ряде случаев добиться действительно поразительных результатов.
Однако большинство адекватных исследователей занято в корпоративных структурах. В силу этого решаемые ими аналитические задачи, как правило, достаточно жестко ограничены задачами развития соответствующих компаний, а их наработки, естественно, принадлежат корпорации и используются в первую очередь для достижения ее собственных, в основном коммерческих целей. Вероятность того, что такая корпорация поделится с человечеством или хотя бы каким-либо обществом своим пониманием столь сложных и важных с точки зрения ведения ее бизнеса явлений, достаточно мала, ибо в современных условиях практически любое распространение значимого для конкуренции знания означает прямую передачу его конкурентам.
Единственным исключением являются усилия, направленные на обеспечение минимальной стабильности общей для конкурентов «среды обитания», то есть на предотвращение системных катастроф. В силу масштабов и характера подобных усилий они остаются прерогативой преимущественно не коммерческих структур, но государств (разумеется, конкурирующих между собой столь же ожесточенно - и при этом более разнообразно - чем корпорации). Классическим, наиболее чистым примером подобного системного сотрудничества могут служить усилия Европейского центрального банка по поддержке доллара после террористического акта 11 сентября 2001 года и предшествующего этому падения американского фондового рынка: европейцы изо всех сил спасали своего конкурента ради сохранения общесистемного равновесия, заложниками которого являлись и они сами.
Однако в целом безусловной доминантой общественных отношений (как между странами, так и между корпорациями) является все же конкуренция, а проявления солидарности, в том числе и в форме распространения реальной информации, не несущей пропагандистски-рекламной или манипулятивной нагрузки, носят как минимум несистематический, чтобы не сказать эпизодический характер. «Дружба существует только между народами, а между обществами и странами доминирует конкуренция».
Даже случаи предания гласности адекватной информации в современных условиях, как правило, направлены не на абстрактное распространение истины или повышение адекватности участников общественного развития, но на обеспечение желательной корректировки реальности по заранее просчитанным алгоритмам.
Понятно, что систематическое и массовое использование даже адекватной информации в рекламных и манипулятивных целях не содействует доверию к ней.

Пример 2

Последнее откровение Сороса

Классическим примером манипуляции такого рода является вероятное предоставление Дж.Соросу в конце весны 2002 года (с последующей широковещательной трансляцией им) аналитической информации о вероятном падении курса доллара относительно евро не менее чем на 30% к концу года.
Помимо самостоятельного спекулятивного значения (информация была вброшена именно тогда, когда предшествовавшее падение доллара относительно евро наконец приостановилось), целью ее обнародования, насколько можно было понять, было стимулирование и повышение популярности американской агрессии против Ирака, рассматриваемой в качестве ключевого инструмента укрепления позитивной динамики американской экономики, которая в стратегическом отношении была необходима не только США, но и всем развитым странам, и странам, ориентирующимся на их рынки (то есть большинству успешно развивающихся стран).

Таким образом, понимание реальной ситуации и перспектив развития человечества, вне зависимости от достигнутых в этом направлении успехов (вследствие как ограниченного доступа к реальной информации, так и общего снижения доверия), еще долго будет малодоступно широкой общественности. Ситуация усугубляется тем, что традиционные ученые, как и ранее, как правило, избегают комплексного рассмотрения проблемы, ради поддержания интеллектуального комфорта и профессиональной репутации ограничивая свои исследования достаточно узкими или, наоборот, чрезмерно общими, перетекающими в область чистой философии аспектами.
Все это и делает необходимым появление предлагаемого Вашему вниманию настоящего исследования, направленного на восполнение возникшей в области глобализации своеобразной «лакуны познания». Его первый вариант был подготовлен осенью 1998 года, кардинально дополнен весной 1999 и после полного использования всех связанных с ним возможностей по корректировке государственной политики и психологии властной общественности издан осенью 2000 года под заголовком «Практика глобализации: игры и правила новой эпохи».
К сожалению, тогдашнее российское общество еще не оправилось от экономической катастрофы осени 1998 года, глубочайшего внутриполитического кризиса второй половины 1999 года и кризиса собственной субъектности, связанной с фактическим поощрением тогдашним российским руководством агрессии США и НАТО против Югославии. В результате оно было мало заинтересовано в основном содержании книги - выявлении новых фундаментальных закономерностей человеческого развития - и сосредоточило внимание на обсуждении ярких и острых, но всего лишь примеров, использованных в книге для иллюстрирования указанных закономерностей.

Пример 3 .

Искажения эмоционального восприятия

О масштабах искажения, вызываемого подобным восприятием, можно судить по тому, что более чем через год после выхода книги, в конце 2001 года, в ходе одной из избирательных кампаний против автора было подготовлено обвинение в том, что он якобы является одним из идеологов международного терроризма!
Обвинение базировалось не более чем на основании описания потенциальных возможностей компьютерного оружия будущего и анализа военных ошибок режима Милошевича, приведенных в «Практике глобализации» (и сохраненных в силу своей важности в настоящей книге). Окончательно оно умерло лишь после того, как автор в лучших традициях российской бюрократии представил справку о том, что он, несмотря на свою аналитическую деятельность, является членом Наблюдательного совета Всемирного антикриминального и антитеррористического форума и потому не может быть идеологом международного терроризма - ни явным, ни скрытым.

Правда, нельзя не отметить, что привлекшим избыточное внимание читателей примерам - в частности, введению евро и агрессии США и НАТО против Югославии - в «Практике глобализации» действительно было уделено исключительное внимание, вполне соответствующее интересу тогдашнего российского общества к этим событиям, но, возможно, превышавшее их реальную значимость.
С другой стороны, сегодня, с высоты минувших лет, наполненных разнообразными потрясениями, такой иллюстративный, «избирательно-развлекательный» подход читателей представляется отчасти оправданным даже с содержательной точки зрения. Ведь во время подготовки к печати «Практики глобализации» многие очевидные сегодня тенденции еще попросту не успели проявиться, и описание процессов глобализации носило неизбежно обрывочный характер. Ее основные тенденции были скорее угаданы (хотя в целом и правильно), чем выявлены логическим путем, на основе последовательных и строгих формализованных построений. Естественно, наиболее чуткая и наиболее образованная часть читателей не могла не ощутить вызванных этим и болезненных для всякого дисциплинированного сознания «логических скачков».
Именно в последние годы, с апреля 2000, когда рухнул мираж «новой экономики» и очередная «легенда о счастье без конца» в полной мере доказала свою несостоятельность, произошло качественное усложнение процессов глобализации, утративших наконец свою поступательную однородность. Их новый этап, - а точнее, новый этап развития человечества, становится началом всеобъемлющего мирового кризиса, а не только обычного структурного кризиса мировой экономики. Понятно, что изменения такого масштаба требуют значительно более полного и более глубокого осмысления, чем то, которое в принципе могло быть сделано осенью 1998 или даже весной 1999 года.
Таким образом, предлагаемая Вашему вниманию книга порождена не столько прихотью и свободным временем автора, сколько естественным ходом всего исторического развития.

3. Новый характер труда и обновление человечества

Прежде всего следует оговориться, что публикация настоящей книги ни в коей мере не преследует конкретных практических целей. Автор не испытывает ни малейшего соблазна повлиять на те или иные конкретные процессы общественного развития - для этого, как известно, существуют неизмеримо более простые и надежные инструменты, чем публикация аналитических материалов.
Задача настоящего исследования сводится к попытке построения на основе известных технологических изменений наиболее общей модели ближайшего развития человеческого общества (а точнее, к доработке и развитию этой модели применительно к новым историческим условиям, характеризующимся системным кризисом не только глобальной экономики, но и всего мирового устройства).
Понятно, что неизбежная ограниченность, запаздывание, частичная неинтерпретируемость и недостоверность имеющейся статистики делает осуществимым разработку лишь в основном качественной, а не количественной модели. Однако даже с учетом этих, по-видимому, неисправимых в настоящее время недостатков закономерности, выявляемые за счет расширения сферы исследования по сравнению с традиционным узко отраслевым анализом, представляют бесспорный интерес и позволяют сделать ряд не вполне тривиальных и полезных с практической точки зрения выводов.
При этом исследование полностью остается в рамках методов современной науки, не придумывающих, но лишь анализирующих и доказывающих уже существующую реальность.
Правда, в информационной эре, которую открывает нынешнее поколение, порой создавая угрозу своему рассудку при помощи примитивных логических построений, реальность зачастую сначала именно придумывается и лишь потом, возможно, создается. При этом сам по себе процесс создания становится все более рутинным и механическим, а творческие компоненты сосредотачиваются именно в по привычке презираемой нами сфере фантазий, «информационных фантомов» и «конструирования реальности».
Эти компоненты, став сначала идеями и представлениями, овладевают затем сознанием как общественных структур и руководителей, заставляя их принимать те или иные решения, так и масс. В результате они вполне по-марксистски оборачиваются главной материальной силой, стремительно влекущей человечество новыми, все более извилистыми и все менее предсказуемыми путями.
Роль и место идей и представлений как таковых в развитии человечества качественно возрастает. Информационные технологии решительно меняют характер труда: он приобретает все более творческий и внутренне свободный характер. Его плоды все в большей степени становятся неотчуждаемыми от труженика.
Именно эта неотчуждаемость результатов труда и является ключевым (с точки зрения общественных отношений) отличием информационных технологий от всех прежних, накопленных за тысячелетия развития человечества.
Если раньше, во все времена после первобытнообщинного строя, создатель и организатор производства - назовем его условно в соответствии с исторической традицией нашей страны «капиталистом» - владел всеми важнейшими средствами производства, допуская к ним неизбежно частичного, не имеющего возможности трудиться самостоятельно работника, - то с появлением информационных технологий этот работник носит ключевые средства производства в своей собственной голове и памяти личного домашнего компьютера, подключенного к Всемирной паутине. Он не просто владеет своими средствами производства - в очень большой степени (в части личных знаний, навыков и репутации) он попросту физически неотделим от них. В то же время часть средств производства, связанная с коммуникациями и другими видами инфраструктуры, является практически общедоступной.
Соответственно, работнику не нужно больше идти в наемное рабство к «капиталисту», чтобы прокормить себя; общедоступность одной части средств производства и неотчуждаемость - другой делают его самостоятельным участником производства, действительно равноправным с его организатором. Выражаясь в марксистских терминах, он уже не продает в силу необходимости свою способность создавать новую стоимость - рабочую силу, не имея при этом доступа к новой стоимости, отнюдь нет - он свободно отдает свою рабочую силу в аренду за долю создаваемой ей собственности.
Отчуждения от работника его рабочей силы не происходит, потому что теперь, с приобретением трудом преимущественно творческого характера, такое отчуждение становится технологически невозможным. Соответственно, место эксплуатации занимают отношения кооперации владельцев принципиально различных и дополняющих друг друга производительных сил. Роль принуждения стремительно съеживается, ибо человека можно (и должно, потому что по доброй воле ей в современном обществе мало кто хочет заниматься) принудить исключительно к рутинной, механической работе, а к наиболее производительному творчеству принудить по самой его природе нельзя.
Творчество (или «креативность», выражаясь выхолощенным языком политтехнологов) - вот ключевое слово эпохи информационных технологий. Именно благодаря ему труд из библейского проклятия все в большей степени превращается в развлечение. «Разумно трудящийся» человек все в большей степени становится, по оперяющемуся выражению Йохима Хейзинги, более полувека спустя подхваченному и распространенному братьями Стругацкими, «человеком играющим». Интересно, что подобное превращение пред- или просто чувствовали довольно многие. Так, например, взаимодействие «человека играющего» с обычным миром, иногда комическое, но очень часто глубоко трагичное и основанное на взаимном непонимании, - сквозная, главная тема творчества такого далекого от научной проблематики и близкого к практической аналитической работе писателя, как Грэм Грин.
В результате всякий, достаточно тесно сталкивающийся со сколь-нибудь значительной массой работников, занятых в сфере информационных технологий, рано или поздно с удивлением и завистью обнаруживает вокруг себя множество людей, которые «при прочих равных» условиях испытывают значительно больше его (за исключением состояния влюбленности), положительных эмоций в единицу времени.
Причина этого заключается в самом характере их труда, который, опираясь в основном на информационные технологии, является в этой части творчеством, - строго говоря, развлечением.
И это прекрасно, - но сегодня мы еще в принципе не можем представить цену, которую предстоит заплатить за это окружающим и человечеству в целом. Сегодняшний как социальный, так и психологический и даже биологический вид человека сформирован традиционным, рутинным, нетворческим видом труда, которым он привычно обеспечивает свою жизнь. Принципиально меняясь, труд изменяет и занимающегося им человека - и, более того, меняет в нем практически все, что мы привыкли считать человеческим.
Плата за возможность массового и повседневного творчества - постепенное изменение едва ли не всех значимых характеристик людей, определяемых выполняемыми ими функциями. Едва ли не все, что привычно и дорого нам друг в друге, практически все свойства и признаки, которые мы привыкли считать «человеческими» (кроме, конечно, наиболее устойчивых биологических - и то до практического применения генной инженерии), становятся зыбкими и неопределенными. Не только человечество как система - сама человечность (не как гуманизм, но как определяющее свойство, квинтэссенция этой системы) теряют устойчивость, приходят в движение, начинают колебаться и видоизменяться на наших глазах.
Образ жизни, система ценностей, способ мышления, - ни одна из этих вроде бы незыблемых констант более не имеет шанса остаться неизменной. Более того: кардинальные изменения гарантированно произойдут на жизни каждого поколения, а с учетом ускорения изменений - и в течение ближайшего десятилетия. Всем нам, пишущим или читающим эту книгу, равно как и не имеющим о ней ни малейшего представления, - кроме тех, кто умрет по тем или иным причинам в ближайшие годы, - предстоит без всякого преувеличения «сменить кожу», пройти через глубочайшие изменения и диалектическое отрицание себя самих - таких, какими мы были еще на своей собственной памяти, еще несколько лет назад.
То, что всегда считалось болезненной психологической ломкой и осуществлялось исключительно в результате общественных катастроф, пережитых даже самыми многострадальными странами - Россией и Китаем - лишь дважды за весь прошлый век - теперь, скорее всего, станет нормой и обыденным образом жизни для большинства людей.
Человечество на наших глазах и с нашим участием получает многое - но безвозвратно теряет атрибуты своего прошлого. Мы еще не знаем по-настоящему, что и в обмен на что приобретаем. Более того: когда произойдет ожидаемая нами утрата, большинство, предвкушающее и с наслаждением переваривающее новое, вполне возможно, даже и не заметит ее. Но сегодня, последние годы осязая краски и запахи летящей к концу привычной обыденной жизни - и уже, во многом незаметно для себя, утратив часть этих красок и запахов, - мы не можем не предчувствовать, не предощущать эту потерю и заранее скорбим по ней.
Именно поэтому, полагая период освоения информационных технологий «веком развлечений», автор в пренебрежение всеми нормами логики и законами русского языка называет этот век «скорбным».
Предлагаемая Вашему вниманию книга посвящена реалиям, перспективам и общим закономерностям развития человечества этого века. К сожалению, чтобы не сказать «к счастью», автору не удалось ни открыть, ни даже предсказать ничего принципиально нового. Новизна излагаемого материала ограничена простой компиляцией давно, нудно и обще- известных положений и лишь при крайней необходимости усилена не совсем стандартным взглядом на происходящие процессы. Самое необычайное, более того, самое важное в нашей жизни кроется именно в рутине и скуке повседневности точно так же, как романтический дьявол прячется в мелочах. Именно обыденность и самоочевидность описываемого позволяет рассматривать данную книгу как простое учебное пособие.

4. Логика, структура и особенности исследования

Исследование ведется универсальным для изучения состояния фактически любых обществ методом: последовательным переносом внимания с более долгосрочных и потому более объективных процессов на более краткосрочные и более субъективные, частично определяемые поэтому ранее описанными. По степени сокращения сроков проявления процессов общественного развития они объединены в три основные группы.
Первая объединяет относительно долгосрочные, наиболее фундаментальные и в наименьшей степени зависящие от свободы воли человека процессы, связанные с развитием, распространением и взаимодействием технологий производства и управления.
Вторая, относительно среднесрочная, группа процессов включает во многом задаваемую господствующими технологиями динамику политической структуры общества, в первую очередь динамику взаимодействия основных групп влияющих на него капиталов.
И, наконец, относительно наиболее краткосрочные процессы связаны с формированием и осуществлением реальной (а не прокламируемой) экономической политики государств как «мозга и рук человеческих обществ». Они в наибольшей степени зависят от относительно свободной воли людей, хотя и определяются достаточно жестко более фундаментальными факторами, - как господствующими технологиями, так и во многом задаваемой ими политической структурой общества.
На эту общую схему движения от анализа наиболее объективных и долгосрочных процессов к исследованию более субъективных и краткосрочных наложено движение от рассмотрения наиболее простых, единичных объектов к изучению все более сложных. В данном случае это движение заключается в постепенном усложнении объекта воздействия информационных технологий: от отдельной личности до общества и, далее, к анализу взаимодействия различных человеческих обществ в рамках современного человечества.
Внутри каждого уровня последовательного «нисхождения» от более фундаментальных, объективных к более субъективным процессам (на уровне технологий, политической структуры обществ и, в последнюю очередь, конкуренции между ними) осуществляется «восхождение» от изучения влияния указанных процессов на отдельную личность к анализу их влияния на общественные структуры, само общество и, наконец, человечество в целом.
Как мы увидим ниже, наложение этих двух переходов, образующее структуру данного исследования, выглядит относительно сложно лишь в процессе его беглого описания.
Во введении даной книги определяется само понятие глобализации, после чего конкретизируется предмет исследования как влияние современных информационных технологий, порождающих глобализацию, на общественные отношения.
В рамках описанного подхода в первой части книги автор рассматривает влияние информационных технологий на человеческую личность и, соответственно, человеческое сознание. При этом анализируются преимущественно наиболее объективные, технологические аспекты нового этапа развития человечества.
Так как информационная революция представляет собой новый этап эволюции человечества, прежде всего проводится анализ традиционных, привычных нам направлений его эволюции, после чего четко выявляется принципиальное отличие определяющих этот этап информационных технологий от традиционных, а затем подробно анализируется их воздействие - в первую очередь на изменение предмета труда, затем на сам труд, на человека и, наконец, на человеческое общество в целом. При этом рассматривается, насколько это возможно в современных условиях, качественно новое направление эволюции, индуцируемое именно информационными технологиями, - эволюция сознания.
На данном этапе исследования человеческое общество воспринимается с максимально широкой точки зрения. Проведенный таким образом предварительный анализ позволяет в дальнейшем существенно сузить поле изучаемых проблем, сосредоточившись на влиянии распространения информационных технологий уже не на облик человека и человечества в целом, а лишь на изменение экономической и политической структуры последнего.
Вторая часть книги посвящена анализу воздействия информационных технологий на экономические и политические отношения внутри отдельно взятого общества и, в конечном счете, на трансформацию его социально-политической структуры.
Особый акцент делается на объективно обусловленном снижении эффективности общественного управления, внутреннем разделении общества и простимулированном этим разделением развитии общественного протеста, конструктивным воплощением которого стала «новая левая инициатива» в виде разумной части антиглобалистского движения, а экстремистским - международный терроризм.
В третьей части рассматривается влияние информационных технологий на отношения между человеческими обществами, то есть на глобальную конкуренцию, составляющую основное содержание внешнеэкономических и внешнеполитических отношений. Данное влияние анализируется как с традиционной геополитической точки зрения (при этом выделяются принципиальные отличия моделей экономического развития различных существующих и потенциальных «центров силы», в том числе по отношению к информационным технологиям), так и с позиций функционального анализа, в разрезе транснациональных производственных, финансовых и внеэкономических корпораций.
На основе рассмотрения частной проблемы - технологически обусловленного и потому не преодолимого в обозримом будущем разделения человеческих обществ - проводится анализ общего значения технологий для современных международных отношений. Он позволяет сделать фундаментальный вывод о становлении глобального монополизма, не имеющего в рамках современного человечества границ и сдерживающих элементов.
Четвертая часть книги изучает уже начавшийся процесс загнивания этого монополизма, являющийся основным содержанием современных проблем человечества и придающий данным проблемам характер мирового кризиса. При этом описанное выше рассмотрение обогащается и дополняется изучением влияния на складывающуюся политическую структуру современного мира наиболее значимых раздражителей, связанных с реализацией важнейшими участниками международной конкуренции той или иной экономической политики. Значительное внимание уделено объективной необходимости, сознательным попыткам и реальным возможностям государств изменить условия и характер функционирования национальных экономик и мирового хозяйства в целом.
От частных вопросов обострения и повышения степени разрушительности глобальной конкуренции автор переходит ко все более общим вопросам нарастания неопределенности и системного кризиса развитых экономик, а с ними - и всего современного мироустройства. Завершается часть анализом и тщательным сопоставлением возможных направлений изживания начинающегося кризиса.
Пятая, завершающая часть исследования посвящена вопросам выживания в описанном достаточно негостеприимном мире современной России. Прежде всего выявляется факт безусловного, системного и объективно обусловленного отторжения российского общества развитыми странами, образующими современное «мировое сообщество». Вместе с тем исчезновение России как относительно самостоятельного фактора мирового развития (и тем более ее уничтожение по образцу Советского Союза) оказывается неприемлемым для в первую очередь развитых стран, так как кардинально и непредсказуемо дестабилизирует все мировое развитие. Это создает потенциальную возможность выживания нашей страны, хотя и требующего от нее безусловного выполнения целого ряда четко сформулированных универсальных условий, учета тщательно проанализированных недостатков и использования выявленных преимуществ.
Завершается исследование заключением, заостряющим внимание на принципиальном выборе между опасностями и трудностями самостоятельного развития и превращением в подчиненный (и потому отсталый и неустойчивый) элемент более сильной и стабильной системы. Процессы глобализации ставит перед этим выбором все человечество - как отдельные личности, так и целые общества - в частности, современное российское. Указанный выбор делается один раз и навсегда, и он весьма жестко определяет будущее как отдельного человека, так и страны, в которой он живет, - и, в конечном счете, всего человечества.
Для повышения качества усвоения материала данного исследования в тексте использованы следующие оформительские приемы:
Определения выделены жирным шрифтом, сдвигом текста вправо и боковым отчеркиванием.
Наиболее важные правила и выводы выделены жирным шрифтом.
Курсивом выделен вспомогательный материал, содержащий разъяснения и дополнения положений, содержащихся в основном тексте.
Примеры, развивающие основные положения текста на конкретных исторических событиях, статистических материалах и методологических отступлениях, выделены цветом и помещены в рамку.
Каждая часть начинается с краткого описания их содержания и внутренней логики излагаемых материалов, а заканчивается краткими выводами.
Мы пока не знаем:
Вопросы, убедительные ответы на которые до сих пор не найдены, не замаскированы, как это принято делать для повышения престижа исследователя, а специально выделены при помощи шрифта и подзаголовка «Мы пока не знаем».
Это сделано прежде всего для того, чтобы показать будущим поколениям исследователей направления, которые кажутся автору наиболее сложными и перспективными. Кроме того, концентрируя внимание читателя на нерешенных проблемах, книга наглядно демонстрирует живой, продолжающийся на наших глазах и, хочется верить, с нашим непосредственным участием процесс познания. Попытка же спрятать неизвестное от глаз читателя, характерная для многих традиционных учебников, не просто отбивает у него вкус к познанию и интерес к предмету, но и создает совершенно ложное впечатление о познанности в общем и целом наблюдаемого мира, о его понятности и раз и навсегда объясненности.

Пример 4.

Волшебство электричества

О том, до какой степени это интуитивное ощущение, выпестованное в нас всей системой современного образования, не соответствует действительности, свидетельствует, например, тот поразительный факт, что наука до сих пор не может дать четкий ответ на детский вопрос о причинах возникновения электрического тока.
Человек непосредственно, тщательно и всесторонне изучает электричество вот уже скоро четверть тысячелетия. Человек непосредственно и в массовых масштабах использует его уже более ста лет. Все бесконечное многообразие современных технологий, вся современная цивилизация построена на электричестве, - но мы до сих пор не имеем представления, откуда оно берется, и вынуждены пользоваться для ответа на этот вопрос сомнительным эвфемизмом «электродвижущая сила», являющимся по сути дела беспомощным синонимом «бога из машины».ССЫЛКА НА УЧЕБНИК ФИЗИКИ

Читатель, безусловно, уже обратил внимание на живой, а временами и энергичный характер изложения материала, который весьма существенно отличает его от традиционного академического стиля. Причина проста: автор действительно убежден в том, что процессы глобализации даже сейчас, более чем десятилетие спустя их взрывообразного начала, остаются главным и наиболее интересным процессом из всех, происходящих с человечеством (а возможно, и наиболее всеобъемлющим из этих процессов).
Глобализация - это суть и квинтэссенция современного этапа развития всего мира. Анализ поистине захватывающих дух событий, связанных с ней, в традиционной сухой и скучной манере, убивающей всякий интерес к предмету изучения, представляется попросту недостойным этого предмета.
Существенно и то, что подлинно эффективное усвоение знаний, - что, между прочим, прекрасно понимали старые преподаватели «классической» школы, - категорически требует эмоциональной вовлеченности обучаемого.
Знания усваиваются наиболее полно лишь тогда, когда популяризатор передает читателю интерес и азарт исследователя, красоту неожиданных решений и законов природы, «драму идей» первооткрывателей и борцов. Благодаря этому читатель, несмотря на историческую краткость своей жизни и объективную ничтожность реальных возможностей, чувствует себя полноправным участником великого исторического процесса развития природы и ее познания человечеством, шедшего до его рождения и будущего продолжаться после его смерти.
Очень трудно понять тот или иной процесс - от протекания химической реакции до развития общества - не вовлекаясь в него эмоционально. И даже совершив подвиг понимания совершенно безразличной проблемы, мы рискуем сразу же столкнуться с глубоким разочарованием от напрасности этого подвига, - ибо только живая человеческая эмоция по-настоящему надежно впечатывает информацию в нашу память. Поэтому даже неромантические люди на всю жизнь запоминают стихи, а традиционный учебник, - не источник живых, но кладбище мертвых знаний, - забывается на следующий день после экзамена.
Предлагаемая Вашему вниманию книга - для жизни, а не для экзамена. Писать иначе - напрасный труд, безвозвратная растрата своих сил и наглое разворовывание времени беззащитных читателей. Поэтому он написан, - по крайней мере, на это хочется надеяться автору, - возвышенно и взволнованно. Поэтому он представляет собой анализ реальных проблем современности, а не просто более или менее систематизированное изложение закономерностей.
В процессе исследования человеческого мозга выяснилось, что усвоение новой информации вызывает в нем выделение специфических веществ - эндорфинов - вызывающих чувство удовольствия. Этот забавный в отрыве от контекста факт, представляющий собой биологическое объяснение любознательности человека и, соответственно, его интеллектуального прогресса, доказывает также и то, что познание действительно - не с философской, а с сугубо биологической и даже химико-медицинской точки зрения - должно быть радостью и удовольствием.
Обычное для процесса обучения превращение его в мучительно скучный и едва ли не насильственный процесс есть извращение, граничащее с преступлением перед человечеством, так как недопустимо обедняет его личностный потенциал, тормозит его общее развитие и уменьшает разнообразие его направлений.
Люди, занимающиеся написанием книг, должны помнить об этом. Автор надеется жить долго - и дожить до того времени, когда скучных преподавателей будут принудительно переквалифицировать за профнепригодность, а процесс познания станет счастьем - каким, собственно, он и должен быть, исходя из природы человека.

5. Слова благодарности

Автор выражает глубокую и искреннюю признательность всем специалистам и организациям, вольно или невольно оказавшим влияние на длительный, многосторонний и противоречивый процесс подготовки этой книги. Ее начало можно проследить с исследований взаимодействия пропаганды, являющегося ее объектом сознания и реальности, служащей ее поводом и сырьем, в значительной степени случайно начатых еще в 1987 году. Естественно, тогда никто даже не мог себе представить, во что выльются эти робкие попытки, да и основной части предметов сегодняшнего исследования еще попросту не существовало.
К сожалению, некоторые специфические особенности и исторические традиции нашего общества и особенно государства, не только все еще сохраняющиеся, но и весьма интенсивно усиливающиеся в последние годы, по-прежнему не позволяют назвать всех участников этой увлекательной и плодотворной работы.
Сегодня среди специалистов, в разных формах поддержавших это исследование в разные годы и на разных этапах, следует назвать прежде всего:

· покойного руководителя Группы экспертов Президента Российской Федерации Ельцина (1990-1993 годы) д.э.н. профессора И.В.Нита, мужество, оптимизм, конструктивность и жизнелюбие которого оставили свой след на личности каждого, кто его знал;
· создателя ключевого русскоязычного сайта, посвященного проблемам глобализации - www.imperativ.net - В.Видемана;
· вице-президента АФК «Система», автора фундаментальной трилогии «От Ельцина к …?» В.А.Гусейнова;
· доктора исторических наук С.В.Девятова, на практике доказавшего познаваемость не только удаленной во времени и потому не представляющей непосредственного политического интереса, но и относительно недавней и все еще животрепещущей истории;
· Председателя Центрального банка России к.э.н. С.М.Игнатьева;
· создателя одного из лучших российских аналитических сайтов - www.opec.ru («Открытая экономика») - К.Киселева;
· заместителя руководителя Информационно-аналитического управления Совета Федерации к.э.н. В.Д.Кривова;
· бывшего вице-премьера - Министра внутренних дел России, создателя Всемирного антикриминального антитеррористического форума А.С.Куликова;
· бывшего работника ФАПСИ К.В.Макарову;
· бывшего первого заместителя Госплана СССР, вице-премьера правительства России и Председателя Комитета Госдумы по промышленности Ю.Д.Маслюкова;
· политического советника Е.Гайдара на всем протяжении его пребывания у власти, ныне ректора Академии народного хозяйства при Правительстве Российской Федерации Мау, чей категорический отзыв об «этой ужасной книге» стал окончательным аргументом в пользу ее доработки и публикации;
· бессменного Председателя подкомитета по банкам и банковской деятельности Комитета Государственной Думы по бюджету и финансам д.э.н. П.А.Медведева;
· профессора А.А.Нагорного;
· сотрудницу экономического факультета МГУ Н.А.Нетунаеву;
· сотрудницу Аналитического центра Совета Федерации Г.Н.Терещенко;
· крупнейшего и наиболее, по мнению автора, эффективного российского политолога А.В.Федорова;
· сотрудника Мирового банка к.э.н. Л.М.Фрейнкмана;
· бывшего Заместителя Председателя Центрального банка России д.э.н. А.А.Хандруева.

Существенный интеллектуальный и административный вклад в подготовку данного исследования внесли директор Центра изучения постиндустриального общества В.Л.Иноземцев и президент компании «Логистик» В.В.Аристархов. Последний еще и заразил автора своим интересом к проблеме выбора долгосрочной конкурентной стратегии России, благодаря чему данная книга обогатилась несколькими важными разделами.
Огромную благодарность автор испытывает к заместителю директора Института прикладной математики им. М.В.Келдыша РАН профессору Г.Г.Малинецкому, оказавшему неоценимую моральную и интеллектуальную поддержку. Именно его критические и при том необыкновенно интеллигентные замечания и стали основным побудительным мотивом к завершению работы над «Общей теорией глобализации», которая в противном случае могла тянуться (в режиме простого мониторинга и осмысления текущей ситуации) еще долгие годы.
Автор глубоко благодарен также генеральному директору НПО «Машиностроение» Г.А.Ефремову за неоценимую моральную поддержку, оказавшуюся жизненно необходимой в один из самых тяжелых моментов обсуждения результатов исследований.
Техническая сторона работы по созданию книги всей своей тяжестью легла на сотрудников Института проблем глобализации, дружественных и сопряженных структур, самоотверженный и добросовестный труд которых достоин всяческих похвал.
Автор убежден, что, несмотря на уже определившиеся нерадостные в целом тенденции развития российского общества, в последующих изданиях данной книги он сможет расширять список людей, в той или иной форме участвовавших в ее создании, - до тех пор, пока в один воистину прекрасный день этот список не окажется наконец полным.

Введение. ЧТО ТАКОЕ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Ускоренное развитие коммуникаций в 90-е годы создало широкий круг принципиально новых возможностей для получения информации и влияния с ее помощью, мобильности и повышения качества «человеческого потенциала». Тем самым оно предоставило гражданам развитых и, в меньшей степени, успешно развивающихся стран качественно новые «степени свободы». В сочетании с исчезновением удушающего страха перед уничтожением в глобальной ядерной катастрофе и демократизацией бывших социалистических стран это создало принципиально новую общественную атмосферу, основой которой, как и общественных атмосфер всех великих революций, стало кардинальное усиление независимости личности.
Первый кризис глобальной экономики (1997-1999 годы) не просто убедительно и непосредственно доказал человечеству качественно возросшую по сравнению даже с первой половиной 90-х годов (не говоря уже о периоде биполярного мирового устройства) взаимосвязанность и взаимозависимость различных стран и регионов Земли. Его главным значением, как представляется, стало осознание неоднозначности влияния коммуникативного бума первой половины 90-х годов на общественные отношения - как на уровне международных отношений, так и внутри отдельных обществ.
До него общественное сознание человечества (то есть прежде всего развитых стран) было очаровано процессом расширения коммуникаций и воспринимало его с некритическим энтузиазмом, доходящим до восприятия его как абсолютного блага и ожидания от него автоматического устранения всех основных экономических и социальных проблем, - примерно так же, как до Первой Мировой войны оно относилось к техническому прогрессу.
Подобно тому, как катаклизмы ХХ века показали, что в среднесрочном плане технический прогресс отнюдь не обязательно ведет к общественному прогрессу, первый кризис глобальной экономики убедил человечество в том, что кардинальное облегчение и повышение интенсивности коммуникаций способны не только улучшать, но и качественно осложнять социально-экономическую ситуацию как в отдельных странах, так и в мире в целом.
Так как человечество склонно давать новое имя каждому новому явлению (вместо более логичного и экономного наполнения новым смыслом старых понятий), эти грандиозные и во многом драматические перемены не могли не отразиться на терминологии.
«Коммуникационный бум», сблизивший человечество и превративший его (в пределах развитых обществ и элит успешных развивающихся стран) в единое целое, породил понятие «глобализация». Кризис же 1997-1999 годов, поставив его в центр весьма нетривиальных дискуссий о перспективах всей цивилизации и отдельных стран, сделал его едва ли не наиболее популярным термином.
К сожалению, он не избежал печальной судьбы большинства других модных слов: почти каждый использующий их вкладывает в них свой собственный, особый и только ему ведомый смысл, как правило, мало задумываясь о том, что слово должно иметь и общеупотребительное значение.
В результате дискуссии о глобализации в целом ряде случаев приобретают прискорбный характер не менее «бессмысленного и беспощадного», чем русский бунт, традиционного русского интеллигентского спора. Его участники, используя одни и те же термины, наполняют их каждый своим собственным содержанием и говорят не об общем предмете обсуждения, но каждый о своем. При этом логика, мотивация и мысли собеседника интересуют их не сами по себе, но лишь как аргументы для подкрепления своей собственной позиции и очернения оппонентов. (Стоит отметить, что этими же пороками, часто даже в еще больших масштабах, страдают и международные дискуссии, особенно когда они затрагивают вопросы политики, идеологии или конкретные интересы даже безупречно цивилизованных и демократичных участников).
Другой особенностью споров подобного рода является их обманчивая конструктивность. После того, как участники с удовольствием «спустили пар», с жаром поговорив каждый о своем, в конце дискуссии они очень легко приходят к тому, что на самом деле должно было быть сделано задолго до начала не то что обсуждения, но даже размышления, - к взаимному согласованию терминов. Убедившись в том, что под одними и теми же словами они понимали совершенно разные понятия (и что, следовательно, оппоненты отнюдь не являются такими злонамеренными идиотами, какими казались на всем протяжении дискуссии), ее участники с облегчением фиксируют это различие. Затем они расходятся с чувством выполненного перед историей и наукой долга, глубоко удовлетворенные достижением высшей, но, увы, совершенно не приспособленной для достижения каких-либо реальных целей, российской национальной ценности - «примирения и согласия». При этом в большинстве случаев они даже и не вспоминают о подлинной цели затеянной ими дискуссии - поиске истины.
Эта классическая картина в полной мере проявляется и при обсуждении процессов глобализации (особенно с учетом утраты колоссального объема знаний, накопленных нашим обществом, и падением общего уровня реального образования и культуры).
Наиболее часто понятие «глобализация» используется в современной литературе, да и в обыденной жизни, для придания наукообразности простому и незатейливому, хотя и никогда не теряющему актуальности понятию «наше время». Для распознания подобных подходов, маскируемых зачастую весьма изощренно, выработан незатейливый, но достаточно эффективный тест. Он сводится к предложению авторам соответствующих материалов или организаторам научных конференций одной из перечня заведомо нелепых, но наукообразных тем. Автору, например, приходилось четырежды за два с половиной года отказываться от участия в научных мероприятиях, организаторы которых принимали, причем порой с энтузиазмом, его предложение выступить на тему «Влияние процессов глобализации на динамику гравитационной постоянной».
Вторым по распространенности подходом к определению глобализации представляется простое отождествление ее с конкретными наборами технических атрибутов (обычно Интернетом и, как правило, глобальным телевидением) и анекдотов. Для данного подхода классическим является, например, такое определение глобализации: «это когда английская принцесса со своим арабским любовником на немецкой машине с датским мотором и испанским водителем, опившимся шотландского виски, гибнет в Париже, спасаясь от итальянских папарацци».
При всей несерьезности своей формы это определение, концентрируя внимание на вавилонском смешении географических и национальных признаков, вплотную подводит нас к сути глобализации - к интеграции.
Вместе с тем простое отождествление этих понятий представляется неправомерным. Глобализация представляет собой совершенно особый, современный и, по всей вероятности, высший этап интеграции. Это не позволяет нам присоединяться к студентам и докторам наук, утратившим душевное равновесие от возможности описать общеизвестные события в принципиально новых терминах (и, соответственно, побороться за качественно новые гранты) и восторженно разглагольствующим о глобализации в эпоху Великих географических открытий и даже ледникового периода.
Несмотря на моду, понятие «глобализация» имеет свой собственный, определенный и даже наиболее распространенный в настоящее время (хотя и слишком часто воспринимаемый и понимаемый «по умолчанию») смысл.
Глобализация - это процесс формирования и последующего развития единого общемирового финансово-экономического пространства на базе новых, преимущественно компьютерных технологий.
Наиболее наглядным выражением сути этого явления служит общедоступная возможность мгновенного и практически бесплатного перевода любой суммы денег из любой одной точки мира в любую другую, а также столь же мгновенного и практически бесплатного получения любой информации по любому поводу.
Следует сразу же предупредить, что, несмотря на значительные темпы развития и всемирные масштабы, несмотря на глубину и наглядность преобразований, глобализация все еще находится на начальном этапе своего развития. Она не только не принесла еще все свои плоды - эти плоды, как правило, еще только начинают вызревать и содержатся в сегодняшних процессах «в зародыше».
Поэтому многие черты глобализации (например, «закрывающие технологии», обеспечивающие качественный рост эффективности и разрушающие традиционные производства) существуют пока что не только не как доминанта, но лишь как только проявляющаяся тенденция, а то и вовсе как настоятельная потребность общественного развития. Данная работа, стараясь избежать соскальзывания в область фантазии, ограничивается лишь теми действительными проявлениями глобализации, которые успели приобрести значимый характер уже в настоящее время.
При знакомстве с ними, как уже было отмечено выше, наибольшее впечатление производят такие яркие явления, как глобальное телевидение, «финансовое цунами» спекулятивных капиталов, сметающее и воздвигающее национальные экономики, первый кризис глобальной экономики 1997-99 годов, разгул международного терроризма, грозящего стать эффективным политическим и даже экономическим инструментом, и, наконец, вершина всего - Интернет, виртуальная реальность, интерактивность. Однако внешние атрибуты и инструменты глобализации не должны заслонять главного - влияния новых, на современном этапе развития информационных технологий на общество и, шире, на человечество в целом.
Согласно общему правилу, новая технология открывает новый этап в развитии человечества тогда и только тогда, когда ей оказывается по силам качественно изменить общественные отношения. Именно этим паровая машина отличается от посудомоечной, конвейер - от трубопровода, а персональный компьютер - от мобильного телефона: их распространение заставило огромные массы людей взаимодействовать друг с другом новыми, качественно отличающимися от предшествующих способами.
Таким образом, глобализация может быть признана новым этапом в развитии человечества, а не новым наименованием интеграции и, соответственно, рядовым проявлением мании величия нашего поколения, только если будет установлено, что ее технологические атрибуты качественно изменили доминирующие общественные отношения.
Представляется, что такое изменение произошло.
Основные технологические атрибуты глобализации - компьютер и порожденные им новые информационные технологии. Именно эти технологии объединили развитую часть мира в единую коммуникативную систему, создав единое финансово-информационное пространство, являющееся критерием глобализации.
Однако сегодня ясно: этот критерий носит лишь внешний, формальный, количественный характер. Влияние информационных технологий на общественные отношения проявились через формирование единого финансово-информационного пространства лишь наиболее наглядным, но отнюдь не наиболее значимым образом.
Главное в глобализации - не фейерверк поражающих воображение (и, соответственно, карман расслабившихся зрителей) открытий и технологий, но изменение самого предмета человеческого труда. Современные информационные технологии сделали наиболее прибыльным, наиболее коммерчески эффективным бизнесом не преобразование окружающей среды, мертвых вещей, которое оставалось единственным образом действия человечества с момента его появления (и благодаря которому оно, собственно говоря, и сформировалось как человечество), но преобразование живого человеческого сознания - как индивидуального, так и коллективного.
Строго говоря, преобразование сознания - не новость. Пропаганда применяется едва ли не всеми государствами мира, и не только тоталитарными, на протяжении всего существования человечества. Она является необходимым и неотъемлемым инструментом самого процесса управления (в том числе и негосударственного).
Однако в силу огромных затрат, а также длительной и неоднозначной окупаемости пропаганда, как и инфраструктурные инвестиции (в данном случае речь, правда, идет о социально-психологической, образующей «дух нации», а не транспортной или иной материальной инфраструктуре общества), до последнего времени носила строго некоммерческий характер.
Современные информационные технологии кардинально изменили ситуацию. Совместив навыки рекламы, достижения психологии, лингвистики и математики с качественно новыми коммуникативными возможностями и общим усилением воздействия на органы чувств человека, они не только качественно повысили эффективность пропагандистских технологий, превратив их в технологии формирования сознания, но и удешевили и упростили их до такой степени, что они стали практически общедоступными.
В результате, если первичным формированием нашего сознания по-прежнему занимаются «семья и школа» (то есть семья и общество), то его изменение оказывается делом не национального и даже не некоего зловещего «мирового» правительства, но практически каждого фабриканта собачьих консервов.
Ведь предприниматель, так и не взявшийся за формирование сознания своих потребителей в последние 10-12 лет, сегодня, скорее всего, уже лишился их. Как правило, он давно уже вытеснен из бизнеса, в котором на всех уровнях просто нечего делать без интенсивного применения эффективных и дешевых технологий формирования сознания. Традиционный маркетинг, приспосабливающий товар к предпочтениям потребителя, исключительно эффективно дополняется этими новыми технологиями, приспосабливающими потребителей к уже имеющемуся товару.
Превращение формирования сознания в наиболее выгодный бизнес отнюдь не является частным вопросом коммерции. Ведь в современном рыночном мире сделать тот или иной вид общедоступной деятельности наиболее коммерчески эффективным значит в кратчайшие сроки сделать его наиболее распространенным.
Стремительное распространение современных информационных технологий изменило сам характер человеческого развития и обеспечило революционную переориентацию усилий человечества: оно впервые за всю свою историю начало экологично концентрироваться на изменении уже не окружающей среды, но самого себя.
Наиболее глубокой причиной этой революционной переориентации, скорее всего, стало приближение растущей антропогенной нагрузки на биосферу к некоему критическому уровню, вызвавшее стихийную корректировку характера развития человечества - на уровне не его самого, но всего планетарного организма Земли.
Технологии, при помощи которых человечество изменяет себя, по аналогии с традиционными высокими технологиями, направленными на изменение окружающей среды, - high-tech - получили название high-hume. Первоначально они использовались только для обозначения технологий формирования сознания, но перспективы генной инженерии и биотехнологий в целом позволяют трактовать эту категорию расширительно, включая в нее все технологии непосредственного изменения человека, в том числе и традиционные - такие, как, например, образование, медицина, физические тренировки и обычные социальные технологии.
Подводя предварительный итог, непосредственным предметом изучения глобализации как таковой, как самостоятельного явления служит влияние породивших и поддерживающих ее технологий, на современном этапе преимущественно информационных, на общественные отношения, понимаемые как отношения внутри общества, так и между различными человеческими обществами.

Часть 1.
УВЛЕКАТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ ТЕХНОЛОГИЙ:
ИНФОРМАЦИОННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Первая часть настоящей книги посвящена влиянию распространения современных информационных технологий на человеческую эволюцию.
После описания в первой главе основных характеристик этой эволюции в традиционном ее понимании, во второй главе выявляются и анализируются ключевые особенности информационных технологий, связанные с упрощением и расширением коммуникаций.
Третья глава описывает наиболее фундаментальное изменение человеческой эволюции, вызываемое широким распространением информационных технологий, - дополнение ее традиционных измерений качественно новым: эволюцией человеческого сознания.

Глава 1. ОСНОВНЫЕ КОМПОНЕНТЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ

1.1. Многообразие человеческой эволюции

Сознание своей особости и уникальности, по-видимому, изначально заложено в природе человека и ощутимо помогает в повседневной жизни как индивидууму, так и человечеству в целом.
Человек осознает себя как нечто отдельное, обособленное от его соплеменников - точно так же, как человечество осознает себя, как нечто бесповоротно выделенное из остальной живой природы и потому якобы независимое от нее. Всякое напоминание о сохраняющемся единстве и зависимости вызывает волну инстинктивной паники и стремления подтвердить поставленную под сомнение независимость, разорвав еще уцелевшие связи - как с природой, так и собственными соплеменниками и соотечественниками.
Как хочется отличаться! Как хочется вырваться из толпы мириадов безвестных и безымянных предков и современников, в неузнанном молчании стекающих в небытие и безвестность. Как хочется согреться в беспощадном равнодушии истории сознанием своей исключительности, - а еще лучше исключительности заслуженной...
Этому чувству не стоит поддаваться. Надо быть скромней.
Наиболее разумное отношение к натужной пропаганде исключительности своего времени случилось продемонстрировать перед лицом потомков Джеку Кеннеди, который, нежась в ванне и регулируя ногой кран горячей воды, следующим образом резюмировал одному из своих советников доклад другого: «Он сказал, что сейчас в мире происходит шесть революций. Первая - революция растущих ожиданий, а остальные пять я не запомнил» ([2]).
Равнодушие к действительно революционным изменениям, проявленное самым динамичным лидером самой динамичной страны мира не когда-нибудь, а на первом и наиболее впечатлившем человечество пике ускорения научно-технического прогресса, - достойный апокриф всей нашей цивилизации. Ибо в истории человечества нет ничего более постоянного, чем изменения, открытия и возникновение каких-то явлений в первый раз.
Прошлое кажется монолитом, застывшим в далекой незыблемости, - но почитайте, почитайте воспоминания современников: они были наполнены постоянными и неизменно остро воспринимаемыми переменами. Из нашего исторического далека они кажутся нам незначительными, - но для своего времени были серьезными и переживались весьма глубоко. Жизнь неуклонно, день за днем не только ставит, но и ставила перед живущими все новые и новые проблемы, решение которых требовало решительного обновления даже самого инертного, что только есть у человека, - его сознания.
Самый ранний из древнеегипетских памятников письменности - страстная жалоба на молодежь, отвергающую общепринятые традиции поведения и мышления и совершающую поэтому многочисленные ужасные и бессмысленные ошибки.
И сегодня, терпя поражения и потери, по привычке и традиции обрекая себя и своих близких на не всегда неизбежные лишения, мы не права оправдываться уникальностью своей эпохи и исключительной якобы сложностью своих проблем. Не только потому, что это деморализует нас, но и потому, что это неправильно.
Каждый из нас живет в рутинное и обыденное время планетарных бурь и принципиальных переворотов, время мучительного пересмотра традиционных ценностей и решительного отказа от выработанных поколениями привычек. Не от всех - но тех, что остаются в неприкосновенности, мы ведь и не замечаем.
Мы живем в этом стремительно и неумолимо меняющемся времени с тех самых лет, когда два наших предка - один в Сахаре, а другой в пустыне Гоби (а может быть, все-таки только в Гоби) - взяли в лапы первые булыжники и совершили с ними нечто осмысленное. (Справедливости ради стоит уточнить, что некоторые археологи ведут начало современного человечества все же не от труда, но от удовольствия, - от первого полового акта, совершенного вне периода течки - см. ЛЮСИ).
С тех пор процесс изменений идет постоянно - и с нарастающей скоростью. Это почувствовал еще премьер-министр ….. княжества Гете, без малейших колебаний отправивший своего героя в ад за одно только пожелание остановить прекрасное мгновенье, то есть замедлить ускорение изменения человечества.
Пора привыкать.
Пора привыкать к собственной изменчивости и к тому, что в исключительности, пусть даже и собственной, нет, строго говоря, ничего, заслуживающего внимания - не говоря уже о гордости.
Всякая исключительность естественна и обыденна, потому что каждое из следующих друг за другом изменений глубже, быстрее и необычнее предыдущего. Каждый шаг человечества вперед, каким бы робким он ни был, делается не в неподвижном пространстве закованной в учебники истории, но по разгоняемому им самим многоярусному эскалатору прогресса. Сначала это только биологический прогресс, затем - технический и социальный, к которым, вероятно, уже в обозримом будущем добавятся еще многие другие виды прогресса, которым еще только предстоит неудержимо понести нас во все более и более неведомое.
И это неведомое образует такую же рутину и обыденность, как известная Вам до последней точки квартира или работа.
Привыкайте: чем больше Вы знаете и умеете, тем с большим неизведанным и тем более внезапно Вы обречены сталкиваться нос к носу в темном подъезде своей повседневности. Именно поэтому большинство мудрецов, не говоря уже о творцах, истово верит в бога: бог для человека - это то самое неведомое, с которым он непосредственно соприкасается и которое непосредственно и повсеместно, хотя пока и непознаваемо, влияет на его жизнь.
Человечество меняется все больше, все быстрее и все по большему числу направлений. Человечество меняется, используя сам технический прогресс преимущественно как инструмент этих изменений, как костыль для все большей и большей - не только скорости изменений, но и, что принципиально важно, их вариативности.
Теория эволюции учит: рост числа вариаций является весьма убедительным признаком достаточно серьезных изменений уже в близком будущем. Романтики говорят о «предчувствии» видом изменения среды обитания и повышении им своей изменчивости ради повышения вероятности приспособления, классики указывают на реакцию вида на незаметные сторонним наблюдателям изменения окружающей среды, лишь позднее выходящие «на поверхность», статистики порой отмечают, что грядущие изменения сами в значительной степени становятся результатами повышения степени разнородности вида. Однако нас в данном случае интересует чисто практический аспект этих умозаключений.
Повторим его еще раз: рост числа направлений изменений вида предвещает качественный скачок развития, переход его в новую плоскость, новое измерение.
О каких же направлениях изменений человеческого вида может идти речь сейчас?
По степени увеличения скорости соответствующих видов изменений следует выделить прежде всего биологическую, социальную и технологическую эволюции, существующие бесспорно, а также эволюцию массового и индивидуального сознания, сам факт существования которой требует если и не убедительного доказательства, то во всяком случае более тщательного, чем это возможно в рамках данной работы, описания и исследования.
Следует сразу же оговориться, что единообразное описание столь различных типов развития вполне оправдано, так как они, как и все развитие в целом, определяются едиными законами диалектики (и ее математического воплощения - синергетики). В частности, законы эволюции - законы приспособления изменчивых целостных структур (не важно, каких конкретно) к внешней среде ради своего сохранения и продолжения - несмотря на свою значительно большую специфику, также оказываются едиными практически для всех эволюционирующих явлений, вне зависимости от их отношения к живой, неживой или даже «второй» - искусственно созданной - природе. (Достаточно указать на тот парадоксальный факт, что параметры изменчивости, рассчитанные, например, для существующих типов металлорежущих станков, вполне соответствуют тем же параметрам живых организмов).

1.2. Биологическая эволюция

Первый и наиболее, если можно так выразиться, «естественный» вид изменений человека - его биологическая эволюция, наиболее длительный и изученный (хотя и по-прежнему во многом оспариваемый) процесс. Вместе с тем почему-то принято считать, что с началом совершенствования орудий труда, то есть технологической эволюции, биологическая эволюция человека прекратилась.
Непростительная самонадеянность! - как будто простое выделение человека из остальной живой природы, вызванное появлением орудий труда, способно само по себе отменить или по крайней мере компенсировать воздействие на него значительно более глубоких и масштабных естественно-природных законов.
Да, действительно, с началом технологической эволюции эволюция биологическая неуклонно теряла свою значимость как фактор выживания человека в меняющейся внешней среде. Вместо того, чтобы медленно и мучительно менять себя, неосознанно приспосабливая свой биологический облик к внешним требованиям природы, человек начал значительно более осознанно и, соответственно, быстро менять саму эту природу, приспосабливая ее к своим потребностям при помощи все более мощных орудий труда. Однако это приспособление не носит и не может носить абсолютно полного характера. Поэтому влияние природы на человеческий вид по-прежнему остается причиной его эволюции, пусть даже и опосредованной осознанным вмешательством человека в состояние этой природы.
Биологическая эволюция человека продолжалась и продолжается - достаточно обратить внимание на изменение среднего роста, мышечной массы и телосложения людей разных эпох. Однако биологическая эволюция мало заметна для самого человека, так как сроки даже самых незначительных изменений, как правило, существенно превышают сроки его жизни. Как всякое естественное (то есть стихийное) изменение сложного биологического вида, она идет очень медленно.
С началом совершенствования орудий труда возникло человеческое общество, и эволюция человека получила качественно новые - технологическую и социальную - составляющие. Развитие технологий и подталкиваемое им изменение общественных структур шло уже на порядок быстрее биологического, и потому последнее стало незаметным по сравнению с ним, как бы «ушло в тень».
Здесь мы впервые сталкиваемся с принципиально важным для рассмотрения развития эффектом «относительности времени». С точки зрения протяженности эволюции человека как биологического вида последние пять тысяч лет непрерывной письменной истории являются совершенно незначительным сроком, не заслуживающим даже беглого упоминания. Для развития же технологий и социальных структур это подлинная вечность, за которую успевали возникнуть, разрушиться и воскреснуть - и нередко по несколько раз - высокоразвитые цивилизации, претерпевавшие глубокую и разнообразную эволюцию.
Таким образом, на самом деле биологический прогресс не прекратился: мы не замечаем его потому, что, во-первых (и как отдельные люди, и как целые общества) живем недостаточно долго, и, во-вторых, наше внимание отвлекают более быстрые, более насущные и более серьезно влияющие на нас изменения - в первую очередь общественные.
Более того - как представляется, по мере совершенствования орудий труда биологическая эволюция человека весьма существенно ускорялась и ускоряется по сравнению с неразумной частью живого мира. Ведь активное применение орудий труда оказывает дополнительное влияние и на самого человека - как непосредственно, так и через средне- и долгосрочное влияние на него природы, измененной им же самим в соответствии с его краткосрочными нуждами.
Классическими примерами, уже очевидными на сегодняшний день, представляются:
· акселерация, вызванная, как полагают, массовым употреблением алюминиевой посуды (и практически прекратившаяся после адаптации человека к ее воздействию);
· снижение иммунитета из-за изменения (отнюдь не только путем вульгарного «загрязнения») окружающей среды;
· последствия резкого изменения образа жизни, стрессов и использования недостаточно проверенных медикаментов и их комбинаций (не говоря уже о пищевых добавках и генетически измененных продуктах).
Существенно, что долгосрочные (то есть оказывающие влияние на несколько поколений вперед) результаты сочетания перечисленных факторов друг с другом, как правило, не только по-прежнему остаются terra incognita, но даже не являются в настоящее время объектами систематических комплексных исследований.
Нельзя забывать и о сознательном подстегивании человеком своей биологической эволюции. Наглядным выражением того, как технологическая эволюция ускоряет биологическую, служит генная инженерия. Красивые слова о моральных ограничениях в данном случае не несут содержательной нагрузки. «Нравственность» человечества как целого проявляется почти исключительно в сожалении о поступках, которые признаются им безнравственными, и в стремлении скрыть эти поступки и даже забыть о них, но ни в коей мере не в воздержании от них, если они диктуются материальными интересами, в том числе и сиюминутными.
В частности, в отношении прогресса технологий для человечества как целого никаких моральных ограничений не существует и, по-видимому, не может существовать в принципе. Ведь абсолютный приоритет технологического прогресса над всеми остальными интересами и представлениями исторически был прямым условием выживания человечества как биологического вида, категорическим условием успеха в конкуренции между различными человеческими обществами (то есть во внутривидовой конкуренции) и, вероятно, приобрел характер своего рода условного рефлекса.
С этой точки зрения технологический прогресс является для человечества значительно более категорическим императивом, чем для отдельного человека - так называемые первичные индивидуальные потребности (в любви, власти и деньгах). Случаи добровольного отказа от них отдельных односторонне развитых личностей известны и достаточно многочисленны; случаев же отказа от совершенствования технологий целых человеческих обществ (после индейцев Центральной Америки и отдельных полинезийских племен, для которых этот отказ был опять-таки технологически обусловлен) история практически не знает.
Поэтому мы можем быть уверенными в том, что в то самое время, когда в Великобритании полусумасшедшие «зеленые» взрывают медиков, смеющих ради спасения людей ставить опыты на лабораторных крысах, где-то в значительно более близких и фешенебельных местах, во всех этих Лос-Аламосах и Горках-17 отнюдь не менее сумасшедшие высоколобые наверняка занимаются - одни улучшением биологической породы homo sapiens’а, другие - генетическим оружием, поражающим только избранные народы или же только внуков жертв применения, третьи - наделением человека принципиально новыми качествами, «по недосмотру природы» отсутствующими у него вовсе или же существующими в зародыше.
Таким образом, человек в силу своей разумности является единственным видом живых существ, для которого изменения, определяющие его биологический облик, носят уже не столько внешний, сколько внутренний характер. Биологическая эволюция человека уже сегодня в неизмеримо меньшей степени определяется внешними для него как вида, чем внутренними условиями - технологиями и социальной структурой, активно и почти беспрепятственно преобразующими в соответствии с его потребностями уже не только внешний для него мир, но и его самого.

1.3. Технологический прогресс

Появление уже следующего после биологической эволюции типа развития - технологического - полностью заслонило от человека процесс его собственного изменения, сделало биологическую эволюцию производной от других, значительно более быстрых видов человеческой эволюции.
При этом следует сразу же подчеркнуть, что, говоря о влиянии технологий на общество, мы тем самым автоматически рассматриваем только господствующие технологии, носящие не просто массовый, но преобладающий в данном обществе характер. Поэтому отдельные, «точечные» технологические достижения (типа северокорейских баллистических ракет, южноафриканской атомной бомбы или российских компьютерных разработок), не влияющие на состояние соответствующего общества в целом, не представляют для нас существенного интереса.
Более того: производственные технологии важны с этой точки зрения не сами по себе, но лишь в их взаимообусловленном соединении с соответствующими им технологиями управления, в том числе управления обществом.
Технологический прогресс, будучи следующим этапом развития после прогресса биологического, увеличил число направлений эволюции человека, расширив как его собственные масштабы, так и масштабы происходящих с ним изменений. С одной стороны, это расширение носило качественный характер и шло путем формирования и структурирования общества и начала социальной эволюции. С другой - оно было количественным и выражалось в увеличении масштаба влияния человека на всю Землю и ускорением за счет этого влияния уже не только собственной биологической эволюции человека, но и эволюции всей биосферы планеты как единого целого.
Технологическая эволюция человека стала движущей силой не только социальной, но и биосферной эволюции (и являющейся ее частью биологической эволюции человека) подобно тому, как раньше ее движущей силой были преимущественно космические и тектонические явления.
Важно что воздействия человека на окружающую среду уже не гасятся и не поглощаются ей, а немедленно «возвращаются» человеку в виде соответствующих природных реакций. Это значит, что «экологический демпфер» исчерпан: человечество стало столь большим, что масштаб его влияния на природу совпал с масштабами самой природы. Человек вырос настолько, что стал одной из природных сил - не только изменяющей каждую из остальных и процесс их взаимодействия, но и прямо зависящей от них.
Следовательно, антропогенная нагрузка на биосферу приближается к своему пределу: ее дальнейшее механическое наращивание может привести к непредсказуемым обратным реакциям, в том числе и в результате дестабилизации или даже слома сформировавшихся механизмов поддержания экологического равновесия.
С этой точки зрения заслуживают внимания гипотезы, по которым нарастающие во всем их разнообразии проблемы человечества (от ухудшения наследственности до роста международной напряженности), равно как и появление новых направлений его развития, в значительной степени являются результатом стихийного торможения со стороны биосферы его линейно-поступательного развития, близкого к исчерпанию своих возможностей.
Поэтому дальнейшее качественное развитие человечества может происходить путем уже не столько усиления антропогенной нагрузки на биосферу, сколько изменения направления его движения, при котором прогресс уже не будет связан с увеличением масштабов этой нагрузки, а может быть, будет сопровождаться и ее уменьшением. Сегодня этим изменением представляется изменение предмета труда человечества, переориентация его усилий с изменения окружающей среды на свое собственное изменение (чтобы не сказать «самосовершенствование»).
Помимо технологий формирования сознания, направлением усилий такого рода представляется социальная инженерия, то есть усилия общества по совершенствованию его собственного устройства, его внутренних структур.
Таким образом, уже следующий шаг после чисто биологической эволюции - появление эволюции технологий - качественно усложнил картину развития человека.

1.4. Социальная инженерия

Совершенствование орудий труда создало принципиально новое, невиданное ранее явление - человеческое общество и, соответственно, социальную эволюцию. С другой стороны, под действием технологической и социальной эволюции человек стал главным действующим лицом развития биосферы, ускорив и разнообразив как ее, так и свое собственное (в том числе биологическое) развитие.
При этом характер взаимодействия между сформировавшимися типами эволюции - биологической, технологической и социальной - не только усложнился, но и, в свою очередь, также подвергается изменениям. Достаточно указать на нашу привычку к тому, что прогресс технологий лежит в основе прогресса общества и является, таким образом, движущей силой социальной эволюции.
С традиционной точки зрения социальные структуры, хотя и являются результатом развития технологий, более инерционны и менее гибки. Именно тяготением к косности объясняется то, что обновление социальных структур, вызываемое технологическим прогрессом, идет, как правило, в форме разрушительных революций.
Однако в последние полвека «привязка» социальных структур к технологиям стала значительно менее однозначной, чем раньше. Социальные структуры, по крайней мере развитых стран, в целом смогли, как это наиболее убедительно видно на примере современного американского общества, приспособиться к стремительной смене технологий. Они научились воспринимать саму эту постоянную смену как некое постоянство более высокого уровня, в результате чего даже самый стремительный технологический прогресс не вызывает (по крайней мере, до определенных пределов) в социальной сфере существенных напряжений, свидетельствующих о потребности в каких-либо заметных изменениях.
Данное приспособление социальной структуры к обновлению технологий произошло за счет нового увеличения числа направлений эволюции человечества: очередное увеличение масштаба технологической эволюции еще раз качественно расширило сферу влияния технологий, включив в нее (уже в третий раз - после общества и биосферы) индивидуальное и общественное сознание.
В самом деле, социальная структура определяется не только технологиями, но и в очень большой степени общественным сознанием. По крайней мере до 20-х годов ХХ века эта закономерность не имела существенного значения, так как общественное сознание складывалось в основном стихийно, под воздействием технологий, обеспечивающих его необходимую изменчивость, и культурных традиций, обеспечивающих необходимое постоянство (в биологической эволюции аналогичные функции выполняют изменения внешней среды и устойчивость генотипа).
Однако нарастающее ускорение технологической эволюции, предъявляющей все новые и новые требования к системам управления обществом, создало серьезную угрозу для социальных структур. Слишком быстрое изменение базовых технологий сминало структуру более инерционного и не поспевающего за техникой социума, что грозило окостенением в уродливых формах, тормозящих технологический, а с ним и все остальные формы прогресса, - с неизбежной болезненной революцией, грозящей крахом и поражением в международной конкуренцией. (Нечто подобное произошло в СССР и других авторитарных обществах; пример из повседневной «биологической» жизни - неправильное срастание перелома, ограничивающее подвижность, а с ней и жизнеспособность всего организма.)
Задачи социальной стабилизации в условиях ускорения технологической эволюции потребовали от общества способности управлять уже не только внешними явлениями, связанными с биосферой, но и явлениями внутренними, связанными с индивидуальной деятельностью человека и человеческих групп.
Выходом стало очередное расширение сферы применения главного инструментария человечества - технологической эволюции. После биосферы ее влияние распространилось сначала на организацию самого общества и структуры его управления, а затем - и на формирование его сознания. При этом рационализация систем управления обществом (которые, строго говоря, являются системами его самоуправления, если не контролируются извне) оказалась лишь промежуточной ступенькой к рационализации общественного сознания: ее использование было вызвано временной недостаточностью технологий, не позволявших формировать сознание непосредственно, и стало затем инструментом преодоления этой недостаточности.
Прямое воздействие на собственное сознание означает качественно новый шаг в развитии человечества, открывающего принципиально новое направление своей эволюции - эволюцию сознания или, если позволительно так выразиться, ментальную эволюцию.
Данный шаг представляется главным на сегодняшней день содержанием продолжающейся информационной революции. Рассмотрению последствий этого качественно нового результата и направления развития технологий и посвящено данное исследование. В настоящем параграфе, носящем в отношении этой революции вводный характер, имеет смысл лишь бегло перечислить важнейшие направления нового типа эволюции:
· Принципиальное изменение самого механизма восприятия мира не только отдельным человеком, но и обществом в целом, так как это восприятие формируется глобальными средствами массовой информации с использованием информационных технологий. Последние в полной мере учитывают, что, по крылатому выражению кинорежиссеров ([3]), «картинка сильнее слова» (сравните с ленинским «Из всех искусств для нас важнейшим является кино»). На практике это означает начало постепенного отказа от второй сигнальной системы - восприятия слова, связанного с логикой как с преобладающим типом мышления, и перехода к восприятию целостных образов, связанного с непосредственным воздействием на чувства. (До информационных технологий такое восприятие существовало в искусстве, преимущественно в музыке, и в случайных творческих «озарениях».)
· Качественное повышение значения культуры, в том числе национальной, как фундаментальной основы формирующихся новых производительных сил, непосредственно связанных с общественным и личным сознанием.
· Расширение масштаба эволюции сознания с отдельно взятых людей на их коллективы, включающие не только отдельно взятые организации разных масштабов, но и целые общества. Такое расширение, по-видимому, ведет к формированию и проявлению надличностного, коллективного сознания, слабо воспринимаемого отдельными людьми, но оказывающего значительное, а возможно, и решающее воздействие на их жизнь.
· Формирование коллективного сознания, вероятно, способно изменить эффективность человечества и расширить границы его взаимодействия с окружающим миром. В частности, продолжение расширение масштаба эволюции сознания может привести к повышению масштаба коллективного сознания до планетарного уровня и формирования в результате этого коллективного сознания всего человечества. В принципе нельзя исключить, что такое сознание начнет взаимодействовать с биосферой Земли, а возможно, и Вселенной в целом не поддающимся прогнозированию образом - в рамках «ноосферы», впервые описанной Вернадским.
Существенной закономерностью представляется то, что всякий последующий вид человеческой эволюции оказывает серьезное влияние на предыдущие, более медленные виды, прежде всего заметно увеличивая их скорость. Эволюция сознания отнюдь не является исключением: создавая качественно новые и весьма эффективные методы «социальной инженерии», она ускоряет социальное развитие человечества и фактически открывает новый значимый этап социальных изменений.
Между тем систематическое и комплексное применение даже традиционных социальных технологий способно оказать глубокое влияние на общество. Представляется, что ничтожность современных европейских элит, проявившаяся после окончательного ухода с политической сцены поколения лидеров, выкованных «холодной войной» (к «последним из могикан» относились Миттеран и Коль), - например, в Косово - является продуктом не только традиционной европейской культуры, но и осознанного и последовательного применения американцами социальных технологий против своего важнейшего конкурента - объединяющейся Европы.
Понятно, что ничтожество политических элит и их неспособность защитить ни национальные, ни континентальные интересы в глобальной конкуренции не могла не вызвать реакции - как стихийной со стороны общественности, так и осознанной со стороны крупных деловых кругов.
Именно следствием этой реакции в первую очередь представляются феерические успехи европейских экстремистов в начале XXI века - от побед «умеренного экстремиста» Берлускони в Италии и Хайдера в Австрии до успехов Ле Пена по Франции и Пима Фонтейна (которого, по-видимому, вообще пришлось убить, чтобы не допустить к власти) в Нидерландах.

* * *

Таким образом, технологии играют в развитии человечества ключевую роль: сначала они заставляют его переводить свое развитие в новую плоскость, а затем становятся основным инструментом его развития в этой плоскости.
При этом развитие с изначально разной, хотя постоянно и неравномерно возрастающей скоростью, продолжается по всем направлениям человеческой эволюции. Естественно, гарантий от ошибок и катастроф, потенциал которых растет по мере роста производительных сил, нет - если, конечно, не рассматривать всерьез не поддающуюся доказательству гипотезу о существовании темного и полумистического инстинкта сохранения разумного вида.
Но там, где человек или природа однажды сделали шаг вперед, они сделают все последующие шаги, куда бы они ни вели их, и каждый последующий шаг, как правило, будет сделан быстрее каждого предыдущего.
Полных остановок развития, своего рода «абсолютного торможения», в этой модели в принципе не существует. С точки зрения наблюдателя в каждый момент времени развивается только ограниченное число областей (с учетом особенностей индивидуального человеческого восприятия - вообще одна-две), а остальные «стоят на месте». Однако это явление, отмеченное еще Гегелем, связано не с прекращением, но, напротив, с постоянным ускорением развития, которое происходит в отдельных, наиболее заметных и постоянно сменяющих друг друга сферах.
Увидев такую сферу и привыкнув к скорости ее развития, наблюдатель автоматически приспосабливается и к ее масштабу времени, практически теряя возможность восприятия остальных, более медленных процессов развития. В этих сферах время для него как бы «останавливается» так же, как для стороннего наблюдателя остановилось бы геологическое время после «включения» более быстрого биологического, биологическое - после «включения» социального, а социальное - после «включения» технологического.
Вне зависимости от того, какой именно вид эволюции является в каждый конкретный момент «лидером» этой гонки, мы наблюдаем ускорение всех процессов развития - даже первоначально медленных - под действием этого «лидера». В настоящее время в его роли выступает технологическая эволюция, которая в принципе способна «впрячься» даже в сверхмедленные геологические процессы.
В конце ХХ века, когда скорость развития технологий начала превышать скорость осознания человеческим обществом причин и особенно последствий этого развития, общество было вынуждено начать приспосабливаться и к этому ускорению, приспосабливая к нему само свое сознание, ускоряя и усложняя его процессы. Этим оно открыло новое направление собственного развития: ментальную эволюцию, эволюцию сознания.
Ключевым инструментом этого ускорения и усложнения стали информационные технологии.

Глава 2.
ОСОБЕННОСТИ ИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

2.1. Неограниченная коммуникация: качественное усложнение мира

Корни информационной революции 90-х уходят в научно-техническую революцию середины 50-х годов. Последняя была вызвана прорывом разработанных в ходе Второй Мировой и в начале «холодной» войн новых технологических принципов в «гражданское» производство.

Пример 5.

«Холодная война» - этап международной конкуренции

«Холодная война» по своему накалу, целеполаганию и жесткому разделению на «своих» и «чужих» не сильно отличалась от «горячей»; она и началась-то с традиционных военных конфликтов, один из которых перерос в корейскую войну, которая едва не получила ядерное завершение (ССЫЛКА).
Сегодня особенно отчетливо видно, что локальные войны не переросли в новую мировую катастрофу (ожидавшуюся Сталиным, державшим на Чукотке армию вторжения и после войны не только уменьшившим, но даже еще более увеличившим милитаризацию советского общества - Пыжиков) лишь из-за феномена атомной бомбы. «Горячая» война уступила место «холодной» (в виде которой и реализовалась ожидавшаяся Третья Мировая) как доминирующей и принципиально новой форме международной конкуренции лишь вследствие технологического прогресса, сделавшего неизбежным гарантированное взаимное уничтожение.
«Холодная война» явилась стихийной реакцией человечества на создание и распространение ядерного оружия, действительно ставшего в конце концов «великим миротворцем» (хотя эта идея была изрядно скомпрометирована с начала ХХ века, когда в качестве такового подразумевался слишком широкий круг слишком слабых вооружений - начиная с пулемета «Максим»; возможно, фундаментальные идеи как таковые реализуются лишь после своей компрометации слишком ранним предвидением).
Ядерное оружие, таким образом, начало общее движение от военно-политических конфликтов к конфликтам экономическим, от войны - к экономической и, далее, идеологической (ценностной) конкуренции. Апофеозом этого процесса стало поражение и уничтожение Советского Союза, доказавшего своим примером всему человечеству, что разрушительность непрямого (информационного и экономического) оружия и, следовательно, «холодной войны» может значительно превышать разрушительность обычного оружия и войны «горячей». (При всем накопленном грузе либерально-демократических предрассудков сегодня сложно отрицать, что «холодная война» нанесла нашему обществу значительно больший ущерб, чем даже Великая Отечественная).
Существенно, что уничтожение Советского Союза перевело мировую конкуренцию из внутрицивилизационной (ибо и социалистические, и капиталистические страны развивались в одной и той же цивилизационно-культурной парадигме) в межцивилизационную плоскость, сделав ее иррациональной и превратив тем самым в сегодняшнюю глобальную конкуренцию, какой мы ее знаем.
Ядерное оружие продолжает (как показывает динамика конфликта между Пакистаном и Индией, а также, вероятно, между Северной Кореей и США) играть свою смертельно рискованную, но при этом жизненно необходимую миротворческую функцию. Однако иррациональность современных глобальных конфликтов, вызванная именно их межцивилизационным характером, как представляется, серьезно подрывает его эффективность в этом качестве и может в конце концов сделать полностью бесполезным, превратив тем самым в абсолютное зло.

Эти качественно новые технологические принципы «оплодотворили» практически все сферы экономической жизни, включая ставшие в последующем - соответственно, в 70-е и в 90-е годы ХХ века - приоритетными организацию управления (в том числе государственного) и воздействие на человеческое сознание. Но главное заключалось в том, что по самой своей природе эти технологии, требуя исключительной концентрации интеллектуальных усилий, делали необходимым условием своей реализации, а, следовательно, и сохранения конкурентоспособности общества увеличение его внутренней открытости, социальной мобильности и в конечном счете - демократичности.
Первые же попытки анализа научно-технической революции и ее последствий показали, что усложнение производства, массовое и прямое вовлечение в него интеллектуального творчества, ускорение практической реализации научных достижений потребовало максимально полного отбора и развития имеющихся в каждом обществе талантов. Оценить, вырастить и тем более должным образом организовать их работу было под силу только самим ученым. Это превратило научные сообщества в самостоятельно значимые для конкурентоспособности соответствующих стран (в то время наиболее полно совпадавшей с их обороноспособностью) силы, приобретающие и политическую влиятельность (хотя и на порядок уступающие влиятельности традиционных политических и деловых элит).
Однако более важно, что интеллектуализация производства и ускорение его развития качественно повысили роль не только интеллекта как такового, но и его знаний, а точнее - информации, которой он оперировал. Сделав информацию ключевым фактором не только управления, но и производства в целом, научно-техническая революция тем самым превратила технологии обработки информации в важнейшее направление развития. Именно это направление породило в конечном счете и современные информационные технологии, и саму информационную революцию.
Внешним проявлением информационной революции принято считать резкое, взрывообразное ускорение роста количества информации, продолжающееся и по сей день.
(удвоение - во все сокращающиеся сроки)
Уже длительное время мощь общего числа компьютеров удваивается в среднем каждые 18 месяцев (эта эмпирическая закономерность пока не объяснена). При этом, начиная с 1991 года, объем информации на каждом квадратном сантиметре компьютерных дисков увеличивается в среднем в 1,6 раза в год.
Эти общеизвестные и давно набившие оскомину факты тем не менее, как это обычно и бывает, приобретают вполне революционный характер, если мы вопреки традиционным подходам, подразумевающим исследуемые объекты «по умолчанию», попытаемся вспомнить, - а что же, собственно говоря, мы исследуем?
В самом деле, что такое информация?

Пример 6 .

Таинство информации

Информация - одно из наиболее фундаментальных, исходных, изначальных понятий жизни как отдельного человека, так и человечества в целом, на основе которых определяются остальные понятия.
Это существенным образом затрудняет понимание ее природы при помощи традиционного сведения к более простым и глубоким сущностям: как и в случае таких неотъемлемых атрибутов материи, как вещество и энергия, сводить оказывается просто не к чему.
В результате единого, общеупотребительного понимания термина «информация» просто не существует. Представители каждой специальности предпочитают рассматривать это интуитивно воспринимаемое явление по-своему, через призму собственных профессиональных интересов.
Наиболее распространенным и, строго говоря, классическим определением информации является введенное Клодом Шенноном указание на ее способность снижать неопределенность. Но при всей своей технологичности и простоте эта дефиниция недостаточно содержательна. Она хороша для работы исключительно в рамках самой теории информации, но представляется совершенно недостаточной при решении задач, лежащих за ее пределами.
Сам Шеннон, вполне сознательно сводя для решения стоящих перед ним локальных технических задач понятие «информации» к более частному «количеству информации», старательно предостерегал от придания своему определению всеобъемлющего характера. Действительно: оно функционально лишь в отношении математической теории информации, принципиально ограничивающейся рассмотрением лишь ее количественных аспектов и полностью абстрагирующейся от содержательной стороны сообщения.
В рамках настоящей работы нас интересует влияние качественного и неуклонно ускоряющегося увеличения объема информации на развитие человека и человечества, в том числе во взаимодействии последнего с окружающим миром. Чтобы рассматривать это влияние без непреодолимых помех, мы должны вывести понятие информации за рамки мира символов и абстракций, являющегося естественной средой математики и теории информации.
Рассматривая информацию с точки зрения не ее собственного мира символов, но описываемого и отражаемого ею реального мира, существующего вне воспринимающего его сознания человека, необходимо поставить понятие информации в соответствие этому миру.
Определения информации, соответствующие данному требованию, существуют, но, как правило, слишком примитивны и опираются на неопределенные понятия. Так, понимание информации как «сведений о чем-либо, передаваемые людьми» определяет ее при помощи синонимичного ей и не раскрываемого понятия «сведения». В «отражении внешнего мира при помощи знаков и сигналов» ту же роль, что «сведения», играют «знаки и сигналы», и вдобавок ко всему не определяется термин «внешний мир».
Другой крайностью является сужение понятия информации до одного-единственного типа деятельности - обычно управления, что естественно для кибернетиков («сообщение, неразрывно связанное с управлением, сигналы в единстве синтаксических, семантических и прагматических характеристик»), но неприемлемо для решения большинства некибернетических задач. Иногда, напротив, определения понятия информации чрезмерно расширяют его, рассматривая в качестве получателя информации объекты не только живой, но и неживой природы («передача, отражение разнообразия в любых объектах и процессах живой и неживой природы»).
Наиболее ценным представляется тем не менее последнее из этих определений, связывающее понятие информации с философскими понятиями отражения (как фундаментального свойства материи) и разнообразия (развитого английским кибернетиком и биологом У.Р.Эшби).

С точки зрения решения интересующей нас задачи (изучения влияния взрывообразного роста количества информации на общество) наиболее продуктивными представляются драконовская простота и всеобъемлющий характер следующего определения:
Информация - это способность материи быть воспринимаемой.
Указанный подход прежде всего решает казавшуюся неразрешимой задачу поиска физического соответствия загадочного кванта информации (бита), выведенного К.Шэнноном на базе теории вероятностей и существовавшего ранее лишь в мире математики. В физическом мире квант информации оказывается всего лишь квантом восприятия, - что, соответственно, делает его непосредственно зависимым от характера этого восприятия.
Таинственное «информационное поле» становится синонимом не менее странного с точки зрения обыденного сознания, но традиционного для космологии последних десятилетий понятия «структура пространства». Последнее, правда, рассматривается при этом с исключительно специфической точки зрения, - с точки зрения его влияния, как реального, так и потенциального, на органы восприятия человека и, соответственно, с точки зрения человека.
Это «слишком человеческое» упрощение возвышенного и загадочного понятия до уровня практических нужд и повседневных процессов - столь же разочаровывающее, сколь и функциональное преобразование, напоминающее низведение понятия бога до совокупности влияний на наши органы восприятия неизвестных явлений.
Итак, количество информации взрывообразно увеличивается. Непосредственной причиной этого является специфический характер информационного обмена, в отношении которого не действуют принципы сохранения, присущие веществу и энергии: при передаче информации ее общее количество увеличивается.
Это увеличение происходит за счет действия (как правило, одновременного) трех основных механизмов:
повышения доступности уже существующей информации за счет упрощения и облегчения коммуникации на основе современных технологий (не говоря уже о феномене «принудительной коммуникации», включающего преобладающую часть рекламы);
получения человечеством новой, ранее не существовавшей информации за счет улучшения восприятия им объективной, существующей помимо него реальности;
создания ранее не существовавшей информации за счет ее порождения уже существующей информацией (с точки зрения формальной логики это частный случай описанных выше механизмов, но его специфика и значение для информационной революции позволяет в практических целях выделить его).
Рассматривая более подробно последний случай, благодаря которому, собственно говоря, увеличение количества информации и имеет экспоненциальный характер, отметим, что информация является далеко не только одним лишь только содержанием коммуникации (представляющей собой, строго говоря, процесс передачи информации). Возникнув, информация сама по себе немедленно становится и предметом коммуникации, то есть отдельным явлением, порождающим новое восприятие и новую информацию.
Для лучшего понимания этого феномена представим себе человека, воспринимающего мир: совокупность его восприятия (в том числе накопленного и переработанного) и есть вся имеющаяся у него информация. Улучшение средств коммуникации позволяет человеку, не углубляя собственного восприятия мира, получить (то есть с точки зрения общего количества информации, существующего в мире - создать) новую информацию, просто обменявшись мнениями с другими людьми.
Таким образом, улучшение коммуникаций кардинально облегчает процесс создания новой информации и с точки зрения получения новой информации (важной для каждого индивидуума) делает познание мира относительно менее необходимым и менее ценным.
Однако созданная им в процессе этого обмена новая информация (да и, строго говоря, любая новая информация) по самой своей природе, хотя и неразрывно связана с человеком, для него является не его собственной частью, но частью окружающего мира. Человек не отождествляет себя с имеющейся у него информацией и, получив ее, начинает воспринимать ее (рефлексировать, анализировать) как нечто, существующее самостоятельно и отдельно от него.
В результате вся новая информация, полученная человеком, уже в момент получения становится самостоятельной частью воспринимаемой (или наблюдаемой, то есть осознанно воспринимаемой) им картины мира, которую снова надо наблюдать и по поводу которой снова надо обмениваться мнениями (или по крайней мере восприятиями).
Этот цикл бесконечен и раскрывает традиционные представления о неисчерпаемости познания с новой, неожиданной стороны. «Эффект наблюдателя» в теории познания делает его процесс бесконечным не только в силу неисчерпаемой глубины самого физического мира, но и в силу неисчерпаемой глубины самого процесса его восприятия (по-философски говоря, отражения), в свою очередь являющегося, насколько можно понять, следствием неисчерпаемости человеческого сознания.
Соответственно, степень сложности восприятия человека выше степени сложности воспринимаемого им окружающего мира (точнее - воспринимаемой им части этого мира), так как человек познает не только этот мир, но и мнения других людей по его поводу.
Принудительное единообразие мышления, столь раздражающее в формально демократических обществах не только разнообразных диссидентов, но и многих самостоятельно мыслящих людей, представляется в свете этого простым предохранительным клапаном, встроенным стабилизатором. При его помощи развитые общества весьма эффективно защищаются от чрезмерного нарастания бесполезной для них информации, своего рода «информационного загрязнения» окружающей среды в результате массового самокопания и бесплодной рефлексии. (Естественно, что при этом стихийном самоограничении с грязной водой выплескивается и ребенок: отсекая нетрадиционные или просто излишние с точки зрения сознаваемых им задач идеи и восприятия, общество снижает свою гибкость и приспособляемость ко всем остальным, в каждый момент времени еще не осознаваемым им задач, а тем самым - и свою конкурентоспособность).
Таким образом, увеличение количества информации свидетельствует далеко не только об одном лишь расширении способностей человека к восприятию. С учетом введенного нами определения информации (как свойства материи быть воспринимаемой) оно свидетельствует и о совершенно ином и, как представляется, значительно более важном процессе - о расширении самого воспринимаемого человечеством мира.
Наблюдая и воспринимая мир, человек тем самым расширяет его, творит ранее не существовавшие его элементы.
Сам процесс наблюдения и осознавания созидает свой собственный, особый и, что принципиально важно, воспринимаемый как отдельным человеком, так и человечеством в целом, мир. Стремительный рост коммуникаций привел к соответствующему росту не столько первичной информации (основанной на прямом восприятии человеком существующего помимо него мира), сколько в первую очередь информации вторичной - информации, основанной на восприятии не самого физического мира, а уже созданной другими людьми информации о нем.
Увеличение объема вторичной информации привело к сгущению между человеком и физическим миром своего рода «информационного облака», - «информационного» или «виртуального» мира, представляющего собой совокупность накопленных человечеством восприятий. Спецификой и одним из важнейших результатов информационной революции стало полное погружение человечества в этот «информационный мир», во многом отгораживающий от него реально существующий, физический мир.
При этом «информационный мир» по определению значительно ближе к органам восприятия человека (и к органам его мышления и принятия решений), чем реально существующий в обособленности от человека физический мир. Более того: влияние физического мира на человека, как правило, осуществляется и почти всегда осознается человеком не непосредственно, а через воздействие со стороны «информационного мира», который во все большей степени становится абсолютным, монопольным посредником между человеком и существующей помимо него реальностью.
В результате «информационный мир» влияет на поведение человека более непосредственно и в конечном счете более сильно, чем физический.
Информационная революция привела к тому, что индивидуум стал реагировать на «информационный мир», то есть на накопленное и частично переработанное человечеством восприятие физического мира, значительно сильнее, чем на сам физический мир, в который он непосредственно погружен и в котором он физически живет.
Конечно, эти миры близки, а во многом и совпадают. Однако они не только не тождественны, но и, более того, в принципе не могут быть тождественными, так как любая передача сигнала (а тем более мнения об этом сигнале) искажает его, пусть и незначительно. При этом увеличение количества информации, сгущение и уплотнение «информационного облака», являющееся неотъемлемой чертой информационной революции, все более и более отдаляет эти миры друг от друга. Соответственно, человек эпохи информационной революции живет в физическом мире, но действует на основе предпосылок и представлений «информационного мира», которые все более и более отдаляются от мира физического.
Этот нарастающий разрыв между представлениями (а значит, и мотивацией) и реальностью неминуемо порождает ошибки, масштаб и разрушительность которых также нарастает. Конечно, исправление проявившихся ошибок сокращает этот разрыв, приближая мотивации и поведение человека к реальности, но приближение это носит частичный и временный характер.
Увеличение масштабов управляющих систем и создание человеческими обществами разнообразных «резервов прочности» позволяет скрывать и в итоге оставлять безнаказанными ошибки все большего масштаба. С другой стороны, как показывает опыт, исправление ошибок все в большей степени носит стихийный характер и не осознается управляющими системами, в полной мере остающимися во власти порождающих указанные ошибки предрассудков.
Таким образом, информационная революция объективно способствует снижению эффективности человеческого сознания и нарастания его неадекватности, ставя на пути дальнейшего развития человечества подлинный «информационный барьер». Человек действительно создал мир, слишком сложный для своего сознания. Превышая физические границы индивидуального восприятия (а следовательно, и возможности его познания), информационная революция делает мир все менее познаваемым для отдельного человека, загоняя его тем самым в «информационный тупик», в подлинный кризис индивидуального сознания, не способного более справляться со все возрастающим количеством информации.
Как представляется, есть только четыре принципиально возможных выхода из «информационного тупика»:
гибель человечества в его современном виде, погребенного под горами неосознанной информации, в силу «информационного перепроизводства» (радикализм этого варианта напоминает прогноз середины XIX века о неминуемой гибели человеческой цивилизации через 100 лет из-за того, что города будут погребены под слоем конского навоза из-за, выражаясь современным языком, роста масштабов транспортных коммуникаций);
разрушение «информационного мира» в силу кардинального замедления прироста количества информации, а возможно, и сокращения его объема (с точки зрения современного образа жизни такое развитие событий, прорабатывавшееся в том числе в теории компьютерных войн, мало чем отличается от первого варианта);
ускорение биологической, технической и социальной эволюции человека, позволяющее ему эффективно обрабатывать возросшие объемы информации: на биологическом уровне за счет увеличения возможностей мозга, на техническом - за счет новых систем обработки информации, на социальном - за счет управления потоками информации, при котором каждому достается только непосредственно касающаяся его информация (к сожалению, данная оптимистическая гипотеза - не более чем паллиатив, так как каждый из описанных видов эволюции, как и любое изменение, ускоряет нарастание информации, которая растет быстрее любой эволюции и, таким образом, вновь упирается в количественные ограничения даже после их серьезного расширения);
изменение самой структуры человечества путем стихийного делегирования части функций по управлению его развитием от не справляющихся с последствиями информационной революции индивидуальных сознаний на более высокий и потому справляющийся с новыми задачами надличностный уровень сознания, объединяющий коллективы, организации, целые общества, а возможно - и все человечество в целом.
Первые два выхода носят катастрофический характер и подразумевают не просто решительное изменение облика современного человечества, но его фактическое разрушение. Если это и лекарство, то, во всяком случае, именно то самое, которое заведомо страшнее болезни. Третий путь не обеспечивает выход из «информационного тупика», но лишь несколько отдаляет во времени категорическую необходимость его нахождения, и лишь четвертый подразумевает ее разрешение - путем придания человеческой эволюции качественно нового, «ментального» измерения.
При всей экзотичности только этот путь дает ответ на вопрос о преодолении «информационного тупика» или, точнее, «информационного барьера», воздвигаемого информационной революцией перед человечетвом, при сохранении его привычного вида. Отсутствие революционных потрясений принципиально важно, так как позволяет в максимально использовать накопленные достижения, не отрицая их, но лишь обогащая при помощи придания прогрессу качественно нового измерения.
Изложенное представляет собой доказательство фундаментальной теоремы современной теории глобализации - теоремы об эволюции человеческого сознания:
Необходимым условием сохранения человечества в условиях информационной революции является формирование надличностного сознания в дополнение к сознанию индивидуальному.
Следует со всей определенностью указать, что данная теорема отнюдь не является «теоремой о необходимости бога» и тем более неким «доказательством существования бога».
Коллективное, а точнее, надличностные сознания (ибо их может быть много и они могут быть разноуровневыми) действительно имеют ряд безусловных общих черт с традиционным толкованием понятия «бог». Так, они:
· занимают положение неких высших по отношению к отдельно взятому человеку сил;
· по своей природе являются для него если и не непостижимыми, то, во всяком случае, непосредственно не наблюдаемыми;
· оказывают на повседневную жизнь отдельного человека (и всего человечества в целом) значительное влияние, которое носит в целом стабилизирующий, а значит - благотворный характер.
Однако концентрация внимания исключительно на этих чертах при забвении коренных отличий от традиционных божественных атрибутов представляет собой недопустимое проявление интеллектуальной недобросовестности. Так, надличностные сознания, насколько можно понять, являются прямым порождением, а в определенном смысле - и совокупностью индивидуальных человеческих сознаний. Это означает, что они являются вторичными, а не первичными по отношению к человеку явлениями, его порождениями, а не его творцами, что, строго говоря, должно быть вполне достаточно для полного отказа от серьезного обсуждения всякого рода божественных аллюзий.
Другим, не менее наглядным следствием вторичности надличностных сознаний является принципиальная ограниченность сферы их деятельности человечеством и взаимодействием последнего с физическим миром. Понятно, что данная ограниченность предопределяет их не повсеместный и, соответственно, не всемогущий характер, что является прямым оскорблением подавляющего большинства созданных человечеством религий.
Итак, информационные технологии увеличивают информацию путем ее непосредственного порождения, практически без участия материального, физического мира.
Информационные технологии, хотя и порождены человеком, находятся вне человека, вне его сущности. Таким образом, они являются частью, хотя и рукотворной, окружающего его мира, - частью «второй», технологической природы. Соответственно, их развитие влечет за собой расширение и резкое усложнение наблюдаемого человеком мира за счет его особой, «технологической» части.
Их принципиальное отличие от обычных технологий, которые лишь изменяют окружающий человека мир (“high-tech”), заключается в направленности на изменение самого человека и человечества (такие технологии, как было указано в параграфе …., получили «симметричное» наименование “high-hume”). Информационные технологии изменяют человечество в первую очередь при помощи кардинального расширения «информационного мира», находящегося между человеком и существующим помимо него физическим миром. С одной стороны, «сгущение» этого мира размывает границы человечества, с другой - создает своего рода «спайку», соединяющую человечество и «окружающую среду» в единую ноосферу.
Усложняя мир таким образом, информационные технологии делают мир все менее познаваемым индивидуальным сознанием. Человек все в большей степени воспринимает преимущественно информационный мир, а живет по-прежнему в физическом. В результате он во все большей степени реагирует не на тот мир, в котором живет, и утрачивает критерий истины.
Снижая адекватность человека, информационные технологии создают потребность в формировании нового, надличностного типа сознания, способного адекватно воспринимать новый, стремительно усложняющийся мир.
Однако для индивидуального человеческого сознания, которое пишет эту книгу и которому она адресована, это утешение представляется весьма слабым. После того, как в настоящем параграфе мы выявили причины снижения его адекватности и зафиксировали этот факт на, если можно так выразиться, философском уровне, самое время рассмотреть конкретные проявления этого общего правила. Без этого невозможно в полном объеме прочувствовать, насколько туго приходится индивидуальному сознанию в условиях информационной революции и порождаемой ею глобализации.

2.2. Ловушки коммуникаций

В отсутствие великой цели неограниченные возможности лишь подчеркивают нищету желаний

«Люди, избравшие своей карьерой информацию, …часто не располагают ничем, что они могли бы сообщить другим»
(Н.Винер)

Несмотря на описанные в предыдущем параграфе глубину и масштаб изменений, порождаемых информационной революцией, с узкопрактической точки зрения она сводится к достаточно простым и понятным явлениям: кардинальному упрощению коммуникаций, качественному повышению их интенсивности и разнообразия.
Вызванный им и продолжающийся и по сей день «информационный взрыв» резко контрастирует со средствами переработки и тем более восприятия информации. Сформированные в прошлую эпоху качественно меньшего объема информации и качественно более медленного его нарастания, они претерпели с тех пор лишь незначительные и, во всяком случае, не принципиальные изменения.
В результате они в целом не соответствуют требованиям, предъявляемым им информационной революцией. Попытки усовершенствования при сохранении их заведомо устаревших основных принципов носят заведомо недостаточный и частичный характер, представляя собой мучительный, порой до смешного, и, как правило, безнадежный поиск сомнительного компромисса между требованиями радикально изменившегося внешнего мира и косностью как социальных традиций, так и организационных конструкций.
Фундаментальным следствием информационной революции является возникновение и обострение противоречия между нарастающей важностью упорядочивания информации и принципиальной, технологической ограниченностью возможностей этого упорядочивания. Частным проявлением этого противоречия представляется то, что информационные технологии увеличивают разнообразие воспринимаемой каждым из нас части мира чрезмерно по сравнению с накопленным нами жизненным опытом.
Так или иначе, масштабы восприятия начинают устойчиво превышать возможности осознания, в результате чего традиционные способы осознания окружающего мира, и, прежде всего, логическое мышление начинают давать систематические сбои.
Наиболее распространенным следствием расширения кругозора за пределы, доступные здравому смыслу, становится фрагментарность анализа: по классической поговорке физиков, «перестав видеть за деревьями лес, ученые решают проблему переходом к изучению отдельных листьев». Беда в том, что при этом они продолжают уверенно делать выводы о лесе в целом.
Рассматривая е логические цепочки, жертвы фрагментарного подхода не обращают внимания на их соотнесение друг с другом и с окружающей действительностью. С формальной точки зрения их построения, взятые сами по себе, безупречно логичны, однако в тех случаях, когда они с самого начала не «ухватили суть» рассматриваемого явления, а сосредоточились на изучении его второстепенных черт, несущественность исходных фактов делает весь анализ не только несущественным, но и неверным.
Другой все более распространенной стандартной ошибкой, родственной описанной, является забвение количественных критериев и сосредоточение исключительно на качественном анализе.
Реальная жизнь напоминает химическую реакцию тем, что в ней очень часто одновременно происходят не просто разно-, но и противоположно направленные процессы, и лишь количественный анализ способен показать, какая из формально логичных реакций доминирует на самом деле. Ограничиваясь в силу лени, нехватки достоверных данных или неумения их интерпретировать только качественным анализом, аналитик добровольно лишает себя критерия истины. В результате он теряет - как правило, необратимо - возможность выяснить степень соответствия своих построений действительности (стоит отметить, что к выяснению этой степени - вероятно, в силу предчувствий, оживляемых могучим инстинктом самосохранения, - стремятся далеко не все аналитики).
О том, как далеко может завести невнимание к количественному анализу, свидетельствует анализ последствий смягчения финансовой политики для обменного курса рубля, вполне серьезно излагавшийся рядом уважаемых и по сей день экономистов еще в 1994 году, на третьем году существования в России организованного валютного рынка.
В соответствии с этим анализом, смягчение финансовой политики улучшит положение реального сектора, страдавшего от ее чрезмерной жесткости. Реальный сектор начнет развиваться и предъявит новый спрос на деньги, который оттянет их часть с финансовых рынков, в том числе и с валютного. В результате рублевый спрос на валюту уменьшится, что при сохранении неизменного уровня валютного предложения не может не привести к росту обменного курса рубля.
Таким образом, в соответствии с приведенными формально логичными построениями, смягчение финансовой политики должно было привести не к ослаблению, но, напротив, к укреплению рубля!
Этот анализ одновременно фрагментарен и ограничен только качественными аспектами. Тем не менее, оставаясь в его рамках и не делая «шаг в сторону» (в виде как минимум сопоставления доходности реального сектора и операций на валютном рынке, определяющего реальное направление перетока дополнительной рублевой массы), раскрыть его самоочевидную с практической точки зрения абсурдность крайне затруднительно.
Расширение восприятия за пределы возможного осмысления вызывает естественную компенсаторную реакцию, заключающуюся, с одной стороны, в придании гипертрофированного значения всякого рода авторитетным мнениям, а с другой - в растущей склонности к внелогическим интуитивным решениям, «озарениям», апеллирующим в конечном счете не к логическим доводам, а к собственной психологии принимающего решение лица.
«Сотворение кумира» в виде того или иного эксперта или целого «экспертного сообщества» означает переориентацию принимающего решение субъекта с приоритетного восприятия реальности на приоритетное восприятие мнений более авторитетных для него субъектов. При этом упускается из виду то, что эксперты обычно - по вполне объективным обстоятельствам - погружены в интересующую его реальность меньше, чем он сам. Таким образом, с точки зрения жаждущего совета экспертное сообщество неминуемо оторвано от реальности - по крайней мере, от непосредственно интересующей его части этой реальности.
Поэтому их правильные сами по себе суждения не полностью соответствуют тем конкретным условиям, в которых действует управляющий субъект и по поводу которых он обращается к экспертам, что неминуемо делает советы экспертов либо двусмысленными, либо неадекватными. Следует учесть также, что для экспертов обращающийся к ним за советом является, строго говоря, посторонним, и они как минимум не заинтересованы жизненно в решении его проблем, сколь угодно важных для него самого.
Чрезмерно полагающийся на экспертное сообщество и перекладывающий на него бремя своих решений превращается в еще одно живое (а при серьезных проблемах - иногда и мертвое) подтверждение правильности библейской заповеди о недопустимости сотворения кумира. «Ни мраморного, ни железного», ни, добавим с высоты накопленного за две тысячи лет опыта, экспертного.
Однако упование на сторонних авторитетов является, как было отмечено, лишь одной из основных компенсаторных реакций на утрату человеческим сознанием способности перерабатывать возрастающий поток информации.
Другая компенсаторная реакция - отказ от логики в пользу интуиции. Этот отказ представляется стихийным, но в целом верным ответом организма (не важно, индивидуума, организации или человеческого общества) на качественное снижение под ударами информационной революции эффективности логического инструмента познания, «еще сегодня утром» неотъемлемого от человека.
Однако процесс этого отказа исключительно сложен, многопланов и непоследователен. Как минимум, он далек от своего завершения. Сегодня можно говорить лишь о его первых, еще весьма и весьма робких шагах, для понимания которых следует рассмотреть стихийную реакцию человеческого сознания на утрату способности обрабатывать растущий объем необходимой информации.
Болезненность неразрешаемого на сегодняшнем уровне развития противоречия между ростом объема коммуникаций и ограниченностью способностей их упорядочивания усугубляется тем, что, как это часто бывает, средство подменяет собой цель. Происходит своего рода «затягивание в коммуникации», когда коммуникация осуществляется сама ради себя, а не ради достижения ее участниками некоего реального результата.
При этом средство подменяет собой цель не только вследствие отсутствия или неясной артикуляции последней, но и благодаря исключительной привлекательности самого этого средства как такового. Превращение получения новой информации в самоцель существенно облегчается генетически присущим человеку «инстинктом любопытства»; при этом коммуникация, утрачивая содержательные цели в реальном мире, превращается в простой инструмент удовлетворения неограниченной любознательности.
Становясь бесцельным и, следовательно, хаотичным, познание лишается своей сущности и превращается в коммуникацию ради коммуникации, - процесс, бесплодность которого его участники пытаются компенсировать нарастанием его интенсивности.
Наиболее важным становится узнать новость первым и распространить ее дальше безотносительно к тому, верна ли она или нет, разрушительна или созидательна. Коммуникация сама по себе становится таким же категорическим императивом информационного мира, каким была - и в основном еще и является - прибыль для традиционного мира.
В соответствии с теорией информации, в конкурентной борьбе побеждает тот, кто первым реализовал информацию, а не тот, кто первым получил ее. При этом в результате растущего влияния ожиданий, то есть, выражаясь в терминах предыдущего параграфа, «информационного мира», значение адекватности передаваемой информации снижается. Быстро распространив сомнительную или даже заведомо ложную информацию, вы успеваете первым отреагировать на реакцию на нее тех или иных сообществ (например, фондового рынка) и зафиксировать свою выгоду до того, как выяснится правильность или ошибочность сообщенной вами информации.
Абсолютизация коммуникативных мотиваций, являясь естественным следствием информационной революции, приносит победу действующему, а не знающему, сплетнику (в том числе бездумному), а не исследователю. В частности, поэтому вопиющая ограниченность, а зачастую и откровенная безграмотность целого ряда «экспертов», - например, фондовых аналитиков, - не должна восприниматься как некий парадокс или вызов здравому смыслу. Ведь они являются специалистами в первую очередь в «информационном», а не физическом мире, в среде ожиданий, а не в реальности, в области коммуникации, а не познания.
Существенно, что объективно обусловленная недооценка этого прискорбного, но ключевого для современного мира правила поддерживает, в частности, уязвимость государственной и корпоративной бюрократии перед атаками энтузиастов-одиночек. Возможно, эта уязвимость является фундаментальной закономерностью, поддерживающей гибкость и адаптивность человеческого общества, которое в противном случае закоснело бы в непробиваемой броне неповоротливых больших организаций.
Таким образом, первым практическим следствием информационной революции для общественной жизни, своего рода первой «ловушкой неограниченных коммуникаций» является снижение практической важности познания за счет роста практического значения коммуникаций. Это правило во многом разумно, так как нереализованное знание не только мертво, но и лишено возможности проверки своей адекватности (ибо единственным технологичным критерием истины по-прежнему остается практика). Однако перекос в пользу коммуникаций и в ущерб познанию подрывает не только конкурентоспособность отдельных человеческих обществ, но и перспективы всего человечества.
Вторая «ловушка коммуникаций» заключается в том, что абсолютизация коммуникационных мотиваций в сочетании с распространением дешевых и эффективных технологий формирования сознания (в частности, возможности формирования информационного поля) делает ненужным искусство убеждать.
Действительно: зачем логически доказывать свою правоту, затрудняя себя подбором аргументов и противостоя аргументации оппонента, когда можно просто создать вокруг него информационную среду, в которой вся (или почти вся) доступная ему информация будет однозначно свидетельствовать в вашу пользу? Грубо говоря, зачем объяснять, когда можно зомбировать?
Отражение этого правила - снижение и даже утрата важности критического осмысления. Для субъекта информационного воздействия сомнение в правоте своих интересов контрпродуктивно, потому что замедляет коммуникацию за счет познания и, главное, потому что оппонента не нужно больше убеждать. Для объекта же информационного воздействия критическое осмысление навязываемой ему парадигмы становится практически недоступным. И все это происходит в условиях, когда информационное воздействие (грубо говоря, формирование сознания) носит хаотический и всеобщий характер, при котором каждый участник общественных отношений является одновременно и объектом, и субъектом бесчисленного количества воздействий.
В результате наблюдается (и мы, хотим того или нет, являемся участниками и жертвами этого процесса) массовое отвыкание общества от критического осмысления в пользу стихийного, инстинктивного восприятия или, наоборот, отторжения пропаганды, которая становится основным содержанием информационного обмена.
Естественно, что это стихийное восприятие или отторжение этой пропаганды, становясь все менее логичным, становится все более эмоциональным. В результате реакция на воспринимаемые явления становится как для человека, так и для коллектива, и для общества все менее логичной и все более эмоциональной.
Таким образом, в результате воздействия информационной революции познание не только затрудняется в силу переизбытка информации, как было показано в начале данного параграфа, но и становится неэффективным как инструмент достижения локальных жизненных целей.
Логика и соображения здравого смысла уступают свое влияние на общественное развитие эмоциям, в том числе эмоциям конструируемым и провоцируемым. Весьма существенно, что этот неутешительный сам по себе процесс может служить иллюстрацией глобального и, по всей вероятности, объективно обусловленного перехода развитой части человечества от «мужской» логики к логике «женской» и от логического мышления к эвристическому. Как было показано в параграфе …, этот переход во многом вызывается растущей долей и значимостью творческого труда по сравнению с рутинным, механическим трудом.
Однако данный вывод, если и не утешающий, то хотя бы объясняющий и тем отчасти оправдывающий происходящее, носит долгосрочный и крупномасштабный характер. При рассмотрении же отдельных профессиональных и иных сообществ - «человеческих островов в море информации» - невозможно отделаться от впечатления, что в результате утраты важности критического осмысления реальности они стремительно, буквально на глазах превращаются в сборища убеждающих сами себя сплетников.
Вброшенная в них информация многократно ретранслируется и превращается в доминирующую в данном сообществе. При этом она начинает жить самостоятельной жизнью, становясь важным фактором влияния даже в тех случаях, когда ее ложность легко опровергнуть. Особенно забавно наблюдать действие в таких сообществах эффекта «испорченного телефона». Бескорыстная передача бескорыстно же извращенной информации (разумеется, на практике доминируют обычно менее благородные мотивации), убеждающей широкие слои «специалистов» и влияющая на их поведение, - что может быть более эффектной иллюстрацией коммуникативных ловушек современности!

* * *

Автор не может не согласиться с тем, что концентрированное описание снижения эффективности коммуникации в результате взрывного увеличения ее масштабов способно произвести удручающее впечатление, особенно на подвижную психику. Порой оно вызывает искреннюю обиду и обвинения в клевете, порой - отчаянные попытки немедленно исправить имеющиеся «отдельные последствия недостаточно профессионального использования великолепных в целом систем передачи информации».
Однако описанные проблемы являются не только неустранимыми, технологически обусловленными особенностями всего современного этапа развития человечества, но и привычными явлениями, вошедшими в плоть и кровь практически всех относительно развитых современных обществ.
Это среда, в которой мы живем и к которой мы должны приспосабливаться, если хотим быть успешными и достигать своих целей. Как многократно подтверждено всем человеческим опытом, сколь угодно последовательное отрицание реальности не ведет само по себе ни к ее исчезновению, ни даже к исправлению.

2.3. Культура как ключевой фактор конкурентоспособности

Как это ни парадоксально, изложенное в предыдущем параграфе свидетельствует о превращении культуры в один из важнейших факторов конкурентоспособности.
Причина превращения заключается прежде всего в таком фундаментальном явлении, как уменьшение значимости логических рассуждений в результате вызываемого информационной революцией снижения адекватности индивидуального сознания. Сегодня при помощи современных технологий формирования сознания на основе внешне безупречных логических построений можно обосновать практически все, что угодно, включая целесообразность самых абсурдных и разрушительных действий. Классическим примером служит хорошо известное российскому читателю навязывание целесообразности либеральных реформ заведомо не «не дозревшим» до них обществам, которое стало стержневым элементом информационной политики не только «либеральных фундаменталистов» и МВФ, но и сменяющих друг друга администраций США.
В условиях обнажающейся слабости осознанного индивидуального восприятия мира спрессованные в общественную идеологию коллективные убеждения и коллективные «социальные инстинкты» общества оказываются огромным стабилизирующим фактором, действенно поддерживающим его адекватность.
Вместе с тем идеология, хотя и носит структурообразующий характер практически для любого современного общества, относительно неустойчива. Как показывает мировой опыт, масштабные общественные катаклизмы, в том числе реализуемые полностью или частично сознательно, способны привести не только значительные массы людей, но и целые общества к коренному пересмотру своей идеологии и решительному, порой исключительно быстрому и глубокому отказу от недавно казавшихся незыблемыми убеждений.
Только нынешнее поколение россиян в результате либеральных реформ отказалось от формально социалистической, а на деле крестьянской, общинной идеологии солидарности в пользу индивидуалистического «человек человеку волк». Оно же болезненно пережило полное отрицание интернационалистской идеологии и подлинный взрыв национализма в республиках СССР (и чуть позже - в республиках в составе Российской Федерации) на переломе 80-х - 90-х годов ХХ века. Сегодня оно же переживает резкий рост русского национализма в ответ на волну мигрантов из брошенных постсоветских республик и формально российских республик Северного Кавказа, несущую с собой волну этнической преступности.
Смена идеологии является вполне естественной и обычной реакцией общества на системный кризис, при помощи которой общество адаптируется к качественно новым условиям и потребностям и пытается исправить ошибки, допущенные им в прошлом и приведшие к этому кризису. «Великая депрессия» в США, молодежные волнения конца 60-х и многие другие глубокие потрясения (не говоря уже о военных катастрофах, постигших Германию и Японию) также приводили к существенному обновлению, а порой и решительному изменению господствующей идеологии.
Относительная неустойчивость господствующей идеологии вызвана не только ее адаптивной ролью, но и безусловной вторичностью по сравнению с общественной культурой. Идеологию можно сравнить с последствиями воспитания, культуру - с генетически заложенными особенностями. Если идеология дает обществу систему условных, приобретенных рефлексов, то культура - систему рефлексов безусловных, не поддающихся корректировке при помощи воспитания в течение жизни.
Именно культура как совокупность систем ценностей, стереотипов мышления и поведения, свойственных данному обществу, является ключевым элементом как его устойчивости, так и его приспособляемости к внешним воздействиям без разрушения его существенных черт. «Культурный код» общества, определяя и сохраняя эти существенные черты в рамках общей изменчивости, служит аналогом генетического кода индивидуума.
Так же, как генетический код индивидуума включает в себя безусловные рефлексы, необходимые для его выживания, культура общества включает широкий набор разнообразных социальных рефлексов, наиболее полно определяемый понятиями «национальный характер» и «национальная психология». Как и рефлексы отдельной личности, социальные рефлексы, носителем и ретранслятором которых служит культура, на бессознательном уровне обеспечивают выживание того или иного общества, поддерживают разумность его поведения и следование собственным, а не навязываемым извне интересам. Интересы общества фиксируются и поддерживаются при помощи культурных стереотипов на неосознанном, для общества генетическом, то есть именно культурном уровне.
В результате культура становится стихийным и потому важнейшим в условиях информационной революции и хаотического формирования сознания механизмом поддержки общественной адекватности. Обеспечивая разумность общества, несмотря на информационное давление его конкурентов, культура тем самым поддерживает его конкурентоспособность.
Конечно, в конкретных ситуациях, особенно связанных со столкновением с принципиально новыми явлениями и проблемами, архаичная культура может подсказывать - и, более того, обычно подсказывает - принципиально неправильные решения. Но в данном разделе речь идет именно о стратегических, ценностных выборах, при которых концентрированное информационное воздействие, как правило, незаметно для более слабого общества подменяет его собственные интересы интересами его конкурентов. В условиях широкомасштабного и направленного формирования сознания обнаружить подмену и тем более нейтрализовать ее можно только на инстинктивном, неосознанном уровне, и культура выступает в качестве наиболее концентрированного выражения общественного здравого смысла, своего рода «критерия истины» для неопределенных и принципиально не определяемых ситуаций.
Другим фактором, обеспечивающим высокое значение культуры в современных условиях, является предельное ужесточение глобальной конкуренции. Подробно это явление будет рассмотрено ниже (см .параграф 9.2); пока же нам достаточно отметить, что оно - опять-таки парадоксально - в сочетании с другими реалиями информационной революции создает условия, в которых спрос может найти практически любая особость, причем вне зависимости от ее целесообразности с точки зрения обыденного сознания.
Непосредственная причина этого парадокса заключается в общей особенности предъявляющих основную часть мирового спроса современных развитых экономик, для которых характерна стандартизация производства при индивидуализации потребления. Дизайнерские изыски лишь частично и всякий раз ненадолго смягчают это глубокое и болезненное противоречие, являющееся одним из «скрытых моторов» современного рынка.
Его практическое следствие - постоянное наличие колоссального неудовлетворенного спроса на необычное. Для фокусировки этого размытого, неопределенного и не сознающего себя спроса на конкретных товарах и услугах требуется лишь относительно небольшое и стандартное по своим механизмам информационное воздействие.
Развитый мир - во многом вследствие защищенности своих граждан от житейских угроз и даже обычных проблем - поражен жестоким сенсорным голоданием. Быстро привыкая ко все новым видам эмоций, с небывалой быстротой поставляемых ему глобальным телевидением (включая политические новости, что представляется принципиально важным с точки зрения современных политических технологий и закономерностей) и современными информационными технологиями, он все более остро нуждается во все новых и новых впечатлениях, подобно пресыщенным китайским, римским и французским аристократам прошлого, нуждавшимся во все новых и новых вкусовых ощущениях.
Это делает напряженным производство всех относительно простых стандартизированных товаров и услуг, которые требуют минимальных совокупных издержек на изготовление, доставку и обслуживание потребления.
Однако всякая особость, по самой своей сути не встречая конкуренции, почти гарантированно находит себе спрос. Разнообразие вкусов в условиях сенсорного голодания позволяет находить, - а точнее, создавать - свою рыночную «нишу» и выживать практически любой особости при условии наличия у нее ресурсов для противостояния обезличивающему и уравнивающему давлению внешней среды и умению искать указанные ниши.
Особенный товар или услуга по самой своей сути, просто в силу своей оригинальности не наталкивается на жесткую конкуренцию и оказывается монополистом на создаваемом им для себя рынке. Если этот рынок достаточно прибылен, или емок, или специфичен, производитель получает ресурс для того, чтобы закрепить свою особость при помощи информационных технологий, защищающих его «интеллектуальную собственность» (а на самом деле монопольное положение на создаваемом им рынке) от «подделок» (то есть конкуренции).
Монопольное положение производителя защищается не только юридическими средствами, но и зачастую более дешевым и действенным формированием у потенциального покупателя соответствующей (иррациональной и, как правило, заведомо не соответствующей действительности) убежденности - например, в том, что «правильное» сакэ может быть произведено только в Японии, виски в Шотландии, а коньяк во Франции.
В этих условиях ключевым вопросом национальной конкурентоспособности становится поиск и распространение особенных, оригинальных товаров и услуг, причем желательно уникальных.
Для каждого общества сферой его максимальной особости и минимальной воспроизводимости для окружающих является культура. При разумном отношении к себе она служит неисчерпаемым кладезем оригинальных и при этом как минимум трудно воспроизводимых представителями иных культур товаров, услуг и стереотипов. Они конвертируются в конкурентоспособность при помощи набора достаточно стандартных процедур, - посильных, правда, по интеллектуальным, организационным и финансовым причинам далеко не каждому современному обществу.
Таким образом, стремление к сохранению национального «образа жизни» и, соответственно, культуры вызвано отнюдь не только исторической сентиментальностью и стремлением сохранить внутреннее культурное разнообразие общества как залог его более высокой приспособляемости в будущем. Не менее важным и, по всей вероятности, более глубоким мотивом стремления к поддержанию и развитию общественной культуры и «национального духа» является их восприятие как залога поддержания особости общества и, соответственно, его большей конкурентоспособности, в том числе и в настоящем.
Важным фактором, повышающим значимость культуры в условиях информационной революции, является и превращение информации в наиболее важный, а скорее всего - и наиболее массовый предмет труда. Между тем информация по самой своей сути является носителем культуры. Она неотделима, неотъемлема от культуры тех, кто ее создает, передает и обрабатывает. Даже с чисто формальной точки зрения информация обычно передается и воспринимается на том или ином языке, являющемся носителем культурного кода.
Различие культур передающего и воспринимающего информацию оказывает серьезное влияние на воздействие передаваемого сообщения. Чем выше различия в культурах, тем выше это влияние, которое в отдельных случаях может превосходить даже влияние самого содержания этой информации.
В условиях создания, передачи и обработки информации как одного из наиболее важных форм деятельности особенности культуры, позволяющей или мешающей понимать представителей иных культур, становятся ключевым фактором конкурентоспособности.
Влияние этого фактора неоднозначно и ситуативно, так как в условиях массового формирования сознания, подрывающего значение логики, непонимание (в том числе из-за культурного разрыва) иногда оказывается единственным спасением из технологично расставленной ловушки.
Для понимания возросшей важности культуры в эпоху информационной революции важно, что она задает стандарты, стереотипы мышления и эмоций, в соответствии с которыми осуществляется как создание, так и восприятие информации.
Между тем весь мировой опыт однозначно свидетельствует о том, что наиболее эффективной стратегией участия в конкуренции является создание стандартов, наиболее соответствующих своим собственным склонностям, и последующее навязывание их потенциальным конкурентам. Стандартизация в важнейшей области современной жизни - в информационной сфере - по самой сути информации неминуемо, хотя и не всегда осознаваемо, несет на себе сильнейший отпечаток «материнской» культуры.
Для обществ с иными культурами этот стандарт чужд и потому как минимум неудобен и объективно является сдерживающим их развитие, а как максимум - враждебен и потому прямо разрушителен. Особенно существенное и быстрое влияние на конкурентную борьбу оказывает распространение среди представителей той или иной культуры чуждых ей стандартов ведения политической и коммерческой деятельности.

Глава 3.
УСКОРЕНИЕ МЫСЛИ: ЭВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ

3.1. Эволюция индивидуального сознания:
от логического мышления к творческому

Как было показано выше (см. параграф 2.2.), одним из фундаментальных последствий информационной революции стало снижение эффективности и, соответственно, значимости логического мышления. Этот феномен слишком серьезен, чтобы ограничиться рассмотрением его исключительно с узко практической и сиюминутной точки зрения, всего лишь как фактора, затрудняющего применение традиционных алгоритмов развития в новых условиях.
Следует дополнить этот подход более широким, помещающим феномен эволюционирования человеческого сознания в контекст основной, непосредственной движущей силы эволюции человечества - развития технологий.
Критерий классификации технологий, как и вообще любой классификации, всякий раз представляется целесообразным подбирать индивидуально, в зависимости от преследуемой исследователем цели. Иначе становится неизбежной эклектичность классификации, доходящая до потери однородности создаваемых группировок.
Многочисленные исследователи технологий, - как правило, в прямой зависимости от сферы своих интересов, - уже использовали в качестве ключевого критерия практически все, что только можно представить: их сложность, глубину преобразования материала («предмета труда»), трудо-, энерго-, капитало- и даже «интеллектуало-» емкость, принцип работы используемого двигателя, масштабы влияния на экологию и многое, многое другое
В рамках настоящей работы технологии представляют интерес исключительно с точки зрения механизмов и глубины их влияния на человечество, - а значит, и на его социальные структуры, на общественные отношения в целом. С этих позиций наиболее рациональным (хотя, вполне возможно, кому-то это все еще может показаться и странным) представляется традиционный марксистский подход к технологиям, классифицирующий их с точки зрения характера используемого труда, рассматриваемого в зависимости от степени отчуждения его от работника.
Ключевой принцип такой классификации прост: допускает ли (и если да - то в какой степени) господствующая технология отчуждение работника от его собственного труда - или, в используемом на практике более удобном приближении, от используемых им средств производства.
Первый этап развития технологий, когда орудия труда только зародились и изготовлялись (или могли изготовляться) каждым отдельно взятым человеком для себя, не допускал не только необходимости, но даже устойчивой возможности такого отчуждения. В области социальной организации этому этапу соответствует первобытнообщинный строй, в котором нет места для устойчивой эксплуатации, а условия функционирования людей и их сообществ (вплоть до численности последних) целиком и полностью задаются извне - достаточно жесткими и при этом исключительно природными рамками их существования.
Второй этап развития технологий вызван их естественным усложнением и соответствующим увеличением числа используемых факторов, многие из которых поддаются отчуждению от работника. Первоначально, при феодализме и особенно рабовладении, это отчуждение носит насильственный характер, но затем, по мере дальнейшего усложнения технологий, становится все более и более естественным, обусловленным нарастающей сложностью технологического процесса.
Этому этапу соответствует эксплуатация работника владельцем средств производства. При этом внешние для общества (природные) рамки как фактор его организации, исключительно значимые, например, в древнеегипетском обществе и азиатских деспотиях, по мере усложнения технологий и связанного с ним продвижения к капитализму все более теряют свое значение. Они заменяются внутренними, социальными (в том числе рыночными) рамками, обусловленными как господствующими в соответствующем обществе технологиями, так и социальными структурами.
Следует оговориться, что владельцем средств производства может быть не только отдельный человек или группа людей (объединенная в корпорацию), но и воплощение всех членов общества - государство. Классический пример «вынужденной» жестким воздействием внешней среды преобладания государственной собственности -объективно обусловленная необходимость коллективного поддержания ирригационных систем в условиях окружающей пустыни. В этих условиях каждый отдельный человек изначально привязан к средствам производства и в принципе не может существовать за их пределами: земля плодородна только в орошаемой части, а система орошения слишком велика и сложна, чтоб ее можно было создать и поддерживать усилиями лишь части общества.
В принципе схожие явления могут возникать и на более высоком уровне развития технологий - в случае длительных и жестоких социальных потрясений или угрозы агрессии со стороны соседних обществ. Когда механизмы самоорганизации общества, основанные на относительно равноправном взаимодействии его элементов, оказываются в результате таких потрясений или угроз недостаточными для поддержания нормального функционирования его хозяйственных и социальных структур, последние в той или иной форме передаются государству. В этом случае государство, олицетворяющее собой общество, принимает на себя всю полноту власти и связанной с ней ответственности в результате уже не экстремальных природных, но экстремальных социальных условий, - впрочем, точно так же ставящих под угрозу само существование данного общества.
Однако оба случая преобладания государственной собственности маргинальны. Исторический опыт человечества свидетельствует, что, несмотря на возможность выдающихся среднесрочных успехов, в долгосрочном плане они, как правило, ведут к торможению развития технологий и потому лежат в стороне от магистрального направления эволюции последних (а с ними - и в стороне от магистрального направления общественной эволюции).
По мере развития технологий работник все дальше отодвигается от используемых им средств производства, пока, наконец, в эпоху крупного машинного производства не превращается в частичного работника, который в принципе не способен поддерживать свое существование без дозволения владельца и организатора производства - капиталиста.
Соответственно, чем более частичным и несамостоятельным становится работник, тем более снижается степень его принуждения к труду, необходимого для владельца средств производства.
Принуждение должно быть максимальным, когда примитивные орудия труда вполне позволяют прокормить себя самостоятельно. Это эпоха рабовладения. Уже военному феодализму соответствует меньший уровень принуждения, так как во всеобщем разбое (наиболее удачливые разбойники и становились феодалами) самостоятельное ведение хозяйства крайне затруднено: крестьянину нужна была военная защита. Кроме того, относительная сложность средств производства требовала относительной заинтересованности крестьян в результатах труда. Наконец, внеэкономическое принуждение практически отмирает к эпохе вполне цивилизованного общества крупного промышленного производства, всеобщих избирательных прав и развитой демократии, которое формируется, когда орудия труда усложняются настолько, что делают их применение принципиально невозможным без организующей роли их владельца. Регулярное принуждение уже не нужно: основная часть населения не может обеспечить себе общественно приемлемого уровня жизни (а часто и физиологического прожиточного минимума) вне завода.
Однако по мере дальнейшего усложнения технологий, в связи с развитием естественных наук, юриспруденции и науки об управлении все большую роль начинал играть особый, творческий вид труда, возникновение и распространение которого знаменует собой начало третьего этапа технологической эволюции человечества.
Общепризнанно, что со второй половины 50-х годов ХХ века, с начала научно-технической революции, а в наиболее передовых военных сферах, - по крайней мере на двадцать лет раньше, - ключевой производительной силой становится наука. Соответственно, наиболее эффективным и потому наиболее важным становится научный труд, творческий по определению. (Профанации и подделывание под науку обычного голого администрирования, порой превращающееся в систему и среду обитания десятков тысяч людей, представляется неизбежным злом, несколько умаляющим, но отнюдь не нейтрализующим значительно большую эффективность творческого труда по сравнению с обычным, рутинным).
Отличительная особенность творческого труда -принципиальная неотчуждаемость работника от используемых средств производства, главным из которых оказывается его собственный интеллект (см. также в параграфе … - про аренду). Это кардинально меняет, переворачивает с ног на голову (а для относительно молодых читателей настоящей работы, возможно, и наоборот) все общественные отношения в сфере, которая оказывается наиболее производительной, а значит - сначала наиболее прибыльной, потом важной, а затем и наиболее влиятельной в обществе.
Принуждение и эксплуатация оказываются принципиально, технологически невозможными и несовместимыми с высокой эффективностью общественного производства. Творческий работник не продает собственнику средств производства отчуждаемую им от себя способность трудиться на них, а, сам будучи органическим собственником важнейшего средства производства - своего интеллекта, - сдает его организатору производства в своеобразную аренду. При этом работник не продает свою рабочую силу - способность к созданию новой стоимости, но также сдает ее в своеобразную аренду, получая часть новой создаваемой стоимости как собственный предпринимательский доход.
Конечно, переход к этому, как и всякое общественное изменение подобной глубины, сложен и неоднозначен. По мере его осуществления происходит разделение, а затем и жестокий разрыв общества на творческую и по-прежнему эксплуатируемую части, которое создает глубокое внутреннее противоречие, служащее, как и всякое серьезное противоречие, долгосрочным источником не только трагедий, но и прогресса данного общества.
Следует помнить, что творческий труд, возникая, попадал в те же социальные условия, что и обычный, рутинный труд, и общество, поначалу не замечая его особенности, пыталось механически распространить на него общую систему эксплуатации. Столкнувшись с неэффективностью этой системы, оно реагировало первоначально, как и на любое сопротивление, - резким усилением принуждения.
Принципиально важно, что сам по себе, с собственно технологической точки зрения творческий труд не предполагает необходимости отчуждения человека от средств производства - так же, как это наблюдается, например, в условиях рабовладения или феодализма. Поэтому попытка поддержать традиционные отношения эксплуатации в его отношении объективно требовала достаточно варварских, свойственных в лучшем случае именно феодализму неэкономических форм принуждения, доходящих в отдельных случаях до фактического лишения личной свободы и установления прямой личной зависимости. Ведь экономическое принуждение на творца действует слабо: сколько он ни голодает, он продолжает глядеть на свои звезды, а если бросает это занятие и пытается вписаться в сложившиеся не приспособленные к использованию творческого труда социально-экономические структуры, то, как правило, погибает как творец. (Рэм Квадрига: «Господин президент думает, что купил художника Квадригу. Но он купил халтурщика, а художник просочился у него между пальцев и ускользнул»)
Указанное неэкономическое принуждение наиболее последовательно реализовывалось в действиях авторитарных режимов, направлявших творцов в специализированные тюрьмы (где, по живому свидетельству Солженицына, рост производительности труда достигался значительной степени за счет простого высвобождения из-под устарелой и косной социальной и управленческой организации общества, в частности - в результате снятия административных преград для межотраслевой кооперации). Однако вынужденное приспособление систем управления к специфике творческого труда и осознание колоссальной зависимости от его результатов привело к постепенному росту комфортности, а затем и к перерождению «шарашек» в почти столь же изолированные от окружающего мира «наукограды». (Понятно, что более демократические общества пришли к идее «наукоградов» более прямой дорогой - хотя также через существенное ограничение личной свободы ученых в разного рода секретных лабораториях.)
Внутри «наукоградов» искусственно создавался и поддерживался нужный для творческого труда уровень личной свободы, более высокий, чем в обществе в целом.
Тем не менее это был временный, тупиковый путь интеграции творческого, по самой своей природе не поддающегося эксплуатации труда в общество, в целом ориентирующееся на рутинный труд, по необходимости предполагающий эксплуатацию.
Причина этой тупиковости двояка.
С одной стороны, для уверенного технологического прогресса необходимо по-настоящему массовое творчество, в принципе невозможное в изолированных зонах, так как требует изоляции заведомо невозможной доли населения каждого конкретного общества.
С другой - система управления, создающая эти изолированные «зоны творчества» и органически чуждая им, неминуемо либо преобразует их в конце концов по своему образу и подобию, искоренив даже возможность эффективного творчества и в них, либо, как минимум, начнет душить любую исходящую из них новацию как ведущую к потенциально значительным (на то оно и творчество!) сначала лишь технологическим, но затем с неизбежностью и социальным изменениям и тем самым создающую прямую угрозу для неминуемо закостеневшей вследствие своего нетворческого характера системы управления.
Эта нейтрализация творческого воздействия упрощается тем, что концентрация лиц творческого труда в специальных «гетто» изолирует от них остальное общество, избавляет его от их будоражащего влияния, способствует лишению его внутренних раздражителей, внутренних импульсов к развитию и неизбежно ведет такое сепарированное общество к постепенному загниванию. Это загнивание неизбежно удушает «островки свободы» в виде как вроде бы «вписанных» в систему управления обществом «наукоградов», так и противостоящих ей диссидентских структур.
Именно по описанному тупиковому пути пошло развитие творческого труда в авторитарных странах вне зависимости от их текущей политической - капиталистической или социалистической - ориентации. (Читателю предстоит простить автора за предоставленное тем право самостоятельно доказать азбучную истину о том, что политический авторитаризм является естественным следствием слаборазвитости, в первую очередь экономической).
И по-настоящему развитыми смогли стать только те страны, которые избежали этой ловушки, которые решили проблему интеграции свободного труда в несвободное общество. Они не изолировали этот труд в безопасных для системы управления и потому бесполезных для общества анклавах, но превратили его в мотор постепенного не только технологического и экономического, но и социального преобразования. (Разнообразные технопарки - от Силиконовой долины в США до Киберсити в Малайзии - не являются «закрытыми» и изолированными от общества; именно в этом и заключается основная причина их эффективности).
Непосредственным механизмом решения этой проблемы стало ускоренное развитие науки об управлении, которая расцвела именно как инструмент нахождения способа гармоничного объединения свободных людей творческого и несвободных - остальных видов труда в единые устойчивые, эффективные и способные к саморазвитию коллективы.
Такое объединение соответствовало требованиям длительного, в большинстве стран продолжающегося и сегодня периода мучительной адаптации социальной структуры общества к внезапному возникновению в его недрах множества творческих, потенциально свободных людей, объединяющихся в столь же чуждые традиционному общественному устройству творческие организации.
С этой точки зрения наука об управлении, несмотря на свой узкоприкладной и коммерческий внешний вид, явилась, таким образом, реальным примером и инструментом социальной инженерии, уже наблюдаемая общественная эффективность которой вполне сопоставима с ожидаемой эффективностью инженерии генной.
Наука об управлении - отнюдь не только «менеджмент». Одна из ветвей этой науки, уже при рождении получившая название кибернетики, создала для решения своих задач, резко усложнившихся по сравнению с обычными, принципиально новый, первоначально исключительно вычислительный механизм - компьютер.
Он и его последующее порождение - система глобальных коммуникаций - стали инструментом, качественно повысившим эффективность творческого труда, единственным инструментом, хотя бы приближающимся к его потенциальной мощи (даже если пытаться оценивать эту потенциальную мощь наиболее примитивным образом - по количеству нейронов человеческого мозга).
Влияние компьютера и системы глобальных коммуникаций как орудия труда нельзя ограничивать лишь резким ускорением совершения рутинных операций. Простейший пример такого ускорения заключается в организации одновременной работы трех групп специалистов, расположенных на равноудаленных точках земной поверхности. Когда одна завершает свой рабочий день, она направляет результаты своей работы по электронной почте другой группе, у которой рабочий день только начинается, и так далее. В результате решение задач идет круглые сутки, а скорость такого решения (не путать с производительностью труда и капитала или эффективностью производства!) повышается втрое.
Сегодня стало уже самоочевидным то, что компьютер и связанные с ним глобальные коммуникации качественно расширили возможности человека по накоплению и использованию информации, разрушив разнообразные барьеры на пути обмена знаниями.
Однако главное заключается отнюдь не в этом. Принципиальное значение компьютера как такового (без учета созданных с его помощью и на его основе информационных технологий) для ускорения развития человечества состоит прежде всего в качественном упрощении всех формально-логических, аналитических процессов. Всю часть процесса мышления, связанную с применением в принципе алгоритмизируемой формальной логики, под неумолимым давлением коммерческой конкуренции все в большей степени берет на себя компьютер, вычислительные возможности которого качественно превышают человеческие. Логика постепенно становится при этом второстепенным и механическим инструментом, который, по всей вероятности, ждет участь современной арифметики. (Для использования этой бывшей «царицы наук» в расчетах уже не пользуются никакими правилами, которые, кстати, в определенной своей части являются достаточно сложными, а просто берут стандартный калькулятор, которому стандартным образом надо поставить стандартную же задачу).
Сняв с плеч человека груз формализуемых логических доказательств, компьютер дал ему возможность (к использованию которой действенно принуждает конкуренция) сосредоточиться на свойственной ему творческой, интуитивной сфере, увеличив масштабы творческого труда просто за счет освобождения потенциальных творцов от изнурительных рутинных, механических операций.
Учитывая разницу между мужским, склонным к формальной логике, и женским, склонным к интуиции и озарениям, типам интеллекта, - не следует ли предположить, что развитие компьютерных технологий постепенно вернет нас в некое подобие матриархата? И не предвестием ли этого служит растущее (даже в слабо развитых и не очень демократических обществах) число женщин на руководящих постах, по-прежнему вызывающих остервенение окружающих их мужчин именно особенностями своей логики, в целом - и неуклонно растущем по мере усложнения мира - ряде случаев значительно более эффективной?
Таким образом, научно-техническая революция сделала наиболее важным видом труда не рутинный, но творческий труд. Масштабное применение компьютерных технологий, еще до начала вызванной ими информационной революции, создало предпосылки для изменения самой сути и глубинных механизмов индивидуального сознания. Именно компьютер начал завершаемое информационной революцией изменение соотношения между логическим сознанием, опирающимся на вторую сигнальную систему, и сознанием эвристическим, творческим, опирающимся на непосредственно чувственное восприятие (в том числе и вербальных сигналов).
Человеческое мышление все больше вытесняется сейчас и будет вытесняться в дальнейшем в принципиально неформализуемую и потому недоступную современным логическим устройствам, включая компьютеры, сферу творчества. Основным инструментом последнего являются, насколько можно понять, интуитивные озарения, которые можно рассматривать как некоторый вид непосредственного и не осознаваемого восприятия мира - если и не «сверх-», то во всяком случае «вне-» традиционного чувственного.
Строго говоря, существует всего две базовых гипотезы, объясняющих природу творчества, в которое человек неуклонно выталкивается неумолимым давлением инициируемого им же самим технического прогресса.
Согласно первой, человеческий мозг, воспринимая информацию при помощи пяти органов чувств, перерабатывает ее не только в сознательном режиме, используя в качестве основного инструмента опирающуюся на вторую сигнальную систему логику, но и бессознательно, внелогически. При этом он опирается не на достаточно искусственную систему слов, являющуюся инструментом логики и результатом многоуровневого абстрагирования, то есть упрощения (в этом отношении, действительно, «понять - значит упростить»), но на качественно более сложную и потому более эффективную систему целостных образов, непосредственно воспринимаемых и обрабатываемых подсознанием.
Ее неизмеримо большая по сравнению с традиционной вербально-логической системой эффективность вызвана качественно большей сложностью: меньшим уровнем абстрагирования и, соответственно, меньшим объемом отбрасываемой, исключаемой из рассмотрения информации. Грубо говоря, эвристическое, образное мышление представляет собой работу с несравнимо более сложными, более разнообразными и потому более полно отражающими реальность моделями, чем традиционное логическое мышление. Естественно, такое мышление требует качественно большей «мощности» мозга по сравнению с традиционным для нас мышлением преимущественно при помощи формализованных, упрощенных логических конструкций - слов.
Таким образом, создание компьютера, объективно вытесняющее человеческое сознание в сферу интуитивного творчества, принуждает это сознание к ускоренному эволюционированию, ускоренному повышению эффективности при попадании в новые, менее комфортные для него условия деятельности. В этом отношении компьютерные технологии выступают таким же убедительным и необоримым, хотя и неизмеримо более гуманным, стимулом качественного ускорения эволюции, каким несколько раньше стал ледниковый период. Он также вынудил тогдашнего человека и все человечество мобилизовать имеющиеся резервы и, кардинально повысив технический уровень изготовляемых и используемых орудий труда, увеличить эффективность своей деятельности в целом.
Собственно говоря, вторая гипотеза, излагаемая ниже, не противоречит, а лишь дополняет первую, раскрывая механизм интуитивного, бессознательного мышления, пока еще только подпрыгивающего над костылями формальной логики. Более того: тем самым она претендует на описание и направления будущей эволюции человеческого сознания, и механизма качественного повышения его эффективности, которое требуется переходом от формально-логического к творческому, эвристическому мышлению.
Эта гипотеза не обольщается весьма сомнительными механистическими утверждениями о том, что человек использует потенциал своего мозга только на 4% и при необходимости легко может увеличить его. В самом деле: маловероятно, что остальные 96% мозговых клеток представляют собой некоторый аналог не используемого человеческим организмом аппендикса. Забавным интеллектуальным экспериментом, подтверждающим низкую вероятность этой гипотезы, представляется сопоставление последствий удаления, вероятно, не используемого человеком аппендикса с последствиями удаления 96% также якобы «не используемых» им клеток головного мозга.
Скорее всего, они (или, по крайней мере, их основная часть) в той или иной мере играют свою роль - просто мы еще не умеем определять ее, а современные методы измерения остаются недостаточными для того, чтобы регистрировать их деятельность и оценить их значение.
Гипотеза исходит из предположения о высокой устойчивости однажды возникшей информации, которая по крайней мере частично сохраняется, образуя в принципе поддающееся восприятию так называемое «информационное поле» (подробней см. параграф …).
Процессы творчества представляют собой не только создание индивидуальным мозгом принципиально новой информации на основе переработки уже имеющейся у него информации, но и своеобразное «подключение» его к этому «информационному полю», осуществляемое внелогическим путем и, собственно говоря, и представляющее собой «творческое озарение». Это качественно повышает возможности индивидуального сознания с точки зрения как непредставимого нам увеличения объема доступной информации, так и принципиального роста скорости ее обработки. (Весьма вероятно, что и при создании новой информации, и при «подключении» к информационному полю ключевую роль играет такое специфическое свойство человеческой психики, как эмоциональность).
«Информационное поле» выступает, таким образом, в роли своеобразного прообраза «сетевого» или «распределенного» компьютера, память которого и важнейшая часть инструментов ее обработки находятся в аналоге Всемирной сети (протяженной не только в пространстве, но и, возможно, во времени). Пользователь же располагает в основном инструментами доступа к ней и в исключительные моменты своей жизни, - как правило, на неосознанном уровне, - обретает возможность пользования этими инструментами.
Если данная гипотеза принципиально верна, естественная эволюция индивидуального сознания в условиях технического прогресса ведет его при помощи развития компьютерных и информационных технологий к формированию сознания коллективного, надиндивидуального (см. параграф 1.4.), которое даже без учета компьютерных сетей постепенно объединит в единый интеллектуальный контур (так как физические организмы будут разными) если не все человечество, то по крайней мере его наиболее творческую и при этом «информатизированную» часть.
Некоторые проявления движения к формированию такого коллективного сознания заметны уже достаточно длительное время. Оно возникает не только и пока еще не столько за счет своеобразного «подключения» работников творческого труда к всеобщему «информационному полю» (что изначально обеспечит такому сознанию глобальный, всеохватывающий характер, но является принципиально не заметным и не доказуемым для внешнего наблюдателя). Пока формирование коллективного сознания ощущается на значительно более низко организованном и технологически примитивном уровне, в принципе не требующего появления современных технологий, - на уровне отдельных организаций, представляющих собой бюрократические организмы, объединяющие и отчасти перерабатывающие отдельные индивидуальные сознания. Вероятно, этот процесс, хотя и с отставанием, идет также на уровне обществ.
* * *
Таким образом, информационные технологии качественно повысили роль творчества. Но их роль была двояка: повысив значение творчества, они тем самым предельно затруднили, как это было показано выше (см. параграф 2.2.) использование традиционных, логических инструментов познания. Таким образом, информационная революция не просто дала человеку новые, творческие инструменты. Она поступила значительно жестче и однозначней: не оставила ему иного выхода, кроме поиска новых инструментов, соответствующих новым требованиям, и толкнула его от традиционного развития логического мышления к развитию мышления эвристического.
Логично предположить, что изменение характера мышления должно вести к соответствующему изменению форм его организации. Потребностям рутинного труда, игравшего ключевую роль на протяжении всей прошлой истории человечества, соответствовало достаточно простое, алгоритмизируемое логическое мышление, которое за счет высокой степени абстрагирования вполне соответствовало возможностям индивидуального сознания.
Однако творческий труд требует более сложного творческого, эвристического мышления, оперирующего целостными образами, а не упрощенными логическими конструкциями, какими являются слова. Тем самым он предъявляет качественно более высокие требования к «мощности» сознания, которые, насколько можно предположить, превосходят возможности большинства индивидуальных сознаний. Это ведет к формированию надличностного, коллективного сознания, которое в соответствии с исторической традицией можно было бы назвать «сознанием нового типа».

3.2. Формирование коллективного сознания:
ментальная революция?

Как было показано выше (см. параграфы …..), информационная революция ведет к качественному усложнению значимой для человечества реальности. Причина - усиление многообразия существенных для человечества процессов, с одной стороны, и начало широкомасштабного проявления ранее не существовавших или не замечавшихся долгосрочных закономерностей, с другой. (Существенно, что оба эти явления могут рассматриваться как признаки приближения человечества к качественному изменению его развития, так как объективно свидетельствуют об увеличении многообразия вариаций, которое, в свою очередь, является верным предвестником эволюционного скачка.)
Долгосрочные закономерности, сроки реализации которых сопоставимы или превышают человеческую жизнь, разнообразны: от колебаний уровня Каспийского моря и распространения инфекций, компенсирующих ухудшение генетического качества человеческой популяции и снижение иммунитета принудительной интенсификацией процессов естественного отбора (типа СПИДа и гепатитов С и Д), до изменения баланса глобальной конкурентоспособности.
Влияющие на человечество процессы по мере усложнения и расширения его собственной деятельности также становятся все более сложными и многообразными. Здесь имеет место своего рода «принцип отражения», так как влияющие на человечество процессы по мере развития технологий все в большей степени становятся простым отражением его собственной деятельности, влияющей на окружающий мир и на само человечество.
Указанные процессы приобретают все более комплексный и при этом размытый, «распределенный» между различными сферами деятельности характер, - в то время как не только индивидуальное, но даже общественное человеческое восприятие по-прежнему раздроблено по отдельным отраслям и сферам и лишь с величайшим трудом способно объединять изменения, наблюдаемые в отдельных направлениях, в единые целостные процессы.
Строго говоря, данное утверждение является оптимистичным предположением; пока нет никаких убедительных доказательств того, что подобное комплексное восприятие значительного количества распределенных процессов вообще в принципе доступно человеческому сознанию.
Таким образом, благодаря перечисленным эффектам распространение информационных технологий резко ограничивает сферу эффективного применения традиционной формальной логики. Как уже было показано выше (параграф 2.2.), информационные технологии и особенно технологии high-hume означают смерть логики в привычном для нас понимании. Ведь указанные технологии в значительной степени строят свое манипулирование объектами воздействия (людьми и коллективами) именно на основе органической приверженности последних традиционной формальной логике, эксплуатируя естественную ограниченность последней и делая таким образом всякое использование чисто логических построений заведомо обреченным на неудачу.
Эта закономерность опирается на глубокую технологическую основу. Напомним, что логика как способ функционирования сознания по самой своей сути соответствует в традиционным технологиям high-tech. Технологиям же high-hume больше соответствует творческая интуиция, и в прямом конкурентном столкновении high-hume «бьет» high-tech столь же непреложно и столь же разнообразно, как творческая интуиция - формальную логику.
Описанные процессы прямо связаны с крайне опасными для каждого индивидуального сознания явлениями, объективно расшатывающими его. Это прежде всего потеря объективизированного критерия истины и постоянное использование сложных и многообразных информационных технологий, механизм и последствия действия которых, как правило, непонятны применяющему их субъекту. Не следует забывать и о его постоянном взаимодействии с миром на глубинном информационном уровне, не контролируемом сознательно и не доступном для самоанализа. Это формирует у индивидуального сознания (и в особенности наиболее чувствительного творческого - правда, за границами его творчества) рабскую приверженность господствующему мнению, слепое следование ему, доверчивость и катастрофическое, весьма напоминающее свойственное детям, отсутствие критичности.
Эти замечательные черты прежде всего проявляются за пределами профессиональной деятельности человека, однако по мере повышения роли коллектива в этой деятельности и «растворения» индивидуума в коллективе они все более полно проявляются и в профессиональной сфере.
Непосредственным следствием этого становится распространение почти маниакальной веры во всемогущество внешних, заведомо не контролируемых и часто даже не осознаваемых человеком, но воспринимаемых им и существующих с его точки зрения сил.
Силы эти крайне разнообразны.
Наиболее безобидна, хотя и жестоко караема, вера во всемогущество и необычайную эффективность разнообразных экспертов и специалистов - от столяров и сантехников до составителей математических моделей биржевых и общественных процессов, конечно же, с особым выделением специалистов в области информационных технологий и отдельных направлений науки, обычно прикладной.
Частный случай проявления этой веры - вера во авсесилие, с одной стороны, психоаналитиков и «пиарщиков», а с другой - научного и подкрепленного информационными технологиями менеджмента. Последнее выражается обычно в убежденности в том, что любой процесс можно организовать должным образом, причем результат его будет определен не более чем мерой административного, управленческого умения. Интересно, что убежденность эта, насколько можно понять, возникла первоначально в тоталитарных обществах; многие из граждан бывших социалистических стран бесспорно помнят то блаженное мироощущение, когда казалось, что принятие решения ЦК КПСС или постановления правительства само по себе автоматически означает решение той или иной, сколь угодно сложной проблемы, причем наилучшим образом.
Органическое непонимание того, что в общественной сфере многие вещи, которые в принципе можно представить себе, в принципе нельзя воплотить в жизнь, является одним из наиболее распространенных пороков информатизированного сознания.
Наиболее бросающимся в глаза и наиболее потенциально деструктивным свойством последнего является органическая склонность к конспирологии или, иначе говоря, к «теории заговоров». Служащая в реальном мире исчерпывающе достаточным клиническим симптомом интеллектуальной импотенции (если не психического заболевания), в мире информационных технологий эта склонность носит угрожающе распространенный характер.
Как представляется, «эпидемия конспирологии» вызвана некими органическими, принципиально неустранимыми особенностями технологий high-hume. Сам характер этих технологий жестко предопределяет неизбежную скрытность, конспиративность всякого отдельно взятого случая их сознательного применения. Ведь если даже самым благожелательно настроенным людям сообщить, что они находятся под информационным воздействием, оказываемым на них таким-то образом в таких-то целях, эффективность этого воздействия в общем случае уменьшится в разы, если оно вообще не приведет к противоположным результатам. Так, одним из наиболее изощренных и эффективных приемов информационной войны является создание у людей иллюзии враждебного пропагандистского воздействия на них для того, чтобы направить их естественное противодействие в нужную сторону.
Специалисты в области информационных технологий, как и большинство людей, охотно судят о других по себе и своим успехам. А так как их успехи основаны преимущественно на применении скрытых методов, легко подпадающих под определение «заговора», они охотно верят в широкую распространенность и всемогущество заговоров - тем более, что для них самих эта вера приятна, так как означает неявно и веру в их собственное всемогущество, в их собственную принадлежность к некоему всесильному и тайному сообществу, своего рода «новым масонам».
Эта вера подпитывается и тем, что погруженность в информационный мир и связанный с ней отрыв, «выпадение» из реального мира способствует потере представлений не то что о роли объективных закономерностей в развитии общества, но даже зачастую и о самом принципиальном существовании подобных закономерностей.
Происходит своего рода естественная «инверсия сознания», распространяющего известные ему преимущественно информатизированные аспекты общественной жизни на всю эту жизнь.
У широкого распространения «теорий заговоров» есть и вполне объективная предпосылка, выявленная для общих случаев И.Пригожиным и конкретизированная для общественных процессов В.Леонтьевым.
Практически любое позитивное взаимодействие людей внешне выглядит может быть представлено как заговор (именно в этом заключается объективная предпосылка распространения специфических расстройств психики среди сотрудников разного рода политических полиций). В любой момент такие взаимодействия идут в целом достаточно хаотично и разнонаправленно. Однако объективные закономерности общественного развития, реализуясь через деятельность людей, в общем случае позволяют достичь успеха только тем межличностным взаимодействиям, которые случайно или же в результате успешного планирования в наибольшей степени соответствуют требованиям этих объективных закономерностей.
Именно эти успешные взаимодействия и сохраняются в памяти - не только общества, но и самих их участников и, соответственно, входят в историю. Остальное забывается и отбрасывается как несущественное и случайное, а порой и постыдное - людям свойственно стыдиться своих ошибок и всеми силами стараться их забыть.
В результате, оглядываясь назад без углубления в изучение объективных закономерностей развития (которые недоступны для специализирующихся на информационных воздействиях), человек и общество видят на поверхности явлений лишь цепочки зачастую очень сложных, но неуклонно венчающихся успехами межличностных взаимодействий. Называть их заговорами или же плодами удачного стратегического планирования - дело воспитания, вкуса и личной культуры, но приверженность к их изучению жестко задается самим поверхностным характером рассмотрения.
Таким образом, сведение всего общественного развития именно к таким цепочкам практически неизбежно для информатизированного, профессионально инфантильного сознания, принципиально не имеющего отношения к реальности и тем более к ее объективным закономерностям.
Венцом такого сознания являются фобии - безотчетные страхи, произвольно концентрирующиеся на относительно случайных явлениях. Причина их появления у информатизированного сознания - неминуемо острое ощущение, существующее, как правило, на подсознательном уровне, своей как минимум неполной адекватности и недостаточности для восприятия окружающего реального мира.
Однако в условиях информационной революции и смерти логики фобии являются не привилегией одного лишь наиболее передового, информатизированного сознания, но всеобщим достоянием. Глубинной причиной их появления в обычном, традиционном сознании является внутренний конфликт между обстоятельствами реального мира, которые помнит, знает или видит не- или недостаточно «информатизированный» человек, ставший объектом интенсивного воздействия технологий high-hume (а это едва ли не все население относительно развитых и успешно развивающихся стран), и теми образами и оценками этих обстоятельств, которые массированно и настойчиво внедряют в его сознание указанные технологии.
Невиданный взрыв популярности фильмов ужасов (в первую очередь в развитых странах и лишь затем в остальных), таким образом, отнюдь не случайно совпал с началом относительно широкого применения информационных технологий. Он представляется не только стихийной реакцией совокупности индивидуальных сознаний на распространение относительно высоких стандартов благополучия и связанного с ним сенсорного голодания, но и более чем наглядным воплощением широкого, практически повсеместного распространения индивидуальных фобий.
В общественной жизни фобии воплощаются в том числе и через описанные выше «теории заговоров». Сфера конкретизации их объектов, особенно в «экспертном сообществе», достаточно широка - от «жидомасонов» и «мирового правительства» с центром то в Шамбале, то в Бильдебергском клубе до «русской мафии», всевластного АНБ (а ранее - не менее всевластных ЦРУ и КГБ) и более или менее «террористических» режимов Кастро, Хусейна, Ким Чен Ира, Каддафи, отца и сына Бушей со вклинившимся между ними Клинтоном, не говоря уже о Милошевиче.
Существенно, что все описанные проявления инфантилизма характерны для индивидуальных сознаний не только развитых, но и авторитарных обществ, в наибольшей степени и в наиболее грубой форме подвергнувшихся перестройке с помощью информационных технологий. Основная часть наших российских современников старше 35 лет помнит большинство рассмотренных черт на своем собственном примере. Соответственно, грубая перестройка сознания при разрушении авторитарного режима и «перехода к демократии», являющаяся для большинства населения поставторитарных стран не менее насильственной и психологически (а часто и не только психологически) катастрофичной, чем для их отцов или дедов - становление авторитарного режима, также создает питательную почву для широкого распространения фобий.
В развитых странах описанные сбои индивидуальных сознаний способствуют ускоренному и углубленному развитию психиатрии и психотерапии, которые не только выступают непосредственной реакцией общества на распространение заболеваний, но и, на более глубоком уровне рассмотрения, служат своего рода «ремонтными производствами» для важнейшей производительной силы информационных технологий - индивидуального человеческого интеллекта и психики. Остальные общества, просто в силу недостаточной развитости, этих «ремонтных производств» лишены, что усугубляет их отставание от развитых стран.
Существенно, что психиатрия, как и всякое «ремонтное производство», эффективно способствует совершенствованию применяемых базовых технологий, то есть технологий формирования сознания, и служит действенным (а с точки зрения общественной безопасности - и необходимым) инструментом их улучшения.
Для человечества в целом описанное является верным признаком снижения эффективности индивидуального сознания в силу выхода человечества на новый уровень развития и, соответственно, качественного усложнения его взаимодействия с миром.
Мы на практике убеждаемся в том, что всякое увеличение накопленного знания и, более широко, освоенной информации ведет к соответствующему расширению непознанного. Иллюстрацией этого тезиса служит одна из наиболее известных и одновременно древних философских моделей - так называемая «сфера Аристотеля», представляющая собой границу между известным и неизвестным: ее объем символизирует накопленное знание, а поверхность - неизвестное, доступное человеку и потому воспринимаемое им. Чем больше человек узнал, тем больше радиус сферы, тем больше ее площадь и, соответственно, тем сильнее и разнообразней его столкновение с неведомым.
Таким образом, в любой момент времени «чем больше познано, тем больше неизвестно». А неизвестное практически всегда на интуитивном уровне воспринимается человеком и человечеством как проблема, как потенциальная угроза. Поэтому увеличение масштабов деятельности и, соответственно, накопление знания само по себе ведет не только к количественному, но и к качественному нарастанию проблем, к их неуклонно повышающемуся многообразию и ускоряющемуся усложнению (в том числе и за счет постоянного перехода количества в качество).
Изложенные банальности означают, что по мере своего развития человечество выходит на уровень закономерностей, временной и пространственный масштаб которых все более превышает масштаб деятельности отдельного человека, а сложность и разнообразие которых все более усложняется.
Понятно, что индивидуальные способности каждого индивидуума ограничены. Ограничены как в принципе, - потому что этот уровень, по-видимому, имеет некий биологически предопределенный предел, - так и в каждый отдельный момент до достижения этого биологического предела. Эта принципиальная ограниченность сохраняется, несмотря даже на постоянное повышение качества мышления и увеличение его количественной мощности за счет все более массового и организованного использования все более современной техники (от книгопечатания до компьютеров).
Поэтому неуклонно нарастающие сложность и разнообразие проблем, с которыми сталкивается человечество, рано или поздно превысят уровень, доступный адекватному восприятию и анализу не только среднего, но даже самого выдающегося человека.
Указанное превышение, скорее всего, не носит окончательного, необратимого характера. Происходит своего рода «гонка преследования»: растущие способности индивидуального человеческого сознания пытаются соответствовать неумолимо растущей сложности проблем, встающих ним - и перед всем человечеством в целом.
Эта гонка небезуспешна.
Понятно, что всякий раз, когда сознание человека догоняло сложность встающих перед ним проблем и начинало соответствовать им, прорываясь к реальному пониманию общих закономерностей развития, это отражалось на состоянии наиболее универсальной из наук - философии - и вело к ее расцвету. Наиболее значимые моменты такого рода связаны с античной философией, эпохой европейских энциклопедистов и, наконец, открытием диалектики со всеми ее разнообразными свойствами и последствиями.
При этом общее ускорение развития, вызывающее сокращение промежутков между повторяющимися событиями человеческой истории, позволяет предположить близость следующего этапа возрождения философии как единой универсальной науки, - если, конечно, общее направление развития человечества не изменится резко как раз сейчас, ворвавшись в новую, неизведанную нам еще плоскость.
Как представляется, это может быть рывок в индивидуальной биологической (или вообще индивидуальной - ментальной, например) эволюции, резко увеличивающий мыслительную мощь отдельного человека. С другой стороны, изменение может коснуться человечества как целого или выделяющейся из него группы человеческих сообществ. В этом случае может произойти увеличение человеческих знаний до такого «критического» уровня, когда сфера непознанного, непосредственно касающегося человечества, начнет не расширяться, а сжиматься по мере дальнейшего накопления знаний. В этом случае неизвестное, непознанное из внешней среды обитания интеллекта превратится в своего рода «пузырьки», лакуны внутри единого пространства победившей науки.
Несмотря на оптимистичность этой картины, ничего невозможного в ней - по крайней мере, для относительно коротких промежутков времени - нет. Так уже было во времена Ньютона, так было и в конце XIX века, когда сияющие небосклоны, например, физики омрачали лишь несколько тучек. Научная общественность расслабленно ожидала, что трудолюбивые аспиранты под водительством стареньких профессоров - потому что кто ж из молодых ученых будет заниматься таким скучным делом! - особо не напрягаясь, потихоньку развеют их буквально за нескольких лет.
Однако эти безобидные тучки, как мы помним, внезапно превратились в зияющие «черные дыры», которые, в клочья разорвав пространство человеческого знания, всосав в себя триллионы долларов, десятки тысяч тонн золота и миллионы жизней, выплюнули на землю ядерное и еще бог весть какое оружие и заставили нас строить из обломков храмов науки жалкие временные сооружения.
Каким бы образом ни шла гонка между индивидуальным человеческим интеллектом и усложнением встающих перед ним проблем в будущем, в каждый из проживаемых моментов мы должны исходить из единственно по-настоящему доступного нам знания - опыта прошлого.
Опыт показывает: на всем протяжении человеческой истории индивидуальный интеллект в целом отставал в гонке с усложняющимся миром. Несмотря на отдельные выдающиеся рывки, отставание это в целом, как правило, нарастало. Наиболее убедительное доказательство последнего - углублении специализации, идущее практически во всех сферах человеческой деятельности.
Объективно обусловленные трудности с пониманием относительно сложных и при этом все более и более разнообразных процессов обусловили естественное, стихийное формирование коллективов, каждый член которых выполнял какую-либо одну, изначально заданную и строго определенную функцию. Созданием коллективов или, иначе (с иной, более институциональной, чем гносеологической точки зрения), организаций человечество как бы дополнительно «укрупняло» и усложняло действующие сознания, бывшие до того исключительно индивидуальными, подтягивало их на необходимый уровень сложности, в большей степени соответствующий изучаемым явлениям.
Всякий сталкивавшийся с организацией как целым чувствует, что она представляет собой качественно иной объект, чем простая совокупность отдельных людей. Это целостная система, имеющая свои собственные цели, задачи и средства их достижения, далеко не всегда совпадающие с целями, задачами и средствами их достижения отдельных людей, не только образующих ее, но даже и непосредственно руководящих ею. Организация, как правило, представляет собой единый организм, образуемый людьми, организм не только в переносном, но и прямом - структурном, биологическом, эволюционном смысле слова.
Принципиально важно, что обычно организация значительно умнее, эффективнее и лучше адаптирована к окружающей среде (образуемой другими организациями, с которыми она взаимодействует), чем любой из ее сотрудников. При этом ее способности к познанию как таковому неизмеримо ниже аналогичных способностей образующих ее людей как из-за общей инерционности группового сознания, так и потому, что коллектив практически никогда не выравнивается по лучшим своим членам (а обычно - при недостаточно эффективном менеджменте - выравнивается по худшим). В результате новое знание, которое еще может быть доступно одному отдельно взятому человеку, добывшему это знание, для организации - и тем более общества в целом - вполне может оказаться (и сплошь и рядом оказывается) принципиально недоступным.
Превосходство коллективного сознания над индивидуальным проявляется прежде всего в совершенно иной сфере - сфере сбора уже имеющейся информации и ее реализации: отдельный человек может обладать лишь ограниченным объемом накопленных человечеством знаний, коллектив же - практически всеми; отдельный человек реализует лишь ничтожную часть своих знаний, а коллектив, как бы мало он ни знал, реализует практически все свои знания. Вероятно, именно поэтому гении очень редко выживают в организациях - уровень их индивидуального интеллекта оказывается в опасной близости к уровню совокупного интеллекта коллектива (а добытое им знание часто оказывается недоступным коллективу), что объективно ведет к неизбежному возникновению фактической конкуренции между ними. В итоге гений сначала стихийно отторгается организацией, а затем и подавляется ее количественным, а иногда и качественным превосходством.
Сегодня уже никто не имеет возможности забывать о том, что «коллективный разум», несмотря на банальность этого термина, - такая же реальность, как и, например, «коллективный интерес». Опираясь не только на индивидуальные разумы, но и на индивидуальные эмоции и впитывая их, он зачастую успешно осуществляет массовое и постоянное объединение логики с интуицией. Такое устойчивое объединение остается пока недоступным для любого типа индивидуального интеллекта - как для искусственного (из-за недоступности для него интуиции, по-видимому, носящей принципиальной характер), так и для естественного (из-за чрезмерного напряжения, связанного с интуитивной деятельностью, что делает невозможным ее систематическое осуществление).
Так же, как организация не сводится к совокупности образующих ее индивидов, «коллективный разум» ни в коем случае не тождественен совокупности отдельных разумов. Лишь в благоприятных и далеко не частых случаях он персонифицируется в лице руководителя организации, действия которой тогда приобретают преимущественно осознанный характер. Без этого организация обычно действует, как животный организм, как коллектив насекомых, стихийно и неосознанно (хотя часто и весьма эффективно) реагируя на внешние раздражители и стремясь в первую очередь к выживанию, а во вторую - к экспансии.
При этом цели и инструменты организации, ее реальные стратегии, внешне стихийно определяемые взаимодействием разнообразных стремлений ее членов (подобно тому, как инстинкты животного, например, определяются внешне стихийным взаимодействием электрических импульсов в его нервной системе), могут не только не совпадать, но и отличаться от представлений о них даже наиболее осведомленных и влиятельных ее представителей.
Таким образом, при эффективном руководстве организация склонна вести себя как разумное существо, при менее эффективном - как существо, обладающее не разумом, но лишь инстинктами.
Универсальный критерий разумности общеизвестен: это способность к самостоятельному целеполаганию. Принципиально, что многие организации рассматривают целеполагание - определение «миссии» организации - как важнейший аспект своей деятельности. Более того: современная наука об управлении рассматривает выработку, предельно четкое определение, доведение до всех членов коллектива и жесткий контроль за реализацией «миссии» организации в качестве категорического императива, непременного условия успешной деятельности даже в случаях, когда с точки зрения индивидуального здравого смысла такой подход представляется напыщенным и совершенно излишним. Однако дело не только в логике: дело еще и в подстегивании пробуждения коллективного сознания.
В этом организации подчиняются своего рода «административному инстинкту». Наука управления, развившая и формализовавшая этот коллективный инстинкт, категорически требует от организации активного, постоянного и разветвленного целеполагания, то есть с нашей точки зрения - постоянного настойчивого упражнения, тренировки и максимального наращивания ее коллективного разума.
Таким образом, по мере развития систем управления организаций, в первую очередь крупных корпораций, происходит эволюция их коллективного разума. Этот разум, хотя и вырастающий из совокупностей индивидуальных сознаний людей, является тем не менее не вполне человеческим. Если можно так выразиться, коллективный разум - это «разум второго порядка», надчеловеческий разум, для которого отдельные личности являются не более чем образующими его элементами, отчасти взаимозаменяемыми.
Главным инструментом развития человечества на этапе быстрого возникновения и эволюционирования «второго разума» становится совершенствование «организационной структуры» - механизма объединения ограниченных и неэффективных по отдельности людей в эффективные коллективы. Не секрет, что именно организационная структура является, как правило, наиболее тщательно охраняемой коммерческой тайной большинства корпораций - ибо технологию производства можно купить или придумать, а технологию управления можно только вырастить, как живое существо, вместе с самой организацией. Получив доступ к ее организационной структуре, можно понять, как она функционирует и как она думает (в терминах классической науки - «принимает решения»), что позволит фактически манипулировать ей при помощи минимальных и не вызывающих подозрений воздействий.
Технология управления представляет собой механизм функционирования именно живого существа - организации; поэтому эффективная технология управления крупной организацией всегда индивидуализирована и является более искусством, чем наукой.
Чтобы понять масштабы и значение произошедшей уже на нашей памяти, но парадоксально тихой и незаметной (а это верный признак эффективности, особенно в шумный информационный век) «организационной» (иначе - управленческой, менеджерской) революции, стоит вспомнить, что с середины 70-х годов статьи о передовых исследованиях в этой сфере почти полностью исчезли из научных журналов всего мира.
Единственный известная в истории аналогия - исчезновение из научной литературы в начале 40-х годов статей по атомной физике, знаменовавшее близкое овладение ядерной энергией. Однако в середине 70-х эффект исчезновения научных статей в силу изменения характера науки был весьма эффективно «замаскирован» появлением множества псевдонаучных, в лучшем случае популяризаторских материалов. Они весьма убедительно заняли место собственно научных публикаций, в результате чего количественные показатели публикаций и взаимного цитирования, на которые обращает внимание большинство наблюдателей, претерпели лишь относительно незначительные изменения.
Между тем непосредственный механизм исчезновения подлинно научных статей в 70-е годы был тот же, что и в 40-е: организаторы исследований сконцентрировали в своих руках всех специалистов, до которых смогли дотянуться, и обеспечили им условия работы, заведомо превосходящие все, что могли предоставить потенциальные конкуренты. То, что организаторами выступили уже не государства с их топорными и примитивными административными аппарата, но корпорации, скупившие на корню исследователей, свидетельствовало о смене хозяев мира, но не о смене закономерностей осуществления рывков в развитии этого мира.
Как и в прошлый раз, наиболее значимые субъекты человеческого развития перевели технологический прогресс в важнейшей сфере с общечеловеческого, внешнего по отношению к себе, на свой внутренний уровень.
В отличие от 40-х годов, рывок в развитии человечества носил и носит уже не внешний для отдельных организаций, но глубоко внутренний для них характер и касается самой сути отношений между людьми внутри человечества.
Они становятся более четко структурированными, - и при этом как бы более «многоэтажными».
Общество как совокупность разумных, то есть целеполагающих людей постепенно даже не столько замещается, сколько дополняется, надстраивается более эффективным сообществом нового поколения - сообществом как совокупностью все более разумных, то есть все более эффективно целеполагающих организаций. С точки зрения значения для общества конкуренция между людьми все больше и весьма постепенно перемещается именно на этот, более высокий уровень: общества, организации которых менее разумны, имеют так же мало шансов на успех в конкуренции, как еще недавно - общество с менее разумными или просто менее образованными людьми.
При этом отдельный человек получает больше степеней свободы, чем раньше, частично освобождаясь от повседневной ответственности за результаты труда, которую все в большей степени берет на себя организация, к которой он принадлежит. Значимые, имеющие серьезные последствия решения в большинстве случаев также и принимает, и осуществляет организация. Поэтому отдельный человек по мере укрепления и развития системы организаций обретает все большее раскрепощение - хотя эта личная свобода достигается соответствующим сокращением возможностей личного влияния на процессы общественного развития.
Это открывает для него новые возможности для творчества, для проявлений интуиции. Интуиция отдельного человека относительно хаотична и неуправляема; она похожа на слабый огонь, который светит понемногу во все стороны. Оценку этой интуиции в сложноорганизованных системах с высокой ценой выхода на рынок сегодня производит уже не столько сам этот рынок, сколько действующая на нем организация, опосредующая его требования при помощи первичного и осознанного отбора, жесткость которого иногда превышает жесткость требований рынка, на котором она работает. Именно организация находит творческих людей, решает, заслуживает ли усиления костер их интуиции и при положительном решении обеспечивает им почтим любую необходимую поддержку со стороны почти любого количества людей обычного, рутинного труда. Такая организация играет роль своего рода «фокусирующего зеркала», превращающие простой костер в яркий, эффективный, полезный и убедительный для всего человечества маяк.
При этом разнообразие видов, сфер и направлений деятельности организаций позволяет творческому человеку ощущать их не как ограничивающие рамки, но в основном наоборот - как необходимые для успешной жизни подпорки, существенно расширяющие его собственные возможности.
Разнообразие организаций касается не только сфер и целей, но и масштабов их деятельности. Многие организации «вложены» друг в друга, многие имеют слабо определенные или меняющиеся в зависимости от действий отдельных людей границы приложения своих усилий. Все это предоставляет большинству отдельно взятых людей достаточно широкие возможности выбора организации, то есть, по сути дела, - административно-организационной, интеллектуальной и ценностной «среды обитания».
Многообразие указанного выбора обеспечивает принципиальное несовпадение границ деятельности организаций разного рода. Классическим примером такого несовпадения служит транснациональные корпорации и государства, занимающиеся примерно одним делом, но на различных «уровнях организации» человеческого общества, а также, например, семья и производство. Кроме того, многие типы организаций не предъявляют исключительных прав на своих членов: это касается прежде всего сферы потребления, но в последнее время - даже работы, особенно творческой или высококвалифицированной.
Такое «несовпадение границ» создает постоянный конфликт интересов, служащий мощным инструментом саморазвития каждой отдельной личности, находящейся в его «магнитном поле». Кроме того, он предоставляет каждому отдельному человеку максимально широкую свободу выбора, осуществляемого в максимальном количестве плоскостей одновременно, и следовательно, максимальное количество возможностей для самореализации.
Говоря о «коллективном сознании», о разуме организаций, стоит сразу же задуматься - и задумываться впредь всегда, сталкиваясь с чем-то принципиально новым: не является ли оно очередным информационным фантомом? Не имеем ли мы дело вместо чарующей реальности с очередной поделкой неутомимых и неугомонных технологов в области high-hume, «исправляющих» наше сознание для того, чтобы толкнуть на потребление очередного нового сорта стиральных порошков? И, наконец, не столкнулись ли мы не с сознательным обманом, но, что значительно обидней, всего лишь с «информационным конденсатом» - продуктом случайной комбинации информационных отходов неких неведомых нам информационных же производств?
Ибо мир, в котором основной сферой воздействия и главным полем боя стало наше с Вами сознание, неизбежно полон призраков и предрассудков; увидев очередное чудовище, ущипните свой разум: не его ли это сон?
Опасения эти в целом обоснованы, но как раз в данном случае представляются нереальными.
Ведь изложенное было общеизвестно еще до появления и массового распространения современных информационных технологий. Более того: большинство из нас многократно сталкивалось с проявлениями нечеловеческого, бюрократического целеполагания и логики - и многократно же проклинало либо использовало ее (а обычно делало и то, и другое). О «внутренней логике организации» и «бюрократической предопределенности» написаны горы литературы, начиная с советской классики (см., например, «Новое назначение» Бека, на заре перестройки заново воспетое и проанализированное Г.Поповым) и до бессмертных трудов С.Паркинсона и иже с ним.
Большинство из нас знает, что у организации есть свои цели, которые лишь на первом этапе развития закладываются ее создателями, а затем формируются и корректируются ей во многом самостоятельно. Большинство из нас знает также, в том числе и на личном опыте, что продвижение в любой иерархии неразрывно связано с сокращением степеней личной свободы, и знает почему. Ведь, занимая все более высокие позиции в системе управления, человек все больше взаимодействует с организацией, частью которой он все в большей степени является, и с остальными «соприкасающимися с ней» организациями, становясь частью взаимодействия более высокого уровня - уже не межличностного, но межорганизационного.
И, наконец, большинство из нас с величайшей охотой пользуется той долей безответственности, которую, автоматически компенсируя наши ошибки, предоставляет нам любая стоящая организация. (Автор, например, с глубоким удовольствием и азартом проявлял непростительную безответственность, составляя первую редакцию этой книги прямо на рабочем месте и в рабочее же время. Большинство рецензентов в ответ на чистосердечное признание не преминуло указать на весьма негативные общественные последствия этого, ни в коей мере не компенсируемые той пользой, которую получило общество от его труда.)
Вся новизна изложенного - просто в несколько ином, немного смещенном взгляде на общеизвестную и неоспоримую деятельность организаций: во взгляде с точки зрения соответствия их деятельности критерию разумности и с точки зрения продолжения человеческой эволюции за пределами отдельно взятого человека.
Не является представление о разумности организаций и очередной фобией слишком быстро развивающегося человечества. С формальной точки зрения все вроде бы в порядке: страх божий, страх техники, страх инопланетян, - отсюда рукой подать до страха перед новым разумом, объемлющем нас, существующим одновременно с нами и, безусловно, влияющим на нас, но для нас пока остающимся непостижимым и недостижимым.
Однако в реальности отсутствует главная, ключевая составляющая фобии - сам страх. Для его появления и распространения мы слишком хорошо знаем, что такое организации (так, мы знаем их значительно лучше, чем других кандидатов на роль носителей «нечеловеческого разума» - дельфинов). Мы живем и работаем в них, воспринимаем их как дом, построенный если не своими собственными руками, то, во всяком случае, на нашей памяти, мы взаимодействуем с ними и, что бы про них не говорили, не боимся их, - потому что хорошо знаем и видим, что в целом они созданы нами и в основном для нашего же собственного блага. Мы слишком привыкли пользоваться ими в своих целях, чтобы какие-то слова о них, пусть даже подкрепленные периодическими бессмысленными и болезненными действиями с их стороны, могли нас серьезно напугать.
Но главное - мы инстинктивно (и вполне справедливо) склонны рассматривать организации как наше собственное продолжение. А такой подход исключает саму возможность появления страха на самом надежном - на подсознательном уровне: человек может бояться своего дома, своих детей и своих домашних животных, но в принципе не способен ощутить угрозу со стороны своего собственного, послушного ему тела - со стороны собственной руки или ноги.
Поэтому предположение о разумности организаций, - не информационный фантом и не оригинальная фобия, но обыденная реальность.
То обыденное, что окружает нас и частью чего мы являемся почти с самого своего рождения и часто - до самой смерти, оказывается едва ли не самой захватывающей из доступных нам тайн нашего собственного бытия.
Что может быть более обескураживающим с точки зрения ограниченности возможностей отдельного человеческого сознания? Что может быть более вдохновляющим с точки зрения возможностей и перспектив развития человечества, его познания и самопознания?
Повторим еще раз: посредством все более разветвленных и сложных организаций человечество постоянно приспосабливает себя к решению все более сложных проблем, как бы приподнимая свой интеллектуальный и организационный уровень до уровня, соответствующего этим проблемам.
Из-за принципиального единства мироздания эти проблемы в конечном счете едины и по мере усложнения, как это ни парадоксально, настойчиво требуют не только нарастающей специализации, но и выработки все более единого подхода к ним, - требуют универсализации знания.
Универсализация знаний, несмотря на растущую потребность в ней, на индивидуальном уровне редка, если вообще встречается: слишком сложны и разнообразны эти знания. Даже философия, универсальная по своей природе, требует создания специальных и достаточно сложных систем «приводных ремней», адаптирующих ее положения к реалиям конкретных сфер знаний.
Обычно универсализация знания проявляется лишь частично: как синтез, объединение предварительно резко разделенных и при том - обязательно смежных отраслей знания. В традиционном же, энциклопедическом, всеохватывающем (или хотя бы широко охватывающем) смысле слова она оказывается достоянием либо разветвленных компьютерных систем, либо крупных коллективов, становящихся в эпоху информационных технологий вместо отдельного человека основной единицей, инструментом и в конечном счете, вероятно, субъектом познания.
К нынешнему человечеству вполне применим апокриф об использовании иероглифического письма: число иероглифов, необходимых для написания или прочтения специализированной статьи и тем более книги, заведомо превышает в принципе доступное заучиванию одним человеком. Поэтому процесс письма и чтения по специальности - и, таким образом, процесс познания в целом, - доступен не отдельному человеку, но только коллективу.
Эпоху информационных технологий, характеризующуюся в том числе и взрывообразным расширением любой информации, едва ли не каждый бит которой превращается в своего рода заново взрывающуюся «сверхновую звезду», в полном смысле этого слова можно назвать «эпохой интеллектуальной коллективизации», точнее - эпохой принудительного, технологически предопределенного и в определенной мере даже насильственного коллективизма. Ибо один человек принципиально не в силах найти и воспринять необходимый для него объем информации.
В этом отношении коллективизм компьютерного века столь же жестко предопределяется использованием господствующей технологии, как и коллективизм Древнего Египта и других государств, для которых организация массовых работ (в основном в области мелиорации) были объективным условием выживания.
Качественная разница заключается в самих используемых технологиях и, соответственно, в уровне и производительности индивидуального человека и его индивидуального сознания, являющегося частью коллективного разума.
В Древнем Египте организация общества могла быть сколь угодно совершенной, - но она находилась в столь жестких внешних рамках и осуществляла настолько примитивные функции, что по необходимости представляла собой простейший социальный автомат, не способный не то что к сложной деятельности и самообучению, но даже к малейшему стихийному приспособлению к меняющейся окружающей среде. При значительных и относительно быстрых изменениях этой среды социальные автоматы древности рушились, как карточные домики, какими бы изощренными они ни были и какие индивидуальные умения ни стимулировали бы они в своих недрах на потребу восхищенным археологам будущего.
Однако принудительный коллективизм компьютерной эры имеет и другую - не коллективную, но индивидуальную сторону. В условиях доминирования информационных технологий индивидуум постепенно становится таким же частичным работником, каким он был и в машинном производстве. Раньше он был бесправным придатком станка - теперь он становится почти столь же бесправным придатком общедоступного, но все равно не зависящего от него и не контролируемого им информационного окружения, - принадлежащего и управляемого, правда, уже не таким же отдельным человеком, как и он сам, но «коллективным разумом» новых организаций.
Специализируясь на неизбежно узкой и, как правило, в силу объективных обстоятельств сужающейся теме, работник ставится ограниченным, односторонне развитым. Если организация - это нечто «большее, чем человек», то ее сотрудник, какие бы степени свободы ни были ему предоставлены, - неизбежно уже нечто меньшее.
Именно в этом заключается, с одной стороны, один из секретов успешности американской личной ограниченности, на которую обращают внимание большинство представителей других обществ, а с другой - причина настойчивого, последовательного и в конечном счете эффективного культивирования американским обществом этой ограниченности. Дело в том, что ограниченность личности, ее одностороннее развитие существенно облегчают ее встраивание в организацию и тем самым повышает ее эффективность как частичного, пусть даже и творческого, работника.
Односторонне развитых людей намного легче складывать в организационные структуры - по тем же причинам, по которым строить сооружения из одинаковых и потому заведомо совпадающих друг с другом кубиков проще и надежней, чем из хаотически подобранных объектов случайных, пусть даже и красивых, очертаний.
Именно в этой особенности американского национального характера и заключается одна из причин того, что искусство составлять людей в структуры впервые появилось как вид деятельности именно в США. А когда людей легче складывать в структуры, то и сами эти структуры работают надежней и добиваются больших конкурентных успехов.
Оборотная сторона этого - упрощение структуры личности не только как результат, но и как стратегическая социальная цель, как стихийно проявляющаяся задача основной части организаций и общества в целом. Это ведет к стандартизации, ограничивающей возможности индивидуального творчества и подрывающей тем самым саму возможность прогресса организаций.
Американское общество выработало множество разнообразных и в целом эффективных механизмов (начиная с поддержки иммиграции творческих людей и знаменитой «политкорректности»), стимулирующих внутреннее разнообразие и смягчающих тем самым описанное противоречие. Однако все эти усилия остаются частичными, сохраняющими описанное противоречие, которое, несмотря на все старания, еще может «выстрелить».
Возможен, впрочем, и иной вариант: противоречие между стандартизацией индивидуальных личностей ради удобства формирования организации и потребностью этих же организаций в необычных личностях ради стимулирования необходимого для их развития творчества может быть решен и на уровне коллективов, а не отдельных людей.
Ведь развитие компьютерных технологий и формирование всемирной информационной сети может достигнуть момента, когда ее сложность будет сопоставима со сложностью человеческого мозга или даже превысит ее. С этой точки зрения нынешние раздробленные и противоречивые «коллективные сознания» могут стать элементами и контурами единого планетарного сознания, подобно тому, как индивидуальное сознание человека уже становится элементом сознания коллективного. Это сознание впервые в истории цивилизации может сделать человечество (а точнее - его активно использующую компьютерные технологии часть) действительно единым целым. Следует подчеркнуть - человечество, но не отдельных людей и даже не их отдельные объединения (организации).
При усложнении и сгущении информационных потоков на базе более развитых коммуникаций еще до формирования единого планетарного сознания возникнут единые планетарные контуры переработки информации, носящие полностью надчеловеческий характер и, вполне возможно, в принципе не поддающиеся восприятию со стороны индивидуальных сознаний. Было бы безосновательным биологическим шовинизмом априорно утверждать, что этим контурам и связанному с ними планетарному разуму будут недоступны творчество и интуиция. Более того: близость по масштабу к единому информационному полю, являющемуся, как мы предположили (см. параграф …), источником интуиции и творчества, позволяет допустить, что эта форма мышления будет более органична ему, чем отдельным личностям.
Таким образом, снижение способности к творчеству со стороны интегрируемых в организации отдельных личностей может быть с лихвой восполнено появлением качественно нового субъекта творчества - коллективного разума или объединения коллективных разумов в единый планетарный разум, по-прежнему образуемый в конечном счете индивидуальными людьми и не существующим без них и вне них. Сегодня он если уже и существует, то, скорее всего, лишь потенциально; это «разум, еще не проснувшийся».
Человек будет постоянным источником пополнения информационного поля; возможно, некоторые его особенности (в частности, эмоциональность) обеспечат ему положение уникального элемента в иерархии разумов и, соответственно, сделают его вклад в формирование информационного поля необходимым и незаменимым.
Биологическая, социальная и технологическая эволюция станут предварительными элементами эволюции надчеловеческого сознания, - а возможно, и сознательно используемым им инструментом самосовершенствования.
Человечество, по-видимому, еще не столкнулось непосредственно с планетарными проблемами, требующими формирования и пробуждения планетарного же разума. Но то, что инструмент этого формирования уже куется вдохновленными похотью любознательности и наживы умами, заставляет вглядываться в убегающий горизонт человеческого развития в предвкушении новых проблем и свершений. Хотя нельзя полностью исключить вероятности того, что не только коллективный разум, но и грядущие планетарные проблемы окажутся доступными для восприятия только коллективного, но не индивидуального сознания, а мы в своем стремлении к известному и покою сможем увидеть лишь их слабое отражение, воспринимая их лишь как частное изменение привычных, рутинных проблем.
* * *
Так или иначе, главным уроком на сегодняшний день и одновременно главным результатом развития информационных технологий является то, что основным действующим лицом мировой истории неуклонно становится все более разумная, все более крупная и все более «мягкая», то есть все меньше претендующая на монопольное, единоличное обладание своими членами, организация.
Историю в еще большей степени, чем в наполеоновские времена, делают «большие батальоны», - движущиеся сами и по своей воле, не ощущаемой для своих членов, больше не нуждающиеся в думающих за них и направляющих их Наполеонах, - по-видимому, отныне и навсегда.

3.3. Человеческое сознание - качественно новый предмет труда

Как было показано выше (см. введение и параграф …), качественное расширение возможностей творческого труда, вызванное широкомасштабным использованием компьютера, не просто ускорило технологическую эволюцию человечества, но и качественно изменило ее, придав ей принципиально новое направление. Человек впервые за свою историю получил технологическую возможность (и при помощи конкуренции немедленно создал категорическую необходимость реализации этой возможности) создать колоссальные по масштабу и всеобъемлющему характеру, практически планетарные информационные технологии. В силу своих внутренних особенностей из простых систем поиска и передачи информации они очень быстро превратились в механизмы постоянного и широкомасштабного контроля и трансформации его же собственного сознания.
Дело в том, что, в отличие от традиционных «материальных» технологий, продуктом которых является тот или иной товар, то есть в целом отделенная, обособленная от человека вещь или услуга, продуктом информационных технологий волей-неволей является определенное состояние самого человеческого сознания, в том числе массового.
Таким образом, развитие технологий, если рассматривать их с точки зрения отчуждения от человека, прошло «большую диалектическую спираль»: от полного слияния с человеком в первобытнообщинном строе до все большего отрыва от него в эксплуататорских (промышленных) социальных структурах и обратно, к слиянию с ним в процессах творческого труда информационной революции (традиционный взгляд на эти процессы см. в параграфе …).
При этом вновь наблюдаются устойчивые тенденции к возрождению универсального знания (прежде всего это «второе рождение» философии и особенно психологии) и появлению своего рода практиков-энциклопедистов, работающих в целом ряде различных сфер человеческой деятельности одновременно (к этой категории относятся прежде всего системщики, организаторы коллективов и специалисты в области public relations - специалисты по формированию сознания). Само же человеческое познание, традиционно концентрирующееся в основном в области технологий, по мере усиления творческой компоненты труда становится все более и более гуманитарным, что порождает парадоксальное противоречие между техническим по своему характеру предметом познания и его гуманитарным характером.
Современные масштабы и значение развития и распространения творческого труда для повседневного развития человечества не стоит ни переоценивать, ни недооценивать. С одной стороны, этот процесс, несмотря на свою наглядность и воздействие на воображение, все еще остается весьма далеким от завершения и связанного с ним выхода в новую плоскость, новое измерение развития человечества. С другой стороны - он уже сейчас, в заведомо далекой от завершения форме, создает для человечества качественно новую реальность - реальность управления собственным сознанием, как коллективным, так и индивидуальным. Картину дополнительно усложняет его частичность, в принципе неизбежная для всякого самоуправления.
Информационные технологии дают всякому, относительно профессионально применяющему их, возможность (пока, вероятно, все еще в основном потенциальную) глубокой и относительно произвольной перестройки массового и тем более индивидуального сознания.
Более того: эта возможность, какой бы скрытой и частичной она ни была, активнейшим образом используется уже сегодня. Значительная часть применяемых в настоящее время информационных технологий изначально предназначена именно для такой перестройки сознания, имея ее не в качестве побочного продукта достижения какой-либо иной основной, традиционной цели (улучшения связи, предоставления больших аналитических и организационных возможностей и т.д.), но в качестве главной, ключевой и окончательной цели воздействия.
Влиять на сознание оказалось намного эффективней (в том числе в узко коммерческом смысле слова), чем на окружающий мир. Совершенно неожиданно для себя развитая часть человечества обнаружила, что перестройка систем ценностей и восприятия людей приносит качественно большие дивиденды, чем переделка косной материи. Фигурально выражаясь, ловить жемчуг и золото стало пустой тратой времени: современные информационные технологии сделали по-настоящему прибыльным лишь уловление душ.
Если раньше производственные технологии были направлены на трансформацию неживой материи, то по мере информатизации они все больше перенастраиваются на изменение живого общественного сознания, в том числе и общественной культуры. Человеческое общество впервые за всю историю своего существования вплотную и в массовом порядке занялось своим собственным преобразованием, которое стихийно и с кажущейся хаотичностью ведется сегодня практически по всем направлениям.
Возможность перестройки сознания резко ограничивает круг проблем, стоящих перед государством, и при этом качественно повышает его возможности. С одной стороны, кардинально возросшая в результате новых механизмов воздействия на общество мощь впервые дает ему возможность практически целиком сосредоточиться на решении действительно стратегических задач. С другой - происходит резкое сокращение потребности в принуждении при решении рутинных, обыденных проблем. Никого не нужно заставлять что-либо делать - достаточно «включить пропагандистскую машину» и привести массы людей в состояние энтузиазма, в котором они сами, абсолютно добровольно, по своему собственному внутреннему порыву будут проявлять инициативу и реализуют все известные и неизвестные скрытые возможности своих организмов, искренне пренебрегая своими собственными эгоистическими интересами.
В частности, корректируя сознание, информационные технологии, естественно, могут корректировать и структуру потребностей как отдельного человека, так и значительных масс людей. Результатом является возможность эффективного, массового и достаточно подробного управления общественным спросом, в том числе (в случае необходимости) прививания неприхотливости. Более того: людей можно научиться извлекать радость и удовлетворение из совершенно незначительных или не относящихся к ним фактов и не обращать при этом внимания на неприемлемые с точки зрения здравого смысла неудобства. В качестве универсальных примеров, лежащих за пределами хорошо известных нам тоталитарных обществ, можно привести замусоренность Нью-Йорка (периодически вызывавшую у сердобольных гостей из России и других неинформатизированных обществ искренние соболезнования по поводу разрушительной забастовки мусорщиков) или постоянное запаздывание вылета самолетов на внутренних авиалиниях США.

Пример 7.

«Поколение Кеннеди»:
воплотившаяся метафора или сорванный план?

Едва ли не самой яркой иллюстрацией мощи информационных технологий может служить президентство Дж.Ф.Кеннеди - одного из самых любимых политических деятелей не только США, но и всего мира, ставшего символом молодости и позитивной энергии, неукротимого, возвышенного и оптимистичного порыва человечества к провозглашенным именно им «новым рубежам».
Это было вызвано не только личными качествами действительно выдающегося политика, но и тем, что он стал первым президентом США, активно и комплексно применявшим в своей политической деятельности достигшие именно к тому времени пороговой мощи технологии формирования сознания. Связям с общественностью и формированию «правильных представлений» уделялось беспрецедентно большое для того времени внимание. Как вспоминают очевидцы и участники событий, вся администрация Кеннеди работала как одна пресс-служба ([5]). (Материальной базой такой политики, обычно недостижимой для условий развитых демократий, служило состояние отца Дж.Ф.Кеннеди, миллионера и руководителя целого финансово-политического клана, тесно связанного с Голливудом и едва ли не лучше всех в тогдашней Америке осознававшего силу политического применения информационных технологий).
Эта работа стала первым столкновением американского общества с энергичным и комплексным использованием во внутренней политике практически современных по своей интенсивности и охвату информационных технологий. То, что американское общество еще просто не могло успеть выработать «иммунитет» к этим технологиям, во многом и обусловило исключительную эффективность работы «команды Кеннеди».
Понятно, что такое беспрецедентное информационное господство давало «оседлавшему» информационные технологии политику исключительные возможности.
Одна из легенд, связанных с именем Дж.Ф.Кеннеди, говорит именно о них. Согласно ей, отец президента мечтал о «поколении Кеннеди» - исторической эпохе, которую образовали бы братья Кеннеди, каждый из которых должен был быть президентом США в течение обоих сроков. С учетом гибели старшего из братьев на войне этот срок составлял 24 года - действительно жизнь целого поколения.
Добиться этого фантастического результата позволило бы установление своеобразной «политической монополии» на применение обновляющихся технологий формирования общественного сознания.
Американская демократия не успела и не могла успеть приспособиться к внезапному концентрированному применению качественно нового, информационного политического оружия. Поэтому, согласно легенде, на возникшую опасность «информационного», «демократического» авторитаризма она инстинктивно ответила наиболее примитивным и варварским, как это обычно бывает при стихийных реакциях, но зато и наиболее действенным образом - устранением непосредственного источника опасности, последовательным убийством двух из трех братьев Кеннеди, грозивших самому ее существованию.
В результате вместо «поколения Кеннеди» - исторической эпохе президентства сменяющих друг друга членов одного политического клана, США получили ругое, несравнимо более позитивное и эффективное с точки зрения как своей конкурентоспособности, так и общего развития человечества, «поколение Кеннеди» - поколение не только американцев, но и людей всего мира, восхищенных и воодушевленных образом этого выдающегося политика.
Вероятно, мы не сможем узнать, мечтал ли на самом деле отец Кеннеди о чем-то подобном, подтверждал ли он свои мечтания конкретными планами и были ли они достаточно проработанными и реалистичными.
Но легенда о Дедале и Икарах нашего времени, об отважных пионерах политических технологий жива и остается яркой иллюстрацией потенциальной силы технологий формирования общественного сознания. Ибо нереальные выдумки умирают на устах своих создателей и никогда не превращаются в легенды.

Именно эффективная широкомасштабная пропаганда, обеспечивающая массовую перестройку общественного и индивидуального сознания, позволяла и до сих пор позволяет авторитарным правителям получать дивиденды от творческого труда в условиях технологий, недостаточная развитость которых не то что не предполагает, но резко ограничивает возможности массового творчества.
В этом и заключается секрет высокой эффективности авторитарных режимов, первыми в общенациональных масштабах применивших перестройку сознания в социально-политических целях. За счет огосударствления общественных ресурсов и концентрации их на важнейших направлениях, в том числе и на формировании общественного сознания, они еще в 30-е годы ХХ века смогли совершить подлинный технологический прорыв, в то время еще принципиально не доступный органически не способным на тотальную концентрацию всех сил и средств демократиям.
Именно по этой причине до Второй Мировой войны к перестройке сознания прибегали исключительно авторитарные режимы. Максимальное продвижение по этому пути относительно демократической страны - голливудский кинематограф времен рузвельтовского «нового курса» - было не более чем частным случаем весьма ограниченной социальной терапии после шока Великой депрессии.
О перестройке сознания народа даже в самых критических ситуациях не заходило и речи - просто потому, что мало-мальски демократическое общество органически, в силу самой сути демократической политической системы не позволяло обеспечить объема и интенсивности однонаправленных информационных потоков, необходимых для эффективной перестройки сознания в условиях относительно примитивных докомпьютерных технологий.
Тем не менее именно осмысление опыта Сталина, Геббельса и иных мастеров пропаганды составило основное содержание работы не только агитационных машин, развернутых во время Второй Мировой войны и сразу после нее в большинстве стран мира, но и интеллектуальных центров развитых стран, настойчиво разрабатывавших после войны концепции информационного общества и, соответственно, информационных войн.
«Холодная война» была в основном информационной: демократии изучили опыт авторитаризма, выявили источник его силы и начали бить его его же собственным оружием, на его же собственной, мировоззренческой территории. «Третья мировая война уже идет, и победа будет одержана на поле идей», - писал на ее излете один из наиболее проницательных антикоммунистов-практиков, корейский проповедник и миллиардер Мун.
Однако лишь возможности компьютерных технологий, в том числе компьютерного моделирования, повысили возможности человека до уровня, позволяющего ему при воздействии на собственное сознание достаточно полно учитывать особенности собственной психической и физиологической организации. Соответственно, только массовое распространение компьютера и информационных технологий сделало возможным массовую корректировку и тем более формирование сознания в демократическом обществе.
Информационные технологии впервые сделали воздействие на сознание качественно более эффективным, чем на неживую природу, не только с точки зрения физических результатов, но и с точки зрения результатов коммерческих: воздействие на сознание начало приносить колоссальную прибыль. Это автоматически расширило сферу их регулярного применения с преимущественно военной и политической сфер (в которых понятие коммерческой окупаемости отсутствует по определению) на все стороны повседневной жизни человеческого общества. Наиболее наглядное проявление этого - мировой бум такой специфической отрасли, как "public relations". От рекламы, подгоняющей товар под вкусы клиента, он отличается тем, что, наоборот, подгоняет предпочтения клиента под уже имеющийся товар, то есть, как и пропаганда, занимается формированием общественного сознания. УЖЕ БЫЛО
Американская шутка конца XIX века «Хочешь стать миллионером - создай религию» в 90-е годы ХХ века окончательно перестала быть шуткой.
Естественно, технологии формирования общественного сознания применяются не только на национальном, но и на международном уровне. Его специфика - в переплетении политических и экономических интересов, стирающем грань между конкурентной борьбой корпораций и политическим взаимодействием государств (подробней см. параграф 10.2.2). Поэтому большинство международных «коммерческих» информационных войн проходит с активным вовлечением государств, тем более что эти войны так или иначе влияют на репутацию последних.
Это подлинный переворот, революция в развитии человечества, последствия которой еще не осознаны. Более того: нет уверенности в том, что из-за многообразных эффектов самопрограммирования применяющих эти технологии (о которых речь пойдет ниже, в параграфе 4.2.) они вообще, в принципе могут быть когда-либо осознаны. Связанные с этим технологии high-hume вырастают из «обычных» информационных технологий, являясь их неотъемлемой частью и используя их как своего рода питательную среду.
Помимо высочайшей производительности, технологии high-hume отличаются еще и высочайшей изменчивостью, то есть максимальной скоростью прогресса. Это делает их наиболее привлекательным объектом инвестиций - что, в свою очередь, дополнительно ускоряет как их собственное развитие, так и развитие использующих их обществ.

Часть 2.

ВЛИЯНИЕ ГЛОБАЛИЗАЦИИ НА ОБЩЕСТВО

Естественным продолжением рассмотрения воздействия современных информационных технологий, являющихся становым хребтом и непосредственным двигателем цивилизации, на эволюцию человека и человеческого сознания, служит переход к анализу воздействия этих же факторов на человеческое общество в целом.
Четвертая глава посвящена влиянию указанных технологий на ключевой элемент всякого общества, его «нервную систему» - совокупность систем управления как его самого, так и имеющих существенное значение для его функционирования входящих в него организаций. Выясняется, что действующие в настоящее время управляющие системы, сформировавшиеся до начала информационной революции, оказались совершенно не приспособленной к реалиям и требованиям эпохи глобализации и превратились благодаря этому в источник дополнительных рисков для всего человечества.
В пятой главе исследуется влияние информационной революции уже на само общество; выявляются и подробно рассматриваются направления качественного углубления внутренней дифференциации последнего, порождаемого этим влиянием.
Шестая глава посвящена стихийной и преимущественно не осознаваемой реакции общественных организмов на описанные явления, проявляющейся в стихийном возникновении принципиально нового явления - широкого и достаточно мощного антиглобалистского движения.

Глава 4. УПРАВЛЯЮЩИЕ СИСТЕМЫ:
УТРАТА АДЕКВАТНОСТИ

4.1. Размывание реальности

Последние судороги «национальной гордости великороссов» заставляют многих наших современников кичиться размахом негативных и разрушительных процессов в своем обществе, которое хотя бы по ним обогнало остальной мир и хотя бы в такой сомнительной сфере вернуло себе вожделенное первое место.
Однако снижение качества управления - как государственного и общественного, так и коммерческого, - к настоящему времени охватило, по крайней мере, основную часть человечества.
Мы видим это наиболее ярко и болезненно на примере собственной страны и читаем наиболее убедительные рассуждения об этом собственных мыслителей. В частности, наиболее остро ощутил и четко выразил снижение эффективности системы управления великий философ и логик А.Зиновьев, указавший на «эпидемию ошибок» как на характерную черту современного российского государства. Но эта черта не является исключительной привилегией российского общества: при малейшем изучении положения дел в других странах мы сталкиваемся с весьма схожими, хотя обычно, действительно, существенно менее разрушительными симптомами.
Недовольство руководством - естественный, постоянный элемент всякой управляющей системы, но именно в последнее время это недовольство становится все более обоснованным, причем в самых различных странах и самых различных условиях, по самым различным поводам.
Ключевая причина этого заключается в самом характере управляющих систем современного человечества, которые без всякого исключения были созданы задолго до начала глобализации, то есть фактически - в прошлой, «давно прошедшей» реальности. В результате они оказались не готовыми и не приспособленными к информационной революции и глобализации, главной чертой которых стало превращение в ключевой и постоянно повышающий свою значимость фактор человеческого развития массового, повсеместного и хаотичного формирования сознания.
Управляющие системы не представляют, как работать в новой реальности, не сознают ее специфических проблем и, подобно индивидуальному сознанию, теряют критерий истины.
Как ни парадоксально, наиболее важным фактором, подрывающим их эффективность, является то, что, действуя в эпоху повсеместного применения технологий формирования сознания, они не могут пренебрегать этим мощнейшим инструментом преобразования мира и активно используют его.
Использование инструмента, не соответствующего уровню понимания, всегда чревато непредвиденными, а обычно - и неприятными последствиями. Представьте себе малыша со спичками или за штурвалом самолета; для некоторых же ситуаций из области управления, особенно государственного, более подходит традиционный милитаристский образ - обезьяна с гранатой.
Вызываемые информационной революцией проблемы систем управления в целом являются продолжением и развитием проблем индивидуального сознания, вкратце изложенных в параграфе 2.2, на качественно новом уровне, заставляющем их играть новыми красками. Отложив рассмотрение основной массы этих проблем на последующие параграфы данной главы, сосредоточимся на главной: утрате чувства реальности, ее своеобразному «размыванию».
Качественное снижение эффективности индивидуальной переработки информации и, соответственно, адекватности индивидуального восприятия мира вызвано не столько ускорением увеличения объема и разнородности осваиваемой информации самом по себе, рассмотренном в предыдущих параграфах (см. параграфы 2.2., …), сколько прежде всего внешним (не только для отдельной личности, но и для отдельной организации) и, что самое главное, хаотичном структурировании, «сгущении» и акцентации (включая эмоциональную окраску) осваиваемой информации.
В принципе это, конечно, можно рассматривать как результат простого, количественного превышения объемом информации, растущим по экспоненте, упорядочивающих способностей человеческого сознания (что при наивной, линейной экстраполяции существующих тенденций рано или поздно должно произойти). Однако абстрагирование от нового качества растущего объема информации - массового и потому хаотичного характера ее внешнего для перерабатывающих ее людей и организаций структурирования - представляется все же не имеющим оправдания.
Постоянное, хаотичное и общедоступное структурирование информации ведет к своего рода «сгущению» создаваемого в каждый отдельный момент ее массива: так молоко сбивается в масло. Каждый сколь-нибудь значимый факт, как днище корабля ракушками, обрастает аллюзиями, аллегориями, связями с другими событиями, часто малозначимыми, комментариями и комментариями к этим комментариям, за которыми в конечном счете теряется сама суть, реальное значение исходного факта.
Конечно, «суть» факта во многом зависит от точки зрения и мотивации его рассмотрения, однако беда в том, что избыток неструктурированной информации, хаотично набрасываемый множеством соперничающих «творцов действительности», размывает саму точку зрения как таковую, разрушая доминирующего в обществе наблюдателя и, соответственно, саму объективную реальность. В результате общество начинает напоминать сумасшедший дом художников, обсуждающих в полном забвении о питательных свойствах пищи ее цвет и фактуру до тех пор, пока она не протухает и становится непригодной для выполнения своей основной, объективно существующей функции - поддержания жизни этих самых художников.
Разрушение доминирующей точки зрения («информационной доминанты») и, соответственно, объективной реальности делает наиболее распространенным подходом плюрализм мнений, воспетый еще Бернсом:

Один сказал: «Ни слова!
В кустарнике олень!»
Другой сказал: «Корова!»
А третий крикнул: «Пень!»

И, как логическое следствие столь смелых и, главное, адекватных подходов, все еще живо памятное нам по эпохе «катастройки»:

Три смелых зверолова
Барахтались в реке…

Однако при столкновении с задачей, требующей действия, плюрализм неминуемо исчезает. Он разрушается вследствие восстановления объективной реальности: выбора одного из предлагаемых вариантов как единственно существенного (и, в конечном счете, единственно существующего), на основании которого и надо совершать то или иное действие. При неверном определении реальности и действие становится неверным, но в общественной жизни, как правило, даже заведомо неверное действие все же лучше бездействия.
Попытка же сохранить плюрализм в условиях необходимости совершения выбора неминуемо парализует всякое действие и ввергает управляющую систему в элементарную шизофрению, в лучшем случае в раздвоение сознания (с легким недоумением определенного на закате эпохи гласности кем-то из ее трубадуров именно как «плюрализм мнений в одной голове»).
Как было сказано в анекдоте второй половины 90-х годов (передающем реальность «экономики неплатежей» с широким распространением разнообразных зачетов и денежных суррогатов): «На вопрос, сколько будет дважды два, профессор Финансовой академии при правительстве Российской Федерации поставил студенту двойку за некорректную постановку вопроса: «Если налом, то три, безналом - четыре с половиной, бартером -до пяти, как договоримся, а зачетом по Лившицу - и все десять» .
Таким образом, только кризис, создавая категорическую, непреодолимую, под страхом уничтожения необходимость решительных действий, вынуждает общество к восстановлению объективной реальности путем ее расчистки из-под нагромождений «информационных фантомов».
Однако при медленном, постепенном нарастании кризиса общество может незаметно для самого себя проскочить «точку невозврата», что означает гибель из-за коллективной неадекватности.
С другой стороны, как было показано выше (см. сноску … параграф …), возможны успешные бессознательные действия в условиях кризиса, когда общество преодолевает его последствия за счет инстинктивной активности, без коллективного осмысления его причин и извлечения уроков. Именно так Россия преодолела последствия системного экономического кризиса 1995-1998 годов.
Таким образом, даже грубое столкновение с реальностью в форме кризиса не всегда обеспечивает «возврат к адекватности» информатизированного сознания (в том числе коллективного). Масштабные, хаотичные и разнонаправленные процессы формирования сознания размывают для него само понятие реальности.
Это имеет тяжелейшие последствия для управляющих систем, которые лишаются критерия истины в важнейших для себя вопросах, включая собственные интересы. Перейдя от однозначного восприятия среды своего обитания как некоей реально существующей данности к ее размытому восприятию как неопределенного набора вероятностей, управляющие системы лишаются не только воли для реализации своих стратегических целей и интересов, но и самой возможности выработки последних.
Утрата определенности мышления есть утрата почвы под ногами любой управляющей структуры. Принципиальный отказ от возможности существования познаваемой управленцем истины и переход к безбрежному оппортунизму в соответствии с формулой «истины нет, есть лишь набор вариантов» означает выживание за счет безусловной готовности к утрате своей сущности - что, строго говоря, равносильно самой этой утрате.
Физическое выживание за счет этической смерти и утраты способности к самостоятельному целеполаганию неизбежно порождает абсолютный цинизм, лишающий такую управляющую структуру моральной привлекательности и морального авторитета. Отказавшись ради, как скоро оказывается, краткого облегчения своего положения или ложно понятого стремления к объективности, от чувства своей правоты и первичности своих интересов, она безвозвратно теряет возможность убеждать и воодушевлять, которая в условиях информационной революции является необходимым условием управления даже незначительными общественными процессами.
Таким образом, ставшая жертвой процессов «размывания реальности» управляющая структура теряет свое «я» и лишается самой возможности управлять, погибая как относительно самостоятельный участник общественной жизни, даже когда ей удается сохранить свою организационную структуру и финансовые потоки.

4.2. Эффект самопрограммирования

В условиях размывания реальности существенной чертой процесса формирования сознания становится его неизбежно двусторонний, обоюдный характер: формируя чужое сознание, вы тем самым совершенно неминуемо меняете и свое. Создавая «искусственную реальность» для кого-то другого, вы в то же самое время непроизвольно, а часто и незаметно для себя, и сами поселяетесь в ней. В этом отношении формирование сознания - пример классической услуги (в экономическом смысле слова), которая в принципе не поддается отделению от своего производителя.
То, что основным объектом воздействия и преобразования со стороны человечества становится сам инструмент познания - сознание - не просто качественно расширяет мир кантовских «вещей в себе», недоступных для индивидуального познания в каждый отдельно взятый момент. Принципиальное изменение характера труда порождает бесконечность виртуальных представлений, «информационных фантомов», «зеркал», «отражений» реального мира, которые становятся все менее отличимы и отделимы от него. Результат - качественное, неправдоподобное с точки зрения здравого смысла и при этом исключительно быстрое расширение и усложнение мира (см. параграф …). Его отражения если и не становятся реальностью, то начинают восприниматься людьми как реальность и жить в их сознании вполне самостоятельной жизнью, образуя для каждого них свой собственный «информационный мир».
В ходе воздействия на чужое сознание и тем более формирования его вы обволакиваете его «информационными фантомами», конструируя для него специфический «информационный мир». Принципиально важно, что он должен быть более комфортным, привлекательным, понятным и льстящим самолюбию объекта вашего воздействия чем тот, который складывается вокруг него «на самом деле» - вне вашего воздействия.
Это категорическое, технологическое условие успешной работы по формированию чужого сознания. Вам удастся сформировать или хотя бы скорректировать его нужным вам образом только в том случае и только в той степени, в которой формируемый вами «информационный мир» будет более привлекательным, более конкурентоспособным чем тот, который складывается вокруг объекта вашего воздействия без вашего участия - в том числе и благодаря осознанным усилиям ваших непосредственным конкурентов.
Таким образом, формируя чужое сознание и борясь за влияние на него, вы менее всего чувствуете себя одиноким. Хотите вы того или нет, сознаете ли вы это или нет, но, как и на любом другом рынке, вы постоянно участвуете в своего рода конкуренции различных «информационных миров», в конкуренции проектов альтернативных реальностей. Суть конкурса в том, что объект вашего воздействия, - как правило, неосознанно - выбирает себе реальность «по вкусу», в которой ему было бы более комфортно жить.
Неизвестно, окажется ли ваше предложение лучшим или просто хорошим; вы можете потерпеть поражение, объект вашего воздействия может оказаться невосприимчивым к вашим усилиям. Ваши конкуренты могут предложить ему мир, больше вашего соответствующий его представлениям и потребностям.
Однако, даже если вам не удастся «заманить» своего потенциального потребителя в создаваемый именно вами «информационный мир», это не значит, что этот мир так и останется необитаемым.
Один обитатель ему гарантирован: это вы сами.
Хотите того или нет, но вы несете на себе неотъемлемое бремя творца: создав мир - или фрагмент мира - вы не можете просто стряхнуть его с души и идти дальше (по крайней мере, такое умение требует исключительно редко встречающегося из-за своей противоречивости сочетания профессиональных качеств). Созданные вами «информационные фантомы» как минимум надолго остаются частью вашей личности; созданные вами «информационные миры» крайне медленно и неохотно отделяются от вас.
Убеждая кого-то в чем-то (а управление при помощи формирования сознания во многом сводится к убеждению), вы неминуемо, просто в силу самого характера используемых вами технологий убеждаете в этом же самом и себя. Выстраивая логические и эмоциональные цепочки, призванные убедить собеседника в том или ином необходимом вам постулате, вы проверяете эффективность своих построений прежде всего на своем собственном сознании, которое способно выдержать подобные испытания лишь до определенного, достаточно низкого предела.
В предельно грубой форме это можно соотнести с хорошо известным сотрудникам правоохранительных органов всего мира «комплексом правдивого мошенника». Это симптом непосредственно связан с тем, что люди инстинктивно чувствуют, верит ли сам их собеседник в то, что он говорит. Поэтому, чтобы с высокой степенью вероятности обмануть не страдающего излишней доверчивостью человека, надо не просто изображать уверенность в правоте своих слов, но самому - искренне и без остатка - поверить в нее, чтобы ни при каких обстоятельствах, никак, ни словом, ни жестом, не продемонстрировать и тени неуверенности в прокламируемых постулатах.
Замените слово «обмануть» словом «убедить», и вы обнаружите секрет - с одной стороны, эффективного управления в современных условиях, а с другой - ограниченности выдающихся менеджеров, популярных телеведущих и журналистов-аналитиков.

Понятно, что, невольно убеждая себя в том, во что предстоит поверить объекту вашего воздействия, вы теряете как минимум объективность. Ведь, чтобы убедить, надо исключить сомнения, - то есть добровольно отказаться от «несанкционированного использования» собственного разума и запретить себе критическое восприятие не только своих слов, но и самой действительности.
Столкнувшись в условиях информационной революции с размыванием реальности, управляющие системы нашли выход в ее повсеместном конструировании. Беда в том, что при этом они в силу вполне объективных причин обращают внимание преимущественно на решение собственных, сиюминутных задач, и не озабочены тем, как соотносятся с действительностью «информационные миры», созидаемые ими в массовом порядке.
Между тем для объектов управления расхождение между созданным управляющей структурой информационным и реальным мирами может приобрести не просто пагубный, но и летальный характер. Стараниями Льюиса Кэролла каждый из нас легко представит себе Алису в Зазеркалье, но вряд ли сможет вообразить свою собственную, реальную жизнь по финансовому - или любому иному - плану, сверстанному этой Алисой в промежутке между «безумным чаепитием» и игрой в крокет при помощи ежей и фламинго.
Вопреки узбекской пословице, если вы сто раз искренне и с должным желанием убедить произнесете слово «халва», во рту у вас станет сладко. Если же при этом опираться на всю мощь современных информационных технологий, вы легко сможете и не вспомнить потом, ради чего начали всю эту историю, - но едва ли не на всю жизнь запомните сладость и аромат в действительности никогда не существовавшей халвы. В относительно слабо развитых и особенно переходных обществах очень похожий эффект в массовом порядке наблюдается по отношению к демократии.
Этот явление - самопрограммирование - следует рассматривать в качестве первой и едва ли не наиболее грозной опасности, связанной с превращением формирования сознания в наиболее эффективный бизнес.
Управляющие системы, в массовом порядке применяющие технологии формирования сознания, могут просто потерять адекватность в масштабах уже не отдельных авторитарных режимов, но всего как минимум развитого, а скорее - всего в массовом порядке использующего информационные технологии мира.
Это не может не привести к непредсказуемым, но гарантированно печальным последствиям для всего человечества, которое будут вести постоянно впадающие в эйфорию слепоглухонемые капитаны, убежденные в своей правоте и в полной достаточности своих органов чувств.

4.3. Эмиграция из реальности: исправление восприятия

Колоссальная эффективность технологий формирования сознания и поразительно высокая для всякого стороннего наблюдателя пластичность, отзывчивость этого сознания на внешнее воздействие создают вторую опасность, подстерегающую управляющие системы, начавшие широкомасштабное применение указанных технологий.
Эта опасность заключается во все более широко распространяющемся внутри всякой управляющей системы стремлении решать проблемы реального мира не реальными же, но исключительно пропагандистскими действиями , «промыванием мозгов» или, в соответствии с более корректным, но не менее внятным немецким термином, «массажем душ». Для специалистов по формированию сознания такое стремление является столь же распространенным и столь же объективно обусловленным профессиональным заболеванием, что и силикоз - для шахтеров.
С точки зрения решения каждой конкретной проблемы, существующей в реальном мире, такой подход не имеет оправдания, так как заключается в конечном счете в отвлечении общественного внимания от остроты соответствующей проблемы и в откладывании этого решения на неопределенное будущее. Однако столь максималистский взгляд на вещи в нашем жестоком и иерархичном мире не всегда оказывается справедливым.
Ведь естественная и неизбежная ограниченность ресурсов, которыми располагает каждая управляющая система в каждый отдельно взятый момент, означает, что она не может одновременно заняться решением всех даже наиболее острых и болезненных проблем. Установив при помощи свойственных ей механизмов принятия решений приоритеты (это может происходить как сознательно, так и неосознанно, в результате внешне случайных взаимодействий), она концентрирует свои ресурсы на решении наиболее значимых проблем, откладывая остальные «на потом».
Иных механизмов управления и стратегического планирования, иного образа действия просто не существует.
Между тем среди отложенных проблем могут быть исключительно болезненные, чреватые возникновением социального напряжения и даже потрясений. Применение технологий формирования сознания для смягчения остроты проблем, которые все равно не могут быть решены в то или иное время, является неотъемлемой функцией, прямой обязанностью управляющих систем и представляет собой род необходимой социальной терапии.
Таким образом, в ограниченных масштабах и в краткосрочной перспективе технологии формирования сознания вместо решения реальных проблем, несмотря на свою чудовищность с точки зрения здравого смысла, - а возможно, и благодаря ей, - являются эффективным и даже необходимым методом общественного управления.
Вполне естественно, что высокая эффективность этого метода способствует стремительному расширению практики его применения. К сожалению, это расширение все более полно выявляет его разрушительность.
Прежде всего, внутри самой управляющей системы понимание того, что второстепенные проблемы отложены «в долгий ящик» и на самом деле не решаются, полностью вытесняется теми же самыми инструментам, которыми оно вытесняется из сознания, находящегося за пределами этой системы. Это является классическим примером реализации эффекта «самопрограммирования», рассмотренного в предыдущем параграфе: управляющая система оказывается жертвой собственной пропаганды.
Затем расширяющаяся неадекватность выходит на качественно новый уровень: технологии формирования сознания становятся не инструментом отвлечения внимания общества от не поддающихся решению в тот или иной момент проблем, но основным механизмом содержательного решения проблем, в том числе и приоритетных для самой управляющей системы. Внешним проявлением данной стадии заболевания является то, что специалисты по связям с общественностью получают возможность влиять не только на оформление и формы реализации того или иного решения, но и непосредственно на его характер.
Традиционные бюрократизированные организации, положение в которых зависело не от их влияния на реальность, а от умения отчитаться перед вышестоящими, начинают выглядеть подлинными «оазисами здравомыслия и добросовестности» на фоне современных информатизированных структур, пораженных этим недугом.
В конце концов уже не отдельные люди, а целые управляющие системы отгораживаются от реальности экраном телевизора и подменяют диалогом с ним жизненно необходимый для них диалог с реальным обществом, концентрируя усилия на изменении не реальности, но телевизионной «картинки», все более полно и все более успешно заменяющей им реальность.
Апологеты современных информационных технологий и тем более технологий формирования сознания не склонны видеть связанных с этим опасностей. Пав жертвой собственных умений, они используют краткосрочную эффективность этих технологий, но изменение представлений о мире, пусть даже господствующих в обществе, еще далеко не обеспечивает изменение действительности, особенно в желательном направлении. В конце концов, если бы это было не так, человечество никогда не испытало бы потребности не только в реальном знании, но и в реальных достижениях. Оно по сей день вполне удовлетворялось бы мастерством шаманов, для успеха охоты рисующих на стенах пещер убитых зверей, - ибо придумывать телевидение было бы незачем, а значит, и некому.
В результате описанных процессов доминирование «исправления восприятия вместо исправления действительности» ведет к поразительно быстрой и необратимой утрате управляющими системами адекватности. Они строят для себя искусственную, иллюзорную реальность (иногда не менее суровую и напряженную, чем настоящая) и полностью погружаются во взаимодействие с ней, забывая не только о характеристиках, но и о самом существовании реальной жизни не менее старательно и прочно, чем нувориш - о жизни покинутых им низов общества. Классическим примером такого рода «эмиграции из реальности» может служить кипучая деятельность администрации Ельцина, начиная примерно с 1995 года.
Существенно, что менеджеры испытывают большую потребность в формировании собственного сознания, чем обычный человек, являющийся объектом, но не субъектом управления. Это связано в первую очередь с эффектом противоречия между собственными соображениями и представлениями менеджера и тем управленческим импульсом, который он обязан транслировать в силу своей принадлежности к управляющей системе. Наиболее концентрированно его можно охарактеризовать как конфликт между служебным долгом и здравым смыслом, между дисциплиной и инициативностью (существенно, что современные управляющие системы, становясь все более гибкими, вынуждены стимулировать развитие у менеджеров именно самостоятельности, здравого смысла и инициативы - и тем самым стимулировать обострение этого конфликта).
Указанное явление было впервые выявлено исследователями применительно к административно-командной системе сталинских времен (тогда оно было названо «сшибкой»), но существует практически во всех управляющих системах и носит объективно обусловленный характер. К настоящему времени не вызывает сомнений, что оно не исчезает и в гибких управляющих системах с делегированием значительной части ответственности и порождается вновь и вновь следующими основными причинами:

  • объективно совершаемыми каждой управляющей системой ошибками, которые сразу же видны исполнителю, но осознаются ей как целым лишь через некоторое время или же, в случае их небольшой значимости, не осознаются (или, по крайней мере, не исправляются) вовсе;
  • стандартной ситуацией, при которой эффект от рационализации меньше затрат на нее, из-за чего поддерживать нерациональный порядок (раздражающий всех причастных к нему) в масштабах организации в целом оказывается выгоднее, чем исправлять его;
  • невниманием управляющей системы к личностным и психологическим аспектам управления в силу ее несовершенства или отвлечения ее внимания (например, в моменты кризисов);
  • «эффектом масштаба»: менеджер может не представлять и в большинстве случаев не представляет себе в целом проект, в котором он участвует, что часто ведет к непониманию целесообразности выполняемой им работы.

Таким образом, внутри всякой управленческой системы существует постоянный, самоподдерживающийся конфликт, нуждающийся как минимум в смягчении. Необходимо примирить менеджера с нерациональной с его точки зрения частью выполняемых им функций и при этом не подавить его полезных для организации личностных качеств. Организационно-психологический характер этой задачи требует применения для ее решения технологий формирования сознания, а повсеместность стоящей проблемы обеспечивает массовость их применения.
Благодаря этому эффекту менеджеры не только не менее, но даже более объектов их собственного воздействия нуждаются в более структурированном и упорядоченном мире, - если и не в более понятном, то хотя бы в лучше объясненном. И, создавая объяснения для других, они в первую очередь создают их для себя.
Библия менеджеров эпохи глобализации - «Бизнес в стиле фанк» - справедливо указывает на то, что организация и пропаганда снижают степень болезненно воспринимаемой всяким человеком неопределенности, характеризуя их как «прозак для менеджеров».
Восприимчивость членов управляющих систем к технологиям формирования сознания выше, чем у остальных людей, еще и в силу большей адаптированности этих технологий к именно их потребностям и особенностям. Ведь создавая, реализуя и распространяя эти технологии, члены управляющих систем неминуемо видоизменяют их, накладывая на них отпечатки своих личностей (это происходит со всеми гуманитарными технологиями). В результате стандартные технологии формирования сознания оказываются лучше всего приспособлены к личностям тех, кто их применяет, - и, соответственно, лучше всего действуют на них самих.
Таким образом, менеджеры как по объективным, так и по субъективным причинам наиболее склонны подпадать под воздействие технологий формирования сознания. «Ах, обмануть меня несложно, - я сам обманываться рад».
Это стимулирует не только описанный в прошлом параграфе эффект самопрограммирования, но и «эмиграцию из реальности», стремление решать реальные проблемы при помощи виртуальных действий, направленных на изменение не действительности, но исключительно ее восприятия. Развитие в этом направлении окончательно уводит управляющую систему из реальности: она перестает видеть реальные проблемы и целиком погружается в «информационный мир», сформированный ею для себя самой.
В обществе, как и в природе, масштабы и длительность снижения адекватности управляющих систем имеют свои, вполне объективные пределы, создающиеся конкуренцией, в которых в той или иной форме и степени участвуют не только все элементы социумов, но и сами социумы.
В коммерческой сфере естественным ограничением служит рынок. Как показывает разрушение фондового пузыря «новой экономики» в США, даже системное воздействие на него не может продолжаться бесконечно: как говорил Черчилль, «можно обманывать ограниченное количество людей неограниченно долгое время, какое-то время можно обманывать всех, но невозможно обманывать всех и всегда» .
В политике объективным ограничением неадекватности управляющих систем служит волеизъявление масс. Способ его осуществления - от изменения рейтинга популярности политиков и голосования на выборах до революции - не имеет принципиального значения и зависит от уровня общественного развития и эффективности действующих социальных механизмов.
Технологии формирования сознания знаменательны тем, что они снимают это внутреннее для всякого общества ограничение и оставляют только внешние ограничения, связанные с участием этого общества в глобальной конкуренции. Неадекватность управляющих систем в новых условиях ведет к политическим волнениям и катаклизмам уже не напрямую (через необратимое нарастание внутренних социально-экономических противоречий), как было раньше, а лишь через крах страны в глобальной конкуренции. Это более долгий и более разрушительный путь.
Таким образом, в условиях глобализации по вполне объективным и не поддающимся устранению причинам адекватность управляющих систем снижается, а «цена ошибки» растет.

4.4. Эскалация безответственности

Связанное с глобализацией коренное изменение характера наиболее значимого для развитого общества и наиболее эффективного труда, постепенное вытеснение рутинного труда творчеством не должно вселять чрезмерных надежд и вызывать эйфорию. Общественные процессы инерционны, и любое забегание вперед при их анализе оказывается в итоге забеганием в пустоту.
Доля людей преимущественно творческого труда, хотя и качественно возросла в результате распространения информационных технологий, осталась все же относительно небольшой даже в развитых обществах. Еще более существенно то, что общее расширение круга занятых творческим трудом по крайней мере частично компенсировалось сужением сферы собственно творчества для каждого из этих людей, взятого в отдельности.
Вызванное естественным углублением специализации сужение сферы творчества привело к соответственному сокращению пространства относительной интеллектуальной и эмоциональной самостоятельности каждого отдельно взятого индивида. За сжимающимися границами этого поля своей профессиональной компетентности он остается, как правило, исключительно объектом информационного воздействия, в подавляющем большинстве случаев не способным не только как-либо противостоять последнему, но даже просто осознавать его наличие. В этом отношении занятые творческим трудом специалисты за пределами своей компетенции практически ничем не отличаются от обычных людей.
Динамичное, направляемое и хаотичное информационное воздействие на индивидуальное сознание ведет к тому, что оно начинает жить в значительной степени не в реальном мире, а в мире информационных фантомов. Даже повседневную, привычную и неопровержимую реальность, с которой оно сталкивается на каждом шагу, индивидуальное сознание начинает оценивать уже исходя в основном из опыта и системы ценностей, получаемых им не от своего непосредственного окружения и личного опыта, но от комплекса существующих в обществе информационных технологий, в первую очередь средств массовой информации.
При этом получаемые и осваиваемые им опыт и система ценностей являются в целом ряде случаев, если вообще не в основном, не вызревшими в недрах тех или иных коллективов в ходе их естественного развития, но имплантированными в них извне, а перед тем более или менее искусственно сконструированными специалистами в области информационных технологий в соответствии с целями заказчика (это еще в лучшем случае), а то и вовсе в соответствии со случайными и кратковременными целями и прихотями самих этих специалистов. Следует отметить, что в роли такого заказчика могут выступать практически любые структуры соответствующего общества (или иных обществ), включая и те, интересы которых прямо противоположны интересам данного общества.
«Кажимости и мнимости победили в борьбе с данностями», - как ни парадоксально, это сокрушенное резюме принадлежит не специалисту по формированию сознания, но одному из современных российских теологов ([6]).
Нельзя отрицать, что для каждого отдельно взятого индивида такое «имплантирование» (или, по иной терминологии, «экспорт») мировоззрения и даже простого восприятия имеет, как ни парадоксально, и весьма значительные положительные стороны .
Прежде всего, меньшая отягощенность грузом естественно сформированных и исторически накопленных стереотипов способствует большей мобильности индивидуального сознания, повышению степени его гибкости, адаптивности и раскрепощенности, а значит - и творческой мощи.
Подспудное ощущение индивидуальным сознанием по крайней мере неполной реальности сконструированного для него и окружающего его мира ведет к возникновению специфического облегченного типа поведения , независимо друг от друга открытого и подробно исследованного рядом серьезных писателей развитых стран. К их носителю может быть применен удачный термин Й.Хейзинги «человек играющий» (см.п.3 предисловия). Для него характерно по меньшей мере неполное осознание грани между реальным и воображаемым миром и, соответственно, отсутствие четких представлений о причинно-следственных связях, в том числе по отношению к результатам собственной деятельности.
Сегодня, когда общество (в первую очередь, конечно, развитое) берет на себя основную часть забот по обеспечению безопасности своих членов, это повышает не столько риски, сколько возможности носителя «информатизированного сознания».
«Имплантирование мировосприятия» способствует формированию относительной безответственности, безотчетности и раскованности как мышления, так и действий, - своего рода инфантилизма, жизненно необходимого для подлинно свободного и эффективного творчества, особенно в сфере общественной жизни. Полной, доведенной до абсурда противоположностью такому типу сознания является пример «сверхответственности» древних мудрецов, в частности, буддийских. По легендам, они в полной мере предвидели все последствия каждого своего действия и, дабы никому не причинить зла и избавить мир от негативных последствий своей активности, обрекали себя на бездействие, доходящее не только до полной физической неподвижности, но и до отказа даже от мыслей.
В развитых странах такая творческая безответственность остается в основном здоровой, относительно безопасной как для индивида, так и для общества. Причина заключается в традиционном наличии для нее достаточно эффективных и надежных социальных рамок, институциональной формой которых служат не только общественные привычки, но и разнообразные и разноуровневые коллективы, исторически сложившиеся в ходе постепенной и потому относительно гармоничной интеграции творческих людей в нетворческие общественные структуры. При этом коллектив служит как бы «зонтиком» для творческого и потому, с одной стороны, уязвимого, а с другой - безответственного и опасного для окружающих индивида.
Совершенно иная, значительно менее идиллическая картина наблюдается обычно в менее развитых странах, в которых информационные технологии, включая технологии формирования сознания, не вызрели естественным образом изнутри, обзаведясь по ходу постепенной эволюции «шлейфом» необходимых сдерживающих социальных противовесов, а были во многом имплантированы извне, со стороны более развитых обществ. В этих условиях естественные проявления подобной творческой безответственности, необходимой, впрочем, для нормального развития и даже существования высокоэффективных (то есть, по большому счету, информационных) технологий, со стороны управляющих систем могут привести (и сплошь и рядом приводят!) к катастрофическим последствиям.

Пример 8.

«Творческая безответственность» в новейшей российской политике

В качестве вполне убедительных примеров подобных последствий достаточно, как представляется, назвать неосознанно построенную именно по этому принципу деятельность руководства нашей страны на протяжении последних 17 лет (то есть трех пятых срока активной деятельности целого поколения).
Описанная «творческая безответственность» по-разному и с разной степенью разрушительности, но очевидно проявлялась в деятельности по крайней мере таких разных сменявших друг друга политических групп, как:

  • «команда Горбачева» в 1986-91 годах;
  • соратники Ельцина в 1989-96 годах;
  • «гайдаровцы» и «приватизаторы» в 1992-94 годах;
  • «олигархи» в 1995-98 годах;
  • группа кремлевских специалистов по предвыборным технологиям после президентских выборов 1996 года;
  • наконец, доведшая страну до дефолта и девальвации, проявившая верх безграмотности и безответственности «команда молодых реформаторов» в 1997-98 годах.
    Увы! - этот список можно продолжать и дальше.

Таким образом, систематическое и массовое воздействие информационных технологий, особенно осуществляемое хаотично, освобождает, эмансипирует индивидуальное сознание от груза ответственности, в том числе и за последствия его собственных действий, и тем самым инфантилизирует его, делает похожим на детское.
Как было показано выше (см. параграф …), подвергнувшись концентрированному воздействию информационных технологий, отдельный человек утрачивает объективизированный критерий истины. Ведь доступная ему практика, обычно служащая этим критерием, носит уже не материальный и потому бесспорный, но информационный, «виртуальный» характер, задаваемый представлениями, господствующими в окружающем этого человека коллективе (масштаб которого варьируется в зависимости от рассматриваемой деятельности данного человека: от семьи до всего человечества) и создаваемом СМИ «медиа-пространстве». Значение того или иного события определяется уже не его реальными последствиями, но преимущественно господствующими в таком коллективе и «медиа-пространстве» мнениями и восприятиями.
Индивидуальное сознание, попадая в информационный мир, оказывается как бы в зеркальном зале, стены, пол и потолок которого отражают друг друга и теряющиеся внешние воздействия столь причудливо, бесконечно и разнообразно, что лишает наблюдателя чувства реальности - и ряда неотъемлемо связанных с этим чувством качеств, включая ответственность. Он начинает соотносить себя уже не с реальностью, но преимущественно (и в этом качественное отличие информационного мира от обычной ситуации!) с господствующими мнениями об этой реальности.
В результате, оставаясь материальным объектом, индивидуальный человек начинает сознавать себя и действовать в «виртуальном», информационном мире, мире не реальностей, но оценок и в первую очередь - ожиданий. Конечно, его действия оказывают воздействие не только на информационные, но и на реальные объекты, однако, так как он не воспринимает реальность, он не сознает или по крайней мере не полностью сознает и последствия своих воздействий на реальные объекты, по-прежнему являющиеся для «неинформатизированного» большинства членов его общества единственно воспринимаемой реальностью.
«Спортсмены как дети, убьют - не заметят».
Важно, что при этом качественно более высокая, чем у обычных, эффективность информационных технологий позволяет такому индивидуальному сознанию с лихвой компенсировать для себя потери от ошибок, неминуемо совершаемых им при взаимодействии с грубой и потому попросту не воспринимаемой им (или воспринимаемой недостаточно) действительностью. Последствия этих ошибок перекладываются на менее творческую, менее эффективную и потому более уязвимую часть общества, которая и расхлебывает последствия недостаточно ответственного увлекательного общественного творчества своей политической и экономической элиты.
При этом оторванное от реальности, но значительно более эффективное вследствие своей «информатизированности» индивидуальное сознание (в том числе и действующее в рамках управляющих систем) не просто воспроизводит себя, но, что принципиально важно, постоянно, раз за разом выигрывает конкуренцию у обычных сознаний, воспринимающих адекватную, а не информационную реальность. В результате оно превращается в символ и образец успеха, пример подражания и, постепенно, в господствующую в рамках управляющих систем модель сознания. В обществе в целом данная модель также господствует, но уже по-иному - не в количественном, а лишь в идеологическом плане, как цель для массовых устремлений.
Характерно, что нечто подобное, хотя и в кардинально меньших масштабах, в обычном, еще не информатизированном обществе стихийно происходит со специальностями, связанными с широкомасштабным преобразованием сознания людей, с зачатками будущего high-hume ’a: с кинозвездами, политиками, шоуменами, телекомментаторами и телепроповедниками.
Следует особо отметить, что живущее в информационном мире индивидуальное сознание превращается в пример для подражания не только из-за успешности своей деятельности, но и из-за несравненно большей комфортности своего повседневного существования. Ведь практически все фрагменты воспринимаемой им информационной реальности конструируются, хотя и разными творцами, с учетом особенностей человеческого восприятия.
Поэтому информационная реальность изначально адаптирована к индивидуальному человеческому сознанию. В результате она является для него несравненно более дружественной и комфортной, чем обычная, не приспособленная к человеческому восприятию реальность, которая по контрасту (а в определенной степени и объективно - из-за последствий «безответственного творчества» элиты) начинает казаться все более грубой, а зачастую и откровенно шокирующей. Это многократно усиливает стремление к «эмиграции из реальности» не только отдельных членов общества, но и целых управляющих систем.
Существенно и то, что потеря объективизированного критерия истины многократно усиливает естественное стремление к комфорту индивидуального сознания. С одной стороны, утратив возможность преследовать истину, оно начинает жаждать хотя бы ее эрзаца в виде комфорта (классический пример успешности такой замены дает протестантизм), с другой, «информатизированное сознание», в отличие от обычного, может почти безнаказанно (по крайней мере, значительно дольше) игнорировать реальность, которая по каким-либо причинам не устраивает его.
И все это - сверх тех преимуществ, которые сам по себе дает творческий труд по сравнению с обычным! Все это - и большая эффективность, и потрясающий социальный статус (символ успеха!), и безнаказанность, и повседневный душевный комфорт - сверх радости творчества и восторга от постоянного познавания нового, которое сами по себе дарят работнику информационные технологии!
Не только здравые размышления, но и повседневная практика показывает: ни отдельной личности, ни тем более общественной группе практически невозможно отказаться от подобного социального наркотика.
Однако принципиальная безнаказанность информатизированного сознания имеет, конечно, и теневые стороны, причем преимущественно не для него, а для включающего его коллектива, вплоть до человечества в целом.
Главная опасность заключается в том, что в силу разобранных выше причин, стремления к комфорту, а не к истине и оторванности от реальности информатизированное сознание склонно к нарастающим ошибкам, которые способны поставить на грань разрушения или по крайней мере дезорганизации коллектив, организующий работу данного сознания и оберегающий его от негативных воздействий внешнего, грубо-материального мира.
А ошибки эти весьма разнообразны. Наиболее характерные свойственны детскому инфантильному сознанию, лишенному критичности из-за ограниченности жизненного опыта. Для детей эта ограниченность вызвана малой продолжительностью жизни и дополнительно ограничивающей личной опыт опекой взрослых. Для работников информационных технологий - отделенностью от реальной жизни, дополнительно ограничивающей их личной опыт опекой - правда, со стороны уже не взрослых, а коллектива - и, наконец, взаимодействием с совершенно иной реальностью и на ином, не непосредственно вербальном уровне.
Так, классическое и по сей день мощнейшее из разрешенных оружие информационных технологий - нейро-лингвистическое программирование (его следует отделять от распространенных спекуляций) - основано на невербальном воздействии, в том числе и формально вербальных средств. Оно ориентировано на влияние, в том числе при помощи слов, не на вторую сигнальную систему и связанную с ней логику, но на подсознание. Ее деятельность значительно меньше поддается осознанному самоконтролю человека, в результате чего она более сильно и непосредственно влияет на его поведение и представления.
Стоит указать и на исключительную роль такого невербального средства, как современная музыка, в распространении западных ценностей, в том числе в культурно чуждых им обществах.

Распространение информационных технологий кардинально меняет процесс принятия решений даже за пределами сферы их непосредственного воздействия, заставляя людей и коллективы действовать в условиях агрессивной информационной среды, к которой они не приспособлены и перед которой беззащитны.
Для этой действительности, как правило, характерны:

  • постоянный переизбыток ненужной, заведомо избыточной информации (так называемый «белый шум» - один из наиболее древних инструментов сокрытия информации, и по сей день сохраняющий эффективность);
  • систематическое отсутствие адекватного структурирования поступающей к пользователю информации (что означает ее неверность - см. сноску.);
  • существование и хаотическое, непредсказуемое развитие и взаимодействие множества разнообразных «информационных фантомов», сконструированных специалистами в области high-hume для различных целей, многие из которых не отличимы от реальных факторов, а многие продолжают самостоятельное существование и хаотическое взаимодействие с другими «информационными фантомами» и после выполнения ими своих задач (классическим примером такого «информационного фантома» служит, по данным некоторых источников, до сих пор бытующая в интеллигентных кругах легенда о «снежном человеке»);
  • постоянное существование многих принципиально непознаваемых в данных условиях и данными наблюдателями явлений (например, части тех же самых «информационных фантомов»), порождающих у большинства наблюдателей интеллектуальную пассивность в стиле знаменитого «есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе - науке это… не известно», где в заключающей части реплики внятно слышится отчетливое «все равно».

Таким образом, современное информатизированное сознание по вполне объективным причинам становится все менее ответственным. Этот же процесс и, в общем, в соответствии с теми же принципами и алгоритмами, происходит и с управляющими системами, сложенными из таких информацтизированных сознаний.
Его развитие облегчается неразрывной связью современного управления с технологиями формирования сознания. Так же, как и специалист в области указанных технологий, работая с телевизионной «картинкой», господствующими мнениями и представлениями, специалист в области управления почти неминуемо теряет понимание того, что его решения влияют на реальную жизнь реальных людей. Он просто забывает о них, что в сочетании с качественно большей эффективностью его деятельности превращает его в прямую угрозу для нормального развития общества.
Более того: безответственность управляющих систем начинает транслироваться на все общество и копироваться им, превращаясь в стиль жизни, распространяющийся, как лесной пожар.
Механизм тиражирования безответственности довольно прост.
Максимальная эффективность технологий формирования сознания качественно повышает влиятельность тех, кто владеет ими и тех, кто их применяет, делает их могущественными и, как правило, обеспеченными. При этом нет никакой «платы за могущество»; человек, создавая и внедряя новые представления, формируя сознания других людей, чувствует себя творцом, близким к богу. Эйфория систематического творчества вкупе с безответственностью обеспечивает ему невиданное удовлетворение от жизни.
Понятно, что, как уже было показано выше, абсолютная безответственность, колоссальное могущество и фантастическая радость от каждой минуты работы не может не вызвать в обществе зависти и стремления к подражанию. Но обычный гражданин, работа которого не сопряжена с применением технологий формирования сознания, как правило, не имеет возможности подражать порождаемым ими могуществу и радости. Безответственность оказывается практически единственным доступным для него элементом джентльменского «набора топ-менеджера».
В результате безответственный стиль деятельности становится образцом для подражания, что подрывает дееспособность уже не одной только управляющей системы, но и всего общества. Последнее, в частности, лишается возможности одернуть или заменить «заигравшуюся» элиту.
Снижение ответственности как отдельной личности, так и управляющих систем, и общества в целом при столь же широкомасштабной эрозии адекватности - поистине гремучая смесь! Она представляет угрозу всей современной цивилизации в ее нынешнем, привычном для нас виде.

4.5. Вырождение демократии

«Демократия отвратительна, но это лучшее, что создало человечество»
(Уинстон Черчилль)

Одним из наиболее значимых и потенциально наиболее опасных негативных следствий широкомасштабного применения управляющими системами технологий формирования сознания представляется извращение или, по крайней мере, существенное ограничение демократии , наглядное сужение сферы ее действия.
Следует сразу же сделать принципиально важную оговорку. Понятие «демократия» употребляется здесь не для обозначения набора формальных общественных институтов вроде парламента, политических партий, официально независимых судов и средств массовой информации, существующих и при многих откровенно авторитарных политических режимах (достаточно вспомнить многопартийность во многих социалистических странах), но в первичном, исходном значении этого слова.
Для эффективности управления нужна не формальная, а содержательная демократия , понимаемая не как набор тех или иных средств, различных в различных ситуациях (в частности, при разных степенях развития общества), но как достижение результата: обеспечения максимально полного учета управляющей системой интересов и мнений, существующих в управляемой структуре.
Такая содержательная демократия, «демократия как результат, а не процесс» в принципе может осуществляться недемократическими процедурами и даже в условиях грубого попрания всех формально демократических норм: достаточно вспомнить о важнейших социологических функциях, выполнявшихся при помощи сбора слухов как царской охранкой, так и КГБ, причем эти слухи в целом ряде случаев служили основанием для принятия весьма существенных государственных решений.
Причина подрыва демократии в ходе глобализации заключается прежде всего в отмеченном едва ли не всеми рассматривавшими этот вопрос исследователями ослаблении государства, являющегося несущей конструкцией и опорой современных демократий.

4.5.1. Размывание государства: параллельные центры власти

Наряду с возникновением Интернета и глобального рынка капиталов размывание государства является едва ли не единственным фактом, признаваемым подавляющим большинством исследователей процессов глобализации.
«Информационные, финансовые и иные процессы, связанные с глобализацией, сокращают возможности национальных правительств по контролю внутриполитической ситуации и управлению ею. Отдельные государства, находясь под усиливающимся воздействием ситуации на мировом рынке, теряют суверенитет над национальной экономикой… Выходят из-под контроля информационные потоки. Многие функции, ранее выполнявшиеся правительствами, переходят к транснациональным корпорациям, институтам гражданского общества. Национальные и международные неправительственные организации… оказывают растущее влияние на общественное мнение, формирование политики, выработку законов, сами выполняют функции социальной защиты и даже принимают участие в деятельности комитетов и комиссий ООН. Правительства частично утрачивают монополию на реализацию властных полномочий. Власть растекается.»
Традиционные властные полномочия государства буквально вырываются у него как наднациональными, так и внутренними структурами, в сфере как международных отношений, так и внутренней политики. Более подробно этот процесс будет рассмотрен в параграфе 10.2., а пока отметим лишь, что основными видами наднациональных структур, ограничивающих полномочия и реальные возможности государства, в настоящее время являются:

  • разнообразные органы международного управления и урегулирования, создаваемые на межгосударственном уровне (классические и наиболее известные примеры - НАТО и переживающая после «холодной войны» кризис идентичности ООН, а также МВФ и Мировой банк);
  • транснациональные корпорации;
  • международные общественные, религиозные и преступные организации (их объединяет негосударственный и преимущественно внеэкономический характер объединения и целеполагания);
  • глобальные СМИ.

Последние - единственные ограничивающие государство структуры, не являющиеся самостоятельными участниками глобальной конкуренции. Они ограничивают влияние всякого государства на жизнь создавшего его общества, так как являются непосредственным инструментом формирования глобального, международного общественного мнения и «моральных стандартов», неизбежно навязываемых государствам - тем эффективнее, чем более слабым то или иное государство является.
Глобализация ограничивает роль государств не только «сверху», но и «снизу», укреплением и прямым выходом на международную арену отдельных элементов общества. Как правило, это те же самые структуры (кроме изначально межгосударственных), которые ограничивают государство «сверху», но на более раннем этапе своего развития, когда они еще не стали полностью международными и не утратили своего национального «лица».
Помимо корпораций, превращающихся в транснациональные, значительную роль начинают играть регионы, причем увеличивают влияние как наиболее, так и наименее развитые экономически территории. Первые приобретают определенную автономию в обмен на политическую лояльность и согласие на перераспределение их средств в пользу вторых, а вторые - получая некоторую самостоятельность в международных контактах в качестве дополнительного инструмента саморазвития, в обмен на относительное уменьшение прямой поддержки со стороны государства.
Главным источником влияния структурных элементов общества, позволяющим им подниматься до уровня государства и вступать с ним в диалог, становится их выход на международную арену и привлечение на свою сторону глобальных сил.
Привлекая для взаимодействия с государством внешние силы, соответствующие элементы общества неминуемо становятся проводниками их интересов. Здесь нет злого умысла, это абсолютно естественный и стихийный процесс - своего рода плата за поддержку, которую элементы того или иного общества оказывают внешним силам, на которые они опираются в диалоге (или противостоянии) с государственными структурами.
Однако этот естественный процесс создает потенциальную и часто реализующуюся угрозу. Так как современный мир лишь в минимальной степени может быть признан идеалистичным, внешние силы оказывают поддержку тем или иным общественным элементам в их диалоге с государством лишь в обмен на продвижение теми их собственных интересов. В большинстве случаев эти интересы не совпадают с интересами соответствующих обществ, так как иначе они реализуются этим обществом самостоятельно, и потребность в их специальном продвижении при нормальном функционировании общественных механизмов просто не может возникнуть.
В результате общественные структуры, опирающиеся на внешние силы, становятся проводником их интересов - «пятой колонной», часто стоящей на службе конкурентов их собственного общества и действующей прямо против него.
Так, развитые страны используют глобальные и национальные сети разнообразных негосударственных организаций (в том числе и образующих так называемое «гражданское общество») для навязывания своих стандартов менее развитым обществам. Эти стандарты, вызревшие в иных условиях, в лучшем случае непосильны для указанных обществ и часто не только не соответствуют их условиям, но и прямо подрывают и культурные, и материальные основы их конкурентоспособности, а то и самой жизни.
Таким образом, снижение роли государства в ходе глобализации, ограничивая влияние общества на реально осуществляемую политику и на свое собственное развитие, способствует навязыванию этому обществу внешних, глубоко чуждых, а часто и прямо враждебных ему интересов, мотиваций и практических действий.

4.5.2. Элита: прорыв в никуда

Принципиально важно, что ограничение демократии осуществляется технологиями формирования сознания не только через размывание и ослабление роли государства, но и непосредственно, при помощи специфического характера и последствий массированного воздействия на сознание.
Дело в том, что для формирования сознания общества по чисто технологическим причинам нет нужды преобразовывать сознание всего населения. Достаточным оказывается значительно более простой и менее затратный вариант: добиваться нужного поведения общества воздействием не на все его слои, но лишь на элиту.
Элита общества - его часть, участвующая в принятии важных для него решений, в формировании его сознания или являющаяся примером для подражания.
Длительные, концентрированные и в каждом отдельном случае целенаправленные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты более быстро, чем сознание общества в целом, и при том - совершенно особым, специфическим образом. В результате оно постепенно начинает коренным образом отличаться от сознания основной части общества.
В ситуации, когда способ мышления и мировоззрение элиты весьма существенно отличаются от наиболее распространенных в обществе, элита отрывается от него и тем самым утрачивает не просто свою эффективность, но и свою общественно полезную функцию, которая , собственно говоря, и делает ее элитой, и оправдывает ее существование. Подвергнувшаяся форсированному воздействию информационных технологий, форсированной перестройке сознания элита по-другому, чем возглавляемое и ведомое ею общество, мыслит, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает окружающий мир и совершенно иначе реагирует на него.
Это уничтожает сам смысл демократии (лишая оправдания в том числе и существование формально демократических институтов), так как идеи и представления, рождаемые обществом, уже не диффундируют наверх по капиллярам социальных систем, но просто не воспринимаются элитой и, соответственно, перестают влиять на общественное развитие непосредственно, через изменение поведения этой управляющей системы.
В результате потенциал демократии съеживается до совершенно незначительных размеров самой элиты. С какой скоростью и насколько при этом незаметно для общества протекает данный процесс, наглядно демонстрирует пример нашей страны, в которой «демократы» уже в 1998 году, то есть за семь лет своего господства оторвались от народа значительно сильнее, чем коммунисты - за семьдесят лет своего.
До момента коренного преобразования сознания элиты мы видим на довольно многочисленных исторических примерах (как в России, так и в других странах), что относительная эффективность системы управления способна на ограниченные промежутки времени во многом компенсировать слабость или даже отсутствие традиционных демократических институтов.

Пример 9.

Демократия прямого действия:
Рузвельт, Сталин, Ельцин

Не обращаясь вновь к приведенным выше и во многом экстремальным примерам, касающимся спецслужб, отметим, что в начале 30-х годов ХХ века, когда практически все развитые страны столкнулись с соблазном тоталитаризма, письма американских граждан президенту США совершенно неожиданно стали важным инструментом корректировки экономической политики государства. Ф.Д.Рузвельт добился того, чтобы по многим из них направлялись специальные представители президента, которые «задним числом» изменяли условия коммерческих сделок, недопустимо ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.
Классическим примером такого рода стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как молчаливо предполагалось пропагандой) всеведущего диктатора об исчезновении из немецких научных журналов статей по ядерной физики. Это письмо не просто дошло до адресата - оно было в полной мере воспринято им и (разумеется, наряду с другими сигналами подобного рода) стало одной из причин развертывания советской ядерной программы.
Даже в совсем недавние времена - в самом начале 1991 года - одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание элиты воспринимать мнения общества) весьма существенно повлияло на судьбы нашей страны. Мало кто помнит, что тогдашний лидер реформаторов Б.Ельцин, будучи хотя и мятежным, но все же первым секретарем обкома, отнюдь не был обуреваем исключительно разрушительными порывами и с большим трепетом относился к мерам, грозящим дальнейшей дестабилизацией тогдашнего советского общества. Это чувство было противоречивым, так как он понимал, что именно дестабилизация несет ему власть; вместе с тем, будучи безусловным патриотом своей страны, действительно мечтавшим о ее светлом будущем, он инстинктивно страшился чрезмерного масштаба разрушений (возможно, и потому, что править разрушенной страной - удовольствие не из приятных).
В частности, Б.Ельцин опасался стихийного забастовочного движения шахтеров, которое, хотя и было нацелено против союзных властей, потенциально было весьма серьезным дестабилизирующим фактором. Кроме того, оно было не управляемым им и чуждым ему процессом.
Несмотря на многочисленные (и весьма разнообразные, как это обычно бывает) советы, Б.Ельцин, насколько можно понять, длительное время не знал, как относиться к шахтерскому движению. Окончательный перелом произошел, когда где-то в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от обычного шахтера. На полутора листках из детской ученической тетрадки тот очень внятно и убедительно разъяснял лидеру демократов, что все, что нужно шахтерам - это право продавать по свободным ценам 10% добываемого ими угля, и что они поддержат любого политика, который признает за ними это право.
Б.Ельцин воспринял эту идею и, «оседлав» шахтерское движение, превратил его в свой таран против Горбачева, вырвал у последнего Ново-Огаревские соглашения, ставшие началом трансформации Советского Союза и прелюдией к его распаду, пришел к власти, превратил все 90-е годы в одну непрекращающуюся «эпоху Ельцина» и сохранил колоссальное политическое влияние, даже формально уйдя в отставку.

Сегодня такое развитие событий невозможно в принципе. Даже если письмо простого человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем (который докладывает «наверх», как правило, лишь статистику: количество писем и их тематика), руководство с высокой степенью вероятности просто не поймет, что же на самом деле означает соответствующее письмо.
Измененное сознание элиты заставляет ее и руководимое ею общество вкладывать совершенно иной смысл в те же самые слова и делать самые различные, порою прямо противоположные выводы из одних и тех же сочетаний фактов. Современный руководитель информатизированной системы управления просто не воспримет слова ни старшего лейтенанта Флерова из 1941 года, ни безвестного шахтера полвека спустя. Он может повстречаться с «ходоками», как Ленин, может даже пойти «в народ», - но не чтобы что-то понять или прочувствовать самому, а лишь чтобы улучшить свой имидж среди элиты, укрепить популярность в глазах того же народа и поддержать рейтинг - политический аналог рыночной капитализации.
Это достойная, но совершенно недостаточная для всякого разумного и ответственного руководителя цель.
Таким образом, в условиях широкого применения управляющими системами технологий формирования сознания элита и общество, используя одни и те же слова, вкладывают в них разный смысл. Они в прямом смысле слова «говорят на разных языках»: обладают разными системами ценностей и преследуют не воспринимаемые друг другом цели. Они могут дружить, обогащать и поддерживать друг друга, могут вводить друг друга в заблуждение и даже враждовать, но утрачивают способность к главному - к взаимопониманию. Как когда-то писал Дизраэли по несколько иному поводу (о бедных и богатых), в стране возникают «две нации».
Эта утрата взаимного понимания и разрушает демократию, подменяя ее хаотической пропагандой, перманентной информационной войной разной степени интенсивности, которую ведут друг с другом наиболее значимые политико-экономические силы. «Мирное время отличается от войны тем, что враги одеты в твою форму».
И общественное сознание - не только цель, но и поле боя.
Разрыв между сознанием общества и элиты усугубляет то, что в информатизированном обществе, то есть обществе, в котором технологии формирования сознания применяются широко, критически значимым влиянием обладает значительно более узкий круг лиц, чем в традиционном, до-информационном обществе (хотя сама элита вследствие фрагментации общества и свободы коммуникаций может быть и шире). Это вызвано прежде всего технологическими причинами: одновременной небывалой мобильностью и концентрацией ресурсов. Классическим пример - современный глобальный фондовый рынок: изменение сознания буквально сотни его ключевых игроков (или даже их представителей на бирже) способно коренным образом изменить всю финансовую ситуацию в мире.
В результате происходит раздробление сознания самой элиты: каждая ее профессиональная часть, естественным образом воспринимая мир прежде всего через призму «профильных» проблем, подвергается своей собственной, особой перестройке сознания, что отрывает ее не только от общества в целом, но и от других частей элиты. Дробление элиты делает невозможной даже «внутри-элитарную» демократию и поддерживает постоянные противоречия не только между элитой и обществом, но и внутри нее самой.
Конечно, эти противоречия можно рассматривать как фактор адаптивности общества, обеспечивающий его гибкость: при возникновении новых проблем недовольные группы элиты могут натравить общество на управляющую систему и, изменив ее, обеспечить приспособление общества к новым реалиям.
Однако такая гибкость слишком дорога, ибо обеспечивается за счет постоянного поддержания (а то и накопления) внутренней напряженности в обществе и в элите по принципу «все против всех». Сохраняющееся непонимание между обществом и фрагментами элиты (в том числе и теми, которые пытаются им манипулировать) делают вероятным последствием любого резкого движения в политической плоскости выход ситуации из-под контроля.
Таким образом, вырождение демократии лишает общество важнейшего «встроенного стабилизатора», примитивизирует его внутреннее устройство и делает его угрожающе нестабильным.

Глава 5. РАЗДЕЛЕНИЕ ОБЩЕСТВА

«Всякое царство, разделившееся внутри себя, падет»
(Библия)

5.1. «Информационное сообщество»

С началом всеобщего распространения информационных технологий, давших старт процессам глобализации, основной частью элиты информатизированного общества становятся его члены, так или иначе участвующие в формировании его сознания.
С одной стороны, это вызвано наибольшей эффективностью соответствующих технологий, в силу которой у причастных к ним лиц существенно больше шансов проникнуть на верхние этажи управленческой пирамиды, чем даже у самых искушенных в соответствующих областях профессионалов. Поэтому, в частности, периодически происходящие прорывы к реальной власти (часто с получением соответствующих формальных постов) политтехнологов, журналистов, а то и откровенных шоуменов, так раздражающие большинство обладателей здравого смысла, являются не досадными сбоями в работе отлаженной управленческой машины, но вполне объективной закономерностью эпохи глобализации. Эта закономерность отражает объективно же обусловленное снижение эффективности сформировавшихся в прошлых исторических условиях управляющих систем (подробней см. в главе 4).
С другой стороны, в условиях доминирования информационных технологий достижение успеха даже в традиционных видах человеческой деятельности, - например, бизнесе, науке, искусстве, - как правило, требует эффективного и энергичного формирования сознания, как общественного, так и индивидуального. Без применения соответствующих технологий к окружающим оказывается невозможно даже надежно закрепиться на достигнутом уровне, не говоря уже о подъеме на следующий. Без последовательного применения подобных технологий к своему собственному сознанию, - своего рода «самовоспитания» и аутотренинга - индивид оказывается неспособным к победе в жесткой конкурентной борьбе, усиливающейся по мере продвижения по социальной лестнице.
Таким образом, информационные технологии и особенно их специфический стержень - технологии формирования сознания - оказываются источником, поставляющим новых членов общественной элиты, а с другой стороны - необходимым инструментом для поддержания и укрепления ее членами своего высокого положения.
В результате в информатизированном обществе из высококвалифицированных профессионалов (во всех сферах человеческой деятельности, включая политику, управление, лоббирование, стратегическую аналитику и так далее), связанных с разработкой и применением технологий формированием сознания, достаточно быстро формируется своего рода внутреннее «информационное сообщество». Оно во многом совпадает с элитой соответствующего общества и также обладает специфическим мировоззрением, системой ценностей и стилем поведения.
Со временем оно неминуемо обособляется в рамках каждого отдельного общества. Причина этого обособления - не только систематическое и интенсивное применение к «информационному сообществу» как к части элиты технологий формирования сознания (последствия этого достаточно подробно описаны в предыдущем параграфе), но и собственный специфический образ действия этого сообщества, также оказывающий исключительно серьезное влияние на формирование сознания его членов.
Можно было бы предположить, что члены «информационного сообщества», занимаясь столь творческой деятельностью, как применение информационных технологий и формирования сознания, являются высоко творческими, раскрепощенными (по крайней мере, интеллектуально и духовно), оригинально мыслящими людьми.
Такие люди, действительно, имеются практически в каждом «информационном сообществе», однако, как это ни парадоксально, они, как правило, не играют в нем значимой роли и лишь в незначительной степени влияют на формирование его отношения к тем или иным явлениям.
У подавляющего же большинства представителей «информационного сообщества» внешняя личная яркость, значительная энергетика, профессионализм в своей узкой сфере деятельности и исключительное умение произвести на окружающих и тем более на своего непосредственного собеседника благоприятное, причем заранее запрограммированное впечатление трагически сочетается с глубочайшей внутренней пустотой, интеллектуальной скудостью и граничащим с убожеством догматизмом.
Подлинным потрясением при знакомстве с представителями «информационного сообщества» оказывается именно их зашоренность и глубочайшая приверженность стереотипам мышления, - как правило, именно тем, насаждением которых они в соответствующий период времени занимаются (строго говоря, это представляется вполне логичным).
Творческие навыки применяются ими избирательно, как правило, лишь в сфере выполнения своих профессиональных обязанностей - в бизнесе или на службе, при реализации так или иначе поставленной перед ними (или даже осознанной ими самими) задачи. В этом плане они являются своего рода «творческими винтиками», изобретательными и раскрепощенными лишь в узких рамках, достаточно жестко заданных ими выполняемой ими функцией.
За четко очерченными пределами члены «информационного сообщества» производят удручающее впечатление, демонстрируя весь набор стереотипов и стандартных внутренних комплексов, свойственных объектам систематического применения технологий формирования сознания. Формируя сознание других, они становятся образцовыми примерами применения соответствующих технологий.
Возможно, их интеллектуальная слабость является специфическим проявлением коллективного сознания (см. о нем в параграфе …), регулирующего общественные процессы с использованием представителей «информационного сообщества» в качестве «частичных интеллектуальных» или «частичных управленческих» работников. «Частичные работники» ранних индустриальных производств были прикованы к станку, на котором они выполняли одну-единственную частичную операцию, и попросту не могли существовать вне соответствующего производства, ибо не умели делать ничего, кроме этой операции, и не имели возможности переучиться. Соответственно, «частичные работники» современных «информационных сообществ» не могут существовать вне господствующих парадигм и стереотипов мышления, ибо не обладают способностью восприятия и осмысления альтернативных подходов.
Их пример - фантастическая в своей наглядности и трагичности иллюстрация того, что злоупотребление даже традиционными информационными технологиями, не говоря уже о достаточно изощренных современных технологиях формирования сознания, роковым образом снижает порог критичности (см. параграф …).
Демонстрация обыденных стереотипов производится членами «информационного сообщества» с отнюдь не обыденной агрессивной напористостью и исключительной энергией; фактически это уже не демонстрация, а настойчивое и назойливое навязывание указанных стереотипов.
Характерно, что столкновение с несогласием, вызывающее у большинства обычных граждан лишь отстранение, часто даже не сопровождающееся попыткой зафиксировать разность подходов и лишь весьма редко - стремление совместно докопаться до истины, членами «информационного сообщества» воспринимается как вызов и вызывает стремление немедленно искоренить ересь, переубедив или же опорочив его носителя.
Лишь в редких случаях эта агрессивная реакция вызвана восприятием еретика как потенциального конкурента, способного отвлечь на себя общественный интерес и тем самым ослабить позиции соответствующего члена «информационного сообщества».
Как правило, причиной враждебности к инакомыслию является глубочайшее органическое, внутреннее неприятие его как факта, вне зависимости от содержательного наполнения. Диссидент, высказывающий точку зрения, не совпадающую с общепринятой, почти автоматически воспринимается членами «информационного сообщества» как неполиткорректный раздражитель, чужак, «человек не из тусовки», представляющий прямую угрозу сложившемуся и устраивающему всех status quo . В этом отношении формально безупречно демократическое информатизированное общество оказывается значительно более догматичным и нетерпимым к инакомыслию по всем существенным вопросам, чем все еще хорошо памятные нам авторитарные общества.
Нетерпимость же «информационного сообщества» не просто иллюстрирует большую, чем в среднем, степень перерождения его сознания из-за более интенсивного применения технологий его формирования.
Главное заключается в том, что описанные косность и нетерпимость разоблачают современные «информационные сообщества» как простой инструмент трансляции и внедрения, но ни в коей мере не создания господствующих представлений. Членов этого сообщества можно сравнить с музыкальными шкатулками, способными исполнять лишь одну заложенную при их создании пьесу, хотя и с незначительными вариациями. Даже лучшие из них - не композиторы, но не более чем аранжировщики, пусть даже бесконечно умелые и изобретательные.
Фактически в информационном пространстве они выполняют роль пропагандистов, распространяющих сложившиеся с их минимальным участием стереотипы и реализующие принятые без них стратегические решения. То, что при этом они переполнены ощущением собственной значимости, искренне чувствуют себя творцами миров и властителями дум мириадов серых убогих людей, сознание которых они успешно формируют и поведением которых они, как правило, эффективно манипулируют, лишь оттеняет их второстепенную, исполнительскую роль.
Но, осознав ее, мы сталкиваемся с проблемой неопределенности механизмов формирования стереотипов, внедряемых «информационным сообществом».
Если властители дум (без всякой иронии - его члены, как правило, именно ими и являются) и «хозяева жизни» выполняют всего лишь роль ретрансляторов, пусть бесконечно творческих, талантливых и эффективных, то кто же и каким именно образом разрабатывает и закладывает в их головы и сердца представления и стереотипы, которые они потом столь вдохновенно навязывают обществу?
Поиск конкретного субъекта, своего рода демиурга, занимающегося этой ответственной работой, столь же благодарен и перспективен, как и поиск очередного «мирового правительства» или непосредственно господа бога.
Стереотипы и представления, внедряемые членами «информационного сообщества», зарождаются и отбираются не где-либо в стороне, но в их собственном кругу. Этот процесс носит стихийный, в очень большой степени безличностный (хотя всякую новую мысль, конечно, кто-то высказывает впервые) характер и является одним из важнейших элементов саморазвития общества; при этом он хаотичен, ограничивается и направляется лишь основными системами господствующих в соответствующем «информационном сообществе» объективно обусловленных интересов, мотиваций и психологических особенностей.
Развитие новых представлений от момента зарождения до приобретения ими доминирующего положения даже до распространения технологий формирования сознания было исключительно сложным процессом. Это наглядно иллюстрируют многочисленные исследования истории тех или иных сфер человеческой мысли. В наши дни широко известны примеры мгновенного распространения идей, соответствующих интересам или психологической потребности «информационных сообществ» (и соответствующих обществ), но процесс их зарождения, вероятно, является неопределенным и принципиально не поддающимся однозначной реконструкции. Развитие же идеи, которая так и не стала доминирующей, за исключением отдельных счастливых случаев, когда она обретает группу не зависящих друг от друга и потому независимых историков, вообще почти невозможно проследить и проанализировать.
В этих процессах играет большую роль случайное, непредсказуемое взаимодействие воспитания личности, ее специфических особенностей и характера внешней среды. Члены «информационного сообщества», при всей отделенности от своего общества, остаются социальными существами, ведущими общественную жизнь со всеми ее элементами. Каким бы узким ни был круг их общения, они получают сигналы, пусть даже соответствующим образом отобранные и искаженные, и из внешнего мира.
При этом идеи оплодотворяют идеи, а информация - информацию. Самопрограммирование, индукция и обратное наведение информационных полей, их наложение, интерференция, хаотическое взаимопоглощение или взаимоусиление, а также спонтанный переход в новое качество и по сей день, насколько можно понять, остается неизведанной областью, систематические исследования которой даже не начинались.
В идейном плане, несмотря на периодическое появление новых веяний, «информационное сообщество» более однородно, чем остальные части соответствующего общества. Это объективно обусловлено, так как транслировать и внедрять разнородные и противоречивые представления если и можно с чисто технологической точки зрения, то, во всяком случае, исключительно сложно и затратно.
Однако такая однородность затрудняет возникновение и принятие новых представлений, усугубляя косность «информационного сообщества». Его интеллектуальная малоподвижность, низкая изменчивость влияет на все общество, снижая его приспособляемость, а следовательно, и устойчивость. В результате информатизированное общество, как это ни парадоксально, оказывается менее стабильным и прочным и, вероятно, в конечном счете менее жизнеспособным, чем традиционное, - однако это представляется той неизбежной ценой за массовое применение информационных технологий и технологий формирования сознания, которую приходится платить за его возросшую благодаря указанным технологиям мощь.

5.2. Базовое социальное противоречие эпохи глобализации

В классической работе В.Иноземцева «Социальное неравенство как проблема становления постэкономического общества» весьма убедительно показано изменение основного социального противоречия развитых обществ по мере сокращения в их национальных экономиках удельного веса индустриального производства и соответствующего увеличения доли сферы услуг. Несмотря на сравнительно небольшой объем, эта емкая статья обобщает широкий круг ключевых работ в данной области и носит фундаментальный характер, позволяющий свести рассмотрение вопроса - разумеется, лишь в той степени, в которой он представляет интерес в рамках настоящей книги - к изложению некоторых ее основных тезисов.
С конца 50-х годов ХХ века, то есть с момента первоначального осмысления последствий первой научно-технической революции, социологи развитых стран все в большей степени обращали внимание на ослабление экономического и политического влияния буржуазии, в индустриальном обществе традиционно находившейся на самом верху социальной лестницы и образовывавшей его элиту. Ее место постепенно занимали профессиональные менеджеры - руководители крупных корпораций и значимых государственных структур, что позволило заговорить о «революции менеджеров».
Однако дальнейшее развитие этой тенденции показало, что названный феномен является лишь первоначальным и внешним проявлением значительно более глубокого процесса - перехода контроля за процессами общественного развития из рук владельцев капитала в руки владельцев уникальных знаний и умений, прежде всего в сфере управления. Это естественно при относительном уменьшении значения традиционных производительных сил и превращения науки (и в первую очередь науки управления) в главную производительную силу, с одной стороны, и соответствующего снижения значения традиционного, материально-финансового капитала за счет увеличения роли капитала интеллектуального - с другой. Фактически происходит неуклонное и широкомасштабное «замещение денежного капитала интеллектуальным».
В результате в общественной жизни развитых стран доминирующее положение занимает относительно новая социальная группа, формирующаяся из работников интеллектуального труда, точнее - «носителей информации о производственных процессах и о механизме общественного прогресса в целом». По определению Дж.К.Гэлбрейта, новая управленческо-интеллектуальная элита, названная им «техноструктурой», «включает всех, кто привносит специальные знания, талант и опыт в процесс группового принятия решений».
Принципиально важная особенность этой элиты - ее значительно меньшая, чем в традиционном индустриальном обществе, демократичность. «Капитал как источник знания и могущества заменяется вовсе не трудом, а знаниями, так как они, в отличие от труда, являются «редким производственным фактором», имеющим наибольший спрос при ограниченном предложении. По этой причине складывающееся меритократическое социальное устройство может быть только пародией на демократию (выделено мной - М.Д.), и новые возможности социальной мобильности не устраняют, но даже подчеркивают его элитарный характер».
В самом деле: «впервые в истории условием принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться благом (доступом к информации - М.Д.), а способность им воспользоваться» (СЛАВА). Однако сама эта способность распределена исключительно неравномерно в силу как социальных, так и биологических (наследственных) причин. В результате мы сталкиваемся с потрясающей в своей наглядности иллюстрацией того общедоступного со времен Великой Французской революции факта, что в силу объективного неравенства людей предоставление им формально равных прав и помещение их в формально равные условия лишь усугубляет это неравенство.
Новую элиту общества образуют работники интеллектуального труда, способные производить уникальные, неповторимые блага, связанные преимущественно с информацией и управлением. Их роль неуклонно растет. В то же время не вызывает ни малейших сомнений, что «способность продуцировать новые знания отличает людей друг от друга в гораздо большей степени, чем материальное богатство; более того, эту способность нельзя приобрести мгновенно - она в значительной степени определяется на генетическом уровне…. Таким образом, по мере того, как новый высший класс будет вбирать в себя самых достойных представителей прочих слоев общества, потенциал оставшихся будет лишь снижаться…». (СЛАВА)
Это свидетельствует о тенденции формирования в развитых обществах «предельно поляризованной классовой структуры», которая «вызовет к жизни противоречия более острые, нежели существовавшие на прежних ступенях общественной эволюции».
Исследователи современных развитых обществ указывают на формирование в них «двух вполне оформившихся полюсов социального противостояния. С одной стороны, это высший класс, представители которого происходят, как правило, из образованных и обеспеченных семей, …прекрасно образованы, исповедуют постматериалистические ценности и заняты в высокотехнологичных отраслях…, имеют в собственности или свободно распоряжаются необходимыми им условиями производства (т.е. …занимают высокие посты в корпоративной либо государственной иерархии).
С другой стороны, это низший класс нового общества, рекрутирующий представителей рабочих профессий либо неквалифицированных иммигрантов, не имеющих хорошего образования и не считающих его… ценностью; движимые в основном материальными мотивами, обычно они заняты в материальном производстве, сфере услуг либо являются безработными - временно или постоянно».
Именно эти социальные группы «выступают центрами притяжения для тех, кто еще недавно составлял… так называемый средний класс - опору индустриального общества». (СЛАВА). Размывание этого среднего класса , а с ним - и всего «общества благосостояния», стремительное превращение «общества двух третей» в «общество половины» служит грозным сигналом для всего развитого мира. Эта трансформация последовательно игнорируется и даже отрицается сонмом безграмотных российских западников, ослепленных любовью к грантодателям и жаждой слепого и хорошо оплачиваемого копирования их опыта, но для специалистов самих развитых стран давно уже является самоочевидной.
Растущий внутренний разрыв развитых обществ лучше всего иллюстрируется динамикой разрыва в доходах между наиболее богатыми и бедными. Его сокращение, неуклонно шедшее, например, в США со времен Великой Депрессии, затормозилось к середине 70-х годов ХХ века, а с начала 80-х уверенно пошло вспять. Непосредственной причиной стала растущая роль знаний и в первую очередь - уникальных знаний и способности к интеллектуальному труду, ставших главной производительной силой общества.
Потребность в них неуклонно росла, что вело к стремительному росту доходов соответствующих специалистов; потребность же в рутинном, механическом труде столь же неуклонно снижалась, что способствовало сначала стагнации, а затем и падению доходов соответствующих групп занятых. Первоначально это явление было названо «расслоением по признаку образования»: «За период с 1968 по 1977 годы в Соединенных Штатах реальный доход рабочих вырос на 20%, и это увеличение не зависело от уровня образования работников. Люди с незаконченным средним образованием повысили свой доход на 20%, а выпускники колледжей - на 21%. Но за последующие десять лет разница в уровне образования стала решающим фактором. С 1978 по 1987 годы доходы в среднем выросли на 17%, однако доход работников со средним образованием … упал на 4%, а доход выпускников колледжей повысился на 48%. Число рабочих мест, не требующих высокой квалификации, резко сокращается, и тенденция эта сохранится и в будущем».
Весьма существенное изменение произошло на рубеже 80-х и 90-х годов, с началом глобализации. Если в 80-е годы высшее образование и занятость в финансовой и управленческой сферах еще позволяли поддерживать относительно высокий уровень доходов, то в 90-е годы требования к творческому характеру и уникальности знаний и управленческих навыков возросли настолько, что высшее образование само по себе перестало гарантировать жизненный успех. Выпускник университета столкнулся с необходимостью серьезной послевузовской подготовки и напряженной интеллектуальной работы, в ходе которых он доказывал уникальных характер своих способностей и умений и в первую очередь - способность к самостоятельному высокоэффективному творчеству в соответствующих сферах человеческой деятельности. (СЛАВА)
«Рост благосостояния наблюдается в основном у высококвалифицированных работников и практически не затрагивает большинство людей, включение которых в совокупную рабочую силу общества представляется насущной необходимостью» (СЛАВА). «Даже в Америке всегда существовал привилегированный класс, но никогда ранее он не находился в такой опасной изоляции от окружающего мира».
Принципиально важна все более полно проявляющаяся в развитых обществах тенденция к «замыканию новой высшей социальной страты». Достаточно указать, что только в период с 1970 по 1990 года реальный (с учетом инфляции) рост средней стоимости обучения в частных университетах США превысил 1,6 раза.
«В рамках складывающейся новой социальной структуры можно прогнозировать как продолжение существующей поляризации, так и замыкание различных социальных и профессиональных общностей с дальнейшей поляризацией внутри каждой из них. В научной литературе … не подвергается сомнению наличие разрыва между наиболее обеспеченной и приспособленной к современным… переменам стратой и большинством общества, который будет расти, а также тот факт, что основной социальной проблемой становится рост бедности формирующегося низшего класса».
Социальный конфликт, зреющий в недрах современных развитых обществ, носит несравнимо более глубокий и непримиримый характер, чем даже традиционный для индустриального общества конфликт между буржуазией и пролетариатом. Причина - такие новые явления, как:

  • принципиальное различие мотиваций между доминирующим и подавляемым классом (для первого характерна постэкономическая мотивация, то есть стремление к самореализации, а не к богатству); эта проявившаяся впервые в истории противоположность целей при конкуренции за одни и те же ресурсы не позволяет им «говорить на одном языке» и достигать компромисса (нечто схожее наблюдается в конкуренции между цивилизациями - подробней о ней см. параграф 10.2.3.);
  • независимость доминирующего класса от подавляемого: если буржуазия не может существовать без пролетариата, что и позволяет последнему бороться за свои права, то современная управленческо-интеллектуальной элита не нуждается непосредственно в рутинном труде традиционных занятых, так как производит и реализует новые знания и умения без их помощи;
  • ограниченность возможностей вхождения в ряды работников интеллектуального труда личными способностями (во многом обусловленными наследственностью, а не воспитанием), дороговизной образования и тем, что, «когда человек осознал себя недостаточно образованным, оптимальный период для получения современного образования уже позади». (СЛАВА)

Все эти относительно новые, не представимые в индустриальном обществе явления были кардинально усилены массовым распространением технологий формирования сознания, ставшим одним из факторов начала глобализации.
Базовое противоречие развитого общества, которое лишь начинало складываться и проявляться в ходе научно-технической революции и распространения информационных технологий, на вершине этого процесса - в условиях глобализации и тотального доминирования технологий формирования сознания - обнажилось в полном объеме и во всей своей безобразной самоочевидности.
Сегодня это противостояние двух обособленных друг от друга, не понимающих друг друга и не нуждающихся в этом понимании групп населения. Верх «социальной лестницы» занимают интеллектуально-управленческая элита и обслуживающие ее профессионалы, плавно трансформировавшиеся в «информационное сообщество», а точнее - уже и в «информационный класс». Они обеспечили высочайший уровень благосостояния и потому стремятся не столько к увеличению доходов, сколько к самореализации. Ей противостоят разнородные разрозненные массы, добывающие привычный объем материальных благ за счет дешевеющего рутинного труда.
Это противоречие последовательно обостряется, носит все более антагонистический характер и сегодня не имеет видимого конструктивного взаимоприемлемого выхода.
Базовым социальным противоречием эпохи глобализации стало противоречие между «информационным сообществом», участвующим в разработке и применении технологий формирования сознания, и всех остальных социальных слоев и групп современного общества, члены которого являются простым объектом систематического применения указанных технологий.
Более того: все более очевидные и близкие перспективы применения к человеку биотехнологий, кардинально повышающих его качества (в том числе, вероятно, творческие и интеллектуальные) способны перевести это противоречие на качественно иной и, по-видимому, совершенно безнадежный уровень противостояния групп организмов, различающихся не только с социально-экономической, но и с биологической точки зрения. (СЛАВА, ФУКУЯМА)
Недаром в развитых странах «в последние годы осознание необратимости нового социального расслоения становится всеобщим».(СЛАВА).
* * *
На наших глазах под воздействием процессов глобализации происходит все более жесткое и необратимое разделение людей, социальных групп и, как будет показано ниже (см. параграф …), целых обществ по степени их участия в создании и использовании информационных технологий и - в практически полной взаимосвязи с этим - по их богатству.
Каждое из этих обществ (кроме разве что «конченых» стран), в свою очередь, необратимо разделяется на «информационное сообщество» и всех остальных. Наиболее острым и болезненным это разделение окажется там, где доля «информационного сообщества» в населении будет наибольшей, - в развитых странах и в первую очередь в наиболее развитой стране - в США.
Подобная внутренняя неоднородность будет «встроенным дестабилизатором» этого, наиболее развитого и сильного общества. А значит, бурная и беспощадная информационная революция не оставляет надежды на спокойное и обеспеченное будущее даже ему.

5.3. Экзотические типы потребления и поляризация субкультур

Столкнувшись с шокирующим всякое демократическое сознание обособлением и самоизоляцией «информационного сообщества», легко предположить, что остальная часть общества избежала преобразующего воздействия технологий формирования сознания и продолжает развиваться по-старому, «как ни в чем не бывало».
При всей интеллектуальной привлекательности по своему соответствию действительности эти взгляды недалеко ушли от романтического воспевания нравственной чистоты и цельности крестьян, не затронутых разлагающим влиянием капиталистических отношений, характерного для некоторых специфических литературных жанров прошлого.
Действие технологий формирования сознания, как и информационных технологий в целом, носит всеобщий, тотальный характер. Одни социальные группы подвержены этому влиянию больше, другие меньше, но шансов избежать его нет ни у кого из тех, кто пользуется средствами массовой информации и живет таким образом в информационном поле своего общества.
Все политически и экономически значимые социальные слои и группы оказываются объектом целенаправленного воздействия технологий формирования сознания, обеспечивающих нужные типы голосования (и, более широко, проявления общественной активности) и потребления.
В то же время принципиально новым явлением, порождаемым именно глобализацией, оказывается стимулирование и поддержание маргинального типа потребления, оборачивающегося социальной маргинализацией и последовательным дроблением социума.
Причина этого заключается в сочетании глобализации рынков, кардинально увеличивающем их масштабы, и обострения конкуренции, сопровождающейся формированием глобальных монополий. В этих условиях борьба за традиционного, стандартного потребителя ведется в мировом масштабе между ограниченным количеством глобальных коммерческих гигантов. Участие в этой схватке подавляющему большинству производителей просто не под силу.
Одним из объективно обусловленных выходов оказывается углубление специализации: чем она глубже, тем ниже уровень конкуренции, тем проще развивать бизнес. В то же время глобализация рынков при должном характере продвижения товаров обеспечивает наличие практически любых видов спроса, так что своего потребителя, - причем во вполне достаточных количествах, - в конечном счете может найти даже самый экзотический и необычный товар.
В результате одним из значимых направлений развития бизнеса становится удовлетворение маргинальных потребностей маргинальных элементов различных обществ. Так как конкуренция снижается по мере углубления специализации, подобный бизнес оказывается успешным и начинает воспроизводиться уже как устойчивая и в высшей степени эффективная модель коммерческого поведения.
И здесь следует вспомнить, что традиционные представления о бизнесе, который послушно следует за капризно меняющимся спросом, чтобы рабски удовлетворить его, устарели еще более, чем представления о капитализме свободной конкуренции, на основе которых построена вся идеология российских «либеральных фундаменталистов».
По крайней мере после Второй Мировой войны производство все более энергично преобразует и развивает спрос. Суть «революции потребления», приведшей к созданию в развитых странах «общества потребления» и превращению всей западной цивилизации в «цивилизацию потребления» как раз и заключается в том, что производство раз и навсегда перестало следовать за спросом. Сделав устаревшими традиционные марксистские представления, оно само создает этот спрос, преобразуя, а все чаще - и порождая предпочтения потребителя в соответствии со своими собственными потребностями и возможностями (см. параграф …). Распространение технологий формирования сознания как раз и стало высшим, а возможно, и окончательным проявлением описанной тенденции.
Именно порождение и углубление все новых и новых потребностей стало тем инструментом, которым современные технологии осуществляют преобразование современного общества , не просто порождая новые, еще недавно не существовавшие виды потребления, но новые формы поведения, образы действия, стили жизни - и, в соответствии с ними, целые социальные структуры. Таким образом, стремясь к расширению спроса при помощи создания все новых его видов и все новых способов потребления, производственные технологии начинают напрямую изменять социальную и культурную структуру общества, коренным образом революционизируя процесс его изменений.
Если раньше общество медленно и мучительно приспособлялось к развивающимся технологиям, часто задерживая их развитие, но, будучи их отражением, не являлось прямым объектом их воздействия, то теперь ситуация в корне изменилась. По-прежнему оставаясь отражением технологий в зеркале человечества, структуры и психология общества стали прямым объектом активного преобразования, систематически и повсеместно осуществляемого опирающимся на соответствующие технологии и заинтересованным во всемерном расширении спроса бизнесом.

Пример 10.

Неожиданное влияние технологий на социальную жизнь

Влияния коммерческих интересов на процессы социального развития ни в коей мере не следует преуменьшать, хотя оно и не носит непосредственного характера.
В частности, известно (Вайль и Генис), что сексуальная революция в США в 60-е годы, помимо всех объективных обстоятельств (динамики общественных настроений и взрослением поколения послевоенного «бэби-бума») подстегивалась и рекламировалась во многом благодаря интересами владельцев мотелей, получавших весьма значительную часть прибыли за счет неженатых пар.
В Советском Союзе аналогичным стимулом стали хотя и не коммерческие интересы, но все же экономический фактор: массовое строительство жилья во второй половине 50-х - начале 60-х годов обеспечило резкое расширение круга семей, имеющих отдельное жилье, что кардинально упростило интимные отношения вне брака. (Официальный пуританизм советской морали, помимо безусловной политической потребности, был вызван и вполне бытовым явлением - острейшим жилищным кризисом).
Возможность же относительно свободного приобретения кооперативной квартиры при всей дороговизне и жесткости финансовых условий и вовсе стала значимым социальным фактором. Помимо прочих, она создала качественно новое и, как это ни прискорбно, достаточно широко распространенное в те годы явление - развод сорокалетнего обеспеченного преподавателя ВУЗа с женой-ровесницей (которой благородно оставлялась старая квартира) с женитьбой на студентке с последующей совместной жизнью в кооперативной квартире.

Создание производством новых форм спроса продолжается достаточно давно - по крайней мере, с 50-х годов ХХ века, но распространение технологий формирования сознания качественно усилило и углубило этот процесс.
Естественно, что компании, ориентированные на удовлетворение экстремального спроса, не являются исключением из этого универсального правила. Как и всякий успешный бизнес, они начинают прилагать энергичные и систематические усилия по расширению соответствующего сегмента спроса, изменяя социальные структуры обществ, на которые они ориентируются, и в первую очередь - развитых обществ (как наиболее платежеспособных).
Доводя ситуацию до абсурда, можно сказать, что, если некоей компании при помощи выхода на глобальные рынки (например, через Интернет или транснациональные сети клубов) удалось успешно реализовать значительную для нее партию предметов, по тем или иным причинам позиционированных ею как «розовый-галстук-с-пищалкой-для-хромых-негров-индивидуалистов-нетрадиционной-ориента-ции», она получила серьезнейший стимул к созданию соответствующего устойчивого образа, его всемерному распространению и пропаганде его привлекательности.
Конечно, данный пример утрирован, но сам феномен достаточно распространен и давно привлек к себе внимание бизнес-аналитиков как пример успешной и парадоксальной деловой модели.
В самом деле: многие компании успешно специализируются на схожих по своей экстремальности товарах. Более распространенным и привычным примером служит модная современная одежда, призванная «подчеркивать и выделять индивидуальность» во всех ее проявлениях - от безумных молодежных «прикидов» до фантасмагорических, но тем не менее продаваемых деловых костюмов.
Понятно, что широкомасштабное внедрение соответствующих «подчеркивающих индивидуальность» образов и стилей поведения автоматически создаст привлекательность и соответствующего образа жизни. При наличии заметного числа действующих таким образом компаний это ведет к глубокому дроблению социальной структуры обществ, затронутых соответствующими технологиями формирования сознания, внутреннему разъединению этих обществ и выделению в них значительных в совокупности маргинальных групп, культур и субкультур.
Однако возникновение маргинальных типов потребления и порождение ими все новых и новых маргинальных социальных групп - лишь одно из направлений разрушения внутренней целостности информатизированных обществ.
Применяемые бизнесом технологии формирования сознания целевым образом направлены далеко не только на описанное выше создание качественно новых социальных групп (предъявляющих в соответствии с качественно новым предложением качественно новые виды спроса). Они ориентированы и в полной мере оказывают свое влияние и на уже существующие значимые социальные группы, являющиеся носителями специфических типов потребления. Наиболее укрупненными группами такого рода являются домохозяйки, молодежь, пенсионеры, государственные служащие и так далее, причем понятно, что каждая из них при подготовке к решению той или иной маркетинговой задачи может в зависимости от характера последней дробиться на все более и более мелкие подгруппы.
Применение информационных технологий в отношении уже существующих социальных групп значительно более широко распространено и носит значительно более массированный характер, чем направленное на создание новых социальных групп. Ведь существующие социальные группы представляют собой значительно больший по масштабам, более однородный по составу и более подготовленный к воздействию человеческий материал, чем маргинальные группы, требующие усилий по их созданию и поддержанию и рентабельные только в масштабах глобальных рынков.
Коммерческий потенциал значимых социальных групп неизмеримо более высок, что заставляет специализироваться на них крупный бизнес, попросту вытесняющий мелкий и средний в маргинальные сектора и сегменты. С политической же точки зрения маргинальных социальных групп и вовсе попросту не существует, так как в рамках одного и того же глобального рынка они оказываются распределенными по различным и практически не связанным друг с другом политическим пространствам. Качественно меньшая размерность последних по сравнению с глобальными рынками делает затраты на формирование политического сознания маргинальных социальных групп, в отличие от их экономического сознания, в целом нерентабельными и эффективно предохраняет их от применения к ним технологий формирования сознания в политических целях.
Таким образом, применение технологий формирования сознания к маргинальным социальным группам (включая усилия по созданию новых) остается уделом компаний, как правило, малых и средних размеров. К значимым же социальным группам эти технологии применяют все - и коммерческие, и политические пользователи последних, включая крупнейшие транснациональные корпорации. В результате значимые социальные группы информатизированных обществ испытывают на себе значительно большее, чем маргиналы, давление разнообразных технологий формирования сознания, применяемых в различных целях.
Относительно крупные социальные группы, значимые с точки зрения потребления, становятся почти таким же объектом концентрированного применения технологий формирования сознания, как и общественная элита (к чему это ведет для элиты, показано в параграфе 4.5.2). Используя их особенности и отличия от остальных социальных групп, указанные технологии неизбежно усиливают эти особенности и отличия, тем самым отделяя, обособляя «целевую» социальную группу от всех остальных.
Результат - усиление внутренней раздробленности и разъединенности информатизированного общества.
Однако даже когда технологии формирования сознания направлены на решение универсальных задач и применяются не к той или иной «целевой» социальной группе, а ко всему обществу, различные социальные слои и группы в силу объективных психологических различий реагируют на одни и те же воздействия по-разному. Различия реакций усиливается тем, что массированное применение таких сложных технологий, как технологии формирования сознания, мешает их «тонкой настройке» и может обеспечить лишь самый общий учет специфики восприятия тех или иных социальных групп, пусть даже и весьма значительных по своей численности.
В результате под воздействием «информационного пресса» психологические различия между базовыми социальными слоями и группами, в первую очередь в способе восприятия, усугубляются, социальная ткань общества «расползается» , и общество стремительно, глубоко и, что самое важное, устойчиво сегментируется.
Социум дробится, разделяясь на все более мелкие субкультуры, представители которых не связаны друг с другом и следуют различным стереотипам восприятия, поведения и мышления.
На все это накладывается иммиграция, в первую очередь в развитые страны, масштабы которой колоссально выросли с началом глобализации. Ее упростило и усилило удешевление и приобретение всеобщего характера системами связи и коммуникации, позволяющим быстро и без затрат получить всю необходимую информацию, забронировать билеты, снять номер в гостинице и даже устроиться на работу, - и все это в чужой стране.
Однако главной причиной значительного расширения иммиграции стала победа развитых стран в «холодной войне». С одной стороны, она породила массовое бегство населения бывших социалистических стран и особенно СССР в вожделенный «свободный мир». Бегство достигло такой интенсивности, что последнему уже через несколько лет пришлось, забыв о пышности лозунгов о правах человека, лихорадочно взяться за восстановление пресловутого «железного занавеса» - правда, уже не с Востока, а с Запада.
С другой стороны, прекращение противостояния двух систем нанесло сильнейший удар наименее развитым странам, которые, перестав быть «полем боя», утратили и свою полезность для развитого мира и лишились помощи, которую уже привыкли получать от него. В сочетании с качественным ужесточением глобальной конкуренции результатом потери помощи стала утрата необходимых ресурсов развития и глубокая комплексная дезорганизация этих стран (подробней см. параграф …), принесшая массам их жителей несчастья и породившая усиление иммиграционного давления на развитые страны (частично отраженного при помощи ограничения въезда).
Иммиграция усилила внутреннюю разнородность развитых обществ, дополнив ее социальный характер более значимой и разрушительной этнической и культурно-цивилизационной разнородностью (подробней см. в параграфе 10.2.3).

* * *

Подводя промежуточные итоги, мы можем отметить, что глобализация способствует глубокому внутреннему разделению человеческих обществ, в первую очередь развитых, за счет действия следующих основных механизмов:

  • формирования «информационного сообщества» - обособленного от основной части общества круга людей, причастных к систематическому использованию технологий формирования сознания;
  • выделению маргинализированных социальных групп в результате систематического стимулирования средними и мелкими субъектами глобальных рынков маргинальных типов потребления;
  • различной реакции основных социальных групп на стандартные технологии формирования сознания;
  • иммиграции, дополняющей внутреннюю социальную разнородность обществ этнической и культурно-цивилизационной разнородностью.

Глава 6. АНТИГЛОБАЛИЗМ: ЭХО НОВОЙ ЭПОХИ

6.1. Зависть движет историей

Глубокие и постепенно увеличивающиеся различия между все большим количеством социальных групп объективно способствуют росту напряженности внутри информатизированного общества. Однако если в целом в отношениях между обособляющимися социальными группами можно говорить о простом непонимании, отношение к занимающему верхние ступеньки социальной лестницы «информационному сообществу» носит значительно более интенсивный характер и может быть охарактеризовано именно как враждебность. Недаром именно противоречие между «информационным сообществом» и остальными социальными слоями и группами и является базовым социальным противоречием эпохи глобализации (подробней см. параграф 5.2).
Причина этой враждебности заключается не только и не столько в естественном скепсисе и недоверии к элите, по всей вероятности, необратимо оторвавшейся от основной части своего общества. Помимо описанных в параграфе 5.2. проявлений нового базового социального противоречия эпохи глобализации, исключительную роль здесь играет принципиальная одинаковость положения всех социальных групп, не входящих в «информационное сообщество», по отношению к наиболее значимому феномену современной жизни: технологиям формирования сознания.
Указанные социальные группы, при всей своей несхожести, являются пассивным и беспомощным объектом применения данных технологий. Образующие их люди не способны защитить себя, защитить свой собственный мозг от систематического, повсеместного, массированного и при том весьма хаотичного вторжения в него. Это вторжение осуществляется именно представителями «информационного сообщества», которые единственные являются не только объектами, но отчасти и субъектами применения технологий формирования сознания. Немудрено, что в целом они опьянены своим могуществом и своими ощутимо более высокими доходами и ощущают себя лидерами своего общества, властителями умов и чувств, творцами «дивного нового мира», в котором заперта серая повседневность большинства их сограждан.
Основной же массе населения развитых обществ (в том числе высоко обеспеченного и образованного), в силу специфики своей деятельности не занимающейся формированием сознания окружающих, от всех преимуществ и прелестей информационной революции достаются только голливудские блокбастеры, порнографические сайты в Интернете, более или менее рискованные и доходные вложения в инвестиционные фонды (причем после «черной весны» 2000 года - все более рискованные и все менее доходные) и растущая неуверенность в окружающем мире, сконструированном для них «информационной элитой».
Неуверенность эта вызывается тем, что, подобно всем глобальным конструкциям, преследующим достижение локальных целей, современная картина окружающего мира, созданная «для широкого пользования» специалистами по формированию сознания из наиболее развитых стран, страдает разного рода мелкими, но часто заметными и неосознанно беспокоящими пользователей неувязками.
Как правило, они не осознаются непосредственно, так как технологии формирования сознания в целом эффективно обеспечивают переключение внимания индивидуума и не позволяют ему задерживаться на «неудобных» предметах. Однако эти неувязки все же воспринимаются подсознанием, что порождает массовые иррациональные фобии и широкое распространение ощущения неуверенности в самых обыденных и распространенных вещах и истинах.
По мере расширения и интенсификации применения технологий формирования сознания социум все более четко делится на «информационное сообщество», члены которого участвуют в разработке и применении указанных технологий, и остальные дробящиеся социальные группы, являющиеся исключительно объектом их применения. Мировоззрение и психология двух этих ключевых категорий становятся все более разными, и вторые, испытывая понятные обиду и зависть, становятся движущей силой наиболее значимой протестной силы современности - антиглобалистского движения.
Зависть усугубляется не только растущим разрывом между двумя основными категориями членов развитого общества (разрывом не только в доходах и даже не только в качестве, но и в самом образе жизни, в предпочтениях, мотивации, ценностях и целеполагании), но и в значительной степени случайным характером первоначального формирования «информационного сообщества» .
Круг людей, способный войти в него на первом, самом раннем и самом важном этапе складывания, ограничивался образовательным и социальным цензом. Однако эти границы были достаточно широкими, и внутри них попадание людей в сообщество, которому через несколько лет и даже месяцев предстояло стать «информационной элитой» нового мира, было во многом случайным. Очень часто (особенно в медиа-сфере) формирование «информационного сообщества» начиналось как игра, как забава; очень часто (преимущественно в сфере бизнеса и управления) - как дополнение традиционных рычагов влияния и управления пропагандистскими технологиями, опасно напоминающими простую саморекламу.
Значительная часть людей, входя в формирующееся «информационное сообщество», действительно не знали, куда они попадают, какая власть и какое богатство ожидают их в самом близком будущем. Тем более не знали этого их более пассивные и традиционные соседи и сослуживцы, оставшиеся в итоге развернувшихся общественных процессов «за бортом» новой социальной страты.
Для них включение тех или иных людей в «информационное сообщество» выглядело не как закономерное вознаграждение, а как везение, случайность, - которая не могла не вызвать зависти, лишь усиливаемой успехами членов «информационного сообщества» и постепенным увеличением замкнутости этой социальной группы.
Эта зависть в сочетании с болезненным чувством все более необратимой и окончательной отделенности от новой общественной элиты, определяющей ход развития и формирование мирового и национального общественного мнения, подпитывает антиглобалистское движение и является его важнейшим источником.
Это движение представляет собой пестрый конгломерат самых разнородных течений и соединяет людей, придерживающихся порой диаметрально противоположных убеждений. Поэтому, наряду с проявлением базового социального противоречия эпохи глобализации, существенное значение имеет и целый ряд иных факторов, способствующих развитию и распространению антиглобализма, среди которых следует в первую очередь выделить следующие:

  • антиамериканизм, так как, по справедливому замечанию Клинтона, «глобализация - это Америка», и ее экспансия, вызывающая естественное противодействие, носит характер всемерного стимулирования глобализационных процессов (подробнее об этом см. в параграфе ….);
  • осознанная борьба развивающихся стран за свои права, в том числе формально декларированные международными организациями и формально же признанные развитыми странами, за отказ последних от политики «двойных стандартов» и злоупотребления господством, в том числе на глобальном информационном поле, за соблюдение хотя бы равных условий глобальной конкуренции;
  • разного рода левые, анархистские и экологические течения, превратившие антиглобалистское движение в «новую левую инициативу», самую серьезную со времен Вьетнама и борьбы за мир 70-х и первой половины 80-х годов (подробнее об этом см. в следующем параграфе);
  • стихийный протест против несправедливости социальных последствий технологического прогресса, перенесенный на сам этот технологический прогресс (своего рода «неолуддиты»);
  • использование вышеперечисленных факторов крупными корпорациями, натравливающими протестующих на своих конкурентов (подробней см. параграф 6.3.).

Однако, несмотря на все эти «источники и составные части» антиглобалистского движения, его главной причиной представляется все же зависть граждан развитых стран к представителям их же собственных, обособившихся от них и оттолкнувших их «информационных элит».
Современный антиглобализм как социально-политический феномен глобального масштаба прежде всего является протестом сытых и относительно благополучных членов развитых обществ, что, впрочем, не делает его ни слабым, ни безосновательным. Не следует забывать о том, что непосредственной причиной социальных революций служит все же не отсутствие хлеба (тогда люди просто умирают, и у них физически не остается сил на публичное выражение своего недовольства), но недостаток масла.

6.2. Новая левая инициатива

Антиглобалистское движение, выступающее против кажущихся неотъемлемыми сегодня разрушительных (в первую очередь социальных) последствий технологического прогресса представляет собой не менее органичное порождение глобализации, чем мировое финансовое или телекоммуникационное сообщество. Его без всяких преувеличений можно назвать «оборотной стороной» сияющей медали глобализации.
Более того: это движение является своего рода «встроенным стабилизатором» технологического и социального развития, причем не только развитых стран, но и всего человечества. Подобно тому, как левацкий террор 70-х годов ХХ века в Европе привлек внимание европейских обществ к проблеме денацификации и содействовал ее не только постановке, но и решению, а движение «зеленых» при всем экстремизме ряда своих проявлений способствовало осознанию значимости проблем экологии, антиглобалисты уже заставили управляющие системы развитых стран по крайней мере обратить внимание на вызываемый глобализацией рост неравномерности богатства и, главное, возможностей.
Это феноменальный результат, если вспомнить молодость антиглобализма как общественного явления: впервые он заявил о себе лишь в конце 1999 года - срывом министерской конференции ВТО в Сиэттле (между прочим, затормозившим процесс либерализации внешнеторговой деятельности и, соответственно, ужесточения глобальной конкуренции, как минимум на четыре года).
Существенно и то, что парадоксальное зарождение антиглобалистского движения именно в развитых странах способствовало если и не осознанию, то, во всяком случае, ощущению управляющими структурами этих стран наличия аналогичной проблемы не только на международной арене, но и в своих собственных обществах.
Ориентация на проблемы растущего неравенства как во внутренней, так и в международной жизни, а также сама постановка проблемы справедливости, настойчиво вытесняемой из общественного сознания «новыми богачами» из «информационного класса», позволяет рассматривать антиглобалистское движение как новую и при том совершенно стихийно возникшую и продолжающую стихийно же развиваться левую инициативу, имеющую фундаментальное значение для всего последующего развития человечества.
В основе своей антиглобалистское движение направлено на достижение социальных целей; источник его движущей силы - ширящееся в современном мире осознание растущего неравенства и его четкой обусловленности процессами глобализации.
Парадоксально, что наиболее емким образом причины возникновения антиглобалистского движения описал не кто-нибудь, а Генеральный Секретарь ООН Кофи Анан.

Пример 11.

Генеральный Секретарь ООН о причинах антиглобализма

«Протест (против глобализации - М.Д.) обусловлен порождаемым ею неравенством. Во-первых, выгоды и возможности, являющиеся результатом глобализации, по-прежнему сконцентрированы в… небольшом числе стран и неравномерно распределяются в самих этих странах. Во-вторых, в последние десятилетия возникло несоответствие между успешными усилиями по разработке строгих и неукоснительно соблюдаемых правил, способствующих расширению глобальных рынков, и не очень активными действиями в поддержку столь же важных социальных целей».
«…Для многих людей глобализация стала означать бОльшую уязвимость к воздействию незнакомых и непредсказуемых сил, которые могут вызвать экономическую нестабильность и социальные неурядицы, иногда с молниеносной быстротой… Растет тревога по поводу того, что под угрозу может быть поставлена целостность культур и суверенитет государств. Даже в самых могущественных странах люди задаются вопросом о том, кто осуществляет руководство, беспокоятся за… рабочие места и опасаются, что их голоса могут быть заглушены шквалом глобализации».
«Глобализация ограничивает способность … развитых стран смягчать негативные внутренние последствия все более широкого открытия рынков, а развивающиеся страны никогда и не обладали такой способностью. В результате население и тех, и других стран испытывает… чувство незащищенность и ненадежности».
«Революция в области глобальных средств коммуникации породила новые надежды на то, что страдания людей будут облегчены, а основополагающие права защищены. Ни правительства, ни международные институты пока еще не выяснили ни всех последствий этих ожиданий , ни того, как оправдать эти ожидания».
«В основе этих различных проявлений озабоченности лежит единый, мощный призыв: глобализация должна означать нечто большее, чем создание более обширных рынков… Чтобы выжить и процветать, мировая экономика должна … способствовать прогрессу в достижении более широких по своему охвату социальных целей (выделено автором - М.Д.)».

Протестуя против разрушительных последствий процессов глобализации, антиглобалисты последовательно отрицают системы ценностей, навязываемые современному человечеству адептами глобализации, преимущественно принадлежащими лагерю «либеральных фундаменталистов». Более того: они рассматривают сами эти системы (действительно предельно эгоистичные и не только безразличные, но и враждебно агрессивные по отношению к относительно слабым участникам конкурентной борьбы) как абсолютное зло, как один из самых опасных для человечества плодов современных глобализационных процессов.
При всех различиях во взглядах представители антиглобалистского движения в целом привержены традиционной гуманитарной системе ценностей, основанной на гуманистических идеалах, представлениях о необходимости солидарности и стремлении к справедливости как необходимой доминанте общественного развития.
Таким образом, антиглобалисты критикуют и в очень значительной своей части принципиально отвергают глобализацию, исходя не из ее собственных, но из доглобализационных моральных ценностей, считаемых ими универсальными. Однако это не может рассматриваться в качестве причины для обвинения их в устарелости и ретроградстве, ибо гуманистические ценности и в самом деле, как показала длительная история человечества, если и не универсальны, то, во всяком случае, наиболее полно соответствуют его внутреннему складу и, главное, его объективным потребностям в коллективном выживании.
Глобализация, последовательно и при том с растущей глубиной и жестокостью раскалывая человечество сначала по способности к творчеству, затем по причастности к технологиям формирования сознания, а затем, возможно, и по степени преобразованности в результате применения биотехнологий, ставит под вопрос саму идеологию коллективного выживания. Взамен ей она создает для наиболее успешных членов наиболее успешных обществ все более и более привлекательный соблазн группового или даже вовсе индивидуального процветания за счет деградации и даже уничтожения огромных масс менее успешных людей.
Подобная система ценностей может соответствовать или не соответствовать долгосрочным тенденциям развития человечества - ибо не доказано и в силу заведомой недостаточности наблюдаемого промежутка времени не могло быть доказано, что уловленные нами тенденции глобализации носят долгосрочный характер. Однако не вызывает сомнения, что она не соответствует ни его интересам как целого, ни выражающей эти интересы господствующей морали.
Антиглобалисты, стихийно выражающие эти интересы и исповедующие эту мораль, склоняются тем самым к идеалам солидарности и справедливости, - безусловно, левым идеалам. То, что в условиях глобализации простая человечность, стремление к коллективному выживанию и другие побуждения следовать естественным склонностям человеческой натуры с болезненной однозначностью ведут нас в лагерь левых политических сил, требует серьезного анализа, способного привести к глубокой переоценке ценностей.
Политическая жизнь, как и жизнь человечества, развивается циклично. Перекос в сторону либеральных ценностей, совпавший с наиболее интенсивным периодом развертывания глобализационных процессов, обнажил недостаточность этих ценностей «в чистом виде» и привел к болезненным диспропорциям, поставившим под угрозу само человеческое общество. Сегодня маятник идет в другую сторону - и мир все больше начинает нуждаться в реализации левых идеалов, левых ценностей, в дополнении материального и финансового прогресса прогрессом духовным, в первую очередь моральным.
В 90-е годы ХХ века развитые страны сделали колоссальный рывок вперед, оказавшийся непосильным для основной части человечества. Теперь пора, выражаясь военным языком, «закрепиться на достигнутых позициях и подтянуть тылы», то есть обеспечить отстающему большинству возможности развития, необходимые хотя бы для продолжения прогресса вырвавшегося вперед меньшинства.
Когда эта задача будет так или иначе решена, вектор господствующего политического процесса переменится в очередной раз. Но сегодня ветер истории дует влево , - и живым свидетельством этого выступает антиглобалистское движение. Ослабив напор и в значительной степени отказавшись от уличных беспорядков как способа привлечь к себе внимание (правда, лишь после того, как эта задача была решена), антиглобалисты наращивают свою легитимность, - а с ней и свою влиятельность.
Правда, нельзя забывать о том, что левые идеалы, как и любые другие, наряду с позитивным несут и значительный деструктивный заряд. Об опасностях, подстерегающих человечество на пути их последовательного воплощения в жизнь, свидетельствует и трансформация их нынешнего носителя - антиглобалистского движения.
За считанные годы это «живое творчество масс» породило ряд окостенелых и поразительно догматичных бюрократических структур, смертельно скучных, заорганизованных, схоластичных, абсолютно недееспособных и совершенно нетерпимых к инакомыслию. Эти бюрократические структуры уже успели подорвать колоссальный потенциал антиглобалистов, проделавших в этом отношении типичный путь левого движения.
Будем надеяться, что у человечества в предстоящем ему дрейфе влево хватит сил осознать пример антиглобалистского движения и сделать из него необходимые выводы.

6.3. Партизанская конкуренция

Как и всякий значимый фактор общественной жизни, антиглобалистское движение активно и разнообразно используется участниками глобальной конкуренции. Это использование, за редчайшими исключениями, носит глубоко скрытый характер; как правило, о нем можно лишь догадываться, анализируя «задним числом» те или иные действия антиглобалистов и результаты их акций.
Существенно, что подобным анализом не следует злоупотреблять, чтобы не впасть в непростительный при изучении процессов общественного развития грех конспирологии. В большинстве случаев мы не имеем внутренней информации о тех или иных причинно-следственных связях и являемся, таким образом, обычными сторонними наблюдателями. Соответственно мы, как правило, в принципе не имеем возможности установить, является ли то или иное действие результатом стихийной инициативы участников самостоятельно развивающегося общественного движения или же хитроумной операции, организованной (в том числе, возможно, и без информирования непосредственных исполнителей) представителями тех или иных сил, участвующих в глобальной конкуренции.
Так, например, легко представить одну из фундаментальных инициатив современного антиглобалистского движения - введение налога на международные финансовые спекулятивные операции - простым инструментом борьбы с международными финансовыми спекулянтами со стороны их стратегических конкурентов - выросших из реального сектора современных высокотехнологичных корпораций (в том числе и компьютерных), производящих новые нефинансовые технологии.
Эти предположения могут соответствовать истине - но узнать это нельзя, не проведя специальных исследований антиглобалистского движения. А исследования такого рода окажутся либо технологически недоступными, либо требующими методов проведения, которые исключат саму возможность огласки их результатов.
Таким образом, вопрос о месте антиглобалистского движения в современной глобальной конкуренции оказывается настолько тонким и деликатным, что точный ответ на него следует признать принципиально недоступным для обычного аналитического сообщества. Это одна из тех кантовских «вещей в себе», которые неминуемо сопровождают борьбу за политическое и экономическое влияние.
Однако, как это ни парадоксально, точные ответы на подобные вопросы и не нужны или, по крайней мере, избыточны, так как реальное развитие общественных движений в основном идет строго противоположным образом. Не их используют в качестве инструмента той или иной «большой игры», а сами они ищут ее участников, хотя бы примерно соответствующих их целям и образу действий. Найдя таких игроков, общественные движения конкурируют за возможность стать их инструментами, что приносит не просто деньги, но возможность дальнейшего развития и, соответственно, открывает новые исторические горизонты.
Дело в том, что по-настоящему эффективные, профессиональные деятели общественных движений обеспечивают их финансирование за счет агрессивного фандрайзинга (напоминающего «агрессивный маркетинг»), похожего на описанную в параграфе 5.3. деятельность по удовлетворению и созданию маргинального спроса.

Пример 12.

Глобальный фандрайзинг как фактор общественной жизни

Какое бы действие ни предполагала совершить та или иная общественная сила, в силу невообразимого разнообразия глобальной конкуренции в мире найдутся ее участники, которым это действие пойдет на пользу - или, по крайней мере, которыми оно может быть использовано. Осознав свою заинтересованность в соответствующих действиях, эти участники, в большинстве случаев обладающие значительными финансовыми ресурсами (иначе они не могли бы участвовать в глобальной конкуренции), в принципе готовы оплачивать их осуществление.
Проникнувшись этим самоочевидным фактом и положив его в основу своих действий, человек становится фандрайзером: в соответствии с «принципом Талейрана» он начинает искать соответствующие силы и убеждать их в необходимости для них тех самых действий, которые он собирается предпринять.
Конечно, процесс получения денег отнюдь не носит автоматического характера. Существуют естественные проблемы доверия, пассивности, забюрокраченности и простой человеческой ограниченности потенциальных спонсоров. Кроме того, большинство оказывающих постоянную финансовую поддержку организаций имеют постоянных, традиционных партнеров и не склонно менять устраивающий их сложившийся порядок, в рамках которого новые претенденты на финансирование могут рассчитывать лишь на роль субподрядчика. При этом они будут выполнять весь объем соответствующих работ, но получать лишь незначительную часть выделяемых на соответствующие нужды денег (основная часть которых будет оседать в карманах их традиционных получателей, занимающих монопольное положение).
Однако все эти сложности в целом носят технический характер. Чем бы вы ни занимались, при достаточном упорстве вы имеете все возможности найти в пронизанном коммуникациями глобализованном мире кого-то, кто заинтересован в ваших усилиях и при этом достаточно богат, чтобы платить за них. Соответственно, какой бы экзотичной ни была та или иная общественная деятельность, при достаточной изобретательности и энергии она может быть обеспечена необходимым финансированием. Это - один из зримых, хотя и далеко не всегда позитивных (что наиболее убедительно видно на примере навязчивой пропаганды сексуальных меньшинств) результатов глобализации.

В соответствии с этим правилом антиглобалистское движение само активно разыскивает спонсоров - и, когда эти спонсоры (временные или постоянные) найдены, они естественным образом начинают оказывать значительное обратное воздействие на развитие этого движения, приспособляя его к своим нуждам и представлениям.
В соответствии с пестротой самого антиглобалистского движения спектр финансирующих его структур, тем или иным образом участвующих в глобальной конкуренции, представляется исключительно широким. К основным категориям прямых спонсоров, непосредственно передающих деньги антиглобалистам, следует отнести:

  • в первую очередь - тесно связанные с наркопартизанами левацкие группировки Латинской Америки (в первую очередь Колумбии);
  • в меньшей степени и, как можно понять, эпизодически, - исламские (преимущественно арабские) благотворительные фонды;
  • правительства ряда неразвитых стран (как правило, они помогают не столько прямым финансированием, сколько организацией международных форумов антиглобалистской направленности);
  • крупные корпорации, решающие при помощи антиглобалистов свои проблемы, в том числе связанные с глобальной конкурентной борьбой.

Примером непосредственного использования антиглобалистского движения в конкурентных целях, возможно, может служить избрание в качестве одной из его главных мишеней именно «Макдональдса», а не какой-либо иной транснациональной сети быстрого питания, а также банковский погром в Швейцарии в 2001 году (?), нанесший определенный ущерб репутации швейцарских банков как таковых и дополнительно (после описанного в параграфе … информационного удара, дискредитировавшего их приверженность к банковской тайне) ослабивший их позиции в глобальной конкуренции.

Часть 3.

ИЗМЕНЕНИЕ МИРОПОРЯДКА:
ДОМИНИРОВАНИЕ И ВЫЗОВ

Рассмотрев влияние современных информационных технологий, породивших глобализацию, на отдельного человека и на жизнь отдельного человеческого общества, мы переходим к изучению их влияния на взаимодействие человеческих обществ между собой.
Седьмая глава посвящена разрыву в уровне развития различных обществ, который под действием указанных технологий углубляется и впервые в истории человечества делается непреодолимым - правда, лишь в рамках этих технологий. Рассматривается изменение важнейших ресурсов развития, вызванное распространением информационных технологий, и влияние этого изменения на ключевые аспекты экономического и политического развития. Выделяется качественно новый тип технологий - метатехнологии, в принципе исключающие возможность конкуренции с их разработчиками.
Тема восьмой главы - изменение характера конкуренции, главным фактором которой становятся уже не деньги, но технологии. Анализируется технологический аспект традиционного - странового и регионального - разреза политической структуры современного человечества. Рассматривается значение различных видов технологий для формирования и поддержания соотношения сил между различными странами и группами стран. Особое внимание уделено переносу «центра тяжести» конкуренции с рынков сбыта товаров на ресурсы, необходимые для их производства.
Девятая глава рассматривает место, занимаемое в современной геополитической и геофинансовой структуре человечества такими традиционно находящимися в поле зрения исследователей элементами мирового порядка, как транснациональные корпорации. Выявляются причины, усугубляющие по мере развития глобализации их монопольное положение. Анализируются возникновение и специфика действующих в планетарном масштабе глобальных монополиц, их загнивание и вызываемый этим загниванием структурный кризис не просто мировой экономики, но и самой рыночной модели развития человечества.

Глава 7. ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ РАЗРЫВ:
РАЗДЕЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

7.1. Концентрация интеллекта

Описанное выше (в параграфе 5.1.) обособление во всех странах групп людей, работающих с современными информационными технологиями, в «информационное сообщество» неизбежно ведет к концентрации этого сообщества в наиболее развитых странах.
Ведь такое сообщество может быть относительно устойчивым только в относительно богатом и демократическом обществе, способном обеспечить его членам материальный достаток, признание и, что ничуть не менее важно, профессиональную среду обитания. На примере нашей страны мы слишком хорошо знаем, что интеллект , даже если и выживает, то, во всяком случае, не воспроизводится в бедности и опасности.
Столь неблагоприятные условия оставляют специалистам - особенно такой быстро обновляющейся и требующей постоянного общения сферы, как современные информационные технологии - крайне ограниченный и весьма жесткий выбор. Они либо выталкиваются общественной средой в более развитые страны, либо стихийно уничтожаются ей как профессионалы на месте. Именно благодаря этому происходит весьма быстрое перетекание «информационного сообщества» из остального мира в развитые страны, которое прекратится лишь с полным сосредоточением этого сообщества преимущественно в развитых странах.
Однако процесс «утечки умов» на этом не остановится: параллельно с этим перетеканием будет происходить (а вообще-то, уже полным ходом идет) концентрация основной части «информационного сообщества» человечества в «наиболее развитых» странах.
Ведь, хотя «утечка умов» наиболее болезненна для наименее развитых стран (в силу редкости специалистов их относительная ценность для них выше), переток наиболее значимых - интеллектуальных - ресурсов, предопределяющих успех в глобальной конкуренции, охватывает весь мир.
Невозможно спорить с тем, что отток специалистов из экономически слабых стран носит наиболее массовый, заметный и однонаправленный характер. Но точно такое же движение специалистов, хотя и в меньших масштабах и менее заметных формах, наблюдается и в развитых странах.
Точно так же, как в погоне за лучшими условиями жизни и работы, профессиональной востребованностью и признанием специалисты перебираются из менее развитых стран и регионов в развитые, - точно по тем же самым причинам из развитых стран они стремятся в созидающие новые технологические принципы «наиболее развитые» общества, к которым в настоящее время можно отнести прежде всего США, и, в меньшей степени, Великобританию.
Данное движение не просто формирует и углубляет разрыв между развитыми и всеми остальными странами и дополняет его в принципе подобным ему, хотя и менее глубоким и болезненно воспринимаемым, разрывом между основной массой развитых стран и «наиболее развитыми» странами. Оно позволяет с уверенностью утверждать, что при сохранении сложившихся тенденций технологического развития оба указанных разрыва уже в самое ближайшее время смогут приобрести, если еще не приобрели, окончательный и принципиально непреодолимый характер.
А это, в свою очередь, предопределяет прекращение или как минимум качественное замедление прогресса (по крайней мере, технического) вне развитых стран (а со временем - и вне наиболее развитых стран), с одной стороны, и необратимую социальную и финансовую деградацию развивающихся стран - с другой.
При этом из-за обостряющейся конкуренции, в том числе и за специалистов, представляется разумным ожидать постепенного сокращения количества как развитых, так и наиболее развитых стран. Мигрируя в относительно более развитые страны, интеллект лишает покидаемые им территории важнейшего фактора развития и отталкивает их на нижние уровни глобальной «конкурентной лестницы».
Это создает объективно обусловленный и не преодолимый на современном этапе развития человечества технологический разрыв, в первую очередь между развитыми и развивающимися странами. Более того: этот разрыв превращает само понятие «развивающихся» стран в беспомощный эвфемизм, призванный скрыть обозначаемую им трагическую реальность не «развивающихся», а уже окончательно неразвитых стран , обреченных играть вторые роли не только в мировой политике, но и в мировой экономике.
Этот разрыв, а точнее - технологически обусловленная пропасть существует не только между странами, но и внутри каждой из них. Ведь «информационное сообщество» неминуемо, в силу самого своего характера обособлено от остальной части общества, в котором оно в каждый конкретный момент пребывает. Таким образом, как это ни парадоксально, информационные технологии, - эти технологии всеобщей коммуникации и мгновенной связи всего со всеми, - ввергают человечество в глубоко трагическую эпоху многообразной, глубокой и окончательной разделенности.
Рядом с этой интерактивной, погруженной в многоуровневую сеть всеобщей коммуникации разделенностью эпоха феодальной раздробленности выглядит подлинным праздником международной и межклассовой солидарности.

7.2. Новые ресурсы для новых технологий

Быстрое распространение и неуклонное совершенствование информационных технологий (и особенно технологий high-hume ) привели к существенным, а в целом ряде направлений и принципиальным изменениям в функционировании использующих их обществ и в их взаимодействии с остальными, менее развитыми странами. Понятно, что это не могло не затруднить адекватный анализ и оценку новых реалий общественной и государственной жизни развитых стран со стороны остального мира, оказавшегося за их порогом, в том числе и со стороны России.
Указанные изменения неоднородны. Они носят как позитивный, так и негативный характер, создают развитию человечества как новые возможности, так и пугающие преграды.
Наиболее тесно они связаны с изменением ресурсной базы, используемой новыми технологиями.

7.2.1. Производительное использование спекулятивного капитала

Прежде всего, следует подчеркнуть, что важнейшим ресурсом для наиболее эффективного класса технологий - технологий high-hume - стало само человеческое сознание. Его гибкость, адаптивность и связанная с этим постоянная изменчивость привели к тому, что преобразовывающие его технологии high-hume , в свою очередь, помимо высочайшей производительности, стали отличаться от традиционных видов технологий еще и высочайшей изменчивостью, то есть максимальной скоростью прогресса.
Именно поэтому пионеры освоения технологий high-hume и информационных технологий в целом - США - привлекли к созданию информационных технологий спекулятивный финансовый капитал, высокая мобильность которого наилучшим образом соответствует изменчивости разрабатываемых с его помощью технологий.
Привлечение такого капитала в создание обычных технологий, как показывает опыт развивающихся стран (в первую очередь «новых индустриальных» стран Юго-Восточной Азии), крайне опасно из-за врожденной «медлительности» неинформационных технологий. Осуществление любого производственного (то есть связанного с их серьезным изменением) проекта требует качественно больше времени, чем то, на которое готов вкладываться традиционно «короткий» спекулятивный капитал.
В результате наблюдается разрушительное несовпадение скорости движения спекулятивного капитала и создания объектов традиционных технологий. Масштабные вложения спекулятивного капитала оказываются неэффективными и опасными для национальных экономик именно по этой причине: он уходит, подчиняясь текучей конъюнктуре глобальных рынков, не успев создать ничего реального и оставляя после себя одни разрушения.
Однако скорость развития информационных технологий качественно выше, чем обычных. Поэтому они оказываются единственным видом технологий, по отношению к которым «короткий», спекулятивный капитал может оказаться нормальным производительным. Время их обновления так мало, а цикл жизни настолько сжат, что соответствует скорости обращения даже финансового капитала.
Одним из фундаментальных следствий этого является недостаточная обоснованность получающих все большее распространение опасений, связанных с возникновением в американской экономике «фондового пузыря». Как представляется, львиная доля внешне спекулятивных инвестиций направляется на развитие информационных технологий и за счет относительно высокого темпа их развития носит для их получателя вполне нормальный производственный, а не спекулятивный характер.
Поэтому ожидания на американском рынке катастрофического «прокола» такого спекулятивного «пузыря» по образцу, например, японского представляется бесперспективным занятием, годным лишь для временного воодушевления реваншистов. Структурный кризис американской экономики (подробно он будет описан ниже) действительно носит болезненный характер и ведет к серьезному снижению совокупной капитализации как США, так и других развитых стран, однако он не перерос и перерастет в неуправляемое «схлопывание» рынков и не превратится в финансовую катастрофу.
Его внешние проявления будут значительно меньше и мягче предвкушаемых отдельными ракетно-квасными «патриотами» в том числе и потому, что большая часть вложений, извне американской экономики выглядящих спекулятивными, на самом деле являются производительными.
В этой позитивно ориентированной стратегической стабильности наиболее полно и ясно выражается принципиальное преимущество американской экономики перед экономиками практически всех других стран мира. В этом - залог ее по меньшей мере среднесрочной устойчивости и победы в, весьма вероятно, предстоящих в ближайшие годы новых глобальных финансовых потрясениях.

Пример 13.

О значении различий в скорости технологического времени

Одним из неожиданных следствий сосуществования относительно быстро совершенствующихся информационных и более «медленных» традиционных технологий представляется весьма существенное возрастание значения фактора так называемого «технологического времени».
Так, еще до краха «новой» экономики весной 2000 года обращало на себя внимание относительно большое количеством банкротств компьютерных фирм в США. Непосредственная причина этих банкротств заключалась в относительной длительности практического внедрения новых технологических принципов. Пока традиционные технологии успевали воспринять новые разработки качественно более «быстрых» информационных технологий, значительная часть этих разработок успевала морально устареть прямо в процессе внедрения.
Таким образом, компания, направившая часть своих ресурсов из сферы чисто технологической гонки на практическую реализацию новых решений, роковым для себя образом «теряла темп». Она выходила в иной, значительно более медленный масштаб «технологического времени» и в результате проигрывала своим конкурентам, остающимся в сфере «чистой» разработки новых идей, в которой технологическое время течет значительно более быстро.

7.2.2. Мобильность важнейших ресурсов:
от созидательного сотрудничества к деструктивному

Не менее важной и уж во всяком случае куда более фундаментальной частью влияния современных информационных технологий на международную конкурентную борьбу следует признать вызванное их распространением изменение важнейших ресурсов общественного развития.
Принципиально значимым представляется тот самоочевидный, но недостаточно осмысленный современными исследователями факт, что в новом, информационном, постиндустриальном мире важнейшие ресурсы общественного развития перестают быть привязанными к определенной территории и становятся мобильными.
Главным ресурсом развития, которым еще недавно служило пространство с относительно жестко закрепленными на нем людьми и производством, становятся относительно мобильные благодаря господству информационных технологий и демократических стандартов финансы и интеллект, легко перетекающие с территории на территорию. Именно по этой причине развитие информационных технологий и вызываемая ими глобализация означают смерть «учения о жизненном пространстве» - геополитики.
В силу этих изменений традиционный для российской истории призыв к «новым варягам» из развитых стран «придите и правьте» в 90-е годы ХХ века уже не имел того в целом позитивного смысла, который, возможно, заключался в нем на заре российской истории.
Так как новые ключевые ресурсы развития больше не имеют однозначной территориальной «привязки», сегодня эффективное освоение практически любой территории наиболее передовым, информатизированным обществом состоит уже не в оздоровлении и развитии находящегося на ней общества. Напротив: изменение ресурсов развития диктует и коренное изменение характера освоения. Сегодня оно во все большей степени заключается в обособлении внутри осваиваемого общества с последующим изъятием из него основной части здоровых и прогрессивных элементов, то есть людей - носителей финансов и интеллекта.
При таком освоении прогресс более развитого, «осваивающего» общества во многом идет за счет нарастающей деградации «осваиваемого», причем масштабы деградации разрушаемого общества и утраты его культуры, как это обычно бывает при «развитии за счет разрушения», существенно превосходят выигрыш в культуре и прогрессе более развитого общества.
Этим освоение эпохи глобализации принципиально отличается от «старого доброго» колониализма - как традиционного, основанного на прямом политическом господстве (наиболее распространенным до Второй Мировой войны), так и неоколониализма, основанного на экономическом господстве при предоставлении формальной политической самостоятельности (развившемся после Второй Мировой войны в результате ослабления традиционных колониальных держав и качественного усиления США и СССР).
Колониальная держава, даже заинтересованная только в разработке недр, поневоле втягивается в комплексное освоение территории, а затем и в обеспечение ее социального прогресса. Ведь самое простое производство требует местных рабочих, которым надо обеспечить минимальное образование и здравоохранение. Туземные специалисты также дешевле командированных из метрополии, не говоря уже о наличии у них дополнительной мотивации; подготовка же этих специалистов (потребности которых в образовании, здравоохранении и досуге качественно выше, чем у рабочих) означает уже создание местной интеллигенции и объективно требует формирования и развития социума.
Конечно, такое комплексное освоение территории имеет тенденцию к неконтролируемому выходу за пределы первоначальной мотивации (освоение полезных ископаемых) и ведет к чрезмерным затратам. Именно затратность и потребность в снижении издержек и представляется фундаментальной причиной краха традиционных колониальных держав и переходу к нео- или экономическому колониализму, инициированному под эгидой прежде всего США.
Неоколониализм снижает издержки на освоение той или иной территории путем перекладывания расходов на организацию ее политической жизни и социального развития на саму эту территорию.
В силу незрелости местных обществ они оказываются неприспособленными к самостоятельному развитию и перекладывают часть расходов на него, - хотя и меньшую, чем при традиционном колониализме, - обратно на осваивающие общества. Наиболее убедительное проявление этой незрелости, не позволяющей развиваться самостоятельно, дает нам современная Африка, прекратившаяся с завершением «холодной войны» в вымирающий континент, а также развитие государств на территории бывшего СССР.
Таким образом, снижение издержек при неоколониализме сопровождается и снижением эффективности организации общественной жизни на осваиваемых территориях. В условиях глобального противостояния между двумя блоками дотирование социального прогресса было вынужденной необходимостью, связанной со сдерживанием противника.
Победа в «холодной войне» и уничтожение социалистического лагеря избавили развитые страны от этой необходимости и в сочетании с распространением современных информационных технологий позволили еще больше снизить издержки, открыв двери третьему этапу колониализма - колониализму эпохи глобализации.
Этот колониализм отказывается от самой идеи развития территорий и превращает развитие как таковое в исключительную привилегию сегодня развитых, а завтра, возможно, и лишь наиболее развитых стран. Свойственное ему развитие за счет чужой деградации всегда является «игрой с отрицательной суммой» в чистом виде. В этом его коренное отличие от относительно гармоничных процессов традиционного колониального развития, сопровождавшихся достаточно глубоким оцивилизовыванием колоний.
Таким образом, распространение информационных технологий качественно изменило относительную ценность ресурсов, выдвинув на первый план наиболее мобильные интеллект и финансы. Это, в свою очередь, в корне изменило характер преобладающей модели стратегического сотрудничества между развитыми и развивающимися странами: созидательное освоение вторых первыми при помощи прямых инвестиций во все большей степени уступает место разрушительному, деструктивному освоению при помощи изъятия финансовых и интеллектуальных ресурсов.
Для более полного осмысления реалий такого освоения следует уточнить, что объективной (и практически единственной) предпосылкой как для быстрой концентрации капитала, так и для наиболее быстрого и окончательного отрыва его (наряду с интеллектом) от национальной почвы является глубокий и по возможности представляющийся наиболее безысходным системный общественный кризис - как социально-экономический, так и политический.
Ведь, чтобы обрести необходимую для использования в современных информационных технологий мобильность, и капитал, и интеллект в массе своей должны прежде всего отчаяться в возможности приемлемого применения на своей родине. В противном случае их избавление от собственного национального облика займет неприемлемо много для процессов глобальной конкуренции времени и, скорее всего, будет недостаточно окончательным.
Следует особо отметить, что на практике весьма эффективным, радикально ускоряющим процесс выделения из общества его финансовых и интеллектуальных ресурсов и потому неминуемо широко применяемым механизмом обособления являются провокационные (в том числе и стихийные, не до конца сознаваемые теми, кто их использует) методы обособления и изъятия.
Они заключаются в активном поощрении всех черт, которые не просто выделяют привлекательные для развитой страны элементы «осваиваемого» или просто отсталого и потому подлежащего освоению общества из его основной части, но и являются принципиально неприемлемыми для нее. Вызываемое (а точнее - усиливаемое) таким образом отторжение привлекательных для развитых стран элементов «осваиваемого» общества кардинально облегчает изъятие из этого общества его наиболее прогрессивной части. Примером могут служить приписываемые Эйзенхауэру проницательные слова о том, что беспощадное подавление Советским Союзом венгерской революции 1956 года отдало «свободному миру» лучшую часть венгерской молодежи, вынужденную покинуть родину ([8]).
Осмысление реалий и последствий описанного изменения формы сотрудничества между развитыми и развивающимися обществами породило шокирующее, но бесспорное и применяющееся в практическом прогнозировании понятие «конченых стран». К ним относятся страны, подвергнувшиеся разрушающему воздействию нового, «информационного» империализма. Результатом становится утрата ими - по всей вероятности, безвозвратная - не только важнейших, интеллектуальных и финансовых ресурсов развития, но и самой способности их производить. Понятно, что такое развитие событий если и не полностью, то, во всяком случае, на весьма длительные сроки лишает их всякой исторической перспективы.
Добавим, что происходящая при этом утрата или, по крайней мере, упадок национальной культуры дополнительно ослабляет сопротивляемость этих стран информационному воздействию их мировых конкурентов.
Описанная деградация международного сотрудничества и его реальных целей была наиболее убедительно и полно проанализирована на примере «освоения наследства» свежераспавшегося СССР развитыми странами. В этом свете представляется весьма интересным и значимым, что непосредственной причиной бурного развития и распространения информационных технологий, вызвавшего указанную деградацию, стало именно глобальное поражение самого Советского Союза в «холодной войне».
Связь между этими событиями не имеет отношения к конспирологии: поражение и последовавший за ним распад СССР вполне естественным образом дал развитым странам столь концентрированную и качественную финансовую и особенно интеллектуальную подпитку, что они смогли «на его костях» кардинально ускорить свое развитие. Различие стратегических ориентаций и, соответственно, возможностей и перспектив развитых стран Европы, с одной стороны, и США, с другой, лучше всего показывает то, что первые впитали преимущественно финансы, в то время как вторые - преимущественно интеллект.
Победив в «холодной войне», развитые страны отнюдь не ограничились простым уничтожением своего глобального противника, как все еще принято думать. Победители сделали гораздо большее: они захватили и освоили его наиболее важные в новых условиях ресурсы - правда, использовавшиеся им из рук вон плохо. (Ключевым внутренним противоречием социализма, с точки зрения организации управления, было то, что он, готовя наилучшие в мире человеческие ресурсы, использовал их заведомо наихудшим способом. Именно это было непосредственной причиной имманентной враждебности советской элиты и среднего класса - в первую очередь интеллигенции - к собственному государству, собственной идеологии и, в конечном счете, собственной стране).
Освоив ресурсы СССР, развитые страны не просто придали импульс собственному технологическому и политическому прогрессу, но и - что значительно более важно - кардинально усилили свой отрыв от остального мира. При этом они создали и прочно закрепили, в том числе и институционально, описанную выше деструктивную модель международного экономического взаимодействия - наиболее успешную для себя и наиболее разрушительную для большинства остальных стран мира.

7.2.3. Удешевление однородных товаров

Все более необратимое отставание развивающихся стран от развитых возникает далеко не только из-за вымывания из них наиболее ценных в новых условиях ресурсов. Важную роль играет и падение полезности относительно устаревающих, традиционных ресурсов и технологий, которые (или возможность получения которых - например, при разработке полезных ископаемых) эти общества унаследовали от «до-информационной», индустриальной эры.
Ведь важнейшим с точки зрения практической политики результатом каждого нового этапа развития человечества (в том числе и в первую очередь его технологического развития) является относительное обесценение всех «старых» технологий и продуктов их применения по мере распространения новых.
Данное обесценение тем глубже, чем более примитивными являются «старые» технологии (то есть чем меньше в цене их продукта доля, созданная профессиональным трудом и формированием сознания потребителя) и чем менее монополизированными и более конкурентными являются доминирующие рынки продукции этих технологий. В соответствии с этим правилом за счет распространения информационных технологий «при прочих равных условиях» в общем случае происходит относительное обесценение в первую очередь однородных, биржевых товаров, рынок которых либерализован в наибольшей степени и в наименьшей степени доступен контролю со стороны производителей.
Наиболее заметен этот процесс на примере нефти, являющейся «кровью» современной экономики. Для понимания масштаба ее долговременного удешевления следует обратить внимание на уровень падения ее цены с начала 80-х годов, - с начала новой структурной перестройки экономик развитых стран, породившей микропроцессор, компьютер и в 90-е годы выведшей на авансцену мировой истории информационные технологии.
В начале 80-х годов мировая цена нефти достигала 34 долларов за баррель. С учетом инфляции доллара ее цена, несмотря на все значительные конъюнктурные колебания, никогда за все последующее время не превышала этот уровень. За последние два десятилетия доллар обесценился почти вдвое; 27 долларов за баррель нефти предвоенным летом 2002 года - это всего лишь 13,6 доллара образца 1982 года, первого года с относительно низкой после структурного кризиса рубежа 70-х - 80-х годов инфляцией. При изучении динамики цен на сырьевые товары не следует забывать и о 1979-1981 годах: за эти три года инфляция в США составила 39,5%!
Перед нападением США и Великобритании на Ирак мировая цена на нефть временно приподнялась. Возможно, новые потрясения, равно как и усилия добывающих стран, когда-нибудь еще смогут вернуть цену нефти на достаточно высокий уровень. Однако в сопоставимых ценах, учитывающих обесценение доллара, этот подъем все равно может быть лишь незначительным и временным. Ведь развитые страны, страдая от удорожания нефти, смогут, опираясь на свое технологическое преимущество (в том числе в сфере технологий high-hume), заставить значительно менее развитые страны-производители снизить цены.
При этом реализация их технологического преимущества будет лишь внешним выражением несравнимо более глубокой причины удешевления сырьевых и вообще всех однородных товаров: это складывание качественно нового - информационного - технологического уклада, который самим фактом своего появления начал неуклонное обесценение предшествующих укладов.

Пример 14

Удорожание нефти в 1999-2003 годах:
исключение, подтверждающее правило

Взлет мировых цен на нефть, начавшийся весной 1999 года и закрепивший их на относительно высоком уровне на четыре долгие года, смог стать длительным и относительно значимым потому, что США использовали его как инструмент борьбы с наиболее опасными стратегическими конкурентами - развитыми странами Европы и периодически приподнимающейся после десятилетнего экономического кризиса Японией.
При всей незначительности количественной разницы между уровнем развития США и остальных развитых стран она носит принципиальный, качественный характер: США уже перешагнули порог, отличающий «информационное» общество от традиционного, индустриального, а остальные развитые страны, лишь собираются сделать это.
В результате на первом этапе (по крайней мере до конца 1999 года) удорожание нефти создавало для развитых стран Европы и Японии значительно более серьезные проблемы, чем для США, и, увеличивая разрыв между ними, объективно способствовало укреплению глобального конкурентного лидерства последних.
В 2000 году высокие мировые цены на нефть поддерживались во многом в рамках президентской избирательной кампании в США. Влиятельные структуры, связанные с республиканской партией, с удовольствием «валили» администрацию Клинтона, провоцируя при помощи дорогой нефти обострение экономических проблем (вплоть до крушения «новой экономики» в апреле 2000 года).
Наряду с разгулом коррупции в пореформенной России (что трактовалось как ее «потеря»), демократической администрации ставилось в вину и резкое обострение палестино-израильского конфликта, поддержавшее высокие цены на нефть. Это внезапное обострение выглядело весьма подозрительно, если учесть, что республиканская партия США исторически имеет значительно большее влияние на Ближний Восток, чем демократическая.
При этом крупнейшие нефтяные корпорации США, наиболее тесно связанные с республиканской партией, еще и получали за счет высоких мировых цен на нефть дополнительные прибыли.
После президентских выборов в США новая, республиканская администрация была кровно заинтересована в снижении цен. Дорогая нефть уже тогда ощутимо сдерживала экономическое развитие и, более того, была единственным доступным управлению фактором смягчения нараставшего структурного кризиса американской экономики. Интересы прореспубликанских нефтяных корпораций уже не играли роли, так как речь шла о целом, а не о частности, - о всей Америке.
Однако процесс уже приобрел не контролируемый американцами динамизм. Сверхдоходы арабских стран - экспортеров нефти, в первую очередь Саудовской Аравии, способствовали росту их самосознания, укреплению их инициативы и самостоятельности, более твердому следованию собственным интересам. Усиление противоречий внутри самого Запада - между США и Европой, наиболее явно проявившееся в дестабилизировавшей Европу агрессии 1999 года против Югославии - воодушевило руководство богатых арабских стран ничуть не меньше, чем поступление дополнительных доходов от экспорта нефти.
В наиболее прямой форме это проявилось во всплеске исламского фундаментализма (увенчавшегося захватом талибами Афганистана) и, в меньшей степени, увеличении финансирования антиглобализма как западного движения, отрицающего западные ценности. Поддержание высоких мировых цен на нефть на протяжении 2001-2002 годов представляло собой результат и внешнее проявление «молчаливого восстания» арабского мира против господства потребляющих нефть развитых стран.
Нападение США на Ирак готовилось ими как солидарный ответ Запада всему арабскому миру. Он заключался далеко не только в «акции устрашения» и даже не в сокращении влияния богатых арабских стран на мировой рынок нефти за счет перехода нефтяных и газовых запасов Ирака под контроль крупнейшего экспортера - США.
Второй задачей войны, не менее важной, чем свержение Хусейна и переход Ирака под американский контроль, многие аналитики считали уничтожение подлинного центра арабского сопротивления - ОПЕК, которая должна была быть не просто дезорганизована, но ликвидирована раз и навсегда как организация.

Подводя итог, следует отметить, что общее снижение реальных мировых цен на сырье и, в более широком смысле, на продукты относительно мало интеллектуального труда, станет , по-видимому, наиболее долговременной тенденцией развития мировой экономики , более или менее значительные отступления от которой останутся в целом частными флуктуациями.
В этом смысле США, активно «сбрасывавшие» за рубеж, в «осваиваемые» страны не столько экологически, сколько «интеллектуально грязные», то есть слишком простые, производства, оставляя себе производство относительно наиболее дорогих новых технологий и принципов управления, максимально застраховали себя от негативных последствий собственного технологического рывка.

7.3. Метатехнологии: прозрачность странного мира

Есть в пограничной полосе
Неписаный закон:
Мы знаем все, мы знаем всех -
Кто я, кто ты, кто он.
С.Михалков

Вершиной современного технологического прогресса представляются так называемые метатехнологии, знаменовавшие начало принципиально нового этапа не только технологической эволюции человечества, но и развития самих рыночных отношений.
Специфика метатехнологий и их ключевая отличительная черта состоит в том, что сам факт их применения автоматически, сам по себе делает для любой применяющей их стороны принципиально невозможной всякую реальную конкуренцию с разработчиком этих технологий. Это своего рода плата за допуск к более высокой эффективности, обеспечиваемой этими технологиями, ранее в неполной форме встречавшаяся лишь в дилерских, лицензионных и франчайзинговых системах.
Современные передовые технологии в явной или, чаще, неявной форме, но все в большей степени ставят пользователя в положение дилера или лицензиата. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на тенденции, наблюдающиеся в сфере так называемой «защиты интеллектуальной собственности», являющейся на деле защитой злоупотребления монопольным положением владельцев передовых технологий, в первую очередь информационных.
Во многом ограничение прав пользователя и сведение их к правам лицензиата обусловлено объективно, так как информационные технологии принципиально отличаются от традиционных своей неполной воспроизводимостью. Они несут на себе неотъемлемый отпечаток создавшего их типа национальной культуры, из-за чего их использование представителями иных культур является для них в определенной мере чуждым занятием и обеспечивает разработчику данных технологий конкурентное преимущество, которое он и закрепляет при помощи права интеллектуальной собственности.
Метатехнологии являются логическим завершением этого процесса: в обмен на доступ к качественно большей эффективности субъект рынка сознательно или (как правило) бессознательно отдает не только деньги, но и потенциальную возможность тотального и оперативного контроля за своей деятельностью , а также произвольного и многообразного воздействия на нее.
Процесс формирования группы метатехнологий, скорее всего, еще только начинается. Механизм пополнения этой группы сам по себе прост; лучше всего рассмотреть его на примере уже произошедших переходов обычных технологий в категорию «мета».
В качестве классического примера перерастания обычной технологии в метатехнологию можно привести операционную систему Windows : первоначально его можно было использовать в любых целях, в том числе и во вред разработчику. Однако, по целому ряду неформальных, хотя и не нашедших полного подтверждения сообщений, последние модификации этого редактора в принципе позволяют осуществлять внешнее управление компьютером, использующим этот редактор и подключенным к Интернету.
Если это так, последние версии редактора Windows превратились в метатехнологию. Всякая попытка использовать его для нанесения вреда разработчику в принципе может быть оперативно отслежена и предотвращена последним самыми разнообразными путями - от «случайного» заражения вирусом или, проще, уничтожения соответствующих файлов до полностью осведомленного и потому эффективного противодействия в реальном пространстве.
Не секрет (особенно для компьютерно грамотных исследователей), что подобные принципы используют и некоторые грантодатели. Они настаивают на выполнении оплачиваемых ими исследовательских работ только на специально выделенных для этого компьютерах. Обязательное подключение этих компьютеров к Интернету и заблаговременная установка на них специального программного обеспечения обеспечивают практически свободный доступ грантодателя к содержащейся в них информации без какого-либо предварительного уведомления исследователя.
Наконец, многие системы контроля головных организаций за дочерними или же внутри организаций строятся на тех же принципах скрытого контроля за используемыми компьютерами.
К основным на сегодняшний день и наиболее наглядным примерам метатехнологий представляется целесообразным отнести в первую очередь следующие:

Сетевой компьютер , память которого рассредоточена в сети (у пользователя находятся лишь модем, монитор и клавиатура). Это обеспечит экономию средств пользователя, которому уже не придется тратиться на системный блок, но предоставит разработчику, контролирующему соответствующие серверы, всю информацию пользователя, что позволит ему произвольно вмешиваться в деятельность последнего. Несмотря на то, что продвигавшаяся У.Гейтсом в конце 90-х идея сетевого компьютера так и не осуществлена, частично принцип внешнего управления включенного в сеть компьютера, возможно, реализован уже в описанных выше некоторых модификациях Windows. По оценкам, через несколько лет решение уже не принципиальной, а чисто технической задачи повышения быстродействия компьютера и увеличения его памяти позволит обеспечить полный и оперативный контроль за всеми действиями, совершаемыми в Интернете, и их быстрый и автоматический анализ.
Современные технологии связи , даже на современном, еще не очень совершенном уровне позволяющие обеспечивать тотальный сбор и быстрый анализ циркулирующей информации и обеспечивающие таким образом формирование подлинного «полицейского общества». Спецслужбы США, например, используют систему «Эшелон» для перехвата всех телефонных сообщений на территории первоначально Западной и Центральной Европы, а сейчас, как можно понять, уже и других регионов мира. Длительный вялотекущий скандал вокруг этой системы, созданной формально для обеспечения военно-политичес-кой безопасности Запада, поддерживается многочисленными случаями передачи собираемой ею конфиденциальной информации о действиях и намерениях преимущественно европейских фирм их американским конкурентам. В относительно близкое время, вероятно, станет возможна (если еще не стала) полная и оперативная компьютерная обработка всего объема этих сообщений.
— Различные организационные технологии , преобразующие культуру не только объекта, но и субъекта их воздействия, - от всех видов влияния на массовое сознание до построения организационных структур и осуществления стратегического планирования. Наиболее важны следующие подгруппы таких метатехнологий:

  • Практически все глубоко разработанные технологии организации управления , в том числе организации деятельности корпорации. Ориентированные на культуру и систему ценностей страны-разработчика (преимущественно США), они объективно снижают конкурентоспособность применяющих их корпораций, представляющих другие культуры, и этим сокращают их конкурентный потенциал. Следует отметить, что в общем случае распространение в обществе чужеродного типа культуры, не интегрирующейся с собственной культурой этого общества и поэтому не столько обогащающей ее, сколько остающейся обособленной от нее, как правило, подрывает конкурентоспособность данного общества. Это позволяет говорить об особом, качественно отличающемся от традиционных, виде агрессии, - «культурной агрессии» .
  • Технологии повышения эффективности корпораций и вывода их на более высокий, на завершающей стадии - общемировой уровень. Являясь важной категорией технологий управления, эта группа технологий вполне отвечает характеристикам, данным в предыдущем пункте. Хорошими примерами успешной реализации подобных технологий являются Microsoft и Macdonell-Duglas - Boeing .
  • Технологии формирования массового сознания : постоянная адаптация последнего к формам и методам воздействия на него вызывает необходимость постоянного и быстрого обновления этих форм и методов. Безоговорочное лидерство в данной сфере принадлежит США, и они скоро будут привязывать другие общества к себе, так как без получения обновленных технологий, которые создаются в США, а уже затем тиражируются в остальных странах, массовое сознание обществ, использовавших «западные», то есть американские технологии воздействия на него, начнет выходить из-под контроля соответствующих государств.

Фактически именно метатехнологии вследствие своей наибольшей производительности приобретают сегодня господствующий характер. Именно они, стремительно распространившись буквально во второй половине 90-х годов ХХ века, стали технологическим фундаментом и ключевой составляющей информационного общества: говоря о нем с точки зрения технологий, мы, возможно, не отдавая себе отчет и еще не зная об их особенностях, имеем в виду в первую очередь именно метатехнологии.
Как и high-hume , метатехнологии являются органичной частью информационных технологий. Более того: так как они, как правило, служат не просто инструментами наблюдения за деятельностью людей и организаций, но и направлены на активную трансформацию их сознания, метатехнологии можно рассматривать как специфический и наиболее эффективный вид технологий high-hume .
Вполне естественно, что переход от создания «обычных» информационных технологий к high-hume 'y и метатехнологиям, к их распространению и возникновению таким образом информационного общества наиболее концентрированно выразил бесспорный лидер и основной непосредственный организатор этого процесса - У.Гейтс.
Уже в 1998 году он публично подчеркнул, что главным фактором развития информационных технологий, в отличие еще от прошлого, 1997 года, становится не их совершенствование, но комплексное применение уже имеющихся технических решений для обеспечения «информационной прозрачности» всех стран ([7]). Эта «прозрачность», как можно понять, должна была быть вполне односторонней и служить долгосрочному обеспечению глобальных конкурентных преимуществ исключительно американских корпораций (в том числе транснациональных корпораций, базирующихся на территории США) и, в первую очередь, самих США в целом.
Многие проведенные в последнее время в глобальном масштабе кампании - от борьбы с отмыванием грязных денег до противодействия международному терроризму - существенно приблизили к описанной прозрачности весь мир, находящийся за пределами США. «Большой брат» не просто все еще смотрит на каждого из нас. Именно сейчас, в условиях небывалого расцвета формально демократических институтов, он более зорок и всеобъемлющ, чем когда бы то ни было раньше. Демократия, как и все остальные явления природы, достигая пределов своего развития, балансирует на грани абсурда и перетекает в свою противоположность.

Глава 8. ДЕНЬГИ ТЕРЯЮТ ЗНАЧЕНИЕ

8.1. Технологии - несущие конструкции мирового порядка

Позиционирование владельца тех или иных технологий на рынке, в том числе мировом, зависит прежде всего от характера используемых им технологий. Ключевым критерием в общем случае служит степень уникальности производимого с их помощью продукта : чем она выше, тем в большей степени рынок этого продукта контролируется производителем, а не потребителем и, соответственно, тем выше рыночная сила и политическая влиятельность владельца данной технологии.
Однородные, «биржевые» товары ни при каких обстоятельствах не являются уникальными: производители представляют на рынок практически одно и то же, в результате чего реальный контроль за этими рынками в долгосрочном плане, как правило, принадлежит преимущественно покупателям. Производители могут противиться этому контролю, объединяясь в картели и синдикаты, но сама однородность продукта, предопределяющая однородность его потребления, в случае наличия сколь-нибудь значительного количества производителей провоцирует конкуренцию между ними и делает их союзы изначально непрочными.
Всякое усложнение продукта и особенно повышение степени его индивидуализации делает его менее однородным, повышает степень его уникальности и тем самым расширяет возможности производителя по контролю за рынком его сбыта. Такое расширение возможностей происходит как само по себе, так и благодаря предоставлению новых возможностей для специализированного воздействия на массовое сознание. Благодаря технологиям формирования сознания дизайн, торговая марка и репутация изготовителя приобретают для потребителя не меньшее значение, чем непосредственные потребительские качества товара, а точнее - становятся новыми, «информационными» потребительскими качествами, зачастую более важными, чем связанные с его физическими свойствами.
В информатизированных обществах потребители все меньше потребляют физические блага «в чистом виде» и все больше используют их в качестве материальных носителей эмоций и представлений, которые и превращаются в главную цель, своего рода квинтэссенцию потребления .
Наибольшей степенью уникальности обладают благодаря этому сложнотехнические товары народного потребления - например, бытовая техника и автомобили. С одной стороны, высокая степень переработки и техническая сложность позволяют максимально разнообразить реальные (в том числе заведомо избыточные) потребительские качества этих товаров, с другой - ориентация на индивидуальное потребление позволяет в максимальной степени использовать технологии корректировки человеческого сознания.
При этом производство полуфабрикатов для этих изделий, как правило, носит полностью стандартизированный характер и обычно осуществляется в рамках транснациональных корпораций. Такое производство является широко доступным и отличается поэтому исключительно жесткой конкуренцией, которая в условиях стандартизации технологий ведется преимущественно в области удешевления стоимости рабочей силы. В результате коммерчески оно является малоэффективным (см. параграф о ТНК), а специализация на нем страны в рамках концепции «догоняющего развития» способствует не росту, но, напротив, снижению благосостояния ее граждан по мере ужесточения конкуренции в области снижения зарплаты (см. подробней о ЮВА).
Следует отметить, что активное и массовое воздействие на человеческое сознание, формирование нужных ожиданий позволило коренным образом изменить взаимоотношение между потребностью и удовлетворяющим ее товаром. Уже довольно длительное время не осознанная потребность человека вызывает к жизни соответствующий товар, но, напротив, создание того или иного товара сопровождается искусственным формированием у человечества соответствующей потребности. Именно в этом состоит принципиальное различие между технологиями соответственно традиционной рекламы и public relations, сокращенно именуемого на современном «пиджин рашен» «пиаром».
Соответственно, корректировка человеческого сознания позволяет качественно повысить степень уникальности относительно сложных потребительских товаров и окончательно превратить их рынки из «рынков покупателя» в «рынки продавца».
Подводя итоги ранжирования технологий по степени влияния использующего их производителя на рынки соответствующих товаров, следует вывести общее правило возрастания этого влияния по мере роста сложности производимых товаров. Рыночная сила производителя , а следовательно - и конкурентная эффективность используемых им технологий возрастает по мере движения от однородных «биржевых» через сложные товары - к уникальным товарам , к которым относится не только уникальное производственное оборудование, но и сложные потребительские товары, поддерживаемые технологиями воздействия на массовое сознание.
При этом производство последних за счет массовости спроса и связанного с ним масштабности воздействия на сознание дает их производителю неизмеримо большую рыночную власть, чем производство сколь угодно сложного и уникального производственного оборудования. В то же время уникальность потребительских товаров достигается несравнимо более простым образом - при помощи общедоступных технологий формирования сознания.
Однако эта рыночная власть еще далеко не максимальна. Ведь производственные технологии лишь завершают, «венчают» сложное и длительные технологические циклы. Заведомо более уникальным, если можно так выразиться, «более неповторимым», чем производство любых товаров и услуг, является создание и тиражирование самих производственных технологий в целом - разработка «ноу-хау». Соответственно, рынки «ноу-хау» контролируются их разработчиками значительно более сильно, чем рынки даже самых сложных потребительских товаров.
Но и эти разработчики обладают далеко еще не максимальной рыночной властью. «Выше только звезды» - создание новых технологических принципов, которые лишь в результате длительных и сложных научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, после значительных затрат денег, интеллекта и времени воплощаются (или не воплощаются, что тоже бывает и служит одним из барьеров «входа» на данный тип рынков) в производственно пригодные «ноу-хау».
Именно разработчики новых технологических принципов, а точнее - владельцы организационных и исследовательских технологий разработки таких принципов - и являются наиболее влиятельными субъектами современной мировой экономики. Они в наибольшей по сравнению со всеми остальными производителями степени контролируют рынки своей продукции и практически избавлены от внешней конкуренции как таковой.

8.2. Технологическая пирамида

Таким образом, двигаясь снизу вверх, мы описали своего рода «технологическую пирамиду», на вершине которой стоят создатели новых технологических принципов, контролирующие и формирующие рынки и пути реализации своего продукта.
Эффективность этих принципов так высока, что они практически не выпускаются на открытые рынки, обращаясь в основном внутри соответствующих транснациональных корпораций, в той или иной форме финансирующих или контролирующих исследования. Рынки новых технологических принципов носят не просто управляемый, но по сути внутренний для крупных субъектов мировой экономики характер и контролируются ими не столько коммерчески, сколько наиболее жестко - организационно.
Так же как наиболее эффективные современные технологии относятся не столько к производству, сколько к управлению, и особенно - формированию сознания, описываемые новые технологические принципы относятся далеко не только к традиционно производственным сферам.
Эффективность создания этих принципов связана далеко не только с наибольшей долей добавленной стоимости (которая в общем случае снижается от верхних к нижним «этажам» технологической пирамиды, снижая соответственно эффективность бизнеса) и наибольшей степенью контроля за рынком сбыта (которая прямо зависит от степени уникальности товара - реальной или внедряемой в сознание потребителей при помощи системы торговых марок и также снижается от верхних «этажей» к нижним).
Главной особенностью разработки новых технологических принципов, обеспечивающей их максимальную прибыльность, является то, что на их основе затем формируются технические и поведенческие стандарты, дающие фантастическое конкурентное преимущество тому, кто эти стандарты первоначально формирует. Это преимущество так велико и обеспечивает такие прибыли, что позволяет говорить о получении своего рода ренты, аналогичной горной, сельскохозяйственной, интеллектуальной и т.д..
Наиболее эффективной, как показывает практика, оказывается разработка стандартов мышления (стереотипов) и поведения, а уже потом технологической деятельности. Соответственно, главными технологическими принципами, наиболее важными с точки зрения обеспечения национальной и корпоративной конкурентоспособности, являются именно связанные с формированием сознания и организацией управления. Технологии стратегического планирования и кризисного управления являются примером наиболее успешного практического воплощения этих принципов.
Однако само по себе их воплощение в непосредственно реализуемые технологии переводит нас на второй «этаж» технологической пирамиды. Его образует практическое воплощение новых принципов в «ноу-хау» - непосредственно применяемые технологии, как правило, носящие производственный характер.
Производители продуктов этой группы также непосредственно контролируют процесс их реализации, хотя и значительно слабее, чем представители первого «этажа». Ведь, в отличие от новых технологических принципов, технологии в достаточно больших объемах регулярно поступают на рынки (как правило, все же не открытые, а дружеских или нейтральных стран). Кроме того, их продажа носит обычно неполный характер, касаясь не самой собственности на «ноу-хау», но лишь права их использования и, иногда, ограниченного тиражирования на основе лицензий.
Третий, четвертый и последний, пятый уровни технологической пирамиды образуют производители товаров , в той или иной форме использующие разработанные на втором уровне «ноу-хау». Эти уровни плавно перетекают друг в друга по мере упрощения и снижения степени уникальности производимых товаров: от уникальных потребительских товаров, оборудования и услуг, поступающих на открытый рынок, но еще позволяющих производителю полностью контролировать его, - к просто сложным однородным и, на последнем, пятом уровне, образующем фундамент пирамиды, - к однородным «биржевым» товарам.
Рынки последних, как правило, контролируются потребителями и являются поэтому наименее стабильными; ориентация на производство таких товаров компании и особенно страны (обладающей определенным уровнем расходов, - на управление, оборону и социальную сферу - не поддающихся снижению вне зависимости от уровня доходов) служит для них фактором стратегического риска.
Вместе с тем физическая ограниченность объема добычи многих полезных ископаемых, создающая возможность для картельных соглашений и извлечения природной ренты, и неурожаи, периодически повышающие цены сельхозпродукции, обеспечивают действующему на этом «этаже» бизнесу часто более высокую эффективность, чем производителям однородных полуфабрикатов, расположившимся на предыдущем этаже. Ведь технологически простая добыча нефти выгоднее производства сложных полуфабрикатов, например, для автомобилестроения.
Однако это исключение действенно лишь в кратко- и среднесрочной перспективе. Причина заключается в том, что использование более сложных технологий само по себе преобразовывает общество , улучшает его управление и повышает его конкурентоспособность. Поэтому в долгосрочной перспективе ориентация на более простые технологии, даже более прибыльные, как ни парадоксально, способствует проигрышу в глобальной конкуренции.
Распределение стран по уровням технологической пирамиды носит устоявшийся характер. Каждая национальная экономика, как правило, привязана преимущественно к одному из уровней технологической пирамиды господствующими в ней, то есть наиболее распространенными и значимыми для нее технологиями. Поэтому технологическая пирамида, задающая своего рода «иерархию технологий», создает тем самым основу международного разделения труда и, соответственно, основу международной иерархии экономической и политической влиятельности различных стран.
Каждая страна оказывается в своей «технологической нише», от которой зависит и ее значимость, и ключевые экономические партнеры (которые во многом предопределяют ее политических союзников). Именно таким образом, на этой основе и формируются геополитическая и геофинансовая структуры человечества в целом.
После уничтожения СССР единственной страной, обладающей достаточным для систематического и массового создания новых технологических принципов потенциалом, являются США. Именно это и обуславливает долгосрочное сохранение их в качестве единственной мировой сверхдержавы. Помимо них, разработку новых технологических принципов отчасти осуществляет и Великобритания, но ее ресурсы недостаточны для преимущественной специализации в этой сфере; поэтому ее успехи, с одной стороны, носят частичный и нерегулярный характер, а с другой - касаются лишь отдельных направлений развития технологий.
Таким образом, на верхнем этаже технологической пирамиды человечества находятся «полторы» страны - США и, частично, Великобритания. Именно массовая разработка принципиально новых технологических принципов позволяет отнести эти страны - и только их - к категории «наиболее развитых» (см. параграф ….).
Концентрация их ресурсов на наиболее эффективных видах бизнеса, связанных с созданием новых технологических принципов, превращает все остальные виды деятельности в не более чем расточительную трату сил и средств. Именно с этой точки зрения следует оценивать постепенный и в целом стихийный сброс менее эффективных производств (в том числе и отраслей промышленности, даже являющейся национальным символом, как автомобилестроение в США), в другие, менее развитые страны.
Следует подчеркнуть многообразие форм такого сброса в условиях глобальной конкуренции, и его неявный, не акцентируемый характер. Это отнюдь не только прямая передача относительно примитивных технологий и вывод производств с территории США. Наиболее существенным рычагом структурной перестройки американской экономики является именно концентрация всех ресурсов (как стихийная, так и осознанно направляемая государством) на развитии наиболее эффективной деятельности - создании новых технологических принципов.
Такая концентрация ведет к относительному оскудению ресурсного потенциала (не только материальному и финансовому, но в первую очередь организационному и интеллектуальному) традиционных, менее эффективных видов бизнеса, что способствует обычно трактуемому неправильно, вплоть до пророчеств о предстоящем крахе США, снижению показателей развития этих видов.
Инструментом выдавливания из американской экономики относительно неэффективных видов бизнеса, расточающих ресурсы и приносящих упущенную прибыль, является глобальная конкуренция. Осуществляемая ею структурная перестройка выражается не только в стагнации ряда технологически простых отраслей, но и в постепенном отставании американских представителей второго и третьего «этажей» технологической пирамиды от своих зарубежных конкурентов. Так, США уступают Европе по качеству систем мобильной связи, Европе и Японии - такого «национального американского продукта», как автомашины, Японии - по целому ряду компьютерных технологий.
Принципиально важно, что это отставание вызвано не невозможностью, но ненужностью повторения или превышения уже достигнутого кем-то результата.
Информатизированной экономике США не нужно производить лучшие в мире автомобили или компьютеры - так же и по тем же причинам, как и по которым президенту корпорации или нобелевскому лауреату не нужно лучше всех чинить канализацию. Это не их профессия, они владеют более эффективными способами зарабатывания денег и при нужде просто оплатят услуги специалистов, зарабатывающих на порядок меньше.
При сопоставлении технологий как феноменов общественного развития, а не просто голого производства, необходимо понимать, что на общественные отношения влияет не результат технологии - произведенное изделие, а сама технология, то есть способ его изготовления, и в этом плане самые сложные производства товаров качественно отстают от разработки новых технологических принципов, особенно в сфере общественных отношений (то есть прежде всего в информационно-финансовой сфере).
По социально-политическим причинам, а также из-за инерционности общественных процессов США не могут быстро избавиться от производящих упущенную прибыль производств низших «этажей» технологической пирамиды. Некоторые из них - например, производство продукции с технологически невозможной (как в сфере бытовых услуг) или чрезмерно дорогой транспортировкой - она вынуждена будет сохранять всегда. Но постепенность и вынужденная неполнота этой структурной перестройки не должна заслонять ее категорической однозначности.
Уже на этом простом примере (так как он касается только двух стран высшего «этажа» технологической пирамиды) видно несовпадение технологического и традиционно-географического, странового разделения труда. На более низких «этажах» технологической пирамиды путаница усугубляется нет практически ни одной страны, находящейся только на втором или только на третьем «этаже», так как разработка технологий оказывается неразделимо связана с производством сложнотехнических товаров.
Точно так же пятый, последний уровень технологической пирамиды - производство сырьевых товаров и продукции первого передела - технологически «склеен» с четвертым. Ведь даже экспортноориентированные страны перерабатывают часть добываемого сырья для собственных нужд, в том числе и когда это считается не выгодным с чисто экономической точки зрения (например, из-за более низких, чем мировые, внутренних цен на экспортируемое сырье).
Таким образом, уровни технологической пирамиды не только не изолированы друг от друга, но, напротив, теснейшим образом взаимосвязаны. Каждый более низкий уровень служит фундаментом более высокого, обеспечивая его сырьем и полуфабрикатами (во все смыслах этого слова, включая интеллектуальное сырье - идеи, молодых специалистов и просто способных студентов), получая от них технологии производства и управления либо оборудование.
Переработку созданных на первом уровне технологической пирамиды технологических принципов в практически применимое «ноу-хау» осуществляют филиалы транснациональных корпораций, расположенные во всех развитых странах мира (именно поэтому являющихся развитыми) - в основном в странах «большой семерки».
Остальные страны в целом способны лишь воспринимать и реализовывать технологии и распределяются в зависимости от их сложности и эффективности по третьему - пятому уровням технологической пирамиды. По мере устаревания каждая конкретная технология перепродается все менее развитым странам, постепенно (иногда в течение десятилетий) спускаясь на более низкие уровни.
До начала глобализации и, соответственно, возникновения технологического разрыва между развитыми и остальными странами принадлежность к определенному уровню технологической пирамиды не была чем-то раз и навсегда заданным. Каждая страна могла не только «терять высоту», но и подниматься на новые уровни.
Сегодня ситуация изменилась. Глобализация сохранила прежние возможности только для деградации. Прогресс, восхождение по уровням технологической пирамиды затруднено, а со второго уровня (специализация на создании новых технологий) - и вовсе заблокировано характером доминирующих технологий. Поэтому примеры подъема стран по уровням технологической пирамиды относятся только к периоду до начала глобализации. Наиболее эффектный подъем продемонстрировали Япония, ряд стран Юго-Восточной Азии и некоторые социалистические страны Восточной Европы, сумевшие, хотя и с внешней помощью, в исторически кратчайшие сроки после Второй Мировой войны почти с самого низа технологической пирамиды подняться до его предпоследнего, второго уровня.
Наиболее эффектное падение выпало на долю СССР, который, обладая, как и царская Россия, «многоукладным» хозяйством, содержал и достаточно уверенно развивал внутри себя все уровни технологической пирамиды, включая высший - генерирование новых технологических принципов.

Таким образом, до разрушения Советского Союза в мире существовало не одна, а две «технологические пирамиды»: советская и западная. Они не могли интегрироваться из-за технологической несовместимости. Хотя последняя наблюдалась зачастую и на достаточно низком уровне (так, например, разные технологии производства стали сделали невозможными применение ряда советских металлорежущих станков на Западе, а западных - в СССР), в основном она проявлялась на верхних, наиболее сложных и индивидуализированных уровнях технологической пирамиды.
С этой точки зрения борьба за влияние в «третьем мире», бывшая после войны наиболее острым направлением соперничества двух типов политических систем, была борьбой за расширением фундамента и, соответственно, ресурсного потенциала двух технологических пирамид. Включение той или иной развивающейся страны в орбиту политического влияния СССР или США «привязывало» хозяйство этой страны к одной из этих пирамид и со временем, по мере развития и «подтягивания» к уровню страны-лидера, делало ее невосприимчивой к «чужим» технологиям.
Уничтожение Советского Союза уничтожило и поддерживаемую им технологическую систему. Относительно простые производства, обладавшие конкурентными преимуществами (не только дешевизной материальных ресурсов и рабочей силы, но и доступом на емкие внутренне рынки) имели шансы на сравнительно безболезненное поглощение, интеграцию в западную технологическую пирамиду, ставшую общемировой, глобальной. Относительно сложные, в советских терминах «наукоемкие» производства не имели такой возможности и были в целом уничтожены западной технологической пирамидой (в том числе и при помощи простого лишения ресурсов развития) как потенциально конкурирующие с ней.
Поэтому наибольший урон в результате распада мировой социалистической системы понесли наиболее технологически развитые страны: Болгария, ГДР, а на территории бывшего СССР - Армения и ряд областей России с высокой концентрацией высокотехнологичных (то есть оборонных) производств. Наименее же развитые страны испытали при перестраивании в другую технологическую пирамиду лишь минимальный технологический дискомфорт.
Сегодня и Россия, и другие бывшие относительно развитыми страны постсоциалистического пространства (включая бывшую ГДР - «восточные земли» объединенной Германии) в целом отброшены на четвертый-пятый уровни мировой технологической пирамиды. Максимум, на который они могут надеяться в жестокой конкурентной борьбе, - это прорыв на третий уровень. Их отставание от развитых стран, занимающих второй «этаж», сегодня можно с полным основанием считать окончательным и необратимым.
Это отставание еще более усугубляется тем, что сама глобальная технологическая пирамида отнюдь не остается неизменной, сформировавшейся раз и навсегда. По мере интеграции науки в экономику и вызванного этим усложнения производства она растет, усложняясь и дополняясь все новыми «этажами». Так, «ноу-хау» стало самостоятельным товаром лишь во время научно-технической революции - уже во второй половине ХХ века, то есть второй уровень технологической пирамиды образовался не более чем 50 лет - всего лишь два поколения людей - назад. Создание же новых технологических принципов стало фактором рыночного влияния лишь на следующем шаге - не ранее середины 70-х годов, то есть всего лишь одно поколение назад.
Этот процесс продолжается и сегодня, на наших глазах и даже с нашим участием. В 90-е годы ХХ века новые технологии, в первую очередь информационные, привели к началу создания наиболее развитой частью человечества того самого «информационного общества», о котором на протяжении последних десятилетий говорили так много, что перестали воспринимать его всерьез.
Реалии его повседневного функционирования, действующие внутри него причинно-следственные связи, равно как и его конкурентный потенциал, в силу интеллектуального и технологического разрыва мало доступны для представления и даже восприятия тех, кто находится за его пределами. Так, в России до массированного применения в ходе президентской компании 1996 года практически не были представимы возможности современных технологий корректировки общественного сознания. Переход же в 1994 году банкира Гусинского в сферу информационных технологий тогда не был понят и оценен большинством наблюдателей и вызвал у них жалость и недоумение.
Важнейшим проявлением качественного технологического рывка, приведшего к возникновению информационного общества, и одновременно одной из его наиболее существенных черт стало появление метатехнологий, описанных выше (в параграфе 7.3.). Сегодня они существуют еще как один из реализованных технологических принципов. Однако специфичность этой группы технологий и значительность предоставляемых ею рыночных преимуществ делают возможным формирование на ее основе следующего - «нулевого» - уровня технологической пирамиды.

8.3. Горизонтальная и вертикальная конкуренция:
деньги теряют значение

Здесь вам не равнины,
Здесь климат иной…
Владимир Высоцкий

Чтобы понять значение метатехнологий для технологической пирамиды и причину, по которой автор готов присвоить их уровню окончательный, нулевой номер, предполагающий, что этот уровень является завершающим и следующих номеров не потребуется, следует отметить, что в технологической пирамиде конкуренция существует не только внутри каждого уровня, но и между ними.
Владение относительно передовой технологией само по себе еще не гарантирует успеха в конкуренции. Так, несовершенство более простых и менее уникальных технологий может компенсироваться достижением большего масштаба деятельности, контролем за ресурсами и установлением за рынками сбыта не коммерческого или технологического, но административно-политического контроля.
Относительно простые технологии могут одерживать коммерческую победу над более сложными в случае большей (весьма часто технологически обусловленной) среднеотраслевой рентабельности производства. Другой фактор (который, как правило, отражается в рентабельности) - производство критически важных для функционирования общества товаров и услуг (см. предыдущий параграф). Так, добыча однородной нефти по этим причинам всегда гарантированно обеспечит более полный контроль даже за самыми либерализованными рынками и большую рыночную силу, чем производство самых уникальных джинсов.
Возможно, прорывы на первом уровне технологической пирамиды, то есть появление новых технологических принципов, наиболее вероятное сегодня в биотехнологии и, в частности, генной инженерии, сделают осуществившие эти прорывы корпорации выше влиятельнее владельцев метатехнологий. Однако, скорее всего, прорывы такого рода просто приведут к формированию новых видов метатехнологий - на сей раз не являющихся информационными.
В целом исключения лишь подчеркивают общее правило: по мере повышения уровня технологической пирамиды конкуренция производств, находящихся на более низком уровне с производствами более высокого уровня становится все более затрудненной.
Принципиально важно различие между конкуренцией, ведущейся между уровнями технологической пирамиды и внутри одного и того же ее уровня.
Конкуренция внутри одного уровня («горизонтальная» конкуренция) ведется в основном за рынки сбыта, так как без наличия внеэкономических преимуществ производители одного уровня имеют примерно равный доступ к ресурсам производства. При этом, по описанным в предыдущем параграфе технологическим причинам, чем выше уровень пирамиды, тем более организованной и структурированной является эта конкуренция, тем в меньшей степени она носит ценовой и в большей - технологический характер.
Конкуренция же между уровнями технологической пирамиды («вертикальная» конкуренция) ведется прежде всего за ресурсы производства - как материальные, так и финансовые, и интеллектуальные. В этой конкуренции производители более простых товаров не имеют стратегической перспективы, так как качественно большая эффективность каждого более высокого уровня делает ее заведомо безнадежной для ее менее развитых участников.
Эта конкуренция фактически ведется «на уничтожение». Постепенно она становится наиболее значимой; под современной «глобальной» конкуренцией, как правило, подразумевают именно ее. Наша страна столкнулась с этим видом конкуренции сразу же после раскрытия экономики, когда обнаружилось, что способность производить лучшие в мире, например, военные самолеты не значит ничего без способности обеспечить для соответствующих производств людские, финансовые и материальные ресурсы, стремительно перетекающие в иные сферы.
Выяснилось, например, что без усилий государства произвести из отличного металла просто хорошую машину невозможно: этот способ использования металла менее эффективен, чем используемый конкурирующими производствами - и, значит, металл достанется им. То же и с финансами, и с технологиями, и с рабочей силой (включая управленцев и интеллектуалов).

Метатехнологии являются завершающим уровнем технологической пирамиды потому, что сама их природа исключает возможность успешной конкуренции с их разработчиком, которым сегодня являются почти исключительно США. («Почти» потому, что, например, попыткой с пока неясными результатами создания собственной метатехнологии в области организации бизнеса является концепция «мусульманских банков» и, шире, «мусульманского предпринимательства». Однако ограниченность как сферы применения этих метатехнологий, так и информации о них заставляет оставить их вне сферы рассмотрения).
Значение распространения информационных технологий не ограничивается возникновением их высшей формы - метатехнологий - и надежным долгосрочным обеспечением интеллектуального, психологического и технологического лидерства США при помощи создания и поддержания «принудительной информационной открытости» перед ними всего остального мира, включая их потенциальных либо предполагаемых конкурентов.
Намного более фундаментальным следствием является происходящее на наших глазах и во многом вызванное завершением развития технологической пирамиды изменение соотношения сравнительного значения денег и технологий.
В самом деле: появление и распространение информационных технологий вообще и метатехнологий в частности кардинально снижает значение финансовых ресурсов с точки зрения конкурентоспособности обществ и корпораций. Если раньше они были главным источником и воплощением рыночного могущества, то теперь превращаются всего лишь в его следствие. Главным источником рыночной силы все в большей степени становится интеллект, воплощенный в организационных структурах, создающих метатехнологии и контролирующих их применение.
Деньги с изменчивостью и нестабильностью валютных курсов и процентных ставок постепенно уступают место всеобщего эквивалента, синонима благосостояния и жизненного успеха, наиболее концентрированного выражения господства и влияния. Это место все больше занимают универсальные и устойчивые технологии, которые становятся такой же универсальной ценностью, какой когда-то было золото, но более и при этом разнообразно производительны.
Это принципиально важно для оценки самого процесса развития человечества.
Перефразируя М.Фридмана, можно утверждать, что с возникновением информационного общества деньги начинают терять значение. Причина в том, что собственность на информационные и особенно на метатехнологии, в принципе, по чисто технологическим причинам органически неотчуждаема от их владельца - создавшего и поддерживающего их интеллекта. Эти технологии, как и способность к интеллектуальному, творческому труду в отличие от труда рутинного (что было показано в параграфе …) невозможно не только продать, но и просто передать; передаче поддается лишь доступ к ним и право их использования.
Технологии передаются значительно хуже, чем деньги ; соответственно, и господство, основанное на них, прочнее господства, основанного на деньгах.
Конечно, соответствующую документацию и специалистов можно купить или украсть. Но этот успех обернется разочарованием, ибо выяснится, что широкое применение технологий, разработанных на более высоком уровне технологической пирамиды, требует качественно более высокого уровня развития страны - реципиента: лучшего образования, лучшей системы управления, более рациональной структуры (не говоря уже о величине) внутреннего спроса.
Предвестие этого «технологического тупика» продемонстрировал СССР, который, успешно воруя у Запада технологические новинки, оказался не в силах обеспечить их масштабное и эффективное применение. В результате успешная работа технической разведки превратилась в цепь пирровых побед, способствующих деградации ряда направлений собственной науки, не создававшей новое, но лишь паразитировавшей на добыче спецслужб.
Деньги теряют значение. Конечно, они не отменяются. Они просто начинают существовать внутри технологических отношений - точно так же, как в свое время самостоятельная важность золота, бриллиантов и других стратегических ресурсов не исчезла, но отчасти сохранилась внутри денежных отношений. Точно так же принципиальная значимость рынка труда сохранилась внутри рынка товаров, рынка товаров - внутри рынка капитала, рынка капитала - внутри рынка информации, а рынка информации, в свою очередь, - внутри рынка ожиданий, формируемого современными информационными технологиями, в первую очередь технологиями high-hume .
Эта «матрешка» из вложенных друг в друга рынков сохранилась и с появлением метатехнологий. Последние просто добавили к картине глобальной конкуренции новое измерение, сделав старую «матрешку» ограниченной, частичной, не всеобъемлющей. Лидером человечества является тот, кто работает на самом внешнем из образующих эту «матрешку» рынков, тот, кто поставляет всем участникам этих рынков используемые ими технологии, пронизывающие все пространство рыночных отношений - от «внутренних» рынков до «внешних». Сегодня эту роль во все более полной степени начинают играть метатехнологии.
В силу самого своего характера они склонны становиться «средой обитания» субъектов коммерческой деятельности, во многом вытесняя, подменяя собой прежние правила и атрибуты этой деятельности. Постепенно, по мере распространения и укоренения они во все большей степени будут превращаться во «вторую природу», образуя рамки и задавая нерыночные, не связанные напрямую с экономикой и тем более с деньгами условия развития как отдельной личности и коллектива, так и всего человечества. В этом качестве они постепенно будут замещать рыночные отношения и, главное, права собственности, выполняющие соответствующие функции с момента появления денег.
В определенном смысле слова «вторая природа», образованная метатехнологиями, станет для информационного общества таким же внешним ограничением и стимулом развития, каким для первобытнообщинного общества была «первая» природа. (ВТОРАЯ ПРИРОДА и ЗАМЕНА РЫНКА: ЭТОГО НЕ БЫЛО ЛИ ПРО ТЕХНОЛОГИИ ВООБЩЕ??)
В последнем параграфе предыдущей главы это было показано на примере влияния компьютера на человеческое сознание, стимулирующее влияние которого оказалось схожим с влиянием на человечество ледникового периода. Компьютер - воплощение логики - начал вытеснять человеческое сознание в сферу интуитивного творчества точно так же, как ледниковый период вытеснил его в сферу организации технологической эволюции.

Глава 9. СТАНОВЛЕНИЕ ГЛОБАЛЬНОГО МОНОПОЛИЗМА

9.1. Транснациональные корпорации: звериный оскал прогресса

Ключевым инструментом и непосредственной движущей силой интеграции человечества на ее послевоенном этапе стали транснациональные корпорации (ТНК).
Степень изученности этого феномена транснациональных корпораций можно сравнить разве что со степенью изученности феноменов глобализации и информационной революции. Эти обиходные термины массово применяются не только в политике и науке, но и в повседневной жизни, но большинство использующих их даже не пытается понять, какие же конкретно процессы и явления они описывают и что следует хотя бы из естественного, монотонного, инерционного развития этих процессов и явлений.
Так, до сих пор, уже на следующем после их появления этапе развития человечества все еще остается «довольно расплывчатым понятием» даже само определение ТНК! Это позволяет мириадам грантополучателей с удовольствием переводить бумагу и время на изучение так называемых «малых и средних ТНК», не имеющих влияния как за пределами своей страны, так, как правило, и внутри нее и представляющих собой небольшие фирмы с зарубежными филиалами. В традиционные определения ТНК, даваемые на основе таких критериев, как деятельность в более чем одной стране и доля зарубежных активов (иногда к ним добавляются столь же неоправданные указания на конкретные виды деятельности), укладываются, например, турагентства и предприятия приграничной торговли.

9.1.1. Доминирующий фактор мирового развития

Принципиальной особенностью, выделяющей ТНК из всех многонациональных корпораций, является высокая степень их влияния на процессы как экономического, так и политического развития. Критерием степени этого влияния следует признать наличие или отсутствие способности оказывать ощутимое воздействие на национальное развитие стран, в которых они в той или иной форме присутствуют, на основе интересов, находящихся за пределами соответствующей национальной территории.
Крайне существенно, что интересы самой транснациональной корпорации, как правило, соответствуют интересам ее «страны базирования». Именно эта страна, иногда весьма эффективно скрытая, и воспринимается транснациональной корпорацией как ее «родина».
Профессор Сорбонны Петрелла так охарактеризовал роль ТНК: «Решения о размещении экономических и технологических ресурсов в том или ином регионе мира, то есть решения, которые изменяют настоящее и моделируют будущее развитие, принимаются крупными ТНК, которые делят и переделывают мир по-своему».
Вся жизнь современного человечества определяется и направляется ими. «Именно на основе транснациональных корпораций формируется новая экономическая система, в которой лидерство определяется наличием крупных финансовых ресурсов, передовых технологий, обширных рынков сбыта и активной, в глобальном масштабе, инвестиционной политикой». ТНК осуществляют две трети мировой торговли, причем лишь половина последней приходится на торговлю между ними и другими фирмами (часть которых также является ТНК), а половина, то есть треть мировой торговли, является их внутрифирменным оборотом.
Усилению ТНК, как и крупного капитала как такового, объективно способствуют кризисы. Так, в ходе «азиатского кризиса» 1997-98 годов с фондовых рынков Юго-Восточной Азии ушел преимущественно национальный мелкий и средний капитал, зависимый из-за незначительных масштабов своей деятельности от перепадов конъюнктуры. Его заменил крупный капитал, в основном международный, эффективно влияющий на правительства и посредством них создающий нужную ему конъюнктуру не только на национальном, но и на региональном, а часто - и мировом уровне.
Вся история транснациональных корпораций представляет собой блистательное доказательство того неоспоримого факта, что лучшим видом бизнеса является управление не теми или иными действующими на рынке компаниями, но управление самими рынками посредством национальных правительств.
Знаменательно, что, когда последние начинают влиять на международные рынки, масштабы которых заведомо превышают сферу их компетенции и компетентности, они лишаются возможности сознавать последствия своей деятельности и начинают использоваться «втемную» транснациональными корпорациями. В результате этого стихийного и далеко не всегда желаемого выхода за пределы собственной компетентности государства теряют возможность планировать свою деятельность и ее последствия. Наряду с другими причинами это способствует широкому распространению в структурах государственного управления ряда стран иррационального страха перед заговорами. Недаром он особенно силен именно в последнее десятилетие.
Однако в наибольшей степени влиятельность, чтоб не сказать всевластие ТНК и их превращение в ключевой инструмент общественного развития проявилось в характере и глубине их воздействия на ключевые для человечества процессы развития и распространения технологий.
Если новые технологические принципы разрабатывались и до сих пор разрабатываются в основном государствами (или при их прямой поддержке), то большинство (по ряду оценок, около 80%) новых технологий, то есть путей практической реализации этих новых принципов, создаются уже транснациональными корпорациями.
В наибольшей степени и наиболее выразительно долгосрочные последствия этого проявляются во взаимодействии ТНК и развивающихся стран. В общем виде он уже разобран через отношения развитых и неразвитых (развивающихся) стран в параграфе …., однако общие представления нуждаются в дополнении.
Прежде всего, качественно новый этап технологического развития человечества, резко усложняя процесс труда, снижает роль такого важного конкурентного преимущества слаборазвитых и развивающихся стран, как дешевая рабочая сила. Ведь ее дешевизна в общем случае означает именно ее низкую квалификацию - не как отдельных людей, а как рабочей силы общества в целом. При этом с точки зрения конкурентоспособности экономики значение важны не индивидуальные навыки взятых по отдельности работников (которые в СССР, например, были высоки - в отличие от сегодняшней России), но сочетание их личных навыков и господствующих технологий управления.
Усложнение труда повышает требования к квалификации рабочей силы и, соответственно, снижает значимость простого труда. Растущая потребность в качественном труде, таким образом, создает предпосылки для сокращения масштабов глобальной производственной интеграции и «возвращения» производственных структур ТНК из «третьего мира» обратно в развитые страны, откуда в 70-х годах началась их экспансия.
В то время они переместили значительную часть своих трудоинтенсивных производств (к которым относились такие разные отрасли, как электроника и производство одежды) в регионы с низким уровнем зарплаты (в основном в Юго-Восточную Азию). Однако развитие современных технологий снизило долю труда в издержках и резко повысило важность ориентации на индивидуального потребителя (что объективно потребовало размещению производства вблизи рынков сбыта и повышения качества труда). Результат - обратное изменение пропорции территориального размещения этих производств (и особенно пропорции создания на них добавленной стоимости) в пользу развитых стран.
С точки зрения географических аспектов международного разделения труда эти процессы выглядят убедительными признаками нарастающего обособления экономик развитых стран, их своего рода «закукливания», совместного отгораживания от неразвитых стран при углублении их собственной внутренней интеграции.
Усложнение господствующих технологий и вызываемое им повышение относительной значимости качественного труда создают предпосылки для замены глобальной, общемировой интеграции региональной интеграцией весьма ограниченного круга развитых стран, осуществляемой с минимальным участием остального мира.
Таким образом, высосав из «третьего» и особенно «второго» (бывшего социалистического) мира значительные материальные, финансовые и человеческие ресурсы, развитые страны начинают замыкаться для переваривания этих ресурсов и совершения, во многом на их основе, нового рывка. При этом происходит предусмотрительное отгораживание развитых стран от волны неблагополучия, которая вызывается в остальном мире потерей этих ресурсов.
Непосредственным двигателем обоих взаимосвязанных процессов, - как перекачки ресурсов неразвитых стран в развитые, так и растущей самоизоляции развитой части человечества - являются транснациональные корпорации.
При этом ускорение прогресса развитых стран носит, как было показано в первой главе, качественный характер, который уже в ближайшем будущем может привести к их несовместимости - как технологической (Дж.К.Гэлбрейт писал еще по поводу вьетнамской войны ([10]), что сложность предоставляемого слаборазвитым странам оружия должна соответствовать уровню развития этих стран), так и психологической - с неразвитыми странами, которые как целое ждет потеря ресурсов и неуклонная деградация.
О том, что этот процесс уже набрал критически значимые для мирового развития обороты, свидетельствует не только формирование зоны НАФТА в Северной Америке и еврозоны в Западной Европе. Об этом же более чем убедительно свидетельствует и неуклонный рост протекционизма со стороны развитых стран, формально остающихся приверженцами либерализации внешнеэкономической деятельности и настойчиво (чтобы не сказать «насильственно») принуждающих к этой либерализации весь остальной мир.
Движущей силой такой принудительной либерализации во многом оказываются опять-таки ТНК. Наиболее глубоким, фундаментальным механизмом ее осуществления «явочным порядком», вопреки даже сознательным усилиям отдельных обществ, являются трансфертные цены, которые при всей их естественности следует признать одним из наиболее серьезных механизмов деструктивного воздействия ТНК на национальные экономики.

9.1.2. Трансфертные цены

Цены не только разовых, но и регулярных сделок между филиалами одной и той же корпорации, расположенными в различных странах, из-за маневрирования финансовыми потоками внутри ТНК ради максимально эффективного использования страновых различий могут весьма существенно и практически произвольно отличаться от рыночных цен, которые были бы установлены на основе традиционных рыночных механизмов - при аналогичных продажах между не связанными друг с другом фирмами.
Таким образом, механизмы трансфертного ценообразования становятся механизмами, с одной стороны, подрыва национальных рынков (так как часть продаж на них проводится между аффилированными структурами по нерыночным ценам), а с другой - стихийной и насильственной либерализации национальных экономик. Ведь страны, вводящие более жесткие механизмы регулирования бизнеса, объективно становятся жертвой трансфертных цен: они лишаются связанных с деятельностью ТНК финансовых потоков, недополучают налоги, теряют валютные резервы и сталкиваются с ограничением развития национальных предприятий, вынужденных действовать в более суровом, чем ТНК, деловом климате.
Механизм действия трансфертных цен раскрывает классический пример Колумбии, власти которой в свое время установили верхний предел репатриируемой прибыли. Работающие на ее территории ТНК без видимых усилий решили эту проблему путем повышения цен, по которым головная компания поставляла товары местным отделениям. Через три года импортные цены для колумбийских отделений ТНК на химическую продукцию превышали мировые на 25%, на резину - на 44%, на электротовары - на 54%, а на фармацевтические товары - в 1,9 раза ([12]).
Для контроля за такими действиями и противостояния их разрушительным последствиям у властей развивающихся стран обычно нет квалифицированных специалистов, а в целом ряде случаев - даже простых юридических прав.
Глубина принудительной либерализации при помощи трансфертных цен значительна, так как ТНК используют в качестве «эталонов» оффшорные зоны (в этом заключается одна из их важнейших функций и причин их расцвета именно во время бурного развития ТНК). Многие из оффшоров представляют собой крошечные территории, государства которых не имеют никаких ни социальных, ни каких-либо иных обязательств. Например, Науру, бывшее финансовым центром мирового значения, не имеет даже столицы в общепринятом смысле слова - ей считается отдельно стоящее среди конгломерата поселков здание парламента.
Ничтожность социальных и иных обязательств позволяет этим территориям устанавливать экономический режим, соревнование с которым по уровню либеральности (то есть низкому уровню налогов и государственного регулирования, включая раскрытие информации, и свободе движения капитала) по определению непосильно для любого не «виртуального», а реально существующего государства.
Чрезмерная, не говоря уже о принудительной, либерализация пагубна для экономик, особенно относительно слабых. Даже авторитетные международные финансовые эксперты (среди них лауреат Нобелевской премии, бывший старший вице-президент (?) Мирового банка Дж.Ю.Стиглиц) пришли к выводу о принципиальной невозможности стабилизации социально-экономического развития за счет реализации либеральных рецептов ([11]), констатировав таким образом не только крах, но и экспериментальное доказательство принципиальной порочности «Вашингтонского консенсуса» (политики, направленной на принудительную либерализацию экономик неразвитых, в первую очередь постсоциалистических стран, включая Россию, при помощи в том числе давления и стимулирования со стороны международных финансовых организаций).

9.1.3. Контроль за покупателями

ТНК оказывают негативное воздействие на национальные экономики не только при помощи трансфертных цен. Среди их «отравленных инструментов» важное место занимает продажа товаров зависимым покупателям.
Эта проблема обычно игнорируется, так как согласно господствующим в либеральных кругах развитых стран (во многом благодаря полному соответствию их интересам) предрассудкам международные рынки a priori считаются полностью конкурентными, а покупатели - исчерпывающе информированными. Эти представления не соответствуют действительности, - по крайней мере, в эпоху ТНК, которая является одновременно и эпохой формирования спроса как специальной отрасли общественного производства и доминирующей модели рыночного поведения производителей. Соответствующие же либеральные теории представляют собой не имеющую реальных оснований пропаганду.
Одна из Нобелевских премий по экономике была присуждена именно за точное доказательство двух в принципе общеизвестных фактов, старательно игнорируемых представителями развитых стран на переговорах с представителями остального мира. Первый заключается в том, что либеральные представления об эффективности рынка работают лишь при условии исчерпывающе полной и равной информированности всех его участников, а второй - в том, что выполнение этого условия на практике невозможно.
Классический рынок «свободной конкуренции», которому соответствуют постулаты либерализма и монетаризма, исчезает, как утренний туман, сразу же после возникновения самой первой, еще далеко не транснациональной монополии, - фактически в момент создания первого крупного в масштабах соответствующего рынка производства, не говоря уже о промышленности и тем более о конвейере. То, что реальный рынок в большинстве случаев несовершенен, было убедительно показано уже к 30-м годам прошлого века.
Принципиальная несовместимость либеральной идеологии «свободного рынка» и существования монополий верна не только для внутринациональных, но и для международных отношений. «Ошибочно предполагать, что глобализация - результат действия исключительно рыночных сил. Те рамки, в которых действуют рыночные силы, определяются политикой» ([13]).
Недостаточная информированность покупателей и влияние на их сознание, в том числе путем внедрения в него убеждения, что только ТНК могут производить качественные товары, становится повсеместной практикой и позволяет ТНК многократно завышать цены относительно рыночного уровня, получая сверхприбыли за счет формирования сознания потребителей. (Так, корпорация Sri Lanka State Pharmaceuticals Corporation приобрела препарат «Диацепам» у Hoffman La Roche по цене, более чем в 25 раз превышавшей ту, за которую она могла приобрести аналогичный препарат у индийской фирмы ([9])).

9.1.4. Монополизация технологий: изживание рынка

Наконец, ТНК прилагают максимум усилий для избежания передачи технологий, так как именно владение технологиями (наряду с эффектом масштаба, позволяющего переносить международное разделение труда внутрь корпорации) является основным фактором их конкурентоспособности. Именно этим (наряду с чудовищным монопольным завышением цен на целый ряд «лицензируемых» товаров, в первую очередь на компьютерные программы, а также аудио-, видео- и цифровые записи) во многом объясняется болезненно гипертрофированное значение, придаваемое ТНК вопросам защиты интеллектуальной собственности.
Одним из ключевых механизмов защиты технологий является патентование. Страна, предоставляющая ТНК патентную защиту, автоматически лишает свои собственные компании возможности импортировать более дешевые продукты и технологии и тем более - использовать запатентованную технологию в производстве. Следует учитывать, что продажа запатентованной технологии, как правило, сопровождается целым рядом серьезных ограничений и подкрепляется фактически принудительной продажей полуфабрикатов с использованием трансфертного ценообразования.
Тем не менее принято считать (во многом в результате регулярной пропаганды самих ТНК), что развивающиеся страны получают от присутствия в них транснациональных корпораций значительные выгоды, - правда, в основном нефинансовые (в финансовые выгоды верят только принципиально игнорирующие реальность личности вроде осмеянных еще Дж.Соросом российских «либеральных фундаменталистов»). Эти выгоды связывают в первую очередь с переносом на территорию страны современных технологий - не только производства, но и управления, в том числе таких технологий управления, которые являются условием самой возможности указанных инвестиций со стороны ТНК.
Однако, даже если бы поведение ТНК было альтруистичным и направленным на технологическое обогащение неразвитых стран, возможности передачи технологий объективно весьма ограничены, а их последствия - по меньшей мере неоднозначны.
Ведь конкретная форма, в которую воплощена каждая технология (реализующая ее организационная структура, характер и полнота инструкций и так далее), несет на себе сильнейший отпечаток социально-экономических и культурных особенностей общества, которым она создана.
Так, большинство технологий high-tech в принципе не могут быть адаптированы к условиям основной массы неразвитых стран, в частности, к преобладанию неквалифицированного труда. Эти технологии слишком сложны и требуют часто недостижимой в неразвитых странах точности. Часто они нуждаются и в заведомо непосильных для развивающихся стран масштабах производства. Адаптация же более простых технологий к условиям неразвитых стран, даже когда она технологически возможна, может требовать неприемлемых издержек, включая дополнительные исследования и изменение организационной структуры.
Поэтому сложная технология, как правило, не может быть трансплантирована, механически перенесена в страну с отличающимся типом экономики и культуры (особенно в менее развитую). Соответственно, «оцивилизовывающая» миссия ТНК, хотя, безусловно, и существует, преувеличивается пропагандистами и объективно сдерживается самим характером их технологий - и производственных, и (в особенности) управленческих, не говоря уже о заинтересованности самих ТНК в ограничении передачи своих технологий, монопольное владение которыми является ключевым фактором их конкурентоспособности.
Несмотря на осознанную политику большинства транснациональных корпораций в этом вопросе, ограниченность масштабов передачи технологий вызвана в первую очередь объективными факторами. Это важно и с мировоззренческой точки зрения (ибо миром движут не заговоры, а объективно обусловленные интересы), и для понимания перспектив мировой экономики.
Преимущества ТНК уникальны из-за своего преимущественно технологического характера: как и технологии в целом, они распространяются с трудом. В первую очередь это касается внутренней организационной структуры и системы внешних контактов ТНК. Как и преимущества интеллектуального труда, они принципиально неотчуждаемы и не могут быть переданы другим фирмам. Хорошо организованная корпорация, как было показано в первой главе, потенциально является носителем коллективного разума, и ее неотчуждаемые преимущества могут рассматриваться как составляющие его творческой способности.
Значительная часть этих преимуществ возникает и увеличивается по мере длительности успешного функционирования ТНК и ее экспансии. Таким образом, деятельность корпорации как таковая является самостоятельной ценностью и несомненным ресурсом ее последующего развития. Этот ресурс можно условно назвать «историческим». Он также принципиально неотчуждаем. По важности он сопоставим с такими значимыми традиционными ресурсами, как финансовый, административный, интеллектуальный и рыночный (выражающийся в доле на рынке, то есть в наличии устойчивого спроса на продукцию корпорации).
Невозможность продажи все более существенных факторов производства и формирование устойчивой традиции сознательного отказа от продажи тех значимых факторов, которые можно продать, - еще один значимый признак отступления всевластия денег под натиском современных технологий, еще один значимый признак изживания рынка технологическим прогрессом.
Эти процессы качественно усиливают глубину разделения человечества на развитые и неразвитые страны, чем колоссально усугубляют трудности последних. Передача технологий еще более ограничена, чем передача денег, мир технологий еще менее демократичен, чем рыночный мир.
Непосредственно это проявляется прежде всего во взаимоотношениях ТНК и неразвитых стран. В частности, первые, как правило, экспортируют технологии, ориентированные на удовлетворение потребностей развитых стран, а не неразвитых стран расположения филиалов. Это объективно обусловлено, так как основная часть мирового спроса предъявляется именно в развитых странах. Однако такое распространение технологий не способствует удовлетворению основных социальных нужд стран размещения филиалов ТНК; в то же время они в полной мере оплачивают не только размещаемые на их территории технологии, но и будущие конкурентные преимущества этих корпораций.
Существенна и ориентация ТНК на производство относительно дорогих товаров с избыточными для населения неразвитых стран потребительскими качествами. Автоматическая переориентация на потребление этих товаров (связанная с тем, что для модели потребления неразвитых стран характерно механическое заимствование стандартов стран развитых) носит для населения неразвитых стран характер заведомо избыточных расходов.
ТНК часто обвиняют в стремлении предоставлять развивающимся странам не столько трудо-, сколько капиталоемкие технологии. Это способствует концентрации рабочих мест в благополучных странах и имеет отчетливый социально-политический эффект: ТНК «дают работу своим», обеспечивая стабильность развитых стран за счет усугубления проблем остального мира.
Однако основная причина этого предпочтения объективна и обусловлена технологически. ТНК не только в отношении слабых стран, но и в своем собственном развитии стремятся к капиталоемкому производству, которое «при прочих равных условиях» быстрее и эффективнее реагирует на изменение спроса, что создает конкурентные преимущества. Эта тенденция во многом нейтрализует естественное конкурентное преимущество развивающихся стран - наличие значительного количества дешевой рабочей силы. Передача им не трудо-, а капиталоемких технологий ведет к целому комплексу негативных последствий, в первую очередь к:
относительному обострению проблем занятости (те же объемы капитала обслуживает меньше людей);
относительному усилению социального неравенства (количество относительно обеспеченных работников, связанных с ТНК, меньше, разрыв между ними и занятыми в национальной экономике воспринимается более остро);
торможению развития технологий, не связанных с ТНК, в том числе разрабатываемых национальным капиталом и национальными специалистами.
Строго говоря, адаптация используемых технологий к национальным особенностям стран размещения филиалов невыгодна для ТНК. С одной стороны, адаптация, не говоря уже о прямом упрощении технологий, повышает вероятность их копирования специалистами развивающихся стран без разрешения, то есть попросту кражи. С другой - основной принцип деятельности ТНК, обеспечивающий им эффект экономии на масштабе, как раз и заключается в применении единого технологического «пакета» в разных странах с внесением в него минимальных изменений.
Поэтому размещение в менее развитых странах не адаптированных к их условиям технологий для производства не соответствующих их структуре потребления товаров - основа деятельности ТНК, ключевой источник их рыночного преимущества и одна из важнейших причин, по которым они вообще экспортируют технологии.

9.1.5. Могильщики неразвитого мира

Таким образом, издержки экспансии ТНК в неразвитые страны бесспорны. И то, что они возникают не по вине ТНК и тем более не по вине покупателей технологий, но являются объективным аспектом глобализации, отнюдь не изменяет характера взаимодействия ТНК и неразвитых стран. Немудрено, что эмпирические данные свидетельствуют о негативном и даже «пагубном» влиянии примерно 40% иностранных инвестиций (среди которых основная доля принадлежит ТНК) на социальное благополучие неразвитых стран, принимающих эти инвестиции ([14]).
При этом к иностранным инвестициям восприимчивы лишь наиболее спешные из неразвитых стран. Так, в 1994 году на их долю пришлось 37% иностранных инвестиций, но две трети их пришлось на 10 стран. Таким образом, инвестиции ТНК достаются тем, кому помощь в развитии нужна в наименьшей мере. Однако едва ли не более значим тот факт, что эти инвестиции в определенной степени способствуют замедлению и затруднению развития этих стран и в конце концов сами по себе способны торпедировать «догоняющую» модель развития национальных экономик.
Таким образом, в деятельности ТНК наиболее полно воплощается тенденция замыкания экономик развитого мира на себя и их изоляции от остального человечества. Именно ТНК формируют указанную тенденцию, а правительства и международные структуры - такие, например, как Всемирная торговая организация (ВТО), - служат в данном вопросе простым инструментом реализации интересов подлинных экономических хозяев мира - ТНК.
Знаменательна в этом отношении деятельность и особенно эволюция ВТО (см. Ремчукова, меня + ТПП), в планы которой уже включено введение в практику регулирования международной торговли понятий «экологического» и особенно «социального» демпинга. Реализовать идеи искоренения такого «демпинга» в ближайшие годы, скорее всего, не удастся, но сам факт официального обсуждения этой проблематики вызывает серьезную тревогу. Ведь введение в практику регулирования международной торговли понятий «экологического» и «социального» демпинга объективно лишает неразвитые экономики возможности использовать основные факторы своей конкурентоспособности - дешевизну рабочей силы и мягкость экологических стандартов.
Тем самым развитые страны, реализуя для достижения своих коммерческих интересов принципы свободной конкуренции и глобализации рынков, лишают остальной мир самого права на существование. То, что эта политика осуществляется во многом неосознанно, лишь повышает ее эффективность.
В самом деле: проводить ее «с открытыми глазами» сложно, прежде всего, по моральным причинам: лишение неразвитых стран конкурентных возможностей означает массовое уничтожение населения этих стран (кроме узкого слоя элиты), то есть геноцид.
По своим последствиям и объективно решаемым целям эта политика совпадает с подходами идеологов геноцида как средства устранения избыточного или же чуждого по своей культуре и потому не поддающегося интеграции населения. Наиболее известным после Гитлера (истребившим 6 миллионов евреев) практиком этой идеологии был лидер «красных кхмеров» Пол Пот, успевший за несколько лет своего господства истребить 3 миллиона человек - 37,5% населения своей страны. Всего он хотел истребить 5 миллионов, так как, по расчетам его «специалистов», экономика тогдашней Кампучии могла обеспечить благополучие лишь 3 миллионам человек, а все остальные были лишними.
Неявно распространяемая на весь мир либеральными теоретиками и особенно практиками глобализации, эта логика, реализуемая в первую очередь через «закукливание» развитых стран, означает лишение перспектив, а затем и вымирание не менее чем 2 миллиардов людей, проживающих в неразвитых странах. С точки зрения свободного саморазвития глобальных рынков они оказываются лишними так же, как 5 миллионов кампучийцев - с точки зрения возможностей кампучийской экономики середины 70-х годов.
Перед величием этой перспективы достижения Гитлера и Пол Пота, не говоря уже о множестве более мелких массовых убийц, выглядят незначительными. Но главное отличие убийц эпохи глобализации от их неумелых предшественников заключается в гарантированной безнаказанности, которая обеспечивается непрямым характером их действий и гарантированным бессилием жертв.
Подобно тому, как Горбачев «всего лишь» занимался «катастройкой» и гласностью, а Ельцин боролся с коммунизмом (и ни один из них, запустив процессы, разрушившие нашу страну и залившие ее кровью, не отдал ни один документированный приказ о массовом убийстве), творцы современного глобального мира «всего лишь» занимаются бизнесом, политикой и стратегическим планированием.
Они могут и не хотеть совершать убийства, но естественное следование интересам собственных корпораций, государств и народов в условиях глобальной конкуренции объективно вынуждает их играть одну из самых зловещих ролей в истории. Их политика, как и терроризм (см. параграф …) не имеет оправдания, но имеет объективные причины, не позволяющие им поступать иначе.
Как и большинство людей, ощущающих свою неспособность устранить несправедливость, они не желают ее сознавать. Психологически это естественно; стремление отгородиться от ужаса и не думать о нем - стихийная защитная реакция всякого нормального человеческого организма. Такая реакция особенно понятна гражданам нашей страны, на которых в условиях социальной катастрофы последних лет обрушилось столько неизбывного ужаса, что от него пришлось отгораживаться, просто чтобы не сойти с ума.
Тем не менее, по необходимости пожимая руки уважаемым и безукоризненно моральным людям в прекрасных костюмах и с обворожительными манерами, владеющими современным развитым миром, нельзя забывать, что при помощи своей корыстной ограниченности они уничтожают десятки миллионов человек в год, - большинство умирающих от голода и излечимых болезней не только в неразвитых странах, но и в маргинальной части развитых обществ.
Национальная катастрофа, продолжающаяся в нашей стране, не дает нам даже пытаться изменить сложившийся миропорядок. Все, что мы можем, - это пытаться спасти свою страну от превращения в объект уничтожения подобно большинству неразвитых стран.
Сохранение этой тенденции и безнаказанность развитых стран укрепляются отсутствием для уничтожаемых обществ доступа к глобальным рынкам финансов и информации, что делает их неинтересными не только правительствам, но и влиятельной части общественности развитых стран, озабоченных своими проблемами. В силу этого «глобального безразличия» они никак, даже отчаянными террактами и безысходной партизанской войной, которую их наиболее обеспеченные и сознательные представители пытаются вести на территории противника, не могут изменить сложившегося миропорядка. Большинство человечества, живущее в неразвитых странах, не может не то что достичь «уверенности в завтрашнем дне», но даже просто спасти себя и своих детей.
Возможно, его ждет физическое уничтожение, - вымирание, уже отчетливо заметное в России и Африке.
Возможно, через 15 лет население неразвитых стран уже не будет составлять основную часть человечества, и весьма серьезно тревожащая руководителей развитых стран диспропорция между богатыми и бедными будет устранена так же, как была устранена диспропорция между турками и армянами в 1916 (??) году в Турции.
Вместе с тем, ситуация, возможно, не столь безнадежна для неразвитого мира. Ведь механическая экстраполяция сложившихся тенденций в неопределенно далекое будущее некорректна из-за игнорирования неизбежных качественных изменений, которые меняют тенденции. В общем случае указанные изменения тем более вероятны, чем ближе к катастрофе подходит рассматриваемый объект.
В данном случае возможность качественного изменения экономического развития человечества и «слома тенденции» связана прежде всего с тем, что ТНК, подавляя неразвитые страны ради своих краткосрочных перспектив, подрывают тем самым свои долгосрочные перспективы. Таким образом, противоречие между ТНК и неразвитым миром затрагивает фундаментальную проблему будущих источников всего технологического прогресса.
Сегодня ТНК - основная движущая сила развития человечества, и то, что они не способны создавать технологии, отвечающие потребностям его основной части, сосредоточенной в неразвитых странах, не только обрекает эту часть на серьезные и углубляющиеся диспропорции. Эта неспособность подрывает перспективный спрос на продукцию и технологии самих ТНК, что ограничивает возможности технологического прогресса и рыночного развития!
Эта ограниченность спроса из-за лишения неразвитой части человечества перспектив создает технологический тупик, ожидающий мир уже в недалеком будущем. Из него ведет лишь три пути:
окончательное отделение развитого мира от остального человечества сначала в технологическом, затем в социальном, а затем, возможно, и в биологическом плане;
краха ТНК в их современном виде;
переноса развития цивилизации на новый технологический уровень, который автоматически решит описанные проблемы, и реалии которого мы не можем представить.

* * *

Развитие и распространение принципиально новых типов информационных технологий многократно усиливает перечисленные качества ТНК и особенности их развития.

9.2. Интеграция рынков: вырождение конкуренции

Как было показано выше, современные информационные технологии и в первую очередь технологии формирования сознания являются материальным воплощением и непосредственным двигателем процесса глобализации - разрушения административных барьеров между странами, планетарного объединения региональных финансовых рынков, приобретения финансовыми потоками, конкуренцией, информацией и технологиями всеобщего, мирового характера. Важнейшая черта глобализации - формирование единого мирового не просто финансового или информационного рынка, но целостного финансово-информационного пространства, в которое погружается не только коммерческая, но и вся деятельность человечества.
Наиболее широкую известность в связи с этим получили процессы глобализации конкуренции, связанные с ее обострением и приобретением ей всеобщего характера.
Современные информационные технологии по мере своего распространения (вкупе с развитием транспортных систем) свели к минимуму значение пространственных барьеров на рынках. Это привело к революционным изменениям. Если еще 15 лет назад, копаясь на своем приусадебном участке, вы противостояли почти исключительно собственной лени или усталости, то сегодня, начав вскапывать землю (или взявшись за любое другое занятие), вы автоматически вступаете в конкуренцию с сотнями миллионов крестьян (или иных работников) всего мира, часто удаленных от вас на тысячи километров. При этом, если вы делаете свое дело хуже их или в худших условиях, то в условиях открытой либерализованной экономики (эта оговорка принципиальна) лишь даром тратите свое время и не производите ничего, кроме упущенной прибыли. Вы будете бедны, пока не сосредоточите все силы на том, что умеете лучше всех - причем лучше всех в мире.
При развитии глобализации конкуренции наблюдается уверенное и широкомасштабное развитие двух взаимодополняющих и взаимообуславливающих тенденций.
С одной стороны, происходит формирование в результате слияния ранее отделенных друг от друга региональных сегментов единых общемировых рынков. Подобная интеграция региональных рынков наиболее заметна и последовательна в финансовой и информационной сферах.
С другой стороны, наблюдается менее популярная, но не менее важная интеграция отдельных глобальных рынков различных финансовых инструментов в единый мировой рынок финансов. Она выражается в снижении «цены перехода» капиталов из одного инструмента в другой.
Такое сочетание процессов объединения «региональных» и «отраслевых» финансовых рынков в общемировой финансовый рынок ставит на повестку дня вопрос о возникновении в единой финансово-информационной сфере глобальных монополий, обладающих невиданной рыночной властью.
Причина актуальности этой проблемы проста: единый рынок в принципе нельзя поделить. Лишенный естественных внутренних барьеров и испытывая свойственную всякому рынку постоянную тягу к концентрации, единый рынок склонен к формированию единой сверхмонополии. Конкуренция, развиваясь и устраняя внутренние барьеры рынка, вполне диалектически начинает отрицать сама себя, порождая монополии, - тем более крупные и тем сильнее влияющие на рынок, чем более совершенной с формальной точки зрения является исходная конкурентная среда.
Возникновение на едином мировом рынке глобальных монополий, отрицающих конкуренцию самим своим существованием, служит не менее наглядным выражением ее вырождения, чем ее превращение из инструмента развития и воспитания в орудие уничтожения слабейших участников.
Современные информационные технологии размывают конкуренцию так же, как демократию (см. параграф 4.5), - и она так же вырождается, превращаясь в свою противоположность.
Многочисленные относительно успешные разделы рынков, известные истории, либо охватывали короткие по сравнению со сроком жизни господствующего на соответствующем рынке товара (именно этот срок является естественным масштабом времени в рыночных процессах) промежутки времени, либо основывались на объективных препятствиях, затруднявших доступ части конкурентов к каким-либо принципиально важным элементам рынков.
Современные информационные технологии, до минимума снижая трансакционные издержки и «цену входа» на глобальные финансовые и информационные рынки, уничтожают эти препятствия, устраняя тем самым и «зацепки» для всякого устойчивого раздела этих рынков. Срок же жизни господствующего товара - актуальной информации, определяющей ожидания и поведение субъектов этих рынков, - стремится к нулю, что делает невозможным даже краткосрочный относительно времени жизни господствующего товара раздел данных рынков.
Таким образом, каким бы парадоксальным это ни казалось, внутренняя однородность финансово-информацион-ных рынков по сравнению с товарными в сочетании с более коротким сроком жизни финансовых инструментов и значимой для финансовых рынков информации по сравнению с такими же инструментами и информацией, обращающихся на товарных рынках, делает финансово-информационные рынки более предрасположенными к монополизации, чем традиционные рынки обычных товаров и услуг.
В результате возникновение монополий мирового масштаба на финансово-информационных рынках идет быстрее аналогичного процесса возникновения торгово-производственных транснациональных монополий и носит значительно более глубокий характер.
Чтобы подчеркнуть указанное различие, приобретающее все более качественный характер, ТНК, активно действующие в финансово-информационной сфере, разумно выделять в особую категорию - «финансово-информационных» ТНК или, что более точно, глобальных монополий.

9.3. От транснациональных корпораций к глобальным монополиям

«Старые добрые» торгово-производственные ТНК, воспетые еще Кукрыниксами, больше не могут даже претендовать на роль хозяев мира. На смену им идут новые глобальные монополии, во многом вырастающие из старых торгово-производственных структур и контролирующие развитие уже не столько производства и торговли, сколько технологий и мировоззрений.
Такое усиление и углубление монополизма в мировом масштабе усугубляет все негативные последствия традиционного монополизма, обогащая их качественно новыми, попросту не представимыми в прошлой реальности.
Глобальные монополии зачастую даже не формализованы, что затрудняет их анализ, не говоря уже о внешнем регулировании. Но их эффективность, мобильность и разносторонность на порядок превышают аналогичные качества ТНК, обычно входящих в их состав либо являющихся их устойчивыми партнерами.
Об актуальности проблемы увеличения роли и влияния глобальных монополий свидетельствует такой институциональный факт, значение которого очевидно всякому советскому человеку, как совпавшая с ростом видимых проявлений их активности передача еще в 1993 году исследований ТНК от специализированного органа ООН (UNCTC), который в целом справлялся с задачей, на более низкий уровень, - соответствующему отделу ЮНКТАД.
Этот отдел рассматривал развитие всех ТНК и, в частности, глобальных монополий с позиций этой организации, то есть с точки зрения обеспечения торговли и развития, а не с точки зрения комплексного влияния ТНК на мировую экономику. В результате он даже по институциональным причинам не мог справиться со все более необходимым комплексным анализом их деятельности. Так, он не может с должным вниманием рассматривать важнейшую сферу деятельности наднациональных монополий - финансовые рынки, критически значимая часть которых находится далеко за пределами поля зрения ЮНКТАД.
В конце 90-х годов положение было отчасти исправлено: в результате осмысления уроков мирового финансового кризиса 1997-1999 годов начался подробный мониторинг и эффективный международный анализ процессов слияния и поглощения корпораций. Однако это бесспорное достижение - лишь шаг вперед; в целом же глобальные монополии остались ненаблюдаемыми величинами. Те политики, государственные и общественные деятели, которые призывали к установлению международного контроля хотя бы только за глобальными финансовыми спекулянтами (наиболее последовательным в этом направлении был «план Миядзавы», названный по имени выдвинувшего его министра финансов Японии), были в лучшем случае проигнорированы мировым общественным мнением, формируемым глобальными СМИ.
Замалчивание самого существования глобальных монополий свидетельствует об их значении. Действительно, хорошо известно, что первый признак обретения той или иной группой «порогового» влияния - это прекращение неприятных для этой группы (то есть как минимум любых независимых, а при отсутствии необходимости в рекламе - вообще любых) исследований ее деятельности.
Как мы увидели в параграфе …, один из технологических лидеров человечества У.Гейтс даже в 1998 году еще только собирался обеспечивать информационную прозрачность клиентов и потенциальных конкурентов, причем на значительно более очевидном для наблюдателя страновом уровне. Наднациональные же, глобальные монополии опережали этого «лидера» более чем на пять лет, превентивно ликвидировав в мировых масштабах возможность даже примитивно-статистического исследования своего развития.
При этом не только глобальные монополии, но даже и уступающие им по влиянию традиционные ТНК труднонаблюдаемы. Ведь их присутствие в той или иной стране отнюдь не обязательно выражается во владении пакетами акций зарегистрированных в ней предприятий или иной собственностью, находящейся на ее территории. Помимо того, что они могут работать (и работают!) через своих «дочек», «внучек» и «внучатых племянниц», многие из них используют субконтракты, франчайзинг, исследовательские соглашения и почти неуловимый для внешнего наблюдателя контроль за рыночными условиями работы предприятия.
Выбор подобных форм вызван объективными причинами и прежде всего - естественным стремлением к минимизации риска. В условиях распространения информационных технологий и глобализации не только финансовых, но и информационных потоков минимизация риска начинает корреспондировать с минимизацией распространения значимой информации о соответствующей структуре. (Поэтому, в частности, призывы к открытости и прозрачности часто носят односторонний характер и служат не более чем орудием конкурентной борьбы.)
Важное качество глобальных монополий - управление потоками не только финансов, но и информации, доступных участникам рынка. Формирование сознания осуществляется во многом не прямым действием, но формированием «информационного поля» - причем не вокруг отдельного участника рынка, а вокруг всего этого рынка в целом, в глобальном масштабе. Естественно, при этом навязывается не только информация и ее истолкование, но и общий эмоциональный фон, влияющий на бессознательном уровне, в том числе заставляющий поступать вроде бы необъяснимо, вопреки доводам разума и формальной логики.
Подобные возможности на порядок увеличивают мощь и конкурентоспособность глобальных монополий (правда, снижение эффективности управления ими в соответствии с закономерностями, выявленными в главе 4, отчасти компенсирует это увеличение).
Таким образом, новый аспект влияния технологий на процессы монополизации связан с принципиальным изменением характера производимого товара. Значение имеет даже не его универсальная важность- определенного (и, как правило, относительно устойчивого) состояния живого человеческого сознания (как индивидуального, так и массового), но все большая уникальность и неповторимость методов его производства. Эта уникальность и неповторимость создает е технологические предпосылки для монополизации - особенно с учетом «обработки» интеллектуального, то есть человеческого, исключительно разнообразного сырья, требующего поэтому все более сложных и индивидуализированных методов воздействия.
Существенно и то, что на современных глобальных, в том числе финансовых рынках скорость движения капитала равна скорости движения информации и намного превосходит скорость ее осмысления. Поэтому в краткосрочном плане движение капитала все больше зависит от психологических факторов - настроений, ожиданий и инстинктивных, подсознательных реакций участников рынка, а не объективных экономических процессов.
А так как объемы перемещающихся по миру «горячих» денег до сих пор превышают 1 трлн.долл., и эта «ударная волна», как показали 1997-1998 годы, способна превратить в руины почти любую экономику, настроения и ожидания нескольких сотен операторов, работающих на нескольких мировых биржах, становятся более важным фактором развития, чем труд и ожидания миллиардов остальных людей, живущих в неразвитых странах.
Таким образом, как уже было показано выше (см. параграф …), воздействие на сознание нескольких сотен специалистов, определяющих принятие ключевых решений в области финансов, является ключом к господству как минимум на мировых финансовых рынках. Понятно, что это создает серьезнейшие объективные предпосылки для монополизации глобальных финансовых рынков со стороны владельцев наиболее эффективных технологий high-hume.
В силу описанных причин процесс возникновения глобальных монополий опережает развитие «обычных» ТНК. Глубина и жесткость этого монополизма также превышает все, что мы видели и к чему привыкли за последние десятилетия. Новый глобальный монополизм, преимущественно финансово-информационный, развивается сейчас в двух основных направлениях:
формирование глобальных монополий на глобальных рынках финансовых и информационных инструментов;
формирование единой глобальной монополии в результате интеграции указанных рынков.


9.4. США: глобальная монополия

Глобализация - это Америка
(У.Б.Клинтон)

В силу объективно доминирующей на всяком нерегулируемом рынке тенденции к концентрации единый глобальный рынок испытывает сильнейшую тягу к складыванию единой глобальной монополии. В ее роли, как это ни парадоксально, все больше выступает не коммерческая организация, но целое общество - США, ставшие основным двигателем глобализации и, соответственно, главным приобретателем выгод, приносимых ею человечеству.
Формирование подобной совокупной, огосударствленной монополии - по сути дела, империи, - является вершиной, объективным завершением процессов концентрации производства, монополизации рынков и влияния на них (включая информацию и технологии), сращивания корпоративных структур с государственными.
В 90-е годы крупнейшая экономика мира росла наибольшими среди развитых стран темпами (табл. - подтвердить!). Доля США в валовом мировом продукте близка к 30%, доля в собственности (в акционерном капитале) составила около 50%, а в новейших технологических разработках - около 80%. Чем более значим тот или иной показатель развития, тем выше в нем доля США.
Однако количественное доминирование США - сущий пустяк по сравнению с вытекающим из него качественным доминированием: правила и стандарты, действующие для американских компаний, распространяются и на их неамериканских партнеров. Это происходит как вследствие относительного удобства американских правил (помогающему американскому бизнесу опережать конкурентов) и естественного в бизнесе следования обычаям экономически более мощного партнера, так и вследствие политики США по распространению своих деловых стандартов.
Осознаваемая в мессианских терминах распространения «американского образа жизни» как единственно справедливого и достойного, эта политика направлена на повышение конкурентоспособности США за счет насаждения их стандартов. Они наиболее соответствуют американскому образу мысли и действия и именно поэтому, облегчая экспансию американского общества, затрудняют и сдерживают развитие его потенциальных конкурентов - тем сильнее, чем больше их культура отличается от американской.
Благодаря многолетней успешной «экспансии стандартов» речь уже длительное время идет даже не о преобладающем влиянии на ряд международных рынков, но о прямом установлении их правил, о придании национальному законодательству и национальным традициям США международного, глобального характера. Сегодня американское общество - это уже не только наиболее сильный участник глобальной конкуренции, но и «играющий судья».
За счет чего оно добилось столь завидного положения?

9.4.1. Ключ к успеху: симбиоз государства и бизнеса

Стратегическое технологическое превосходство США над остальным миром, описанное в параграфах …. , …. и ….. , реализуется формально не связанными друг с другом, а на деле образующими единое целое финансовыми, информационными и политическими рычагами, управляемых многократно осмеянной, но тем не менее самой эффективной бюрократией мира, превратившей самосовершенствование (в частности, совершенствование системы государственного управления) в постоянный процесс, не мешающий выполнению повседневных функций.
Прежде всего, США обеспечивают свои интересы в глобальной конкуренции при помощи доминирования в ряде формально независимых международных организаций. В военно-политическом плане это НАТО, в экономическом - МВФ, ВТО и, в меньшей степени, Мировой банк.
Контроль США за МВФ, как особенно ярко показали переговоры России с ним в 1998-1999 годах, носит абсолютный характер и обеспечивается даже не столько максимальным взносом США в ее уставной фонд, сколько составом ее высших руководителей.
Назначенные на свои посты прошлым (а иногда и позапрошлым) поколением европейских политиков, топ-ме-неджеры МВФ из «политических комиссаров» своих правительств, присланных отстаивать национальные интересы, переродились в заматерелых бюрократов, держащихся за места и всецело преданных «главному акционеру» - США. Недаром в жестких дискуссиях о замене директора-распорядителя МВФ М.Камдессю, ушедшего из-за невыносимого даже для этого тренированного бюрократа давления США, их категорическим условием было сохранение в неприкосновенности всего высшего менеджмента МВФ.
Роль международных организаций в обеспечении конкурентоспособности США исключительно велика.
Однако ключевой причиной их поистине оглушающего успеха, особенно в 90-е годы, представляется не просто тесное взаимодействие государства с базирующимися на территории США и занимающими в целом доминирующее положение в мире ТНК. Главную роль сыграло успешное превращение в один из безусловных национальных приоритетов их укрепления и «выращивания» обычных национальных американских корпораций до наднационального уровня и, далее, до уровня мирового доминирования.
Эта политика является едва ли не наиболее эффективным способом национального развития, так как в среднем более половины прибыли, получаемой ТНК за рубежом, репатриируется, то есть вывозится в страну их базирования, в данном случае - в США.
Именно концентрация ТНК на территории США - и, соответственно, в юрисдикции американского государства - является одной из наиболее непосредственных причин коммерческого доминирования США в современном мире.
Американские ТНК являются сегодня, как представляется, практически безусловным лидером: 35 из них входят в число 100 крупнейших (на Европу приходится 42, на Японию - 21, на остальные регионы мира - 2). При этом они осуществляют четверть мирового объема инвестиций, сами получая их пятую часть. ДИНАМИКА 500 крупнейших !!!!
Это предопределяет изначальную ограниченность и ущербность любой борьбы с доминированием США как страны в отрыве от ее делового сообщества. Ведь ключевую роль в ее лидерстве играют уже не национальные, в той или иной мере контролируемые национальным государством, но наднациональные коммерческие структуры, находящиеся в тесном и многообразном симбиозе с ним.
Сегодня подобный симбиоз представляется условием поддержания национальной конкурентоспособности.
Именно благодаря ему система национального управления США влияет на весь мир, оказываясь наднациональной по характеру своего воздействия. В результате американская внешняя политика не то что не отделена от внутренней, но является простым отражением американской внутренней политики в окружающем мире. Осознание этого вызывает в США даже дискуссию о том, а нужна ли им вообще внешняя политика как отдельная сфера деятельности. В самом деле: не будет ли более эффективным прямое, автоматическое, лишенное специализированных дипломатических передаточных механизмов распространение внутренней политики США на остальное человечество?
Несмотря на сложные и изменчивые формы симбиоза государства и бизнеса, его механизм прост. С одной стороны, государство использует транснациональные монополии как один из ключевых инструментов эффективной реализации своих национальных целей за пределами собственной территории. С другой стороны, сами эти цели вырабатываются государством под сильнейшим воздействием монополий и выражают их собственные интересы.
Принципиальная новизна этой схемы состоит в том, что американскому государству удалось добиться весьма близкого, а в долгосрочном плане - почти идеального сходства между целями корпораций, ориентированными на повышение собственной конкурентоспособности, и целями общества, заинтересованного в закреплении той же самой конкурентоспособности, но уже на ином, формально более высоком, а на деле более низком, национальном уровне.
Американские ТНК и государство, как правило, преследуют единые общенациональные цели, помогая друг другу решать соответственно преимущественно экономические и преимущественно политические задачи. При решении коммерческих задач государство выступает в роли «младшего партнера», а при деятельности во всех остальных направлениях в роли ведомого выступает бизнес.
Неразрывная связь американских ТНКс государством реализуется прежде всего в постоянном взаимодействии его представителей с ФРС, Казначейством (Минфином), налоговой и таможенной службами. При этом прославленные американские лоббисты играют весьма ограниченную роль.
Значительно более важен механизм постоянной ротации кадров между государством и бизнесом, при которой человек может, условно говоря, несколько раз подряд с поста министра уходить на пост вице-президента крупной корпорации и наоборот. Эта система обеспечивает единство интересов и взаимопонимание между коммерческим сектором и государственным управлением (конечно, это возможно лишь в условиях действенного ограничения коррупции).
Данный порядок намного эффективнее японской системы, которая также предусматривает горизонтальную ротацию, но лишь в пределах отдельно взятого государства и отдельно взятой корпорации. Она создает достаточно эффективные классы профессиональных менеджеров и чиновников, однако эти классы оказывается отделенными друг от друга. В результате чиновники недостаточно знают реалии делового мира, который они регулируют, а менеджер корпорации - реалии государства, на которое он опирается.
В США же горизонтальная миграция руководителей между государством и бизнесом стирает грань между чиновником и бизнесменом и выковывает качественно новый тип универсальных топ-менеджеров, эффективных и в коммерческом, и государственном секторе. Результат - если и не слияние крупных корпораций и государства (ибо их мотивы и интересы по-прежнему объективно различны), то во всяком случае формирование у них единых представлений о национальной конкурентоспособности. В итоге американское государство и американский бизнес участвуют в мировой конкуренции не как союзники, пусть даже близкие, но как единый организм, что качественно повышает эффективность их действий.
Однако главным механизмом объединения государства и крупного бизнеса США в мировой конкуренции является даже не горизонтальная ротация топ-менеджеров, а деятельность американского аналитического сообщества.

Пример 15 .

Аналитическое сообщество:
источник глобальной власти

Термин «аналитика» понимается в США шире, чем в России. В США крупные аналитические центры часто участвуют в реализации своих разработок, предоставляя тем самым «услуги по корректировке реальности полного цикла». Начиная с прогнозирования ситуации и ее оценки через определение механизмов корректировки, конкретных целей и методов их достижений они заканчивают свою работу прямым участием в реализации этих методов, в том числе и в управлении теми или иными кризисами.
Термин crisis management, вопреки дурному переводу, означает не «антикризисное управление», то есть управление, направленное на предотвращение кризисов или исправление их последствий, а «управление кризисами», то есть их использование как инструмента преобразования.
В основе американской «аналитики полного цикла» лежит системный анализ, позволяющий математически анализировать процессы развития, включая кризисы. Именно опора на современные методы математического анализа отличает «аналитику полного цикла» от public relations, использующего «теневые» методы. Разница видна, например, при сопоставлении трилогии А.Азимо-ва «Установление» (в которой мощь стратегической аналитики фантастически преувеличена) и кинофильма «Плутовство, или когда хвост виляет собакой», в котором показана интуитивное и успешное из-за огромных ресурсов и локальной задачи применение методов «теневого» public relations. Характерно, что авантюрный характер интуитивной работы порождает ряд провалов и приводит в итоге к гибели одного из героев.
Аналитическое сообщество США выросло из антикризисных подразделений корпораций, вынужденных преодолевать кризисы сначала на уровне предприятий, затем - на уровне отраслей (отраслевых монополий), а с Великой Депрессии 1929-32 годов - и на общенациональном уровне.
Соответственно, оно сохранило теснейшую связь с корпорациями, финансируясь ими и обслуживая в первую очередь их интересы. Группа стратегического анализа - такая же неотъемлемая часть каждой серьезной фирмы США, как юридическая группа или бухгалтерия.
В то же время на деньги корпораций аналитическое сообщество обеспечивает «сопровождение» деятельности политических партий, служа их аналитическими структурами. Победа того или иного политика на выборах ведет к переходу в его аппарат многих сотрудников этих структур. Они понимают, что пришли в госаппарат временно, и сохраняют «производственную базу» в аналитических структурах, формально не являющихся частью государства.

Аналитические структуры становятся подлинным «мозгом» государства. Решения, реализуемые госаппаратом, разрабатываются на деньги коммерческих организаций при помощи коммерческих технологий управления и, соответственно, с коммерческой же эффективностью, что повышает эффективность государства.
С другой стороны, аналитические структуры оказываются важнейшим звеном, соединяющим корпорации и государство в единое целое. Существенно, что это звено состоит не только из лоббистов, отстаивающих краткосрочные интересы корпораций, как принято думать, но в очень большой степени - из стратегических аналитиков, ориентирующихся на глобальные процессы и ценности.
Таким образом, аналитическое сообщество служит важнейшим элементом «цемента», который скрепляет симбиоз американского государства и корпораций, обеспечивает взаимную защиту ими интересов друг друга и, тем самым, исключительную конкурентоспособность США.
Американский путь отличается от характерной для неразвитых стран «олигархии» тем, что сращивание государства и корпораций идет на уровне не только лоббистов, но в наиболее важной части - на уровне стратегических аналитиков, то есть на базе не узкокорыстных интересов корпораций, а на основе долговременных стратегических интересов.
Вместо того, чтобы сначала порознь выработать системы корпоративных и государственных интересов, а затем приспосабливать их друг к другу при помощи громоздкой, прожорливой и эгоистичной политической машины (включающей и лоббистов), США при помощи аналитического сообщества с самого начала вырабатывают систему национальных интересов как единое целое, объединяющее интересы бизнеса и государства. Это смягчает противоречия и повышает осознанность развития, а с ним - и эффективность общества как участника глобальной конкуренции.

9.4.2. Внешняя экспансия
как средство снятия внутренних противоречий

Одним из проявлений описанного сознательного подхода к своему развитию стало снятие после войны противоречия между интересами монополий и общества. Конструируя свои национальные интересы при помощи аналитического сообщества, США развернули экспансию своих монополий не внутрь страны, но вовне ее, превратив их в наднациональные, но национально ориентированные (прежде всего благодаря тождеству системы ценностей государства и общества с одной стороны и корпораций - с другой) структуры и сделав их, таким образом, главным инструментом обеспечения национальной конкурентоспособности.
При этом возникло болезненное противоречие между внутринациональным характером процесса принятия решений (практически любых - политических, экономических, коммерческих, культурных) и, главное, интересов, на основе которых они принимаются, с одной стороны, - и глобальным воздействием этих решений, с другой.
В результате судьбы мира все более определяются незначительными, микроскопическими по сравнению с ними факторами внутриполитической жизни США (достаточно вспомнить поддержку «Солидарности» в Польше, во многом вызванную, как сейчас выясняется, влиянием ничтожного даже в общеамериканских масштабах польского лобби в Чикаго!). - ссылка на Сороса
Потенциальная разрушительность этого «имперского провинциализма» как для человечества в целом, так и для эффективности политики США такова, что рядом с ней меркнут все ее, даже самые болезненные и потенциально опасные частные следствия (вроде «ползучего» распространения американских юридических норм сначала на международные отношения, а затем и внутреннюю жизнь формально еще независимых государств). - ссылка 9 в книге
Дело идет к тому, что мировая политика скоро перестанет существовать на межгосударственном уровне, переместившись, с одной стороны, на наднациональный уровень глобальных групп капиталов и технологий, а с другой - на уровень внутриполитической жизни США, контролирующих основную часть этих групп.
Такая мировая политика неминуемо перестает (если еще не перестала) учитывать интересы большинства человечества, утратит адекватность и перестанет соответствовать стоящим перед ним реальным историческим задачам.
О масштабах ее распространения и глубине укорененности свидетельствует то, что еще в 1997 году, во время расцвета проамериканской «команды молодых реформаторов», российские лоббисты обнаружили, что сфера наиболее эффективного решения ключевых вопросов внутренней российской политики переместилась с уровня администрации президента и правительства России на уровень Конгресса и администрации США. Наиболее близкий аналог - советские времена, в которые для решения значимых вопросов развития регионов надо было «выходить» не на их руководство, но на кураторов соответствующих направлений в Москве - в ЦК КПСС и Совете Министров СССР. Это свидетельствует о масштабах утраты национального суверенитета - причем не только Россией, но и другими странами мира.
Доминирование в мировой экономике глобальных монополий, базирующихся в США, вкупе с углублением глобализации ведет к размыванию и исчезновению понятия «национального суверенитета». Тезисы о «ликвидации Вестфальского мира» (основанного на примате национально-государственного (?) суверенитета), представления об объективном и окончательном разрушении понятия суверенитета как такового из категории интересных, но теоретических построений превратилась в базовые, общепринятые.
Сегодня отсылка к самой идее национального суверенитета воспринимается как нечто ретроградное и, более того, реакционное. При этом бросается в глаза кричащее исключение из правила, одно-единственное государство, в отношении которого не применяется и тем более не обосновывается фундаментальное правило естественности и прогрессивности «размывания суверенитета», - США.
Исключения из правил говорят об их содержании и значении не меньше, чем их формулировки. «Размывание суверенитета» - реальность для всего мира, кроме американского общества. Глобализация лишает или по крайней мере ослабляет суверенитет всех стран мира, - кроме США. Тем самым суверенитет самих США укрепляется - если и не абсолютно, то, во всяком случае, относительно.
Та самая глобализация, которая размывает суверенитет американских конкурентов, собственный суверенитет США - укрепляет и тем самым становится инструментом повышения конкурентоспособности США. Идея же национального суверенитета не исчезает, но плавно трансформируется в идею доминирования: суверенитета одного сильнейшего государства над всем остальным миром.

9.4.3. Блеск и нищета концепции «гуманитарных интервенций»

Логическим завершением этой идеи стала весьма распространенная концепция «гуманитарных интервенций». Она предоставляет развитым странам (а точнее - США как единственной среди них действенной военной силе) право вмешательства в устанавливаемых ими самими формах и масштабах, вплоть до нанесения военных ударов, во внутренние дела стран, в которых, по их мнению, происходит нарушение установленных ими же «прав человека».
Эта доктрина, продолжающая восприятие США как «мирового жандарма», была простой реакцией развитой части человечества на принципиально новые обстоятельства, возникшие после поражения СССР в «холодной войне» и начала глобализации.
С одной стороны, развитые страны лишились военно-политической и идеологической сдерживающей силы, оказавшись в положении полных и никем не контролируемых хозяев мира. С другой стороны, повсеместное противостояние двух систем, бывшее содержанием «холодной войны», создавало могучее и всепроникающее «силовое поле», которое структурировало человечество и способствовало развитию или хотя бы оцивилизовыванию его наименее развитых регионов. Исчезновение этого «силового поля» обнажило неспособность ряда человеческих обществ не то что к самоуправлению, но даже к простому самосохранению.
Это проявилось не только в распаде социумов в «конченых странах», не только в их причудливых и трагических мутациях (классический пример - захват власти в Афганистане талибами) и в череде локальных конфликтов, но и в чудовищных зверствах ряда неразвитых государств по отношению к своим гражданам. Наиболее страшными примерами выхода неразвитых обществ из оцивилизовывающего их «силового поля» глобального противостояния был геноцид в «африканской Швейцарии» - Руанде, где было истреблено около 2 млн.чел., и гражданская война в постсоветском Таджикистане, сопровождавшаяся убийствами людей по факту их прописки. Глубокое впечатление (особенно на сторонников демократизации даже не готовых к ней обществ) производит грабеж и истребление белых фермеров в Зимбабве и ЮАР черным «демократическим» большинством, в том числе при поддержке государства.
О последствиях подобных «социальных преобразований» свидетельствует приводимое без каких-либо купюр и комментариев (хотя и под другим заголовком) информационное сообщение, в принципе не выделяющееся из потока похожих сообщений.

Пример 16 .

Голод в Зимбабве

Хараре. 4 января (2003 года). ИНТЕРФАКС - Полиция Зимбабве арестовала в субботу 39 человек из 4 тыс. осаждающих склад с продовольствием в провинции Булавайо. Стражи порядка использовали слезоточивый газ и огнестрельное оружие, чтобы разогнать толпу. Среди бунтующих, возмущенных отсутствием еды, были женщины и пожилые люди.
Сельское хозяйство в Зимбабве потерпело полный крах. С начала прошлого года в стране нет даже кукурузы - основной пищи местного населения. Согласно данным ООН, в Зимбабве 8 млн. из 11,6 млн. жителей страдают от голода и могут умереть от истощения.
Наблюдатели считают, что основная причина нынешнего голода - передел собственности, когда белые фермеры были с применением силы лишены своих земель.

О росте напряженности и конфликтов в мире, избавившемся от структурирующего и оцивилизовывающего воздействия «силового поля» глобального противостояния двух систем, свидетельствует усиление активности главного международного органа, призванного обеспечивать стабильность, - ООН. Указание ее Генерального Секретаря на то, что в 90-х годах «было достигнуто и подписано в три раза больше мирных соглашений, чем за предыдущие три десятилетия», а ООН «ввела больше режимов санкций, чем когда-либо ранее», означает рост не только активности ООН, но и потребности в ней. Увеличение количественных показателей работы органа, урегулирующего конфликты, - признак роста количества конфликтов.
Столкновение ничем более не ограничиваемого всесилия США, опьяненных легкой и неожиданной победой в «холодной войне», с целым рядом расширяющихся по всему миру «гуманитарных катастроф» не могло не вызвать их реакцию, которая закономерно увенчалась выдвижением концепции «гуманитарных интервенций».

Пример 17.

Генеральный Секретарь ООН
о концепции «гуманитарных интервенций»

«Сейчас формируется новая концепция безопасности. Если раньше обеспечение безопасности означало защиту территории от внешнего нападения, то теперь оно включает в себя защиту …от насилия, порожденного внутри государства.
…В 90-х годах войны велись в основном внутри государств. Причем эти войны были жесточайшими и привели к гибели более пяти миллионов человек. Эти войны не столько стирали границы, сколько губили людей. Гуманитарные конвенции повсеместно нарушались, мирные граждане… становились «стратегическими целями», а детей принуждали становиться убийцами. Эти войны часто порождались политическими амбициями и стремлением к обогащению, и их питательной средой были этнические и религиозные различия. В основе их часто лежат зарубежные экономические интересы (выделено автором - М.Д.), и их подпитывает гиперактивный и в основном незаконный мировой рынок вооружений.
…Гражданское население и …инфраструктура стали прикрытием для …повстанческих движений, объектами для возмездия и жертвами … произвола, вызванного, как правило, разложением государства. В экстремальных ситуациях невинные становятся главными жертвами этнической чистки и геноцида.
…Выступая перед Генеральной Ассамблеей в сентябре прошлого года, я призвал государства… объединиться для выработки более эффективной политики, чтобы положить конец организованным массовым убийствам и вопиющим нарушениям прав человека. Хотя я подчеркивал, что интервенция охватывает широкий ряд мер реагирования - от дипломатии до применения вооруженных сил, - именно последняя мера вызвала больше всего споров….
Некоторые критики были озабочены тем, что концепция «гуманитарной интервенции» может стать прикрытием для необоснованного вмешательства во внутренние дела…. Другие считали, что она может подтолкнуть сепаратистские движения к …провоцированию правительств на …нарушение прав человека, …чтобы затем последовало вмешательство извне, которое содействовало бы успеху их дела. А третьи отмечали, что в силу неизбежных трудностей…, а также …национальных интересов в практике применения интервенций было мало последовательности. Исключением, пожалуй, является то правило, что у слабых государств… больше шансов стать объектом такой интервенции, чем у сильных… (выделено автором - М.Д.).
…Ни один …принцип - даже… суверенитета - не может использоваться в качестве прикрытия преступлений против человечности… Когда совершаются такие преступления, а мирные средства… не дали результатов, у Совета Безопасности есть моральный долг действовать от имени международного сообщества. …Вооруженная интервенция …должна оставаться крайним средством, однако перед лицом массовых убийств от этого средства нельзя отказываться».

Популярность концепции «гуманитарных интервенций» достигла апогея в конце 90-х, когда она стала обоснованием агрессии США и их партнеров по НАТО против Югославии. Однако уже эта агрессия обнажила неустранимую противоречивость и ограниченность концепции, которые привели к потере интереса к ней.
Прежде всего, она носит выраженный асимметричный характер и опирается на применение «двойного стандарта»: Запад объявляет свою систему ценностей единственно верной и универсальной и начинает силовым образом внедрять ее в не соответствующие ей общества. При этом выясняется, что часть неразвитых обществ не поддается приспособлению к внедряемой системе ценностей, и успех Запада означает для них цивилизационную катастрофу.
Более того: оказывается, что методы, при помощи которых Запад насаждает свою систему ценностей, противоречат самим этим ценностям и перечеркивают их. Принуждение к соблюдению прав человека при помощи массовых убийств, продемонстрированной США и их сторонниками по НАТО в ходе агрессии против Югославии, является нонсенсом, узаконить который пока не в силах даже самые совершенные технологии формирования сознания.
Внедрение ценностей при помощи опровергающих их методов свидетельствует о фиктивном характере как самих ценностей, так и официально прокламируемой задачи их распространения и обнажает реальное содержание доктрины «гуманитарной интервенции» - оправдание агрессии развитых стран и инструмент их глобальной конкурентной борьбы с остальным человечеством.
Существенной при этом оказывается неоднородность развитых стран. Наиболее сознательным, инициативным и сильным участником глобальной конкуренции является наиболее развитая страна мира - США, которая контролирует НАТО и определяет характер реализации концепции «гуманитарных интервенций». В результате практику применения этой концепции (включая угрозы ее применения) отличает следование их интересам, что затрудняет ее применение, так как она подразумевает международный, а не исключительно американский характер действий.
Более того: так как конкурентами США являются отнюдь не потенциальные объекты реализации концепции «гуманитарных интервенций», но в первую очередь другие развитые страны, эта концепции применяется (в ситуации с агрессией против Югославии это проявилось предельно отчетливо) для сдерживания их развития.
Понятно, что жертвы такой политики вскоре теряют доверие как к ней, так и к концепции «гуманитарных интервенций» как инструменту ее реализации, что снижает ее популярность и вынуждает находить ей замену (на время написания настоящей книги это «борьба с международным терроризмом» и свержение Саддама Хусейна, а затем - подчинение американской политике Сирии, Северной Кореи и Ирана). Указанная замена устранила и другой врожденный недостаток концепции «гуманитарных интервенций» - отсутствие глобального врага, мобилизующего все относительно развитые страны и сплачивающего их вокруг США, в том числе и вопреки их собственным, текущим экономическим интересам.
Фактически к настоящему времени США, во многом помимо своей воли, объявили остальному миру ту самую тотальную, цивилизационную войну, в которой наиболее оголтелые пропагандисты их ценностей обвиняют маргинализируемый ими исламский мир (или, в умеренном случае, наиболее интенсивно маргинализирующуюся часть этого мира). Их не стоит в этом винить: исключительность лидерства и доминирования объективно ставят их в ситуацию жесткого противостояния и конкуренции за ресурсы и модели развития со всем остальным человечеством. Но не стоит и забывать, что обусловленность войн не делает их бескровными и безопасными, особенно для слабых жертв неспровоцированных агрессий.
Ход этой глобальной конкуренции за ресурсы и модели развития и развитие многоуровнего, «эшелонированного» противостояния США с остальным человечеством и будут составлять содержание всемирной истории по крайней мере в ближайшие десять лет.
Можно предположить, что доведение до логического конца идеи доминирования и суверенитета США над миром ведут к их перенапряжению, подрыву их доминирования и, таким образом, к самоотрицанию этой идеи. Однако ждать на основании этого умозаключения коренных изменений в описанном выше соотношении сил в ближайшие годы не следует. Перспективы подобных изменений, как и перспективы отношений США с их основными стратегическими конкурентами, будут рассмотрены ниже - в параграфе … .

9.5. Исчерпание традиционной модели развития человечества

Вырождение конкуренции и формирование глобальных монополий делает неизбежным загнивание последних. Его масштабы и болезненность вызываемых им катаклизмов будут прямо пропорциональны масштабам сегодняшней власти глобальных монополий - как над рынками, так и над развитием человечества в целом. Оно завершится кардинальным изменением сложившегося в ходе глобализации миропорядка, основанного на неограниченном доминировании глобальных монополий, его коренной перестройкой на новых принципах, уже, по всей вероятности, известных нам, но еще не доказавших своей эффективности.

9.5.1. Первый кризис глобальной экономики:
прекращение развития за счет интеграции

Прежде всего загнивание глобальных монополий проявилось в первом кризисе глобальной экономики (1997-1999 годы), который до сих пор по увековеченному политкорректностью недоразумению именуют «азиатским фондовым», хотя он охватил весь мир, а не только Азию, и все финансовые рынки, а не только фондовый. Как и положено мировому экономическому кризису, он увенчался войной - нападением США и их партнеров по НАТО на Югославию.
Формой протекания этого кризиса стал беспрецедентный разгул спекулятивных капиталов, обрушившихся на наиболее успешные из развивающихся стран с относительно открытыми экономиками и буквально опустошивших их финансовые рынки, приведя к череде разрушительных девальваций. Результатом стало качественное усиление влияния глобальных монополий, которые сначала высосали финансовые ресурсы жертв кризиса, а потом использовали эти же деньги для установления либо укрепления своего контроля за их национальными экономиками.
Однако основным содержанием первого кризиса глобальной экономики стало все же не укрепление глобальных монополий, а лишь средство этого укрепления - масштабное изъятие финансового и, в меньшей степени, интеллектуального капитала, созданного жертвами спекулятивных агрессий в предшествовавшие годы. В 1997-1998 годах в полном соответствии со стратегией «разрушительного освоения», описанной в параграфе… , развитые экономики захватили важнейшие ресурсы развития у своих более слабых конкурентов, отбросив их назад и ускорив собственный прогресс.
Тем самым они преподали остальному человечеству, даже той его части, которая находилась под их полным информационным контролем, жесткий, но полезный урок. Еще раз ограбив бедных, богатые наглядно доказали им несовместимость фундаментальных, жизненных интересов развитых стран и остального мира, подорвав тем самым эффективность собственных технологий формирования сознания и пробудив в неразвитых странах понимание своих национальных интересов как чего-то отличного от интересов развитых стран, и в первую очередь - США.
Ограбив неразвитые страны и лишив их перспектив прогресса, еще раз в предельно грубой форме указав им на невозможность преодоления технологически обусловленного барьера, отделяющего их от благосостояния и благополучия, США и другие развитые страны сами подтолкнули основную часть человечества к своему злейшему сопернику и единственному стратегическому конкуренту - Китаю.
Однако даже тех ресурсов, которые развитые страны отняли у неразвитых и за которые они в стратегическом отношении заплатили так дорого, все равно недостаточно для их аппетитов и широкомасштабных планов! - и в в 1999 году развитые страны столкнулись за ресурсы развития уже между собой. Как будет показано ниже (…), и агрессия против Югославии, и ряд менее значимых событий (вроде раскрытия счетов жертв нацизма в швейцарских банках) на деле представляли собой внешние проявления столкновения за финансовые ресурсы между США и Европой.
Подобное столкновение близких по силе партнеров грозило стать слишком опасным; в результате они сосредоточились на относительно мирном освоении уже захваченных ресурсов, не конкурируя за них напрямую. Для каждого из развитых участников глобальной конкуренции истощение возможности дальнейшего изъятия капитала неразвитых стран (вследствие его истощения) и сдерживание конкуренции между собой (из соображений безопасности) ограничило возможности привлечения новых ресурсов.
В свою очередь, это ограничение подорвало модель развития за счет интеграции (то есть по сути за счет привлечения все новых ресурсов из менее развитых стран), бывшую экономическим содержанием всего послевоенного периода. Лишенные необходимого и привычного притока ресурсов извне (так как само это понятие - «извне» - в экономическом плане скукожилось до менее чем 30% мировой экономики), развитые экономики, уже набравшие к тому времени стремительные темпы роста, начали захлебываться. Менее чем год после победоносного завершения агрессии против Югославии успешно экспортировавшаяся ими в остальной мир нестабильность вернулась к ним самим. Они провалились - сначала в болезненную корректировку фондового рынка США в апреле 2000 года, затем в крах «новой экономики», основанной на так и не оправдавшихся ожиданиях и, наконец, в глубокий структурный кризис.

9.5.2. Богатство избранных
больше не несет благополучия для всех

Первый кризис глобальной экономики, ставший прелюдией к структурному кризису развитых стран, а значит, - и всего мира - был, хотя, безусловно, и ярким, но лишь внешним, поверхностным проявлением загнивания глобальных монополий. Гораздо более значимым представляется качественно новая тенденция 90-х годов: впервые за все время наблюдений процесс накопления богатства перестал сам по себе сопровождаться решением основных проблем, стоящих перед человечеством.
Эта тенденция, не называемая прямо, была убедительно показана в документах ООН, подготовленных на рубеже второго и третьего тысячелетия, в частности, в докладе Генерального секретаря ООН Кофи Анана к Саммиту тысячелетия («Мы, народы: роль Организации Объединенных Наций в XXI веке»).
Прелесть этих документов в том, что с бюрократической осторожностью, политкорректностью и боязнью обобщений, не говоря уже о политических выводах, они рисуют предельно объективизированную картину состояния человечества, в том числе масштаба стоящих перед ним гуманитарных проблем, вызывающую ужас. Эта картина свидетельствует, что бурный прогресс 90-х годов затронул лишь развитую часть человечества, не сопровождался значимым прогрессом в решении наиболее острых, первичных проблем - голода, болезней, нехватки воды, отсутствия жилья и многих других, а в очень большой степени и вовсе не сопровождался их решением.

Пример 18 .

Восприятие ООН:
состояние ключевых проблем человечества

В конце 90-х население Земли превысило 6 млрд.чел., причем «последний миллиард добавился всего лишь за 12 лет - это самый короткий период подобного прироста…. К 2025 году мы можем ожидать еще 2 млрд.чел., причем почти исключительно в развивающихся странах и в основном в беднейших из них».
15% населения Земли живет в богатых, 78% - в бедных странах и 7% - в странах с переходной экономикой.
20% населения сконцентрировали в своих руках 86% «всего богатства» мира, а почти половина населения «едва сводит концы с концами, имея менее 2 долларов на день». 22% населения - более 1,2 млрд.чел., в том числе «500 миллионов в Южной Азии и 300 миллионов в Африке - существуют меньше чем на 1 доллар в день…»
Средняя продолжительность жизни в развитых странах - 78 лет, в бедных - 64 года, в самых бедных - 52 года.
…В мире постоянно недоедает более 100 млн. детей; более 500 млн.чел. вряд ли доживет до 40 лет; около 750 млн.чел. не имеет доступа к системе здравоохранения; 22% населения Земли (в том числе более 850 млн. взрослых) неграмотно, из них две трети - женщины; 20% населения не имеет снабжения чистой питьевой водой.
…«Почти 2 млрд.га земли - район, по площади равный Канаде и США вместе взятым, - подвержены вызываемой деятельностью человека деградации, что ставит под угрозу наличие у почти 1 миллиарда человек средств к существованию… Каждый год … 20 млн.га сельхозугодий становятся непригодными для возделывания …по причине деградации почв или наступления городов. В то же время … в течение следующих 30 лет спрос на продовольствие в развивающихся странах удвоится».
…«В течение следующего поколения население городов мира возрастет вдвое - с 2,5 миллиарда до 5 миллиардов человек. Почти весь этот прирост произойдет в развивающихся странах… Треть городского населения в развивающемся мире живет в условиях крайней нищеты, большинство из них… в трущобах… Хотя население городов, …как и …стран, в среднем становится более пожилым, жители трущоб становятся все более молодыми».
…«Половина мирового населения не имеет доступа к надлежащим санитарно-гигиеническим услугам».
«Причиной 80% всех заболеваний в развивающихся странах служат отсутствие безопасной воды и плохие санитарно-гигиенические условия. Каждый год по этой причине умирает более 5 миллионов человек - в 10 раз больше среднего количества людей, ежегодно погибающего в войнах. Более половины таких жертв - дети».
…«Хотя ежегодно во всем мире на научные исследования в сфере здравоохранения расходуется более 56 млрд.долл. США, для решения … проблем, затрагивающих 90% населения мира, выделяется менее 10% от этой суммы. На борьбу с пневмонией, диареей, туберкулезом и малярией, а все эти болезни представляют большую проблему для развивающихся стран, направляется менее 1 процента глобальных ресурсов на научные исследования в сфере здравоохранения.
Результат… ужасает. Только от малярии ежедневно каждую минуту погибает 2 человека, причем в основном это дети в возрасте до пяти лет и беременные женщины».
«Четверть всех детей в мире, в большинстве своем в бедных странах, по-прежнему не защищены от шести самых распространенных болезней: полиомиелита, дифтерии, коклюша, кори, столбняка и туберкулеза. Для этих детей вероятность умереть от этих болезней в 10 раз выше, чем для детей, защищенных вакцинами».
…«Свыше 130 миллионов детей начального школьного возраста в развивающихся странах - более половины из них проживает в Индии, Бангладеш, Пакистане, Нигерии и Эфиопии - лишены возможности посещать школу». «Девочки составляют примерно 60% таких детей».
«Четверть миллиарда детей в возрасте 14 лет и младше… вынуждены работать, причем нередко в опасных или нездоровых условиях».
…«Из общей численности рабочей силы в мире примерно в 3 млрд. человек 140 млн. … не имеют работы, а от одной четверти до одной трети заняты неполный рабочий день». Среди полностью безработных - 60 млн. молодых людей, «примерно 80% которых живет в развивающихся странах и странах с переходной экономикой».
…Менее 6% жителей Земли владеют компьютером, 2.4% имеют доступ к Интернету, а более половины не только не имеют телефона, но и никогда в жизни не пользовались им.
…По данным Мирового банка, финансирование развития развивающихся стран достигло максимума в 1990-1991 годах, держалось на высоком уровне до 1994, а затем начало снижаться. Официальная помощь развитию достигла максимума в 1993 году, а затем быстро сокращалась.

Еще более сильное впечатление производит перевод бюрократического языка, на котором написаны эти документы, - языка дипломатического и предельно аккуратного, но вместе с тем и исключительно добросовестного, - на общепринятый, откровенный язык.
Возьмем, например, возвышенную декларацию: «Нет более благородной задачи и более высокой ответственности, чем предоставить мужчинам, женщинам и детям, в городах и деревнях по всему миру, возможность улучшать свою жизнь. Лишь… когда это начнет происходить, мы увидим, что глобализация действительно принимает всеохватный характер, позволяя каждому человеку воспользоваться предоставляемыми ею возможностями».
Кому-то она покажется прекраснодушной, кому-то - пустопорожней, кто-то возьмет ее за образец гуманистической и филантропической риторики, но для профессионала в самой середине этого пышного великолепия таится червь беспощадной истины. Формулировка «лишь тогда, когда это начнет происходить» с бюрократической окончательностью показывает: автору декламации прекрасно известно, что этого не происходит, и «возможность улучшать свою жизнь» для миллиардов людей в неразвитых странах так же недостижима, как и возможность поесть досыта.
В 90-е годы развитый мир начал все более пренебрегать остротой проблем остального человечества, во все возрастающей степени (как было показано выше - см. параграф о новых ресурсах развития) превращая их трудности в ресурс собственного развития.
Наиболее наглядно это проявилось в сокращении масштабов помощи бедным странам после максимума, достигнутого в 1991 году. За первое десятилетие глобализации, к началу нового тысячелетия эта помощь сократилась в 1,5 раза - до 0,25% ВНП развитых стран, превратив поставленную ООН цель довести эту помощь до 0,7% ВНП в несбыточную мечту. Существенно, что и международная помощь сельскому хозяйству голодающих стран уменьшилась за 1986-1996 годы в те же 1,5 раза.
Это следствие возникновения непреодолимого, технологически обусловленного барьера между развитыми и неразвитыми странами не могло не усугубить состояние последних. Рост богатства не только перестал смягчать нищету - он сопровождается ростом числа бедных. Так, по данным Мирового банка, численность наиболее бедного населения Земли, живущего менее чем на 1 доллар в день, за период с 1987 по 1999 год выросла на 200 млн.чел. - и это при том, что покупательная способность этого доллара за то же самое время из-за инфляции снизилась на …%!
Дело доходит до гротескного воплощения в жизнь агитационных плакатов 80-летней давности на тему «толстых и тонких». «1,2 млрд.чел., живущих на Западе, потребляют пищи значительно больше, чем требует их организм. В США… ежегодно расходуется более 100 млрд.долл. на борьбу с последствиями переедания…». 55% населения США «страдает от избыточного веса, а каждый пятый - от тучности… В Великобритании избыточный вес наблюдается у 51% населения (численность тучных людей за последние десять лет удвоилась - выделено автором. М.Д.). В Германии избыточный вес имеют 55% населения». В то же самое время «1,2 млрд.чел. страдают той или иной болезнью, потому что просто голодают, а втрое больше людей недоедают. В Индии от голода страдают 53% населения, в Бангладеш - 56%, в Эфиопии - 48%. Средний индус сегодня потребляет пищи в 5 раз меньше уровня жителя Северной Америки и Западной Европы».
С началом глобализации прогресс развитой части человечества перестал облегчать проблемы неразвитых обществ и, более того, начал даже усугублять их. Филантропия умирает в преддверии классовых битв и социальных потрясений: так как ужесточение конкуренции увеличивает не только численность, но и удельный вес отстающих, их количество может начать переходить в качество.
В результате глобализации стандартный рыночный лозунг «обогащайтесь!» перестал быть «универсальной отмычкой», ответом на все вопросы человеческого развития. Формирование глобальных монополий ограничило рыночные принципы до такой степени, что они перестали способствовать прогрессу человечества, перестали быть действенным двигателем его развития как некоей целостности. Это свидетельствует об исчерпании возможностей традиционного, основанного на простом расширении глобальных рынков и обогащении наиболее развитых, передовых обществ и групп механизма развития человечества в его современном понимании, и о необходимости смены парадигмы этого развития.
Чтобы понять наиболее вероятное и наиболее эффективное направления этой смены, надо изучить современный кризис человеческого развития, вызванный загниванием глобальных монополий и являющийся вместе с тем кризисом глобализации как таковой. Последняя, вероятно, достигла высшей точки как раз во время написания этой книги. Читателю предстоит знакомиться с ней в преддверии, а, скорее всего, уже во время стихийной и болезненной реакции разделенного человечества на свершения и прорывы 90-х годов.

Часть 4.

КРИЗИС ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Последовательно рассмотрев воздействие современных информационных технологий и вызванной ими глобализации на эволюцию индивидуума и коллективов, затем на развитие общества и, наконец, на взаимодействие обществ, мы зафиксировали начало качественных изменений на каждом из этих уровней. Всеобщность и фундаментальность перемен подтверждает гипотезу об исключительности переживаемого момента, о том, что глобализация действительно является новой эпохой, а не только новым словом в псевдонаучном жаргоне.
Понятно, что качественные изменения болезненны для их участников и часто выглядят разрушительными кризисами. Мы показали, что по крайней мере на внешнем, наиболее заметном уровне развития человечества - уровне взаимоотношений между обществами - реализация основных принципов глобализации достигла наивысшего уровня, означающего их самоотрицание. Технический прогресс и интеграция лишили даже потенциальных возможностей развития более половины человечества, а конкуренция, став всеобщей, породила глобальные монополии.
Самоотрицание основных принципов глобализации свидетельствует о ее кризисе, о том, чтоглобализационные процессы достигли предела количественного расширения и начали трансформироваться, а охваченное ими человечество - исподволь готовиться к некоему новому скачку, призванному разрешить накапливающиеся противоречия и преодолеть возникающие барьеры. Чтобы понять суть и направление этого скачка, надо изучить проблемы, через нарастание которых проявляется кризис глобализации.
Десятая глава посвящена изменению характера и значения современной конкуренции, которая использует в качестве основного своего инструмента органически присущие рыночной экономике интеграционные процессы и становится все более разноуровневой и многосторонней. Анализируется нарастание неопределенности, ставшее одним из важнейших признаков кризиса глобализации. Дробление участников глобальной конкуренции подрывает эффективность глобального регулирования и способствует переориентации с его относительно тонких финансовых на все более грубые политические и даже военные методы. Понятно, что ужесточение характера регулирования провоцирует усиление сопротивления ему.
Одиннадцатая глава сопоставляет наиболее значимых участников глобальной конкуренции, некоторые из которых осуществляют широкомасштабные экспансии, взаимодействие которых и будет определять развитие человечества. Наибольшее внимание при этом уделяется наиболее динамичному и наименее известному в России участнику глобальной конкуренции - Китаю.
В двенадцатой главе рассматривается стержневой элемент кризиса глобализации - структурный кризис развитых экономик, означающий, вследствие их преобладания, мировой кризис. Выявляется его фундаментальная причина- «информационное перепроизводство» в условиях неожиданно возросшей ограниченности емкости глобальных информационных рынков. Показывается, что в рамках традиционной модели глобального регулирования не только развитые страны, но и мир в целом не имеет приемлемого выхода из сложившегося положения.
Тринадцатая глава определяет направление требуемого для продолжения прогресса «прорыва в новую реальность» и механизмы этого прорыва, устанавливая наиболее вероятный путь и изучая последствия движения по нему.

Глава 10. ГЛОБАЛЬНАЯ КОНКУРЕНЦИЯ:
БИТВА НА ОЩУПЬ


10.1. Новое лицо интеграции: орудие конкурентной борьбы
Во многих случаях интеграция в мировое хозяйство ведет не к ускорению роста, а к закреплению периферийной модели экономики и потере …ресурсов развития
(А.Р.Белоусов)

10.1.1. Экспансия: неотъемлемая черта рыночной экономики
Постоянное расширение рынков (сначала сбыта, а потом и ресурсов), неукротимая и неутолимая экспансия является не то что характерной чертой, но единственно возможной формой прогресса, - а следовательно, и долговременного существования - рыночной экономики. Это ее врожденная и неустранимая характеристика.
Мировые войны были вызваны столкновениями именно за новые рынки, - именно поэтому они стали основной формой развития человечества после того, как к концу XIX века был завершен первичный раздел мира.
Одним из самых забавных исторических анекдотов, популярных в последние годы, стал вывод о принципиальной невозможности войны между Англией и Германией, сделанный в 1909 году (!!) на основании исключительно высокой степени их хозяйственной взаимозависимости.
Но хорошо смеется тот, кто успевает думать, - и смех по поводу сногсшибательной ошибки не должен отвлекать от вопроса о ее причинах. Ведь наиболее развитые экономики начала прошлого века действительно зависели друг от друга.
Почему же теснота экономических связей не помешала глобальному конфликту, пролившему реки крови, растоптавшему мечту человечества о справедливости и счастье, породившему (в конечном итоге) целый ряд разнообразных тоталитарных режимов? Не забудем и о том, что этот конфликт, прервав мировые интеграционные процессы на долгие 30 лет - более чем на жизнь целого поколения - едва не обратил вспять всю человеческую историю.
Причина ошибки - сосредоточение внимания только на текущей взаимосвязанности двух экономик при полном небрежении к более важной перспективе: ограниченности для каждой из них возможностей развития. И Великобритания, и Германия нуждались в расширении рынков сбыта, - и для этого в том самом «переделе мира», каким и стала Первая Мировая война. И их текущая взаимозависимость не стоила почти ничего перед лицом возможности обеспечения долговременной стратегической перспективы.
Таким образом, описанный пример раскрывает фундаментальную закономерность: цели развития доминируют над целями сохранения status quo. Будущее представляется людям важнее настоящего, перспектива - текущей ситуации, недостающий ресурс - ресурса имеющегося.
Казалось бы, «что имеем - не храним», но именно в этой ненасытности и заключен двигатель развития рыночной экономики, а возможно, и всего человечества.
Вторая Мировая война также велась за захват рынков и ресурсов, но отличалась от Первой неоднородностью: каждый из ее основных участников вел собственную войну.
Так, поражение Германии, Японии и Италии во многом вызвано тем, что они вели «войну вчерашнего дня» - за передел мира ради расширения рынков сбыта при помощи завоевания колоний. Через 20 лет после катастрофической для себя Первой Мировой войны Германия пыталась зеркально скопировать ее, взяв реванш. Вторая Мировая война была для держав «оси» простым продолжением Первой. Но «в одну и ту же реку нельзя войти дважды»: в жизни общества повторение каких-либо действий - неважно даже, удачных или нет, - в принципе невозможно.
Советский Союз, бывший главной мишенью агрессора, оказался в начале войны на краю гибели, но сумел переломить ее ход и победил фактически в одиночку.
Величайшее напряжение всех сил в ходе войны сцементировало, сплавило советское общество в единый монолит, соединенный общими жертвами, общими ценностями и общей победой. Анна Ахматова, великий человек, которого нельзя заподозрить в симпатиях к советской власти, отказывалась принимать саму мысль о переименовании ее города обратно в Санкт-Петербург, ибо он пережил блокаду под именем Ленинграда. Война, как и для северной столицы, стала вторым рождением для всего советского народа.
Расширение сферы советского влияния в Восточной Европе и особенно в Азии также обеспечило СССР как приток ресурсов, так и расширение (особенно на первом этапе) рынков долгосрочного сбыта своей продукции. Советский Союз стал сверхдержавой, способной не просто эффективно противостоять всему западному миру, но и теснить его по критически значимым для того направлениям и даже навязывать ему свои приоритеты, свою «повестку дня».
Таким образом, СССР, вольно или невольно, решил в ходе Второй Мировой войны качественно новую - глобальную задачу, создав невиданную в истории политическую систему планетарного масштаба, самокритично названную «социалистическим лагерем».
Однако его негибкая система управления, еще более закостеневшая в своей правоте в результате Великой Победы, не справилась с новым, глобальным вызовом (и даже не смогла своевременно осознать его), соответствовавшим своему новому положению. Оказавшись перед необходимостью создания не только эффективного, но и гуманного, привлекательного образа, требующего глубокого изменения не только структуры, но и самой природы своей власти, она несколько раз решительно отказывалась от открывавшихся перед ней благоприятных возможностей.
Первый раз это произошло еще при жизни Сталина, похоронившего планы создания автономной группы еврейских поселений, а возможно, и еврейского государства в Крыму. Причина была тривиальна: приток высоковалифицированных иммигрантов и иностранных инвестиций сопровождался бы инфильтрацией чуждой идеологии и требовал бы перестройки системы управления, а с ней - и всей политической системы. Вскоре после этого Сталин отказался от второго шанса, репрессировав «ленинградскую группу» во главе с Вознесенским, стремившуюся к переориентации ресурсов, направлявшихся на бесплодную подготовку войны с США, на повышение уровня жизни.
В результате такой негибкости и неприспособленности к мировому лидерству советская система утратила сначала привлекательность, а затем и чувство собственной правоты, что в конечном счете привело ее к поражению в «холодной войне» и бесславной трагической гибели. Главным победителем во Второй Мировой войне, извлекшим из нее наибольшие блага и заплатившим за них наименьшую цену, оказались США.
Их-то уж точно ни каких обстоятельствах нельзя обвинить в ведении «войны вчерашнего дня»! Даже при решении вполне традиционной задачи - установления контроля за ресурсами и рынками - они действовали новаторскими методами, используя стремление народов многих колониальных стран к независимости. США под мудрым и чутким руководством Рузвельта жестко и последовательно противодействовали стремлению «старых» колониальных держав Европы - своих союзников в войне, но конкурентов после нее - к восстановлению колониальной системы.
Если Германия и ее сторонники сражались за захват новых колоний, а их европейские жертвы - за сохранение старых, то США разрушали сегментацию мировой экономики, связанную с колониализмом. Взлом неэкономических границ и экономическая интеграция выводили американские корпорации на мировую арену.
Столь революционная мотивация в полном объеме проявилась лишь во второй половине войны - в ходе переговоров о будущем мироустройстве, но осознавалась руководством США уже в ее начале - между нападениями Германии на Польшу и на СССР, когда Рузвельт и его соратники кропотливо готовили преисполненное изоляционизма американское общество к вступлению в войну.
Помимо традиционного для США стремления к поддержанию равновесия сил в Европе, они были заинтересованы еще и в поддержании определенного мирового экономического порядка. «С каждым военным успехом агрессоров в Европе и в Азии, по мнению президента и его сторонников, приближалось будущее, осуществление которого означало бы катастрофу для американской экономики: победа Гитлера и Муссолини в Европе, Японии на Дальнем Востоке принудят оба региона к системе почти независимого от импорта … хозяйства, что означало бы конец… мирового рынка и серьезную угрозу американской экономической и социальной системе».
В то самое время, когда Германия, Япония и Италия сражались за приобретение колоний, а Советский Союз - за самосохранение и освобождение мира от идеологически враждебной «коричневой чумы», лидеры США бились за сохранение и дальнейшее развитие мирового рынка! Они были единственным участником катастрофы, известной под именем Второй Мировой войны, который четко, ясно и открыто ставил перед собой не противоречивые глобальные цели, - и во многом поэтому стали главными победителями.
Рузвельт уже в конце 30-х годов ХХ века, отождествлял преодоление угрозы сегментации мирового хозяйства и сохранение устойчивой потребности в импорте ключевых регионов мира - Европы и Юго-Восточной Азии - с успешным развитием американской экономики и самого американского общества.
Конечно, это было формой традиционного стремления обеспечить своей экономике новые рынки сбыта, но весьма специфической формой: США в большинстве случаев не пытались захватить и закрепить эти рынки за собой военно-политической силой, как «старые» колониальные державы. Их усилия были направлены лишь на поддержание свободного доступа к этим рынкам, то есть на поддержание условий конкуренции между развитыми странами, на разрушение неэкономических барьеров и создание нового мирового экономического порядка.
Поистине, чтобы ввергнуть свою страну в горнило всеобщей конкуренции, надо было быть преисполненным непоколебимой верой в ее силы! Впрочем, у США не было выбора: они не могли создать собственную колониальную империю и потому должны были довольствоваться разрушением чужих.
Вера же в собственные силы не могла не быть укреплена тем, что все основные конкуренты уже попали в мясорубку войны и все более измождались ею, а американский бизнес был эффективен и агрессивен. Кроме того, решение задачи сохранения, а в идеале и расширения мирового рынка было более экономичным и требовало на порядок меньше ресурсов, чем традиционный колониальный захват и удержание рынков, - в том числе и потому, что частная инициатива всего мира содействовала США. Высвобождаемые же за счет упрощения стратегической задачи ресурсы американского общества дополнительно укрепляли его конкурентоспособность.
Таким образом, США вступали в войну с четким пониманием своих не только текущих, но и стратегических, глобальных целей - как минимум недопущения сегментации мирового рынка и как максимум - всемерного углубления мировой хозяйственной интеграции. Их главный мотив, четко осознаваемый лидерами страны, заключался в том, чтобы расчистить поле для конкуренции, сделать ее глобальной - и тогда, в равных условиях победит сильнейший, то есть американский бизнес.
Рузвельт знал, что новый миропорядок мало создать - его надо поддерживать, причем инструменты этой поддержки могут быть лишь надгосударственными. Через четверть века после «великого мечтателя» Вудро Вильсона он сумел реализовать его идею о действенном органе международного, то есть глобального регулирования, обеспечивающего поддержание наиболее выгодного для США мирового порядка от имени всего человечества.
Понимая разнородность проблем мирового развития и, соответственно, разнородность американских интересов, руководители США способствовали созданию целой сети таких органов: военно-политические вопросы решала ООН (ввязавшаяся вскоре после Второй Мировой в корейскую войну, которая формально была войной ООН против Северной Кореи), вопросы поддержания мировой финансовой системы - МВФ и Мировой банк, развития мировой торговли - Генеральное соглашение по тарифам и торговле (ГАТТ), углубление которого породило в 1993 году ВТО.
Таким образом, Рузвельт еще более 60 лет назад демонстрировал принципиально новый тогда и как никогда актуальный сейчас подход к интеграции как инструменту глобальной конкуренции.
Благодаря его усилиям после Второй Мировой войны высшей формой свойственной рынку экспансии стала именно интеграция - создание единого пространства для конкуренции по единым правилам. Интеграция с более слабым партнером есть наиболее изящная и деликатная форма его поглощения, при которой удается избежать внеэкономического насилия и иных аморальных действий.
Американское общество стало главным выгодоприобретателем во Второй Мировой войне именно потому, что сумело превратить экономическую интеграцию в новую форму экспансии и только в этом виде - в новую, преобладающую после войны форму развития рыночной экономики. Победа в «холодной войне» и превращение в лидера человечества были достигнуты США на новом этапе этого же пути, за счет качественного расширения самого понятия экономической интеграции - с преимущественно товарных на финансовые, а затем и на информационные рынки.

10.1.2. «История успеха» США:
формирование идеологии глобальной интеграции
Подобно тому, как основы современного экономического могущества США вполне оправданно выводятся исследователями из «рейганомики», эволюцию современной геофинансовой политики США при кратком обозрении разумно прослеживать, начиная с 1981 года. В этот момент Рейган, стремясь решить внутриэкономические задачи, начал «политику тяжелого доллара» - ревальвацию доллара по отношению к основным валютам мира. Она, как можно теперь понять, неожиданно для ее творцов, оказала колоссальное влияние на всю международную экономику и вывела США на новую орбиту могущества, превратив их в важнейший фактор мирового экономического регулирования.
Непосредственной целью было повышение конкурентоспособности достаточно сильной к тому времени национальной экономики за счет открытия ее для международной конкуренции на уровне товаров и подстегивания в том числе и таким образом структурной перестройки, идущей на излете глубокого структурного кризиса и в условиях нового взлета мировых цен на нефть.
В частности, именно «политика тяжелого доллара» позволила остановить галопирующую инфляцию (МВФ: статистика ее замедления) - одну из составляющих так называемой «стагфляции», поразившей в ходе структурного кризиса рубежа 70-х и 80-х годов американскую экономику. Другая составляющая стагфляции - стагнация производства - была преодолена подстегиванием конкуренции внутри национального хозяйства за счет роста рентабельности импорта при помощи «политики тяжелого доллара» и не имевшим к ней прямого отношения беспрецедентным наращиванием военных расходов, ставших «локомотивом» не только инвестиционного подъема, но и глубокой и комплексной структурной перестройки экономики.
«Политика тяжелого доллара» обеспечила приток капиталов, необходимых для углубления этой перестройки. Именно тогда сложилась модель, по которой значительная часть долларов, уходивших из страны в результате превышения импорта над экспортом, возвращалась в виде эффективных иностранных инвестиций.
С другой стороны, благодаря специальным усилиям американского государства и общего увеличения привлекательности «потяжелевшего» доллара произошло кардинальное увеличение долларовой массы, «сбрасываемой» за пределы США, которое нейтрализовало краткосрочные негативные последствия беспрецедентного роста как бюджетного, так и (частично) внешнеторгового дефицита.
После достижения ключевой цели данного этапа - преодоления структурного кризиса и обеспечения устойчивого развития американской экономики на качественно новом уровне - произошла естественная смена концепции.
Наступил долгий период девальвации доллара (см. с йеной!! - РБК) для стимулирования экспорта США, повышения их конкурентоспособности и притока финансовых средств в базирующиеся на их территории ТНК. Девальвация доллара означала также относительную защиту от обратного влияния на развитие американского общества значительных долларовых средств, выведенных за пределы США на предыдущем этапе развития.
Стимулирование американского экспорта означало вывод глобальной экспансии США на новый уровень: вслед за распространившимся по миру на предыдущем этапе американским долларом пошли американские товары и, за ними, американские производители. (Одним из важнейших достижений американской общественной культуры остается четкое осознание того, что политическая экспансия прочна лишь при поддержке ее экономической экспансией, и, главное, - организационное закрепление выводов из этого в структурах как представительной демократии, так и государственной и даже корпоративной бюрократии).
Изменение политики отражало смену ключевой стратегической задачи: после нормализации собственного экономического развития пора было обеспечить экономическое и политическое господство. А это требовало качественного повышения конкурентоспособности уже собственно американских корпораций и закрепления их положения как мировых лидеров. Важен был не подчеркивавшийся, но весьма ощутимый упор на необходимость развития корпораций не самих по себе, как неких космополитичных образований, но именно как американских корпораций, базирующихся на территории США и объективно если не служащих их интересам, то во всяком случае связанных с ними.
Это позволило укрепить эффективный симбиоз американского государства и бизнеса и превратить последний в стратегическое (но отнюдь не вульгарно-тактическое!) продолжение первого, - в одновременно и вдохновителя, и в послушного выразителя его воли.
В первую очередь к решению этой задачи необходимо было привлечь ресурсы наиболее развитых стран, все еще остававшихся военно-политическими союзниками и по мере осознания факта завершения «холодной войны» во все большей степени становящимися потенциальными экономическими конкурентами. Их ресурсы были наиболее качественными и потому внутри США - наиболее полезными, а за их пределами - наиболее опасными для них.
Последовательная реализация описанной политики позволила закрепить безоговорочное господство США в мире, в том числе и в бывшей советской «зоне влияния».
Этот успех в середине 90-х годов заставил США в третий раз решительно изменить геофинансовую политику. Непосредственной причиной стало распространение информационных технологий, на плечах которых на авансцену мирового развития ворвались глобальные финансовые рынки. Эти рынки сделали спекулятивные финансовые ресурсы более эффективным инструментом развития, чем традиционные прямые инвестиции. Их более высокая эффективность обуславливалась не только возможностью более высокой и быстрой концентрации финансовых ресурсов, но и институциональным отсутствием контроля за ними как со стороны регулирующих органов, так и, что более важно, со стороны инвесторов.
Подобное отсутствие контроля самостоятельно, без учета технологических различий в перетоке портфельных и прямых инвестиций, повышало скорость и качество принятия решений. Ведь прямой инвестор, как правило, не владеет ситуацией, складывающейся вокруг объекта возможного инвестирования; поэтому он вынужден тратить время, а то и средства на исследование и подтверждение хорошо известных самому этому объекту факторов. Портфельный же инвестор просто передает средства действующему управляющему предприятия, которому уже известны его реальные потребности, слабые и сильные места.
Так как в целом управление американскими корпорациями было относительно эффективным, то и портфельные инвестиции в них стали в целом более удачным вложением средств, чем традиционные прямые инвестиции.
Важным преимуществом портфельных инвестиций перед прямыми была более низкая для потенциального инвестора «пороговая цена» входа на рынок, - и не только за счет меньшей минимальной суммы инвестиций, но и благодаря меньшим профессиональным требованиям, предъявляемым к самому инвестору. В результате международные масштабы инвестиций, в том числе и инвестиций в саму американскую экономику, весьма существенно выросли.
Некоторое увеличение риска из-за возможности обмана или серьезной управленческой ошибки получателя инвестиций компенсировалось снижением (из-за роста профессионализма управляющих инвестициями менеджеров и исчезновения временного разрыва между вложением средств и вхождением новой команды управляющих «в курс дела», характерным для прямых инвестиций) риска устаревания внедряемой технологии. Из-за ускорения технологического и экономического развития, а также общего повышения уровня знаний и умений этот риск стал более весомым, чем указанные традиционные риски, и его снижение, как правило, с лихвой «перевешивало» последствия их увеличения.
Кроме того, высокий уровень развития информационных технологий именно в США позволил им, как было показано выше (см.параграф …), в отличие от всего мира привлекать «короткие», спекулятивные деньги для совершенствования технологий.
Развитие портфельных инвестиций сделало наиболее выгодными финансовые спекуляции; вкупе с развитием технологий формирования сознания это превратило в ключевой фактор краткосрочного развития экономики не ее реальное состояние, но связанные с ней ожидания.
Поскольку формирование позитивных ожиданий (особенно у не отягощенных избытком знаний портфельных инвесторов) оказалось более простым делом, чем формирование здоровой экономики, возглавившие этот процесс США пожали небывалый в истории урожай внешних инвестиций (динамика!!!).
Приток капиталов превысил потребности американских корпораций в финансировании, что привело к беспрецедентному взлету котировок их акций: за … годы индекс Доу-Джонса увеличился в … раз, а за … - еще в … раз. Стоит ли говорить, что это еще сильнее подстегнуло «бум ожиданий» в отношении американской экономики и принесло США новый вал капиталов со всего мира.
Реализация казавшихся безумными прогнозов о превышении индексом Доу-Джонса порога в 10 тысяч пунктов породила безудержную эйфорию, связанную с мечтами о «новой экономике» всеобщего процветания и выходом котировок на уровень 30 тысяч пунктов. «Финансовая пирамида» в конце концов хотя и не рухнула, но надломилась (подробнее об этом см. в параграфе …); если индекс Доу-Джонса упал лишь в … раза, то индекс высокотехнологичных компаний NASDAQ - в … раз и уже к лету 2000 года окончательно утратил всякое значение, кроме чисто спекулятивного.
Однако не следует забывать, что деньги инвесторов всего мира, потерянные ими на американском фондовом рынке, остались преимущественно в США и послужили (хотя и в меньшей степени, чем предполагалось инвесторами) укреплению именно американской экономики, а не экономик их стратегических конкурентов.
…Возвращаясь в середину 90-х годов, отметим, что переориентация США на привлечение портфельных инвестиций сделала привлечение мобильного спекулятивного капитала важнее развития традиционных видов производства, - а решение этой задачи требовало не девальвации, но, наоборот, новой ревальвации доллара.
Таким образом, в условиях глобализации США заменили экспорт капитала его массированным привлечением для разработки информационных технологий и их последующего экспорта. От экспорта товаров США перешли к импорту капитала для разработки и экспорта технологий. Принципиальное значение приобрел незначительный в стоимостном выражении экспорт метатехнологий, обеспечивающих требующийся экспортеру образ жизни и мышления у потребляющих эти технологии обществ.
В результате с осени 1997 года азиатский кризис окончательно выкристаллизовал новый переход США от политики девальвации доллара к его ревальвации, но не самой по себе (за счет укрепления самого доллара), а за счет целенаправленных усилий, направленных на девальвацию остальных валют, в первую очередь валют их основных конкурентов - развитых стран.
Такая девальвация укрепляет позиции и самих США - как лучшего объекта для инвестирования, своего рода «инвестиционной гавани», и доллара - как единственной мировой резервной валюты. Она способствует и подрыву всех действительных и потенциальных конкурентов, в первую очередь претендентов на роль региональных резервных валют (немецкая марка, японская иена, ЭКЮ; как будет показано ниже, США не смогли обойтись и без удара по евро).

10.1.3. Разрушительность глобальной интеграции
Таким образом, ревальвация доллара и превращение его в действующий символ стабильности стало новой стратегией глобальной экспансии и поддержания лидерства США в мире в условиях глобализации и растущей потенциальной угрозы со стороны региональных резервных валют.
Эта ревальвация поневоле происходит через болезненные кризисы потенциальных участников региональной интеграции и влечет за собой девальвации их валют. Хаотичность подобных девальваций дестабилизирует экономические связи, способствует переходу контроля за ключевыми предприятиями соответствующих стран под контроль глобальных монополий и компенсирует таким образом рост конкурентоспособности товарного экспорта стран этих регионов. Последние вынуждаются к беспорядочной конкуренции прежде всего друг с другом, а не с США.
Происходит это потому, что дестабилизируемые экономики вынужденно сосредотачиваются на рынках, доступных им в условиях кризиса, то есть без серьезных усилий. К ним относятся прежде всего региональные, как правило, небольшие, а также мировые рынки примитивных товаров с низкой добавленной стоимостью, обеспечивающие производителям лишь небольшой приток средств. Мировые же рынки, значительные по емкости, и рынки высокотехнологичных товаров с высокой долей добавленной стоимости, представляющие реальную ценность для США, требуют для прорыва на них сплочения усилий, что невозможно в условиях кризиса, девизом которого неизбежно является лагерное «умри ты сегодня, а я завтра».
Подобный кризис национальных экономик (в основном неразвитых стран) вкупе с девальвацией их валют позволяет США сдерживать развитие потенциальных конкурентов, в том числе путем навязывания им выгодной для США экономической политики принудительной максимальной открытости. При девальвации эта политика позволяет транснациональному (в первую очередь американскому) капиталу дешево скупать наиболее привлекательные и важные, структурообразующие корпорации этих стран.
Но главная опасность «принудительного либерализма» для неразвитых стран заключается в том, что принудительное освобождение от скорлупы защитных барьеров, принудительное подстегивание либерализации даже (и особенно) в тех случаях, когда она заведомо превышает их «резервы прочности», ставит их под такой удар глобальной конкуренции, который они заведомо не могут выдержать.
Перманентный голод в Эфиопии и многих других слаборазвитых странах Африки возник отнюдь не только из-за действительно плохого управления (в частности, связанного с «социалистической ориентацией») и эрозии почв, но и благодаря разрушительному «вскрытию» преимущественно аграрных слаборазвитых экономик стихийными силами беспощадной международной конкуренции.
При этом практика реализации правил ГАТТ, а сейчас ВТО не позволяет неразвитым странам применять даже те методы защиты национальных рынков, которые применяют против них развитые страны. В результате глобальная конкуренция разрушает отстающие экономик ине только из-за их слабости и неспособности конкурировать «на равных», но и из-за отказа в создании для них равных условий и последовательного применения «двойных стандартов». Это напоминает ситуацию, при которой новичка-боксера не просто выставили бы на ринг против чемпиона мира в тяжелом весе, но еще и связали бы ему при этом руки.
Разрушительность открытия для глобальной конкуренции не готовых к ней относительно неразвитых стран проявляется двояко. С одной стороны, обеспечивая обострение конкуренции и приток относительно дешевых товаров, внешнеэкономическая либерализация делает доминировавшие в этих странах традиционные производства безнадежно нерентабельными. С другой стороны, импортные товары меняют структуру потребностей населения указанных стран, из-за чего оно сокращает потребление многих традиционных продуктов, переключаясь на импорт.
Таким образом, всемерное ускорение и поощрение глобальной интеграции, проповедуемой США как универсальный рецепт процветания, равно как и являющийся ее обоснованием либерализм, навязываемый всему миру как идеология этого процветания, в действительности направлены на увековечивание лидерства развитых стран в глобальной конкуренции. Они столь популярны в этих странах (а благодаря активной пропаганде - и за их пределами), несмотря на свое интеллектуальное убожество, а зачастую и сомнительность исходных постулатов, во многом именно потому, что служат действенным оружием в глобальной конкуренции.
Глобальная интеграция, доводя мировую конкуренцию до небывалой бескомпромиссности, способствовала успеху в первую очередь наиболее развитой страны мира - США, лидирующей в важнейших сферах: создания новых технологических принципов, технологий управления, технологий формирования сознания.

Пример 19.

Первая развитая жертва
глобальной интеграции: Япония
О том, что глобальная интеграция представляет собой стратегическую угрозу не только для неразвитых, но и для всех стран, менее развитых, чем США, весьма убедительно свидетельствует печальный пример Японии.
В 1991 году, когда СССР перестал представлять непосредственную угрозу для Запада, и интересы экономики в международных отношениях были либо осознаны (конечно, не всеми и не везде даже в самих США), либо, скорее всего, лишь прочувствованы как преобладающие над военно-политическими, США начали «топить» наиболее развитого союзника - Японию, который мог составить им наибольшую конкуренцию в мирное время.
Таким образом, США первыми отреагировали на реалии нового, однополюсного мира - в то время, когда он еще даже не начинал осознаваться, а дилемма самоидентификации Запада даже не ставилась на повестку дня (это признак адаптивности американского общества, то есть его большой жизнеспособности). Непосредственной формой нанесения удара стало излюбленное оружие США - открытие национальной экономики, «вхождение в мировой рынок». В конкуренции оно при формальном нейтралитете всегда на руку сильнейшему, то есть США.
Трагедией Японии стало вхождение в мировой рынок банковских услуг на его условиях, то есть резкое подчинение национальной банковской системы чуждым для нее условиям. В результате национальная специфика, ранее бывшая источником силы, превратилась в источник поистине уничтожающей слабости. Японские банки традиционно (как и вся экономика в целом) работали с минимальным уровнем резервов, вполне достаточным с учетом традиционной точности, деловой культуры и наличия подстраховки со стороны государства.
Мировой рынок все это в расчет не принимал, и для него резервы японских банков казались неприемлемо низкими, а сами они, соответственно, хотя и крупнейшими, но недостаточно надежными.
Чтобы исправить это, в 1991 году Япония подписала международную конвенцию, предусматривавшую величину резервов в 8-12% (в японских банках из-за национальных традиций ведения бизнеса, за счет качественного управления минимизировавшего производственные запасы - и, соответственно, банковские резервы - они в лучшем случае достигали 1%). Столь резкое увеличение резервов привело к падению ликвидности, глубокой дестабилизации финансовой системы («проколу фондового пузыря», который был плох не сам по себе, а тем, что конкурировал с таким же пузырем в США; его гибель позволила американскому фондовому рынку избежать аналогичных последствий) и краху японских банков, который так и не сменился их восстановлением как крупнейших и наиболее мощных финансовых институтов мира.
Если в 1990 году из 10 крупнейших банков мира 8 были японскими, то в 1995 году - уже ни одного. Число американских банков, соответственно, выросло с … до … .
Сумма безнадежных кредитов, выданных банками Японии, последние годы достигает 30% ВВП. При этом оба активно обсуждаемые пути оздоровления финансовой системы страны - массовые банкротства и широкое использование бюджетных средств - представляются одинаково неприемлемыми для вывода японской экономики из длительной и разрушительной депрессии.
Экономический рост в Японии затормозился с 5,3% в 1990 году до 3,0% в 1991 и 0,9% в 1992 году. За период с 1992 по 2001 годы он составил лишь 11,1% - по сравнению с 49,8% за предшествующее десятилетие, 1982-1991 годы. При этом в 1998 году наблюдался хотя и не очень значительный, но безусловный экономический спад, который возобновился в 2001 и продолжился в 2002 году.(МВФ, ВЭО)
В результате торможения развития Японии, особенно в конце 90-х годов (в их середине ей удалось приблизиться к темпам экономического роста прошлого десятилетия: 1995 - 1.7%, 1996 - 3.6, 1997 - 1.8%), ее доля в мировой экономике сократилась более чем на треть - с 17,7% в 1995 до 15,2% в 2000 и, по оцнкам МВФ, до 13,2% в 2002 году.
Следующий удар глобальной конкуренции по уже подорванной японской экономике будет нанесен неизбежным переходом на международную систему бухгалтерского учета, который сделает невозможным целый ряд традиционных для японского бизнеса финансовых маневров.

Таким образом, далеко не случайно именно США стали наиболее последовательным проводником и миссионером либеральной экономической идеологии. Направленная на максимальное обострение глобальной конкуренции и освобождение ее от всяких регулирующих пут, на «вскрывание» национальных экономик, подобно консервным банкам, эта идеология стала инструментом обеспечения наибольшей конкурентоспособности именно США и действенным средством закрепления их технологического лидерства в мире.
Это закрепление лидерства идет описанными выше методами, разрушительными для всех менее развитых (а не только развивающихся) стран, то есть фактически для всех стран современного мира.
Действительно, при умеренном разрыве между участниками конкуренция поощряет слабых к всемерной активизации усилий и, в конечном счете, содействует прогрессу. Именно поэтому она заслуженно считается благом не только в экономической теории, но и в повседневной жизни.
Однако сегодня наблюдается иная ситуация: разрыв между большинством участников конкуренции исключительно велик. В этих условиях, как было показано выше (см. параграф …), «галстук превращается в удавку»: с точки зрения содействия развитию отстающих стран, неуклонное обострение и глобализация конкуренции превращают ее в ее же собственную противоположность.
Конкуренция из взаиморазвивающего соревнования превращается в подавление, способствующее деградации обеих сторон, и оборачивается невиданным в истории человечества монополизмом. Сметая все национальные барьеры, она не столько вынуждает заведомо слабейшие экономики напрягать силы для плодотворного поиска и скорейшего использования скрытых ресурсов, сколько, подобно всякому ничем не ограничиваемому монополизму, лишает их самой возможности уже не развития, но даже и существования. Сильных она делает еще сильнее, а слабым не оставляют долгосрочных шансов для выживания.
Поэтому именно глобальная интеграция и либерализм непосредственно ведут к возникновению и непрерывному увеличению количества «конченых» стран, само обиходное наименование которых представляется чудовищным вызовом человеческому разуму и прямым оскорблением всем ценностям и традициям гуманизма. Это весьма значимая оборотная сторона той самой медали «Вашингтонского консенсуса», лицевую сторону которой, несмотря на его давно уже очевидное и даже признанное вполне официально банкротство, все еще с гордостью демонстрируют друг другу и всему миру беспощадные лидеры глобальной конкурентной гонки и их разнообразные прихлебатели. СМ.9.2 или иное - ??? ПОВТОР

Пример - из Уткина: что такое Вашингтонский консенсус

Исполнителем описанной политики является в первую очередь МВФ, энергично и без разбора навязывающий либерализацию всем странам, оказавшимся в поле его деятельности. Формально будучи международной организацией, МВФ превратилась в инструмент глобальной реализации узко понимаемых и разрушительных для мирового сообщества конкурентных интересов даже не развитых стран в целом, а одной наиболее развитой страны (крупнейшего и наиболее влиятельного акционера) - США.
На фоне этого весьма характерны яростные дискуссии, периодически вспыхивающие в США о целесообразности их участия в работе МВФ. Американскую элиту не пугает ни ограниченность взглядов этого символа международной бюрократии, ни его явная скомпрометированность.
Проблема в ином: помимо США, у МВФ есть и другие акционеры! И, более того, США даже не располагают в МВФ контрольным пакетом. В результате, каким бы значительным ни было их влияние13, им все равно приходится учитывать мнение других стран. А такой учет, каким бы малым он ни был, значит ограничение свободного волеизъявления США, ограничение их возможности и права реализовывать свое положение сильнейшей экономической, политической и военной державы мира.
Значительная часть американской элиты воспринимает это как недопустимое расточительство. В самом деле: зачем учитывать чужие мнения, когда можно навязать свое? Зачем согласовывать позиции в международном органе, когда можно выйти из его состава и продиктовать его участникам свою позицию - или непосредственно, или оказывая соответствующие воздействия на мировые рынки?
Одним из наиболее последовательных сторонников такого подхода выступает Дж.Сорос, практически предложивший создать на базе американской ФРС не что-нибудь, а по сути дела всемирный «финансовый Госплан» ([18]).
Эти идеи не реализуются и, скорее всего, не будут реализовываться не от недостатка силы, но потому, что в условиях господства информационных технологий конкурента уже отнюдь не всегда надо уничтожать или «ломать через колено». Гораздо эффективнее, да и просто дешевле убедить его (в том числе скорректировав его сознание), получив его добровольное согласие или даже инициативу, реализующую интересы более сильного партнера.
А лобовые столкновения не только в мировой дипломатии, но и в глобальной конкуренции - такой же бесспорный брак, каким у российских специалистов по переделу собственности вот уже десятилетие является убийство.
Прямое насилие становится нерентабельным.
И без того разрушительность либерализма и глобальной интеграции вызывает стихийное сопротивление, как в идейной, так и в повседневно коммерческой сфере.


10.2. Карта разноуровневой конкуренции

10.2.1. Региональная глобализация:
слабая, но единственная альтернатива
Наиболее действенное сопротивление глобальной интеграции оказывают отнюдь не те, кто в наибольшей степени страдает от них: у них просто не остается ресурсов для защиты, а часто и для осознания собственных интересов. Отстаивать свое будущее могут лишь те, кто силен, - другие, относительно обособленные от США развитые страны, чье отставание от лидера относительно невелико.
Ориентируясь прежде всего на поддержание внутреннего единства и обеспечение собственных интересов, ближайшие конкуренты США - развитые страны Европы стихийно выработали политику не глобальной, а долгосрочной региональной интеграции. При такой интеграции в глобальной конкуренции участвуют не отдельные страны, силы которых заведомо недостаточны для нее, а целые группы стран, поддерживающих и взаимодополняющих друг друга.
Региональная интеграция, в отличие от глобальной, объективно направлена не на подавление, а на сберегание и развитие отстающих стран, наиболее полное и рациональное использование их ресурсов, обычно недостаточных для самостоятельного участия в глобальной конкуренции. Тем самым эти страны получают возможность найти свое место в новом мировом хозяйстве. В объединенной Европе вдохновляющими примерами слабых стран, которые не имели шансов на успех в мировой конкуренции, но воспряли и «стали на ноги» благодаря поддержке других стран региона, представляются Испания и, в меньшей степени, Ирландия и Греция. Из постсоциалистических стран блистательно использует новую возможность Словения.
Предоставляя отстающим странам реальный исторический шанс, региональная интеграция играет значительную роль в развитии всего человечества. Она поддерживает относительно высокий уровень его внутреннего разнообразия, а тем самым - и устойчивости (ведь известно, что устойчивость всякого вида прямо пропорциональна степени его внутреннего разнообразия).
Однако по этим же причинам сама идеология региональной интеграции вступает в «лобовое», непримиримое противоречие с исповедуемой США и насаждаемой ими либеральной идеологией глобальной интеграции. Это идеологическое противостояние поддерживает стратегическую напряженность между США и Евросоюзом ничуть не меньше, чем обычная экономическая конкуренция.
Региональная интеграция успешна, лишь если ее «двигателем» становятся сильные участники глобальной конкуренции. Ведь, чем слабее общества того или иного региона, тем более проницаемы его экономические границы для глобальной конкуренции, - и тем менее эффективна региональная интеграция. Именно поэтому она достигла успеха лишь в Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА) и Европе; попытки, предпринимавшиеся в Латинской Америке, Юго-Восточной Азии, на постсоциалистическом и постсоветском пространстве и даже в Африке приносили либо ограниченные плоды, либо разочарования.
Вместе с тем кризис развитых экономик мира и сохраняющаяся с весны 2000 года неопределенность их перспектив (в первую очередь перспектив США) способствует интенсификации региональной конкуренции, так как успешные экономики, ориентированные на экспорт в развитые страны, стремятся компенсировать сокращение этого экспорта за счет углубления регионализации.
В 2002 году это активизировало усилия по развертыванию региональной интеграции, в первую очередь в Европе - в рамках расширяющегося Евросоюза, в Юго-Восточной Азии - в рамках АСЕАН и на постсоветском пространстве - в рамках ЕврАзЭС. Усиление регионализации подкрепило развивающиеся страны, доля которых в мировом ВВП за 2002 год выросла более чем на 2,5% ВВП, а в мировом экспорте - более чем на 12 процентных пунктов (в основном, впрочем, за счет удорожания нефти).
Тем не менее успех достигнут за счет формирования нового «ядра» региональной интеграции в Юго-Восточной Азии, вокруг крепнущей китайской экономики. Он свидетельствует о возможности появления на базе АСЕАН второго после Евросоюза устойчивого регионального экономического союза, противостоящего США, но лишь подтверждает тезис об ограниченности возможностей региональной интеграции как альтернативы интеграции глобальной, вызванной потребностью в сильном интеграционном «ядре».

10.2.2. Дробление субъектов конкуренции
Ограниченность единственной позитивной альтернативы разрушительности глобальной конкуренции в сочетании с упрощением и удешевлением коммуникаций породили качественно новое явление - изменение характера глобальной конкуренции путем расширения спектра ее субъектов, в том числе и за счет труднонаблюдаемых и даже вовсе не поддающихся наблюдению структур.
Как было показано выше (см. параграф …), весомой и самостоятельной в экономической сфере надгосударственной силой уже давно стали глобальные монополии. Как правило, они стремятся к реализации интересов «страны базирования». Они занимают в мировой экономике «положение сильного», соответствующее положению США среди других стран, в силу чего их интересы, идеология и стиль ведения конкуренции наиболее близки к американским.
Новым элементом глобальной конкуренции стало превращение в ее субъектов отдельных регионов, которые в силу обладания значимыми ресурсами и эффективного управления оказываются более успешными, чем их страны в целом, и в ряде направлений действуют самостоятельно.
Самостоятельную роль способны играть не только экономически сильные, но и слабые регионы, превращающие низкий уровень своего развития в повод для давления на власти своей страны. Оно оказывается не только традиционными внутриполитическими методами, но и организацией активными элементами этих регионов, как правило, не связанных с их властями, демонстративных акций (в том числе террористических). Они привлекают внимание международной общественности, в сочетании с минимальными пропагандистскими усилиями формируют у нее нужную региону точку зрения и превращают ее в инструмент принуждения национальных властей к желательным для того или иного слабого региона действиям.
Так как подобные действия ухудшают конкурентные позиции страны в целом, активные силы ее экономически слабых регионов часто поддерживаются, а то и прямо направляются стратегическими конкурентами последней. Эти конкуренты, как правило, являются либо другими странами, либо глобальными монополиями.
Использование международного общественного мнения и глобальное применение технологий формирования сознания роднит политику экономически слабых регионов с действиями разнородных негосударственных и некорпоративных структур, объединенных склонностью к использованию внеэкономических методов для достижения внеэкономических целей, что позволяет использовать для их обозначения термин «внеэкономические организации».
К этим организациям, ставшим весьма влиятельной группой участников глобальной конкуренции, относятся:
· традиционные негосударственные (в другой системе терминов, неправительственные) организации, ориентированные на решение частных задач - от протеста против глобализации, защиты окружающей среды и отстаивания интересов разнообразных меньшинств до совместного досуга «по интересам»;
· религиозные организации;
· преступные организации;
· специальные службы ряда стран (в том числе и развитых), обладающие в силу различных причин значительной степенью самостоятельности.
Единственной группой этих организаций, преследующей в основном экономические задачи, являются преступные структуры, однако и они используют для достижения своих целей преимущественно внеэкономические методы действий (собственно, этим они и отличаются от традиционных законопослушных корпораций).
Деление по группам внеэкономических организаций носит условный характер; в реальной жизни они часто совмещают в себе черты различных групп. Так, многие структуры, формально ориентированные на решение частных задач, на деле стремятся к власти или влиянию, а целый ряд религиозных сект функционирует как преступные организации. Многие внеэкономические организации связаны со спецслужбами, а порой и прямо являются их неформальными филиалами или обеспечивающими структурами (особенно часто это происходит с аналитическими группами). Классической может быть признана ситуация с игорным бизнесом Японии, который, по некоторым данным, частично контролируется северокорейскими преступными структурами. Часть прибылей последних от контроля за японской игорной индустрией - опять-таки, разумеется, по непроверенным данным, - инвестируется в конечном счете в ракетную и ядерную программы КНДР.
Внеэкономические организации постоянно используются - как друг другом, так и традиционными участниками глобальной конкуренции, как для решения отдельных задач, так и на системной основе, как явно, так и «втемную». Они являются важным, хотя обычно и периферийным элементом большинства глобальных монополий и сетевых структур влияния и регулирования. Однако при этом они сохраняют свой исходный характер - ориентацию на решение собственных задач и приверженность собственным методам.
Характер внеэкономических организаций делает их труднонаблюдаемыми не только в глобальном, но даже и в национальном масштабе. Соответственно, они почти не подвергаются внешнему анализу, что резко снижает риски их деятельности.
Упрощение процесса коммуникаций, позволившее создавать весьма эффективные сетевые структуры, распределенные не только в географическом, но и в правовом отношении (что позволяет минимизировать и юридический риск), резко повысило влиятельность негосударственных участников мировой конкуренции, в том числе и влиятельность внеэкономических организаций.
Более того: оно впервые позволило оказывать влияние на общество и отдельно взятому, не образующему никакой организации человеку, ранее обреченному на полное бессилие (классическим, хотя и крайним примером является случай Унабомбера).
Новая структура конкуренции, определяющая сегодня и завтра мировую среду, в которой будет жить Россия, почти не подвергается анализу. Между тем применение стандартных подходов исключает из рассмотрения целый ряд важных субъектов этой конкуренции, в том числе и перечисленные в этом параграфе виды внеэкономических организаций, и в результате делает неадекватным как анализ, так и получаемые на его основе выводы.
Горькая для всякого аналитика истина заключается в том, что современная глобальная конкуренция (частным, хотя и фундаментальным, структурирующим случаем которой является рассматриваемая в следующем параграфе конкуренция между цивилизациями), ведется разнородными и частично ненаблюдаемыми субъектами, существующими в различных плоскостях, преследующими несопоставимые цели и действующими разнородными методами. В силу фундаментальных различий в системе ценностей и образе действия они не способны понять (а порой даже и просто заметить) друг друга, что часто лишает их самой возможности прийти к долгосрочному, а не тактическому, заключаемому ради достижения локальной цели соглашению.
Общим знаменателем, к которому сводятся их усилия, является влияние на развитие человечества. В бизнесе эту роль выполняет прибыль, но глобальная конкуренция в целом носит надэкономический характер и ведется в конечном счете за навязывание миру своей модели развития и, соответственно, своих стандартов успеха или неудачи. Материальные блага оказываются не более чем естественным результатом окончательного успеха и приятным, но лишь побочным следствием успеха частичного. В этом глобальная конкуренция, несмотря на свои рыночные формы, напоминает биологическую: ее смыслом является не прибыль, но самовоспроизводство и экспансия в чистом виде.
При сопоставлении сил участников глобальной конкуренции следует ориентироваться не столько на масштаб их деятельности (хотя, как мы видели на примере ТНК в параграфе …, он сам по себе служит важным ресурсом - залогом устойчивости), сколько на масштаб «ликвидных», высвобождаемых для решения той или иной проблемы ресурсов. Учитывать необходимо все ресурсы, в том числе организационные, интеллектуальные и коммуникативные, которые участник конкуренции может высвободить для участия в ней в различные моменты и на различные сроки.
Незаменимыми ресурсами, без которых невозможен даже частичный успех, являются обладание технологиями, в первую очередь управления, и склонность к агрессии, ибо стратегическая оборона остается единственным гарантированным путем к поражению.

Пример 20.

Агрессивность как фактор конкурентоспособности
Важность готовности к агрессии как фактора конкурентоспособности наглядно видна на примере оценки политической значимости арсеналов ядерного оружия. Обладание им повышает влиятельность страны не само по себе, а лишь в сочетании с готовностью применить это оружие в тех или иных (понятно, что критических) обстоятельствах.
Так, США испытывали до сих пор еще не вполне прошедший трепет перед СССР именно потому, что не понимали психологии советского руководства и были убеждены в его готовности «в случае чего» пойти на развязывание глобальной ядерной катастрофы. Если бы американские аналитики отдавали себе отчет, до какой степени психология «лишь бы не было войны» въелась в сознание переживших эту войну старых людей, правивших СССР (по крайней мере, после Карибского кризиса), уровень страха перед нашей страной и, соответственно, уровень уважения к ней был бы совершенно иным.
Без решимости применения ядерное оружие с политической точки зрения является несуществующим, и его несчастливому обладателю остается лишь жалкий, вялый и не принимаемый всерьез шантаж более сильных конкурентов невнятной возможностью «утечки» этого оружия или перехода его под контроль более сильных политиков. Яркий пример такого поведения в 90-е годы продемонстрировало нам ельцинское руководство Россией.
Именно поэтому мизерный ядерный потенциал Индии, Пакистана и других «новых» ядерных держав (как официальных, так и нет) с политической точки зрения превосходит по своей действенности колоссальный арсенал, унаследованный Россией от СССР. Они могут получать политические дивиденды от своей атомной бомбы, даже не обладая эффективными средствами ее доставки на территорию противника, так как их лидеры демонстрируют готовность отстаивать жизненные национальные интересы даже в ущерб интересам остального человечества.
Россия же в 90-е годы лишилась этой возможности, ибо ракета, которая гарантированно не взлетит, существует не в политической жизни и не в глобальной конкуренции, но лишь в отчетности, - да и то как статья расходов.

10.2.3. От экономической конкуренции - к конкуренции цивилизаций
Ужесточение глобальной конкуренции вызвало к жизни трансформацию не только ее субъектов, описанную в двух предыдущих параграфах, но и, что также было отмечено, изменение самого характера этой конкуренции, приобретение ею новых, внеэкономических форм.
Важнейшим из этих изменений стало возникновение конкуренции между человеческими цивилизациями, то есть культурно-историческими общностями, объединенными не только тесными экономическими связями, но и более глубокими факторами, связанными с близостью культур, - схожими системами ценностей и мотиваций, мировоззрением, образом жизни и образом действий.
Разделение человечества идет не только по используемым технологиям и уровню благосостояния, но и по цивилизационному признаку, иначе говоря - по признаку культурной совместимости. Это нашло свое отражение не только в научных трудах, но и в практике государственного управления, в первую очередь - в неуклонно ужесточающемся по отношению к представителям других цивилизаций законодательстве развитых стран. В наиболее откровенном в этом отношении иммиграционном законодательстве Великобритании прямо указано, что иммиграция ограничивается не для предотвращения угрозы подрывной деятельности, не для сохранения рабочих мест и даже не для экономии бюджетных средств на программы социальной адаптации прибывающих в страну, но «во избежание ситуации культурного противостояния».(Цит. по: УТКИН)
Социализм и капитализм конкурировали в рамках единой культурно-цивилизационной парадигмы, и силовое поле, создаваемое биполярным противостоянием, удерживало в ее рамках остальное человечество, оказывая на него мощное преобразующее влияние. Исчезновение биполярной системы уничтожило это силовое поле, выведя на поверхность политики целый ряд цивилизаций.
Различные исследователи, применяя разные сочетания критериев экономической мощи и культурной общности, насчитывают различное их количество. Так, Бжезинский (СНОСКА), говоря о семнадцати (??) основных человеческих цивилизациях, явно допускает перекос в пользу культурного и даже этнографического подхода, заведомо пренебрегая их экономической значимостью, а следовательно, и возможностями участия в глобальной конкуренции. Понятно, что значимыми участниками последней ни при каких обстоятельствах не могут являться такие выделяемые им цивилизации, как, например …. .
Значительно более конструктивным представляется подход А.Уткина, который в своей классической работе «Глобализация: процесс и осмысление» (СНОСКА) выделяет семь «цивилизационных комплексов»: Запад (объединяющий США и Европу), латиноамериканскую, православную, мусульманскую, индуистскую (ограниченную одной только Индией), конфуцианскую (образуемую не только Китаем, но и рядом родственных ему культур, в частности, Кореи и Вьетнама) и японскую цивилизации.
Однако для оценки перспектив глобальной конкуренции и этот подход чрезмерно детализирован. Признавая исключительный потенциал Индии (включая возникновение и укрепление в последнее время воинствующего осознания первичности собственных интересов и готовности их защищать, своего рода «индуистского фундаментализма»), нельзя не отметить его «интровертность», устремленность прежде всего вглубь, и отсутствие склонности к глобальной экспансии. Эти черты дополнительно отягчены сдерживающим прогресс индуистской цивилизации длительным, продолжающимся уже более 40 лет лобовым конфликтом с исламским миром. Существенно, что индийское общество, несмотря на улучшение технологий управления, достигнутое значительными усилиями последних 30-35 лет, по-прежнему демонстрирует свою стратегическую беспомощность перед лицом этого сдерживающего фактора.
Японская и латиноамериканская цивилизации не обладают существенным экономическим и, что в долгосрочной перспективе даже более важно, демографическим потенциалом экспансии. По имеющимся прогнозам, удельный вес первой в населении Земли в течение жизни следующего поколения практически не изменится (с 9,3% в 1995 году сократится до 9,2% в 2025), а второй - и вовсе сократится почти в полтора раза (с 2,2 до 1,5%). (Сноска: УТКИН)
Что же касается православной цивилизации, то само существование последней не как культурного феномена в стиле Бжезинского, но как субъекта глобальной конкуренции нуждается как минимум в доказательстве. По крайней мере, такие православные страны, как Кипр, Болгария, Черногория и особенно Греция необратимо вовлечены в европейские региональные процессы и, соответственно, участвуют в глобальной конкуренции как части западной цивилизации, хотя и безусловно периферийные.
Общества же постсоветского пространства, в том числе и преобладающе православные, объединены (в том числе и в культурном отношении) не столько вероисповеданием, сколько общностью истории и светской, а отнюдь не религиозной культуры. Поэтому в данном случае можно говорить о продолжающей распадаться советской или о формирующейся на ее руинах российской цивилизации, которая даже в самом оптимистичном случае еще не завершила процесс становления и не имеет достаточных ресурсов для активного участия в глобальной конкуренции.
Таким образом, исчезновение «силового поля» биполярного противостояния социалистической и капиталистической систем высвободило лишь две глобальных цивилизационных инициативы: исламскую и китайскую.
Мировая конкуренция стремительно приобретает характер конкуренции между цивилизациями - и кошмарный смысл этого обыденного факта еще только начинает осознаваться человечеством. Проще всего понять его по аналогии с межнациональными конфликтами, разжигание которых является преступлением особой тяжести в силу их иррациональности: их чрезвычайно сложно погасить, так как стороны существуют в разных системах ценностей и потому в принципе не могут договориться.
Участники конкуренции между цивилизациями разделены еще глубже, чем стороны межнационального конфликта. Они не только преследуют разные цели разными методами, но и не могут понять ценности, цели и методы друг друга. Финансово-технологическая экспансия Запада, этническая - Китая и социально-религиозная - ислама не просто развертываются в разных плоскостях; они не принимают друг друга как глубоко чуждое явление, враждебное не в силу различного отношения к ключевому вопросу всякого общественного развития - вопросу о власти, - но в силу самого образа жизни. Компромисс возможен только при изменении образа жизни, то есть уничтожения участника компромисса как цивилизации.
При этом взаимопонимание, в отличие от внутрицивилизационных конфликтов, не только не является универсальным ключом к достижению компромисса, но часто, напротив, уничтожает саму его возможность, так как выявляет несовместимость конфликтующих сторон и лишь усиливает их враждебность друг к другу.
Конкуренция между цивилизациями не просто осуществляется по отношению к каждому ее участнику методами, являющимися для него внесистемными и потому носящими болезненный и разрушительный характер; она бескопромиссна и нарастает даже при видимом равенстве сил и отсутствию шансов на чей-либо успех.
Она иррациональна - и потому опасна и разрушительна. Каждая из трех великих цивилизаций, проникая в другую, не обогащает, но, напротив, разъедает и подрывает ее (классические примеры - этнический раскол американского общества и имманентная шаткость прозападных режимов в исламских странах). Возможно, ислам уже в ближайшее десятилетие станет «ледоколом» Китая по отношению к Западу подобно тому, как гитлеровская Германия и, в конечном счете, сталинский СССР стали «ледоколом» рузвельтовских США по отношению к Европе.
Вместе с тем рассмотрение традиционного мирового «треугольника цивилизационных сил» (Запад - исламский мир - Китай) все менее достаточен. Похоже, мы присутствуем при еще более драматическом, чем столкновение западной и исламской цивилизаций, акте начала разделения Запада, - при начале уже не хозяйственного, но цивилизационного расхождения между Евросоюзом и США.
Действительно ожесточенная экономическая конкуренция играет здесь безусловно подчиненную роль: пагубная для европейской экономики агрессия против Югославии и события 11 сентября, когда европейцы спасали американскую финансовую систему, в том числе и в ущерб собственным интересам, доказывают, что для европейцев теснота экономических связей с США доминирует над экономической же конкуренцией с ними.
Происходящее размежевание, видное в мириаде мелких деталей, но более всего в различном отношении к затянувшейся подготовке США к агрессии против Ирака, свидетельствует не о политическом, но о значительно более тонком и одновременно более глубоком мировоззренческом, ценностном расхождении двух обществ.
Американское ориентировано прежде всего на обеспечение своей конкурентоспособности. Правило, мешающее ему достигать эту цель, воспринимается как недоразумение и отбрасывается. США - боксер, который не пользуется на ринге ножом не потому, что это не принято, а потому, что за это засчитают поражение.
Европейское же общество стремится жить по установленному своду принципов (в целом разумных и гуманных), обеспечивающих ему наибольшие комфорт и благополучие. Это обрекает его на пассивность, догматичность, коллаборационизм - вчера перед лицом «советской угрозы», сегодня перед лицом склонного к экспансии ислама - и относительную слабость в глобальной конкуренции.
Однако заранее списывать Европу со счетов, даже с учетом ее внутренней неэффективности и разнородности, - непростительная ошибка. Ведь именно ее коллаборационизм и склонность к уклонению от конфликтов могут привести ее на тот самый холм, с которого процветающая обезьяна китайской стратагемы вот уже несколько тысячелетий наблюдает за схваткой сменяющихся тигров.
Цивилизационная конкуренция более, чем какая-либо иная, ведется за определение «повестки дня», то есть конкретной области противостояния и его принципов (обычно эти принципы соответствуют определенной области деятельности).
Важность определения «повестки дня», то есть выбор «поля боя», на котором соперники будут меряться силами, вызвана глубиной различий между цивилизациями, тем, что для каждой из них характерен собственный, непривычный и малопонятный для других образ действий. Навязав противнику свою «повестку дня», вы тем самым навязываете ему свои правила, свое пространство соревнования и свой образ действия, - свои стандарты, которые при этом гарантированно чужды, а то и незнакомы ему. Результат - завоевание колоссального преимущества Это то же самое, что выманить тяжелоатлета на стометровку.
Собственно, в конкуренции за определение «повестки дня» как таковой нет ничего необычного: и в обычной жизни, не говоря уже о дипломатии, борьба идет прежде всего за выбор места и правил (стандартов) схватки.
Любое широкомасштабное взаимодействие просто в силу значительности масштабов идет в разных плоскостях, по разным вопросам, и каждый из его участников стремится свести его к рассмотрению наиболее важных или удобных для себя вопросов. Это стремление облегчается объективной необходимостью выбора при любом взаимодействии одного-единственного главного аспекта, по которому и будет достигнута принципиальная договоренность; определение всех остальных аспектов будет носить подчиненный характер и вытекать из этой договоренности.
В итоге победителем обычно становится тот, кто перетянул конфликт в наиболее удобную для себя систему понятий, навязал противнику свое «поле боя», свои стандарты и свой образ действий.

Пример 21.

Конфликты: критическая важность
определения «повестки дня»
Без преувеличения классическим примером важности определения «повестки дня» для исхода конкурентной борьбы может служить противостояние СССР и Запада. В 20-50-е годы ХХ века, когда оно носило военно-идеологический характер и шло, таким образом, «на поле» СССР, он осуществлял интенсивную экспансию и в целом побеждал. Однако уже корейская война 1950-1953 годов, а главным образом берлинский (КОГДА??) и карибский кризисы 1961 года доказали опасность военного противостояния и способствовали переходу основного конфликта «на поле» стран Запада - в сферу экономического соревнования, где у Советского Союза не было шансов.
В результате с конца 60-х годов его отставание начало нарастать, пока не привело к краху всей социалистической системы в череде, как справедливо подметил «делатель президентов» Сегела, «революций потребителей».
Существенный удар по СССР нанесло и его согласие обсуждать в Хельсинки в 1975 году вопросы, связанные с обеспечением прав человека. Принятие предложенной стратегическим конкурентом, заведомо проигрышной для Советского Союза повестки дня стало мощным катализатором диссидентского движения и важным фактором размывания советского общества.
По крайней мере на инстинктивном уровне важность затягивания противника на «свое поле» ощущалась и в советском обществе, что отразилось в его деловой культуре.
Так, склонность советских управленцев к бесконечным и малоосмысленным словоизлияниям, являвшаяся одной из особенностей советской школы менеджмента, действительно производила - да и по сей день производит - тяжелое впечатление и была многократно осмеяна самыми разными ее жертвами, начиная с Аркадия Райкина и кончая реформаторами-гайдаровцами.
Однако при всей кажущейся бессмысленности эта особенность носила исключительно функциональный характер. Прежде всего, она способствовала установлению личных человеческих отношений и при общении с руководством представляла собой прекрасный метод выигрыша времени (так как время собеседника ограничено, то, растратив его на пустяки, вы лишаете его возможности потратить его на обсуждение болезненных для вас вопросов).
Важнейшая же цель безудержных словоизлияний заключалась именно в навязывании собеседнику собственной «повестки дня». Утопив его в потоке слов, советские менеджеры заставляли его реагировать на эти слова и тем самым обсуждать то, что было нужно им, а не то, что было нужно ему. В результате они направляли своих контрагентов, даже вышестоящих, на пользу себе даже тогда, когда должностными инструкциями и логикой служебного положения предусматривалось прямо противоположное.

Важность определения «повестки дня» для широкомасштабных конфликтов имеет и прогностическое значение. Пока «повестка дня» не согласована, конфликт может длиться неограниченно долго, так как его участники сохраняют возможность действовать в наиболее удобных для себя условиях и наиболее комфортным образом (а так как они преследуют разнородные цели, каждый из них может систематически объявлять себя победителем). Согласование же единой «повестки дня» означает, что разрешение конфликта не за горами, так как его участники перевели его в единую, общую плоскость, в которой существует однозначный критерий победы и, главное, один из них, как правило, гарантированно сильнее другого.
Конкуренция цивилизаций отличается от традиционной особенно большим разрывом в целях и характере действий ее участников. Поэтому важность определения «поля боя» для нее качественно выше, чем для внутрицивилизационной конкуренции; скорее всего, исход конкуренции между цивилизациями определяется именно исходом конкуренции за формирование «повестки дня».
Сегодня в наиболее предпочтительном положении по-прежнему остается Запад, чей образ действий - финансово-экономический - является наиболее универсальным. В отличие от идеологической, религиозной или тем более этнической экспансии финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает a priori, поэтому круг ее потенциальных сторонников и потенциальных проводников максимально широк, как и возможности выбирать лучший человеческий и организационный «материал».
Конечно, ужесточение конкуренции с началом глобализации лишает многих возможностей успешно участвовать в экономической жизни и тем самым решительно сужает этот круг. Именно этим вызван исламский вызов Западу и, отчасти, вызов Китая. Однако принципиальная ситуация пока остается прежней: Запад остается носителем наиболее универсальных и общедоступных систем ценностей.
В силу своего образа действий проводником финансовой экспансии и, следовательно, сторонником Запада в цивилизационной конкуренции объективно служит почти всякий участник рынка.
Он может придерживаться антиамериканских взглядов, быть исламским фундаменталистом и даже зарабатывать на финансовых рынках деньги для террористов, но сам его образ действий объективно, помимо его воли превращает его в проводника интересов и ценностей Запада. Граница между сторонником и противником той или иной цивилизации (а не ее отдельных аспектов) пролегает по готовности пожертвовать собственным образом жизни ради иного образа жизни, признаваемого единственно правильным. В нашем случае финансист принадлежит незападной цивилизации не тогда, когда он осуждает агрессии против Югославии или Ирака и даже не тогда, когда он приветствует терракты 11 сентября 2001 года, но лишь если он готов отказаться от существования финансовых рынков или по крайней мере от их использования и перейти к образу жизни представителя иной, незападной цивилизации.
Универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе одной из ключевых компонент глобальной конкуренции - ориентации элит погруженных в нее стран.
Подобно тому, как государство является мозгом и руками общества, элита служит его центральной нервной системой, отбирающей побудительные импульсы, заглушая при этом одни и усиливая другие, концентрирующей их и передающей соответствующим группам социальных мышц.
Хотя ключевым среднесрочным фактором национальной конкурентоспособности является эффективность управления, в долгосрочном плане, в котором ресурсные ограничения играют качественно меньшую роль, на первое место выходят мотивация и воля общества, в первую очередь воплощаемые в его элите. А в силу того, что с началом глобализации конкуренция стала осуществляться в первую очередь в сфере формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становится то, кто именно формирует сознание его элиты (СНОСКА: Делягин - конк2010 и до нее, РЕМЧУКОВ).
Если общество само формирует сознание своей элиты, оно сохраняет адекватность, то есть способность преследовать свои цели и даже - посредством интеллигенции - сознавать и формулировать их.
Однако весьма часто сознание элиты формируется не самим обществом, но извне. Понятно, что это - слегка завуалированная форма внешнего управления. Так как дружба бывает между отдельными людьми и даже народами, а между странами и тем более государствами наблюдается преимущественно конкуренция, внешнее формирование сознания элиты осуществляется, как правило, стратегическими конкурентами соответствующего общества.
Исключение возможно, если рассматриваемая экономика так мала и однородна, что вписывается в мировой экономический организм на правах одной клеточки, одного звена в транснациональной технологической цепочке и, следовательно, интересы внешнего управления соответствуют интересам рассматриваемого общества. Однако такие случаи не столь часты, как может показаться приверженцам «либерального фундаментализма»; так, они ни при каких обстоятельствах не имеют отношения к случаю конкуренции между цивилизациями.
Понятно, что общество, сознание элиты которого формируется его стратегическими конкурентами, неизбежно становится неадекватным. Ценности, идеи, приоритеты, которые реализуют его элита, соответствует интересам его стратегических конкурентов, а для самого этого общества являются разрушительными.
Эта систематически недооцениваемая проблема исключительно важна. Формирование сознания элиты конкурирующего общества или хотя бы влияние на ее сознание становится одним из важнейших инструментов, с одной стороны, ведущейся на уничтожение конкуренции, а с другой - установления тотального контроля глобальных монополий. Последние используют технологии формирования сознания часто эффективнее отдельных государств, и превращают в простых исполнителей своей воли не только международные организации (вроде ВТО), но и глобальное общественное мнение, и национальные элиты.
Понятно, что элита, сознание которой сформировано стратегическими конкурентами ее страны, обречена на систематическое предательство национальных интересов.
Однако даже формирование сознания элиты ее собственным обществом еще не гарантирует ориентации элиты на национальные интересы. Причина прежде всего в естественном неравенстве, в том, что члены элиты в силу своего положения располагают значительно большими возможностями, чем рядовые граждане своей страны. В результате глобализация, которая предоставляет большие возможности сильным и большие несчастья - слабым, разделяет относительно слабо развитые общества, принося благо их элитам и проблемы - рядовым гражданам. С личной точки зрения членам элиты таких обществ естественно стремиться к либерализации, предоставляющей им все новые возможности, но подрывающей конкурентоспособность их стран и несущей неисчислимые беды их народам.
Это естественное разделение усугубляет угрозу превращения национальной элиты в антинациональную силу.
Более того: в относительно слабо развитых обществах традиционная культура, усугубленная косностью неэффективной бюрократии, способствует отторжению инициативных, энергичных людей, порождая в них естественное чувство обиды. А ведь именно такие люди и образуют элиту общества! В результате, отправившись «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», они воспринимают в качестве образца для подражания развитые страны и пытаются оздоровить свою Родину путем механического переноса на ее почву реалий и ценностей развитых стран. Подобное слепое культуртрегерство (особенно успешное) ведет к страшным последствиям не только в случае незрелости неразвитого общества, его неготовности к внедряемым в него ценностям, но и в случае цивилизационной чуждости для него указанных ценностей.
Но даже оставшись в стране и добившись в ней успехов, войдя в элиту общества, инициативные люди не могут избавиться от чувства собственной чужеродности, от ощущения своего отличия от большинства сограждан. Это также провоцирует враждебность активных членов элиты и к собственному обществу, воспринимаемому как скопище несимпатичных и в конечном счете опасных людей, и к собственной стране. «Умный человек в России неправ просто потому, что он умный - и потому думает не так, как все и, соответственно, не может предвидеть, как будут поступать все». Такое отторжение элиты имеет богатейшую традицию в России, но характерно и для многих других стран.
По мере распространения западных стандартов образования и переориентации части элиты и особенно молодежи неразвитых стран, особенно стран незападных цивилизаций, на западные ценности это противоречие распространяется все более широко.
Прозападная молодежь и прозападная часть элиты, стремясь к интеграции, к простым человеческим благам, утрачивают при этом собственные цивилизационные (не говоря уже о национальных) ценности, и в результате незаметно для самих себя начинают работать на систему ценностей своих стратегических конкурентов.
Именно с элиты и молодежи начинается размывание собственной системы ценностей, которое ведет к размыванию общества. Это деликатный аспект цивилизационной конкуренции, без которого нельзя понять широкое распространение отторжения собственных ценностей и враждебности к собственной стране.
Практический критерий патриотичности национальной элиты - форма ее активов. Ведь вне зависимости от мотивов ее отдельных членов, как целое элита обречена действовать в интересах сохранения и приумножения именно собственных активов (материальных или нематериальных - влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и так далее). Если эти активы чужды обществу или контролируются стратегическими конкурентами, элита поневоле начинает реализовывать их интересы, превращаясь в коллективного предателя.
Как минимум это означает, что адекватная элита, ориентированная на собственные национальные и цивилизационные интересы, должна хранить значимую часть личных средств в национальной валюте, а не в валюте своих стратегических конкурентов. Отсюда, в частности, следует обреченность исламского вызова, лидеры которого, в отличие от лидеров США, Евросоюза и Китая, хранят средства в валютах своих стратегических конкурентов и потому не могут последовательно противодействовать последним.

Пример 22.

Национальные элиты против национальных интересов
Ярчайший пример предательства собственных (правда, классовых) интересов из-за утраты контроля за своими активами (причем нематериальными) дает царская охранка, практически создавшая организованное революционное движение в России (самая массовая и энергичная революционная партия - эсеры - не то что контролировалась, но во многом и управлялась Охранным отделением). В результате ради расширения своего влияния (и финансирования) охранка раздула революционный костер, при первом же кризисе вышедший из-под ее контроля и превратившийся в пожар, который смел все тогдашнее общество.
Ближе к нашим дням пример действия национальной элиты против своей страны дает опыт Японии конца 80-х - начала 90-х годов. Тогда в мире было два «финансовых пузыря» - в Японии и США, один из них надо было «прокалывать», и именно японская элита приняла решения, приведшие к «проколу» именно японского, а не американского «пузыря», от чего японская экономика, еще недавно самая динамичная в мире, так и не смогла оправиться (см. парагрфы … и …). Причина столь нетривиального выбора японской элиты - не только ее интеллектуальная зависимость от США (см. параграф ….), но и глубина проникновения японских капиталов в американскую экономику. Освоив американский рынок, японские корпорации справедливо считали ключевым фактором своего успеха процветание именно США, на рынок которых они работали, получая за это мировую резервную валюту, а не Японии.
Другой пример противодействия национальной элиты, находящейся под внешним воздействием, интересам своего общества дала война США и их европейских союзников по НАТО против Югославии.
Ее стратегическая цель, как и всей американской политики на Балканах с 1990 года, заключалась в подрыве экономики ЕС - стратегического конкурента США - путем превращения руин некогда процветающей Югославии в незаживающую рану на теле Европы. Конкретной целью 1999 года был подрыв евро, который в то время рассматривался как серьезный потенциальный конкурент доллару.
Европейские политики высшего уровня полностью поддержали США, несмотря на резкий протест не только европейской общественности, но и среднего звена их собственных политических структур. Повестка дня для Европы всегда формировалась ими под сильнейшим интеллектуальным влиянием США, и привычка к этому превратила тогдашних лидеров Европы в могильщиков собственной экономики: из-за войны евро рухнул почти на четверть и на три с лишним года лишился возможности «бросить вызов» доллару, а европейская экономика окончательно перешла на дополняющее положение по сравнению с американской.
Это нашло крайнее выражение после 11 сентября 2001 года, когда Европа делала все для спасения доллара. Тем самым она демонстрировала, что рассматривает американскую экономику не как конкурента, а как структурообразующего лидера мирового порядка, в котором европейская экономика отказалась от самой идеи «европейского вызова». В результате формирования сознания европейской элиты американцами Европа смирилась с положением, при котором в то самое время, когда падение евро оказывается для американцев маленьким конкурентным удовольствием, симметричное падение доллара представляется перепуганным европейцам концом света.
Еще более ярким примером предательства национальных интересов в ходе той войны может служить «казус Милошевича», который не сопротивлялся этой агрессии. Ключевой причиной этого парадоксального «непротивления злу насилием» представляется размещение материальных активов его семьи частью в странах-агрессорах, частью в валютах этих стран. Успешные ответные удары Югославии, например, по Германии обесцененили бы средств ближайшего окружения югославского лидера (если не его самого) в наличных марках и безналичных евро.

* * *
Конкуренция между цивилизациями на наших глазах становится столь же доминирующим фактором мирового развития, каким до начала глобализации служила конкуренция между двумя общественно-политическими системами. Этот процесс еще далек от своего завершения. Но уже сейчас все мировое развитие протекает в силовом поле цивилизационного противостояния так же, как 20 лет назад оно протекало в силовом поле противостояния между социалистической и капиталистической системами.
Это силовое поле не только придает международным отношениям определенность, но и способствует «второму рождению» наиболее грубых и потому наиболее универсальных - террористических и военных - инструментов конкуренции.


10.3. «Международный терроризм»: прорыв из-под контроля?

Терракты, несмотря на сложность их подготовки и реализации, часто совершаются случайно, в силу совпадения обстоятельств, психологического нездоровья отдельных лиц либо в ходе тех или иных конфликтов (в том числе и вооруженных). Вероятно, такие случайные терракты будут совершаться еще долго; борьба с ними необходима и является особым, специфическим видом контртеррористической деятельности.
Однако они не являются предметами рассмотрения настоящего параграфа, направленного на изучение терроризма именно как закономерного порождения современного этапа развития человечества и анализа роли, которую терроризм играет на этом этапе.

10.3.1. Терроризм как инструмент глобальной конкуренции
Распространение ставших двигателем глобализации современных информационных технологий и, в частности, технологий формирования сознания, кардинально изменили не только облик и образ действий всего современного человечества в целом, но и характер многих свойственных ему конкретных явлений общественной жизни, также подвергнувшихся глубокой «информатизации».
Этой общей участи не избежал и терроризм.
На протяжении всей своей многотысячелетней истории, вплоть до конца 80-х годов ХХ века он, за редкими исключениями, был направлен преимущественно на уничтожение представителей принимающей решения элиты в целях ее дезорганизации и запугивания. Удар не наносился по обычным гражданам, так как их страдания, как правило, не имели широкого общественного резонанса и не оказывали значимого влияния на управляющие системы.
Создание глобальных и, что еще более важно, оперативных СМИ породили явление, не совсем точно названное «терроризмом в прямом эфире» или «информационным терроризмом». Острие этого терроризма, опирающегося на полномасштабное использование исключительных коммуникативных возможностей СМИ и их естественной нездоровой тяги к сенсациям, направлено на дезорганизацию уже не столько управляющей элиты, сколько общества в целом.
Эффективность его воздействия резко усиливается тем, что общество чувствует себя покинутым, брошенным на произвол судьбы своими руководителями и одновременно часто испытывает симпатию к террористам как к принципиальным людям, борющимся за свои идеалы и рискующими при этом своими жизнями.
Представители же элиты ощущают свою беспомощность как перед террористами, способными по своему усмотрению внезапно наносить ужасающие удары, так и перед обществом, недовольство которого обрушивается в первую очередь на его руководителей.
К этому следует добавить безопасность террактов для исполнителей, так как обычные граждане, в отличие от представителей элиты, не обладают квалифицированной охраной. Существенно и то, что, в соответствии с распространенными представлениями, представители специальных подразделений значительно больше опасаются гибели непричастных к общественным конфликтам женщин и детей, чем гибели взрослых и отдающих себе отчет в последствиях своих действий мужчин, составляющих основную часть элит.
Описанный рост эффективности и безнаказанности способствует вытеснению «информационным терроризмом», направленного против рядовых граждан, обычного терроризма, нацеленного на соответствующие управляющие системы.
Это значительное изменение, повышающее распространенность и значимость терроризма, не меняет тем не менее его сути. По своему характеру, мотивации и принципам осуществления терроризм манихеев и … (из Гумилева - о страцах горы) не отличается от современного терроризма, осуществляемого отдельными людьми, подпольными группами и даже целыми государствами.

Пример 23.

Что такое терроризм: квалификационные признаки
Критерий отнесения того или иного действия к терроризму прост: оно должно одновременно сочетать в себе три основных квалификационных признака:
1) принуждение управляющей системы или общества в целом к тем или иным действиям;
2) осуществляемое при помощи насилия или угрозы насилия;
3) в нарушение действующих правовых норм или распространенных обычаев (без этой оговорки актом террора может быть представлено любое требование соблюдения закона, обращенное к руководителю).
Поэтому телефонный звонок с сообщением о якобы заложенной в школе бомбе является актом терроризма - воздействием на управляющую систему (директора школы) угрозой насилия в нарушение действующих правовых норм, - а американская (формально интернациональная) интервенция в Корею в 1950 или удар по Ираку в 1991 году, осуществленные на основе решений ООН, - нет.
Орудийный расстрел религиозной секты вместе с женщинами и детьми, осуществленный в США в соответствии с действующим законодательством (хотя, возможно, и примененном неправильно), не может быть признан актом террора, а выстрел в окно чиновника или руководителя коммерческой структуры, принявшего неправильное с точки зрения стрелявшего решения, - может.
Соответственно, фраза «кошелек или жизнь» не является актом терроризма (отсутствует элемент воздействия на управляющую систему), а взятие заложника неудачливым грабителем с требованием выпустить его из кольца полицейских - является.
Акты геноцида не являются террором, если не направлены на принуждение управляющей системы или общества в целом к тому или иному действию. В то же время даже локальные «превентивные удары» по объектам на территории чужого государства и даже простая угроза их нанесения, если они проводятся в нарушение международных правил, не могут быть квалифицированы иначе.
Существенна разница между угрозой якобы уже подготовленным актом насилия и угрозой, из контекста которой следует необходимость предварительной подготовки этого акта. Для понимания разницы достаточно сравнить заявления, сделанные при помощи анонимного телефонного звонка, о том, что тот или иной объект уже заминирован и о том, что он будет заминирован при несоблюдении определенных требований. Первое, безусловно, является актом террора, второе в принципе может быть признано шантажом, как и любая угроза действием, не являющимся прямым насилием (например, угроза предоставления тех или иных компрометирующих материалов).

Однако возросшая эффективность и безопасность делает «терроризм в прямом эфире» более доступным и массовым, превращая его, в конечном счете, в инструмент глобальной конкуренции. Как ни прискорбно, он применяется почти на всех ее уровнях, в том числе и на уровне конкуренции между цивилизациями, что превращает его в новый фактор глобальной нестабильности.
Ключевую роль в его распространении играет не только растущая склонность к замене финансовых инструментов воздействия на конкурентов более «доходчивыми» и универсальными - военными (см. параграф …), но и ужесточение глобальной конкуренции, лишающее возможности развития все большую часть человечества.
Как было показано выше (см.параграфы…), технологический прогресс, усиливая на этапе глобализации рыночную конкуренцию до невыносимого для основной массы человечества уровня, подрывает само развитие человечества и делает его невосприимчивым к своим же собственным достижениям. Тем самым технологический прогресс ограничивает себя только развитыми странами, причем обострение конкуренции в перспективе сужает круг этих стран, а ограниченность рынков сбыта дорогой высокотехнологичной продукции, производимой благополучными странами, уже сейчас начинает тормозить технологический прогресс в них самих.
Наибольшие трудности испытывают в связи с этим экономически слабые общества, лишающиеся приемлемых для себя перспектив. В то же самое время глобальные СМИ, деятельность которых во многом направлена на ликвидацию культурных барьеров на пути информационных технологий (подробней см. параграф…), обеспечивают повсеместное распространение высоких стандартов жизни, характерных для развитых стран. Это порождает в неразвитых обществах глубокую и безысходную неудовлетворенность.
Население этих обществ, отставание которых от развитых стран стремительно нарастает, оказывается в целом враждебно этим странам и их ценностям потому, что, все более полно (в силу формирования единого информационного пространства) знакомясь с этими ценностями, все более остро сознает их недоступность для себя и своих детей. Связанное с этим отчаяние закономерно переходит в озлобление и враждебность к развитым странам и в первую очередь к их лидеру и символу, - США.
По мере того, как цивилизованные методы протеста против столь очевидной несправедливости доказывают свою несостоятельность, возрастает склонность представителей неразвитых стран (как на уровне частных лиц, так и представителей корпораций и даже государств) к варварским, грубым и единственно создающим иллюзию эффективности террористическим мерам.
При этом террористы, разумеется, сознают и используют эту тенденцию, стремясь предстать в глазах основной части человечества в качестве не преступников, но революционеров, борющихся за неотъемлемые права каждого человека, жертвующие или по крайней мере рискующие своими жизнями «за себя и за того парня» - хотя, возможно, и не всегда приемлемыми и взвешенными методами.
Подобное развитие событий, к сожалению, закономерно.

Пример 24.

Может ли богач выражать интересы и чаяния бедняка?
Порождение переживаемого в последние годы усиления международного терроризма осознанием населением неразвитых стран безысходности своего положения категорически отрицается целым рядом респектабельных и уважаемых в развитых странах людей.
Выдвигаемый ими аргумент поистине сногсшибателен в своем лицемерии и лживости: оказывается, терракт 11 сентября 2001 года не может быть связан с относительным ухудшением положения населения неразвитых стран просто потому, что якобы спланировавший эту атаку Усама бен Ладен является лично богатым человеком!
А богатые, как прекрасно знает про себя большинство «либеральных фундаменталистов», не выносят бедных, особенно собственной страны, и искренне считают их недочеловеками, уродливым быдлом, лишь мешающим нормальным (то есть богатым) людям наслаждаться жизнью и потому недостойным права на существование. Один из российских нуворишей, сделавших состояние в ходе чубайсовской приватизации, за счет участия в превращении своих сограждан в безысходно бедных людей и лишения их всяких жизненных перспектив, с глубокой и очень искренней печалью вздохнул по этому поводу: «Какой прекрасной была бы наша жизнь без этого народа!»
Однако столь выраженный классовый подход устаревает и лишь ограниченно применим в условиях глобальной конкуренции, которая все больше ведется не между классами одного и того же общества, а между самими обществами и даже цивилизациями. В этой цивилизационной конкуренции богатые и бедные, причем в первую очередь именно богатые, осознают свою принадлежность к одному и тому же обществу и понимают, что их положение и перспективы в решающей степени определяются положением в глобальной конкуренции всего этого общества.
Глобальная конкуренция привела к тому, что общества, занимающие разное положение в технологической пирамиде, становятся совокупными носителями классовых функций. Наиболее развитые выступают в роли «капиталистов» - владельцев и организаторов производства, наименее - в роли «пролетариата», являющегося частичной и нежизнеспособной без «капиталиста» рабочей силой, а более трети человечества, которая систематически голодает, представляет собой «люмпенов», - маргиналов, которые не имеют устойчивой работы и, соответственно, сколь-нибудь надежных источников существования.
Осознание связанной с этим национальной, а теперь все более цивилизационной солидарности уже длительное время эффективно гасит остроту классовых конфликтов.
Ненависть же «либеральных фундаменталистов» неразвитых стран к бедным своего собственного общества столь экстремальна и бесчеловечна во многом потому, что ее классовый характер усиливается цивилизационным. Ведь «либеральные фундаменталисты» в силу своей идеологии осознают себя представителями и, более того, миссионерами именно западной цивилизации. Принадлежность к собственному народу, приверженность к его типу мировоззрения и системе ценностей у них в значительной степени вытравлена как внешними обстоятельствами, так и собственными, действительно титаническими усилиями. Естественно, что они искренне не понимают своих сограждан, отождествляющих себя с «этой страной», а не с получением «гринкарты» или на худой конец западных грантов. А цивилизационное непонимание при взаимодействии в едином финансовом и культурно-информационном поле, естественно, рождает сильнейшую враждебность.
Нельзя забывать и о том, что богатые люди более полно и непосредственно, чем бедные, вовлечены в глобальную конкуренцию. Соответственно, они более остро чувствуют ограниченность возможностей развития своего общества, безысходность его неконкурентоспособности и цивилизационного отторжения со стороны развитых стран.
Бедность воспитывает приниженность, и бедный человек, как правило, более терпеливо, чем богатый, относится к унижениям и неприятию себя как представителя той или иной цивилизации. А даже если он переживает унижения столь же остро, у него просто нет возможности выразить свое недовольство этим (в конце концов, у него просто нет времени для этого, так как все его время и силы отнимает борьба за существование).
Кроме изложенного, абсолютизация классового подхода, - как и любого другого, - неверна и сама по себе. Ведь многие революционеры были даже не обеспеченными, а откровенно богатыми людьми. Достаточно вспомнить фабриканта Энгельса и сына помещика (единственного еврея-помещика в царской России!) Троцкого.

Эмоциональное отторжение террора как явления, не имеющего морального оправдания, часто мешает осознать, что он, как и все остальные систематические явления общественной жизни, имеет причину. В ряде случаев даже попытка поиска этой объективной причины отвергается и преследуется (порою почти так же жестко, как и сам терроризм) не только истеричными и неуравновешенными либеральными экстремистами, не сознающими, что понимание - путь не к прощению зла, но к его искоренению, но и вполне разумными и внешне цивилизованными политиками развитых стран.
Позиция последних рациональна и вызвана если не беспощадным пониманием, то, во всяком случае, верным ощущением того, что международный терроризм вызван в том числе и неоправданно эгоистичной реализацией интересов самих развитых стран, ведущей к подрыву и торможению прогресса остального человечества.
Стремясь защитить свои национальные и групповые интересы, в том числе и в прямой ущерб интересам всех остальных стран, они поэтому поневоле пытаются отвлечь внимание мировой общественности от объективных причин, порождающих терроризм, и свести его проблему к исключительно силовым аспектам, превратив борьбу с ним из устранения его причин при помощи необходимой, хотя и болезненной модернизации человечества в устранение его следствий при помощи традиционной борьбы с «мировым злом» при помощи силовых операций и спецслужб.
Между тем спецслужбы владеют тысячами способов борьбы с террористами, но сами по себе никогда не могут победить их. К победе ведет лишь один путь: искоренение самой причины террора.
Потрясение и искренняя солидарность с народами США после террактов 11 сентября 2001 года (никто, кроме разве что россиян и израильтян, испытавших подобный шок и остро переживающих реальную угрозу стать жертвой терракта и сейчас) не должны заслонять тот самоочевидный факт, что фундаментальной причиной террактов сегодня стала стратегия развития самих США.
Как было показано выше (см.параграф …), они строят свое благополучие на последовательной и эффективной дестабилизации практически всего остального мира (не только развивающихся, но, как показала подорвавшая экономику Европы вполне террористическая агрессия против Югославии в 1999 году, и развитых стран). Цель этой политики - обеспечение собственного устойчивого развития за счет создания и поддержание глобальной неустойчивости, привлечение капиталов и интеллекта со всего мира созданием и ситуации, когда проблемы остального человечества качественно и долгосрочно превосходят проблемы американского общества.
США высокомерно игнорируют интересы других народов и, попирая все божеские и человеческие законы, всеми силами углубляют ту самую пропасть между развитым и развивающимся (а точнее - уже неразвитым) миром, из которой и вырывается время от времени дьявол международного терроризма. «Кто сеет ветер - пожнет бурю»: мы помним, что назначенный американцами «террористом № 1» Усама бен Ладен воспитывался и обучался именно ими - и как оружие именно против нашей страны.
Как это ни чудовищно звучит, человечеству повезло со временем террористических актов 11 сентября 2001 года. Если бы они произошли раньше, во время неприкрыто террористической агрессии НАТО против Югославии (масштабы жертв и разрушений в ходе которой на несколько порядков превышали масштабы жертв и разрушений в США) или сразу же после нее, когда нанесенные ей мировому общественному мнению раны еще были свежи, они могли бы вновь разделить мир на два если и не враждебно противостоящих, то, во всяком случае, полностью несовместимых друг с другом лагеря. При этом разделение носило бы не скрытый характер, как в 2001 году, но приобрело бы наиболее открытые и разрушительные для общественной психологии формы.
Самое трагичное, что самоубийственная в своем разрушительном эгоизме стратегия обеспечения процветания США за счет «экспорта нестабильности» продиктована не злым умыслом или групповым помешательством, но объективной реальностью и потому не может быть изменена ни внешним воздействием на США, ни осознанной деятельностью представителей американской элиты. Ведь она является всего лишь объективно обусловленной формой реализации основного противоречия современного этапа развития человечества - глобализации.
Основное противоречие глобализации - торможение прогресса или прямое ухудшение условий существования основной (и при этом увеличивающейся) части человечества за счет ускорения развития и роста благосостояния его абсолютного (и при этом сокращающегося) меньшинства.
Поэтому, хотя в краткосрочном плане относительная безопасность мира обеспечена энергичным давлением на потенциальных террористов, а в среднесрочном - сотрудничеством до смерти перепуганных спецслужб (насколько можно понять по суете американских специалистов, они так и не смогли даже выяснить, кто же на самом деле организовал терракт 11 сентября!), в долгосрочной перспективе глобальная нестабильность будет продолжать нарастать. Человечеству просто сказочно повезет, если через 5 лет или более оно отделается всего лишь новыми тысячами жертв.

10.4.2. Источники терроризма в развитых странах
Нет ничего более соблазнительного, чем ограничиться изложением приведенных выше соображений и, пусть даже не отрицая вины развитых стран, объявить международный терроризм исключительно «исчадием третьего мира» и целиком приписать его вековечному противостоянию между Севером и Югом.
Однако такой подход неприемлемо упрощен. Как и большинство устойчивых явлений, терроризм многогранен и порожден многими по-разному проявляющимися причинами, пусть даже и имеющими общие корни.
Развитым обществам самим по себе, без влияния со стороны развивающихся стран - просто в силу общественной активности граждан и обостренным чувством справедливости - свойственны разнообразные движения протеста. Объяснения студенческих волнений 60-х, левацкого террора 70-х и движения за мир 80-х годов исключительно «происками Москвы» столь же адекватны и в той же степени являются плодом избыточного доверия к саморекламе спецслужб, что и объяснение распада СССР спецоперацией ЦРУ (которое еще в конце 1990 года - не будем забывать об этом - официально и категорически предостерегало руководство США от доверия к Горбачеву, считая «перестройку» и «гласность» хитрым трюком для дезинформации США) или иных американских спецслужб.
В конце 90-х годов развитые страны столкнулись с новым мощным и весьма эффективным протестным движением - антиглобалистами. Как было показано выше (см. параграф ….), несмотря на финансирование преимущественно из развивающихся стран (в основном левацкими, связанными с наркомафией группировками Латинской Америки, а также отдельными крупными корпорациями и, эпизодически, - более или менее радикальными исламскими организациями), движение антиглобалистов глубоко укоренено именно в развитых обществах и является именно их порождением.
Понятно, что массовый и длительный протест неминуемо, просто из-за неизбежного использования силы со стороны властей, рождает и все более широкое применение насилия с обеих сторон. Достаточно вспомнить попытки убийства полицейских антиглобалистами, а с другой стороны - издевательства и пытки, применяемые полицией ряда европейских стран против задержанных антиглобалистов, и убийства полицией случайных людей по время беспорядков в Генуе в … году. Понятно, что взаимное насилие неминуемо будет нарастать и выковывать из элементов аморфного и цивилизованного движения протеста террористические организации.
Терроризм же, рождающийся в развитых странах, весьма быстро начинает сотрудничать с терроризмом развивающихся обществ, получая от него необходимые деньги и решая острую для последнего проблему технического оснащения.
Таким образом, терроризм имеет устойчивые и принципиально не истребимые в краткосрочной перспективе корни как в развивающихся, так и в развитых странах. Практическая террористическая деятельность, как правило, осуществляется в ходе взаимодействия этих источников, несмотря на их глубокое различие.
Рассмотрим механизм взаимодействия «внешних» и «внутренних» (с точки зрения развитого общества) факторов терроризма на примере «эталонного» терракта, совершенного 11 сентября 2001 года против США.
Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что столь сложно организованная и точно скоординированная операция (практически одновременный захват четырех самолетов с успешным использованием трех из них - против ВТС и Пентагона), не могла быть организована одними представителями арабской культуры.
Причина в том, что сама эта культура затрудняет точное планирование и жесткую координацию действий. Вероятно, в силу большей молодости ислама традиционный для всех религий мира тезис «все в руках божьих» трактуется исламом наиболее последовательно, в результате чего мусульманин (по крайней мере, мусульманин-араб), пытающийся четко планировать будущее, может восприниматься едва ли не как пытающийся присвоить себе исключительные полномочия Аллаха и частично подменить его. Таким образом, его действия в принципе могут быть истолкованы как неявное и неумышленное, но очевидное святотатство.
Вместе с тем совпадение терракта с годовщиной Кемп-Дэвидских соглашений и активизацией связанных с бен Ладеном структур (нанесение новых ударов в Чечне, убийство лидера Северного альянса Ахмад-шаха Масуда и успешное поначалу наступление талибов этот альянс) может рассматриваться как косвенное доказательство причастности последних к терракту даже в отсутствие информации, якобы имевшейся у руководства США (представленные им мировому сообществу материалы либо ничего не доказывали, либо представляли собой еще более грубую и грязную фальшивку, чем состряпанные черносотенными элементами российской полиции «протоколы Сионских мудрецов»).
Вероятное сотрудничество с американскими мусульманами (наиболее заметной структурой которых представляется организация Фарахана, устроившая «марш полумиллиона черных мужчин на Вашингтон» и насчитывающая до 3 млн.чел.) вкупе с обусловленным особенностями общественного сознания разгильдяйством служб безопасности США (уже после терракта тщательной проверке на внутренних рейсах США подвергались в основном иностранцы) может объяснить глубокую укорененность террористов в американском обществе. (То же можно сказать и про другие развитые общества: английские спецслужбы оказались в шоке, действительно совершенно случайно обнаружив у себя под носом производство эффективного химического оружия!)
САУДО-ТЕХАССКОЕ ЛОББИ. НИКОГО В США НЕ СУДИЛИ, В ОТЛИЧИЕ ОТ ГЕРМАНИИ - ФИНАНСИСТА. ЦРУ.
Однако сама по себе подготовка подобного терракта в принципе, технологически затруднена без организаторов и, что не менее важно, психологов из развитых стран либо по крайней мере Израиля (действительно, традиционный террорист - человек, не нашедший места в жизни и потому относительно легко идущий на смерть; в данном же случае террористами были молодые люди в расцвете сил, владеющие несколькими хорошо оплачиваемыми и востребованными профессиями, прекрасно интегрированные в западное общество).
Кроме того, неизбежная инфильтрация хоть немного профессиональных спецслужб в представляющие угрозу экстремистские организации делает исчезающе низкой вероятность сохранения подготовки терракта подобных масштабов в тайне.
Наконец, нежелание руководства США рассматривать собственно «американские» следы террактов (достаточно вспомнить фактический отказ от расследования преступления Тимоти Маквея: он был едва ли не с облегчением объявлен одиночкой, хотя совершенный им взрыв торгового центра требует усилий, как правило, превышающих возможности одного человека) представляется не только признаком естественного для руководства сверхдержавы стремления «сохранить лицо», но и результатом определенного противодействия расследованию со стороны либо правоохранительных органов в целом, либо, что более вероятно, влиятельных структур, существующих в системе этих правоохранительных органов.
Аналогичное впечатление вызывает и весьма эффективное и продуманное поддержание напряженности и внутренней мобилизованности в США после 11 сентября в результате распространения по почте спор сибирской язвы и падения самолета А-300 в Куинсе.
Прежде всего, понесенные США потери при продемонстрированном американцами отсутствии малейших представлений о способах обеспечения безопасности свидетельствуют, что рассылка писем со спорами сибирской язвы была не «бактериологической войной», а «бактериологическим недоразумением» (сибирская язва не передается от человека к человеку, что ограничивает масштабы ее распространения и делает ее относительно неэффективным оружием).
Распространение писем с «белым порошком» явилось актом не бактериологической, но информационно-психологической войны. Ведущие ее силы любили и берегли Америку: они стремились довести ее до состояния истерики, повышающей ее внушаемость, управляемость, мобилизованность и внутреннюю агрессивность, но ни в коем случае не хотели нанести ей какой-либо физический вред.
Падение самолета А-300 в Куинсе по картине, вырисовывающейся из первоначальных и потому наиболее достоверных сообщений американских СМИ производит впечатление вызванного попаданием в двигатель зенитной ракеты типа «Стингер». Второй терракт, совершенный в условиях продолжающейся всеобщей паники и повышенной бдительности всех спецслужб, просто теоретически не мог произойти без по крайней мере опосредованного содействия их представителей. (Объявление этой катастрофы результатом «технической неисправности» вызывает в памяти шутку, по которой в первоначальном варианте доклада комиссии Уоррена сообщалось, что президента Кеннеди сбил пьяный мотоциклист, а также реальное заявление одного из американских аналитиков в прямом эфире CNN, по которому попадание двух пассажирских самолетов в башни ВТЦ «может быть вызвано несчастливым стечением обстоятельств», а не чьим-то злым умыслом.)
В силу изложенного наиболее вероятно участие в подготовке терракта квалифицированных представителей спецслужб - либо бывших представителей спецслужб США, объединенных в ультраправые экстремистские организации, либо действующих представителей спецслужб США или Израиля (так как именно эти страны получили в результате рассматриваемых террактов безусловный политический выигрыш).
В то же время версия о подготовке данного терракта спецслужбами США (для дискредитации Буша, игры на бирже, создания повода для «чистки» соперничающих силовых структур и достижения десятков иных, столь же правдоподобных целей) - не более чем обычная для последнего времени экстраполяция неадекватной части российской интеллигенции ее представлений о своей стране на весь окружающий мир, в данном случае на США.
Кроме того, помимо чисто психологических аспектов, государственная бюрократия (даже американских спецслужб) не способна на столь тщательную и эффективную подготовку, что опосредованно доказала бездарная подготовка войны против Ирака.
Для снятия данного противоречия - «терракты не могли быть совершены без косвенного участия и осведомленности спецслужб и не могли быть совершены ими самими» - надо внимательней рассмотреть историю самого явления, на борьбу с которым с таким энтузиазмом собралось вставать «все мировое сообщество», - международный терроризм.

10.3.3. Самостоятельность спецслужб
как фактор развития международного терроризма
Сегодня уже не секрет, что по крайней мере часть террористических структур скрупулезно создавалась спецслужбами во время «холодной войны» для дестабилизации противника без угрозы развязывания войны ядерной. Они представляли собой частично законсервированные стратегические диверсионные отряды, которым для поддержания боеспособности, обеспечения финансирования и сохранения иллюзий самостоятельности позволялось периодически проводить те или иные операции.
Прекращение блокового противостояния ускорило естественный процесс выхода элементов международного терроризма из-под контроля «материнских» спецслужб. Но и сегодня борьба против него как явления силами самих спецслужб представляется почти невозможной, так как борьба против каждой конкретной группы террористов создает угрозу разоблачения создававших их спецслужб (достаточно вспомнить, как «Талибан» вместе с героиновыми лабораториями, обеспечивающими его финансирование, совместно создавался представителями спецслужб США и Пакистана).
Ситуация усугубляется таким крайне неприятным, но распространенным феноменом, как «самофинансирование спецопераций»: чтобы обеспечить себе некоторую оперативную независимость, многие спецслужбы мира, вероятно, занимались бизнесом. Времена ГУЛага, официально занимающегося широкомасштабной и вполне бесконтрольной хозяйственной деятельностью, канули в Лету, а описанные в голливудском фильме «Люди в черном» буколические порядки, при которых спецслужба получает доходы от патентов на изобретения, так никогда и не наступили.
Пандемия наркомании, волна за волной захлестывающая сейчас практически все относительно демократические страны, не в последнюю очередь, вероятно, связана с тем, что отдельные спецслужбы, как можно предположить, использовали для своего самофинансирования в первую очередь наркобизнес (хотя скандал «Иран-контрас» засвидетельствовал наличие и иных механизмов), развивая наркомафию в качестве контролируемого источника финансирования деликатных операций.
В США ее развитие - вполне вероятно, без предварительного умысла (более подробно об этом см. параграф …) - оказалось «социально-этническим стабилизатором», довольно действенно тормозящим развитие конкурирующих с белыми этнических групп и осуществляющих «выбраковку» асоциальных элементов среди белых. Фактическое отсутствие наркомании в СССР свидетельствует, что советские спецслужбы (вероятно, в силу бюрократизации, от которой и погибла советская система управления) довольствовались преимущественно бюджетным финансированием. Однако «кубинский скандал» начала 80-х годов и многочисленные скандалы, связанные с контрабандой оружия, дают косвенные свидетельства о такой практике (нацеленной, вероятно, на наиболее емкий рынок США и Западной Европы) и в некоторой части «социалистического лагеря».
В общем случае, чем демократичней страна, тем труднее спецслужбам получать официальное финансирование спецопераций и тем реальней для них угроза общественного контроля и огласки. Это неминуемо должно было стимулировать практику «самофинансирования спецопераций» (в том числе и через наркоторговлю) в развитых демократических странах намного сильнее, чем в относительно авторитарных, где спецслужбы толкали к самофинансированию более слабые мотивы - бедность или жадность конкретных руководителей. Кроме того, спецслужбы бедных стран, как правило, не достигали необходимого уровня развития и оставались своего рода «филиалами» спецслужб развитых демократических стран.
Соответственно, связь спецслужб с наркомафией, а значит, - и их зависимость от нее - должна быть в развитых демократических странах по крайней мере не слабее, чем в относительно авторитарных. При этом спецслужбы, используя наркомафию, не могут сами не попадать под ее, хотя бы и слабое, влияние, которое неминуемо распространяется через них на всю политику развитых государств.

Пример 25.

Развитие наркобизнеса
как побочное следствие спецопераций
Классический пример влияния наркобизнеса на политику развитых стран - последовательная поддержка НАТО наркопартизан в Косово, осуществленная с полным игнорированием международного права и ООН и завершившаяся в конце концов масштабными этническими чистками сербского населения, насильственным отделением Косово от Югославии и превращением его в европейский «рай для наркомафии», охраняемый всей силой и всем авторитетом НАТО.
Весьма знаменателен и подлинный бум производства наркотических культур в освобожденном от талибов Афганистане. Талибы, особенно на последнем этапе своей деятельности, последовательно ограничивали производство наркотиков. Причины этого могут быть различными - от стремления улучшить свою международную репутацию и религиозных соображений до стремления поддержать высокие цены на рынках сбыта или не давать возможности дехканам самостоятельно зарабатывать деньги (и обеспечивать тем самым относительную независимость от режима талибов), - но сам факт не вызывает сомнений.
После того, как американцы купили поддержку абсолютного большинства племенных вождей Афганистана, что позволило им говорить о военной победе над режимом талибов и построении демократии, посевы наркотических культур в этой стране выросли в разы - и, соответственно, в разы увеличился наркотрафик в Россию и Европу.
Характерно, что и поддержка наркопартизан в Косово, и развитие наркобизнеса при помощи борьбы с международным терроризмом в Афганистане ударили прежде всего по стратегическому противнику США - Европе. Возможно, именно этим объясняется исключительно спокойное отношение американского руководства к этим проблемам.
Менее явный пример - продолжающаяся и по сей день борьба «прогрессивной мировой общественности» за независимость Чечни, делом доказавшей в 1996-1999 годах свою неспособность к самостоятельному существованию в каком-либо ином качестве, кроме как инструмента транзита наркотиков на территорию России и далее в Европу.

Однако самое опасное в практике «самофинансирования спецопераций» - даже не подпитывание мировой наркоторговли, нелегальной торговли оружием и технологиями, а возможно, и людьми. «Самофинансирование спецопераций» является сильнейшей институциональной угрозой современным обществам в первую очередь потому, что обеспечивает по крайней мере частичный выход спецслужб из-под гражданского контроля (как из-за обеспечения независимости финансирования, так и из страха разоблачения). Это видно на примере Пакистана, где, как отметила Беназир Бхутто, даже президент Мушарраф, захвативший власть в результате военного переворота, не мог поставить под реальный контроль спецслужбы, «создавшие» совместно с американцами Усаму бен Ладена.
В странах с развитой демократией полный выход спецслужб из-под общественного контроля невозможен, но частичный, как показывает изложенное, практически неизбежен.
Выход отдельных элементов спецслужб из-под гражданского контроля превращает их в самостоятельных субъектов не только внутренней, но, в условиях глобализации, и мировой политики. В этом отношении терракты 11 сентября 2001 года действительно знаменует собой новый этап развития человечества (хотя самостоятельность элементов спецслужб проявлялась и раньше - классическим примером являются гипотезы об отсутствии реакции ФБР на информацию о подготовке убийства Дж.Ф.Кеннеди).
Оторванность от объективных общественных интересов и закрытость делают освободившиеся от гражданского контроля элементы спецслужб непредсказуемыми, а пренебрежение к гуманитарным ценностям, наличие слабо ограниченных ресурсов и наработанное в бесчисленных «информационных войнах» умение манипулировать общественным мнением мира и национальных элит, не говоря уже о мнении собственного начальства, - смертельно опасными.
Таким образом, террористическая атака на США, скорее всего, проводилась с по крайней мере косвенным участием вышедших из-под общественного контроля элементов спецслужб, и энергичная реакция развитых стран на террористический акт была призвана в том числе и скрыть этот неприглядный факт.
Раскрытие мотиваций этого злодеяния сегодня практически невозможно в силу недостатка информации и трудности анализа «на стыке» силовой психиатрии, геополитики и мировой экономики, но его последствия, в целом благоприятные для США и Израиля, - признак высокой точности и адекватности оценок.
Самый трагический момент изучения международного террора, как и террора вообще, - объективная неустранимость всех порождающих его факторов. Это относится не только к закономерностям эволюции развитых и развивающихся обществ, но к такому, казалось бы, «техническому» фактору, как частичный выход спецслужб из-под гражданского контроля.
В самом деле: сама природа спецслужб, сама специфика выполняемых ими общественно необходимых функций категорически отрицает полноту подобного контроля.
Как бы ни стыдились этого правоведы и демократы, особенность специальных служб, за которую они, собственно говоря, и получили свое наименование, заключается в неявном делегировании им со стороны общества права нарушать в случае необходимости законы самого этого общества.
Необходимость этого права связана с инерционностью, а возможно - и имманентной недостаточностью демократических процедур, из-за чего общество может оказаться не в состоянии (и уж точно - не в состоянии вовремя) отреагировать демократическим путем (при помощи изменения законов) на внезапно появившуюся новую опасность. Спецслужбы призваны восполнять неизбежную инерционность демократического механизма, в том числе, при необходимости, - и путем его прямого отрицания.
В частности, они неизбежно занимаются реализацией слишком деликатных и не поддающихся огласке интересов методами, не допускающими огласки вследствие своего цинизма и аморальности (причем эти интересы в силу несовершенства общественных механизмов могут носить как национальный, так и частный характер, включая интересы корпораций и частные интересы высших лиц соответствующих государств и самих спецслужб).
Трагизм положения спецслужб (а точнее - всех, кто вольно или невольно соприкасается с их деятельностью) заключается в том, что в условиях неизбежной нехватки времени, ограниченности информации и несоответствия алгоритмов принятия решений (в том числе существующих внутри самих спецслужб) качественно новым ситуациям определение критериев данной «необходимости» оказывается в фактической компетенции самих спецслужб.
Естественно, это порождает их стремление к расширительному толкованию своих полномочий и рассмотрению любой кризисной (а также и некризисной) ситуации как «чрезвычайной», требующей если и не прямого нарушения, то как минимум игнорирования законодательства. Однако, с другой стороны, как показал опыт СССР, чрезмерное давление на спецслужбы (пусть даже со стороны не общества, а ЦК КПСС), отнимающее у них право самостоятельной оценки степени критичности ситуации, лишает их дееспособности и делает общество беззащитным.
Именно поэтому история эффективных спецслужб даже в демократическом обществе во многом является нескончаемой чередой превышения полномочий, необоснованного нарушения гражданских прав (в первую очередь их собственных сотрудников), скандалов и трагедий. По-настоящему эффективные спецслужбы всегда частично вне гражданского контроля, ибо их основная функция как раз и заключается в восполнении его недостаточности.
Именно поэтому они парадоксальным образом всегда представляют собой угрозу с точки зрения прямого или косвенного стимулирования терроризма. В самом деле: обнаружив, что та или иная опасность обществу может быть устранена только террористическими мерами или с привлечением террористических организаций, дееспособный, ответственный и эффективный сотрудник спецслужб данного общества неминуемо должен совершить действия, объективно способствующие развитию терроризма как такового.
Однако это еще полбеды.
Самое неприятное заключается в том, что управление обществом в условиях доминирования информационных технологий во многом основано не на реальных изменениях, а на формировании массового и индивидуального сознания, осуществляемого весьма широким спектром мер - от публикации статей до, может быть, даже террактов, направляющих мысли и эмоции масс в нужное русло. При этом терракт в силу высокой эффективности воздействия на эмоциональное состояние общества может оказаться «минимально необходимым воздействием» для достижения той или иной общественно необходимой цели.
Конечно, применение для формирования сознания столь интенсивных и разрушительных для не только индивидуальной, но и общественной психики мер, как терракты, возможно только в чрезвычайных обстоятельствах и, как правило, будет свидетельствовать об исправлении допущенных в этой сфере значительных ошибок.
Однако, как было показано в параграфе …., управляющие системы, сформировавшиеся в еще «доинформационном мире», проявляют все меньше адекватности при столкновении с ускорением изменений, с одной стороны, и широкомасштабным и разнонаправленным формированием общественного сознания, с другой. Поэтому количество серьезных ошибок, совершаемых ими, как минимум остается высоким (если не стремительно возрастающим), - и, соответственно, высоким остается количество «запущенных» проблем, требующих для своего разрешения экстраординарных мер.
Следует признать, что гипотеза об использовании террактов для формирования общественного в силу отсутствия информации (по крайней мере, общепризнанной) принципиально недоказуема. Однако ключевое (и наиболее распространенное) содержательное возражение против нее, заключающееся в априорной несовместимости представителей спецслужб и политтехнологов, представляется несостоятельным.
Различия между спецслужбами и политтехнологами действительно глубоки, прежде всего в силу различий в образе действия (первые склонны к максимальной закрытости, вторые - к открытости) и вытекающего из них несовпадения систем ценностей. Однако масштаб и значимость этих различий обычно преувеличиваются.
По-настоящему эффективные спецслужбы и политтехнологи сегодня, насколько можно понять, выступают (или должны выступать), как правило, единым фронтом, действуя по единому плану, дополняя и страхуя друг друга. Ведение современных «информационный войн», принципиальным элементом которых является «глубокое комплексное воздействие на чувства отдельного человека или управляющей системы с целью подчинения их поведения провоцируемым и программируемым эмоциям», попросту невозможно силами одних только спецслужб или одних только политтехнологов.
Можно предположить, что терракты не только применялись и применяются, но и будут применяться для направления в нужное русло общественных эмоций - как за пределами обществ, к которым принадлежат террористы, так и внутри самих этих обществ.
Управление такого рода, как это ни кощунственно, может оказаться эффективным, хотя в силу характера побочных эффектов и не применимым регулярным или массовым образом путем решения отдельных назревших проблем.
В качестве иллюстрации тезиса о принципиальной возможности использования экстраординарного воздействия на общество в форме террактов рассмотрим влияние терракта 11 сентября 2001 года на решение основных стратегических проблем современных США. В силу относительной свежести он представляется менее изученным и менее очевидным, чем, например, влияние на российское общество совершенных чеченскими террористами террактов сентября 1999 года, вызвавших его успешную мобилизацию и сплочение вокруг будущего президента России, а тогда и.о.премьер-министра В.Путина.
Во избежание нелепых искажений, возможных с учетом высокой значимости обоих событий, подчеркнем (хотя это и так не вызывает сомнений), что и в том, и в другом случае позитивное воздействие террактов носило побочный, случайный характер и, вероятно, было крайне неприятной неожиданностью для их организаторов.

10.3.4. Влияние террористической атаки 11 сентября 2001 года
на стратегические проблемы США
Терракты ввергнули американское общество в глубочайший шок, не идущий ни в какое сравнение с российским шоком сентября 1999 и октября 2002 года. Истерические реакции эмигрантов на Интернет-форумах и доходящая до призывов к геноциду по религиозному признаку риторика американоориентированной части российской интеллигенции способны дать о его глубине лишь самое приблизительное представление. Многочисленные наблюдатели в один голос отмечали, что в глазах национальных гвардейцев, дежуривших в оцеплении вокруг руин Всемирного торгового центра, застыло выражение остервенелого отчаяния, характерного для российских солдат и заключенных.
Потрясение было во многом усилено тем, что в зданиях Всемирного торгового центра (да и в аналитическом центре Пентагона) работали наиболее энергичные и квалифицированные специалисты со всего мира, подлинная глобальная элита «новой экономики».
Но главной причиной шока стало исключительное значение, которое американцы придают не только своему доминированию в мире, но и своей безопасности (как личной, так и коллективной). Так, мировоззренческий смысл программы ПРО как раз и заключался в отгораживании «крепости Америка» от ширящейся за ее пределами нестабильности - пусть даже и вызванной ее собственными действиями.
Наглядная угроза личной и коллективной безопасности оказала значительное мобилизующее воздействие и способствовало решению основных стратегических проблем США: экономической, этнической, технологической, гео- и внутриполитической.
Экономическая проблема заключалась в торможении развития мировой и американской экономик в том числе из-за чрезмерных аппетитов американских нефтяных корпораций. Терракт 11 сентября 2001 года дал оправдание падению котировок американского фондового рынка, позволив США «сохранить лицо». В самом деле: одно дело - пасть жертвой вызванного внутренними причинами структурного кризиса, связанного с вытеснением предприятий реального сектора более эффективными предприятиями, использующими информационные технологии (см. далее, в параграфе …), и совершенно другое - жертвой внезапного, чудовищного по своей жестокости и изощренности преступления. При этом терракт заставил руководство США активизировать разнообразные и в целом довольно эффективные программы стимулирования экономики, на которые ранее оно попросту не обращало внимания.
Подрыв же системы социального обеспечения США, «завязанной» на их фондовый рынок, - долгосрочная проблема, для решения которой еще есть время. Но даже в самом худшем случае снижение весьма высокой социальной нагрузки на американскую экономику простимулирует развитие последней, хотя и разрушит популярность президента, оказавшегося на этом посту в неподходящий момент.
Позитивным экономическим следствием терракта следует признать то, что он заставил американские нефтяные корпорации поступиться эгоистическими интересами и наконец-то осуществить меры, направленные на снижение цены на нефть, «дав вздохнуть» не только мировой, но и собственно американской экономике.
Но главное - он дал США повод не просто еще раз применить, но качественно углубить применяющуюся ими для привлечения капитала стратегию «экспорта нестабильности». Длительная война с терроризмом, о которой говорил Буш, планировалась далеко от США - в Евразии. Нанося удар по тщательно подобранным мишеням, произвольно превращенным в очередной символ «мирового зла», - Афганистану и Ираку, - США объективно провоцировали ответ, который в фактически военных условиях не может быть слишком сложным и, соответственно, не может наноситься на значительное расстояние. Это значит, что этот ответ должен был дестабилизировать в первую очередь страны, находящиеся в непосредственной близости от «исламской дуги напряженности».
Таким образом, с экономической точки зрения «американская месть» стала продолжением политики дестабилизации конкурентов при помощи одновременного укрепления и раздражения «исламского фактора». В 1999 году она была с сокрушительным успехом применена против Европы; теперь масштабы дестабилизации расширились на Азию с тем, чтобы сменить бегство капиталов из США многократно усилившимся бегством капиталов уже на их территорию. (Стоит обратить внимание, что умелая дестабилизация натовцами ситуации в Македонии во время сентябрьского кризиса 2001 года привела к бегству капитала из США в основном в страны, не входящие в еврозону. При этом в Швейцарии, которая, в отличие от другой «гавани» - Великобритании - не является ближайшим союзником США - произошел демонстративный расстрел одного из региональных парламентов сумасшедшим террористом).
За счет шоковой мобилизации и сплочения была существенно смягчена острота проблемы этноцивилизационного разделения американского общества (см. далее, в параграфе 11.1).
Внутриполитическая проблема заключалась в недостаточной легитимности Буша, вызванной как минимальным перевесом и неубедительным подсчетом голосов на выборах, так и, как это ни фантастично звучит, неконституционностью самой процедуры президентских выборов при помощи коллегии выборщиков.
Именно терракт заставил Гора, за несколько месяцев до того отозвавшего свои поздравления с победой, публично присягнуть Бушу и надолго исключил саму возможность открытой политической оппозиционной деятельности.
Управленческая проблема была вызвана недостаточной легитимностью президентской команды, что привело к непоследовательности при проведении конкретных назначений. В результате руководители ряда ключевых ведомств оказались плохо совместимы друг с другом. Критическая ситуация, связанная с террактом, провела форсированный «естественный отбор» управленцев, в результате чего наибольшее влияние приобрели наиболее эффективные члены команды, сработавшиеся друг с другом именно в дни кризиса.
Технологическая проблема заключалась в том, что крах в апреле 2000 года рынков акций высокотехнологичных компаний разрушил сложившуюся к тому времени в США модель стимулирования технологического прогресса. Единственной возможной альтернативой стало государственное финансирование, символом и одним из основных инструментов которого стала программа ПРО. Она имеет в первую очередь не военное, но экономическое значение, так как является важнейшим способом поддержания технологического лидерства и, соответственно, экономического доминирования.

О сути ПРО - из книги

Однако широкий международный протест и отсутствие единодушной внутренней поддержки тормозили программу ПРО, подрывая тем самым конкурентоспособность США.
Вызванное террактом общее помешательство на безопасности при минимальной политтехнологической корректировке в кратчайшие сроки позволило переломить скептическое отношение американского общества к ПРО и объявить о ее начале. Сопротивление же «мирового сообщества» американским оборонным инициативам оказалось невозможным, так как имело слишком много общего с пособничеством террористам.
Таким образом, 11 сентября 2001 года вместе с башнями Всемирного торгового центра и второстепенными помещениями Пентагона террористами были сметены и все помехи для широкого развертывания программ противоракетной обороны.
Наконец, была решена геополитическая проблема США, вызванная исчезновением с распадом СССР оправдания их мирового доминирования (см. параграф 11.1).
На этом драматическим фоне решение стратегических проблем Израиля выглядело просто новогодним подарком.
Безысходный конфликт с палестинцами, подогреваемый эгоистичными настроениями различных групп влияния в американском обществе и весьма сильным в израильском обществе «комплексом вины» перед арабами, а также дрейф настроений мирового сообщества в пользу арабов (с осуждением применения силы Израилем) углубили раскол в мировом сионистском движении, усилив до критического уровня позиции тех, кто считал необходимым отказаться от систематической поддержки Израиля, перестав расходовать на это средства американской общины. В перспективе это создавало угрозу самому существованию Израиля; война США с исламским терроризмом, ассоциирующемся и с палестинскими боевиками, стала для него спасением в прямом смысле этого слова.

10.4.5. Антитеррористический интернационал
Таким образом, террор является не только неизбежным элементом современного этапа развития человечества, но и, как это ни чудовищно звучит, одним из труднозаменяемых механизмов саморегулирования его развития.
Естественно, констатация этих фактов ни в коей мере не отрицает того, что террор является злом, против которого необходимо бороться. Даже если на современном этапе развития его нельзя искоренить полностью, его совершенно точно можно ограничить, накопив опыт и проработав соответствующие механизмы для того времени, когда изменение характера развития человечества позволит наконец от его ограничения перейти к его полному уничтожению.
Одним из инструментов борьбы с современным международным терроризмом является (помимо внедрения разумных стандартов деятельности СМИ, которые не должны делать ничего, что способно вызывать симпатии к террористам) сотрудничество правоохранительных и специальных служб. Принципиально важным аспектом этого сотрудничества, игнорируемым большинством участников процесса, является необходимость переноса центра тяжести антитеррористического сотрудничества со спецслужб на правоохранительные (в первую очередь полицейские) органы.
Причина проста: многие эффективные спецслужбы в той или иной форме когда-то поддерживали отношения с разного рода террористическими организациями (или подозревались в поддержании таких отношений), что ограничивает их возможности в борьбе против этих организаций. Полицейские же структуры, как правило, не вступали с террористами в институциональное сотрудничество и относятся к ним исключительно как к подлежащему скорейшему уничтожению источнику общественной опасности.
Перспектива организации по-настоящему плодотворной международной борьбы по ограничению международного терроризма видится в совмещении усилий Интерпола (при котором, возможно, придется создать специализированное бюро), национальных полиций и здоровых общественных и политических сил. Роль спецслужб в эффективной борьбе с международным терроризмом должна заключатся в первую очередь в предоставлении полиции и Интерполу всей полноты располагаемой ими информации.

Глава 11. РЕСУРСЫ КОНКУРЕНЦИИ:
ПРОГНОЗ ЭКСПАНСИЙ

Для понимания характера экономического и политического развития современного человечества принципиально важно сознавать, что глобальная конкуренция, несмотря на диверсификацию и, в частности, дробление своих субъектов, все в большей степени является конкуренцией человеческих цивилизаций.
Борьба между ними ведется в основном экономическими инструментами и оценивается на базе преимущественно экономических ресурсов и результатов, однако она направлена на достижение не экономических целей, а на расширение собственного влияния, на максимальное распространение. Борьба ведется, таким образом, не за деньги и капиталы, как таковые, но за людей, способных влиять на других людей, и капиталы при всей своей важности являются лишь одним из возможных инструментов этого влияния.
Основными цивилизациями, активно участвующими в глобальной конкуренции и способными сохранить наступательный характер действий в обозримом будущем, представляются США, Китай и исламский мир. Экономически значимые Европа и Япония (вместе с относительно успешными странами Юго-Восточной Азии) не видятся субъектами экспансии в силу даже не экономических сложностей (которых достаточно и у США и Китая, а исламский мир вообще не является единым экономическим организмом), но собственной пассивности и, главное, заведомого отсутствия универсальных ценностей, которые они могут предложить либо навязать.
Указанные гипотезы нуждаются в обосновании: в анализе ресурсного потенциала и перспектив значимых цивилизаций.

11.1. США: экспорт нестабильности и глобальная неустойчивость

Лидеры человечества в силу самого своего положения не только сталкиваются с концентрированной завистью своих более слабых и побеждаемых ими конкурентов, но и первыми ощущают на себе наиболее значимые проблемы человеческого развития. Важно, что указанные проблемы проявляются у них в значительных масштабах (в соответствии с масштабами лидирующих обществ) и получают широкий (по меркам того или иного времени) общественный резонанс (так как лидерство подразумевает более эффективное управление и, соответственно, более широкое обсуждение проблем).
Постоянное возникновение у лидера новых, неизвестных или малоизвестных остальным участникам мирового развития значительных трудностей, которые еще и популяризуются широким обсуждением, способствует возникновению своего рода «оптического обмана»: преувеличению значения этих проблем и возникновению разного рода скороспелых прогнозов неизбежности утраты лидером своего положения, а то и его полного краха.
Не избежали этой участи и современные США: прогнозы их предстоящего краха и поражения в глобальной конкуренции последние годы сыплются, как из ведра. Эти прогнозы, как обычно происходит в отношении лидеров, в основном верно отражают трудности, с которыми те сталкиваются, но преуменьшают, а то и вовсе игнорируют факторы, без которых ни одно общество не имеет шанса вырваться в лидеры - его коллективную волю к преодолению этих трудностей и наработанные им и в целом успешно применяемые технологии общественного управления и развития.
Действенность реакции американского общества на угрозы, с которыми оно сталкивается, разумно проиллюстрировать важнейшей для современных США стратегической проблемой нарастающей внутренней дезинтеграции американского общества.
Сегодняшние США давно уже перестали быть «плавильным котлом» наций. Не только жесткие этнические, но и невероятно четкие социальные границы придают американскому обществу кастовость, объективно делающую его прогресс односторонним и в конечном счете тормозящую все его развитие.
При этом эффективная в целом система социальной помощи и пресловутая политкорректность создают мощное экономическое стимулирование иждивенчества и маргинализации. Недаром, согласно популярным представлениям, «чтобы жить хорошо, в Америке надо быть не трудягой-миллардером, а беременной несовершеннолетней негритянкой, а если при этом она еще окажется одноглазой наркоманкой, жертвой вьетнамской войны и лесбиянкой, то ее будущее практически обеспечено». Не только численность (в силу демографических причин и иммиграции), но и, что наиболее опасно, влияние людей, живущих на разнообразные пособия, продолжает расти, а влиятельность тех, кто зарабатывает себе на жизнь и другим на эти пособия, - снижаться. Демонстративный отказ от вэлфера, наиболее стимулирующего иждивенчество, при всей своей убедительности, все же не смог кардинально изменить ситуацию.
При этом этнические группы не только жестко локализуются территориально, как это было уже достаточно давно, но и интенсивно проникают в органы госуправления, выступая как отдельные политические группы, не растворяющиеся в политической системе и не интегрирующиеся в нее по-настоящему, но лишь использующие ее для достижения собственных долгосрочных целей. Эта угрожающая тенденция стала ясна уже в начале 90-х годов, когда было прямо указано, что сторонники многокультурного, полиэтнического общества «очень часто являются этноцентрическими сепаратистами, которые в западном наследии не видят ничего, кроме преступлений».
Культурная, цивилизационная дезинтеграция (или, по крайней мере, разделение и разъединение) - несомненная угроза целостности любой страны. Уже в конце 90-х годов в некоторых регионах США не только население, но даже работники сферы обслуживания в своей массе были испаноязычными и с большим трудом изъяснялись по-английски. Испаноязычное сообщество вместе с афроамериканцами (из которых наиболее активны принявшие ислам) являются наиболее серьезными и объективно наиболее опасными для целостности США политическими силами. Их «подпирает» богатая и эффективная китайская диаспора, которая лишь из-за скрытности, являющейся частью национального характера, пока не смогла создать собственного открытого политического лобби.
Предельного выражения этноцивилизационно кризис США достиг на президентских выборах 2000 года, когда общество впервые со времен гражданской войны между Севером и Югом раскололось на две примерно равные части. При этом, в отличие от предыдущего момента, «когда нация еще - или уже - не существовала», раскол прошел не по экономическому, идеологическому или географическому, но строго по этноцивилизационному принципу: за демократа А.Гора голосовали афроамериканцы, испаноязычное сообщество, космополитично ориентированные евреи и финансисты, за республиканца Буша - белые, занятые в нефинансовых секторах экономики, и ориентированные на продолжение поддержки Израиля (то есть патриотично настроенные) евреи.

(из книги)

Недаром Буш, став президентом, провозгласил главной задачей восстановление единства нации. Это не только совершенно неожиданная в своей катастрофической скромности, но и шокирующая для лидера всего современного человечества задача!
Одним из наиболее эффективных способов, стихийно применяемых американским обществом для защиты от угрозы распада из-за этноцивилизационно раскола, как можно понять, является относительная терпимость к наркомании. Ее широкое распространение, как это ни ужасно звучит, объективно способствует поддержанию единства американской нации путем искусственного сдерживания прогресса ее наиболее угрожающих элементов - афроамериканского, латиноамериканского и китайского этносов, так как в силу социальных причин и особенностей национальных психологий основными потребителями наркотиков оказываются именно они.
В результате импорт и внутреннее производство наркотиков уже длительное время является неким аналогом оружия избирательного этнического (и даже в большей степени цивилизационного, чем этнического) воздействия, обеспечивающим замедление нарастания внутренней дифференциации и центробежных тенденций в развитии американского общества за счет избирательного торможения и уничтожения его «недостаточно американских» элементов.
Дополнительной функцией наркотиков в этом плане представляется «социальная селекция», автоматическое выявление и уничтожение в цивилизационно американской части американского общества недостаточно добропорядочных, «цивилизационно чуждых» элементов, недостаточно управляемых из-за недостаточной восприимчивости к официальной пропаганде (в том числе и в той ее части, в которой она проповедует тезис о порочности наркотиков).
Этот и другие, менее шокирующие «встроенные социальные стабилизаторы» обеспечили американскому обществу выигрыш времени, напоминающий выигрыш целой эпохи. Его масштабы наглядно видны при сопоставлении оценок специалистов разных лет:
советские ученые, в 80-е годы применявшие утраченные ныне методы математического анализа и количественных оценок процессов общественного развития, оценивали в качестве критических для целостности американского общества выборы 2000-2004 годов. Разумность этих прогнозов доказывается маргинальностью с точки зрения «большой политики» двух из трех кандидатов в вице-президенты на президентских выборах 2000 года: один - ортодоксальный иудей, другая - женщина-афроамериканка, но главное - общественным расколом в ходе выборов. Преждевременность советских прогнозов была вызвана отсутствием представлений о возможности описанной стабилизирующей деятельности. (Это объясняет ошибку, но не оправдывает ее: выясняется, что прогнозисты не задали себе естественный вопрос о возможных реакциях на неминуемо осознаваемую угрозу).
Американские специалисты конца 90-х годов, учитывавшие этот фактор, называли в качестве периода наибольшей опасности дезинтеграции США 2008-2015 годы.
Современные российские аналитики с учетом терракта 11 сентября 2001 года, повысившего общественное единство США, относят этот период на поколение - примерно на 2020-2025 год.
Несмотря на действенность «встроенных социальных стабилизаторов», к концу 2000 года они стали недостаточны. «Единство нации» было утрачено, американское общество существовало во многом «по инерции». При этом оно входило в новый глубокий структурный кризис, на что однозначно указала болезненная корректировка фондового рынка весной 2000 года, знаменовавшая конец «новой экономики», основанной на построении финансовой пирамиды ожиданий. Экономический кризис сам по себе, по самой своей природе способствует внутренней дифференциации общества; при утрате последним единства угрожает самому его существованию.
Ключом к решению этой проблемы - по крайней мере, временному, - стал терракт 11 сентября 2001 года, беспрецедентный как по относительно низкому числу жертв (немногим более 3 тыс.чел. при полном разрушении двух офисных небоскребов, частичном здания Пентагона и гибели четырех пассажирских самолетов), так и по исключительно высокому воздействию на самоощущение нации.
Этот терракт, его причины и последствия были рассмотрены выше (см. параграф 10.3); в контексте рассматриваемых вопросов следует сосредоточить внимание на колоссальном мобилизующем и сплачивающем влиянии, оказанном ими на американское общество. Фактически они стали весьма эффективной «шоковой терапией».
Катастрофа заново сплотила основные этнические группы США вокруг общеамериканских ценностей, заставив американское общество осознать свое «принудительное» единство перед лицом неопределенной, но чудовищной внешней угрозы.

Пример 26 .

Ответ терроризму из Центрального парка

Одним из знаменательных выражений реакции американского общества на мобилизовавший его террористический вызов представляется интервью, взятое у негров, игравших в шахматы в Центральном парке Нью-Йорка.
Они заявили, что обычно играют здесь в шахматы и, если бы они поступили вопреки своей привычке, то, изменив таким образом свой образ жизни в результате совершенного насилия, показали бы террористам, что те добились успеха. Сохраняя же прежний образ жизни, они демонстрируют тщетность усилий террористов, их неспособность поколебать дух Америки и этим вносят свой посильный вклад в противостояние международному терроризму.
Это усложненная, но понятная и естественная мотивация (одной из стихийных реакций организма на психологический шок является отгораживание от вызвавшего этот шок явления и стремление делать «все, как обычно») наглядно показывает глубину психологической устойчивости потрясенного американского общества.

Терракт 11 сентября 2001 года выплеснул накопившийся заряд межэтнической вражды, в том числе в форме погромов и убийств на политически незначительные и потому беззащитные группы арабов и особенно сикхов. (Существенно, что не отягощенные западной политкорректностью и толерантностью россияне продемонстрировали несравненно больший уровень цивилизованности, чем американцы - в аналогичных в принципе обстоятельствах сентября 1999 года в России и речи не было о чеченских погромах).
Потенциал межэтнической вражды в целом, который никуда не делся, был перенацелен вовне страны, на таинственных «международных террористов». Та же часть этого потенциала, которую не удалось переориентировать, была «связана» внутри США при помощи кампании по обеспечению всеобщей бдительности и долговременного ограничения гражданских прав выходцев из «подозрительных» арабских стран.
Однако главным результатом терракта 11 сентября 2001 года стало не просто восстановление единства американского общества, но и его долговременное цементирование непреходящей и неопределенной (а оттого еще более эффективной) внешней угрозы. Оно было мобилизовано при помощи постоянной угрозы - и, соответственно, постоянной сверхзадачи. Неопределенность врага сделала его исключительно удобным, так как создала возможность его произвольного назначения (а то и вовсе конструирования информационными методами) и, соответственно, произвольных манипуляций с ним - от одержания грандиозных (но никогда не окончательных) побед, до возникновения с его стороны новых чудовищных (и, соответственно, мобилизующих и объединяющих общество) угроз.
«Обретение глобального врага» было выдающимся достижением нового американского руководства, качественно повысившим эффективность, а следовательно, и конкурентоспособность американского общества, далеко не только в силу внутренних причин.

Пример 27

Терракт 11 сентября 2001 года
и решение геополитической проблемы США

Победа в «холодной войне» стала для США не сразу осознанной, но ничуть не меньшей трагедией, чем для рухнувших стран постсоветского и «провисших» стран постсоциалистического пространства.
Проблема заключалась в том, что мирный распад СССР лишил оправдания их мировое доминирование и создал объективную угрозу их статусу сверхдержавы.
Ведь понятие сверхдержавы определяется не неким количественным уровнем мощи или влиятельности, а специфическим качественным механизмом извлечения выгод из взаимодействия с другими странами. Сверхдержава осуществляет военно-политическую защиту своих союзников, в обмен на которую те ограничивают свою конкуренцию с ней (в первую очередь экономическую, но отнюдь не только ее - так, США окончательно стали сверхдержавой, когда Великобритания в критический момент Второй Мировой войны передала им материалы исследований по созданию атомной бомбы).
В результате она получает двойной выигрыш: с одной стороны, от ограничения конкуренции, с другой - от технологического лидерства, являющегося следствием концентрации военных расходов (именно они, как ни прискорбно, служат наиболее эффективным способом стимулирования технологического прогресса).
Этот выигрыш существует, пока налицо серьезная внешняя опасность. Распад СССР по кровавому югославскому сценарию (такие проработки делались) плавно заменил бы «советскую военную угрозу» угрозой «постсоветского ядерного хаоса» и не просто сохранил, но укрепил бы оправдание глобального доминирования США: они остались бы единственным защитником мира от волны террора и насилия, исходящей с территории бывшего СССР.
Относительно мирный распад СССР разрушил эти планы, и глобальное доминирование США утратило свое оправдание. США по вполне объективным причинам - в связи с успешным и полным решением стоящих перед ними задач - перестали выполнять необходимую остальным странам миссию, ради которой те умеряли бы свою конкуренцию с ними, и так и не смогли найти ей замену. В результате они оказались в шаге от положения мавра, который «сделал свое дело» и больше никому не нужен.
Предпринимавшиеся на протяжении всех 90-х годов попытки назначить нового «общечеловеческого врага» успехом так и не увенчались: Россия была слишком слабой и дружелюбной, Югославия и Ирак (сам по себе, без предварительной истерической «накачки» после терракта 11 сентября) - слишком незначительными, Китай - слишком тесно связанным с Европой и слишком сильным. Традиционные террористы, как блохи, у каждого были свои, и «чужие» террористы мало кого волновали. Существование же преступных транснациональных сетей в 90-е годы также не вызывало тревог, так как отсутствовали доказательства того, что они представляют собой системную угрозу развитым, да и просто влиятельным странам мира.
В результате и Европа, и Китай, и арабский мир начали преследовать собственные интересы, бросая США вызов за вызовом в самых различных сферах.
И сегодняшние проблемы США во многом вызваны тем, что 10 лет назад из-за разумности и стойкости народов нашей Родины они «потеряли темп».
Уже в первые восемь месяцев 2001 года эгоистическое и неграмотное поведение Буша обострило отношения США с Евросоюзом. Так, один лишь только отказ США от подписания Киотского протокола вызвал в Европе взрыв ярости и подготовку самого широкого спектра негативных реакций - от одностороннего его подписания до введения санкций против американского экспорта в Евросоюз.
Чудовищное и очень американское по своей телегеничности злодеяние вернуло «цивилизованному человечеству» общего врага, а США - общепризнанное оправдание их доминирования. Дошло до того, что они получили военную инфрастуктуру в еще недавно казавшейся недосягаемой для них Средней Азии, начав процесс стремительного вытеснения оттуда России и недопущения туда Китая.
При этом США находятся в несравнимо лучшем положении, чем в период «холодной войны», так как нынешний враг не только не самоочевиден, но, напротив, невидим для всех, кроме сверхдержавы, которая обладает поэтому монополией на назначение врага и определение всех его характеристик в зависимости от своих потребностей.
Российские наблюдатели обычно не отдают себе отчет в том, насколько важны для американского общества юридические формулировки. Декларация лидеров США о «войне» была воспринята в России как метафора, оживляющая воспоминания о Великой Отечественной и о страхе перед ядерной катастрофой. Но она стала одной из первых реакций американского государства на терракт именно потому, что в США имеет четкий юридический смысл.
В мирных условиях подозреваемого надо поймать, доставить в суд, дать ему адвоката и выслушивать его не вполне удобные высказывания (случай Милошевича, а до него - Георгия Димитрова). Более того: подсудимый может доказать свою невиновность (как это было с Димитровым) или продемонстрировать пугающую государство и привлекательную для колеблющихся убежденность (случай Маквея). Все это сложно, ненадежно и, в конце концов, слишком долго, - а общественное мнение нуждалось в полномасштабном шоу «Месть» (характерно, что американцы так и не говорили о «возмездии», а лишь о «мести», которая при всей естественности не является не только оправданной, но и законной) «прямо сейчас».
Состояние же войны позволяет отмести демократические формальности (существенно, что США понимают «права человека» как привилегию американцев и европейцев; их толерантность существует «только для своих», как раньше она существовала «только для белых») и демонстративно наказывать «плохих парней» тогда, когда это нужно, исходя из внутриполитической ситуации. При этом потребность в доказательствах, естественная для цивилизованного общества, не говоря уже о демократии, полностью отпадает (представленные союзникам, а затем и России «доказательства», не говоря уже об их вопиющей сомнительности, могут быть признаны таковыми лишь судом).
В самом деле: бен Ладен был объявлен виновником терракта задолго до предъявления (а если исходить из здравого смысла, то и до сбора) доказательств. То, что в итоге они были предъявлены в первую очередь союзникам США, могло иметь (помимо демонстрации отделения «агнцев от козлищ» и запугивания относительно самостоятельных стран) только одну цель: проверку степени убедительности этих доказательств на заведомо лояльной и польщенной аудитории для их последующей доработки.
Важно и то, что война объявлена на обыденном, а не на юридическом языке. Тем самым США получили возможность считать себя находящимися в состоянии войны или мира в зависимости от своих потребностей: при решении одних вопросов можно исходить из «военной» логики, а при решении других, в то же самое время, - из «мирной». Понятно, что ткань законодательных норм при этом расползается, оставляя для практического применения ничем не ограниченное «право сильного».
Классический пример юридической «лакуны», в которой царит произвол, - содержание американцами захваченных талибов на военной базе в Гуантанамо. Талибы не преступники, так как находятся там ни по решению суда, ни в его ожидании. С юридической точки зрения они не являются и военнопленными, то есть на них не распространяются нормы Женевской конвенции. Их положение не регулируется никакими правовыми нормами. Лишение их свободы вызвано произволом властей США, - так же, как, впрочем, и сохранение их жизни: они находятся вне закона, юридически не существуют (так как их правовой статус не определен) и, соответственно, не имеют никаких определенных прав, в том числе и права на жизнь.
Строго говоря, положение захваченных талибов по отношению к США не сильно отличается от положения граждан неразвитых стран. Ведь практика нанесения американцами ракетно-бомбовых ударов, в том числе и по заведомо мирным или необходимым для поддержания жизни объектам, убедительно свидетельствует о присвоенном США, но тем не менее бесспорном праве убивать жителей относительно слабых стран по своему усмотрению.
В результате терракта 11 сентября 2001 года один человек - президент США Буш - вновь, как это было в Косово, подменил собой Совет безопасности ООН, при полной поддержке мирового сообщества присвоив себе такие его неотъемлемые функции, как определение агрессора и выдачу санкции на применение против него силы.
При этом изменения американской психологии не произошло. США остались прежними, и об их неготовности к международному сотрудничеству свидетельствует осознанный отказ от помощи российских спасателей, который, с учетом опыта МЧС, стоил американскому народу как минимум десятки человеческих жизней. Террористы убили тысячи людей, но как минимум десятки убиты высокомерием администрации США, показавшей, что она не хочет быть ничем обязанной другим странам.
Это чудовищно, но логично и, более того, оправданно: в мировой системе координат сверхдержава находится непосредственно между Господом Богом и остальным человечеством. Ситуация, в которой какая-либо страна может хоть в чем-то помочь сверхдержаве (да еще и по своей инициативе), то есть хоть в чем-то встать на один уровень с ней, объективно подрывает ее престиж, снижает самооценку ее общества, ставит под сомнение ее лидерство.
Администрация США думала долго - почти двое суток, но в конечном счете сделала правильный с точки зрения глобальной конкуренции выбор, заплатив за сохранение правильного самоощущения американского общества жизнями десятков своих сограждан.

Таким образом, эффективная реакция американского государства на терракт обеспечила мобилизацию и сплочение общества, переведя стратегическую угрозу разъединения по этноцивилизационному принципу самое ближнее в среднесрочную перспективу.
Благодаря этому на первый план вышли текущие экономические проблемы США, с середины 2000 года вызывающие растущую тревогу мирового экономического сообщества, в отдельных ситуациях принимающую совершенно анекдотичные формы.

Пример 28 .

Грозит ли экономике США неграмотность российских журналистов?

Рассматривая экономические проблемы США, следует прежде всего отбросить те из них, которые вызваны простой неграмотностью описывающих их авторов.
Разговоры о том, что новые информационные технологии не повышают производительность труда в «старой» экономике (хотя даже в отставшей России «ЛУКОЙЛ» принимает на вооружение концепцию «интеллектуальной скважины»), что проблемы промышленности США свидетельствуют о близости глубочайшего кризиса их экономии (хотя промышленность играет в ней незначительную роль, и ее минимизация означает лишь высвобождение ресурсов для интеллектуального труда и общее повышение эффективности), что президентские выборы в США обрушат фондовый рынок (в этом случае, как и в предыдущем, авторы хаотически проецировали отдельные российские реалии на условия США, что доказали выборы: фондовый рынок не смог дестабилизировать даже беспрецедентный полуторамесячный скандал), - все эти разговоры (как и многие другие) следует раз и навсегда отбросить вследствие их очевидной неадекватности.
Следует отбросить и разгромные прогнозы, также вызванные неадекватностью, но уже не авторов, а переводчиков. Классическим примером служит ныне уже прочно забытый, но в июле 2000 года буквально потрясший Россию «финансовый конец света», якобы объявленный А.Гринспеном то ли на 20 августа, то ли на конец ноября (некоторые авторы умудрялись со ссылкой на одно и то же высказывание в одной и той же статье назвать обе даты).
В мире эти прогнозы остались полностью неизвестными, и по очень простой причине: А.Гринспен - не Нострадамус, он этого не говорил, а шум вызвали несколько российских журналистов, переведших его слова, исходя из интересов не истины, но сенсации (а может быть, просто из-за низкого уровня знания английского языка).
Другим подобным примером стало 19 августа 2001 года, на которое Н.Корягина, известная в конце 80-х - начале 90-х годов как демократический публицист, «назначила» крах американской валюты. Несмотря на высказывавшиеся впоследствии предположения, что этот нашумевший прогноз был частью пропагандистской кампании по отвлечению внимания россиян от трехлетней годовщины дефолта (см. МАНДРОВА), наиболее вероятно, что он был связан с десятилетием путча ГКЧП. В этом случае прогноз имел под собой не столько политические или экономические, сколько глубокие психологические причины.
Наиболее полное представление о степени его абсурдности дает дата, на которое была назначена финансовая катастрофа: 19 августа 2001 года пришлось на воскресенье - выходной день на всех финансовых рынках мира.

Наиболее серьезной и традиционной «страшилкой», активно обсуждаемой в мировой и даже американской прессе, является перегретость фондового рынка США и вытекающая из нее неизбежность разрушительного «прокола спекулятивного пузыря».
Однако такой подход, при всей своей формальной логичности, не учитывает целого ряда фундаментальных явлений.
Прежде всего, американский фондовый «пузырь», как было указано выше (см. параграф ….), не столь уж и спекулятивен. Высокая изменчивость информационных технологий вкупе с переходом от «рынка товара» к «рынку ожиданий» ускоряет технологический прогресс: новый продукт можно придумать, произвести и продать, окупив затраты, уже за три месяца. (В ситуации фондовой «торговли идеями» срок сокращается буквально до нескольких дней, но эта практика не стала устойчивой). В результате трехмесячные инвестиции, считающиеся в индустриальных экономиках безусловно спекулятивными, в постиндустриальной, информатизированной экономике США могут оказываться в традиционных терминах безупречно производственными (см. параграф …).
Поэтому масштабы потенциально подлежащего прокалыванию «спекулятивного пузыря» значительно меньше, чем кажется.
Кроме того, этот пузырь был уже проколот, причем дважды - в апреле 2000 и в сентябре 2001 годов (последний был замаскирован террактом, но 5-процентное падение котировок произошло накануне последнего). Вероятно, тогдашняя коррекция рынка была связана именно с ликвидацией спекулятивной части «фондового пузыря», которая в масштабах экономики в целом (состояние которой выражает индекс Доу-Джонса) оказалась на удивление незначительной: …. (в отличие от спекулятивного сектора акций высокоиехнологичных компаний, состояние которого выражает индекс NASDAQ, после первого же удара упавший в … раз и уже не поднявшийся). Вероятность же глубокого спада не после спекулятивной «ударной возгонки» рынка, а после его болезненной и достаточно длительной коррекции, как показывают практика развития фондовых рынков и технический анализ, весьма мала.
Существенно, что на фондовом рынке США примерно с начала 2001 года идет малозаметный, но значимый процесс оздоровления, в результате чего колоссальный разрыв между капитализацией корпораций и стоимостью их активов начинает снижаться (а некоторые компании даже оказываются недооцененными, то есть стоимость их активов превышает капитализацию!)
Другая уже долгое время обсуждаемая угроза экономике США - «необеспеченность доллара». Популяризаторы связанных с нею страхов справедливо приводят разнообразные оценки обеспеченности американского доллара национальным богатством США - от «менее 45%», процеженное сквозь зубы одним из специалистов ФРС, до называвшихся аналитиками министерства финансов Японии 9-10% и даже 2-3%, проскальзывающих в оценках американских диссидентствующих интеллектуалов. Цитирующие подобного рода высказывания наблюдатели, как правило, едины в том, что столь низкий уровень обеспеченности рано или поздно будет осознан, что приведет к катастрофическому обесценению доллара, которое ввергнет человечество в глобальный экономический кризис.
Логическая ошибка заключается в понимании национального богатства только в его вещественном, материальном и потому исчислимом выражении. Забавно, что придерживающиеся этой позиции аналитики развитых стран повторяют ошибку дремучих марксистов не менее чем полувековой давности, которые считали, что стоимость создается только при производстве материальных, вещественных товаров, но ни в коем случае не при оказании услуг. Столь же последовательно и необъяснимо, как марксисты игнорировали стоимость услуг, современные аналитики игнорируют стоимость новых разрабатываемых технологий и технологических принципов.
Доллар США обеспечен не их национальным богатством в традиционном понимании этого слова - он обеспечен создаваемыми ими новыми технологическими принципами, которые (а точнее, сама реализованная возможность, сам процесс создания которых) и есть главное в условиях глобализации национальное богатство. Эти принципы не просто имеют стоимость как продаваемый товар, - главное их значение в том, что они «привязывают» экономики всех стран мира к американской, обеспечивая их зависимость уже не на финансовом, а на более фундаментальном, технологическом уровне.
Этот «технологический империализм» эффективно дополняется империализмом «информационным». Прелесть информационных технологий заключается в том, что они обеспечивают доллар не столько фактом своего существования, как имеющие стоимость материальные блага, сколько фактом своего применения, преобразующего массовое сознание в нужном для США направлении.
В этом - ключ к пониманию могущества современных США.
К ним полностью применимы слова Пастернака о Ленине: «Он управлял теченьем мысли и только потому - страной». Информационные технологии делают наиболее эффективным управление не протекающими в реальности процессами, а именно «теченьем мысли» тех, кто ими управляет. И высокая конкурентоспособность, и мировое лидерство США в условиях глобализации вытекают в первую очередь именно из этого.
Ведь валюты обеспечиваются не собственно золотом, а продаваемыми товарами и услугами, то есть в конечном итоге общественными отношениями. Информационные технологии позволяют создавать эти отношения напрямую, минуя товарную стадию.
Поэтому механические подсчеты уровня обеспеченности доллара - бессмысленное начетничество, пустое упражнение в арифметике. Сила Америки не в танках, не в золотом запасе и даже не в Билле Гейтсе. Сила Америки заключается прежде всего в Голливуде и CNN, а точнее - в айсберге передовых информационных технологий, видимой частью которого последние и являются.
Именно в этом ответ на вечный вопрос о необеспеченности доллара. Он обеспечен, - но не золотом Форт-Нокса, а состоянием умов в мире, которое устойчиво поддерживается в нужной форме за счет колоссального технологического отрыва США от остального мира, включая даже развитые страны.
Их лидерство заключается далеко не только в уникальной способности в массовом масштабе и по многим направлениям продуцировать принципиально новые технологические принципы и даже не в колоссальном отрыве от остального мира в важнейших технологиях управления. Наибольшее значение имеют практическая монополизация технологий формирования сознания (т.н. “high-hume”) и, главное, метатехнологий (см. соответственно параграфы … и …..).
Сегодня именно эти технологии из-за своей наибольшей производительности стали господствующими. Именно они, стремительно распространившись буквально во второй половине 90-х годов, стали технологической составляющей информационного общества: говоря о нем с точки зрения технологий, мы, возможно, не отдавая себе отчет и не зная об их особенностях, имеем в виду в первую очередь именно метатехнологии, - основу экономического и политического могущества США.
Таким образом, угроза «необеспеченности доллара» также является мнимой. Реальной, непосредственной экономической проблемой современных США является их зависимость от притока капитала, который покрывает колоссальный и уверенно нарастающий внешнеторговый дефицит (см. табл…).
Покрытие внешнеторгового дефицита и вновь возникшего и стремительно нарастающего при Дж.Буше бюджетного дефицита за счет импорта капитала определяет всю модель современного функционирования американской экономики и, соответственно, ее ключевые проблемы.

Таблица….

Дефицит текущего платежного баланса США (и бюджета????)

Год Млрд.долл. %% ВВП
1998 280 2,5
1999 340 3,7
2000 420 4,3
2001
2002

Источник: IMF World Economic Outlook. April 2000

Сегодня США привлекают капиталы со всего мира и инвестируют их в создание новых технологий и массовую разработку новых технологических принципов, обеспечивая за счет этого постоянное закрепление своего технологического и социального лидерства. При этом примитивные относительно этих видов деятельности и в конечном счете обслуживающие их производства товаров неуклонно выводятся за пределы США (см. параграфы 7.2.3. и 8.2).
Поэтому отрицательное сальдо торгового баланса, покрываемое постоянным притоком капитала, является не только уязвимым местом, но и свидетельством мощи американской экономики. Конечно, внезапное прекращение притока капиталов по тем или иным причинам поставит под вопрос само ее существование. Однако пока американское государство надежно обеспечивает этот приток, осознавая его критическую важность для национального хозяйства.
Решаемая при этом органами государственного управления США локальная задача достаточно проста: обеспечить не процветание американской экономики как таковой, но лишь сохранение в ней устойчиво лучших условий для инвестиций, чем в остальном мире.

(падение в 2002 году - на второе место в мире после Китая - попытались исправить Ираком, но не выходит: пока в Европу).

(от ревальвации доллара к девальвации - новый переход - в соответствующий раздел)

Ожидаемое удешевление спекулятивно переоцененной недвижимости - удар по банковской системе

Принципиально эта цель достигается за счет так называемой «стратегии управляемых кризисов», которые изматывают и обессиливают ключевых конкурентов США, не создавая системных рисков для мировой экономики (и, следовательно, экономики США). На деле это концепция «экспорта нестабильности», экспорта проблем, который обеспечивает приток капитала в США путем формирования у потенциальных инвесторов стойкого стереотипа: какие бы трудности не наблюдались в США, в остальных потенциальных объектах инвестирования дела обстоят и будут обстоять еще хуже.
Инструментом достижения этой цели служат разработки новых технологических принципов, в первую очередь именно в сфере управления обществом, то есть в области информационно-финансовых технологий, качественный рывок в развитии которых и получил название информационной революции.
Существенно, что возможности стратегии экспорта нестабильности (о практике ее применения см. параграф ….) весьма ограничены. Злоупотребление ею нарушает ее «встроенные ограничители»: дестабилизируя мировую экономическую и политическую архитектуру, они повышают глобальную неустойчивость и создают новые, дополнительные угрозы самим США. Это снижает действенность стратегии, так как международные капиталы, напуганные указанными угрозами, начинают искать «оазисы» за пределами американской экономики (об этом свидетельствует, в частности, восстановление роста курса евро и скачок цены золота в 2002 году).
Злоупотребление стратегией экспорта нестабильности привело к «возврату» США глобальных угроз в таких формах, как:
дороговизна нефти, с начала 2001 года вызванная скрытым бунтом членов ОПЕК (в первую очередь арабских) против США;
терракт 11 сентября 2001 года;
длительное сопротивление режима Хусейна стремлению руководства США развязать военную агрессию против Ирака (Хусейн выиграл более полугода);
действенный протест Северной Кореи против одностороннего отказа руководства США от выполнения своих обязательств по покрытию энергодефицита этой страны (руководство КНДР возобновило атомную программу для самостоятельного покрытия энергодефицита, в качестве ответа на давление со стороны контролируемого США МАГАТЭ вышло из Соглашения о нераспространении ядерного оружия, а затем потребовало международной инспекции американских ядерных арсеналов и заявило о необходимости наличия ядерного оружия как единственного средства сохранения суверенитета после нападения США на Ирак).
Таким образом, стратегия экспорта нестабильности при длительном применении не только дискредитирует США, но и сама подрывает собственную эффективность, так как создаваемые США зоны нестабильности за его пределами начинают оказывать дестабилизирующее воздействие и на них самих.
Помимо того, смягчая и отдаляя внешние проявления кризиса американской экономики, стратегия экспорта нестабильности дестабилизирует весь мир и объективно обостряет общемировые проблемы, от которых, просто в силу своих масштабов и ключевой роли, страдают и сами США.
Таким образом, их положение неустойчиво, хотя даже в худшем случае они сохранят положение глобального лидера и единственной сверхдержавы как минимум в первом десятилетии XXI века.

11.2. Европа: пагуба пассивности

Ключевой проблемой Европы является внутренняя неоднородность, высокая не только экономическая, но и культурная дифференциация, имеющая своим естественным следствием сосуществование различных, по-разному функционирующих и далеко не всегда полностью совместимых друг с другом моделей не только государственного, но и коммерческого управления. Стал уже апокрифом циркуляр Европейского центрального банка, в котором его чиновники, перечисляя причины колоссального (почти на треть) падения евро во время войны в Косово, не демонстрируют и тени подозрения в отношении его реальных причин, но зато чистосердечно признаются, официально и без тени стеснения называя это одной из причин падения евро, что ни для кого из авторов и ни для кого из исполнителей циркуляров этого банка английский язык, на котором он был написан, не был родным (что могло привести к взаимному недопониманию регулирующих и регулируемых структур).
Значение внутренней дифференциации Европы как фактора, снижающего ее конкурентоспособность по сравнению с однородными обществами, исключительно велико. Различие, например, французского и немецкого национальных характеров (а Франция и особенно Германия являются наиболее мощными участниками европейской интеграции) предопределяет различную реакцию их представителей на единые общеевропейские меры регулирования, что ограничивает их эффективность, а при недостаточном учете культурной дифференциации - и вовсе делает их контрпродуктивными.
Естественной реакцией на это системы надгосударственного управления становится усиление регламентации; так, специальной директивой Европейской Комиссии определялся даже диаметр помидоров (и это не было инструментом конкуренции, как памятное определение диаметра дырочек в сыре, установленное швейцарскими властями для защиты от американских сыров!)
Не менее естественной реакцией на чрезмерное и далеко не всегда разумное регулирование, понятной жителям бывшего СССР, становится игнорирование директив; внутриеевропейские проверки показали, что, например, Люксембург, формально будучи членом объединенной Европы, выполняет лишь каждую третью из них.
Понятно, что негативные последствия внутренней дифференциации объединенной Европы усиливаются по мере ее расширения. В этом отношении перспективы дополнения 15 стран Евросоюза (в том числе четырех относительно слабо развитых, принятых в него недавно, - Греции, Испании, Португалии и Ирландии) еще десятью бросает Европе сильнейший вызов.
Этот этап расширения носит качественно новый характер, так как завершит процесс постсоциалистической трансформации стран Восточной и Центральной Европы, начатый кардинальным ослаблением СССР, падением Берлинской стены, «бархатной революцией» в Чехословакии и свержением режима Чаушеску в Румынии.
Позитивные результаты расширения Евросоюза очевидны: рост емкости его внутреннего рынка приведет к тому, что, по оценкам западноевропейских бизнесменов, в первые же три года после принятия новых членов корпорации сегодняшних членов Евросоюза заработают благодаря этому дополнительно 10 млрд.евро, а компании вступающих стран - целых 50 млрд.евро. Соотношение этих показателей наглядно показывает как взаимовыгодность процесса, так и ускоренный прогресс новых членов ЕС, связанный в первую очередь с выходом на наиболее емкий и привлекательный в краткосрочной перспективе рынок мира - рынок объединенной Европы.
Вместе с тем расширение Евросоюза отнюдь не свободно от серьезных проблем, которые участники процесса объединения, как представляется, склонны недооценивать.
Прежде всего, присоединяемые страны придется дотировать в значительных даже для объединенной Европы масштабах. Понятное желание руководства Евросоюза полностью отказаться от дотирования представляется обреченной на неудачу, так как тогда новые члены ЕС не смогут даже приблизиться к среднеевропейскому уровню. Понятно, что если даже Испания получила значительную финансовую помощь, менее развитые страны также будут нуждаться в ней.
Кроме того, в силу существующих в Евросоюзе правил и традиций, его новые члены, помимо прямых субсидий, смогут рассчитывать на косвенные финансовые вливания, осуществляемые по многим каналам, не всегда полностью контролируемых брюссельской бюрократией. Это создает предпосылки как для недостаточно эффективного использования этих вливаний, так и для завышения их масштабов относительно реальных потребностей.
Сегодняшние надежды на возможность самостоятельного ускоренного развития его новых членов (в том числе за счет перевода предприятий, в том числе автомобильных и особенно ориентированных на российский рынок, из Германии на территорию новых членов Евросоюза, в первую очередь Польши, Чехии и Венгрии с решением для нее проблемы «гастарбайтеров») не вполне обоснованны. Прежде всего, такой перевод будет все же недостаточным для требуемого ускорения развития. Кроме того, он затронет не всех новых членов. А ведь чем слабее экономически новый член Евросоюза, то есть чем выше его потребность в финансовой помощи, тем меньшую поддержку он может получить при помощи механического переноса производств из более развитых членов Евросоюза.
Существенно и то, что страны Прибалтики и Кипр (об особой роли которого как «всероссийского оффшора» при обсуждении расширения ЕС обычно забывают) при вступлении в Евросоюз будут вынуждены усилить таможенные и административные барьеры по отношению к России. Это ограничит масштабы их прибыли и создаст дополнительную, не учитываемую сегодня потребность в финансовой помощи со стороны Евросоюза.
Вероятно, в полной мере осознавая это, представители ряда стран Восточной и Центральной Европы и не думают скрывать, что стремятся к вступлению в Евросоюз и НАТО прежде всего для получения дополнительных субсидий. Это ляжет тяжелым грузом прежде всего на главный «локомотив» европейской интеграции - Германию, а также на наиболее развитые Францию и Северную Италию, затормозит общее развитие Евросоюза и еще более снизит его конкурентоспособность по отношению к США.
Однако присоединение новых стран ухудшит положение не только наиболее, но и наименее развитых «старых» членов Евросоюза, так как новички неминуемо «перетянут на себя» часть достающейся последним финансовой помощи. Наиболее явно разногласия по этому поводу выражаются в так называемой «проблеме статистики»: Евросоюз поддерживает тех своих членов, производство ВВП на душу населения которых на четверть ниже среднего уровня. Принятие новых членов снизит этот средний уровень и лишит финансовой помощи ряд стран, среди которых наиболее влиятельна Испания. Сохранение же поддержки последних при помощи компенсационных механизмов, на котором они настаивают, приведет к пугающему росту нагрузки на бюджет Евросоюза и в первую очередь - на бюджеты его наиболее развитых членов.
Вторая проблема Евросоюза - обострение конкуренции по мере его расширения и формирования единых рынков и особенно интеграции валютных систем, к которой в полном объеме готовы далеко не все даже нынешние члены еврозоны. Несмотря на меньшую по сравнению с глобальной интенсивность, внутриевропейская конкуренция вполне может оказаться непосильной для новых членов. Даже развитые страны Европы, как, например, Швеция по мере обусловленного политическими решениями снятия протекционистских барьеров и введения единых принципов экономической политики (особенно в части приватизации) испытывают экономические трудности и сталкиваются с ускорением инфляции, сокращением социальных программ и даже дезорганизацией работы общественного транспорта. Естественным следствием этого становится возникновение недовольства граждан.
Понятно, что, несмотря на общее ускорение развития при вступлении в Евросоюз, его новые члены также будут сталкиваться с существенными структурными проблемами.
При этом развитые члены ЕС неминуемо попытаются оградить себя от самой возможности конкуренции со стороны новых членов, прежде всего на рынке рабочей силы. Так, при вступлении Словении особо оговаривается, что ограничения на передвижение словенской рабочей силы будут сохраняться в течение как минимум двух лет.
Третья долгосрочная проблема Евросоюза - сложность отношений между национальной и европейской бюрократиями, которая отнюдь не ограничивается последствиями различий в культурных традиций и, соответственно, моделей управления. Основная трудность в ином - в несогласованности действий ключевых уровней общеевропейской системы управления. Создается впечатление, что ряд национальных бюрократий уже во многом снял с себя ответственность за развитие своих стран, а европейская еще не приняла эту «эстафетную палочку».
Развитие Европы по-прежнему направляется в первую очередь национальными бюрократиями (европейская склонна выступать прежде всего в роли координатора), но в их среде, особенно в небольших странах, утрачивающих реальную самостоятельность по мере интеграции, все больше развивается инфантилизм, безответственность, стремление перекладывать принципиальные решения (или по крайней мере ответственность за них) на Брюссель.
В результате принимать такие решения может оказаться просто некому, и развитие Европы будет направляться не содержательными интересами, а идеологическими принципами, как в свое время развитие СССР. Пагубность последствий этого для конкурентоспособности очевидной.
Даже сегодня Евросоюз - как, впрочем, и НАТО - расширяется во многом под действием формально-бюрократических и идеологических мотивов. В основе этих мотивов лежит естественное стремление всякой организации к расширению (как и всякого живого существа и представления - к экспансии), которое в отсутствие содержательной сверхзадачи становится для нее самоцелью.
Это путь к утрате адекватности и эффективности, особенно опасный в период глубоких изменений внутри и вокруг расширяющейся системы. Между тем руководство ни ЕС, ни его ключевых членов, как представляется, не воспринимает включение постсоциалистических стран в Евросоюз как его качественное преобразование.
Инфантилизация национальных европейских систем управления уже приобрела значительные масштабы. Однако это - не самостоятельный фактор, но лишь частное проявление четвертой проблемы Евросоюза, которая наиболее действенно подрывает его конкурентоспособность: относительно низкого качества управления.
Не может вызывать сомнений, что ключевым фактором конкурентоспособности в современном мире является именно эффективность управления, в первую очередь государственного. Ведь государство - это мозг и, в значительной степени, руки общества. Европейские же системы управления не только по своей современной эффективности, но и, что самое главное, по своей гибкости и способности к самообучению и самосовершенствованию значительно уступают американскому.
Это связано прежде всего с социокультурными причинами, важнейшей из которых является более «социалистическая» мотивация, характерная для Европы. Помимо активной и широкомасштабной социальной и региональной помощи, в чрезмерных объемах тормозящей развитие, европейские ученые и бюрократы получают зарплату в первую очередь за то, что они существуют, в то время как в США - в первую очередь за то, что они делают.
Результатом становится не только управленческое, но и технологическое отставание: несмотря на значительное финансирование науки, ключ к стратегической конкурентоспособности - широкомасштабная разработка новых технологических принципов - сегодня остается практически недоступной для Европы.
Эта социокультурная слабость во многом вызвана историческими причинами. В Европе, на всем протяжении всей своей истории раздираемой разрушительными войнами, силы государства, наиболее полно выражающие силы общества, традиционно направлялись прежде всего на поддержание мира и «баланса сил». Поэтому европейцы склонны к приоритету стабильности, выражаясь в специфически российских терминах - «примирения и согласия», даже в ущерб интересам развития.
В то же время США, развивавшиеся в относительной изоляции, могли поколениями бросать все ресурсы на обеспечение своего прогресса, а затем и глобального лидерства, уделяя второстепенное внимание поддержанию собственного единства. После гражданской войны 1862-1865 годов США просто не сталкивались с характерными для Европы внутренними проблемами.
Поэтому американская бюрократия преимущественно ориентирована на поиск и достижение цели развития управляемой системы, а европейская - на поддержание status quo. В результате соответствующего «силового поля», создаваемого управляющей системой, США ориентированы на прогресс и завоевание новых благ, а Европа - на стабильность и сохранение уже имеющихся.
Совершенно очевидно, насколько по-разному эти устремления влияют на национальную конкурентоспособность.
И по сей день Европа тратит колоссальные силы на объединение, согласование интересов и успокоение разнородных (и при этом самодовольных, гордых и ранимых) национальных бюрократий. Да, европейцы достигли невиданных высот в решении связанных с этим головоломных проблем, - но перед американцами они вообще не стоят: они и на государственном, и на корпоративном уровне с самого начала имеют тот единый управленческий стандарт, который европейцы еще только продолжают создавать.
Другой недостаток европейского управления - его идеологизация. В свое время автора этих строк потрясло, когда вице-президент одного из крупнейших европейских банков, ответственный за исследования, искренне не мог понять целесообразности количественного анализа последствий введения евро для европейских и мировых финансов. «Ведь интеграция - это хорошо», - говорил он.
Опасность идеологизации управления, как мы помним по опыту нашей страны, нельзя переоценить. Она ведет к долговременной неадекватности и сокрушительным провалам при решении самых разнообразных конкретных проблем.

Пример 29 .

Неэффективность европейского управления:
беспомощность пропаганды наличного евро

Яркий пример слабости европейского управления - пропагандистская кампания, развернутая в России в рамках подготовки к введению наличного евро. Первоначально она была сконцентрирована на разжигании смехотворного, но по-настоящему опасного для российского общества страха перед якобы неизбежным крахом доллара, затем вообще замерла, а за несколько месяцев до введения евро перешла в стадию постоянных семинаров и конференций.
Общей чертой этих собраний, на которых из недели в неделю одни и те же люди с потрясающим, вводящим в отчаяние и вызывающим отвращение ко всему европейскому (и в первую очередь к самому евро) занудством обсуждали одно и то же, было смешение представителей принципиально различных аудиторий. В результате темы, представлявшие живейший интерес для примерно трети аудитории, почти никогда не могли разбудить остальные две трети.
В то же время обычные граждане, для которых введение наличного евро, в отличие от безналичного, было наиболее значимо, почти не были информированы о нем. Они могли лишь с ностальгией вспоминать обмен долларов США, когда в каждом обменном пункте Москвы, включая нелегальные, висел красочный плакат Федерального казначейства США, в котором несколькими различными способами и с поистине исчерпывающей убедительностью растолковывалось, чем новые доллары отличаются от старых.
За две недели до введения наличного евро жители России имели лишь смутное представление о его внешнем виде, опасались дефицита наличных евро (так как было ясно, что он печатается без учета потребностей третьих стран, включая Россию) и произвольного завышения банковской комиссии. Результат - ощутимый уход населения из наличных европейских валют не на евросчета в банках, не вызывающих доверия, а за пределами крупных городов и недоступных, но в наличные доллары и даже рубли.
Впрочем, изложенное отнюдь не дает России повода вспоминать дурную привычку чувствовать себя обиженной в любой ситуации. Ведь оповещение собственного населения было провалено европейцами не менее блистательно: половина населения даже таких стран, как Франция и Германия, за полтора месяца до введения наличного евро все еще не обладала знаниями, достаточными для его нормального использования. Результатом стало широкое распространение разнообразных мошенничеств, связанных, например, с возбуждением у населения страхов перед несуществующей 10-ти и даже 20-процентной комиссией при обмене национальных валют на наличное евро.

Глядя на руководителей постсоциалистических стран - кандидатов в ЕС, произносящих до боли знакомые по советским временам правильные слова о взаимовыгодном сотрудничестве и многосторонней интеграции, трудно отделаться от мысли, что тот груз высокоэффективного иждивенчества, под тяжестью которого рухнул СССР, теперь во многом ляжет на объединенную Европу.
Европейцы видят эту проблему, но не говорят и, насколько можно судить со стороны, не думают о ней. Есть опасения, что подобный подход характерен для формирующейся в ЕС системы наднационального управления, которая лишь косвенно ощущает свою ответственность перед гражданами образующих Евросоюз стран.
Скажем, Ирландия, вступив в ЕС, обеспечила свое процветание не только превращением в оффшор, о чем с придыханием говорят российские либеральные фундаменталисты, но и получением огромных займов. Когда же пришло время отдавать использованные деньги, она прибегла к эгоистическим механизмам, которые некоторые западные аналитики расценили как откровенный политический шантаж, попытку тормозить развитие ЕС, пока его руководство не пойдет на односторонние неоправданные уступки.
Европейцы видели эту проблему, называли ее, беспокоились… но не прорабатывали тщательно механизмов ее решения и, главное, не думали, что будет, когда таких и даже еще более предприимчивых Ирландий (которая в конце концов не стала воплощать в жизнь делавшиеся ее представителями намеки) в ЕС будет еще десять.
Так, даже Сорос обратил внимание на то, что европейцы бесконечно говорят о проблеме Калининграда и о том, это решаемая проблема, но почти ничего не делают для ее решения. Это понятно, так как Калининград - проблема России, а не Евросоюза, однако примерно такой же подход европейская бюрократия демонстрирует и применительно к собственно европейским проблемам.
Кроме того, позиция Евросоюза по Калининграду вовсе не безобидна для самой Европы. Несмотря на предоставленную российским лидерам возможность «сохранить лицо», на деле она свелась к игнорированию жизненных интересов России, чреватому фактическим отделением Калининградской области от остальной России в течение ближайших 10 лет, а затем и юридическим оформлением этого отделения, то есть по сути дела аннексией.
По мере того, как содержательное значение европейского эгоизма будет становиться все более понятным для российского общества, ограниченность европейской бюрократии будет ухудшать отношение России к Европе и превращаться в потенциальную угрозу не только для нашей страны, но и для самого Евросоюза.
Тот же Сорос с искренним изумлением отмечал неоправданное сужение сферы целеполагания Европейского Центробанка, который официально считает своей целью только выравнивание инфляции по разным странам в рамках установленного коридора. Между тем даже в рамках традиционного либерального стремления к минимизации государственного регулирования это недостаточно для эффективного экономического развития. Классический пример - ФРС США, которая одновременно с минимизацией инфляции обеспечивает экономический рост.
Однако наиболее концентрированно меньшая конкурентоспособность Европы по сравнению с США выражается даже не в слабости управляющих систем, но в слабости интеллекта и духа, выражающаяся прежде всего в интеллектуально-идеологической и политической зависимости европейцев от своих главных стратегических конкурентов: Европа действует в «поле смыслов» и системе координат, формируемых США, и при конкурентных столкновениях с ними либо вовсе не осознает свои интересы (классический пример - Косово), либо не имеет сил отстоять их (примерами служат саммит ВТО в Сиэттле, Киотский протокол, ПРО и агрессия против Ирака).
НИЖЕСЛЕДУЮЩЕЕ УЖЕ БЫЛО???
Между тем в условиях глобализации, господства информационных технологий и превращения формирования сознания в наиболее эффективный бизнес ключевым фактором конкурентоспособности становится характер формирования сознания элиты, управляющей обществом. Если ее сознание формируется самим обществом, последнее оказывается адекватным, способным определять и преследовать собственные интересы. Если же сознание элиты формируется стратегическими конкурентами данного общества, оно теряет адекватность и начинает преследовать не собственные интересы, но интересы своих конкурентов. Классическим примером последнего случая является политика российской элиты, если рассматривать ее как единое целое, с конца 80-х годов.

Военно-политическая интеграция Европы на основе НАТО доминирует над экономической ее интеграцией на основе ЕС и евро (наиболее наглядно это видно на примере войны в Косово, где Европа поддержала США в рамках НАТО, но вопреки своим интересам в экономической конкуренции). Между тем бюрократия НАТО находится под преобладающим влиянием США, а никак не Европы; таким образом, НАТО является еще одним инструментом подчинения Европы США.
После Косово в континентальной Европе (особенно в Германии и Франции) крепнет осознание необходимости «отстроиться» от США. Однако в силу конкурентной слабости, экономической и интеллектуальной зависимости, а также бюрократической инерции это осознание не станет магистральным. Наиболее масштабная попытка противостояния США, связанная с их агрессией против Ирака, закончилась для Франции и Германии поражением и фактической капитуляцией, сопровождавшейся откровенной демонстрацией враждебности к ним (особенно к Франции) со стороны США.
Кроме того, фундаментальная слабость и неустойчивость европейской цивилизации прослеживается в совершенно неожиданном виде - в растущей аморальности ее элиты, естественным образом транслирующейся на все население Евросоюза.

Пример 30 .

Еще один фактор подрыва конкурентоспособности Европы: моральное разложение

Ярким проявлением морального разложения европейской элиты стал Европейский саммит Всемирного экономического форума летом 2001 года, на котором огромный зал истово аплодировал торговле людьми (тайной выдаче бывшего югославского президента Милошевича правительством Сербии в обмен на обещания финансовой помощи в размере 300 млн.долл.).
Прежде всего, такая выдача означала весьма низкую самооценку самого правительства Сербии, которое фактически выразило недоверие судебной системе собственной страны. Но главное заключалось в том, что Европа бурно аплодировала и до сих пор продолжает аплодировать беззаконию и предательству, без всякой иронии считая его мужеством, заслуживающим восторга и подражания. Если бы Павлик Морозов или генерал Власов служили НАТО, они стали такими же героями современной Европы, как и сербское правительство Зорана Джинджича. А ведь тот, кто поощряет предательство и выращивает предателей, сам неминуемо становится жертвой собственных воспитанников.
Следует подчеркнуть: поощрение предательства началось в Европе задолго до признания в США «людьми года» трех женщин-доносчиц, разрушивших репутации и подорвавших деятельность своих организаций (и, между прочим, нанесших серьезный удар по американской экономике в целом). Таким образом, в своем моральном разложении европейское общество серьезно опережает своих ключевых конкурентов - американцев.
Характерно, что массовые политические репрессии против оппозиции, проведенные в Сербии после убийства Джинджича и сопровождавшиеся грубым нарушением прав человека, вызвали в «демократической» Европе полное понимание и всемерное одобрение.
Второе, что не может не потрясти (и что также является признаком морального разложения современной Европы), - открытое переписывание истории.
Основное направление этой ревизии - настойчивое и эффективное насаждение представлений о том, что Россия и СССР играли в европейской истории исключительно негативную роль. При этом представления современных русских о том, что это их отцы и деды освободили Европу от фашизма, трактуются как «архаическое преувеличение, вызванное гипертрофированными национальными амбициями и имперскими пережитками в сознании». Германия же, которой «лучший немец» Горбачев попросту подарил единство, объединилась, оказывается, без всякой помощи Советского Союза.

Таким образом, как ни парадоксально, современный символ гуманистической цивилизации - Европа не обладает творческим духом по отношению к глобальным процессам, страдает провинционализмом и догматизмом и опасной склонностью к стимулированию предательства. Это не даст ей не только вести глобальную экспансию, но и стать самостоятельным субъектом мирового развития.
Основными самостоятельными субъектами глобальной конкуренции в обозримой перспективе, скоре всего, будут США и Китай, который еще сможет вырасти до положения сверхдержавы. Евросоюзу же, как и Японии, предстоит в лучшем случае самостоятельно определяться в «силовом поле» поле этой борьбы.

11.3. Япония и Юго-Восточная Азия:
крах модели «догоняющего развития»

На протяжении последнего десятилетия Япония так и не смогла оправиться после краха начала 90-х годов. Если в течение 15 лет, с 1976 по 1990 годы среднегодовой темп роста ее экономики составлял 4.2% (см. табл. …), а сама она была наиболее динамичной из развитых стран (и одной из наиболее быстро и стабильно развивающихся стран всего мира), то в последующие 12 лет среднегодовой темп ее роста упал почти в 4 раза, составив совершенно незначительную величину - 1,1% (а в последние 6 лет - и вовсе 0,5%).
Если в течении 15 лет до начала глобализации японская экономика развивалась почти на четверть быстрее мировой (которая росла в среднем на 3,4% в год), то в последующие 12 лет - более чем в 2 раза медленнее (соответственно, 1.1% против 2,3%).
Непосредственная причина этой подлинной экономической катастрофы - необдуманная либерализация экономики, некритическое применение «общепринятых правил и стандартов» к весьма специфическим условиям - была рассмотрена в параграфе … .
Однако совершенная японскими управляющими системами и, более того, японским обществом в целом трагическая ошибка явилась лишь внешним проявлением глубоких внутренних диспропорций как экономики, так и политической системы Японии.
«Спекулятивный пузырь», надувавшийся на протяжении долгих лет и лопнувший в начале 90-х годов, действительно поражал воображение. Достаточно указать, что капитализация промышленных компаний уже тогда превышала их ежегодную прибыль в 80-120 раз (сравнение с США). Однако наибольших масштабов достигли спекуляции с землей, в которых была кровно заинтересована и национальная банковская система. В результате общая стоимость японской земли в 5,6 раза превысила годовой ВВП страны и, по оценкам, «цена… только токийской недвижимости превышала стоимость всех когда-либо построенных объектов в границах США» (ЗАЙЦЕВ).
«Прокол спекулятивного пузыря» имел катастрофические последствия для японской экономики. За 1990-1994 годы падение капитализации промышленных корпораций составило 2,6 трлн.долл., а расчетные убытки от снижения цен на недвижимость оцениваются в более чем 5,5 трлн.долл.. (ЗАЙЦЕВ)
Необходимую в этих условиях политику стимулирования экономической активности японское государство свело преимущественно к снижению ставки рефинансирования, к которому только в первой половине 90-х прибегало 9 раз. В результате ставка рефинансирования упала в 12 раз - с 6,0 до 0.5%, а во время «азиатского фондового» кризиса - и до нуля.
Бесплатность финансовых ресурсов, ставшая отличительной чертой Японии, снизила мотивацию к повышению эффективности японских корпораций, и без того на протяжении всей своей истории развивавшихся в условиях надежной и разветвленной государственной поддержки, и стала средством консервации тех самых нерациональной структуры и неэффективной стратегии этих корпораций, которые в конечном счете и завели Японию в болото депрессии. Снижение мотивации к повышению эффективности (в первую очередь корпоративной) в сочетании с традициями пожизненного найма, по некоторым оценкам, привело к полному прекращению роста производительности труда (ЗАЙЦЕВ).
Сталкиваясь с естественным в условиях глобализации обострением конкуренции, японские корпорации, как позднее, во время кризиса 1997-1999 годов, корпорации Юго-Восточной Азии, не стали пытаться менять зашедшую в тупик стратегию своего развития и проводить назревшие структурные изменения.
Разговоры о необходимости последних действительно начались в Японии задолго до кризиса 1991 года. К сожалению, в целом они так и остались разговорами. Инерционность и приверженность традициям как японского стиля управления, так и японского общества в целом привели к тому, что корпорации стали искать выход в рамках прежней модели экстенсивного развития с опорой на государственную поддержку.
В 90-е годы он был найден в снижении издержек за счет не повышения собственной эффективности, но территориального маневра - переноса бизнеса в «новые индустриальные» страны Юго-Восточной Азии, обладавшие качественно более дешевой рабочей силой, развитой инфраструктуры и относительно эффективным управлением. Инвестиции в этот регион шли и раньше, но системные трудности, с которыми столкнулась Япония в 90-е годы, активизировали этот процесс. В результате уже к 1996 году в азиатских странах было занято более четверти персонала многих крупных корпораций Японии. К середине 1997 года на их долю приходилось 52% всех прямых иностранных инвестиций в экономику Южной Кореи, 37%- в экономику Таиланда, 31% - Сингапура и 27% - Тайваня. За промышленными компаниями пошли банки и портфельные инвесторы, которые также начали переориентацию «на континент».
Перенос японского бизнеса, вытесняемого в Юго-Восточную Азию внутренними невзгодами и ужесточением внешней конкуренции, поддержал развитие экономик региона, но дорогой ценой, - за счет закрепления их прежней модели развития и усугубления свойственных этой модели диспропорций, что в конечном счете и сделало их беспомощной жертвой кризиса 1997-1999 годов.
Безусловно, осваивая Юго-Востояную Азию, японские корпорации повышали не только свою эффективность, но и свою устойчивость. Так, в 2000 году их прибыли, в основном за счет восстановления Юго-Восточной Азии после катастрофы 1997-1998 годов, выросли на 32%. Но этот позитивный импульс был краткосрочным: уже в следующем, 2001 году внутренние проблемы Японии возобладали, и корпоративные прибыли сократились почти на 20%.
В ходе своей экспансии японские корпорации из-за ограниченности внутренних рынков Юго-Восточной Азии и наличия на них серьезных конкурентов не смогли добиться кардинального и долгосрочного расширения сбыта. Более того: проведенное ими снижение издержек без повышения собственной эффективности (и особенно эффективности управления) оказалось недостаточным для успеха в ужесточающейся глобальной конкуренции, и затруднения японского бизнеса на внешних рынках продолжились (ДИНАМИКА ЭКСПОРТА).
В то же время внутренний рынок Японии стагнировал из-за депрессии, усугубленной выходом бизнеса из страны. Так, именно в 90-е годы Япония столкнулась с, казалось бы, давно забытой проблемой безработицы: в 1992-98 годах она росла в среднем на 10% в год (…когда был превышен уровень 1967 года), а в 2002 достигла 6%. В результате после 1991 года реальные доходы японских домохозяйств практически не увеличились (ЗАЙЦЕВ), что является угрожающим признаком для страны, в которой только потребительские расходы населения составляют 55% ВВП.
Постепенная утрата позиций на внешних рынках в сочетании со стагнацией внутреннего рынка сделали положение японских корпораций неустойчивым, и «азиатский фондовый» кризис 1997-1999 годов оказал на Японию (единственную из развитых стран!) сильнейшее негативное воздействие.
Наиболее ярким выражением этого воздействия, помимо резкого торможения восстановившегося было экономического роста и его перехода в спад (от увеличения ВВП на …% в 199.. до его сокращения на … в … году), стала нарастающая волна банкротств. Их количество только за 1997-2000 годы превысило число банкротств за весь предшествовавший послевоенный период (с 1950 по 1996 годы) .
Эта волна банкротств знаменовала собой «чистку экономики от балласта», вожделенную структурную перестройку, создавшую предпосылки для повышения эффективности японской экономики и восстановления ее роста. Однако воспользоваться этими предпосылками не так уж и просто.
Непосредственное же влияние волны банкротств на макроэкономическую ситуацию заключалось в сворачивании внутреннего спроса. Так, в 1999-2000 годах продажи новых автомобилей в Японии сократились на 14%, бытовой электроники - на 16%, а выручка страховых компаний и вовсе упала более чем на четверть. ЗАЙЦЕВ
Традиционным инструментом развития японской экономики было интенсивное банковское кредитование реального сектора, шедшее под патронажем государства на исключительно благоприятных для заемщиков условиях. Прокол «финансового пузыря» поставил на грань банкротства всю уповавшую на государство банковскую систему, причем это положение сохраняется.
Огромные кредиты, выданные практически обанкротившимся корпорациям даже крупнейшими японскими банками, являются невозвратными. Официальные оценки «плохих кредитов» - 11,5% от выданных, экспертные - 27%, или более четверти ВВП страны .
Государство уже сняло с себя ответственность за банковской системы Японии, но ее масштабная санация может породить «эффект домино» и создать новые долговременные трудности.
Сознавая недостаточность политики снижения ставки рефинансирования и расширения банковского кредитования для оживления экономики, японское государство пыталось дополнить ее увеличением бюджетных расходов, концентрируемых на стимулировании потребительского спроса и поддержании убыточных предприятий. После 1991 года правительство Японии десять раз (чаще, чем раз в год) осуществляло программы бюджетного стимулирования роста, которые поддержали экономику, но при этом не только не устранили ее фундаментальных пороков, но и, разрушая стимулы к их устранению, способствовали тем самым их консервации.
Поэтому основным долговременным результатом бюджетного стимулирования экономического роста, не дополненного структурными преобразованиями, стал угрожающий рост государственного долга, а затем - и бюджетного дефицита, с которым японский бюджет сводится, начиная с 1997 года. В 2000/2001 финансовом году дефицит достиг 38,4% доходов, или 7,9% ВН(?)П, при этом выплата процентов по госдолгу поглотила более 20% всех расходов бюджета, что является исключительно высоким бременем.
В начале 2001/2002 финансового года госдолг составлял 4,8 трлн.долл. (максимум за весь послевоенный период), а в марте 2003 года, когда завершился 2002/2003 финансовый год, долг, по оценкам специалистов японского Минфина, превысил уже 5,4 трлн.долл., увеличившись менее чем за 2 года на 12,5% и составив почти 140% ВВП. По мнению аналитиков Standard(t)&Poors, при сохранении сложившихся тенденций госдолг Японии к 2005 году достигнет 175% ее ВВП. Между тем уже в конце 2001 года, когда он составлял 130% ВВП, Япония была крупнейшим должников среди всех развитых стран .
Наращивание госдолга опасно еще и тем, что, создавая постоянный внутренний спрос на иену, оно завышает ее курс и тем самым сдерживает японский экспорт. Такая политика была бы разумна при развитии «по американскому сценарию» - за счет привлечения капиталов со всего мира для масштабного создания новых технологий. Однако в условиях неизжитого кризиса, подрывающего репутацию страны и делающего эту модель невозможной, данный подход не просто сводится к тривиальному наращиванию долгов, но и чем дальше, тем больше затрудняет переход к иным типам развития.
Ведь при значительном долге государства и объемах портфельных инвестиций попытки стимулировать экспорт девальвированием национальной валюты создают огромные побочные проблемы из-за увеличения бремени внешнего долга как для государства, так и для корпораций и (что для Японии является главным) стимулирования оттока капитала.
Эксперты Организации экономического сотрудничества и развития полагают, что только для стабилизации экономики Японии ей нужен устойчивый профицит бюджета в размере 4% ВВП, что представляется заведомо невозможным (масштаб маневра бюджетными средствами при этом должен достичь почти 12% ВВП!).
Фактически 90-е годы были полностью потеряны Японией. Они ушли не на решение вызвавших кризис структурных проблем экономики и самого общества, а на сглаживание его проявлений при помощи экспансии, а точнее - эмиграции бизнеса в Юго-Восточную Азию, наращивания госдолга правительством и «плохих кредитов» - банками. Возможности всех этих инструментов практически исчерпаны. Поэтому, как неоднократно отмечали российские аналитики (первым и при этом наиболее тщательно этот анализ выполнил В.Л.Иноземцев - ССЫЛКА), Япония неминуемо войдет в острую и исключительно болезненную фазу затянувшегося системного кризиса, призванную обеспечить решение ее фундаментальных проблем и коренное повышение конкурентоспособности общества.
Этот кризис, насколько можно понять, достаточно близок: Япония болезненнее всех других развитых (и большинства остальных) стран переживает структурный кризис мировой экономики, а ее фондовый индекс упад в конце 2002 года до уровня, минимального за предшествующие четверть века, - жизнь целого поколения!
Глубина проблем и их всеобщий характер порождают сомнения в возможности успешного выхода из острой фазы системного кризиса. Чтобы успешно справиться с ними и начать соответствовать только видимым требованиям сегодняшнего дня, японцам фактически придется перестать быть японцами.
Ключевая проблема японского общества, напрямую связанная с его фундаментальными, цивилизационными особенностями, - невосприимчивость к новаторам, творцам и вообще проявляющим инициативу людям, которые фактически не выживают в японских коллективах. Соответственно, японская экономика построена на заимствовании и блестящем развитии, но не на самостоятельном создании чего-либо. Это закрывает Японии дорогу на высший, «нулевой» уровень технологической пирамиды, где находятся создатели новых технологических принципов и тем самым исключает для нее возможность когда-либо стать лидером мирового развития.
Более того: в постиндустриальную эпоху, характеризующуюся доминированием информационных технологий, отторжение творцов на уровне общественной культуры является сильнейшим дезорганизующим фактором даже процесса развития самого по себе.

Пример 31

Слабость способности к самоорганизации

Отсутствие инициативы весьма часто дополняется в коллективистских обществах отсутствием способности к самоорганизации и ее простейших навыков.
Если вдуматься, здесь нет противоречия: люди сбиваются в коллективы в том числе и потому, что ощущают свою неспособность самостоятельно объединиться и самим скоординировать свои действия в случае необходимости и потому предпочитают пребывать в объединенном состоянии постоянно, перейдя в него заранее, «на всякий случай».
Примеры ослабленной способности к самоорганизации разнообразны. Так, на улицах Сеула, столицы одной из сильнейших «новых индустриальных стран», по свидетельству очевидцев, сильнейшее впечатление на неподготовленного человека производят одетые в униформу муниципальные служащие, в массовом порядке выходящие в часы пик на остановки городского транспорта с мегафонами, чтобы командовать пассажирам: «Сначала выходим, потом заходим!»
Без таких команд творцы корейского экономического чуда, как показывает практика, лишь с определенными сложностями могут самостоятельно координировать свои действия даже по посадке в автобус и высадке из него.

В этих условиях японскому обществу остается, сосредоточившись на устранении локальных самоочевидных недостатков, надеяться на кардинальное изменение общих условий и принципов конкуренции. В частности, на руку японцам могут сыграть их традиционный коллективизм и сплоченность, которые в принципе должны облегчить и ускорить по сравнению с другими обществами проявления коллективного разума.
До реализации какой-либо из возможностей такого рода, которые, насколько можно понять, в обозримом будущем не будут стоять на повестке дня, Япония, да и вся близкая к ней по типу развития Юго-Восточная Азия не станет активным участником глобальной конкуренции. Тем более она не сможет стать источником значимой в мировом масштабе экспансии.
Эта печальная судьба не только иллюстрирует порочность самой идеи догоняющего индустриального развития. Так как такой тип развития является единственно доступным для неразвитых стран, она показывает, что глобализация лишает возможности успеха даже те из них, которые добились значительного успеха накануне нее, но не сумели или не успели создать собственную научную базу, позволяющую самостоятельно разрабатывать новые технологии.

Пример 32 .

Япония и страны Юго-Восточной Азии:
общность фундаментальных пороков экономического развития

При анализе структурных недостатков японской экономики, ставших ключевой причиной краха «японского чуда» и вот уже более чем десятилетней депрессии, бросается в глаза их сходство с фундаментальными изъянами экономик стран Юго-Восточной Азии, сделавшими их беззащитными перед ударами кризиса 1997-1998 годов.
Фактически эти страны развивались по общей модели развития. Относительная успешность Японии лишь в небольшой степени вызвана послевоенной внешней помощью (в виде не столько финансовых вливаний, сколько структурных и управленческих преобразований и передачи технологий управления, успешно адаптированных японским обществом); главной причиной ее успеха представляется раннее вступление на путь «догоняющего развития».
Избранная ею экономическая модель соответствовала условиям доминирования индустриальных, а не информационных технологий и менее острой внешней конкуренции. Именно это соответствие и предопределило ее успех, - так же, как ее провал был предопределен неспособностью изменить эту модель в соответствии с резко изменившимся с началом глобализации характером внешней конкуренции.
Страны Юго-Восточной Азии, имея перед глазами сияющий пример Японии, в той или иной степени заимствовали принципы ее развития. Это заимствование происходило частью осознанно, частью стихийно; частью самостоятельно, частью под влиянием и даже давлением работавших в регионе японских корпораций, но наиболее важен не характер заимствования, а его запаздывающий характер.
Для развития обществ более чем для чего-либо другого верна максима «нельзя войти дважды в одну и ту же реку». Общественные науки не являются науками в классическом смысле слова именно в силу невозможности повторения опыта в исходных условиях: они постоянно изменяются. Пытаясь повторить чей-либо успех при помощи механического, не критического и не творческого заимствования методов и алгоритмов, вы с высокой вероятностью обрекаете себя если и не на фарс, то во всяком случае на поражение, ибо, скорее всего, находитесь в иных условиях, чем выбранный вами пример для подражания.
Развиваясь «в тени» Японии и, главное, по ее модели, служа ареной экспансии ее корпораций, страны Юго-Восточной Азии не имели шансов стать самостоятельно значимыми субъектами мировой экономики.
Кроме того, следуя по пути, проторенному Японией, они вошли в глобализацию качественно менее зрелыми. Это имело свои позитивные стороны: отсрочило кризис, так как они просто не успели раздуть собственные «финансовые пузыри», и обусловило большую гибкость, позволившую быстро компенсировать последствия первого кризиса глобальной экономики 1997-1999 годов. Однако главное следствие их незрелости было все же негативным: они не успели создать значительных по масштабам экономик, серьезных технологических баз и «инерцию прогресса» до того, как глобализация обесценила их модель развития.
В результате страны Юго-Восточной Азии не успели реализовать потенциал индустриальной по своей сути модели «догоняющего развития» - и, соответственно, не успели создать технологический, интеллектуальный и финансовый задел, позволяющий хотя бы пытаться создать новую модель развития, соответствующую требованиям глобализации. Позднее Японии встав на ее путь, они не успели заработать себе тот шанс, который японское общество упустило из-за глубокого консерватизма.
И то, что недостатки азиатской модели экономики, как правило, рассматриваются сегодня на примере в первую очередь азиатских стран, а не ее создательницы Японии, также представляется следствием предпринятого ими «запаздывающего копирования». Ведь в результате своего новаторства Япония подошла к глобализационному перелому третьей (после США и СССР) экономической державой мира, и, хотя она и не выдержала испытания глобализацией, заслуженный статус вместе с ореолом «японского чуда» (и культурным барьером) во многом защитил ее от критического анализа. Страны же Юго-Восточной Азии не имели «репутационной защиты» и, более того, разозлили своим провалом многих аналитиков, в силу лености ума предрекавших им успех просто на основании успеха Японии и экстраполяции накопленных ими тенденций.
Тем не менее, фундаментальные недостатки их экономической модели, как правило, относятся и к более развитой японской экономике. Наиболее значимыми представляются следующие (цит. По ЗАЙЦЕВ):

1. Общая ориентация на экстенсивные методы развития на основе огромных инвестиций без структурных и организационных изменений. Страны Юго-Восточной Азии ориентировались также на постоянный приток рабочих рук; в результате исчерпание возможностей вовлечения сельского населения в промышленность дополнительно замедлило развитие.
2. Полная технологическая зависимость Юго-Восточной Азии от развитых стран. В силу экстенсивного развития экономики увеличение инвестиций не способствовало созданию собственной технологической базы, что ограничивало масштабы создаваемой добавленной стоимости и, соответственно, перспективы развития. Так, к концу 80-х годов ХХ века в Южной Корее стоимость произведенных компьютеров более чем на 85% состояла из импортных комплектующих, почти 95% их числа производилось по лицензии, а программное обеспечение было полностью иностранным. Страны Юго-Восточной Азии стали «сборочными цехами по производству массовых промышленных товаров», «использующими, но не создающими» высокие технологии. Это сделало их исключительно уязвимыми в условиях глобализации, резко замедлившей, а то и прекратившей прирост спроса на такие товары за счет ускоренного развития информационной сферы.
Это же справедливо и для Японии - с поправкой на то, что она была не «сборочным цехом», но цехом создания технологий на основе новых технологических принципов. Она получала значительно большую добавленную стоимость, - которая, однако, также не шла ни в какое сравнение со стоимостью, создаваемой лидерами, производящими эти новые технологические принципы.
3. Экстенсивный характер развития повышал потребность в инвестициях, что обуславливало незначительность нормы потребления (за счет высокой нормы сбережения) и, соответственно, относительно небольшую емкость внутреннего рынка. В результате последний не мог быть источником развития, что предопределяло экспортную зависимость, беззащитность перед колебаниями мировой конъюнктуры и, соответственно, нестабильность. «Возведенный в абсолют принцип экспортной ориентированности развивающихся экономик привел к тому, что в 80-е годы экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74%… был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны США. При этом стоимостные оценки такого экспорта остаются достаточно скромными»].
4. Страны Юго-Восточной Азии, а на последнем этапе - и Япония (????) зависели от внешних займов, обеспечивающих не только поддержание макроэкономического равновесия, но и приток необходимых инвестиций и технологий. Так, обязательства только перед иностранными банками в странах Юго-Восточной Азии достигали перед кризисом 1997-1999 годов 30-45% ВНП, а порой даже превышали годовой объем ВНП (в Малайзии они превышали 170% ВНП, в Индонезии - 190%). Понятно, что азиатские корпорации, осуществлявшие активные внешние заимствования, стремились к стабильности национальных валют. Это подрывало их собственный экспорт, повышало издержки и требовало валютных интервенций, деньги на которые государство могло получить только за счет внешних займов. В итоге зависимость от внешних займов создавала «финансовую пирамиду», наращивание которой обрекало страну на болезненную девальвацию.
5. Наконец, last but not least: в силу экстенсивного характера развития необходимая в принципе государственная поддержка со временем теряла эффективность. Это способствовало снижению эффективности крупных корпораций (получавших финансовые ресурсы по минимальной цене и, соответственно, использовавших их с незначительной рентабельностью), консервации экстенсивной модели развития и угрожающим объемам безнадежных долгов, который, по оценкам, составлял в ряде стран региона 50-60% ВНП.

11.4. Большой Китай: главное событие XXI века

На протяжении последней четверти века, то есть жизни целого поколения Китай служит беспрецедентным примером рекордно высокого и при этом устойчивого роста огромной по масштабам и исключительной по внутренней неоднородности экономики. За 15 лет, предшествующих глобализации, он увеличил свой ВВП почти в 3,2 раза, развиваясь более чем вдвое быстрее человечества в целом (за то же время нарастившего ВВП менее чем на две трети).
Китай стал единственной крупной экономикой мира, существенно (еще более!) ускорившей развитие в первые шесть лет глобализации - между распадом СССР и первым кризисом глобальной экономики. Это время, когда складывались ее механизмы и формировались новые правила, а мир с трудом приноравливался к относительно свободной, не стесненной биполярным противостоянием жизни, стало для Китая моментом фантастического рывка: почти в полтора раза ускорив рост экономики, он за шесть лет почти удвоил ее масштабы. В очередной раз заговорить о «китайском чуде» позволило то, что ускорение это происходило на фоне двукратного замедления роста мировой экономики. В результате в первые шесть лет глобализации Китай развивался уже не вдвое, как в предыдущие 15 лет, а более чем вшестеро быстрее человечества в целом!
И, хотя затем этот рост существенно замедлился - вследствие как увеличения масштабов китайской экономики, так и последующих кризисов, Китай продолжал развиваться опережающими темпами. В конечном итоге глобализация принесла ему почти двукратное увеличение разрыва в темпах роста по сравнению с остальным миром: если в 1976-1990 годах он опережал его более чем вдвое, то в 1991-2002 годах - более чем вчетверо!
Если за 15 лет перед глобализацией Китай увеличил свою долю в мировой экономике с … до …%, то за 12 лет глобализации - уже до …%, опередив таких членов «большой семерки», как ….. . Уже в 2000 году он вышел на шестое место в мире по объему ВВП (????).
Этот рывок был вызван в первую очередь не освоением «наследия» СССР в Юго-Восточной Азии, да и самой территории бывшего СССР (хотя эти факторы и сыграли свою роль), но в первую очередь успешным использованием возможностей, предоставленных глобализацией Китаю. При этом имевшиеся у него объективные предпосылки были с блеском дополнены эффективной, хотя и весьма консервативной системой государственного управления.
О позитивных отличиях китайской модели развития от восторжествовавшей в остальных странах Юго-Восточной Азии японской модели (см. предыдущий параграф) наглядно свидетельствует таблица … . Фактически единственным естественным преимуществом Китая, не являющимся результатом сознательного и четко реализованного выбора управляющей системы, следует признать наличие в его сельском хозяйстве огромных резервов рабочей силы.
Все остальные преимущества рукотворны. Достаточно указать на пресловутую управляемость китайской экономики, вызванную в первую очередь разумной последовательностью допуска частного капитала, при которой государство передавало в его руки реальный сектор, сохраняя за собой финансовую систему. Контроль за национальными финансами не допустил разрушительных спекуляций и направить всю энергию частного бизнеса на созидание, причем в наиболее значимых для национального развития отраслях и регионах. (Правоту этого пути подчеркивает пример СССР, пошедшего прямо противоположным путем и разрешившего создание частных банков на первых же этапах либерализации экономики, а не в качестве одного из последних ее шагов. Результатом стали быстрая и полная утрата управляемости всей хозяйственной жизни и разрушение национальной экономики, а затем и самого государства).
Таблица ….

Недостатки «азиатской» модели развития
Недостаток Юго-Восточная Азия Япония Китай

1. Экстенсивные методы развития без структурных и организационных изменений В полной мере В полной мере Изменения постоянны; рассматриваются альтернативы (часто экспериментально), лучшие тиражируются
1-а. Ориентация на приток новых рабочих рук создает проблемы после исчерпания возможностей деревни В полной мере Проблема решена экспортом капитала Неисчерпаемый резерв дешевой рабочей силы в сельской местности
2. Отсутствие собственной технологической базы, полная зависимость от развитых стран В полной мере Нет базы для разработки новых технологических принципов Проблема осознается и последовательно изживается
3. Незначительность внутреннего рынка, за-висимость от экспорта, мировой конъюнктуры В полной мере В полной мере Рост емкости внутреннего рынка постепенно снижает зависимость от экспорта
4. Зависимость от импорта капитала В полной мере После кризиса начала 90-х - в полной мере ???? Критически значимый импорт капитала идет на этнической, а не рыночной основе
5. Потеря эффективности господдержки В полной мере В полной мере Незначительно
6. Большая доля безнадежных кредитов 60% Официально 28%, по оценкам - 40%

11.4.1. Иностранные инвестиции в Китае:
не только экономический, но и этнический феномен

Для понимания причин успешного развития Китая и его стратегических перспектив надо отрешиться от традиционного «географического» подхода к экономическому и политическому развитию и перестать ограничивать их рассмотрение искусственными административными границами соответствующих государств.
Такой подход правомерен лишь по отношению к народам, экономическая деятельность которых ограничена указанными границами; применение же его к анализу обществ, обладающих значительной и влиятельной диаспорой, ведет к недооценке их возможностей. Классический пример такой недооценки - Израиль; следует избежать подобных грубых и исключительно дорого обходящихся ошибок хотя бы по отношению к Китаю.
Величайшей заслугой китайских руководителей, преимущественно последней четверти ХХ века, явилось создание прочных механизмов экономического взаимодействия континентального Китая со всем китайским миром и складывание (еще далеко не завершенное) на основе этого взаимодействия принципиально новой общности, условно называемой в рамках данной книги Большим Китаем.
Видимые экономические успехи КНР - лишь внешнее и далеко не полное выражение кардинального расширения сферы его экономического (а следовательно, и политического) влияния, равносильного мирному, безболезненному и незаметному хозяйственному присоединению огромных территорий с сотнями миллионов жителей и разнообразными (и потому в целом устойчивыми в самых различных ситуациях) экономическими организмами.
Разрабатывая программу модернизации в середине 80-х годов, руководство Китая столкнулось с вечной проблемой всех модернизаций: отсутствием источника стратегически приемлемых и достаточных по объему инвестиций. Средства ТНК и более мелких международных инвесторов были очевидной «отравленной пилюлей», так как объективно обусловленная общность интересов с развитыми странами Запада, прежде всего США (а часто и прямой контроль с их стороны) не позволяла этим инвесторам использовать свои ресурсы для создания стратегического конкурента развитым странам.
Более того: предлагаемые международными финансовыми организациями инструменты и условия финансирования (в том числе политические и организационные) объективно вели не к модернизации экономики и укреплению ее конкурентоспособности, но, напротив, к ее переходу под финансовый контроль ТНК и развитых стран, дезорганизации и долговременной социально-политической дестабилизации всего общества. Собственно, это и наблюдается в большинстве относительно значимых и внутренне неоднородных экономик Африки, Латинской Америки и Юго-Восточной Азии, реализующих рецепты международных финансовых организаций.
Преимуществом Китая, позволившим ему найти независимый источник финансирования модернизации и избежать утраты экономической независимости, стало наличие нескольких относительно небольших рыночных некоммунистических китайских государств с высокоэффективными экономиками, а также диаспоры, пронизавшей к тому времени хозяйственные структуры целого ряда стран.
Китайское руководство сделало ставку на инвестиции диаспоры, представители которой - «хуацяо» - стали ключевым источником разгона китайской экономики по крайней мере на первом этапе модернизации. При сохранении государственного контроля за финансовой системой, транспортной инфраструктурой и крупными промышленными предприятиями эффективно стимулировалось создание совместных и полностью иностранных предприятий. Только за 1989-1993 годы в Китае было создано 24 тысячи иностранных предприятий, на которых было занято 23 млн. работников. Инвестиции в эти предприятия за указанный промежуток времени составили почти 40 млрд.долл., три четверти которых поступили из «внешних китайских экономик» - Тайваня, Сингапура, Гонконга и Аомыня (Макао). Доля китайских инвестиций в иностранных была еще выше, так как значительная часть остальной четверти инвестиций поступила от бизнеса этнических ханьцев в иных государствах.
Высокоэффективные китайские экономики (и бизнес хуацяо) за пределами Китая, зарабатывая деньги на экспорте и обслуживании внешней торговли, инвестировали их в известную и дружественную им континентальную экономику, играя роль «воронок», через которые в Китай вливались финансовые ресурсы всего мира.
Категорическое неприятие дипломатического признания Тайваня вызвано не только историко-политическими причинами, но и тем, что отсутствие такого признания затрудняло тайваньские инвестиции в третьих странах, повышая сравнительную привлекательность инвестиций по сохранившимся родственным и дружеским каналам в Китай (сама тайваньская экономика давно уже переинвестирована). С конца 80-х годов эти инвестиции составляли десятки миллиардов долларов, осуществлялись на основе «серых схем» и шли преимущественно через третьи страны.
В 2001 году власти Тайваня, столкнувшись с ухудшением экономической конъюнктуры, были вынуждены снять последние ограничения на инвестиции в Китай, упразднив лимит в 50 млн.долл. и ограничения на движение капитала между тайваньскими банками и их филиалами в Китае. Следует отметить, что за 2000-2001 годы только официально разрешенные частные тайваньские инвестиции в Китай выросли почти вдвое, достигнув 76 млрд.долл..
И сегодня, по оценкам, не менее трех четвертей иностранных инвестиций в Китай осуществляет китайская диаспора, в том числе бизнесмены Тайваня и Сингапура, а также Гонконга и Аомыня, сохранивших определенную хозяйственную обособленность и после их воссоединения с КНР. Развитие высокотехнологичных и особенно информационных производств в этих экономиках сопровождается переносом индустриальных производств, не требующих высококвалифицированной рабочей силы, «на материк», где она исключительно дешева и где ее ресурсы не ограничены.
Существенно, что со второй половины 90-х годов «роль инвесторов некитайского происхождения в финансировании китайской экономики последовательно снижается». (ЗАЙЦЕВ).
Разумеется, имеет место и обратная связь: китайские бизнесмены за пределами Китая, в полной мере осознавая себя китайцами, при эффективной организации сотрудничества с ними со стороны китайского государства, являются мощным инструментом воздействия не только на Юго-Восточную Азию, но и на весь мир.

Пример 33 .

Россия в орбите модернизации Большого Китая

Сегодня сфера экономического влияния Китая включает в себя и Россию - причем в целом, а не только прилегающие к границе территории Забайкалья и Дальнего Востока. Россия используется не только как емкий рынок потребительских товаров произвольного качества, территория для вывода избыточного населения, поставщик сырья и технологий (хотя последнее исключительно важно для китайской экономики). Ее главная, ключевая роль в развитии современного Китая - восполнение исторической паузы, связанной с модернизацией его промышленности.
Направленность этой модернизации оригинальна для современного мира и связана с тем, что китайцы реализуют качественно иную модель развития, чем европейцы и американцы, во многом заимствованную у СССР.
Утвердившись в качестве индустриально развитой страны в сформировавшемся мировом хозяйстве и устойчивой технологической пирамиде, Китай не стал связывать свое будущее с существующим разделением труда (что привело бы его к необходимости искажать структуру своей экономики в угоду меняющейся конъюнктуре мирового рынка), а начал создавать - разумеется, с полным использованием своих преимуществ - относительно самодостаточное и во многом замкнутое на себя хозяйство «полного цикла», выходящее на мировые рынки наиболее развитыми сегментами и получающее с них недостающие ресурсы. В результате минимально возможная в условиях вынужденной экспортной ориентации зависимость Большого Китая от внешней конъюнктуры сочеталась с максимальным влиянием на мировые рынки и мировую политику.
Конечно, сегодня, при экспортной ориентации и недостатке интеллектуальных ресурсов, несмотря на успехи Тайваня и Сингапура, Китай не может рассчитывать на построение собственной «технологической пирамиды», как это сделал СССР. Но он и не ставит такой задачи, так как две технологические пирамиды не могут выжить на одном мировом рынке - как два медведя не могут ужиться в одной берлоге. Скорее, Китай инстинктивно избрал более соответствующую его национальному духу стратегию «просачивания» (см.ниже - параграф ….), при которой верхние этажи мировой технологической пирамиды все более насыщаются китайцами и тем самым становятся все более «китайскими». Это ведет к ползучей «китаизации» процесса создания новых технологий и даже технологических принципов, прелести которой уже прочувствовали США.
Процесс формирования относительно замкнутой «экономики самообеспечения» еще далек от завершения: модернизация в самом разгаре и, соответственно, отношения с не являющимися стратегическими конкурентами странами, обеспечивающими ее (и в первую очередь с Россией), напоминают «медовый месяц».
После завершения определенных этапов модернизации китайской экономики российские производители будут лишаться соответствующих рынков сбыта. Характерно положение с энергетическим машиностроением (сегодня Китай на 90% обеспечивает себя сам, а на остальные 10% могут претендовать только компании, имеющие в нем совместные предприятия) и некоторыми химическими продуктами, в частности, капролактамом (помимо ограничения импорта, китайское производство в целях импортозамещения переводится на использование жидкого капролактама, производящегося только в Китае).
Парадоксальность ситуации заключается в том, что гибель части предприятий российской индустрии предрешена по иной причине - из-за принявшего уже необратимый характер недоинвестирования, из-за которого крайне инерционный процесс выбытия оборудование вследствие физического износа стал уже почти необратимым.
Российские предприятия, как правило, работают без необходимых инвестиций, обеспечивая себя лишь оборотными средствами, - и поражающий прирост инвестиций в первой половине 2000 года на 36,7% (больше, чем в годы первых пятилеток!), равно как и общий прирост инвестиций в …% за 2000-2002 годы (при этом стремительно затухающий: с 17,4% в 2000 до …% в 2001 и 2,6% - в 2002 году) все равно совершенно недостаточен после десятилетия, за которое инвестиции рухнули вчетверо.
В результате российские предприятия лишатся китайских заказов примерно тогда же, когда из-за своих собственных, внутренних причин - недостаточности масштабов технического перевооружения - лишатся физической возможности продолжать производство.
Совпадение этих процессов будет не абсолютным, что усилит болезненность отмирания недоинвестированной части российской индустрии. Если предприятия этой части в целом еще сохранят свою дееспособность к тому времени, когда у Китая исчезнет потребность в их продукции, их гибель будет внезапно ускорена исчезновением китайского спроса. Соответственно, при необходимости нужная китайской экономике часть российской индустрии может какое-то время поддерживаться «на плаву» за счет китайских кредитов и банковских гарантий.
Схожая ситуация наблюдается и с ВПК России, сегодня работающим на Китай (и в меньшей степени на Индию). При этом китайцы последовательно добиваются включения в соглашения лицензии на производство передовой закупаемой техники и изделий, после чего организуют переток российских специалистов (или их знаний) для обслуживания создаваемых производств. Так, сегодня уже не вызывает сомнений исчезновение по этой причине возможности экспорта российских боевых самолетов в Китай после 2008 года (ЭКСПЕРТ).
Это - проявление общей логики китайцев, их рачительного подхода к наследству СССР. В отличие от американцев, стремящихся к уничтожению конкурирующей с их корпорациями (то есть лучшей) части этого наследства, китайцы, нуждающиеся для модернизации своей экономики во всех видах ресурсов и технологий, стремятся наиболее полно использовать потенциал России и тем самым отчасти даже продляют срок его существования.
Конечно, они не прилагают усилий к тому, чтобы преодолеть надвигающийся крах российской индустрии. Ведь по мере завершения китайской модернизации сохранение российской индустрии (кроме добычи сырья) будет во все большей степени означать для новой экономики Китая сохранение в целом нежелательного конкурента.
Поэтому российская промышленность объективно оказывается в роли костылей, которые отбрасывают после выздоровления. При всей незавидности этой роли отечественные товаропроизводители должны быть благодарны и за нее, так как без Китая во многом уже погибли бы.
Помимо доиспользования таким образом части российского промышленного потенциала, китайцы фактически контролируют сельское хозяйство Дальнего Востока. Они просто приезжают и работают, заселяя целые поселки и осваивая значительные территории брошенной в разные времена земли. С экономической точки зрения в этом нет ничего плохого, - кроме того, что «Китай там, где живут китайцы», - но уже сейчас китайцы доминируют на большинстве сколь-нибудь значительных мелкооптовых и сельскохозяйственных рынков от Иркутска до Владивостока.
Таким образом, рыночные отношения в Забайкалье и Приморье во многом формируются за счет колоссального притока китайцев и связанного с этим, по-видимому, необратимого изменения демографического баланса.
Пример пока еще российских территорий четко показывает, что «видимая миру» политическая и финансово-экономическая экспансия Китая лишь следует (и притом далеко не всегда) за его невидимой, но наиболее важной для практической политики этнической экспансией. Пока экспансия эта направлена в основном на юг; экспансия на российский территории, которой так трепещут наши геополитики, является следствием стихийного демографического давления, освоения заброшенных и богатых природными ресурсами территорий и локальной инициативы губернаторов северных провинций Китая.

Наибольшим влиянием китайцы обладают, конечно, в Юго-Восточной Азии, хотя численность их в этом регионе незначительна. За исключением территорий с абсолютным доминированием китайского населения, исторически принадлежавших Китаю (Тайваня и Сингапура, а также Гонконга и Аомыня), в странах Юго-Восточной Азии проживает немногим более 30 млн. (???) китайцев, что составляет от нескольких процентов до трети населения соответствующих стран (в среднем …%). Однако эта незначительная группа занимает «командные высоты» в ряде достаточно крупных экономик; так, она контролирует не менее половины национального богатства Филиппин, до 70% - Малайзии и Индонезии, до 80% - Таиланда и почти всю экономику Сингапура. Страны региона формально независимы, но их ключевые экономические структуры либо зависят от Китая, либо и вовсе регулируются им.
Чтобы понять, насколько значим этот контроль для современного Китая, достаточно указать, что с учетом перечисленных примеров (а также Тайваня, Гонконга и Аомыня) экономика Большого Китая в 2002 году превышала по своим масштабам экономику континентального Китая в … раза, составляет …% мировой и занимает в ней не …, а … место!
Конечно, это сопоставление приблизительно, а материковый Китай имеет на остальные части китайского мира хотя и преобладающее, но все же опосредованное текущими интересами экономическое влияние, но ведь и влияние национальных правительств на национальные корпорации тоже является не абсолютным и опосредуется текущими интересами последних.
Кроме того, возможные преувеличения при проведенном сопоставлении, скорее всего, с лихвой покрываются исключением из него «китайских экономик» других стран региона и Австралии, не говоря уже о развитых странах и государствах бывшего СССР, включая Россию. Осознание это даст нам наиболее приближенное к реальности понимание масштабов китайской экономики.
Зайцев или СЛАВА???
СЛАВА - размеры имущества еще.
Принципиально важное следствием наличия столь мощной в экономическом плане и безусловно лояльной диаспоры - исключительность положения Китая в Юго-Восточной Азии. Даже легкий доступ к колоссальным инвестиционным ресурсам, предоставление которых не сопровождается политическими и стратегическими условиями, при всей исключительности этого для современного мира, играет второстепенную роль.
Главное же заключается в том, что всякое ухудшение мировой экономической конъюнктуры вообще и положения стран Юго-Восточной Азии в частности буквально заталкивает китайский бизнес региона в материковый Китай, служащий ему «инвестиционной гаванью». В результате неблагоприятная в целом мировая и региональная конъюнктура последних лет накачивает Китай с его емким внутренним рынком инвестициями за счет других стран Юго-Восточной Азии. Их ослабление в результате этого процесса в сочетании с ростом управляемости китайских капиталов в них (так как непокорные инвесторы в принципе могут ведь и не быть допущены в Китай) закрепляет уже не только хозяйственное, но и политическое доминирование в регионе континентального Китая.
Недаром соотношение масштабов экономики китайской диаспоры в Юго-Восточной Азии и континентального Китая менялось в пользу последнего: если в 1990 году, по имеющимся оценкам, экономика диаспоры была больше почти на четверть, то уже к 1996 году их масштабы сравнялись, а к рубежу третьего тысячелетия Китай обогнал свою диаспору. (ЗАЙЦЕВ)
Вместе с тем наличие у китайского бизнеса объекта для инвестиций с гарантированно благоприятным климатом дает ему конкурентные преимущества, которые особенно четко проявились при ухудшении конъюнктуры во второй половине 90-х годов и хорошо видны при оценке территориального распределения инвестиций, приходящих в Юго-Восточную Азию. Так, в 70-е и 80-е годы преобладающая их часть шла в Японию и Южную Корею, а в 2000 году из 8 тысяч корпораций, открывшие свои представительства в Юго-Восточной Азии, 35% пришли в Гонконг, 30% - в Сингапур и лишь 9% в Японию. Во многом эти инвестиции носили этнический характер, то есть китайский бизнес, действующий в одних странах Большого Китая, вкладывал средства в его другие страны.

11.4.2. Гармоничное сочетание экспортной ориентации и емкого внутреннего рынка

Значимым преимуществом Китая, несмотря на безусловно экспортную ориентацию его экономики, является отсутствие критической зависимости от экспорта, достигаемое значительной емкостью внутреннего рынка и его последовательным расширением.
В Китае в целом (понятно, что в основном за счет наиболее развитых прибрежных регионов) сформировался значительный платежеспособный спрос, преимущественно на предметы первой необходимости. По оценкам, он превзошел США по потреблению ряда продовольственных товаров на душу населения - и это при недоедании, столь широко распространенном в не развитых странах мира (см. параграф…), и при том, что обеспечение гражданам Китая ежедневного одноразового питания в 50-е годы было реальной выдающейся победой в деле повышения уровня жизни!
Норма внутренних сбережений в современном Китае составляет около 40%, что позволяет осуществлять колоссальные инвестиции за счет национальных ресурсов и кардинально снижает зависимость Китая от импорта капитала.
Как ни парадоксально, на руку Китаю играет и примитивная структура его экспорта. Производители развитых стран сосредотачивают усилия на высокотехнологичных товарах с высокой добавленной стоимостью, уходя при этом с рынков технологически простых товаров и способствуя снижению как конкуренции на этих рынках, так и, что самое главное, защитных мер против их импорта товаров. В результате рынки части примитивных товаров относительно доступны, и Китай прорывается на них за счет дешевизны рабочей силы и организованности внешней экспансии.
Дешевизна рабочей силы (даже на фоне стран Юго-Восточной Азии) - долговременный фактор конкурентоспособности из-за исключительного количества сельского населения, которое легко высвобождается для реализации индустриальных программ. Только число полностью или частично безработных, то есть «резерва рабочей силы первой очереди», превышает 140 млн.чел. (по ряду оценок - 260 млн.чел.). Благодаря дешевой рабочей силе производительность труда в Китае в середине 90-х почти вдвое превышала уровень Малайзии и Тайваня и более чем в 3,5 раза - Южной Кореи.
Важным фактором успешности китайского экспорта является то, что добавленная при производстве примитивных товаров стоимость, какой бы небольшой она ни была, остается в стране. При производстве же технологически сложных товаров в странах Юго-Восточной Азии, осуществляемой ТНК, львиная доля добавленной стоимости вывозится из стран-«производителей» в качестве оплаты за комплектующие, технологии и особенно интеллектуальную собственность, монопольное завышение цены которой служит ТНК инструментом присвоения стоимости, добавленной их контрагентами.
Это своего рода «парадокс низких технологий»: в эпоху контроля за высокими технологиями и присвоения монопольной интеллектуальной ренты производство примитивных товаров может оказываться не менее, а в долгосрочном плане - и более выгодным, чем производство сложных товаров, не дополненное контролем за используемыми при этом технологиями.
Благодаря этому китайский экспорт более устойчив, чем экспорт других стран региона. Характерно, что Китай сохраняет устойчивое положительное сальдо внешней торговли со всеми значимыми для себя странами, кроме поставляющих ему энергоносители.
В … началось сокращение китайского экспорта, принявшее значительные масштабы: …. . Вместе с тем, так как китайский экспорт включает значительную (хотя и меньшую, чем в странах Юго-Восточной Азии) долю зарубежных полуфабрикатов, влияние сокращения экспорта на внешнеторговый баланс во многом компенсируется пропорциональным сокращением импорта. В результате положительное сальдо внешней торговли, составлявшее в 2000 году 20 млрд.долл., в 2001 сократилось вдвое, а в 2002 достигло … млрд.долл..
Сокращение общего объема экспорта сопровождалось значиростом экспорта высокотехнологичной продукции, достигшим примерно седьмой части его объема. «Только в 2000г. доля вывоза изделий электронной промышленности выросла более чем на 40% по отношению к общему объему экспорта страны» (ЗАЙЦЕВ). Оздоровление структуры экспорта происходит не на традиционных для неразвитых стран кабальных условиях, но с сохранением значительной части добавленной стоимости на территории Китая. В последние годы был сокращен экспорт товаров, требующих специальных лицензионных квот или предполагающих совместное распоряжение произведенным продуктом.
Оздоровление структуры внешней торговли распространилось и на импорт, в котором наблюдается значительное увеличение доли технологического оборудования и сырьевых товаров, собственное производство которых в Китае недостаточно.
Принципиально важным стало восстановление в 2001 году роста прямых зарубежных инвестиций, превысившего 20%. Компенсирование ухудшения ситуации во внешней торговле за счет импорта неспекулятивного капитала - улучшенный вариант «американской модели» развития, позволяющей ускоренно развивать технологические сектора экономики и служащей единственным известным путем к мировому лидерству.
Наблюдаемая замена экспорта товаров импортом неспекулятивного капитала подтверждает то, что при сохранении экспортной ориентации китайской экономики ее зависимость от экспорта снижается и уже не является абсолютной. Так, в 2001 году развитием внешней торговли обусловлено лишь 2% прироста ВВП из …%, а основным механизмом увеличения масштабов экономики является переток рабочей силы из деревни на промышленные объекты.
Этот процесс сопровождается ощутимым ростом доходов населения и стимулирует увеличение емкости потребительского рынка. Динамика розничного товарооборота Китая последние годы превышает 10% и сопровождается не только количественным увеличением потребления, но и оздоровлением его структуры, в первую очередь за счет жилья, автомобилей и туризма. Увеличение потребления населения обуславливает примерно четверть экономического роста современного Китая.

11.4.3. Стимулирование развития высоких технологий

Помимо привлечения иностранных (в основном китайских) инвестиций, повышения емкости внутреннего рынка, наращивания экспорта и оздоровления его структуры ключевыми источниками роста экономики служат государственные программы, направленные не только на оживление внутреннего спроса и улучшение инфраструктуры, но и на более глубокие структурные преобразования.
Усилия государства в этом направлении, активизировавшиеся в 2000 и 2001 годах, стали одной из важнейших причин стабильного развития Китая в условиях начавшегося в 2000 году структурного кризиса мировой экономики. Цель государства - всемерное стимулирование развития высокотехнологичных производств.
Список технологических приоритетов Китая состоит из 141 подотрасли, относящихся к информатике, биотехнологиям, новым материалам, авиации и космонавтике, энергетике, экологии, сельскому хозяйству и транспорту. Эти приоритеты не существуют только на бумаге, к чему привыкли россияне, но энергично и достаточно эффективно реализуются государством. Китайское руководство исходит из того, что с 2000 до 2005 год доля добавленной стоимости продукции высокотехнологичных отраслей Китая должна вырасти с 4 до 6%, а удельный вес этих отраслей в промышленном экспорте - с 15 до 25%.
Благодаря бурному экономическому и технологическому прогрессу Китай «является наиболее быстрорастущим мировым рынком информационных технологий, причем эта тенденция сохранится и в обозримой перспективе». Ожидается, что до 2004 года годовые темпы прироста продаж аппаратных средств будут составлять в среднем 17%, а программного обеспечения - 36%. Если в 1997 году объем продаж последнего в стране составлял около 2 млрд.долл., то уже в 2001 году превысил указанный уровень более чем вчетверо (и это с учетом того, что в основном в Китае продается контрафактная, то есть кардинально более дешевая продукция!)
При сохранении сложившихся тенденций к середине первого десятилетия XXI века Китай выйдет на второе место в мире по продажам информационных технологий, а к его концу сможет даже догнать наиболее информатизированную страну мира, переходящую от индустриальной и информационной экономике, - США.
Значительный вклад в развитие высокотехнологичных отраслей Китая сыграет его присоединение к ВТО, которое состоялось в декабре 2001 года после 15 лет напряженных переговоров. Эти переговоры, по времени совпавшие с реформированием Китая, позволили ему выиграть время для экономического развития и осуществить масштабную программу модернизации, сделавшую его конкурентоспособным. Присоединение к ВТО после создания целых высокотехнологичных и конкурентоспособных отраслей облегчает выход Китая на рынки высокотехнологичной продукции, ограничивая возможности сдерживания его экспорта.
С учетом исключительной дешевизны китайской рабочей силы конкурентные преимущества получат и трудоемкие отрасли, традиционно ориентирующиеся на экспорт, - в первую очередь производство одежды и текстильная промышленность в целом.
Не менее важным результатом присоединения Китая к ВТО представляется укрепление его конкурентных позиций по отношению к странам Юго-Восточной Азии, с которыми он конкурирует примерно за одни и те же рынки. Присоединение к ВТО освободило Китай от значительной части ограничений, которые не действовали в отношении большинства стран Юго-Восточной Азии, уже давно являющихся членами этой организации. (ЗАЙЦЕВ)
В силу специфики национальной экономики перечисленные преимущества с лихвой покроют убытки, связанные в основном с облегчением доступа ТНК на китайский рынок, и с ожидаемым ущербом для сельского хозяйства. В результате, по официальным оценкам китайских специалистов, присоединение Китая к ВТО позволит обеспечить дополнительное ускорение экономического роста на 2,94% и создание около 10 миллионов новых рабочих мест.
Существенно и то, что присоединение к ВТО Тайваня вслед за континентальным Китаем способствует облегчению экономической интеграции Большого Китая.

Пример 34

Присоединение Китая к ВТО: завершающий бросок

На завершающем этапе переговоров о присоединении к ВТО китайское руководство столкнулось с серьезной проблемой: сессия парламента - Всекитайского собрания народных представителей - заканчивалась в августе 2001 года, за четыре месяца до завершения переговоров, когда условия присоединения оставались еще неизвестными и не было полной уверенности даже в том, что присоединение состоится. Между тем парламент должен был ратифицировать заключенные соглашения, как и все остальные международные договоренности.
Ждать очередной сессии парламента - значит терять драгоценное время, которое в глобальной конкуренции является синонимом даже не денег, а конкурентоспособности. Собирать внеочередную сессию - не только хлопотно, но и «политически неправильно», так как она превратилась бы в доказательство чрезвычайного значения, придаваемого китайским государством присоединению к ВТО.
Найденный выход стал потрясающим свидетельством силы стремления Китая в ВТО и дисциплинированности китайской элиты, не допускающей утечки информации даже о самых поразительных событиях.
В августе 2001 года Всекитайское собрание народных представителей на закрытом заседании ратифицировало в виде соглашения о присоединении Китая к ВТО около 900 чистых листов бумаги. В результате достигнутое китайской делегацией соглашение о присоединении de jure вступило в силу немедленно после его заключения, в декабре 2001 года, о чем китайцы и сообщили в Женеве шокированному подобной трактовкой парламентской демократии руководству ВТО.

11.4.4. Преодоление структурных диспропорций

Быстрое развитие естественным образом порождает значительные внутренние диспропорции, главными из которых является неэффективность крупных промышленных предприятий, остающихся в государственной собственности, и растущий разрыв в уровне развития между прибрежными районами и остальной территорией.
Сохранение крупных неэффективных государственных предприятий было осознанным выбором, сделанным и в начале реформ и неоднократно подтвержденным в 90-е годы. В отличие от «либеральных фундаменталистов» с их бухгалтерским подходом, китайские аналитики и руководители оценивали значение крупных государственных предприятий не только по приносимой ими прибыли, но и в целом по их значению для экономики. В эту интегральную оценку входили не столько выплачиваемые ими зарплаты и налоги, сколько общая величина альтернативных расходов, которые пришлось бы нести государству для решения социально-политических и технологических проблем, возникающих при простой ликвидации указанных предприятий в связи с их неэффективностью.
Аргументом в пользу временного сохранения этих предприятий является также их значение как костяка, структурообразующих элементов не приморской, а внутренней части Китая, относительно слабо затронутой модернизацией.
Кроме того, наличие крупных госпредприятий на этих территориях обеспечивает их высокую управляемость, что исключительно важно на первых этапах реформы. «Для достижения поставленных задач важно наличие инфраструктуры для их реализации, а показатели эффективности начинают приобретать значение уже по достижению неких запланированных рубежей, когда идет накопление ресурсов для нового рывка» (ЗАЙЦЕВ).
Крупные промышленные предприятия необходимы, несмотря на свою неэффективность, и потому, что пока остаются значимым инструментом регулирования двух важнейших процессов в развитии современного Китая: перетока в город сельского населения (доля которого по-прежнему около 80%) и сдерживания увеличивающегося разрыва между приморскими регионами и остальной территорией страны (разрыв в уровне жизни между ними достигает 2,5 раз при том, что во внутренних регионах Китая проживает немногим более половины его населения).
Переток населения в города носит в целом организованный характер и не сопровождается масштабным появлением трущоб и возникновением критической социально-политической ситуации именно благодаря абсорбирующей роли крупной промышленности (и, отчасти, системы высшего образования), обеспечивающей относительную плановость этого стихийного по своей сути процесса.
Решение главной стратегической задачи современного Китая - снижения разрыва в уровне развития приморских и внутренних регионов страны - также не допускает механического закрытия крупных неэффективных предприятий, сконцентрированных именно во внутреннем Китае (в первую очередь в Маньчжурии). Более того: оно требует прямо противоположного - индустриализации внутренних регионов, так как сегодняшний их уровень не дает провести масштабные программы развертывания высокотехнологичных производств и тем более информационных технологий.
Вместе с тем китайское руководство отдает себе отчет в экономической невозможности сохранения крупных госпредприятий «в неприкосновенности» на сколь-нибудь длительный срок.
Их неэффективность проявляется прежде всего в неуклонном росте убытков. Компенсация потерь осуществляется за счет займов у госбанков, которые составляют 80-90% кредитного портфеля последних и способствуют снижению их рентабельности до незначительного уровня, недостаточного для устойчивой работы.
Таким образом, именно «поддержание на плаву» крупных государственных промышленных предприятий является основной причиной ситуации, при которой правительству Китая приходится периодически направлять на поддержание банковской системы суммы, доходящие до десятков миллиардов долларов. По официальным данным, удельный вес «плохих кредитов» составляет 28%; международные аналитики склоняются к 40%, - хотя и этот показатель в полтора раза ниже, чем в странах Юго-Восточной Азии в целом.
Создание стимулов для оздоровления крупных промышленных предприятий идет весьма осторожно, без намеков даже на тень «шоковой терапии», уничтожившей промышленность бывших социалистических стран. Так, реакцией на рост официальных банкротств госпредприятий стало распоряжение Верховного суда, запрещающее провинциальным судам рассматривать дела о банкротстве государственных предприятий с активами более 6 млн.долл. без его специальных указаний.
В то же время Чжу Жунцзи (кто это???) заявил о необходимости прекращения распродажи государственных предприятий по заведомо заниженным ценам. Это показало: китайское руководство смогло своевременно осознать как собственный опыт, так и опыт постсоциалистических стран и понять, что такая продажа стимулирует спекуляции и разрушение предприятий, но не приход эффективных собственников и модернизацию.
Основными инструментами давления на госпредприятия для создания у них мотивации к повышению эффективности являются ограничения условия их льготного кредитования и снижение бюджетного финансирования (которое, собственно, и стимулировало их к получению новых кредитов в госбанках).
Кроме того, руководство Народного банка Китая заявило о своем намерении взять под контроль возврат безнадежных кредитов, выданных госбанками, и добиться их сокращения на 2-3% в год.
Произошло ужесточение правил торговли акциями нерентабельных компаний, из-за чего несколько из них впервые за 12 лет существования в Китае фондового рынка (в нем работают две фондовые биржи) были исключены из листинга. Этого мало даже для начала решения проблемы предоставления компаниями заведомо недостоверных данных о своей деятельности и, в частности, о прибылях, но, по крайней мере, является демонстрацией понимания необходимости решения этой проблемы.
Реальной альтернативой сохранению неэффективных крупных госпредприятий, с помощью которой китайское государство выходит из положения, является активизация привлечения частных инвестиций в районы внутреннего Китая. Задача привлечения инвестиций «любой ценой», приведшая к их концентрации в наиболее удобных, прибрежных районах, к началу XXI века решена и уступила место следующей - привлечению инвестиций в неразвитые континентальные регионы.
Их преимущества - дешевая даже по китайским меркам рабочая сила и аренда земельных участков, наличие водных ресурсов и довольно значительных полезных ископаемых (в том числе дефицитных в Китае нефти и газа, а также редкоземельных металлов, по запасам ряда которых он занимает первое место в мире). Главным недостатком является крайняя слабость, а то и полное отсутствие инфраструктуры, в первую очередь транспортной.
Китайское руководство осознает эту проблему. Еще в 1997 году была принята трехлетняя программа развития инфраструктуры внутренних провинций. Когда стало ясно, что кризис 1997-1998 годов не дает реализовать ее (хотя ряд проектов и был успешно завершен; так, уже весной 2000 года было завершено строительство Южно-Синьцзянской железной дороги протяженностью 1451 км), руководство Китая сместило центр своего внимания на привлечение иностранных инвестиций.
В 2000 году на Международном инвестиционном форуме в Пекине и на форуме «Запад Китая - 2000» были сформулированы четыре направления развития внутренних регионов:
расширение госфинансирования проектов развития инфраструктуры континентальных провинций (в 2000 году на их нужды направлялось 70% льготных кредитов, предоставляемых правительству Китая международными организациями; только на создание современной транспортной инфраструктуры в Урумчи было выделено 170 млн.долл.) и экологических мероприятий;
развитие сферы обслуживания бизнеса (банковской и страховой систем, современной связи и т.д.);
создание максимально благоприятных условий, в том числе предоставление значительных налоговых льгот, для иностранного капитала в приоритетных отраслях (электроэнергетика, транспорт, сбережение воды, новые технологии);
подготовка квалифицированного персонала, в первую очередь за счет усилий государства.
Государственная политика в области развития инфраструктуры континентальных районов, финансируемая в основном внутренними займами, исключительно масштабна и продуманна.
Ключевое направление - строительство транспортных коридоров, соединяющих приморские регионы Китая с Европой через территорию Средней Азии. Первым этапом, «пробным камнем» стало введение в действие в сентябре 2000 года крупнейшей в Азии стратегической автомобильной магистрали Ташкент - Ош (Киргизия) - Кашгар (Китай) - Пекин - восточное побережье Китая.
После создания автомобильной магистрали пришел черед более дорогих, но и сориентированных на более протяженные перевозки железнодорожных проектов (в среднем грузовые автоперевозки эффективны на расстояние до 800 км.). Практически речь идет о создании трансъевразийской железнодорожной магистрали, обеспечивающей контейнерные перевозки на главном транспортном пути современного мира - между Европой и побережьем Юго-Восточной Азии. Такие перевозки значительно быстрее морских. Кроме того, они позволяют не только отказаться от строительства новых портовых мощностей в Европе (что исключительно дорого), но и переориентировать их часть на более короткие и более эффективные маршруты (так, ряд французских портов уже начал готовиться к переориентации с перевозок в Юго-Восточную Азию на перевозки в Африку).
Первый этап создания трансъевразийской железнодорожной магистрали, обеспечивающий сквозное движение из Китая в Среднюю Азию без кардинального увеличения пропускной способности, обойдется его участникам в 2 млрд.долл. и завершится к 2005 году.
Вторым по важности направлением развития инфраструктуры континентального Китая является строительство нефте- и газопроводов, причем нефтепроводы из Казахстана и Иркутской области России обеспечат поставки дефицитных энергоносителей, а газопровод «Запад-Восток» - поставки собственно китайского газа с месторождений Синцзян-Уйгурского автономного района в регионы основного его потребления и наибольшего платежеспособного спроса.
Руководство Китая считает одной из основных проблем китайской экономики удаленность энергоресурсов от основных потребителей, сконцентрированных в приморских регионах. Переброска туда газа и нефти будет ограничена несколькими стратегическими трубопроводами; магистральным направлением развития представляется постепенное замещение транспортировки энергоресурсов более дешевой и экономичной передачей электроэнергии.
Для решения этой задачи в Китае создается единая энергетическая система по образцу существовавшей в СССР (после его распада Россия так и не соединила Европейско-Уральскую и Сибирскую энергосистемы). Ее формирование завершит грандиозная ГЭС «Три ущелья». (Зайцев)
Значимое направление ускоренного развития Китая - государственное управление урбанизацией. Сама по себе она, как и индустриализация, диктуется прежде всего демографическими процессами и является для Китая категорической необходимостью. «Если города не будут расти быстрее, чем деревня, причем не будут расти за счет деревни, то на селе быстро наступит демографический перегрев и малоземелье преодолеет допустимую технологическим уровнем сельскохозяйственного производства грань. Деревня станет носителем поистине огромной скрытой и явной безработицы». Во избежание социальных потрясений Китай «обречен» на ускоренный индустриальный рост - и на столь же ускоренную урбанизацию.
Индустриальный рост направляется государством через привлечение бизнеса в континентальные провинции за счет создания инфраструктуры и благоприятного правового режима, а урбанизация - при помощи специальной программы, предусматривающей строительство 10 тысяч городов. В рамках реализации этой программы за три года только в районах, примыкающих к казахской границе, «на пустом месте» было построено три полумиллионных города.
Помимо «впитывания» сельского населения как такового, новые города выполняют еще как минимум две важные функции:
сдерживают стихийную миграцию сельских жителей континентального Китая в большие города приморских провинций, противодействуя тем самым усугублению перекоса в развитии между «двумя Китаями» (многие города целенаправленно размещаются в районах, откуда идет наиболее интенсивная миграция в перенаселенные приморские районы);
так как создание новых городов в этнически некитайских районах сопровождается переселением в них значительного количества ханьцев, градостроительство обеспечивает ассимиляцию некитайского населения (прежде всего в частично переданном Китаю СССР Синцзян-Уйгурском автономном районе, в котором в конце 80-х произошло восстание мусульман, после подавления которого было разрешено строительство мечетей).
В 2002 году XVI съезд КПК, на котором было обновлено руководство страны (так, от власти была отодвинута «шанхайская группа», вызывавшая неприязнь у основной части китайской элиты) принял решение об увеличении ВВП Китая в 3 раза к 2020 году. Для этого нужен среднегодовой рост в 6.6%, что существенно ниже уровня 90-х годов и начала первого десятилетия XXI века.
Анализ ресурсной обеспеченности подобных, по китайским меркам, умеренных и темпов развития вызвал шок у нового руководства страны. Оказалось, что собственных энергоресурсов Китая (уголь, нефть, газ), включая достоверно разведанные, но не освоенные, хватит примерно на 10 лет. Даже запасы редких и редкоземельных металлов, по которым Китай занимает первое место в мире, из-за хищнической эксплуатации и массового экспорта сократились за последние 10 лет на треть, а по некоторым видам сырья - и в 2 раза.
В связи с этим руководство Китая поставило задачу расширения контроля за зарубежными месторождениями полезных ископаемых, в первую очередь энергоносителей. Из-за отсутствия стратегических ресурсов для действий на значительном отдалении было определено два основных направления «сырьевой экспансии»: северное (Средняя Азия и азиатская часть России) и южное (Юго-Восточная и Южная Азия). В качестве наиболее наглядного проявления неэффективности китайской сырьевой политики в прошлые годы, вызвавшего критику со стороны китайского руководства, называется то, что Китаю пока так и не удалось установить свой контроль ни за одним месторождением нефти на территории России.
Китайские специалисты полагают, что уверенное развитие Китая и Индии на индустриальной основе, обеспечит рост мирового спроса на сырье и, в частности, на энергоносители, несмотря на общую тенденцию к повышению эффективности их использования. Это увеличение спроса может привести к тому, что в первом десятилетии XXI века общая тенденция сравнительного удешевления сырья, сформировавшаяся в 70-х - 80-х годах, не будет действовать.
Более того: увеличение спроса может привести даже к дефициту сырьевых ресурсов в мировом масштабе, что в ближайшие годы обеспечит жесткую глобальную конкуренцию за монопольный контроль за источниками сырья. По мнению китайских специалистов, США уже вступили в соревнование за установление такого контроля, за ними устремилась Япония (уже создавшая реальную угрозу лишения Китая нефти Восточной Сибири), и Китай должен вступить в стратегическую «гонку за сырьем» как можно быстрее, так как уже опаздывает, и его запаздывание приобретает совершенно недопустимый характер.

Двухсекторный рынок нефти??

Впервые освоение России стало стратегией Китая

11.4.5. Финансирование модернизации

Финансовая политика Китая с самого начала реформы была направлена на стимулирование внутреннего спроса. Китайские руководители хорошо понимали «золотое правило» глобальной конкуренции, впоследствии сформулированное М.Портером, по которому эффективные транснациональные корпорации могут вырасти и окрепнуть лишь на емком внутреннем рынке соответствующей страны.
Поэтому уровень монетизации китайской экономики всегда был значителен; отношение денежной массы к ВВП превышало 100%. С 1997 года увеличение денежной массы составляло в среднем 17% в год, причем благодаря в целом эффективному контролю за ее структурой ее рост стимулировал не инфляцию (которая после … года остается низкой, а порой и отрицательной), но производство и рост банковских вкладов, в первую очередь населения.
После замедления роста китайского экспорта (…статистика…) под действием кризиса 1997-1999 годов ключевым инструментом стимулирования роста стало увеличение денежной массы при контроле за ее структурой. Эта политика не просто компенсировала ухудшение внешней конъюнктуры, но и качественно изменила сам характер развития Китая, решительно снизив его зависимость от мирового спроса и превратив в главный фактор роста китайской экономики ее собственный внутренний спрос.
Как свойственно процессам общественного развития Китая, механизмы увеличения реальной денежной массы можно условно объединить в два взаимодополняющие контура, выполняющие принципиально различные задачи.
Первый контур, постепенно сдающий свои позиции, поддерживает старый, но пока необходимый для сохранения стабильности и управляемости хозяйственный механизм. В его рамках происходит в основном кредитование госбанками государственных же предприятий со всей их неэффективностью; он подпитывается как господдержкой, так и вкладами населения (подобно тому, как это имеет место в Почтовом банке Японии и Сберегательном - России).
Второй, расширяющийся контур, обеспечивает решение задач модернизации и связан с активизацией фондового рынка. Помимо корпоративных эмиссий (на двух китайских фондовых рынках обращаются акции более чем 1200 китайских компаний), для его функционирования исключительно велико значение госзаймов. Государство финансирует модернизационные проекты - начиная от создания инфраструктуры и кончая техническим перевооружением госпредприятий - во все большей степени за счет выпуска ценных бумаг на внутренний рынок.
Таким образом, прирост денежной массы во многом создается в ходе поддержки неэффективного госсектора, а затем изымается с финансового рынка при помощи займов, обеспечивающих эффективные модернизационные проекты. В результате одни и те же средства проходят по обоим финансовым контурам, что обеспечивает их максимальное использование и погашение инфляционного эффекта.
Масштабы госфинансирования модернизационного контура велики. Только долгосрочные госзаймы на инвестиционные нужды и только в 1998-2000 годах составили 510 млрд. юаней (более 60 млрд.долл.). За счет госзаймов на внутреннем рынке, обеспечивающих модернизацию, бюджетный дефицит Китая в 2000-2001 годах вырос примерно вдвое, хотя и остался в безопасных рамках. В 2002 году бюджетный дефицит также был обусловлен необходимостью финансирования модернизационных проектов, хотя сам по себе он является естественным результатом импорта капитала.
Именно благодаря политике стимулирования инвестиций через госзаймы инвестиционный рост удалось ускорить с 11% в 2001 до более чем 16% в 2002 году, причем вложения в недвижимые объекты выросли более чем на 30%.
Недавнее открытие рынка акций для китайских граждан позволило расширить негосударственное финансирование модернизационного контура, в том числе и за счет контура стабилизации (так как на рынок акций стали уходить сбережения населения и из госбанков, финансировавших за их счет преимущественно госпредприятия). Дополнительным стимулом к расширению фондового рынка стали ограниченность иных способов вложения капитала и высокая рентабельность операций. В результате в операциях на фондовом рынке, несмотря на его низкую прозрачность, участвует значительная часть городского населения (ЗАЙЦЕВ).
В то время как стержнем экономической успешности Китая является его разумная и взвешенная финансовая политика, символом ее эффективности служит головокружительный рост золотовалютных резервов. За последние 10 лет они выросли более чем в 10 раз, среднегодовой прирост превышает 25%. По их размеру Китай занимает прочное второе место в мире после Японии, причем на третьем и четвертом местах также находятся экономики «Большого Китая» - Тайвань и Гонконг; их суммарные золотовалютные резервы существенно превышают золотовалютные резервы Японии.

11.4.6. Региональная экспансия
и новое позиционирование в глобальной конкуренции

Итоги «азиатского» кризиса 1997-1999 годов и всего последующего развития свидетельствуют не только о текущей устойчивости китайской экономики, но и о долгосрочном, перспективном и при этом весьма эффективном характере планирования ее развития. Для иллюстрации этого планирования достаточно задать простой вопрос: зачем в регионе, охваченном всеобщими девальвациями, Китай поддерживает стабильность юаня, в том числе и вопреки интересам собственной текущей конкурентоспособности?
Простейший и все еще распространенный ответ - в неповоротливости и неграмотности китайской бюрократии, которая тратит на представительские обеды более миллиарда долларов в год, дарит друг другу специально выпускаемые для этого представительские сигареты по 60 долларов пачка и либо в принципе не способна мыслить в категориях конкурентоспособности, либо поступается соображениями эффективности ради устаревших представлений о национальном престиже, ассоциируемыми со стабильностью валюты.
Однако этот ответ слишком прост и слишком похож на механическую экстраполяцию российских реалий (а также реалий некоторых иных стран) на качественно иные условия современного Китая. Высокомерное же презрение западных бюрократов и аналитиков к восточным основано на чем угодно, кроме понимания характера работы китайской государственной машины и, что особенно важно, практических результатов этой работы.
Прежде всего, стабильность юаня является результатом осознанного выбора китайского государства. Ограниченная конвертируемость в сочетании с огромными золотовалютными резервами позволяет государству определять динамику обменного курса как не только в средне-, но и в долгосрочной перспективе.
Наиболее вероятно, что оно поддерживает стабильность юаня, оценив опыт США по превращению доллара в мировую резервную валюту и связанные с этим преимущества. Его стратегическая цель - превращение юаня в региональную резервную валюту Юго-Восточной Азии и завершение таким образом переориентации стран региона с США и Японии на Китай. В долгосрочной перспективе прорисовывается и возможность формирования в Юго-Восточной Азии валютного союза наподобие еврозоны с юанем в роли евро.
Сохранение долговременной стабильности юаня - категорическое условие реализации этой стратегии, а конъюнктурные жертвы в ее рамках носят абсолютно оправданный характер и являются по сути дела сверхрентабельной инвестицией в национальное будущее.
Ключевой перелом в позиционировании Китая, сделавший описанную перспективу реальной, произошел в самом начале развития кризиса 1997-1999 годов (когда мало кто представлял себе его масштабы и значение) и был связан не только с экономическими, но и с военно-политическими факторами.
Летом 1997 года в ходе противостояния в районе Тайваня китайские вооруженные силы, отстававшие от американских в лучшем случае на поколение военной техники, фактически выиграли у них «войну нервов», вынудив отказаться от первоначальных намерений провести «демонстрацию силы» в поддержку властей Тайваня.
Хотя это противостояние и касалось частного вопроса, имевшего незначительное значение, первое со времен Вьетнама военно-политическое поражение США было в полной мере оценено целым рядом стран Юго-Восточной Азии.
Еще большее впечатление на них, как можно понять, произвело восстановление китайского суверенитета над Гонконгом. Сейчас уже забыто, насколько неожиданным для мира, да и для самих китайцев оказалась приверженность англичан букве заключенных в незапамятном прошлом договоров, из-за которой они отказались от своего владения. Можно лишь резюмировать, что отражением нашей силы слишком часто оказывается слабость наших противников.
Характерно, что Китай стал едва ли не единственной страной мира, осуществившей легитимизированные мировым сообществом территориальные приобретения после Второй Мировой войны (за исключением таких специфических случаев, как воссоединение Германии и Вьетнама, передача Крыма входившей в состав СССР Украине, а также объединение некоторых развивающихся стран - например, Танганьики и Занзибара в Танзанию, а Египта и Сирии в Объединенную Арабскую республику - в постколониальную эпоху).
Не случайно одним из самых ожесточенных сражений «финансовой войны» в 1997-1998 годах стала именно спекулятивная атака на гонконгский доллар, - при успехе она не только дискредитировала бы Китай, но и покачнула бы всю его экономическую и политическую систему. Однако она была отбита - в том числе и за счет объединения финансового потенциала Гонконга с экономическим и политическим влиянием Китая.
Присоединение Гонконга (с юридической точки зрения - воссоединение с ним) стало переломным моментом развития современного Китая, который впервые после долгого скрытого развития эры Дэн Сяопина отбросил конспирацию и сделал явную заявку на лидерство - формально в масштабе региона, а реально - и всего мира.
Присоединив Гонконг - финансовое сердце Юго-Восточной Азии и всего Тихоокеанского региона, Китай взял уже не под опосредованный, но прямой административный контроль важнейший ресурс вчерашнего и сегодняшнего мира - финансовые потоки. Тем самым он показал, что ему мало колоссальных золотовалютных резервов, мало огромных инвестиций, вливающихся в него через «финансовую воронку» Тайваня, - ему необходим уже контроль за финансовыми потоками и рынками за пределами его территории.
Эта заявка, равно как и способность к силовому противостоянию не с кем-нибудь, а со США, была в полной мере воспринята лидерами стран Юго-Восточной Азии, которые в кратчайшие сроки изменили свою внешнеполитическую ориентацию с преимущественно проамериканской на в значительной степени прокитайскую.
В результате эти страны не просто привели свой внешнеполитический курс в соответствие той высокой, а зачастую и доминирующей роли, которую играет в их экономиках китайская диаспора.
Результат был значительно глубже.
Изменив внешнеполитическую ориентацию, ряд стран Юго-Восточной Азии заложили тем самым серьезную уже не просто экономическую, но и политическую основу для формирования «зоны юаня», подобной планировавшейся, но не возникшей из-за жесткого противостояния США «зоне иены». Стратегические планы китайского руководства нашли свое отражение в устремлениях национальных лидеров региона, и никакие китайские погромы, вызванные кризисом, уже не могли изменить этой ориентации. В условиях неуклонного ослабления Японии и откровенно продемонстрированной в ходе кризиса 1997-1998 годов немотивированной враждебности США АСЕАН все больше начинает смотреть на мир глазами Китая, превращаясь в региональную организацию не полицентрической интеграции, но интеграции вокруг Китая.
Эти устремления были усилены структурным кризисом мировой экономики, начавшимся в 2000 году. Больно ударив по экономикам Юго-Восточной Азии, ориентированным на экспорт в развитые страны, он содействовал переориентации части производителей на Китай с его колоссальным внутренним рынком. При этом кризис еще более усилил влияние в странах Юго-Восточной Азии этнического китайского бизнеса, так как благодаря прочным связям с Китаем он оставался единственным, сохранившим стабильность.
Как можно понять, укрепление регионального, да и глобального положения Китая в ходе кризиса 1997-1999 годов способствовало революции в сознании китайской элиты. Континентальный Китай стал осознавать себя уже не как единственное законное китайское государство, что подразумевало концентрацию на сомнительности иных китайских государств, но как лидер всего китайского сообщества, как государство всех китайцев, где бы они ни проживали. В 2000 году это осознание собственного лидерства в Большом Китае прорвалось в область государственной символики: на визах, ранее указывавших полное название государства - «Китайская Народная Республика» - стали писать просто: «Китайская виза».
Реагируя на выгодные для Китая изменения как в Юго-Восточной Азии, так и в самосознании китайских элит, в 2002 году, на XVI съезде КПК новое руководство приняло ряд стратегических решений, ускоряющих региональную интеграцию вокруг Китая и изменяющих в связи с этим модель экономического развития.
По этим решениям в 2003 году Китай должен воспользоваться плодами некоторой дезорганизации развитых стран и перетянуть на себя максимальные потоки иностранных инвестиций с международных рынков, лишившиеся привычных объектов вложения из-за нестабильности в США, депрессии в Японии и внутренних проблем в Евросоюзе. Тем самым Китай должен взять максимум «бесхозных» инвестиционных ресурсов мира, утративших привычные для себя объекты вложения в развитых странах.
Реализация этого подхода сократит инвестирование развитых стран и создаст для них дополнительные трудности. В то же время в самом Китае произойдет частичное замещение капиталов зарубежного китайского бизнеса, которые смогут расширить свою внешнюю экспансию и, соответственно, прирастить «Большой Китай».
В соответствии с этим второй стратегической задачей является замыкание на китайскую экономику производителей третьих стран (не только Юго-Восточной Азии, но и Латинской Америки), ориентированных на экспорт в развитые экономики, но страдающих от снижения спроса в них. Учитывая специфически китайскую модель ведения бизнеса, можно предположить, что вслед за деньгами, уплаченными за товарные поставки, в эти страны направится поток китайской эмиграции и, что самое важное, китайских капиталов.
Оба тезиса не только новы сами по себе; они дополняют, надстраивают стратегию построения в Китае самодостаточной экономики, не зависящей от мировой конъюнктуры (условно говоря, стратегии «развития континентального Китая») и стратегию региональной интеграции Юго-Восточной и Средней Азии идеей глобальной экспансии китайского бизнеса (стратегия «Большого Китая»).
Существенно, что сама по себе задача глобальной экспансии ставилась еще Дэном Сяопином, считавшим ключом к успеху в глобальной конкуренции (выражаясь современным языком) освоение наиболее емких рынков, то есть рынков развитых стран, в первую очередь США и Европы. Однако она не рассматривалась в качестве ключевого элемента государственной стратегии, хотя «стратегия просачивания» китайского бизнеса и систем сбора информации никогда не ограничивалась Юго-Восточной Азией.

Пример 35 .

Стратегия «просачивания» как элемент повышения конкурентоспособности
и стабилизации общества

Вне зависимости от оправданности конкретных обвинений, предъявляемых Китаю американскими властями в ряде скандалов (наиболее громкий из которых был связан с именем ….., специалиста по… в ….), нельзя не испытать глубокой зависти к продуманности и терпеливости китайской стратегии в области организации взаимодействия с развитыми странами на уровне отдельных людей. Наиболее полное выражение она получила в области обучения за границей специалистов и студентов.
Она представляет собой творческое и, как сегодня уже становится понятным, успешное применение в области внешней политики весьма специфической, свойственной только китайскому обществу стратегии «просачивания». (Интересно, что Устав китайской армии - единственный боевой устав мира, предусматривающий, помимо трех традиционных видов ведения боевых действий - обороны, наступления и встречного боя, - еще и «просачивание»).
На протяжении десятилетий строящий коммунизм Китай последовательно направлял студентов и специалистов на обучение в развитые страны. Доля возвращавшихся колебалась в пределах 30-50% - в том числе и потому, что к семьям «невозвращенцев», как правило, не применялось сколь-нибудь серьезных репрессий (в том числе в силу исторически терпимого отношения к эмиграции и рассмотрения ее как способа улучшения демографической ситуации). В результате значительная часть интеллектуального потенциала нации систематически покидала страну.
Однако китайские специалисты справедливо обращают внимание на два аспекта подобной «утечки умов», обычно остающихся за пределами поля зрения их современных российских коллег.
С одной стороны, тогдашние (а во многом - и сегодняшние) внутренние условия Китая не способствовали расцвету интеллектуальной деятельности, и отток интеллекта из страны наносил ей незначительный ущерб: большинство уехавших в принципе не могло применить, а в целом ряде случаев - даже проявить свои таланты на своей недостаточно развитой Родине.
С другой стороны, постоянный и мощный приток трудолюбивых и интеллектуальных китайских специалистов привел к формированию в ведущих корпорациях и исследовательских центрах развитых стран целого слоя этнических китайцев, достигших в том числе и весьма значительных постов. Не вдаваясь в рассмотрение вопроса о том, способствует ли это повышению информированности руководства Китая, отметим, что такое положение дел превращает китайское общество, а как минимум - этнических китайцев в нечто знакомое и, более того, интуитивно дружественное для топ-менеджеров развитых стран. Результат - облегчение международного сотрудничества с Китаем и рост его эффективности.
Вплоть до настоящего времени Китаю не удалось создать эффективного «китайского лобби», подобного современному еврейскому, а до него - итальянскому и ирландскому лобби в центре управления процессами мирового развития - США. Вместе с тем эволюция взглядов ряда авторитетных американских специалистов в области международной политики, в частности, Г.Киссинджера, свидетельствует об определенных успехах попыток такого рода.
Помимо традиционной стратегии «просачивания», терпимость к эмиграции иллюстрирует еще и выработанную китайским обществом стратегию «социальных ниш», обеспечивающую необычно низкий для общества, находящегося в состоянии перехода к рынку, уровень внутренней социально-психологической напряженности. Суть стратегии состоит в сочетании довольно высокого уровня территориальной мобильности населения с формированием в различных регионах страны различных типов социального климата, соответствующих различным типам «социального темперамента» населения.
Это наблюдалось и в СССР, где реальный уровень политического давления и общественных свобод существенно различался в различных регионах (достаточно указать на незначительное количество колхозов в Сибири и фактическое разрешение частного предпринимательства в Грузии). Ярко это проявлялось и в царской России, национальные окраины которой имели собственные суды, судившие по своим законам все преступления, кроме политических и особо тяжких (в основном убийств), а Финляндия имела не только свой парламент, но и свою валюту.
Но только в Китае сложилась ситуация, когда человек может решить противоречие между своим «социальным темпераментом» и общественно-политическими условиями окружающей его жизни за счет простого перемещения в более или менее рыночную часть страны.
С точки зрения стратегии «социальных ниш» относительно спокойное отношение властей к эмиграции энергичной молодежи было еще и эффективным инструментом поддержания социального спокойствия и обеспечения идеологической однородности общества. Этой молодежи просто позволялось находить себе «нишу» и за его пределами, - тем более, что в рамках концепции «Китай там, где живут китайцы» выезд из континентального Китая означает не потерю им людей, но всего лишь расширение Большого Китая, иначе называемого «китайским миром».

Постановка задачи налаживания прочной кооперации с производителями Латинской Америки - признак принципиально нового этапа китайской экспансии. Помимо региональной интеграции и освоения наиболее емких рынков она начинает включать тщательный поиск возможностей в глобальном масштабе, в том числе и в традиционных сферах влияния США (испанские капиталы, игравшие огромную роль в испаноязычных странах Латинской Америки, были «вычищены» из них американцами в ходе кризиса 1997-1999 годов).
Таким образом, строя систему региональной интеграции в Юго-Восточной Азии, Китай, несмотря на сохраняющуюся и в полной мере осознаваемую технологическую отсталость, рассматривает себя как глобальную, а не региональную державу.
Существенно, что в этом позиция китайских специалистов соответствует американским подходам, по которым наиболее концентрированным выражением эффективности китайской политики являются даже не экономические успехи, а то, что как политическое, так и хозяйственное влияние на Китай США остается пренебрежимо малым. Достаточно указать, что на США приходится лишь …% китайского экспорта - по сравнению с …. . Американцы остро переживают свою неспособность не то что оказывать воздействие на сознание китайского общества, но даже решать такие локальные задачи, как своевременное получение информации о его состоянии и лоббирование выгодных для себя действий его руководства.
Несмотря на поистине титанические усилия, США так и не удалось сломать Китай, не удалось запустить в нем те самые центробежные механизмы, которые разорвали на части СССР. Еще в 1992 году оглушенные свалившимся на них нежданным успехом американские аналитики и их российские помощники указывали на неизбежность распада Китая до конца ХХ века. Однако он не просто успешно преодолевает как региональные, так и социальные центробежные тенденции, не просто вышел без потерь из первого кризиса глобальной экономики (1997-1999 гг.), но еще и расширился - как в географической, так и в финансово-экономической форме.
Время работает на Китай, который не просто сдерживает американскую экспансию, но уже сформировал свой собственный «китайский мир» - зону своего экономического влияния - и медленно, но неуклонно расширяет его.
Параллельно с этим нарастает влияние Китая на США. В течение ближайших 10 лет это кропотливо организуемое и упорно оказываемое по целому ряду разнообразных каналов влияние вполне может, несмотря на сопротивление различных слоев американской элиты, привести к созданию эффективного политического лобби.
Американские аналитики, хотя и считают, что ВВП Китая в 2015 году при самых благоприятных для него обстоятельствах будет втрое меньше американского, склонны рассматривать Китай как ключевую стратегическую угрозу американскому доминированию в мире, как не регионального, но глобального конкурента.
Самым ужасным для них является отсутствие сколь-нибудь реалистических представлений о механизмах подрыва и торможения этого конкурента, эффективное управление которого в целом успешно справляется со стоящими перед ним проблемами.

11.5. Исламский мир: вызов отчаяния

Современные технологии, и особенно формирования сознания, парадоксальным образом вселяют новые силы и придают новую жизнеспособность архаичным социальным организмам, которые:
в силу примитивности не воспринимают многие разрушительные технологии, разработанные для сдерживания современных социальных механизмов (так, традиции - лучшее оружие против пропаганды), и защищены от ряда современных вызовов (так, пренебрежение правами человека позволяет запретительно жестоко и в целом действенно карать за наркоторговлю и оргпреступность);
эффективно используют (в том числе в отношении своих собственных членов) современные технологии, воздействие которых усугубляется неготовностью и неадаптированностью к ним традиционных обществ;
получают стремительно расширяющуюся социальную базу в силу возникновения технологического разрыва между обществами и внутри развитых обществ и увеличения в силу этого доли людей, не имеющих жизненных и социальных перспектив.
Эта новая жизнеспособность перерождается в совокупность качественно новых вызовов, бросаемых современной западной цивилизации целым рядом архаичных социальных организмов, носящих либо андеграудный (включая как культурные, так и преступные разновидности андеграунда), либо религиозный характер.
Наиболее серьезным вызовом является исламский вызов, носящий выраженный идеологический характер и последовательно отрицающий ценности современного западного общества.
Ислам - самая молодая из великих религий мира, что предопределяет как его наибольшую агрессивность и склонность к экспансии, так и социальную ориентированность. Последняя открыла для него новое «окно возможностей»: после того, как коммунистическая идеология, дискредитировав себя, перестала выполнять в мировом масштабе функцию общественно-политического выражения органически свойственного человеку стремления к справедливости, ислам смог занять значительную часть этой ниши.
Собственно, именно выполнение этой функции и вывело его за пределы чисто религиозного феномена, превратив в существенный фактор глобальной конкурентной борьбы.
Сегодняшний ислам отличает открытость, облегчающая его экспансию и отчасти роднящая его с идеологией: мусульманином может стать всякий человек, почти без исключений, пожелавший этого и выполняющий предписанные правила.
Ужесточение глобальной конкуренции, отбрасывая «за черту надежды» все большее количество граждан и целых социальных групп развитых обществ и все больше неразвитых стран, удобряет почву для успешного распространения ислама, который дает новую надежду и новый смысл жизни людям, выброшенным глобализацией за пределы конкурентоспособности.
Ведь, оказавшись неконкурентоспособными, люди и целые народы лишаются самого смысла существования в финансово-экономической парадигме западной цивилизации. Осознавая, что они никогда уже не будут не то что богатыми, но даже просто обеспеченными, они остро нуждаются в альтернативных западным и потому достижимым для себя ценностям.
Важнейшая из них - справедливость, основанная не на рыночном успехе, а на стихийном понимании природного равенства людей и на осознании необходимости предоставления им равных возможностей.
Уход с арены мирового идеологического противостояния коммунизма сделал единственным поставщиком этой нерыночной, утешительной, альтернативной справедливости религии (кроме протестантизма как идеологии как раз рыночной справедливости).
Миф об исключительной социальной ориентированности ислама развеивает пример католических священников Латинской и Центральной Америки, которые в 80-е годы стали не менее активной и мощной силой социальных преобразований, чем разнообразные левые повстанцы и политические партии.
Однако католическая церковь слишком институционализирована и централизована для проведения по-настоящему гибкой и агрессивной экспансии. Под угрозой масштабной утраты влияния она смогла реформировать себя в 60-е годы, приблизив священников к пастве (что и обусловило их активную общественно-политическую позицию), однако для прямого и систематического вмешательства в дела общества она слишком забюрократизирована. Мешает ей и государственное оформление, так как в случае прямого действия по реализации ее религиозных догм в той или иной стране государство Ватикан может получить серьезные дипломатические проблемы.
Даже собственно религиозную экспансию католическая церковь ведет крайне вяло и неэффективно, лишь в отношении еще более пассивных и к тому же дискредитировавших себя конкурентов (каким, например, является Русская православная церковь).
Ислам принципиально отличается от католицизма не только нерастраченной пассионарностью, во многом унаследованной от национально-освободительных движений 50-х - 70-х годов и разочарования, которое они принесли после побед. Его ключевое отличие заключается в обусловленной его исторической молодостью неформальной и гибкой, сетевой структуре управления с низкой степенью бюрократизации и высокой способности к адаптации. Наконец, отсутствие догматической окостенелости и разнообразие течений позволяет неофиту выбирать наиболее близкие себе, что также облегчает экспансию.
Исламский фундаментализм имеет не только экономические (поражение целых регионов Земли в глобальной конкуренции), но и демографические причины. В ключевом источнике современной исламской экспансии - Саудовской Аравии - десятки детей каждого арабского шейха также являются шейхами, получают высокое содержание и прекрасное образование, но в рамках традиционного общества не имеют сферы приложения своей энергии. При этом они болезненно переживают деградацию национальной экономики и наглядное ухудшение ее положения (см. ниже пример …) относительно США, доминирование которых лишь усиливается.
В аналогичном положении оказывается население территорий, страдающих от аграрного перенаселения (в том числе наш Северный Кавказ), а также не обладающих достаточными для участия в международном разделении труда производительными силами.
Население этих районов оказывается горючей массой, к которой надо лишь поднести две спички - вождей (с этой ролью справляются отпрыски обеспеченных арабских семейств) и деньги.
Финансирование исламской экспансии в конечном счете осуществляется за счет нефтедолларов арабских стран. Это подразумевает не только щедрый и достаточно устойчивый, но вместе с тем и по-коммерчески основанный на результате, то есть достаточно эффективный характер этого финансирования.
Поэтому именно ислам как наиболее конкурентоспособный участник мировой идеологической борьбы заполнил основную часть идеологического вакуума, возникшего из-за поражения коммунизма.
Он смог дать людям, утратившим перспективы в рамках рыночной парадигмы развития и рыночной идеологии, новую, более справедливую и более человечную по отношению к ним систему ценностей, доступных им и их потомкам.
Он смог обаять неразвитые народы накопленной со времен раннего Средневековья культурной традицией, щадящей, в отличие от унифицирующей и коммерционализирующей западной цивилизации, национальную самобытность и национальную идентичность.
Он смог создать новую мировую общность, открытую для всех людей и народов, отверженных миром наживы и капитала, самодовольно и похабно торжествующим на костях голодающих миллиардов (это не левацкая агитка, а перевод на обыденный язык официального отчета ООН, рассмотренного в параграфе ….). Эта общность создает основу для солидарности и совместной защиты неотъемлемых человеческих, но повсеместно попираемых прав; потенциально она является своего рода «профсоюзом отверженных».
Но главное - ислам создал возможность новой социализации и социальной перспективы, хотя и специфически альтернативной, для энергичных людей, отторгнутых западной цивилизацией (и особенно неразвитыми обществами с их резко сократившимися возможностями для самореализации), а также для значительного слоя людей, нуждающихся в истовом служении высшим ценностям.
Ислам, как некогда коммунизм, дал возможность пассионариям всего мира и всех социальных слоев применить свои силы и найти себя в деле переустройства, в том числе и социального, несправедливо устроенного мира. А так как несправедливость мироустройства с началом глобализации возросла самым наглядным образом и, с другой стороны, мусульманский мир не обладает обюрокраченным Центральным Комитетом, способным дискредитировать себя и тем самым и все свое дело, его быстрое распространение представляется вполне естественным и закономерным.
Сегодня ислам как активная политическая сила, осуществляющая идеологическую экспансию и влияющая на развитие соответствующих обществ, действует не только в регионах своего традиционного распространения, но и практически во всех развитых обществах. И, если в Европе ислам распространяется преимущественно в среде иммигрантов из арабских стран, то его распространение среди афроамериканской части американского общества, не имевшей мусульманской религиозной традиции, носит выраженный социальный и даже социально-политический характер.
Кроме того, экспансия ислама идет не только «вширь», но и, если можно так выразиться, «вглубь»: в среде самих мусульман растет доля экстремистских течений, в первую очередь ваххабизма (так как именно он является государственной религией главного спонсора исламской экспансии - Саудовской Аравии). Этот процесс особенно заметен в России, деидеологизация которой при очевидной разрушительности имплантированных в нее обрывочных западных ценностей сделала ее легкой добычей исламских миссионеров. Значительная их часть подготовлена под идейным воздействием ваххабитов и ориентирована на вытеснение традиционного «домашнего» ислама, граничащего с простым соблюдением обычаев национальной культуры, агрессивным стремлением к максимальной регламентации жизни мусульман, вплоть до вовлечения их в газават.
Таким образом, как участник глобальной конкуренции ислам представляет собой грозную силу, являясь наряду с Западом и Китаем третьим участником конкуренции цивилизаций.
В то же время ряд неустранимых слабостей исламской цивилизации обрекает ее если и не на поражение в глобальной конкуренции, то во всяком случае на сохранение «на вторых ролях».
Главная из них слабостей - оборотная сторона гибкости: отсутствие организованности и способности не то что реализовывать, но даже разрабатывать долгосрочные стратегии. В экономическом и технологическом плане представители исламского мира также демонстрируют удручающе низкий уровень эффективности; за 30 лет относительно дорогой нефти они смогли обеспечить лишь рост потребления, не создав ни собственных технологий, ни даже сколь-нибудь развитых диверсифицированных экономик.

Пример 36 .

Саудовская Аравия:
бессилие богатства и «бунт на коленях»

Слабость мусульманской экономической модели иллюстрирует пример наиболее мощной в экономическом плане исламской страны - Саудовской Аравии.
Неэффективность ее сырьевой ориентации, усугубленная демографическим бумом, проявилась в динамике ВВП на душу населения. После головокружительного роста в 13,4 раза за 10 лет (с 1,2 тыс.долл. в 1971 до 16,1 тыс.долл. в 1981 году) последовало падение до 5,1 тыс.долл. в 1988 и 6,3 тыс.долл. в 1998 годах. Даже в 2000 году ВВП на душу населения составил лишь 8,3 тыс.долл..
Еще более наглядно болезненность этого падения проявилась в сопоставлении с США, в котором ВВП на душу населения, несмотря на все перипетии мирового и национального развития, неуклонно рос из года в год. В 1971 году ВВП на душу населения в Саудовской Аравии составлял 23% от американского. Взлет мировых цен на нефть и, соответственно, масштабов саудовской экономики привел к тому, что в 1980 и 1981 годах душевой ВВП этой страны превосходил американский соответственно на 25 и 18%. Но уже в 1988 году он упал до «нормального» уровня в 24%, на котором и остался (если не считать всплеска до 28-30% в 1990-1992 годах).
Сегодня внешний долг Саудовской Аравии только перед США составляет около 160 млрд.долл.. О тяжести этого бремени свидетельствует то, что снижение мировой цены нефти до уровня ниже 21 долл. за баррель брент-смеси создаст для нее неприемлемые трудности даже не при простом обслуживании внешнего долга. (Для сравнения: российские нефтяники, работающие в качественно менее благоприятных условиях, чем саудовские, хорошо чувствуют себя и при 16, а российская экономика при всех своих недостатках сохраняет нормальный в целом режим функционирования и при 20 долл. за баррель).
Экономическая неэффективность, кровно заинтересовывая Саудовскую Аравию и другие нефтедобывающие страны исламского мира в дорогой нефти, создает глубокое противоречие между ними и развитыми странами, в первую очередь США.
Однако оно носит далеко не абсолютный, «повсеместный и вневременной» характер. Нефть могла оставаться аномально дорогой так долго (с середины 1999 года) лишь из-за встречной заинтересованности не только основного производителя, но и основного потребителя, - США.
На первом этапе подъема цен, в 1999 году, дорогая нефть была нужна им потому, что она создавала технологически отстающей и потому более энергоемкой экономике Европы большие трудности, чем экономике США. Высокие цены на нефть сменили нагнетание напряженности вокруг Югославии в роли эффективного инструмента борьбы против ближайшего конкурента США - Евросоюза.
В 2000 году решающим фактором стала предвыборная борьба. Связь республиканцев с американскими нефтяными компаниями и через них - с арабским миром лишила демократов двух стратегических козырей из трех (расцвет экономики США, мир в Израиле, реформы в России). Дестабилизация Ближнего Востока дискредитировала Клинтона, а дорогая нефть ускорила крах рынка акций высокотехнологичного сектора (недаром Клинтон в категорической форме требовал от своего окружения добиться решительного удешевления нефти еще до февраля 2000!).
После победы республиканцев необходимость удешевления нефти была осознана ими, - но арабские страны уже привыкли к сверхдоходам. Дороговизна нефти с 2001 года вызвана своего рода «тихим бунтом» арабских стран против американской гегемонии.
Свою роль в этом бунте играют и экономические трудности, и осознание наконец глобальных последствий краха СССР. Та же Саудовская Аравия была форпостом США против распространения советского влияния в исламском мире; исчезновение СССР позволило ей, хотя и с опозданием, начать осознавать собственные интересы.
Вместе с тем вплоть до терракта 11 сентября 2001 года существенной компонентой этого бунта являлась его скрытая поддержка со стороны нефтяных корпораций США, заинтересованных в дорогой нефти. Терракты, поставив под угрозу, как тогда казалось, само существование американской экономики, создали необходимость компенсировать ухудшение глобальной конъюнктуры в том числе и снижением цены на нефть, и американские нефтяники поступились текущими интересами, чтобы избежать глобального кризиса.
Удорожание нефти с середины февраля 2002 года было вызвано неоправданно с точки зрения стратегического планирования затянувшейся подготовкой США нападения на Ирак, призванного надежно и надолго снизить цену нефти и уничтожить возможность даже пассивного сопротивления со стороны исламских нефтедобывающих стран.
Возможность проведения и успеха этой операции не вызывал сомнения, - и это является исчерпывающей эпитафией исламской модели экономического развития.

Подобное невнимание к ключевым факторам современной конкурентоспособности - управлению и технологиям - кроется не столько в психологии ряда народов (так как современный ислам не только многонационален, но и, в рамках единой религиозной парадигмы, поликультурен), сколько в самом позиционировании ислама.
Приверженцами ислама в силу объективных причин становятся люди и общества, не нашедшие себе места в ужесточающемся мире, не выдержавшие глобальной конкуренции. В результате объединяющий и впитывающий их исламский мир впитывает и их качества, не давшие им победить в глобальной конкуренции, - и начинает проигрывать свою коллективную игру по тем же причинам, по которым каждый из его членов уже проиграл свою индивидуальную.
Команда, каждый член которой доказал свою неэффективность, может стать эффективной либо в результате могучего преобразующего воздействия со стороны тренера (которого по отношению к исламской цивилизации просто не существует), либо в результате кардинального изменения правил игры.
Отдельные представители исламского мира пытаются изменить правила глобальной игры за счет террора. Однако эта попытка самоубийственна, так как современная война (в том числе ведущаяся террористическими методами) является войной технологий.
Ограниченная группа людей может выиграть отдельные сражения (или успешно провести терракты), выбирая ситуации, в которых она обладает преимуществом во внезапности, выучке и оснащении, но заведомо не может выиграть войну, так как ее ресурсов, в том числе и технологических, не хватает для длительного системного воздействия. В лучшем случае она лишь повысит эффективность общественной системы, которую пытается разрушить, уничтожив ее наиболее уязвимые элементы и мобилизовав остальные.
Таким образом, индивидуальная или групповая попытка изменить правила глобальной игры обречена из-за недостатка ресурсов.
Религиозная экспансия - более масштабная, коллективная попытка изменить эти правила, причем частично успешная. Однако окончательный баланс все равно подводится не в андеграунде и не среди маргинализованных частей человечества, а в высших, управляющих слоях развитых обществ и определяется либо по-старому - деньгами, либо по-новому - технологиями, в том числе технологиями организации, управления и формирования сознания.
Исламский же мир располагает лишь растущим числом неизменно дурно управляемых людей и деньгами (даже не капиталами!) от экспорта нефти, значение которых в целом снижается. При этом религиозный образ действия дополнительно к слабости интеллектуальных и управляющих систем туманит разум, мешает ясному пониманию происходящего и заставляет размениваться на достижение второстепенных, а порой и вовсе вредных с точки зрения глобальной конкуренции целей.
Демографический фактор не позволит исламскому миру потерпеть окончательное поражение, но ресурсная недостаточность не даст одержать победу и даже начать играть в развитии человечества и в мировой политике самостоятельную роль.
Наиболее концентрированное выражение несамостоятельности исламского мира - использование его лидерами валюты своих основных стратегических противников в качестве средств накопления. Исламский мир может финансировать борьбу с США, включая терракты, но, пока он будет делать это долларами, речь будет идти не о борьбе ради победы, а о мелком торге ради локальных уступок, ибо победа будет смертельна. А ведь еще Макиавелли учил, что «всякий несмертельный удар смертелен для того, кто его наносит».
Перед этой сохраняющейся и, по всей вероятностью, не осознаваемой зависимостью перед Западом меркнет даже животный, парализующий ужас, испытываемый лидерами богатых исламских государств перед угрозой «ударов возмездия» со стороны США по построенным ими роскошным дворцам, на противовоздушную оборону которых они не нашли ни денег, ни времени.
Таким образом, исламский мир обречен быть хаотичной и нерганизованной силой, способной побеждать, но не победить, вдобавок манипулируемой своими стратегическими конкурентами и направляемой ими на решение собственных локальных задач.
Строго говоря, именно так он и развивался до сих пор. Стратегический союз Саудовской Аравии и США возник в первой половине 80-х годов на основе идеи противостояния вторгнувшемуся в Афганистан СССР. При этом, преследуя религиозно-идеологические цели, Саудовская Аравия пошла на ощутимые материальные потери (см. пример …), снизив мировые цены на нефть, что привело ее к финансовой зависимости от США.
Финансирование палестинцев, включая их военизированные организации, шло в силу этой зависимости под ощутимым влиянием США, которые мирились с финансированием палестинцев ради финансирования борьбы против СССР, а затем использовали конфликт на Ближнем Востоке в своих глобальных и даже внутриполитических целях. Так, перед президентскими выборами в США 2000 года внезапное обострение, казалось, уже потушенного конфликта нанесло удар по Клинтону, хотя тот вместе с Арафатом успел получить Нобелевскую премию мира. (СМ. ПРИМЕЕР/ПАРАГРАФ)
В Косово и в целом в Югославии с начала 90-х годов мусульмане использовались американцами как инструмент сдерживания стратегического конкурента - Евросоюза; в Синцзян-Уйгурском автономном районе - как средство создания дополнительных проблем для другого стратегического конкурента, Китая.
И даже действительно эффективные терракты 11 сентября 2001 года оправдали вхождение США в Среднюю Азию и стали своего рода «эмоциональным мостиком» для создания в американском обществе мотивации к последующему нападению на Ирак, необходимому для подтверждения американского глобального лидерства и снижению цен на нефть (см. параграф …).

Глава 12. ПЕРЕХОД ОТ ФИНАНСОВЫХ ВОЗДЕЙСТВИЙ К ВОЕННЫМ

12.1. Недостаточность финансовых воздействий в условиях глобализации

Ключевое отличие межцивилизационной конкуренции от внутрицивилизационной, как показано в предыдущем параграфе, - отсутствие у ее участников общего языка и общей системы ценностей. Важным следствием этого с точки зрения видоизменения самой конкуренции является утрата ее «всеобщего эквивалента» - универсального, общего для всех ее участников критерия успеха.
Это создает определенные удобства, - так, каждый участник борьбы может объявлять себя победителем. Вместе с тем он не может не понимать, что удобства такого рода хороши исключительно «для внешнего употребления», для саморекламы и пропаганды.
В то же время каждый участник конкуренции нуждается в «гамбургском счете» - универсальном критерии, позволяющем отличать поражение от победы. В идеальном мире сотрудничества, существующем в теоретических представлениях об «игре с положительной суммой», разные цивилизации, скользя мимо друг друга в непересекающихся плоскостях, могут одновременно достигать каждая своих целей, не создавая помех друг другу.
Однако реальный мир, как было показано выше (см. параграфы …), является миром жесткой конкуренции за ресурсы, ведущейся на уничтожение и, таким образом, служащий классическим примером «игры с отрицательной суммой». Человеческие цивилизации, действуя каждая своим собственным образом и в присущей только каждой из них сфере представлений, ежеминутно сталкиваются в реальном мире, конкурируя за ресурсы своего развития, которые различаются для них лишь частично.
Поэтому цивилизационные экспансии, хотя и развиваются в различных плоскостях, неминуемо сталкиваются в прямых противостояниях. Это делает невозможным поддержание иллюзий «всеобщей победы», особенно активно насаждавшееся Западом после победы над СССР: все участники глобальной цивилизационной конкуренции могут достигать своих целей одновременно, но кто-то из них будет победителем, а кто-то - обязательно - побежденным.
В полноценной рыночной экономике, существовавшей до начала глобализации, роль «всеобщего эквивалента», в том числе критерия победы, выполняли деньги: если вы, достигнув своей цели, становились финансово сильнее конкурентов, вы побеждали. Если же, достигнув своей цели, вы относительно слабели в финансовом плане (то есть, может, и крепли, но при этом отставая от конкурентов), это доказывало ложность вашей цели и ваше поражение.
В условиях глобальной цивилизационной конкуренции однозначность указанного критерия размывается, ибо для части цивилизаций значимость финансов относительно невелика. С одной стороны, цели этих цивилизаций носят внеэкономический характер, что обуславливает незначимость денег для их представителей. С другой стороны, меньшая относительная ценность денег позволяет им снижать издержки и достигать тех же (а зачастую и вообще недоступных для конкурентов - примером могут служить военные технологии СССР) результатов меньшими затратами.
Значительная часть представителей незападных цивилизаций вовлечена в глобальную конкуренцию как люди, лишенные перспективы, люди без будущего. Это ослабляет указанные цивилизации в финансовом и технологическом плане, не говоря уже об их ослаблении из-за повышения воздействия на них финансовых возможностей конкурентов (включая возможность дешево купить самого высокопоставленного чиновника; российских, насколько можно понять, покупали простым обещанием «гринкарты» и возможности чтения лекций в западных университетах).
Однако важна и неоспоримая моральная правота бедных людей, лишаемых самого права на существование, - правота, признаваемая и по официальным критериям западных цивилизаций. Невозможность исправить их положение служит могучим мобилизующим и воодушевляющим фактором. Многие представители «маргинализованного большинства» современного человечества готовы воевать и даже умирать не то что за небольшие деньги, но вообще даром - не из корысти или надежды, но из простой мести, в том числе даже не за себя, а «за того парня».
Кроме того, представители незападных цивилизаций в целом бедны - и поэтому их труд, в том числе относительно квалифицированный, стоит относительно дешево.
Наконец, их нечем пугать. Любой житель развитой страны сделает почти все, что угодно под угрозой разрушения благосостояния и ввержения в нищету. Однако одной третьей части человечества - двум миллиардам систематически голодающих людей - грозить нищетой не имеет смысла, потому что они и не знают иного состояния. Осуществленная угроза исчезает и требует замены.
А чем можно грозить людям, лишенным благосостояния и самой надежды? Только угрозой смерти.
Таким образом, сталкивая участников с разнородными системами ценностей, цивилизационная конкуренция заставляет их опуститься на уровень наиболее простых, базовых, фундаментальных понятий, общих для всех людей в силу их даже не социальной, но биологической природы.
Укрупнение субъектов глобальной конкуренции до цивилизационного уровня ведет к перерастанию ими единого культурно-коммуникативного поля и к выходу из него - к своего рода «вавилонскому смешению языков», потере единой системы ценностей и взаимопонимания и, соответственно, к примитивизации коммуникаций. На смену финансам - этому отражению реального мира в сфере рыночной экономики - приходит наиболее грубая, доступная восприятию вне зависимости от культурной принадлежности и потому универсальная физическая сила.
Глобальная конкуренция цивилизаций носит все менее финансовый и все более биологический характер. Это борьба не капиталов, но экспансий единых цивилизационных организмов в их наиболее обнаженном, первичном виде, в котором экономическая конкуренция становится уже не главным, но лишь одним из многих направлений борьбы.
Снижение значения рыночных факторов глобальной конкуренции сопровождается усилением нерыночных, связанных с технологиями (вне привязки к цивилизационному характеру глобальной конкуренции данный вопрос был рассмотрен в параграфе …). Но вне сферы финансов единственным «всеобщим эквивалентом», равно понятным и равно эффективным по отношению ко всем участникам цивилизационной конкуренции, остаются не тонкие, сложные и зачастую просто непонятные технологии, но исключительно прямое и грубое применение силы.
В результате глобальная конкуренция, приобретая цивилизационный характер, ослабляет значение относительно сложного и безопасного «всеобщего эквивалента» - денег - выдвигая на первое место простое насилие. Универсальным языком современного мира является уже не эсперанто и даже не доллар, но прямая угроза удара кулаком в лоб.
Эволюция конкуренции прослеживается на протяжении 90-х годов: сначала цели оставались финансовыми, экономическими, - изменялись лишь средства их достижения. Так, укрепление американской экономики достигалось за счет финансовых ударов по стратегическим конкурентам:
в 1991 году - по Японии, где был «проколот спекулятивный пузырь», в результате чего страна погрузилась в депрессию, конца которой не видно;
в 1992 году - по Европе, где спекулятивная атака на фунт стерлингов эффективно сорвала попытку создания первой общеевропейской валюты - ЭКЮ;
в 1997-1999 годах - по Юго-Восточной Азии и Латинской Америке, из которых были успешно выдавлены конкурирующие капиталы (соответственно, из Юго-Восточной Азии - преимущественно национальные, а из Латинской Америки - испанские).
Однако параллельно с этим нарастало и внеэкономическое давление на европейских конкурентов при помощи отработанной против СССР технологии эскалации «конфликтов малой интенсивности». Она эффективно и с нарастающим размахом применялась против Европы на протяжении всех 90-х годов на территории Югославии, погрузившейся в хаос гражданской войны уже в 1991 году.
Кризис 1997-1998 годов стал переломом: американцы прочувствовали, что им удалось достичь лишь заведомо второстепенной цели - подрыва потенциальных конкурентов и расширения своего экономического влияния в части успешных неразвитых стран. В то же время главная задача - дестабилизация Гонконга и через это подрыв экономики Китая как главного, стратегического конкурента - осталась нерешенной. Более того: Китай именно в результате кризиса расширил влияние в Юго-Восточной Азии и усилил свою привлекательность, став ключевой региональной державой.
При этом США были напуганы собственной силой - масштабами дезорганизации мировой экономики в результате кризиса 1997-1999 годов, которые продемонстрировали им пределы использования геофинансовых инструментов.
И, наконец, кризис сам по себе подорвал дальнейшие возможности применения этих инструментов: вызвав ограничение движения спекулятивных капиталов, он снизил их роль в мировой экономике. В результате уменьшились возможности как использования этих капиталов для проведения финансовых войн, так и самих финансовых войн как орудия глобальной конкуренции.
Таким образом, в кризисе 1997-1999 годов финансовые инструменты глобальной конкуренции наглядно доказали одновременно свою недостаточность и свою исчерпанность.
Невозможность противодействовать финансовыми средствами укреплению Китая и валютной интеграции Европы обратили США к менее изощренным и более грубым - военным методам. Интенсификация вооруженного конфликта в Югославии и вовлечение в него европейских государств - членов НАТО, причем вовлечение в качестве агрессора, подорвало евро и закрепило европейскую экономику на второй роли.
Этот успех, тем не менее, не смог отодвинуть структурный кризис самой американской экономики, проявившийся уже в апреле 2000 года. Вкупе с террористическими актами 11 сентября 2001 года он выявил недостаточность самого финансового целеполагания: оказалось, что достижение финансовых целей в условиях глобализации:
не только не защищает от возникновения структурных кризисов, но и не позволяет справиться с ними;
заведомо недостаточно в условиях «ресурсного противодействия» со стороны арабских стран, выразившегося в поддержании высоких мировых цен на нефть;
оказывается безнадежно неадекватным перед лицом грубой силы, например, в терракте.
Все это привело к приведению характера наиболее осознанной и потому наиболее инерционной сферы деятельности идущего в авангарде развития современного человечества американского общества - целеполагания - в соответствие с инструментами его участия в глобальной цивилизационной конкуренции и ее общим характером.
Нападение на Ирак - качественно новая для последней четверти века война за прямой, силовой контроль за ресурсами. И по нефинансовому (и не информационному) характеру действия, и по его нефинансовой (и не информационной) же направленности это нападение возвращает нас к реалиям доглобализационной эры.
Возможно, как англо-бурская и Первая Мировая войны, агрессия США и Великобритании против Ирака остановит процессы глобальной интеграции. Возможно, она приведет к четкому, даже юридическому оформлению нового, уже произошедшего (см. параграф …) разделения мира - на сей раз уже не между державами с несогласуемыми интересами национальных капиталов, но между человеческими цивилизациями со столь же несогласуемыми интересами.
Правда, цивилизационное разделение мира, в отличие от его привычного разделения между тем или иным набором «великих держав», принадлежащих в целом к одной и той же цивилизации, в силу разноплоскостности цивилизационных экспансий окажется неустойчивым. Ведь цивилизационное разделение будет носить не административно-географический, но функциональный характер, при котором различные сферы жизни одного и того же общества могут оказаться принадлежащими к различным цивилизациям.
Можно сколь угодно красочно рисовать себе буколические картинки такого сосуществования - например, китайцев в Сибири, ходящих в мечеть и работающих при этом на американских предприятиях. Однако цивилизационная конкуренция за ресурсы - в первую очередь за человеческие - будет вестись в каждой точке подобного сообщества, превращая его в «кипящий социум», каждый элемент которого перманентно генерирует внутри себя самого внутренние конфликты высокой и постоянно нарастающей напряженности. Такой социум может быть стабилен лишь недолго; со стороны его развитие без внешних сдерживающих факторов будет напоминать взрыв бомбы.
Эти процессы развернутся уже после выхода данной книги; они известны ее читателю, но не автору. Последнему остается лишь зафиксировать приобретение нефинансового характера сначала методами глобальной конкуренции (как это было в Югославии и особенно Косово), а затем и ее целями (как это было в Ираке).

12.2. Разрушение Югославии:
военное достижение финансовых целей

12.2.1. Региональная валюта - вызов глобальному доминированию США

Если в долгосрочном плане экономическое доминирования США основано на технологическом лидерстве, то в краткосрочном плане его источник - положение доллара как мировой резервной валюты. Благодаря этому каждая страна, предприятие и человек, страхующиеся от валютного риска покупкой доллара, волей-неволей кредитует американское государство, а в конечном счете - и общество. Благодаря этому в масштабах мира США стали почти абсолютным монополистом по страхованию валютных рисков.
При этом, призывая развивающиеся страны к предельно жесткой финансовой политике, США проводят прямо противоположную - сверхмягкую финансовую политику. «В последние годы (после мексиканского кризиса) темпы роста денежной массы увеличились и достигли уровня начала 80-х годов, периода высокой инфляции. Темп роста денежной базы в 1998 г. составил 9%». (Б.Бахтерев "Рынок ценных бумаг", 7 августа 2000 года).
В этих условиях инструментом сдерживания инфляции (менее 2,5% в год) является не только постоянное создание новой товарной массы, «связывающей» эмитируемые деньги, но и постоянное «сбрасывание» излишков долларовой денежной массы за пределы США. В результате американская экономика получает все преимущества мягкой финансовой политики, перекладывая ее издержки, в первую очередь инфляцию (через передвижение спекулятивных капиталов, провоцирующее разрушительные кризисы), на плечи неразвитых стран - акцепторов долларовой массы.
Таким образом, импорт капитала в США не просто дополняется экспортом ими инфляции и экономической нестабильности, но базируется на этих процессах.
Постоянная угроза, дамокловым мечом висящая над США, заключается в снижении привлекательности доллара как мировой валюты и его массовому обмену на национальные валюты стран - держателей наиболее значимых сумм. Тогда американская экономика начнет захлебываться в сотнях миллиардов «евро-» и «чайна-» долларов, и долларовая масса, обслуживающая потребности всего мира, станет избыточной по сравнению с потребностями собственно США.
Несмотря на понимание угрозы и естественные превентивные меры (в целом соответствующие описанной в параграфе … стратегии «экспорта нестабильности»), в 90-е годы она из потенциальной становилась реальной по крайней мере дважды. Оба раза это было связано с угрозой возникновения привлекательной региональной валюты.
В самом деле: ни одна национальная экономика не является достаточно большой, чтобы вытеснение из нее долларов создало бы значимые проблемы для американской экономики. С другой стороны, ни одна отдельно взятая экономика и не сможет решить эту задачу, ибо доллары, обращающиеся за пределами США, обслуживают в первую очередь международные, а не внутринациональные операции.
Возникновение же привлекательных региональных валют несет доллару двоякую угрозу. С одной стороны, большее количество стран обеспечивает возникающей конструкции большую устойчивость (из-за эффекта масштаба). С другой, больший масштаб экономик, охватываемых вытесняющей доллар валютой, означает и больший объем вытесняемых долларов.
Первая попытка создания региональной валюты была совершена в Европе в начале 90-х годов. Однако первый блин оказался комом: валютный союз был разрушен в сентябре 1992 года спекулятивной атакой Дж.Сороса, который приобрел всемирную известность именно после удара по английскому фунту стерлингов, похоронившего в сентябре 1992 года первую единую валюту Европы - ЭКЮ.
Эффективность и своевременность удара вызвали подозрения в том, что, помимо личных спекулятивных, Дж.Сорос отстаивал и более фундаментальные интересы, выступив в роли орудия американского государства по реализации деликатной части его долгосрочных интересов.
Однако бесспорно, что Дж.Сорос (хотя, возможно, и существенно большими средствами, чем он мог располагать сам по себе) использовал реально существовавшие слабости тогдашнего европейского валютного союза.
И в целом преподанный им урок прошел впрок.
Последующие годы европейцы потратили на расширение и углубление интеграции и с 1999 года перешли-таки на единую валюту - евро. Этот переход представляется важнейшим событием новейшей истории, способным не просто качественно изменить геополитическое и геофинансовое соотношение мировых сил, но и вернуть в экономическое, политическое и интеллектуальное развитие человечества конкуренцию, близкую к равноправной.
До введения евро мир не имел альтернатив развития. Единственной мыслимой перспективой была глобализация, взламывающая межстрановые барьеры и формирующая единый рынок, в первую очередь финансов и информации.
Возникновение же европейского валютного союза, венчающее длительный и противоречивый процесс европейской интеграции, является, несмотря на сохраняющуюся неуверенность в его перспективах, самым решительным и дерзким актом международной политики ХХ века.
Европейская валютная интеграция стала первой после возникновения в начале 90-х общемирового финансового рынка имеющей шансы на успех попыткой углубления региональной интеграции до уровня, превосходящего интеграцию глобальную. Такое углубление региональной интеграции - единственный ответ национальных экономик деструктивному воздействию перманентной нестабильности финансовых рынков, вызванной глобализацией последних.
В этом отношении евро выступает символом и наиболее чистым воплощением идеи региональной интеграции.
Введение евро завершило начатый в 1971 году (когда в ходе мирового валютного кризиса администрация Никсона отменила золотодевизный стандарт, прекратив регулярный обмен долларов на золото) переход мировой экономики от одновалютной (Бреттон-Вудской) системы, основанной на долларе в качестве единственной мировой резервной валюты, к многовалютной системе региональных валют, на первом этапе опирающейся не только на доллар, но и на евро.
До полномасштабного введения в обращение наличных банкнот и монет, номинированных в евро, оно оставалось не вполне полноценной и поэтому не вполне стабильной по сравнению со своим потенциалом валютой. Однако с 2002 года этот недостаток был устранен, что проявилось в том числе и самым непосредственным образом - в росте курса евро по отношению к доллару более чем на четверть.
Создание не просто первой в истории региональной валюты, но и региональной валюты наиболее развитого после США региона порождало предпосылки вытеснения доллара из валютных резервов и международных расчетов как из-за наибольшей распространенности последнего, так и в силу причин, связанных с глобальной конкуренцией.
Среди этих причин следует назвать глубокую и стойкую, хотя и скрываемую в силу дипломатической вежливости, а также финансовой, экономической и технологической зависимости, враждебности к США во многих странах не только Юго-Восточной Азии, но и Европы. Ее причиной представляется подрыв конкурентоспособности этих стран, вызванный прежде всего их собственными недостатками и ошибками, но осуществленный, по укорененному в элитах этих стран представлению, руками Дж.Сороса (в Европе - в 1992 году, в Юго-Восточной Азии - в 1997-98 годах). Нет нужды подробно оставаться на том, что это представление подогревается естественным и не всегда осознаваемым стремлением свалить на Дж.Сороса, а в его лице - и на «проклятого старшего брата» вину за собственные ошибки (более подробно о них см. параграф ….).
. Другой причиной первоочередного вытеснения именно доллара является заведомо локальный характер всех остальных резервных и потенциально резервных валют (японской иены, швейцарского франка, английского фунта стерлингов и так далее), использование которых, как правило, обусловлено теснотой региональных экономических связей и слабо зависит поэтому от внешних факторов.
Евро, как вполне обоснованно предполагалось накануне его введения, должен был вытеснять доллар по следующим основным направлениям:
из государственных и банковских резервов стран еврозоны в результате как снижения доли доллара в них, так и сокращения абсолютной величины этих резервов в результате снижения валютных рисков (относительно небольшое по масштабам);
из международных расчетов субъектов экономики стран еврозоны, в первую очередь друг с другом (прогресс в этом направлении невелик; в 2003 году рынок энергоносителей еврозоны продолжает обслуживаться долларами, общая сумма которых, по оценкам, превышает 100 млрд.долл.);
из государственных и банковских резервов стран, не входящих в еврозону (что наблюдалось в несколько этапов - после введения евро, после введения его в наличный оборот и после роста его курса по отношению к доллару на 23% в конце 2002 - начале 2003 года);
из наличного оборота из-за удобства крупных расчетов, так как покупательная способность максимальной купюры в евро, - 500 евро - не менее чем в 4 раза превышает покупательную способность максимальной купюры в долларах (этот процесс ограничен тем, что эмиссия наличных евро шла без учета потребности наличного оборота за пределами еврозоны и теневого оборота и, следовательно, масштабы эмиссии наличных евро недостаточны для подобного вытеснения).

Пример 37 .

Китай: аккуратная демонстрация силы

Одним из первых на планы введения евро отреагировал Китай. Уже в апреле 1998 года ЦК КПК оформил решение, по которому за 6-8 месяцев после введения евро (то есть к июлю-сентябрю 1999 года) соотношение между американским долларом и валютами стран еврозоны в государственных валютных резервах должно было быть решительно изменено в пользу евро. В более отдаленной перспективе намечалось поэтапное осуществление перехода от тогдашней пропорции 4:1 в пользу доллара к противоположному соотношению 1:4 в пользу евро, что представлялось подлинно революционным изменением.
По оценкам, даже только начало указанного изменения структуры валютных резервов Китая означало залповый обмен на евро (и в конечном счете возврат в США) более 40 млрд.долл. в течение первого же года после введения евро. Столь убедительному примеру Китая в той или иной степени последовали бы центральные банки ряда стран мира - просто чтобы не потерпеть убытки из-за неминуемого снижения курса доллара.
Эти планы были расценены большинством наблюдателей как подарок еврозоне за счет США, однако подарок этот носил как минимум несколько эгоистичный характер. Китай страховал себя от обесценения доллара способом, существенно повышавшим вероятность самого этого обесценения.
Так как чем выше объем долларовых ресурсов еврозоны, тем сложнее избавиться от них без обесценения доллара, «китайский подарок» приобретал черты профилактического и упреждающего удара по нынешним и будущим глобальным конкурентам: он ставил под угрозу долларовые активы как США, так и самой еврозоны.
Выходом стали прямые переговоры руководства США в ходе специального визита Клинтона (КОГДА???) с руководством Китая. В ходе этих переговоров Китай в обмен на поддержку США его присоединения к ВТО и по некоторым другим позициям согласился замедлить изменение структуры своих валютных активов.
Для характеристики эффективности современного Китая показательно, что эта уступка была организована таким образом, что в итоге принесла ему выигрыш. Облегчив США нанесение удара по евро (правда, под удар при этом попало и его посольство), Китай избежал значительных потерь в ходе длительного и глубокого падения евро.

12.2.2. Защита США: ограниченность финансовых инструментов

Руководство еврозоны, сосредоточившись на технических и тактических вопросах валютной интеграции Европы, упустило из виду стратегические и политические проблемы, создаваемые этой интеграцией (то есть своими собственными действиями) для США. Вызванное этим отсутствие у руководства еврозоны озабоченности дальнейшей судьбой «евро-» и «чайна-» долларов дает нам пример едва ли не самой разрушительной беспечности в истории.
Пассивность стран еврозоны в жизненно важном для них же вопросе может быть объяснена только непропорционально низкой по сравнению с уровнем их экономического развития эффективностью их анализирующих и особенно управляющих структур. Непонимание европейскими руководителями масштабы угрозы, создаваемой ими для США, фактически вынудило последних сосредоточить свои ресурсы, превосходящие возможности всего остального мира, на разрушительном направлении - на усилиях по дополнительной дестабилизации мировой финансовой системы.
Ведь, чтобы «евро-» и «чайна-» доллары не дестабилизировали США, они должны либо быть «впитаны» экономиками других стран, либо вернуться в США так, чтобы пойти на благо их экономике.
Последнее требовало энергичной «накачки» фондового рынка (и других инвестиционных рынков, например, недвижимости) США для «впитывания» высвобождающихся долларов. Бесспорное технологическое лидерство США и ощущаемая субъектами мировой экономики, включая инвесторов, эффективность принадлежащих в основном американским компаниям метатехнологий (и, соответственно, прибыльность вложений в эти компании) вкупе с наиболее полно используемыми именно США технологиями формирования сознания (в том числе и в масштабах мирового сообщества) позволили реализовать этот сценарий: за год после введения евро индекс Доу-Джонса вырос в … раза, а NASDAQ - на …%.
Однако данный подход был паллиативом. Прежде всего, «накачка» фондового рынка США за счет возвращающихся в страну «евро-» и «чайна-» долларов на порядок менее выгодна, чем его же «накачка» за счет только что эмитированных долларов. Если в первом случае проводится стерилизация эмитированной и уже давным-давно «отработавшей» денежной массы, во втором имеет место эмиссия новых денег, которые только начинают «работать на Америку». В первом случае мы имеем дело с переходом к стратегической обороне, во втором - с продолжением наступления.
Кроме того, авральная «накачка» фондового рынка, даже с применением технологий формирования сознания, могла быть лишь кратковременной - в соответствии со швейковским «попробуйте надуть поросенка славой - обязательно лопнет». После спекулятивного prosperity по образцу второй половины 20-х годов ХХ века она могла привести лишь если и не к общемировому аналогу Великой Депрессии, то по крайней мере к длительной и болезненной корректировке американского фондового рынка, которая, снизив доверие к доллару и усилив распространение евро, лишь усугубит первоначальную проблему «впитывания» «евро-» и «чайна-» долларов.
Собственно, именно это и произошло в несколько этапов после апреля 2000 года.
Но вытеснение долларов в результате введения и распространения евро было лишь второстепенной причиной коррекции американского фондового рынка (об основной причине см. параграф …). Доказательство - значительно большая глубина проблем в еврозоне, чем в США: если в 2002 году экономический рост в США составил 2.4%, то в «локомотиве европейской интеграции» - Германии - лишь 0,2%. Если бы проблемы США были вызваны успехами евро в соревновании с долларом, соотношение было бы противоположным.
Даже успешный в целом для фондового рынка США исход - прекращение бурного роста и стабилизация - означает исчерпание «фондового» механизма стерилизации долларов, высвобождаемых из оборота за их пределами.
Реализация этого механизма позволила американцам лишь выиграть время - от одного до трех (??) лет, в зависимости от избираемых критериев. Надежды, что за эти годы еврозона могла осознать возникающий конфликт с США и попытаться решить его переговорами, если и были, то не оправдались. Глубина затрагиваемых с обеих сторон интересов, динамика соответствующих институтов еврозоны и накопленный человечеством опыт решения глобальных конфликтов с самого начала делал романтические надежды подобного рода предметом ненаучной фантастики.
Человечество не доросло - и вряд ли когда-нибудь дорастет - до сознательного разрешения конфликтов между своими частями, находящимися на разных уровнях развития. А уровни развития США и еврозоны, несмотря на всю сходность технологий и уровня жизни, действительно различны: первые уже шагнули в информационное общество, вторые нет - возможно, «еще», возможно, «уже». Кроме того, как было показано выше (см. параграф ….), США, разрабатывая новые технологические принципы и владея метатехнологиями, поднялись на самый верх мировой технологической пирамиды, в то время как еврозона находится существенно ниже.
В этих условиях единственным приемлемым для США вариантом развития становится организация долговременного «впитывания» долларов экономиками третьих стран.
Прочитав эту идеологически и эмоционально нейтральную формулировку, читатель должен знать, что это - такое же «терминологическое прикрытие», как и называние убийства «нейтрализацией», а смертей на войне - «необратимыми потерями в живой силе».
Ведь «впитывание» мировой резервной валюты в масштабах, сопоставимых с ее высвобождением в ходе введения евро, может происходить только в условиях глубокой и долгосрочной экономической дестабилизации.
Таким образом, бездумное равнодушие европейцев к благополучию их конкурента - США - объективно принуждает последнего к масштабным деструктивным шагам.
Однако стерилизация долларов при помощи дезорганизаций национальных экономик является не решением проблемы, пусть даже и чрезмерно дорогим для человечества путем, но лишь способом отсрочить это решение. Его окончательных и притом реальных вариантов существует лишь два.
Первый - согласованные долгосрочные вложения высвобождающихся долларов в крупные проекты в зонах потенциально совместного влияния США и Европы (например, создание трансъевразийской магистрали реконструкцией российского Транссиба или строительства железнодорожного пути в обход раздираемой неэффективной бюрократией России, через Среднюю Азию).
Причины его нереалистичности, как и других вариантов разрешения стратегических противоречий между находящимися на различных уровнях развития обществами, названы выше.
Надежды же, связанные с вложением высвобождающихся средств в Россию, безосновательны еще и потому, что наша страна, политически оставаясь в зоне влияния США, экономически по-прежнему тяготеет к Европе. В результате стерилизация избыточных долларов именно на ее территории (при неминуемом управленческом доминировании еврозоны, которое автоматически станет и политическим) будет для США обменом части геополитического влияния на кратко- и среднесрочную экономическую безопасность.
В стратегическом плане реализация этого сценария будет для США обменом кратко- и среднесрочной угрозы (возврата в страну «евро-» и «чайна-» долларов) не просто на утрату доминирования в одном из регионов мира (хотя США не способны соглашаться на столь унизительные и невыгодные размены), но на угрозу долгосрочную, связанную с возникновением глобального евразийского экономического пространства и, соответственно, возрастания конкурентоспособности и устойчивости расположенных на нем экономик, объективно противостоящих США.
Таким образом, с точки зрения глобальной конкуренции этот вариант будет для США чистым проигрышем.
Учитывая приоритетность для США именно геополитического господства, а также выраженный стратегический, и глобальный характер мышления их элиты и склонность ее к наступательным, а не оборонительным нормам поведения, этот вариант невозможен.
Поэтому реален второй вариант: использование передышки, получаемой за счет временного оттока долларов в дестабилизирующиеся «периферийные» экономики мира (как это происходило в ходе кризиса 1997-1999 годов), для организации на лучших для себя условиях «лобового» конкурентного столкновения с еврозоной.
Вариант «атаки на еврозону» особенно убедителен в свете осознания того самоочевидного факта, что введение евро резко повысило зависимость курса доллара и состояния американской экономики в целом от политики стран еврозоны, а не США.
Введение евро означало глобальный перехват стратегической финансовой инициативы в масштабах всего мира. Он не был осознан странами и тем более органами управления еврозоны, бюрократия которой отличается низкими эффективностью и интеллектом. США же осознали возникающие угрозы и отреагировали на них. Как минимум с 1999 года они руководствуются четким пониманием того, что всестороннее - финансовое, политическое, технологическое и идеологическое ослабление еврозоны стало категорическим условием выживания США как геополитического лидера.
В этих условиях их руководство окончательно склонилось к стратегии «экспорта нестабильности». Принципиальный характер выбора, сделанного демократической администрацией Клинтона, подчеркивает приверженность ему и республиканской администрации Буша-младшего. Это был в вынужденный и, возможно, даже не осознанный шаг: США просто не имели приемлемых альтернатив.
Эта концепция позволяет им захватить стратегическую инициативу и самим выбирать время, сферу и характер столкновений с еврозоной, что предоставит им решающее преимущество.
При статичном рассмотрении перспектив такого столкновения преимущественными представляются шансы Евросоюза, емкость рынка которого выше американского.
Однако сопоставление двух конкурентов в динамике требует учета как растущей роли современных технологий и сложившейся (после уничтожения СССР) монополии США на обладание ими и развитие их, так и кардинальных отличий американской бюрократии от европейской (первая творит, вторая существует). Это заставляет сделать решительный вывод уже в пользу США.
О влиянии «динамических» факторов качества технологий и бюрократии на глобальную конкуренцию свидетельствует сопоставление потерь европейских и американских капиталов в Юго-Восточной Азии и России в 1997-1998 годах: в обоих случаях при любых способах оценки убытки европейцев на порядок превышали потери американцев. При этом если в США потери несли в основном высокорисковые структуры, находящиеся на периферии национальной финансовой системы, то в Европе страдали в основном банки, образующие ее сердцевину.
Нет оснований ждать изменения соотношения эффективности двух финансово-управленческих систем в ближайшие годы.

Пример 38.

Откажутся ли США от наличных долларов?

Важным конкурентным ресурсом США является возможность осуществить в той или иной форме дискриминацию по крайней мере наличной части долларов, находящихся за пределами их территории - по хорошо известному принципу «кому я должен, всем прощаю».
Это может быть сделано, например, под видом борьбы с международной организованной преступностью. С одной стороны, ее использование в качестве жупела становится стандартным приемом США в глобальной конкуренции, с другой - это соответствует действительности. Ведь обращение значительной части долларов за пределами США действительно связано с нарушением законов и, таким образом, прогресс США во многом основан на поощрении преступности за их пределами. Более того: перед введением евро, в конце 1998 года, их представители намекали на возможность частичного отказа от наличных евродолларов в случае роста курса евро относительно доллара.
Конечно, такая дискриминация резко ограничит ключевую составляющую финансовую составляющую могущества США - использование их национальной валюты в качестве мировой резервной - и потому сегодня не может быть осуществлена в превентивном порядке.
Однако эта идея может быть реализована при кардинальном изменении ситуации: как негативном, когда доллар явочным путем потеряет статус мировой резервной валюты и для США главной задачей станет защита от возвращающихся «домой» долларов, так и позитивном, когда роль в мировой экономике будет определяться владением метатехнологиями, а финансовый фактор постепенно утратит свою значимость. Тогда США смогут пожертвовать статусом страны, выпускающей мировую резервную валюту, так как будут обладать более серьезным статусом - страны, выпускающей мировые «резервные технологии».
Отказ от долларов может произойти в различных формах. Наиболее технологически эффективным представляется постепенное ограничение с последующим прекращением приема на территории США 100-долларовых купюр с заменой купюр остальных номиналов на купюры нового образца (в этой связи обращает внимание, что введение «розовых» долларов начато не со 100-долларовых купюр, как это было прошлый раз, а с меньших номиналов).

Описываемая «атака на еврозону» началась еще в ходе первого кризиса глобальной экономики 1997-1999 годов, когда был нанесен ряд ударов по ее экономически ближайшей периферии, наиболее ярким из которых стал российский дефолт августа 1998 года.
Напомним, что, приняв комплекс наихудших из всех возможных решений, проамерикански ориентированные реформаторы (правительство Кириенко, как известно, направило полученные от МВФ 4,8 млрд.долл. не на стабилизацию финансовой системы, а по сути на выплату сверхприбылей международным спекулянтам, ориентирующимся в основном на США) тем самым сделали неизбежным в среднесрочной перспективе реструктуризацию ощутимой части внешнего долга России. При любом возможном варианте наибольшие убытки должны были нести (и понесли) именно страны еврозоны, являвшиеся основными кредиторами нашей страны.
Тем самым действия «киндердефолта» и его проамериканского окружения не просто гарантировали нанесение еврозоне финансового ущерба. Они еще и надежно обеспечили возникновение очага обоюдно болезненной политической напряженности, изжитой лишь в конце 2001 года, между естественными союзниками и стратегическими конкурентами США - еврозоной и Россией, интересы которых в вопросе о реструктуризации внешнего долга России естественным образом оказались диаметрально противоположными.
Этот пример наглядно показывает потенциальную мощь как стратегического планирования США, подкрепленного значительными финансовыми и организационными ресурсами, так и возможности «конструирования реальности», которые дают им технологии формирования сознания.
Однако успешность ряда локальных спекулятивных операций против еврозоны лишь подчеркивала тот факт, что связанные с евро высокие ожидания с самого начала делали заведомо недостаточной для его подрыва «обычную» спекулятивную атаку. Поэтому в процессе решения «проблемы евро» США отказались от услуг финансовых спекулянтов типа Дж.Сороса (возможно, этим и было вызвано его разочарование в современном капитализме) и сосредоточились на прямом воздействии на экономику Европы.
Перед этим они пытались расширить мировой спрос на доллары, опосредованно содействуя дестабилизации экономик ряда стран, в частности, России и Латинской Америки, в ходе кризиса 1997-1999 годов (ведь национальная экономика «впитывает» дополнительные объемы мировой резервной валюты именно из-за роста неблагополучия). Также с точки зрения увеличения мирового спроса на доллары следует рассматривать и беспрецедентные дебаты в Аргентине в 1999 году о возможности отказа от национальной валюты и перехода на внутреннее обращение доллара, и отказ Эквадора от национальной валюты в пользу доллара. Однако возможности этих методов наращивания внешнего спроса на доллары оказались недостаточными относительно потребности США.

12.2.3. Защита США: военный удар по периферии конкурента

Сегодня уже не требует комментариев тот ставший самоочевидным факт, что главной целью агрессии США и их партнеров по НАТО против Югославии (как и всей политики США по расчленению Югославии, укоренению мусульманского государства и повышению мусульманского влияния в Европе, проводившейся на протяжении всех 90-х годов) было стремление подорвать привлекательность Европы как объекта экономической деятельности, а в идеале - подорвать и саму европейскую экономику созданием незаживающего очага глобальной напряженности.
Официальная цель агрессии США и их союзников по НАТО против Югославии - защита албанского населения Косово от притеснений сербов и предотвращение «гуманитарной катастрофы», которая якобы могла произойти в результате этих притеснений.
Однако, когда действительно чудовищная гуманитарная катастрофа все-таки произошла, причем не из-за действий сербских властей, а практически исключительно благодаря массовым бомбардировкам НАТО и поощрением с его стороны албанских боевиков, ключевым требованием стало возвращение албанских беженцев. (отсутствие массовых захоронений - сознательная фальсификация - а затем заунывные, почти муэдзинские призывы Буша к Саддаму разоружиться - что невозможно в силу отсутствия оружия - и фантастическое заявление в обращении к нации, что это Саддам, а не он, Дж.Буш-младший, «правит Америкой»)
Когда же возмущение агрессией стало распространяться даже в самих странах НАТО (политическая «тишина» объяснялась тем, что раскол прошел внутри партий и общественных организаций, а не между ними), администрация США подготовила подробную инструкцию по public relations, положения которой американцы дословно воспроизводили на всех сколь-нибудь официальных мероприятиях: США обязаны навести порядок, не могут терпеть никакого противостояния себе (тогда еще только «по принципиальным вопросам»!) и не могут терпеть никакой долгосрочной угрозы.
При этом характер сербской угрозы в Косово свидетельствовал, что США непримиримо относятся к ее источнику вне зависимости от ее реальности. (Схожий подход применяется ими и по отношению к другим странам, в частности, к России: их представители при каждом удобном и неудобном случае истерически протестуют, например, против передачи Ирану ракетных технологий и даже вводят санкции против подозреваемых в этом российских организаций, - открыто признаваясь, что не имеют доказательств реальности вызывающих их возмущения процессов. Аналогичные приемы применялись при подготовке нападения на Ирак).
Лживость и лицемерие всех этих сменявших друг друга мотивировок ясны общественности даже самих натовских стран, однако полезно еще раз подчеркнуть наиболее важные моменты:
Режим бывшего американского банкира (?? - источник) Милошевича не представлял никакой - ни прямой, ни опосредованной угрозы ни для каких интересов США. Даже теоретически и идеологически он был на порядок менее опасен для них, чем режим Кастро, которого США терпят у себя под боком уже более десятилетия после распада когда-то защищавшего его СССР
США и их союзники по НАТО твердят о «моральных целях» и ссылаются на них при обосновании своих действий, но даже их официальная позиция была глубоко аморальна. В переводе на житейский язык она звучит так: «Мы будем убивать ваше мирное население, пока вы не примете наши условия». Это стандартный подход наиболее агрессивных и бесчеловечных террористических структур. Таким образом, Олбрайт, Солана, Буш и их последователи отличаются от Басаева, бен Ладена и Гитлера не моральным обликом или применяемыми методами, но лишь неизмеримо большими ресурсами. С содержательной же точки зрения принимавшиеся во время агрессии против Югославии и после нее решения неопровержимо доказывают, что США и их союзники по НАТО являются точно такими же международными террористами, примитивно беспощадными при достижении своих целей.
Сами притеснения албанцев сербами, ставшие формальным поводом для агрессии, во многом были спровоцированы США и их союзниками по НАТО, которые на протяжении длительного времени косвенными методами подогревали активность вполне заурядного сепаратистского движения косовских албанцев. (Массовых же убийств албанцев не было вообще, и этот факт практически неопровержимо доказан - ИСТОЧНИК).
Малой доли затраченных на агрессию средств (не считая почти заведомо безвозвратных кредитов, которые Мировой банк сразу же после агрессии подарил руководству Албании) было бы достаточно для грамотного подкупа части руководства Югославии и резкого изменения его политики по отношению к косовским албанцам. Если США и их союзники по НАТО не пошли этим экономичным и отлаженным применительно к другим странам путем, - значит, они изначально стремились к иной цели.
Значительно более серьезные притеснения против меньшинств своих стран осуществляли и осуществляют многие страны мира, включая членов НАТО - Великобританию (Ольстер) и Турцию, применявшую против курдов даже химическое оружие. Программа и методы лидера албанцев Тачи, поддержанного НАТО в Рамбуйе, в принципе не отличимы от программы и методов курдского лидера Оджалана (если не учитывать случайно выбранных и поверхностно используемых исламской и социалистической фразеологий), но за все то, что НАТО поддерживало в албанцах, оно же убивало курдов. В самой бывшей Югославии более жестокие, чем в Косово, методы, в том числе этнических чисток, применяли многие поддерживаемые США режимы, - например, Хорватии, но недовольство США (не говоря уже об агрессии) вызывали только сербы, а жалость - только албанцы (так, для них просто не существовали сотни тысяч беженцев из Восточной Славонии, ютящиеся в Черногории).
Агрессия США и их союзников по НАТО не то что не предотвратила, но и стала главной, если не единственной причиной гуманитарной катастрофы в Косово. Ни в коей мере не оправдывая действительно чудовищную практику этнических чисток, надо отметить, что руководители США, как страны, одной из первых применившей этот метод (после нападения Японии на Перл-Харбор все японцы на территории США были вне зависимости от гражданства брошены в концлагеря до конца войны, и это не осуждается общественностью), лучше других должны были понимать неизбежность этнических чисток в отношении людей, официально названных агрессорами единственной причиной нападения.
По многочисленным свидетельствам, значительная часть косовских албанцев, не говоря уже о сербах, бежала не от этнических чисток, а от бомбежек НАТО, интенсивность которых была наибольшей именно в Косово (численность беженцев из него на территорию остальной Югославии составила 120 тысяч человек - больше бежало только в саму Албанию). Таким образом, непосредственной причиной гуманитарной катастрофы является именно преступная агрессия США и их партнеров по НАТО.
Анализ действий США и их союзников по НАТО показывает: одной из главных целей агрессоров была организация гуманитарной катастрофы. Иначе интенсивность бомбардировок мирных объектов не была бы максимальной именно в «спасаемом» Косово, и натовцы не препятствовали бы возвращению албанцев в свои села. Вероятное объяснение - стремление к маргинализации косовских албанцев как народа. Ведь «народ-беженец» объективно превращается в «народ-террорист». В краткосрочном плане это обеспечило бы быстрый рост числа боевиков, призванных частично заместить войска НАТО в сухопутном вторжении, особенно в наиболее опасных операциях. В долгосрочном плане появление такого народа в балканском «подбрюшье Европы» дополнительно подорвало бы ее конкурентоспособность.
Таким образом, прокламируемые цели агрессии не имели, не имеют и в последующих агрессиях, скорее всего, не будут иметь отношения к действительности.
Автор бесконечно далек от сочувствия к режиму Милошевича, делом доказавшего ничтожество, полную нежизнеспособность и нежелание защищать даже самые насущные интересы своего народа.

Пример 39

Подлинное преступление режима Милошевича:
«непротивление злу насилием»

Едва ли не главным практическим уроком югославской войны стала в прямом смысле слова преступная пассивность Милошевича и руководства Югославии в целом, которая обрекла страну, за которую они несли ответственность, на неисчислимые бедствия. Как бесспорная жертва неспровоцированной, противоправной и исключительно жестокой агрессии, Югославия обязана была немедленно предпринять как минимум следующие действия:
Дипломатически-пропагандистские меры: настойчивые и разнообразные обращения в ООН, ОБСЕ, Международный суд, иные международные организации (включая правозащитные) с категорическими требованиями обеспечить немедленное прекращение агрессии, полную компенсацию стране и ее гражданам материального и морального ущерба, организацию международного трибунала над инициаторами агрессии и сопутствующих ей актов международного и межгосударственного терроризма. Обращения такого рода на уровне руководства Югославии должно было быть дополнено обращениями лидеров Сербии и Черногории и массовыми обращениями бизнесменов и простых граждан (в том числе с исками в международные судебные инстанции о возмещении материального ущерба и о защите прав человека). Необходимо также стимулирование активизации пацифистского движения в развитых странах.
Информационные меры: постоянная, широкая, изменчивая и многоуровневая пропаганда - вплоть до массовых показов и популяризации фильма «Плутовство, или хвост виляет собакой», предсказавшего непосредственную причину и характер войны. К сожалению, Милошевич, как и большинство авторитарных лидеров современности, продемонстрировал неумение применять за пределами своей страны главное оружие современности - СМИ и, соответственно, полную неспособность влиять на мировое общественное мнение. Так, он не использовал даже такие беспроигрышные возможности, как бомбардировка китайского посольства, бегство албанцев в Югославию (случаи которого полностью отрицают обвинения против сербов по крайней мере в массовых «этнических чистках», ибо жертвам не придет в голову искать спасения у своих палачей), фактическая поддержка США и их союзниками по НАТО косовской наркомафии в ее борьбе против законного правительства Югославии, применение запрещенных видов оружия, включая химическое, использование радиоактивных материалов, а также нанесение ударов, сознательно направленных на создание экологической катастрофы не только в Югославии, но и в прилегающих регионах Европы.
Военные меры: демонстративный и массовый запуск ракет без боевых зарядов (а лучше - с пропагандистскими материалами) в направлении столиц стран, прямо участвующих в агрессии (по крайней мере, Италия находилась в зоне досягаемости таких ударов). Этот запуск разумно было бы сопроводить широко оглашаемым ультиматумом: если агрессия не будет прекращена в 72 часа (чтобы население стран-агрессоров успело оказать влияние на свои правительства), ее жертва оставляет за собой право на массированный ответный удар, не превышающий по своей жестокости те, который наносится ей, по наиболее густонаселенным, опасным с экологической точки зрения и значимым для туризма районам стран-агрессоров. Даже если военного потенциала Югославии оказалось бы недостаточно для широкомасштабной реализации такой угрозы на практике, вызванный ею страх нанес бы огромный ущерб агрессорам - хотя бы из-за краткосрочного сокращения туризма.
Диверсионные действия: они оправданы, так как жертва агрессии поставлена в состояние войны, терять ей уже нечего, а другого ответа, кроме «ответа террором на террор», исходя из неравенства военных потенциалов, не существует. Вместе с тем следует воздерживаться от террористических актов против мирного населения, которые по самой своей сути носят чрезмерный характер и справедливо не поддаются оправданию в глазах мирового общественного мнения. Недопустимы также действия, которые могут быть расценены как преследование беженцев из Косово за пределами Югославии. В отношении населения стран-агрессоров следует ограничиться нанесением ударов по инфраструктуре, создающим массовые и болезненные неудобства (весьма доходчивая мера - переключение насосов на канализационных станциях в относительно престижных городских районах на обратный ход). Основные же усилия следует сосредотачивать на военных объектах (а лучше всего - прямо связанных с агрессией), а также на соответствующих системах государственного управления.
Параллельно с официальными мерами следует наносить и скрытые удары, характер которых исключит возможность идентификации их источника даже с учетом возросшей подозрительности по отношению к жертве агрессии. К ним относятся усилия по обострению всех, в том числе потенциальных, конфликтов с третьими сторонами, в которые вовлечен агрессор, с упором на конкурентные противоречия, длительное взаимное непонимание и потенциальные информационные войны, а также на обострение всех внутренних конфликтов в странах-агрессорах.
Таковы должны быть действия в современных условиях сознающего свою ответственность перед собственным народом руководства любой страны, ставшей жертвой агрессии со стороны заведомо превосходящих их сил, в том числе США и их союзников по НАТО.

Режим Милошевича не лучше и не хуже многих режимов, либо не замечаемых, либо даже прямо поддерживаемых США (по известному «принципу Кеннеди»: «да, это сукин сын, но это наш сукин сын»). Приведенные выше общеизвестные положения наряду с другими доказывают, что агрессоры были равнодушны к характеру югославских властей (исключая разве что вопрос о национализации заводов влиятельного американского бизнесмена, бывшего премьера Югославии Панича) и использовали ссылки на них только для оправдания своих действий и маскировки своих интересов.
Каковы же были конкретные цели, ради достижения которых США и их союзники по НАТО пошли на попрание всех норм международного права, официальное обсуждение вопроса о выделении средств на свержение законного правительства суверенного государства (Конгресс США открыто дебатировал вопрос о выделении на это 100 млн.долл.) и прямой союз с наркомафией, доходящий до обучения наркопартизан натовскими инструкторами и, возможно, совместного участия в боевых действиях?
Каковы же были цели, ради которых еще до перехода операции «в активную стадию» были совершены преступления, в принципе аналогичные тем, за которые за 53 года до этого по приговору Международного трибунала в Нюрнберге были торжественно казнены уцелевшие лидеры одного из нынешних членов НАТО, в третий раз за ХХ век обрушившегося на народы Югославии?
Содержательная задача, которую решали США, развязывая беспрецедентную со времен Второй Мировой войны по своей наглости и цинизму агрессию против Югославии, находилась в сфере глобальных финансов и заключалась в долгосрочном подрыве евро и исключении возможности его превращения во вторую мировую резервную валюту.
Эта акция увенчалась блестящим и заслуженным успехом.
В Косово американские специалисты и лидеры смогли решительно перешагнуть рамки обычных представлений, сформировавшихся после Второй Мировой войны - за жизни двух прошлых поколений, и тем самым ввести мир в новую эру - эру свободного и практически ничем не сдерживаемого волеизъявления США.
Столкнувшись с невозможностью подорвать финансовую систему новой Европы, потенциально способную противостоять им, при помощи традиционных финансовых рычагов, лидеры США не стали слушать слишком сложных и ненадежных советов о создании мировой системы регулирования глобальных финансов. Стратегически правильные, они касались проблем развития всего человечества, в то время как руководство США, как почти всегда, интересовали проблемы собственно американского развития.
Вместо того, чтобы, столкнувшись с опасностью, перейти стратегической обороне, оно продолжило стратегическое наступление, изменив лишь направление удара и методы его нанесения.
Руководство США поступило проще, изящнее и надежнее того, что советовали ему финансовые спекулянты во главе с Дж.Соросом, доверив решение проблемы, требующей централизации и организации, изначально централизованным и высокоорганизованным силам: не финансовым, но военным. В этот раз США подорвали своих потенциальных конкурентов прямо - при помощи грубой военной силы и мощного информационного воздействия, не прибегая к услугам относительно независимых и потому склонных к «попутному» преследованию собственных, способных исказить общий характер проводимой операции целей финансовых операторов.
(общий переход от финансов к нерыночным - технолого-информационным воздействиям)
Как можно понять, наиболее серьезные подготовительные работы, анализ и обсуждения велись по меньшей мере с середины 1998 года. Предварительные результаты, скорее всего, были сформулированы уже к началу осени, и, по крайней мере, еще в конце 1998 года был, как представляется, сделан вывод о том, что гарантированную защиту доллара от евро может обеспечить только достаточно разрушительная и болезненная война в Европе, ведущаяся с активным участием европейских стран НАТО.
Вероятно, было рассмотрено по меньшей мере два варианта: вооруженный конфликт в связи с намерением России и Кипра разместить на Кипре зенитные комплексы С-300 и энергичное вмешательство НАТО во внутреннюю ситуацию в Югославии из-за неприемлемого и опасного для развитых стран обострения последней.
Первый вариант, по-видимому, был отвергнут из-за возможности военного конфликта между Грецией и Турцией, который взорвал бы единство НАТО и дезорганизовал бы этот важнейший инструмент воздействия США на Европу.
Гуманитарная катастрофа и сотни тысяч беженцев, тесно соприкасавшихся с оргпреступностью и наркомафией, очаг долговременной напряженности, внезапное прекращение транзита грузов в центре Европы, резкое сокращение внешней торговли ряда стран, разрушение инфраструктуры и экологическая катастрофа, колоссальные убытки прилегающих к зоне конфликта стран (по оценкам, только у Хорватии сразу же после завершения войны они достигли 1 млрд.долл., Венгрии - 700, а Румынии - 600 млн.долл.), а в стратегическом плане и возникновение еще одного мусульманского анклава в центре Европы, - все это дестабилизировало экономику Европы, снизило уровень регионального единства и ограничило потенциал евро статусом не более чем региональной валюты20.
Ряд специалистов полагает, что угроза доллару со стороны евро была мнимой от начала и до конца, так как возврат долларов из мирового оборота в США принял бы опасные для их экономики масштабы не ранее чем через 10 лет. Прямые оценки величины возврата говорят о другом, но даже правота скептиков, возможности которой не следует исключать, не меняет картину. Единственное и не принципиальное отличие заключается в том, что США отреагировали не на реальность, но на «информационный фантом», возникший в представлениях критического числа специалистов.
Обобщение накопленного в разных странах и международных организациях опыта информационных войн показывает: реакция на реальность и на «информационный фантом» почти не отличается друг от друга, так как большие системы управления воспринимают их и реагируют на них одинаково. Если же намечаемая реакция соответствует интересам систем управления, они и не стремятся выяснить, носит ли «внешний раздражитель», вызывающий и оправдывающий их действия, реальный или мнимый характер.
Так или иначе, системы управления США отреагировали на реальную или призрачную «евроугрозу» быстро, четко и эффективно. При этом сама абсурдность поставленной и решенной ими задачи (как позднее в Ираке) стала лучшим доказательством их могущества: тот, кто может не просто безнаказанно, а при реальной и ощутимой поддержке всего «мирового сообщества» месяцами по своему произволу превращать в руины цветущую европейскую страну с 10-миллионным населением, действительно всемогущ.
США никогда не отказывались от классической внешнеполитической доктрины, не вполне обоснованно получившей (применительно к СССР) имя Брежнева и сводящейся к полной «свободе рук» сверхдержавы в ее национальной «сфере влияния». Нападение на Югославию показало, что США, лишившись единственного сдерживающего фактора в лице СССР, рассматривают в качестве своей «сферы влияния» как минимум весь неядерный мир, причем разрыв договора о ПРО и форсирование ее создания доказывает намерение сделать то же и в отношении «ядерных» стран.
После агрессии против Югославии любой писк из госдепартамента США в прямом смысле слова ставит «по стойке смирно» лидеров любой страны мира, не имеющей оружия массового поражения и средств его доставки на территорию США или же не имеющей решимости его применить. В этом отношении лидеры Северной Кореи правы: полное пренебрежение США не только международным правом, но и собственными обязательствами превратило ядерное оружие в единственный гарант национального суверенитета!
Впрочем, после развертывания американской системы ПРО значение ядерного оружия снизится, и «по стойке смирно» будет вставать руководство уже любой страны мира без ограничений. В этом отношении объективная цель № 1 для США - наиболее болезненно воспринимаемый ими их стратегический конкурент, Китай.
Обрушив на мирную и, как оказалось, беззащитную страну всю мощь авиации НАТО (за два месяца США и их союзники по НАТО разрушили в 2 раза больше, чем гитлеровские люфтваффе - в ходе жестокой войны сначала с регулярной, а потом и партизанской армией Югославии, длившейся с 1941 по 1945 год), США добились и важного внешнеполитического результата. Как опытный бандит, они «повязали кровью» начинающих соучастников из Европы, ограничив этим возможности их конкурентного противодействия.
Изложенные соображения просты и самоочевидны. Нет сомнений, что они - по крайней мере в основном - были полностью доступны и руководству европейских стран - членов НАТО.
Почему же они поддержали США?

12.2.4. Почему Европа помогала США подрывать свою экономику

Порой приходится слышать, что европейские члены НАТО были втянуты в преступную агрессию против Югославии чуть ли не обманом и поначалу не понимали ее последствий для своего будущего, - а затем-де было уже поздно предпринимать что-либо.
Формально это мнение имеет косвенные подтверждения в виде примеров негативного отношения европейских членов НАТО к агрессии против Югославии. Одним из его ярких проявлений стал прямой и жесткий запрет австрийских властей на пролет через ее воздушное пространство любых военных натовских самолетов, в том числе германских, направляющихся в Югославию. (Дело в том, что, по оценкам ряда специалистов, в силу исторически сложившихся отношений между Германией и Австрией такой запрет, несмотря даже на нейтралитет Австрии, не мог быть наложен как минимум без предварительного согласия германских властей).
Однако это мнение не учитывает особенности европейского капитала и, соответственно, мышления (за исключением Великобритании - поэтому следует говорить скорее о «континентальных» капиталах и мышлении). Ведь в то самое время, когда наиболее влиятельные капиталы США действуют на глобальных финансовых рынках, наиболее влиятельные европейские капиталы более близки к реальному сектору и почти не отрываются от него. Поэтому они действительно могли не видеть глобальных и преимущественно финансовых последствий югославской войны для евро, - но при этом искренне рассчитывать на реализацию с ее помощью своих специфических интересов, касающихся инвестиций в реальный сектор.
Одна из непосредственных причин агрессии США и их союзников по НАТО против Югославии была концентрация на территории Косово примерно пятой части разведанных мировых запасов ряда стратегически важных цветных и редких металлов.
Кроме того, развитые страны Европы жизненно нуждались в объектах масштабного инвестирования - в этом отношении на смену Lebensraum приходит своего рода «Investraum»21. Эта потребность усиливалась, с одной стороны, расширением инвестиционных ресурсов после сокращения внутренних банковских резервов из-за перехода на евро, а с другой - сокращением сферы потенциального инвестирования из-за продолжающейся дестабилизации развивающихся стран, приобретающей вид все более долгосрочной тенденции (подробней об этом см. параграфы … и … (о разрыве и о США)).
В этих условиях новый «план Маршалла», то есть масштабные инвестиции в реальный сектор разрушенной (и этим идеально подготовленной к комплексной модернизации) экономики при наличии полного политического контроля (естественного после военной победы) и баснословной дешевизны (из-за вызванных войной лишений) относительно квалифицированной рабочей силы создавал для развитых стран Европы благоприятные возможности.
Понятно, что объект реализации «плана Маршалла» нужно сначала подготовить. Во Второй Мировой войне механизм такой подготовки во многом стихийно, преследуя совершенно иные (военные) цели, создали именно США (при поддержке Великобритании) - ковровыми бомбардировками и последовательным уничтожением ряда промышленных центров Германии и Японии (см., напр., ГЭЛБРЕЙТ). По этому пути, уже доказавшему свою целесообразность, двинулась не далее как несколько лет назад и современная Европа.
С началом агрессии не вызывало сомнений, что экономическое и политическое уничтожение Югославии, а в перспективе - и завершение ее раскола (путем отделения «демократической» Черногории) ввергнут ее население в такие бедствия, что оно будет благодарно развитым странам за любую помощь. Вокруг каналов ее предоставления немедленно сформируются новые финансово-политические вертикали власти, полностью лояльные и подконтрольные вчерашним агрессорам. Их основным занятием (помимо «освоения» зарубежных финансовых потоков) станет вытеснение «старой» политической элиты (примерный аналог - российские реформаторы, искренне пытавшиеся добиться не только личного блага, но и процветания страны на основе ее подчинения США).
Таким образом, агрессия 1999 года против Югославии стала лишь первым этапом эксперимента по полному перерождению целого общества при помощи продуманного сочетания «кнута и пряника» (а точнее, электрошока и наркотиков). Естественным последствием подобной «социальной терапии» стала потрясающая политическая пассивность югославского общества, продемонстрированная в ходе президентских выборов 2002 года и убийство лидера проамерикански ориентированной элиты, использованное ей для окончательного уничтожения оппозиции при помощи массовых репрессий.
Кроме того, если США развязывали войну для подтверждения и упрочения своего статуса единственной сверхдержавы, то влиятельные силы Германии, насколько можно понять, объективно нуждались в подобной агрессии для подтверждения статуса ключевой европейской державы, достигнутого Германией в результате ее трудного объединения и дезинтеграции СССР.
Однако даже описанные соображения недостаточны для понимания европейской позиции. Ведь эти соображения касались лишь краткосрочных интересов Европы, а ее более фундаментальные интересы, связанные в первую очередь с евро, напротив, прямо подрывались нападением на Югославию! Даже ссылки на эффективное применение американцами информационного оружия против своих союзников-европейцев и «промывание мозгов» всему миру не снимает недоумения, вызванного последовательным и энергичным действием Европы против собственных интересов.
Это недоумение снимается, лишь если вспомнить, что непосредственно военные действия начинали и вели не сами страны Европы, а их военное объединение с США - НАТО. Даже если забыть о полном доминировании США в натовских структурах (что, учитывая более высокое качество управления в США, обеспечивает НАТО как организации более высокую эффективность, чем ЕС), следует учесть, что НАТО реализовало в косовской бойне свой собственный бюрократический интерес, в корне отличный от национальных интересов входящих в него европейских стран.
Один из ключевых и наиболее острых вопросов внутренней политической жизни объединенной Европы является определение структуры, которая будет главным организатором и координатором европейской интеграции. Вариантов всего два: ЕС и НАТО.
В первом случае интеграция шла бы в рамках континентальной Европы (с второстепенным участием Великобритании), носила бы экономический характер и, вытекая из собственных интересов европейских стран, была бы, с одной стороны, более эффективной, а с другой - объективно ориентированной на конкуренцию с США.
Во втором случае она - по крайней мере, на организационном уровне - шла бы в рамках атлантического сообщества, то есть не только континентальной Европы, но Канады и США, не говоря уже о Великобритании, носила бы преимущественно военно-политический характер и ориентировалась бы на интересы США, играющих в НАТО доминирующую роль. При этом, как это было во времена «холодной войны», экономические интересы «младших партнеров»-европейцев систематически приносились бы в жертву интересам США в обмен на предоставление последними военно-политической защиты от инициируемых, создаваемых или же придумываемых ими самими внешних угроз.
Ситуация 90-х, да и начала XXI века, отличается от времен «холодной войны» виртуальным характером угроз, которые создаются при помощи технологий формирования сознания.
Борьба вокруг магистрального направления европейкой интеграции далека от завершения. Осознание уроков Косово и завершение валютной интеграции позволило в 2001-2003 годах сделать ощутимый крен в сторону приоритета европейских интересов.
Однако именно агрессия против Югославии позволила не решить этот вопрос в пользу Европы с самого начала, в разумные сроки, то есть сразу же после перехода на единую валюту, который является высшей формой региональной экономической интеграции. Хотя попытки склонить чашу весов на сторону «натоцентризма» - интеграции на основе НАТО, при сохранении доминирующей роли США и подменой европейских интересов интересами последней сверхдержавы, - и терпят поражение, США сохраняют эффективные возможности прямого воздействия на европейскую политику, что иллюстрирует раскол Европы по вопросу об агрессии против Ирака.
Существенно и то, что после Косово Европа фактически отказалась от подспудно зревшей в ней идеи соперничества с США «на равных» и на весь период до приобретения американским структурным кризисом явной формы безропотно приняла модель «дополняющего» развития, при котором она образует следующий после США «этаж» технологической пирамиды.
С точки зрения данной модели слабость евро являлась достоинством, а не недостатком, так как стимулировала товарное производство и экспорт в более зависимых от экспорта странах еврозоны (его доля в Евросоюзе составляет 17% ВВП, а в США - лишь 11%).
О возможности прорыва на следующий, качественно более доходный «этаж», на котором происходит массовое создание уже не товаров, но новых технологических принципов, Европа больше даже не вспоминает. В Косово она была поставлена «на место» и смирилась с этим, отказавшись от необходимой для перехода на новый технологический уровень политики развития финансовых рынков.
Эта пассивность, близорукость и удовлетворенность европейцев сыграла неблагоприятную роль уже через несколько лет. Нарастание структурного кризиса в американской экономике, терракты 11 сентября 2001 года и особенно длительная неспособность США подтвердить способность к глобальному доминированию, раздавив Ирак (первый срок агрессии был назначен, насколько можно понять, на октябрь 2002 года), обратили взоры инвесторов на еврозону, но возможности евроактивов оказались ограниченными.
Смирившись со своим второстепенным положением, европейцы не диверсифицировали номинированные в евро финансовые инструменты, так и не создав по образцу США разветвленную систему разнообразных возможностей, отвечающих самым разнообразным потребностям инвесторов. Это ограничило переток капиталов из США в Европу и поддержало ее конкурентов.
Многие капиталы, при наличии развитой инфраструктуры ушедшие бы в евроактивы из долларовых активов, были вложены в активы (прежде всего валюты) Великобритании и Швейцарии. Значительная их часть так и осталась в долларовой форме, переместившись с американского фондового рынка в сырьевые финансовые инструменты (в том числе в золото и нефть) и в ценные бумаги развивающихся рынков. Наконец, многие капиталы, которые покинули бы американскую экономику при наличии «принимающей инфраструктуры» в Европе, в итоге так и остались на своем месте.
Когда же даже ограниченный объем перетока капиталов из долларовых активов в еврозону привел к ощутимому росту курса евро, Европа не смогла переориентироваться на наиболее эффективный «американский путь» - развитие за счет привлечения капитала, компенсирующего ухудшение торгового баланса, в создание новых технологий, повышающих национальную конкурентоспособность.
В результате она не только не смогла воспользоваться преимуществами удорожания евро, но в и полном объеме хлебнула порождаемые этим проблемы, связанные со снижением конкурентоспособности национального производства и сдерживанием экспорта.

12.3. Агрессия против Ирака и провоцирование Кореи:
военное достижение нефинансовых целей

«Саддам управляет Америкой, и мы не можем с этим смириться»
(Дж.Буш-мл., ежегодное президентское послание 2003 года)

12.3.1. Позиции и интересы основных участников мировой драмы

В результате продуманной и энергичной реакции на террористические акты 11 сентября 2001 года США осуществили стремительный и не то что казавшийся невероятным, но даже не рассматривавшийся в качестве потенциальной возможности бросок на территорию Средней Азии. Обеспечив свое непосредственное военно-политическое присутствие в этом регионе на долгие годы, если не навсегда, они качественно усилили предпосылки для военно-политического, а затем и экономического отрыва государств Средней Азии от России. Однако ясно, что это - не более чем побочный, второстепенный результат.
Главной мотивацией США в данном случае явилось расширение сферы своего доминирования на новый регион и фактическое завершение стратегического окружения Китая «поясом напряженности». Сегодня этот пояс включает:

  • · Среднюю Азию и примыкающий к ней в этно-религиозном отношении Синцзян-Уйгурский автономный район;
  • · настороженно относящуюся к Китаю со времен войны в Гималаях 1962-… годов Индию;
  • · Непал, недавно потрясенный кровавыми событиями, которые могли создать напряженность с Китаем;
  • · последнюю еще не воссоединенную с континентальным Китаем провинцию - Тайвань;
  • · серьезно встревоженные стремительным усилением Китая Японию и, в меньшей степени, Южную Корею.

Тем самым США создали возможность по своему усмотрению «играть» направлениями и силой давления на Китай не только в проблемно-тематическом, но и географическом аспекте.
Существенно и то, что этот второй (после Прибалтики, государствами которой руководил, а частично и сегодня руководит целый ряд эмигрантов из США) прорыв США на территорию бывшего Советского Союза приветствовался государствами Средней Азии. Причина этой радости заключалась далеко не только в отсутствии у них возможностей сопротивления и даже не в объективной потребности в «старшем партнере», источнике инвестиций и действенном защитнике перед лицом экспансии исламского экстремизма.
Главная причина облегчения, с которым руководства среднеазиатских государств восприняли приход США в качестве непосредственного военно-политического фактора, заключалась в том, что они увидели в них реальный противовес нарастающей китайской экспансии в условиях, когда объятая кризисом и все еще продолжающая разлагаться Россия как минимум на длительный срок самоустранилась от выполнения соответствующих геополитических обязанностей.
Между тем сами США, осуществив стремительный бросок и освоив новые территории, а затем обеспечив стремительное покорение Афганистана (которое свелось в основном к прекращению поддержки режима талибов пакистанскими спецслужбами, включая вывод пакистанских военных из Афганистана, а также массовой покупки лояльности племенных вождей, обоедшееся в условиях афганской нищеты, по имеющимся данным, в смешные 70 млн.долл.), стали заложниками собственной «инерции успеха».
Недостатком легкой победы над казавшимся чудовищным врагом оказалась сама ее легкость и быстрота; отомстив за террористические акты 11 сентября 2001 года, американцы столкнулись с необходимостью быстрого создания «из имеющегося подручного материала» нового образа «врага № 1» и консолидации своих союзников уже вокруг борьбы против него.
Неуловимый и неосязаемый бен Ладен, присутствие которого на мировой арене носило откровенно виртуальный характер (строго говоря, до сих пор так и остается неясным, существует ли он вообще как физическое лицо), на эту роль не подходил: всякая масштабная операция по его поиску могла носить лишь полицейский, но никак не военно-стратегический характер.
Насколько можно понять, в условиях управленческой неразберихи и острого дефицита времени незаменимым подспорьем оказались списки государств, являющихся потенциальными врагами, составленные Вашингтоном по горячим следам реакций руководителей различных стран мира на террористические акты 11 сентября 2001 года. Следует подчеркнуть, что последующие события особенно ярко высветили правоту и эффективность президента России В.Путина, своими энергичными действиями в первые же часы после этих террористических актов исключившего всякую возможность включения в эти перечни нашей страны и избавившего ее от сопряженных с этим без всякого преувеличения смертельных опасностей.
Как только успех операции в Афганистане стал очевиден, американское руководство столкнулось с объективной потребностью в «идеальном враге», консолидация сил мирового сообщества для борьбы с которым и последующая демонстрация американского могущества стала бы содержанием следующего этапа мировой истории.
Требования к кандидатам на роль этого «идеального врага» были объективными и достаточно жесткими.
Прежде всего, он должен был быть скомпрометирован в глазах международного сообщества с тем, чтобы любые обвинения в его адрес выглядели правдоподобными и по крайней мере не вызвали автоматического эмоционального отторжения.
Он должен был быть закрытым обществом, так как недостаток информации позволяет распространять любые, самые нелепые и чудовищные выдумки. Кроме того, информационная закрытость, как правило, неразделимо связана с отсутствием навыков эффективного ведения информационных войн, по крайней мере, в глобальном масштабе, - им просто неоткуда взяться. А это значит, что, распространяя выдумки об «идеальном враге», можно не опасаться получить адекватный ответ.
Критически важным требованием к «идеальному врагу» является его военная слабость: он должен быть лишен реальной возможности «дать сдачи» не только самому агрессору - США, но и его ближайшим союзникам. В частности, этот критерий с самого начала однозначно исключил из списка потенциальных «исчадий мирового зла» такой лакомый кусочек, как Северная Корея, которая весьма своевременно доказала возможность нанесения ракетного удара по густонаселенной Японии. Кроме того, ее руководство весьма внятно дало понять всем потенциальным агрессорам, что располагает если и не атомной бомбой, то по крайней мере запасами радиоактивных веществ, достаточными для самозащиты при помощи так называемой «грязной бомбы».
Существенной чертой «идеального врага» является то, что его военная слабость ни в коем случае не должна бросаться в глаза. Напротив, с внешней стороны его армия и готовность ее применить должны выглядеть вполне солидно. В самом деле, бессмысленно мобилизовывать мировое сообщество или хотя бы коллег по НАТО ради захвата очередной Гренады или островов Перехиль (Петрушка). Вспомним, что более 20 лет назад Маргарет Тэтчер не поддалась соблазну обратиться за помощью к союзникам по НАТО и в столкновении со значительно более серьезным противником в войне за Фолклендские острова.
Значимым требованием к потенциальной жертве агрессии является обязательная неустойчивость его внутреннего положения, глубокая разделенность его общества хотя бы по социальному, а в идеале - по религиозному или хотя бы национальному признакам. Ведь американские аналитики хорошо понимают, что монолитное общество, сплоченное вокруг своего руководства или национальной идеи, является серьезным противником даже в случае отсутствия у него современного оружия.
Сокрушение «идеального врага» не может выглядеть как эгоистичное выполнение американской «повестки дня», навязываемой всему миру при помощи грубого информационного, политического и военного давления; напротив, оно должно способствовать разрешению актуальной экономической задачи, остро стоящей перед развитыми странами и осознаваемой ими. В момент лихорадочного определения «идеального врага» такой задачей являлось снижение непосильно высокой даже для развитых стран мировой цены на нефть.
Наконец, потенциальный объект атаки должен создавать для США целый набор разнообразных альтернатив после победоносного завершения агрессии. Уничтожение Советского Союза очень внятно показало американцам, что в современных условиях любая окончательная победа грозит оказаться пирровой и для поддержания своего мирового доминирования они должны искоренять все новые и новые источники абсолютного зла, решать все новые и новые глобальные проблемы. В этом проблемы «мирового жандарма» полностью совпадают с проблемами самого скромного милиционера, для которого искоренение хулиганства и преступности на вверенной ему территории часто может означать прямую угрозу безработицы.
Таким образом, выбор США носил полностью осмысленный характер. Несмотря на то, что при этом совершенно явную роль сыграли и личные причины - как публично заявил американский президент в адрес Хусейна, «в конце концов, этот парень хотел убить моего папу!» (хотя на самом деле, как мы помним, имела место строго противоположная ситуация) - Ирак был назначен на штатную должность олицетворения мирового зла в силу вполне объективных, в высшей степени разумных и вполне прогнозируемых причин.
Таким образом, Саддам Хусейн сам по себе отнюдь не является исчадием ада - многие союзники развитых стран, как прошлые, так и нынешние, выглядят по крайней мере не лучше. Он просто сделал ошибку и позволил себе поставить свою страну и свой народ в неправильное место в неправильное время. Или, как говорят по этому поводу друзья нашего нынешнего руководства - американцы - «подался за пиццей неласковым вечером».
Однако в то самое время, когда интересы США и позиция, занимаемая их руководством, были понятны, строго логичны и прозрачны для всякого, даже неискушенного наблюдателя, практически с первого дня эскалации напряженности, положение европейцев, и в первую очередь наиболее мощных и потому самостоятельных в экономическом отношении стран континентальной Европы - Германии и Франции - являлось в высшей степени неоднозначным.
С одной стороны, целый ряд весьма значимых факторов вроде бы не позволяет европейцам примириться с самой идеей агрессии против Ирака и должен способствовать самому энергичному сопротивлению с их стороны:

  • Применение силы против страны, вина которой как минимум окончательно не доказана и руководство которой последовательно демонстрирует стремление к мирному урегулированию всех имеющихся к нему претензий, разрушает краеугольные принципы, на которых строится современная европейская цивилизация и по этой причине не может быть одобрено последней без угрозы собственной идентичности .
  • Современное руководство «локомотивов» европейской интеграции - Франции и в первую очередь Германии - остро ощущает необходимость в геополитическом обособлении, «отстраивании» от США, так как имело много случаев (часть которых рассмотрена в предыдущем параграфе) убедиться в принципиальной невозможности реализации собственных национальных интересов при следовании в кильватере их политики.
  • Европейцы боятся наглядного подтверждения глобального доминирования США, - особенно после того, как они вкусили плодов их наглядного ослабления в виде перетока капиталов в Европу из США, связанного с этим наглядного укрепления евро и собственного международного авторитета.
  • Руководители крупнейших государств Европы испытывают глубочайший страх перед глобальной нестабильностью, которую неминуемо вызовет агрессия против Ирака. В отличие от американцев, благодаря эффективным аналитическим и управляющим системам чувствующим себя в условиях хаоса как рыба в воде и готовым вместе с горьковским буревестником самозабвенно призывать на свои и чужие головы глобальные катаклизмы, европейцы четко ощущают пассивность и слабость своего управления. Кроме того, они хорошо помнят югославский урок 1999 года, когда США инициировали нестабильность для сдерживания экономического развития Европы.
  • Негативное отношение европейских руководителей к планам агрессии против Ирака во многом вызвано наличием в их собственных странах, особенно во Франции, значительного арабского лобби, оказывающего реальное влияние на внутриполитическую жизнь страны. Ни один лидер, за исключением разве что ультраправых политиков, не может игнорировать этот фактор, влияние которого продолжает расти.
  • Существенным являются и значительные коммерческие интересы, которыми европейские капиталы, в отличие от американских, обладают в сегодняшнем Ираке. Им в прямом смысле слова есть что терять в случае этой войны, в то время как американские капиталы, что представляется совершенно ясным, будут только приобретать.
  • Наконец, весьма значимым фактором, обуславливающим сдержанность европейских руководителей по отношению к бездоказательным истерикам официальных американских лиц, является простая историческая память. И во Франции, и в Германии, и в ряде других стран и по сей день хорошо помнят, что каждый шаг немецкого фашизма по захвату соседних стран сопровождался истошными и бездоказательными воплями об исходившей с их стороны угрозе (см., например, свидетельство очевидца ШИРЕРА), весьма напоминающими заявления американского руководства в конце 2002 - начале 2003 годов. Именно эта историческая память лежала в основе знаменитого заявления Министра юстиции Германии ….. , ценой своей должности, как представляется, вполне обоснованно обратившей внимание человечества на однотипность модели поведения Буша-младшего и Гитлера и тем самым спасшей перед лицом все еще цивилизованной части человечества честь не только немецкого государства, но и самого немецкого народа.

Этот комплекс весьма действенных факторов, казалось бы, должен был надежно и на весьма долгое время обусловить однозначно негативное отношение европейских руководителей к американской концепции агрессии против Ирака.
Однако все не так просто: описанным факторам противостоит ряд существенно более фундаментальных, более глубоких, более полно соответствующих коренным интересам Европы и в конечном счете вынуждающих ее лидеров непоследовательно, с протестами и негодованием, но все же следовать магистральному направлению, задаваемому для них эгоистичным «старшим братом».
Прежде всего, есть лишь одна вещь, которую европейские лидеры страшатся больше глобальной дестабилизации в результате агрессии США в Ираке. Это глобальный как экономический, так и политический хаос, в который с легкостью может перерасти современный кризис мировой экономики в случае, если европейцы одержат победу и вынудят США отказаться от своих планов в отношении Ирака.
Существенно, что в этом хаосе европейская экономика будет страдать значительно сильнее американской - не только из-за менее эффективной системы управления, но и вследствие относительно низкого технологического уровня и, главное, отсутствия собственных месторождений энергоносителей, в силу которого континентальная Европа страдает от высоких цен на нефть значительно сильнее США.
Европейцы не только не готовы бороться с кем бы то ни было за бремя глобального лидерства, но и совершенно не хотят принимать на себя связанные с ним издержки и ответственность.
Кроме того, европейские лидеры очень хорошо чувствуют опасность, связанную с ростом политического влияния арабских общин в их собственных странах. Боясь раздражать их, они в то же время четко понимают, что любая наглядная демонстрация слабости вызовет кумулятивное усиление политического давления со стороны этих общин, в массе своей понимающих только язык прямой силы. Сегодняшняя Европа - это человек с «арабской гранатой» в желудке: малейшее неточное движение - и взрыв этой гранаты уже сегодня, уже в наши дни способен разнести в клочья внешне безупречно цивилизованные политические системы целого ряда стран Старого Света.
Все это в сочетании со слабостью, догматизмом и пассивностью аналитических и управляющих структур обусловили крайнюю двойственность и аморальность позиции Европы. В то самое время, когда сохранение психологического комфорта требовало протеста против американской агрессии в Ираке и полномасштабного морализаторства по этому поводу, непосредственные экономические и внутриполитические интересы заставляли ее управляющие системы трепетать от одной возможности отказа США от грязной работы в Ираке, объективно необходимой и для развитых стран Европы.
В результате европейцы вылили на американцев ушаты грязи, что было бы вполне справедливо, если бы героические морализаторы не предвкушали при этом сладкие для себя плоды решительно осуждаемых действий. Ведь агрессия против Ирака, направленная на благо нефтепотребляющих наций и на подавление наций нефтедобывающих, была элементом цивилизационной конкуренции, - борьбы западной цивилизации против исламской. В этом заключается ее коренное отличие от агрессии 1999 года против Югославии, которая была, по-видимому, последней «внутрицивилизационной» разборкой, окончательно определившей лидера в вековечном соперничестве США и Европы (при этом США достигли своей цели путем натравливания на Европу исламских экстремистов, то есть путем последовательного разжигания цивилизационной конкуренции).
Противоречивость позиции европейцев по поводу агрессии против Ирака в полной мере проявилась в противоречивости позиции НАТО и Европейского Союза, особенно при рассмотрении вопроса о нападении на Ирак и особенно в так называемом «турецком кризисе», когда Германия и Франция демонстративно жестко воспротивились предоставлению Турции гарантий военной помощи в случае начала войны. Если НАТО, переведя обсуждение в комитет, в котором не была представлена Франция, смогло принять в целом проамериканское решение, то Евросоюз, хотя и не пошел на прямое противостояние и США, и НАТО, ограничился значительно более расплывчатым заявлением.
В еще более сложном положении, чем европейцы, оказалась Россия, имеющая собственный конфликт с активной, осуществляющей экспансию частью исламской цивилизации. Насколько можно понять, этот конфликт (Чечня) находится на периферии восприятия этой цивилизации и носит для нее второстепенный характер.
Однако интересы России в цивилизационной конкуренции находятся в прямом противоречии с ее интересами с точки зрения текущей, экономической конкуренции. Являясь одним из наиболее слабых (хотя и наименее богатых и потому относительно мало привлекательных) объектов экспансии радикального ислама, Россия, безусловно, заинтересована в скорейшей и наиболее эффектной победе США в Ираке как событии, способном подорвать данную экспансию либо, как минимум, переориентировать ее на противодействии США и их западным союзникам.
В то же время падение мировых цен на нефть, являющееся неминуемым следствием этой победы (и ее основным мотивом для развитых стран, рассматриваемых в целом), означает для России не только экономическую катастрофу, но и глубокие социально-политические потрясения и, вероятно, новый виток деградации российского общества. Кроме того, наглядный успех по смене руководства в Ираке окончательно развеет всякие надежды на хотя бы частичное восстановление российского влияния не только в арабском, но и во всем «третьем» мире. С одной стороны, Россия завершит полное и исчерпывающее доказательство своего бессилия и, более того, утраты интереса к активному участию к глобальной конкуренции, с другой - позиции не только в мировой политике, но и в мировой экономике, на которые она в принципе могла бы рассчитывать, будут заняты развитыми странами.
Это относится не только к быстрому завершению вытеснения России развитыми странами с рынков арабских стран и к утрате ею даже потенциальной возможности восстановить свои позиции на этих рынках. Гораздо более существенно, что, как будет показано ниже, в параграфе 12.3.4, это же относится и к рынку энергоносителей - последнему из ключевых мировых рынков, на которых Россия еще присутствует в сколь-нибудь значимых масштабах.

12.3.2. Сценарий проведения операции:
от «идеальной технологической войны» - к подчинению арабского мира

Военные аспекты операции против Ирака, насколько можно понять, были проработаны достаточно быстро, являлись самоочевидными и не вызывали практически никаких профессиональных сомнений. Планирование этой войны строилось на максимально полном учете уроков предыдущих значительных столкновений: последней традиционной войны - «Бури в пустыне» 1991 года и первой высокотехнологичной войны - агрессии против Югославии в 1999 году.
Следует отметить, что, несмотря на конечный успех, с собственно военной точки зрения нападение на Югославию было неудачным. Широкомасштабное применение высокотехнологичного оружия (в ходе которого американцы умудрились потерять сбитым потенциально неуязвимый «самолет-невидимку») не привело к нанесению югославской армии сколь-нибудь значительного ущерба. США и их союзники по НАТО компенсировали это концентрацией усилий на деморализации югославского общества при помощи варварского уничтожения его гражданской инфраструктуры и «вбамбливания в пещерный век», однако смогли одержать победу лишь в результате использования дипломатического «троянского коня», в позорной роли которого выступил - не будем забывать об этом - представитель России.
Однако военная неудача агрессии против Югославии вполне соответствует поговорке «первый блин комом». Именно анализ итогов этой войны привел, насколько можно понять, к подробной, ориентированной уже на практическое применение разработке концепции «аэромобильных формирований». Указанные формирования представляют собой диверсионные группы (в том числе и весьма крупные), получающие всю полноту оперативной информации от спутниковых систем слежения, беспилотных разведывательных самолетов и тыловых аналитических центров, обрабатывающих получаемую этими спутниками и самолетами информацию в режиме реального времени. «Аэромобильные формирования», насколько можно понять, призваны ввергать в состояние глубокого и самоподдерживающегося хаоса не только те или иные подразделения, но и всю страну противника.
Для полномасштабного применения «аэромобильных формирований» против Ирака у США, планировщики которых в свое время понадеялись на развитие обанкротившихся коммерческих систем спутниковой связи, не хватало каналов передачи информации (хотя нехватка была существенно менее острой, чем во время агрессии против Югославии). Однако в 2002 и 2003 годах данным формированиям придавалось значительно большее значение, чем в 1999 году.

По крайней мере с осени 2002 года спецназ США активно и постоянно действует на севере Ирака, где в контролируемой курдами (вооруженными и обученными англичанами и американцами) зоне расположены его взлетно-посадочные полосы, стационарные склады и чуть ли не базы. На юге Ирака также постоянно действует американский и английский спецназ, проникающий, насколько можно понять, в основном с территории Кувейта, а также с кораблей Шестого флота США. По некоторым данным, в феврале 2003 года лидеры международной антитеррористической коалиции осуществили в Багдаде террористические акты, направленные на проверку эффективности и выяснение алгоритмов работы иракских служб безопасности и спасательных служб.
В течение всего периода подготовки агрессии США постоянно наносили бомбовые удары по территории Ирака, преимущественно по системам ПВО; естественно, при этом под удар весьма часто попадало и мирное население.
Цель демонстративных ударов по территории Ирака (как до этого в Афганистане), помимо поддержания международной напряженности, заключалась в активизации переговорного процесса, а точнее - торга с окружением Хусейна. В этом окружении надо было найти готовых к коллаборационизму деятелей, склонить их к сотрудничеству и не только дать денег (как племенным командирам в Афганистане), но и обязательно оговорить действенные гарантии их послевоенной безопасности и, более того, политической будущности.
Последнее представляло взаимный интерес, так как опыт режима Кордая в Афганистане, не полностью контролирующего даже ближайшие окрестности Кабула, достаточно внятно показал американцам, что обеспечить управляемость постхусейновского Ирака сможет лишь группа его относительно близких соратников, причем из силовых структур. Конечно, эта группа будет возглавлена декоративной фигурой того или иного безупречно демократического эмигранта и наскоро обряжена в тоги «тайных демократов» и «борцов с тоталитаризмом».
Соответствующий зондаж окружения Хусейна был начат еще накануне «Бури в пустыне» и с тех пор практически не прекращался, однако бдительность и подозрительность Хусейна, регулярно осуществляющего «чистки» даже среди ближайших соратников, так и не позволили ему достичь успеха.
К началу агрессии американцам не удалось даже начать предметного торга, то есть самих переговоров. Насколько можно понять, в их «активе» была лишь группа генералов, не игравших никакой самостоятельной политической роли. Так как они, вероятно, в полном объеме осознавали уровень обороноспособности иракской армии перед лицом ударных соединений армии США, они были готовы согласиться с тем, что международный политический кризис вокруг Ирака действительно имеет место (а не вызван исключительно агрессивной позицией США) и должен решаться политическими, а не военными методами.
Это было максимальным продвижением навстречу американской активности, совершенно ничего не значащим для мирного, но более чем достаточно для военного времени.
Согласно первоначально разработанным американскими военными планам в рамках концепции «избежания ошибок войны в Югославии», предполагалось при помощи нанесения интенсивных ракетно-бомбовых ударов по территории Ирака (с массированным применением крылатых ракет) в течение двух, максимум трех дней полностью уничтожить системы коммуникаций - как специальной, так и обычной связи, а также национального радио и телевидения. Результатом должна была стать полная утрата управляемости вооруженными силами и обществом в целом, создание положения, при котором Хусейн, если и избежит посланных на его захват (а скорее всего, простое физическое уничтожение) диверсионных и штурмовых групп, не сможет ни отдать никакого приказа, ни обратиться к нации с каким-либо призывом.
Уничтожение национальных систем коммуникаций было призвано раздробить иракское общество, оставить каждый его элемент, - каждую семью и каждое воинское подразделение - один на один с ужасом интенсивных бомбардировок. Положение предполагалось усугубить разрушением значительной части жизненно необходимой гражданской инфраструктуры, созданием ситуации, при которой водопровод и канализация работают эпизодически, базары - с перебоями, дороги становятся труднодоступными из-за разрушений и пробок.
Наиболее сильные, систематические и изнуряющие удары должны были наноситься по крупнейшим военным группировкам - в сочетании с беспрерывными потоками листовок, разъясняющими, что этот ужас кончится немедленно, как только убедившиеся в своей полной беспомощности военные отрекутся от Хусейна.
Этот хаос, погружающий страну во мрак и отчаяние, пресекающий на самом раннем этапе все попытки самоорганизации, предполагалось не просто поддерживать, но и целенаправленно усугублять, чтобы полностью сломить дух иракского общества и отдельных руководителей, сохранивших контроль за частью вверенных им систем.
Войска США должны будут всеми силами избегать сухопутных столкновений, неизбежно связанных с потерями (за исключением операций аэромобильных формирований). В частности, они будут избегать вхождения в города, а сохранившие готовность к сопротивлению подразделения иракцев будут заблаговременно обнаруживаться и уничтожаться ракетно-бомбовыми ударами.
В течение двух недель (строго говоря, через одну - срок был увеличен вдвое для компенсирования неизбежных случайностей и ошибок) миру и Ираку должны были быть предъявлены доказательства (возможно, сфальсифицированные) смерти или пленения Хусейна. Если бы он появился где-либо и заявил о себе, его с легкостью можно было бы объявить двойником, что оказалось бы достаточным в условиях абсолютного информационного доминирования (в том числе благодаря естественной для кувейтцев антииракской позиции «Аль-Джазиры» - «арабского CNN»).
В те же две недели должно было быть сформировано демократическое правительство Ирака, в идеале - в Багдаде, на худой конец - в любом из захваченных дворцов Саддама, в крайнем случае - вообще за пределами Ирака. Ведь информационное доминирование позволяет представить его находящимся в Багдаде, даже если оно не вылезает из съемочных павильонов в Голливуде. Вероятно, первоначально оно будет действовать под прямым и жестким контролем военных властей США, который затем постепенно перейдет на политико-финансовый уровень и приобретать неявный характер.
Обезглавленное и дезорганизованное иракское общество, подвергаемое концентрированному воздействию технологий формирования сознания, примет это правительство как единственный способ избавления от бомбардировок и как единственно возможный, хотя и туманный путь к национальному возрождению в некоем гипотетическом будущем. Тем самым агрессия против Ирака будет успешно завершена.
Однако этот успех, как предполагалось с самого начала разработки операции и как ожидалось по крайней мере еще в конце 2002 года, откроет перед США качественно новые стратегические перспективы, способные кардинально и в исключительно сжатые сроки изменить весь облик современного мира.
Свержение при помощи внешнего вооруженного насилия режима Хусейна встряхнет и дестабилизирует весь Ближний Восток и весь арабский мир. Активизировав сопротивление исламской цивилизации, которое неминуемо примет в том числе и нелегитимизируемые в современном мире террористические формы, победа США будет способствовать маргинализации террористов и сокращению их поддержки смертельно напуганными представителями арабского мира. Это откроет перед США новые, слабо предсказуемые и сегодня пугающие даже их собственных аналитиков просторы исторического творчества.
Решая ключевую задачу снижения цены на нефть, США неминуемо обратят свое внимание на крупнейшего производителя современного мира и одновременно духовно-религиозный центр исламской цивилизации - Саудовскую Аравию. Исключительная роль этой страны в современном мире обусловлена и тем, что именно на ее территории базируются организации, финансирующие основную часть исламских экстремистов по всему миру, в том числе и палестинских террористов. Это перестанет вызывать удивление, если вспомнить, что государственной религией Саудовской Аравией является тот самый ваххабизм, который едва ли не стал в последнее время синонимом исламского фундаментализма.
После террористических актов 11 сентября 2001 года США, убедившись в явственности «саудовского следа», стали демонстрировать достаточно жесткое отношение к Саудовской Аравии. Дошло до того, что саудитам пришлось впервые в своей истории заблокировать финансовые операции ряда религиозных фондов, заподозренных американцами в поддержке террористов.
Однако недостаточность этих мер не вызывала сомнений, и странная гибель в 2001-2002 годах одного за другим трех наследников саудовского престола породила массу разноречивых слухов. Действительно, эта череда трагедий выглядела предельно наглядной и откровенной, особенно если учесть обстоятельства смерти одного из шейхов, который «умер в пустыне от обезвоживания».
Наиболее вероятной причиной мора, внезапно напавшего на королевскую семью, представляется подготовка американскими специалистами перехода власти в Саудовской Аравии к проамериканскому наследнику, которому предстоит решить две критически важные для США задачи.
Тактически наиболее важным представляется при этом обеспечение долговременного отказа нефтедобывающих стран от поддержания высоких цен на нефть, что требует занятия четкой и однозначной позиции именно властями Саудовской Аравии, обладающей огромным влиянием на Кувейт и Объединенные Арабские Эмираты.
Стратегически же американцы остро нуждаются если и не в полном прекращении финансовой поддержки Саудовской Аравией религиозной по форме и цивилизационной по сути исламской экспансии (что вряд ли возможно по принципиальным причинам, хотя снижение цен на нефть автоматически приведет к сокращению ее масштабов), то во всяком случае в ее переориентации - как минимум в безопасном, а в идеале и полезном для себя направлении. Такой переориентацией представляется фокусировка исламской экспансии на своих стратегических конкурентах, к которым относятся Европа и Китай, а также, - правда, исключительно в силу инерции мышления, - Россия.
Приход к власти в Саудовской Аравии проамерикански настроенных членов королевской семьи не просто «распечатает» нефтяную отрасль этой страны для американских корпораций, но и позволит США осуществить решающий прорыв в борьбе за влияние на мировой рынок нефти - уничтожение ОПЕК. Американские аналитики задолго до начала агрессии против Ирака подчеркивали в личных беседах, что речь идет не об усилении конкуренции членам ОПЕК, не о «дезорганизации процесса принятия решений» в руководстве картеля и даже не об установлении американского контроля за ним, но именно об его уничтожении как организации - «раз и навсегда».
Подобная непримиримость США объясняется тем, что ОПЕК с самого начала была создана как инструмент борьбы развивающихся стран против развитых на мировом рынке нефти. Именно поэтому в нее, вопреки, казалось бы, своим текущим интересам, так и не вошли такие крупные экспортеры нефти, как развитые Великобритания и Норвегия, а также политически и экономически зависимые от развитых стран Мексика и страны постсоветского пространства (Россия, Азербайджан и Казахстан). ОМАН???
Политический контроль за крупнейшей и наиболее динамичной в ближайшие пять лет нефтедобывающими державами мира - соответственно, за Саудовской Аравией и Ираком - является более чем достаточным для гарантированного достижения этой цели. Выход из ОПЕК этих стран, а также Венесуэлы и Нигерии будет означать ликвидацию картеля, так как оставшиеся его члены в силу относительной незначительности своего экспорта утратят способность оказывать какое-либо существенное влияние на мировой рынок нефти.
В результате этой операции США получат системный и устойчивый контроль за мировым рынком нефти и смогут практически единолично устанавливать ее цену - исходя, разумеется, исключительно из своих собственных интересов.
Однако перспективы, открываемые перед ними успешным нападением на Ирак, отнюдь не исчерпываются этим глобальным успехом. Успешный удар по Ираку неминуемо дестабилизирует его соседа - Иран, со времен исламской революции … года воспринимаемый США в качестве своего злейшего врага.
Это отнюдь не только эмоциональное восприятие, питаемое памятью о национальном унижении, связанном с успешным захватом в заложники большого числа американских дипломатов (неудача спецоперации по их освобождению способствовала поражению Картера на президентских выборах 1979 года и приходу к власти Рейгана - первого сильного президента после вьетнамской катастрофы). Причина враждебности США к Ирану глубже и вызвана в первую очередь самим фактом независимостью последнего, руководители которого смеют уже длительное время проводить самостоятельную политику, основанную на собственных представлениях о национальном суверенитете, особенностях и интересах. Констатация этого факта не является ни преувеличением, ни обвинением в адрес США: в условиях глобальной конкуренции никакой нейтралитет невозможен в принципе, и максима «кто не с нами, тот против нас», в отличие от породившей ее эпохи противостояния двух систем, вполне закономерно становится абсолютной доминантой поведения мировых лидеров - по крайней мере, со стороны Запада.
По-прежнему управляемый муллами Иран все ближе сползает к грани прозападной, демократической революции. Сорок процентов его 120-миллионного населения составляет молодежь в возрасте до 18 лет, которая в массе своей не принимает и не понимает избыточно жестких религиозных ограничений и стремится к светской модели поведения, во многом заимствованной у Запада.
В Иране зреет «революция потребителей», подобная произошедшим в Восточной Европе в конце 80-х годов ХХ века. Представляется принципиально важным, что эта революция, опирающаяся на тянущуюся к большей свободе молодежь, будет четко и последовательно направляться достаточно сильной светской оппозицией режиму, существующей не только среди интеллигенции, но и в самой политической элите современного Ирана.
Как это ни парадоксально, светская революция в Иране может быть подстегнута вспышкой религиозного экстремизма, вызванной агрессией США против Ирака. Конечно, историческая ненависть к Хусейну никуда не делась, - не будем забывать, что именно кровопролитная и изнуряющая ирано-иракская война 1981-1988 годов подорвала силы исламской революции в Иране и задержала тем самым начало всей экспансии исламской цивилизации на добрых 20 лет, что способствовало существенному изменению ее характера.
Однако сегодняшний Хусейн для Ирана - слабый и, в общем, безопасный враг. В то же время неспровоцированная и разрушительная агрессия против соседа, каким бы неприятным он ни был, сопровождающаяся сменой его политического режима, не говоря уже о полном подчинении мирового общественного мнения и мировой политической системы в лице ООН, не может не вызывать страх и ощущение, что «следующей жертвой можем стать мы».
Поэтому удар по Ираку, пробуждая надежды у светски ориентированной части иранского общества, одновременно испугает его религиозно ориентированную часть и спровоцирует ее на судорожные и заведомо не подготовленные должным образом попытки укрепления своей власти и ужесточения религиозных ограничений. Эти попытки, в свою очередь, неминуемо вызовут стихийное сопротивление, способное с легкостью перерасти в светскую и в конечном счете прозападную революцию.
Американцы кровно заинтересованы в приходе к власти в Иране более дружеского и, в конечном счете, более управляемого ими режима. Весьма существенным представляется тот факт, что именно эта страна является ключом к нефти Ближнего Востока: чтобы полностью блокировать поставки последней, иранцам достаточно одной артиллерийской батареи, поставленной на берегу Ормузского пролива. Поэтому США по вполне объективным причинам вынуждены будут способствовать прозападной революции в Иране.
В результате их успешная агрессия против Ирака повлечет за собой целый ряд взаимообусловленных и весьма вероятных успехов: проамериканский «дворцовый переворот» в Саудовской Аравии, ликвидацию ОПЕК, свержение власти мулл в результате прозападной революции в Иране. Фактически такое развитие событий будет означать установление прямого американского контроля за ключевыми элементами современного исламского мира и (вкупе с растущим влиянием Китая в Юго-Восточной Азии, особенно в Малайзии и Индонезии) исчезновение последнего как самостоятельного значимого субъекта глобальной конкуренции.

12.3.3. «Гладко было на бумаге»:
срывы управляющей системы информационного общества

Насколько можно судить по имеющейся информации и сообщениям СМИ, решение о нападении на Ирак для решения комплекса макроэкономических, сырьевых и геополитических проблем окончательно было принято американским руководством не позднее середины июля 2002 года. В то же время представляется весьма существенным стремительный взлет мировых цен на нефть, начавшийся еще в середине февраля 2002 года. Он носил выраженный предвоенный характер и позволяет предположить, что для наиболее информированных субъектов мирового рынка нефти судьба Ирака стала окончательно предрешена уже в тот момент.
А затем начались драматические промедления и затяжки, которым, казалось, не будет конца.
Хваленую американскую систему стратегического планирования как будто разбил паралич, и после принятого не позднее середины февраля 2002 года принципиального решения нападение США на Ирак было назначено, насколько можно судить, лишь на понедельник 28 октября. Однако и эта дата оказалась не окончательной.
Сначала срок начала агрессии был перенесен на период после промежуточных выборов 9 ноября (которые в условиях, когда даже демократы вынуждены быть патриотами, гарантированно обеспечивали республиканцам подавляющее большинство в сенате и конгрессе, требуемое для получения финансовых средств на войну, необходимых, если она затянется), но не позднее конца ноября.
Затем срок агрессии был передвинут еще - на середину декабря, и еще - на конец января, и еще - на середину февраля, на его последние числа или 3 марта и, наконец, на период 16-22 марта. Характерно, что и этот самый последний срок также был нарушен: США нанесли удар по Ираку лишь 4 марта.
Эти бесконечные переносы сроков весьма существенно осложнили положение США. Демонстрируя их слабость и нерешительность, они расслабляюще подействовали как на конкурентов, так и на ближайших союзников, которые отошли от безоговорочной поддержки любых действий США, характерной для периода после 11 сентября 2001 года, и начали выражать свою собственную точку зрения, не стесняясь публичных проявлений сомнений и даже недовольства.
Результатом стал подлинный кризис Организации Объединенных Наций, по своей глубине превосходящий даже весну 1999 года: если при нападении на Югославию ею просто пренебрегли, то при нападении на Ирак она стала основным полем дипломатических битв и подверглась глубокому расколу. Дело дошло до весьма существенных притеснений представителей Ирака при ООН, что, строго говоря, является не простым ущемлением их собственного дипломатического статуса, но беспрецедентным подрывом статуса самой ООН!
Арабский мир успел в полной мере осознать последствия успешной агрессии США против Ирака, в результате чего последние столкнулись с реальной перспективой возникновения единого арабского, а возможно, и исламского антиамериканского фронта. Эта перспектива чревата развязыванием на территории США и их союзников подлинной городской партизанской войны. Следует подчеркнуть, что, если бы США не допустили безобразного с военной и политической точки зрения промедления, арабы не успели бы осознать происходящее своевременно и в полной мере.
Наконец, затягивание паузы перед нападением на Ирак способствовало восстановлению высоких мировых цен на нефть в середине февраля 2002 года и затем длительному, более чем годовому поддержанию их на значительном «предвоенном» уровне. Соответственно, промедление США способствовало усугублению негативных последствий дороговизны нефти для развитых стран, в том числе и для самой американской экономики, наиболее наглядно проявившемуся в падении курса доллара по отношению к евро. Важнейшим из этих последствий было нарастание неопределенности и углубление структурного кризиса мировой экономики (подробней о нем см. параграф …).
В чем же была причина этого промедления, возможно, едва не ставшего фатальным не только для американской, но и для всей мировой экономики?
Прежде всего, как это ни парадоксально для американского общества, в слабости системы управления. В ходе иракского кризиса в полной мере проявилось отсутствие внутреннего единства самого американского руководства: в ближайшем окружении Буша оказалась целая плеяда отъявленных «голубей». Искренне считая нападение на Ирак совершенно необходимым, они постоянно - и с формальной точки зрения вполне справедливо - указывали на нерешенность целого ряда важнейших вопросов (например, кто и каким именно образом будет управлять постсаддамовским Ираком).
Эти люди, в высшей степени достойные и профессиональные, отнюдь не пытались таким образом затормозить и отсрочить войну - они были ее горячими сторонниками, а в отдельных случаях даже входили в число ее инициаторов и разработчиков самых первых планов нападения на Ирак. Они просто хотели подготовиться к ней получше, забывая, что к столь грандиозному кризису, как война, никогда - по вполне объективным причинам - не может быть полностью готов даже сам агрессор. Если вы полностью готовы к войне, это прошлая война, и реальные боевые действия неминуемо захватят вас врасплох, даже если нападаете вы.
Таким образом, американская система управления оказалась поражена сверхответственностью, что представляется вполне естественным проявлением общего снижения эффективности традиционных управляющих систем в эпоху глобализации (подробно этот феномен рассмотрен в параграфе ….).
Возможно, правильной является и позиция ряда международных наблюдателей, полагающих, что в течение кризиса, связанного с террористическими актами 11 сентября 2001 года, управляющие системы США настолько привыкли заниматься «борьбой нанайских мальчиков», что пагубным образом расслабились и спасовали перед реально существующим и вне информационного поля противником.
Другим проявлением опасного как для самих США, так и для поддержания относительной стабильности во всем мире снижения эффективности американской управляющей системы следует признать граничащее с безумием провоцирование на враждебные действия руководства Северной Кореи.

Пример

Ким Ир Чен как «запасной Хусейн»

Представляется целесообразным напомнить, что в разгар нагнетания антииракской истерии американское руководство внезапно, без каких-либо видимых поводов и разъяснений причин перестало выполнять свои обязательства перед Северной Кореей по соглашению о прекращении атомной программы последней (предусматривающей строительство атомной электростанции). В соответствии с этим соглашением США обеспечивали поставку мазута в количестве, необходимом для компенсации не произведенной на этой атомной электростанции электроэнергии.
В результате северные корейцы, поверившие США, были поставлены ими в безвыходное положение с точки зрения не только ущемленности международного престижа (что исключительно важно для страны, не входящей ни в какие блоки, не обладающей внешней поддержкой и при этом по-прежнему находящейся в жесткой конфронтации со значительно более сильными противниками), но и простого обеспечения энергоресурсами. Для столь бедной и изнуряюще милитаризованной страны, как Северная Корея, население которой постоянно пребывает на грани голода, внезапное прекращение согласованных поставок мазута было ударом, который мог оказаться и смертельным.
Реакция была весьма быстрой и нарастающей. Кончилось тем, что Северная Корея не просто возобновила свою атомную программу, но и вышла из соглашения о нераспространении атомного оружия (??), мотивировав это необходимостью обеспечения собственной безопасности. При этом в силу немотивированности и истерической враждебности позиции, занятой США, они умудрились восстановить против себя даже Южную Корею, меньше всего желающую возобновления с величайшим трудом завершенной полвека назад корейской войны.
Как только США убедились в твердости и логичности позиции руководства Северной Кореи, а также в непопулярности в мире собственных необоснованных претензий, нагнетание враждебности в отношении Северной Кореи в информационном поле прекратилось так же быстро и внезапно, как и началось (хотя по соседству с ними начались военные маневры масштаба, заставившего Северную Корею всерьез подготовиться к отражению агрессии).
В результате возникло полное ощущение того, что эта страна готовилась на роль «мишени номер два» - запасного символа мирового зла и, соответственно, объекта агрессии на тот случай, если Саддам покажется слишком твердым орешком.
Подготовка «запасной агрессии» против Северной Кореи одновременно с подготовкой агрессии против Ирака представлялась во время ее реализации и представляется сейчас полнейшим безумием.
Прежде всего, - и это является азбукой стратегии, - даже в условиях своего глобального доминирования нельзя концентрироваться на двух основных врагах сразу. Ведь для должной подготовки удара по обоим (не говоря уже о должном его нанесении) почти гарантированно не хватит мощностей суперкомпьютеров для необходимого анализа, спутниковых каналов связи и подразделений коммандос для оперативной разведки, авторитетных дипломатов для политического прикрытия, эфирного времени в программах новостей для формирования необходимого общественного мнения и т.д..
Кроме того, подготовка Северной Кореи на роль «запасной жертвы» выдает непонимание того, что ее режим является значительно более серьезным противником, чем режим Хусейна, как в военном плане, так и из-за соседства с Китаем, но в первую очередь - благодаря безусловной внутренней стабильности. Северной Корее и в кошмарном сне не может привидеться привычное для Ирака положение, при котором режим не полностью контролирует территорию страны или не может осуществлять на ее части желаемые для себя действия (например, полеты военных самолетов).
Какими бы пугающе нелепыми ни выглядели идеология «чучхе» и глянцевые номера пропагандистского журнала «Корея», идейно-политическое единство северокорейского народа не может вызывать никаких сомнений. Достаточно указать, что, по имеющейся информации, в столице - Пхеньяне - практически нет коренного населения. Северные корейцы безропотно живут в нем вахтами по три года в качестве поощрения за ударный труд.
Наконец, существенным ресурсом, противостоящим агрессивным планам американцев, является развернутая в их ближнем тылу более чем пятидесятимиллионная «пятая колонна» - практически вся Южная Корея, не желающая вновь превращать себя в полигон для реализации амбиций сверхдержав и хорошо помнящая чудовищную жестокость войны.
Поэтому реальным результатом «северокорейского кризиса», помимо очередной убедительной демонстрации вероломства США всей сохранившей адекватность восприятия части современного мира, стало создание новой зоны постоянной напряженности вблизи границы Китая.
Это отнюдь не так мало, как может показаться, так как действительно снижает инвестиционную привлекательность и подрывает конкурентные позиции последнего, рассматриваемого США в качестве главного стратегического конкурента.
В этом отношении создание «северокорейского кризиса» полностью укладывается в общий стереотип действий США по подрыву стратегических конкурентов при помощи создания на их границах зоны постоянной дестабилизации (наиболее ярко она проявилась в ходе более чем десятилетней политики США по провоцированию и углублению югославской катастрофы, увенчавшейся нападением на Югославию в 1999 году).

Однако наиболее ярко слабость американской системы управления при подготовке к агрессии против Ирака проявилась даже не в затягивании подготовки к войне и не в северокорейском эпизоде, но в том, что она допустила возникновение массового антивоенного движения как такового, причем не только в традиционно скептически относящейся к американской пропаганде Европе (где оно достигло масштаба, невиданного со времен протестов против размещения ракет средней дальности в 1983 году), но и в самих США. В последних масштаб и накал акций протеста, несмотря на все попытки замалчивания, превысил все, что происходило после войны во Вьетнаме.
Дошло до того, что американские власти, хорошо помнящие, что война во Вьетнаме была не выиграна северовьетнамцами, но проиграна собственным пацифистским движением (ОФИЦЕР О ВОЙНЕ), были вынуждены пойти фактически на прямой запрет антивоенной агитации и пропаганды. Этот шаг стал весьма существенным и болезненным ограничением личных свобод, являющихся одним из системообразующих, фундаментальных элементов всей американской цивилизации. Его закрепление на сколь-нибудь длительное время способно привести к глубокому внутреннему перерождению всего американского общества и к утрате им той хотя бы формальной личной свободы, которая составляет (наряду с высоким достатком) одну из его наиболее привлекательных черт и обуславливает его лидирующее положение в современном мире.
На фоне этой фундаментальной, сущностной угрозы даже дипломатические проблемы с ООН и формально ближайшими союзниками - европейцами (ради спасения от прямого протеста со стороны которых пришлось грозить новой Европе расколом) выглядят для США второстепенными и в конечном счете преодолимыми проблемами.
Вместе с тем многочисленные ошибки и наглядная деинтеллектуализация американского руководства (периодически производящая впечатление дебилизма, вплотную приближающегося к уровню российских реформаторов) ни в коем случае не должны вводить в заблуждение и тем самым вызывать эйфорию по поводу якобы наблюдающейся деградации американской системы управления.
Слабость налицо, а вот деградации нет и нет никаких признаков ее перерастания в деградацию.
Ведь почти полный информационный контроль над обществом, достигнутый в США, не требует от управляющей системы изощренности - люди готовы поверить чему угодно и воспринимать самые фантастические голословные утверждения как истину в последней инстанции. Так в Советском Союзе всерьез, а не в шутку говорили «раз прочем в газете, значит, правда». В этом отношении выступления Буша по поводу Ирака представляют собой простую кальку выступлений Туркменбаши по поводу якобы имевшего место покушения на него. И бросающаяся в глаза абсурдность высказываний в данном случае является признаком силы, а не слабости, признаком тотального информационного доминирования, а отнюдь не отсутствия содержательных пропагандистских тезисов. Как говорят продюсеры популярных музыкантов, «пипл схавает»!
Характерно, что в неинформационном английском обществе аналогичная позиция оказывается весьма зыбкой: копирование Блэром Буша вызвало сильное недовольство англичан, создало реальную угрозу потерю им власти в случае нападения США на Ирак и вынудило его решительно смягчить риторику.
Вместе с тем слабость американской управляющей системы бесспорна и позволяет предположить, что после свержения Хусейна и установления контроля за Ираком США не смогут воспользоваться всей гаммой открывающихся перед ними возможностей, описанных в предыдущем параграфе. Им придется ограничиться достижением минимальной и категорически необходимой для них цели: удешевлением нефти, установлением прямого контроля за ценами на нее и ее ключевыми запасами.
Впрочем, кто сочтет, что этого мало для мирового господства, пусть первым бросит в них камень.
…Пусть хотя бы попробует.

12.3.4. Программа-минимум: разрешение нефтяного кризиса

Война 2003 года оказала на динамику мировых цен на нефть такое же влияние, что и война 1991 года: в первый момент цены взлетели на недосягаемую высоту (40 долларов за баррель в 1991 году и … - в 2003), а затем упали на равновесный уровень - соответственно, …. и …. Долларов за баррель.
Такая динамика является естественным и хорошо прогнозируемым следствием стихийной реакции рынков на молниеносную успешную войну против заведомо слабейшего противника, носящую по своей сути характер полицейской операции (ССЫЛКА на книгу об опиумных войнах). Все участники рынков хорошо знают, как поведут себя рыночные котировки после начала войны; им не известно лишь главное - дата этого начала. В результате они обречены на хроническое запаздывание и, «бросаясь вдогонку» рынку, едва успевают «убежать от убытков», а если и зарабатывают, то совсем немного по сравнению с тем, что могли бы получить, зная момент начала агрессии и сыграв «на опережение».
Однако это касается лишь рядового участника рынка, являющегося вечной жертвой его неполной прозрачности и несовершенства информационных потоков.
Участник рынка, обладающий в силу своего экономического или политического влияния возможностью реализовывать критически значимые для соответствующего рынка факторы и тем самым прямо влиять на его состояние, занимает на этом рынке особое положение и является , таким образом, его особым участником.
Следует отметить, что особый участник рынка принципиально отличается от тривиального инсайдера (хотя обычно последнее понятие трактуется расширительно, распространяясь и на него). Инсайдер в строгом смысле слова лишь обладает информацией о влияющем на рынок событии, в то время как особый участник способен создавать это событие самостоятельно, по своей воле и в нужное для себя время, в том числе в случаях, когда оно не является объективно обусловленным (даже на длительном временном интервале) и, соответственно, не поддается прогнозированию со стороны рядового, добросовестного участника рынка.
Есть все основания полагать, что в обеих войнах против Ирака в роли особого участника нефтяного рынка выступали крупнейшие нефтяные корпорации США (и, в значительно меньшей степени, British Petroleum и Shell). С одной стороны, они были прекрасно осведомлены о внутренних процессах в странах Ближнего Востока, с другой - имели исключительно высокое влияние на американское руководство.
Будучи объективно заинтересованы в как можно более длительном поддержании как можно более высоких цен на нефть, крупнейшие нефтяные корпорации США имели возможность весьма серьезно воздействовать на американское руководство. Однако они не могли не видеть, что поддержание чрезмерно высоких и исключительно выгодных для них нефтяных цен вредит США, с одной стороны, сдерживая их экономику, а с другой - обеспечивая высокие доходы и, соответственно, дополнительный ресурс прочности «империи зла» - Советскому Союзу (и наследовавшей в том числе и порождаемые им страхи России) и нефтедобывающим арабским странам.
Наиболее логичным выходом из описанного противоречия между коммерческими интересами нефтяных корпораций и их интересами как американских корпораций, весьма тесно связанных с собственным государством, представляется обеспечение им своего рода «выкупа» за поддержку политики, ведущей к снижению мировых цен на нефть. Таким «выкупом» является предоставление информации о моменте начала войны (позволяющей им получить сверхприбыли даже от исключительно аккуратных операций на рынках) и обеспечение их контроля за месторождениями нефти в странах, переходящих в результате действий американского государства под его контроль.
Именно такие соображения позволяют расценивать «Бурю в пустыне» (ИЗ СТАТЕЙ) как крупнейшую инсайдерскую операцию в истории человечества - по крайней мере, до агрессии США против Ирака в 2003 году.
Стремительность и размах колебаний котировок нефтяного рынка при неизменности его фундаментальных параметров (добыча, потребление и запасы нефти) объясняется исключительной узостью его сегмента, используемого действующим сегодня механизмом ценообразования. Емкость годового рынка брент-смеси, на основании котировок на котором определяются цены на всю нефть мира, составляет совершенно ничтожную величину - около 20 млн.т.. Это примерно в шесть раз меньше годового экспорта одной лишь только России и в шестьдесят - всего объема мировой торговли сырой нефтью.
Понятно, что столь узкий сегмент мирового рынка неминуемо является спекулятивным «рынком ожиданий», реагирующим не на реальные, а в первую очередь на психологические изменения. Масштабная демонстрация силы со стороны одного из участников такого рынка, в данном случае США, вполне достаточна для того, чтобы обвалить котировки этого рынка даже без каких-либо серьезных изменений в фундаментальных факторах мирового рынка нефти.
Однако успешная агрессия США против Ирака создала не только глубокие эмоциональные, но и реально существующие фундаметальные изменения.
Прежде всего, даже если ОПЕК и сумеет сохраниться как организация, страх арабов (особенно богатых, которым есть что терять под американскими бомбами и ракетами) перед грубой и доходчивой силой американской армии означает фактически их подчинение воле США. В соответствии с известной максимой, «если мы позволим террористам решать, что мы не должны делать, мы тем самым позволим им решать, что мы должны говорить. И тем самым мы как цивилизованные люди существовать перестанем». В условиях подчинения арабских и многих других нефтедобывающих стран воле США мировая цена на нефть уже не определяется на рынке, каким бы несовершенным он ни был, а диктуется в Вашингтоне, - почти так же, как это было в Советском Союзе при централизованном директивно планируемом хозяйстве.
Наиболее вероятным уровнем долговременной стабилизации мировых цен на нефть представляется диапазон 18-21 долларов за баррель брент-смеси. Причина достаточно проста: снижение цен ниже этого уровня приведет к болезненному снижению рентабельности и в нефтедобыче таких союзников США, как Норвегия и особенно Великобритания, а крупнейшая нефтедобывающая держава мира - Саудовская Аравия - начнет испытывать значительные трудности при обслуживании своего внешнего долга (только США она должна 160 млрд.долл.).
Так как США не склонны прощать чужие долги, нарастание социально-экономической напряженности в этой стране сделает реальной угрозу социально-религиозного взрыва. В этом случае задачу обуздания ваххабистски ориентированного руководства спецслужб этой страны и, соответственно, сокращения финансирования «исламских фундаменталистов» по всему миру придется снять с повестки дня. Более того: в результате социальных потрясений к власти в Саудовской Аравии придут экстремистски ориентированные силы, что повлечет за собой решительную интесификацию цивилизационного противостояния между западным и исламским мирами и особенно военно-террористического аспекта этого противостояния.
Полная неприемлемость подобного сценария для США означает, что они будут способствовать поддержанию мировой цены нефти на минимальном уровне, обеспечивающем политическую стабильность Саудовской Аравии. Сегодня это, насколько можно понять, 18-21 доллар за баррель.
Однако главным следствием американского успеха является не удешевление нефти и даже не изменение механизмов ценообразования, но установление прямого американского контроля за нефтяными месторождениями Ирака с последующим снятием всех ограничений и быстрым наращиванием его нефтяного экспорта. Стремительное превращение Ирака в мировой центр нефте-, а возможно, и газодобычи существенно изменит всю конфигурацию мировых рынков энергоносителей и, соответственно, в значительной степени преобразует мировую политическую конфигурацию.
После установления политического контроля США за Ираком его нефтяной сектор и (потенциально) его газовые месторождения будут переданы под контроль американских нефтяных корпораций при помощи «залоговых аукционов» по российской схеме: американские корпорации будут кредитовать новое «демократическое» правительство Ирака на восстановление и модернизацию иракских нефтепромыслов под залог этих же самых нефтепромыслов. Когда окончательно выяснится, что правительство Ирака не сможет вернуть вложенные (или якобы вложенные) в эту модернизацию деньги, нефтяная отрасль Ирака перейдет под контроль американских корпораций не только de facto, но и de jure.
Понятно, что ни о каких российских интересах в Ираке (и, в частности, интересах российских нефтяных компаний), что бы ни обещали российским представителям накануне нападения на Ирак, не может быть и речи - путинская Россия является слишком слабым субъектом мировой политики, чтобы учитывать ее интересы в столь серьезных процессах. Существенно, что данное положение носит объективный характер и не зависит от поддержки или неодобрения российским руководством агрессии США в Ираке. Даже вопрос о долгах Хусейна перед Советским Союзом (сумма которых составляет 8 млрд.долл.) с самого начала, по мнению американских экспертов, должен был обсуждаться Россией исключительно с новыми лидерами Ирака, и лишь в случае предельной лояльности со стороны России США могли хотя бы рассмотреть вопрос о какой-либо поддержке нашей страны на этих переговорах.
Вероятно, что, помимо американских, к участию в разделе иракской нефти будут допущены транснациональные нефтяные корпорации с капиталом единственного серьезного союзника США - Великобритании. Это упомянутые выше British Petroleum и Shell, причем в данном случае, скорее всего, не их допуск к иракскому «пирогу» стал платой «за лояльность» Великобритании, а, напротив, их четко осознаваемые стратегические интересы оказали определяющее воздействие на позицию современного английского государства.
Для позиции американского государства представляется в высшей степени характерным то, что, обеспечивая формально равный доступ к Ираку как американским, так и иностранным (пусть даже сколь угодно дружественным) корпорациям, оно тут же прилагает усилия по созданию долгосрочных преимуществ для национального капитала. В частности, администрация США задолго до нападения на Ирак начала прорабатывать возможные механизмы государственного поощрения (вплоть до гарантий и даже прямых субсидий) американских компаний, которые после войны будут переносить добычу нефти из США в Ирак (хотя это и без того сверхприбыльное занятие: себестоимость добычи в Ираке - 0,9 долл. за баррель).
Установление прямого контроля английского и особенно американского капитала (действующего «под крышей» американского государства) за иракской нефтью означает для всего импортирующего нефть мира новую реальность, качественно более жесткую, чем просто ценовой диктат США. Контроль за нефтью Ближнего Востока в сочетании с доминирующими позициями в Западной Африке и системным давлением на Венесуэлу делает США в прямом смысле слова хозяевами основной части мировой нефти .
Это позволяет США ограничивать доступ других государств к нефти уже не ценовыми, а административными факторами - путем введения разных цен продаж для разных стран-потребителей или даже применения угроз ограничения или полного прекращения продаж нефти чем-либо не угодившим им странам. В конце концов, такая практика принципиально не отличается от эмбарго и ограничений на поставки тех или иных технологий и уж вовсе ничем не отличается от внезапного, «без объявления войны» прекращения поставок мазута Северной Корее.
Кроме того, контроль за ценами мирового рынка позволяет в кратчайшие сроки установить и прямой контроль за еще не подвластными США нефтяными ресурсами мира при помощи стандартного и примитивного инструмента, используемого всеми монополиями мира - «ценовых войн». Суть их заключается в длительном снижении цены на товар с целью разорения независимых производителей и скупки за гроши их предприятий и оборудования (в данном случае их месторождений). После завершения указанной скупки цены монопольно завышаются с тем, чтобы вернуть упущенную из-за ведения «ценовой войны» прибыль и обеспечить получение сверхприбылей - естественно, только за счет «чужих» потребителей.
Нельзя исключить также возможность возникновения на мировом рынке нефти своего рода «перекрестного субсидирования»: неявного выделения американцами сектора, связанного с поставками нефти по относительно низким ценам в США, и дотированием этих низких цен за счет завышения цен на нефть для остального мира.
Значительную тревогу по поводу возможности глубокого изменения структуры мирового рынка нефти испытывают в настоящее время такие крупные импортеры нефти, как, например, Япония и Китай.

Пример .

Танцы вокруг трубы

По ряду косвенных признаков можно предположить, что японские специалисты уже к середине 2002 года осознали, что совокупный экспорт Саудовской Аравии, Кувейта и Ирака (потенциальный, в случае отмены санкций ООН) вполне достаточен для полного обеспечения собственной потребности США в импортной нефти.
В условиях обеспечения политического доминирования США в этих странах вполне возможно «замыкание» американцами на себя этих производителей и их «вывод» за счет этого с мирового рынка нефти, что кардинально сузит его масштабы, снизит устойчивость и сделает его более спекулятивным, то есть подверженным изменениям настроений основных операторов. В результате весьма вероятным становится возникновение двухсекторного мирового рынка: перечисленные выше страны будут поставлять нефть в США по относительно заниженным ценам, а все остальные производители будут поставлять ее всем остальным потребителям по относительно завышенным ценам. Это приведет к возникновению значительных трудностей у всего неамериканского мира и в первую очередь к торможению развития основных явных и потенциальных конкурентов США - Евросоюза, Японии и Китая.
Существенно, что такое развитие событий в принципе выгодно для России, которая сохранит жизненно важную возможность продавать нефть по относительно высокой цене (хотя в среднесрочной перспективе угнетение развития Европы снизит ее спрос на нефть, что также ограничит перспективы развития нашей страны).
Японцы, не прорабатывая столь радикальные сценарии, считают тем не менее исключительно значимой опасностью сам факт установления американского контроля за нефтью и газом Ирака и усиления влияния США на Ближний Восток в целом. Это вызвано тем, что преобладающую часть своих энергоресурсов японские потребители получают именно оттуда.
Именно осознание категорической необходимости диверсификации поставок энергоносителей подталкивает Японию к развитию энергетического сотрудничества с Россией, в частности, в сфере налаживания постоянных поставок энергоносителей с Сахалина и строительстве нефтепровода из Ангарска в Находку для поставки нефти на нужды Японии.
Последнюю идею следует рассматривать в русле спора о маршруте этого нефтепровода - в Китай (Дацин) или на российский Дальний Восток (Находка). В силу качественно большей протяженности и тяжелого рельефа местности нефтепровод по второму маршруту окажется существенно более дорогим и потребует для окупаемости своего строительства транспортировки по нему неправдоподобно большого для современной нефтяной промышленности Восточной Сибири количества нефти (минимум 50 млн.т. в год). Фактически это делает данный проект нереализуемым, поэтому на этапе обсуждения преимущество отдавалось идее нефтепровода в Китай.
Идея строительства нефтепровода в Находку была реанимирована президентом Путиным на заседании Совета безопасности, насколько можно понять, под давлением дальневосточных губернаторов и полномочного представителя президента в Дальневосточном федеральном округе Пуликовского. Они вполне логично рассматривают масштабное строительство на своей территории как способ создания новых рабочих мест, смягчения социальных проблем и в целом привлечения в регионы значительных финансовых потоков. При этом сам факт строительства ничуть не менее важен, чем его результат; если же строительство успешно завершится, они грезят о нефти, которую смогут получать на нужды своих регионов из этого нефтепровода по внутренним ценам (не представляющим интереса для инвесторов).
Японцы, насколько можно понять, заинтересованы во втором проекте не столько для того, чтобы получить ангарскую нефть (они понимают сложность и, в конечном счете, низкую вероятность реализации проекта), сколько для того, чтобы не допустить до нее китайцев, экономического и военно-политического усиления которых они страшатся все больше и больше.
Как ни парадоксально, недопущение китайской компании на аукцион по «Славнефти» (вызвавший подлинное потрясение в руководстве Китая, так как ему предшествовало проведение российскими приватизаторами соответствующей рекламной кампании в Китае) существенно повышает вероятность реализации проекта нефтепровода «Ангарск-Дацин». Ведь оно сможет ослабить напряженность в отношениях с Китаем и если не заставить его полностью отказаться от мести за вынужденную «потерю лица», то, во всяком случае, существенно смягчить ее. Отказ же китайцам во втором подряд нефтяном проекте будет расценено ими как объявление подлинной «инвестиционной войны» с возникновением уже стратегической, а не коммерческой напряженности в отношениях России и Китая.
В момент написания книги наиболее вероятным маршрутом трубопровода представляется Дацин (Китай), однако не напрямую, южнее Байкала, а севернее него с последующим выходом в Забайкалье. Этот маршрут позволяет в последующем подключить к данному нефтепроводу новые месторождения Восточной Сибири, а также создать так называемую «иллюзию первой очереди», по которой нефтепровод в Китай является лишь первой очередью строительства, за которой сразу же после ее завершения обязательно последует вторая - в Находку.
Подобная логика с учетом особенностей функционирования российской системы государственного управления не сможет обмануть даже японцев, однако она представляется вполне достаточной для того, чтобы не раздражать их сверх меры и позволить им «сохранить лицо».

Ожидание снижения мировых цен на нефть и появления новых исключительно прибыльных проектов, связанных с освоением постсаддамовского Ирака и обеспечением контроля за критически значимой частью мировых запасов нефти уже в начале 2003 года привело к весьма существенному изменению поведения американских нефтяных корпораций. Проекты, ранее находившиеся в центре их внимания (в том числе и по политическим причинам), начали пересматриваться, и связанные с ними требования начали последовательно ужесточаться.
В России это коснулось Каспийского трубопроводного консорциума, само существование которого прямо противоречит не только российским национальным интересам, но и действующему российскому законодательству.

Пример .

Каспийский трубопроводный консорциум:
пережиток американского неоколониализма в России

Каспийский трубопроводный консорциум (КТК) - трубопроводная система Тенгиз-Новороссийск протяженностью 1580 км., пропускной мощностью 67 млн.т. (первая очередь - 28 млн.т.) в год).
Официальная цель КТК - обеспечение экспорта через Новороссийск дополнительных объемов российской, казахской и, возможно, азербайджанской (в перспективе) нефти. Однако падение по сравнению с концом 80-х - началом 90-х годов добычи российской нефти и строительство новых экспортных нефтепроводов сделало существующую (без КТК) трубопроводную сеть в целом достаточной для полного удовлетворения нужд российского нефтяного экспорта.
Поэтому сегодня цель КТК - экспорт преимущественно казахской нефти, включая принадлежащую «Шеврону» нефть Тенгиза («Шеврон» является основным «двигателем» проекта, осуществляя 50% его финансирования; генеральный директор ЗАО «КТК-Р» с весны 2002 года - представитель «Шеврона» Иен МакДональд).
Экспортируемая через КТК нефть из Казахстана неминуемо будет конкурировать с российской. Тщательное сопоставление ущерба от такой конкуренции с финансовыми выгодами России от транзита нефти через ее территорию не делалось никогда. На уровне оценок проект представляется убыточным для России, даже если бы она получала оплату транзита нефти по ее территории (хотя это, как будет показано ниже, не вытекает из подписанных ею в рамках КТК соглашений).
Остальные пути экспорта нефти из Казахстана существенно дороже КТК. Поэтому возможная целесообразность КТК для России сводится исключительно к своеобразному способу недопущения казахской нефти на мировой рынок вне контроля России (то есть не через систему российских трубопроводов). Начало реализации этого проекта снизила вероятность осуществления других аналогичных проектов, а его затягивание не дает реализоваться в полной мере и самому КТК.
Введение в строй первой очереди КТК мощностью 28 млн.т. снижает транзит казахской нефти через российскую систему нефтепроводов на 5-6 млн.т. в год и экспорт российской нефти через «Транснефть» - еще до 10 млн.т..
Если более легкая нефть из Казахстана, сегодня поступающая в российские нефтепроводы и «разбавляющая» российскую нефть, в целом более низкого качества, пойдет через КТК, качество нефти в российских нефтепроводах (идущей на экспорт и на переработку в России) снизится.
Российские специалисты оценивают потери «Транснефти» от снижения прокачки нефти по своим нефтепроводам в 70 млн.долл. в год (в том числе 20 млн.долл. налогов) и потери российских нефтяных компаний от снижения качества российской нефти - в 200 млн.долл. в год.

* * *

КТК создан в 1992 году на основании Соглашения по Трубопроводному Консорциуму между Правительством Казахстана и Правительством Омана от 17.06.92 и Протокола к данному Соглашению о присоединении к нему России от 13.07.92, ратифицированного Постановлением Верховного Совета РСФСР от 30.07.93 № 5300-1.
Во исполнение соглашения была создана компания «Каспийский Трубопроводный Консорциум Лимитед», зарегистрированная на Бермудских островах (далее - «КТК-Б»). Акции «КТК-Б» были распределены в равных долях между Россией, Казахстаном и Оманом.
В соответствии с Протоколом от 13.07.92 КТК-Б были переданы в качестве займа российские активы (магистральный нефтепровод и нефтеперекачивающие станции, линии связи и электропередач) на сумму 292,6 млн.долл., находившиеся на балансе «Транснефти».
Непосредственно реализацией идеи строительства трубопровода Тенгиз-Новороссийск (через «Оман ойл компани») занимался Дж.Дойс, американец голландского происхождения. По данным российских аналитиков, в 70-е годы он получил известность благодаря организации нефтяных сделок, нарушавших международное эмбарго в отношении ЮАР.
Так как «Оман ойл компани» не смогла привлечь средства для реализации проекта, осенью 1995 года Казахстан начал переговоры с иностранными компаниями, работающими в Казахстане, об условиях их подключения к строительству и эксплуатации трубопровода.
27.04.96 был подписан протокол о реструктуризации «КТК-Б», которое прекратило существование. На его основе были созданы «КТК-Р» (в форме закрытого акционерного общества, что противоречит российскому Закону «Об акционерных обществах», разрешающему государству иметь акции лишь открытых акционерных обществ) и «КТК-К» (также закрытое акционерное общество, но уже по законодательству Казахстана), которым перешли активы и объемы работ, находящиеся на территории соответственно России и Казахстана.
Протяженность трубопровода (и, соответственно, поступления за прокачку по нему нефти) распределены между странами примерно как 2:1, объемы работ - как 80-85:15-20.
Идентичность структуры акционерного капитала «КТК-Р» и «КТК-К» позволяет говорить о единой структуре акционерного капитала КТК. Финансовые показатели деятельности обычно приводятся для КТК в целом, без разделения на «КТК-Р» и «КТК-К».
При реорганизации «КТК-Б» в «КТК-Р» и «КТК-К» в состав акционеров вошли «Шеврон», «Мобил», «Бритиш Гэс», «Аджип», «Орикс», российские «ЛУКОЙЛ» и «Роснефть», а также казахстанская «Мунайгаз» (ныне «Казахойл»), которые в обмен на 50% акций консорциума обязались полностью кредитовать строительство трубопроводной системы. Остальные 50% остались в собственности России, Казахстана (в 1999 году Правительство Казахстана передало свой пакет НКТН «КазТрансОйл») и Омана и были распределены пропорционально произведенным затратам и переданным активам.
06.12.96. представители правительств трех государств-учредителей и 8 добывающих компаний, гарантировавших выполнение работ, подписали в Москве пакет документов, закрепивших формирование новой структуры консорциума.
В феврале 1997 года «ЛУКОЙЛ» и американская «АРКО» создали для реализации совместных проектов на Каспии СП «ЛУКАРКО» (помимо КТК, «ЛУКАРКО» занимается Тенгизом и Яламой).
В результате всех преобразований структура КТК выглядит следующим образом:

  • · Россия (представитель - РФФИ) - 24%;
  • · Казахстан (представитель - НКТН «Казтрансойл»)- 19%;
  • · «Шеврон Каспиан Пайплайн Консорциум Ко» - 15%;
  • · ЛУКАРКО - 12,5%;
  • · Султанат Оман - 7%;
  • · «Мобил Каспиан Пайплайн Компани» - 7,5%;
  • · «Роснефть-Шелл Каспиан Венчурс Лтд» - 7,5%;
  • · «Аджип Интернейшнл (Н.А.) Н.В.» - 2,0%;
  • · «Бритиш Газ Оверсиз Холдингс Лтд» - 2,0%;
  • · «Казахойл» - 1,75%;
  • · «Орикс Каспиан Пайплайн Л.Л.С.» - 1,75%.

Согласно технико-экономическому обоснованию (ТЭО), разработанному в 1996 году, строительные работы планировалось начать в конце 1997 года и завершить в 1999 году. Однако из-за организационных проблем (российская сторона затянула согласование проекта в федеральных и местных органах власти, казахская сторона отказывалась передать консорциуму свой участок трубопровода, американские компании заявляли о намерении «заморозить» финансирование работ) строительство было начато лишь в мае 1999 года.
Все оценки перспектив КТК делаются на базе составленного в 1996 году на 40 лет российско-американским консорциумом проектных фирм (под руководством американской «Флер Дэниэлс», с участием российского «Гипротрубопровода») и с тех пор ни разу не пересматривавшегося и даже не анализировавшегося технико-экономического обоснования (ТЭО).
Согласно этому ТЭО, точка безубыточности (достижение доходами от текущей деятельности уровня текущих расходов) должна быть достигнута на 3-й год реализации проекта, то есть в 2002 году, когда и должно начаться возвращение кредитов нефтедобывающим компаниям. Полностью кредит должен быть возвращен в 2011 году.
Однако исполнение ТЭО сорвано.
Согласно ТЭО, стоимость строительства первой очереди составляет 1,7 млрд.долл.. Реальная стоимость из-за ошибок в смете почти на две трети выше и составляет 2,8 млрд.долл.. Эксплуатационные расходы также существенно превышают прогнозный уровень, в 2002 году - более чем вдвое (110 против 53 млн.долл.).
К концу 2002 года на строительство КТК направлено 3,2 млрд.долл. кредитов (включая более 0,5 млрд.долл. активов, переданных Россией, Казахстаном и Оманом при создании КТК); еще около 0,8 млрд.долл. составляют накопившиеся проценты на сумму предоставленных кредитов (договор предусматривает ежеквартальную капитализацию процентов, величина которых составляет 12,6% годовых).
Доходы же КТК, напротив, были существенно завышены при составлении ТЭО. Так, в 2002 году предполагалось получить 656 млн.долл. от прокачки 28,2 млн.т. нефти, реальные же доходы составят 180 млн.долл. от прокачки 8,55 млн.т..
Недополучение доходов вызвано не только переносом срока ввода первой очереди КТК, но и особенностями механизма его функционирования, делающими его невыгодным для компаний, не финансирующих его строительство (в результате при пропускной способности в 28 млн.т. в год заключены договора на транспортировку 10 млн.т. в год, и чья-либо заинтересованность в транспортировке остальных объемов нефти в будущем отсутствует).
Тариф на перекачку нефти по КТК от Тенгизского месторождения составляет около 25 долл. за тонну (в том числе по российскому участку - 19 долл.), в то время как «Транснефть» осуществляет аналогичную перекачку казахской нефти (на экспорт) за 16 долл. за тонну.
Завышенность тарифа объясняется тем, что вся прибыль КТК направляется в первую очередь на погашение кредита предоставленного нефтедобывающими компаниями - акционерами КТК, которые фактически платят сами себе .
При этом проценты на кредиты, предоставленные Россией и Казахстаном, не начисляются до завершения строительства первой очереди КТК. Существенно, что договор о создании КТК не определяет однозначно понятия «завершение строительства»: Россия настаивает на том, что оно означает начало функционирования самого трубопровода, а нефтяные компании подразумевают под ним принятие всех без исключения объектов первой очереди.
Нефтяные компании намерены максимально затягивать время начала начисления процентов на российский и казахский кредиты. Наши потери из-за неначисления кредитов видны на фоне Омана, предоставившего КТК при его создании кредит в 86,5 млн.долл., но добившегося начисления на них процентов, в результате чего сегодня КТК должен ему около 170 млн.долл..
В результате «ошибок» при составлении ТЭО и изменения налогового законодательства России (отрицательные курсовые разницы от переоценки кредитов стали относиться на убытки предприятия) убытки КТК, по имеющимся данным, на начало 2002 года составили почти 20 млрд.руб., а за 2002 год - еще почти 15 млрд.руб.. При этом уставной капитал КТК ничтожен и составляет 1,2 млн.руб..
РФФИ - акционер КТК от России - фактически не занимается защитой интересов России не только от экономического грабежа, которым обернулся этот многообещающий проект, но и при решении многочисленных юридических проблем.
Прежде всего, «КТК-Р» функционирует без юридических оснований, так как соглашение о его создании не ратифицировано и, более того, не может быть ратифицировано, так как, как было показано выше, прямо противоречит Закону «Об акционерных обществах».
Так как договор о создании «КТК-Р» не ратифицирован, он не является международным договором, положения которого имеют приоритет над положениями российского законодательства. Это означает, что «КТК-Р» является субъектом естественной монополии по российскому законодательству и, в частности, тариф на прокачку нефти по его российской части должен устанавливаться ФЭК России. Между тем договор о создании «КТК-Р» прямо предусматривает, что тариф может изменяться только при согласии всех акционеров.
Принципиально важно, что признание «КТК-Р» естественной монополией по российским законам и установление тарифа по прокачке нефти ФЭК России (без учета положений договора об образовании «КТК-Р») в финансовом отношении выгодно России, так как позволит улучшить финансовое состояние «КТК-Р» за счет повышения тарифа. Это приблизит срок окупаемости проекта и время, когда Россия сможет получать не только выплаты по кредиту, но и дивиденды. Улучшение финансового положения России осуществляется при этом за счет нефтедобывающих компаний, участвующих в КТК, в том числе и российских.
Однако само обсуждение этого вопроса является табу не только для частных инвесторов проекта, но и для российского правительства.
Более того: весной 2002 года руководство КТК потребовало одобрения акционерами «КТК-Р» (в том числе правительством России) завышения установленных текущих затрат более чем на 20 млн.долл., мотивируя это неисполнением обязательств российскими проектировщиками. Это объяснение звучит откровенным издевательством, так как, по имеющимся данным, «КТК-Р» давно отказалось от услуг российских проектировщиков. Более того: на собрании акционеров весной 2002 года представители КТК никак не смогли мотивировать свое предложение об увеличении его бюджета.
Запрошенная сумма дополнительных расходов очень велика. Так, она достаточна для строительства «с нуля» трех нефтеперекачивающих станций - всех станций, которые вообще когда-либо строились на КТК.
В соответствии с первоначальным проектом, для обеспечения экспорта российской нефти КТК должен был быть соединен с системой «Транснефти» перемычкой длиной 80 км. (в районе Кропоткина).
«Транснефть» не реализует этот проект не только из-за отсутствия заинтересованности в транспортировке по КТК нефти российских компаний, не являющихся его акционерами, но и, вероятно, из-за того, что оно не было назначено оператором КТК. По договору акционеров КТК, «Транснефть» должна была быть назначена им по взаимоприемлемому договору, однако другой пункт договора акционеров КТК оставлял за КТК все коммерческие вопросы, связанные с деятельностью оператора, так что «Транснефти» оставалась только деятельность по физической эксплуатации нефтепровода. «Транснефть», попавшая в юридическую ловушку, настаивала на своих правах, КТК возражал, и в июле 2000 года акционеры приняли решение (причем РФФИ от имени России голосовал «за»), передающее обеспечение эксплуатации КТК самому КТК.
Согласно договору акционеров КТК, при нехватке средств на покрытие текущих расходов акционер от правительства России обязан профинансировать нехватку оборотного капитала (в размере 24% суммы нехватки). В случае невыплаты им этой суммы или ее части на его задолженность начисляется 6% годовых. Эта задолженность может погашаться за счет причитающихся России выплат КТК, но сам факт внесения такого пункта в договор свидетельствует о недоверии его составителей к собственному ТЭО.
В Договоре о займе члена-основателя от 16.05.97., заключенного между «КТК-Р» и «КТК-К» (как заемщиками) и Госкомимуществом России и РФИИ (как кредиторами) установлено, что для погашения эксплуатационных издержек заемщик может потребовать, а кредитор обязан предоставить кредит.
При этом кредитор отказывается от права обращаться в суд для взыскания задолженности с заемщика или признания его банкротом, пока аналогичные требования не предъявят другие кредиторы (нефтяные компании - акционеры КТК или международная финансовая организация).
Указанные договоры составлены по английскому праву, разрешение связанных с ними споров отнесено к компетенции арбитражного суда в Стокгольме.
По имеющимся данным, КТК может столкнуться со значительным дефицитом оборотных средств уже в 2003 году (если уже не столкнулся с ними в 2002), что может вызвать требования дополнительного финансирования в адрес России практически в любой момент.
Руководство США жестко лоббирует интересы КТК, не стесняясь адресовать российским лидерам сильные, чтобы не сказать грубые и балансирующие на грани прямых угроз, выражения. Если суммировать ряд обращений, сделанных в последние годы на различных уровнях, позицию США можно выразить следующим образом:

  • · в проблемах КТК обвиняется не алчность разработчиков соответствующих юридических конструкций и непрофессионализм составителей ТЭО, но исключительно и непосредственно правительство России;
  • · принадлежность КТК в соответствии с российским законодательством к сфере естественных монополий отрицается, так как признание данной принадлежности «будет неприемлемым для инвестиционного сообщества»;
  • · выражается требование «окончательного решения» проблемы КТК;
  • · в одном из документов указывается: «вызванные недальновидностью преграды, с которыми столкнулся КТК, могут подорвать достижение наших общих целей», а «пересмотр условий контрактов с КТК … серьезно повредил бы нашим отношениям и привел бы к большим затруднениям для Правительства России».

Казахстан, по данным казахских специалистов, вполне неожиданно для себя столкнулся с по сути дела ультимативными требованиями «Шеврона» о существенном изменении в пользу последнего условий сотрудничества по КТК (которые, как видно из материалов врезки, и так исключительно невыгодны для него) под страхом его полного прекращения и ухода этой корпорации из страны.
И даже знаменитейший проект строительства трубопровода «Баку-Джейхан», политически исключительно значимый и направленный на дальнейшее кардинальное ослабление России и недопущение самой возможности восстановления ее влияния в Закавказье за счет транспортировки каспийской нефти в обход ее территории, также начал понемногу тормозиться.
Причины этого просты: с экономической точки зрения выгодность этих проектов весьма сомнительна и как минимум не идет ни в какое сравнение с выгодностью проектов, связанных с освоением Ирака. С политической же точки зрения установление регионального доминирования, на которое нацелены эти проекты, оказывается и вовсе задачей позавчерашнего дня.
С одной стороны, такое доминирование уже давно достигнуто не на экономической, а на военной основе - при помощи ввода войск в Среднюю Азию под прикрытием необходимости борьбы с афганскими талибами. С другой стороны, агрессия против Ирака должна упрочить американское глобальное доминирование до степени, из которого доминирование в любом приглянувшемся им регионе мира вытекает автоматически и не требует каких-либо дополнительных усилий.
Это является минимальным результатом, на который рассчитывали США, развязывая агрессию против Ирака.
Справедливости ради следует отметить, что, по крайней мере, на первых порах после сокрушения Ирака (когда еще не будет осуществлена идея реструктуризации мирового рынка нефти с разделением его на два сектора, ориентированные на США и остальной мир, - если, конечно, до столь глубоких и экстремальных преобразований вообще дойдет дело) американская агрессия приведет к весьма существенному смягчению структурного кризиса мировой экономики при помощи воздействия на единственный подающийся краткосрочному регулированию фактор этого кризиса - высокие мировые цены на нефть.

Глава 13. СТРУКТУРНЫЙ КРИЗИС РАЗВИТЫХ ЭКОНОМИК

13.1. Суть дела: информационный «кризис перепроизводства»

Структурный кризис развитых экономик, достаточно подробно описанный в параграфах …. , многообразен. Он по-разному проявляется в различных сферах их национальных хозяйств и в каждой из этих сфер имеет особые аспекты и, соответственно, отдельные, локальные причины, сочетания которых наблюдающий за его развитием аналитик может отбирать и компоновать по своему усмотрению.
Вместе с тем структурный кризис имеет и главную, фундаментальную причину, общую для самых различных стран и отраслей: резкий, непредставимый для неподготовленного человека рост эффективности информационных технологий, связанный с переходом крупнейшей экономики мира - США - на постиндустриальную, информационную модель развития.
Этот рост эффективности привел к классическому «кризису перепроизводства» информационных (в широком смысле слова) услуг - не только оказываемых в явной, непосредственной форме коммуникаций, исследований и пропаганды, но и в форме создания и поддержания соответствующих ожиданий и, более того, соответствующего образа мыслей и типа сознания. В этом смысле информационное перепроизводство - это «перепроизводство ожиданий» и, более широко, «перепроизводство представлений».
В самом деле: большинство из нас при всем желании не может смотреть две телевизионные программы одновременно, а кофеварка с выходом в Интернет, несмотря на длительную и энергичную кампанию по продвижению на рынки, так и не стала сокровенной мечтой большинства домашних хозяек даже в наиболее развитых и информатизированных странах мира.
Масштаб оказываемых (в том числе и принудительно навязываемых - не случайно, как еще раз подтвердил пожар на Останкинской телебашне в 2000 году, перерывы в телевизионном вещании сопровождаются снижением уровня нервных и психологических расстройств) информационных услуг в результате стремительного развития информационных технологий и роста их эффективности оказался слишком велик даже для глобальных рынков. Собственно говоря, их «забила» своим нарастающим предложением одна-единственная постиндустриальная, информационная экономика - экономика США.
Именно в этом взрывообразном увеличении предложения заключается наиболее глубокая причина системного, структурного кризиса, охватившего сейчас экономики развитых стран и мировую экономику в целом. При всей специфике в основе его лежит самый обычный кризис перепроизводства, традиционный для смены доминирующих типов технологий.
Расширение глобальных и национальных рынков не успевает за ростом информационного предложения отнюдь не только из-за чрезмерной быстроты последнего, но и вследствие сдерживания увеличения спроса на информационные услуги двумя серьезнейшими факторами: барьером благосостояния и культурным барьером.
С первым все понятно: основная часть человечества и ощутимая (маргинализированная) часть жителей развитых стран слишком бедны, чтобы в полном объеме потреблять продукты информационных технологий и тем более сами эти технологии, которые в целом остаются чрезмерно дорогими (подробней см. об этом в параграфе …).
Цены на них даже при значительном превышении предложения над спросом не снижаются в силу глобального монополизма, описанного в параграфе … и, таким образом, системный кризис развитых экономик и, соответственно, кризис мировой экономики является в том числе и результатом вполне стандартного процесса - загнивания монополий, пусть даже и глобальных.
Однако развертывающийся на наших глазах и с нашим участием кризис далеко не сводится к этому процессу; специфика глобализации, специфика доминирующих информационных технологий проявляется в дополнении стандартного барьера благосостояния качественно новым - культурным барьером.
Его значимость традиционно недооценивалась - до тех пор, пока трагическим опытным путем не было установлено, что технологии пропаганды и даже обработки информации, разработанные для одной цивилизационной парадигмы, в рамках другой либо не воспринимаются в принципе, либо воспринимаются совершенно по-другому (в результате чего, например, пропагандистские усилия могут обернуться своей противоположностью).
Культурный барьер, попросту не ощущаемый примитивными индустриальными технологиями, оказывается роковым для сверхэффективных информационных технологий и особенно для технологий формирования сознания. CNN останавливается там, где с легкостью проходит «Форд», - а результатом оказывается ощутимое сокращение притока ресурсов для дальнейшего технологического прогресса Запада, что ставит под вопрос перспективы сохранения безусловного мирового лидерства сегодняшних развитых стран.
Сдерживание развития рынков сбыта информационных технологий тормозит технологический прогресс развитых обществ не только напрямую (снижая финансовые потоки высокотехнологичных и информационных отраслей), но и через стагнацию и существенную корректировку фондовых рынков мира.
Значительная коррекция ключевого фондового рынка мира - рынка США - оказывает крайне негативное влияние на развитие самого американского общества. Сегодня фондовый рынок играет исключительно важную, стержневую роль в жизни американского общества. Достаточно указать, что на различные его сектора «завязаны» столь разные и исключительно значимые сферы общественной жизни, как развитие технологий и сфера социального обеспечения. При этом экономика не имеет «встроенного механизма» защиты от долгосрочного снижения или даже простой стабилизации котировок.
В результате значимая корректировка фондового рынка приведет к болезненному торможению развития указанных двух важнейших сфер жизни американского общества. Это приведет не только к существенному замедлению технологического прогресса, но и к порождению проблем в социальной сфере и уменьшению общего уровня ожиданий в обществе.
Ведь системы социального обеспечения развитых стран, в первую очередь США, ориентированы в конечном счете на фондовый рынок. Не только устойчивое снижение котировок последнего в результате мирового структурного кризиса, но и простая их стагнация наносит сильнейший и болезненный удар по всей системе социальной защиты Запада, ставя тем самым под вопрос главное завоевание западной цивилизации - «общество благоденствия» и уже запустив процесс маргинализации части среднего класса - процесс превращения «общества двух третей» в «общество половины».
Снижение общего уровня ожиданий в развитых обществах уже сегодня ведет к стагнации потребительского спроса и, соответственно, к стагнации их внутренних рынков, которая при неблагоприятном развитии событий может перерасти и в их сжатие.
Это окажет крайне серьезное негативное влияние на экономики стран Юго-Восточной Азии и Китая, ориентирующиеся на американский рынок непосредственно, и на экономику Японии, подпитывающую технологиями указанные страны Юго-Восточной Азии и потому также зависящую от экономической конъюнктуры США.
Конечным результатом станет такое же сокращение общемирового спроса, замедление технологического прогресса и развития целого ряда регионов мира, как и в случае разрушительного завершения конкурентного столкновения США со странами еврозоны, вероятность которого существенно снизилась в последние годы.
Нет нужды обращать особое внимание на то, что подобное сжатие мирового спроса приведет в условиях продолжающегося доминирования глобальных монополий к новому сокращению спроса на дорогие высокотехнологичные и информационные продукты и, соответственно, дополнительному усугублению мирового экономического кризиса.
Наиболее естественные, инстинктивные действия развитых стран в этих условиях будут направлены на укрепление монополистического доминирования в мировой экономике и на попытку компенсации убытков от сокращения рынков сбыта за счет извлечения еще больших монопольных сверхприбылей.
Монополизация высокотехнологичных секторов (включая информационный и связанный с использованием брендов) в этой логике будет дополняться - и уже дополняется - монополизацией запасов наиболее важных видов сырья, в первую очередь энергоносителей и нефти как энергоносителя с наиболее либерализованным режимом торговли. В этой ситуации все экономики, не относящиеся к числу развитых, и в первую очередь так называемые новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, будут зажаты в тисках с одной стороны, сырьевых и с другой - высокотехнологичных монополий. Эти монополии, базирующиеся прежде всего в развитых странах, будут при помощи нерыночного диктата цен изымать у остального человечества все большую часть добавленной стоимости: с одной стороны, при помощи завышения цен на сырье, с другой - при помощи завышения цен на высокотехнологичные товары потребления и, особенно, средства производства.
Понятно, что подобная политика, при всей ее естественности с точки зрения глобальных монополий, способна обеспечить лишь дополнительное ухудшение положения мировой экономики, которая начнет двигаться по сужающейся спирали к катастрофе, обеспечивающей разрушение глобальных монополий.
Однако уповать на эту катастрофу как на панацею не следует, - и не только потому, что абсолютное большинство катастроф не переживается их некоторыми участниками, а некоторые катастрофы не переживаются вообще никем.
Фундаментальная проблема развития современного человечества заключается в том, что описанные последствия дальнейшего слепого и нерегулируемого обострения глобальной конкурентной борьбы, являющиеся символом и признаком качественно новой по своим масштабам глобальной неустойчивости, развиваются на фоне нарастающего числа признаков объективной ограниченности потенциала развития человечества как такового.
В первую очередь среди этих признаков следует отметить потенциальные пределы дальнейшего наращивания совокупного мирового спроса, вызванного необратимостью отставания стран, не имеющих широкого доступа к информационным технологиям.
Более глубоким ограничением развития представляется неизбежное в случае продолжение процессов глобальной интеграции исчерпание потенциала развития человечества за счет взаимного обогащения различных культур. Ведь глобальная интеграция объективно ведет к стиранию различий между ними и распространяет тенденции унификации в том числе и на сферу культуры. Возможность возрождения этого потенциала дает «отгораживание» стран и регионов от глобального финансового рынка в рамках реализации парадигмы региональной интеграции, но это не останавливает, а лишь несколько замедляет течение унификационных процессов.
Предел им кладут исключительно цивилизационные различия, но именно в силу глубины этих различий интенсивность и потенциал взаимного обогащения культур, принадлежащих к различным цивилизациям, существенно ниже, чем у культур, взаимодействующих в рамках одной и той же цивилизационной общности.
Раскрытые возможности масштабного торможения технологического и общественного прогресса представляются частными проявлениями более общего правила: в условиях глобализации, в условиях объединенного коммуникациями мира устойчивое и длительное развитие может быть только общим. Всякое подавление конкурентов подрывает его, сужая и обедняя, увеличивая степень монополизации, сокращая рынки сбыта продукции победителя, и ведет таким образом к общему торможению прогресса человечества и к его загниванию.

13.2. Цена глобального регулирования

Таким образом, стихийное развитие технологий, приводя (как было показано в параграфе …) к глобальной монополизации, само тормозит себя, создавая неразрешимые при помощи стихийного саморазвития проблемы и, следовательно, объективную потребность в осознанном вмешательстве человечества в процессы собственного развития. Развитие технологий достигло уровня, создающего категорическую необходимость распространения сферы действия общественных систем саморегулирования (какими в настоящее время являются национальные государства) с национального на наднациональный уровень.
Уже сегодня мы видим в действии как минимум четыре модели такого расширения сферы национального регулирования - по числу моделей осуществляемых в наше время цивилизационных экспансий:
американский, основанный на навязывании своих интересов при помощи энергичного применения информационной, военной и финансовой силы;
европейский, заключающийся в объединении, балансировании и гармонизации разнородных интересов на основе единой системы разумных гуманистичсеких принципов с выносом управляющих систем на беспристрастный, наднациональный уровень;
китайский, опирающийся на этническую экспансию с последующим установлением государственного контроля за общинами, в целом самостоятельно добившимися влияния в иных обществах;
арабский, предполагающий религиозное управление при ощутимом государственном влиянии на наиболее активные и потому доминирующие религиозные организации.
Естественно, даже сколь угодно постепенный перенос управляющих центров с национального на наднациональные уровни принципиально изменит содержание таких казавшихся незыблемыми понятий, как суверенитет, государство и Родина.
Естественно, это в корне изменит - и уже меняет - всю модель взаимодействия национального государства с региональными и общемировыми международными организациями.
Естественно, все эти процессы будут чрезвычайно (и еще боле, чем сейчас) болезненными, сопровождающимися ломкой сознания и разнообразными кризисами.
Однако для человечества самого по себе, в нашем традиционном его понимании проблемы его собственного развития уже сегодня становятся слишком тяжелыми. Национальные государства сталкиваются с тем, что «среду их обитания» стихийно образуют наднациональные структуры (в том числе наднациональные структуры, владеющие метатехнологиями и технологиями формирования сознания), которые, таким образом, во многом предопределяют их действия и в силу эгоистичных побуждений невольно подталкивают человечество к серьезным катаклизмам и резкому замедлению развития.
Чтобы не допустить описанного выше катастрофического исхода событий, необходимо международное экономическое регулирование: своего рода «экономическая ООН», отличающаяся от действующей политической качественно меньшим уровнем бюрократизации, так как финансовые и тем более информационные процессы отличаются качественно более высокой скоростью и, соответственно, требуют для своего регулирования качественно большего быстродействия и вообще эффективности, чем политические.
Существующие интеллектуальные и консультационные «площадки» глобальных финансовых групп, несмотря на доминирование в них влияния США, также с легкостью могут стать зародышем подобной организации. Ее главной особенностью, обеспечивающей, как и в случае ООН, дееспособность, должно быть общее осознание реальности взаимного уничтожения, принуждающее сильнейших к поиску компромисса с относительно более слабыми и даже признание за ними права «вето» по стратегическим и наиболее болезненным вопросам.
Промедление с обузданием роста влияния наднациональных монополий (включая США как ключевую и наиболее мощную из монополий такого плана, при всей уникальности этого сплава ТНК с национальным государством) может, как представляется, воспроизвести уже в ближайшем десятилетии в высшей степени трагическую ситуацию рубежа 20-х и 30-х годов нашего века.
В то время господство частных монополий в экономиках наиболее развитых тогда стран (включая, с некоторыми оговорками, и тогдашний Советский Союз) привело к их загниванию и охватившей мир Великой депрессии. В ходе борьбы с последней на национальных уровнях были сформированы механизмы государственного контроля за монополиями, но в полной мере преодолена она была лишь в ходе непосредственной подготовки ко Второй Мировой войне.
Вероятно, столь шокирующая и ужасающая современного наблюдателя «воля к катастрофе», проявленная ведущими странами мира в 30-х годах, в значительной степени объясняется подсознательным стремлением национальных экономических организмов к широкомасштабному военному столкновению как к радикальному и пугающему, но единственному средству, способному преодолеть депрессию и обеспечить долгосрочное оздоровление мировой экономической конъюнктуры.
Рассматривая же события, приведшие к началу Великой Депрессии в США, уже тогда бывшей наиболее развитой страной мира, с точки зрения решения вопроса о власти, нельзя не обратить внимания на весьма существенные изъяны чисто экономического подхода. Так, непосредственной причиной обрушения США (а с ними и всего мира) в Великую депрессию принято считать одну-единственную, хотя и весьма существенную ошибку, допущенную американским государством. Эта ошибка заключалась в том, что в поистине критический момент, когда с экономической точки зрения надо было радикально смягчать финансовую политику, она, наоборот, была кардинально ужесточена, что привело к биржевому краху и подлинной хозяйственной катастрофе.
Однако нельзя и впредь продолжать закрывать глаза на то, что указанные действия руководства США, с экономической точки зрения представлявшие собой грубый и непростительный просчет, с политической точки зрения были практически единственным выходом из стихийно сложившегося к тому времени положения. Ведь в те дни перед Америкой стоял не вопрос об экономическом благополучии, второстепенный для любого практического политика, но главный и, строго говоря, единственный для всякого государства вопрос о власти.
В дни угрожающего ухудшения экономической конъюнктуры решалось, кто будет править страной. Вариантов было только два: либо государство - в условиях сколь угодно потрясенной и несовершенной демократии и в целом все же в интересах общества, либо ничтожная кучка частных монополий («олигархия» - в терминах современной российской политики и журналистики) - в своих собственных интересах, заведомо не соответствующих общественным.
И ради восстановления своего господства, частично утраченного после бурного расцвета в 20-е годы частных монополий и спекулятивного капитала, американское государство без раздумий и колебаний, с безоглядной и чудовищной, поистине чубайсовской решимостью ввергло свою страну в беспрецедентные в истории человечества бедствия, уничтожившие почти половину национальной экономики и оставившие свой шрам в душе каждого пережившего катастрофу американца.
Подчеркну два важных для понимания сегодняшней ситуации аспекта этих событий почти 70-летней давности.
Прежде всего, это чудовищное решение было исторически оправданным, так как частные монополии по вполне объективным причинам не могли выполнять необходимые функции государства, а их господство грозило обществу еще большими бедами, хотя и несколько позже (что хорошо видно на примере России 1995-98 и последующих годов).
Кроме того, указанное решение, скорее всего, принималось стихийно, на уровне коллективного сознания (или даже «коллективного бессознательного») государства и общества. Не существует никаких свидетельств тому, что политический аспект решения сознавался какими-либо отдельными, пусть даже самыми высокопоставленными, участниками его принятия, - хотя понятно, что люди, отдававшие себе отчет в политическом аспекте описываемых событий, никогда и никому не захотели бы признаться в этом.
Вероятно, что в случае дальнейшего промедления с сознательными действиями через подобное стихийное и не осознаваемое отдельными современниками решение некоего подобного вопроса о власти придется пройти в ближайшем (учитывая ускоряющийся ход прогресса) будущем и современному человечеству - на уровне уже мировой экономики и мировой политики. Вероятно, оно будет не менее трагичным и трудным для развитых экономик, чем для промышленных и финансовых центров США конца 20-х годов (что косвенно подтверждает наш прогноз о возможности общего замедления технологического развития человечества), и не менее разрушительным для менее развитых стран, чем для американских сельскохозяйственных захолустий того же времени.
Вероятно также, что «экономическая ООН», о которой говорилось выше, возникнет (если возникнет) в конце концов именно как механизм контроля за наднациональными корпорациями и особенно - за глобальными финансовыми группами, то есть в конечном счете - как действующий механизм непосредственно мировой власти, чем-то напоминающий раннюю администрацию Франклина Рузвельта.
Что же до внешнего по отношению к мировой экономической системе событию, которое выведет ее из неминуемой в этом случае Величайшей посткризисной депрессии, - что же до этого события, которое так же не оставит места для промедления и компромисса и столь же мобилизует человечество, как и Вторая Мировая война, - то предвидеть его с хоть сколько-нибудь удовлетворительной степенью точности нам пока не дано.
Попытки скоропалительно «назначать» на «должность» глобального катаклизма каждую переживаемую нами трагедию - то 11 сентября 2001 года, то войну в Афганистане, то агрессию США в Ираке - представляются не оправданными. Глобальный кризис еще не созрел, он еще только разворачивается, и мы, находясь в его начале, в принципе не имеем возможности предвидеть пути и тем более конкретные механизмы его разрешения.
Сегодня можно лишь предполагать, что, как и 70 лет назад, гроза с наибольшей вероятностью придет из наиболее развитой технологически страны мира - Соединенных Штатов. Возможно, она, как это было показано выше, окажется связана с развернувшейся после весны 2000 года корректировкой их фондового рынка после некоего подобия эры prosperity конца 20-х годов ХХ века.
Точные прогнозы все еще неуместны.
Нам остается лишь надеяться, что лидеры человечества (к которым больше уже не относится наша страна), как и 70 лет назад, увидят надвигающийся кризис первыми и сообщат о нем остальным устами своих стратегов и городских сумасшедших.

* * *

Принципиально важно, что этот кризис, каким бы болезненным он ни был, и в целом описанное выше развитие событий позволит лишь ослабить остроту проблемы глобального монополизма, но отнюдь не решить ее окончательно. Ведь склонность производства к монополизации и, затем, к загниванию является проблемой всего развития человечества.
Вспомним: монополизация на национальном уровне была одной из причин не только Великой депрессии рубежа 20-х и 30-х годов, но и жесточайшего структурного кризиса рубежа 70-х и 80-х годов ХХ века. Национальные правительства в принципе не смогли ограничить национальные монополии при помощи непосредственного воздействия на них. Вероятно, это общее правило: в долгосрочном плане государство в принципе не может эффективно регулировать монополии, действующие на соответствующем его возможностям национальном уровне.
И подлинное историческое величие Рейгана и Тэтчер заключалось не в сногсшибательном и неожиданном для них самих успехе объявленного ими «крестовом походе против коммунизма», но в том, что они первыми нашли выход из «ловушки монополизма». Они ограничили национальные монополии за счет международной конкуренции, открыв ей национальные экономики, как бы «открыв форточку» в мир.
Тем самым они не только дали миру сильнейший импульс к принудительной интеграции и глобализации, но и качественно ускорили развитие своих собственных стран, «уведя их в отрыв» от человечества в целом и превратив их из просто развитых в качественно отличающиеся от остальных «наиболее развитые» страны.
Однако к настоящему времени, как было показано выше, вновь сложилась жесткая система монополий - уже не национальных, но транснациональных - которые снова начинают загнивать (современная мировая финансовая нестабильность может быть расценена как признак именно такого загнивания).
При этом источников внешней конкуренции нет. Более того: если на национальном уровне государства не могли контролировать монополии, находящиеся с ним «на одном уровне», то сейчас уровень монополий выше уровня государств - они носят наднациональный характер. Поэтому создание необходимых международных систем регулирования, о котором говорилось в данном параграфе, не решило бы проблему окончательно, ибо, подобно событиям рубежа 20-х и 30-х годов, подняло бы регулирующие механизмы лишь «на уровень» самих монополий. История ХХ века показывает, что это достаточно лишь в среднесрочном, но не в долгосрочном плане.
Недостаточность такого регулирования для национального развития в окончательной форме проявилась через 50 лет после начала Великой депрессии. Учитывая колоссальное ускорение темпов как технологического, так и общественного прогресса, можно быть уверенными в том, что аналогичная недостаточность подобного регулирования для глобального развития проявится в на порядок более сжатые сроки.
Возможно даже, что кризисы национального и глобального регулирования глобальных монополий совпадут во времени или по крайней мере перейдут один в другой: кризис, сначала охватив системы национального регулирования, прямо по мере формирования наднациональных регулирующих систем распространится и на них.
Представляется, что единственно возможным ограничением глобальных монополий в условиях невозможности дальнейшего расширения масштабов регулирования могут стать метатехнологии, которые уже приобретают характер жестких объективных рамок развития (возможно, ограничивающих даже тех, кто создает их). В этом случае совокупность господствующих технологий - «вторая природа» - станет для человечества, как было показано в конце первого параграфа второй главы, столь же жестким ограничителем и стимулом, с точки зрения организации развития частично заменяющим рынок (с его мотором развития - конкуренции), каким была для первобытного человечества «первая природа».
Однако конкретные формы развития и самоорганизации человечества в рамках этой совокупности господствующих технологий в настоящее время не только не понятны, но и в принципе не поддаются прогнозированию.
Представляется, впрочем, что их можно предугадать, анализируя различные пути, которыми развитые страны пытаются выйти из сегодняшнего структурного кризиса или по крайней мере смягчить его негативные последствия.

13.3. Алгоритмы преодоления кризиса

13.3.1. Расширение высокотехнологичных рынков:
культурная агрессия и «военное кейнсианство»

В краткосрочном плане наиболее заметные попытки изживания кризиса связаны с разнообразным стимулированием развития бедных стран (а точнее, наиболее бедных, так как на оздоровление просто бедных стран никаких денег мира в принципе не может хватить) в типичном гуманитарно-ооновском стиле. Прямое противоречие попыток такого рода текущим интересам практически всех ключевых сил развитых стран (см.параграф…) и исключительная содержательная сложность задачи (см. параграф …) обрекает их на заведомую неудачу.
Можно предположить, что усилия такого рода останутся, с одной стороны, признаком хорошего тона в международных отношениях и своего рода «гуманитарным фетишем», а с другой - способом утонченной конкуренции между развитыми странами, при которой они будут стараться вредить друг другу, «спихивая» друг на друга все большие объемы «помощи развитию». Классическим примером такого подхода служит Россия, которая была вынуждена заплатить за совершенно не нужное ей вступление в Парижский клуб кредиторов списанием значительной доли задолженности развивающихся стран и, соответственно, отказом даже от самой возможности хотя бы частичного восстановления своего влияния в них в среднесрочной перспективе.
Правда, страны, наращивающие свое влияние в мире и осуществляющие последовательную экспансию (в первую очередь Китай) будут, как некогда Советский Союз и США, добровольно брать на себя оказание помощи ряду бедных стран, стремясь к расширению и упрочению своего влияния в стратегических для себя регионах мира. Однако в масштабах глобального развития подобная помощь останется незначительной и не способной существенно сократить разрыв между развитыми странами и всем остальным миром, что и позволяет нам в рамках данного исследования пренебречь ею как значимым явлением.
Реально осуществляемые попытки стимулирования развития отставших стран будут, насколько можно представить себе сегодня, сводиться исключительно к следующим направлениям:
· Извлечение интеллектуального ресурса менее развитых стран при помощи распространения западных стандартов образования под видом борьбы с бедностью. Образованный человек действительно бывает бедным реже необразованного, однако образование, не соответствующее условиям общества, в котором он живет, закрывает перед ним многие связанные с этим обществом возможности и вынуждает специализироваться на сотрудничестве с обществом, разработавшим и внедрившим соответствующие стандарты образования. Существенно, что насаждение западной системы образования (для некоторых стран - например, России, - означающее значительное снижение его качества), позволяет не только выявлять, отбирать и концентрировать в развитых странах и транснациональных корпорациях таланты, лишая породившие их общества возможности использовать их, но и формировать в неразвитых странах не национально, а прозападно ориентированные элиты.
· Глубоко искренние, но неизбежно непоследовательные (вследствие противоречия с текущими конкурентными интересами самих развитых стран, описанными в параграфе …) попытки преодоления «цифрового неравенства» в целях расширения сбыта своей высокотехнологичной продукции по монопольно завышенным ценам. Такие попытки ориентированы сегодня и будут ориентированы и в дальнейшем прежде всего на создание высокотехнологичной, в первую очередь коммуникационной инфраструктуры и соответствующих ей систем национального образования. Это не противоречит конкурентным интересам развитых стран, но совершенно недостаточно для повышения платежеспособного спроса в остальном мире в масштабах, необходимых для изживания кризиса информационного перепроизводства.
· Последовательные усилия по формированию сознания неразвитых обществ и внедрению в него представлений о необходимости и полезности высокотехнологичного потребления. Целью является создание и закрепление в общественной культуре положения, при котором люди и фирмы тратят свои относительно недостаточные средства не на жизненно необходимые ресурсы, но на избыточные с точки здравого смысла престижные или мнимо необходимые высокотехнологичные товары и услуги. Классическим примером служит некоторая часть современной небогатой российской молодежи, соревнующаяся в обладании последними моделями мобильных телефонов, цена которых носит явно чрезмерный характер по сравнению с их функциями и доходами своих хозяев (особенно заметно это явление среди технического и вспомогательного персонала телевизионных программ).
При всей очевидной недостаточности описанных попыток исключительно важной представляется их общая концентрация на изменение сознания и психологии неразвитых обществ (или, по крайней мере, их наиболее платежеспособной части и части, служащей образцом для подражания), на их адаптацию к сознанию и психологии развитых стран и, соответственно, на снятие культурного барьера.
Не имея реальной возможности преодолеть кризис информационного перепроизводства ни снижением цены на свою продукцию, ни увеличением благосостояния осваиваемых обществ, развитые страны в силу вполне объективных обстоятельств обречены на попытки расширения рынков сбыта своей продукции при помощи снятия культурного барьера за счет бесконечно разнообразных попыток стимулирования собственной «культурной экспансии».
Практика показывает, что эти попытки отнюдь не безобидны, ибо они неминуемо посягают на культурную, а в целом ряде случаев - и цивилизационную идентичность осваиваемых обществ.
Последствия посягательств подобного рода принципиально различаются в зависимости от прочности самосознания и конкурентоспособности обществ, являющихся их объектом.
Для слабых обществ подобная культурная агрессия оборачивается перерождением элиты, размыванием собственной идентичности и в конечном счете национальной катастрофой, ибо они заимствуют чуждые, не соответствующие их природе стандарты и механизмы управления, которые неминуемо оказываются неэффективными и не способными справиться с решением проблем, стоящих перед соответствующими обществами. Нет нужды уточнять, что вызываемая указанными факторами национальная катастрофа как минимум не способствует увеличению совокупного спроса в данных обществах, хотя, действительно, может привести к росту элитного спроса (как правило, непродолжительному) на престижную, в том числе и информационную продукцию преимущественно развитых стран.
В результате усилия последних при всей их разумности, целесообразности и полному отсутствию какого-либо злого умысла с неизбежностью ведут к катаклизмам, в том числе и глобальным, но не к достижению реально стоящих перед ними целей, на которые эти усилия первоначально были направлены.
Совершенно иная картина наблюдается в относительно сильных, конкурентоспособных в культурном отношении обществах, способных эффективно противостоять «культурной экспансии» и сохранять свою идентичность. В силу объективно возникающей вследствие экспансии ситуации культурного противостояния и сопротивления этой экспансии национальная идентичность корректируется, и противостояние культурной экспансии со стороны развитых стран, то есть определенная конфронтационность в отношении них, становится органичной, неотъемлемой частью этой идентичности.
Результатом становится конфронтация соответствующих обществ с развитыми странами и, более того, со всей западной цивилизацией в целом. Существенно, что эта конфронтация носит асимметричный для ее участников характер: если для развитых стран она неглубока, ситуативна, связана с конкретной преходящей экономической ситуацией и в определенной степени случайна, то для осваиваемых обществ она оказывается не просто значительно более глубокой. Так как речь идет фактически о сохранении их национальной идентичности, то есть в современных условиях - о самосохранении соответствующих наций и обществ перед лицом смертельно опасной и никоим образом не спровоцированной внешней агрессии (даром что эта агрессия носит бескровный, культурный характер), описанное противостояние увековечивается впечатыванием в их культурный код.
В результате возникает фундаментальное взаимонепонимание.
Развитые страны не могут осознать, что то, что для них является безобидной попыткой расширения рынков, создания в отстающих обществах новых потребностей и даже привнесения цивилизации для объектов этих благородных действий является попыткой их уничтожения, естественным образом вызывающей встречную адекватную реакцию, напоминающую священную войну за самосохранение.
То, что для могучих развитых стран является мимолетным движением вслед за мотыльком рыночной конъюнктуры, которое может быть забыто уже через мгновение, в силу высочайшей эффективности информационных технологий изменяет культурных код наций, ставших объектом подобного воздействия. Более того: оно либо разрушает этот культурный код, либо формирует в этих нациях ненависть и вражду к развитым странам и всей олицетворяемой ими цивилизации не как преходящий вслед за рыночной конъюнктурой элемент, но как фундаментальный, системообразующий фактор соответствующего общества.
Именно в силу описанного фактора конкуренция между цивилизациями приобретает все более экстремальный и враждебный характер. Если в рамках биполярного противостояния цивилизационная конкуренция напоминала «социалистическое соревнование» времен Советского Союза между если и не добрыми, то, во всяком случае, довольно терпеливо относящимися друг к другу соседями, то сегодня она угрожающе приближается к войне.
Парадоксально, но такое развитие событий не только не усугубляет, но, напротив, существенно облегчает положение развитых стран и действительно способствует хотя и не окончательному решению, но временному смягчению стоящих перед ними проблем.
Связанное с дестабилизацией слабых неразвитых стран и конфронтацией с сильными неразвитыми странами нагнетание в современном мире открытой военно-политической напряженности оказывается весьма действенным способом среднесрочного смягчения структурного кризиса развитых экономик, ибо компенсирует отсутствие рыночного спроса на дорогие высокотехнологичные и информационные продукты аналогичным и, что характерно, долговременным и стабильным спросом со стороны государства.
При этом в первую очередь обеспечивается спрос на обеспечивающие безопасность общества, преимущественно военные разработки, - однако вся история ХХ века весьма убедительно показывает, что именно подобные расходы, как это ни печально, служат наиболее эффективным методом государственного стимулирования науки и технологий.
Подобное «военное кейнсианство» становится для Буша-младшего такой же доминантой экономической (и не только экономической) политики, как и для Рейгана. Принципиальное различие этих президентств заключается в том, что при Буше не только американское государство, но и американское общество в целом уже прекрасно осознает историческое значение победы в «холодной войне»: после разрушения Советского Союза США вышли из «стеклянного дома» и теперь - до полномасштабного выхода на мировую арену Китая - имеют полную возможность швыряться камнями в соседей, как им заблагорассудится.
Поэтому политика «экспорта напряженности» перерастает и к настоящему времени в целом, как показали события в Косово, Ираке и вокруг Северной Кореи, переросла в политику стимулирования уже не финансово-экономических, но военно-политических кризисов по всему миру (см. параграф ….). Эти кризисы призваны не только корректировать направления и интенсивность потоков мировых капиталов в пользу США, но и создавать все новые и все более убедительные обоснования и оправдания (как в самом американском обществе, так и в мировом общественном мнении) американской политике «военного кейнсианства».
Строго говоря, «военное кейнсианство» не только осуществляется с надеждой на усиление притоков иностранных капиталов в национальную экономику, но и само по себе является мощным инструментом их привлечения, так как создает не только макроэкономическую потребность в них, но и значительное количество благоприятных микроэкономических возможностей для их применения.
Таким образом, оно является эффективным в среднесрочном плане ответом, - но, увы, не на среднесрочный, а на долгосрочный вызов, которым является глобальный кризис информационного перепроизводства. Несовпадение временных горизонтов вызова и ответа на него делает этот ответ частичным и превращает его во временный паллиатив, способный облегчить положение и снизить напряженность, но лишь на сравнительно короткий промежуток времени.
В конечном счете «военное кейнсианство» оказывается столь же недостаточным для преобразования развитых экономик (не говоря уже о мировой экономике в целом) и их вывода из современного кризиса, как и порождающая его культурная агрессия.
Эта недостаточность, как представляется, вполне убедительно свидетельствует о том, что искать возможные пути выхода мировой экономики из кризиса, фундаментальные причины которого носят отнюдь не экономический, но технологический характер, следует на более глубоком уровне - не экономической, но технологической политики.

13.3.2. «Закрывающие технологии»:
управляемая технологическая революция?

Важной особенностью современного структурного кризиса мировой экономики представляется весьма существенное замедление технологического прогресса, проявляющееся не только в сфере создания новых технологических принципов, но и в значительно более простой и относительно прикладной сфере создания новых технологий.
Помимо собственно технологических причин, рассмотренных в параграфе … , это замедление было вызвано и укреплением глобальных монополий, которые, как и любые монополии, объективно ориентированы на торможение технологического прогресса как явления, способного подорвать их доминирование на рынках.
В условиях глобализации монополии объективно ориентированы на создание все более сложных и все более дорогих технологий, разработка которых вне них оказывается принципиально невозможной из-за сложности организационных схем и общей дороговизны. Такое повышение сложности очень быстро заводит в тупик и начинает тормозить прогресс не только из-за недостаточности спроса, но и вследствие того, что сложность организационных процессов начинает превышать управленческие возможности даже глобальных монополий, а рыночная ориентированность на результат все более сужает возможности прорывных исследований с непредсказуемым исходом.
При этом глобальные монополии (в том числе в силу систематического и повсеместного злоупотребления своим монопольным положением под видом защиты интеллектуальной собственности) становятся важным препятствием свободному распространению знаний, что также усложняет технологический прогресс, делает его более затратным и способствует его торможению.
Наиболее важным для современных глобальных монополий представляется недопущение качественного упрощения и удешевления используемых технологий, так как оно по волне объективным причинам резко расширит доступность последних и тем самым снизит возможности и уровень монополизации соответствующих рынков.
Между тем методы подобного упрощения и удешевления существуют и в отдельных сферах становятся все более широко известными. Классическим примером в этом отношении, показывающим магистральное направление развития технологий будущего, представляется операционная система Linux, сама форма существования которой принципиально отрицает наличие интеллектуальной собственности как фактора сдерживания технологического прогресса, и которая вследствие своей бесплатности весьма ощутимо теснит Windows в целом ряде значимых сегментов мирового рынка.
Однако до значительного прорыва дело пока не дошло даже в этой сфере: глобальная монополия Microsoft остается практически незыблемой. В целом же на мировых рынках прочность позиций глобальных монополий и вовсе, как правило, не ставится под сомнение, так что описанный пример все еще остается вдохновляющим и обнадеживающим, но исключением, - или, если угодно, предвестием.
Уверенность автора в неизбежности радикального упрощения и удешевления господствующих технологий основана на двух основных факторах. С одной стороны, не может вызывать сомнения принципиальная невозможность длительного широкомасштабного торможения, не говоря уже о полной остановке, технологического прогресса, который является неотъемлемой основой не то что развития, но и самого существования человечества (см. параграф…). С другой стороны, представляется совершенно очевидным технологический, экономический и социально-политический тупик, в который привело мир доминирование уже загнивающих глобальных монополий (см. параграф ….).
Безусловно, упрощение и удешевление господствующих технологий будет идти самым болезненным образом, в том числе в результате объективной необходимости преодоления ожесточенного сопротивления сегодняшних «хозяев мира» - глобальных монополий. Однако у нас нет оснований предполагать изменение одного из наиболее фундаментальных правил общественного развития человечества, в соответствие с которым социальные и административные механизмы, сдерживающие технологический прогресс, неминуемо разрушаются.
Представляется принципиально важным, что при достаточной прочности этих механизмов их разрушение может сопровождаться и разрушением самого охваченного ими и затормозившего свою технологическую эволюцию общества - либо ударами внешних завоевателей, либо в результате экологических катаклизмов (к которым, вероятно, относятся и эпидемии смертельных болезней), вызванных чрезмерным воздействием на природную среду.
Поэтому, каким бы страшным для современников ни оказывался процесс изживания обществом сдерживающих технологический прогресс социальных и административных механизмов, он является для него меньшим злом - ровно настолько, насколько процесс мучительного выздоровления оказывается для больного меньшим злом по сравнению со смертью. Процесс их разрушения оказывается тем более трагичным и болезненным, чем более прочными являлись эти механизмы и чем дольше и успешнее они сдерживали противоречащее им развитие технологий.
Таким образом, единственной альтернативой кардинальному упрощению и удешевлению господствующих технологий объективно является уничтожение человечества в том или ином катаклизме. Поскольку никаких признаков последнего в настоящее время не наблюдается, наиболее вероятным представляется относительно оптимистичный вариант его дальнейшего развития.
Этот вариант, то есть необходимый для слома глобального монополизма технологический рывок, обеспечивающий указанное упрощение и удешевление доминирующих технологий, может быть осуществлен за счет феномена, получившего несколько претенциозное название «закрывающих» технологий (ИСТОЧНИК: Я). Особенность этого класса технологий состоит в том, что емкость открываемых ими новых рынков в краткосрочной перспективе существенно ниже емкости рынков, «закрываемых» в результате вызываемого ими повышения производительности труда. В результате их применение сделает ненужными огромное количество широко распространенных производств и, соответственно, лишит работы занятых на них.
Строго говоря, к «закрывающим» относятся все технологии, обеспечивающие качественное повышение труда на уже существующих производствах. Глобальные монополии, как и любые другие загнивающие монополии, относятся к возможности широкого распространения подобных технологий крайне негативно: для них выход последних из-под контроля означает снижение монопольной сверхприбыли, а то и вовсе полную утрату монопольного положения.
Классическим примером существующих уже сегодня технологий такого рода являются технологии упрочения рельсов, способные привести к трехкратному уменьшению потребности в них мира при их удешевлении и к соответственному сокращению их выпуска.
Из числа технологий, существование которых в настоящее время не имеет убедительных подтверждений, наиболее известна технология беспроводной передачи электроэнергии на расстояние, по многим данным (ИСТОЧНИК!!) созданная в начале ХХ века выдающимся электротехником Н.Тесла. В случае широко распространения эта технология способна уничтожить все современные отрасли, связанные с передачей электроэнергии, и лишить энергетические компании преимуществ, связанных с их естественным монополизмом.
Исторически «закрывающие» технологии наиболее концентрированно разрабатывались в ходе специальных исследований, проводившихся в Советском Союзе. В развитых странах аналогичные разработки частью не осуществлялись в принципе (как из-за своей принципиальной опасности для рыночных механизмов, так и потому, что рыночная экономика экономней социалистической и, в отличие от нее, не позволяла своим специалистам работать «в стол», разрабатывая конструкции, не способные найти быстрого применения), частью надежно блокировались навсегда при помощи патентных механизмов и других инструментов «защиты интеллектуальной собственности». (Строго говоря, в этом отношении и разрушение СССР можно рассматривать как коллективное захоронение всех этих представляющих смертельную опасность для развитого мира технологий - своего рода «оружия массового уничтожения» наиболее успешных стран - в одном гигантском могильнике).
Массовый выброс «закрывающих» технологий на мировые рынки и их почти неизбежное внедрение вызовет резкое сжатие всей существующей индустрии, что приведет к катастрофическим последствиям для подавляющего большинства развитых и успешно развивающихся стран.
Выиграют от этого лишь страны, находящиеся либо на пост- (как США и, возможно, Великобритания), либо, напротив, на доиндустриальной ступени развития. На первом этапе распространения «закрывающих» технологий в них не произойдет массовых сокращений производства, и они получат дополнительные шансы за счет резкого ослабления индустриального мира.
Однако этот выигрыш будет, к сожалению, скорее всего мимолетным: получив временные преимущества за счет разрушения стратегических конкурентов, пост- и доиндустриальные страны столкнутся с катастрофическим падением спроса и на свои услуги: первые лишатся поля приложения своих информационных технологий, вторые - туристов и потребителей сувенирной продукции. Резко сократится и мировая потребность в большинстве видов сырья.
Общее повышение производительности труда в кратчайшие сроки сделает излишними сотни миллионов рабочих рук по всему миру, что повсеместно создаст социально-политическую напряженность, граничащую с катастрофой. Выход из этого положения, неизбежно непоследовательный и мучительный, кардинально изменит все устройство как различных обществ, так и современного человечества в целом.
В принципе можно предположить, что в этой ситуации Россия может выиграть как владелец и основной продавец «закрывающих» технологий. Это может принести не только деньги, но и колоссальный политический ресурс в силу свободы выбора, какую именно технологию из наших «ящиков Пандоры» и в каких объемах выпускать в мир - и, соответственно, в каких отраслях развитых стран и в каких объемах уничтожать производство. Россия может выиграть и как страна, в которой в результате катастрофической реформы объемы производства упали в целом существенно ниже уровня минимального самообеспечения: в этих условиях кардинальный рост производительности во многом приведет не к перепроизводству, а всего лишь к импортозамещению на российском рынке, причем, вероятно, все равно частичному. Таким образом, прогрессирующая, несмотря на инвестиционный бум, деиндустриализация России способна в случае распространения «закрывающих» технологий стать ключевым фактором ее глобальной конкурентоспособности.
К сожалению, нельзя не признать, что глубочайшая деградация современного российского общества делает осознанное развитие данного класса технологий - и тем более их управляемый экспорт - крайне маловероятным. К настоящему времени значительная часть потенциально «закрывающих» технологий либо патентов, необходимых для их (вос)создания и развертывания, уже скуплена глобальными монополиями и либо заморожена ими, либо применяется «для внутреннего пользования» с обеспечением надежной защиты от самой возможности трансферта в окружающий их мир.
Таким образом, осознанное развитие и распространение «закрывающих» технологий как способ изживания кризиса «информационного перепроизводства» так же маловероятно, как и успешная культурная агрессия, но по иной причине: отсутствует субъект, действительно способный осуществить соответствующий технологический переворот.
Следовательно, искать пути изживания глобального монополизма, являющегося первопричиной структурного кризиса современной мировой экономики, надо на более глубоком, стихийном уровне - не технологической политики развитых обществ, но самой технологической эволюции, протекающей без осознанного регулирующего вмешательства.

13.3.3. Стихийное изживание «цифрового неравенства

Таким образом, единственным выходом из современного структурного кризиса видится сегодня распространение «закрывающих» технологий, - но не сознательно направляемое и регулирование кем-либо, а стихийное, медленное, более всего напоминающее просачивание через прочные преграды, воздвигаемые глобальными монополиями, и в силу своей медленности незаметное и в каждый отдельно взятый момент времени относительно мало разрушительное.
Представляется, что распространение указанных технологий начнется с отдельных случаев их скрытого, не афишируемого распространения в относительно успешно развивающихся странах. Компании этих стран (а в отдельных случаях и государственные структуры), не обладая навыками распространения новых технологий, страшась как появления новых конкурентов, так и вероятного недовольства глобальных монополий, отрешатся от всяких амбиций, связанных с изменением технологического базиса (и, соответственно, политической структуры) современного человечества. В силу изложенного пределом их мечтаний будет обязательно незаметное, тихое получение сверхприбыли, связанной с качественно более высокой производительностью труда и носящей характер технологической ренты.
Собственно говоря, этот этап уже наступил - в результате и, насколько можно понять, еще во время кризиса 1997-1999 годов.
Он носит скрытый характер и может длиться долго, однако не вызывает сомнений, что ухудшение мировой конъюнктуры и, главное, продолжающееся обострение конкуренции раньше или позднее спровоцирует какую-либо из глобальных корпораций на широкомасштабное применение каких-либо «закрывающих» технологий.
Это и станет началом технологического переворота, ибо в силу ожесточенной конкуренции соперницы этой глобальной монополии в достаточно сжатые сроки будут просто вынуждены последовать ее примеру. Воистину, картельная монополия хороша, пока она существует; нарушенная хотя бы в одной точке и хотя бы одним участником соглашения, она немедленно превращается в подобие обрушивающегося карточного домика.
Первоначально указанные технологии начнут распространяться в недрах соответствующих глобальных монополий - основных, чтобы не сказать единственных, субъектов современной истории. Они вынуждены будут обращаться к «закрывающим» технологиям по отдельности, не признаваясь в этом даже собственным сотрудникам, вынужденно, под давлением мирового экономического кризиса и все более явной ограниченности спроса.
Глобальные монополии будут всячески препятствовать утечке этих технологий за их пределы, стремясь исключить всякую возможность использования их как конкурентами, являющимися такими же глобальными монополиями, так и «простыми смертными». Однако целенаправленные усилия по созданию подобных технологий и промышленный шпионаж, подстегиваемые острой потребностью всего остального мира в удешевлении и упрощении господствующих технологий, сделают их усилия тщетными.
На этом этапе «закрывающие» технологии найдут себе массовое и открытое (или едва прикрытое) применение в развивающихся странах, которым нечего терять, а в целом ряде случаев - и незачем утруждать себя соблюдением прав чужой интеллектуальной собственности. Вероятно, это будет сопровождаться ритуальными заклинаниями и даже действиями по борьбе с контрафактной продукцией; возможно, использование украденных технологий (общедоступных вследствие своей простоты) будет частично засекречено.
Однако в силу насущной широкой потребности массовое распространение и применение «закрывающих» технологий представляется неизбежным, причем в массовом порядке; сохранить их будет так же невозможно, как и пригодные для широкого индустриального тиражирования секреты средневековых мастеров. В результате неразвитые страны, «вытащившие» эти технологии из недр глобальных монополий, а то и из собственных «закромов Родины», также не смогут сохранить секретов и в свою очередь станут источниками дальнейшего распространения «закрывающих» технологий - и, соответственно, источниками нового витка всемирного технологического прогресса.
В целом описанный процесс может занять долгие годы. Совершенно точно, что он будет идти неравномерно в различных отраслях и странах. Многие глобальные монополии успеют приспособиться к нему и сохраниться, несмотря на снижение своих доходов; банкротства неудачников не примут обвального массового характера и не станут источником нового острого мирового кризиса. Накопленный развитыми обществами «запас прочности», в том числе и чисто технологический, по-прежнему остается слишком большим для реализации все более популярных алармистских прогнозов.
Сжатие спроса и высвобождение рабочих рук в каждый отдельный момент времени будет локализовано в отдельных отраслях и регионах. Правительства развитых стран, хотя и с разной степенью успешности, смогут сохранять контроль над ситуацией и создавать новые рабочие места, в том числе и за счет кейнсианского наращивания бюджетных расходов за счет дефицитов государственных бюджетов.
Произойдет определенное перераспределение богатств в пользу неразвитых сегодня стран, которые смогут упрочить свое положение и получить новые реальные шансы на технологический и социальный прогресс и в конечном счете - на развитие.
Зияющий технологически обусловленный разрыв между различными группами стран будет снижен, богатство и, что значительно более важно, возможности будут распределены более равномерно. Соответственно, человечество, несмотря на сохраняющиеся этноцивилизационные различия, станет более единым.
Можно предположить даже, что принцип «общества двух третей» (то есть общество, две трети которого принадлежат к обеспеченному среднему классу), реализованный в свое время в большинстве развитых стран, благодаря описанным процессам удастся претворить в жизнь в масштабах всего человечества.
Под таким углом зрения картина будущего развития выглядит слишком идиллической, однако не следует забывать, что для богатейшей части современного человечества (наиболее влиятельной и потому распространяющей свои представления и свое социальное самочувствие среди значительных масс людей) она станет подлинной трагедией. Ведь выравнивание благосостояния в мировом масштабе будет означать снижение уровня богатства развитых обществ и богатейших людей - не исключено, что и абсолютного, но уж совершенно точно относительного, то есть отрыва их уровня от уровня основной массы. А ведь именно величина этого отрыва и составляет основу мироощущения значительной части современной деловой, да и политической элиты, самоощущение которой «на голову выше остального человечества» подкрепляется в значительной степени (чтобы не сказать «в основном») значительным отрывом в уровне материального благосостояния и уровня потребления (часто даже не реализованного, а потенциального).
Кроме того, путь к описанной идиллии будет лежать через многочисленные локальные кризисы, тяжесть которых и глубина бедствий, порождаемых которыми, породят многочисленные социальные метастазы, способные отравлять жизнь благополучного человечества (или его относительно благополучных элементов) и через поколение после изживания этих кризисов.
Вопросы об областях применения «закрывающих» технологий (а ведь они, какими бы мягкими и щадящими ни были, «закроют» не только отрасли, но и, вместе с этими отраслями, целые страны), темпах их распространения и характере влияния на конкретный рисунок международной конкуренции остаются открытыми.
Собственно, открытыми остаются почти все вопросы, которые сегодня уже можно сформулировать.
Ясно пока немногое.
В частности, не вызывает сомнений, что апокалиптические прогнозы сравнительно безболезненной эвтаназии незападных цивилизаций - по аналогии с современной Африкой и завтрашней Россией - либо неверны, либо как минимум недостаточны. Ведь подобное безысходное развитие событий не только не разрешает, но, напротив, консервирует и даже усугубляет основное противоречие глобализации (см. параграф …) и его преломление в современном структурном кризисе: емкость мировых рынков снижается и становится еще более недостаточной для развития сложных и дорогих технологий.
Не вызывает сомнений, что наиболее вероятным путем изживания кризиса является качественное удешевление и упрощение современных технологий.
Практически не вызывает сомнений и то, что в настоящее время человечество стоит на пороге качественно нового и потому неведомого периода своего развития.
С одной стороны, как было указано выше (см. параграф …), заканчивается занявшая всю осознаваемую часть прошлого человеческой цивилизации эпоха изменения природы: антропогенная нагрузка приблизилась к объективному пределу, и человек начинает решать проблему приспособлением себя к окружающей среде. С другой стороны, технологии вот-вот - возможно, уже на наших глазах - вырвутся из-под общественного контроля, как при переходе от феодализма к капитализму, неся на плечах уже не просто новые общественные отношения, но и новый облик всего человечества.
В целом говорить о механизме разрешения глобального структурного кризиса непозволительно рано - мир еще только входит в этот кризис. По формальной логике, инструментом выхода должно стать то же самое распространение новых технологий, которое породило кризис (кризис «изживает себя», а не прерывается извне «богом из машины»). Переориентация господствующих технологий с изменения мертвой материи (high-tech) на преобразование живого человеческого сознания (high-hume) уже трансформирует рыночные отношения: деньги теряют значение, их место как основного инструмента, результата и символа успеха занимают технологии. Сосуществование информатизированного мира с обычным «рыночным», возможно, будет упрощено идеологизацией последнего из-за осознанного противостояния с развитыми странами в информационной сфере. (см. параграфы!!)
Трансформация рыночных отношений, сужение сферы их доминирования и, возможно, исчезновение их в нашем сегодняшнем понимании пойдут неравномерно и могут быть отягощены расширением сферы применения новых технологий, меняющих уже не только сознание, но и биологический облик человека.
В конце концов, одним из нетривиальных выходов из недостаточности спроса для развития сложных технологий может стать кардинальное сужение сферы практического применения последних при сохранении прежней сферы получения денег творцами этих технологий. Это возможно, если потребители сложных технологий будут помимо своей воли и неосознанно (как это сейчас происходит с интеллектуальной собственностью) оплачивать разработку качественно новых технологий, призванных придать значительное ускорение развитию части человечества, которая принципиально (и непредставимо с позиций сегодняшнего дня) изменится и перестанет нуждаться в традиционных формах конкуренции и кооперации.
Это звучит фантастично - но лишь в отношении биологической, индивидуальной эволюции человека. В отношении эволюции социальной описанные события уже произошли: это создание и распространение не только традиционных «высоких» технологий при помощи системы защиты «интеллектуальной собственности», но и общедоступных технологий формирования сознания, с чего, собственно говоря, и началась глобализация. Ведь указанные технологии применяются всеми и против всех, однако основная часть дохода достается их разработчикам.
При распространении этих же отношений на биологическую эволюцию человека обеспеченная часть граждан развитых стран и богатейшая часть остального мира получат возможность усовершенствовать и даже трансформировать свой организм (в том числе не представимым сегодня образом) и, вероятно, свои мыслительные способности.
В силу их возросшей эффективности остальной мир превратится не более чем в их «дойную корову» - и, при вероятном сохранении всех демократических институтов и процедур, будет иметь не больше реальных прав и возможностей, чем это в высшей степени достойное и уважаемое животное.
В этом случае в мире воспроизведется модель спроса, характерная ля неразвитых стран (и для периода феодализма) и заключающаяся в концентрации подавляющей части спроса у количественно незначительной, но абсолютно доминирующей экономически и политически богатейшей элитой с выделением также узкой части ее хорошо оплачиваемой обслуги. Для всех остальных членов такого общества характерна нищенская по уровню потребления, а со временем и по типу поведения модель спроса.
Единственно эффективным рыночным поведением в таком обществе является ориентация на спрос богатых, готовых, как и в средние века, переплачивать за престижность своего потребления. Это вслед за структурой спроса уродует и структуру производства, подрывая эффективность общества, его жизнеспособность и саму способность к дальнейшему развитию.
Это своего рода исторический тупик, выход из которого связан с чудовищными катаклизмами и потрясениями (Францию, например, трясло революциями почти сто лет - как минимум с 1789 по 1871 год). Существенно, что общество, разложившись, может так и не выйти из того тупика и погибнуть в нем.
Выбор между двумя моделями развития - с широким демократичным распространением дешевых «закрывающих» технологий и концентрации технологического прорыва в богатейших обществах - и является выбором, перед которым стоит современное человечество.
Одновременное осуществление обеих моделей невозможно в принципе: хотя в практику пробьются отдельные элементы и отвергнутой модели, одна из них - просто в силу политического устройства человеческого общества - обязательно будет преобладать.
Выбор между «железной пятой» немногочисленной биологически преобразованной мировой элиты и созданием для максимально широкой части человечества максимально широкого спектра возможностей еще не сделан. Более того: насколько можно понять, он даже не осознается.
И это та самая сфера приложения сил, в котором позиция каждого отдельного взятого человека может сыграть свою роль и даже - в соответствии с поговорками о «последних каплях» и «последних соломинках» - может реально повлиять на модель и направление развития всего человечества.
Конечно, более приемлемая традиционно демократическая модель обладает огромным числом недостатков и также несправедлива во многом и ко многим. Однако при всем этом она неизмеримо более эффективна и справедлива, чем первая модель, так как оставляет неизмеримо больше возможностей для развития, самореализации и благосостояния - как для большинства отдельных людей, так и для всех цивилизаций, так и для человечества в целом.
Поэтому каждый из нас должен сообразовывать свои действия с глобальным выбором, перед которым, истово зажмурясь, стоит современное человечество. Когда выбор станет очевидным для всех, он - просто в силу этой очевидности - уже будет так или иначе сделан. Сегодня же, «на дальних подступах» даже ультраслабое воздействие отдельно взятой организации и даже отдельно взятого эффективного человека способно заметно изменить траекторию развития всего человечества.
Мы должны думать о будущем - в том числе и потому, что действительно можем изменить его относительно слабыми, доступными нам сегодня усилиями.

Часть 5.

ВЫВОДЫ ДЛЯ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

«Дураков бьют»
Из пособия по выживанию в детском саду

После описания объективного хода процессов глобализации - начиная с новых аспектов человеческой эволюции и кончая возможными вариантами выхода из структурного кризиса развитых экономик - приходит время ответить на естественный вопрос о месте России в описываемых процессах и об ее перспективах.
Четырнадцатая глава посвящена анализу возможного места нашей страны в складывающейся системе глобальной экономики. Этот анализ приводит к крайне неутешительному, но правдоподобному (в том числе и с точки зрения обыденного здравого смысла) выводу: развитые страны в принципе не могут обеспечить России сколь-нибудь приемлемое для ее общественного сознания будущее.
Наша страна в ее сегодняшнем и завтрашнем виде не имеет возможности вписаться в складывающееся международное разделение труда. Произошедшая в ней катастрофа из-за своей глубочайшей аморальности способна вызвать у мирового общественного мнения лишь глубочайшее отвращение, а для обеспечения хозяйственного возрождения или хотя бы элементарного поддержания экономики России развитые страны не имеют не только желания, но и ресурсов.
Тем не менее - и это показано в пятнадцатой главе - разрушение российского общества и гибель России неприемлемо для человечества и, в частности, развитых стран, так как создает угрозу их погружения в долговременный и самоподдерживающийся хаос. Оказывается, несмотря на мизерную долю в мировом хозяйстве, наша страна является критически важным элементом не только старого, но и нового, еще только формирующегося миропорядка.
Эта объективная потребность в России создает потенциальную возможность ее возрождения, необходимые условия которого, соблюдение которых представляется категорическим императивом, описаны в шестнадцатой главе.
И, наконец, в семнадцатой главе рассмотрены конкретные возможности этого возрождения. На основе анализа наших объективных недостатков, невозможности повторения традиционного пути развития (по которому шел, в частности, СССР) и реально имеющихся преимуществ разработаны основы алгоритма возрождения технологической, экономической и политической мощи России.

Глава 14. «ДЛЯ БЕШЕНЫХ РУССКИХ МЕСТА НЕТ»

«Россия как уличная девка: надень на нее новое нарядное или старое заштопанное платье, она как была потаскухой, так и останется. Америка всегда старалась прогнать ее с центральных улиц на задворки»
Президент США Д.Эйзенхауэр

14.1. Новая Россия в мировом разделении труда:
объект «трофейного освоения»

В параграфе … показано, что современные представления о международном разделении труда связаны с традиционным понятием «технологической пирамиды», «этажи» которой не совпадают не только с национальными, но даже и с корпоративными границами.
Параграф … рассматривает дробление структуры субъектов современной глобальной конкуренции и появление качественно новых ее участников. В частности, крупные негосударственные структуры приобретают важные функции государств (а мелкие, слабые или просто ленивые государства, соответственно, эти функции теряют), сближаясь с ними в том числе и в экономическом плане, включая участие в международном разделении труда.
С одной стороны, это означает неопределенность системы международного разделения труда и, соответственно, невозможность однозначного ответа на вопрос, с кем сопоставлять Россию в его рамках, так как все участники мировой конкуренции конкурируют со всеми, почти независимо от своей организационной формы.
Но с другой стороны - и это важнее - общее размывание субъектности слабых стран распространяется и на Россию. Рассматривая ее место в международном разделении труда, мы должны понимать, что под этим именем могут пониматься совершенно разные сущности, в зависимости от выбора которых (обусловленного в первую очередь социальным положением и системой интересов делающего этот выбор) представления о ней могут изменяться до неузнаваемо.
Если под Россией понимать ориентированные на экспорт сырьевые компании (в том числе мелкие и средние), вывод будет один. Если группу крупнейших «олигархических» корпораций, значительная часть которых включила в свой состав ориентированные на внутренний рынок обрабатывающие производства, - другой. Если совокупность властно-хозяйственных конгломератов, сложившихся на региональном и местном уровнях, - третий. В качестве России можно рассматривать и эффективную инфраструктуру вывода капиталов из страны, их легализации и частичного возвращения обратно, и остатки обрабатывающей промышленности, и, в конце концов, население, 15% которого загнано реформаторами в натуральное хозяйство, - в огородничество и собирательство.
Наиболее разумным с экономической точки зрения подходом является рассмотрение России как совокупности российских предприятий. Однако в этом случае возникает вопрос о критерии отнесения предприятий к числу российских.
Простейший перебор показывает, что однозначного критерия такого рода нет. Место регистрации? - но масса российских предпринимателей, в том числе инвесторов, работает в России через иностранные компании, зарегистрированные иногда даже не в оффшорных зонах. Место уплаты основной части налогов в качестве критерия принадлежности в условиях российского налогового права напоминает отрывок из учебника по логике для сумасшедшего дома: в число «наиболее российских» попадает крупный налогоплательщик McDonald's.
Наиболее надежным, объективным и, как правило, молчаливо подразумеваемым критерием национальной принадлежности предприятия является принадлежность его собственников. Однако в нашей стране «буксует» и этот подход: реальная структура собственности, хотя и начинает постепенно выходить «на свет» из-за стремления к росту капитализации, в целом остается - и еще длительное время будет оставаться - непрозрачной, укрытой от стороннего взгляда запутанными системами оффшорных компаний.
Иностранный бизнес часто действует в России через формально российские компании (классический пример - скупка ГКО в 1996-1998 годах), а российские предприниматели, наоборот, для повышения защищенности и вящего авторитета оформляют свой бизнес на иностранные компании. О недостаточности критерия права собственности свидетельствует вся новейшая история России, пестрящая примерами, когда собственник действовал в ущерб своему предприятию в пользу структуры, контролирующей его финансовые потоки или даже их относительно небольшую часть.
Существенно, что недостаточность права собственности как критерия национальной принадлежности той или иной компании объясняется слабостью права собственности. Для здоровой рыночной экономики главным критерием принадлежности служит основное хозяйственное отношение - собственность. Для неразвитых же стран из-за слабости этого отношения (часто вызванной их неразвитостью, но всегда способствующая ей) он не работает.
При российском уровне защиты права собственности это право на самом деле не является доминирующим, поддается насильственной отмене и, соответственно, не может выступать в качестве объективного критерия национальной принадлежности.
В наших условиях наиболее обобщающим критерием такого рода могло бы быть то, в чьих национальных интересах действует соответствующая компания. Недостатками являются крайняя расплывчатость ключевого понятия «национальные интересы», допускающего самые дикие демагогические изыски, отсутствие сформулированного понятия «национальные интересы России» и, наконец, устарелость самого этого критерия (ибо, помимо национальных государств, появилось множество других, почти равноправных с ними субъектов глобальной конкуренции). Не менее важно то, что в условиях последовательного проведения российским государством недостаточно адекватной экономической политики данный критерий позволит заклеймить часть действующих в стране компаний как «антироссийские», но ничего не скажет об их принадлежности.
Даже если рассматривать не сегодняшнюю России, а простейший абстрактный пример - ориентированную на экспорт сырьевую экономику, - мы и то не можем дать на вопрос о субъектности однозначный ответ.
Понятно, что территория, на которой находится то или иное месторождение, сама по себе не может быть критерием принадлежности, - это не экономическая, а просто географическая характеристика. Месторождение может разрабатываться кем угодно и в чьих угодно интересах. В качестве примера достаточно указать, что даже до известных приобретений корпорации BP лицензии на разработку не менее 25% российских запасов нефти уже принадлежали иностранным компаниям.
Понятно также, что критерием принадлежности производства по добыче сырья является не столько право собственности, сколько присвоение прибыли. Если прибыль достается ТНК или государству - ответ ясен. Но если она достается формально национальной корпорации, дальнейшая судьба этой прибыли, ведущей к подлинному хозяину, может быть любой - и в обычных условиях из-за высокой трудоемкости работы и эффективности механизмов «заметания следов» в международных финансах проследить пути и механизмы ее перераспределения практически невозможно.
Кроме того, при осуществлении крупных инвестиций, например, освоения нового месторождения крупная корпорация концентрирует в нем прибыль, вывозимую из целого ряда стран. В результате в случае использования данного критерия нефтяной гигант мирового уровня сегодня может оказаться казахской, завтра - российской, а послезавтра и вовсе иракской компанией.
В принципе возможна ситуация, когда контроль над предприятием настолько раздроблен, что никто, никакая группа субъектов экономики не может взять на себя ответственность за его развитие. В результате предприятие оказывается фактически бесхозным и постепенно деградирует. Такое порой происходит и с крупными корпорациями с раздробленным акционерным капиталом.
Отсутствие единого общего критерия принадлежности того или иного предприятия к России позволяет использовать такой формальный признак, как соответствие любым нескольким критериям такого рода из достаточно широкого и репрезентативного набора критериев. Однако не с формальной, а с содержательной точки зрения это не исправляет положения: получается, что в экономическом смысле такого места, как Россия, просто не существует (как, впрочем, не существует и многих других слабых и не способных проводить самостоятельную политику государств).
Таким образом, реальное положение России в международном разделении труда оказывается не столько даже плохим, как это принято считать, сколько в определенной степени ненаблюдаемым.
Наиболее разумный подход к оценке места той или иной страны в международном разделении труда ориентирован на технологический аспект и учитывает как уровень доминирующих в этой стране технологий, так и их вписанность в мировые технологические рынки, а также перспективы их развития и усложнения.
С этой точки зрения Россия находится в критическом положении, так как самые высокие технологии (а с ними капитал и интеллект) концентрируются в США, похуже - у Японии и Европы, еще похуже - у стран АСЕАН и Латинской Америки. Россия же, уничтожившая при помощи реформ свои высокие технологии, закрепляется в положении сырьевого придатка (причем не столько развитых стран, сколько глобальных монополий, а также Китая и Индии) с как минимум 100 млн.чел. избыточного с точки зрения этой функции населения. Это кошмар, о котором в начале XXI века писали все подряд, с газеты «Завтра» до газеты «Сегодня», - а затем привыкли и стали воспринимать его как нормальное состояние.
Однако исследователи, оценивающие перспективу, отзываются о России еще жестче. Ведь в рамках развития традиционных технологий в условиях глобализации у нас нет шансов. Из-за плохого климата (а хозяйственная деятельность ведется у нас в самых холодных в мире условиях) и, что значительно более важно, управления (которое нельзя улучшить быстро) издержки нашего производства во всей обозримой перспективе будут отчетливо выше среднемировых. Поэтому концентрация на любом относительно простом производстве не приведет ни к чему, кроме банкротства.
Разрушив свою технологическую пирамиду, отличавшуюся от западной и конкурировавшую с ней, мы не можем вписаться в нижние «этажи» технологической пирамиды-победительницы, как это уже сделали относительно развитые страны Восточной Европы.
Россия может выжить и тем более развиваться только за счет сложных производств, компенсируя положительной интеллектуальной ренты отрицательную интеллектуальную и климатическую. Однако разрушение страны в результате катастрофы 1992 года, страшная деградация образования, здравоохранения и человеческого капитала не позволяют нам воспользоваться этой возможностью.
Эти отвратительные перспективы весьма четко подтверждаются международной экономической статистикой.
Однако все это еще не самое страшное. Полбеды, что у нас плохие позиции в структуре разделения труда. Полбеды, что по мере вырабатывания технологического задела СССР (которого в целом хватит не более чем еще на пять-семь лет) они будут становиться все хуже. Беда в том, что даже нам самим совершенно непонятно, что это такое - «у нас», что это такое - «Россия».
Размывание суверенитета и самого понятия государства в результате процессов глобализации происходит во всем мире, однако для России этот процесс является наиболее болезненным. Ведь Россия - единственная страна, которая всегда, на всем протяжении своей истории самоидентифицировалась именно как государство. И когда растворяется и становится все менее четко определенным понятие «государство», такие понятия, как «Франция», «Германия» и даже «Люксембург» остаются. А вот понятие «Россия» растворяется, так как выясняется, что русские - это не только и столько народ сам по себе, сколько в очень большой степени принадлежность к государству, являющемуся носителем образующей этот народ культуры.
Наш народ едва ли не единственный в мире, самоназвание которого является не существительным, а прилагательным, означая принадлежность составляющих его людей государству.
В результате с разрушением российской государственности возникает ощущение, что России как страны в мире больше нет. Искусственность образования «Российская Федерация» как с экономической, так и с национально-культурной (не говоря уже об исторической) точки зрения только усиливает это ощущение.
В экономическом плане она и по сей день, несмотря на посткризисное восстановление, остается своего рода «трофейным полем», осваиваемым вахтово-колониальным методом. Как в Антарктиду, туда высаживается десант, забиваются киты, отлавливаются пингвины, откалываются айсберги - и все это вывозится. При кризисах или нарушениях коммуникаций фактории колонизаторов частью разбегаются и вымирают, частью съедаются туземцами, но это не способно ни повысить уровень экономического развития самой территории, ни улучшить ее вполне прозрачные перспективы.
Таким образом, беда не в том, что для России нет места в международном разделении труда. В конце концов, приложив руки и голову, его можно создать или завоевать, - примерами тому пестрит вся история человечества. Беда в другом: как обособленной и специфичной совокупности, объединенной общими интересами, ни России как таковой, ни российской экономики в международном разделении труда больше не существует. Получается, что создавать или завоевывать будущее просто некому - и не для кого.
При этом значительная часть экономики России носит ненаблюдаемый и не поддающийся статистической оценке характер. Так, по официальной статистике ВВП России оказывается существенно меньше ВВП такой страны, как, например, Финляндия. На самом деле это неверно; колоссальное занижение масштабов российской экономики возникает даже не столько из-за обширной «теневой сферы», составляющей не менее трети ее, сколько потому, что значительная часть российской экономики никак не участвует не только в мировом, но и внутрироссийском разделении труда.
Соответственно ее нельзя пересчитывать не то что в доллары (чтобы потом сопоставлять с экономиками других стран), - ее нельзя пересчитывать даже на рубли: ведь она не участвует во внутрироссийском разделении труда, не представляется на российский рынок и, таким образом, не имеет и в принципе не может иметь адекватной рыночной оценки. НАТУРАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТО - 15%. ВЫШЕ УБРАТЬ ПОВТОР.
Недооценка национального ВВП из-за невозможности учесть эту продукцию накладывается на его недооценку из-за невозможности учесть продукцию, поставляемую непосредственно в развитые страны в рамках внутрифирменной кооперации - технологических цепочек, полностью включенных в состав транснациональных корпораций. Например, насколько можно понять, около 15% экспортируемых из России алмазов вывозится контрабандой. Около 80% технологических разработок, вывезенных из России при помощи лицензий или просто технической документации, вообще никак, нигде и никогда не учитывались на ее территории (и, соответственно, в составе ее ВВП), хотя бы в качестве простых затрат на исследования и разработки.
В итоге российская экономика существует не как часть мировой, а как некий параллельный мир, откуда, как из «бутылочки Кляйна», появляются высокоэффективные товары и технологии, не имеющие себестоимости. Они созданы запредельными усилиями иной, прошлой, более не существующей советской цивилизации, а в новых условиях оказываются доставшимися новым колонизаторам - как иностранным, так и отечественным - даром. Деньги как бы приходят из ниоткуда - так, как это последний раз было во времена колониальной торговли пряностями и драгоценностями.
В этом отношении Россия является для развитого мира последним, на сей раз технологическим и интеллектуальным Эльдорадо. Поэтому развитые страны не заинтересованы в ее включении в международное разделение труда. В самом деле: какое международное разделение труда может быть у Кортеса и инков? Конкистадоры приходят, забирают все ценное, - в том числе и людей, поскольку речь идет об интеллектуальном отборе, - и уходят, совершенно не заботясь о благополучии разграбленной ими территории.
Благодаря этому развитым странам, опять-таки объективно, совершенно не нужна Россия как субъект международного разделения труда. Им нужны отдельные талантливые индивидуумы, самое большее - отдельные эффективные группы исследователей, которые могут быть легко интегрированы в крупные проекты и так же легко при необходимости выброшены из них.
Конечно, на более низких «этажах» технологической пирамиды многие российские предприятия встраиваются в технологические цепочки ТНК и выполняют в их рамках отдельные операции. Однако понятно, что в этом случае корпорация концентрирует прибыль в головной компании. Если не происходит целенаправленного освоения российского рынка, ТНК заинтересована, как правило, даже не в развитии соответствующего завода, но лишь в его поддержании - потому, что мощность и номенклатура производства диктуется чисто технологическими требованиями и емкостью рынка.
Является ли такое предприятие, которое расположено в России, на котором работают русские и которое принадлежит русским (не только формально, но и реально - ведь корпорации, включившей завод во внутрифирменную кооперацию, не нужно тратиться на его покупку: он и так никуда не денется), российским? Вряд ли.
Даже с традиционной и неприятной для «национальной гордости великороссов» точки зрения на Россию как на сырьевой ресурс перспективы ее участия в международном разделении труда выглядят крайне неблагоприятно. Ведь наибольший интерес в современном сырьевом бизнесе сегодня вызывает не добыча сама по себе, а контроль за ресурсами: контролируя ресурсы, вы контролируете будущее и представления людей об этом будущем, что более прибыльно, чем тривиальная добыча.
Однако установление контроля за российскими ресурсами, в отличие от их добычи, не имеет отношения к участию России в международном разделении труда. Пользуясь избитыми литературными аналогиями, можно сказать, что политика развитых стран в отношении наследства СССР, находящегося на территории России, напоминает дележ шкуры оглушенного медведя, который в ходе этой дискуссии велеречиво и вдумчиво рассуждает о своей роли в мировой истории и организации своего конструктивного и взаимовыгодного взаимодействия с группами охотников и мародеров.
Следует отметить, что в отношении инфраструктуры - энергетики и транспортных систем, которые с технологической точки зрения своей капиталоемкостью и простотой весьма напоминают сырьевой сектор - корпорации развитых стран опять-таки объективно занимают примерно аналогичную позицию. Ведь они стараются захватить ресурсы, которые будут долгосрочно эксплуатироваться.
В борьбе за наследство СССР (а это не только ресурсы производства в виде сырья, инфраструктуры и предприятий, но и рынок сбыта) корпорации развитых стран не заинтересованы в появлении лишних наследничков. Соответственно, не заинтересованы они в появлении самостоятельной и адекватной России, сознающей и отстаивающей свои интересы и являющейся в силу этого субъектом международного разделения труда.
Таким образом, российские лидеры ошибочно принимают за интеграцию России в мировую экономику и занятие ей нового места в международном разделении труда совершенно иной процесс, действительно идущий полным ходом. Этот процесс - раздел и присвоение наследства Советского Союза при помощи институтов и систем международного разделения труда. Когда наследство будет частью поделено, частью исчерпано, а частью разрушено, Россия перестанет представлять интерес для мировой экономики и выпадет из системы международного разделения труда как никому не нужная и не способная ничего производить территория.

14.2. Глобальное отторжение,
или пикник на обочине трансъевразийской магистрали.

«Мы не гангстеры, мы русские»
(из кинофильма «Брат-2»)

Помимо того, что Россия, как показано в предыдущем параграфе, по объективным и не связанным ни с чьим злым умыслом причинам не может найти приемлемого места в международном разделении труда, ее проблемы усугубляет настороженное, доходящее до инстинктивной враждебности отношение к ней как руководства, так и общественного мнения ряда ведущих развитых стран.
Эта настороженная враждебность сохраняется, несмотря на совершаемые уступки, взаимную поддержку и действительную общность интересов по ряду важнейших проблем. Она тем более удивительна, что Россия уже совершенно явно не представляет собой никакой угрозы для развитых стран. Многочисленные попытки воссоздать ее образ как «империи зла», предпринимаемые в самых различных целях, носили в целом локальный характер и не могли привести к заметному результату, если бы не опирались на прочный фундамент глубоких, неосознаваемых и при этом широко распространенных устойчивых представлений.
Первая причина глобального отторжения лежит на поверхности. В самом деле: не далее как в предыдущем параграфе мы увидели неопределенность самого понятия «Россия». Для внешнего наблюдателя под этим названием скрывается то ли вообще ничего (а пустота, которую природа, как известно, не терпит, всегда пугает), то ли нечто неизвестное, совершенно не соответствующее традиционным представлениям (а неизвестность пугает еще больше пустоты), то ли воспоминания о временах, когда развитый мир испытывал ужас перед одной мыслью о потенциальных возможностях и скрытых желаниях Советского Союза.
Страх же, чем бы он ни был вызван, естественно проявляется через инстинктивное отторжение.
Страх перед неизвестностью и непонятностью как причину отторжения России многократно усиливает наличие русских, безусловная реальность которых для жителей развитых стран парадоксально оттеняет ненаблюдаемость самой России как субъекта мирового хозяйства и международных отношений и усиливает непонимание ситуации: России нет, но благополучные, энергичные и нимало не напоминающие беженцев люди из нее заполонили весь мир.
Общение с этими людьми вызывает у представителей развитых стран новый, на сей раз культурно-цивилизационный шок.
Действительно, России, может быть, уже и нет, - но русский народ, выкованный советским периодом в качественно новую «историческую общность», безусловно, остался. Главным, если можно так выразиться, «народообразующим» фактором является не национальность или религия, но культура, - почти единственная собственно российская реальность сегодняшней России, причем распространившаяся далеко за ее пределы.
То, что во всем мире эмигрантов из республик бывшего СССР зовут «русскими», - далеко не только признак хозяйской лени и барского нежелания вдаваться в чужие этно-географические нюансы. Это еще и четкое, хотя и инстинктивное выражение осознания культурной общности, проявившееся через советскую культуру, которая выросла из русской и имела с ней больше всего общего.
Естественно, что культура понимается в наиболее широком смысле - как устоявшаяся система ценностей, особый способ мироощущения, мировоззрения, совокупность определенных технологий взаимодействия с миром.
И в этом смысле русские действительно кардинально отличаются от всего развитого мира, от всей западной цивилизации.
Если рассмотреть основные пары устойчиво противостоящих друг другу и при этом бесспорных самих по себе ценностей - например, свободу и ответственность, эффективность и справедливость, закон и порядок, - представители российской и западной культур сделают противоположный выбор. В российском типе ментальности справедливость или равенство всегда превалирует над свободой, с одной стороны, и эффективностью - с другой. Коллективизм доминирует над индивидуализмом, а правда над законом.
В то же время в отличие от представителей азиатских, латиноамериканских или африканских культур, которые спокойно живут в западном мире, будучи включенными в него через систему общин, русские за рубежом пугающе для всех остальных сторонятся друг друга и не создают замкнутых сообществ.
Это единственный народ мира, эмигрировавшие представители которого так и не создали в США ни одного землячества! Современный русский старается жить и действовать в одиночку (классическое пожелание клиентов, которое уже давно перестало шокировать турагентства: «Хочу туда, где нет русских»), но при этом он глубоко отчужден и от западного мира, казалось бы, культивирующего индивидуализм.
Хотя в России коллективизм в целом всегда превалирует над индивидуализмом, в мире нет - и это подтверждено социологическими исследованиями - больших индивидуалистов, чем современные русские (в этом отношении мы превосходим даже американцев, по инерции все еще считающихся эталоном индивидуализма).
Поэтому самой глубокой, фундаментальной причиной отторжения России Западом является ее культурная чужеродность, ощущаемая на подсознательном уровне.
Эти ощущения дополнительно усугубляются вызванной глобализацией тенденцией ко всеобщей, в том числе культурной универсализации. Так как эта универсализация осуществляется на основе американской массовой культуры, а глобализация как проект (а не как естественный процесс) направлена на повышение конкурентоспособности США, в первую очередь национальной, любая особость инстинктивно воспринимается ими как бунт против их национальных интересов, как противодействие, которое надо подавить.
Именно отсюда (наряду, конечно, с детски инфантильным мессианством американцев) и проистекает американское неприятие любой особости и ее восприятие как потенциальной угрозы, плавно перерастающее в понимание обеспечения национальной безопасности США как обеспечения всеобщего единообразия, по крайней мере на мировоззренческом, то есть культурном (в широком смысле слова «культура») уровне.
Но даже и такое, заведомо гипертрофированное восприятие культурных различий между Россией и США как потенциальной угрозы национальной безопасности последних многократно усиливается некоторыми особенностями русской национальной культуры.
Наиболее значимо среди них то, что Россия - единственная в мире страна, которая почти никогда за всю свою историю не обладала национальным в полном смысле этого слова государством. Правящий слой практически всегда если и не этнически (что тоже бывало часто), но культурно был чужд своему народу, он почти всегда был носителем совершенно иной культуры, чем основная часть населения страны, а в отдельные периоды даже говорил на языке, непонятном для этого населения, и сам не понимал по-русски.
Это было внешним проявлением раскрытого в параграфе … фундаментального противоречия российского общества между вынужденно европейскими по своей сути индивидуальными хозяйствами и столь же вынужденно азиатским государством, объединяющим и защищающим эти хозяйства при помощи самого грубого насилия, какое только можно представить.
В этом отношении слова Зюганова об «оккупационном правительстве» реформаторов являются не тонким наблюдением и не лихой метафорой сильно затянувшегося политического момента, но полноправным наследием многовековой исконно русской традиции отношения населения России к своему государству. Конечно, сегодня выражение «оккупационный режим Александра Невского» или Ивана Грозного не может вызвать ничего, кроме улыбки, - но не стоит забывать, что во времена Золотой Орды все русские князья, включая и Александра Невского, утверждались на этой должности именно татаро-монголами, а основной их управленческой функцией был сбор дани - ясака. Иван Грозный же объединял Россию и вовсе методом прямой оккупации, не останавливаясь перед вполне языческими зверствами. Даже Октябрьская революция во многом была попыткой угнетенных народов, культурно отличающихся от русского, прийти к власти в преимущественно русской тогда стране.
Однако главной проблемой и трагедией России - повторим - были все же не методы отдельных царей, но культурная пропасть между государством и населением. Общество, и особенно его образованная часть, воспринимало государство как врага, и в любой момент, как только ему давалось малейшее послабление, старалось одолеть или хотя бы обезвредить его, совершив тем самым национальное самоубийство. Именно поэтому не только все ослабления власти, но и все поползновения к демократии вызывали у лучшей, наиболее развитой части общества не созидательные устремления, но не более чем яростное испытание государства «на прочность», фатально выталкивающее его к реакции.
В этом смысле отношение русских людей к своему государству оказывается недоступным для понимания представителям не только европейской, но и восточных цивилизаций. И для немца, и для китайца национальное государство, при всех своих недостатках, является своим, родным, выстраданным, когда-то кого-то от чего-то охранявшим и кому-то в чем-то помогающим, до сих пор старающимся, успешно или не очень, поддерживать определенный и в целом полезный для всех баланс социально-политических сил.
В России же государство практически всегда в той или иной степени было «врагом народа», причем врагом, абсолютно, на самом глубинном культурном уровне чуждым этому народу.
Прекрасно если и не сознавая, то ощущая это, российское государство держало свой народ «на коротком поводке», при необходимости искусно направляя его не находившую утоления ярость на своих противников (как внешних, так и внутренних). Когда же это государство ослабло, изумленный мир увидел, что русские точно так же, как они до этого рвали внешних врагов, разорвали свое собственное государство, а с ним - и свою собственную страну.
Несмотря на бахвальство отставных ЦРУшников и крепких задним умом экспертов, мир убежден - и совершенно правильно - что СССР, вторую, а по многим показателям и первую сверхдержаву мира уничтожили сами русские. И, сделав из этого вполне естественные выводы, представители Запада подсознательно воспринимают их как «ходячую катастрофу», чудовищных терминаторов, органически не способных ни на что, кроме разрушения, способных при сосредоточении в достаточном количестве уничтожить любую цивилизацию, - в том числе и современных развитых стран.
Так непонимание из-за культурных различий и страх перед неизвестным дополняется страхом перед вполне понятной угрозой насилия и разрушения, являющимся наследником впечатанного на генетическом уровне испуга перед СССР. Этот страх усиливается даже не анализом, а простым восприятием катастрофических событий, произошедших в России после распада Советского Союза.
Помимо прямой враждебности к государству, агрессивная реакция общества на его ослабление была вызвана еще и четким ощущением, что экономика СССР лишается скрепляющих ее элементов и вот-вот рухнет, превратившись в описанное в предыдущем параграфе трофейное пространство.
С этого момента всякие усилия по развитию народного хозяйства потеряли смысл. Единственным экономически оправданным видом деятельности стал захват трофея и его вывоз в безопасное место (в роли которого выступали развитые страны). И в этом отношении самыми большими иностранцами в России показали себя сами русские - в силу как более четкого понимания ситуации, так и, безусловно, меньшей цивилизованности. Таким образом, как и во время Великой Октябрьской революции, русские не только сами разрушили, но еще и сами разграбили свою страну.
Если вернуться к приведенному в прошлом параграфе примеру с медведем, иностранцы занимались (и занимаются до сих пор) относительно рутинным и цивилизованным дележом его шкуры, в то время как «новые русские» вырезали у живого еще зверя почку и понеслись с ней в парижские рестораны, совершенно не интересуясь последствиями своей деятельности.
В самом деле: раз России, традиционно осознаваемой через лютое государство, больше нет, надо вывезти из образовавшегося трофейного пространства все, что только можно. Как провидчески говорил кот Бегемот у Булгакова по поводу своего мародерства на пожаре: «Бросился в огонь - спас селедку. Потом бросился еще раз - спас халат». (И вывез он, обратите внимание, все это спасенное имущество в конце концов не куда-нибудь под Калугу, а именно в развитые страны!)
Таким образом, русские не просто угробили исторически враждебное им их же собственное государство - вместе с этим государством они разорвали и свою собственную страну.
И проблема отношения к русским со стороны цивилизованного мира весьма схожа с проблемой отношения к отцеубийце. Даже если папа был плохой, сильно пил и бил маму, и даже если ясно, что убившего его сына по тем или иным причинам не посадят в тюрьму, - с ним можно общаться, его даже можно пожалеть, но никто и никогда не захочет выдать замуж за отцеубийцу свою дочку. Не только из брезгливости, но и из простого чувства самосохранения: свекру довольно странно рассчитывать, что его в случае чего пожалеет человек, только что убивший своего собственного отца.
Отношение представителей развитых стран к русским во многом определяется тем простым фактом, что все мы, жители бывшего СССР, только что (в историческом аспекте 12 лет - это «только что») совершили на глазах всего мира чудовищное злодеяние. Мы с небывалой яростью и остервенением разорвали на части и уничтожили если и не процветавшую к тому времени, то все же вполне благополучную страну - вдобавок ко всему еще и свою собственную.
И поэтому сегодня мы можем сколь угодно долго и энергично порицать американцев, в течение трех месяцев абсолютно неспровоцированно уничтожавших цветущую европейскую Югославию, а затем обрушившихся на Ирак. После того, что мы сами сделали со своей собственной Родиной, наше праведное негодование выглядит несколько странным. Американцев, в конце концов, можно понять - в отличие от нас, они стирали с лица земли все-таки чужие страны.
Когда же демократические пропагандисты пытаются объяснять Западу, что уничтожали-де мы не Родину-мать, а коммунистическую заразу, они загоняют себя в простейший логический тупик. Ведь когда кто-то побеждает врага, то после победы и освобождения занимается восстановлением нормальной жизни, нормального хозяйства. И если допустить, что смысл разрушения СССР заключался в победе россиян над коммунистами (хотя те не свалились с Марса или из ЦРУ, а были теми же самыми россиянами), то после освобождения своего дома в нем было бы логично провести генеральную уборку, а затем начать понемногу, по словам романтика Солженицына, «обустраивать» свою землю.
Так делали прибалты, так поступали восточноевропейцы и многие бывшие социалистические страны Азии. Однако не нужно было жить в России последние 12 лет, чтобы понять, что эта идиллическая картинка и близко не лежала к реалиям проведенных реформ. Как реформаторы всех мастей, так и широкие массы брошенных в рынок граждан относились к доставшейся им стране примерно с той же заботой и конструктивностью, что и герои романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» - к произведениям мастера Гамбса.
Изложенное сформировало простое и по-человечески понятное восприятие русских на Западе: это люди, которые ни с того ни с сего убили своих родителей (действительно, не слишком симпатичных и даже порой опасных, но все же…), разграбили собственный дом, своими руками запалили его и, все в крови и копоти, заявились с только что украденными узлами в гости к своим соседям, заявив, что последние тысячу лет мечтали исключительно об интеграции и взаимовыгодном сотрудничестве.
Надо оценить западную политкорректность - за редкими исключениями нас не спускают с лестницы. С нами не поступают так, как поступило бы в аналогичной ситуации большинство русских читателей этой книги. Но, черт возьми, это не значит, что нам стоит обижаться на подозрения, что мы стучимся в благополучный дом только для того, чтобы еще раз убить хозяев, украсть что можно и спалить остальное, после чего снова пойти дальше!
И не надо, оправдываясь, кивать на Горбачева с Ельциным - свою историю последних 15 лет мы делали сами, по глупости или корысти, точно так же, как наши предки сами делали Октябрьскую революцию, коллективизацию и сталинский террор. Ну, правда, и доведшего страну до ручки «святого» царя свергали, и Гитлера побеждали, и запускали Гагарина в космос, и отпускали полмира на волю (шаг неэффективный и невыгодный, но честный и благородный) тоже, понятно, не «засланные казачки».
Однако понимание последнего факта может быть лишь слабым утешением. Для развитых стран понимание описанного все еще остается причиной страха, въевшегося в поры даже самых благополучных обществ.
Впрочем, наряду с культурной чужеродностью и пугающе разрушительным прошлым есть и еще один фактор, заставляющий развитые страны отторгать Россию.
Дело в том, что по всем представлениям, бытующим в развитых странах, нечто, раньше звавшееся СССР, а теперь именующееся Россией, уже давно в принципе не могло существовать.
Ну не может существовать страна, в которой производство за 6 лет упало более чем вдвое, а инвестиции - в 4 раза, в которой 25% населения живет ниже прожиточного минимума, в том числе более половины из них - более 10 лет! Не может жить общество, в котором десять лет почти никого не учат и почти никого не лечат, разорванное на обрывки территорий, скрепленных двумя программами федерального телевидения, обесценивающимся рублем и светлым образом очередного «всенародно избранного». И при этом все и сердцем, и разумом дружно и демократично голосуют за власть.
Так просто не бывает.
Так не бывает, чтобы заводы стояли, продукции не производили, зарплату не платили, но рабочие годами ходили на работу и что-то на ней делали! И при этом еще и не умирали с голоду, не получая пособий по безработице (так было с 1994 по 1998 годы).
Так не бывает, чтобы нищая и рушащаяся страна наводняла развитый мир не сотнями и не тысячами а сотнями тысяч благополучных, уверенных в себе, а часто и исключительно богатых людей.
А когда западные наблюдатели обнаруживают в довершение всего, что насквозь коррумпированные государство и полиция продолжают исполнять какие-то функции и даже иногда почему-то ловят и наказывают тех, кто дает им взятки, - они окончательно понимают, что столкнулись с неким новым социальным механизмом, который им не ведом и постижению не поддается.
А самое страшное, как уже говорилось, - это неизвестность.
Таким образом, на этом, третьем уровне отторжение происходит даже не потому, что мы другие, и не потому, что мы страшные, а потому, что представители развитых стран не понимают, кто мы такие, в какую категорию какой классификации нас можно отнести. Для представителей развитых стран русские - результат некоей социальной мутации, последствия которой непредсказуемы.
Особость России в этом случае дополнена маргинальным типом социального развития, в результате чего она напоминает «зону» Стругацких, где брошенные на произвол судьбы нечеловеческие формы вдруг начали взаимодействовать и развиваться - как в социальном, так и в технологическом плане. Инерция же цивилизованного мышления, во всем ищущего только знакомое, при столкновении с такой мутацией может сыграть с Западом столь же жестокую шутку, как и во времена сталинского СССР, - и Запад если и не понимает эту опасность непосредственно, то во всяком случае ощущает ее.
Чтобы понять сложность взаимодействия с мутировавшим социальным организмом, просто представим вопросы, на которые придется отвечать. В самом деле: обладает ли избирательными правами «плящущий призрак»? Должно ли пенсионное законодательство распространяться на ожившего мертвеца? Является ли приобретение вынесенных из зоны изделий ничтожной сделкой, так как основано на очевидном для ее участников нарушении закона? И так далее…
Прежде чем порицать Запад за его внятное отношение к России, попробуйте попытаться логически (и политкорректно!) ответить на эти вопросы, вдобавок еще и не нарушая законов.
Более того: представления об этой мутации таковы, что русские, возможно, в понимании многих западников больше не являются людьми в социальном смысле этого слова, то есть членами гражданского общества. Ведь гражданское общество - определенная система взаимодействия государства, индивидуума и различных совокупностей последних, основанная на четком и в целом разумном соотношении прав и обязанностей.
В России гражданского общества нет - и, соответственно, российский индивид не умеет пользоваться правами, предоставляемыми ему гражданским обществом, и не собирается подчиняться ограничениям, накладываемым им. Однако при этом в России нет и традиционного общества, заменяющего гражданское. Место обоих занимали государственные учреждения (от КГБ до месткомов), и с их исчезновением исчезла и сила, поддерживающая социальные структуры и предотвращающая «расползание» социальной ткани.
Соответственно, попав внутрь гражданского общества, российский индивид с удовольствием пользуется им, но не становится его членом, - не становясь тем самым и человеком в полном, западноевропейском и американском смысле этого слова.
Более того: в довершение всего выяснилось, что на этого homo russian - достойного наследника homo soveticus Максимова - практически не действует мощнейшее конкурентное оружие американцев, победоносно применявшееся после войны против всего мира, - Голливуд и популярная музыка. Это культурное оружие действительно скорректировало национальную психологию немецкой и японской молодежи: сегодня она (особенно, конечно, немецкая) действительно очень похожа на английскую и американскую.
На заре перестройки и раньше, в 70-е годы, в развитых странах существовали надежды на то, что проникновение западной культуры в СССР не только привьет тому демократические ценности, но и существенно изменит советскую культуру, адаптировав ее к западной.
На первом этапе все так и произошло. Но когда имплантированные в Советский Союз демократические ценности распались, принеся с собой не питающее их процветание, а несовместимые с ними разорение, нищету и чудовищные условия жизни, наступила реакция, распространившаяся в том числе и на сферу культуры.
В результате русская культура еще раз проявила свой всеохватный и всечеловеческий характер, доказав, что по-прежнему способна принять, переварить и приспособить к своим нуждам и вкусам практически все внешние влияния.
Воюя с Советским Союзом и уничтожив его как государство, американцы на следующем этапе столкнулись с культурой как народообразующим фактором и, как всегда в войнах против качественно иной культуры, оказались практически бессильными.
Ведь действительно оригинальная, основанная на специфическом мировоззрении культура неуничтожима, воевать с ней так же бессмысленно, как с планктоном. Применяющий против нее традиционные инструменты межгосударственной борьбы ставит себя в положение персидского царя Кира, который с досады высек море - и получил, вопреки всем достижениям естествознания, шторм.
Это же фантастическая картинка - курящие «Мальборо» и пьющие кока-колу люди, работающие с американскими компьютерами и зарабатывающие американские доллары, не пропускающие голливудских блокбастеров и способные часами спорить об американской музыке, наслаждались примитивным «Братом-2» просто потому, что он показывает Америку страной роботоподобных людей, не умеющих радоваться жизни, и утверждает, что самый последний российский болван, не способный связать двух слов, принимающей все решения в результате механического ворчания своей матери и обязанный единственной извилиной военной фуражке, на порядок круче самых крутых американских суперменов.
Показательно, что герой этого фильма оставляет в живых именно тех противников, которые успевают проявить хотя бы какие-то человеческие чувства - даже если эти чувства не более чем страх и даже если проявляющие его люди являются его единственными (и опаснейшими!) врагами либо вызывающими омерзение садистами.
В то же время абсолютно посторонние, невиновные и, возможно, даже симпатичные американцы беспощадно истребляются в стиле примитивных компьютерных игр, - вероятно, за то, что, уподобившись в своей повседневной жизни бездушным роботам и не нуждающимся в чувствах персонажам этих игр, оскорбили саму идею человеческого в человеке.
Бешеный восторг, вызываемый в самых разных, порой ненавидящих друг друга слоях российского общества фильмом, основным элементом которого является механическое истребление американцев (равно как и популярность других произведений этого же направления - например, песни «Убей янки»), - далеко не только проявление мечты о национальном реванше и реакция оскорбленного национального самолюбия (на который ориентировалась, например, реклама фирмы British-American Tabacco «Ответный удар»).
В основе этого восторга, которого часто стыдятся, лежит значительно более глубокое чувство чуждости американской культуры и американского образа жизни и инстинктивный протест против насильственного навязывания России американских стереотипов, доказавших не только свое несоответствие ее реальным потребностям, но и прямую враждебность ему. Это чувство - своеобразное «эхо» аналогичного отношения к русским представителей западной цивилизации (по аналогии с культурологической причиной отторжения России Западом, изложенной в начале данного параграфа).
Помимо естественной лести русской аудитории, «Брат-2» отразил и то, что тоталитарный режим и после своего перехода в нынешний формально демократический беспредел выковывает массу людей, жизнеспособность которых не встречает достойной конкуренции в мягких условиях цивилизованных обществ.
Конечно, это относится лишь к незначительной, активной части общества, большинство которого погружается в пассивную безысходность. Однако в эмиграцию и бизнес в порядке своего рода «естественного отбора» идут именно представители первой группы, сколь бы незначительной она ни была (в результате эмиграция резко снижает жизнеспособность остающегося общества).
Эти люди привыкли воевать с государством, каждодневно испытывать его на прочность и, «пробуя на зуб» все его институты и установления, инстинктивно рассматривать любую поблажку с его стороны - неважно, является ли это государство российским или западным, - как предвестие потенциальной добычи.
Культура, носителями которой эти люди являются, сформировалась в столкновениях с государством, которое из поколения в поколение инстинктивно стремится раздавить каждого индивидуума просто за его самостоятельность. Чтобы он мог выжить в стандартных для носителей этой культуры условиях, она была ориентирована на воспитание в нем сильного и независимого мышления (схожую задачу, хотя и ценой качественно большего, опять-таки исторически обусловленного конформизма, решала еврейская культура).
В результате соприкосновения современной русской культуры (ибо советский период наложил на нее определяющий отпечаток) с реалиями развитых стран в западном сознании произошла своего рода мифологизация. Сегодня русский ассоциируется даже не с привычной мафией, которая институционализирована, вписана в устоявшиеся общественные отношения, отмывает деньги путем цивилизованной уплаты налогов и сотрудничества с профсоюзами, а с воображаемой системой первобытно-дикой, немотивированной преступности, непредсказуемой и оттого еще больше пугающей.
Таким образом, отторжение России от развитых стран обусловлено культурными различиями, новейшей историей нашей страны (превращающей «россиян» даже не в убийц, а в ветхозаветных «убивцев»), а также условия повседневной жизни в России, заставляющей воспринимать ее жителей как «социальных мутантов».
Понятно, что все это вызывает страх, порождающий вполне традиционную шизофрению времен Коминтерна. В самом деле: с одной стороны, с точки зрения политкорректности к русским нужно относиться как к обычным людям: две руки, две ноги, сверху голова и шляпа, - значит, человек, и относиться нужно, как к человеку. Но, с другой стороны, с точки зрения того, что этот человек вместе со своими сородичами только что сотворил в своей стране, - а вдруг он укусит? И при этом заразит?
Растущий страх порождает стремление закрепить отторжение России от развитых стран. Важнейшей из направленных на это мер, когда наша экономика упадет вслед за ценами на нефть, станет эксплуатировавшийся немцами и американцами в ходе выборов лозунг «Больше ни доллара русским». Его популярность будет вызвана и неявно содержащимся в нем самооправданием: «мы им платили, чтобы они за нас победилит нашего врага - коммунизм, а они, оказывается, на наши деньги убивали свою маму».
Конечно, отговорочка слабая.
Конечно, за уничтожение коммунизма наши цивилизованные партнеры были готовы отдать всех мам планеты.
Однако по сути дела это оправдание верно: Запад действительно не мог раньше и действительно не может сейчас остановить процесс деградации России - даже если бы и захотел.
…Впрочем, он так никогда и не захотел этого…

14.3. Нехватка ресурсов для цивилизованного колониализма

Мужчина отличается от мальчика ценой игрушек
(Женская мудрость)

Когда разрушение СССР перешло в открытую и уже неудержимую стадию, руководители и большинство аналитиков развитых стран не понимали этого так же, как и их советские коллеги.
Однако, не сознавая масштабов и глубины разворачивающихся процессов, они четко видели их направленность и знали, что демократические реформы и развитие рынка могут кончиться не просто «социализмом с человеческим лицом», но полным распадом управляющих систем и социальной структуры общества, всеобщей маргинализацией и погружением в устойчивый хаос.
По достаточно прозрачным причинам, изложенным в нижеследующем параграфе, такое развитие событий, даже в стране, по инерции все еще воспринимавшейся в то время (естественно, только управляющими системами, а не широкой общественностью) как «империя зла» и остававшейся «основным противником», представлялось странам победившего Запада совершенно неприемлемым.
При этом они чем дальше, тем яснее понимали неспособность советского общества к самоуправлению и, соответственно, к стабилизации без внешней поддержки. Помимо моральной потребности «заплатить за избавление от опасности коммунизма» (а влияние иррациональных факторов, в том числе моральных, даже на такие рациональные общества, как США, нельзя упускать из виду), Запад не мог противиться соблазну взять управление процессами развития СССР, а затем и постсоветского пространства «на себя», чтобы обеспечить его политическое и экономическое освоение.

14.3.1. Общие требования Запада к постсоветскому пространству

При этом Запад понимал, что поддержание стабильности одновременно мировой системы и СССР возможно только при условии кардинального и устойчивого ослабления последнего. Только в отношении слабого СССР можно было питать надежды (хотя и наивные, как было показано в параграфе 14.1.), что он впишется в мировую экономику и затем безболезненно растворится в ней. При этом он не должен был стать ни настолько слабым, чтобы превратиться в «черную дыру» и вызвать глобальный хаос, ни настолько сильным, чтобы оказаться в состоянии когда-либо в чем-либо играть какую-либо самостоятельную роль.
Обновленный СССР (а затем - все постсоветское пространство и в первую очередь Россия) должен был следовать в кильватере американской внешней политики и даже не пытаться отстаивать (а в идеале - и сознавать, как это было при Козыреве) свои интересы. Важнейшим компонентом такой «стабильности» считалось обеспечение «необратимости реформ», под которой наиболее разумной частью американского истеблишмента понималась невозможность прихода к власти не только коммунистов, но и вообще любой группы национально ориентированных политиков, сознающих свою ответственность перед согражданами.
При этом существовало очень четкое понимание необходимости буквально любой ценой не допустить восстановления ни социалистического лагеря, ни - потом - СССР ни в какой из возможных форм. Ведь такое развитие событий могло бы привести не просто к усилению СССР (а затем России), но к восстановлению его и традиционно ориентировавшихся на него стран в качестве субъекта мировой политики, использующего свои ресурсы в своих целях, а не в интересах стран-победительниц.
Если относительно небольшая опасность восстановления военно-политического сотрудничества была устранена сразу же после распада соцлагеря, то опасность экономической реинтеграции постсоциалистического пространства (да и постсоветского тоже), несмотря на ее ослабление, до сих пор воспринимается развитыми странами как вполне актуальная проблема. Характерен пример «Газпрома», руководство которого, проводя консультации с высокопоставленными американскими чиновниками по поводу необъяснимо негативного отношения США к их компании, получило в 1997 году обезоруживающе откровенный ответ: «Ваша труба привязывает Украину к России и создает тем самым угрозу экономической интеграции на постсоветском пространстве».
С экономической же точки зрения объективные требования развитых стран к СССР сводились к созданию наиболее эффективной инфраструктуры привлечения иностранных инвестиций, которые рассматривались в то время (когда реалии только разворачивавшейся глобализации еще слабо учитывались в экономической стратегии даже развитых стран) как основной инструмент хозяйственного освоения соответствующих территорий.
Это предопределяло содержательные требования к экономической политике, которая должна была опираться на совокупность ультралиберальных рецептов. Они были разработаны для режимов Африки и Латинской Америки, основной функцией которых США считали создание максимально благоприятных условий для освоения соответствующих территорий американскими корпорациями, и направлены на достижение в первую очередь этой цели.
Конечно, никто - и даже российские реформаторы - не стал бы возражать, если бы между делом, по ходу решения основных задач вдруг удалось создать процветающую и благополучную Россию. Но реально решаемая задача была совершенно иной.
А дальше началось то, что обычно происходит при реализации избыточно подробных, да при том еще и идеологизированных планов, не привязанных к реальной ситуации, и что главный российский юморист пореформенной эпохи, трагически для всех, кроме себя самого, ошибшийся профессией, охарактеризовал крылатыми бунинскими словами «хотели как лучше, а получилось как всегда».
Началось с полного несоответствия рецептов, разработанных для маленьких и в целом внутренне однородных стран Африки и Латинской Америки, не обладавших сколь-нибудь развитой социальной инфраструктурой, с нищим, неграмотным и нетребовательным населением, реалиям постсоциалистических стран.

Пример

Разрушительная неадекватность либеральных рецептов

Неожиданно выяснилось, что на считавшуюся эталоном пиночетовскую Чили не похожа не только Россия с ее монополизмом, высокой территориальной дифференциацией и жестко патерналистской ориентацией населения, но даже Польша, по сей день считающаяся эталоном либеральных реформ.
Польские аналитики, принимавшие непосредственное участие в реформах, прямо указывали, что главной причиной успеха было не афишируемое, но решительное и последовательное игнорирование значительной части рекомендаций и даже прямых требований МВФ, носивших откровенно вздорный характер.
Польшу очень часто пытаются представить как первый опыт применения либеральных экономических рецептов на постсоциалистическом пространстве.
К сожалению, это не так.
Первый опыт применения этих рецептов благодаря лукавству комментаторов, страху участвовавших в этом лиц и простой отвычке думать и по сей день остается вне поля зрения современной общественности.
Между тем, если бы чисто экономическим аспектам этого первого опыта было бы уделено внимание, все постсоциалистическое развитие если и не Европы, то, по крайней мере, России могло бы пойти по-другому.
Ибо первым объектом полномасштабного применения либеральных рецептов в их последовательном виде - монетаристской «шоковой терапии» - стала Югославия, «самая капиталистическая из социалистических стран мира», полностью забытое ныне правительство которой под руководством блестящего инженера Анте Марковича в 1989-1990 годах в считанные месяцы не только прекратило гиперинфляцию, но и стабилизировало цены.
Переход к рынку, казалось, был победоносно и цивилизованно завершен, - и Югославия стала мечтой широких кругов иностранных инвесторов, и без того воодушевленных волшебным рыночным преображением социализма.
Югославия оказалась на пороге инвестиционного бума и процветания, - того самого, которым напрасно грезили в следующем десятилетии все «либеральные фундаменталисты» - и на этом самом пороге была разорвана в клочья сильнейшими центробежными тенденциями, внезапно и кардинально усиленными во многом вызванными к жизни именно успешным развитием рынка.
Этот трагический урок так никогда и не был осмыслен, а уже через десятилетие осмыслять этот урок оказалось некому: страна рухнула, не выдержав его тяжести.

Несоответствие применявшихся к нашей стране либеральных рецептов ее реалиям усугубило последствия распада СССР и усилило «бегство мозгов», идей и технологий. Вызванное этим взрывное увеличение в развитых странах числа квалифицированных специалистов, эффективность которых качественно выросла из-за освобождения от бюрократических и политических ограничений, резко ускорило технологический прогресс и содействовало превращению информационных технологий из наиболее перспективной в еще и наиболее мощную отрасль экономики.
Таким образом, по иронии судьбы первоначальная неадекватность либеральных механизмов освоения развитыми странами постсоциалистического экономического пространства, ускорив мировой технологический прогресс и наступление глобализации, изменила саму модель этого освоения. В результате либеральные рецепты, первоначально разработанные для небольших стран как инструменты индустриального, «развивающего» освоения, стали выполнять функции «разрушающего» освоения постиндустриальной, информационной эпохи (см. раздел 7.2.2.).
Однако это произошло только в начале 90-х годов. Во второй же половине 80-х даже самые крупные корпорации еще и не помышляли о самостоятельном освоении постсоциалистического пространства и тем более - СССР. Подобные программы зарождались и разрабатывались на уровне государств и были направлены не столько на обеспечение экономической экспансии (она, конечно, предполагалась, но лишь как инструмент достижения цели, а не как сама цель), сколько на оцивилизовывание соответствующих регионов.
В отношении нашей страны возникло два проекта такого рода (по ходу дела появился и третий, но его не успели даже начать осуществлять), которые потерпели крах уже к середине 90-х годов.

14.3.2. Европроект: модернизация России

Первый проект исходил из долгосрочных интересов европейских стран, в первую очередь Германии, руководство которых понимало, что советский социализм - это не только политический строй и система управления, но и воспроизводственная структура экономики, крайне инерционная, громоздкая, закрепляемая колоссальными централизованными инвестициями, целенаправленно осуществлявшимися на протяжении десятилетий.
Это означало, что политическая победа над коммунизмом - не более чем первый шаг на долгом пути избавления от него, на котором надо было в корне перестроить всю воспроизводственную структуру социалистической экономики, чтобы она соответствовала структуре развитых стран Европы.
Таким образом, целью проекта была глубокая европеизация постсоциалистического пространства, повышение его уровня развития и, в итоге, перенос границы европейской цивилизации далеко на Восток - до границ с китайской и исламской цивилизациями. Отражением этого действительно благородного и во многом бескорыстного стремления стали лозунги того времени - «общеевропейский дом» и даже «Европа от Дублина до Владивостока» (именно Владивостока, а не, скажем, Челябинска!)
В рамках этого проекта Европа успела осуществить колоссальные инвестиции, в основном в виде кредитов, став в итоге крупнейшим кредитором России. В отличие от последующих, эти кредиты расходовались достаточно рационально и легли в основу последней волны индустриализации СССР - так называемой «рыжковской модернизации». Она впервые за историю нашей страны начала, хотя и не очень продуманный и оставшийся незавершенным, разворот от приоритетного производства средств производства к производству потребительских товаров. Кроме того, именно она создала тот инвестиционный задел, тот запас мощностей и инфраструктуры, который затем разрушали и разворовывали на протяжении всей реформы - и за десятилетие интенсивной и весьма продуктивной работы так и не смогли разрушить и разворовать до конца.
Тем не менее западноевропейский проект оцивилизовывания постсоветского пространства, реализуясь (естественно, с некоторыми ошибками и исключениями) в странах Восточной Европы и Прибалтики, в отношении России потерпел полное фиаско.
Главная причина состояла в масштабах требуемых изменений. В самом деле: оказалось относительно легко вернуть на рельсы рыночного развития воспроизводственную структуру восточноевропейских экономик, социалистические преобразования в которых:
· проходили относительно недолго, так что люди еще помнили жизнь «при капитализме»;
· были относительно неглубокими (не было тотального обобществления, в частности, коллективизации, легально существовал малый бизнес, не было и массовой социалистической индустриализации, так что развитие промышленности во многом шло на основе имевшихся до победы социализма предприятий);
· не сопровождались массовым и длительным террором, то есть не были надежно закреплены в общественной психологии.
Оговоримся сразу: никто не хочет преуменьшить совершаемые усилия и тем более обидеть ни молодые демократии Восточной Европы, ни их терпеливых (иногда избыточно) западных партнеров. Когда мы говорим не более чем об «относительной» легкости их рыночной переориентации, мы говорим не столько о самой легкости этого предприятия, сколько о том, что оно оказалось возможным.
Даже развитие «восточных земель» объединенной Германии, населенных тем же народом, что и «западные земли», и обладавших наибольшим во всем «социалистическом лагере» уровнем развития, оказалось невероятно трудным и затратным. Перечислим лишь некоторые из общеизвестных и не преодоленных проблем:
отсутствие какого-либо видимого эффекта от колоссальных финансовых вливаний в Восточную Германию;
неконкурентоспособность экономики бывшей ГДР даже на внутригерманском рынке (из-за чего безработица в «новых землях» достигала местами 30% и даже 50%, разрыв в уровне жизни между бывшими ФРГ и ГДР не только не снизился, но даже усугубился, а бывшая ГДР неизменно голосует за проклятую ей еще 10 лет назад коммунистическую партию - бывшую СЕПГ, ныне Партию демократического социализма, и Западная Германия поощряет эту ориентацию, единственной реальной альтернативой которой служит самый откровенный и оголтелый нацизм);
резкое усиление в обоих частях Германии экстремистских - как коммунистических, так и неофашистских - настроений, а также социальной напряженности - достаточно указать, что в ходе приватизации на территории бывшей ГДР, сопровождавшейся изъятием предприятий у недобросовестных собственников, не выполнявших инвестиционные обязательства, трудовые коллективы доходили до того, что прекрывали автобаны;
культурное различие двух частей одного и того же народа, возникшее за жизнь менее чем двух поколений, из-за чего западногерманские специалисты осваивали «восточные земли» «вахтовым методом», как МВФ Россию, а нефтяники Заполярье, и бежали оттуда, несмотря на колоссальные доплаты.
Возвращение в Европу территории бывшей ГДР стало колоссальным испытанием не только для самой Германии, но и всей Европы. Так, стратегической причиной краха первой попытки введения общеевропейской валюты - ЭКЮ - в сентябре 1992 года стало именно отвлечение ресурсов «локомотива европейской интеграции» - Германии - на решение сугубо внутренних проблем, не позволившее ей эффективно противостоять атакам международных спекулянтов.
Такая цена могла быть заплачена третьей по экономической мощи страной мира за воссоединение. Но никто, включая Европу, не мог идти на такие трудности и издержки применительно к колоссальному и вполне чуждому СССР - особенно если учесть, что трудности приспособления воспроизводственной структуры советской экономики к рынку были несравнимо выше восточногерманских.
Так, стержнем давным-давно позабытой советской экономики был колоссальный ВПК, в котором, в частности, было занято более трех четвертей всех работников машиностроения и металлообработки. Неизбежное при европеизации СССР свертывание ВПК вынуждало инициаторов проекта создавать воспроизводственную структуру советской экономики практически заново.
Интеграция же этой экономики в европейскую делала необходимым по сути дела вторую индустриализацию. Воспроизводственную структуру надлежало менять столь же радикально и всеобъемлюще, как меняли ее в СССР на рубеже 20-х и 30-х годов - с той разницей, что масштабы изменений и их стоимость из-за более высокого уровня развития техники были несравнимо выше.
Кроме того, «рыжковская модернизация» была частичной, и колоссальные затраты на реиндустриализацию должны были быть дополнены еще и расходами на восстановление износа основных фондов (особенно в базовых и инфраструктурных отраслях, где он стал угрожающим уже на рубеже 80-х и 90-х) и предотвращение техногенных катастроф.
Таким образом, промышленная колонизация (или «оцивилизовывание» - как кому нравится) России требовала от развитых стран Европы ресурсов, которых у них не было и не могло быть. В результате, столкнувшись с проблемой и осознав ее масштабы, европейские страны отказались от своего проекта и занялись значительно более соответствующей своим нуждам внутри-, а не вне- европейской интеграцией.
У российских, американских и отчасти китайских читателей может возникнуть естественный вопрос: почему же европейцы всерьез занимались этим проектом, тратили на него время и деньги, вместо того, чтобы просто оценить предстоящие затраты и убедиться в его принципиальной нереализуемости?
Могут возникнуть даже подозрения, что никакого проекта и не существовало, а был классический «информационный фантом» в американском стиле, придуманный для создания у прогрессистской части советского руководства мнимой «демократической альтернативы» и как минимум смягчения политики СССР.
Кредиты же, предоставлявшиеся Горбачеву, и поощрение частных прямых инвестиций были в рамках этого подозрения отнюдь не инвестициями в будущее, но всего лишь простой (а иногда и опережающей) данью благодарности - сначала за снятие угрозы войны, потом за демократизацию и появление надежд, потом за воссоединение Германии, а потом и за уход СССР с мировой арены и превращение грозного конкурента в «трофейное пространство», своего рода «новое Эльдорадо», в том числе и для Западной Европы.
Эта логичная гипотеза неправдоподобна, так как она основана на экстраполяции в прошлое сегодняшних знаний и представлений, с одной стороны, и на колоссальном преувеличении интеллектуальных возможностей развитых стран, с другой.
Еще в 1990 году никто в мире и представить себе не мог распада СССР, который не только произошел менее чем через год, но в тот момент был уже неизбежен. Тем более когда складывался описанный западноевропейский подход, никто - и в первую очередь в наиболее хорошо знакомых с темой СССР и США - не видел глубины пропасти, отделявшей его от европейской цивилизации.
Тем более далеки от этого понимания были представители Западной Европы, и бюрократия, и наука которой вследствие недостаточной развитости технологий управления на порядок отставали (и отстают и по сей день) по крайней мере от США: если американский бюрократ или ученый получает деньги за то, что он сделал, то европейский - просто за то, что он есть (см. параграф …).
Этот уровень эффективности практически исключает возможность сознательно фиктивного характера распространенных в то время представлений о возможности европеизации СССР.
Другое дело, что этот же низкий уровень эффективности стал второй причиной, сорвавшей европейский цивилизационный проект. Ведь новая, на сей раз уже не тоталитарная, а рыночная индустриализация России требовала тщательной комплексной проработки содержательных вопросов, не говоря уже о необходимости крайне эффективных и опять-таки комплексных механизмов управления и особенно контроля. Европа была не готова не то что к решению, но даже и к осознанию этой задачи.
В отсутствии должных средств и должных систем управления и контроля попытки реализации «европроекта» приобрели точечный характер. Они возбуждали заведомо нереальные надежды (которые потом аукнулись жгучим разочарованием России в Западе как таковом) и создавали не более чем островки нормального производства, постепенно тонущие в море воровства и беспорядка.
Однако даже если бы все эти факторы каким-то волшебным образом можно было нейтрализовать, «европроект» все равно потерпел бы неудачу. Ведь для реиндустриализованной России в мире просто нет рынков сбыта - экономика, как и природа, не терпит пустоты. Если бы европейцам удалось провести реиндустриализацию России, им пришлось бы ради нее отнимать кусок у тех, кто уже индустриален, причем не только у посторонних им стран АСЕАН, но и у своих собственных сограждан. Грубо говоря, если бы у Европы хватило денег и сил создать в России новую Германию, возник бы неразрешимый вопрос - а куда деваться Германии старой?
Реиндустриализация России могла идти только за счет сброса из развитых стран Европы экологически грязных или устаревших производств. Это не просто медленный путь, не соответствующий российским мощностям и численности населения; это путь в тупик, так как Россия в принципе не смогла бы выиграть у Юго-Восточной Азии и Восточной Европы конкуренцию за размещение выводимых из развитых стран Европы производств.
Ее квалифицированная рабочая сила стоила почти столько же, сколько в странах Восточной Европы, но была менее дисциплинирована и погружена в худший инвестиционный климат. Странам же Юго-Восточной Азии Россия проигрывала конкуренцию по всем показателям, кроме квалификации рабочей силы: с одной стороны, из-за плохого климата и управления издержки ее производств были на порядок выше, с другой - сингапурцы и таиландцы не имели ни «загадочной русской души», ни коммунистического прошлого. (На что из этого списывать распространенные в России начала 90-х годов невинные, но болезненные для инвестора шутки типа разбавления 98-го бензина 95-м и последовательной продажи одного и того же здания райкома ВЛКСМ нескольким иностранным инвесторам не владеющими им комсомольцами-бизнесменами - дело вкуса).
Таким образом, западноевропейский проект оцивилизовывания России при помощи обеспечения ее долговременной и взаимовыгодной интеграции с развитыми странами Европы был обречен на провал из-за отсутствия необходимых ресурсов - и финансовых, и интеллектуально-управленческих, и рыночных (в виде рынков сбыта и должного уровня конкурентоспособности).

14.3.3. Американский проект: смерть в обмен на комфорт

Но, помимо европейского, в отношении России существовал и реализовывался и другой проект - американский. Наряду с Администрацией долины реки Теннеси, Манхэттенским проектом, выводом на орбиту искусственного спутника Земли и установлением социалистического строя в ста километрах от Майами его следует отнести к числу успешных среднесрочных проектов ХХ века.
К сожалению, подобно тому, как запуск спутника и даже корабля с человеком на борту не гарантировал советской космонавтике лидерства в лунной гонке, успех этого проекта, взаимоприемлемо решив целый ряд текущих проблем, не смог решить стратегических задач не только России, но и самих США.
Это был проект своего рода умиротворяющего колониализма, предлагавший народам СССР, а затем России участие в уничтожении своей страны, по крайней мере как влиятельного субъекта мировой политики и экономики, в обмен на определенный потребительский стандарт и основанный на нем социальный мир.
Он учитывал менталитет русского народа, который исторически ненавидел власть, мечтал о скатерти-самобранке и самоездящей печи, но при этом не хотел прилагать значимых регулярных усилий и еще и жаждал творить историю. Благодаря точному расчету, а возможно, и своего рода коллективной интуиции управляющих систем американцы сделали по отношению к России то, что всегда с успехом делали колониальные державы.
В обмен на самоубийственные реформы довольно большие средства были вложены в поддержание потребительского рынка России, благодаря чему цены на потребительский импорт были доступными для основной части населения. Более того, в 1991-1992 годах импортные товары в России продавались дешевле, чем в развитых странах, и причиной этого было не только сохранявшееся и в 1992 году централизованное субсидирование части импорта российским государством и стратегия захватывающих новый рынок зарубежных экспортеров, но и реализация данного проекта.
Параллельно под флагом борьбы с инфляцией и стабилизацией валютного рынка российские реформаторы старались завысить реальный курс рубля, что сдерживало экспорт (а вместе с ним - и все производство страны) и стимулировало импорт.
В результате за время с 1990 по 1994 годы страна была посажена на «импортную иглу». Когда структура потребления (как населения, так и предприятий) и привычка к импорту были сформированы, наступил завершающий этап колониальной операции, закрепляющий зависимость и исключающий возможность избавления от нее. В 1994 году российское руководство кардинально ужесточило финансовую, а в 1995 году - и бюджетную политику, что сделало развитие реального сектора невозможным и устранило саму возможность конкуренции с импортом на внутреннем рынке вплоть до вызванной этой политикой катастрофы августа 1998 года.
Это решало задачу умиротворения России на период ее необратимого ослабления, но в принципе не могло дать ответ на естественный вопрос о том, что делать с ней после того, как она отдала за миску чечевичной похлебки потенциальную способность вернуться в число экономически и политически значимых государств.
Достигнув этого момента, вчерашние партнеры вплотную столкнулись с глубоким взаимным непониманием. Оказалось, что они по-разному оценивают перспективы сотрудничества - как если бы турист, бросив уличному плясуну монету и показав ему пару новых движений, считал, что научил его танцевать лучше, и тот теперь сможет процветать, танцами зарабатывая себе на учебу в Гарварде, а плясун ждал, что его немедленно пригласят преподавать в лучшее хореографическое училище мира.
Бросив демократическому руководству СССР, а затем России монетку среднесрочной экономической и политической помощи, США считали, что сполна вознаградили Горбачева и Ельцина за искусное ослабление СССР. Российские же демократы, поверив дежурным разговорам о долгосрочном сотрудничестве, полагали, что полученные ими средства являются не разовой платой за разовую же услугу, а лишь малым авансом.
И обида на Запад, испытываемая сегодняшней Россией, во многом вызвана жгучим разочарованием, потому что мы продали свою Родину и надеялись жить за счет поступлений, а оказалось, что продали мы ее дешево и, более того, все уже получили.
Ситуация была усугублена провалом американской концепции управления Россией через образовавших новую политическую элиту агентов влияния. Выяснилось, что проведение в жизнь американских, а не российских национальных интересов обрекает российское государство на неадекватность, которая, в свою очередь, делает развитие общества неуправляемым. Дурной парадокс (контроль за государством не обеспечил контроля за развитием общества) вызвал к жизни обвинения американского руководства его внутриполитическими противниками в «потере России» и отвлекло его силы на противостояние этим обвинениям, помешав тем самым США заняться содержательным аспектом возникшей проблемы.
Таким образом, из-за того, что в период исторически случайного совпадения текущих интересов обе сотрудничавшие стороны закрывали глаза на разницу более значимых стратегических интересов, завершение этого периода привело к неожиданному для обеих сторон недоразумению: их ожидания оказались диаметрально противоположными.
Проблема была усугублена тем, что вопрос о дальнейшем сотрудничестве оказался совершенно не проработан даже более сильными и искушенными американскими политиками.
Вероятно, в некоем подобии мессианского самоослепления они сочли обеспечение своей текущей конкурентоспособности (путем устранения главного противника - СССР) одновременно и решением задачи вписывания побежденного противника в новый, постсоциалистический мир, причем в дружественной победителям роли.
Выполнив свою задачу - устранение единственного глобального конкурента - русский народ и другие народы постсоветского пространства перестали существовать для США. Это была серьезная, хотя, возможно (если России так и не удастся возродиться, и она погибнет), и тактическая ошибка американских лидеров, которые наглядно продемонстрировали своим младшим партнерам то, что в России получило название «синдром командира десантной роты».

Пример .

«Синдром командира десантной роты»

Согласно жестокой арифметике традиционной войны, в условиях интенсивных боевых действий десантный взвод живет в среднем примерно 30 минут. При хорошем управлении он за это время решает свою задачу, при плохом - нет, но в любом случае через полчаса его уже не существует. Соответственно, командир роты может забыть о нем и вместе с ним - обо всех его проблемах и нуждах.
Этот синдром впервые проявился в клинически чистом виде у одного из российских генералов, вломившихся в политику: он относился к своим соратникам, как к десантному взводу, перестающему существовать после выполнения (или невыполнения) боевой задачи.
В силу этого специфического вывиха сознания генерал, когда к нему за заслуженной наградой и дальнейшими указаниями приходили его политические соратники, выполнившие (или не выполнившие) свою задачу, искренне смотрел на них как на привидения: 30 минут боя прошло - вас уже не должно быть! Для него это кончилось плохо: он заслужил прочную репутацию «кидалы» (что в те годы было совсем не просто).
Для США ситуация сложилась в принципе так же. Автор помнит, как в 1991 году, еще до августовского путча к американцам относились примерно так же, как в Европе 1945 года - к Красной Армии-освободительнице. Любой американец мог рассчитывать на то, что его будут носить на руках просто за участие его родины в освобождении СССР от тоталитаризма.
Но затем выяснилось, что США, как и Красная армия, не всегда бескорыстны и стремятся не только к счастью освобождаемых народов, но и к собственным интересам. К 1995 году стало окончательно ясно, что, выражаясь словами Бродского, «по-английски тоже можно сказать глупость», а к 1996 году ход реформ и декламации российских реформаторов сделали несовместимость стратегических интересов США и России очевидной.

14.3.4. Американский проект-2: хоспис для нищих

Почувствовав неудачу, от проекта умиротворяюще колониального, но все же развития России США попытались перейти к третьему проекту - проекту хосписа. По максиме, приписываемой Бжезинскому, надо организовать медленное умирание СССР на протяжении жизни поколения (то есть с 1990 по 2015 годы), чтобы больной привык, не успел понять, что умирает, и не начал дергаться.
Главный недостаток этого подхода - принципиальная невозможность концентрации и использования средств, необходимых, чтобы взять Россию на столь длительное иждивение.
В принципе такие деньги есть, но их можно собрать только для реализации производительного или амбициозного проекта, - как в России достаточно просто собрать огромные средства на храм Христа Спасителя, но не на умирающих с голоду старушек.
Несмотря на все усилия мирового сообщества (наибольшую озабоченность этой проблемой проявляет руководство ООН и Мирового банка), доля помощи беднейшим странам в мировом ВВП неудержимо снижается и к настоящему времени составляет лишь половину от официально обещанных им 0.15% (см. параграф ..), - а ведь Россия по мировым меркам обеспечена весьма неплохо.
И неясно, с какой стати гуманитарная помощь развитых стран, даже если она вдруг будет оказана, должна идти именно России, в которой люди, в отличие от, например, беднейших стран Африки, еще не умирают десятками тысяч от голода прямо на улицах.
Помимо трудностей со сбором средств, в принципе не имеет решения проблема контроля за их распределением. В любом проекте гуманитарной помощи, даже оказываемой в форме закупок сырья, именно эта проблема наиболее сложна. Методику распределения помощи те, кто ее оказывают, в полной (и, более того, даже достаточной для успеха) мере не контролируют нигде и никогда.
Поэтому развитые страны в принципе могут нас кормить, но вот прокормить - не могут.
Недостатком проекта хосписа является и его внутренняя противоречивость. Ведь люди сдают близких в хоспис, чтобы те не мучились у них на глазах. Но если больной - посторонний человек (как Россия для США), его мучения редко вызывают сострадание, достаточно сильное для значительных затрат.
Наконец, «максима Бжезинского» основана на пережитке эпохи «холодной войны» - страхе перед тем, что больной поймет, что умирает, и начнет «дергаться». Но победа США в «холодной войне» и деградация России излечили их от этого страха: американское руководство убеждено, что русские ни при каких обстоятельствах уже не смогут «дернуться» так, что это будет ощутимо для мира.
Множество мелких локальных даже не конфликтов, а споров создали в США предположение, доказанное еще Косовом: нынешняя Россия не способна идти на конфронтацию ради защиты даже своих самых очевидных и жизненно важных интересов. Она будет трепыхаться, протестовать, делать жесты и даже мелко пакостить, но она утратила способность сознательно бороться.
Все, на что способна сегодняшняя Россия и ее руководство, - это шантаж системами безопасности: если вы-де не дадите нам средства на обеспечение ядерной безопасности (и прилагаемый к ним контроль, если не прямую разведку), это может вызвать атомную катастрофу… Но такой шантаж - это способ защищать не более чем карман двух-трех ведомств.
Неспособность жесткого отстаивания этих интересов достигается кропотливой отрицательной селекцией аппарата управления. Помимо разложения этого аппарата, изгнавшего из себя всех, способных на принятие решений, важную роль играет «промывание мозгов», в частности, внедрение гуманистических идеалов, - то самое внешнее информационное воздействие на систему управления, которое парализует ее и не может быть преодолено административно-чиновничьими мерами.
Когда государство не имеет не то что ума и решимости, но даже желания отстаивать свои интересы, возникает простой вопрос - зачем создавать хоспис для смягчения агонии такого государства?
Кому в развитых странах помешает эта агония?

* * *

Таким образом, узость российских источников финансирования не то что реформирования и модернизации, но даже простого сохранения России не может и никогда не могла быть компенсирована внешними источниками просто из-за их ограниченности.
В мире нет ресурсов для цивилизованного колониализма по отношению к России. Нет денег, чтобы взять ее на иждивение, нет капиталов, чтобы модернизировать ее, нет рынков, чтобы после всего этого сбывать произведенную ею продукцию.
В первом параграфе мы увидели, что Россия не может сколь-нибудь приемлемым для себя образом вписаться в мировое разделение труда, во втором - что мир, и в первую очередь развитые страны, по безупречным морально-этическим (да и прагматическим) причинам не захочет нам помогать и, наконец, в третьем - что мир, даже если и захочет, не сможет помочь нам.
Растущее понимание этого вызвало в развитых странах «усталость от России», отстранение от нее и ограничение «российской политики» этих стран поддержанием «внешних приличий» - текущей внешней стабильности. Нахождение общемирового врага в лице «международного терроризма» смягчило ситуацию, однако после допуска США в Среднюю Азию и Закавказье, покупки ими афганских племен и смены режима в Ираке потребность в России возвращается на естественный нулевой уровень.
Дурной парадокс, распутыванию которого посвящена вся оставшаяся часть настоящей книги, состоит в том, что в то же самое время крах и разрушение России также совершенно неприемлемы для современного мира.

Глава 15. МИР БЕЗ РОССИИ: ПАДЕНИЕ В ХАОС

15.1. Последствия сомализации России

…Война без особых причин,
Война - дело молодых,
Лекарство против морщин.
В.Цой

Поражение СССР в «холодной войне» и глобализация привели к глубочйшему внутреннему разделению человечества и не просто появлению, но и стремительному расширению группы маргинализирующихся, распадающихся «конченых» стран, практически утративших возможности самостоятельного развития.
Масштабы маргинализации приняли беспрецедентный характер; так, в результате югославской катастрофы, вызванной целенаправленной политикой США по дестабилизации своего главного конкурента - объединяющейся Европы - при помощи максимального распространения на ее территории «мусульманского фактора», «конченые страны», не имеющие ресурсов для самостоятельного развития и, таким образом, исторических перспектив, впервые возникли на ее территории. Это Босния и Герцеговина, а также квазигосударственное образование, возникшее в результате поощренной США и их союзниками по НАТО этнической чистки в Косово.
Наибольшую известность получила Сомали, ставшая в конечном счете символом распада общественных связей в «конченых странах». После распада СССР, в результате которого возникло значительное число подобных территорий и даже стран, она дала один из первых подобных примеров, но своей известностью обязана провалу попытки американцев остановить процессы социального распада традиционной для их отношений со странами «третьего мира» полицейской операцией. Тогда США понесли первое прямое военное поражение после вьетнамской войны.
В Сомали ярко проявились все три основные признака, объединяющие в единую категорию разнообразные «конченые страны».
Первый - отрыв государства от общества: властные структуры в любом виде (вплоть до «полевых командиров»), окостеневают, формализуются и превращаются в самодостаточный организм, который живет только для себя и не выполняет необходимых обществу государственных функций.
Второй - атомизация общества, брошенного государством, до уровня отдельной семьи (или полевого подразделения, а точнее - банды), а то и отдельной личности. В нем распадаются межчеловеческие связи, которые, собственно, и образовывали это общество. Человек начинает жить в одиночку, в социальной системе, где, кроме него, устойчивы только властные структуры (в том числе неформальные) разной степени криминализованности и коррумпированности, полностью обособленные от него, живущие по своим законам и исключительно в своих интересах.
В результате основным общественным отношением становится противостояние отдельной личности и власти (в том числе неформальной), в котором нет места для промежуточных общественных структур, в том числе институтов гражданского общества.
Распад социальной ткани и умельчение общественных единиц выливается либо в беспорядочную войну всех против всех, либо, при наличии накопленной социальной усталости, - в тихое атомарное гниение по принципу, сформулированному, - похоже, «с натуры», - еще в русских народных сказках: «Что воля, что неволя - все равно».
В результате формируется третий основной признак «конченых стран»: потеря самоидентификации, при которой человек перестает ощущать свою идентичность с обществом (строго говоря, это вполне естественно, так как общество это уже распалось) и вообще с какой-либо структурой общенационального уровня.
Внешнее проявление этого - ответ на вопрос «кто ты?»: еврей, японец или китаец назовут свою национальность, американец назовет себя американцем, а в распадающемся обществе человек ассоциирует себя с родом или регионом, если вообще не с деревней.
Потеря самоидентификации личности и предоставление ее самой себе представляется наиболее болезненным для нее последствием и проявлением распада общества. До этого каждый человек в качестве члена общества, как бы бедно он ни жил, существовал в определенных стабильных условиях и имел перспективу, в которой он в целом понимал, что будет происходить и по каким правилам. Даже воспетая социалистическими пропагандистами пресловутая «неуверенность в завтрашнем дне» была четко структурированной: человек боялся конкретных, известных ему угроз и ясно представлял себе, что и как будет происходить с ним в случае их реализации.
Помимо понимания основных закономерностей происходящего и ожидаемого будущего человек как элемент общества обладал неким достаточно цельным и внутренне непротиворечивым мировоззрением. Даже если оно было неверным или искусственно сконструированным и навязанным ему государством, церковью, партией или ТНК, оно в целом соответствовало окружающим человека социальным условиям и потому обеспечивало его гармоничное сосуществование с обществом. Таким образом, разрушение социума лишает человека привычной, пусть и не природной, но значительно более важной - социальной среды обитания.
Все эти достаточно банальные и самоочевидные вещи до жути похожи на современную Россию. Беспомощные заклинания профессиональных демократов по поводу формирования гражданского общества вызваны не только стремлением отдельных интеллектуальцев заработать на иностранных грантах, но и явственным, хотя и суеверно не называемым ощущением распада социума, еще недавно казавшегося незыблемым и монолитным целым.
Этот распад создает не только вполне реальную возможность исчезновения России в ее нынешнем виде (и тем более в ее нынешних границах), но и целый букет серьезных угроз для всего мира и в первую очередь для развитых стран. Как указывал заместитель госсекретаря США, главный специалист по России клинтоновской администрации С.Тэлботт, «…Россия превратилась из сильного государства в слабое государство. Если раньше проблемой для нас была ее былая мощь, то теперь - ее нынешняя слабость». Связанные с этим угрозы обычно воспринимаются через призму негативных последствий распада России по образу и подобию распада СССР.
Действительно, в этом случае сочетание унаследованных от СССР сложнейших технологий с примитивизирующимися общественными отношениями и всеобъемлющей деградацией человеческого потенциала страны повышает вероятность техногенных катастроф, способных привести к необратимым последствиям не только для Северо-Востока Евразии, но и для всей планеты.
Усиливается также угроза утечки технологий оружия массового уничтожения (особенно дешевого биологического оружия), не говоря уже о самом этом оружии, в третьи страны, в том числе в распоряжение агрессивных и склонных к насилию режимов. Не менее опасным получателем этих технологий или оружия могут быть террористические или преступные организации.
Наряду с угрозой применения оружия массового уничтожения третьими странами растет угроза его применения и самими российскими структурами - как случайного, связанного с отказом систем обеспечения безопасности, так и злонамеренного, в целях обеспечения победы во внутренних либо локальных конфликтах или придания большей убедительности шантажу развитых стран.
Наконец, несмотря на крайне низкую мобильность современного российского населения, ухудшение условий жизни может достичь масштабов, порождающих массовое бегство к относительно благополучным соседям, которое в той или иной форме достигнет и развитых стран Европы, создав для них существенные проблемы.
Перечисленные последствия сомализации России осознаются современными развитыми странами. Можно предположить, что их страх в сочетании с их ресурсами с высокой степенью вероятности позволит нашей стране избежать этой участи - только затем, чтобы, выбираясь из одной ловушки, которую развитый мир создал для себя победой в «холодной войне» и разрушением СССР, он тут же попал в другую - и опять собственного изготовления.
Сегодня специалисты развитых стран в массе своей все еще не могут понять, что продолжающийся распад российского социума страшен для Запада не столько тем хаосом, сколько тем порядком, к которому он может привести. Так, хаос Веймарской республики кончился торжеством гитлеровского «нового порядка» почти во всей Европе, а хаос Временного правительства в России - социалистическим лагерем на половину все той же Европы (не говоря об Азии, Африки, Латинской и Центральной Америке).
Действительно: ни одна из «конченых стран» так и не совершила коллективного самоубийства. Более того: распад социума всякий раз сменялся регенерацией социальной ткани, синтезом, объединявшим руины старого общества и новые факторы в некую новую общность. У нас нет оснований полагать, что в России произойдет и, более того, может произойти что-то качественно иное.
Неизвестно, каким образом будет идти и к чему именно приведет этот процесс, ощутимый в нашей стране уже сегодня. Можно только предположить, что, как и раньше, путь к новому социальному образованию будет жесток и разрушителен, само это образование окажется непохожим на традиционные общества - как вожделенное для наших либералов гражданское, так и вожделенное для «почвенников» советское, а новое государственное образование уже не будет государством в полном смысле этого слова.
Таким образом, новый российский социум и в особенности новое российское государство будут продуктами не поступательного и гармоничного развития, но глубокой, болезненной и далеко не во всем предсказуемой социальной мутации. Стремясь обезопасить себя от разрушения России, развитые страны помимо своей воли максимально облегчат и упростят этому мутанту самый первый, наиболее сложный, рискованный и болезненный период его становления.
Характер взаимодействия мутировавшего социального организма с окружающим миром заведомо непредсказуем. У развитых стран есть только один способ обеспечить себе гарантированную защиту от этой непредсказуемости - ослабить мутанта до такой степени, чтобы он в принципе не мог иметь ресурсов, позволяющих ему влиять на окружающий мир, в том числе и развитые страны.
Но вероятность успеха подобной политики мала.
Прежде всего, в условиях глобализации и тотальной взаимосвязанности и взаимозависимости мира Россия практически в любом состоянии будет наряду с другими факторами оказывать определенное влияние на развитие человечества.
Кроме того, усилия развитых стран сведет на нет внутренняя противоречивость их положения: их не устраивает ни полное уничтожение нашей страны, ни ее устойчивая стабилизация (нужная им степень ослабления требует неустойчивой, временной стабилизации, как в 1995-1998 годах). При этом в первую очередь развитые страны будут вынуждены решать более актуальную задачу спасения России от деградации и окончательного разложения, грозящих миру техногенными катастрофами и необратимыми повреждениями биосферы… а когда они ее решат, новая Россия уже прорастет сквозь руины старой, и делать с ней что-либо будет уже безнадежно поздно.
Наконец, заинтересованность развитых стран в описанном «превентивном ослаблении» достаточно прозрачна. Безусловно, она вызовет (и уже вызывает) энергичное и осознанное противодействие самых разнородных субъектов российского общества, сплачивающихся в противодействии ей. В результате действия развитых стран могут стать таким же катализатором мобилизации российского общества, каким в Смутное время стала польско-литовская, а в советское - гитлеровская интервенция.
Таким образом, уже идущая полным ходом сомализация России неприемлема для развитых стран не только как процесс и негативный результат (распад и катастрофа), но и как позитивный для них результат - сохранение общественной стабильности на качественно новой основе. По какому бы пути ни пошло развитие, оно приведет к возникновению в России качественно новой и потому непонятной для развитых стран реальности.
А экстремальная психология (и вырастающая на ее плечах экстремальная социология) показывают, что наибольший стресс как у людей, так и обществ вызывает именно состояние «непонятности», при котором они не могут выявить закономерности рассматриваемого явления и не могут осознать его природу.
Парадоксально, но самым комфортным из стрессовых состояний оказывается борьба. Противник ясен, правила известны, ресурсы налицо - «К оружию, граждане!»
Угрозу человек переживает уже значительно тяжелее борьбы, так как она заставляет его сталкиваться с качественно более высоким уровнем неизвестности. Если в состоянии борьбы человек или общество реагирует на уже наносимый уже известным и понятным противником удар, то столкнувшийся с угрозой вынужден ожидать его, не зная даже, будет ли он нанесен или нет.
Однако даже угроза имеет ряд преимуществ: человек или общество четко представляют себе, какого рода неприятность их ожидает и к чему она может привести. Масса психологических методик по снятию или ослаблению стресса построена на низведении до уровня угрозы более тревожного и трудно переживаемого состояния - неизвестности, неопределенности, когда неясен не только срок, но и характер событий, которые могут произойти.
Непонятность же, являющаяся основной характеристикой современной России для развитых стран и миром в целом, воспринимается как человеком, так и обществом еще тяжелее, чем неопределенность. Это самое тяжелое из всех стрессовых состояний, рассматриваемых по отдельности.
Беда в том, что эти стрессовые состояния могут наваливаться и все разом - и в этом случае эффект их воздействия многократно усиливается и приобретает кумулятивный характер.
Развитые страны, разрушением СССР и подавлением России толкнувшие нашу страну в пропасть сомализации, сами обусловили свое попадание в это наиболее дискомфортное состояние.
Пока они еще не сознают этого.
Пока они не идут дальше традиционного использования «советской угрозы» для достижения своих целей. Если раньше эти задачи были международными (основной бизнес США в качестве сверхдержавы заключался в предоставлении своим союзникам военно-политической защиты от СССР в обмен на ограничение экономической конкуренции с их стороны: чем сильнее «советская угроза», тем выше выигрыш США), то теперь, в соответствии с тезисом о перемещении международных отношений на уровень внутренней политики США, они приобретают внутриполитический характер.
Классические примеры такого использования регулируемой внешней угрозы дает стремление современной американской элиты, в первую очередь республиканцев, реализовать программу ПРО, ее реакция на терракт 11 сентября 2001 года и нападение на Ирак (см. соответственно параграфы…).
Таким образом, потребность США в России как в источнике угрозы исчезла лишь в краткосрочном плане. В долгосрочной перспективе она сохраняется, - и является для нас не только угрозой, но и важным фактором жизнеспособности. Уже через короткое время, если России удастся избежать катастрофы, США столкнутся с социальной регенерацией - ускоренным формированием в России нового социума, развивающегося по непонятным для них закономерностям.
В результате, формируя удобную управляемую угрозу, являющуюся одним из инструментов управления миром (по сути «социализм с человеческим лицом», к которому вели Горбачева, только еще более комфортную - так как Россия уже лишилась структур, готовых к нанесению ядерного удара), США придут в то самое наиболее дискомфортное состояние, которое было описано выше.
Ибо лютый антиамериканизм составной частью идеологии большинства обществ, «восставших из пепла» после национальных катастроф, и вместо использования «русской угрозы» как пугала на собственном заднем дворе американцам придется, по крылатому выражению одного из российских бизнесменов, «начинать день с проверки гравитационной постоянной».
Это будет в полном смысле слова асимметричным ответом российского общества на победу Запада в «холодной войне».
Российское общество, примитивно переструктурировавшееся под действием ударов 90-х годов и первых лет ХХI века, будет оставаться для американцев чужим и непонятным.
Глубокое несовпадение общественных психологий и мировоззрений стало одной из главных причин провала реформ 90-х годов, направлявшихся американскими специалистами. В результате этого глубокого непонимания мир в конце и даже середине первого же десятилетия XXI века может оказаться в ситуации даже не начала 70-х годов, когда по-прежнему страшный СССР уже стал предсказуем и понятен, а начала 60-х и даже 50-х годов ХХ века.
Даже Хрущев, освободивший заключенных, поднявший уровень жизни и почитающийся в России как первый вегетарианец в династии людоедов, воспринимался американцами как лишь внешне похожий на человека монстр. Он очень старался произвести благоприятное впечатление, но обещание «похоронить Америку» и стук ботинком по столу в зале заседаний Генеральной Ассамблеи ООН (а в те благословенные времена ООН воспринималась населением США как мировое правительство) показало, что он по-другому, чем американцы, мыслит, чувствует, принимает решения и действует, - а потому непонятен и опасен.
Именно в те времена более 30% американцев в качестве наиболее желаемого приобретения называли персональное бомбоубежище. Народы были охвачены жутким, просто непредставимым сегодня страхом, пронизывавшим все поры всех обществ.
Именно этот период, с середины 50-х до середины 60-х был для человечества самым опасным периодом его истории. И то, что накапливавшийся и разъедавший души взаимный страх, замешанный на взаимном непонимании и недоверии, не привел в конце концов к случайному пуску ядерной ракеты, может быть рассмотрено как убедительное доказательство существования бога или, если угодно, коллективного разума (см параграф …). Ибо просто по теории вероятностей где-то у кого-то при виде очередной стаи уток на экране локатора должны были не выдержать нервы.
Процессы социального синтеза в России и появление на месте разрушенного советского общества сначала некоей социальной популяции (которая складывается на наших глазах), а затем, вероятно, и нового российского общества неминуемо вернут ситуацию именно к этому периоду, когда господствующим ощущением была чужеродность противников и непонятность происходящих процессов.
Даже просто неизвестное страшит (вы не понимаете, в какую игру с вами играют), а развитые страны во главе с США ждет еще более напряженная ситуация - непонятность, при которой вы не можете ответить на значительно более широкий круг жизненно необходимых вопросов. Кто с вами играет? Играет ли вообще? Играет ли именно с вами и в какую именно игру?
Все это дестабилизирует не только мир в целом, но и сами развитые общества, причем дестабилизация будет осуществляться одновременно во многих плоскостях.
В первую очередь вновь начнет проявляться социальная и политическая фрустрация - стресс, проникший в подсознание и ставший его частью, постоянная не осознаваемая напряженность, разрушающая психику. Первой ласточкой такой фрустрации по отношению к России стал Чернобыль, но его социально-психологические последствия для развитых стран были сняты Горбачевым.
Дестабилизации развитых стран будет связана и с обычным страхом. Ведь хотя оружия массового уничтожения и стало немного меньше, оно принадлежит значительно большему числу стран, возможно, не имеющих должных систем контроля и безопасности. Выдержат ли нервы во второй раз? - этот вопрос остается открытым.
При этом , каким бы ужасным ни представлялся СССР, ни у кого не вызывало сомнений его внутренняя структурированность, а значит - и ограниченность, в том числе ограниченность масштабов и глубины его проникновения в повседневную жизнь развитых стран.
Сегодня в ряде элементов развитых обществ начинает подспудно вызревать ощущение, что за всем злом в мире, даже за террористами, все равно стоят русские. Парадокс, в целом недоступный современному российскому сознанию, состоит в том, что для общественного мнения развитых стран русскими являются даже чеченцы.
Под это ощущение уже начинают формироваться легенды и даже политико-идеологические обоснования. Так, одна из самых крупных проблем развитого мира - наркобизнес. Никто не сомневается, что им занимаются крупные нелегальные синдикаты, никто не сомневается, что Россия, в которой численность наркоманов за четыре года возросла вчетверо (с 1 до 4 млн.чел. при падении населения с … до 145,6 млн.) является одной из самых беспомощных жертв наркомафии, никто не сомневается, что созданные гражданами бывшего СССР преступные группы находятся в лучшем случае «на подряде» у транснациональных преступных структур. И в то же время постоянно мелькают сообщения, подразумевающие, что чуть ли не ключевые позиции в мировом наркобизнесе занимает именно «русская мафия» (в которую записывают все преступные группы, в которые входит хотя бы один выходец из стран бывшего СССР).
Еще более изощренные обоснования возникают в связи с проблемой международного терроризма. С одной стороны, никто не спорит, что основную финансовую подпитку сегодняшним террористам оказывают экстремистские исламские организации, которые не просуществовали бы и дня в случае недовольства ими ближайшего союзника США - Саудовской Аравии. И, если бы США действительно хотели бы искоренить международный терроризм (по крайней мере порождаемый исламским фундаментализмом), они не устраивали бы шоу с охотой на бен Ладена, а просто убедительно довели бы свое мнение до своего же собственного младшего партнера.
Вместо этого западное общественное мнение совершает удивительный пируэт: раз чеченские террористы покупают оружие у российской армии, значит, существенные силы в армии и КГБ поддерживают их. Представители Запада готовы согласиться в том, что российское государство в целом не поддерживает терроризм, - но тут же уточняют, что, раз дееспособного государства в России нет, то вот русские как таковые терроризм, дескать, поддерживают.
Таким образом, в развитых странах постепенно вызревает страх перед Россией. Это не определенный страх какого-то конкретного действия - например, того, что «советская военщина» запустит ракеты. Со стороны России исходит неясная, неявная, неопределенная угроза. СМИ, нуждающиеся в постоянном притоке новостей и стереотипов, закрепляют это восприятие. В результате все плохое, что происходит в мире, постепенно связывается с Россией.
Противостояние хорошо структурированной угрозе, исходившей от СССР, было простым делом и сводилось к «гонке вооружений»: увеличивая военные расходы, американское государство создавало новые ракеты, которые в рамках доктрины «гарантированного взаимного уничтожения» были гарантией от советского ядерного удара. Обыватель находился в состоянии фрустрации, но четко представлял, что происходит, и рамки его понимания позволяли ему надеяться на то, что все в конце концов как-нибудь обойдется.
Однако теперь, в отличие от «холодной войны», развитые страны оказались перед лицом неструктурированной, размытой угрозы. «Свободному миру» противостоит уже не четко локализованная, но «мелкодисперсная» «империя зла», которая всюду - и нигде. И никто не знает, в чем именно состоит исходящая от нее угроза: то ли ракеты, то ли катастрофа на АЭС, то ли по недоразумению вылитые в канализацию поллитра бактерий(??) бубонной чумы…
От такой, неопределенной опасности, с равной степенью обоснованности объединяющей в себя все страхи, которые только могут прийти в голову, в принципе нельзя защититься.
Если нельзя защититься от опасности, единственный способ защиты - уничтожение самого ееисточника. Сегодня вариант «защиты уничтожением», то есть геноцида в явном виде не реализуем - не только из-за западных гуманитарных предрассудков, позиции зеленых и впечатавшегося в общественное сознание развитых стран пониманием того, что геноцид - это плохо (на то и high-hume, чтобы исправлять ошибочные стереотипы), но и в силу отсутствия необходимых для этого технологических ресурсов.
Однако невозможность построить крематории в масштабах лагерей уничтожения не означает их принципиальной невозможности. Напротив: сегодня их создают в масштабах континентов, так, чтобы большинство людей не могло охватить взглядом картину в целом и осознать ее.

Однако в масштабах мира это и осуществляется - в рамках цивилизационной конкуренции враждебные цивилизации уничтожаются форсированием глобализационных процессов.

Однако наше цивилизационное отличие меньше, чем у других цивилизаций - поэтому мы не под боем.

Однако следует понимать, что резкое ухудшение ситуации и качественное повышение уровня тревожности в американском обществе вкупе с провалом всех попыток нормализовать положение цивилизованными методами вполне способно привести к тому, что общественное мнение не просто одобрит, но и потребует геноцида в отношении русских, даже понимая недостаточность для этого имеющихся технических средств.
И здесь мы подошли к одному из фундаментальных законов общественного развития. Он очень прост и весьма напоминает второй (?) закон Ньютона: всякое действие равно противодействию. Применяя какой-либо инструмент, общество, в свою очередь, само подвергается его воздействию. Именно это является главной причиной того, что развитые общества стремятся по мере возможности избегать прямого насилия как способа решения проблем: им прекрасно известно, что делает массовое насилие с тем, кто его применяет.
Однако осторожность в отношении наиболее простых и саморазрушительных методов не спасает развитые страны от действия этого закона. Поскольку любая угроза требует соответствующего отражения, борьба со специфической, неструктурированной угрозой, исходящей от России, требует весьма специфического орудия отражения, характер влияния которого на применяющее его общество по определению не известен никому.
В принципе отражение неструктурированной и непонятной «российской угрозы» может осуществляться двумя основными способами.
Первый очень активно и даже назойливо показывается американским кинематографом, так как целиком лежит в русле традиционной аналитической разведки. В самом деле, для своевременной и адекватной реакции на какое-либо событие реагирующая структура должна знать о нем раньше, чем оно произойдет.
Технически это в принципе возможно. Так, даже в настоящее время в кризисных ситуациях мирового значения корпорация RAND в каждый момент времени оценивает вероятность наступления или не наступления интересующих событий в течение следующего часа с вероятностью не ниже 85%.
Однако практика показывает, что тотальная разведка весьма быстро и неудержимо «соскальзывает» в тотальную контрразведку. Действительно, поскольку террористы и прочие носители опасностей могут нанести удар не только из России, но и предварительно проникнув на территорию США, - так сказать, изнутри, - тотальная аналитическая разведка неминуемо должна стать не только внешней, но и внутренней. Это означает, что своей деятельностью она объективно, по необходимости будет отрицать права человека не только в отдельных случаях за пределами США (к чему американцы научились относиться с пониманием), но и в массовом порядке на их собственной территории, лишив тем самым американское общество его стержня.
Проблема не в том, что американцы в принципе, идеологически и психологически не терпят «Большого брата» и тотального контроля, но в том, что формирование такого контроля разрушит сложившееся в сегодняшних США общество и преобразует его в совершенно иное. Именно это происходит сейчас в процессе отражения «распределенной» угрозы, исходящей от исламских террористов.
Проблема не в возможности протеста со стороны американского общества - слабость пацифистского движения в период подготовки агрессии в Ираке и эффективность прямых запретов пацифистской пропаганды достаточно наглядно показали его несамостоятельность и слабость. Проблема в том, что нет никаких гарантий, что новое американское общество, примирившееся со значительным ограничением личных свобод, сохранит качества, обусловившие превращение современных Соединенных Штатов в мирового лидера.
Вторым направлением отражения неструктурированной угрозы, исходящей от России, будет не ее прямое уничтожение, являющееся геноцидом, а применение к ее населению более мягких технологий социальной стерилизации.
Практика показала, что традиционные технологии формирования сознания (через Голливуд и музыку) применительно к нашему обществу не срабатывают. Недостаточно эффективны и технологии умиротворения через дотирование: население обнаруживает одновременный рост потребностей и недовольства, превышающий любые финансовые возможности внешних сил, а элита оказывается категорически неспособной к стабилизирующей деятельности, причем по мере роста перевариваемых финансовых средств угрожающе теряет вменяемость.
Применение технологий социальной стабилизации, основанных на массовом разрушении личности (например, при помощи широкого распространения наркотиков), также маловероятно, - как из-за того, что они являются скрытой формой рассмотренного выше геноцида, так и из-за недостаточной быстроты и при этом необратимости их воздействия.
Таким образом, наиболее вероятным выходом из положения явится применение информационного оружия или, как его иначе называют, «технологий бескровного воздействия». Их применение означает не войну и не мир, а некое пограничное, промежуточное состояние. Результатом их применения является не превентивное реагирование на ожидаемые события (как в рассмотренном случае с тотальной разведкой), а превентивное изменение реальности через изменение сознания воспринимающих и созидающих ее людей, более комплексное, масштабное и полное, чем при применении обычных современных технологий формирования сознания.
Однако необходимо понимать, что первый же пример подобного успешного изменения реальности создаст колоссальный соблазн применять соответствующие технологии внутри собственной страны - без риска и в несравненно более комфортных условиях, чем при их применении за пределами страны.
Подобное применение, в свою очередь, вызовет сильное противодействие этому внутри самих развитых стран и может привести к стремительной и неудержимой хаотизации их внутреннего развития.
Таким образом, лекарство от последствий сомализации России для развитых стран может оказаться страшнее болезни - и, соответственно, деградация российского общества объективно создаст для развитых стран угрозу аналогичных деструктивных процессов.
Вывод прост: развитые страны, при всем своем величии и всей нынешней слабости России, объективно заинтересованы в том, чтобы противодействовать не последствиям ее распада, но самому этому распаду. Несмотря на глобальную конкуренцию, перед лицом угрозы разрушения нашей страны они вне зависимости от своих желаний и пристрастий оказываются на стороне российского общества.

15.2. Невозможность однополярного мира

Идите все, идите на Урал! -
Мы уступаем место бою…
(А.Блок)

Подавляющая часть социологов, политологов, геополитиков и даже просто не очень внимательных читателей наших последних книг совершенно искренне полагает, что с распадом Советского Союза человечество вступило в совершенно новую эру - Pax(?) Americana - или, говоря по-советски, «однополярный мир». На этом базируются не только относительно новые учебные курсы и научные гипотезы - на этом строятся долговременные политические и, самое главное, экономические комбинации.
Таким образом, «однополярный мир» представляет собой гипотезу, ставшую, как это довольно часто бывает в общественных науках, практически общепринятой без сколь-нибудь серьезной проверки и легшей в результате этого в фундамент если и не мироустройства, то, во всяком случае, мировоззрения наиболее влиятельной, а возможно, и наибольшей части современного человечества.
С практической (понятно, что не с идеологической) точки зрения устойчивое формирование подобной мировой системы можно было бы только приветствовать. Ведь она не только кардинально упростила бы жизнь исследователям международных отношений, но и принесла бы всему человечеству спокойное стабильное развитие по единым и мало меняющимся правилам.
Обращаясь к новейшей российской истории, переход от многополярного к однополярному миру можно было бы сравнить с переходом после отставки Коржакова в ходе президентских выборов 1996 года от классической ельцинской «системы сдержек и противовесов», равновесие которой достигалось противостоянием двух основных групп, к чубайсовской «системе велосипедного пелетона», в которой находящегося вне формальной конкуренции лидера уравновешивает разнородная масса незначительных по отдельности и слабо связанных друг с другом второстепенных участников конкуренции (внутриполитической или международной - не так уж и важно).
Для современников период однополярного мира, скорее всего, был бы весьма благоприятным, - те, кто жил в наиболее приближенным к нашим представлениям о нем условиях, например, во внутренних областях Римской империи во II веке до н.э., наверняка считали свое время вторым «Золотым веком» в истории человечества, - примерно так же, как российские реформаторы до сих пор вполне искренне воспринимают в этом качестве 1997-1998 годы.
С другой стороны, их потомкам однополярный мир принес бы несчастья, так как отсутствие внутренних противоречий объективно замедляет развитие и накапливает проблемы в будущем. В то ж время неминуемое - как минимум, социопсихологическое и моральное - перенапряжение лидера под гнетом «сверхответственности» заставляет его столь же неминуемо совершать болезненные и трудно объяснимые с точки зрения обычной житейской логики ошибки.
Непосильное бремя решения всех мировых задач, приходящееся «на единственную оставшуюся сверхдержаву, …обернется не только экономическим, политическим, интеллектуальным и в конечном счете - психофизическим перенапряжением пытающейся доминировать нации. История всех обществ и элементарная теория управления убедительно оказывают, что чрезмерная концентрация процессов принятия решения ведет к снижению их эффективности…
В результате крушение единственной сверхдержавы как мирового лидера в принципе так же неизбежно, как и крушение любой диктатуры, сам факт существования которой автоматически тормозит развитие всей подвластной ей сферы».
Попытки укрепить положение сверхдержавы любой ценой «могут привести к новой глобальной дестабилизации всего человеческого сообщества».
Так или иначе, сама гипотеза о существовании «Золотого века однополярности» представляется неверной и являющейся не более чем следствием колоссальной инерции сознания. Хотя радужные представления начала и особенно середины 90-х годов, закрепленные романтическими эссе Фукуямы и его последователей, в целом так и не оправдались, человечество (а точнее, его развитая часть) поверило в них, потому что очень хотело поверить.
А еще потому, что, как и сейчас, не то что не знало точно, но даже не могло толком себе представить, что это такое - «однополярный мир». Ведь практически на всем протяжении письменной истории европейская цивилизация, давшая начало современной глобальной цивилизации, никогда не находилась в таком состоянии.
В частности, в настоящее время сформироваться однополярному миру не позволяет успешное развитие Китая (см. параграф …). Уже в обозримой перспективе успехи последнего обещают возврат к противостоянию двух систем - уже не идеологических, но культурных, цивилизационных: развитого мира в его сегодняшнем понимании и «Большого Китая», частично проникающего в развитый мир диаспорой и финансовыми щупальцами, но остающимся для него наглухо закрытым.
И в этом качественное отличие будущего биполярного мира от реалий «холодной войны». Противостояние между США и СССР было не просто межгосударственным, при котором оба участника находились «на одном уровне» - он протекал в рамках одной цивилизации, общей для всех его значимых участников. Эта общность создавала единые, заранее известные и понятные правила борьбы и возможность договориться, сохранявшуюся практически всегда.
Культурно-цивилизационная общность, объединяя даже непримиримых участников затяжных исторических конфликтов, давала им принципиальную возможность договориться и как минимум - правильно понять друг друга (см. подробней об этом в параграфе …).
Китайцы же для европейцев - в прямом смысле слова «другое человечество», с которым не просто сложно договориться - его сложно понять, и еще сложнее убедиться, что после достижения договоренности стороны понимают под ней одно и то же.
Таким образом, то, что мир так и не стал однополюсным после распада Советского Союза и несмотря на все последующие усилия США, - это полбеды. Беда в том, что основным игрокам, ключевым участникам международного развития стало значительно сложнее договариваться между собой - и не только потому, что их просто стало намного больше, но и потому, что они стали кардинально отличаться друг от друга. Они уже могли не найти общего языка не по нежеланию, а по вполне объективным причинам - в силу принадлежности к различным цивилизациям.
В существовавшей во времена «холодной войны» системе мировых отношений мы могли, пусть и со значительными упрощениями, но редуцировать разнообразие к единству, так как обе противостоящие силы находились и действовали в рамках общей цивилизации, в пределах единой системы координат.
Сегодня мы имеем две силы, которые находятся в совершенно разных системах координат и потому не поддаются обобщению по единым правилам. Нынешние игроки международной политики играют на разных досках, по разным правилам и при этом еще и в разные игры, точнее - в частично не совпадающие игры на частично не совпадающих площадках.
С падением сначала Советского Союза, а затем и России мир резко усложнился не только по тому, что на место СССР, игравшего по одним правилам с США, пришел совершенно чужеродный Китай. Главное в ином: мировая политика, как это было до XVIII века (?), перестала быть исключительным делом не только США и России или США и Китая, но и национальных государств как таковых.
На арену гурьбой, одновременно высыпало огромное количество самых разнообразных игроков, которых раньше просто не было, так как они вынуждены были либо присоединяться к одному из двух противостоявших друг другу гигантов, либо стремиться в целях самосохранения ускользнуть от их внимания.
Сегодня каждый из них преследует свои цели. Классическим примером следует назвать значительное количество стран, ставших субъектами мировой политики из-за объявленного или подразумеваемого обладания ядерным оружием. Однако качественно большее разнообразие возникает из-за превращения в относительно независимых участников мировой политики негосударственных структур и образований (см. параграф ,,,).
Так, например, никто не знает (и, что особенно неприятно, в принципе не может знать), какие реальные цели ставят перед собой и какие интересы преследуют «Моссад» либо ЦРУ, или крупные транснациональные корпорации, особенно принадлежащие к финансово-информационному сектору. Не стоит забывать, что роли по крайней мере современных финансово-информационных конгломератов в мировой политической жизни весьма близки к тем, которые привыкли играть национальные государства.
Таким образом, однополюсного мира больше не будет никогда не только потому, что место Советского Союза потихоньку начинает занимать «Большой Китай». Значительно более глубоким и важным оказывается процесс возникновения многомерного (по определению полицентричного) пространство на месте привычного двухполюсного и двухмерного пространства.
Результат - типичная нестабильная ситуация, достаточно хорошо изученная, например, синергетикой. Замена хорошо структурированного двустороннего противостояния достаточно хаотичным, многоуровневым и полицентрическим, в котором одни и те же субъекты и их элементы (не только страны, но и корпорации, не говоря уже о неформализованных структурах типа спецслужб и религиозных сект) в одно и то же время являются партнерами на одних уровнях и смертельными противниками на других, кардинально повышает внутренний уровень разнообразия и, соответственно, неустойчивость рассматриваемой системы.
Вторым фактором растущей неустойчивости становится постоянно нарастающая динамичность мировых отношений. Даже просто в силу ускоряющегося технологического прогресса мир сегодня намного динамичнее, чем он был 50 лет назад, а через 10 лет будет динамичнее, чем в настоящее время.
Между тем, по общему правилу, устойчивость системы обратно пропорциональна ее сложности и динамичности. Соответственно, чем система сложнее и чем она динамичнее, тем более она неустойчива. И в этом смысле сегодняшняя система мировых отношений одновременно как значительно сложнее существовавшей во время противостояния двух систем, так и на порядок динамичнее ее.
Совместное действие этих двух факторов делает мир качественно менее стабильным, чем мы привыкли считать. Фактически мировое развитие и, соответственно, само человечество в целом склонны к переходу в режим сначала джокера, а затем, в полном соответствии с общими закономерностями развития сложных систем, в режим самоподдерживающей критичности.
Несмотря на то, что мир не просто качественно усложнился, но постоянно дестабилизируется, в настоящее время нельзя сказать, что он уже погружается в хаос; формирование в результате глубокой переструктуризации новой устойчивой системы остается вполне реальной альтернативой. Нельзя исключить и нового повторения достаточно часто возникающей ситуации, при которой то, что мы по старой памяти будем считать хаосом, на деле окажется элементом какого-то порядка более высокого уровня.
Тем не менее реальность угрозы дестабилизации человечества в условии выпадения одного из полюсов длительного противостояния - Советского Союза - не может вызывать никаких сомнений.
Кризис сегодняшней России, превращая ее различные ресурсы и ее саму в крайне заманчивый трофей и объект освоения, грозит создать в этом и без того многомерном, динамичном и неоднородном мире обширную зону дополнительной колоссальной неопределенности.
Сегодня, пока синдром исторической памяти о том, что попытки сунуться в Россию обязательно кончаются плохо, еще только проходит, указанная опасность носит лишь потенциальный характер.
Однако этот период стремительно проходит (о чем, например, свидетельствует приход в нашу страну BP), и тогда Россия может оказаться некоторым аналогом вакуумной бомбы: ее взрыв образует в самой сердцевине развитого мира зияющую пустоту, возникновение которой будет столь стремителен, что наиболее развитую и богатую часть человечества просто вывернет наизнанку.
Содержательным аспектом кризиса окажется столкновение нескольких совершенно разных цивилизаций на некоторых частях современного российского пространства, которое окажется, с одной стороны, ничейным, а с другой - способным дать каждому из сложившихся типов человеческой цивилизации наиболее важный именно для него ресурс развития.
Если начать рассмотрение с наиболее динамично развивающейся цивилизации, то для Китая Россия обладает колоссальным ресурсом не просто свободной, но плодородной и привлекательной с точки зрения ведения сельского хозяйства земли, необходимой для снятия нарастающего демографического напряжения.
Для мусульманского мира Россия является колоссальным и благодатным полем для идеологической экспансии. Ведь ислам - молодая религия, и поэтому она исключительно социализирована и ориентирована на экспансию. Современный этап развития мусульманства можно сравнить с эпохой крестовых походов у христиан. И естественным направлением этой экспансии оказывается Россия как страна, с одной стороны, неспособная оказать серьезного сопротивления ползучей идеологической агрессии, а с другой - обладающая значительной долей мусульманского населения (да еще и весьма эффективно если и не подавлявшая ислам, то во всяком случае ограничивавшая его распространение каких-нибудь двадцать лет назад).
Западный же мир нуждается в российском интеллекте, остатках российских финансов и, что исключительно важно. - в контроле за колоссальными природными ресурсами, в первую очередь полезными ископаемыми.
Таким образом, слабеющая Россия объективно превращается в конфликтное поле, на которое каждый из основных участников глобальной конкуренции в полном соответствии с правилами цивилизационной конкуренции (сноска: см. параграф …) придет разрабатывать свой собственный, лежащий в совершенно особой плоскости ресурс.
В принципе это создает потенциальную возможность для конструктивного сотрудничества, однако практика показывает, что именно вследствие разнопланового характера разработки оказывающихся бесхозными российских ресурсов участники глобальной конкуренции в принципе не смогут договориться - точно так же, как полтора века назад белые золотоискатели не могли договориться с аборигенами, хотя от одной и той же территории им требовались качественно разные, не совпадающие ресурсы и, соответственно, они не слишком сильно мешали друг другу.
В результате Россия легко может стать полем хаотического и в принципе неуправляемого столкновения американских супертехнологий с ползучей китайской (и при том в основном аграрной) экспансией, с одной стороны, и европейской зарегламентированной бюрократией с исламскими проповедниками (если вообще не с «воинами джихада») - с другой.
Понятно, что даже начало движения к подобной ситуации само по себе качественно дестабилизирует все развитие современного человечества.
Таким образом, в результате выпадения Советского Союза и России из процесса всемирно-исторического развития человечества мир скачкообразно динамизировался, усложнился и стал в результате этого фантастически неустойчив.
С другой стороны, в этих условиях, которые являются вполне критическими и сами по себе, возможный распад России породил огромную зияющую рану, своего рода «черную дыру», в которую могут втянуться вместо своего гармоничного синтеза все доселе параллельно существовавшие и развивавшиеся человеческие цивилизации.
Таким образом, Россия, превратившись в последнюю не поделенную на сферы влияния территорию, своего рода «последнее Эльдорадо», становится детонатором глобальной нестабильности.
Мировое развитие и весь человеческий прогресс сегодня легко может выродиться в беспорядочную драку за открывающееся «трофейное пространство», подобную борьбе за передел аналогичного пространства в виде сначала колоний и потенциальных колоний, а затем и подчинение более слабых государств, породившей сначала колониальные войны рубежа прошлого и позапрошлого века, а затем и обе «горячие» мировые войны. Поддержание баланса глобальной конкуренции и, соответственно, минимально необходимой для нормального развития человечества стабильности и предсказуемости становится в принципе невозможным после того, как впервые после Второй Мировой появилась реальная возможность передела мира, доступная одновременно практически для всех серьезных участников глобальной цивилизационной конкуренции: США и объединяющейся Европы, Японии, Китая и исламского мира.
Между тем еще в начале 70-х годов было неопровержимо доказано, что в условиях сверхсложности (многофакторного и многоуровневого взаимодействия) увеличение числа участников конфликта свыше двух практически неизбежно ведет к его неуправляемой эскалации и достаточно быстрому переходу в режим «самоподдерживающейся критичности», то есть рассматриваемая система гарантированно идет вразнос и впадает в устойчивый хаос.
Таким образом, однополярный мир не просто невозможен по определению. Сама попытка построить его, выразившаяся в уничтожении Советского Союза как участника глобального противостояния, усложнила и ускорила развитие человечества до такой степени, что поставила его на грань самоподдерживающегося хаоса.
Дальнейшее ослабление России, объективно превращая ее не только в арену, но и, что представляется наиболее значимым, катализатор межцивилизационного столкновения, стремительно увеличивает эту угрозу, исключительно серьезно воспринимаемую сегодня практически всеми развитыми обществами.

3.3. Россия как «встроенный стабилизатор»

«Соль земли, надежда мира, теин в чаю…»
(Н.Г.Чернышевский)

Исчезновение России поставит под угрозу само существование человеческой цивилизации в ее нынешнем стабильном состоянии не только из-за качественного роста вероятности глобальных техногенных и социо-психологических катастроф, описанных в первом параграфе настоящей главы, и не только из-за кардинального обострения и хаотизации глобальной конкуренции, которой посвящен второй параграф.
Не менее важно и то, что в этом случае человечество останется без важнейшей функции, традиционно исполняемой Россией, - без постоянно производимых ею творцов и революционеров (подробней об этом см. параграф 17.3), век за веком оказывающихся искорками, воспламеняющими и запускающими самые разные механизмы мирового общественного развития.
Устойчивость и жизнеспособность человечества как вида определяется его внутренним разнообразием, а как социального механизма - его творческой способностью. Будучи уникально своеобразным конвейером по производству творцов и революционеров, Россия остается и, по всей вероятности, останется на всем протяжении своего существования единственной страной мира, обеспечивающей выполнение человечеством этих функций - причем обеих одновременно.
Это делает ее стратегически незаменимой, а ее разрушение - прямой угрозой для всего современного человечества.
Однако историческая функция России значительно шире и разнообразнее описанной. На протяжении практически всего времени своего существования она представляла собой огромное буферное пространство, разделяющее Восток и Запад. Не позволяя им схлестнуться в смертельной схватке «на уничтожение», наша страна тем самым обеспечивала человечеству сохранение критически необходимого для его устойчивого развития уровня разнообразия в виде сохранения двух принципиально различных типов культуры.
Единственный пример, когда эта поистине всемирно-историческая роль была выполнена лишь отчасти - татаро-монгольское нашествие XIII века. Однако, даже прорвавшись в конце концов (далеко не с первой попытки) сквозь Русь в венгерские степи, татаро-монголы оказались измотаны настолько, что не смогли не только изменить ход развития Европы, но и оказать на него сколь-нибудь значительного влияния.
Обеспечивая таким образом необходимый для сохранения жизнеспособности человечества (как мы видим сегодня, когда начинается эпоха синтеза двух великих культурно-цивилизационных подходов) уровень его внутреннего разнообразия, Россия, если прибегнуть к терминологии Л.Н.Гумилева, гасила все пассионарные волны в наиболее высокой степени их накала, - как раз тогда, когда, где бы и при каких бы условиях они ни зарождались, они просто в силу географического фактора должны были до нее докатиться.
Гася эти пассионарные волны, Россия постоянно вбирала в себя их энергию, но сама никогда не разряжалась подобной им пассионарной волной. Это противоречие объясняется тем, что в значительной степени российское общество пережигало эту энергию внутри себя, не давая ей разрушительного выхода в остальное человечество. Возможно, чудовищное в своей бессмысленности, трагичности и неизменности уничтожение всего лучшего, что в ней рождалось (а с другой стороны, рождалось же - из года в год, веками и тысячелетиями!), и постоянный разлад наиболее прогрессивной и энергичной части общества с реальностью являлись и являются именно способом такого «пережигания» избыточной и потому опасной для человечества его собственной энергии.
В этом отношении Россия выполняла роль своего рода «трансформатора», понижающего напряжение за счет вполне бессмысленной и во многом саморазрушительной или по крайней мере самоограничивающей работы.
Однако Россия была не только «трансформатором»: она не только волна за волной принимала и пережигала всемирную пассионарную энергию (возможно, направляя ее часть то ли в коллективное подсознание, то ли в надсознание), но и постоянно разряжалась ей, хотя разрядка эта происходила в весьма оригинальной и специфической форме.
Периодически вбирая в себя пассионарные волны, Россия практически постоянно порождала (в значительной степени выбрасывая их за свои пределы) отдельных исключительно необычных и энергичных людей, которые оказывали влияние не только на ее жизнь и место в мире, но и на сам мир, на все человечество. В значительной степени именно из-за этого процесса в российском обществе, несмотря на его первобытный, генетический коллективизм так исключительно велика всегда была роль отдельной личности, раз за разом поднимавшей покорные и не выходящие из коллективной дремы коллективы на невиданные в истории, поистине фантастические свершения.
Однако это были именно отдельные личности, которые, каким бы значительным ни было их число в определенный момент времени в определенном месте, либо не образовывали единый коллектив, либо не могли действовать вместе с минимально необходимой эффективностью (клиническим примером этого является движение декабристов).
Силы индивидуального отталкивания всегда и везде среди этих людей (за исключением ситуаций значительного внешнего воздействия, как это было, например, с реформаторской «командой Гайдара») превышали силы индивидуального притяжения.
В результате в нашей стране пассионарии практически никогда, даже в периоды, когда внешняя экспансия становилась безусловной доминантой развития всего общества, не составляли значительной части населения и не образовывали специфической социальной группы наподобие тех, которые двигали прогресс в целом ряде других как азиатских, так и европейских стран. Это обуславливало значительную инертность общества, которое, с одной стороны, было покорно воле государства и потому представляло собой благодарный материал практически для любых реформ, проводимых «сверху», а с другой - обрекало на полный провал все многочисленные попытки разжигания инициативы масс для ее последующей эксплуатации.
Таким образом, в отношениях Востока и Запада и, более того, в истории человечества в целом Россия исторически выполняла функцию «встроенного гармонизатора». В отличие от наиболее распространенных представлений о ее роли она была не столько «мостиком между двумя мирами» или «плавильным котлом культур» (хотя и то, и другое также является верным), сколько громоотводом, который не просто канализировал накопленную энергию в безопасном направлении, но и качественно преобразовывал ее.
Вбирая пассионарную энергию огромными порциями через относительно значительные и, как правило, разные промежутки времени, Россия постоянно и равномерно выбрасывала ее маленькими порциями в виде отдельных порождаемых ею выдающихся людей. С этой точки зрения (если учитывать не только поглощение, но и преобразование энергии) Россия выступала в роли всемирного квантового генератора, всасывающего колоссальные и достаточно хаотичные пассионарные волны и «перемалывающего» их в «частицы», в роли которых выступали люди, постоянно и весьма успешно вмешивавшиеся в ход не только ее собственной, но и мировой истории.
Таким образом, гася мировые напряжения и не давая Востоку и Западу уничтожить друг друга, Россия одновременно подстегивала прогресс или по крайней мере активность самых различных человеческих обществ в самых разнообразных направлениях.
Поворотной точкой в успешном выполнении этой функции следует признать начало ХIX века, когда Россия достигла небывалых высот в выполнении своей всемирно-исторической миссии, погасив пассионарную волну, связанную с нашествием Наполеона.
По иронии судьбы именно в это время была предрешена ее гибель в том виде, в котором она просуществовала почти все первое тысячелетие своей истории. С началом массовой эмиграции в Америку, человечество постепенно обрело второй «встроенный стабилизатор», который снимал избыточное пассионарное напряжение значительно более гармоничным и менее затратным, менее опасным для человечества и связанным с намного меньшими потрясениями способом.
На протяжении значительной части XIX века пассионарии всего мира толпами, «как в армию», валили в Америку. Примечательно, что эмиграция охватила не только Запад, но и Восток: наряду с евреями, немцами, ирландцами, шведами и итальянцами в массовом порядке (хотя и с определенным запозданием, объясняемым особенностями национальной истории) переселялись индийцы, китайцы и японцы. Для сопоставления уровней пассионарности представителей различных обществ представляется весьма показательным то, что в этом потоке было относительно очень мало русских (хотя нельзя забывать и том, что первопричиной эмиграции была все же не столько пассионарность сама по себе, сколько низкий уровень жизни).
В результате появления Америки как «отдушины», клапана для стравливания напряжения (предыдущий клапан такого рода открыла эпоха Великих географических открытий, что привело к гибели индейских цивилизаций Америки, не защищенных буфером, подобным российскому) значение нашей страны как «гасителя» длинных пассионарных волн обесценилось.
По мере своего развития человеческая цивилизация все более уверенно уходила от «горячей» войны как способа сброса излишней пассионарности к менее опасным и не разрушительным, а созидательным способам, связанным с активизацией деятельности отдельных людей.
Массовая эмиграция в Америку в XIX веке, продолжавшаяся (хотя и в меньших масштабах) в веке ХХ, показала, что человечество научилось само выполнять функции России, то есть переводить разрушительную энергию длинных пассионарных волн в созидательную энергию деятельности отдельных людей.
С этого момента Россия перестала быть необходимой, и ее гибель как «встроенного стабилизатора» человечества и всемирного «квантового генератора» стала объективно обусловленной: цивилизация создала более совершенный социальный механизм, который выполнял ту же самую функцию значительно лучше.
Это было связано с постепенным изменением характера пассионарных волн, которое, в свою очередь, было вызвано усложнением социальной структуры человеческих обществ и расширением возможностей человеческой деятельности. Если в эпоху Средневековья пассионарий мог реализовать свой потенциал преимущественно через войну, то есть наиболее разрушительным образом (и Россия была нужна именно как нейтрализатор связанных с этим способом глобальных опасностей), то по мере развития капитализма (и тем более общества потребления, не говоря уже об информационном обществе) количество общественно признанных способов социального самоутверждения неуклонно расширялось.
В результате, развивая производительные силы и повышая разнообразие деятельности, человечество все более и более полно использовало энергию пассионариев в созидательных целях, превратив ее из опасности и ресурса скачкообразного развития, которой она была еще двести лет назад, в практически безопасный ресурс достаточно плавного, постепенного и уж во всяком случае практически безопасного прогресса.
В этих условиях Россия как социальный инструмент отвода и пережигания этой энергии оказывалась уже не просто ненужной, но и неоправданно расточительной.
По мере развития капитализма новый, связанный с ним способ утилизации мировой пассионарности не просто не разрушительным, но созидательным путем приобретал все большее значение. После разгрома же Наполеона (который воевал в прямом смысле слова до последнего солдата и экспериментально доказал пагубную неприемлемость прежнего способа гашения пассионарных волн для обретшего качественно большую мощь и, соответственно, разрушительный потенциал человечества) он стал безусловно доминирующим.
Чем больше становилась роль этого способа, тем выше поднималось значение его основного носителя - Соединенных Штатов, которые продолжали энергично впитывать пассионариев со всего мира, не позволяя им ни в одном обществе достичь опасной для него и его соседей концентрации.
Соответственно, Россия как инструмент гашения пассионарности старым, отжившим способом попросту потеряла значение, стала ненужной обновленному человечеству.
Если и не осознав, то, во всяком случае, прочувствовав собственную ненужность (произошло это, насколько можно представить, с «потерянным поколением» Серебряного века), российское общество инстинктивно попыталось ответить на нетрадиционный вызов - и, как и всякий первый ответ, этот ответ предполагалось осуществлять традиционным образом.
Для России, если и не осознававшей, то во всяком случае ощущавшей себя в роли поглотителя чужой пассионарной энергии и воспринимавший окружающий мир как хаотический прибой чуждой пассионарной энергии, традиционным и адекватным ответом на вызов со стороны этого мира было испускание аналогичной пассионарной волны.
Первая, относительно малоизвестная попытка была сделана в ходе Первой Мировой войны и заключалась не только в захвате проливов, связывавших Черное море со Средиземным, но и в предполагавшейся последующей экспансии на Ближний Восток и в Азию. Плохая подготовка обрекла предприятие на вполне заслуженную катастрофу, однако знаменательно, что непосредственное орудие осуществления этой катастрофы - партия большевиков - несмотря на значительные территориальные уступки, сделанные ради приобретения и удержания власти, действовала в рамках той же самой экспансионистской парадигмы.
Более того: мессианские устремления коммунистов, распространявшиеся не на жалкие проливы, а на весь мир, соответствовали объективно обусловленной идеологии распространения пассионарной волны значительно больше, чем приземленная геополитическая бухгалтерия царского режима.
Глубинной причиной этой тотальности экспансионизма является качественно новое понимание места России в мире, свойственное традиционно недооцениваемым нами коммунистическим вождям.
Со школьной скамьи мы знаем, что принципиальное отличие взглядов Сталина от мировоззрения Ленина и прочих классических марксистов заключалось в принципиальном неверии в возможность самостоятельного возникновения и развития мировой революции. Между прочим, как раз в этом и заключалась содержательная часть его принципиальных разногласий с Троцким, который считал, что мировая революция, начавшись в России, обязательно перекинется на Запад, который станет основной революционной силой и затем поможет России, если ее по тем или иным причинам придется отдать контрреволюции.
Поэтому Троцкий был готов пожертвовать российской революцией ради мировой.
Сталин - нет: он не верил в мировую революцию, не разжигаемую настойчиво и тщательно его собственными руками.
А что означает тогдашнее неверие в преобразующую Россию мировую революцию в переводе на современный гуманитарный язык?
Это означает неверие в то, что мир когда бы то ни было сможет привести Россию в устойчивое и благополучное состояние, соответствующее хотя бы только его (а не ее) потребностям. Сын сапожника, хотя и получивший высшее духовное образование, по-видимому, первым из российских руководителей осознал этот фундаментальный для истории нашей страны факт.
Если учесть самоочевидную невозможность гармоничного сосуществования благополучных государств с нестабильной мечущейся Россией, ей остается только один путь развития: преобразование этого чужого, неприемлемого для России и не приемлющего Россию мира в соответствии со своими собственными представлениями и потребностями.
Эта задача не решена до сих пор, хотя сохраняющаяся неспособность России решить эту задачу способна уничтожить уже не только сам российское общество, но и все человечество.
Но первым осознал, пусть даже и в весьма специфических терминах, категорическую необходимость именно такой стратегии, именно Сталин. Вся его деятельность - попытка приспособления человечества, непременно всего и непременно без остатка, - к потребностям российского общества.
Единственным способом достижения этой цели была новая пассионарная волна.
Поразительно, что, достаточно быстро осознав объективную невозможность ее стихийного возникновения в России, коммунисты взялись за совершенно фантастическое и невиданное в истории человечества предприятие - конструирование подобной волны практически «из ничего», на пустом месте!
Ни в коей мере не присоединяясь к ставшим в последнее время популярными ревизионистским восхвалениям личности и режима И.Сталина, нельзя не обратить внимания на эффективные и адекватные задаче (именно задаче, а не гуманитарным ценностям) методы управления. Именно благодаря этим методам поставленная перед страной уникальная, невиданная в истории человечества и до сих пор кажущаяся в принципе невозможной операция социальной инженерии была не просто осуществлена, но и едва не привела к успеху.
Так, например, знаменитый подбор сталинских выдвиженцев и террор, бывший одним из инструментов этого подбора и стимулирования кадров, являлся ничем иным, как кропотливым, беспощадным и в конечном счете эффективным поиском немногих квалифицированных пассионариев (в относительно неквалифицированном и совсем непассионарном обществе!) с последующим размещением их на ключевых позициях государственной системы управления и создания своего рода «вторичной», «наведенной» пассионарности за счет прямого подчинения этой системе всех без исключения сторон общественной жизни.
Эта попытка также потерпела неудачу - и обусловившие ее поражение общеизвестные роковые ошибки носят вполне закономерный характер, так как за эффективность и скорость преобразований пришлось платить избыточной централизацией управления, объективно снижающей его эффективность в стратегической перспективе.
Кроме того, если ситуацию рассматривать именно с точки зрения сохранения внутренней жизнеспособности человечества, а не в более подробном разрезе народов и конкретных исторических ситуаций, пассионарная волна из России представляла для мировой цивилизации по меньшей мере такую же (а с учетом своей архаичности - и значительно большую) угрозу, чем те волны, поглощение которых было когда-то всемирно-исторической функцией нашего общества.
Поскольку аналогов ему в начале второй трети минувшего (ХХ) века уже не было, организованную Сталиным направленную вспышку пассионарной энергии уничтожили «встречным палом», в роли которого выступила фашистская Германия и ее союзники.
Следует отметить, что настроения «встречного пала» были распространены в те времена более чем широко - достаточно вспомнить весьма популярное в СССР начала 80-х годов высказывание авторитетного деятеля профсоюза киноактеров (??) Р.Рейгана (Трумэна??), который выдал в 1941(42) году буквально следующее: «когда мы увидим, что немцы побеждают русских, надо помогать русским, когда наоборот - немцам, и пусть они убивают друг друга как можно больше».
Рузвельт, в отличие от несгибаемого эгоцентрика Черчилля и стратегического менеджера Сталина (привычка которого к полной управляемости общественного мнения однажды заставила его простодушно поинтересоваться, каким количеством дивизий располагает Папа Римский), был исключительно чуток и внимателен к общественному мнению. Поэтому он просто не мог пройти мимо подобных настроений - если и вовсе сам не был их частью.
Тем не менее именно менеджерская (не побоимся этого слова в отношении этого чудовища) гениальность И.Сталина продлила почти на весь ХХ век агонию России как страны, имевшей ключевое значение для развития всего человечества: сначала выступавшая как инструмент погашения опасных для мира пассионарных волн, затем она сама исторгла из себя одну из самых значительных пассионарных волн истории (и при этом искусственно сконструированную!), а после войны, наряду с хаотическими инерционными попытками конструирования новых волн такого рода начала возбуждать их в странах «третьего мира» и в конечном счете добилась без всякого преувеличения всемирно-исторического успеха (хотя и далеко не того, к которому стремилась), пробудив и в значительной степени вооружив Китай.
К настоящему времени оставшийся не просто без всемирно-исторической функции, но даже без всякого мифа об этой функции народ пережил первое десятилетие своей полной и самоочевидной исторической ненужности. Он протянул его по инерции на старых, накопленных еще Советским Союзом запасах не только инвестиций, но и веры в собственную полезность и в историческое предназначение, протянул его, в общем, без всякой стратегической надежды и идеи, кроме простой обиды на жизнь и начальство.
Смешно, но неграмотный и ни о чем в таких высоких терминах не думающий народ, просто по инерции, по бытовой привычке не захотевший умирать, спиваться и садиться на иглу, в историческом плане опять оказался прав.
Затянувшаяся, как полагают коллеги-американцы, сверх всякой меры агония рудимента, казалось бы, обреченного на исчезновение, сегодня на наших глазах вдруг начинает наполняться качественно новым, оптимистичным и творческим смыслом.
Чтобы понять его, надо внимательней присмотреться к тому, как современные Соединенные Штаты выполняют объективно перешедшую к ней от нашей страны роль всемирного гармонизатора.
Свойственный им образ действий, основанный на капиталистических отношениях и экономическом развитии, делал их эффективным гармонизатором только в условиях стабильного мира, потому что невоенный способ сублимации пассионарности с необходимостью предполагает не просто капиталистический, но еще и стабильный мир.
Сегодня рушатся обе составляющие этой предпосылки американской эффективности. С одной стороны, мир, переваривая и развивая информационные технологии и особенно технологии high-hume, становится все менее капиталистическим. «Деньги теряют значение!» - этот боевой клич капиталистической глобализации звучит похоронным колоколом для капиталистических же общественных отношений, все более уступающих пальму если и не первенства, то, по крайней мере, важности отношениям технологическим (см., например, параграфы ….).
С другой стороны, как многократно и с разных точек зрения показывалось в настоящей работе, мир все больше теряет стабильность (см., например, параграфы …).
В этих условиях только что (понятно, в историческом масштабе времени) восторжествовавший американский капиталистический способ нейтрализации избыточной пассионарности сам уже устарел и начинает заметно терять адекватность.
Как только деньги сами по себе перестают быть абсолютной ценностью и универсальным двигателем прогресса, мир становится неустойчивым и оказывается в зоне неопределенности. Соответственно, системы его саморегуляции возвращаются к опыту прошлого, еще недавно бывшему безнадежно архаичным, и на первый план вновь выступает средневековый - конфликтный механизм нейтрализации чрезмерной пассионарности. Непосредственным выражением этого является постепенный переход ко все более полному использованию грубой военной силы в качестве доминирующего инструмента глобального регулирования, описанный в главе …. .
Ни в коем случае нельзя забывать, что при этом в силу изменения производительных сил человеческого общества качественно меняется само понятие «конфликта». Несмотря на широкое распространение военных агрессий, исторически привычная военная форма становится лишь инструментом закрепления и формализации результатов разрешения противоречий (поэту военные конфликты все в большей степени приобретают характер полицейских операций с заранее очевидным исходом). Сами же эти противоречия разрешаются не в военных столкновениях, но в неявных, «бескровных» конфликтах, носящих характер в первую очередь информационных войн.
В результате этого изменения мир фактически остается без «встроенного гармонизатора». Ведь, хотя американцы и обладают безусловным лидерством в сфере разработки и опережающего применения оружия информационных войн, наработанные ими в прошлых исторических условиях и применяемые сегодня стратегии и принципы, не говоря уже о методах, делают принципиально невозможными использование этого оружия именно для гармонизации мирового развития и снятия избыточного пассионарного напряжения. Строго говоря, единственно доступная им в силу их исторического самоопределения стратегия «экспорта кризисов» оказывает на мировое развитие ровно противоположное, глубоко дестабилизирующее воздействие (см. параграф …).
Ситуацию усугубляет то, что выработка сегодняшних стратегий и принципов, не соответствующих ни объективно выполнявшейся американским обществом функции «глобального стабилизатора», ни их ответственности за развитие всего мира, естественным образом вытекающей из их доминирования, носила отнюдь не случайный характер, но была жестко обусловлена фундаментальными, глубинными, социообразующими чертами американского общества.
В результате оно оказалось в принципе не способно изменить наработанные стратегии и привести их в соответствие объективным потребностям начинающегося нового этапа человеческого развития. Более того: применение старых методов в новых условиях, для решения качественно новых проблем, как обычно, не только не способствует решению назревшей проблемы, но лишь усугубляет ситуацию.
Американцы остро чувствуют несоответствие возможностей своего общества встающим перед ним всемирно-историческим проблемам, но ничего не могут поделать с ним, так как его преодоление было бы равносильно для них добровольному отказу от национальной идентичности, национального характера.
Объективная функция мировой гармонизации, окончательно легшая на американское общество после его исторической победы над Советским Союзом, заключается в том, чтобы любыми средствами, в том числе военными (в новом понимании этого слова, то есть «конфликтными», включая применение информационного оружия) методами не допустить возникновения новой мощной пассионарной волны, угрожающей стабильности человечества.
Однако в отличие от российского американское общество в принципе не может вбирать мировые конфликты в себя и разрешать их внутри себя. Поэтому единственным способом выполнения ее объективной всемирно-исторической функции является для нее построение такого мира, в котором США будут последовательно и эффективно гасить всю «чужую», то есть проявляющуюся за их пределами или не соответствующую их интересам пассионарность. Таким образом, в условиях современного нестабильного человечества американское общество может существовать только как мировой жандарм.
Такое требование может звучать обидно для окружающих и даже для ее собственной интеллигенции, но оно носит объективно обусловленный характер. Принципиально важно, что, если бы современные США были бы в состоянии выполнять эту роль, человечество должно было бы чувствовать себя прекрасно: оно обладало бы вполне реальным шансом избежать хаоса, и давало бы этот шанс именно американское общество.
Однако на практике этого не происходит, ибо Соединенные Штаты, вполне логично провозгласив себя мировым жандармом, оказались в принципе не в состоянии осознать всю полноту обязанностей, накладываемых на них этой почетной функцией. В результате они роковым образом не справляются с нею и в настоящее время все ближе подходят к тому, чтобы невольно загнать в состояние хаоса не только себя, но и все человечество.
Это несоответствие текущего поведения взятым на себя обязательствам ярче всего появилась в разительном отличии поведения США от поведения России в то время, когда последняя выполняла схожие функции. В отличие от американского президента русский царь очень наивно, но, как правило, вполне искренне и с точки зрения интересов развития человечества как такового глубоко правильно осознавал себя не столько руководителем страны, сколько наместником бога на земле - и, соответственно, решал не столько национальную земную задачу (например, зарабатывания денег), сколько непременно божественную сверхзадачу обеспечения правильного миропорядка.
Именно поэтому русский царь принимал стратегические решения, как правило, отнюдь не на основании эгоистично понимаемых узконациональных и тем более династических интересов. Он бросал войска на подавление революций в глубоко безграничных ему Австро-Венгрии или Китае (в котором восстание «боксеров», строго говоря, было на руку России, так как было объективно направлено против ее конкурентов) совершенно не потому, что из Венгрии или Пекина нестабильность могла перекинуться непосредственно в Санкт-Петербург.
Главная причина была принципиально иной: возможное торжество бунтовщиков подрывало комфортную для российского монарха картину мира и оскорбляло его представления о божественном промысле, инструментом которого он мыслил себя и (как было показано выше, не вполне безосновательно) свою страну. Торжество бунтовщиков означало бы, что он, как царь, как выразитель божьей воли на земле, не справился с исполнением своей роли и оказался недостойным избравшего его бога.
Именно это очень глубокое, очень внутреннее и в конечном счете очень личностное чувство и направляло в очень большой степени всю политику Российской империи.
Именно по этой причине российские цари сплошь и рядом вполне последовательно действовали против, казалось бы, очевидных национальных интересов: они защищали отнюдь не их, а высшие интересы, интересы высшей справедливости в той форме, в которой они их понимали. В определенном смысле это были общечеловеческие, общецивилизационные интересы - отстаиваемые в эпоху, когда даже таких слов и понятий просто еще не существовало, и отстаиваемые весьма эффективно.
Именно в этом и заключается причина того самого последовательного пренебрежения узконациональными, эгоистическими, корыстными интересами, необъяснимость которого с точки зрения здравого смысла из поколения в поколение бесила революционеров, считавших, что царизм вследствие своей непроглядной глупости постоянно таскает для других каштаны из огня.
Однако такое поведение, как мы видели выше, вполне соответствовало всемирно-исторической миссии России, - хотя эта миссия и теряла свое значение по мере того, как потребности человечества менялись и у России появлялся преемник в лице США.
Удивительно, что у американцев понимания сути своей исторической миссии, несмотря на их успешность и тщательный анализ, так и не возникло, - вероятно, вследствие органически присущего им стратегического эгоизма. Пытаясь быть формальным наследником Российской империи, то есть мировым жандармом, они роковым образом упустили из виду фундаментальную особенность жандарма - его подразумеваемое бескорыстие.
Жандарм в принципе может справляться со своими обязанностями только в одном-единственном случае: когда он поддерживает порядок ради самого этого порядка. Как только он начинает наводить порядок ради создания лучших условий для своего частного бизнеса, порядок заканчивается и начинается коррупция, плавно и неизбежно переходящая во всеобщий хаос.
Генетические особенности американской цивилизации, ее «жесткое ядро», ориентированное в первую очередь на получение прибыли, привели к низведению идеи всемирного наведения и поддержания порядка до уровня формально-пропагандистского тезиса. Американское общество, как наиболее ориентированное именно на получение прибыли, вложило в этот заимствованный у монархий мира (и в первую очередь у России) тезис совершенно иное, несовместимое с ним содержание и фактически подменило идею мирового порядка совершенно иной идеей - идеей максимального повышения конкурентоспособности американской экономики за счет ее конкурентов под видом наведения порядка.
При этом соответствующим мировому порядку автоматически считается то, что соответствует интересам повышения конкурентоспособности США; всякая же конкуренция с ними, даже благотворная с точки зрения развития человечества в целом, автоматически воспринимается как посягательство на фундаментальные и неотъемлемые основы мирового порядка.
Такая подмена (объективно обусловленная, повторимся, самим характером американского общества) общечеловеческой идеи наведения порядка узкокорыстной идеей национальной конкурентоспособности не просто дискредитирует саму идею «мирового жандарма», обуславливая, в частности, систематическое применение двойных стандартов, но и в принципе лишает американское общество самой возможности выполнять свою всемирно-историческую миссию.
Это выражается в самых разнообразных формах - от фактического прекращения приема Америкой пассионариев других стран, что заставляет их искать новые объекты приложения своей энергии, начиная с конкурирующей с США Европы и кончая террористическими режимами ряда стран, - до опасностей, связанных с возможностью потери США своего места в мире и даже дестабилизации самого американского общества.
Парадоксально, но произошедший в неявной форме отказ от «сверхзадачи» наведения порядка и подмена выполнения своей миссии в мире реализацией по сути дела коммерческого предприятия делает невозможным выполнение не только самой этой «сверхзадачи», но и подменившей ее значительно более узкой задачи обеспечения национальной конкурентоспособности.
Фундаментальным изменением национальной стратегии, вызванным этой подменой, стало рассмотрение различных общественных систем, образующих человечество (и в особенности отдельных регионов мира) не как богом данных стабильных структур, а как поля для собственного исторического творчества, не сдерживаемого и не ограничиваемого ничем, кроме собственной же выгоды.
В результате в условиях возросшей по объективным причинам нестабильности мировых отношений американское общество, призванное играть роль главного стабилизатора человеческого развития, сосредоточило свои усилия на корыстном, а в конечном счете произвольном изменении этих отношений, что привело к еще большей их дестабилизации и повысило опасность возникновения самоподдерживающегося хаоса.
Ярчайшим примером порочности такого подхода, еще более убедительным, чем прошедшее незамеченным укрепление и развитие Китая, стало возникновение исламского фактора, который США, подобно Франкенштейну, заботливо и последовательно создали своими собственными руками (см. параграф …).
Сегодня экспансия исламской цивилизации представляет собой реальную угрозу американскому обществу - причем не столько извне, сколько изнутри его (см. параграфы …), и по крайней мере перед внутренней компонентой этой угрозы современное американское общество оказывается совершенно беззащитным и беспомощным. Сегодня оно напоминает белые общины ЮАР и Зимбабве, добровольно отдавшие власть тем, кого они беспощадно угнетали на протяжении почти полутора веков, и оказавшиеся в результате заложницей «черного расизма», доходящего порой до прямого террора.
В чем причина этой исторической неудачи, которая еще не произошла, но уже стала наиболее вероятным исходом?
В чем причина того, что общество, объективно призванное не допускать появления разрушительных пассионарных волн и направлять энергию пассионариев на позитивное развитие, своими руками, наоборот, способствует возникновению подобных пассионарных волн, создающих смертельную угрозу прежде всего ему самому, как за своими пределами, так и внутри себя?
Почему «встроенный стабилизатор» мирового развития, будто взбесившись, начинает выполнять свою функцию «с точностью до наоборот», настойчиво толкая мир в пропасть самоподдерживающегося хаоса?
Причина проста: завоеванная американским обществом всемирно-историческая функция погашения пассионарных всплесков и поддержания таким образом благоприятных условий развития для человечества не наложилась на глубинные, фундаментальные черты этого общества.
Идея зарабатывания денег любой ценой оказалась выше идеи выполнения выпавшей обществу исторической миссии, выше идеи поддержания справедливого порядка. Тактика сломала стратегию, методы опровергли цель, а утрата деньгами своего универсального значения, связанная с развитием технологий, привела к безнадежному устареванию этой тактики и этих методов.
Именно в этом заключается непосредственная причина потери управляемости и нарастающей глобальной нестабильности современного человеческого общества: система, призванная быть управляющей, использовала завоеванное положение не ради выполнения своей цели, не ради развития, а исключительно для оказавшихся побочными мероприятий типа получения сверхприбылей. Современные США напоминают российскую партию Жириновского (ЛДПР), растратившую свое колоссальное влияние середины 90-х, граничащее с политическим доминированием, не на реализацию тех или иных системных интересов, не на преобразование общества в соответствии со своими представлениями, а, насколько можно понять, на мелкое гешефтмахерство.
Поэтому практически все значимые процессы развития современного человечества ведут его к глобальной нестабильности.
И это вновь возрождает для России возможность занять место мирового стабилизатора. Это не просто шанс отличиться, выпавший отдельному обществу. Похоже, это единственный сегодня шанс всего человечества на продолжение относительно гармоничного и поступательного развития.

Глава 16. ПРАВИЛА ВЫЖИВАНИЯ СЛАБОЙ СТРАНЫ

Таким образом, развитые страны в силу вполне объективных причин не могут, даже если бы и захотели, оказать России сколь-нибудь действенной помощи. В то же самое время окончательный крах нашего общества также неприемлем для них и пугает их ничуть не меньше (а в настоящее время, когда этот исход стал более вероятным - даже больше), чем возможность российской модернизации и возрождения.
Неприемлемость уничтожения России для всего современного человечества, и в первую очередь для наиболее мощной его части - для Запада - создает нашей стране реальную возможность проведения успешной модернизации и восстановления, на первом этапе хотя бы частичного, своих позиций в мире и связанного с ними уровня благосостояния. Ведь этот путь, как показывает опыт не только нашей, но и многих других стран, является единственным возможным способом по-настоящему устойчивого выживания.
Однако, чтобы воспользоваться постепенно проявляющимися возможностями, необходимо научиться - по крайней мере, на первом этапе возрождения, когда мы еще безнадежно слабы, - не нарушать новых правил мирового общежития, складывающихся в последние годы.
Эти правила несправедливы, неприятны и унизительны, однако их нарушение недопустимо до тех пор, пока мы не окрепнем настолько, что сможем делать это безнаказанно. До того момента мы вынуждены следовать им, хотя бы внешне, и не допускать у остального мира подозрений в отношении нашего истинного отношения к этим правилам. Ведь, пока наше общество слабо, любое значительное нарушение установившихся в мире правил приведет к тому, что алчность развитых стран и их генетическая враждебность к России перевесят их страх перед последствиями нашего разрушения и толкнут их на путь последовательного стимулирования этого разрушения.
Чтобы иметь возможность победить, России надо прежде всего выжить, а для этого - понимать, в каком мире мы оказались с началом глобализации и четко следовать правилам выживания слабой страны в этом мире.

16.1. Изживание институтов права и партнерства

"Ты виноват уж тем,
Что хочется мне кушать"
(И.Крылов)

Сегодня уже не вызывает ни малейших сомнений тот факт, что «холодная война», все чаще оцениваемая современниками, беспристрастными аналитиками и даже крупными политическими деятелями как Третья Мировая, завершилась полной победой США и их союзников по НАТО.
Хотя она была относительно «мягкой» и носила в основном бескровный, информационный характер, для побежденных государств она оказалась неизмеримо более разрушительной, чем прошлые, «горячие» мировые войны. Главный противник США, - Советский Союз, - был полностью уничтожен как общество, а его обломки и население - необратимо разобщены и ослаблены. В этой связи не лишне вспомнить, что побежденная во Второй Мировой войне Германия была всего лишь разделена на две части, а Япония и Италия вообще сохранили территориальную целостность; - экономические последствия - из манифеста Серафимовского клуба - ). Придатки Советского Союза - «страны социалистического лагеря», - как и его собственные фрагменты, были в лучшем случае превращены в экономические и политические придатки победителей, а частично и вовсе отброшены в положение неразвитых стран, не имеющих каких-либо исторических перспектив.
Таким образом, несмотря на неизмеримо меньшую жестокость по отношению к отдельным людям (даже с учетом многих миллионов, погибших в «малых войнах» и этнических чистках, в массовом порядке вспыхнувших на национальных окраинах Советского Союза в ходе и особенно в результате его разрушения, а также жертв растянувшейся на десятилетие югославской катастрофы), средства ведения «холодной», то есть информационной, войны доказали свою качественно большую эффективность, то есть жестокость, по отношению к обществам.
Причина - перенос центра тяжести с физического уничтожения противника на изменение его сознания, то есть на его идейное и психологическое уничтожение, вызванный распространением информационных технологий (собственно, все их используемые в политической борьбе элементы первоначально возникли именно как оружие «холодной войны»).
Последствия качественного изменения характера войн были осознаны в развитых странах довольно быстро. Военная доктрина США стала исходить из достижения «информационного превосходства» над противником как первого этапа военных действий, лишь по достижении которого можно переходить ко второму этапу - обеспечению превосходства в воздухе, то есть к обычной войне.
Осознание внешнеполитических последствий победы над Советским Союзом и предоставленных возникновением «однополярного мира» прав и возможностей, напротив, значительно затянулось. В полном объеме США, как представляется, смогли обобщить результаты своих побед лишь к 1997 году, когда в ходе разработки сценарных вариантов развития мира в первой четверти XXI века была установлена практически полная невозможность восстановления России как влиятельной страны «первого ряда» и достаточно высокая вероятность ее распада. Тогда же в качестве стратегической цели США по отношению к России была сформулирована организация «международного освоения природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока» ([19]), что в контексте соответствующих источников подразумевало существенное ограничение или полную потерю суверенитета России над указанными территориями в пользу одних только США или же США и группы следующих в фарватере их политики развитых стран.
«Гуманитарная акция» по уничтожению Югославии, начатая в марте 1999 года, интересна именно тем, что явилась хотя и не первым, но наиболее выразительным и ярким результатом осознания американцами однополярности сложившегося мира. США, которые, по выражению Дж.Сороса, долго выбирали, «хотят ли они быть единственной сверхдержавой или просто лидером свободного мира» ([20]), решительно и окончательно сделали свой выбор, открыв тем самым новую главу в истории человечества. До развязывания вакханалии борьбы с «международными террористами» и агрессии против Ирака она уже успела получить от людей, склонных прятаться от реальности за словами, рабское наименование «холодного мира».
Это был отнюдь не случайный выбор. Тот же Дж.Сорос задолго до рек крови, пролитых США и их вассалами по НАТО в Югославии, писал буквально «с живой натуры»: «США не проводят репрессий у себя дома, но... не стесняются бравировать силой в международном масштабе. Когда это не грозит трупами собственных граждан, они могут... действовать как агрессор - в качестве примера можно назвать бомбардировку фармацевтического завода в Судане. Характерно, что они агрессивно отказываются сотрудничать (здесь и далее в цитатах выделено автором). Они отказываются платить... взносы в ООН...; и они налагают санкции в одностороннем порядке и по любому поводу или, точнее, по требованию отдельных групп избирателей. США были в числе семи стран, которые проголосовали против Международного суда справедливости, так как американские военные возражали против того, чтобы их персонал подпадал под международную юрисдикцию. Другими странами были Китай, Ирак, Израиль, Ливия, Катар и Йемен. Не очень-то почетная компания! Пентагон зашел так далеко, что дал инструкции военным атташе при посольствах США во всем мире добиваться от военных лидеров правительств принимающих стран лоббирования против Международного уголовного суда. Эта тактика представляется особенно сомнительной в тех странах, где гражданские власти не достаточно надежно контролируют свои вооруженные силы» ([21]).
Действия США и их союзников по НАТО, впервые широко и решительно использовавших свои новые возможности в Югославии, весьма доходчиво показали мировому сообществу новые правила его жизни. Эти правила основаны на абсолютном финансовом, технологическом, информационном, управленческом и военном уже не просто превосходстве, а нескрываемом господстве США и самоупоении последних этим господством. Указанное господство обеспечивает им прочное политическое доминирование и позволяет не то что отбрасывать, а попросту не замечать нормы, ранее казавшиеся незыблемыми (например, запрет применять военную силу против суверенных государств без санкции Совета безопасности ООН) или же ставшими результатом уступок их собственному давлению (например, Дейтонских соглашений).
Весьма характерным представляется и пример Ирака: его сначала заставили (под давлением всего мирового сообщества) разоружиться, уничтожив даже то слабое оружие, которое у него имелось, а затем, убедившись в полной беззащитности, превратили в полигон для испытания новых видов оружия и беспрепятственной отработки взаимодействия между родами войск в условиях новой, высокотехнологичной войны.
Такое соотношение сил делает в принципе ненужной дипломатию (о бессмысленности которой при наличии «большой дубинки» так убедительно и часто проговаривалась М.Олбрайт) и само международное право как таковое, ибо сколь-нибудь серьезное желание реализуется прямым действием (неважно, информационным или военным). «Юристы - это для слабых». Для сильных признание за другими странами и народами каких-либо прав не нужно и представляется совершенно излишним: любые, даже самые фундаментальные права человека (в том числе на жизнь) де-факто признаются США, а значит, и существуют в сегодняшнем мире лишь в той степени, в которой не противоречат сиюминутно осознаваемым «национальным интересам» США.
При этом сами «национальные интересы» США определяются без сколь-нибудь серьезного учета положения за их пределами. «США усвоили... привычку позволять соображениям внутреннего порядка диктовать внешнюю политику - вспомним торговое эмбарго в отношении Кубы, рассчитанное на то, чтобы угодить влиятельным избирателям - кубинцам во Флориде, или расширение НАТО, призванное понравиться избирателям -полякам в Чикаго во время выборов 1996 г.», - справедливо отмечает все тот же Дж.Сорос ([22]).
Таким образом, сегодня вопросы не только мировой политики, но даже внутренней политики многих достаточно значимых стран мира решаются исходя из соотношения сил во внутренней политической жизни США, анализ которой часто недоступен для стороннего наблюдателя. Ему предстоит просто принять к сведению, что США и их союзники по НАТО (несмотря на всю фронду Франции и Германии во время агрессии против Ирака) достаточно убедительно продемонстрировали свои подкрепленные военной и пропагандистской силой право и намерение произвольно выбирать и уничтожать страны, правительства которых, с их точки зрения, ущемляют права своего населения.
При этом агрессоры даже в принципе не ставят вопрос о возможности и целесообразности узнать мнение защищаемого населения по поводу оправданности, желательности и адекватности подобной «защиты» его интересов. Это делает в принципе возможной ситуацию беспощадных массированных бомбардировок страны, правительство которой, например, задолжало своим пенсионерам, или занимает «неправильную» позицию в разрешении трудовых споров, или применяет к уголовным преступникам или террористам чрезмерно жесткие, с точки зрения развитых стран, меры наказания.
Это означает, что США и их подельники присвоили и вот уже как минимум четыре года всласть реализуют на практике безраздельное право уничтожать любые страны мира вместе с проживающими там гражданами по своему произволу.
Теперь никто в мире больше не находится в безопасности.
Знаменательно, что доминирование США в современном мире объективно делает «политическую цену» жизни одного американца неизмеримо выше цены жизней тысяч и даже сотен тысяч граждан других стран. Фактически такой подход возрождает забытое в развитых странах деление людей - правда, уже не по цвету кожи, а по степени экономической и политической силы их стран, с одной стороны, и лояльности их руководства к руководству США, с другой.
Люди «первого сорта», безусловно, американцы: их ценность абсолютна, ибо их судьбы непосредственно влияют на внутриполитические процессы в ключевой стране мира. Смерть даже сотни граждан США, по оценкам, способна резко и достаточно быстро изменить отношение руководства США к войне и потому должна служить важнейшим ориентиром для всех сил, последовательно и решительно стремящихся к прекращению той или иной американской агрессии.
Людьми «второго сорта» являются граждане развитых стран - членов НАТО. Их жизни имеют существенную ценность, но она в целом недостаточна для влияния на принятие решений американскими политиками. Вся остальная часть человечества, по-видимому, объективно является в глазах американского общества некоторым аналогом недочеловеков - «унтерменшей» гитлеровской Германии.
Сходство этого мировоззрения или, точнее, мироощущения с фашизмом при подходах к решению практических вопросов шокирует, но представляется практически бесспорным. При этом почти точно так же, как оправданием гитлеровских убийц в их собственных глазах служило расовое превосходство, сегодняшних американских и натовских преступников оправдывает их политическое и военное превосходство: принадлежность к более демократической (в переводе на практический язык современной международной политики - более развитой и сильной) стране.
Людоедское в своей простоте объяснение своей правоты натовским пилотом, уничтожившим колонну албанцев только за то, что они пытались вернуться обратно в еще не очищенное от сербов Косово, простым фактом собственной принадлежности к «силам демократии» - не оговорка, а честное, прямое и бесконечно далекое даже от возможности усомниться в своей правоте выражение фундаментальной идеологической установки на то, что людьми в полном смысле этого слова являются лишь граждане развитых стран, а все остальные - «недочеловеки», неразумные туземцы, которых нужно приводить к удобному для себя виду всеми средствами, вплоть до физического истребления.
США не стесняются демонстрировать решимость последовательно продолжать эту политику и не испытывают даже необходимости как-то оправдывать ее. Еще выступая на праздновании 50-летия НАТО в разгар бомбардировок Югославии, госсекретарь США М.Олбрайт прямо заявляла о решимости США и дальше «преобразовывать мир, изменять облик целых стран». Это отношение к остальному человечеству пронизывает и всю деятельность, не говоря уже о риторике, администрации Буша и является выражением не политической линии той или иной партии, но глубокой убежденности всего американского народа, весьма напоминающей убежденность немецкого народа в годы побед гитлеровского режима.
Стремясь к созданию наиболее комфортного для себя однородного мира, живущего по американским «правилам игры», США объективно превращают себя в непримиримого, в прямом смысле слова смертельного врага любой особости, любой специфичности за своими пределами18.
Фактически уже сейчас США инстинктивно рассматривают любое существенное отличие от исповедуемых и устанавливаемых ими правил и ценностей как непосредственную угрозу своим жизненным интересам, требующую как можно более быстрого устранения практически любой ценой. При этом относительно высокая терпимость и «политкорректность» внутри страны (понесшая, правда, невосполнимый урон во время раскрутки антитеррористической истерии и прямого подавления антивоенного движения во время подготовки к агрессии против Ирака) парадоксальным образом сопровождается абсолютной нетерпимостью по отношению не то что к враждебным, но даже и просто к настораживающим явлениям за ее пределами.
Не будет преувеличением утверждать, что практически вся активная часть американского общества искренне считает свой образ жизни и свою систему ценностей универсальными, являющимися наилучшими для всех людей мира, и понимает задачу их всеобщего распространения и внедрения во все человечество как свою историческую миссию, сходную с религиозной. То, что в начале этого века звалось «бременем белого человека», в его конце с полной самовлюбленностью и самоуверенностью, без тени самоиронии именуется «бременем демократии».
Человечеству еще только предстоит осмыслить глубину случившегося: последовательное и ничем не сдерживаемое развитие демократии в наиболее демократичной стране мира превратило ее по отношению к остальным странам в обычное (по своим стимулам, а не по ресурсам, которые исключительны) тоталитарное государство, вполне соответствующую общему критерию тоталитарности, выведенному Дж.Соросом. Сегодня США вполне уподобились фашистским и коммунистическим режимам прошлого, которые «претендовали на знание высшей истины и навязывали миру свои представления силой» ([23]). Возможно, что в ближайшие годы тоталитаризм, основанный на полном контроле за информационном поле, при сохранении формальных демократических процедур и институтов окончательно восторжествует и во внутренней общественно-политической жизни США.
Феномен «демократического фашизма», «демократического тоталитаризма», «демократического террора» все еще ждет тщательного, разностороннего и, что самое главное, беспристрастного изучения. Возможно, для такого изучения надо смотреть на него со стороны, из иного культурного поля; в этом смысле наиболее перспективным представляется позиция китайских, иранских и особенно индийских мыслителей, в силу культурно-исторических причин способных воспринимать ценности западной цивилизации и оценивать их с точки зрения как глобальной конкуренции, так и ценностей собственной цивилизации.
Подобное беспристрастное изучение в принципе не может начаться сегодня, когда еще не осела пыль развалин и кровь жертв не впиталась в землю, - а мир уже затаил дыхание в преддверии новой агрессии. Однако в настоящее время становится неоспоримым, что, провозглашая на словах ценности «открытого общества» и энергично навязывая их формальные признаки всем зависимым от них странам, США каждым своим практическим шагом отвергают их содержательную часть. При этом они все больше и больше напоминают античные Грецию и Рим: греческая демократия опиралась на наличие «движущегося имущества» - рабов, а передовые по тем временам права римского гражданина в принципе не могли распространяться на окружающих империю «варваров».
Изучение внутренних закономерностей развития США, в первую очередь закономерностей функционирования их политической системы, сегодня необходимо как никогда, ибо не вызывает сомнений, что они в принципе не способны остановиться и после Ирака. Потенциальным объектом их агрессивности объективно является весь мир. Разрушение мирового баланса сил после полной победы НАТО в «холодной войне» поставило человечество не просто на грань возвращения в средневековое варварство, но и на грань уничтожения в результате прямых агрессий взбесившегося победителя.
Моральное осуждение этого заведомо более слабыми странами, даже внутри самой НАТО, если и сможет проявиться в сколь-нибудь заметных формах, будет иметь еще меньше значения, чем 65 лет назад. Ведь США и их соучастники (в первую очередь Великобритания) обладают абсолютным превосходством на информационном поле и фактически оказывают решающее воздействие на формирование мирового общественного мнения.
Важно уточнить: сегодняшние США и НАТО являются прямой угрозой остальному человечеству отнюдь не из-за аморальности своей политики. Многие государства, в том числе и члены НАТО (Турция), обходятся со своими или чужими гражданами с по крайней мере не меньшей жестокостью, чем США и НАТО - с гражданами Югославии, Афганистана, Ирака.
Угроза человечеству, исходящая в настоящее время от США и НАТО, является исключительной только из-за исключительности их потенциала, позволяющего безнаказанно планировать и совершать практически любые преступления. Отсутствие силы, непосредственно уравновешивающей агрессоров, сохранит это положение, пока процессы внутреннего развития лидеров (интеллектуальное, административное и психологическое перенапряжение из-за «сверхответственности» и, как следствие, - замедление прогресса технологий, деградация управления и др.) не позволят остальному человечеству создать убедительный противовес новому, постиндустриальному, безукоризненно демократическому и почти столь же чудовищному, как и 60 лет назад, террористическому режиму.
Надежды на то, что этот противовес возникнет уже на наших глазах, в результате агрессии США против Ирака, в своей торопливой радужности представляются недостаточно обоснованными. Наблюдаемое нами молчаливое и стихийное сопротивление, пусть даже и прошедшее уже стадию недовольства, способно лишь раздражать и незначительно тормозить агрессора.
Формирование нового миропорядка на основе изложенных выше простых и чудовищных в своей бесчеловечности правил является беспрецедентным в мировой истории вызовом, брошенным небывало узкой и небывало более сильной частью человечества его небывало широкой и небывало более слабой части. Этот вызов столь же однозначен и оставляет его жертвам так же мало выбора, как и тот, что был брошен гитлеровской Германией и ее союзниками сталинскому Советскому Союзу 22 июня 1941 года.
Принципиально важной особенностью этого вызова является его возникновение в условиях полного доминирования в мировом информационном пространстве главного агрессора сегодняшнего и завтрашнего дня - США. В этих условиях нравственность, мораль, нетерпимость к международной организованной преступности и другие бесспорные общечеловеческие ценности и общественные интересы именно вследствие своей бесспорности и всеобщности присваиваются США для наступательной реализации своих интересов в глобальной конкуренции. Информационная монополия позволяет им установить неприкрытую монополию на толкование моральности, нравственности и оправданности любых действий, совершаемых человечеством. В результате указанные базовые ценности не только приобретают характер «абсолютного прикрытия», но и, что является значительно более важным и опасным для потенциальных конкурентов США, становятся «абсолютным оружием» лидера современного человечества.
В результате такого корыстного, но уже практически совершившегося в результате контроля США за глобальной информационной средой присвоения общечеловеческих ценностей и их сращивание с национальными интересами США непременным условием успешного противостояния последним и конкуренции с ними может оказаться внешняя преступность и бесчеловечность.
Весьма вероятно, что в результате их абсолютного информационного доминирования всякий противник США будет выглядеть в глазах мирового сообщества как символ бесчеловечия и живое воплощение зла (вспомним, что и Советский Союз успел незадолго до своей гибели стать «империей зла» - при значительно более слабых инструментах ведения информационных войн, чем сейчас). А поскольку форма оказывает весьма существенное влияние на содержание практически любого процесса, это делает конкуренцию с США весьма сложным и опасным занятием, угрожающим его успешным участникам не только международной дискредитацией, но и действительным внутренним перерождением и глубокой моральной деградацией.
Следует отметить, что избежание этого внутреннего тупика для стратегических конкурентов Соединенных Штатов возможно только в случае исповедания принципиально иных, не совпадающих с насаждаемыми американцами общественных ценностей. Это означает, в частности, что успешная конкуренция в условиях глобализации может носить исключительно цивилизационный характер, то есть вестись на основе принципиально не совпадающих систем ценностей и приоритетов при помощи действий принципиально различных типов (подробней см. параграф …).
Подводя промежуточный итог, зафиксируем: Югославия подверглась жестокой неспровоцированной военной агрессии и фактически экономическому уничтожению, которое затем обернулось и ее политическим уничтожением с физическим арестом почти всей патриотически ориентированной элиты страны (и продажей ее бывшего лидера за деньги) по причинам, не имеющим к ней непосредственного отношения. В схожем положении оказался Ирак.
В то же время экономически несравненно более слабая Северная Корея смогла по крайней мере на время отстоять свою независимость за счет военной силы и потенциальной готовности применить ее. Основную роль при этом сыграла никем и никогда не вербализированная, неявная, подразумеваемая, но предельно внятная угроза применения ядерного оружия против ближайшего союзника США в регионе - густонаселенной Японии. Существенную роль, насколько можно судить, сыграл также гарант межкорейского мира - по-прежнему стоящие вдоль границы демилитаризованной зоны несколько тысяч дальнобойных орудий, способных в любое мгновение стереть с лица земли столицу Южной Кореи - Сеул.
Таким образом, вместо Югославии и Ирака - «в неудачном месте и в неудачное время» - может оказаться любая другая страна, не обладающая технологической возможностью и внутренней решимостью в любой момент нанести по развитым странам неприемлемый для них военный или иной удар. При этом каждый успех лишь раззадоривает агрессоров, укрепляя в них уверенность в собственной безнаказанности и усиливает желание распространить свой успешный опыт и на другие страны. Поэтому успех агрессии против Югославии в 1999 году практически предопределил нападение на Ирак, а успех американской военной машины в Ираке поставил под угрозу варварского разрушения, «вбамбливания в каменный век» практически все остальные слабые страны. Чтобы оказаться под угрозой неспровоцированного нападения, после Косово, не говоря уже об иракской кампании, тому или иному обществу достаточно сохранять хотя бы элементы понимания собственных национальных интересов в части, не совсем совпадающей с меняющимися национальными интересами США.
Эта опасность усугубляется тем, что США, помимо сознаваемых ими интересов, ведет и, по-видимому, не осознаваемый ими (в первую очередь из-за своей постыдности: здесь американцам мешает национальная гордость и развитое на индивидуальном уровне нравственное чувство) «комплекс сверхдержавы». Напомним, что сверхдержава как таковая, как явление международной политической жизни существует за счет предоставления своим «младшим партнерам» военно-политической защиты в обмен на ослабление экономической конкуренции со стороны последних. При этом она получает двоякий выигрыш: сиюминутный - из-за ослабления текущей коммерческой конкуренции, стратегический - из-за своего сосредоточения на разработке военных проблем, обеспечивающих, как показывает общая теория технологий, наибольшую скорость и эффективность технологического прогресса.
Следствием, полностью подтвержденным историей, является органическая потребность сверхдержавы в наличии врага, причем идеальный враг должен быть, с одной стороны, уязвимым и не представляющим реальной угрозы, а с другой стороны - достаточно авторитетным, чтобы противостояние с ним могло восприниматься «младшим партнерами» всерьез и быть таким образом, достаточным основанием для приносимых ими (и порой весьма ощутимых) жертв (подробней см. параграф …).
После того, как Россия в силу естественных инерционных процессов технологической и, что принципиально важно, управленческой деградации лишится своих межконтинентальных ракет с ядерными боеголовками (а точнее, возможности появления решимости их применения), она при сохранении прочих тенденций и мотиваций станет «идеальным врагом» единственной оставшейся в мире сверхдержавы. Этого врага вне зависимости от его интересов и поведения, по вполне объективным причинам может ждать только одна судьба - судьба вчерашней Югославии и сегодняшнего Ирака.
Предельным сроком сохранения основной массы межконтинентальных ракет России при сохранении сложившихся экономических, политических и психологических тенденций на основе традиционных методов оценки можно условно считать 2010 год, - исходя из их физического состояния и финансовых возможностей общества. Однако, согласно важнейшему практическому выводу специальной теории технологий, время инерционного развития сложных систем, функционирующих в агрессивной среде, в общем случае может быть приблизительно равно половине времени инерционного развития их центрального элемента, рассматриваемого изолированно, в качестве простой системы.
В данном конкретном случае это значит, что реальным «порогом стратегической военной безопасности» для России является уже 2006 год, и лишь с учетом инерционности развития не только российских, но и объективно противостоящих им систем он может быть продлен до 2008 года.
Фундаментальными причинами снижения «порога стратегической военной безопасности» России следует назвать деградацию как российского общества, так и системы управления им. Последнее повышает вероятность досрочной нейтрализации средств сдерживания из-за управленческих ошибок или сбоев. Кроме того, по мере развития высокоточного оружия неуклонно нарастает уязвимость прежних - в значительной степени централизованных, а не сетевых - систем управления средствами сдерживания, уничтожение или дезорганизация которых делает применение этих средств технически невозможным.
Однако главнейшей из конкретных причин, способных привести к падению обороноспособности России ниже порогового уровня, является возможное продолжение деградации систем выработки и принятия решений, в том числе стратегических решений в области политики. В нашей стране никто и никогда не имеет права забывать, как парализация именно этих систем привело к стремительному распаду Советского Союза при сохранении основной части формальных параметров его военно-политической и даже экономической мощи.
Нельзя забывать и о комплексе разнонаправленных и в целом достаточно эффективных мер, предпринимаемом в первую очередь США для разрушения российских стратегических сил. Помимо все еще достаточно эффективного влияния на персональные назначения российских руководителей и на политику в области финансирования программ, связанных с поддержанием боеспособности ядерного оружия, ключевой опасностью является для России программа развития противоракетной обороны США (ПРО).
Якобы направляемая на защиту США и, по отдельным сообщениям, их союзников (в первую очередь Японии и Южной Кореи) от оружия массового поражения тоталитарных стран (в первую очередь Северной Кореи, а затем и некоторых стран Ближнего Востока) и, как иногда намекается, но никогда не говорится прямо, Китая, эта программа, по замыслу ее разработчиков, способна в течение трех-четырех лет сделать территорию США принципиально недосягаемой для российских ракет.
Это весьма знаменательное, хотя, возможно, и случайное совпадение сроков осуществления двух глобальных процессов: стратегического ослабления России и обретения США формальной неуязвимости.
Принципиально важно, что решимость разорвать договор о ПРО - не менее серьезный признак изменения мироощущения США, чем нападение на Югославию. Раньше, противостоя Советскому Союзу, они хотя бы косвенно и хотя бы для улучшения имиджа признавали ответственность за состояние дел в мире - хотя бы в сфере своего влияния. Разрыв договора о ПРО - юридическое доказательство свершившегося полного внутреннего отказа от этой ответственности. Курс на создание индивидуальной противоракетной обороны демонстрирует безразличие США к уровню внешнего неблагополучия, вызванного во многом спровоцированного их действиями, и намерены не преодолевать его, а надежно от него отгораживаться.
Таким образом, при сохранении основных тенденций современного мирового и внутреннего развития Россия уже с 2006 года (и не позже 2010 года) входит в «опасную зону», в которой она с достаточно высокой вероятностью может оказаться объектом прямой неспровоцированной военной агрессии со стороны США и, вероятно, других стран НАТО. Как и в случае с Югославией и Ираком, эта агрессия будет преследовать внутренние цели государств-агрессоров, не имеющие непосредственного отношения к жертве агрессии.
Россия окажется в угрожаемом положении и по другой причине. Экономический рост после финансовой катастрофы 1998 года, при всей своей неполноте и ущербности, создал значительный хозяйственный потенциал и кардинально снизил экономическую зависимость России от мирового финансового сообщества. Вне зависимости от дальнейшей успешности своего развития, даже с учетом практически неизбежной между осенью 2004 и осенью 2006 года разрушительной девальвации, наша страна во все большей степени будет опираться на свои внутренние ресурсы и резервы.
Учитывая устойчивое доминирование США в мировом (как политическом, так и финансовом) сообществе, снижение зависимости России от этого сообщества неминуемо означает тем самым и ослаблением контроля за Россией со стороны США. Такое ослабление не может не восприниматься последними весьма болезненно и создаст для США объективную потребность заменить финансовые рычаги контроля за Россией какими-либо иными.
Прямая скупка политической элиты и широкомасштабная «промывка мозгов» российскому обществу после завершения катастрофического периода 1988-98 годов, практически стершего Россию и с военно-политической, и с финансовой карты мира, уже не возымеют должного действия. Каким бы слабым и неэффективным ни было руководство постельцинской и, затем, постпутинской России, оно сможет уверенно чувствовать себя только в той степени, в которой будет исходить не из декларируемого, но и из реального абсолютного приоритета национальных интересов. Это означает, что основным рычагом обеспечения того уровня контроля за нашей страной, который стал привычным для США и воспринимается ими как комфортный, по мере постепенного оздоровления российской экономики все в большей степени будет становиться грубая военная сила.
А это означает, что каждый экономический успех России будет объективно, вне зависимости от желания российского и американского обществ, увеличивать угрозу военной и, лишь в случае большого везения, какой-либо иной агрессии со стороны Соединенных Штатов. Эта агрессия опять-таки вполне объективно будет направлена на восстановление американского контроля за развитием российского общества и, соответственно, на дезорганизацию последнего и лишение его каких бы то ни было исторических перспектив.
Следует подчеркнуть, что реальность подобной возможности при всей своей трагичности ни при каких обстоятельствах не должны служить причиной для возникновения вражды, в том числе к США.
Слепая ненависть нерентабельна. В лице американского и некоторых других обществ мы сталкиваемся не с персонифицированными врагами, но с враждебным нам в целом - исключительно из-за нашей собственной слабости! - сложившимся к настоящему времени мироустройством, «порядком вещей». Бороться с ним - то же самое, что противостоять гравитационной постоянной или атмосферному давлению. В этих условиях надо научиться как минимум - жить и развиваться, а как максимум - использовать их в своих собственных целях.
А для этого мы должны научиться принимать мир как данность, оставляя естественные и понятные эмоции, как уличную обувь, за порогом комнат, в которых мы принимаем решения.
Необходимо понимать, как мир устроен, как его можно и как его нужно изменить в наших интересах. По-человечески понятные и неизбежные обида, ненависть, ярость затмевают разум и при всей своей человеческой привлекательности снижают наши шансы на выживание.
Гнет Золотой Орды выглядит по-отечески заботливой опекой по сравнению с сегодняшним и завтрашним гнетом Соединенных Штатов. Нынешнему и следующему поколению российских руководителей предстоит еще раз провести наше общество «между струйками кислотного дождя», обеспечив гибкое выживание и собирание сил под спудом внешнего угнетения.
Эта задача на порядок сложнее той, которая стояла перед нашими предками три четверти тысячелетия назад, но ее придется решить, потому что цена разного рода по-человечески понятных глупостей и эмоций оказывается запретительно велика.
Ни одному ответственному члену российского общества ни на минуту не следует забывать, что, внезапно и неспровоцированно, в нарушение как всех неформальных правил международного общежития, так и формальных норм международного права, напав на Югославию, США и их партнеры по НАТО, как лидеры современного человечества, вернули его в эпоху, когда действительно только одно право - право силы, а на международной арене действуют преимущественно волчьи законы.
В силой утвержденном ими однополюсном мире больше нет места партнерским отношениям, по крайней мере для слабых его участников; в нем действуют только отношения «слуга - хозяин», причем даже самый верный слуга отнюдь не гарантирован от того, что его внезапно объявят врагом в результате непредсказуемых, а часто и невидимых для него изменений внутриполитического положения «хозяев».
Если в эпоху «холодной войны» наибольшую роль для практической политики имели военно-политические аспекты, то сегодня на первый план выдвигаются аспекты экономические и информационные, обеспечивающие успешное участие той или иной страны в мировой конкурентной гонке. Все разговоры об идеологии, праве, морали, все призывы к свободе, демократии и либерализму, вообще любые публичные заявления представителей мировых лидеров являются не более чем информационно-пропагандистским обеспечением международной конкуренции, принявшей тотальный характер и ведущейся «на уничтожение», а порой и действенным оружием, применяемым в ней.
Широкое (в том числе в масштабах всего мира) и комплексное применение технологий формирования общественного сознания превратило США и его ближайших союзников в прямом смысле слова в «империи лжи». Высшее достижение информационной политики США - «конструирование реальности», то есть создание при помощи выверенного комплексного и разнонаправленного информационного воздействия таких условий для его объекта (в том числе и общественного мнения всего мирового сообщества), которые практически полностью и без каких-либо дополнительных усилий вынуждают его действовать в полном соответствии с потребностями организатора соответствующего воздействия.
Международная конкуренция приобретает характер тотальной финансово-информационной, а то и обычной «горячей» войны сильнейших стран, в первую очередь США, против остальных, подчиненное или по крайней мере зависимое положение которых становится все более очевидным и все более окончательным. Слабый становится придатком сильного, причем новые технологии не облегчают, а, напротив, усугубляют его положение.
Для противостояния агрессивному и тотальному характеру международной конкуренции России жизненно необходимо стремиться к укреплению сотрудничества и нахождению общих интересов прежде всего со странами, обладающими значительным потенциалом, но также являющимися потенциальными жертвами США и их союзников. Это в первую очередь Китай и Индия.
Учитывая современное состояние России и масштабы стоящих перед ней угроз, следует внимательно рассмотреть вопрос о целесообразности и границах практического применения доктрины нераспространения ядерного оружия. Ведь сегодня клуб «ядерных неформалов», насколько можно понять, включает в себя как минимум такие вовлеченные в перманентные (в том числе внутренние) конфликты государства, как Израиль, ЮАР, Индия, Пакистан, Северная Корея и имеет тенденцию к дальнейшему и достаточно быстрому расширению. В этих условиях представляется в высшей степени целесообразным и своевременным рассмотреть вопрос о возможности использования неявной, невербализуемой угрозы передачи технологий производства оружия массового уничтожения и средств его доставки на территорию США (в том числе сквозь «стратегическую» компоненту американской системы ПРО) третьим странам как постоянный инструмент придания американской внешней политике минимально необходимого для нормального развития человечества уровня разумности и конструктивности.
России не следует забывать, что сегодня она в силу вполне объективных процессов в стратегическом отношении прижата США и их союзниками по НАТО к стене и имеет все формальные основания разговаривать с ними с позиции общества, которому больше нечего терять.
Разумеется, при обсуждении подобной передачи оружия и технологий, не говоря уже о самой передаче, если до нее дойдет дело, следует исходить исключительно из долгосрочных национальных интересов России. С военно-технической точки зрения это означает категорический отказ от передачи оружия, которое по тем или иным причинам не может представлять угрозы для потенциальных агрессоров (в первую очередь США), и снабжение передаваемых систем неотделяемыми элементами, в принципе исключающими возможность их применения против России.
Кроме того, передача оружия ни при каких обстоятельствах не может осуществляться напрямую. Оно должно попадать к соответствующим странам исключительно против декларируемой воли России и не из нее, а с территории третьих и четвертых стран.
Основным принципом этой передачи должно быть оказание на потенциальных агрессоров минимально необходимого для их приведения к адекватности давления (в первую очередь, разумеется, психологического) при недопущении никаких негативных последствий для России. Понятно, что в условиях нашей сегодняшней и завтрашней слабости это означает гарантированное исключение появления какого-либо «российского следа» у передаваемого оружия и представления факта его появления исключительно как результата стихийной реакции мировой политической и цивилизационной среды на растущую агрессивность США и их союзников.

16.2. Необходимость приведения военной доктрины
в соответствие с доктринами стран-агрессоров

Нападение США и их союзников по НАТО на Югославию и Ирак, а также провоцирование кризиса вокруг Северной Кореи и настойчивое нагнетание напряженности вокруг Китая выявили принципиальное изменение самого понятия «агрессии» в условиях глобализации. Широкомасштабное использование современных информационных технологий и особенно технологий формирования сознания обеспечивает поэтапное, «ползучее», незаметное не только для мирового общественного мнения и общественного мнения стран-агрессоров, но и для самой жертвы агрессии втягивание ее в войну.
При этом момент начала агрессии - перехода от пропагандистской кампании и дипломатического давления к непосредственно военным действиям, сначала «точечным», разнообразно ограниченным и строго дозированным, а потом все более и более масштабным и разнузданным, - настолько размыт и трудно определим, что кардинально смягчает реакцию мирового общественного мнения.
Это принципиальное изменение нашло своевременное отражение в военных доктринах стран-агрессоров. Так, США рассматривают, как показано выше, обеспечение «информационного господства» в качестве неотделимой от начала боевых действий подготовки к ним (по аналогии с всеобщей мобилизацией), то есть фактически в качестве первого этапа собственно военных действий, в качестве пролога, образующего с ними неразрывное единство. Это в принципе стирает грань между пропагандистской, информационной и традиционной, «горячей» войной и коренным образом меняет содержание многих привычных понятий - в частности, понятия безопасности.
Представляется, что в свете нового акта югославской трагедии пришла пора привести в соответствие новым реалиям и военные доктрины стран - потенциальных жертв агрессии, в том числе и России.
Прежде всего, представляется необходимым выработать однозначный и формализуемый комплекс признаков «информационной агрессии», являющийся надежным критерием, позволяющим своевременно распознавать действия, ведущие в соответствии с военной доктриной США к «обеспечению информационного господства» и являющиеся, таким образом, прологом к переводу агрессии в форму непосредственно военного нападения.
Естественно, такой критерий, будучи фактически разграничителем мирного и военного состояния, должен быть абсолютно надежным. Он должен гарантированно и доказательно отделять рядовые пропагандистские кампании, преследующие локальные цели, от информационного этапа собственно военного нападения. В силу исключительной значимости данного критерия он должен быть широко распространен в российском обществе, а желательно - и внедрен в мировое общественное мнение, и стать неотъемлемой частью как минимум российской, а желательно - и международной политической культуры.
Будучи выработанными, как этот критерий в целом, так и комплекс образующих его конкретных признаков ни в коем случае не должны подлежать легкому изменению. Ведь сознание лиц, вырабатывающих этот критерий и составляющий его комплекс признаков, а также принимающих решения на основе этого критерия и признаков, является, как показывает как югославский, так и советский опыт, первейшим, ключевым объектом информационной агрессии.
Установление факта начала информационной агрессии должно быть предельно объективизированным, не поддающимся субъективному давлению. Оно должно быть исключительно надежным, так как цена ошибки неприемлемо высока. И, наконец, оно должно вести к автоматическому, неотвратимому запуску процедуры комплексной реакции на выявленную информационную агрессию.
Эта процедура, как представляется, должна включать в себя предупреждения (в том числе, возможно, и неформального характера) и лишь затем, если они не возымеют должного действия, и агрессия будет продолжаться, - превентивный удар по агрессору. Этот удар должен осуществляться таким образом, чтобы гарантированно и полностью лишать его возможности реализовать свои планы по эскалации агрессии и переводу ее из информационного в материально-вещественный аспект.
Страны, объективно не располагающие возможностью остановить начало агрессии на информационном фронте, должны иметь закрепленное международными юридическими нормами право отвечать на информационную агрессию как на обычную, то есть активным применением обычных, не информационных видов оружия. В связи с этим Россия, как представляется, должна прямо заявить или недвусмысленно дать понять о своей непреклонной решимости активно отвечать не только на агрессию с применением неядерного оружия оружием массового уничтожения, но и на информационную агрессию как таковую.
Понятно, что ответ на информационную агрессию традиционным оружием массового поражения и террора чрезмерен и не может быть оправдан практически ни при каких обстоятельствах. На этом этапе агрессии жизненно необходим комплекс иных, как более дешевых, так и более гуманных видов оружия, а при необходимости - скорейшая доработка и дополнительное развертывание соответствующих систем.
Представляется разумным включение в их состав всех возможных и доступных в настоящее время средств воздействия на лиц и структуры, участвующих в принятии решений о начале и прекращении информационной войны, а также на все инструменты ее ведения, включая систему национальных и международных коммуникаций.
В настоящее время, учитывая технологическую специфику США, наиболее полно соответствующим возможным формальным требованиям к системам такого рода следует признать различные виды компьютерного оружия. Мы делаем этот вывод вполне ответственно, несмотря на максимум первоначальный этап его разработки и вероятное фактическое отсутствие не только готовых для успешного достижения практических целей образцов, но и общепризнанных принципов подхода к их созданию.
Не вызывает сомнения, что сложившаяся в последние десятилетия тенденция, по которой судьба военных столкновений все в большей и большей степени решалась в столкновениях систем управления и анализа, будет развиваться и впредь. Так как системы управления и анализа - мозг не только современных армий, но и современных обществ - необратимо приобрели компьютерный характер, наиболее эффективные методы прямого воздействия на них также неминуемо будут компьютерными.
Однако принципиально важно отметить, что самоограничение вопросами индивидуального противостояния потенциальному агрессору, несмотря на сколь угодно глубокую их проработку, представляется совершенно неприемлемым и необоснованным.
В новых условиях представляется необходимым наполнить новым содержанием и доказавшую свою принципиальную полезность концепцию коллективной безопасности. Так как объектом неспровоцированной агрессии может стать практически любая страна, и так как каждое новое успешное нападение в силу объективных причин будет только повышать вероятность нападения на все другие страны, разумно ввести как в обыденный, так и в дипломатический оборот понятие «угрожаемой страны», то есть страны, подвергшейся информационной агрессии в соответствии с установленными и международно признанными критериями.
Как только та или иная страна окажется в «угрожаемом» положении, мировое сообщество, а на первом этапе, когда соответствующие механизмы будут еще слабы - Россия или другие страны как представители мирового сообщества должны немедленно известить ее об этом и предложить комплекс мер по обеспечению безопасности. Такой комплекс должен зависеть от характера угрозы и может включать достаточно широкий диапазон мер, - от предоставления оружия пассивной обороны (наиболее известным примером служат уже не самые новые зенитные комплексы С-300 и истребители) до, возможно, наступательного оружия, способного нанести наибольший вред военному потенциалу предполагаемого агрессора. В любом случае представляется целесообразным заранее обеспечить безоговорочный и гарантированный возврат этого оружия в предоставившую его страну немедленно по исчезновении угрозы агрессии.
Принципиально важным является передача вместе с оружием специалистов, способных обеспечить обучение национальных кадров и применение на первых порах, пока обучение еще не закончено. В югославской войне крайне рискованная с тогдашней политической точки зрения и вызвавшая бы в высшей степени неоднозначную реакцию даже в российских кругах передача одного лишь только современного оружия была бы полностью обесценена вероятным отсутствием в югославской армии должным образом подготовленных специалистов, способных обеспечить эффективное применение данного оружия.
Выбор конкретных мер должен зависеть не только от характера угрозы, но и от дружественности и разумности руководства «угрожаемой страны». Принципиально важно, что помощь должна быть предложена и при согласии оказана ему независимо от его морального облика и внутренней эффективности. Ведь сегодня США и их союзники по НАТО объективно угрожают всем странам мира без исключения, а перед лицом угрозы уничтожения инфраструктуры по югославскому или иракскому вариантам прежние противоречия во многом утрачивают свое значение.
При обсуждении военных уроков нападения США и их союзников по НАТО на Югославию и Ирак ни на минуту нельзя забывать фундаментальное правило, в соответствии с которым самооборона относительно слабого государства (и вообще любого относительно слабого участника любого столкновения) может быть эффективной, только пока она исходит из принципов асимметричности и неадекватности ответов.
Это вызвано тем, что, с одной стороны, в современных условиях отпор, как правило, в принципе невозможен, если он симметричен, так как в сфере своей агрессии всякий разумный агрессор практически гарантированно обеспечивает себе кратное превосходство. С другой стороны, отпор, чтобы быть по-настоящему действенным, должен наносить агрессору качественно больший ущерб, чем тот, который надеется нанести тот, так как только в этом случае агрессия станет невыгодной как вид деятельности.
Справедливости ради следует отметить, что теория «адекватных ответов» при условии правильного истолкования предусматривает практически то же самое, так как рассматривает необходимый ущерб не в абсолютном размере, а по отношению к потенциалу участников конфликта. Поскольку агрессор в подавляющем большинстве случаев (хотя истории, в том числе и новейшей, известны и исключения) обладает гарантированно большим потенциалом, сопоставимый по отношению к его потенциалу ущерб по абсолютной величине будет заметно больше ущерба, понесенного жертвой агрессии.
Естественно, это лишь некоторые фрагментарные наброски современной военной доктрины России, не претендующие ни на исчерпывающую полноту, ни на окончательность суждений по затронутым проблемам.
Вместе с тем практически не вызывает сомнений, что среди прочего военная доктрина России должна предусматривать:
Сохранение, развитие и постоянную модернизацию стратегических средств сдерживания, в первую очередь оружия массового уничтожения, так как развитые общества наиболее чувствительны именно к людским и экологическим потерям, а технологические разрушения восстанавливаются не просто быстро, но и тем быстрее, чем более развитым является понесшее их общество.
Выраженная и не вызывающая сомнения у окружающего мира (не только у потенциальных агрессоров) решимость применять оружие массового поражения первыми в случае агрессии. Эта решимость должна распространяться даже на те случаи, когда агрессор гарантированно не обладает им или гарантированно воздерживается от его применения первым.
Приведение систем управления средствами сдерживания в соответствие с потенциальными возможностями агрессора по воздействию на нее (включая ее модификацию и придание ей сетевого характера, чтобы при поражении центра или центров управления она допускала самостоятельное применение по инициативе нижестоящих командиров, сохранивших дееспособность).
Придание компьютерному оружию активного характера, вывод его на уровень, гарантированно обеспечивающий успех в случае применения, и поддержание его на этом уровне. Перенос центра тяжести с собственно информационного на физическое воздействие на компьютерные системы потенциального противника, включая уничтожение систем хранения, передачи и обработки информации, с одной стороны, и перехват управления недостаточно защищенными процессами - с другой.
На последнем виде современных вооружений вследствие недостаточного внимания к нему, трудно объяснимому чем-либо иным, кроме глубокой и всесторонней деградации науки и управляющих систем современного российского общества, представляется целесообразным остановиться несколько подробнее.
Сегодня уже практически не вызывает сомнения, что именно компьютерное оружие может стать основой качественно новых глобальных систем стратегического сдерживания, способных полностью восстановить реальный военно-политический паритет между США и их союзниками по НАТО, с одной стороны, и остальными странами мира, с другой. (Этот паритет был разрушен еще в результате поражения СССР в «холодной войне» и его распада, но стал бесспорным лишь восемь лет спустя - в результате агрессии против Югославии; уничтожение же Ирака и вовсе окончательно уничтожило Россию как военную державу).
Напомним, что принципиальная важность «оружия сдерживания» вызвана тем, что оно обеспечивает обладающей им стране некоторый пороговый уровень политической влиятельности, в значительной степени компенсируя недостаточный уровень ее экономического, социально-политического и интеллектуального развития.
Однако роль традиционного «оружия сдерживания» (оружия массового поражения, в первую очередь межконтинентальных баллистических ракет с ядерными боеголовками) для России в перспективе будет неуклонно снижаться. Причинами этой фундаментальной тенденции являются как нехватка средств на его поддержание, не говоря уже о развитии и противостоянии внешним попыткам обеспечения его деградации, так и то, что угроза его применения так ужасна, что со стороны относительно цивилизованной страны может быть воспринята всерьез только в совершенно исключительных обстоятельствах. Выше было наглядно показано, что традиционное оружие массового поражения из-за чрезмерности последствий своего применения в принципе не может быть оружием массового сдерживания на начальном, информационном этапе агрессии.
Соответственно, Россия нуждается в качественно новом типе «оружия стратегического сдерживания»: относительно дешевом, эффективном, желательно экологичном и уж точно ни в коей мере не самоубийственном.
В настоящее время представляется в высшей степени своевременным рассмотреть возможность разработки в качестве подобного «оружия стратегического сдерживания» компьютерного оружия, представляющего собой сообщество взаимосвязанных и взаимодополняющих компьютерных «вирусов» и вспомогательных программ, значительно повышающих эффективность их применения.
Сегодня известны лишь единичные случаи бесспорного сознательного применения компьютерных вирусов в военных или политических целях (одним из первых широко известных случаев стал обмен ими между израильской разведкой «Моссад» и исламским движением «Хезболлах»). Эффективность этих атак до сих пор принципиально ограничивает точечный характер применения (только против компьютерных систем непосредственно противостоящих структур, а зачастую и вовсе только против их официальных сайтов в Интернете) и несовершенство используемых вирусов. Достаточно указать, что, как правило, они уничтожают лишь часть накопленной информации или программного обеспечения, а не сам компьютер; как правило, они не копируют себя в другие компьютеры.
Между тем потенциальная опасность компьютерного оружия вполне осознана развитыми странами; так, США официально признали его «оружием массового поражения» и постоянно проводят специальные учения, в том числе и с использованием специально нанимаемых, а возможно, и специально обучаемых хакеров, направленные на защиту военных компьютерных систем от внезапных атак.
Чтобы стать современным «оружием стратегического сдерживания» нового типа, сообщество компьютерных вирусов должно, как представляется, выполнять следующие основные функции:
«взламывание» стандартных паролей (ряду представителей компьютерного сообщества известны опыты, в ходе которых стандартные программы за срок в пределах одного часа «взламывали» до 75% паролей атакуемой системы, оставаясь при этом полностью незаметными для последней);
копирование себя в максимальное количество компьютеров, связанных с зараженным компьютером (это стандартный «стиль поведения» большинства современных вирусов, используемых в частных целях или для развлечения);
уничтожение или приведение в гарантированную негодность памяти зараженного компьютера, а в идеале - его физическое уничтожение (также осуществляется рядом известных еще в конце 90-х годов вирусов).
Весьма перспективным направлением представляется создание так называемых «мутирующих» (а точнее, саморазвивающихся) вирусов, способных к эволюции под воздействием как фактора времени, так и внешних воздействий. Вместе с тем вероятная недостаточная предсказуемость такой эволюции делает разработку именно этого вида компьютерного оружия, по крайней мере, на первых этапах, чрезмерно опасной.
Но даже и без нее создание эффективного компьютерного оружия сегодня требует не создания принципиально новых элементов, а лишь соединения воедино уже существующих и, более того, широко известных частей. Эта ситуация напоминает сложившуюся в середине 10-х годов ХХ века, когда все технические решения, необходимые для создания танка, уже существовали порознь друг от друга, и создание принципиально нового вида вооружений путем их объединения было лишь вопросом времени, постановки принципиально новой задачи и компетентного управления.
Не подлежащим никакому сомнению преимуществам компьютерного оружия над традиционными видами «оружия стратегического сдерживания» представляются:
Относительная дешевизна, в том числе и с учетом сохраняющегося относительно высоким (несмотря на массовую эмиграцию специалистов) уровня российской школы программирования.
Возможность принципиальной неидентифицируемости стороны, применившей его (компьютерное оружие вполне может быть разработано и применено независимой группой частных лиц - как это и происходит обычно в настоящее время с разнообразными вирусами), и в связи с этим - принципиальная невозможность доказать сам факт применения такого оружия каким-либо государством в каких-либо конкретных целях. Это означает, что государства или отдельные политики, осуществившие или санкционировавшие применение компьютерного оружия, даже в том случае, если оно было применено в широких масштабах и привело к тяжелым последствиям, могут вполне обоснованно рассчитывать на полную анонимность и безнаказанность.
Избирательность сферы поражения: компьютерное оружие по самой своей природе представляет серьезную опасность только для стран с высоким уровнем информатизации общественной жизни, переведших на компьютерную основу через информационные сети общего пользования управление национальными системами жизнеобеспечения. Сегодня практически единственной страной мира, отвечающей указанным требованиям, являются США.
Относительная гуманность: компьютерное оружие не наносит непосредственного вреда ни людям, ни природной среде их обитания, ограничиваясь частичной, хотя, возможно, весьма глубокой и болезненной дезорганизацией техногенной среды обитания развитого человеческого общества.
Принципиальным недостатком компьютерного оружия представляется весьма существенная опасность провоцирования им техногенных катастроф чрезмерного относительно целей его применения, в том числе и планетарного, масштаба. Предельным случаем таких катастроф следует признать самопроизвольное применение оружия массового поражения, находящегося на боевом дежурстве и управляемого на основе компьютерных систем, которые могут оказаться невольной жертвой широкомасштабного использования компьютерного оружия.
Практически гарантированное устранение этого недостатка, как представляется, может быть осуществлено путем предварительных исследований (включая моделирование) и превентивной, осуществляемой в том числе и на стадии его создания территориальной и функциональной локализацией сферы действия того ли иного подготавливаемого к применению компьютерного вируса.

* * *

Принципиально важно, что Россия должна (желательно не своими руками и не по своей инициативе, а создавая соответствующее общественное мнение и обеспечивая проявление инициативы со стороны третьих стран) постепенно добиться признания описанной позиции, включая право на активную самозащиту и на оказание помощи «угрожаемым странам», со стороны мирового сообщества как единственного пути сохранения ее национального суверенитета (и национального суверенитета любой относительно слабой страны) в посткосовском и тем более постиракском мире.
При этом необходимо уделять первоочередное внимание разъяснению позиции российского руководства и интересов России по всем принципиально важным и потенциально конфликтным вопросам.
Это разъяснение должно вестись регулярно и «на опережение», в полной мере учитывать национальные, социально-психологические и иные особенности каждой отдельно взятой аудитории.
Слава богу, Россия больше не может надеяться завоевать мир. Но эта невозможность накладывает на нас другую, не менее трудную, хотя и реализуемую задачу, - убедить мир. Невнимание к этой задаче лежит в основе многих досадных срывов российской внешней политики.
Ведь на практике наличие у страны понятной, последовательной и логичной позиции доказывает ее справедливость и делает эту позицию в принципе приемлемой даже для тех, чьи интересы она ущемляет.
Естественно, что коренные изменения в организации всей внешней политики России, вызванные ее радикальной экономизацией, потребуют соответствующих изменений в системе управления ей.
В частности, представляется совершенно необходимым скорейшее создание единого центра стратегического планирования деятельности государства, в том числе в сфере внешней политики. В силу общности значительной части функций и неизбежно межотраслевого характера такого центра, а также его объективной в сложившихся условиях сосредоточенности в первую очередь на проблемах безопасности наиболее целесообразным представляется его создание не на основе администрации президента, Министерства иностранных дел или формально (а иногда и реально) независимых от государства исследовательских групп, как это делалось в прошлом, а на принципиально новой базе Совета безопасности. Попытка этого была сделана в самом начале правления Путина, но кончилась, как и многие обнадеживавшие начинания, ничем.
Мы не имеем права забывать о том, что югославская трагедия стала водоразделом между двумя эпохами: если раньше те общества, которые мировое общественное мнение по тем или иным причинам считало неправыми, в той или иной форме изолировали, то теперь их просто уничтожают - сначала морально, а затем и физически.
Если Россия и дальше будет оставаться «вечно неправой и виноватой», она очень серьезно и неоправданно сильно рискует всем своим будущим - вплоть до того, что уже на глазах читателей этой книги может разделить судьбу Югославии и Ирака.

Ъ: вероятная гибель Инета

«Забивание» американских официальных сайтов пустыми сообщениями в знак протеста против планируемого нападения на Ирак.

16.3. Контуры технологической доктрины

Поддержание порогового уровня обороноспособности страны, которое в свете вышеизложенного означает сохранение принципиальной возможности ее нормального развития, объективно требует осознанных и целенаправленных усилий государства в разработке новых и модернизации имеющихся технологий.
Для обеспечения должного уровня эффективности этих усилий представляется жизненно необходимым в кратчайшие сроки разработать простую и реалистичную комплексную стратегию развития технологий. Эта стратегия должна увязывать воедино:
· согласованное развитие технологий производства, управления и формирования сознания (в первую очередь массового);
· распространение указанных технологий в России;
· модернизацию системы среднего и высшего образования, поставленную бездумно-догматическими либеральными реформами последних лет на грань окончательного уничтожения.

Пример

Старое общество против новых технологий:
очерк одной «пирровой победы»

О принципиальной важности единого комплексного рассмотрения всех составляющих технологической сферы весьма убедительно свидетельствует совсем недавняя история «застоя» и распада Советского Союза.
Развитие производственных технологий (в первую очередь жизненно необходимых для поддержания обороноспособ-ности) уже с конца 50-х годов ХХ века предъявляло к технологиям управления заведомо неприемлемые для существовавшей в СССР политической системы требования - делегирование полномочий, радикальное сокращение количества уровней управления, стимулирование инициативы и самостоятельности. Когда приспособление системы управления обществом к этим объективно обусловленным развитием производственных технологий требованиям начало угрожать ее принципиальным основам, она постепенно закостенела и под действием простого инстинкта самосохранения начала не приспособляться сама к развитию производственных технологий, но, напротив, приспосабливать их развитие к интересам своего собственного сохранения с наименьшими изменениями.
В результате система управления прежде всего локализовала объективно подрывавшие ее существование передовые технологии производства в непосредственно наиболее важных для ее выживания научной и оборонной сферах, оторванных от общественной жизни в целом (в случае «закрытых городов» - даже территориально) и потому наименее опасных для управляющих систем общества. (Вспомним для примера раскованный стиль поведения физиков 60-х годов и талантливой научной молодежи из разнообразных «наукоградов», шокирующий основную часть советских граждан, а также концерты Высоцкого и других «недостаточно формализованных» деятелей искусства не где-нибудь, а именно в НИИ).
Этим отсталые технологии управления сначала практически остановили течение несовместимого с ними и потому угрожавшего их существованию технологического прогресса в остальных сферах жизни общества, в том числе прекратили «внедрение» (термин, уже на лексическом уровне подразумевавший преодоление сопротивления) научных разработок в гражданские отрасли.
Затем произошло постепенное стихийное торможение развития угрожавших отсталым технологиям управления современных производственных технологий и в этих ключевых сферах, что привело к практической остановке технологического прогресса в СССР в целом (успешно компенсировавшемуся широкомасштабным воровством технологий довольно длительное время - пока деградация не приняла масштабов, исключавших даже своевременное внедрение полученных извне разработок), органическому отторжению советским обществом основной части носителей этого прогресса, необратимому и нарастающему отставанию СССР в мировой конкурентной гонке, а затем - и к его гибели.
Однако конфликт между относительно передовыми производственными технологиями и отсталыми технологиями управления не прекратился в результате разрушения одной лишь системы государственного управления.
Так как с распадом Советского Союза технологии управления обществом не только не были усовершенствованы, но и значительно деградировали (в частности, с созидания они переориентировались на массовое разворовывание ранее созданного потенциала; российское государство и возникло-то как инструмент его частного и практически бесплатного присвоения, сопровождавшегося необратимым разрушением непропорционально большой части общественного богатства), непримиримый конфликт между ними и относительно передовыми производственными технологиями был не изжит, а всего лишь перенесен на качественно более низкий уровень.
Уже к 1995 году «экономика неплатежей» возродила ряд ключевых элементов административно-командной системы управления: государственное распределение чрезмерно дефицитных ресурсов (правда, финансовых, а не материальных), множественность разнородных и в основном не конвертируемых платежных средств, чрезмерное влияние коррумпированного чиновничества при политическом бесправии и отсутствии социальной перспективы большинства населения ([24]).
Одновременная примитивизация технологий и интеллектуальная деградация общества показывают, что несоответствие между отставшей системой управления и «забежавшими вперед» производственными технологиями, которое разными методами и с разными мотивациями пытались преодолеть Горбачев и Ельцин, было окончательно решено не прогрессивным, но регрессивным способом, в интересах не передовой части технологического потенциала, но устаревшей системы управления. Вместо оздоровления последней и придания ей способности продолжать развитие передовых технологий, именно после разрушения Советского Союза произошло уничтожение их основной части ради удобства деградирующих опережающими темпами и не справляющихся со своими функциями институтов управления.
Это было вызвано доминированием не современных технологий, конфликтовавших с устаревшей системой управления, но устаревших воспроизводственных контуров, находящихся с ней в полной гармонии (так, если еще в начале 80-х годов треть работников реального сектора было занято ручным трудом). Политическая победа старой управленческой системы над элементами высоких технологий была всего лишь отражением относительной незначительности удельного веса и общественного значения последних, во многом вызванной их территориальной и, главное, социальной локализацией.
Принципиально важно, что последствия этой победы были многократно усилены внешними конкурентами нашего общества, которые сумели скорректировать его развитие в своих интересах и заметно увеличили масштабы деградации.
В результате Россия откатилась назад - именно в то время, когда остальной мир сделал качественный рывок вперед, войдя в эпоху информационных технологий.
Таким образом, невнимание к взаимодействию технологий производства и управления стало непосредственной причиной возникновения глубочайшего внутреннего конфликта, длившегося несколько десятилетий, приведшего к полному разрушению общества и технологической деградации, беспрецедентными в новейшей истории человечества, и до сих пор еще далеко не полностью реализовавшего свой разрушительный потенциал.
Конечно, советское общество и тем более государство того времени (бывшее непосредственной основой тех самых отсталых технологий управления, о которых идет речь) в принципе не могли не то что разрешить этот конфликт, но даже попросту адекватно осознать его. Однако данный пример весьма убедительно иллюстрирует принципиальную важность учета технологических и в первую очередь управленческих аспектов для гармонизации общественного развития и необходимость постоянных попыток в этом направлении.
Тем более необходимым представляется осознанное управление развитием, не говоря уже об их практическом применении, технологий формирования общественного сознания. Обосновывать исключительность их места в развитии общества в современной России представляется совершенно излишним занятием. Ведь наша страна еще в ходе революции и гражданской войны стала пионером их широкомасштабного применения, скрупулезное изучение опыта которого легло в основу практически всех разрабатывавшихся в других странах в последующее время технологий «информационных войн».
С другой стороны, Советский Союз стал первой (и, как уже очевидно сегодня, далеко не последней) в истории человечества жертвой широкомасштабного применения технологий формирования общественного сознания. Достаточно указать, что ни один сколь угодно информированный и добросовестный исследователь в принципе не сможет постигнуть причин катастрофического характера и разрушительных последствий реформ 1987-98 годов в нашей стране без осознания того факта, что они планировались и проводились людьми, в большинстве своем бывшими осознанными и непримиримыми врагами того самого государства, которым они непосредственно или идеологически управляли.

Первым шагом в области сознательного и комплексного развития технологий, как представляется, в современной России может быть только коренное оздоровление государственного менеджмента как единственно доступный в обозримом будущем и вместе с тем наиболее эффективный ресурс. Строго говоря, это является первым шагом в направлении выработки осмысленной государственной политики в любой сфере. Пока технический и не несущий никакой идеологической нагрузки термин state management под шумок разговоров об «административной реформе» будет по-прежнему инстинктивно переводиться представителями российских органов государственного управления как «политическая провокация», никакие усилия по технологическому и любому другому развитию России не будут иметь практического смысла.
В современных внешнеполитических условиях задача-минимум заключается в том, чтобы обеспечить уже в обозримом будущем (желательно к концу 2006 года) положение, при котором Россия сможет гарантированно отразить ограниченную военную агрессию США и их союзников по НАТО, не прибегая ни к применению, ни даже к угрозе применения традиционных средств массового поражения и не ставя таким образом под угрозу как равновесие геоэкологической системы, так и собственную экологию.
Решение этой задачи потребует значительных усилий, на первом этапе лежащих преимущественно в политической, а затем - и в организационной сфере.
Вместе с тем ускорение современного технологического прогресса человечества вполне может уже в ближайшие годы выйти на уровень, когда всякая попытка догнать лидеров или хотя бы сократить отставание от них будет полностью лишена практического смысла. В связи с этим представляется необходимым выработать четкие формализованные критерии, позволяющие определить момент, когда технологическое отставание России от развитых стран мира (и в первую очередь от США) примет окончательный и принципе необратимый характер. Вполне вероятно, что в ходе разработки такого критерия окажется, что данный «порог отставания» уже перейден нашим обществом.
Это поставит Россию, а точнее, ее управляющие системы, перед крайне болезненным мировоззренческим выбором. Наиболее простым и естественным с обыденной точки зрения путем представляется примирение с описанной ситуацией и пассивное принятие ее как некоей исторической данности. К сожалению, подобное примирение не только лишает российское общество приемлемых с точки зрения укорененных в нем представлений перспектив развития, но и с высокой степенью вероятности означает ускоряющееся продолжение распада нашей страны и неизбежно трагическое завершение этого процесса уже в ближайшие двадцать лет.
Другой путь возможного развития носит революционный и в определенной степени насильственный по отношению к остальному человечеству характер, хотя и лежит в целом в русле российско-иудейской мессианской традиции. Он состоит в, по-видимому, принципиально возможной попытке преодолеть необратимое в обычных условиях отставание России от остального мира за счет исключительных мер, последствия которых являются принципиально непредсказуемыми не только для нашего общества, но и для всего человечества в целом.
Речь идет о глобальном торможении мирового технологического прогресса при помощи разрушения (неизбежно временного, так как все усилия развитых стран, конечно же, будут немедленно сосредоточены на восстановлении столь важного элемента мировой инфраструктуры) основной среды этого прогресса - мирового кибернетического пространства, в настоящее время ассоциирующегося прежде всего с глобальной компьютерной сетью Интернет.
В самом деле: если Россия не может догнать лидеров мирового технологического прогресса из-за заведомой недостаточности темпов своего собственного развития, она в принципе может выиграть время, необходимое ей для существенного сокращения разрыва, за счет значительного замедления или даже временной остановки развития лидеров.
Сегодня сама принципиальная технологическая возможность такого замедления вызывает серьезные сомнения и как минимум нуждается в доказательствах (не говоря уже о прогнозировании конкретных последствий для различных регионов мира, групп стран и технологий).
Тем не менее, уже в ближайшей перспективе представляется целесообразным вплотную приступить к разработке систем и принципов, позволяющих в случае необходимости обеспечить быстрое засорение мутирующими, малозаметными, «долгоживущими» и устойчивыми к внешним воздействиям компьютерными вирусами мирового кибернетического пространства до уровня, исключающего его регулярное использование на значительные промежутки времени.
Разработка таких систем приведет, как было показано выше, к возникновению принципиально нового типа «оружия стратегического сдерживания», позволяющего его обладателям выйти за пределы доктрины «гарантированного взаимного уничтожения» и вернуться к доктрине «гарантированного безнаказанного уничтожения», существовавшей в аналитических кругах США в 1946-49 годах. Ведь его применение будет означать относительно кратковременное уничтожение экономического и военного потенциала наиболее развитых стран при сохранении в практически полной неприкосновенности потенциалов всех остальных, не зависящих непосредственно от состояния мировых компьютерных и коммуникационных систем.

16.4. Конкуренция на коленях

Сегодня уже практически не вызывает сомнений, что жёсткость мировой конкуренции делает хозяйственный рост и национальное возрождение в целом в принципе невозможными без осуществления широкомасштабной внешнеэкономической экспансии - разумеется, при непременном увеличении емкости относительно защищенного от импорта внутреннего рынка, так как иначе страна будет разорвана на части непропорциональным ускорением экспортного сектора.
Принципиально важно, что в нашем случае эта экспансия должна быть скрытой, ибо в настоящее время зависимость России от развитых стран (в первую очередь США и их союзников по НАТО, а в уже весьма близкой перспективе - и от стремительно распрямляющегося, в том числе и в северном направлении, Китая) носит практически абсолютный характер. При сохранении современного соотношения сил наше общество в мирных условиях не может позволить себе действия, вызывающие неудовольствие как развитых стран, так и значительных групп глобальных монополий.
В тактическом плане Россия должна максимально гибко и цепко использовать все возможности сохранения, а в идеале - и восстановления своих позиций на внешних рынках, на первом этапе преимущественно за счёт технологической модернизации наиболее эффективных в краткосрочной перспективе экспортноориентированных сырьевых отраслей и отраслей «первого передела».
Сохраняя, используя и наращивая экономические, политические и культурные связи с Европой (в том числе с наиболее развитыми странами-агрессорами НАТО) и по мере возможности опираясь на них, Россия должна возобновить политическое, духовное и экономическое проникновение в «третий мир». Однако ограниченность его спроса будет практически неуклонно расти по мере его отставания от развитых стран, и потому сотрудничество с ним может рассматриваться не как самоцель, а лишь как средство решения более масштабной задачи. Ведь близость сегодняшнего состояния России к состоянию стран «третьего мира» создает серьезные предпосылки для превращения нашей страны в глашатая, защитника и кристаллизатора его интересов, с одной стороны, и в достаточно эффективный инструмент гармонизации интересов развивающихся (а точнее, неразвитых) и развитых стран, «Севера и Юга», - с другой.
Представляется, что подобная позиция потенциально является исключительно выгодной для России и при наличии благоприятных международных условий может позволить ей в сжатые сроки весьма существенно нарастить свой внешнеполитический вес при помощи исключительно дипломатических мер.
В плане же освоения внешних рынков ключевой задачей российского общества должно стать освоение и устойчивое закрепление на наиболее емких рынках мира - рынках североамериканской зоны свободной торговли НАФТА (объединяющей США, Канаду и Мексику) и объединенной Европы. Россия должна в полной мере осознать правоту тезиса Дэн Сяопина о том, что быть конкурентоспособным в современном мире, в условиях современной жесткой конкуренции - значит продавать продукцию на его наиболее емких рынках.
Представляется, что ради его практической реализации можно идти даже на политические и военные уступки. При определении возможного круга последних следует провести тщательный и всесторонний анализ имеющихся ресурсов и выделить направления, носящие для нас принципиальный характер, сколь-нибудь значимые уступки по которым должны быть признаны невозможными при любых условиях. Даже при беглой оценке к этой категории следует отнести, в частности, развитие взаимоотношений с Ираном, Индией и Китаем, приоритетное участие в интеграционных процессах на всей территории бывшего Советского Союза.
С другой стороны, должны быть выделены группы направлений и проблем, представляющих собой своего рода «разменный фонд» для текущего торга. В эту категорию следует включить то, что мы все равно не сможем сохранить в ближайшие годы, - классическим примером может служить подход к договору об ОСВ-2. Также следует четко обозначить комплекс проблем, уступки по которым возможны при условии кардинальных встречных уступок по доступу России на рынки США и ЕС.
Организация устойчивой экспортной экспансии требует достаточно серьезного изменения структур государственного управления. В частности, представляется необходимым создание при президенте России консультативного и регулярно собирающегося Совета экспортеров, объединяющего руководителей всех отечественных компаний, на долю которых приходится более 0,1% российского экспорта. Помимо консультаций, Совет экспортеров должен обладать правом участия в назначении послов и торгпредов Российской Федерации в форме внесения предложений по отстранению действующих послов и торгпредов, недостаточно эффективно содействующих российскому экспорту, и правом коллективного «вето» на новые назначения послов и торгпредов по тем же причинам. Право коллективного «вето» экспортеров должно носить абсолютный характер и сохранять свою силу даже в том случае, когда соответствующие кандидатуры поддерживаются президентом России.
Эта жесткая и, возможно, шокирующая некоторых чиновников мера необходима для наполнения крайне желательного лозунга всемерной «экономизации» внешней политики России организационным содержанием и закрепления понимания приоритета общенациональных целей даже над мнением высшего должностного лица государства.
Однако для обеспечения устойчивого и успешного экономического развития подобное воплощение в жизнь китайской государственной мудрости представляется недостаточным.
С точки зрения регионального позиционирования пора признать: с одной стороны, что попытки реинтеграции на постсоветском пространстве потерпели (по крайней мере в тех объемах, в которых они могли стать основой новой модели экономического развития нашей страны) полный и окончательный крах, с другой - что Россия не имеет никаких приемлемых перспектив при доминировании модели глобальной интеграции, воплощаемой современными США.
Поэтому она должна всячески отстаивать идеологию и практику региональной интеграции как противовес глобальной (или как ее предварительный и необходимый этап, что с практической точки зрения является тем же самым), понимая, что и этот подход не является безупречно безопасным. Находясь между двумя основными центрами региональной интеграции, - европейской зоной евро и подспудно формирующейся в Юго-Восточной Азии зоной юаня (следует также учесть распределенный, но тем не менее существующий в непосредственной близости от наших границ центр религиозной, исламской экспансии), - Россия неминуемо будет разорвана этими центрами, если не сможет стать мостом между ними.
Инструментом превращения себя в такой мост, затем в катализатор, а в идеале - и в главную движущую силу трансъевразийской интеграции, усиливающей и ее собственную внутреннюю интеграцию, должно быть всемерное стимулирование всех интеграционных проектов. На первом этапе эти проекты, по-видимому, будут преимущественно транспортными и образовательными (к которым следует отнести в первую очередь качественное улучшение изучения иностранных языков). Ключевым элементом может стать коренная реконструкция Транссиба и превращения его, в противовес обходящим территорию России проектам типа «Великого шелкового пути», в основную магистраль транзитного сообщения между Западной Европой и Юго-Восточной Азией.
Параллельно с этим Россия должна активно включиться в международные усилия по созданию системы наднационального регулирования наднациональных же экономических процессов, начиная с наиболее болезненной деятельности финансовых транснациональных корпораций. Как ни малы современные возможности России, она должна полностью использовать их для радикального сокращения разрушительного потенциала международных финансовых спекуляций, осторожно выступая на стороне региональных евразийских интересов против глобальных американских.
Преимуществом нашего положения служит то, что мы, страдая от спекуляций такого рода, не обладаем национальным спекулятивным капиталом, значимым в международном масштабе, что в сочетании со все еще относительно высоким интеллектуальным потенциалом превращает Россию в едва ли не идеального «финансового надсмотрщика» - подобно «мировому жандарму», на роль которого вполне успешно претендуют США.
В этом отношении представляется наиболее интересным план, связываемый с именем министра финансов Японии времен первого кризиса глобальной экономики Миядзавы, направленный на создание эффективного механизма контроля (на первом этапе - практически полностью статистического) над спекулятивными капиталами (прежде всего хеджевыми фондами США). Заслуживает внимания и стремление возложить на международные финансовые организации, в первую очередь МВФ, ответственность за поддержание глобальной финансовой стабильности, а не только за удовлетворительное состояние финансовых систем отдельных сотрудничающих с ним стран.
При этом естественным становится и реальное реформирование МВФ с целью обеспечения принципиально большего, чем в настоящее время, учёта реальных интересов и специфики стран - получателей кредитов, включающее в себя:
создание действенного механизма участия представителей этих стран в процессе не только принятия, но и выработки центральным аппаратом МВФ возможных вариантов решений;
гласную и проводимую с реальным участием стран - потенциальных получателей кредитов выработку долгосрочных программ деятельности и долгосрочных приоритетов МВФ;
официальную публикацию всех методических документов, подготавливаемых центральным аппаратом МВФ, в общедоступном бюллетене, с оценкой качества этих документов специальным независимым органом, формируемым на международной основе.
Несмотря на очевидную умеренность этого плана, он вызвал достаточно жесткое сопротивление со стороны тех, чьи интересы он затрагивал. Россия же практически не поддержала описанные предложения, хотя они практически полностью соответствовали российским национальным интересам и уже в краткосрочной перспективе позволяли весьма существенно укрепить ее международное влияние.
Особое внимание следует уделить также плану «валютной змеи» бывшего министра финансов Германии Лафонтена, направленному на фиксирование границ возможных колебаний евро, доллара и иены друг относительно друга (создание своего рода тройственного «валютного коридора») подобно тому, как это с 70-х годов делалось для европейских валют. Даже одно только сообщение о серьезном намерении реализации этой идеи позволило бы резко и своевременно ограничить разрушительный потенциал мировых валютных спекуляций и, соответственно, политический потенциал единственного стратегического игрока на этом поле - США.
Важным представляется также снискавшее популярность в последние годы введение налога на международный оборот капитала в рамере 0.1%, предложенное в 60-е годы удостоившимся за эту идею Нобелевской премии по экономике Тобином. Суммы этого налога могли стать финансовой основой международного экономического регулирования, «финансовой ООН» (см. параграф …), а также пойти на реальное, а не усугубляющее и увековечивающее отставание содействие развитию.
Помимо выработки изложенных позиций по вопросам, связанным с глобальным экономическим регулированием, важным направлением развития трансъевразийской интеграции является участие в выработке и реализации согласованной валютно-финансовой стратегии, а затем и политике. Эффективное торпедирование евро американцами, несмотря на всю внутринатовскую солидарность, произвело, насколько можно судить (в том числе по накалу разногласий, связанных с подготовкой агрессии на Ирак), весьма глубокое впечатление на общественность развитых европейских стран и существенно повысило открытость их лидеров к сотрудничеству в деле развития региональной интеграции.
В настоящее время Россия слаба, дезорганизована, полностью зависима от внешнего мира и не имеет ресурсов для любых форм открытого противостояния ему. Поэтому ей необходимо обеспечить максимально возможную диверсификацию групп международных капиталов, от которых она зависит, чтобы получить максимальную возможность «играть» на различии их интересов. Это касается как инвестиций на территории России, так и более широких вопросов «финансовой дипломатии».
Необходимо влиться в процессы глобальной экономической конкуренции на базе (пусть неформального) стратегического союза с Евразией: Европой, Японией, Юго-Восточной Азией и Китаем, уступая наиболее опасную и болезненную роль прямого конкурента США другим, более сильным и потому менее осторожным странам (той же еврозоне), и за их спинами переключиться на внутреннюю работу по расширению регионального (в первую очередь евразийского) сотрудничества, региональной интеграции. Успех в этом направлении важен и потому, что он немедленно толкнет страны СНГ, которые окажутся «внутри» развивающегося помимо и вокруг них интеграционного процесса, «в объятия» России; других механизмов устойчивой интеграции на современном постсоветском пространстве, по-видимому, не существует.
При этом представляется жизненно необходимым научиться извлекать максимальную текущую, а в идеале - и стратегическую выгоду из любого проявления значительного потенциала внутренних противоречий в отношениях между другими странами мира, в первую очередь между США и другими развитыми странами, а также Китаем.
Отсюда вытекает стратегическая задача современной России: выйти из всех видов непосильного для нее сейчас индивидуального противостояния, переключившись с негативных, а потому саморазрушающих и истощающих, на позитивные, самоукрепляющие цели сотрудничества в рамках формирующейся Евразии, в том числе и ради воспитания собственного народа.
При сохранении современного соотношения сил ни при каких обстоятельствах нельзя уступать никаким позывам бороться против развитых стран, и в первую очередь против США, любым видимым образом. «Национальные интересы», «патриотизм», «глобализация», «геополитическая справедливость», любые другие слова должны оставаться пустым и враждебным сотрясением воздуха и получать непримиримый официальный отпор до тех пор, пока они, как в настоящее время, будут служить прикрытием для призывов к национальному самоубийству.
Надо сознавать абсолютную степень фактической зависимости России от демонстрирующих опасную склонность к беспощадному и неспровоцированному применению силы США и их союзников по НАТО. Надо предельно четко понимать, что, пока наш национальный суверенитет не подкреплен практически никакими реальными ресурсами, он носит преимущественно символический характер и является по сути дела односторонним и во многом альтруистическим обязательством со стороны развитых стран, не подкрепленным их насущными интересами.
Убедительным подтверждением этого, как представляется, служит получающая угрожающе широкое распространение концепция «гуманитарной интервенции» (подробней см. параграф …).
Смирение и скромность объективно являются поэтому категорическим условием даже не развития, но простого выживания современной России (разумеется, это отнюдь не означает отказа от психологических атак и дипломатии: в эти игры одновременно нельзя не играть и нельзя заигрываться).
В сегодняшних условиях глубокой и всесторонней деградации России, нарастающего ощущения национального унижения и жаждой реванша антиамериканизм (даже без учета агрессии против Югославии) представляется объективно обусловленным. Однако понимание этой объективной обусловленности ни в коей мере не должно заслонять от нас его глубокой деструктивности и губительности для всякого, исповедующего его. Ведь он отвлекает ресурсы от созидания - на разрушение и тем ведёт к их расточению. Тем самым, как и практически любое стремление к конфронтации со стороны заведомо более слабых, он не исправляет, но лишь усугубляет и увековечивает негативные причины своего появления.
Задачей российского общества и его доминирующей идеологией должна стать борьба за восстановление России и её конкурентных позиций. Для этого необходимо концентрироваться на развитии и созидании, а не противостоянии и разрушении, которое при современном соотношении сил слишком легко может обернуться саморазрушением.
В частности, мы должны понимать объективный характер роста протекционизма развитых стран и, всемерно стараясь ограничить его текущий разрушительный потенциал, приспосабливаться к нему. Россия практически ничего не сможет поделать с тем, что рынки развитых стран будут все больше закрываться, в том числе и для российского экспорта, и торопливое присоединение к ВТО не только не улучшит, но и усугубит ее положение.
Потери из-за закрытия рынка США для российских черных металлов, равно как и возможные ближайшие потери из-за ограничения доступа на целый ряд мировых рынков продукции российской химической промышленности, - всего лишь первые, достаточно робкие опыты по установлению будущих правил международной торговли. По этим правилам, насколько можно понять сегодня, высокоэффективный экспорт в развитые страны товаров с высокой степенью переработки (то есть с высокой добавленной стоимостью, являющихся в общем случае наиболее прибыльными) смогут осуществлять только базирующиеся в этих же развитых странах транснациональные корпорации.
Россия должна всемерно сопротивляться этой тенденции, - но стремясь не преодолеть ее (без исключительных мер, описанных в предыдущих параграфах, это в представляется в принципе невозможным), а лишь выиграть время для максимально эффективного приспособления к ней и конструктивного использования создаваемых ею условий.
Россия должна использовать, в том числе и для «взлома» рынков развитых стран, все возможности и любых потенциальных союзников по конкретным вопросам, даже если в других конкретных вопросах или в глобальном масштабе в целом они выступают нашими непримиримыми конкурентами или прямыми врагами. У нас нет права пренебрегать ни одной возможностью - ни РНЕ, ни исламским фундаментализмом, ни США и их союзниками по НАТО. При всём различии в степени их цивилизованности и интуитивной симпатичности нелишне напомнить, что ни РНЕ, ни исламисты никогда, насколько известно, даже и не планировали акций, подобных агрессиям США и их союзников по НАТО против Югославии и Ирака. Нет нужды напоминать, насколько террористическая атака 11 сентября 2001 года, если даже принять версию об ее целиком исламском происхождении, уступает по своим масштабам и кровопролитности этим террористическим агрессиям. Кроме того, ни РНЕ, ни исламисты, насколько можно понять, не заявляли открыто и официально о намерении свергнуть законную власть третьих стран, как это делали Конгресс и президент США.
Принципиально важно, что Россия должна использовать любых потенциальных союзников вне зависимости от их морального облика. Последнее неизбежно в условиях, когда моральные ценности - например, права человека, - давно и прочно стали одним из эффективных инструментов международной конкурентной борьбы. Мы слабы и потому не имеем права пренебрегать ни одной потенциальной возможностью.
Надо понимать, что в сложившемся соотношении сил не только вне, но и внутри России любая борьба за ее национальные интересы, по крайней мере, на первых этапах может быть лишь подпольной, диссидентской, «партизанской». В этом нет ничего странного, так как система управления российским обществом, сформировавшаяся за годы реформ, в значительной степени привыкла ориентироваться в своей повседневной деятельности на национальные интересы не самой вверенной ей страны, а других, преимущественно развитых стран, которые зачастую не только не совпадают с российскими, но и прямо противоположны им.

16.5. Недопустимость политики умиротворения агрессора

Россия не может позволить себе роскошь открыто противостоять США и их союзникам по НАТО иначе, как будучи прямой жертвой их открытой и в принципе не маскируемой агрессии. Однако она должна выработать логичную и понятную позицию в отношениях с ними и убедить в своей справедливости не только свое собственное, но и мировое общественное мнение. Ведь в современных условиях господства информационных технологий участник конкуренции, политика которого недостаточно ясна, недостаточно обоснована и недостаточно справедлива, в принципе не будет услышан и не сможет реализовать свои насущные интересы, в том числе и внутри собственной страны.
Широко известна точка зрения, согласно которой правительство Е.М.Примакова было первым правительством постсоветской России, устраненным с едва ли не бесспорным активным вмешательством внешних факторов. Констатация этого факта, с высокой степенью вероятности представляющегося очевидным, не должна вызывать какого-либо негодования или моральных оценок, в принципе неприемлемых при анализе процессов общественного развития.
Более того: всемерное содействие отставке правительства Е.М.При-макова в определенной степени было для государств-агрессоров вынужденным актом самозащиты. Ведь вполне однозначная позиция России по косовской проблеме, твердо и последовательно, хотя, к сожалению, не только без излишней, но и без совершенно необходимой (хотя бы для самозащиты) огласки отстаиваемая Е.М.Примаковым, создавала для них реальную угрозу политического кризиса беспрецедентных в новейшей истории масштабов и практически непредсказуемых последствий.
Дело в том, что, как было показано выше (см. параграфы ..), кажущееся единодушие общественного мнения США и их союзников по НАТО по поводу нападения на Югославию было вызвано не отсутствием, но, напротив, небывалой глубиной раскола, возникшего внутри этих обществ и разделившего практически все сложившиеся в них структуры. В результате ни одна из общественных структур в принципе не могла занять однозначной позиции, так как объединяла как последовательных сторонников, так и непримиримых противников агрессии.
Пока этот раскол не выплескивался на поверхность политической жизни, его подспудный характер обусловливал видимость солидарной поддержки агрессоров «всем цивилизованным человечеством». Однако в случае публичного проявления хотя бы в одном значимом случае он обеспечил бы мгновенный и всеобщий политический кризис всех развитых обществ, участвующих в агрессии, рядом с которым беспорядки 1968 года или кампания против войны во Вьетнаме показались бы безобидными студенческими вечеринками.
А проявление это представлялось практически неизбежным. Ведь ни один нормальный человек не может долго избивать беззащитного, особенно когда сам до конца не понимает, зачем он это делает. То же самое и с нормальными обществами. Они могут совершить неспровоцированный акт агрессии подобно тому, как обычный человек может впасть в раздражение и из-за пустяка подраться на улице, но не могут продолжать его, не встречая никакого ощутимого сопротивления, неопределенно долго.
По оценкам, страны НАТО попали бы в глубочайший политический кризис в своей истории, который с самого начала принял бы открытые, не поддающиеся сокрытию формы, уже в июле. Таким образом, натовские планировщики, намечавшие сухопутное вторжение в Югославию на конец лета - начало осени (скорее всего, на сентябрь) 1999 года, опаздывали безнадежно даже в том маловероятном случае, если бы оно действительно принесло исцеляющую победу, а не стало бы долгосрочным кошмаром, напоминающим Вьетнам.
И Е.М.Примаков, поддерживая ситуацию в постоянном напряжении, сознательно или бессознательно, но терпеливо и неуклонно вел агрессоров именно к этому состоянию, как Кутузов - Наполеона к Москве. Вероятно, активное неприятие правительства Е.М.Примакова в США и проамериканскими силами в России24 во многом было вызвано осознанием этой его роли: не делая никаких резких движений, не располагая практически никакими значимыми ресурсами, формально оставаясь совершенно пассивным, он держал за горло практически весь развитый мир, объединившийся в этой агрессии вокруг НАТО. Он сумел обратить против нарушившей правила международного общежития стороны саму ее силу, - именно в этом и состоит мастерство дипломата.
Возможно, и Милошевич не оказывал ощутимого сопротивления США и их союзникам по НАТО, превратив всю свою страну в одну «дергающуюся мишень», именно потому, что ждал практически неизбежного в ближайшей перспективе «психологического слома» агрессора.
Он не учел лишь того, что в условиях высокой степени зависимости России от внешнего мира у него уже не было даже этой «ближайшей перспективы».
Е.М.Примакову, несмотря на все его усилия, не удалось создать у руководства США и их союзников по НАТО ощущения возможности цивилизованного выхода из войны без «потери лица». Шаткость его позиций внутри страны, обусловленная не только интриганством и вероятной коррумпированностью ближайшего окружения президента России Ельцина, но и прискорбным невниманием самого Е.М.Примакова к жизненно важным вопросам организации государственного управления и информационного взаимодействия с обществом, по-видимому, сделала для американцев наиболее эффективным выходом из положения не сложный поиск относительно равноправных путей урегулирования косовского конфликта, а достаточно простое и несравнимо более традиционное для них устранение неудобного политического деятеля.
Отставка Е.М.Примакова объективно спасла страны НАТО. Для Югославии она означала фактическую капитуляцию (решение формальных вопросов было обеспечено при помощи челночной дипломатии представителей администрации президента России), отторжение Косово (а в перспективе и Черногории) и проведение на его территории под прикрытием преимущественно натовских «миротворческих» сил беспощадной этнической чистки, подобной той, которая проводилась под прикрытием международных, но в целом контролируемых США вооруженных сил в других регионах бывшей Югославии.
Для России же отставка Е.М.Примакова означала потерю, по всей вероятности, последнего шанса вернуться в число влиятельных стран мира при помощи традиционных, дипломатических действий, не ведущих к глобальным и непредсказуемым потрясениям.
Эта драматическая и получившая всеобщую известность история не должна заслонять от нас другой, менее известный урок правительства Е.М.Примакова, заключающийся в безусловной пагубности, причем именно с внутриполитической точки зрения, всякого потакания агрессору, даже в том случае, когда его действия не направлены непосредственно против самой России.
Ведь такая «политика умиротворения агрессора» неминуемо поддерживает сторонников этого агрессора внутри самого российского общества, делает их потенциально более влиятельными и приучает к безнаказанности действий, объективно направленных против национальных интересов страны их проживания. Таким образом, недостаточная ясность и последовательность политики в отношении агрессии, совершенной против третьих стран, создает в обществе питательную почву как минимум для терпимости по отношению к этой агрессии, которая в будущем может распространиться и на умиротворяющую агрессора страну.
Еще опыт начала Второй мировой войны со всей определенностью показал: государство, которое не сопротивляется агрессии против третьих стран, неминуемо теряет от самого факта своей пассивности и поневоле превращается в соучастника совершаемых преступлений. При этом наносимый ему ущерб в определенной степени выше ущерба, наносимого агрессору сопротивляющимся объектом агрессии, ибо оно жертвует своим моральным авторитетом и репутацией практически так же, как агрессор, но, в отличие от него, не получает от своих аморальных действий никакой компенсации в виде практических выгод, достижение которых и являлось первоначальной целью агрессии.
Поэтому Россия, несмотря на всю свою слабость и незащищенность, должна прибегать хотя бы к неявному сопротивлению: с одной стороны, не скрывать своего активного осуждения действий агрессора, с другой - эффективно противостоять агрессору таким образом, чтобы он не мог доказательно связать возникающие у себя проблемы именно с ней. По-видимому, это единственный способ, доступный ей не только в ее сегодняшнем положении, но и в обозримом будущем.
Применительно к ситуации, связанной с подготовкой США агрессии против Ирака такими действиями, даже при преобладающей слабости России, со всей очевидностью могли бы стать:
· Создание иллюзии решимости наложить вето на резолюцию Совета безопасности ООН, одобряющую нападение на Ирак, что и было исполнено на практике. Россия гарантированно не могла действовать в соответствии с этой иллюзией, так как месть США носила бы сокрушительный характер (см. параграф … - включая отсутствие в зале заседаний), однако, создавая ее, воодушевляла других, более самостоятельных участников стихийной антивоенной коалиции на сопротивление агрессивным планам США. В итоге эта позиция укрепила Францию, Германию и Китай в их противостоянию американской агрессии и лишила США возможности получить формальное одобрение Совета безопасности ООН, вынудив их игнорировать международное сообщество.
· Договоренность с Саудовской Аравией об исключении России из сферы исламской экспансии (включая отзыв как посланных ранее, так и действующих самостоятельно террористов и миссионеров) в обмен на создание иллюзии решимости наложить вето в Совете безопасности ООН и поддержку действующего руководства этой страны перед лицом угрозы проамериканского переворота. Насколько можно понять, достичь этого соглашения не удалось из-за того, что руководство Саудовской Аравии хотело получить заверения России в действительном использовании права вето в Совете безопасности, а не в создании соответствующей иллюзии.
· Появление у Хусейна (разумеется, без нашего ведома и не из нашей страны) соответствующих оборонительных систем ПВО с обученными специалистами, а также, возможно, других систем современного оружия, эффективного против американской группировки.
· Появление дополнительных финансовых ресурсов у борцов за мир в Европе и особенно в США, дополнительная интеллектуальная и организационная подпитка их активности.
· Провоцирование в мировых СМИ информационных кампаний против американских товаров и услуг с особым упором на преувеличение их качества, вплоть до их вредности для здоровья, а также против американских производителей (прекрасный повод для этого давала, например, недавняя череда разрушительных скандалов, вызванных фальсификацией бухгалтерской (?? - финансовой: статья ОВ в Эксперте) отчетности). Кампании такого рода (при условии невозможности установить их связь с Россией) являются действенным инструментом поддержки российских производителей, конкурирующих с соответствующими американскими товарами и услугами (преимущественно, разумеется, на российском рынке). В то же время подобные неявные удары очень хорошо отслеживаются и правильно понимаются всеми западными производителями, которые сталкиваются таким образом в антивоенный лагерь.

Глава 17. ШАНС РОССИИ

17.1. Объективные недостатки России
и невозможность традиционной модернизации

Исследователи, опирающиеся на самые различные подходы и придерживающиеся самых различных взглядов, при оценке перспектив мирового экономического и технологического развития, практически единодушно полагают, что в рамках развития традиционных технологий в условиях глобализации у российской экономики практически нет шансов на достижение сколь-нибудь заметных и устойчивых успехов.
Наиболее известной и популяризуемой в последние годы причиной этого является плохой климат. Действительно, несмотря на то, что многие развитые страны мира формально-географически находятся севернее России, в силу континентального климата хозяйственная деятельность в целом ведется в нашей стране в самых холодных условиях в мире. Назойливые попытки большого количества как зарубежных, так и российских «либеральных фундаменталистов» опровергнуть этот самоочевидный факт свидетельствует лишь об отсутствии у этих людей (среди которых есть и академики Российской академии наук) элементарных знаний в объеме курса географии за шесть классов средней школы.
Относительно холодный климат, обусловливая намного большую энергоемкость производства и калорийность необходимого питания, предопределяет тем самым значительно большие, чем в остальных странах мира, издержки производства и, соответственно, меньшую конкурентоспособность российской экономики.
Однако значительно большую роль, чем климатический, играет управленческий фактор. Плохое качество российского управления - не только государственного, но и корпоративного - вызвано как психологическими причинами и относительно небольшим временем развития рыночных отношений в России, так и тем, что российское государство и целый ряд современных российских компаний исторически сформировались для передела собственности. В силу этого они оказываются органически неспособными стимулировать или непосредственно осуществлять развитие.
Плохое качество российского управления, таким образом, вызвано глубинными, системными причинами и поэтому в принципе не может быть исправлено в краткосрочном плане. Оно оказывает значительно большее, чем климат, влияние на завышение издержек и, соответственно, снижение -конкурентоспособности.
Самое же главное заключается в том, что оно делает неэффективными все возможные попытки российского общества компенсировать неблагоприятные последствия плохого климата при помощи тех или иных организационных или технологических мер.
В результате относительно больших издержек производства, по вполне объективным причинам не устранимым в обозримом будущем даже при наиболее благоприятном развитии событий, концентрация на любом относительно простом производстве является для России исторически безнадежной, способной привести исключительно к банкротству.
Это означает, в частности, что в современном состоянии, разрушив свою собственную технологическую пирамиду, отличавшуюся от западной и конкурировавшую с ней, Россия как целое в принципе не имеет возможности вписаться в нижние «этажи» технологической пирамиды-победительницы. Указанный маневр в целом успешно осуществил целый ряд стран, в частности, относительно развитые страны Восточной Европы, однако для российской экономики по вполне объективным условиям он оказывается совершенно недоступным. Подобное вписывание является естественным путем развития отдельных российских корпораций, но Россию в целом он, как и любое слепое следование заведомо нереалистичным мечтаниям, может привести только в разрушительный тупик.
Ориентация на эксплуатацию природной ренты, то есть на развитие за счет богатейших природных ресурсов нашей страны, в первую очередь за счет ее полезных ископаемых, также оказывается стратегически бесперспективной. Причина заключается в том, что большинство видов этих природных ресурсов (включая нефть и газ) в значительных объемах добывается в других странах мира в более удобных, чем в России, климатических, горно-геологических, управленческих и иных не поддающихся быстрому изменению условиях. Исключения из этого правила, к которым относятся необходимый для автомобильной промышленности палладий, платина и некоторые другие природные ресурсы, заведомо недостаточны для того, чтобы стать основой развития всей национальной экономики России.
В результате этого в общем случае в долгосрочной перспективе российские производители будут получать на единицу добытого сырья меньшую прибыль, чем их конкуренты и, соответственно, будут обладать меньшими ресурсами, что приведет к постепенному ухудшению их позиций и в конечном итоге - к проигрышу ими конкурентной борьбы.
Дополнительным фактором, усугубляющим положение России, является изменение структуры международной конкуренции по ходу развития процессов глобализации, связанное с дополнением традиционной конкуренции на рынках сбыта все более жесткой конкуренцией на рынках ресурсов. Чтобы сохранить возможность использовать свои ресурсы в условиях глобальной конкуренции, необходимо использовать их наилучшим образом, то есть наиболее эффективно. Сколь-нибудь устойчивое снижение эффективности ниже среднего уровня грозит утратой соответствующих ресурсов и физическим уничтожением даже успешных и выгодных производств.
Российская экономика столкнулась с этой угрозой еще в начале 90-х годов, когда обнаружилось, что способность производить лучшие в мире, например, военные самолеты не значит практически ничего без способности обеспечить для соответствующих производств необходимые людские, финансовые и материальные ресурсы, стремительно перетекающие в иные сферы производства, где их использование оказывалось значительно более эффективным.
Выяснилось, например, что без серьезных протекционистских усилий со стороны государства произвести из отличного металла просто хорошую машину невозможно: так как этот способ использования металла относительно менее эффективен, чем используемый конкурирующими производствами, расположенными в других странах, металл в конечном счете достанется им. То же самое происходит и в отношении всех остальных видов ресурсов - и финансовых, и технологических, и людских (включая как управленцев и интеллектуалов, так и низкоквалифицированную рабочую силу или менеджеров низшего и среднего звена).
Единственно возможным способом выживания и тем более развития российской экономики является в этих условиях ориентация на сложные высокотехнологичные производства, позволяющие компенсировать отрицательные климатическую и управленческую ренты за счет ренты интеллектуальной. Именно этим путем и развивался Советский Союз - и, нельзя не признать, в целом весьма успешно.
Однако разрушение страны в результате национальной катастрофы конца 80-х - начала 90-х годов ХХ века вкупе с возникновением технологического разрыва между развитыми и неразвитыми странами (см. подробней параграф …), как представляется, делает традиционную модернизацию, путем которой прошел Советский Союз, принципиально невозможной.
Развитие необходимых для этого технологий подразумевает разработку сохранившихся со времен Советского Союза и не утративших свою актуальность научных заделов и длительную созидательную работу в научной сфере. Подобная активность действительно пока еще привычна для остатков российской научной бюрократии (ученые в массе своей либо погибли как ученые, либо вышли из сферы развития собственно российской науки, переориентировавшись на западные гранты, либо осуществили обе эти трансформации), однако для российского общества как такового она принципиально неосуществима.
Среди ключевых причин этого представляется разумным особо выделить следующие:
общий упадок, а в ряде случаев и полное разрушение всех без исключения факторов формирования человеческого потенциала (включая образование, здравоохранение, поддержание общественного психологического климата, культуру, государственное управление), подстегиваемый лихорадочным и в лучшем случае непродуманным реформаторством, лишает российские технологии необходимых для успешного развития человеческих ресурсов;
высокая капиталоемкость советских исследований делает их продолжение невозможным не столько из-за отсутствия требуемых значительных сумм денег, сколько из-за органической неспособности современных разложившихся систем научного управления использовать подобные суммы (воровство бюджетных денег в российской науке, по некоторым оценкам, сопоставимо разве что с аналогичным воровством в российской армии);
отсутствие культуры доведения научных результатов или опытных образцов до применимых в массовом порядке стандартных технологий делает для российских корпораций более выгодным (с учетом необходимого времени и организационных усилий), а часто и более дешевым покупку сравнительно дорогих, а часто и менее эффективных, но зато готовых и обеспеченных сервисным обслуживанием западных технологий;
полная утрата современным российским государством способности планировать и руководить развитием науки и технологий, - как, впрочем, и развитием во всех без исключения остальных сферах человеческой жизни, - делает принципиально невозможными прорывные исследования, которые, собственно говоря, и обеспечивают конкурентоспособность в отдаленной перспективе.
Таким образом, Россия в ее сегодняшнем и, по всей вероятности, завтрашнем состоянии гарантированно не способна к сколь-нибудь широкомасштабному и массовому развитию технологий на основе традиционных, общепринятых механизмов, применявшихся в том числе и в годы советской власти.
Реальные возможности нашей страны сводятся к организации поиска и наиболее эффективного использования все еще сохраняющегося технологического наследства Советского Союза, в том числе при помощи его концентрации и доработки в рамках коммерческих структур. Роль государства сужается в этих условиях до модернизации существующей инфраструктуры (как производственной, так и инновационной) и защиты от внеэкономических воздействий, что вполне соответствует даже его сегодняшним ограниченным возможностям.

17.2. Использование и недолговечность уникальных преимуществ

Сегодня, как и пятнадцать лет назад, российское общество все еще сохраняет возможности не только выживания, но и долговременного успешного развития. В ближайшее десятилетие России предстоит нащупать качественно новую модель своего развития, которая неминуемо будет весьма специфичной в той же самой мере, в которой специфичным является и само российское общество. При этом нельзя не подчеркнуть, что именно нами и именно сегодня решается судьба наших потомков: будут ли они работать на компьютерах за по крайней мере среднемировую зарплату или же мотыгой - за ничтожный физиологический прожиточный минимум.
Принципиальным ограничением (несмотря свою самоочевидность, по-прежнему непостижимым для значительной части российских аналитиков) представляется то, что Россию можно вести только туда, куда она может пойти, - и при этом туда, где она категорически необходима миру. После национальной катастрофы рубежа 80-х - 90-х и особенно финансовой катастрофы 1998 года первое ограничение на виду, и нет сомнения, что его удастся учесть надлежащим образом.
Однако до сих пор остается открытым главный, ключевой вопрос - какая Россия и для чего нужна миру? В чем именно заключается та его потребность, и в особенности та потребность лидеров мирового развития, которую мы - в том числе и уже в своем сегодняшнем состоянии - можем удовлетворить гарантированно лучше других? Именно в этом заключается коренной вопрос развития российского общества, от способности ответить на который зависит все его будущее.
Сегодня представляется вполне очевидным, что Россия - по крайней мере, в ближайшем будущем - не только не может, но и не должна быть глобальным экономическим конкурентом и военной угрозой. Конфронтация обессиливает; поэтому российская экономика должна встраиваться в мировые кооперационные связи - в том числе в случае необходимости (и возможности) используя самую грубую силу, но исключительно в целях достижения взаимовыгодного и взаимоприемлемого, конструктивного сотрудничества. Лишившись в результате поражения в «холодной войне» собственной технологической пирамиды, наша страна должна на первом этапе своего возрождения использовать все сохраняющиеся возможности по интеграции в качестве жизненно необходимых звеньев в технологическую пирамиду развитых стран.
Представляется принципиально важным подчеркнуть, что такие жизненно необходимыми звеньями с самого начала могут быть лишь достаточно сложными, - ибо, как с удовольствием отмечал наиболее искренний и (по оценкам коллег) едва ли не наиболее порядочный из либерал-реформаторов А.Кох, просто еще один источник традиционного минерального сырья развитым странам не нужен.
Не нужна такая ориентация и самой России, так как, по оценкам английских специалистов, позже подтвержденных расчетами экспертов ООН, в этом случае «демографическая квота» нашей страны (то есть количество населения, которое она может прокормить) уменьшится уже к 2030 году почти втрое - до не более чем 50 млн.чел..
Принципиальным ограничением сферы специализации для современной России является слабо осознаваемая даже нашим собственным обществом глубина его деградации. Эта деградация достигла таких масштабов, что современная российская экономика в целом (и многочисленные блестящие исключения из этого общего правила в лице ее отдельных субъектов лишь подкрепляют правоту данного вывода) практически не способна успешно вести конкурентную борьбу в глобальном масштабе.
Поэтому в своем сегодняшнем и завтрашнем состоянии Россия способна занять устойчивые позиции в глобальной конкуренции только там, где она занимает уникальное положение и в силу его уникальности не сталкивается с массовой и систематической конкуренцией.
Следует подчеркнуть, что, несмотря на всю тяжесть своего современного положения, Россия все еще располагает тремя поистине уникальными преимуществами:
пространством, позволяющим как минимум обеспечить создание и успешное функционирование жизненно необходимой мировой торговле трансъевразийской железнодорожной магистрали;
природными ресурсами, в первую очередь полезными ископаемыми, являющимися последней на нашей планете значительной нетронутой природной кладовой;
особыми свойствами доминирующей общественной психологии, позволяющей России в массовом порядке рождать самое дефицитное и нужное современному миру «человеческое сырье» - творцов и революционеров.
Вместе с тем нельзя не отметить, что все описанные преимущества еще совсем недавно считались неотчуждаемыми, неотъемлемыми и практически вечными преимуществами России. Однако к настоящему времени общее ужесточение конкуренции за ресурсы развития сделало эти представления безнадежно устаревшими. Сегодня уже не вызывает сомнения, что российскому обществу уже в самое ближайшее время предстоит доказывать по меньшей мере основным участникам глобальной конкуренции если и не свою способность использовать эти ресурсы, то хотя бы свою возможность ими владеть.

17.2.1. Трансъевразийская магистраль
создаст новое геоэкономическое пространство - с Россией или без нее

В настоящее время перед Россией стоят две взаимосвязанные тактические задачи, ставшие категорическим императивом всего ее развития в краткосрочной перспективе.
Первая задача заключается в привлечении для модернизации экономики, в первую очередь жизненно важных капиталоемких, то есть преимущественно инфраструктурных отраслей, достаточного для этого объема прямых иностранных инвестиций, что требует среди прочего качественного повышения степени осознанности экономической политики. В частности, традиционно игнорируемые на протяжении последних пятнадцати лет вопросы структурных и региональных приоритетов будут дополнены в этом случае вопросами долгосрочного позиционирования российской экономики в глобальной конкуренции.
Привлечение в первую очередь именно прямых иностранных инвестиций необходимо потому, что собственный инвестиционный потенциал сегодняшней России даже с учетом огромного притока нефтедолларов в силу исключительной неадекватности и неэффективности политики государства недостаточен даже для простого выживания. Единственной альтернативой иностранным инвестициям являются по сути дела эмиссионные средства, которые даже при самых эффективных механизмах их применения (государственные гарантии и проектное финансирование под жестким контролем) недостаточны для решения стоящих перед Россией задач.
Государственные инвестиции (а также государственные инвестиционные кредиты и государственные инвестиционные гарантии) в условиях сегодняшнего и завтрашнего разрушительного характера государственного управления должны рассматриваться лишь как чрезвычайная мера, применимая перед лицом угрозы неприемлемого физического износа жизненно необходимых основных фондов (в первую очередь инфраструктурных) либо как средство поддержания пропорциональной структуры национального спроса (в том числе на инвестиционные товары).
Значительные средства крупных корпораций и предприятий в условиях как минимум среднесрочного отсутствия действенных механизмов защиты собственности могут вкладываться преимущественно в них самих или в прямо принадлежащие им объекты инвестирования. Вложения в не принадлежащие инвестору хозяйствующие субъекты будут оставаться запретительно рискованными, - по сути дела, вариантом «русской рулетки», что обеспечит длительное сохранение в российской экономике внутренних «инвестиционных барьеров».
Доллары же населения «из-под матрацев», о которых так трепетно мечтают все российские либералы, частью заняты в производственном либо высокорентабельном торговом обороте, а частью представляют собой принципиально не инвестируемые запасы «на черный день». Нетерпимо низкий уровень доходов основной части граждан остается совершенно недостаточным для осуществления ими инвестиций в сколь-нибудь заметном объеме. Естественный резервуар средств населения - Сбербанк - будет использовать их в первую очередь для поддержания собственной ликвидности, а после этого, как и сейчас, - для обеспечения текущих, неинвестиционных расходов федерального бюджета. Кроме того, доверие граждан ко всем формам осознанного инвестирования необратимо подорвано годами предельно безответственного и безграмотного государственного управления, сопровождавшегося самыми разнообразными и изощренными аферами, проводившимися в том числе государством (как это было на протяжении всей приватизации - от ваучеров до «Славнефти») и от имени государства.
Таким образом, массированное привлечение иностранных инвестиций является если и не единственно возможным, то, по крайней мере, наиболее желательным из возможных инструментом жизненно необходимой для России модернизации экономики.
При этом оно неизбежно окажется и ключевым средством решения второй важнейшей проблемы современного российского государства - сохранения территориальной целостности страны.
Дело в том, что ухудшение экономической конъюнктуры при ослаблении государства неуклонно увеличивает минимальный «порог защищенности» для иностранных инвестиций. Инвестиции, величина которых не превышает этого порога, как правило, практически не имеют реальных шансов получить поддержку (в первую очередь со стороны государства), необходимую для их безопасного осуществления. В результате они оказываются беззащитными под ударами экономического кризиса, корыстной и неэффективной бюрократии, слепого социального протеста и распадающейся общественной нравственности.
Ухудшение ситуации в России в ближайшее время (в силу ожидаемой в период по крайней мере до президентских выборов 2008 года девальвации) может сделать совершенно недостаточным уже не только формальную поддержку, но даже прямые гарантии государства. Поэтому в полной мере реальными представляются лишь те проекты, которые автоматически, в силу самого своего характера предоставляют каждому серьезному инвестору в принципе не отчуждаемые от него и достаточные для его нормальной работы гарантии.
При сегодняшнем и вероятном завтрашнем состоянии России единственной гарантией такого рода для инвестора является контроль за связанными с его работой аспектами деятельности самого государства. Причем опыт США и Великобритании, на протяжении как минимум первого (до финансовой катастрофы 1998 года) этапа российских реформ обеспечивавших такой контроль путем идеологического, финансового, а затем и административного управления сменявшими друг друга «командами реформаторов», убедительно свидетельствует о принципиальной недостаточности чисто политической или личностной компоненты такого контроля.
Он может быть действенным только в случае его экономического характера, когда инвесторы будут влиять не только на «верхушечные» политические, но и на глубинные экономические процессы.
Таким образом, к настоящему времени затянувшийся российский кризис повысил порог «минимального размера» гарантированно защищенных инвестиционных проектов до уровня, когда они должны быть не просто «крупными», но глобальными, далеко выходящими за пределы национальной экономики России и обеспечивающими ее реальную привязку к экономике страны принадлежности инвестора либо постепенное встраивание ее в эту экономику.
Это означает передачу под хотя и опосредованный, но тем не менее вполне реальный контроль стратегического инвестора не просто отдельного проекта или даже отдельных пространств, как это имеет место, например, при традиционных концессионных договорах или соглашениях о разделе продукции, но всей российской экономики в целом или по крайней мере ряда ее ключевых элементов.
Такая привязка к экономике инвестора может существовать исключительно в реальном секторе, так как финансовые потоки вымывают из контролируемой страны финансовые и интеллектуальные ресурсы, бросая остальное как не представляющее критической ценности.
Чтобы быть по-настоящему надежной и перспективной, такая привязка должна иметь обоюдный характер, то есть жестко и однозначно обеспечивать зависимость благополучия инвестора от благополучия России. Это условие сразу и окончательно исключает из рассматриваемого перечня проектов американские идеи «международного» освоения Сибири и Дальнего Востока как объективно ведущие к болезненному и разрушительному расчленению России и ее последующему уничтожению как субъекта мировой политики и экономики.
Практически единственным проектом такого рода, сохранившим свою актуальность и на сегодняшний день, представляется реконструкция Транссибирской железнодорожной магистрали и прилегающих к ней с востока и запада участков, которая приведет к созданию единого, а через какое-то время - и скоростного железнодорожного пути «Лондон - Токио» (разумеется, с выходом также на китайские порты). Создание трансъевразийской магистрали, при всей экзотичности и неожиданности данного проекта, несет его участникам достаточно серьезные и реальные выгоды (в отличие от других новейших «проектов века», подобных каспийской нефти, которые при внешней коммерческой привлекательности преследовали в первую очередь геополитические цели), масштабы и долгосрочность которых вполне соответствуют масштабам и долгосрочности проекта.
Экономическая рентабельность для участников проекта очевидна, так как железнодорожные контейнерные перевозки на большие расстояния значительно выгоднее и быстрее морских.
Конечно, придется ломать глобальное сопротивление корпораций, связанных со сложившейся инфраструктурой перевозок и включающих не только транспортные компании, но и страховые корпорации, и власти ряда регионов и государств. Достаточно указать, что в Японии, например (в частности, в Иокогаме), цены на портовые услуги в отношении грузов, направляемых в порты российского Дальнего Востока, в два раза выше аналогичных услуг в отношении аналогичных грузов, направляемых морем в Европу, и носят таким образом запретительный характер.
Кроме того, заказами на соответствующее оборудование явно будет загружена не только российская промышленность, но и корпорации Японии и Европы, и никакие клятвы российского руководства в верности протекционизму не смогут изменить этого - в том числе и по чисто технологическим причинам. Ведь даже во внутреннем обороте российского машиностроения доля импортных деталей, несмотря на кризис 1998 года, остается достаточно высокой.
Экономическая выгода для России также представляется совершенно очевидной: помимо прямых финансовых поступлений от транзита, это миллионы рабочих мест, возрождение целых отраслей промышленности (начиная с заводов по производству бетонных шпал) и кардинальное увеличение внутреннего спроса, в том числе на инвестиции, а также оздоровление управляющих систем. Нельзя забывать и о моральном возрождении народа, который после длительного перерыва вновь столкнется со вполне реальной возможностью зарабатывать себе на жизнь честным трудом, а не различными видами воровства.
Политически же Россия при реализации описываемого проекта не просто надежно обеспечивает свое экономическое, политическое и культурное единство, скрепляя ее мощной транспортной системой и на долговременной основе заинтересовывая наиболее влиятельных соседей в надежном обеспечении ее целостности.
Задолго до завершения указанного проекта, а фактически и вовсе с начала его официальной подробной проработки он впервые за последнее десятилетие запустит реальный процесс постсоветской реинтеграции, которая автоматически становится стержнем евроазиатской интеграции, внезапно возвращая Россию в число стран, способных на постоянной основе оказывать реальное влияние на мировую политику.
Весьма неприятным для российского истеблишмента представляется тот факт, что, помимо значительных финансовых и административных затрат от основных инвесторов - по всей вероятности, преимущественно Японии, - он потребует от России политических уступок, перед которыми блекнут самые несдержанные территориальные претензии.
Ведь к сегодняшнему дню вся система управления не только железными дорогами (в их отношении ситуация усугубляется реформой, превращающей железнодорожный транспорт в аналог принципиально не поддающегося государственному управлению «Газпрома»), так и Россией в целом сложилась в формах, уже на институциональном уровне практически исключающих возможность сколь-нибудь масштабной созидательной деятельности. Поэтому осуществление даже просто крупного инвестиционного проекта, не говоря уже о глобальном, в принципе невозможно без грубого вторжения инвесторов, в том числе и иностранных, в святая святых, - в саму систему управления государством. Принципиально важно, что такое вторжение по технологическим причинам должно носить комплексный характер и осуществляться одновременно не только на федеральном, но и на региональном, а также на отраслевом уровне.
Утешением может служить лишь два весьма существенных обстоятельства, которые нельзя упускать из виду. Прежде всего, такое вторжение приведет к качественному повышению эффективности российской системы управления как на государственном, так и на корпоративном уровне. Кроме того, не следует забывать, что оно будет носить обоюдный характер, создавая не только постоянную зависимость России от решений Японии и развитых стран Европы, но и обратную зависимость последних от решений, принимаемых руководством России.
А это, как представляется, качественно меняет суть дела.
Развитые страны Европы, качественно и взрывообразно расширяя пространство интеграции за счет России, Японии и Китая, также расширят и свою геоэкономическую устойчивость, в первую очередь по отношению к потенциальным деструктивным воздействиям со стороны США. Это особенно важно сейчас, когда не вызывает сомнений в нарастании подобного рода воздействий в рамках объективно необходимой для США кампании по показательному наказанию и долговременному ослаблению стран, посмевших протестовать против их террористической агрессии в Ираке, а тем самым - и против их ничем не ограничиваемого глобального доминирования.
Ведь сегодняшняя объединенная Европа, несмотря на все свои бесспорные достижения, все еще слишком мала и технологически отстала, а значит - и слишком неустойчива для эффективной глобальной конкуренции с США и НАФТА, не говоря уже о ситуации осознанных разрушительных действий со стороны последних. Для успешной конкуренции в долгосрочном плане ей необходимо значительное расширение масштабов своей экономической деятельности. Создание трансъевразийской магистрали с учетом масштаба необходимых для коренной модернизации Транссиба подготовительных работ позволяет решить эту задачу созданием фактически общеевразийского производства.
Оно объективно является началом объединения разрозненных рынков объединенной Европы, Восточной Европы, России, Японии и Китая при помощи объединения транспортной и, что при современных технологиях практически неизбежно, информационной инфраструктуры. Даже начало и даже простая подготовка такого процесса качественно повысит масштабы европейского (в определенном смысле уже евроазиатского) экономического пространства, а значит - и его устойчивость.
Реализация данного подхода позволит сформулировать единственный реалистичный в краткосрочном плане ответ на современный вызов глобализации. Это не утопическое конструирование «мирового правительства», которое неминуемо станет достаточно долгим и неосуществимым из-за изменчивости баланса сил и интересов, но своего рода стратегическое отступление от вырвавшихся из-под контроля новейших финансовых технологий, шаг назад - к прогнозируемым и управляемым прямым инвестициям и осуществление на их основе временного ограничения международного перелива финансовых ресурсов.
Этот шаг даст предпринимающим его странам существенную передышку для качественного укрепления государственного регулирования финансовых рынков и глубокой реструктуризации крупнейших корпораций, на необходимости которых уже долгие годы подряд тщетно настаивает даже Мировой банк.
До сих пор такие шаги делали только относительно слабые страны Юго-Восточной Азии. Поэтому они носили временный, неуверенный и непоследовательный характер. Следование по этому пути развитых стран Европы, Японии и России с вероятным участием Китая приведет к постепенному образованию совместно с зоной обращения евровалюты подлинного «материка стабильности», что, в свою очередь, сузит потенциальное пространство передвижения спекулятивных финансовых капиталов - «финансового цунами» - до незначительного пятачка, безвредного для мировой экономики в целом.
Дополнительные выгоды создания трансъевразийской магистрали для Японии заключаются в том, что по-прежнему «перегретая» японская экономика обретает качественно новое направление масштабного перелива избыточных капиталов, что важно не только для ее выживания, но и с точки зрения возможности купировать потенциально все еще возможную (см. параграф о ЮВА) новую волну «азиатского финансового кризиса». Совершенно очевидно, что по перечисленным выше причинам за счет преодоления ограниченности национального экономического пространства при этом происходит также радикальное повышение геополитической и геоэкономической устойчивости и конкурентоспособности Японии.
Определенную (хотя и незначительную по сравнению с ущербом от срыва попыток дестабилизации конкурентов) выгоду получат даже США, так как доллары, в среднесрочном плане вытесняемые по мере распространения евро из резервов и расчетов в первую очередь европейских стран и Китая, неминуемо будут вложены в конечном итоге в строительство данной магистрали.
Таким образом, уже начало работы над проектом глобальной транспортной магистрали само по себе создаст не только для его непосредственных участников, но и для всего геоэкономического пространства новую, значительно лучшую реальность. Ведь в условиях широкого распространения информационных технологий на принятие решений влияет не само развитие событий, но уже сообщения о них - «информационные фантомы». Таким образом, евразийская магистраль начнет влиять на развитие человечества и процессы глобальной конкуренции не тогда, когда она будет построена и по ней будет налажено регулярная и массовая перевозка контейнеров, но уже тогда, когда всеми заинтересованными сторонами будет принято окончательное стратегическое решение о ее постройке.
Промедление в этом вопросе, тянущееся уже долгие годы, создает для России вполне реальную угрозу утраты самой возможности когда-либо создать трансъевразийскую железнодорожную магистраль, проходящую по ее территории.
Наше право на владение уникальной возможностью создания трансъевразийской железнодорожной магистрали уже сегодня поставлено под сомнение укоренением американского влияния в Средней Азии, осуществленным при полном попустительстве и даже прямой поддержке близоруких или антинационально ориентированных российских политиков.
Несмотря на стратегическое соперничество, США и Китай могут с легкостью договориться о маршруте железнодорожного контейнерного транзита, огибающего территорию России, - не только из вполне рационального желания не делиться с третьей страной выгодами от его организации, но и в силу простой экономической целесообразности. Эта целесообразность связанной главным образом с понятным стремлением избежать социальной деградации и политико-управленческого хаоса, нарастающих на российской территории.
Об искажениях, оказываемых указанными явлениями на маршруты транспортных потоков, свидетельствует тот широко известный факт, что китайский импорт завозится на европейскую территорию России не по прямой, через Транссиб, но морем, через порты Финляндии и Германии. Главная причина - в том, что в европейской части России таможня и железные дороги работают по существенно более цивилизованным правилам, чем в азиатской.
Проект трансъевразийской железнодорожной магистрали, огибающей территорию России, не просто абсолютно реален, но и уже осуществляется на практике: как показано в параграфе …., Китай уже ведет строительство соответствующих магистралей по своей территории. После их создания для налаживания сквозных контейнерных перевозок нужна будет лишь модернизация, масштабы и сложность которой с учетом всей совокупности управленческих факторов будет меньше масштабов и сложности модернизации российского Транссиба.
Таким образом, пока еще существующее для нашей страны в этом вопросе «окно возможностей» неумолимо закрывается. Неминуемое в случае дальнейшего промедления складывание трансъевразийской транспортной магистрали без участия России объективно означает ее вытеснение на периферию не только мировой транспортной системы, но и широкомасштабных процессов региональной и, более того, континентальной экономической интеграции в целом.
Подобное развитие событий будет безо всяких преувеличений означать стратегическую катастрофу для России. Она лишится важнейшего фактора внутренней интеграции и из естественного моста между Европой и Юго-Восточной Азией, которым сейчас потенциально является, мгновенно превратится в совокупность никому не нужных третьестепенных окраин реальных участников глобальной конкуренции - интегрирующейся Европы, Большого Китая, исламского мира и Японии.
Это с неизбежностью приведет к необратимому территориальному распаду нашей страны, перерастание которого в открытую форму и окончательное завершение станет всего лишь вопросом времени - причем совершенно незначительного.

17.2.2. Россия XXI века может вернуться в границы XVI века

Освоение природных ресурсов Сибири и Дальнего Востока под международным, а не российским контролем является открытой темой энергичных дискуссий американских специалистов и аналитиков ряда других стран по меньшей мере с 1996 года.
При этом обобщение картин идеального мироустройства, к которому неявно (а зачастую и неосознанно) стремятся ключевые участники глобальной конкуренции, приводит к примерно одинаковой итоговой системе представлений. В соответствии с ней реальная власть российского государства ограничивается не более чем европейской частью современной России. Границы этой «Московии» у различных участников мировой конкуренции по понятным причинам не совпадают: в то время как одни готовы щедро оставить нам Урал и всю равнинную часть Северного Кавказа, другие отрицают права России даже на Поволжье.
Так или иначе, на этой территории предполагается сформировать вполне европейское по внешнему антуражу государство - своего рода гибрид Португалии (этого недостижимого идеала путинского поколения российских реформаторов) и Польши.
Природные же ресурсы Сибири и Дальнего Востока, представляющие собой основную часть ресурсного потенциала современной России, должны будут перейти под внешний контроль авторов соответствующих подходов, которые рассчитывают на то, что сами будут осуществлять или, по крайней мере, организовывать их эксплуатацию. При этом, насколько можно понять, транснациональные корпорации даже готовы платить налоги со своей осуществляемой на территории Сибири и Дальнего Востока деятельности через Москву - частью ради поддержания относительной цивилизованности в лишающейся источников существования «Московии», частью в силу заведомо более выгодных условий ведения бизнеса. Ведь понятно, что выбить уступки из слабых российских властей для транснациональных корпораций будет на порядок проще, чем из любого относительно демократического (и, значит, учитывающего мнение населения) государства с относительно развитой экономикой.
Представляется принципиально важным, что подобные подходы ни в коей мере не являются чьими-то злонамеренными кознями, направленными на нанесение вреда России. Подобных альтруистических, не связанных с достижением собственной выгоды мотиваций в современном мире попросту не существует.
К глубочайшему сожалению, прогнозы, связанные с территориальной дезинтеграцией России за счет отторжения (разной степени насильственности) от нее Северного Кавказа, Сибири и Дальнего Востока, не говоря уже о Калининградской области, носят целиком и полностью инерционный характер. Они отражают не чью-то враждебность по отношению к России, но не более чем сложившиеся и достаточно прочные тенденции развития последней, вызванные ее собственной слабостью, деградацией российского общества и ничтожностью российского государства.
В то же время установление контроля за российскими месторождениями полезных ископаемых, в первую очередь нефти является, насколько можно понять в настоящее время, неотъемлемым элементом стратегий развития по меньшей мере двух ключевых участников глобальной конкуренции - США и Китая (см., соответственно, параграфы … и …). При этом, если первые стремятся распространить свое влияние на все значимые запасы нефти в мире, то второй ориентирован на непосредственно прилегающие к его территории месторождения, восполняя свою меньшую геополитическую мощь значительно большей концентрацией. От «гонки за нефтяными месторождениями» не остается в стороне и Япония, так же, как и многие другие страны мира (включая Китай), по-настоящему встревоженная реальностью перспективы установления американского контроля в той или иной форме за основной частью нефтяных запасов мира.
В целом сегодняшняя ситуация такова, что специалистам ИПРОГа, работающим в разных странах и с достаточно широкими кругами аналитических сообществ не приходилось сталкиваться со сколь-нибудь серьезными прогнозами, предусматривающими сохранение российского контроля за Сибирью и Дальним Востоком в долгосрочной перспективе.
Это опасно еще и потому, что идеи и представления, распространившись и становясь доминирующими (хотя бы только в экспертно-аналитическом сообществе, как в данном случае), набирают своего рода инерцию и, в полном соответствии с традиционными марксистскими представлениями, становятся самостоятельной материальной силой, движущей и во многом определяющей историческое развитие.
Представляется весьма существенным, что крупные российские корпорации, уже вынужденные принимать решения на основе своего позиционирования в поле столкновения описанных выше интересов, как правило, ориентируются в качестве наиболее предпочтительных на интересы Запада, а точнее, на интересы их наиболее сильного и активного представителя - Соединенных Штатов. Такой выбор предопределен не только наибольшей цивилизационной близостью Запада, но и тем, что он является единственным участником глобальной конкуренции, последовательно ориентированным на развитие бизнеса как образа действия.
В данном случае его стремление к конкуренции с российским капиталом и вытеснению последних оказывается для делового сообщества России менее значимым, чем общее стремление к развитию рыночных отношений. Подобный подход естественен для бизнеса, который готов платить за свое сохранение снижением масштабов деятельности и переходом под контроль (неважно, прямой или неявный) иностранного капитала, однако является неприемлемо односторонним для российского общества.
В случае превращения такой ориентации в доминанту российский капитал в лице существующих сегодня корпораций (пусть даже и уже не как российский) в целом сохранится, но современное российское общество обречено на распад и исчезновение. Последнее является следствием не какой-либо зловредной особенности Запада, но самого факта подчинения чужеродной цивилизационной общности как такового, вне зависимости от характера этой общности.
Чтобы избежать этой опасности, российское государство должно как минимум регулировать, направлять и балансировать предстоящее и, строго говоря, уже начавшееся столкновение интересов Запада (США и Евросоюз, вероятно, будут действовать порознь), Китая и исламской цивилизации на территории России. Уникальность позиции российского государства предопределяется не столько его статусом «хозяина» (который по мере обострения конкуренции во многих отношениях весьма быстро станет чисто формальным), сколько тем, что оно является единственным участником конкуренции, способным осознавать специфику осваиваемой территории и по-настоящему заинтересованным в ее развитии. Если оно не справится с исполнением объективно вытекающих из его уникального положения функций, конкурентное столкновение станет не только стихийным, но и неадекватным характеру спорных ресурсов. В результате оно сможет привести к последствиям, разрушительным не для одной лишь только России, но и для всего человечества.

* * *

Важные и недооцениваемые в настоящее время изменения в глобальную конкуренцию за природные ресурсы может внести глобальное изменение климата. Его масштабы, скорость, цикличность и причинность еще долго будут оставаться полем дискуссий, однако наличие его изменений как таковых, по крайней мере в последнее десятилетие, как представляется, не вызывает сомнений.
Изменение климата создаст вполне реальную угрозу если и не уничтожения, то серьезного ухудшения конкурентных позиций для многих относительно благополучных обществ, обладающих значительными ресурсами и способными использовать их для изъятия «климатической ренты» у слабых обществ, которые глобальное потепление переместит в более благоприятные климатические условия. К первым среди других относятся США и некоторые страны исламского мира, ко вторым (также, разумеется, среди других) - Россия.
В принципе в таком подходе нет ничего принципиально нового по сравнению с уже используемыми в наши дни в рамках Всемирной торговой организации (ВТО). Так, развитые страны, являющиеся членами ВТО, намерены уже в 2004 году ввести понятия «социальной» и «экологической» рент и создать механизм их изъятия у стран (как правило, существенно менее развитых) с относительно более низкими расходами на социальные нужды и природоохранную деятельность.
Те же самые развитые страны - члены ВТО, хотя и не используя термин «природная рента», обуславливают присоединение России к этой организации изъятием природной ренты у субъектов российской экономики (при помощи кратного - «до мирового уровня» - повышения внутренних цен на газ и электроэнергию). Это требование, абсурдное по содержанию и не имеющее под собой иных оснований, кроме последовательного стремления лишить Россию одного из немногих ее конкурентных преимуществ (которым без зазрения совести пользуются многие нынешние члены ВТО), выдвигается в столь жесткой форме, что практически остановило процесс присоединения нашей страны к ВТО еще в 2002 году.
На этом фоне требование глобального изъятия и перераспределения «климатической ренты» в пользу более развитых стран представляется в среднесрочной перспективе вполне вероятным.

17.2.3 «Гипофиз человечества»

Для понимания реальных перспектив России представляется принципиально важным осознание того факта, что ее ценность для человечества заключается далеко не в богатстве ее недр, которое, несмотря на все локальные кризисы, неуклонно теряют значение по мере распространения информационных технологий (да еще и сокращается по мере перехода этого богатства под контроль зарубежного капитала).
Ценность России для информационной эры, для эпохи глобализации заключается прежде всего в оригинальном взгляде на мир, в становящейся главным фактором производительности труда национальной (а точнее, общественной) культуре, нестандартном мироощущении (в глобализацию конкурентоспособность может опираться лишь на особость - подробней см. параграф ….), наконец, в интеллекте, неизбежно оторванном от практического внедрения (следует отметить, что внедрением российских идей американцы занимались весьма длительное время, а не только последние 15 лет).
Конкретизация этих достаточно общих положений показывает, что объективное место России в мировом разделении труда - подготовка и поставка своего рода «интеллектуального сырья» и лишь в лучшем случае «интеллектуального полуфабриката», в первую очередь для транснациональных корпораций, которые умеют их использовать наилучшим образом.
Они умеют использовать, - а российское общество в силу уникального и, к сожалению, весьма болезненного сочетания культурно-исторических факторов, в силу своих особенностей и несчастий остается конвейером по производству самого дефицитного и самого нужного в условиях глобализации и развития информационных технологий «человеческого материала» - творцов и революционеров, способных к творчеству и систематическому генерированию принципиально новых идей. Не следует ждать, что заметная часть этих людей сможет найти себе применение в России (и тем более в российских структурах, и тем более в структурах, ориентированных на повышение конкурентоспособности нашего общества), но лучше что-то, чем совсем ничего.
Сосредоточившись на этом, превратив себя в своего рода «гипофиз человечества», Россия сосредоточит свои усилия на дальнейшем развитии того, что в ней хорошо, откинув то, что плохо: «внедрение» - штука прозаичная, Китай с Азией справятся с этим если и не лучше всех, то, во всяком случае, лучше нас. Наше преимущество перед ними кроется в общественной психологии, «национальном характере», который в целом не позволяет им создавать творцов и революционеров - только добросовестных исполнителей, хотя и высокого уровня.
Для российского общества такая специализация представляется в целом благоприятной: ведь интеллект можно воспроизводить только при высоком уровне образования и определенном минимальном уровне безопасности общественной жизни. Поэтому в случае закрепления России в роли поставщика «интеллектуального полуфабриката» его основные потребители - развитые страны и глобальные монополии - будут жизненно заинтересованы в поддержании высокого уровня жизни в нашей стране и, соответственно, ее относительного благополучия.
Следует отметить, что подобный «инкубатор мозгов» будет занимать (как, строго говоря, он занимает и сегодня) в высшей степени двойственное положение в мире глобальной, небывало ожесточенной конкуренции. Это будет предопределять болезненную раздвоенность сознания его граждан и в этом смысле - сохранение принципиальных черт нашей общественной психологии, не самых удобных и комфортных для ее носителей, но обуславливающих сохранение России как России, вместе с ее указанным стратегическим конкурентным преимуществом.
Опираясь на него, необходимо постоянно наращивать попытки создания и распространения собственного high-hume'а, собственных метатехнологий, которые одни могут быть надежной гарантией стабильности в мировой конкурентной гонке. Ее специфика заключается в том числе и в стирании границ между задачей-минимумом и задачей-максимумом: чтобы быть по-настоящему уверенным в собственном выживании в условиях глобализации, надо быть лидером мировой конкурентной гонки - и не меньше. Все остальные участники глобальной конкуренции объективно находятся в угрожающем положении.
Понятно, что даже для по-настоящему разумной и конструктивной постановки подобных задач России предстоит пройти еще неизмеримо долгий и тяжелый путь. Однако терять из виду общее направление движения - значит гарантированно сбиться с дороги. Мы должны помнить, что встраиваемся в технологическую пирамиду победителей (в той мере, в какой это возможно для нас) с одной-единственной стратегической целью: при первой же возможности «выпрыгнуть» из нее и восстановить собственную технологическую пирамиду - на качественно новом уровне, который для нас сегодня, возможно, еще принципиально недостижим.
Однако следует понимать, что описанная возможность превращения в «гипофиз человечества» не является сколь-нибудь долговременной, так как создана не только неотъемлемыми особенностями общественной психологии, но и уникальным и очень быстро, на наших глазах преходящим преимуществом России, связанным с полученным в наследство от Советского Союза исключительно высококачественным и массовым образованием.
Стремительная деградация как среднего, так и высшего образования, дополненная его вполне осознанным разрушением в ходе инициированной «либеральными фундаменталистами» так называемой реформы образования, в сочетании с падением уровня жизни, без всякого преувеличения катастрофическим снижением уровня личной безопасности и общей системной деградацией «человеческого капитала» способна уже в ближайшие годы полностью лишить Россию указанного преимущества, уничтожив саму возможность производства «интеллектуального полуфабриката» в сколь-нибудь значимых масштабах.
Не следует забывать, что система образования, существующая в современной России, уже не учит думать и по-прежнему не обеспечивает даже необходимого минимума знания иностранных языков. Высшее образование превратилось в систему спасения юношей от полностью разложившейся и в значительной части превратившейся в аналог концлагеря армии.
Структура современного российского высшего образования не имеет ни малейшего отношения к структуре реальной общественной потребности в молодых специалистах. Достаточно указать на то, что абсолютное большинство студентов российских ВУЗов даже и не предполагает работать по получаемой специальности, а безработица выпускников (особенно по «рыночным» специальностям - менеджер, бухгалтер, юрист) стала устойчивым социальным феноменом, ярко контрастирующим с практически тотальным острейшим дефицитом производственных специалистов.
Весьма важным и поучительным представляется тот бесспорный факт, что причина разрушения системы российского высшего образования заключается в его переводе на рельсы рыночного развития, стихийно и без какого-либо внешнего контроля осуществленном преподавательским корпусом в своих собственных интересах.
В результате система высшего образования оказалась полностью коммерционализирована (неважно, легально или нет) и превратилась по отношению к обучающимся в совокупного, абсолютно непрозрачного монополиста, деятельность которого заведомо не поддается не только никакому контролю, но даже и простой оценке. В этих условиях российское высшее образование превратилось в систему не передачи знаний, но высасывания денег из абсолютно и гарантированно беззащитной и зачастую даже не осознающей ситуации молодежи нашей страны.
Эта тенденция многократно усугубляется деградацией самого преподавательского состава, который покинули лучшие преподаватели, перешедшие работать за рубежом, и наиболее активные люди, ушедшие в бизнес. При этом преподавательский корпус был роковым образом обескровлен десятилетним отсутствием притока новых кадров, которые также распределялись по указанным базовым направлениям.
Таким образом, возможность закрепления положения России в качестве «гипофиза человечества» и тем более возможность создания механизма превращения этого положения в устойчивый источник повышения конкурентоспособности российского общества постепенно уменьшается и уже в ближайшие годы может быть потеряна полностью и, по всей вероятности, безвозвратно.

17.3. Долгая дорога из «ловушки глобализации»

17.3.1. Отставание не фатально

Создание трансъевразийской железнодорожной магистрали, - даже если она пройдет по территории нашей страны, - при всей своей привлекательности и важности может обеспечить России эффективное вписывание лишь в региональное разделение труда. Наличие минерального и интеллектуального сырья само по себе недостаточно для успешного развития, так как при переработке любого сырья основную выгоду получают не его владельцы, а те участники конкуренции, которые сосредотачивают в своих руках его переработку. Более того: с точки зрения сохранения независимости и способности самостоятельно определять свое развитие представляется скорее проблемой, чем преимуществом.
Все это представляется совершенно недостаточным для того, чтобы российское общество могло чувствовать себя относительно комфортно и тем более успешно развиваться. Ведь с каждым годом, потерянным захватившими экономическую власть в нашей стране «либеральными фундаменталистами», угроза превращения России в «конченую страну» становится все более и более реальной.
Ключевой задачей успешной модернизации нашей экономики, ее оздоровления и вписывания в новое, глобализационное разделение труда является определение направления и создание конкретных механизмов выхода из «ловушки глобализации» - описанного выше (см. параграф …) положения, в которое объективно попадает всякая менее развитая страна, теряющая при сотрудничестве с более развитыми критически важные для своего развития интеллектуальные и финансовые ресурсы. Эта поистине историческая и вдохновляющая задача, решение которой во многом определит не только лицо, но и само существование нашего общества, объективно требует изменения целого ряда традиционных подходов и инструментов российской не только внешней, но и внутренней политики.
Для ее решения необходимо прежде всего яростно и последовательно противодействовать на каждом направлении и в каждой точке той постыдной и часто не имеющей никакого оправдания, кроме корысти, трусости и глупости отдельных деятелей, последовательной сдаче конкурентных позиций, завоеванных нашими предками, которая превратилась в подлинную доминанту общественного и хозяйственного развития России в последние четверть века и особенно в последние годы.
Как представляется, в наиболее опасной форме эта сдача позиций проявляется не столько в конкретных неудачах, сколько в изменении самого характера участия России в международной жизни. Не будет преувеличением сказать, что новые мировые порядки, характерные для периода информационной революции и глобализации, складывается помимо нашей страны и без ее прямого участия. Человечество все более привыкает жить «без России» как ощутимого фактора своего развития, причем кризисные ситуации вроде террористической атаки 11 сентября 2001 года или агрессии против Ирака, при которых в нашей стране возникает настоятельная потребность, лишь подчеркивают и оттеняют эту расползающуюся на месте России геополитическую пустоту.
Конечно, в определенной степени уменьшение интереса к нашей стране носит вполне естественный, исторически обусловленный характер. Вспомним: с 1917 года российское общество привыкло выступать в роли «главного раздражителя» всего человечества. Нормализация его развития, возвращение к нормам цивилизованного сотрудничества не могли не привести к значительному снижению уделяемого ему внимания.
Однако наблюдаемое с середины 90-х годов падение интереса к России значительно глубже этого «естественного» уровня. Фактически оно приобретает характер изоляции, причем изоляции не активной, связанной с насильственным исключением из уже существующих форм взаимодействия, но преимущественно пассивной, проявляющейся в постепенном добровольном уходе из этих форм, которые становятся частью непосильными, а частью ненужными, и в невключении России в новые формы и механизмы международного взаимодействия.
Причина пассивной изоляции не связана с чьим-то злым умыслом и вызвана прежде всего объективной причиной - недостаточным уровнем развития нашей страны и неуклонным угрожающим нарастанием ее отставания от успешных и перспективных участников глобальной конкуренции.
Мы должны привыкать к этому недостаточному развитию, как к по крайней мере среднесрочному фактору нашей жизни. Накопленная негативная инерция экономического и политического развития и, главное, общественной деградации не даст нашей стране нарастить сколь-нибудь значительный хозяйственный потенциал в обозримом будущем.
Максимум, на который мы можем рассчитывать в чисто экономическом плане, - это преодоление негативных последствий экономических реформ через 20 лет после начала их реализации. При этом понятно, что мир не будет стоять на месте все это время, а уйдет (и, собственно говоря, уже ушел) далеко вперед. Соответственно, можно говорить о возможности восстановления «двадцать лет спустя» лишь абсолютных позиций нашей страны в мировой конкурентной гонке; относительные же позиции ухудшились неизмеримо, и это надо принимать как данность.
Тем не менее, как убедительно показывает мировой опыт, недостаточность экономического развития во многом может быть компенсирована активным, наступательным характером государственной политики, хорошей организацией анализа, планирования и управления. Однако противодействие пассивной изоляции требует от государства значительно большей эффективности, чем противодействие изоляции активной, ибо отсутствует раздражающий фактор исключения и дискриминации. В самом деле: что может быть естественней для бюрократизированной, лишенной стратегических приоритетов и потому пассивной системы государственного управления, чем игнорирование опаснейшей, но малозаметной тенденции недостаточного участия России практически во всех обсуждениях новых реалий, в том числе связанных с глобализацией?
О глубине ширящегося разрыва между Россией и развитыми странами как нельзя лучше свидетельствует год от года все более отстраненное восприятие тем, обсуждаемых Всемирным экономическим форумом в Давосе и других «знаковых» местах нашей планеты. Эти темы оказываются настолько чуждыми большинству членов российской делегации, что само их перечисление осуществляется не только российскими журналистами, но даже и некоторыми российскими участниками дискуссий преимущественно в юмористическом ключе.
Искреннее непонимание проблем, заботящих развитые страны, есть самый убедительный признак отставания России и самое опасное последствие недостаточной эффективности нашей политики модернизации. Нельзя забывать, что непонимание - первый шаг к конфликтам, а при существующем соотношении сил потенциально конфликтующих сторон - первый шаг к стратегическому поражению России, за которым вследствие ее по-прежнему исключительно низкой устойчивости практически неминуемо последует ее уничтожение.
Помимо изложенного, выход нашего общества из «ловушки глобализации» значительно затрудняется тем, что общие проблемы, порождаемые глобализацией, в России усугубляются ее национальной спецификой. При всей скомпрометированности ссылок на нее, как правило, в высокой степени непрофессиональных, наличие указанной специфики бесспорно. К настоящему времени, насколько можно судить, она сводится в основном к следующим ключевым факторам:
исключительно высокий уровень монополизации экономики практически на всех уровнях (федеральном, региональном, местном) и в большинстве отраслей (в силу низкой мобильности населения и бизнеса, незащищенности собственности, крайней слабости антимонопольного регулирования в монопольном положении может находиться даже продуктовый магазин в крупном городе);
чрезвычайно глубокий и продолжающий увеличиваться разрыв в уровне и характере развития различных регионов (здесь стоит напомнить, что необычно высокая роль государства на протяжении всей истории России была обусловлена в том числе и недостаточностью тесноты экономических связей между слишком разнородными регионами для обеспечения их политической целостности), наличие значительно количества регионов с практически разрушенной экономикой;
глубочайшее и враждебное противоречие между патерналистской ориентацией подавляющей части населения и «либеральным фундаментализмом» экономических властей;
в целом неблагоприятные климатические условия.
Означает ли глубина стоящих перед нашей страной проблем, что наиболее образованная, эффективная и сознательная часть российского общества должна признать свое бессилие перед трудностями, свое историческое поражение (и даже не свое собственное, а своих родителей), поставить на своей стране крест и спокойно найти предсказуемое и привлекательное поле деятельности в других, более фешенебельных и обладающих более надежным будущим странах?
Очень многие так и сделали.
Более того: как уже неоднократно отмечалось - одними в результате практических наблюдений, другими в ходе исследований и философских обобщений - если и не вся, то, по крайней мере, очень большая, критически значимая часть современной российской элиты попросту «списала» страну. Эти люди полностью разуверились в возможности оздоровления российского общества и его возрождения как полноправного субъекта глобальной конкуренции. В самом лучшем случае они ориентируются на закрепление положения России как интеллектуального и сырьевого придатка развитых стран, не претендующего ни на какую самостоятельность, - и, соответственно, получающего лишь малую часть от создаваемой или извлекаемой из недр стоимости. В массе же своей представители российской элиты сознательно или бессознательно поставили на России крест и в долгосрочной перспективе приготовились готовы покинуть ее, рассматривая ее просто как «место пребывания», а то и как место вахтовой работы по «распилу» советского наследства.
Такой выход, в принципе приемлемый для каждой отдельно взятой личности, невозможен для общества в целом - и не только потому, что означает его «разбегание в разные стороны», но прежде всего из-за глобальной дестабилизации всего человечества, к которому он приведет. Ведь эмиграция наиболее активной и интеллектуальной части российского общества, вне зависимости от ее причин и мотивов, означает почти мгновенное уничтожение России - с теми самыми негативными последствиями (подробное их описание см. в параграфе …), которых так привык бояться современный мир26.
Поэтому само продолжение личной деятельности в России, подразумевающее вполне однозначный и окончательный ответ на этот вопрос даже со стороны тех, кто никогда не ставил его перед собой в явной форме, представляет собой практическое и, как правило, не осознаваемое проявление на уровне отдельной личности коллективного инстинкта самосохранения не только российского, но и всего человеческого общества.
Какими бы различными мы ни были, какие бы противоположные интересы не отстаивали и идеологии не исповедовали, само продолжающееся наше существование в рамках нашей страны означает, что узы, соединяющие нас, сильнее наших разногласий, и что мы, вне зависимости от своего желания, объединены общностью стратегических целей.
В конце 80-х - начале 90-х Россия пережила исход наиболее активной, наиболее энергичной и во многом - наиболее профессиональной и конкурентоспособной части общества, испытывающей к нему сильнейшее чувство отторжения. Оставшиеся, как бы негативно ни относились к своей стране, связывают свое будущее именно с ней.
Пока это положение сохраняется, пока по-прежнему существует общность стратегических целей, пусть даже во многом не осознанная, а для отдельной личности - и во многом носящая принудительный характер - отставание России не носит фатального характера, возможность модернизации и национального возрождения остается хотя и трудно достижимой, но все же реальной.
«Еще Польска не сгинела, пока мы живем».

Пример

Поколение победителей

Перспективы России существенно облегчает то, что выбор между эвакуацией и модернизацией нашей страны будут делать и уже делают не абстрактные среднестатистические люди, но те, кто уже сделал его, причем совсем недавно и в значительно худших обстоятельствах.
Сегодня Россия, как обычно, стоит перед колоссальными проблемами практически во всех областях своей жизни. Но ужасаться их масштабу и сложности, опускать руки или пытаться подстегивать себя натужным энтузиазмом не стоит, ибо последние годы выковали качественно новое, еще невиданное в нашей стране поколение.
Во весь рост оно проявилось в катастрофе 17 августа 1998 года, заставившей не только деловое сообщество, но и множество обычных людей в сжатые сроки сделать сразу два предельно простых и жестких выбора.
Первый - между нарушением своих обязательств «по уважительным причинам» и их выполнением - вопреки разуму и пореформенным традициям, иногда с риском для жизни, ради сохранения самоуважения и репутации.
Второй - между жизнью в стране и эмиграцией.
Ведь тогда рухнули все питавшие страну надежды - и на честность государства, и на разумность реформ, и на плодотворность демократии. Активная часть общества лишилась надежд и веры - и изумилась самой себе, обнаружив через несколько месяцев, что не уехала на Запад, к родственникам, знакомым и часто - к обеспечивающим безбедную жизнь капиталам.
Этот выбор делали далеко не только миллионеры. В массовом порядке он встал перед самыми обычными низкооплачиваемыми менеджерами, большинство которых вполне могло рвануть на Запад (а тем более в бывшие соцстраны) по сотне тропинок, протоптанных «колбасной эмиграцией» - от разного рода подработок до совершенно легальной и даже почетной учебы с перспективой получения хорошей работы. Это большинство имело язык и образование, многие жили за границей и уж почти все скопили «на черный день» несколько тысяч (а то и десятков тысяч) долларов, которые были достаточны для того, чтобы уехать и продержаться на новом месте первое время, и потому легко могли стать «подъемными».
Для менеджеров выбор в пользу эмиграции был бы еще более естественным, чем для миллионеров, потому что они лишились не просто «перспектив», а текущего заработка, средств к существованию.
Это был выбор, который делали в одиночку - и сделали иррационально. Если очистить мотивацию от шелухи придуманных потом натужных логических построений, она окажется детски наивной: «Здесь лучше».
Здесь!! - в обступавшей кромешно-угрожающей нищете, среди торжества бытового идиотизма, в прицеле агрессивного, коррумпированного и истеричного государства. Здесь!! - где березки грязнее, чем в Канаде, русский язык вульгарнее, чем в эмигрантских сообществах, а культура свелась к музыкальной попсе по авторадио. Здесь!! - где, казалось, уже ничего нельзя было поправить, патриотизм изъяснялся на блатной фене, а «отеческие гробы» вопияли: «Спасайся, кто может».
Это та самая наивность, которая меняет исторические эпохи.
Историки будущего прослезятся над этим событием. Образованная, активная и сознательная часть общества, пораженная генетическим страхом перед репрессиями и голодом, не признала свое бессилие перед явно непреодолимыми трудностями, свое бесспорное поражение, не смирилась, не поставила на своей стране крест и не ушла «до лучших времен» на предсказуемые и привлекательные поля деятельности в фешенебельных и обладающих надежным будущим странах.
Там хорошо, но оказалось, что только на родине можно управлять событиями и течением мысли. Только на родине можно влиять на страну, в которой живешь, - какой бы пугающей она ни была, каким бы малым ни было это влияние.
Выбирая между всеми благами цивилизации и сохранением социальной значимости, активная часть общества, которую нельзя обвинить в лени и пассивности, решительно выбрала последнее.
Поодиночке, каждый сам за себя. Молча. Вопреки разуму. Вопреки кричащему опыту трех поколений советских людей.
Именно это решение выявило «новую Россию» и объединило ее, образуемое самыми разными людьми с часто противоположными интересами и очень часто - с более чем спокойным отношением к морали - в новое поколение, сплоченное общим взглядом на мир и общей задачей.
Те, кто выжил, любит вспоминать свое мужество. Это был едва ли не первый случай в истории России, когда честность, проявленная вопреки казавшимся неодолимыми обстоятельствам, была вознаграждена: клиенты и партнеры канувших в Лету олигархов переориентировались с тех, кто их «кинул», на людей, доказавших свою надежность.
Менеджеры, оставшиеся честными во второй половине августа 1998 года, первыми пошли на повышение, и как минимум - были первыми приняты на восстановившиеся рабочие места.

Они - победители.
Их победа выражается не столько в коммерческом успехе, сколько в подспудном, стихийном и незаметном преобразовании общества.
Они захватывают все новые сектора экономики и рационализируют их. Они дают работу сотням тысяч таким же, как и они, честных менеджеров. Даже работая по найму, они не воруют даже на государственных предприятиях, - деньги на жизнь они сохранили, и им интересно решать относительно сложные задачи развития и модернизации, а не относительно простые задачи воровства.
Первое поколение российских менеджеров обостренно сознает, что в случае неудачи станет последним. Стремление к наставничеству, к передаче опыта - дикое для 30-летнего менеджера любой страны, кроме России, -компенсирует слабость и узость социально активного слоя нашего общества, сохраняет и воспроизводит возможности его развития.
Это - начало той самой «революции менеджеров», которой бредилимечтали последние 15 лет. Не всегда цивилизованная, эта революция ведет к созданию в России более честной, более эффективной и более дружественной для нормального человека экономики.
Все еще контуженные историческим поражением и унижением нашей родины, мы не должны недооценивать значение своих личных побед. Ведь даже простое выживание в современных условиях - это победа. Именно поэтому не только удачливые бизнесмены, но и все, кто остался и выжил в сегодняшней России, образует не просто одно историческое поколение, единую историческую общность. Это поколение не «пепси», не кваса и даже не «Интернета».
Это, но - поколение победителей.
До сих пор мы решали свои задачи поодиночке - и, по-видимому, в основном решили их. Теперь предстоит сообща решать общую для всех задачу преодоления исторического поражения нашей страны в «холодной войне», принесшую нам больше бедствий, чем Германии, Японии и Италии - поражение в войне «горячей».
Избрание Путина весьма убедительно показало, что ради этой задачи россияне готовы на значительные личные жертвы. И нынешняя власть, и современно деловое сообщество России сильны тем, что, если захотят, могут практически без всяких усилийможет опереться на самую энергичную, активную и эффективную часть общества - поколение победителей.
С другой стороны, если укрепление государственности из средства нормализации жизни превратится в самоцель, а ложь, запугивание и произвол станут основными инструментами управления, - «поколение победителей» окажет некомпетентному и потому опасному для своей Рнашейодины государству неявное и стихийное, но бескомпромиссное и полностью парализующее его сопротивление «в каждой точке», по сравнению которой польская «Солидарность» 20-летней давностиначала 80-х, в конечном счете опрокинувшая коммунизм, покажется итальянской «всхлипывающей» забастовкой.
2004 год обещает поколению победителей переход от мировоззренческой и экономической победы к победе политической. И Кириенко, и Чубайс совсем не просто так грезят именно об этих президентских выборах: на них произойдет политико-демографический слом, после которого судьбу России будут определять люди, мировоззрение и система ценностей которых сформированы уже не Советским Союзом, но рыночными реформами. Впрочем, грезы эти напрасны: победа достанется не скомпрометировавшим себя профессиональным реформаторам, «либеральным фундаменталистам» и демагогам, а честным и эффективным менеджерам.
Мы преодолеем и победим. Не так быстро, как хочется, и не так легко, как кажется. С жертвами, о которых не надо даже и думать, потому что они слишком велики и, по-видимому, неизбежны.
На авансцену общественной жизни стремительно выдвигается первое поколение россиян, свободное и от идеологического, и от административного, и - как это ни смешно сегодня - от материального гнета.
Первое непоротое поколение дворянских детей дало России Пушкина и декабристов. Первое «непоротое» постреволюционное поколение принесет ей процветание.
Давайте верить себе. Давайте понимать себя. Давайте помнить, что мы лучше, чем привыкли говорить и думать, и что по крайней мере однажды -совсем недавно - каждый из нас уже преодолел весь мир и все «объективные закономерности», ополчившиеся против его семьи и его образа жизни.
Поэтому мы победим.
Поэтому российское общество выстоит и найдет в себе силы пойти на новые, разумные и конструктивные перемены.
Поэтому российский бизнес сделает выбор в пользу модернизации своей страны, а не почетной пенсии и комфортабельного отдыха в чужих. И ему очень скоро категорически, как глоток воздуха и как карта перед атакой, понадобится план действий.

17.3.2. Контуры разумной экономической политики

Чтобы остановить деградацию российского общества и перейти к его восстановлению и модернизации, прежде всего надо остановить наиболее опасные процессы - деградацию человеческого потенциала и процесс разрушения основных фондов вследствие их физического износа. Направление движения в этом направлении и конкретные меры, вне всяких идеологических построений, достаточно жестко и однозначно диктуются простым здравым смыслом.
Остановить деградацию нации сегодня можно, только гарантировав ей прожиточный минимум, являющийся экономическим выражением неотъемлемого права человека на жизнь. Характерно, что российские «либеральные фундаменталисты» либо истерически отвергают, либо игнорируют существование этого права применительно к российским гражданам.
Между тем, как декларировал три четверти века лет назад президент США Г.Гувер (и что на практике реализовал Ф.Д.Рузвельт, именно в силу этого и ставший великим), «в каждой кастрюле должен быть кусок мяса». Какой бы острой ни была необходимость борьбы с наркоманией и терроризмом, все понимают, что победить в этой борьбе можно, только победив сначала массовую нищету, в которую погружены целые регионы России и которая стала уже устойчивым, самовоспроизводящимся и самоподдерживающимся образом жизни десятков миллионов наших сограждан и целых регионов нашей страны.
Для преодоления нищеты необходимо, но недостаточно обеспечить людям прожиточный минимум. Он должен быть дополнен в качестве неотъемлемой части системой минимальных социальных стандартов, включающей обязательные услуги системы жизнеобеспечения (свет, вода, тепло), здравоохранения, образования, культуры и системы поддержания общественного порядка.
В противном случае быстрая смерть от голода будет всего лишь заменена, как это имеет место в целом ряде российских территорий на протяжении вот уже более чем десяти лет, медленной смертью от холода и болезней. Кроме того, длительное недоедание, как и жизнь в экстремальных условиях, в которых значительная часть российского общества удерживается реформаторами на протяжении уже более чем десятилетия, замедляет развитие личности либо вовсе ведет к ее деградации. Длительная изоляция людей, особенно молодежи, от необходимых для жизни и успеха в обществе социальных, образовательных и культурных навыков ведет к необратимой маргинализации - «социальной смерти». В это состояние ввергнуты широчайшие слои современного российского общества.
Чтобы хотя бы начать исправлять это положение, чтобы сломать нищету и убожество как естественный и нормальный для целого поколения образ жизни, гарантированное обеспечение прожиточного минимума и должно быть дополнено разветвленной системой социальных стандартов.
Естественно, что прожиточный минимум, как и минимальные социальные стандарты, должны быть различными в различных регионах не только по финансовому (в силу существования различных уровней цен), но даже и по натуральному наполнению. В самом деле: в более теплом климате человек нуждается в меньшем количестве тепла, одежды и в менее калорийной пище.
При этом, чтобы надежно отбить у по-прежнему вполне самовластных сегодня региональных властей охоту к неоправданному завышению прожиточного минимума, надо создать механизмы внешнего управления бюджетами высокодотационных регионов, доведя до логического завершения построения Бюджетного кодекса.
Однако в долгосрочном плане этого недостаточно. Даже в пятилетнем горизонте бороться с массовой нищетой без решения второй задачи современной России - стимулирования инвестиций и модернизации основных фондов, в первую очередь инфраструктуры, - попросту не имеет смысла.
За последние двенадцать лет Россия вполне успешно проела наследство Советского Союза и оказалась на грани разрушения основных фондов из-за невосполняемого износа и исчерпания месторождений полезных ископаемых. Фактически инвестиционная пауза затянулась настолько, что грозит, несмотря даже на вызванный внезапным улучшением внешней конъюнктуры инвестиционный скачок 2000-2001 годов, превратиться в своего рода «инвестиционный климакс».
Уже сегодня в наиболее важных для развития страны сферах жизнеобеспечения и инфраструктуры, которые образуют капиталоемкие отрасли с медленной окупаемостью, наблюдается провал. Достаточно указать на то, вследствие грубых ошибок государства (отменившего под давлением крупного бизнеса обязательные платежи на восстановление материально-сырьевой базы) именно в 2001-2002 годах, когда страна буквально захлебывалась от притока нефтедолларов, масштабы геологоразведки упали до совершенно неприемлемого уровня, ставящего под угрозу само долгосрочное существование российского топливно-энергетического комплекса.
Уже с 2006 года вследствие вероятного приближения к исчерпанию Уренгоя в стране может начаться разрушительная «газовая пауза»: сокращение добычи газа не менее чем на 20 млрд.куб.м. каждый год, которая продлится не менее четырех лет - пока не выйдут на проектную мощность месторождения Ямала, полномасштабное освоение которых, обсуждаемое уже более десяти лет, до сих пор даже не начиналось.
При этом государство всячески стимулирует «реформу» естественных монополий, сводящуюся к их хаотическому расчленению и уходу из сферы государственного регулирования под контроль частного капитала. Принципиальное нежелание анализировать последствия этого и не то что потакание, а полное подчинение государственного аппарата менеджерам реформируемых компаний (проявляющееся в том числе в принципиальном нежелании обеспечивать их финансовую прозрачность) сводит реформу к резкому удорожанию услуг естественных монополий при одновременном качественном снижении надежности их функционирования.
Даже этот беглый обзор показывает, что решение задач выживания принципиально невозможно без одновременного решения задач развития и технологически неотделимо от него.
Высокие цены на нефть внезапно подарили России четыре сказочно благоприятных года - с середины 1999 до середины 2003 года.
«Дуракам счастье».
«Либеральные фундаменталисты», захватившие экономическую власть в стране с приходом президента Путина, не только не использовали колоссальные дополнительные доходы для модернизации экономики и оздоровления общества, но и сочли стихийное восстановление производства результатом своих действий - незначительных и хаотичных. Их кипучее бездействие сделало российское общество совершенно беззащитным перед последствиями не только снижения мировых цен на нефть, но и постепенного нарастания собственных структурных проблем российской экономики, связанных прежде всего с незащищенностью собственности и слабостью антимонопольной политики.
Даже в благоприятных внешних условиях игнорирование реформаторским государством своих неотъемлемых и священных обязанностей (стратегического планирования, развития инфраструктуры, поддержки бедных, защиты собственности и пресечения монопольных злоупотреблений) тормозит развитие и усугубляет неконкурентоспособность экономики, которая может компенсироваться лишь за счет периодических разрушительных девальваций.
В 2002 году Россия вернулась к характерной для 1995-1998 годов модели развития за счет внешних источников при стагнации ориентированного на собственный рынок производства. Эта модель чревата сначала торможением развития, затем дезорганизацией общественного производства, затем - девальвацией.
В этих условиях все здоровые силы общества обязаны делать все возможное для принуждения государства к разуму, для выполнения им своих обязанностей и избежания таким образом новой экономической катастрофы. В этом и заключается главная разница между сегодняшней московской политической тусовкой и Россией: самопровозглашенной «элите», не мыслящей себя вне ограбления общества, нужна очередная - уже третья по счету - «партия власти». России же нужна партия справедливости.
При этом любые действия должны исходить из российских реалий и учитывать в том числе:
складывание в 2000-2002 годах новой институциональной структуры российской экономики, основанной на крупных корпорациях и региональных властно-хозяйственных;
обязанность государства решать все проблемы, которые не может решить общество без его помощи (незрелость и пассивность нашего общества делает «поле ответственности» государства значительно более масштабным, чем в развитых странах).
Для модернизации России прежде всего, необходимо обеспечить нормальную жизнь населения. Для этого, помимо описанной выше борьбы с нищетой, надо пересмотреть отношение государства к реформированию естественных монополий.
Наше общество терзает энергетический террор, развязанный не только Чубайсом и его подручными, но и мириадами их стихийных последователей в энергетике и жилищно-коммунальном хозяйстве (ЖКХ) всей страны. Общество охвачено страхом перед произвольными отключениями тепла и света, повышением регулируемых государством цен, в первую очередь на услуги ЖКХ.
Категорическим условием выживания России является полный пересмотр программ реформирования как РАО «ЕЭС России», так и остальных естественных монополий.
Прежде всего нужны полная финансовая прозрачность естественных монополий, включая аффилированные структуры, контроль за структурой их издержек и обоснованностью тарифов.
Реформа ЖКХ должна быть сведена к оплате престижного жилья, демонополизации, принуждению местных властей к модернизации коммунального оборудования (дающего высокую и быструю экономию), изъятию сверхприбылей у монополий коммунального хозяйства. Следует предоставлять государственные гарантии на кредитование использования энергосберегающих технологий в ЖКХ и восстановление его инфраструктуры на основе этих технологий.
Реформа должна идти за счет снижения издержек монополий ЖКХ - ДЭЗов, водоканалов, газовых и электрических распределительных сетей. Если она будет по-прежнему направлена на ограбление населения, она приведет к росту не эффективности этих монополий, но их аппетитов и, напротив, к дальнейшему снижению их эффективности.
Необходимо кардинально изменить официальную экономическую политику, которая призвана создавать не более чем условия для хозяйственного развития - макроэкономическую стабильность, снижение налогов и административных барьеров.
Этого совершенно недостаточно: без создания правильной, созидательной мотивации самые благоприятные условия не будут использованы субъектами рынка (так, в 2001-2002 годах оказалось, что рост финансовых ресурсов предприятий «при прочих равных условиях» стимулирует не инвестиции, а потребление и бегство капитала). Созидательную мотивацию в обществе создаст начало решения государством (или даже систематическое принуждение его к этому со стороны различных политических сил) назревших структурных проблем:
Будучи не в состоянии сформулировать свои цели (не только в силу интеллектуального ничтожества, но и в силу их антигосударственного, антиобщественного характера) «либеральные фундаменталисты» хватаются за наиболее примитивные, выражаемые количественно и гарантированно решаемые. При этом в силу личной, интеллектуальной и эмоциональной зависимости реформаторов от Запада ключевой целью стала выплата внешнего долга, в ущерб интересам России и ее граждан.
Следует установить, что после достижения суммой госдолга приемлемого уровня (с учетом качества, стоимости обслуживания и сроков погашения этот уровень уже достигнут) его снижение может осуществляться лишь при решенности более приоритетных задач.
Средства, являющиеся потенциальным профицитом, должны направляться на восстановление инфраструктуры (так как в целом частный капитал в обозримом будущем гарантированно не будет вкладываться в нее на приемлемых для России условиях) и на проведение административной реформы. С этим согласны все, даже МВФ, - но только не нынешнее правительство России!
России жизненно необходима Программа развития производительных сил, своего рода ГОЭЛРО-2, определяющая направление развития инфраструктуры и задающая условия развития национальному бизнесу.
Составными элементами этой Программы должны стать:
Энергетическая стратегия, нацеленная на обеспечение максимально эффективного использования энергоресурсов;
Транспортная стратегия, обеспечивающая запуск транзитных маршрутов при срыве любой ценой и любыми способами проектов организации глобального транзита в обход России;
Технологическая стратегия, определяющая, какие технологии государство будет развивать, а какие - импортировать и задающая ориентиры политике в сфере образования. Она должна создать механизм широкомасштабного поиска и внедрения технологий. Нужно создание государственного агентства, занимающегося поиском этих технологий, оценкой их эффективности, при необходимости - доработкой, рекламой и распространением, а при отсутствии заинтересованности со стороны субъектов рынка - созданием предприятий, эксплуатирующих их.
Для реализации Программы развития производительных сил России необходимы система государственных гарантий и инвестиционных кредитов и жесткий механизм контроля за ними на основе достаточно эффективно работавшего в Советском Союзе механизма проектного финансирования. После нескольких демонстративно жестоких наказаний за хищения он заработает.
Этот подход соответствует степени развития рынка в России и мотивации частного капитала, который в необходимых масштабах в инфраструктуру в обозримом будущем не пойдет просто в силу незащищенности права собственности в нашей стране.
Конечно, он не может не пугать сторонников либеральных догм, защищающих демократические процедуры против демократии, рыночные догмы - против рынка, а свободу произвола глобальных монополистов - против свободной конкуренции. К сожалению, трагедия современной России заключается в том, что время, в течение которого ее нарастающие проблемы можно было решить безупречно цивилизованными и полностью безболезненными методами, если еще и не истекло, то, во всяком случае, стремительно близится к концу. После этого выбор будет прост: либо гибель и физическое уничтожение нашей страны и нашего народа, либо выживание на основе жестких и не очень цивилизованных, а часто и насильственных инструментов.
Пример с физическим разрушением инфраструктуры представляется исключительно наглядным. В самом деле: до проведения реформы естественных монополий ее модернизация была доступна при помощи вполне цивилизованного и рыночного предоставления государственных гарантий частным инвесторам при минимальной степени контроля за соблюдением последними своих обязательств. После же расчленения единых технологических комплексов, которые образуют эти естественные монополии, и утраты управляемости ими сложится ситуация, единственным выходом из которой вполне могут оказаться значительные централизованные инвестиции в стиле Госплана. Они будут осуществляться нерыночными механизмами и наверняка будут на порядок менее эффективными, чем при системе государственных гарантий, но окажутся к тому моменту единственным способом выживания нашей страны.
Одной из наиболее острых тем в этом отношении является вопрос о механизмах использования природной ренты.

Пример.

«Последнее Эльдорадо»: легенда о природной ренте

В преддверии парламентских выборов 2003 года в стране все сильнее зазвучали вброшенные в общественный оборот еще президентом Путиным (в его первом послании Федеральному Собранию) идеи об изъятии у российских сырьевых экспортеров природной ренты как некоей панацеи, способной в сжатые сроки исцелить российское общество от всех его недугов.
К сожалению, при всей привлекательности и справедливости идеи изъятия природной ренты у экспортеров сырья сегодняшнее государство попросту не готово к ее реализации: забрав соответствующие средства, «либеральные фундаменталисты», пропитавшие весь государственный аппарат, не используют их на благо Родины, но разворуют до последней копейки, как они делают вот уже более десяти лет.
Кроме того, лозунг «изъятия природной ренты» запоздал: в условиях падения мировых цен на нефть и другое сырье он может лишить российский сырьевой сектор необходимых для развития средств и спровоцировать новый этап разрушения России.
Поэтому первоочередной задачей является оздоровление и модернизация государства. Государственный аппарат мало очистить от людей, искренне считающих своей Родиной место расположения своего банковского счета; его необходимо не на словах, а на деле реструктурировать, убрав ненужные либо дублирующие друг друга звенья и добавив необходимые, но уничтоженные реформаторами.
Необходимо помнить, что национальный бизнес - слой организаторов, менеджеров и хозяев производства - является такой же производительной силой, как и промышленное оборудование. Поэтому государство должно не враждовать с ним, но ставить его на службу обществу, ставя его в условия, когда его интересы если и не полностью, то в наибольшей степени соответствуют общественным.
При этом важно понимать, что полное подчинение государства бизнесу, особенно крупному, ничуть не менее разрушительно для общества, чем последовательное игнорирование его интересов, ибо интересы бизнеса не только не совпадают с общественными, но и могут быть прямо противоположными им. Если бы ситуация была иной, в государстве просто не существовало бы потребности, и закрытые клубы могли бы успешно и легитимно управлять по крайней мере развитыми обществами. Однако деловые круги по самой своей природе ориентированы на заботу и развитии преимущественно сильных членов общества, естественным образом оставляя государству заботу о слабых.
Игнорирование диалектической связи государства и бизнеса, нарушение баланса как в одну, так и в другую сторону и тем более исключение из их отношений населения чревато самыми разрушительными последствиями практически для любого общества.
Грубое насилие, связанное с попыткой прямой экспроприации природной ренты, способно поставить страну на грань гражданской войны, подорвать промышленное развитие и спровоцировать массовое бегство капитала из страны, - тем более, что только что завершилось разрушение системы, способной сдерживать это бегство.
Задачей государства является создание системы гарантий, стимулирующих инвестиции природной ренты ее нынешними обладателями в необходимые для общественного развития проекты, включая систему ЖКХ и другие инфраструктурные отрасли, а также газодобычу и новые, высокотехнологичные производства.
Источниками этих гарантий должны стать бюджетный профицит (пока он есть, а затем - и умеренные дефициты), ограничение масштабов воровства и неэффективного использования бюджетных средств, кредиты государственных банков (в первую очередь Сбербанка), средства государственных внебюджетных фондов (включая пенсионные).

Главная причина слабости инвестиционного роста и отсутствия межотраслевого перелива капитала в сегодняшней России заключается в немыслимой для рыночной экономики незащищенности права собственности, делающая неприемлемо рискованным любые инвестиции без административного контроля за их объектом.
Первейшими шагами по обеспечению этого права являются:
внесение в Закон о банкротстве изменений, обеспечивающих декриминализацию процедуры банкротства (с учетом накопленного богатейшего опыта принудительных и искусственных банкротств);
дополнение судебной реформы мерами, направленными на эффективность решений судов в хозяйственной сфере (так, арбитражный судья должен получать высокую зарплату, максимальная сумма рассматриваемого им иска должна ограничиваться в зависимости от его квалификации, время рассмотрения дела должно быть ограничено, нарушения с его стороны должны вести к пожизненному запрету на любую юридическую деятельность, а работа арбитражных судов должна быть гласной) и рационализация сложившейся практики правоприменения;
обеспечение прозрачности структуры собственности: граждане России имеют право знать в лицо 20- и 30-летних мальчиков, которым «либеральные фундаменталисты» под видом приватизации раздали все национальные богатства, созданные непосильным и самоотверженным трудом поколений россиян.
Развитие России тормозит также безудержный произвол монополий на всех уровнях, в том числе объединенных с различными органами госуправления неформальными связями. Комплексная антимонопольная политика должна обеспечивать:
быстрое и неотвратимое наказание за злоупотребление монопольным положением (особо нетерпимая ситуация сложилась на рынке лекарств), включая длительный «профилактический» контроль за их издержками и ценами;
реструктуризацию естественных монополий и рост их тарифов (включая тарифы ЖКХ) только при условии обеспечения их финансовой прозрачности (включая аффилированные структуры);
нормализацию работы фактически бездействующего (под прикрытием отдельных «громких дел») Министерства антимонопольной политики.
Следует создать Федеральную инспекцию цен, которая будет вести мониторинг цен наиболее значимых рынков товаров и услуг и реагировать на резкие колебания цен, временно устанавливая их предельный уровень (в том числе и ниже максимально достигнутого). Необходимость подобного механизма (существующего, например, в Германии) связана с разрушительностью резких скачков цен. Антимонопольное расследование не нейтрализует их в силу своей длительности: пока удается доказать факт монопольного злоупотребления, проходят порой годы, в течение которых экономике наносится невосполнимый ущерб. Кроме того, в целом ряде случаев злоупотребления монопольным положением недоказуемы, а часть спекуляций проводится не монополистами и без сговора.

* * *

Помимо описанных мер, направленных на решение наиболее острых структурных проблем российской экономики, необходимы комплексные, системные усилия по ее модернизации и повышению ее конкурентоспособности.

Пример

Политика поддержания конкурентоспособности России

1. Внешнеэкономическая политика

Применять для защиты национального рынка все меры, разрешаемые ВТО, включая нетарифные ограничения (ограничение импорта товаров при прочих равных условиях есть стимулирование иностранных инвестиций - СНОССКА!!!).
1. Запретить импорт за счёт бюджета (за исключением уникальной и при том жизненно необходимой продукции, перечень и объем закупки которой утверждается отдельным приложением к бюджету) - это не противоречит даже правилам ВТО.
2. Установить и закрепить законодательно упрощенный механизм уплаты пошлин: уплата с единицы транспорта в зависимости от типа груза с последующим выборочным контролем. Это резко повысит доходы бюджета за счет сокращения взяток таможенникам.
3. Устанавливать импортные пошлины на детали и комплектующие на более низком уровне, чем пошлины на полуфабрикаты, а на полуфабрикаты - чем на готовую продукцию («эскалация тарифов»). Пошлины на ввоз оборудования, которое не предполагается производить в ближайшие годы, не взимать.
4. Создать комплексную и разветвленную систему поддержки экспорта, в том числе при помощи его кредитования и гарантирования государством.
5. Допускать на рынок страховых и пенсионных услуг зарубежные банки, страховые и пенсионные компании сверх существующих квот при условии полного инвестирования полученных ими средств в экономику России.
6. Мы должны ориентироваться на свои национальные интересы. Поэтому национальное право в России, как это имеет место в США и Евросоюзе, должно быть выше международного, отвечающего интересам ее конкурентов.

2. Промышленная политика

1. Государство должно регулировать сферы, в которых рыночное саморегулирование не существует либо недостаточно. Сегодня в эту категорию попадает и инвестиционная сфера.
Основные каналы стимулирования инвестиционного спроса:
гарантии и инвестиционные кредиты со стороны госбанков;
· покупка Центробанком через своих финансовых агентов нерыночных госбумаг с последующим инвестированием средств, в том числе через госбанки;
· переучёт Центробанком векселей экспортёров (выданных под экспортные контракты), получателей госзаказа (выданных под госзаказ) и операторов согласованных с государством инвестиционных проектов;
· гарантирование госбанками инвестиций в реальный сектор.
2. Сокращение мобилизационных мощностей до необходимого с учётом современных условий минимума.
3. Превращение введения контроля за структурой затрат и рентабельностью в условие получения предприятиями государственного содействия.
4. При реструктуризации долгов предприятий перед бюджетом и оздоровления предприятий формировать крупные корпорации, охватывающие технологически связанные цепочки предприятий (и ликвидирующие посредников). Механизмы формирования:
· размещение счетов предприятий, реструктурирующих долг перед бюджетом, только в банках - финансовых агентах государства;
· содействие (путём обучения кадров, предоставления методических материалов и юридической поддержки, а также внешнего давления, направленного на вытеснение посредников) формированию системы взаимодействия крупных предприятий с мелкими и средними, работающими по их заказам или являющихся потребителями их продукции;
· передача пакетов акций предприятий, находящихся в государственной собственности и объединённых единством технологического процесса, в управление специализированным компаниям.
5. Дать инвесторам гарантии неухудшения всех определяемых государством условий их деятельности, включая обязательные платежи в бюджет, в течение первых 5 лет реализации каждого проекта.
6. Установить в качестве главного приоритета развитие информационных и связанных с ними технологий. Установить в качестве приоритетных направлений, которые, подобно «локомотивам», смогут обеспечить развитие значительных секторов экономики:
реконструкцию автомобильных дорог;
производство автомобилей и сложной бытовой техники;
строительство типового жилья;
распространение технологий энергосбережения;
переработку сельхозпродукции;
сохранение и развитие высоких технологий.
7. Установить, что предприятия - получатели госпомощи (даже если государство не дает деньги, а вводит защитные тарифы, или помогает в реструктуризации отрасли, или содействует повышению качества бизнеса), обязаны брать на себя встречные обязательства по удовлетворению общественных интересов, и отвечать перед государством, в том числе и своим имуществом, за их исполнение.
8. Регулировать цены, затраты и зарплату переговорами между производителями и потребителями при посредничестве правительства в рамках межотраслевых коллективных соглашений и соглашений между работодателями, правительством и профсоюзами.
9. Реализовать программу комплексной модернизации ВПК, имея в виду прежде всего развертывание широкомасштабного производства современных, уже подготовленых для производства и возобновление разработки новых передовых систем вооружений.
10. Провести реструктуризацию всех неурегулированных долгов предприятий бюджетам и внебюджетным фондам. При нарушении ее условий контрольный пакет акций предприятия должен быть продан на аукционе (при необходимости должна быть осуществлена дополнительная эмиссия акций). Положение об этом и последующих действиях должно быть включено в соглашение о реструктуризации.
Если предприятие не куплено на аукционе, его контрольный пакет должен быть передан в госсобственность, долги предприятия заморожены на 5 лет, а предприятие передано во внешнее управление с разработкой плана оздоровления. Если этот план не утверждается органом госуправления либо нарушается, управляющая компания меняется, а деятельность прежней расследуется.
Группы внешних управляющих, план которых не утверждается либо нарушается, лишаются права профессиональной деятельности и направляются на обязательную переподготовку за их счет.
(При подготовке планов оздоровления государство должно учитывать необходимость восстановления единых технологических комплексов, ограничения посредников, вывода предприятий из-под криминального контроля и формирования на этой основе крупных корпораций, являющихся партнёрами государства и содействующих интеграции страны. Стратегическая цель - «выращивание» этих корпораций до общефедерального уровня и стимулирование их внешнеэкономической экспансии.)
При погашении реструктурированных долгов и выполнении плана оздоровления внешние управляющие получают в собственность контрольный пакет акций, находящийся у государства, или его часть, пропорциональную возвращенному долгу. Это передаст предприятия собственникам, доказавшим свою эффективность.

3. Банковская политика

1. Ускорить закрытие нежизнеспособных банков. При пассивном сопротивлении Центробанка выделить из него соответствующие подразделения в отдельное ведомство в составе правительства.
2. Запретить выдачу лицензий банкам, возглавляемым бывшими управляющими или высокопоставленными менеджерами неплатежеспособных банков (а также банкам, в которых крупный пакет акций или доля в капитале принадлежит владельцам неплатежеспособных банков), пока эти банки не выплатят свои долги полностью.
3. Обеспечить гарантию значительных, но только рублевых вкладов граждан (1000 минимальных зарплат и проценты в размере половины от ставки рефинансирования Центробанка) за счет Центробанка, выдающего лицензии на привлечение средств населения (он должен отвечать за свою политику).
4. Провести отбор банков - финансовых агентов государства, включив в них относительно надежные банки (не менее пяти на федеральный округ), согласные на жесткий контроль государства.
Разрешать предприятиям, реструктурировавшим свои долги бюджетам, во время действия договора о реструктуризации иметь счета исключительно в банках - финансовых агентствах государства.
5. Ограничить либерализацию валютного регулирования облегчением притока капитала в страну.

4. Бюджетная политика

1. Провести расследование исполнения бюджетов и деятельности внебюджетных фондов за 1992-2002 годы с гласным возбуждением уголовных дел, в том числе за «халатность». Главному Контрольному управлению Президента России, ФСБ и МВД при кураторстве лидера государства подготовить и провести в ГУФК Минфина, а затем во всех ведомствах операцию «Чистые руки».
2. Зафиксировать минимальный уровень непроцентных расходов федерального бюджета в процентах к ВВП с поквартальным получением недостатка средств:
за счет нерыночных займов, при необходимости выкупаемых Центробанком или госбанками (включая росзагранбанки);
за счет переучёта Центробанком векселей первоклассных заемщиков в рамках промышленной политики;
за счёт обеспечения принадлежащими Центробанку банками согласованных с государством инвестиционных проектов (банки выбирают проекты в определенных государством направлениях и имеют возможность отказа от участия в программе).
3. Оценивать деятельность Минфина по минимизации неиспользуемых остатков бюджетных средств и по степени пропорциональности исполнения различных расходных статей бюджета.
4. Установить, что договора о неконкурсных госзакупках являются ничтожными сделками. Проводить конкурсы только с учетом стоимости транспортировки до бюджетного потребителя.
5. Создать единую систему мониторинга и управления госдолгом, включая долги регионов, местных властей, предприятий и банков. На ее основе разработать и принять программу погашения государственного долга.
6. Завершить установление контроля государства за федеральными внебюджетными фондами. Включить их аппараты в соответствующие ведомства, сократив штаты.
7. Установить «пороговый», растущий от года к году уровень финансовой прозрачности, без достижения которого регион теряет право на любую финансовую поддержку. Нужен прямой контроль государства за расходованием регионами всех видов финансовой поддержки федерального центра. Поддержка, не предусмотренная бюджетом, должна обуславливаться временной передачей федеральному центру части полномочий региональных властей.

Наконец, важнейшим вопросом модернизации современной России является восстановление человеческого капитала, катастрофическое разрушение которого продолжается даже в условиях улучшения экономической конъюнктуры. Входящие во взрослую жизнь «дети демократии» являются детьми национальной катастрофы - в массе своей они не имеют реальных знаний и навыков и даже здоровья, лишены каких бы то ни было социальных ориентиров.
Необходимо стимулирование рождаемости, включающее как минимум достаточное для минимального содержание ребенка пособие, увеличивающееся с каждым последующим ребенком, и налоговый вычет на каждого из родителей.
Необходим жесточайший контроль за качеством здравоохранения и образования. Полезным инструментом является введение практики обязательного возмещения ущерба, нанесенного вследствие врачебных ошибок и некачественного образования.
Принципиально важно обеспечить качественную медицинскую помощь неимущим, составляющим подавляющее большинство населения нашей еще недавно обеспеченной страны. Следует создать систему действительно бесплатного высшего образования для талантливых представителей неимущих. Это необходимо, так как 70 лет назад даже такой аристократ, как Черчилль, писал, что общество должно использовать таланты всех социальных слоев.
Основа общественной самоидентификации, необходимой в условиях глобальной конкуренции, - культура. Нужно не пытаться остановить ее развитие (например, законом о языке), но сохранять и развивать ее.
Разумно введение квоты в размере 50% на трансляцию по радио и телевидению песен на русском языке, показ по телевидению фильмов российского и советского производства.
Следует определить идеи и настроения, внедряемые государством, и предоставлять конкурсные госзаказы на производство соответствующих фильмов, телевизионных и радиопрограмм, как это делало, например, американское государство в отношении Голливуда во время Великой депрессии и в 30-е годы ХХ века.
Необходимым является также стимулирование иммиграции и получения российского гражданства русских, украинцев и белорусов, стимулирование получения иностранцами (особенно из СНГ) образования в российских ВУЗах.
Инерционные демографические процессы лишат армию призывников уже в 2007-2008 годах. К этому времени должно быть завершено создание профессиональной армии и обеспечение социального престижа офицерства. Уставы армии, вся система обучения военнослужащих и поддержания обороноспособности страны должны быть кардинально обновлены в соответствии с требованиями современно войны - с учетом опыта как локальных войн (в том числе партизанских), так и широкомасштабных агрессий, осуществляемых в последние годы США и их союзниками.
Необходимо ввести смертную казнь для наркоторговцев, террористов и других массовых убийц. Предусмотреть годовой период проверки каждого случая и возможность замены смертной казни длительным тюремным заключением при условии активного содействия следствию. В то же время важно смягчить наказания за мелкие правонарушения, группировать содержащихся в СИЗО и местах заключения по характеру преступлений, не допуская совместного содержания рецидивистов и впервые судимых. Облегчить и упорядочить условия содержания в СИЗО и местах заключения.
Необходима действенная защита от милицейского произвола, очищение правоохранительных и силовых структур от разложившихся и психически неустойчивых элементов.
Подчеркнем еще раз: все эти достаточно разнородные меры категорически необходимы не только для нормализации условий жизни россиян, но и для привлечения инвестиций. Ведь в общество без социального оптимизма, без реального улучшения условий жизни и оздоровления психологического климата современные инвесторы не пойдут.
Сегодня инвестиционный климат России по-прежнему живо напоминает ледниковый период. Не стоит забывать, что первобытный человек не замерз, стал человеком, вышел в космос и в конце концов даже смог вплотную приблизиться своими наиболее передовыми представителями к осознанию либеральных идеалов только потому, что в свое время не стал дожидаться улучшения климата, а сам, своими силами стал исправлять его недостатки при помощи огня и орудий труда.
Если Россия не хочет замерзнуть - в прямом смысле этого слова, без электроэнергии, без газа и других видов топлива- она должна взяться за исправление недостатков своего инвестиционного климата с той же решимостью и определенностью, с которой первобытный человек несколько тысячелетий назад брался за исправление недостатков ледникового периода.
И здесь мы сталкиваемся с третьей и самой главной задачей современного российского общества, ответ на которую вытекает из вопроса «а кто все это будет делать». Есть лишь один инструмент, которым общество может выработать и реализовать любую, самую эффективную экономическую политику, - это государство.
Пока оно, как сейчас, представляет собой коллективное воплощение посредственности, Россия напоминает безрукого и безногого водителя шестисотого «мерседеса»: тачка хороша, но никуда не поедет. Чтобы вырастить руки и ноги, нужна глубокая реорганизация всей системы государственного управления, обеспечивающая его кардинальное оздоровление.
Эта реорганизация представляется в настоящее время самым первым и самым важным из цепочки необходимых шагов, способных вывести Россию из «ловушки глобализации».

17.3.3. Модернизация государства:

парламентская республика - кратчайший путь к эффективной диктатуре
Прежде всего надо сформулировать цель государства - то, зачем оно нужно гражданам и корпорациям. Это суть неформального общественного договора: четкое описание того, что дает государство налогоплательщикам за их деньги.
Необходима реструктуризация всего государственного аппарата, который запутался в бюрократических согласованиях и, прокламируя в том числе и разумные меры, не совершает их. Проще всего начать с ключевого элемента - правительства.
В основу его реструктуризации должны быть положены не механические сокращения штатов, дезорганизующие работу, но системный, структурный подход. Представляется необходимым:
определить перечень выполняемых ведомствами функций;
выделить структуры, необходимые для их исполнения (при этом обнажится необходимость их реструктуризации);
ликвидировать все остальные управленческие структуры (в первую очередь отраслевые) как заведомо ненужные;
разграничить сферы ответственности и разработать формализованные механизмы выработки стандартных решений.
Количество федеральных ведомств представляется необходимым сократить с сегодняшних более чем 60 до максимум 25, что вполне соответствует выполняемым государством функциям.
Ключевым элементом борьбы с коррупцией представляется отделение ее жертв от ее организаторов: отделение предпринимателя, попавшего (хотя бы и с удовольствием) в сети незаконных поборов, от чиновника, расставляющего эти сети. Секрет эффективности антикоррупционных операций в том, что жертва коррупции, помогающая ее искоренению, сохраняет не только свободу, но и доброе имя. Вместе с тем важно сознавать, что борьба с коррупцией может быть успешной лишь в том случае, если она будет опираться на реформу госуправления. Ведь обуздать коррупцию можно, лишь устранив условия, порождающие ее ежеминутно и повсеместно.
Однако не то что решение, а даже постановка соответствующей задачи является для современного российского государства непосильным делом.
Первые подходы к административной реформе делались еще в 1991 году, а с 1994 года о реформировании (или модернизации) государственного аппарата не говорил только ленивый. Если абстрагироваться от заведомо нежизнеспособных теоретических построений людей, искренне не понимающих сути процессов, которые они пытаются усовершенствовать, недостатками различных проектов административной реформы при всей их разумности являются частичность, перегруженность слепым заимствованием заведомо неработоспособного в российских условиях западного опыта и склонность к постановке чрезмерно масштабных задач.

Пример

«Русская болезнь»

Склонность к постановке чрезмерно масштабных задач, заведомо избыточных по сравнению с реальными практическими потребностями и в конечном счете не помогающих, а мешающих их удовлетворению, представляется родовым пороком не только российского менеджмента, но и всего российского общества, который в силу его укорененности можно назвать «русской болезнью».
Пример с электриком, внятно объяснившим потрясенному хозяину квартиры, что поломанный выключатель является частью общей несправедливости мира и поэтому начинать надо именно с мира, а не с выключателя, может показаться экстремальным.
Однако менее эффектные проявления этой болезни - органическая неспособность к монотонным постоянно повторяющимся действиям и неискоренимая тяга к рационализации всего и вся, в том числе и в ущерб делу, - является привычным и, более того, нормальным явлением для современного российского бизнеса.
К аналогичным проявлениям «русской болезни» относятся и многочисленные подходы к административной реформе, при которых решение конкретных вопросов затушевывается и размывается постановкой грандиозных и заведомо неподъемных в краткосрочной перспективе, часто политических и неоднозначных задач.
Классическим примером представляется, например, подмена решения проблемы улучшения межведомственной координации и ликвидации органов государственной власти, не имеющих никаких содержательных функций, исключительно сложными, глубокими и длительными преобразованиями, направленными на разграничение полномочий между уровнями государственной власти.
Следует оговориться, что в целом ряде случаев они несут не культурологический, но внятный тактико-управленческий смысл и направлены на торпедирование преобразований при помощи заведомо абсурдного раздувания их масштабов.

Однако насмешки над «русской болезнью» не могут использоваться для маскировки отказа от рассмотрения действительно коренных, фундаментальных вопросов, без которых решение конкретных задач либо невозможно, либо способно принести лишь незначительную пользу.
В частности, важнейшей институциональной причиной неэффективности российского правительства является двойственный характер его подчинения: руководителями министров являются одновременно и премьер, и президент. При этом повседневное руководство их деятельностью осуществляется первым, а назначение на должность и снятие с нее - вторым.
В повседневной практике это означает, что глава правительства и его члены отнюдь не являются единым политическим или хотя бы управленческим целым, как в подавляющем большинстве стран мира. Более того: председатель правительства не в силах предъявлять к своим непосредственным подчиненным жесткие требования, так как он в любом случае не может уволить даже явно не справляющихся со своей должностью!
В результате возникает фантастическая ситуация, когда министр может при соблюдении минимальнейших внешних приличий не просто публично критиковать своего непосредственного руководителя, но даже откровенно саботировать его указания. Ведь премьер не может уволить министра, - а обращение с жалобой на него к президенту «при прочих равных» условиях может лишь укрепить положение нерадивого подчиненного.
Прежде всего, президент, в силу институциональных причин настороженно относящийся к премьеру, являющемуся его потенциальным наследником, объективно вынужден воспринимать любую внутреннюю напряженность в правительстве как ослабление своего потенциального конкурента и, соответственно, как свое собственное усиление.
Не следует забывать и о клановости российской политики: жалоба премьера на подчиненного, принадлежащего к клану президента, будь она хоть миллион раз обоснована, неминуемо, в силу вполне объективных управленческих причин будет воспринята последним как антипрезидентская акция, как политическая атака на президента. В то же время жалоба на подчиненного, принадлежащего к клану самого премьера, также может оказаться для последнего контрпродуктивной, так как даст прекрасный повод для замены соответствующего члена правительства на представителя враждебного клана.
В результате «двухголовое» российское правительство оказывается полностью неработоспособным по вполне объективным институциональным причинам.
Эта уникальная система целиком и полностью унаследована нынешней «демократической» Россией от сталинского Советского Союза, в котором она служила эффективнейшим инструментом создания и поддержания системы «сдержек и противовесов». В самом деле: ничто не может укрепить позиции руководителя более, чем одновременное назначение как своего подчиненного, так и его заместителя - с последующим поддержанием и регулированием тлеющего конфликта между ними.
Беда заключается в том, что эта система работает только «под страхом смерти»: при условии жесткого объективизированного контроля первого лица, постоянной угрозы для всех его подчиненных и периодически проводящихся масштабных ротаций кадров. Гуманизация этой системы, неизбежная как по политическим причинам (консолидация аппарата, элементарно страшащегося за свою жизнь), так и в силу старения и смерти вождя, неминуемо лишает ее работоспособности. Более того: она делает ее уникальной по своей коррупциогенности, так как первое лицо или его окружение получает возможность одновременно требовать подношения (с управленческой точки зрения неважно - в форме взяток или в виде политической и аппаратной лояльности) и у своего подчиненного, и у его заместителей. Насколько можно понять, именно это в различных формах происходило с советской системой управления при Брежневе и привело ее к коллапсу.
Как это выглядит и функционирует (а точнее, не функционирует) в современных условиях - общеизвестно.
Недовольство неэффективным аппаратом управления, сделавшим российское государство практически несуществующим с точки зрения выполняемых им общественно значимых функций, к настоящему времени стало всеобщим и охватило не только общество, но и его наиболее влиятельную часть - крупный бизнес.
Понятно, что интерес последнего носит выраженный эгоистический характер, однако его категорическая, абсолютная потребность в придании российскому государству хотя бы минимальной дееспособности вполне соответствует объективной потребности общества и представляется поэтому крайне обнадеживающим фактором.
В то же время реализовываться этот фактор будет не непосредственно, а с учетом всех «сопутствующих обстоятельств» развития российского общества, то есть весьма болезненно и непоследовательно.
Ключевой причиной недееспособности современной российской исполнительской власти, «болевым узлом» ее внутренних противоречий является нерациональное урегулирование отношений президента и председателя правительства. Непосредственно оно выражается в отделенности правительства от премьера, а точнее - в факте назначения членов правительства не его председателем, а президентом - «через голову» последнего.
Для повышения эффективности правительства представляется необходимым урегулировать отношения между президентом и премьером, что может быть сделано по одной из трех принципиальных схем:
президентской республикой (классическим примером являются США), в которой президент «по должности» возглавляет правительство;
парламентской республикой (существующей во всех современных развитых странах с формально монархическим строем, Италии, Германии, Австрии, Израиле и т.д.), в которой победившая на выборах партия формирует правительство, а президент (или король) выполняет представительские функции, служит символом нации и моральным авторитетом, становясь значимой фигурой лишь в кризисных ситуациях;
смешанной системе «сосуществования» сильного президента с сильным премьером (примером которой является Франция).
Российская система изначально создавалась как подражание американской, - правда, дальше чисто формального копирования дело не пошло. Правда, Ельцин искренне пытался возглавить работу правительства Гайдара и на протяжении всего 1992 года непосредственно руководил ей, но в конце концов ему не хватило терпения, и он сосредоточился на стратегических вопросах, в соответствии с потрясающей формулой «не царское это дело» передав практическое управление тогда «техническому» премьеру Черномырдину. Бурбулис же и вовсе придумал для себя должность государственного секретаря, трогательно предусмотрев практически полное отсутствие обязанностей и почти неограниченное право вмешиваться в любые вопросы государственного управления по своему усмотрению.
В результате Конституция 1993 года стала попыткой закрепить стихийно сложившееся в тогдашней России подражание французской системе -естественно, не осознанное, а вызванное простым стремлением сохранить максимальное количество влиятельных руководящих постов для тех или иных начальников.
Однако французская система, являющаяся порождением целого ряда кровопролитных революций и глубочайших внутренних потрясений, требует для своего успешного функционирования тончайшей внутренней настройки и большой не только политической, но и общественной культуры. Для России - не только декабря 1993 года, только что пережившей противостояние президента и парламента, прямое нарушение президентом действовавшей Конституции и танковый расстрел среди бела дня здания Верховного Совета с полутора сотнями только официальных жертв, но и сегодняшней - утонченность и выверенность французской системы представляется непосильной в первую очередь организационно.
Собственно, глубочайший перекос в пользу президента, фактически освободивший его от непосредственной ответственности за развитие страны и переложивший эту ответственность на председателя правительства (лишенного целого ряда необходимых для реализации этой ответственности прав в пользу президента) является практической иллюстрацией и окончательным доказательством этого тезиса.
В условиях слабости гражданского общества и неразвитости общественных институтов слишком сложные системы (в том числе и государственной власти) оказываются заведомо неработоспособными и в конечном счете грубо упрощаются, что сопровождается их искажением, вульгаризацией и утратой эффективности. Поэтому французский вариант при всей близости к сложившемуся в современной России оказывается недоступным ей.
Наиболее эффективным способом организации государственной власти представляется президентская республика, при которой избранный гражданами страны президент непосредственно руководит ее развитием и несет всю полноту ответственности за последствия своих действий. При этом наличие многопартийной системы обеспечивает гражданский контроль за его деятельностью между выборами.
К сожалению, реализация данной системы в России ближайших лет представляется маловероятной именно вследствие ее наибольшей эффективности. С одной стороны, руководители нашей страны исторически, начиная с некоторых царей, не были склонны к принятию на себя всей полноты ответственности за последствия собственных действий. Поэтому президентская республика, возлагающая на них не только власть, но и ответственность за последствия ее применения, вряд ли будет поддержана ими в полном объеме (подчеркнем, в силу не личных качеств тех или иных политиков, но именно исторической традиции).
Кроме того, концентрация власти в руках одного человека неизбежно делает неравномерным влияние на него со стороны различных структур крупного бизнеса. Несмотря ни на какие усилия по выстраиванию «равноудаленных» отношений какие-то корпорации - просто в силу относительно высокой значимости личных отношений - будут пользоваться большим влиянием, а какие-то - меньшим.
При всей привлекательности такого положения для «победителей» представители крупного бизнеса очень хорошо понимают, что они могут не только выиграть, но и проиграть. Однако главное заключается в том, что деловое сообщество России, хорошо помнит времена «семибанкирщины» и нуждается не столько в льготах, сколько в обеспечении эффективности государственного управления и создания равных, понятных и рациональных «правил игры». Кроме того, путинское президентство весьма убедительно показывает, что президентская республика грозит бизнесу и общим снижением его влияния на государство, причем при решении даже не столько конкретных коммерческих, сколько наиболее сложных, общесистемных вопросов.
В силу изложенных причин неравномерность влияния на власть, неизбежная при президентской республике, не только не привлекает, но и пугает крупный бизнес России, подталкивая его тем самым к выбору в качестве идеального устройства парламентской республики, основанной на многопартийной политической системе.
Этот тип организации государственной власти наиболее удобен для крупного бизнеса, так как предоставляет ему широчайшие возможности распределенного, сетевого влияния на государственную власть.
В то же время чрезвычайно широко распространенные представления об эффективности парламентской республики, основанные на традиционном в России восхищении Европой и на естественном эгоизме практически всех политических партий, в целом не соответствуют действительности. (ШЛЕССИНДЖЕР)
Прежде всего, механизмы принятия решений в парламентской республике по сравнению с президентской чрезмерно усложнены, медлительны и порождают не только дополнительную бюрократию, но и снижение качества управленческих действий. (Во многом это связано с относительно большим влиянием на государственный аппарат бизнеса как такового).
Парламентская республика по самой природе своей неустойчива: как правило, правительство формируется не какой-либо однородной партией, но коалицией либо партий, либо течений внутри победившей партии. В результате правительство не только не представляет собой «команду единомышленников», но подвержено серьезнейшим кризисам, дезорганизующим всю работу государственного аппарата и передающим решение стратегических вопросов на усмотрение чиновников, а не политиков. (Классическим примером подобной неустойчивости служит современная Италия).
Но самая главная проблема парламентской республики заключается в легкости, с которой она переходит в диктатуру. Строго говоря, для этого перехода достаточно убедительной победы на парламентских выборах какой-либо одной партии; формирование однопартийного правительства в сочетании с доминированием в парламенте практически сводит на нет позитивный эффект от разделения властей и создает опасность чрезмерной и быстрой консолидации власти, значительно большей, чем при президентской республике (где такая консолидация носит явный, предполагаемый характер и потому ограничивается законами, институтами и обычаями).
Цитата из Шлезингера - что в диктатуру переходят демократии, а не авторитарные структуры.
Причина перерождения демократии в диктатуру проста: неэффективность государственного управления, которое оказывается не способно справиться с проблемами общества. Эти проблемы постепенно нарастают и становятся нетерпимыми, создающими угрозу самому существованию последнего. Сильное общество находит выход из положения «малой кровью» - выдвижением эффективного лидера и консолидацией вокруг него без отказа от основополагающих демократических ценностей.
Однако слабое, раздираемое внутренними противоречиями общество практически не имеет возможности удержаться на этом пути. Оно медлит, колеблется и в конечном счете доводит ситуацию либо до собственного распада, либо, как правило, - до объективной потребности (часто осознаваемой его значительной частью) экстраординарных мер, осуществляемых без учета каких-либо ограничений, включая права человека. При этом диктатура, возникающая на руинах парламентской демократии, отнюдь не обязательно оказывается эффективной, способной обеспечить решение порождающих ее общественных проблем.
Неэффективная диктатура дает начало череде переворотов и усугубляет деградацию общества.
Эффективная же диктатура, решив породившие ее проблемы, изживает себя и тем или иным путем перерастает в демократию. Классическими примерами в этом отношении служат Чили и Южная Корея, интересные еще и тем, что первоначально установленные в них режимы никоим образом нельзя признать эффективными. Таким образом, установление неэффективной диктатуры еще отнюдь не лишает ту или иную страну перспектив развития; диктатура может «дозреть», причем пример Пиночета показывает, что этот процесс не требует даже смены диктатора.
Применительно к России эти умозаключения позволяют предположить, что парламентская республика окажется не «венцом эволюции» отечественной политической системы, но, в силу накопленного груза проблем, слабости и неэффективности российского общества, лишь кратчайшим путем к установлению в нашей стране эффективной диктатуры или по крайней мере авторитарного режима. При этом для обеспечения его эффективности российскому обществу еще придется приложить значительные усилия.

Оздоровление управления на основе глубоких политических изменений (капитал - его собственность не защищается - плюс недовольство масс)

Модернизация инфраструктуры - снижение издержек

Восстановление сферы влияния СССР - снижение издержек, природные ресурсы

Региональный прожиточный минимум - реальное снижение региональной дифференциации, ключевой инструмент обеспечения территориального единства страны

Образование, поиск и распространение советских технологий - из служебной записки к «закрывающим технологиям» - в 16.3.

Заключение. СОХРАНЕНИЕ САМОИДЕНТИФИКАЦИИ ОБЩЕСТВА -
ЕДИНСТВЕННЫЙ ОТВЕТ НА ВЫЗОВ ГЛОБАЛИЗАЦИИ

Не в силе Бог, а в правде
(Досоветская поговорка)

Сила - в правде
(Послесоветская поговорка)

В долгосрочном плане исход международной конкуренции, как правило, определяется не непосредственно экономическим противостоянием, но реакцией общества на его текущие промежуточные результаты - как негативные, так и позитивные. Истории известно достаточное количество внешне парадоксальных случаев, когда экономический крах сплачивал нацию и давал ей новый импульс к развитию, а расцвет экономики и успешное решение текущих хозяйственных проблем вели к обострению фундаментальных противоречий и катастрофическому распаду.
Поэтому стратегическим условием обеспечения долговременной устойчивости страны является выявление и сохранение общественной идентичности, важнейшей составляющей которого является самоидентификация общества как некоторого целого, отделенного от всего остального человечества. Для нас принципиально важна именно общественная, а не национальная самоидентификация, так как Россия - многонациональная и, более того, многоконфессиональная и даже многоцивилизационная страна, для которой укрепление национальных и даже цивилизационных идентичностей практически в любой форме объективно означает движение к неизбежно катастрофическому распаду.
Строго говоря, России пора решительно взять долгосрочный курс на формирование единой российской нации, единого российского народа, - тем более, что аналогичные и отнюдь не безуспешные попытки формирования «новой исторической общности людей - советского народа» еще совсем свежи в исторической памяти. Причиной этого является принципиальная нестабильность, неустойчивость практически любого многонационального общества, объективно стремящегося к распаду на национальные же государства (причем глобализация многократно усиливает как сами эти центробежные силы, так и их эффективность).
Россия совсем недавно испытала кошмар подобного разделения и уже видит в обозримом будущем реальную опасность его повторения, связанную, в первую очередь, со стремительно растущим обособлением национальных республик Северного Кавказа. С другой стороны, современная Россия объединяет уже «полупереваренные» в единое целое, во многом лишившиеся своей специфичности и особости в ходе исторически длительного совместного развития народы. Поэтому для нее не только наиболее разумным и практичным, но и наиболее естественным и честным было бы кардинальное изменение самооценки и переход к характеристике российского общества как единого суперэтноса, наподобие сложившегося в США.
Существенно, что само изменение этой самооценки (пусть даже на первых порах неизбежно только официальной) станет не просто реальным, но исключительно значимым фактором укрепления этого суперэтноса.
Пора признать тот бесспорный и самоочевидный факт, что живущие в России люди разных, в том числе и «коренных» для различных ее территорий национальностей давно уже образуют единый народ, обладающий если и не полностью едиными, общими для всех своих представителей, то во всяком случае исключительно близкими психологическими и культурными характеристиками.
Следует понимать, что продолжение настойчивого и последовательного игнорирования этого единства на протяжении еще нескольких лет вполне способно привести к его фактическому разрушению. Результатом может стать новый виток даже не национальной, а более того - цивилизационной катастрофы: реальное разделение пока еще единого российского общества на отдельные, не связанные друг с другом народы, которое в современных условиях сделает обратную интеграцию исключительно сложной, а территориальный распад России - практически предопределенным.
Рассматривая пример нашей страны, следует особо отметить, что поддержание самоидентификации, включающей сильные элементы мотивации, особенно важно для технологически отсталых обществ, которые не могут обеспечить гражданам навязываемый мировой культурой уровень жизни и стандарты потребления и должны поэтому прибегать к дополнительным, нематериальным мотивациям для сохранения в стране национального капитала и интеллекта.
Устойчивая самоидентификация общества важна и потому, что сохраняет его культурную специфичность, его особость, автоматически защищающую его от ведущейся через мировое информационное пространство корректировки общественного сознания в конкурентных интересах более развитых стран. Самоидентификация общества является единственным действенным методом эффективной защиты от культурной и информационной агрессии, позволяет ему оставаться наиболее адекватным, способным видеть и преследовать свои, а не чужие интересы.
Таким образом, самоидентификация общества - неотъемлемое условие и важнейший инструмент его сохранения. Ее подрыв - неважно, внешней информационной агрессией или же внутренними процессами деградации - автоматически ставит общество на грань уничтожения вне зависимости от состояния экономики, наличия или отсутствия угрозы жизням его граждан.
Именно поэтому для развития и даже самого существования общества критическое значение имеет наличие национальной (на самом деле общественной) идеи. Она - цемент, наиболее эффективно объединяющий населяющих территорию данной страны людей в единое целое.
Попытки выработать ее искусственно, предпринятые целым рядом «кремлевских мечтателей» в 1996-1998 годах, потерпели закономерный крах, ибо такая идея может быть выработана лишь самим народом, причем выработана стихийно, в процессе решения объективно стоящих перед ним исторических задач. Интеллектуалы же способны лишь улавливать эту уже выношенную и подразумеваемую массами идею, выражать ее в наиболее обоснованном, концентрированном и полном виде и транслировать ее как обратно в общество, так и за его пределы. (УЖЕ БЫЛО????)
Тогда, в 1996-1998 годах, такая идея не могла родиться по определению - просто потому, что российское общество оставалось еще бесконечно далеко не только от решения, но даже от простого осознания реально стоящих перед ним проблем. Угроза, созданная США и их подельниками по НАТО в Югославии вкупе с крахом 17 августа 1998 года в России, спровоцированным проамерикански настроенными, безграмотными и безответственными «либеральными фундаменталистами», позволили российскому обществу осознать стоящую перед ним историческую задачу.
Эта задача - выживание в международной конкуренции перед лицом неприкрытой угрозы и развертывающейся по все большему числу направлений агрессии со стороны заведомо более сильного противника - США, придавшего традиционной экономической конкуренции военно-политическое и информационно-психологическое изменения и этим окончательно переведшего ее в войну на уничтожение.
В результате агрессии США и их союзников по НАТО против Югославии, а затем США и Великобритании - против Ирака российское общество все более осознает себя втянутым в эту мировую конкурентную борьбу. А осознание проблемы - первый шаг к ее решению, к формированию в явном виде национальной идеи, которая одна может скрепить уже готовое распасться общество.
Мы должны понимать, что, как бы не изменялись силы, определяющие нашу жизнь, наиболее жестокие ее правила, к сожалению, остаются практически без изменений.
Силы меняются - право силы остается.
Но в основе всех видов сил, непосредственно учитываемых в глобальной конкуренции - и экономической, и военной, и организационной, и технологической, - по-прежнему лежит сила духа.
Никто и никогда не сможет победить нас, пока мы сами не признаем себя побежденными.
В глобальной конкуренции, в которую мы ввергнуты, нас ждут жесточайшие столкновения и глубочайшие трагедии. И нет сомнения, что мы - в силу нашей слабости и глупости - будем проигрывать многие и многие сражения.
Но, пока мы сохраняем силу духа, веру в себя и доброжелательный конструктивный интерес к окружающему миру, мы сохраняем возможность победить в этой вечной войне за право на существование, сегодня именуемой глобальной конкуренцией.
То, что для слабого и глупого является проблемой, сильному и умному служит возможностью.
Пора умнеть.

БИБЛИОГРАФИЯ

Мохаммад Хатами «Ислам, диалог и гражданское общество». М., РОССПЭН, 2001.

Немец о глобализации

Уткин о США
А.И.Уткин «Глобализация: процесс и осмысление». М., «Логос», 2001.

ТЕЗАУРУС