Орехово-Зуево - реферат

В последние десятилетия в России вновь остро встал национальный вопрос, поэтому тема отношения к немцам, проживавшим на территории Российской империи и Московской губернии в частности, на наш взгляд чрезвычайно актуальна.

Цель данной работы – показать на материалах архивных и нарративных документов общественное настроение в отношении немецкого населения Москвы и губернии.

Взяв за осевую часть работы отношение к немецким предпринимателям, интеллигенции, военнопленным мы постарались показать глубинные причины складывающие общественное настроений России, показать, что причины эти крылись, прежде всего, в комплексах социального характера. «Война не столько усугубила существующие антогонизмы, сколько добавила к ним новую гамму чувств (обида, уязвленное имперское самолюбие)»[1]

На протяжении всей работы будут приводиться обязательные параллели с днем сегодняшним. На взгляд автора, тема ксенофобии невероятно актуальна в наши дни.

В первых главах будет дан обзор источников и исторической базы, которыми пользовался автор. Этот список можно было бы продолжить, потому что материал поистине огромен. Но указаны будут лишь те книги и документы, с которыми довелось непосредственно работать. В этой связи, выражаем благодарность сотрудникам Центрального исторического архива Москвы (ЦИАМ), Центрального государственного архива Московской области (ЦГАМО) и Российской государственной библиотеки, помогавшим автору подбирать материал для работы.

Источники по истории российских немцев в период

Первой мировой войны.

Основными источниками анализа эволюции общественного мнения в годы Первой мировой войны стали документы из центральных архивов Москвы, привлеченные с учетом комплексного освещения проблемы. Прежде всего это относится к материалам Центрального исторического архива Москвы (ЦИАМ), обширный блок документации которого напрямую касается истории московских немцев[2] . Среди отдельных архивных собраний необходимо выделить фонд Московской евангелическо-лютеранской духовной консистории (ЦИАМ. Ф. 1629) и материалы фонда евангелическо-лютеранской церкви Св. Михаила в Москве (ЦИАМ. Ф. 2099). Эта группа документов была бы интересна исследователям истории российских немцев в пореформенное время. Пригодился фонд и для разработки данной тематики, так как в его составе имеются материалы, касающиеся жизни немецкого этнического меньшинства Москвы после 1917г.

Среди документов Канцелярии московского генерал-губернатора (ЦИАМ. Ф.16.) и градоначальника (ЦИАМ. Ф.46.) достаточно широко представлены не только сведения об открытии немецкоязычными гражданами фабрик, заводов, но и материалы по правительственному контролю за «немецкими» предприятиями, а также о ходе их ликвидации в период Первой мировой войны. Кроме того, в фонде Московской купеческой управы (ф.3) отложились дела о временном причислении к московскому купечеству германских подданных, о создании ими торговых домов и товариществ, о ходе и этапах борьбы с немецким «засилием» во время войны.

В работе приведены редко используемые в научной литературе документы фонда Московской городской думы и управы (ф.179). В рассмотрении событий мая 1915 года помогли дела и материалы предварительных следствий Московских окружных судов (ЦИАМ. Ф.142). Основная часть материалов, затрагивающих послереволюционную жизнь московских немцев, хранится в Центральном государственном архиве Московской области (ЦГАМО). Здесь необходимо выделить документы фонда Моссовета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (ЦГАМО. Ф.966).

В работе использован опубликованный в 1914г. специальный справочник германских и австрийских фирм Москвы[3] , явившийся большим подспорьем для воссоздания компании борьбы с «немецким засильем». Этот справочник содержит некоторые производственные и общественные характеристики «внутренних врагов» и их родственников.

Об остальных источниках мы узнали со страниц замечательной книги В.Деннингхауса «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941)» (2004). Эти документы нам не довелось держать в руках, но в виду их необычайной ценности сказать о них необходимо.

Виктор Деннингхаус долгое время работал с материалами российских архивов, и его работа является уникальным каталогом документов, касающихся истории российских немцев начиная с XV века. Все интересующиеся могут найти на страницах этой книги цитаты и упоминания из следующих архивных блоков:

1. Документы фонда Штаба Московского военного округа (РГВИА. Ф.1606).

2. Материалы фонда Штаба Казанского военного округа (РГВИА. Ф.1720),

3. Материалы фонда Гатчинского военного-цензурного пнкта (РГВИА. Ф.13847)

4. Материалы фонда учебных заведений при церкви Св. апостолов Петра и Павла (ЦИАМ. Ф.149), при церкви Св.Михаила (ЦИАМ. Ф.1908), а так же при евангелическо-реформаторской церкви Москвы (ф.2179).

5. Материалы фонда Московского столичного и губернского статистического комитета (ЦИАМ. Ф.199).

В нашей работе эти материалы не использовались.

Историографический обзор.

До появления книги В.Деннингхауса «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941)»[4] история немецкого населения России во второй половине XIX – начала XX в. не являлась объектом комплексного научного исследования. В ряде работ, затрагивавших данный исторический этап, социальному, профессиональному, религиозному и численному составу Российских немцем, как и деятельности созданных ими обществ уделялось не много внимания. Очень мало в них материала и по теме антинемецких настроений. Из трудов советского периода можно выделить лишь работу В.С.Дякина о деятельности германских промышленных концернов в дореволюционный период[5] и его же статью в сборнике под редакцией А.Л.Сидорова.[6]

Компактный и, в тоже время, интересный материал по антинемецким настроениям в России встречаем на страницах журнала «Родина» № 3-4, 1993[7] и № 10, 2002[8] .

История деятельности московских предприятий, созданных как российскими подданными немецкого происхождения, так и гражданами Германии, нашла отражение в работах

М.Л. Гавлина[9] . Законодательное регулирование предпринимательской деятельности иностранцев в Москве, включая судьбу немецких фирм в период 1914-1917гг., стало объектом внимания И.В. Поткиной[10] . Проблема борьбы с немцами как с «внутренним врагом» в период Первой мировой войны посвящен ряд статей С.Г. Нелиповича[11] . В статье Ю.И. Кирьянова «Майские беспорядки» 1915г. в Москве впервые освещена роль рабочего населения столицы в немецких погромах.[12]

Особого интереса проблема антинемецких настроений в период Первой мировой войны не вызывала и в Германии. Только в 1990-х гг., когда началось активное сотрудничество германских и российских ученых в изучении истории и культуры российских немцев[13] , появился целый ряд научных сборников включая и работы по истории московских немцев в исследуемый нами период.

Документационная база работы была расширена материалами из нарративных источников. Среди таковых воспоминания Н.П.Харламова, расследовавшего причины немецких погромов в мае 1915г.[14] , а так же дневник писательницы Р.М. Хин-Гольдовской, запечатлевшей изменения общественного сознания москвичей в период Первой мировой войны.[15] Положением российских немцев во время войны, включая мероприятия центральных властей по ликвидации так называемого «немецкого засилья», нашло отражение в воспоминаниях В.Ф. Джунковского.[16]

Подводя итог историографическому обзору, можно констатировать, что исследователями накоплен определенный, материал, касающийся антинемецких выступлений 1914-1918гг., но он разобщен и не систематизирован. Исключением и, в определенной степени, образцом может служить лишь упомянутая книга Деннингхауса.

Глава I

1. Политика власти по отношению к немецкому населению России накануне войны.

Современная историческая наука рассматривает мировые войны, как составные части мировой культуры, несмотря на то, что по сути это антикультурные явления. Войны оставляют след в сознании многих поколений. Год 1914 стал для истории культуры не столько началом мировой войны, сколько поворотным пунктом в русско-германских отношениях предопределивший взаимную неприязнь, а зачастую и ненависть двух народов на протяжении всего XX века. Десятилетия потребовались для того, чтобы понятия «немец» и «фашист» перестали быть синонимами в обиходном русском языке.

С1880-х гг. между Германией и Россией наметились трения политического и экономического характера. Это привело к образованию военных коалиций (Тройственного союза и Антанты), что поставило обе страны, долгие столетия находившиеся в постоянном культурном контакте, по разные стороны баррикад. Вслед за этим усилились и антигерманские настроения в обществе.

Обида от поражения в русско-японской войне на уровне подсознания присутствовала в головах российских обывателей и искала эмоциональный выход. Призыв «Бей всех россиян с узкими глазами!» звучал бы довольно нелепо, поэтому эта «душевная болезнь» дала осложнение в виде нового «синдрома» - германофобии.

Однако до начала Первой мировой войны трудно говорить о каком-либо едином образе немца в массовом сознании россиян. Именно вовлечение в мировую войну привело к тому, что отношение к германии и немцам было отрефлексировано в массовом масштабе. Ведь только счет призванных в русскую армию превышал 10 процентов населения России (15.1 миллиона мобилизованных к 1 марта 1917 года)[17] . Это значит, что практически каждая семья напрямую столкнулась с «Германской» войной.

Из событий конца Первой мировой можно отметить появление в Германии «закона о двойном гражданстве», который был очень негативно встречен в России. По закону всем этническим немцам, независимо от места их проживания, предоставлялась возможность получить второе германское гражданство[18] . На становление в российском обществе концепции «свой - чужой» повлияло отрицательное отношение к многочисленным немецким обществам в России, которые воспринимались как «националистические»[19] . Эта волна была подхвачена Православной церковью, которая объявила о новом распространении «западных ересей», имеющих «глубокие следы немецкого влияния»⁴ .

Таким образом, в предвоенное десятилетие на российской земле были брошены зерна ненависти к Германии, которые дали обильные всходы в первые же дни войны.

Современник тех событий Фридрих Штайнманн охарактеризовал атмосферу, сложившуюся в начале войны в среде российских немцев: «Задолго до мировой войны пессимисты ставили перед нами вопрос: что произойдет с нами … и с немецкими культурными ценностями, если, не дай Бог, между Россией и Германией вспыхнет война? Оптимисты… полагали войну между нашими странами совершенно немыслимой, поскольку они были слишком тесно связанны экономически и имели важные общие интересы […]. Кошмарный сон стал реальностью: Россия оказалась в состоянии войны с Германией, русская Родина против немецкого Отечества […]. В одно мгновение изменилось положение немцев в России, обитателей русских городов, торговцев, ремесленников, литераторов, гордых культурными достижениями своими и своих отцов, не особенно любимых русскими, но все-таки уважаемых. В одну ночь они превратились в гонимые партии, людей низшей расы, опасных врагов государства, с которыми обращались с ненавистью и недоверием. Немецкое имя, прежде столь гордо звучащее, стало ругательным выражением. Многие добрые друзья и знакомые среди русских прервали с ними всякое общение, избегали наших визитов и приглашений к себе в гости и даже не отвечали на приветствие при встрече на улице…»[20]

Продолжая то и дело наступать на исторические «грабли», все последующие годы мы раз за разом будем совершать эту ошибку: начинать очень быстро и от всего сердца ненавидеть вчерашних друзей, только за то, что у них на груди полумесяц или грузинский нос и фамилия.

2. Отношение к Германии в высших слоях российского общества накануне Первой мировой войны.

Спектр мнений и эмоций в отношении немцев был достаточно широк. Слои общества, в которых можно проследить это разнообразие мы условно поделили на «высшие круги», «деревню», «армию» и «город».

В высших слоях российского общества традиционно существовали и «германофилы» и «германофобы». Николай I и Александр II женатые на немецких принцессах, считались германофилами, в то время как Александр III относился к Германии неприязненно. Его супруга, императрица Мария Федоровна, датчанка, вообще считалась главной «германофобкой» России[21] . Именно в его правление Россия меняет свою политическую ориентацию с Германии на Францию и Великобританию. Отношение российского и германского императоров были родственными, со всеми их светлыми и темными сторонами, зависящими от семейных проблем и неурядиц. Дневник Николая II говорит о дружелюбном расположении российского императора к «кузену Вилли» (Вильгельму II)[22] . Биографы русского царя рассказывают о встрече двух императоров в мае 1913 года, которая прошла в теплой атмосфере. Весной 1914 года Николай II говорил немецкому послу

Пурталесу : «У меня теперь для Германии только улыбки»[23] . И все же война «германолюбов» и «германоненавистников», происходившая на глазах царя, сказывалась на Николае. Русский император, всегда подверженный в большей степени постороннему влиянию, чем собственному суждению, в сентябре 1914 года запишет: «Немцы – подлецы».[24]

Страх перед Германией нарастал. В пропорции с ним росла и ненависть. Приведем два примера. Вот как описывает свои чувства протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский, который побывал в 1913г. в Германии на параде посвященном столетнему юбилею Битвы народов у Лейпцига: «Вот она, Германия! Стройная, сплоченная, дисциплинированная, патриотическая. Когда национальный праздник – тут все, как солдаты; у всех одна идея, одна мысль, одна цель и всюду стройность и порядок. А у нас все говорят о борьбе с нею… Трудно нам, разрозненным, распропагандированным, тягаться с нею.»[25] Так зарождался страх русского генералитета перед немецкой военной машиной, которая еще недавно выступала в качестве учителя русского высшего армейского командования. На тактике Клаузевица и стратегии Мольтке долгое время строилась тактика и стратегия российской армии.[26]

Ненависть к Германии, равно как и к немецкому населению России иллюстрирует фигура московского главноначальствующего[27] князя Ф.Ф.Юсупова. Н.П. Харламов, вспоминая свои визиты к князю, дает весьма красочную характеристику этой персоны: «За завтраком велась обычная светская беседа, которую князь, впрочем, неизменно сводил на свою любимую тему – о немецком засилии и о непринятии со стороны петроградских властей никаких мер… Немцы и Распутин были любимые темы князя…»[28] . Именно Юсупов станет инициатором составления списков рабочих и мастеров с немецкими фамилиями, работающих не предприятиях принадлежащих немцам. Вообще предложением князя воспользовались, чтобы свести счеты… с особо требовательными и потому нежелательными мастерами…»[29] . «В число «немцев» попали и русские мастера, как, например, Васильев, записанный сюда лишь на том основании, что его дальняя родственница была замужем за немцем».[30]

Фигура Юсупова будет играть ключевую роль в московских погромах 1915 года. В донесении одного из осведомителей Московского охранного отделения сообщалось что Юсупов слыл в Москве «представителем партии германофобов».[31]

А вот всем известного Григория Распутина можно отнести к германофилам. Неосторожность его во время посещения первопрестольной в 1915 году, его знаменитый «загул» в ресторане «Яръ», будет выглядеть как демонстративное выступление «немецкой партии», чувствовавшей за собой властную поддержку. Об этом, в частности, пишет в своих воспоминаниях глава жандармерии В.Ф. Джунковский[32] .

3. Отношение к Германии в российской деревне.

Немецкие военнопленные.

Начало войны и реакция на нее населения деревенской России поначалу подтвердили отсутствие германофобии как массового явления. Д.Олейников в своей статье[33] предлагает проследить этот факт по такому интересному источнику как народный фольклор. Действительно, в русском народном творчестве этого времени отсутствует «злодей-немец» или «злодей-австриец». «Война в народном сознании того времени – это стихийное бедствие, божья кара, не являющаяся следствием рациональной деятельности живущих людей. Если уж обвинять кого в несчастье, постигшем семью, деревню, общину, так это конкретных чиновников, лиц и даже предметы, связанные с уходом близкого человека на фронт, на свидание со смертью».[34]

В «крестьянских» стихах поэта Серебряного века Павла Радуева есть военная тема, но и в ней драма войны не связана с немцами:

Пахарь истовый, захваченный пожаром

Войны внезапной, он согласен умереть,

Жалеет лишь о том, что бабе не успеть

Снопы пожатые сложить в овине старом…[35]

Возвращаясь к фольклору, приведем пример народной песни-частушки, бытовавшей в деревнях в период русско-германской войны:

Распроклятая машина,

Куда милого сташшила!

Распроклятый тот вокзал,

Куда милого девал,

Что мне раньше не сказал?

В целом, ситуация в деревне, по началу, не выходила за рамки «позитивного патриотизма», «движения за Святую Русь и царя-батюшку».

Ненависть российской глубинки к «конкретному немцу» стала возникать с появлением немецких военнопленных.

Война затягивалась, и количество пленных с той и другой стороны увеличивалось. Ни военная, ни гражданская администрация не готова была принять такой наплыв новых обитателей. Простые люди, жители тех мест, куда размещали военнопленных, относились к ним не однозначно. Конфликтные ситуации были нередки, как и случаи доброжелательного отношения. Немецкая публицистика времен войны и послевоенного периода пестрит страшными рассказами о мародерстве русских солдат. Российская армия представляется сборищем неорганизованных дикарей, в равной степени диких и трусливых.[36] Характерная цитата из романа Э.М. Ремарка «На Западном фронте без перемен» иллюстрирует подобное восприятие: «Они ведут себя очень робко и боязливо; большинство из них – люди рослые, почти все носят бороды; в общем, каждый из них напоминает присмиревшего после побоев сенбернара». Замечу, что Пауль Боймер, от лица которого ведется повествование все время говорит о пленных только во множественном числе, воспринимая их как чужеродную массу. Он пытается заботиться о них, кормить, но дистанция сохраняется. «Я вижу их темные фигуры. Их бороды развеваются на ветру. Я ничего о них не знаю, кроме того, что они пленные, и именно это приводит меня в смятение. Это безымянные существа, не знающие за собой вины… А сейчас я вижу за ними лишь боль живой плоти, ужасающую беспросветность жизни и безжалостную жестокость людей.»[37]

Вот еще одно описание военных действий и того, чем грозит плен уже немецкому солдату. Это воспоминание Манфреда фон Рихтгофена «Красный летчик», книга, по объему продаж следовавшая сразу за романом Ремарка. В ней читаем: «Мы делаем еще несколько заходов и ищем войсковые склады, так как особое удовольствие доставляет успокаивать этих господ внизу с помощью пулеметов. Такие полудикие племена, как азиаты (русские – Ю.Г.) боятся еще сильнее, чем цивилизованные англичане […]. Русские реагируют на летчика как дикий. Если им удается поймать летчика, они его наверняка убьют».[38]

Огромное количество военнопленных и интернированных, оказавшихся на территории практически всех европейских государств, оставались там на протяжении многих лет.

Первые партии пленных в городах Центральной России размещали в неподготовленных помещениях. В дело шли сараи, казармы новобранцев, доходные дома. Спецлагерей для содержания военнопленных до войны так и не появилось. «Недострой» был лишь в Казанской губернии.³ Рождение «института концлагерей» в России можно отнести к осени 1916 года, когда появились первые подобные постройки в Поволжье. Но еще в 1915 году избыток пленных заставил размещать их в селах и деревнях. С этого момента наблюдается интересный контакт сельских жителей с военнопленными. Начинает складываться особое отношение крестьянства к «немцу». Оно будет очень сильно отличаться от той германофобии, которая «поразит» город. Если в городе будут «бить внутреннего врага», по сути, подданного Российской империи, то в деревнях даже к пленным германцам (а также австрийцам и др.) станут относиться сдержанно. Хотя конфликты и здесь возымеют место.

Была существенная разница в условиях содержания военнопленных. Тяжелее всего было тем солдатам, которые попали в недостроенный концентрационный лагерь или на поселение в Сибирь. В более выгодных условиях находились пленные, расселенные по деревням Поволжья.

Военнопленных использовали на гидротехнических работах, лесозаготовках, строительстве железных дорог, привлекались для работ в сельском хозяйстве, тем самым частично компенсируя катастрофическую потерю мужского населения России. По Стокгольмской конвенции были определены нормы питания военнопленных, которые неукоснительно соблюдались их работодателем. Из бюджета земств пленным платили 8 руб. в месяц. Для сравнения пособие за погибшего на войне кормильца составляло от 20 до 50 руб. и выплачивалось раз в три месяца.

Недоверие и подозрительность к военнопленным были первой, естественной реакцией сельских жителей, ревниво оберегавших свой традиционный, общинный уклад. Однако русская деревня давала пленным немцам и австро-венграм то, чего они были лишены в городах и на пересыльных пунктах: чувство уверенности в завтрашнем дне, возможность заработать и не только на пропитание (крестьяне сами неплохо кормили работающего у них на поденщине пленного), ритм жизни, создающий иллюзию порядка.

По-настоящему враждебные чувства сельское население испытывало к «виртуальному» немцу, а реальные военнопленные особого раздражения не вызывали. Толерантность, отсутствие «генетической» злобы испокон веков присущи русскому человеку. Территория нашей страны всегда была многонациональным «котлом», где националистические призывы «Россия для русских» выглядели по меньшей мере исторически необоснованными.

Тогда же, в 1914-1915гг, примеры нетерпимого отношения к военнопленным имели, как правило, чисто тривиальную основу. Вот, что сообщает осенью 1915 года начальник Казанского губернского жандармского управления в отчете министру внутренних дел: «Население относится к военнопленным местами достаточно дружелюбно… местами же с недоверием и недружелюбно.» В том же отчете указана и причина подозрительного отношения к пленным: «мужья, находящиеся в армии, опасаясь за супружескую верность их жен, в своих письмах настраивают родственников против военнопленных: «Мы тут кровь проливаем, а они (военнопленные) там (в деревне) барами живут, да за нашими бабами вьются.»[39]

В мировой истории конца XIX начала XX вв только начинали возникать определенные нормы отношения к военнопленным. Ввести как общеупотребительные принципы «рыцарской этики» на войне по началу пытались на Гаагской конференции 1899 года. В 1907 г. там же, в Гааге, была принята конвенция, утверждающая статус и права военнопленных. Позже, в 1915г., представители Красного Креста России и других центральных держав подпишут в Стокгольме окончательную конвенцию по данному вопросу. По сути, это были годы зарождения самого понятия «военнопленный» со всеми вытекающими из этого статуса обязательствами воюющих сторон.

На будни немецких военнопленных в русском тылу влияли множество обстоятельств. Например, поведение самих пленных. Понятно, что саботаж и симуляция возбуждали негодование мужиков. В то же время лояльное отношение пленных вызывали симпатию и сочувствие к ним. Показателен в этом смысле пример Ланшевского уезда. Часть военнопленных оказалась в имениях Молоствова (крупнейшего землевладельца в Среднем Поволжье), в селах Николькое и Сорочьи Горы. В экономии направлялись рабочие команды численностью от двух до тридцати человек. Там управляющие позволяли переодеваться им в штатскую одежду, не ограничивали свободу перемещения по селу, стремились поощрить трудовые усилия. Крестьяне также остались довольны.

Уже ранней весной 1916 года и помещики, и крестьяне обратились к земству, стараясь заполучить в свои хозяйства военнопленных, без которых не мыслили себе успешную посевную. Особо подчеркиваем, что население Ланшевского уезда «нанимало» пленных, т.е. выплачивало им за работу дополнительное вознаграждение, насильственного привлечения к работам отмечено не было. Военнопленные, в свою очередь, вели себя «вежливо», «по указанным правилам». Симпатия между пленными и крестьянами оказалась настолько устойчивой, что большинство работников остались в хозяйствах на зиму, помогая «своим» хозяевам молотить хлеб, возить сено и заготавливать дрова. Фактически они перешли на содержание крестьян, которые не только кормили работников, но и снабжали бельем, одеждой, обувью.[40]

К осени 1917 года крестьянская община перестала нуждаться в помощи военнопленных. Причин тому несколько. Во-первых, действия нового правительства парализовали работу государственных институтов, отвечающих за содержание и распределение пленных. Во-вторых, в деревнях скопилось огромное число дезертиров и отпускников, не желающих возвращаться в армию. Для этих людей пленный «немец» был главным конкурентом в возможности заработать в экономиях. 1917 год стал временем первых открытых конфликтов крестьян с военнопленными. Начались избиения пленных, их прогоняли с полей, не давали работать.² Били не только «немцев», но и беженцев, и хуторян. Это были столкновения с прямыми конкурентами, мешающими заработать на кусок хлеба в голодный год. О спланированных антинемецких выступлениях, подобных тем, которые произошли в Москве, речи здесь нет.

4. Первые эксцессы «национального подъема» в городе и армии.

Общим сигналом к началу интенсивной антинемецкой пропаганды в столице стала речь Николая II, произнесенная 4 августа 1914г. перед гласными Московской городской думы. Результатом выступления явился погром, учиненный толпой 5 августа в германском посольстве при полном невмешательстве полиции. Во время визита Николая II в Москву на улицы города вышли на национально-патриотическую манифестацию около миллиона москвичей.[41] С этого времени столичные газеты и журналы усилили агитацию под германофобскими лозунгами, которые обосновывались «тевтонской опасностью» и жестокостями немцев в отношении населения оккупированных территорий, а позднее и военнопленных (см. соотвующий главы данной работы).

Появились рассказы тех русских, которые к моменту объявления войны оказались в Германии и вынуждены были возвращаться в Россию уже по враждебной территории. Рассказы эти были по большей части выдумкой. Например, история о том, как выезжавшую после объявления войны из Берлина вдовствующую императрицу Марию Федоровну били «палками и зонтиками».[42] На самом деле императрица тогда вообще была не в Германии, а в Лондоне и возвращалась в Россию через Скандинавию. Тем не менее в Германии, испытывавшей не меньший патриотический подъем, чем в России, отношение к русским было тоже враждебным. До российского обывателя доходили слухи и об избиениях, и о заключениях в тюрьму этнических русских. 24 августа о «жестоком обращении» с русскими в Германии было объявлено официально.

Чуть позже произошел наиболее знаковый «антинемецкий» жест первых дней войны – переименование Петербурга в Петроград высочайшим повелением от 3 сентября 1914 года. «Мелким и ничтожным» назвал этот псевдопатриотический шаг В.Ф.Джунковский в своих «Воспоминаниях».[43]

Первые погромы произошли и в Москве (еще в 1914г.).[44]

В городах России началась цепная реакции антинемецкой истерии.

Командующий войсками Одесского военного округа М.И. Эбелов в октябре 1914 года приказал выслать ряд немцев русского подданства за встречи с иностранцами и разговор на немецком языке. Екатеринбургский губернатор В.А. Колобов постановлением от 28 февраля 1915г. запретил скопление немецких мужчин «более двух», даже если они являлись подданными России.[45]

Поиск внутреннего врага особенно усилился с осени 1914 года. Когда начались первые военные неудачи русских войск. С этого момента словосочетания «внутренний немец» и «внутренний враг» становятся синонимами. Ответственность за поражение в Восточной Пруссии целиком и полностью легла на командующего 1-й армией П.К. Ренненкамифа. Это поражение и последующее отступление лишило общество надежды на быстрое парадное окончание войны к Рождеству в Берлине. «Военные понимали, что гораздо большую вину несет не Ренненкамиф, а его непосредственный начальник, генерал Жилинский, не сумевший организовать взаимодействие русских армий в решающие дни боев в Восточной Пруссии. Но Жилинский свалил свою вину на генерала с немецкой фамилией».[46] Вспомнилась и старая десятилетней давности ссора Ренненкамифа и Самсонова. «Ренненкамиф предал Самсонова» - этот слух мгновенно подхватили в массах. Николай II лично распорядился о проведении расследования, которое показало, что генерал, хотя и совершал ошибки стратегического характера, все же не был «нелоялен» к России. Ренненкамиф был отправлен в отставку и с 1915г. жил в Петрограде. Позже он был расстрелян в Таганроге группой солдат-дезертиров.

На апрель 1914г. среди 1,5 тыс. российских генералов «немцев было более 20%. Не менее 15% среди высших чинов (1-5 классов по «Табелю о рангах») российской армии также имели немецкие корни. В среднем, 1/3 командных должностей в российской гвардии была замещена немцами. Даже среди военных моряков немецкие выходцы составляли 20%. Что же касается свиты самого Николая II, то из 177 свитских офицеров 37 (21%) также являлись этническими немцами.[47] Подсчеты современных ученых говорят о трехстах тысячах немцев в составе русской армии.

С начала войны начались приниматься меры против подобного «процентного соотношения» в армии. Так, начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Н.Н.Якушевич рекомендовал главному начальнику Киевского военного округа генерал-адъютанту В.И.Троцкому уволить из действующей армии всю «немецкую пакость» и «гнать их как скот…».[48] Лиц с немецкими фамилиями стали отчислять в строевые части. Главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич отказался от идеи назначения генерала Плеве командующим фронтом, ввиду того, что фамилия у него была немецкая.[49]

Широкомасштабное наступление немецких войск в первой половине 1915 года еще более усилило подозрительность по отношению к офицерам и генералам, носившим немецкие фамилии. В самой армии активно муссировались слухи о том, что «немцы примазываются к штабам», что «помимо Ренненкампфа есть еще генералы-изменники Шейдеман, Сиверс, Эберхардт…».[50] По частям даже пришлось рассылать специальный приказ для успокоения «брожений». Главнокомандующий предписывал «не верить необоснованным слухам и обвинениям».

Подобная обстановка в российской армии вряд ли способствовала боевому духу солдат. Несмотря на попытки остановить процесс разложения дисциплины, ситуация с каждым днем усугублялась, грозя обернуться полной анархией. С каждой новой неудачей в армии начинался новый виток шпиономании. Не доверяя «командирам-немцам» русский солдат прекращал подчиняться. Это вело к новым поражениям и новым поискам «внутреннего врага» в полках. «Змея проглотила свой хвост». Антинемецкие настроения в русской армии, в конечном итоге, вели к поражениям этой самой армии.

5. Роль прессы в нарастании германофобии и шпиономании.

Немалую роль в разжигании антинемецких настроений не только на фронте, но и в тылу сыграла российская пресса. Весьма одиозная книга Николая Яковлева «1 августа 1914» выдержавшая с 1974 по 1993 годы три издания, может быть очень полезна исследователям как раз потому, что опирается не на фактический материал, а именно на пропагандистскую литературу времен Первой мировой войны. Главной же причиной популярности этой работы стала развернутая версии автора о «масонском корне» обеих революций 1917 года. «Немецкие зверства» - это побочный сюжет работы. Вот как автор цитирует и переосмысливает выводы агитационных брошюр 1914-1915гг: «Люди 1914года были потрясены, вести о чудовищных зверствах потоком шли из Бельгии, Франции, России – отовсюду, куда вступал кованый сапог немецкого солдата. Мир еще не знал фашизма, Освенцима, Дахау, Гитлеровского геноцида, но разве не вещими, в свете узнанного нами в 1914-1945 годах звучат наивные слова предисловия к книге «Немецкие зверства», составленной по документам и показаниям очевидцев, выпущенной в Петрограде в 1914 году.»[51]

На наш взгляд важнее подобных сомнительных цитат воспоминания очевидцев Первой мировой войны, одним из которых являлся поэт и храбрый кавалерист[52] Николай Гумилев. В своих письмах Анне Ахматовой и в послевоенных воспоминаниях он рассказывает: «Ни в Литве, ни в Польше я не слыхал о немецких зверствах, ни об одном убитом жителе, изнасилованной женщине. Скотину и хлеб они действительно забирают, но, во-первых, им же нужен провиант, а во-вторых, им надо лишить провианта нас; то же делаем и мы, и поэтому упреки им косвенно падают и на нас, а это несправедливо. Мы, входя в немецкий дом, говорим «gut» и даем сахар детям, они делают то же, приговаривая «карошь». Войско уважает врага, мне кажется, и газетчики могли поступать также. А рождается рознь между армией и страной. И это не мое личное мнение, так думают офицеры и солдаты, исключения редки и труднообъяснимы или, вернее, объясняются тем, что «немцеед» находился все время в глубоком тылу и начитался журналов и газет».[53]

В «Записках кавалериста» того же Гумилева мирное немецкое население, с которым он сталкивается в ходе боевых действий 1914 года, разное. Есть те, кто рад встретить русского солдата, но есть и другие, в страхе бегущие. Беззлобное отношение к противнику показывают такие строки Гумилевских воспоминаний: «Какой-то хитрый немец, очевидно хороший стрелок, забрался нам во фланг…. Ишь ловок, - безо всякой злобы говорили о нем солдаты».[54]

Искусственность агитационных клише выведенных газетчиками, о которых, с горечью говорит Гумилев, мы решили проиллюстрировать на примере популярного в годы войны сатирического журнала «Новый Сатирикон».[55]

Начав работу еще до Первой мировой, в 1913 году, «Новый Сатирикон» конечно же вспоминал «русского немца»: подтрунивал над его излишней практичностью, рациональностью, деловито обустроенному укладу жизни. На подобной тональности авторов журнала застает начало войны – они еще стараются (но с трудом) выдержать юмористическую тональность. Анекдот начала войны звучит следующим образом: «Слышали? Немцы одержали крупную победу при Чемодане». – «Чемодан? Разве есть такой город?» - «Это не город, а обыкновенный чемодан. Немецкие солдаты избили русских путешественников и при криках «ура!» вступили в русский чемодан».[56]

Поражение на фронте возрождает к жизни сатиру, балансирующую на грани человеческого приличия. Сам глава издания Аркадий Аверченко, «золотое перо», остроумнейший и умнейший Аверченко выступает с фельетоном «Немецкий заступник». Это диалог Брюнета и Блондина. Один вроде бы нападает, другой защищает немцев:

«Блондин: Ну и скоты же эти немцы!

Брюнет: Ну за что же это Вы так… Просто озверелый народ, на котором пленка культуры была тоньше папиросной бумаги… Подуло ветром – она и слетела… Просто люди опились пивом, завалили сердце жиром и чувствуют себя превосходно со своим толстоногим кайзером. Ведь у них шкура толще гипопотамовой, мозги совсем заспиртовались в угаре своей безнаказанности и миражного владычества над миром… А немка глупа, холодно-развратна, продажна без темперамента и приторного сентиментализма.

Блондин:… Если бы при вас кто-то стал ругать меня, то – будьте добры, не заступайтесь.»[57]

Аверченко сменяет более озлобленный, но менее одаренный Георгий Ландау. На материалах петроградских газет он размышляет о том, что было бы неправильно убрать немецкий язык из программ средних учебных заведений. «Напрасно! Можно было бы ввести сокращенный курс в один день из трех слов: 1) дикари, 2) жулики, 3) лгуны…»[58] Заметим, что высмеивание немецкой военщины сменяется издевательствами над «немцем» вообще. В следующих номерах у Ландау есть такие строчки: «… Я пришел к твердому решению, что немцы – низшая раса, … Свиньи в идеально чистых уборных».[59]

Желание «пустить кровь врагу» на страницах «Нового Сатирикона» достигает апогея в 1915 году. В № 9 за этот год проходит убийственный материал под видом «обзора немецкой печати». Здесь читатель узнает о последних изобретениях в Германии, в частности, об изобретении автоплуга, в скоростном режиме роющего могилы.

Образцы сатирических статей и карикатур времен Первой мировой войны безусловно воздействовали на читателя. Но это были своеобразные отражения того «всплеска патриотизма», который охватил общество. Гораздо более серьезной «обработке» русский обыватель подвергался со страниц обычных газет.

Набравшая силу националистическая пропаганда преследовала цель создать образ немца-врага, понятный любому читателю. Начиная с погрома немецкого посольства, в прессе идет разработка темы «внутреннего» врага. «Если в многочисленных листовках и плакатах «внешние» немцы изображались, как страшные чудовища или свита Антихриста (обязательно с лицом Вильгельма II), то «внутренние» чаще всего представлялись как шпионы, паразиты и нахлебники русского народа».[60] Московский издатель Машистов выпустил даже серию лубков и почтовых открыток с народными поговорками о немцах, сделав упор на принижение нравственных идеалов «тевтонов» и их умственных способностей.[61]

В результате планомерной пропаганды антинемецких идей в периодической печати города России превратились в «пороховую бочку», готовую взорваться от малейшего сотрясения. Гонениям в российской печати подверглись и формально полноправные граждане России немецкого происхождения, проживающие в стране со дня своего рождения.

Широкомасштабной компанией по борьбе с «немецким засилием» с начала 1915 года будет охвачена и Москва.

Весной 1915 года были закрыты все немецкоязычные газеты и конфискованы книги, издаваемые для этнических немцев. «Газетный шпионаж немцев… - внушалось российским гражданам, - носит совсем неуловимый характер. Вот почему закрытие газет, издающихся в России на немецком языке, учитывая при этом выяснившееся отношение русских немцев к настоящей войне, (выделено Ю.Г.) является мерой положительно необходимой, для избежания могущих быть печальных неожиданностей…»[62]

В авангарде антигерманской компании в прессе шли националистические издания братьев А.А. и Б.А. Сувориных «Новое время» и «Вечернее время». Бульварная пресса стала вести травлю немцев, не считаясь с их подданством. Лидеры правых партий и организаций раздували эту травлю речами и докладами на устраиваемых ими многолюдных собраниях и лекциях.

Провокационное поведение прессы видели все, даже безусловные сторонники запретительных мер против немцев. Вот мнение петроградского градоначальника А.Оболенского в письме от 31 января 1915 года князю А.Н. Трубецкому в Ашхабад: «Ты пишешь, что я напрасно штрафую Суворина (редактор «Нового времени» - Ю.Г.), но ведь он ведет шантажную войну, требуя денег с разных немцев и вообще лиц с немецкими фамилиями. Вообще газеты все сволочь…»[63]

За несколько дней до погрома в Москве, по слухам, в одном из ресторанов Охотного ряда были вывешены призывы к активным выступлениям против московских немцев. Почва для массового психоза была подготовлена – оставалось только поднести спичку.

Глава II

1. Майские погромы в Москве в 1915 году.

1.1 «Внутренний враг». Хроника предшествовавших погрому событий.

«Во второе лето Великой европейской войны, в конце мая 1915г., в первопрестольной столице бывшего Российского государства, в Москве, произошел грандиозный погром. Били немцев…»[64] так начал свои воспоминания действительный статский советник Н.П.Харламов,[65] которому в июне 1915г. Министром внутренних дел Н.А. Маклаковым было поручено не только разобраться в причинах произошедшего в Москве, но и воссоздать «весь ход печальных событий».[66] Интересно, что российское правительство узнало о немецком погроме в Москве только из материалов центральных газет.[67] Градоначальник А.А. Адрианов имел основания для проведения профилактических мер по предотвращению возможных погромов. Еще в середине октября 1914 года в Москве имели место выступления против Московских немцев. «… Уличная толпа, подстрекаемая не столь патриотическим подъемом, как злонамеренными агитаторами, совершила разгром некоторых торговых заведений, под видом погрома немцев, причем полиция, из боязни быть обвиненной в поддержании немцев, проявила полное бездействие…»[68] . Непротивление Адрианова подобным «патриотическим» акциям - это прямое доказательство «особой» антинемецкой позиции градоначальника и его аппарата. Эксцессы побудили министра внутренних дел Маклакова специальным письмом призвать московские власти навести порядок в городе. Министр снимал с себя ответственность на случай повторения бесчинств.

Но агитация против «внутренних врагов» уже разгоралась по всей России.

С началом войны российские подданные стали разделяться в зависимости от звучания их фамилий, а иногда и имен. Композитор С.Н. Василенко отмечал в мемуарах,[69] что даже в литературно-художественном объединении, цитадели московской интеллигенции, образовалось две партии: «за исключение» из кружка лиц с немецкими фамилиями и, наоборот, «за их оставление». Сам композитор проголосовал за исключение знаменитого московского фотографа К.Фишера и владельца книжного магазина «Гросман и Кнебель», российского издателя классической литературы и детских книжек - Иосифа Николаевича Кнебеля.

Конец 1914 и 1915 год стали временем поражения русской армии на фронте. К апрелю-маю 1915г. в стране наблюдалась хозяйственная разруха, рост цен и спекуляция товарами первой необходимости.[70] Широкие слои рабочих были охвачены настроениями против «внутреннего врага».

Ситуация в Москве ничуть не отличалась от настроений в других городах России. Фабричная инспекция и полиция неоднократно фиксировали стачки и забастовки рабочих, единственным требованием которых было удаление с предприятий всех немцев и австрийцев. Начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов весной 1915г. доносил в Департамент полиции: «На некоторых фабриках и заводах Москвы рабочие стали обращаться к администрации с требованием об удалении с заводов лиц немецкого происхождения… угрожая изгнанием таких лиц «своими» мерами…».[71]

По Первопрестольной ходили многочисленные слухи, связанные с якобы готовящимися «внутренними» немцами взрывами на предприятиях. В одной такой «басне» говорилось, что немцы-шпионы взорвали в Гатчине поезд с боеприпасами.[72] В апреле 1915 на охотском заводе взрывчатых веществ в Петрограде по «неизвестной причине» произошел взрыв, унесший жизни около 100 человек. Событие вызвало большой резонанс по всей России. «Озлобления против немцев, против каждого носившего нерусскую фамилию росло с каждым днем».[73] С 20 мая 1915 г. среди рабочих Прохоровской фабрики шло сильное брожение, т.к. здесь были отмечены случаи холерных и острых желудочных заболеваний. Обвиняли московских немцев.

Хочется отметить чрезвычайную четкость в действиях погромщиков, орудовавших 26-29 мая в Москве. В руках некоторых участников находились списки тех, кого надо «бить». Многочисленные документы и литература указывают нам на тех, кому было выгодно создание подобных списков. «Можно с уверенностью сказать, что майский погром предприятий и магазинов, принадлежащих «немцам», помог выпустить пар социального недовольства москвичей, на время отведя удар как от местной администрации и правительства, так и от русских предпринимателей и торговцев, заинтересованных в изгнании конкурентов».³ (выделено – Ю.Г.).

1.2 Четыре страшных дня

26 мая.

В Москве, как и во многих других городах России, действовал благотворительный комитет, осуществляющий помощь семьям мобилизованных в армию. Руководила работой комитета великая княгиня Елизавета Федоровна, немка по происхождению.

26 мая с десяток женщин, получивших отказ на просьбу подработать в этом комитете (весьма «выгодная» социальная работа, связанная с распределением продуктов в семьях солдат) столпились у дома генерал-губернатора на Тверской. Посыпались обвинения в адрес «великой княгини-немки». Тут же возникла толпа сочувствующих, подхвативших выкрики в адрес Елизаветы Федоровны. Полиции удалось разогнать толпу. «Бабий бунт» закончился подачей жалобы первому германофобу Москвы главноначальствующему Ф.Ф. Юсупову.

В этот же день на Ситцевой фабрике Гюбнера около 1,5 тыс. рабочих выдвинули требования уволить всех «немцев-эльзасцев» с фабрики. Область Эльзас формально принадлежит французской стороне. Этот факт администрация и попыталась объяснить забастовщикам, но убедить их разойтись не смогла. Рабочие с портретами царя, пением гимна и криками «Долой немцев!» двинулись к Прохоровской Трехгорной мануфактуре, где за неделю до этого наблюдалась вспышка кишечных заболеваний (считали что это «немецкая диверсия»).[74]

Оба предприятия находились на окраинах Москвы. Центральные районы города забастуют на следующий день.

Об инцидентах в тот же вечер было доложено градоначальнику А.А.Адрианову, который буквально проигнорировал сообщение. «Напротив… на вопрос, что делать, если и на следующий день повторятся манифестации, генерал Адрианов ответил, что рассеивать манифестирующую толпу не следует, а надо лишь следить, чтобы она не нарушала порядок».²

27 мая.

Утром Антинемецкие манифестации возобновились с новой силой. Рабочие фабрики Гюбнера, пополненные забастовщиками с Рябовской мануфактуры двинулись в район Замоскворечья. Владелец Прохоровской мануфактуры Н.И. Прохоров обратился к градоначальнику Адрианову с просьбой остановить толпу силами полиции. Генерал-майор Адрианов стоял на своем. Он вновь отметил мирный характер манифестации и распорядился о допуске митингующих к его резиденции в центре города. «Патриотически» настроенная толпа с портретами Николая II, с пением «Боже, царя храни» и «Спаси, Господи, люди Твоя» вместо резиденции свернула на Дербеневку, к мануфактуре Эмиля Цинделя.

Толпа потребовала выдать всех скрывающихся на фабрике «немцев». У ворот демонстрацию встретил пристав Эклон с десятью городовыми. Он принялся увещевать людей, чтобы они даже не пытались проникнуть на территорию фабрики. Манифестанты пока прислушались к требованиям представителя власти и отправили в фабричную контору документацию, где изложили указанные требования.[75]

Характер событий изменился после того, как другой представитель власти полицмейстер Миткевич, прибывший несколькими минутами позже, фактически, вновь «завел» толпу своей речью. В частности он говорил: «С назначением нового главноначальствующего началась длительная борьба с немецким засилием».[76] В той ситуации слова звучали как призыв к активным действиям. Что и произошло. События приняли необратимый характер. Часть толпы проникла внутрь территории фабрики. Трагедия еще могла быть предотвращена: в сопровождении двухсот полицейских и заместителя Севенарда к фабрике подъехал градоначальник А.А.Адрианов. Но его присутствие свелось к беседе с манифестантами. Пока Адрианов обещал рабочим уволить всех «немцев» с предприятий, во дворе фабрики шло избиение управляющего Карлсена. Этот русский подданный и швед, замечу, по происхождению отказался пустить хулиганов во внутренние помещения фабрики. Завязалась драка.

Несколько минут спустя Адрианов уехал, фактически бросив Карлсена на произвол судьбы. «Рабочие отнесли Карлсена к реке, куда его и бросили. На берегу стояла огромная толпа народа, кричащая: «Бей немца, добить его», и бросали в Карлсена камнями».[77] Один из полицейских рассказывал: «В подавлении беспорядков непосредственное участие приняли, по-видимому, только посланные мною на выручку Карлсена шесть конных городовых. Как я потом узнал, двое из них вытащили Карлсена из воды…»[78] Далее читаем в «Записках…» Харламова: Двум городовым удалось достать ветхую лодку без весел и втащить в нее барахтавшегося в воде Карлсена. Озлобленная толпа с криками «Зачем спасаете?» стала бросать камни в лодку. На берег в это время прибежала дочь Карлсена – сестра милосердия, которая, увидев происходившее, упала перед рабочими на колени, умоляя пощадить ее отца. С теми же просьбами обращался к толпе полицмейстер Миткевич, который, указывая на дочь Карлсена, говорил: «Какие же они немцы, раз его дочь наша «сестра» [милосердия]». Но озверевшая толпа с криком «И ее забить надо!» продолжала кидать камни. Лодка быстро заполнилась водою, Карлсен упал в воду и пошел ко дну. Было это в шестом часу дня…»[79]

Потом настал черед фабрики Роберта Шрадера. Разгромив ее, толпа направилась в дом директора-распорядителя фабрики Янсена, где зверски расправились с четырьмя женщинами (женой директора-распорядителя Э. Янсен, его сестрой К.Янсен, тещей Э. Штоле и русской подданной Б.Энгельс). Одной из женщин было 80 лет.[80]

Даже зная о варварском убийстве женщин, московские власти в лице генерал-майора Адрианова не запретили Антинемецкие манифестации. Вечером 27 мая градоначальник докладывал Феликсу Юсупову:

«Обычное, уличное буйство, которое теперь и прекратилось.»[81]

28 мая.

Однако на следующий день забастовали все заводы и фабрики Москвы.[82] Рабочие скапливались в Замоскворечье. Полиция начала принимать вялые меры по спасению немцев: их свозили в тюрьму, под охрану.[83] Ни о каком противостоянии со стороны полицейских и речи не было. Основные силы бастующих двинулись в центр, к Кремлю.

Отряд в 3 тысячи человек тем же утром прибыл в подмосковную деревню Нижние Котлы. Это была группа, состоящая в основном из Рябовской, Даниловской мануфактуры и фабрики Цинделя. Они ворвались на фабричный двор товарищества «Феррейн» и принялись разыскивать скрывающихся на фабрике «немцев» В результате был захвачен управляющий фабрикой – подпоручик запаса русской службы Авенариус, его помощник - русский подданный Шиле, и фармацевты - русские подданные Иван Нейкирх, Иван Бергард и Александр Горнок, которых погромщики отправили в Москву, сдав их столичной полиции.[84] «За время пребывания толпы на фабрике «Феррейн» ею было выпито 5 ведер винного спирта, похищено до 2000 кусков разного мыла, около 10 пудов сахара и попорчено много разного товара».⁵

После фабрики Феррейна уже 5-тысячная толпа двинулась на Московский электрический завод, находящийся в деревне Верхние Котлы, где было похищено несколько плит меди. Позже манифестанты подступили к находящейся здесь же мелкопрядильной фабрике Кутуара. Управляющий пытался объяснить толпе, что на предприятии нет «немцев», на что услышал в ответ из толпы: «Мы есть хотим!» Тогда управляющий выдал погромщикам 50 рублей, и они покинули фабрику.[85]

Действия Губернатора Н.Л. Муравьева по подавлению беспорядков в пригородах Москвы были более решительными, чем инициативы Юсупова и Адрианова в самом городе.[86] Но и этого было недостаточно.

В Москве, по дороге к Красной площади, на Никольской улице толпа разгромила аптеку «Феррейн В.К., т-во». Погромщики извлекли из подвалов пять пудов спирта и распили его.[87]

К 11 часам огромная толпа сконцентрировалась на Красной площади возле памятника Минину и Пожарскому. В захмелевшей толпе, еще распевающей «Боже, царя храни» с портретами Николая II в руках, появились другие лозунги. Стали скандировать требования об отречении императора и передачи престола великому князю Николаю Николаевичу.[88]

В 2 часа дня начался погром магазинов Эйнема (кондитерские изделия) и «Циндель» (одежда), расположенных в Верхних торговых рядах (сегодняшний ГУМ). Толпа «растеклась» на Китай-город, Лубянскую площадь, Кузнецкий мост, Петровку, Мясницкую. На Мясницкой улице были разгромлены все магазины с немецкими вывесками: «Роберт Кенц», «Гаген», Торговый дом «Липгардт». В правлении товарищества Э.Липгардта погромщики бесчинствовали особенно сильно. Дело в том, что на складе земледельческих орудий были найдены образцы артиллерийских снарядов, которые планировал выпускать для русской армии завод Липгардта.[89]

Уничтожены были магазины А.Б.Мейера, Роберта Пфеффера (электрических принадлежностей), А.Я. Фохта (рейнинский погреб), Зотова и К⁰ (торговый дом), акционерное общество К. Эрланса и К⁰ , конторы – Я.Зоргагена (по продаже шерсти), Г.Гросмана (мельнично-строительная), контора завода Тильманс.[90]

Грандиозная картина погрома хорошо просматривалась с Кузнецкого моста. Пересекающие улицы были заполнены погромщиками. Товар выбрасывался из окон и превращался в обломки. Толпа еще подчинялась «вожакам» со списками немецких магазинов и квартир в руках. Но к вечеру началось форменное мародерство, к которому активно подключились обыкновенные бандиты и хулиганы московских трущоб вроде Хитровки. [91]

Группа «манифестантов», вооружившись портретом Вильгельма II, использовала его для выяснения «политической благонадежности» того или иного магазина. Предлагалось плюнуть в портрет ненавистного Кайзера, тогда подозрения снимались. Горе-патриоты вернулись домой с совершенно заплеванным портретом Вильгельма и без добычи, так как не отказался плюнуть никто.[92]

Другие погромщики не затрудняли себя столь сложными выяснениями. Среди пострадавших были и русские, и французы, и даже внештатный консул колумбийского правительства П.П. Вортман.[93]

Огромная толпа манифестантов двинулась к Красным Воротам, к резиденции главнокомандующего Юсупова. Шествие возглавлял лично градоначальник А.А. Адрианов.

Возбужденная толпа разгромила контору Кос и Дюрр. Здание было известно тем, что в нем родился М.Ю. Лермонтов, о чем свидетельствовала и памятная табличка на доме. Пограничники «вошли в раж»…

Были полностью разгромлены мебельный магазин «Кон», фотоаталье «К.Фишер», музыкальный магазин Ю.Циммермана, немецкие магазины на Сретенке, Арбате, Неглиннной, Ордынке, Маросейке.

Не обошли даже магазин Русского товарищества по торговле чаем «Караван», в числе главных пайщиков которого состояла немецкая предпринимательская династия Вогау. На лубянке разгромили контору транспортного общества «Герхард и Гей». На Тверской разбили меховой магазин «Герман Корпус» и книжный магазин товарищества «Вольф».[94] Перебиты были все магазины с нерусской фамилией в названии. Добравшись до винных складов в районе Сокольников и 2-й Мещанской улицы, погромщики потеряли всякую сдержанность. К вечеру 28 мая на улицах стало опасно находиться, даже если ты на 100% русский. Тысячные толпы растеклись по улицам всей Москвы. Начались стихийные нападения на частные дома немцев и квартиры.[95] В Сокольнической слободке (Лефортово) 28 мая около 10 часов вечера разгромили парфюмерную мастерскую, а в 2 часа ночи – квартиру Эдуарда Леопольдовича Аудринга (латыша, российского подданного) Все погромщики были поголовно пьяны[96] . Был разгромлен книжный магазин «Гросман и Кнебель».

Москва начала гореть. За день 28 и ночь 29 мая было зафиксировано 47 пожаров.[97]

29 мая.

Во время чтения многочисленных протоколов предварительных следствий (см. ЦИАМ.Ф.142.Оп.17, 20, 179) по погромам в Москве, нас не покидала мысль о «стихийном / организованном» характере событий. Постоянно встречаем упоминания о неких «людях со списками», «парнях, указывающих дом под погром». В море уличного безумия, сметающего все на своем пути, как казалось, стихийно, нет-нет да появится очередной «руководитель», который всегда знает что делать, кого бить, чью квартиру громить. Пострадавшие и очевидцы позже сообщали следствию: «В толпе я видел каких-то людей при которых был, очевидно, список предназначенных к разгрому мест».[98]

В ночь на 29 мая к дому №6 по Большой Спасской, где размещалась фабрика нотопечатных изделий и типография, принадлежавшая вдове прусского подданного Прасковье Дмитриевне Гроссе, подошла толпа численностью в несколько тысяч человек. Валентин, сын Гроссе, передал погромщикам через служащего документы матери и свои, удостоверяющие, что хозяйка – купчиха второй гильдии и российская подданная. Однако документы уже никого не интересовали… Погром предприятия продолжался около двух часов. После него вспыхнул пожар, в огне которого погибла вся находившаяся в помещении готовая продукция. Сгорело множество нот, изготовленных по заказу Румянцевского музея, Большого театра, консерватории синодального училища, Сергея Рахманинова.[99]

В Лефортове – самом «немецком» районе города начались волнения на заводе «Бонакер».[100] С утра огромная толпа с флагами собралась на Введенской площади. 10 тысяч погромщиков, разделившись на мелкие отряды, начали погромы и избиения на близлежащих улицах. Вечером, 29 мая один из избитых – Герман Германович Филипп – скончался в полицейском участке.[101] Василий Эрнестович Лисснер, владелец химико-технической лаборатории, расположенной в Пятницкой части, пытался остановить толпу. Он предъявил ополченскую книжку, что успокоило людей. Но погромщики потребовали снять вывеску с гербом Италии (его приняли за австрийский).[102] Житель Лефртово Август Генрихович Шитц (потомок самарских колонистов) был избит на глазах околоточного Кузнецова. В полиции пострадавшему заявили, что он мол «хоть и колонист, а все равно немец».[103]

В 4 часа утра пьяная толпа разграбила картонажную фабрику Г.Генке. Запылали дачные особняки австрийских и германских подданных в Петрово-Разумовском. Беспорядки добрались до сел Свиблово, Всехсвятское.[104]

В массовых грабежах этого дня были замечены даже полицейские. Один из пострадавших рассказывает: «Прислуга моего брата Татьяна видела, как городовой таскал из моей квартиры вещи уже после погрома.»[105]

В продолжающихся погромах сгорели: аптекарский магазин и фабрика товарищества «Келлер», резиново-ткацкая мануфактура «К.Браун и К^о » (ул. Немецкая), водочный завод Штритера, склады Цинделя, Шрадера, Жирардовской мануфактуры, дом Захарьина на Кузнецком мосту (в нем был подожжен разгромленный магазин Циммермана), правление фирмы «Вогау и К^о » (ул. Варварка, 26) и др.[106]

Немецкие погромы продолжались и за перделами Москвы. Во 2-м стане Московского уезда были разграблены и сожжены ряд жилых домов на территории фабрики «Ферман».[107] На заводе Прейса (2-й стан) толпа потребовала остановить работу, но погромов не производила.[108]

Толпа в 4 тыс. человек разорила и сожгла имение Вогау в

с. Неклюдово.[109] В 8-м стане фабричные рабочие разгромили имение барона Кнопа в с.Волынское.[110] Поджоги зафиксированы на станции Сходня, в поселке Александровском.[111] Последние немецкие погромы в Московской губернии были зафиксированы утром 30мая, неподалеку от с.Архангельское (дом М.Марка, совладельца «Вогау и К^о »). В этот же день появился приказ генерал-губернатора графа Н.Л.Муравьева о запрете уличных сборищ. Разрешалось применять крайние меры против неподчинившихся. Пришлые в область люди подвергались аресту, а крестьяне интенсивным допросам.[112]

Простейший подсчет говорит нам о том, что в рядах потерпевших от погромов жителей Москвы и округи подданных воюющих с Россией держав очень мало, совсем небольшой процент. Остальные – либо «немцы», имеющие российское гражданство, либо «случайные пострадавшие». Германских и австрийский подданных пострадало 113 чел.; русских подданных с иностранными фамилиями – 489; русских подданных с чисто русскими фамилиями – 90чел.[113]

В ночь с 28 на 29 мая было созвано частное совещание Московской городской думы, где депутаты подвергли критике бездействие главноначальствующего князя Юсупова, градоначальника Адрианова и начальника штаба генерала Оболешева. Феликс Юсупов пытался защитить свою пассивность. Его речь сводилась к следующему: «Я предвидел, что насилие толпы может угрожать немцам, и я энергично приступил к тому, чтобы их поскорее удалить… мы были к ним слишком добры. Я на стороне наших рабочих. Их терпение лопнуло. Они не могут спокойно работать, когда им говорились на каждом шагу грубости и дерзости… Малейший успех немцев на фронте делал их (московских немцев) до крайности наглыми и нахальными…».² Стенограмма того же заседания убеждает в том, что из депутатов были уверены в запланированности погромов… Частное совещание думы сменило экстренное заседание. На нем и было принято запоздалое решение о вводе войск в города. С утра 29 мая в Москве начали действовать военные патрули. Пожары и погромы пошли на убыль лишь к вечеру, после того, как появились первые жертвы столкновений солдат и погромщиков.

1.3 «Босяки» и «приличные господа».

Общая сумма убытков составила более 50 млн. рублей. Комиссия Н.П. Харламова подведет итог – количество активных участников беспорядков составило более 50 тысяч человек. Что же это были за люди?

Советская историография игнорировала московский погром, исходя из соображений косвенного характера. Писать о майских беспорядках серьезное исследование, значило рискнуть докопаться до истины. А истина была такова: большую часть погромщиков составили рабочие. Однако читаем у Ленина: «единственным классом, которому не удалось привить заразы шовинизма, является пролетарий. Отдельные эксцессы в начале войны коснулись лишь самых темных слоев рабочих. Участие рабочих в московских безобразиях против немцев сильно преувеличено».[114] Резолюция группы рабочих, отправленная в Московскую городскую думу также отрицает наличие рабочих в рядах погромщиков: «Мы… требуем опровергнуть официально, что не рабочие участвовали в погроме, а подонки общества и студенты-академисты, чиновники…; виновников нужно искать не в душных коридорах фабрик и заводов, среди мозолистых рук, измученных пролетариев, которые никогда не способны на такие грязные дела, а … в кабинетах наших сановников».[115] Сколько пафосного гнева, не так ли? А между тем, факты, многочисленные свидетельские показания говорят об обратном.[116] О высокопоставленных сановниках Москвы, заинтересованных в погроме, мы уже упомянули. Здесь слова резолюции справедливы. Но справедливо и то, что самыми массовыми участниками майских событий были рабочие столицы, а так же члены их семей (подростки).[117] Кроме рабочих, в немецких погромах принимали участие и представители средних слоев города – некоторая часть интеллигенции, студенты, мелкие служащие, чиновники, низшие военные чины – солдаты и прапорщики, даже офицеры. Были здесь и «оборванцы», «босяки», «все больше серый народ», «хитровцы».[118]

Н.П. Харламов отмечает, что «… в грабежах, вскоре приняла участие и интеллигентная публика… жадно набивавшая себе карманы разного рода вещами, в магазинах готового платья и обуви некоторые тут же переодевались в новое платье, оставляя в магазине свое старое. В числе принимавших участие в расхищении имущества видели двух женщин, одетых в костюм сестер милосердия…»[119] Градоначальник Адрианов считал, что в погромах участвовала половина жителей Москвы.[120]

Официальная версия будет такова: в погромах участвовали, главным образом, низы города, люмпены и маргиналы, так называемые, обитатели Хитрова рынка (бродяги, воры, алкоголики).[121]

Позволим себе вновь не согласиться. Хитровка – это не «половина жителей Москвы». Дневниковые записи Р.М. Хин-Гольдовской так же подтверждают разномастный состав погромщиков, опровергая утверждение о «бунте черни»: «… грабили все – и солдаты, и рабочие, и городовые, и бабы, и мальчишки и «приличные обыватели…»[122] Рассчитывая социальный состав участников беспорядков, следует помнить о том, что большинство полновозрастных мужчин были призваны в армию. Это во многом объясняет подростковый состав некоторых митингующих толп. Такая ситуация, в частности, отражена в сообщении ассистента Московского университета А.С.Муралевича: «… манифистирующая толпа в 25-50 человек состояла исключительно из детей 10-12-летнего возраста… Дальше по Тверской, начали встречаться манифестации, где большинство уже состояло из взрослых самого подозрительного вида, несомненно подонков населения; лиц с характерным обликом мастерового и фабричного было мало, в толпе стали попадаться солдаты…»[123]

Все очевидцы событий, пытаясь оценить общую численность погромщиков, говорили: «огромная», «громадная», «многочисленная». Есть неофициальные данные, говорящие нам о том, что всего активных погромщиков было, как минимум, 100 тыс. человек. Эта цифра в 2 раза превышает «официальную» версию властей. Таким образом, картина социального состава следующая. Первую, самую массовую часть из всех митингующих составили рабочие. Вторая по численности группа – всевозможный деклассированный, «криминальный» элемент, подростки и студенты. В третьей группе – интеллигенция среднего достатка, мелкие торговцы. К самой малочисленной группе можно отнести солдат и прочих погромщиков, участие которых было единично.

2. Борьба с засилием немцев продолжается.

Невмешательство власти в травлю «внутреннего врага», непрекращающиеся атаки в прессе, потакание ксенофобии на самом высшем уровне, пассивное сотрудничество полиции с погромщиками привели к страшным событиям 26-29 мая 1915г. в Москве. Реакция верховного правительства на погром была двоякой. С одной стороны бесчинства осуждались. Были сняты со своих постов Адрианов, Юсупов, ушел в отставку министр внутренних дел Маклаков. С другой стороны власти довели до логического завершения всю ту антинемецкую вакханалию, которая длилась весь предыдущий год: 1 июня 1915 года вышел в свет указ об обязательном увольнении всех немцев с московских предприятий.

Кроме экономического ущерба, на что, в основном, обращалось внимание в первые дни после погрома, Москве был нанесен и сильнейший идеологический урон. Председатель Московской городской управы Н.И.Астров, выступая на чрезвычайном совещании гласных, с горечью подметил, что событиями в Москве нанесен сильнейший удар по «национальному сознанию» России: «Флаги и портреты царя несла та самая толпа, которая шла грабить. Свято настроение страны разрушено…»[124] . И это, пожалуй, было самым главным последствием майских погромов. Усилия московских немцев, стремившихся с началом Первой мировой войны доказать свою лояльность, оказались бесполезными. Погромы поставили немцев и русских по разные стороны баррикад. Фридрих Штайнман писал по этому поводу: «[…] Как относились немцы ко всем этим преследованиям? Имела ли успех эта крупная акция правительства и травля в прессе? Достигли не того результата, на который расчитывали, а прямо противоположного! […] Многие наши соотечественники, кто в счастливые времена подпал под культурное влияние русских и утратил немецкий дух, в годину испытаний вспомнили что они немцы…»[125]

Вслед за расследованием группы Харламова, московскими погромами занялась сенатская комиссия, во главе с ярым германофобом сенатором Крашенинниковым. Результатом работы этой комиссии стало увольнение упомянутых выше первых чиновников Москвы. В потворстве погромщикам была, наконец, официально обвинена полиция города. В июне 1915 года состоялось заседание Совета министров под личным председательством Николая II. Основным вопросом являлся погром в Москве. Выступавший на заседании князь Юсупов сумел убедить Совет в засилии немецких шпионов в Первопрестольной на момент бунта. Его страстная речь была вызвана не столько страхом за государственную безопасность России, сколько боязнью быть обвиненным в преступном попустительстве бунту.

Одним из следствий начавшейся войны стала планомерная депортация из России граждан Германии и Австро-Венгрии. В частности, по распоряжению градоначальствующего Москвы князя Феликса Юсупова из города еще до погромов были высланы 534 германских и австро-венгерских подданных. Количество незначительное особенно если учитывать что около 5 тысяч «внутренних врагов» остались в Москве. Подобная депортация не только не помогла обезопасить немцев и успокоить антинемецкие брожения в городе, но и еще больше накалили атмосферу. В ходе этой акции по распоряжению Адрианова в московских газетах стали регулярно появляться именные списки граждан депортированных из города.[126] Высылка ставилась в заслугу Юсупову.

И после погромов акции очищения Москвы от лояльных «внутренних немцев», включая и их русских жен, находили понимание у представителей центральных властей. По словам сенатора Н.С. Крашенинникова, высылка женщин – бывших российских подданных, независимо от того, состояли они в браке с германским гражданином или уже расторгли его, обосновывалось их общей виной перед Россией.[127] Вина же эта заключалась в том, что они «приняли в себя немецкое семя».[128] После майских погромов 1915г. повальная очистка города от московских немцев стала обосновываться и распространением враждебного настроя русского народа против «иностранцев». Российский подданный Эдуард Рейтер был выслан по обвинению в хранении писем (переписки) на немецком языке. К тому же, если верить агентурным сведениям Охранного отделения, над этим человеком группой горожан готовился самосуд.[129]

По подозрению в нелояльности к России попадали и немецкие колонисты, оказавшиеся волей случая на предприятиях страны. В течении всей второй половины 1915 г. с завода «Братья Тильманс и К^о» с завидным постоянством высылали всех «неблагонадежных» рабочих-колонистов.[130]

Антинемецкие погромы активизировали процесс сбора на заводах подписей за удаление «нелояльных» и «враждебных всему русскому» немецких специалистов и мастеров, независимо от их подданства и места рождения.[131] Сценарий выдворения с предприятий нежелательных «немцев» не претерпел особых изменений и после майских погромов. В августе 1915г. рабочие общества электрического освещения в Москве потребовали немедленно уволить заведующего машинным отделением мастера Александра Штумпфа. Несмотря на то, что Штумпф являлся с рождения российским подданным и уроженцем Самарской губернии, он попал под стандартное обвинение, широко применявшееся в то время по отношению к этическим немцам, - «издевательство над русскими и их обрядами». Лютеранина Штумпфа обвинили в том, что он не освобождал православных от работы «для говения» на Великий пост.

«Немецкого» мастера выслали.[132]

Высылка проводилась безжалостно и безразборно. Российским немцам приходилось заново обустраиваться, выживать в Пермской, Саратовской, Самарской и других отдаленных от Петрограда и Москвы губерниях. Три сестры Тоны были высланы в августе 1915г. из Москвы в Пермскую губернию, формально попав под постановление Совета министров от 14 июня 1915г. В своем прошении на имя министра внутренних дел они отмечали следующее: «Мы были воспитаны нашей матерью в православии, почему не чувствуем в себе ничего немецкого, и немецкий язык знаем постольку, поскольку он усвоен нами в школе…»[133] . При этом сестры указывали, что их отец, германский подданный Карл Тоны, умер много лет назад, умоляли принять их в российское подданство и разрешить вернуться в Москву. Несмотря на нелепость депортации, жалоба не была удовлетворена.

Нередко имели место и случаи расследования «нелояльного» поведения российских подданных немецкого происхождения. Так возникло дело по обвинению группы «немецких» мастеров Товарищества суконной мануфактуры Лыжина (село Вантеевка, Московский уезд), обвиненных в «глумлении над патриотическими чувствами русских и выражении радости по поводу успехов германского и австрийского оружия».[134]

Главным пунктом обвинения послужила фраза, якобы повторяемая, по уверению рабочих, всеми «немецкими мастерами»: «Почему теперь русские не звонят в колокола, не ходят с флагами и не радуются, что немцы взяли Перемышль…»[135] А вскоре последовало решение полицейских властей о выселении из Москвы и губернии «мастеров немцев». (На тот момент обвиняемые уже давно являлись подданными России), а один из них, Готильф Марц, имел звание личного почетного гражданина и проработал на фабрике Лыжина более 20 лет).

Гражданско-правовые нормы не принимались в расчет многочисленными обвинителями российских немцев. Во всех подобных делах руководствовались исключительно политическими видами. Вот характерные примеры таких сфабрикованных, политически ангажированных дел. Первое - это «разоблачение одной из крупнейших шпионских организаций» в России, немецкой фирмы «Кунсит и Альберс» во Владивостоке,[136] которая обвинялась в связях со «многими шпионскими группами и отдельными крупными шпионами». Как выясняется, прямых доказательств у следствия так и не появилось. Фирму пытались закрыть за то, что она являлась торговым монополистом на Дальнем Востоке.

Другой пример – дело об акционерном обществе «Зингер», официально числившемся американским и владевшим заводом швейных машин в подмосковном Подольске. Структурно общество было устроено с истинно немецким педантизмом. Сбыт товара фирмы был налажен очень четко: Россия делилась на крупных зоны продажи швейных машин, во главе каждого такого подразделения стоял свой главный менеджер. Подразделения делились на более мелкие подотделы со своим директором по продажам. Каждый подотдел, в свою очередь, имел разветвленную сеть представителей-комивояжеров, одиночных продавцов, рекламных агентов. В этой то сложной, пирамидальной структуре российские органы правопорядка и увидели «шпионскую сеть под прикрытием», занимающуюся сбором шпионских сведений.[137]

Администрации завода пришлось через печать самостоятельно развеивать слухи. Был опубликован подробный отчет о деятельности акционерного общества «Зингер», а также многочисленные отзывы рабочих и служащих в свою защиту. Директор предприятия, гражданин США Диксон Вальтер, даже угрожал в случае продолжения травли закрыть завод.[138]

Майские погромы 1915г. усилили тенденцию ликвидации немецких заводов и фабрик и передачу их в ведения правительственной власти и городского самоуправления. Семья русскоподданых Гейсов, владевших крупнейшим кондитерским предприятием «Эйнем», лишилась почетного звания «Поставщик двора Его Императорского Величества».[139] Все 6 магазинов фирмы в Москве были закрыты. Вскоре было принято решение о реквизиции фабрики под Экспедицию заготовления государственных ценных бумаг.[140]

Аналогичная участь постигла и старейший торговый дом «Вогай и К^о », основанный еще в 1859г. Не спасло даже то, что совладельцы торгового дома Мориц и Гуго Марк приняли российское подданство сразу после начала войны, а для организации лазарета в Москве фирма пожертвовала 900 тыс. рублей. Все оказалось напрасно. В 1916г. был установлен правительственный контроль за всеми финансовыми операциями фирмы.

Война, погром, всеобщее ожесточение привели к тому, что российское правительство вынуждено было пересмотреть законодательные акты в отношении германских и австро-венгерских подданных. Если на первом этапе военных действий меры сводились к установлению имущественных ограничений и правительственного контроля, то в середине 1915г. вышли законы о ликвидации всех торговых предприятий с участием немецкого капитала.

В разных частях России были созданы прецеденты лишения частной собственности по признаку происхождения, национальности и т.д. Позже, с приходом большевиков к власти, немецкие торгово-промышленные предприятия, впрочем, как и предприятия русскоязычных промышленников, будут национализированы. Экономическое взаимопроникновение России и Германии будет окончательно прервано.

Заключение.

Цивилизационные последствия русско-германских конфликтов в ХХ веке.

В годы Первой мировой войны многочисленные, еще со времен Петра I, общины немцев в Москве, Петрограде и других крупных городах России были ликвидированы. Из русских городов исчезли самые успешные, самые предприимчивые немецкие семьи, многие из которых столетиями трудились на благо нашей страны. О судьбе рядовых российский немцев в первые десятилетия Советской власти мы знаем мало, основная часть материала добыта из косвенных источников. Например, о московской немецкой колонии говорят документы Михайловской лютеранской общины и других евангелическо-лютеранских приходов города. Исчезли немецкие клубы, салоны и общества. Единственным местом, где встречались теперь люди, не видевшие друг друга порой месяцами, родственники и просто знакомые русские немцы, стали лютеранские церкви. Социальный состав прихожан, зарегистрированных в 1923 году при церкви Св.Михаила, таков, что 60% из них составляли люди пожилого возраста, в основном мещане.

Новая власть не церемонилась с последними «островками» немецкой культуры в России. Приходы закрывались, вытеснялись с принадлежащих им участков.

Декрет Совета народных комиссаров от 23 января 1918г. отделил церковь от государства. От церкви была отделена и школа. Все учебные заведения: государственные, частные и принадлежащие религиозным приходам (евангелические учебные заведения при немецких церквях) – с 1918г. перешли в ведение Народного комиссариата просвещения.[141] Отмена преподавания Закона Божьего во всех школах лишает исследователя возможности выделения учеников по их вероисповеданию и, следовательно, по национальной принадлежности. В СССР существовали, конечно, национальные немецкие школы[142] , но большинство учащихся там детей являлись уже членами семей германских рабочих, приехавших в СССР на заработки.[143] Эта волна приезжих из Германии вовсе не желала теперь выпячивать свое немецкое происхождение. Новая немецкая колония, несущая в себе, как раньше, традиции и культуру исторической родины, так и не возникла. Большинство немецкоязычных учеников и учениц со временем растворились в общей массе русскоязычных школ.[144]

Руководство общин Петропавловской и Михайловской церквей вынуждены заново заключать с новой властью договоры об аренде земли, которая до 1917 года являлась собственностью прихода. Но и поле этого власти не оставили их в покое. Уже в начале 1918 г. Союз домовых комитетов 2-го Басманного комиссариата распахал часть земли, принадлежащей Михайловской общине, под посадку картофеля.[145] В 1928г. церковь Св.Михаила будет снесена под знакомым нам со времен погромов 1915 года предлогом – «как очаг возможных диверсий и шпионажа».[146] На этом месте развернет свою работу Центральный аэродинамический государственный институт.

К середине 30-х годов наблюдается пик борьбы с лютеранскими приходами в России. Последовали многочисленные аресты священнослужителей, закрытие церквей.[147] С этого момента прихожане евангелическо-лютеранских церквей рассматривались исключительно как идеологические противники режима.

Вслед за изгнанием из страны немецкого капитала в период Первой мировой войны, последовало наступление на последние очаги немецкой духовной культуры в России. Советская власть «успешно справилась с поставленной задачей»: все лютеранские общины были уничтожены.

Последняя точка в многовековой истории плодотворных взаимоотношений немцев и русских была поставлена в сентябре 1941 г., когда вступило в силу специальное постановление Государственного комитета обороны СССР о депортации граждан немецкой национальности. Так, в русле выполнения этого постановления, 3524 человека, выявленных органами НКВД в Московской области, были вывезены 19 сентября 1941 г. в Карагандинскую область Казахской ССР.[148]

Национальный статус «немец» все последующие годы будет ассоциироваться в сознании советского человека с ужасным словом «фашизм». Фраза «Ты немец, ты фашист!» будет звучать как неразделимый фразеологический оборот, ругательство. Примеры военной и политической борьбы с германскими государствами в советской историографии отодвинут на второй план (а то и куда дальше) все то положительное, что дала немецкая культура русскому народу. Накопленный за годы Второй мировой войны опыт вражды приведет к тяжелой коллективной травматизации, которая станет определять сознание, мышление и поступки советского человека в отношении немцев. Об устойчивости этих образов говорит тот факт, что в 1960-е годы восклицание Михаила Ромма в фильме «Обыкновенный фашизм» «Но была и другая Германия!» звучало как откровение.

«Вирус» ксенофобии начал свою «мутацию» именно в период описанных выше всплесков ненависти к Германии и «внутренним немцам». «Штаммами» этого «вируса» в истории новой России являются неонацизм и антисемитизм, желание выслать подальше всех «черных» и мелкий обывательский шовинизм, «зачистки» продуктовых рынков от всесильной грузинской мафии и «зачистки» чеченских сел от мирных граждан. Именно усиление ксенофобских тенденций в современном российском обществе заставляют нас вновь и вновь извлекать из истории примеры трагедий, подобных немецкому погрому в 1915 г. Делать это необходимо. Возможно, кому-то опыт прошлого поможет вовремя опомниться.

Список использованной литературы

- Болдина Е.Г. Документы центрального исторического архива Москвы о немцах и немецких заведениях в Москве // Научно-информационный бюллетень, 1999, №2. С. 19 – 21.

- Боханов А.Н. Николай II. М., 1997. 480 с.

- Вашик К. Метаморфозы зла // Родина, 2002, № 10. С. 14-17.

- Гавлин М.Л. Немецкие предприниматели в Москве в 60-90-е гг. ХIХ в. (по материалам гильдейского налогообложения) // Немецкие предприниматели в Москве до 1917 года: Международная научная конференция: Тезисы докладов. М., 1998. С. 34-37.

- Гатагова Л. Хроника бесчинств // Родина, 2002, № 10. С. 18-23.

- Германские и австрийские фирмы в Москве на 1914 г.: Указатель австро-венгерских и германских торгово-промышленных и торговых фирм в Москве, а равно и тех русских фирм, в составе коих имеются австрийские и германские подданные, по данным Московских Купеческой и ремесленной управ на 1914 г. Издание Московского отдела Всероссийского Национального союза. М., 1914.

- Гумилев Н. Собр. Соч. в 4т. Т.4 – М., 1991. 503 с.

- Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1491 – 1941). М., 2004. 504 с.

- Джунковский В.Ф. Воспоминания / Под ред. А,Л, Паниной. Т. 1-2. М., 1997. 680 с.

- Дневник императора Николая II. М., 1991. 566 с.

- Дякин В.С. Германские капиталы в России: электроиндустрия и электрический транспорт. Л., 1971. 232 с.

- Дякин В.С. Первая мировая война и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилия. М., 1968. С. 227-238.

- Кирьянов Ю.И. «Майские беспорядки» 1915 г. в Москве // Вопросы истории, 1994, № 12. С. 137-150.

- Ленин В.И. ПСС.Т.26. С. 331.

- Липатов В. И севом богатым в карпатскую землю солдатские кости легли // Родина, 1993, № 3-4. С. 120.

- Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. – Л., 1990. 413 с.

- Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются // Родина, 2002, №10. С. 24-27.

- Меленберг А.А. Немцы в российской армии накануне Первой мировой войны. – Вопросы истории. 1998. № 10. С. 128-130.

- Непипович С.Г Генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич: Немецкую пакость уволить и без нежностей…: Депортации в России 1914-1918 гг. // Военно-исторический журнал, 1997, №1. С. 42-51.

- «Окончание с внутренними немцами». Русские письма после погромов 1915 года: перлюстрация мнений. – Независимая газета, 1998, 27 ноября.

- Олейников Д. Вы господа, не понимаете немца // Родина, 2002, № 10. С. 6-10.

- Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. Т. 1-2. М., 1992. 694 с.

- Поткина И.В. Чрезвычайное законодательство и судьба немецких фирм в Москве (1914 - 1917 гг.) // Немецкие предприниматели в Москве до 1917 года: Международная научная конференция в Москве: Тезисы докладов. М., 1998. С. 51-53.

- Ремарк Э.М. На западном фронте без перемен. – М., 1994. 317 с.

- Филиппова Т. Аспиды и готтентоты // Родина, 2002, № 10. С. 31-37.

- Харламов Н.П. Записки бюрократа: Борьба с немецким засилием во время русско-германской войны 1914-1916 гг. // Российская государственная библиотека, Отдел рукописей (ОРРГБ). Ф. 261. Кор. 20. Д. 6.

- Харламов Н.П. Избиение в Первопрестольной: Немецкий погром в Москве в мае 1915 года // Родина, 1993, № 8-9. С. 127-132.

- Хин-Гольдовская Р,М, Из дневников 1913-1916 гг. // Минувшее: Исторический альманах / Под ред. В. Аллоя. Т. 21. М., СПб., 1997. 687 с.

- ЦГАМО Ф. 66. Московский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Оп.18. Д. 34.

- ЦГАМО Ф. 66. Оп. 18. Д. 562. (Письмо директора института ЦАГИ в президиум Моссовета, 10 января 1925г.)

- ЦГАМО Ф. 966. Московский отдел народного образования. Оп.3. Д.88. (Отношения заведующего Московским отделом народного образования Маслова в Космиссию по разгрузке Москвы, 18 октября 1924г.).

- ЦГАМО.Ф.966. Московский отдел народного образования. Оп.3. Д.334. (Сведения о количестве учеников, обучающихся в национальной немецкой школе-десятилетке).

- ЦИАМ Ф. 3. Московская купеческая управа.

- ЦИАМ Ф.16. Канцелярия московского генерал-губернатора. Оп.232. Д.4 (Письмо министра внутренних дел Н.А. Маклакова главноначальствующему князю Ф.Ф.Юсупову, 31 мая 1915г.). (Докладная записка московского городского головы М.В.Челнокова председателю Совета министров, 4 июня 1915г.).

- ЦИАМ Ф. 16. Канцелярия московского генерал-губернатора. Оп.232. Д.6. (Доклад отделения по охране общественности и порядка в Москве. Июнь 1915г.). (Докладная московского градоначальника Е.К. Климовича, временно исполняющего должность главноначальствующего над г. Москвой, 12 сентября 1915. Секретно.).

- ЦИАМ Ф. 16. Канцелярия московского генерал-губернатора. Оп.225.Д.1292. (Прошение германских подданных Елизаветы, Екатерины и Елены Тоны на имя Министра внутренних дел России, 15 марта 1916г.)

- ЦИАМ Ф. 17. Канцелярия московского губернатора. Оп. 90. Д. 153 (Циркуляр Министерства внутренних дел о снятии звания «Поставщик Высочайшего двора» со всех предприятий, принадлежащих подданным воюющих государств, 4 декабря 1914г.).

- ЦИАМ Ф. 17. Канцелярия московского губернатора. Оп. 105. Д. 160. (Докладная начальника Московского губернского жандармского управления Д. Померанцева министру внутренних дел Н.А. Маклакову, июнь 1915г.). (Докладная записка начальника Московского губернского жандармского управления Д.Померанцева директору Департамента полиции С.П. Беляцкому, 21 июня 1915г.). (Рапорт московского уездного справника московскому губернатору Муравьеву Н.Л., 3 июня 1915г.).

- ЦИАМ Ф. 17. Канцелярия московского губернатора. Оп.105. Д.162. (Дело об увольнении немецких мастеров товарищества Лыжина, 1915г.). .(Обращение директора «Компании Зингер» к московскому губернатору Н.Л.Муравьеву, 1915г.).

- ЦИАМ Ф. 46. Канцелярия московского градоначальника.

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп. 20. Д. 565.

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп. 20. Д. 636.

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп.17. Д. 1702 («Дело о рассмотрении погрома Аудринга Э.Л. в мае 1915г.»).

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп.17.Д.1706.

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп.17. Д.1721.

- ЦИАМ Ф. 142. Московский окружной суд. Оп.17. Д.1765. («О разгроме дома и мастерской германского подданного Рудольфа Коха»).

- ЦИАМ Ф. 179. Московская городская дума и управа. Оп.3. Д.62 а. (Заявление от ассистента при кафедре зоологии Московского университета В.С. Муралевича городскому голове М.В.Челнокову, б/д).

- ЦИАМ Ф. 179. Московская городская дума и управа. Оп.21. Д.3384. (Справка о ходе занятий экстренного совещания гласных Московской городской думы, 28 мая 1915 г.).

- ЦИАМ Ф. 1629.Московская евангелическо-лютеранская духовная консистория. Оп.2. Д. 45.

- ЦИАМ Евангелическо-лютеранская церковь Св. Михаила. Ф. 2099

- Шнайдер Т. Безымянные существа // Родина, 2002, №10.

- Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. – М., 1993. 290 с.

[1] Гатагова Л. «Хроника бесчинств». Родина, 2002, № 10. С.18.

[2] Подробно: Болдина Е.Г. Документы центрального исторического архива Москвы о немцах и немецких заведениях в Москве. Научно-информационный бюллетень. 1999. №2. С.19-21.

[3] Германские и австрийские фирмы в Москве на 1914год: Указатель австро-венгерских и германских торгово-промышленных и торговых фирм в Москве, а равно и тех русских фирм, в составе коих имеются австрийские и германские подданные, по данным Московских Купеческой и Ремесленной управ на 1914г. М., 1914.

[4] Деннингхаус В. «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1491-1941)». – М., 2004. 504 с.

[5] Дякин В.С. Германские капиталы в России: электроиндустрия и электрический транспорт. – Л., 1971.

[6] Дякин В.С. Первая мировая война и мероприятия по ликвидации так называемого немецкого засилия. (Первая мировая война) (1914-1918. Сборник статей (Под ред. А.Л. Сидорова. – М., 1968. С.227-238.

[7] Липатов В. «И севом богатым в карпатскую землю солдатские кости легли» // Родина 1993, № 3-4. С.120.

[8] Олейников Д. «Вы господа, не понимаете немца…» // Родина. 2002. № 10. С.6.

Вашик К. Метаморфозы зла // Там же. С. 14.

Гатагова Л. Хроника бесчинств. // Там же. С.18.

Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются. // Там же С.24.

Шнайдер Т. Безымянные существа // Там же С. 28. Филиппова Т. Аспиды и готтентоты. // Там же С.31.

[9] Гавлин М.Л. Предпринимательство германских подданных в Москве в 60-92-е гг. XIXв. // Немецкие предприниматели в Москве. С.130-147.

[10] Поткина И.В. Чрезвычайное законодательство и немецкие фирмы в Москве (1914-1917гг) // Немецкие предприниматели в Москве…. С.225-261.

[11] Нелипович С.Г. Генерал от инфантерии Н.Н. Янушкевич: «Немецкую пакость уволить и без нежностей…»: депортации в России 1914-1918гг // Депортации в России 1914-1918гг // Военно-исторический журнал 1997. № 1. С.42-51.

[12] Кирьянов Ю.И. «Майские беспорядки» 1915г в Москве // Вопросы истории. 1994. № 12. С.137-150.

[13] Подробнее читайте историогрфический обзор в книге В Деннингхауса «Немцы в общественной жизни Москвы…» С. 7-21.

[14] Харламов Н.П. Записки бюрократа: Борьба с немецким засилием во время русско-германской войны 1914-1916гг. // Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (ОРРГБ). Ф. 261. Кор. 20. Д.6. Отрывки печатались в : Родина, № 8-9, 1993, с. 127-132

[15] Хин-Гольдовская Р.М. Из дневников 1913-1917гг. // Минувшее: Исторический альманах / Под ред. В.Аллоя. Т.21. М.; СПб., 1997.

[16] Джунковский В.Ф. Воспоминания / Под ред. А.Л. Паниной. Т.1-2. М., 1997.

[17] Цитата по : См. Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» // Родина. 2002. №10. С.6.

[18] Деннингхаус В. «Немцы в общественной жизни Москвы…» - М., 2004. С.323.

³ Там же

⁴ Там же. С. 324.

[20] Цит. по Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы… - М., 2004. С.324.

[21] Боханов А.Н. Николай II. – М., 1997. С.293

[22] См. Дневник императора Николая II. – М., 1991.

[23] Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II/ - CПб., 1991/ C 487 – 488/

[24] Дневник императора Николая II – И., 1991. С. 492.

[25] Цит. по: Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» Родина. 2002. № 10. С.7.

[26] Там же

[27] Совершенно искусственная должность, созданная специально для Ф.Ф.Юсупова, как особого представителя государя, не имевшего до этого бюрократической карьеры.

[28] Харламов Н.П. Записки бюрократа: Борьба с немецким засилием во время русско-германской войны 1914-1916гг. – Российская государственная библиотека. Отдел рукописей. (ОРРГБ). Ф.261. Кор. 20. Д.6. С.9.

[29] Харламов Н.П. Записки бюрократа: Борьба с немецким засилием во время русско-германской войны 1914-1916гг. – Российская государственная библиотека. Отдел рукописей. (ОРРГБ). Ф.261. Кор. 20. Д.6. С.9.

[30] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы… - М., 2004. С.331.

[31] Цит. по: Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы … - М., 2004. С. 332.

[32] Джунковский В.Ф. Воспоминания. – М., 1997. Т.2. С.563.

[33] Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» - Родина, 2002. №10. С.16-9.

[34] Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» - Родина, 2002. №10. С.16-9.

[35] Цит. по: Липатов В. «И севом богатым в карпатскую землю солдатские кости легли…» - Родина, 1993. № 3-4. С.120.

[36] Подробнее см.: Шнайдер Т.Ф. «Безымянные существа». – Родина., 2002. С.29.

[37] Ремарк Э.М. На западном фронте без перемен. – М., 1994. С. 84.

[38] Цит. по: Шнайдер Т.Ф. Безымянные существа – Родина, 2002. № 10. С.29

³ Там же

[39] ¹ Люкшин Д . Родина №10, С. 25

[40] Случай описан в архивных материалах НАРТ. Ф. 199. Оп.1. Л. 64. 129. Цит. по: Люкшин Д. Да за нашими бабами вьются – Родина, № 10., 2002. С.26.

² Там же

[41] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы… - М., 2004. С329.

[42] Цит. по: Олейников Д. «Вы, господа, не знаете немца…» - Родина, 2002. №10.

³ Там же. С. 9.

[43] Джунковский В.Ф. Воспоминания. – М., 1997. Т.2. С. 405.

[44] Подробнее смотри главы 8.1 данной работы.

[45] Деннингхаус В. «Немцы в общественной жизни Москвы… - М., 2004. С.324-324..

[46] Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» - Родина., 2002., № 10. С.9.

[47] Меленберг А.А. Немцы в российской армии накануне Первой мировой войны. – Вопросы истории. 1998. № 10. С.128-130.

[48] Нелипович С.Г. Генерал от инфантерии Н.Н.Якушевич: «Немецкую пакость уволить и без нежностей…» (Депортации в России 1914-1918гг. // Военно-исторический журнал. 1997. № 1. С.48.

[49] Олейников Д. «Вы, господа, не понимаете немца…» - Родина., 2002., № 10. С.9.

[50] Там же.

[51] Яковлев Н.Н. 1 августа 1914. – М., 1993. С.76-78.

[52] Н. Гумилева был награжден двумя Георгиевскими крестами.

[53] Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. – Л., 1990. С.173.

[54] Гумилев Н. Собр. Соч. в 4т. Т.4 – М., 1991. С. 451.

[55] Подробней см.: Филиппова Т. «Аспиды и готтентоты» - Родина, № 10, 2002. С.31-40.

[56] Цит. по: Филиппова Т. «Аспиды и готтентоты» - Родина, № 10, 2002. С.32.

[57] Цит. по: Филиппова Т. «Аспиды и готтентоты» - Родина, № 10, 2002. С.33.

[58] Там же.

[59] Там же.

[60] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004. С.325.

[61] Там же (подробнее см. стр. 408, список литературы).

[62] Рязанов А.С. Немецкое шпионство. Книга составлена по данным судебной практики и другим источникам. – Пг., 1915. С.172. Цит. по: Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. С.326.

[63] «Окончание с внутренними немцами». Русские письма после погромов 1915 года: перлюстрация мнений. – Независимая газета, 1998, 27 ноября.

[64] Харламов Н.П. Избиение в Первопрестольной. Немецкий погром в Москве в мае 1915г. – Родина, 1993 ,№ 8-9. С.127-132.

[65] Харламов Николай Петрович (род. 1871г.) – чиновник Министерства юстиции (1892 – 1906), чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел (с 1906), исполняющий обязанности вице-директора Департамента полиции (1910-1911); директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий (1916-1917).

[66] ЦИАМ. Ф.16. Оп.232. Д.4 [Письмо министра внутренних дел Н.А. Маклакова главноначальствующему князю Ф.Ф.Юсупову, 31 мая 1915г.]. Л.3.

[67] Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т.2. – М., 1997. С.621.

[68] Там же. С.431.

[69] Василенко С.Н. Мои воспоминания (1872-1917). Т.1-2. ОР.РГБ.Ф.178.№ 7741. Д.2. Л.434. Цит по: Деннингхаус В.

[70] ЦИАМ. Ф. 179 Оп.21. Д.3384. Л.285

[71] Там же. Л. 131-131.об.

[72] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.74.

[73] Джунковский В.Ф. Воспоминания Т.2. С.58. – М., 1997.

³ Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004. С. 334.

[74] ЦИАМ. Ф.16. Оп.232. Д.4. (Докладная записка московского городского головы М.В.Челнокова председателю Совета министров, 4 июня 1915г.). Л.171.

² Харламов Н.П. Записки бюрократа. С. 43.

¹ Гатагова Л. Хроника бесчинств. – Родина, № 10, 2002. С.19.

[76] Там же.

[77] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.45.

[78] ЦИАМ. Ф.142. Оп. 20. Д.636. Л.60об., 61-62.

[79] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.45.

[80] Гатагова Л. Хроника бесчинств – Родина, № 10, 2002. С. 20.

[81] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.47.

[82] Кирьянов Ю.Л. «Майские беспорядки» 1915г. в Москве. – Вопросы истории, № 12, 1994. С.140.

[83] Гатагова Л. Хроника бесчинств – Родина, № 10, 2002. С.20.

[84] ЦИАМ. Ф.17. Оп. 105. Д. 160. (Докладная начальника Московского губернского жандармского управления Д. Померанцева министру внутренних дел Н.А. Маклакову, июнь 1915г.). Л.111.

⁵ Там же. (Докладная записка начальника Московского губернского жандармского управления Д.Померанцева директору Департамента полиции С.П. Беляцкому, 21 июня 1915г.). Л. 60-60 об.

[85] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. – М., 2004. С.347.

[86] Там же.

[87] Гатагова Л. Хроника бесчинств – Родина, № 10, 2004. С.20.

[88] ЦИАМ. Ф. 142. Оп.17. Д.1721. Л.4.об.

[89] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. – М., 2004. С.342.

[90] ЦИАМ. Ф.142. Оп. 20. Д.565. Л.5-10, 30об., 47, 76.

[91] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.49

[92] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.49.

[93] Гатагова Л. Хроника бесчинств – Родина, № 10, 2002. С.20

[94] Гатагова Л. Хроника бесчинств. – Родина, № 10, 2002. С. 20.

[95] ЦИАМ.Ф.142. Оп.17. Д.1765. («О разгроме дома и мастерской германского подданного Рудольфа Коха») Л.18, 27-27об.

[96] ЦИАМ. Ф.142.Оп.17.Д.1702 («Дело о рассмотрении погрома Аудринга Э.Л. в мае 1915г.») Л.6.

[97] Другие данные говорят нам о 150 пожарах (См. Готагова Л. Хроника бесчинств).

[98] ЦИАМ.Ф.142. Оп.17.Д.1721.Л.4.об.

[99] Гатагова Л. Хроника бесчинств – Родина, № 10,2004. С.20

[100] Там же.

[101] ЦИАМ.Ф.142. Оп.17.Д.1706.Л.16.

[102] ЦИАМ.Ф.142. Оп.20. Д.636. Л.9-9об.

[103] ЦИАМ. Ф.142. Оп.20. Д.636. Л.40-40об.

[104] Гатагова Л. Хроника бесчинств. – Родина, № 10, 2004. С.21.

[105] ЦИАМ. Ф.142. Оп.17. Д.1706. Л.7-7об.

[106] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004. С.344.

[107] Там же. С.348.

[108] ЦИАМ.Ф.17. Оп.105.Д.160. («Рапорт московского уездного справника московскому губернатору Муравьеву Н.Л., 3 июня 1915г.). Л.65-65об.

[109] Там же. Л.61

[110] Там же. Л.63 об. – 64.

[111] Там же. Л.40-40об.

[112] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы -., 2004. С.348.

[113] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004. С. 348.

² ЦИАМ. Ф. 179. Оп. 21. Д. 3384 (Справка о ходе занятий экстренного совещания гласных Московской городской думы, 28 мая 1915 г.). Л. 294.

[114] Ленин В.И. Социализм и война // Ленин В.И. ПСС.Т.26.С.331.

[115] Цит. по: Кирьянов Ю.И. «Майские беспорядки» 1915г. в Москве. С.137.

[116] ЦИАМ. Ф.142. Оп.20. Д.636. Л.42.

[117] См. Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. М., 2004. С.350.

[118] См. Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. М., 2004. С.350.

[119] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.49.

[120] Кирьянов Ю.И. «Майские беспорядки» 1915г. в Москве. С.145.

[121] Там же.

[122] Хин-Гольдовская Р.М. Из дневников 1913-1917гг. // Минувшее. Исторический альманах (Под ред. Владимира Аллоя. Т.21. М.; СПб, 1997. С.521-598.

[123] ЦИАМ. Ф.179. Оп.3. Д.62а. (Заявление от ассистента при кафедре зоологии Московского университета В.С. Муралевича городскому голове М.В.Челнокову, б/д). Л.23-25об.

[124] ЦИАМ. Ф.179. Оп.21. Д.3384. (Справка о ходе занятий экстренного совещания гласных Московской городской думы, 28 мая 1915г.) . Л.289 и сл. [124] Цит. по: Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004, С.338.

[125] Цит. по: Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы – М., 2004, С.338.

[126] См. Там же. С.379.

[127] Цит. по: Денингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. – М., 2004, С.385.

[128] Харламов Н.П. Записки бюрократа. С.30.

[129] ЦИАМ.Ф.16.Оп.232.Д.6. (Доклад отделения по охране общественности и порядка в Москве. Июнь 1915г.). Л.13об.

[130] ЦИАМ.Ф.16.Оп.225.Д.1292. Л.17.

[131] Деннингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы. – М.,2004, С.386.

[132] ЦИАМ.Ф.16.Оп.232.Д.4.Л.94.

[133] ЦИАМ.Ф.16.Оп.225.Д.1292. (Прошение германских подданных Елизаветы, Екатерины и Елены Тоны на имя Министра внутренних дел России, 15 марта 1916г.) Л.124.

[134] ЦИАМ.Ф.17.Оп.105.Д.162.(Дело об увольнении немецких мастеров товарищества Лыжина, 1915г.). Л.2-2об.,8, 11-11об.

[135] ЦИАМ.Ф.16.Оп.232.Д.6 (Докладная московского градоначальника Е.К. Климовича, временно исполняющего должность главноначальствующего над г. Москвой, 12 сентября 1915. Секретно.). Л.142-142об.

[136] См.Денингхаус В. С.389 и далее

[137] Джунковский В.Ф. Воспоминания. Т.2.С.564.

[138] ЦИАМ.Ф.17.Оп.105.Д.162.(Обращение директора «Компании Зингер» к московскому Губернатору Н.Л.Муравьеву, 1915г.). Л.11об.

[139] ЦИАМ.Ф.17.Оп.90.Д.153 (Циркуляр Министерства внутренних дел о снятии звания «Поставщик Высочайшего двора» со всех предприятий, принадлежащих подданным воюющих государств, 4 декабря 1914г.). Л.1.

[140] Деннингхаус В. С.402.

[141] См. Деннингхаус В. С.435.

[142] Немецкая элитарная школа им.К.Ликнехта, например. (г.Москва).

[143] ЦГАМО.Ф.966.Оп.3.Д.88. (Отношения заведующего Московским отделом народного образования Маслова в Космиссию по разгрузке Москвы, 18 октября 1924г.). Л.31.

[144] Об этом говорит незначительная цифра обучающихся в школе им.К.Либкнехта (Москва, ул.М.Гражданская, д.5.) Количество учеников за 1924/25гг.составило всего 136 человек. В дальнейшем их будет становиться все меньше. См.ЦГАМО.Ф.966.Оп.3.Д.334 (Сведения о количестве учеников, обучающихся в национальной немецкой школе-десятилетке).Л.260.

[145] ЦИАМ.Ф.1629.Оп.2Д.45.Л.15. См. также: ЦГАМО.Ф.66.Оп.18.Д.34.Л.13-14.

[146] ЦГАМО.Ф.66.Оп.18.Д.562. (Письмо директора института ЦАГИ в президиум Моссовета, 10 января 1925г.) Л.17.

[147] Подробнее см.: Деннингхаус В. С. 433-441.

[148] Деннингхаус В. С. 440.