УДК316.322

ББК 60.5

О37

Рецензенты:

д-р филос. наук Е.А. Найман,

д-р филос. наук А.К. Сухотин

Научный редактор – д-р филос. наук В.А. Суровцев

© В.В. Оглезнев, 2010

© Российская академия правосудия, 2010

СОДЕРЖАНИЕ

Введение .................................................................................................. 5

1. Феномен глобализации как социокультурная проблема ........ 9

1.1. Дискуссии о глобализации...................................................... 9

1.1.1. Аргументация представителей гиперглобалистского

направления...................................................................... 19

1.1.2. Аргументация представителей антиглобалистски-

скептического направления............................................ 25

1.1.3. Аргументация представителей трансформистского

направления...................................................................... 34

1.2. Глобализация как комплексная реальность......................... 37

2. Глобализация и государство: концептуальное осмысление . 54

2.1. Перспективы национального государства в условиях

глобализации.......................................................................... 54

2.2. Глобализация управления и трансформация

политической власти............................................................... 63

2.3. Будущее свободы и кризис демократии в условиях

глобализации........................................................................... 75

3. Глобализация, государство и транснациональная

демократия: реальность или утопия .......................................... 92

3.1. Глобализация и транснациональная демократия............. 92

3.2. Регуляция и демократизация современной

глобализации........................................................................... 96

3.3. Транснациональная демократия: предпочтительна или

желательна.............................................................................. 113

3.4. Можно ли отвергнуть транснациональную

демократию?........................................................................... 120

Заключение ....................................................................................... 135

Литература .................................................................................... 143

Введение

В общем виде глобализацию можно представить как совокупность процессов становления более или менее единых общемировых систем в экономике, финансах, технологии, политико-правовой сфере, информационной сфере, а также в сфере культуры и других областях человеческой жизнедеятельности. Но пока ещё не выработана единая социально-философская концепция глобализации, которая могла бы стать основой общепланетарных трансформаций, хотя и предпринимаются определённые попытки.

Тем более что и сам термин ещё не получил достаточно чёткого определения и процессы, которые он обозначает, недостаточно осмыслены и слабо проанализированы, по крайней мере в отечественной литературе. В научной среде употребление слов «глобальность», «глобализм», «глобализация» осуществляется механически, игнорируя их смысловую и содержательную составляющую. Этим отчасти объясняется и то, что, не слишком углубляясь в содержание термина, одни выступают за глобализацию, другие – против, не учитывая объективность исторических тенденций и не стремясь понять, что же на самом деле происходит в современном мире, чем он принципиально отличается от прошлых эпох и столетий[1] . Или суть глобализации заменяется конкретными деталями, в частности глобализирующимися тенденциями в различных сферах, например в области экономики или технологии.

Примечательно то, что в условиях современной глобализации происходит слияние глобализационных тенденций, наблюдающихся во всех основных сферах социального взаимодействия. Это, соответственно, означает, что в каждой из этих сфер – политической, военной, экономической, миграционной, культурной и экологической – сложилась своя особая ситуация, и все они находятся в системе сложных взаимосвязей друг с другом, что и определяет своеобразие глобализации и стимулирует её развитие. Следовательно, объяснение современной глобализации просто как продукта экспансионистской логики развития капитализма, распространения по всему миру массовой культуры или военной экспансии неизбежно является односторонним и фрагментарным.

Глобализация – это не автоматический или самовоспроизводящийся процесс. Напротив, для современной глобализации характерны значимость её политического регулирования, институциализация этого регулирования на всех уровнях и наличие в обществе множества сил, реализующих определённый глобальный проект по созданию глобального рынка или даже превращения земного шара в единое целое.

Такие метафоры, как «конец», «закат» государства или «утрата», «сужение» или «размывание» государственной власти, дают иногда искажённое представление о глобальной перестройке или трансформации. Подобного рода язык не позволяет адекватно осмыслить сущность власти и её сложное проявление, давая о ней примитивное представление. Такое представление совершенно бесполезно при попытках понять и объяснить то явно противоречивое положение, в каком оказались развитые страны в условиях современной глобализации. Поскольку в сфере экономики глобализация вызывает перестройку отношений между государством и рынком, высокоразвитые страны и самые разные их институты оказываются глубоко вовлечёнными в сам этот процесс. Экономическая глобализация совсем необязательно ведёт к ослаблению государственной власти, она скорее изменяет условия, при которых проявляется эта власть. Более того, в других сферах, таких как миграция, экология, культура, развитые страны заняли более активную позицию, в области же политики взяли на себя ведущую роль в деле колоссального усиления и институциализации регионального и глобального правления. Эти явления не относятся к числу тех, которые могут быть убедительно объяснены с помощью понятий «упадок», «размывание» или «гибель» государства и государственной власти. Подобного рода метафоры наводят на (ложную) мысль о том, что государственная власть была якобы гораздо сильнее в предыдущие эпохи. На самом же деле «практически со всех точек зрения государственная власть в высокоразвитых капиталистических странах сегодня гораздо мощнее, чем когда бы то ни было»[2] . Но вследствие этого и требования, которые к ней предъявляются, намного выше. Происходящие в условиях современной глобализации одновременное и явное ослабление государственной власти и расширение сферы её действия и влияния, которые наблюдаются в развитых странах, являются симптомами глубокой структурной трансформации. Нигде это так не очевидно, как в том, что касается государственного суверенитета и независимости, которые составляют наиболее существенные элементы современного национального государства.

Однако ни суверенность, ни независимость государств отнюдь не слабеют в результате этих процессов. Глобализация не является всего лишь гомогенизирующей силой. Более того, влияние глобализации во многом зависит от положения государства в мировой политической, военной и экономической иерархии; его внутренних экономических и политических структур; особенностей его правительства. Выработка адекватной новым условиям политики является обязательным условием встраивания государства в «новый мировой порядок».

Кумулятивные последствия глобализации, которые проявляются в капиталистических странах, свидетельствуют о том, что они переживают процесс глубокой трансформации, в ходе которой их властные полномочия, роли и функции переосмысляются, перестраиваются и вступают в промежуточную сферу глобализирующих и регионализирующих систем и структур. Если бытие национального государства в условиях глобализации подвергнуто трансформации, то, очевидно, должны быть серьёзно пересмотрены и основные элементы государства.

1. Феномен глобализации

как социокультурная проблема

1.1. Дискуссии о глобализации

Процесс глобализации настолько сложен и многообразен, что поиск инвариативных трактовок обсуждаемого вопроса требует значительных усилий. Перечислить существующие дефиниции этого понятия практически невозможно; и, как однажды выразился известный немецкий социолог У. Бек: «…пытаться определить их – всё равно, что гвоздем прибивать к стене пудинг»[3] .

Прежде чем приступить к анализу дискуссий, необходимо в первую очередь попытаться различить значение терминов «глобализм» и «глобализация»[4] . Утвердившееся соотношение их такое: либо они отождествляются, либо глобализм рассматривается в качестве идеологической концептуализации глобализации. По этой причине приведу лишь некоторые, существенные, на мой взгляд, примеры разграничения понятий «глобализм», «глобализация», «глобальность».

Показательна и весьма интересна позиция профессора К.Х. Момджяна, выделяющего в глобализации две стороны: «хорошую» (приемлемую) и «плохую» (неприемлемую). Плохая – это глобализм, а хорошая, хоть и с оговорками, – собственно глобализация. «Глобализм, – считает К.Х. Момджян, – это целенаправленная и планомерная деятельность в сфере хозяйства, политики и культуры, которая осуществляется вполне конкретными людьми и направлена на достижение того, что одни деликатно называют однополярным миром, а другие – стремлением США к мировому господству»[5] . В отличие от глобализма «глобализация – это не деятельность, это процесс, в который все мы вовлечены не только в качестве субъектов, но и в качестве объектов; глобализация – это не только то, что делают люди, это то, что происходит, делается с ними».

Глобализация – это планетарный процесс, имеющий сложный многоаспектный и многоуровневый характер. Соответствующим – таким же предельно широким и глубоким – должен быть и подход к осмыслению этого феномена. Поэтому если сузить угол рассмотрения, сосредоточиться на каком-то одном аспекте этой, несомненно, комплексной реальности, то результат может получиться весьма тривиальным. Это произошло, например, с так называемым новым и радикальным анализом глобализации, предложенным профессором экономики университета штата Индиана Аланом Рагманом[6] . С его «строго экономической» точки зрения, глобализация не более чем миф, созданный средствами массовой информации и не очень компетентными в этом вопросе исследователями. Глобализации, считает автор, как единого мирового рынка и свободной торговли, нет и не было никогда. Ключевые, а по сути единственные, акторы, субъекты глобализации, по Рагману, – это транснациональные корпорации (мультинациональные предприятия или компании), которые, на самом деле, «думают регионально и действуют локально». Вообще же глобализация – реальная, а не надуманная – определяется автором как «деятельность мультинациональных компаний, вовлечённых в прямое зарубежное инвестирование и развитие бизнес-сетей с целью создания стоимости поверх национальных границ»[7] . По сути глобализация отождествляется здесь с международными масштабами производства, бизнеса и торговли, с деятельностью ТНК на международной арене, подавляющее большинство которых базируется в США, Европе и Японии. В действительности они являются внутрирегиональными, а не интеррегиональными. Стратегии их развития, стало быть, не глобальны, а региональны. Следовательно, согласно Рагману, глобализация не едина и даже не триедина, а «триадна», т.е. поделена между транснациональными компаниями, группирующимися вокруг трёх центров силы в современном мире – США, Европы и Японии, ведущих между собой жесточайшую конкурентную борьбу. Поэтому глобализация, с точки зрения А. Рагмана, есть явление региональное, а не глобальное[8] .

Понимание важности проблемы разграничения понятий «глобальность», «глобализм», «глобализация» и их обоснованную аргументированность можно обнаружить в фундаментальной работе немецкого социолога Ульриха Бека «Что такое глобализация? Ошибки глобализма – ответы на глобализацию». Глобализм, по мнению автора, – это «понимание того, что мировой рынок вытесняет или подменяет политическую деятельность, это идеология господства мирового рынка, идеология неолиберализма»[9] . Данная идеология, утверждает У. Бек, действует по чисто экономическому признаку, сводя тем самым многомерность глобализации к хозяйственному измерению, которое мыслится линеарно, и обсуждает другие аспекты глобализации (экологический, культурный, политический и др.), только ставя их в подчинение главенствующему измерению мирового рынка.

Под глобальностью «понимается то, что мы давно уже живём в мировом обществе, в том смысле, что представление о замкнутых пространствах превратилось в фикцию. Ни одна страна или группа стран не может отгородиться друг от друга». Под понятием «мировое общество» имеется в виду общность социальных отношений, которые не могут интегрироваться в национально-государственную политику или определяться ею. При этом «мир» в словосочетании «мировое общество» означает различия, многообразие, а «общество», согласно У. Беку, – не-интегрированность, поэтому мировое общество можно понимать как «многообразие без единства». Глобальность отражает, таким образом, то обстоятельство, что отныне всё, что происходит на нашей планете, несводимо к локально ограниченному событию, что все изобретения, победы и катастрофы касаются всего мира. Под глобализацией понимаются процессы, в которых национальные суверенные государства вплетаются в паутину транснациональных акторов и подчиняются их властным возможностям, их ориентации и идентичности. Это означает, что рядом сосуществуют различные собственные логики экологической, культурной, экономической, политической и общественно-гражданской глобализации, не сводимые друг к другу и не копирующие друг друга, а поддающиеся пониманию только с учетом их взаимозависимости и единства.

Таким образом, особенность процесса глобализации, по мнению У. Бека, заключается сегодня в «установленных эмпирическим путем расширении, плотности и стабильности взаимодействующих регионально-глобальных сетей связи и массмедиальной самоидентификации, а также социальных пространств и их телевизионных потоков на культурном, политическом, хозяйственном, военном и экономическом уровнях»[10] .

Действительно, глобализацию можно представить как процесс расширения, углубления и ускорения мирового сотрудничества, затрагивающий все аспекты современной социальной жизни – от культурной до криминальной, от финансовой до духовной. Поэтому, например, компьютерные программисты в Индии обслуживают в реальном режиме времени своих нанимателей из Европы и США, или маковые плантации в Бирме могут быть связаны с употреблением наркотиков в Берлине или Лондоне[11] . Всё это примеры того, как благодаря современной глобализации, сообщества, находящиеся в одном конце мира, подключаются к достижениям или событиям, происходящим на другом континенте.

Однако сущность глобализации не понять без её происхождения, то есть времени начала данного процесса. Необходимо отметить, что однозначности относительно этого начала нет – дискуссии продолжаются[12] . Вот что, например, говорит по этому поводу профессор всеобщей истории А.Г. Хопкинс из Техасского университета США в книге «Глобализация в мировой истории»: «…глобализация, оказывается, – «старая новость» и далеко не только западная»[13] . В её историческом бытии автор различает архаическую, прототипную, модерную и постколониальную ступени. Архаическая глобализация охватывает собой доиндустриальную эпоху, глобализационные сети в ней создавали короли и воители, ищущие богатство и славу в чужих землях, религиозные странники и пилигримы, открывавшие знаки божественного («своего Бога») присутствия в дальних странах и пределах, торговцы и разные искатели приключений. Протоглобализация приходится на время между XVI и XVIII вв. (Европа, Азия, частично Африка), отмеченное распадом старых и созданием новых государственных систем, дальнейшим ростом финансов, услуг и материального производства. Модерная глобализация (период после XVIII в.) связана с возникновением суверенных национальных государств (часто разраставшихся до империй), с индустриализацией и колонизацией. Что касается постколониальной глобализации, то это, по мнению автора, её современная форма, условно датируемая с середины XX столетия. Она включает в себя появление надтерриториальных организаций, новых форм региональной кооперации и транснациональной интеграции. Подобные периодизации процесса глобализации можно встретить и в отечественной литературе. Так, профессор М.А. Чешков выделяет три этапа в эволюции глобальной общности: «…протоглобализация – от неолитической революции до Осевого времени; зарождение глобальной общности – от Осевого времени до эпохи Просвещения и индустриальной революции; формирование глобальной общности – последние 200 лет до конца нашего века»[14] .

Выходит, ничего принципиально нового в глобализации нет. Лишь сгустились краски, уплотнились события, рельефнее стали очертания. Преемственность, кумулятивная связь с прошлым не только не нарушена, напротив, глобализация высвечивает её ещё более ярко и убедительно. В расширительной, исторически «размазанной» интерпретации глобализации смешиваются два далеко не совпадающие процесса: глобализация и интеграция[15] . Действительно, процессы исторической интеграции, или, выражаясь словами В.И. Вернадского, нарастания «вселенскости, спаянности всех человеческих обществ»[16] , шли всегда. По разным линиям-направлениям и в разных формах. По линии этноисторической: род – племя – народность – нация; по линии социокультурной: дикость – варварство – цивилизация. По линии материально-производственной: собирающее хозяйство – производящая экономика – экономика товарно-рыночная. И так далее – ограничений на примеры нет. Во всех таких линиях проступала (и сохранялась во времени) некая общеисторическая последовательность и в этом смысле универсальность. Но до определенного времени преобладали всё же локальность и региональность, иначе говоря – цивилизационная обособленность, если не изолированность[17] .

Поистине планетарные масштабы интеграция впервые набрала только в Осевое время – между VIII и II вв. до н.э., когда в основных культурных центрах тогдашнего мира, в Китае, Индии, Персии, Палестине, Греции, произошли фундаментальные (аналогичные, но независимые друг от друга) изменения, заложившие основы последующего развития всего человечества. Осевое время можно рассматривать как первую волну планетарной интеграции человечества. Вторая интеграционная волна «накрыла» земное пространство уже в Новое время, в эпоху модернизации, инициированной, как известно, Западом и приведшей к созданию единого мирового рынка. С последней четверти XX в. можно вести отсчет третьей волны планетарного единения человечества – собственно глобализации[18] .

Однако признание данного факта не исключает различных точек зрения относительно того, каково наиболее адекватное концептуальное выражение глобализации, как охарактеризовать её причинно-следственную динамику и её структурные последствия, и каковы перспективы национального государства в этих условиях. Поэтому обсуждение этих вопросов получило широкий резонанс и вызвало серьёзные дискуссии.

Современные исследователи проблем глобализации и национального государства сходятся во мнении, что существующие полемизирующие точки зрения, пытающиеся ответить на эти вопросы, можно достаточно условно свести к трём направлениям: гиперглобалистское, антиглобалистски-скептическое и трансформистское[19] . Каждое из этих направлений, пытаясь понять и объяснить глобализацию, перспективы государства и демократии, даёт собственную оценку этому социальному феномену.

Для представителей гиперглобалистского течения, ярким примером которых является К. Омае[20] , современная глобализация означает новую эру, отличительная черта которой состоит в том, что люди повсюду во всё большей степени попадают в зависимость от порядков, царящих на мировом рынке. Скептики – например, А. Рагман, П. Хирст и Дж. Томпсон[21] – напротив, доказывают, что глобализация – это на самом деле миф, за которым скрывается тот факт, что в рамках мирового хозяйства национальные правительства остаются очень сильными. Наконец, для трансформистов, главными фигурами среди которых являются Дж. Розенау, Э. Гидденс, Д. Хелд, У. Бек, современная глобализация представляется исторически беспрецедентной. С их точки зрения, государства и общества во всех уголках земного шара испытывают глубокие изменения по мере того, как пытаются адаптироваться к более связанному изнутри, но весьма изменчивому миру. Таким образом, гиперглобалистское, антиглобалистски-скептическое и трансформистское течения демонстрируют широкое разнообразие интеллектуальных подходов и нормативных оценок современной глобализации.

Необходимо несколько подробнее рассмотреть наиболее типичные аргументы, выдвигаемые сторонниками указанных подходов, что позволит адекватно оценить фундаментальные положения, которые находятся в центре споров о глобализации. Анализ существующих направлений будет представлять собой общее краткое изложение различных точек зрения по вопросам глобализации: однако они будут не полностью характеризовать те или иные позиции и оставлять в стороне множество различий, существующих между конкретными теоретиками. Задача состоит в том, что необходимо указать существующие узловые моменты в научных дискуссиях и литературе, а также определить и подчеркнуть в них основные тенденции.

1.1.1. Аргументация представителей

гиперглобалистского направления

Для гиперглобалистов глобализация означает начало новой эпохи человеческой истории, когда «традиционные национальные государства становятся неестественными и даже невозможными коммерческими единицами мировой экономики»[22] . Сторонники такого подхода используют преимущественно экономическую логику и, если они стоят на позициях неолиберализма[23] , приветствуют возникновение единого мирового рынка и законов глобальной конкуренции. Гиперглобалисты доказывают, что экономическая глобализация влечёт за собой «денационализацию» экономики путем установления транснациональных сетей производства, торговли и финансов. В этой экономике «без границ» национальным правительствам отводится роль «обслуживателей» мирового капитала или всего лишь посреднических институтов, обеспечивающих связь между всё более крепнущими местными, региональными и глобальными механизмами управления. Как пишет С. Стрейндж, «безликие силы мировых рынков ныне более могущественны, чем государства, которым якобы принадлежит политическая власть… Уменьшение влияния государств находит отражение в том факте, что власть всё больше переходит к другим институтам и объединениям, к местным и региональным органам»[24] . По мнению многих гиперглобалистов, экономическая глобализация порождает новые формы социальной организации, которые вытесняют и постепенно вытеснят национальные государства как первичные экономические и политические образования мирового сообщества.

Внутри этой схемы существуют значительные нормативные расхождения между неолибералами, которые приветствуют победу автономии личности и законов рынка над государственной властью, с одной стороны, и радикалами или неомарксистами, для которых современная глобализация означает торжество деспотического глобального капитализма, – с другой. Но, несмотря на идеологические разногласия, приверженцы данного подхода единодушны в том, что глобализация – в первую очередь, экономическое явление; что глобальная экономика всё более интегрируется; что требования глобального капитала обязывают все правительства соблюдать неолиберальную экономическую дисциплину, так что политика является уже не «искусством возможного», а лишь практическим навыком «рационального экономического управления».

Кроме того, гиперглобалисты утверждают, что экономическая глобализация создаёт новый тип как победителей, так и проигравших или терпящих поражение в глобальной экономике. Поэтому глобализацию гиперглобалисты связывают с растущей поляризацией в обществе. Однако так не должно быть, поскольку, как считают неолибералы, глобальное экономическое соперничество необязательно приводит к нулевым результатам. Они утверждают, что отдельные группы внутри страны могут быть вытеснены с глобального рынка в результате конкуренции, но почти у всех стран есть относительное преимущество в производстве тех или иных товаров. Неомарксисты и радикалы расценивают подобный оптимистический взгляд неолибералов как необоснованный[25] . Они убеждены, что глобальный капитализм создаёт и усиливает структурное неравенство как внутри отдельной страны, так и между странами. Но, в конечном счёте, они разделяют вывод неолибералов, согласно которому традиционные методы социальной защиты становятся всё более устаревшими и трудно выполнимыми.

Данный тезис подкрепляется глобальным распространением либеральной демократии и возникающей глобальной цивилизации с её универсальными стандартами экономической и политической организации. Соответственно, неолибералы (прежде всего К. Омае и С. Стрейндж) рассматривают глобализацию как предвестие первой поистине глобальной цивилизации, тогда как для многих радикалов она представляет собой первую глобальную «рыночную цивилизацию»[26] .

Таким образом, возникновение глобальной экономики, зарождение всемирных институтов управления и повсеместное слияние культур гиперглобалисты интерпретируют как неоспоримое доказательство появления абсолютно нового мирового порядка, предвосхищающего конец национального государства. Поскольку национальная экономика всё в большей степени становится лишь ответвлением межнациональных и глобальных потоков, противостоящих национальной социально-экономической деятельности, полномочия и легитимность национального государства ставятся под вопрос: национальные правительства уже менее способны контролировать то, что происходит внутри их собственных границ, или самостоятельно удовлетворять требования своих граждан. По мере того как институты глобального и местного управления претендуют на всё большую роль, суверенитет и автономия государства всё заметнее разрушаются. С другой стороны, условия, способствующие межнациональной кооперации народов, расширению глобальных инфраструктур и коммуникации и более глубокому осознанию многочисленных общих интересов, никогда не были столь благоприятны.

Экономическая и политическая власть, с точки зрения гиперглобалистов, удачно денационализируются, и национальные государства, чего бы ни требовали интересы внутренней политики, всё больше становятся «разновидностью переходной организации для управления экономическими процессами»[27] . На какую бы систему взглядов – либеральную, радикальную или социалистическую – ни опирались аргументы гиперглобалистов, все они рисуют глобализацию как нечто такое, что означает фундаментальную перестройку «структуры человеческого действия».

Таким образом, из приведённого выше концептуального анализа глобализации можно сделать вывод, что взгляды, изложенные гиперглобалистами, уходят корнями в социально-философскую идею прогресса. Именно в русле этого направления строятся аналитические схемы глобализации, именно данным воззрением руководствуются представители гиперглобалистского течения, давая оценку социальным явлениям.

Итак, как известно, идея прогресса – одна из наиболее универсальных социально-философских идей. Прогресс представляет собой тип социального развития, при котором осуществляется переход от простого к сложному, от низшего к высшему, от менее развитых систем к более совершенным. Универсальность прогрессивного развития различных сложных систем (физических, химических, биологических) убеждает в том, что и социальные объекты, как правило, развиваются прогрессивно. Прогресс социальных систем представляет собой гораздо более сложный процесс развития по сравнению с другими системами, он протекает дискретно и неравномерно, отнюдь не всегда очевидно и требует для понимания видения определённой перспективы[28] .

Действительно, развитие по своему категориальному смыслу предполагает направленность и цель, а цель, к которой стремится общество, потому и становится общей идеей, что она в идеале лучше отвечает интересам общества, чем преодолеваемое состояние. Потому развитие всегда выступает целью всех подсистем общества, поскольку они явно или неявно стремятся к усовершенствованию существующих отношений. Всё это свидетельствует, что общество не может обойтись без идеи прогресса. При этом прогресс не может рассматриваться как непременно однонаправленное развитие, при котором изменения происходят исключительно в направлении улучшения, совершенствования, постоянного продвижения к более высокому состоянию.

Однако концепции гиперглобалистов построены на примитивном понимании прогресса как линейного развития функционирующих со времен эпохи Просвещения моделей цивилизационного развития. В проекте Просвещения прогресс органично был связан с рациональным, научным познанием. Показательно суждение Н.Г. Чернышевского в этой связи: «Основная сила прогресса – наука, успехи прогресса соразмерны степени совершенства и степени распространения знаний. Вот что такое прогресс – результат знания»[29] . И подобное понимание прогресса было характерным для Запада, стоявшего у истоков научно-технической революции, надолго предопределившей его судьбу.

Идея прогресса была релевантна эпохе Просвещения. В это время Запад горел желанием переделать мир по образу и подобию своему. Он верил в то, что это возможно, более того – необходимо для прогресса, благополучия и счастья всего незападного мира. Отсюда его такая бурная мироустроительная активность: колонизация, религиозное (христианство) и цивилизаторское миссионерство и т.д. Именно благодаря этому вера в непогрешимость и даже богоизбранность западной цивилизации с её мессианскими амбициями превратилась в идеологию, концептуальным ядром которой стала идея прогресса. Отсюда же убеждение в превосходстве западной цивилизации как общечеловеческой. Логическое завершение данной теории в интерпретации гиперглобалистов – глобальная цивилизация (преимущественно рыночная).

1.1.2. Аргументация представителей

антиглобалистски-скептического направления

Сравнивая статистические данные, которые начиная с XIX в. характеризуют мировые потоки товаров, инвестиций и рабочей силы, антиглобалисты приходят к выводу, что современный уровень экономической взаимозависимости не является беспрецедентным в истории[30] . Для скептиков глобализация означает интегрированную мировую экономику, в которой преобладает «закон единой цены», а история в лучшем случае подтверждает лишь углубление её интернационализации, то есть усиление взаимодействий между национальными по преимуществу экономиками. Доказывая, что глобализация – это миф, скептики опираются на исключительно экономическое представление о глобализации, согласно которому она приравнивается в первую очередь к совершенно интегрированному мировому рынку. По их мнению, достигнутый ныне уровень экономической интеграции ниже этого «идеального типа» и менее значителен по сравнению с тем, что был в конце XIX в. По этой причине они считают систему аргументов гиперглобалистов в корне несостоятельной и политически наивной, поскольку она недооценивает способность национальных правительств регулировать экономическую деятельность. Вне контроля со стороны национальных правительств, обеспечивающих экономическую либерализацию, эта деятельность была бы менее активной.

Большинство скептиков считают, что если текущие события о чём-то и свидетельствуют, так только о том, что экономическая активность подвергается значительной «регионализации» по мере того, как мировая экономика всё больше сосредоточивается в рамках трёх основных финансовых и торговых блоков (Европа, Азиатско-Тихоокеанский регион и Северная Америка). Поэтому по сравнению с XIX в. сейчас мировая экономика гораздо менее интегрирована.

Антиглобалисты далеки от того, чтобы считать национальные правительства скованными требованиями международного права, и указывают на их растущую роль в регуляции и активном содействии экономической активности, пересекающей границы отдельных государств. Правительства, таким образом, понимаются не как «пассивные жертвы» интернационализации, а, напротив, как её главные «архитекторы». Так, например, Р. Гилпин рассматривает интернационализацию в значительной степени как побочный продукт инициированного США многостороннего экономического порядка, который по окончании Второй мировой войны породил импульс к либерализации национальных экономик[31] . А Каллиникос, занимая совершенно иную позицию, объясняет интенсификацию мировой торговли и зарубежных капиталовложений как новую фазу западного империализма, в которую глубоко вовлечены национальные правительства в качестве институтов власти монополистического капитала[32] .

Несмотря на различия в акцентах, антиглобалисты едины во мнении, что, какими бы ни были направляющие силы интернационализации, она не сопровождается ликвидацией неравенства между Севером и Югом. Напротив, по мере того как торговые и инвестиционные потоки на богатом Севере усиливаются, наблюдается рост экономической маргинализации многих стран третьего мира. Подобное неравенство, по мнению многих скептиков, способствует развитию фундаментализма и агрессивного национализма, что, в свою очередь, в большей степени, чем предрекаемое гиперглобалистами возникновение глобальной цивилизации, разделяет мир на цивилизационные блоки и культурные и этнические анклавы[33] .

В общем, скептики расходятся со всеми основными утверждениями гиперглобалистов, указывая на сравнительно более высокий уровень экономической взаимозависимости и более обширный географический охват мировой экономики в начале XX в. Они отвергают «популярный миф» о том, что власть национальных правительств или государственный суверенитет разрушены сегодня экономической интернационализацией или глобальным управлением. Таким образом, скептики стремятся разоблачить не утверждение гиперглобалистов, что взаимосвязи в мире крепнут, а мифы, которые создаются вокруг глобализации[34] .

Если подвергнуть более тщательному анализу аргументацию антиглобалистов, то можно убедиться в том, что их осмысление процесса глобализации основывается по сути на теориях культурно-исторических типов и локальных цивилизаций[35] , где отрицаются линейность, «непременная однонаправленность» цивилизационного развития, лежащие в основе идеи прогресса, тиражируемого гиперглобалистами[36] .

В этой связи наибольший интерес представляет теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского, который органически связал критику идеи прогресса с отрицанием европоцентризма и основанного на ней понимания западной цивилизации как синонима цивилизации вообще[37] . Собственно, сам прогресс в истории он не отрицает, но дает этому понятию весьма оригинальное толкование. Прогресс, утверждает Н.Я. Данилевский, «состоит не в том, чтобы идти всем в одном направлении (в таком случае он скоро бы прекратился), а в том, чтобы исходить всё поле, составляющее поприще исторической деятельности, во всех направлениях»[38] . Исходя из такого понимания прогресса, Н.Я. Данилевский утверждает, что ни одна цивилизация не являет собой высшую точку развития в связи с её предшественницами и современницами во всех сферах её жизнедеятельности. Следовательно, ни одна из существовавших на Земле или существующих в настоящее время цивилизаций не может претендовать на этот ранг, в том числе и западная, не являющаяся олицетворением и венцом исторического прогресса.

Итак, центральное понятие всей историко-социологической концепции Н.Я. Данилевского – понятие культурно-исторических типов: «…самостоятельных, своеобразных типов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного исторического развития»[39] . Народы, составляющие культурно-исторические типы, Н.Я. Данилевский характеризует как положительных деятелей в истории человечества. Каждый из них самостоятельным путем развивал начало, заключавшееся как в особенностях его духовной природы, так и в особых внешних условиях его жизни, и тем самым вносил свой вклад в общую сокровищницу человечества.

При всём многообразии культурно-исторических типов, при всей самобытности каждого из них существуют, утверждает Н.Я. Данилевский, некоторые общие закономерности, которым подчинена их жизнедеятельность как исторических организмов. Обращаясь к ним, он формулирует пять «законов исторического развития», управляющих движением культурно-исторических типов. Стоит, очевидно, присмотреться к ним внимательнее, так как они и сегодня сохраняют определенное эвристическое значение.

Первый закон гласит, что всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой близких языков, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно, добавляет Н.Я. Данилевский, вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию и вышло уже из младенческого состояния.

Второй закон устанавливает, что для того чтобы цивилизация, свойственная отдельному культурно-историческому типу, могла возникнуть и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, обладали политической независимостью. Нет ни одной цивилизации, заявляет Н.Я. Данилевский, которая бы зародилась и развивалась без политической самостоятельности.

Третий закон, пожалуй, центральный в цивилизационной теории Н.Я. Данилевского: начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает её для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, современных или предшествовавших цивилизаций. Сама формулировка закона свидетельствует, что Н.Я. Данилевский отнюдь не отрицал позитивное влияние одной цивилизации на другую, в чем его обвиняли русские либеральные критики. На обширном историческом материале он указывал на полезность и плодотворность такого влияния. В первую очередь, это относится к так называемым преемственным цивилизациям, воздействие которых друг на друга по вертикальной линии он уподоблял влиянию почвенного удобрения на растительный организм. Не отвергал Н.Я. Данилевский и влияние по горизонтали, со стороны более развитой цивилизации. Народы одного культурно-исторического типа, писал он, могут и должны знакомиться с результатами чужого опыта, используя выводы и методы положительной науки, технические приемы и усовершенствования искусств и промышленности.

Однако, оговаривается Н.Я. Данилевский, такое влияние может быть полезным только при условии, если оно не посягает на политическое и общественное устройство, быт и нравы, религиозные воззрения, склад мысли и чувства, одним словом, самобытность данного народа. Только в этом случае, заключает он, может быть истинно плодотворным воздействие более развитой цивилизации на вновь возникшую.

Четвёртый закон гласит, что цивилизация только тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны составляющие данный культурно-исторический тип этнографические элементы и когда они, не будучи поглощенными одним политическим целым, пользуются независимостью, составляя федерацию или политическую систему государств. Ибо, поясняет Н.Я. Данилевский, чем разнообразнее и независимее составные элементы, то есть народности образующие данный культурно-исторический тип, тем более явно раскрываются присущие ему цивилизационные начала.

Наконец, Н.Я. Данилевский формулирует последний, пятый закон исторического развития: ход развития культурно-исторических типов уподобляется тем многолетним одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределённо продолжительным, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу. Отсюда Н.Я. Данилевский так определяет суть этого закона: «Пятый закон культурно-исторического движения состоит в том, что период цивилизации каждого типа сравнительно очень короток, истощает силы его и вторично не возвращается»[40] .

Это означает, что каждый культурно-исторический тип при всей его самобытности совершает свой цикл не по какой-либо изолированной орбите, а в тесной взаимосвязи с другими народами, будучи составной частью всей человеческой истории. Собственно, историческая миссия всякого культурно-исторического типа, по Н.Я. Данилевскому, состоит в том, что в нём воплощается её поступательное движение, ибо он, развивая свои духовные задатки, проходит какой-либо один участок всего поля, составляющего поприще исторической деятельности человечества. Завершение же его миссии открывает дорогу новому культурно-историческому типу. «Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, – пишет Н.Я. Данилевский, – необходимо, чтобы, дойдя в одном направлении до известной степени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути, то есть надо, чтобы вступили на поприще деятельности другие психические особенности, другой склад ума, чувств и воли, которыми обладают только народы другого культурно-исторического типа»[41] .

Таким образом, цивилизационную теорию Н.Я. Данилевского, разработанную ещё в XIX в., можно, по-видимому, считать духовной прародительницей современного антиглобалистского течения. Об этом свидетельствует вышеуказанный анализ «законов исторического развития», которые убедительно и обоснованно опровергают практически все аргументы оппонентов-гиперглобалистов. Примечательно ещё и то, что теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского была взята на вооружении такими известными западными мыслителями, как О. Шпенглер, И. Хейзинга, А. Тойнби при построении своих цивилизационных концепций.

1.1.3. Аргументация представителей

трансформистского направления

В основе аргументации трансформистов лежит убеждение в том, что в новом тысячелетии глобализация – это основная движущая сила, стоящая за бурными социальными, политическими и экономическими переменами, которые преобразуют форму современного общества и мирового порядка. По утверждению сторонников этой точки зрения (Э. Гидденс, Дж. Розенау, М. Кастельс), современные процессы глобализации исторически беспрецедентны. Правительства и общества на всём земном шаре вынуждены адаптироваться к миру, в котором нет больше чёткого разделения между национальными и международными, внутренними и внешними делами. Так для Дж. Розенау рост «интерместикальных» проблем ведёт к установлению «новой границы», расширяющей политическое, экономическое и социальное пространство, на котором решаются судьбы обществ и сообществ[42] . В этом отношении глобализация рассматривается как мощная трансформирующая сила, ответственная за всестороннее «перетряхивание» обществ, экономики, институтов и мирового порядка.

Однако, по мнению трансформистов, направленность этого «перетряхивания» остаётся неопределённой, поскольку глобализация понимается ими как случайный по своей сути исторический процесс, полный противоречий. Предметом спора является динамическое и незавершённое представление о том, могла ли глобализация быть руководящей силой, и о том, какой тип мирового порядка она могла бы предвосхитить. В отличие от скептиков и гиперглобалистов, трансформисты не пытаются предугадать будущий путь развития глобализации. Не стремятся они и оценить настоящее по сравнению с неким отдельным, «фиксированным», идеальным типом «глобализированного мира», будь то глобальный рынок или глобальная цивилизация. Более того, трансформистский подход придаёт особое значение глобализации как длительному историческому процессу, который отмечен противоречиями и в значительной мере сформирован ситуативными факторами.

Существование единой глобальной системы трансформистами не принимается как доказательство глобального сближения или появления единого мирового сообщества. Напротив, для них глобализация связана с новыми моделями глобальной стратификации, в которых одни государства, общества и сообщества всё более и более опутываются «глобальным порядком», в то время как другие всё более и более оттесняются на второй план[43] .

По сути, доводы трансформистов сводятся к тому, что современная глобализация перестраивает или «переиначивает» власть, функции и полномочия национальных правительств. Не оспаривая того, что государство всё ещё остаётся основным законным претендентом на обладание «действенной верховной власти над тем, что происходит в пределах его собственных границ», трансформисты доказывают, что эта власть в той или иной мере сочетается с растущей юрисдикцией институтов международного правления и давления международного права. Это особенно проявляется в странах Европейского Союза, где суверенная власть разделена между интернациональными, национальными и местными органами. Тем не менее даже там, где суверенитет государства ещё не затронут, считают трансформисты, оно больше не обладает исключительным правом распоряжаться по-своему тем, что происходит в пределах его собственных территориальных границ. Комплексные глобальные системы, от финансовых до экологических, связывают судьбу сообществ в одном регионе с судьбами сообществ в других регионах мира. По мнению трансформистов, глобальные транспортные и коммуникационные инфраструктуры поддерживают новые формы экономической и социальной организации, которые пересекают национальные границы без какого-либо последующего снижения их эффективности или контроля. В таких условиях понятие национального государства как самоуправляемой, автономной единицы, по-видимому, в большей степени является нормативным требованием, чем дескриптивным утверждением.

Доказывая, что глобализация преобразует или перестраивает власть и авторитет национальных правительств, трансформисты отвергают как аргументы гиперглобалистов о конце суверенитета национального государства, так и утверждение скептиков о том, что «изменилось не слишком многое». Взамен они доказывают, что новый «режим суверенитета» заменяет традиционные концепции государственности как абсолютной, неделимой, территориально замкнутой общественной власти, следящей за соблюдением правил игры с нулевой суммой[44] . Соответственно они полагают, что суверенитет сегодня лучше всего понимать не как территориально ограниченный барьер, а как переговорный инструмент, необходимый для проведения политики, для которой в наше время характерны сложные межнациональные отношения.

Не стоит, конечно, доказывать, что сегодня территориальные границы не имеют прежнего политического, военного или даже символического значения, надо скорее полагать, что, хотя в современной жизни они и признаются в качестве главных пространственных ограничений, в эпоху «интенсивной» глобализации, как считают трансформисты, этот вопрос становится спорным.

1.2. Глобализация как комплексная реальность

Известный американский социолог и политолог Самуэль Хантингтон при анализе модернизационных процессов основывался на утверждении, что наиболее оптимальным вариантом развития политической общности является известный уровень вестернизации, выступающий основой последующей национальной модели модернизации[45] . Под национальным С. Хантингтон подразумевает «основную геополитическую единицу современности – национальное государство»[46] .

Таким образом, очевидно, что дискуссии о закате государства как хозяйствующего субъекта и основного актора международных отношений оказались таким образом, «сильно преувеличенными». Государства по-прежнему являются основными субъектами на международной арены, вступающие во взаимодействие друг с другом и «относящиеся» друг к другу тем или иным образом. Как феномен, государство по сути является масштабной проекцией парадигмы социальных связей вообще, воплощающих в себе потребность в какой-либо власти и предупреждение «войны всех против всех». Всякое государство, локализовавшись однажды геополитически, «обнаруживает» себя в окружении государств-визави, факт существования которых заставляет с собой считаться, и необходимость вступления в отношения с которыми является естественной потребностью. Сущность государства такова, что если на внутренней арене оно выступает в роли «попечителя» и «гаранта», то на внешней – прежде всего, в качестве «контактора»[47] .

Другое государство всегда воспринимается как «пред-стоящее» и, принимая во внимание роль экономических, демографических, политических и этнокультурных факторов, всегда представляет собой большую или меньшую угрозу. В силу этого основной целью государства является максимально возможная оптимизация собственных «жизненных шансов». Способы достижения этого можно назвать балансом сил, или балансом интересов, но эгоистическая сущность государства является доминирующим фактором в определении его целей и формирования интересов. Характерной особенностью современного мира является то, что государства сегодня вынуждены отстаивать не только свою территориальную целостность и политико-экономическую независимость, но и свои символические универсумы, подвергающиеся в условиях «информационной эпохи» постоянной экспансии со стороны различных форм культурной унификации, «символическому насилию», приобретшему статус фактора международных отношений[48] .

Таким образом, взаимные символические ряды в межгосударственных отношениях формируются исторически и онтологически. Созданные представления транслируются от поколения к поколению через социальную память и оказывают своё влияние на взаимодействия государств в новых исторических условиях. Факт противостояния и необходимость сосуществования влекут вместе с тем за собой перманентную корреляцию интересов и реальных возможностей[49] . Оппонирующие символические универсумы, культивирующие и оберегающие престиж и пафос государств, стремятся к выживанию и используют для этого все доступные средства, включая экспансию своего «образа жизни», то есть паттернов поведения, мышления и мироощущения. Интервенция символического, как считает О.А. Кармадонов, осуществляемая как прямыми, так и опосредованными методами, встречая более или менее сильное сопротивление со стороны комплекса государств-визави, преследующего точно такие же цели. Мотивация заключается в том, что пространственное расширение именно твоего варианта смысловых интерпретант расширяет твой «жизненный мир». Поэтому несут своё понимание демократии в широкие международные массы Соединенные Штаты Америки, поэтому же ревностно отстаивал своё понимание социализма Советский Союз, и поэтому же существует институт религиозного миссионерства.

Теперь, после анализа дискуссий, можно перейти к раскрытию специфической сущности глобализации. Пожалуй, ключом к ней можно считать размывание границ между внутренним и внешним, имманентным и трансцендентным. Падение Берлинской стены и разрушение башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке – события в этом плане знаковые. Первое – знак положительный: все стены, разъединяющие людей и народы, рано или поздно будут разобраны. Второе – знак отрицательный, тревожно-предупредительный: ничто не гарантировано в современном глобально открытом мире, даже, как видно, личная безопасность в самой защищенной и декларирующей права человека стране. Все фундаментальные проблемы человеческого бытия сегодня являются проблемами общими, прямо или косвенно затрагивающими всех и каждого. Беды периферии непременно отдаются в центре, а недомогания центра так или иначе сказываются на периферии[50] . В связи с глобальной взаимозависимостью, трагически заостряемой международным терроризмом, справедливо ставятся вопросы о «глобальном сообщничестве», о «беспредельном правосудии», о формировании «глобальной публичной сферы» и т.д.[51]

Резюмируя существующие аналитические выкладки и концептуальные разработки глобализации, представленные разными идейно-политическими течениями и школами, можно представить следующую аналитическую схему глобализации.

Как антиглобалисты-скептики, так и гиперглобалисты, как правило, опираются на такую концепцию глобализации, согласно которой она заранее представляется как исключительное состояние или конец государства, то есть полностью интегрированный глобальный рынок с одинаковым уровнем цен и тарифов. Соответственно, современные образцы экономической глобализации оцениваются в зависимости от того, насколько они соответствуют этому идеальному типу. Но даже по своей внутренней логике этот подход является ущербным, поскольку нет априорной причины предполагать, что мировой рынок обязательно должен быть более «конкурентным», чем какие бы то ни было национальные рынки. Возможно, национальным рынкам и не хватает абсолютной конкурентности, но это всё равно не мешает экономистам квалифицировать их именно как рынки, хотя и с различными типами недостатков. Мировые рынки, как и внутренние рынки, также могут иметь недостатки[52] .

Кроме того, такого рода подход к глобализации с позиции «идеального типа» чрезмерно телеологичен и эмпиричен: он неприемлемо телеологичен, поскольку настоящее интерпретируется как очередная ступень в процессе некоего линейного движения вперёд к заданному будущему конечному состоянию, несмотря на то, что не существует логических или эмпирических причин предполагать, что глобализация – в большей степени, чем индустриализация или демократизация – имеет единственное зафиксированное конечное состояние. И неприемлемо эмпиричен по той причине, что статистические данные о глобальных тенденциях привлекаются только для того, чтобы подтвердить, квалифицировать или отвергнуть систему тезисов о глобализации.

Социально-исторические подходы к изучению глобализации расценивают её как процесс, у которого нет строго фиксированного или определённого исторического «назначения», будь то полностью интегрированный мировой рынок, глобальное общество или глобальная цивилизация. Нет ни малейшего априорного основания полагать, что глобализация должна развиваться в одном-единственном направлении или что она может пониматься лишь в связи с единственным идеальным требованием. Соответственно для трансформистов глобализация представляет собой скорее случайный и открытый исторический процесс, который несовместим с ортодоксальными линейными моделями развития. Более того, сторонники такого подхода, как правило, также скептически относятся к мнению, что только доказательства количественного характера могут подтвердить или опровергнуть «реальность» глобализации.

Вопрос о том, следует ли понимать глобализацию в единых или дифференцированных категориях, связан с проблемой глобализации как исторического процесса. Большая часть литературы, написанной антиглобалистами-скептиками и гиперглобалистами, направлена на то, чтобы представить глобализацию в значительной степени как процесс, затрагивающий какую-то одну сторону жизни – чаще экономическую или культурную. Однако чтобы представить её таким образом, приходится игнорировать процессы глобализации, происходящие в других аспектах социальной жизни, – от политических до духовных. В этом смысле глобализацию необходимо понимать как глубоко дифференцированный процесс, который находит своё выражение во всех ключевых областях социальной деятельности (включая политическую, военную, законодательную, экологическую, криминальную и т.д.).

Одним из главных вопросов, когда речь заходит о глобализации, является вопрос о её причинной обусловленности: что управляет процессом глобализации? Существующие подходы, которые предлагают ответ на этот вопрос, как правило, сводятся к двум способам объяснения: одни выдвигают единственную или основную движущую причину, например капитализм или технологические изменения; другие объясняют глобализацию как результат совместного действия ряда факторов, таких как технологические изменения, рыночные силы, идеология и политические изменения. Проще говоря, различие между ними на самом деле состоит в их приверженности к монокаузальному или мультикаузальному подходу к процессу глобализации. Несмотря на то, что в большей части существующей литературы, как правило, предпринимаются попытки соединить глобализацию и распространение законов рынков или капитализма, такой подход тоже вызвал серьёзную критику, суть которой сводится к тому, что подобного рода объяснение является чересчур редукционистским. В качестве ответа на эту критику был сделан ряд серьёзных попыток разработать более полное объяснение глобализации, которое выдвинуло на первый план сложное пересечение многочисленных движущих сил, охватывающих экономические, технологические, культурные и политические изменения (это труды Э. Гидденса, Р. Робертсона, Дж. Розенау, Б. Аксфорда и др.).

Разногласия по поводу скрытых причин глобализации скорее связаны с более широкими проблемами современности. Для одних глобализация – это просто распространение по всему миру достижений современной западной цивилизации, так сказать, вестернизация[53] . Теория мировых систем, например, приравнивает глобализацию к распространению западного капитализма и западных институтов[54] . Другие, напротив, разграничивают понятия вестернизация и глобализация и отвергают их синонимичность[55] .

Таким образом, каждая из названных выше «школ», принимающих участие в дискуссиях о глобализации, опирается на определенные представления о динамике и направлении глобальных изменений. Это даёт возможность построить обобщенную модель глобализации, благодаря чему складывается мнение о ней как об историческом процессе. В этом отношении гиперглобалисты склонны представлять глобализацию как извечный процесс мировой интеграции (К. Омае, Р.П. Кларк). Такой подход нередко связан, как видно, с линейным взглядом на исторические изменения; глобализация молчаливо отождествляется с относительно плавным ходом человеческого прогресса. По сравнению с гиперглобалистами антиглобалисты-скептики, как правило, представляют себе глобализацию как процесс, в котором акцентируются как её характерные стадии, так и повторяющиеся черты. Отчасти по этой причине скептики затрудняются дать оценку современной глобализации по сравнению с предшествующими историческими периодами, особенно по сравнению с последними десятилетиями XIX в., которые они считают «золотой эпохой» глобальной взаимозависимости (Р.Дж.Б. Джонс, П. Хирст и Дж. Томпсон).

Ни одна из этих моделей исторического изменения не находит поддержки в лагере трансформистов, так как они представляют себе историю как процесс, отмеченный «драматическими переворотами или резкими изменениями». Подобный взгляд подчёркивает непредсказуемость истории и то обстоятельство, что эпохальные изменения являются результатами совместного действия определённых исторических условий и определённых социальных сил. Этим и объясняется склонность трансформистов описывать процесс глобализации как случайный и противоречивый. Согласно их схеме аргументов, глобализация воздействует на мировые сообщества противоречивым образом: она разделяет их в той же мере, в какой и объединяет, порождает как сотрудничество между ними, так и конфликты; унифицирует их, равно как и способствует росту партикуляризма. Таким образом, направление процессов глобальных изменений в значительной степени неопределённо и неясно.

Итак, что такое глобализация? Несомненно, глобальное можно поместить в один ряд с такими понятиями, как локальное, национальное и региональное. Следовательно, на одном конце этого ряда располагаются социальные и экономические структуры и отношения, которые организованы на местной или национальной базе; на другом – социальные и экономические структуры и отношения, которые формируются при укрупнении масштабов региональных и глобальных взаимосвязей. Глобализацию, таким образом, можно рассматривать как пространственно-временные процессы изменений, которые служат фундаментом для такого преобразования человеческой деятельности, когда она оказывается единой и осуществляется во всех регионах и на всех континентах[56] . Кажется, без учёта таких пространственно широких связей дать чёткое и непротиворечивое определение этому понятию невозможно.

Соответственно, концепция глобализации подразумевает, прежде всего, преодоление социальной, политической и экономической активностью пространственных границ – так что события, решения и действия, происходящие и принимаемые в одном регионе мира, могут иметь значение для индивидов и сообществ в отдалённых уголках земного шара. В этом смысле она олицетворяет региональную взаимосвязь, расширяющиеся границы структуры социальной деятельности и власти и возможность действия на расстоянии[57] . Кроме того, когда говорят о глобализации, то имеется в виду, что связи, не зависимые от государственных границ, не просто случайны или редки, а становятся всё более регулярными; наблюдается заметная интенсификация или возрастающая значимость этих взаимосвязей, образцов взаимодействия и потоков, которые преодолевают границы обществ и государств, существующих в рамках мирового порядка[58] .

Возрастающая экстенсивность и интенсивность глобальных взаимосвязей может также предполагать ускорение глобальных взаимодействий и процессов, так как развитие общемировых систем транспорта и коммуникаций способствует увеличению скорости глобального распространения идей, товаров, информации, капитала и перемещения людей. И растущие экстенсивность, интенсивность и скорость глобальных взаимодействий также могут быть соотнесены с углубляющимся «переплетением» местного и глобального, так что воздействие отдельных событий увеличивается, в то время как даже сугубо локальные достижения могут иметь огромные глобальные последствия. В этом смысле границы между внутренними и глобальными проблемами могут оказаться размытыми.

Поэтому необходимо согласиться с Дэвидом Хелдом, считающим, что «удовлетворительное» определение глобализации должно охватить каждый из этих элементов: её экстенсивность, интенсивность, скорость и воздействие[59] .

Используя эти показатели, можно предложить более точное определение глобализации. Соответственно, глобализация может быть осмыслена как процесс (или совокупность процессов), который воплощает в себе трансформацию пространственной организации социальных отношений и взаимодействий – измеряемую с помощью таких показателей, как их протяжённость, интенсивность, скорость и воздействие, – порождающую межконтинентальные или межрегиональные потоки и структуры активности, взаимодействий и проявлений власти.

Эта формулировка помогает понять ошибочность существующих подходов к глобализации, не способных отделить её от процессов, которые носят более ограниченный в пространственном отношении характер – от того, что можно назвать «локализацией», «национализацией», «регионализацией» и «интернационализацией». Локализация относится к объединению потоков и структур в пределах только определённого района. Национализация является процессом, посредством которого социальные взаимодействия и отношения развиваются в пределах закреплённых территориальных границ. Регионализацией можно назвать объединение государств или обществ, связанных между собой функционально и географически, в единую группу, тогда как интернационализация относится к моделям воздействий и взаимосвязей между двумя или несколькими государствами независимо от их географического местоположения. Таким образом, с помощью понятия современной глобализации описываются, например, торговые и финансовые потоки между крупными экономическими регионами мира, в то время как те же потоки внутри регионов могут классифицироваться как локальные, национальные и региональные.

Для того чтобы уточнить эти понятия, необходимо отметить, что глобализация понимается не как нечто противоположное процессам, имеющим более ограниченный характер, а напротив, как процесс, находящийся с ними в сложных и динамических отношениях. С одной стороны, такие процессы, как регионализация, могут создавать необходимые виды экономических, социальных и материальных инфраструктур, которые способствуют углублению глобализации и дополняют её. В этом отношении, например, экономическая регионализация (такая, как Европейский Союз) стала не барьером на пути глобализации торговли и производства, а ещё одним стимулом для неё. С другой стороны, такие процессы могут накладывать ограничения на глобализацию, а то и способствовать процессу «деглобализации»[60] . Тем не менее не существует априорной причины полагать, что локализация или регионализация противоположны или находятся в отношениях противостояния с глобализацией. Вопрос о том, как именно эти процессы взаимодействуют в экономических и других сферах, носит, по-видимому, эмпирический характер.

Из всего вышесказанного для наиболее точного понимания смысла глобализации можно сделать ряд основополагающих выводов.

Во-первых, наиболее глубокое понимание глобализации даёт представление о ней как о процессе, а не о каком-то уникальном состоянии. Она не является результатом упрощенной логики линейного развития, так же как не служит и прототипом всемирного общества или мирового сообщества. Скорее глобализация означает возникновение межрегиональных структур и систем взаимодействия и обмена.

Во-вторых, пространственный охват и плотность глобальных и межнациональных взаимосвязей образуют сложные паутины и структуры отношений между сообществами, государствами, международными учреждениями, неправительственными организациями и многонациональными корпорациями, которые образуют глобальный порядок. Эти частично совпадающие и взаимодействующие структуры определяют пути развития сообществ, государств и социальных сил, которые одновременно и принуждают их, и наделяют полномочиями. В этом отношении, как утверждает Д. Хелд: «…глобализация родственна процессу структуризации, поскольку она является продуктом как индивидуальных действий, так и совокупности взаимодействий между бесчисленными исполнителями и учреждениями, разбросанными по всему земному шару»[61] . Глобализация также и строго стратифицированная структура, так как этот процесс происходит крайне неравномерно: он учитывает и существующие модели неравенства и иерархии и в то же время создаёт новые правила включения и исключения, новые представления о «победителях и проигравших». Таким образом, глобализацию можно понимать как воплощение процессов структурирования и стратификации.

В-третьих, немногие области общественной жизни остались не затронутыми процессами глобализации. Эти процессы нашли своё отражение во всех социальных сферах: культурной, экономической, политической, законодательной, военной – вплоть до экологической. Наиболее адекватным является понимание глобализации как многоаспектного и дифференцированного социального феномена, который надо понимать не как некое уникальное состояние, а как нечто связанное с моделями усиливающихся глобальных взаимодействий во всех ключевых областях социальной деятельности.

В-четвёртых, поскольку глобализация «отменяет» и «нарушает» политические границы, она ассоциируется с разрушением и перераспределением территориальности социально-экономического и политического пространства. А так как экономическая, социальная и политическая активность всё в большей степени «распространяется» по земному шару, она уже неспособна организовываться только по территориальному принципу. Каждая такая активность может быть укоренена в тех или иных регионах, но территориально не закреплена. В условиях глобализации «локальное», «национальное» пространство (политическое, социальное и экономическое) перестраивается так, что уже не обязательно совпадает с юридически закреплёнными территориальными границами. С другой стороны, по мере того как глобализация усиливается, она всё больше стимулирует социально-экономическую активность, не связанную с определённой территорией, путем создания региональных и вненациональных экономических зон, механизмов управления и культурных комплексов. В этом отношении её лучше всего описывать как процесс внетерриториальный.

В-пятых, глобализация связана с возрастанием масштабов властного вмешательства, то есть она увеличивает пространственную протяжённость властных органов и структур. Действительно, в глобальной системе, элементы которой становятся всё более зависимыми друг от друга, осуществление властных полномочий путем принятия решений, совершение тех или иных действий или бездействие исполнительных органов власти на одном континенте могут иметь существенные последствия для народов и сообществ на других континентах. Фактически увеличение протяжённости властных отношений означает, что центры власти всё более и более отдаляются от субъектов и областей, испытывающих на себе их последствия. Поэтому политические и экономические элиты главных мировых метрополий гораздо «сильнее» интегрированы в глобальные структуры и имеют больше возможностей их контролировать, чем земледельцы Конго, озабоченные проблемой выживания.

Изложенные выше тезисы заставляют обратить внимание на опасности замещения глобализации такими понятиями, как «взаимозависимость», «интеграция» и «универсализм»[62] . Если понятие взаимозависимости предполагает симметричность властных отношений между социальными или политическими силами, то понятие глобализации включает в себя возможность иерархии и неравенства, то есть процесс глобальной стратификации. Интеграция также имеет весьма специфичный смысл, поскольку она относится к процессам политической и экономической унификации, которые предполагают чувство общности, единство исторической судьбы и единые институты власти. Не менее ошибочным является и отождествление глобализации с «универсализмом», поскольку глобальное – это, конечно же, не синоним универсального; глобальная взаимосвязь ощущается всеми народами и сообществами не в равной степени и даже не одинаковым образом.

2. Глобализация и государство:

концептуальное осмысление

2.1. Перспективы национального государства

в условиях глобализации

Для многих гиперглобалистов современная глобализация ассоциируется с новыми ограничениями политики и размыванием государственной власти, однако в работе отстаивается критическая в этом отношении точка зрения к подобному политическому фатализму. Современная глобализация не только инициировала или значительно усилила политизацию множества возникающих проблемных областей; она также сопровождалась чрезвычайным ростом институциализированных сфер и структур политической мобилизации, контроля, принятия решений и регулирования, которые функционируют, невзирая на национальные границы. Это значительно расширяет сферу и возможности политической деятельности и применения политической власти. В этом смысле глобализация не выходит (и вряд ли когда-нибудь выходила) за рамки регулирования и управления. Глобализация означает не столько «конец национальной политики», сколько продолжение её более новыми средствами. Таким образом, перспективы регуляции и демократизации современной глобализации не так призрачны, как это может показаться. Считать так, однако, не значит игнорировать глубокие интеллектуальные, институциональные и нормативные проблемы, которые она ставит перед существующей структурой политических сообществ[63] .

Политические сообщества находятся в состоянии трансформации. Конечно, трансформация – явление не новое: история политических сообществ изобилует изменяющимися формами и структурами: от империй и национальных государств до появляющихся региональных структур и организаций, осуществляющих глобальное правление[64] . Всё более и более регулярно человеческие сообщества стали контактировать друг с другом почти во всех регионах мира лишь в последние несколько сотен лет, и общие судьбы человеческих сообществ переплелись окончательно.

Осознание совокупности изменений в различных социально-экономических сферах, которые объединяются для образования исключительной по своей широте и интенсивности формы региональных и мировых взаимосвязей, приводит к пониманию того, что эта совокупность изменений содержит ряд преобразований, которые могут быть поняты как глубокие и показательные структурные изменения. Они включают в себя эволюцию таких явлений, как режимы защиты прав человека, которые способствуют тому, что один только суверенитет становится всё меньшей гарантией признания того или иного государства легитимным с точки зрения международного права[65] . Интернационализация безопасности и транснационализация огромного количества программ обороны и обеспечения, подразумевают, в частности, что некоторые основные системы вооружения производятся на базе комплектующих, изготовленных в нескольких странах. Изменения состояния окружающей среды, прежде всего истощение озонового слоя и глобальное потепление, накладывают всё больше ограничений на политику, проводимую исключительно в интересах того или иного государства[66] . Революции в сфере коммуникационных и информационных технологий, которые резко увеличили эластичность и интенсивность всевозможных политических и социально-экономических структур как внутри государств, так и между ними. Дерегулирование рынков капитала, усилившее власть капитала, финансового и не только, в тех аспектах, где он связан с трудом и государством, приведшее в итоге к международному финансово-экономическому кризису и т.д.

Все эти весьма значительные перемены способствуют изменению сущности политического сообщества, а также и его перспектив. В основе этого процесса лежит рост приграничных и трансграничных политических проблем и спорных вопросов, которые стирают различия между внутренними и внешними делами страны, внутренними политическими проблемами и внешними спорными вопросами, тем, что находится в компетенции суверенного национального государства и тем, что подлежит международному рассмотрению. Действительно, то, что национальные политические сообщества во всех основных сферах правительственной политики участвуют в различных региональных и политических процессах, создает для них острые проблемы трансграничной координации и контроля. В том, что касается эффективного руководства и ответственности политической власти, понятие политического пространства больше не связано с национальной территорией, имеющей определённые границы. Увеличение числа трансграничных проблем ведёт к образованию «пересекающихся сообществ с единой судьбой, то есть к положению, при котором судьбы и перспективы отдельных политических сообществ всё больше и больше сливаются друг с другом»[67] .

Сегодня политические сообщества в той или иной степени вовлечены во множество процессов и структур, которые по-разному их ранжируют и по-разному в них проявляются. Более того, национальные сообщества, решая такие проблемы, как регулирование сексуальной жизни, здоровья и состояния окружающей среды, принимают то или иное решение, выбирают тот или иной политический курс и устанавливают, что является оправданным и подходящим отнюдь не только для их граждан.

Предположение, что сущность политического сообщества и его возможности можно объяснить простой ссылкой на национальные структуры и механизмы политической власти, представляется сегодня, безусловно, анахронизмом[68] . Хотя было бы ошибкой на основании видимого изменения современных структур взаимосвязей делать вывод, что политические сообщества сегодня не имеют чёткого разделения или географического разграничения, но они сколько-то времени тому назад были сформированы многочисленными структурами взаимосвязей и властными системами, а потому и продолжают существовать, будучи более мощными. Таким образом, возникают вопросы как о перспективе политического сообщества, так и о соответствующем фокусе артикуляции политического блага. Если некто, находящийся в центре современного политического дискурса, будь то индивид, группа или правительство, вовлечены во множество взаимопересекающихся сообществ и сфер полномочий и компетенции, то подлинное «место обитания» политики и демократии становится очень сложной для разрешения проблемой.

Наиболее очевидно подобное положение дел в Европе, где развитие Европейского Союза породило горячие дискуссии относительно будущей независимости и суверенитета отдельных национальных государств. Но эти вопросы важны не только для Европы и для Запада, но и для стран в других частях света – например, для России, Китая, Японии и Южной Кореи. Эти страны должны осознать появляющиеся новые проблемы, в частности проблемы, касающиеся миграции и новых вызовов безопасности, экономическому процветанию и миру во всём мире, которые распространяются невзирая на государственные границы. Кроме того, страны Восточноазиатского региона, как показывают современные события, развиваются в контексте растущей взаимосвязанности основных регионов мира. Эта взаимосвязанность отмечена в целом ряде сфер человеческой жизнедеятельности, начиная с защиты прав человека, торговли, финансов и состояния окружающей среды и кончая проблемами международной безопасности. Другими словами, Восточная Азия является непременной составной частью мирового порядка, и она вовлечена во множество центров власти и политической активности, которые формируют и обусловливают её дальнейшую судьбу.

Глобализация сильно изменила наше представление о политическом сообществе и в частности о демократическом политическом сообществе как о чём-то таком, что нередко разделяется на «внутреннюю» и «внешнюю» сферы политической жизни. А ведь, как известно, «качество» демократии определяется тем, насколько процесс принятия политических решений зависит от граждан данного сообщества, но также и от доступа их к процессу обсуждения принятых государственными органами тех или иных решений. Однако сегодня считается общепринятым, что «качество» демократии зависит от сложных процессов, посредством которых граждане получают или не получают доступ к ресурсам и механизмам политической сферы – доступ, который отражает сложную модель, состоящую из экономических факторов, культурных процессов и участия в социальной жизни[69] . До сих пор редко ещё признается, что характер, форма и перспективы политических сообществ затемнены различными взаимосвязями между ними. Хотя ввести у себя национальную демократию стремятся всё больше стран. Мощные силы, определяющие наше социальное, экономическое, культурное благополучие, а также благополучное состояние окружающей среды, выходят сегодня за пределы границ национального суверенитета. В связи с этим возникают фундаментальные вопросы о смысле демократии.

В современных либеральных демократиях доверие граждан правительству и легитимность правительственной деятельности зависят от электоральной политики и «активности у избирательной урны». Однако представление об этом доверии как о чём-то таком, что делает государство легитимным, и об избирательной урне как о механизме, посредством которого граждане как единое целое периодически предоставляют государству полномочия принимать те или иные законы и регулировать экономическую и общественную жизнь, становится проблематичным, как только встает вопрос о природе «релевантного общества»[70] . Что такое настоящий электорат и что такое подлинная сфера юрисдикции, если речь идёт о проведении политики в отношении таких связанных со здоровьем проблем, как СПИД, наркотики, контроль за ядерными отходами, военная безопасность, вырубка тропических лесов, положение коренного населения, эксплуатация невосстановимых ресурсов нестабильность мировых финансовых рынков, применение генной инженерии, манипулирование животными и людьми? Национальные границы традиционно служили тем основанием, по которому индивиды допускались к процессу принятия решений, затрагивающих их жизнь, и отстранялись от участия в нём. Но если многие социально-экономические процессы и последствия решений, принимаемых по поводу этих процессов, выходят за пределы государственных границ, последствия этого оказываются серьёзными не только для таких категорий, как «доверие» и «легитимность», но и для всех важнейших демократических идей.

Под вопросом оказывается природа политического сообщества: какие границы должны быть очерчены для него в рамках более регионального и глобального порядка? Кроме того, могут возникнуть вопросы относительно значения представительства (кто кого должен представлять и на какой основе?) и настоящей формы и сферы политического участия (кто должен участвовать и каким образом?). Поскольку фундаментальные процессы правления ускользают от описания их в категориях национального государства, традиционные национальные решения ключевых вопросов демократической теории и практики кажутся всё более устаревающими.

Идея правительства или государства (демократического или недемократического) больше не может защищаться просто как идея, применимая к отдельно замкнутому политическому сообществу или национальному государству. Представление о политическом сообществе с единой судьбой, то есть идея самоопределяющейся общности, больше не может быть сколько-нибудь значимым образом определена в рамках границ одного государства-нации. Некоторые из наиболее значимых сил и процессов, обусловливающих характер жизненных возможностей внутри политических сообществ, теперь находятся за пределами сферы влияния национальных государств. Система национальных политических сообществ, разумеется, продолжает существовать. Однако сегодня она осмысливается и переосмысливается в рамках сложных экономических, организационных, управленческих, правовых и культурных процессов и структур, которые ограничивают и сдерживают её эффективность. Если эти процессы и структуры не признаются и не привносятся в политическую сферу, то они, как правило, стремятся проигнорировать или как-то обойти традиционные механизмы политической подотчётности и регулирования. Поскольку эффективная политическая власть не может больше признаваться за национальным правительством, то эффективная власть формируется и меняется под влиянием различных сил и факторов на национальном, региональном и глобальном уровнях, которые и ведут за неё борьбу. Другими словами, мы должны признать, что политическая власть репозиционируется и в значительной степени трансформируется под влиянием роста значимости других, в меньшей степени территориально обусловленных, систем власти.

Таким образом, мы живём в сложном взаимосвязанном мире, где обширность и острота проблем (экономических, политических, социальных) и оказываемое ими влияние заставляют задумываться о том, кому их уместнее адресовать. Если наиболее мощные геополитические силы не должны решать многие вопросы исключительно в своих собственных интересах и на основании своей мощи, то современные институты и механизмы подотчётности должны быть пересмотрены. В самом деле, их переосмысление уже началось как в практическом, так и теоретическом плане.

2.2. Глобализация управления и трансформация

политической власти

Сегодня фактически все национальные государства постепенно переплелись с функциональными частями более крупной модели глобальных преобразований и глобальных потоков. Межнациональные структуры и отношения охватили фактически все сферы человеческой деятельности. Товары, капитал, люди, знания, связь и оружие, так же как и преступления, загрязняющие вещества, моды и верования, быстро пересекают территориальные границы. Из состояния «изолированных цивилизаций», или просто международного сообщества государств, мир превратился в глобальную, внутренне взаимосвязанную систему с интенсивными моделями обмена и отчётливыми моделями власти, иерархии и неравенства[71] .

Чтобы понять преобразования, которые воздействовали и продолжают воздействовать на государственное и политическое принятие решений, необходимо уточнить некоторые понятия, в частности такие понятия, как «глобальная политика», «глобальное управление», «международный режим». Без ясного представления о том, что означают эти термины, трудно понять многочисленные глобальные процессы и структуры, которые изменили природу политики и, в особенности, природу современного политического объединения, по той причине, что с их помощью можно установить показатели глобализации политики.

«Глобальная политика» – термин, характеризующий протяженность политических отношений в пространстве и времени, а также распространение политической власти и политической активности за пределами современного национального государства[72] . Политические решения и действия в одной точке мира могут довольно быстро отразиться во всём остальном мире. Кроме того, центры политического действия или принятия решений могут, благодаря современным средствам коммуникации, превращаться в сложные системы совместного принятия решений и политического взаимодействия. Подобного рода «дальнобойность» часто способствует «углублению» глобальных политических процессов, так что в отличие от древних и современных империй «события, происходящие вдалеке» оказывают более интенсивное воздействие на социальную жизнь и состояние умов тех или иных мест или политических сообществ. Вследствие чего события, происходящие на глобальном уровне, часто приводят к почти мгновенным локальным последствиям, и наоборот.

Идея «глобальной политики» меняет традиционные представления о различии между внутригосударственной и международной, внутренней и внешней, территориальной и не территориальной политикой. Эта идея проливает свет на богатство и сложность взаимосвязей, которые в условиях глобального строя выходят за рамки государств и обществ. Хотя правительства и государства всё ещё остаются мощными действующими единицами, они теперь делят глобальную арену с массой других властных институтов и организаций. Государству «противостоит» огромное число международных правительственных организаций, международных властных институтов и структур, которые действуют независимо от расстояния посредством квази-наднациональных институтов, таких, например, как Европейский Союз. Негосударственные участники или транснациональные образования, подобные многонациональным корпорациям, транснациональным группам давления, межнациональным профессиональным ассоциациям, социальным «движениям» и т. д., – также принимают активное участие в глобальной политике. И так же поступает множество субнациональных акторов и национальных групп давления, действия которых часто выплёскиваются на международную сцену.

Глобальная политика ориентируется сегодня не только на традиционные геополитические интересы, включающие в себя оборону и военные отношения, но также и на множество разнообразных экономических, социальных и экологических проблем. Загрязнение окружающей среды, наркотики, права человека и терроризм находятся в числе всё возрастающего количества межнациональных политических проблем, которые не вписываются в рамки юрисдикции, действующей на определённой территории, нарушают сложившийся баланс глобальных политических сил, требуют международного сотрудничества для своего эффективного разрешения. Таким образом, оборона и проблемы безопасности не должны занимать первого места в списке основных глобальных проблем. Понятие «глобального управления» помогает сформулировать и осмыслить эту проблему.

Под глобальным управлением понимаются не только официальные институты и организации, которыми создаются и поддерживаются (или не создаются и не поддерживаются) правила и нормы, управляющие мировым порядком – государственные институты, межправительственное сотрудничество и т. д., но также и все те организации и группы влияния – от многонациональных корпораций, транснациональных социальных движений до множества неправительственных организаций, которые преследуют цели и задачи, достижение и решение которых зависит от транснациональных правящих и властных институтов. Понятно, что Организация Объединённых Наций, Всемирная торговая организация и множество мероприятий национальных правительств входят в число главных компонентов глобального управления, но ими список ни в коем случае не исчерпывается. Если из понятия глобального управления исключить социальные движения, неправительственные организации, региональные политические ассоциации и т. д., то нельзя будет вполне адекватно понять его формы и динамику.

Увеличение числа новых форм политического воздействия и организаций отражает быстрое распространение транснациональных связей и возникающее у большинства государств желание иметь дело с коллективными политическими проблемами. Кроме того, это отражает и растущее давление неправительственных образований, способствующее развитию новых форм подотчетности в международной политической жизни. Чтобы уловить некоторые из скрытых изменений в этой области, важно понять, что такое «международный режим».

Международный режим может быть определён как «неявные или явные принципы, нормы, правила и процедуры принятия решений, по поводу которых в данной сфере международных отношений предполагается общее согласие»[73] . Режимы являются не просто временными или ad hoc (специально для данного случая выработанными) соглашениями, скорее их можно считать «промежуточными переменными» между основными властными и экономическими структурами международной системы, с одной стороны, и определёнными результатами – с другой. Например, как считает профессор С. Крайснер, неудача рынков в регулировании поставок и распределении товаров и услуг или при решении неотложных транснациональных проблем может стать для государств и политических деятелей побудительной причиной установления особых режимов. Режимы могут устанавливать систему правовой ответственности, использовать доступную информацию, сокращать согласованную стоимость сотрудничества и обеспечивать некоторую степень предсказуемости отношений. Международные режимы – следствие необходимости найти новые формы сотрудничества и регулирования общих проблем. Международные режимы создают формы глобального управления, отличающегося от традиционных понятий правления, которые предполагают наличие определённых центров суверенной политической власти.

Говоря о глобальной политике, глобальном управлении и международных режимах, нужно сделать одну серьезную оговорку. Оценивая их влияние, особенно их отношения с государствами и мировым порядком, важно не упустить две проблемы. Первая состоит в том, что национальное государство лишается части своего суверенитета лишь тогда, когда на его месте возникает другая – «более высокая», более независимая территориальная и более функциональная форма власти, которая сокращает правовую основу принятия решений, руководствуясь только национальными интересами. Ибо, как уже отмечалось ранее, национальный суверенитет включает в себя, помимо всего прочего, и право осуществлять властные полномочия на ограниченной территории, и политические руководство в рамках сообщества, которое имеет право определять систему правил, инструкций и соответствующей формы правления. Вторая проблема, с которой сталкиваешься, размышляя о воздействии глобализации на национальное государство, связана с тем, что необходимо различать суверенитет и государственную автономию – способность государства независимо формулировать свои политические цели и достигать их[74] .

Соответственно, важным представляется такой вопрос: сохраняет ли национальное государство весь свой суверенитет, если меняются пределы его автономии, или же оно действительно лишается части суверенитета в результате глобализации политики? Тем временем важно подчеркнуть следующее: исследуя глобализацию политики, не обязательно исходить из того, что современное национальное государство увядает, или что его суверенитет существенным образом разрушен, или же что автономия государства резко сокращается.

Две мировые войны привели к пониманию того, что международная система правления не может рассчитывать на равновесие сил, если не будут объявлены вне закона наиболее экстремальные формы насилия над человечеством и не будет осознана растущая взаимосвязь между нациями и их зависимость друг от друга. Постепенно всё – и содержание, и сфера действия, и сама суть Вестфальской концепции международной регуляции, особенно её концепция международного права, – были подвергнуты сомнению. Полезно поэтому рассмотреть некоторые из основных юридических преобразований, которые произошли, поскольку они показательны для основополагающих изменений в глобальной политике.

Во-первых, было отвергнуто учение, согласно которому международное право, по словам Л. Оппенгейма, признавалось «действующим только и исключительно между государствами»[75] . Индивиды и группы были признаны субъектами международного права на основе таких инновационных соглашений, как устав Международного военного трибунала, на основе которого происходили Нюрнбергский и Токийский процессы над военными преступниками (1945), Всеобщая декларация прав человека (1948), Соглашение о гражданских и политических правах (1966) и Европейская конвенция по правам человека (1950).

Во-вторых, было отвергнуто представление о том, что международное право занято, в первую очередь, политическими и геополитическими проблемами. Согласно новой концепции, международное право в большей степени связано с координированием и регуляцией экономических, социальных и коммуникативных проблем, а также проблем, связанных с охраной окружающей среды. В связи с существенным увеличением числа организаций, участвующих в мировой политике, таких как Организация Объединенных Наций, Международный банк, Международный союз электросвязи, Продовольственная и сельскохозяйственная организация и Всемирная организация здравоохранения, появилось множество препятствий на пути к расширению сферы действия международного права[76] .

В-третьих, было подвергнуто сомнению распространенное в правовой науке представление о том, что подлинным источником международного права являются только соглашения между государствами, будь то соглашения зарегистрированные или подразумеваемые. Сегодня целый ряд источников международного права добиваются признания. В их число входят традиционные источники, такие как международные договоры и соглашения, которые признаны государствами, международная традиция или распространенная практика, предполагающая очевидность общепринятого правила или свода правил, и основополагающие принципы права, признанные «цивилизованными народами». Однако наряду с этими источниками теперь можно найти и «волю международного сообщества», которая при определенных условиях может обрести «статус закона» или лечь в «основу международного правового обязательства». Это мнение представляет собой опасный принципиальный разрыв с требованием, согласно которому необходимым условием создания международных норм и обязательств является их официальное признание со стороны отдельного государства.

В результате изменений, происшедших в международном праве вследствие глобализационных процессов, индивиды, правительства и неправительственные организации оказались в новой системе правового регулирования. Международное право признает дееспособность и принуждение, права и обязанности, которые в ряде важных аспектов ограничивают принцип государственного суверенитета.

Таким образом, политические сообщества и цивилизации больше не могут рассматриваться как чисто «дискретные миры»; они вплетены и встроены в сложные структуры взаимодействующих сил, отношений и движений[77] . Очевидно, что нередко среди них царит неравенство и иерархия. Но даже самые могущественные из них (в том числе и самые могущественные национальные государства) не остаются не затронутыми меняющимися условиями и процессами усиления регионализации и глобализации. Учитывая всё вышеизложенное, можно отметить пять центральных пунктов, которые помогут охарактеризовать меняющиеся отношения между политической глобализацией и современными национальными государствами. Критериями являются увеличение экстенсивности, интенсивности, скорости и степени воздействия политической глобализации, а также важные моменты, касающиеся развития демократического политического сообщества.

Во-первых, отныне средоточием дееспособной политической власти нельзя считать национальное правительство – эффективная власть раздроблена и разделена между различными силами и органами, действующими на национальном, региональном и международном уровнях.

Во-вторых, представление о «политическом сообществе с общей судьбой» – самоопределяющейся общности не может больше иметь смысла, если локализовать его в границах какого-нибудь одного национального государства[78] . Некоторые из наиболее фундаментальных сил и процессов, от которых зависит проведение внешней и внутренней политики, находятся теперь вне границ отдельных национальных государств. Система национальных политических сообществ, конечно, по-прежнему существует, но сегодня она связана со сложными экономическими, организационными, административными, правовыми и культурными процессами и структурами, которые её ограничивают и проверяют на эффективность.

В-третьих, суть данного исследования состоит не в том, чтобы доказать, что сегодня национальный суверенитет, даже в регионах с интенсивно взаимодействующими и разделенными политическими и властными структурами, был полностью ниспровергнут, – вовсе нет. Хотелось бы, показать, что существуют важные сферы жизни, где сталкиваются представления о верности, вступают в конфликт истолкования прав и обязанностей, правовые и властные структуры и т. д., которые заставляют отказаться от понимания суверенитета как неограниченной, неделимой и исключительной формы общественной власти. Функционирование государств в условиях всё более усложняющихся региональных и глобальных систем сказывается как на их автономии (изменяя затраты на политику и выгоды от неё и влияя на установление её первостепенных задач), так и на суверенитете (изменяя равновесие между национальными, региональными и международными правовыми структурами и нормами административного управления). Хотя высокая концентрация власти по-прежнему остаётся особенностью многих государств, она всё чаще оказывается разделённой между разными сферами политического управления, которыми и осуществляется.

В-четвёртых, последняя треть XX в. отмечена возникновением целого ряда принципиально новых «пограничных проблем»[79] . Мы живём в мире «взаимно пересекающихся сообществ с общей судьбой», в котором пути всех стран переплетены сильнее, чем когда-либо прежде. При этом возникают пограничные проблемы нового типа. В прошлом, конечно, национальные государства решали разногласия по поводу границ, руководствуясь главным образом своими интересами и в конечном счёте силовыми методами. Но подобная логика власти оказывается совершенно неадекватной и неподходящей для решения многих сложных проблем, от экономической регуляции до истощения природных ресурсов и ухудшения экологической обстановки, которые ведут – со скоростью большей, чем когда-либо прежде, – к взаимному сплетению «национальных судеб». В мире, в котором могущественные государства принимают решения, затрагивающие интересы не только их собственных народов, но в равной мере и народов других стран, в котором транснациональные механизмы и силы действуют, так или иначе минуя границы национальных сообществ, – в таком мире вопросы, кто и перед кем должен нести ответственность и на каком основании, не имеют однозначных ответов.

В-пятых, различия между «своими» и «чужими» делами, внутренними политическими проблемами и внешними вопросами, суверенными делами национального государства и международными соображениями в наше время провести не так просто. Правительства сталкиваются с такими проблемами, как наркотики, СПИД, использование невосстановимых ресурсов, захоронение отходов атомной промышленности, распространение оружия массового поражения и глобальное потепление, отнесение которых к той или иной из вышеназванных категорий не имеет никакого смысла. Более того, такие проблемы, как арендная и инвестиционная политики многонациональных корпораций, регуляция глобальных финансовых рынков, опасность исчезновения базы налогообложения, угрожающая отдельным странам и возникающая в результате глобального разделения труда при отсутствия эффективных средств контроля, – всё ставит под сомнение непреходящую ценность некоторых из главных инструментов национальной экономической политики[80] . Фактически во всех основных областях политики участие национальных политических сообществ в региональных и глобальных потоках и процессах включает их систему интенсивной, не знающей границ координации и регуляции. Политическое пространство, на котором осуществляется эффективное правление и существует подотчётность власти в географическом отношении, больше не совпадает с политической территорией, имеющей чётко обозначенные границы. Современные формы политической глобализации предполагают исключение территориального признака из понятия политической власти, хотя точный ответ на вопрос о том, как далеко зашёл этот процесс, остаётся за рамками исследования.

2.3. Будущее свободы и кризис демократии

в условиях глобализации

Глобализация по-новому оценивает и измерят характер и пределы свободы. Свобода как некая имманентно присущая человеку ценность под влиянием процессов глобализации трансформируется: размываются границы личной, индивидуальной свободы, превращая её в космополитический и наднациональный феномен[81] .

Обладает ли большими или меньшими свободами человек нового глобального общества по сравнению с человеком традиционного общества? Возможно, вопрос лишён смысла, столь различны эти общества и столь несравнимы объективно определённые свободы. Если говорить о свободах-способностях, то очевидно, что сегодняшний человек располагает большим объёмом ресурсов, идёт ли речь о возможности сменить место работы и жительства или просто переместиться, без особого труда преодолевая границы национальных государств, из одной точки земного шара в другую. Однако человек по-прежнему встроен в производственную систему, включён в сеть обязательств, является узником коллективной рациональности.

Каково же будущее свободы?

Во-первых, демократия в нынешних условиях гораздо более эффективна как форма контроля над властью, реализующей политику конституционного либерализма, чем как инструмент выборов тех, кто будет реализовывать эту власть. Различия между англо-американской и континентальной моделями общественного устройства, которые многие исследователи склонны сводить лишь к различиям в системах права и судопроизводства, на деле оказываются более глубокими и фундаментальными. Излишний «этатизм» континентальной системы отчасти обусловлен тем, что европейцы раньше осознали, что никакой «кодекс чести» не может стать надёжной защитой от искушений демократии.

Во-вторых, в этой связи высказывается мнение в пользу расширения полномочий и сфер компетенции организаций, которые, нередко будучи формально недемократическими, на деле служат проводниками в жизнь политики конституционного либерализма, который оказывается более важным гарантом свободы, нежели демократия. Подобным примером, считает главный редактор «Newsweek International» Фарид Закария, может служить Европейский Союз, базовые институты которого выступают (или должны выступать) гарантами прав и свобод европейских граждан, а также структуры, эффективно способствующие развитию справедливых торговых отношений, так необходимых для экономического прогресса. Те, кто критикует подобные структуры, утверждает Закария, по-видимому, не осведомлены о проблемах, делающих необходимыми невыборные институты, и не замечают того факта, что эти органы чутки к пожеланиям своих демократически избранных хозяев. Хотя с этим тезисом Ф. Закарии можно и не согласиться, и он, кстати, позднее в работе «Постамериканский мир»[82] пересмотрит эту позицию. Однако данное положение находит убедительное подтверждение в том факте, что итоги многих демократических выборов последнего времени оказались крайне спорными.

В-третьих, свобода невозможна без толерантности, в то время как демократия не только может легко без неё обходиться, но порой эффективно эксплуатирует не самые лучшие человеческие черты и наклонности. В той же степени, в какой демократия есть форма народовластия, она есть и инструмент борьбы за власть, а в этой борьбе слишком часто участвуют люди, считающие, что цель оправдывает средства. Именно поэтому в новых демократических обществах тенденция к обострению конфликтов обескураживает своим постоянством. Причина здесь проста: когда общество открывается, и политики начинают бороться за власть, они обращаются к избирателям, хватаясь за то, что оказывается самым простым и доходчивым, а именно: групповую солидарность в противостоянии с некоей другой группой. Ф. Закария с сожалением отмечает, что демократия, если она не избавится от своих недостатков, «может лишиться своей опоры – нашей лояльности»[83] . Это, конечно, звучит красиво, но парадокс демократии заключался и поныне заключается в том, что наша лояльность к ней обусловлена использованием ею, пусть и в ограниченном и допустимом масштабе, нашей нелояльности к себе подобным, а это гораздо хуже нелояльности к абстрактным принципам, какими бы благородными они ни были.

В последнее время высказывается всё больше сомнений в самоценности демократии, в её способности удержать общество от расколов и дисбаланса, в ответственности политиков, стремительно забывающих о былых традициях и кодексах, безжалостно отбрасывающих опыт прошлого, готовых беспринципно отстаивать собственную выгоду и не слишком озабоченных судьбой будущих поколений.

Демократией очаровывались многие; но, пожалуй, не меньше было и тех, кто post factum подводил неутешительные итоги «демократизации демократии». Ф. Закария стал одним из первых авторов, кто предпринимает достойную самых высоких оценок попытку проанализировать её недостатки до того, как они проявятся в социальных конфликтах и катаклизмах. Его вывод о том, что широко применявшееся в первые послевоенные десятилетия понятие «свободный мир» более адекватно отражает сущность западного сообщества, чем понятие «мир демократии», заслуживает самого пристального внимания. Пришла пора признать, что прогресс свободы сегодня не тождественен успехам демократии. Но именно свобода сделала Запад Западом, именно борьба против грубой силы, в том числе и против силы большинства, обеспечила торжество закона и права, вызвала к жизни сложные и громоздкие, но при этом эффективные и справедливые, структуры гражданского общества.

«Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах» – записано в ст. 1 Всеобщей декларации прав человека. Но не в способностях, верованиях, принципах, страстях и стремлениях. Исторический опыт свидетельствует, что наиболее быстро и гармонично развивались те общества, в которых не попирались права граждан, но и не ограничивались возможности для реализации их способностей. Сегодня демократия не может обеспечить такой гармонии. Демократизация ведёт к предпочтению известности – славе, богатства – справедливости, заискивания перед невежеством – поиску истины, пресмыкания перед посредственностью – возвышению над толпой. Лидеры всё чаще прибегают к тому, чтобы не убеждать общество в своей правоте, а манипулировать им, проникаясь психологией большинства и незаметно для себя перенимая не только его способ мышления, но и меру его невежества. Демократия действительно обеспечивает людям равные права, и с этой точки зрения она представляется великим историческим достижением. Но она также провоцирует в людях претензию на равенство способностей, и с этой точки зрения оказывается мощным тормозом исторического прогресса[84] .

Демократическая система возникла как дополнение к гражданскому обществу, обеспечившему людям свободу. Она служила и должна служить поддержанию основ этого. Если по тем или иным причинам демократические принципы оказываются несовместимыми с принципами либерального конституционализма, если власть народа оборачивается властью толпы, то «демократизация» заслуживает того, чтобы признать её вредной и резко ограничить дальнейшую её экспансию[85] .

Предполагалось, что завершение «холодной войны» ознаменует собой окончательную победу демократии. Однако ныне соответствующее понятие и демократические практики повсеместно оказались в кризисе. Даже в Соединённых Штатах, этом самопровозглашенном маяке демократии, серьёзные вопросы вызывают такие основополагающие институты, как избирательная система, а во многих районах мира бледная копия демократических систем правления вообще едва заметна, причём постоянное глобальное состояние войны подрывает те жалкие демократические формы, которые имеются в наличии.

На протяжении большей части XX столетия понятие демократии одновременно истощалось и подкреплялось идеологией «холодной войны». По одну сторону раскола, связанного с «холодной войной», демократический концепт обыкновенно определялся в жестких терминах антикоммунизма, превращаясь в синоним «свободного мира». В этом смысле у слова «демократия» было мало общего с характером правления: всякое государство, не входившее в орбиту подразумеваемого коммунистического тоталитаризма, могло получить демократический «ярлык» независимо от того, насколько демократичным оно было на самом деле[86] . По другую сторону этого раскола социалистические страны тоже претендовали на звание «демократических республик»[87] . Но и у этой претензии было мало общего с характером правления. Вместо этого речь шла главным образом о противостоянии власти капитала: всякое государство, выступавшее против подразумеваемого капиталистического господства, могло претендовать на звание демократической республики. После окончания «холодной войны» концепт демократии избавился от идеологической нагрузки и продолжил своё развитие. Возможно, по этой причине возникает некоторая надежда, что он сумеет вернуть себе прежнюю значимость.

Современный кризис демократии связан не только с коррупцией и неэффективностью демократических институтов и практики, но и с самим её содержанием[88] . Отчасти это вызвано тем, что по-прежнему неясно, что же вообще означает демократия в мире, подвергнутом глобализации. Нет сомнения, что глобальная демократия будет предполагать нечто отличное от её смысла в национальных условиях на протяжении эпохи модерна. Мы можем почерпнуть первые признаки такого демократического кризиса из современных многотомных учёных писаний о природе глобализации и глобальной войны в связи с демократией.

В академической среде приверженность демократии остаётся исходной посылкой, но между учёными нет согласия в вопросе о том, умножает или сокращает нынешняя форма глобализации силы и возможности демократии в мире. Кроме того, после 11 сентября возросшее военное давление привело к поляризации прежних позиций, а в некоторых умах подчинило потребность в демократии заботам о безопасности и стабильности. Ради прояснения ситуации полезно рассортировать эти позиции согласно представлениям о воздействии глобализации на демократию и их общей политической направленности. Это даст нам четыре логических категории и отделит тех, кто думает, что глобализация укрепляет демократию, от тех, кто усматривает в ней препятствие, причём как в правой, так и в левой части политического спектра. Конечно, нужно учесть, что в разнообразных обсуждениях того, что подразумевает глобализация, в дополнение к тому, что значит демократия, немало скользких мест. Обозначения «правое» и «левое» весьма условны, но всё же полезны, если есть желание разобраться в разных точках зрения.

Сначала рассмотрим социал-демократические аргументы, согласно которым глобализация угнетает демократию или угрожает ей. При этом глобализация обычно жёстко определяется в экономических терминах. Из этих доводов следует, что в интересах демократии национальным государствам нужно выйти из-под действия сил глобализации. В ту же категорию укладываются и утверждения, будто глобализация экономики – это на самом деле миф, но миф влиятельный и с антидемократическими последствиями. Многие разделяют такую позицию[89] . Они считают, что сегодняшняя интернационализированная экономика не так уж и нова (экономика уже давно интернационализирована); что в подлинном смысле транснациональные корпорации (в противоположность многонациональным) встречаются по-прежнему редко; и что преобладающая часть торговли ныне, в сущности, вовсе не глобальна, а сосредоточена между Северной Америкой, Европой и Японией. По их словам, несмотря на то, что глобализация – миф, её идеология парализует демократию как национальную политическую стратегию. Мифическая глобализация, якобы неизбежная, просто используется в противовес национальным усилиям по контролю над экономикой. Она содействует неолиберальным программам приватизации, разрушению государства благосостояния и тому подобным мерам. Социал-демократы утверждают, что национальные государства, напротив, могут и должны отстоять свой суверенитет и взять больше власти над экономикой на национальном и наднациональном уровнях. Такое поведение восстановило бы демократические функции государства, подвергшиеся эрозии, и в особенности – его представительные функции и структуры государства благосостояния. Именно такая социал-демократическая позиция особенно сильно пострадала от событий, разворачивавшихся в период после атак 11 сентября и до войны в Ираке. Фактически, после наступления состояния войны большая часть социал-демократических авторов совершила дрейф в направлении одной из двух позиций в пользу глобализации, обозначенных ниже.

В оппозиции социал-демократической критике глобализации, но тем не менее при сохранении левых политических взглядов, формулируются либерально-космополитические аргументы. Их авторы полагают, что глобализация, напротив, укрепляет демократию[90] . Однако не следуют утверждать, что такие авторы вовсе не критикуют нынешние формы глобализации. На деле они этим занимаются, в частности обращая внимание на менее всего подлежащие регулированию сферы деятельности всемирного капитала. Но в данном случае речь идёт не об аргументах против капиталистической глобализации как таковой, а о доводах в пользу более совершенного институционального и политического управления хозяйством. В целом эти авторы подчёркивают, что глобализация приносит позитивные экономические и политические результаты, а также средства, позволяющие справиться со многими глобальными проблемами. В дополнение к экономическому развитию, глобализация, по их прогнозам, создаст большой потенциал демократии, прежде всего из-за новой относительной свободы от власти национальных государств – и в этом отношении ясно, что они противостоят социал-демократической позиции. Это особенно заметно, к примеру, в спорах вокруг вопроса о правах человека, который во многих отношениях стал занимать больше места, вопреки сохранению полномочий национальных государств или вне зависимости от них. Реализация идей новой космополитической демократии или глобального управления тоже зависит от перспективы относительного упадка суверенитета национальных государств. Глобальные проблемы превратили либеральный космополитизм в одну из основных политических позиций, и, как представляется, он составляет единственно жизнеспособную альтернативу глобальному контролю со стороны США. Ввиду реальности односторонних американских действий многосторонность – это главный способ космополитической политики, а Соединённые Штаты – её самый мощный инструмент[91] . В пределы данной категории укладываются и те, кто просто говорит, что США не способны «пройти такой путь в одиночку» и должны разделить полномочия глобальной власти, как и ответственность, с другими крупными державами – в соответствии с некой многосторонней договорённостью, дабы сохранить мировой порядок[92] .

Многие доводы представителей правого крыла, сосредоточенные на преимуществах и необходимости всемирной гегемонии США, не противоречат идее либеральных космополитов в том, что глобализация способствует демократии[93] . Однако причины на то у них совершенно другие. Такие взгляды сегодня повсеместно представлены в средствах массовой информации, отражающих господствующую тенденцию. Из них в целом следует, что глобализация усиливает демократию потому, что сама по себе американская гегемония и распространение власти капитала обязательно требуют экспансии демократии. Некоторые заявляют, будто власть капитала демократична по своей сути, то есть глобализация капитала равнозначна глобализации демократии. Другие полагают, что политическая система США и «американский образ жизни» синонимичны демократии, таким образом, расширение американской гегемонии обеспечивает распространение демократии[94] . Впрочем, обычно эти нюансы оказываются сторонами одной и той же медали.

Глобальные проблемы придали этой позиции небывало масштабную политическую платформу. То, что получило известность под названием неоконсервативной идеологии, составлявшей прочный фундамент для администрации Дж. Буша, подталкивало Соединённые Штаты к активной перекройке политической карты мира путём выкорчёвывания «сорняковых» режимов, составляющих потенциальную угрозу, и насаждения «хороших» режимов[95] . Правительство США подчёркивает, что его вмешательство по всему миру исходит не просто из национальных интересов, но также из всемирных, универсальных стремлений к свободе и благоденствию. Америка должна действовать в одностороннем порядке на пользу всей планете, не ограничивая себя многосторонними соглашениями или международным правом[96] . Среди подобных консерваторов, выступающих за глобализацию, есть несколько авторов, преимущественно британских, которые видят в нынешней всемирной гегемонии США законное наследие благотворных проектов европейского империализма[97] . Но есть и другие писатели, как нетрудно догадаться – американские, которые спорят с первыми, усматривая в утверждении мировой власти США принципиально новую и исключительную историческую ситуацию. Так, известный американский политолог Майкл Хирш убеждён, будто исключительность США сулит небывалые выгоды всей планете: «При всей нашей неловкости, та роль, которую играют Соединённые Штаты, составляет величайший дар всему миру за многие, многие века, возможно, за всю известную нам историю»[98] .

Наконец, консерваторы, стоящие на страже традиционных ценностей, оспаривают господствующую правую точку зрения, согласно которой нерегулируемый капитализм и американская гегемония непременно несут с собой демократию. Вместо этого они соглашаются с социал-демократами в том, что глобализация служит для демократии препятствием, выдвигая для этого собственные резоны: главным образом то, что глобализация угрожает традиционным, консервативным ценностям. Такая позиция принимает различные формы внутри Соединённых Штатов и за их пределами. Консервативные авторы вне США, усматривая в глобализации радикальное распространение американской гегемонии, доказывают, в согласии с социал-демократами, что экономическим рынкам требуется государственное регулирование, поскольку их стабильности грозит анархия сил всемирного хозяйства. Впрочем, главный упор в соответствующих доказательствах сделан на культурной, а вовсе не на хозяйственной сфере. Так, консервативные критики вне Соединённых Штатов утверждают, что американское общество столь сильно разложилось – ввиду слабой сплочённости, упадка структур семьи, высоких показателей преступности, количества заключённых в тюрьмах и тому подобных явлений, – что у него недостаёт политической силы или нравственного духа. Между тем такие качества необходимы, чтобы властвовать над другими странами[99] .

Приверженцы консерватизма, отстаивающие традиционные ценности внутри Соединённых Штатов, в свою очередь, считают, что растущее вовлечение страны в мировые дела и нарастание нерегулируемой власти капитала подрывают моральные основы и традиционные ценности Америки[100] . Во всех этих случаях традиционные ценности или институты общества (или то, что некоторые называют цивилизацией) нуждаются в защите, а национальный интерес – в обеспечении его неприкосновенности перед лицом вызова глобализации. Глобальное проблемы и то давление, которое они оказывают, принуждая признать глобализацию как реальный факт, несколько усмирило, но не прекратило отстаивание такой позиции. Теперь консерваторы, радеющие о традиционных ценностях, обычно выражают скептицизм по поводу глобализации и пессимизм по поводу тех выгод, которые, как утверждается, гегемония США несёт американскому народу и всему миру.

Впрочем, ни одна из приведённых аргументаций – правых и левых, за и против глобализации – не выглядит достаточной для того, чтобы разрешить вопрос о связи между демократией и глобализацией. Скорее, из них становится ясно, что глобализация ставит демократию под сомнение. Конечно, за последние столетия уже неоднократно провозглашался «кризис» демократии. Чаще всего с соответствующими заявлениями выступали либеральные аристократы из опасения перед народной властью или технократы, обеспокоенные беспорядочностью парламентских систем. Но наше затруднение с демократией – иного рода. Прежде всего, сегодня демократия сталкивается с резким скачком в масштабе (от национального к планетарному), то есть она оторвалась от привычных значений и практик времен модерна. Как будет ещё показано, в новых рамках и в новом масштабе к демократии нужно относиться по-другому и практиковать её иначе. Это одна из причин, по которой все четыре категории аргументов, выделенные выше, неадекватны: они должным образом не учитывают размаха нынешнего кризиса демократии. Вторая, более комплексная и существенная причина, из-за которой подобные доводы не убеждают, состоит в том, что, даже рассуждая о демократии, их авторы преуменьшают её значение. Сегодня либерально-аристократическая позиция сводится к тому, чтобы настаивать на необходимости достижения сначала свободы, а уж затем, немного позже – демократии[101] . В тривиальном выражении мандат на свободу сегодня и демократию попозже нередко переводится в абсолютное господство частной собственности, что подрывает волю каждого. Достояние каждого сегодня становится единственно возможной основой для свободы и демократии, которые теперь нельзя разделить.

В громких протестах против политических и экономических особенностей глобальной системы следует видеть мощные признаки кризиса демократии. Разнообразные протесты показывают, что демократию невозможно устроить или насадить сверху. Протестующие отвергают исходящие сверху демократические идеи, проталкиваемые обеими сторонами противостояния в «холодной войне»: демократия – это не непосредственное политическое лицо капитализма и не власть бюрократических элит. К тому же её не могут принести ни военная интервенция и смена режима, ни различные ныне циркулирующие образцы «демократического транзита», которые обычно базируются на какой-то форме насаждения латиноамериканских каудильо. Последние лучше доказали свою пригодность для порождения новых олигархий, нежели для демократических систем. Все радикальные социальные движения после 1968 г. указывали на искажения в подобном отношении к демократии, которые переводят её в тип власти, навязываемой и контролируемой сверху[102] . Как они настаивают, демократия, напротив, может появиться только снизу. Вероятно, настоящий кризис понятия демократии, вызванный её новым всемирным размахом, может послужить поводом, чтобы вернуться к прежнему её значению как власти каждого в интересах всех, то есть к демократии без каких-либо оговорок.

3. ГЛОБАЛИЗАЦИЯ, ГОСУДАРСТВО И ТРАНСНАЦИОНАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ: РЕАЛЬНОСТЬ ИЛИ УТОПИЯ

3.1. Глобализация и транснациональная демократия

Взаимосвязанные современные события, такие как интенсификация глобализации, третья волна глобальной демократизации и повышение активности межнациональных социальных движений, значение которых часто оспаривается, отразились, безусловно, на условиях и возможностях эффективной демократии. Экономическая глобализация, как утверждают многие, обострила напряжённость между демократией как территориально укорененной системой правления и действием глобальных рынков и транснациональных сетей корпоративной власти. В мире, в котором даже самые мощные правительства кажутся бессильными, когда противостоят циркуляционным силам глобальных рынков или действиям транснациональных корпораций, эффективность национальной демократии ставится под вопрос. Поскольку, как замечает яркий критик либерализма Майкл Сандел, правительства потеряли способность управлять транснациональными силами в соответствии с выраженным предпочтением их граждан, то сама сущность демократии, а именно самоуправления, решительно скомпрометирована[103] .

Кроме того, в поисках продвижения или регулирования сил глобализации посредством механизмов глобального и регионального управления, государства создали новые слои политической власти, которые имеют слабые демократические мандаты и однозначное сопротивление по отношению к существующим системам национальной ответственности. При этих условиях неясно, как использовать классическую формулу профессора Йельского университета Роберта Даля «кто управляет?» Например, во время всеобщих выборов в Южной Корее в 1997 г., сразу после Восточноазиатского кризиса, Международный валютный фонд потребовал от обоих кандидатов на должность Президента подписать конфиденциальную декларацию по соблюдению условий предложенного им спасательного финансового соглашения, независимо от результатов выборов. Поэтому в эру, в которой публичная и частная власти проявляются и осуществляются в транснациональном или даже глобальном масштабе, серьёзная оценка перспектив демократии необходима.

Подобному пересмотру демократии также способствовало глобальное распространение либеральной демократия, как системы политического правления. По сравнению с началом XX столетия демократия – и либеральная представительная демократия в том числе – возникла как доминирующий признак системы национального правления по всему земного шару, по крайней мере в формальном смысле[104] . Демократия стала почти универсальным политическим стандартом. Конечно, для многих новых демократических государств политическое стремление и риторика далеко превосходят реализацию эффективной демократии. Общественное разочарование в избранных политических деятелях и в способности демократических правительств разбираться со многими из текущих проблем – от социально-экономического неравенства до экологического загрязнения – предполагает, что не всё так хорошо со старыми демократиями. Несмотря на подобные недостатки, и старые, и новые демократические государства стали всё более и более чувствительными к слабому демократическому мандату существующих структур глобального и регионального управления, непосредственно посягающих на интересы их граждан. Поскольку демократические государства составляли большинство в глобальных учреждениях давления, то необходимо было, чтобы в таких институтах увеличились прозрачность и ответственность[105] . По мнению профессора политических исследований Принстонского университета Роберта Коэна, вопрос о том, как эффективно объединить международные учреждения с демократическими методами, остается самым тяжёлым из всех современных международных политических проблем[106] .

Единственный убедительный ответ на этот вопрос был представлен учреждениями гражданского общества. Глобальная общественная революция, выраженная в значительном расширении деятельности неправительственных организаций и транснациональных правозащитных групп, профсоюзных и религиозных ассоциаций и многих других, создала инфраструктуру транснационального гражданского общества[107] . Несмотря на то, что современный мир существенно нерепрезентативен, учреждения транснационального гражданского общества на международных форумах стали инструментом в артикуляции интересов граждан и общностей[108] . Но демократический мандат транснационального гражданского общества остаётся серьёзно неопределённым. Вопрос о том, является ли транснациональное гражданское общество существенной силой для демократизации мирового порядка или является просто другой ареной, через которую привилегированные и сильные поддерживают свою глобальную гегемонию, остаётся весьма спорным[109] .

Поэтому научные размышления о нормативных принципах и потенциальных институциональных формах транснациональной демократии выражаются в делах и интересах многих разнообразных сил, заинтересованных в демократическом мандате существующих систем глобального управления. Прозрачность, ответственность и представительство – вот необходимые условия реформы глобальных учреждений: от Организации Объединенных Наций до Международного валютного фонда и Международного банка. Такая политическая и дипломатическая риторика похвальна, но тем не менее ощущается отсутствие большего количества специфики. В научной литературе по вопросам глобализации и демократии в последнее время наметилась тенденция к интеграции нормативных и институциональных оснований демократии вне государства. Как результат – начало теоретических обсуждений того, что представляет собой транснациональная демократия.

3.2. Регуляция и демократизация современной глобализации

Профессор международных отношений университета Саутгемптона Энтони Макгрю выделяет три основных течения, которые предлагают три взаимопересекающиеся программы (либеральный интернационализм, радикальный республиканизм, космополитическая демократия) по регулированию и демократизации современной глобализации[110] (табл. 1).

Предположение о том, что демократизирующую и цивилизационную функции глобализацию вынуждает выполнять политическая необходимость, свойственно либеральной интернационалистской традиции. Для того чтобы избежать глобального экологического кризиса и управлять распространяющейся социальной, экономической и политической дестабилизацией, вызванной процессами современной глобализации, «потребуется воспитать дух сотрудничества, основанного на принципах согласования, прозрачности и подотчётности… Иной альтернаты, кроме как трудиться вместе и применять коллективную власть с целью построить более совершенный демократичный мир – не существует»[111] . В ключевых вопросах либеральный интернационализм является нормативной теорией, которая стремится превратить слабую форму национальной либеральной демократии в модель демократического мирового порядка, или транснациональной демократии.

Учитывая преобладание (в рамках теории международных отношений) либерального институционализма, вопрос о транснациональной демократии принципиально сводится к рассмотрению её в процедурных терминах: создание более представительных, прозрачных и ответственных международных учреждений[112] .

Таблица 1

Цивилизующая и демократизирующая глобализация новейшего времени: краткое содержание трёх политических проектов[113]

Р. Коэн, например, представляет демократию на международном уровне как форму «добровольного плюрализма при условии максимальной прозрачности»[114] . Более плюралистический мировой порядок, в соответствии с этим представлением, является также и более демократическим мировым порядком. Основа данной философии заключается в приверженности некоторым из центральных принципов классического плюрализма: акцент на политических и гражданских правах, представительство через организованное выражение интересов, распространение власти, ограничение публичной власти и господство согласия. В действительности, защищается реконструкция аспектов либерально-плюралистической демократии на международном уровне, лишённой требований электоральной политики. Вместо партий, борющихся за голоса избирателей, резонирующее транснациональное гражданское общество через свои каналы предъявляет требования к тем, кто, в свою очередь, принимает решение, также делая их ответственными за свои действия. Следовательно, «ответственность будет увеличена не только цепями официальной ответственности, но и требованием прозрачности. Официальные действия, о которых в международных организациях договариваются государственные представители, будут под наблюдением транснациональных сетей»[115] . Международные учреждения, таким образом, становятся аренами, в которых интересы и государств, и учреждений гражданского общества чётко сформулированы. Кроме того, они функционируют как ключ к политической структуре, в которой законными способами достигается согласие, и принимаются коллективные решения. Это представляет собой в значительной степени процедурное представление о демократии, в качестве механизма законного принятия общественных решений.

Хотя существуют и другие значимые артикуляции положений либерального институционализма, среди которых самое известное место занимает сообщение Комиссии по Глобальному управлению, разделяющее вышесказанную общую приверженность к более представительному, отзывчивому и ответственному международному управлению[116] . Такие идеи также преобладают и в современной мысли, касающейся реформы глобальных учреждений, от Международного валютного фонда до Всемирной торговой организации. Это не удивительно, так как демократическое межгосударственное общение отражает стремления и ценности западных государств и их элиты, которые доминируют в учреждениях глобального управления. Но, как аргументирует профессор международного права Принстонского университета Ричард Фальк, это философия, которая предлагает ограниченное и несколько технократичное представление о транснациональной демократии[117] . Как и в случае с либеральным плюрализмом, но в более широком смысле, она терпит неудачу относительно проблемы неравенства в распределении власти, делая тем самым демократию пленником имущественных интересов. Критики классического плюрализма осознавали, что корпоративная власть искажает демократический процесс[118] . Но понимание неоплюрализма незначительно выражено в литературе по проблемам либерального интернационализма, в которой упускаются структурные неравенства в распределении власти в глобальной системе и, в частности, дисбаланс власти между учреждениями транснационального гражданского общества и глобального капитала. Защита прозрачности и ответственности недостаточна сама по себе, чтобы бороться с существующими неравенствами в доступе и влиянии. В то время как принципы прозрачности и ответственности являются необходимыми для достижения транснациональной демократии, но без механизмов обеспечения более эффективного представительства всемирных народов в политическом процессе, они остаются недостаточными для её полной реализации. В этом отношении установленное институциональное мышление вряд ли способно решить дефицит демократии, сокрушающийся глобальным управлением. Несмотря на подтверждение значения транснационального гражданского общества, либеральный интернационализм остаётся преимущественно западным и государствоцентричным, так как транснациональная демократия была задумана как эффективное условие усиления прозрачности и ответственности международных учреждений перед национальными правительствами.

Если либеральный интернационализм подчёркивает реформистский характер преобразования существующих структур мирового правительства, то радикальная программа – это создание альтернативных механизмов мировой социальной, экономической и политической организации, основанной на определённых республиканских принципах. Например, профессор международных отношений Кимберли Хатчингс идентифицирует радикальный демократический республиканизм, как проект, отказывающийся от реформизма демократической межгосударственности в пользу прямых форм демократии и самоуправления, при условии создания альтернатив структурам управления от глобального до локального уровней[119] . К. Хатчингс решительно отвергает либерально-реформистскую позицию, потому что существующие структуры глобальных управлений включают структурную привилегированность интересов богатой и мощной космократии, одновременно исключая потребности и интересы большей части человечества.

Радикальная республиканская программа касается формирования условий, необходимых для того, чтобы дать возможность людям самим контролировать свою жизнь и создавать сообщества, основанные на идеях равенства, общественного блага и гармонии с природной средой обитания. В глазах многих радикальных республиканцев агенты трансформации должны найтись среди таких современных (критически настроенных) социальных движений, как движения в защиту окружающей среды, феминистские движения и движения в защиту мира, которые порицают руководителей государств и международных организаций, а также традиционные определения «политического». Проводя политику сопротивления и одобрения, эти новые социальные движения играют, как представляется, такую же важную роль в мировой демократизации, какую играли в борьбе за национальную демократию такие традиционные социальные движения, как профсоюзы. Эти новые движения вовлекаются в транснациональные коалиции на условиях солидарности в борьбе с грядущими глобальными кризисами в сфере экологии, экономики и безопасности. В основе этих программ лежит преданность делу достижения социального и экономического равенства, созданию условий, необходимых для самостоятельного развития, и образованию самоуправляющихся сообществ. Поощрение и развитие в гражданах чувства принадлежности к взаимопересекающимся (локальным и глобальным) сообществам, объединённым интересами и чувствами, составляет основную цель политической деятельности новых социальных движений, равно как и поиск новых моделей и форм социальной, политической и экономической организации, совместимых с республиканским принципом самоуправления.

Радикальная республиканская модель представляет собой теорию «глубинной» демократизации и цивилизации мирового порядка. Это – нормативная теория «гуманного управления», которая опирается на факт существования множества «сообществ с общей судьбой» и социальных движений, в отличие от индивидуализма и призывов к рациональному эгоизму, свойственных либеральному интернационализму.

Радикальный республиканизм выражает сильную приверженность к теориям прямой и представительной демократии. Ибо демократия рассматривается как неотделимая от созданных условий для эффективного участия и самоуправления, включая, среди всего прочего, достижение социального и экономического равенства. Кроме того, это объединение с гражданской республиканской традицией, до настоящего времени, считает Д. Хелд, что реализация индивидуальной свободы должна быть «…встроена в пределы и поддержана (сильным) значением политического сообщества и общественной пользы»[120] .

В космополитическом проекте сделана попытка точно определить принципы подотчётности тех центров и форм власти, которые функционируют сегодня за пределами сферы демократического контроля, и разработать соответствующие институциональные устройства. Согласно этому проекту, в грядущем тысячелетии каждый гражданин государства должен будет научиться быть «гражданином-космополитом», то есть человеком, способным быть посредником между национальными традициями, сообществами с общей судьбой и альтернативными формами жизни. Гражданство в демократическом государстве будущего, утверждают сторонники этой программы, должно, по-видимому, привести к росту роли посредничества. Будучи погружено в диалог с чужими традициями и дискурсами, это посредничество имеет своей целью расширение горизонта собственной смысловой структуры и расширение области взаимопонимания. Политические агенты, которые могут «рассуждать с точки зрения других», будут лучше решать – причем решать справедливо – новые и перспективные трансграничные проблемы и координировать процессы, которые порождают «взаимопересекающиеся сообщества с общей судьбой». Кроме того, космополитическая программа утверждает, что если современные формы власти должны стать подотчётными и если многие влияющие на нас сложные проблемы локального, национального, регионального и глобального характера должны демократически регулироваться, то люди должны будут иметь доступ в различные политические сообщества и быть их членами[121] . Иначе говоря, в новом тысячелетии демократическое политическое сообщество превратится в такой мир, граждане которого будут иметь гражданство многих стран. Столкнувшись с «взаимопересекающимися сообществами с общей судьбой», они вынуждены быть гражданами не только собственных обществ, но и более широких регионов, более широкого мирового порядка. Институты, разумеется, должны развиваться, чтобы отражать различные проблемы, вопросы-задачи, связывающие людей воедино безотносительно к тому, в каких национальных государствах они родились или выросли[122] .

Исходя из этого, сторонники космополитического подхода утверждают, что демократия должна быть переосмыслена как «двусторонний процесс». Под двусторонним процессом, или процессом двойной демократизации, включающим дальнейшую постепенную демократизацию государств и гражданских обществ, подразумевается не только углубление демократии в рамках национального сообщества, но и расширение демократических форм и процессов, происходящих независимо от национальных границ. Защищая «двойную демократизацию» политической жизни, сторонники космополитической демократии стремятся вывести демократию за пределы государства, расширяя распространение демократии на публичную сферу между и помимо государств. В этом отношении транснациональная демократия и территориальная демократия рассматриваются как взаимно усиливающиеся, а не конфликтующие принципы политического правила. Космополитическая демократия в действительности требует политического порядка в демократических объединениях, городах и нациях, так же как и в региональных и глобальных сетях[123] .

Демократия должна позволить гражданам-космополитам получить доступ к разрывающим и трансформирующим границы их традиционного политического сообщества социальным, экономическим, политическим процессам и потокам, а также быть посредником между этими процессами и сделать их себе подотчётными.

По сути, этот подход разрывает традиционную связь между легитимной политической властью и постоянными границами и ограниченными территориями и, более того, осмысляет этот разрыв как неотъемлемый признак основных демократических соглашений или демократической конституции, которая в принципе может быть укреплена и использована в различных автономных объединениях, начиная от городов и субнациональных регионов и кончая национальными государствами, регионами и более широкими глобальными структурами. Очевидно, что процесс такого отделения уже начался, поскольку политическая власть и легитимные формы власти распространяются «вниз» и «вверх» в рамках национального государства, а также «около» него. Но приверженцы космополитической программы выступают за радикальное расширение этого процесса, насколько позволяют обязательства, выполнять которые необходимо даже при наличии самых широких демократических прав и обязанностей. Это предполагает ряд кратко- и долгосрочных мер при условии уверенности в том, что геополитические силы в процессе прогрессивного и углубляющегося развития превратятся в демократические организации и институты.

Если глобализация касается этих процессов, подводя фундамент под трансформацию организации человеческой деятельности, сплачивая и расширяя эту деятельность таким образом, что образуется каркас межрегионального и межконтинентального изменения и развития, то многие заветные политические идеи, раньше сфокусированные на национальных государствах, должны быть переосмыслены и переработаны. Необходимо рассмотреть эти нормативные и институциональные проблемы чуть более подробно.

Однако раз мы живём в мире, характеризующемся глобальной политикой и многоуровневым управлением, то эффективность национальных демократических и правовых традиций весьма сомнительна. Каким бы точным и подробным ни было изложение этой проблемы, оно неизбежно основано на признании, во-первых, взаимосвязанности сущности и характерных черт демократии в рамках отдельного сообщества и сущности и характерных черт демократических отношений между сообществами. И, во-вторых, того, что для процветания демократии и самих политических сообществ должны быть созданы новые правовые и организационные механизмы. Но было бы совершенно неправильно заключить отсюда, что политика локальных или национальных демократических сообществ будет или должна быть полностью вытеснена новыми силами политической глобализации. Допустить это означало бы неправильно понять довольно сложное, многообразное и неравномерное влияние различных региональных и глобальных процессов на политическую жизнь. Разумеется, некоторые проблемы и политические решения останутся полностью на ответственности локальных правительств и национальных государств. Другие будут признаны находящимися в ведении отдельных регионов. Третьи же проблемы – такие, как состояние окружающей среды, обеспечение глобальной безопасности, вопросы мирового здравоохранения и экономическое регулирование – потребуют создания новых институтов, которые и будут заниматься их решением[124] .

Как считает Э. Макгрю[125] , единственная заслуживающая внимания попытка критики некоторых положений, присущих как космополитическому, так и радикальному демократическому проекту, может быть обнаружена в работах по вопросам «совещательной демократии» и в связанных с ней концепциях «стейкхолдинг» демократии[126] . Вместо того чтобы предлагать новое конституционное урегулирование глобальной формы правления или создание альтернативных структур глобального управления, защитники совещательной демократии увлечены объяснением «возможностей демократизации управления, действительно, существующих в международной системе, а не в государственном управлении»[127] . Сторонники концепции совещательной демократии интересуются дискурсивными источниками существующих систем глобального управления и ролью транснационального гражданского общества в установлении совещательного демократического контроля над условиями политического дискурса и действиями управления в международной системе. В действительности, их интересуют принципы и необходимые условия создания подлинной транснациональной публичной сферы демократического дискурса. Эти принципы включают недоминирование, участие, общественное обсуждение, ответственное управление и право «участия всех» в принятии публичных решений, которые затрагивают их благосостояние или интересы. Поэтому профессор политологии Австралийского государственного университета Джон Драйзик утверждает, что реализация транснациональной демократии зависит от признания того, что «сущность демократической законности обнаруживается не в голосовании или представительстве… А скорее в обсуждении»[128] .

Хотя защитники совещательной демократии не умаляют ценность либеральных достижений институциональной реформы глобального управления или космополитического требования демократической конституции для мирового порядка, оба эти видения рассматриваются сами по себе как недостаточные для основания транснациональной демократии. Вместо этого идеалы «дискурсивности» рассчитывают на создание «ассоциации, делами которой управляют члены общественного обсуждения»[129] . Это влечёт за собой, как утверждают её защитники, культивирование транснациональных общественных сфер, в которых может быть установлен искренний диалог между учреждениями общественного управления и затронутых ими решениях и действиях. Рациональное и информационное обсуждение среди всех затронутых, а не просто декларативных интересов в рассматриваемом вопросе, в конечном счёте, связано с реализацией общественного блага.

Этот вывод существенно отличается от того, что предлагает концепция либерально-плюралистической демократии, в которой достижение согласия среди выраженных интересов и предпочтений граждан или организованных интересов взято в качестве превалирующих в принятии общественных решений. Кроме того, общественные власти, как ожидается, объяснят свои поступки: то есть находящийся под влиянием должен иметь право оспорить такие действия, потому что управление расценивается как демократическое только «…до такой степени, когда люди индивидуально или все вместе наслаждаются постоянной возможностью оспорить то, что решит правительство»[130] . Соответственно, совещательная демократия нуждается в информированных и активных гражданах, а также в энергичном поощрении тех прав и условий, которые необходимы для реализации их полномочий.

Защитники совещательной демократии утверждают, что предлагается ряд принципов, на которых может быть построена всеохватывающая, отзывчивая и ответственная транснациональная демократия. Всё больше ортодоксальных вариантов стремятся особо подчеркнуть её реформистские амбиции, поскольку обсуждение задумано в качестве механизма увеличения демократической легитимации принятия общественного решения как на локальном, так и на глобальном уровне. В отличие от этого более радикальные проявления придают большое значение потенциалу, поддающемуся трансформации до такой степени, что возникает озабоченность соревнованием глобальных институциональных программ, бросающих вызов необъяснимым участкам транснациональной власти, и уполномочиванием прогрессивных сил транснационального гражданского общества[131] . Эта напряжённость между скорее процедурной, в противоположность субстантивной, интерпретацией совещательной демократии возникает из её эклектичных философских истоков, которые включают традиции критической теории, дискурсивный анализ, республиканизм, партиципативную и прямую демократии.

Критики совещательной демократии утверждают, что это не дискретная модель демократии, чтобы быть механизмом для разрешения и легитимации публичных решений. Эта критика обоснована, если является сфокусированной только на транснациональной, местной или национальной демократии.

Кроме того, несмотря на данный акцент, в дискурсе, как это ни парадоксально, имеется тенденция упускать проблемы, в которых язык и культурное многообразие являются основой для конструирования подлинной транснациональной совещательной публичной сферы. Для этого недостаточно только желания, наоборот, возникают серьёзные вопросы о роли языка и культуры в определении условий возможности подлинного политического обсуждения[132] . Действительно, акцент на самоорганизации гарантирует, что процедурные требования и установленные условия эффективного обсуждения останутся несколько неопределённо обусловленными. Наконец, есть значительное безмолвие в отношении того, как антагонистические конфликты интересов или ценностей могут быть решены без умышленного обращения к некоторым внушающим авторитет решениям. В этом отношении совещательная демократия может быть представлена в качестве крайней ценности, имеющей дело со многими из самых неотложных глобальных дистрибутивных проблем или проблем безопасности (от ослабления долговой нагрузи до гуманитарной интервенции соответственно), которые фигурируют в мировой политической повестке дня.

3.3. Транснациональная демократия:

предпочтительна или желательна

Безотносительно к интеллектуальным достоинствам любого специфического проекта транснациональной демократии серьёзный скептицизм был высказан по поводу предпочтительности и желательности этой идеи. Коммунитаризм, реализм и некоторые другие радикальные критические направления выступают против многих важных оснований, защищаемых сторонниками транснациональной демократии: теоретических, институциональных, исторических и этических.

Представителей политического коммунитаризма, например канадского политолога Уилла Кимлики[133] , не убеждают космополитические предпосылки, составляющие теории транснациональной демократии. Демократия, утверждает У. Кимлика, должна корениться в общей истории, языке или политической культуре, которые являются существенными особенностями современных территориальных политических сообществ. Все эти особенности более или менее отсутствуют на наднациональном уровне. Несмотря на путь глобализации, связывающей судьбу сообществ воедино, действительность состоит в том, что «единственный форум, в котором встречается подлинная демократия, находится в пределах национальных границ». Даже в пределах Европейского Союза транснациональная демократия не больше, чем элитарный феномен. Если нет никакой эффективной морали в сообществе вне государства, то там и не может быть подлинной нации.

Конечно, защитники транснациональной демократии утверждают, что политические сообщества трансформируются глобализацией так, как закреплена идея нации, что территориально разграниченная единица больше не является надёжной. Однако проблематизирующие таким образом нацию скептики ставят критический вопрос о том, кто или какое учреждение решает, как нация должна быть конституирована и на каком основании? Без такой определенной спецификации принципов, из которых должна быть составлена нация, трудно представить, каким образом транснациональная демократия могла бы быть институциализирована или обязательно обеспечивала бы базис для более представительного, законного и ответственного глобального управления. Будучи не в состоянии ответить на этот вопрос теоретически строгим или убедительным аргументом, предложенным скептиками, защитники транснациональной демократии ставят под сомнение правдоподобие их проекта[134] .

Для политических реалистов суверенитет и анархия представляют собой наиболее непреодолимые барьеры для реализации демократии вне границ. Хотя могут существовать элементы международного сообщества государств, в которых на глобальном уровне признаётся господство права и согласованность международных норм и порядка. Поэтому предложения реалистов остаются скорее случайными, чем устойчивыми. Конфликт и сила всегда присутствуют и обыденны во многих регионах мира. Но это не есть условия, при которых любой независимый демократический эксперимент является возможным для процветания, так как функционирование демократии настойчиво требует отсутствия политического насилия и господства права. В отношениях между суверенными государствами всегда возможны и организация насилия, и господство права, в значительной степени выраженные в реальной политике. Международный порядок – это всегда порядок, установленный наиболее сильными государствами для самих себя. В этом отношении глобальное управление является просто синонимом западной гегемонии до тех пор, пока международные учреждения остаются пленниками доминирующих сил. Государства действуют стратегически в отношении поощрения международного управления только там, где увеличивается их автономия или обходится внутреннее рассмотрение чувствительных проблем, образующих политическbй императив, наносящий ущерб демократизации глобального управления[135] . Короче, условия реализации демократической гегемонии, или некоторых альтернативных форм мировой федерации демократических государств, культивирующих транснациональную демократию, следовательно, являются теоретически и фактически невероятными. Некоторые суверенные демократические государства, возможно, будут разменивать национальное самоуправление в пользу более демократического мирового порядка, тогда как авторитарное государство даже не рассматривало бы это как проект. Таким образом, транснациональная демократия остаётся для реалистов просто утопическим идеалом.

Даже если бы транснациональная демократия была более предпочтительным идеалом, многие скептики сделали бы вывод, что её достижение с политической и этической точек зрения нежелательно[136] . В основе теорий транснациональной демократия содержится неразрешимый конфликт между нормативным обязательством в эффективной национальной демократии и желанием демократии вне государства. Во многих «зрелых» демократических государствах эта дилемма разрешается при помощи конституционных механизмов, но на международной арене они отсутствуют. Выразительной иллюстрацией этой дилеммы является «демократическое» вмешательство Европейского Союза в австрийскую политику после избирательного успеха в начале 2000 года. ЕС всем угрожал отказать в официальном признании любого коалиционного правительства, в котором присутствовал бы господин Йорг Хайдер лидер националистической партии «Австрийская партия свободы», несмотря на демократически выраженное предпочтение австрийского электората.

Опуская этическую сторону этого специфического случая общий смысл заключается в том, что «транснациональная демократия имеет потенциал, способный погасить эффективное самоуправление на локальном или национальном уровнях»[137] . Без эффективных гарантий, которые в отсутствие глобальной конституции не могут быть институционально обоснованы, опасность транснациональной демократии состоит в том, что она восприимчива к побуждениям грубого большинства, которое способно отрицать законные демократические права и желания (национальных) меньшинств. Наоборот, без установленной способности придавать силу демократическому желанию большинства против закрепленных интересов великих держав день становления транснациональной демократии просто становится заложником интересов самых могущественных геополитических сил. Именно в этом заключается, как кажется, парадокс транснациональной демократии, а именно: само существование такой способности создаёт реальную возможность для тирании транснациональной демократии, таким образом, ставится под сомнение желательность демократического идеала.

Это происходит отчасти по тем причинам, что более радикальные или прогрессивные убеждения одинаково скрывают существенные сомнения в желательности транснациональной демократии. Среди некоторых радикальных критиков сама идея транснациональной демократии рассматривается как скрытый новый инструмент западной гегемонии[138] . Как и с философией «хорошего управления», провозглашённой правительствами «Большой семёрки» и многосторонними учреждениями, принимается во внимание, прежде всего, преобладание Запада. Другими словами, есть несколько конструкций транснациональной демократии, которые обнаруживаются среди угнетенных в Африке, Азии и Латинский Америке[139] . Для большей части человечества это – отвлечение от самых неотложных глобальных проблем: СПИДа, голода, опустынивания территорий и бедности. В этом контексте транснациональная демократия может быть полностью несоответствующей и неуместной, но дающей ответ: как критическая проблема может гарантировать, что глобальные рынки и глобальный капитал будут работать в интересах большинства народов мира, не разрушая естественную окружающую среду[140] .

Демократизация глобального управления, даже если это было бы выполнимо, может быть более предпочтительной для усиления и легитимирования гегемонии глобального капитала, чем для оспаривания захвата рычагов глобальной власти. Историческое свидетельство передовых капиталистических обществ, утверждают скептики, указывает на то, как императивы капитализма превосходят действия демократии[141] . Именно там находится предполагаемая судьба транснациональной демократии. Ускоряющееся глобальное неравенство и вырисовывающаяся экологическая катастрофа просто не могут быть решены дозированным применением транснациональной демократии. Напротив, как предлагает П. Хирст, необходимы мощные и эффективные, а не демократические, глобальные организации, которые могут поставить под сомнение укоренившиеся интересы глобального капитала, продвигая общее благосостояние – социальную демократию – на глобальном уровне[142] . Наоборот, разрушение глобального управления и передачи власти к самоуправляющимся, устойчивым местным сообществам – это стратегия, одобренная радикалами. И политические, и этические основания скептичны по отношению к прогрессивному взгляду, полагающему, что транснациональная демократия будет некорректным проектом. Соответственно, этическое предпочтение для многих радикальных критиков усиливает существующие системы социального демократического управления и новые формы партиципативной демократии в сферах, не регулируемых государством[143] . Поэтому реальная демократия для этих скептиков всегда является региональной (национальной) демократией.

Есть серьёзные причины критически осмыслить релевантность, предпочтительность и желательность транснациональной демократии. Доля различных скептических аргументов указывает на то, что смысл транснациональной демократии заключается в том, что ни один ответ на глобализацию или проект глобализации, как предполагают её защитники, не являются этически и теоретически убедительным. Напротив, это чревато теоретическими недостатками и практическими опасностями. Но нет, как предлагает Р. Даль, наименьшей является опасность общественного контроля вопросов экономической жизни и военной безопасности. Кроме того, развитие национальной (территориальной) демократии было настоятельно связано с силой и насилием, поэтому история современной демократии иллюстрирует её, даже в пределах контекста разделённой политической культуры, как отчетливо хрупкую систему правил. В мире культурного разнообразия и растущего неравенства возможность понимания транснациональной демократии, поэтому должна быть оценена как незначительная без любого её убедительного навязывания любым соглашением демократических государств или мягкой демократической гегемонией. Не удивительно, что для большинства скептиков самоуправление в пределах государств (демократических или недемократических) считается этически предпочтительным для возможной тирании более демократического глобального правления.

3.4. Можно ли отвергнуть транснациональную демократию?

Защитники транснациональной демократии обвиняют скептиков в слишком поспешном отклонении теоретических, этических и эмпирических аргументов, составляющих их проекты демократии без границ. Более определенно, утверждают они, обесцениваются важные политические преобразования, вызываемые усиливающейся глобализацией и регионализацией; скептики особенно неправильно истолковывают возможности значимых политических изменений по отношению к более демократическому мировому порядку. Эти трансформации, в конечном счёте, изменяют условия, которые делают возможными суверенные, территориальные, самоуправляющиеся политические сообщества, поскольку в мире глобальных изменений локальное и глобальное, внутренне и внешнее в значительной степени неразличимы. Отрицать такие обстоятельства означает утратить способность оценивать с точки зрения вечности сущность концепции современной государственности и политического сообщества и игнорировать её историческую и социально построенную природу[144] .

Современные политические сообщества являются историческими и социальными конструкциями. Их специфическая форма, совпадающая с территориальной досягаемостью «предполагаемого сообщества» наций, является продуктом специфических условий и сил. Эта форма определяет метрическую систему, по которой измеряется единица современной демократии. Исторически государство было первичным инкубатором современной демократической жизни. Но, как замечает профессор международных отношений университета Уэллса Эндрю Линклетер, политические сообщества никогда не были статическими, неизменно созданными, а всегда находились в процессе конструкции и реконструкции[145] . Поскольку глобализация и регионализация стали усиливаться, современные политические сообщества начали испытывать существенную трансформацию: появляются новые формы политических сообществ.

Согласно Д. Хелду, национальные политические сообщества сосуществуют сегодня рядом с «пересекающимися судьбами сообществ», определяемых пространственной досягаемостью транснациональных сетей, систем гражданства и проблем. Они могут быть задуманы как «тонкие» сообщества, в противоположность «толстым» сообществам локального типа и нациям-государствам. Тем не менее национальные сообщества представляют собой необходимые этические и предварительные политические условия для культивирования транснациональной демократии. В основном они перекрывают судьбы сообществ, определяемые как новые возможные транснациональные направления развития наций.

Как отмечено, критики транснациональной демократии обвиняют её защитников в том, что они предпочтительнее применяют неопределённую концепцию народа. Это обвинение, однако, не учитывает недетерминированный и сконструированный характер современного народа (нации) самого по себе. Так Э. Линклетер предлагает, вопреки скептическому аргументу, что нация не является некоей преобразуемой политической сущностью, которая предшествует демократическому развитию, но, напротив, она самостоятельно конституируется благодаря процессам демократизации. Начиная с классической греческой демократии, конституирование народа является всегда проблематичным и случайным[146] . Этот аргумент внушает доверие утверждениям защитников транснациональной демократии, что неопределённая природа народа в их планах не ослабляют правдоподобие или теоретическую последовательность их проекта.

Не рассматривая «космополитическую нацию» как единичную, предопределенную и универсальную сущность – унифицированную мировую нацию, литература по транснациональной демократии подчёркивает комплексную, подвижную и многослойную конструкцию, ясно сформулированную в разнообразии наборов отношений к множеству участков глобальной власти и структуры глобального управления. Такая концепция, как подтверждено опытом Европейского Союза и федеративных государств, является, конечно, исторически беспрецедентной. К тому же так называемая загадка народа в теориях транснациональной демократии не является фатальным недостатком, как хотелось бы многим скептикам.

Центральным пунктом в учреждении политических сообществ вне государства является рост институционализации транснациональных общественных сфер, как некоторые утверждают, благодаря росту конституционализации мирового порядка[147] . Накопление многосторонних, региональных и транснациональных мер (которые развились в последнее пятидесятилетие), создало неписанную конституцию глобального государства. В поисках управления и регулирования трансграничных проблем государства стремились упорядочивать соответствующие полномочия и власть через соглашения и другие меры. При этом они институционализировали сложную систему правил, прав и обязанностей для управления их общими делами. Дальше всего это пошло в Европейском Союзе, где появилась эффективная квазифедеральная конституция. Но в другом случае, как в ВТО, власть национальных правительств пересматривается: управление торговыми спорами становится подчиненным правовым нормам[148] .

В пределах сообщества государств были разработаны и укреплены некоторые существенные демократические принципы, cвязанные с институционализацией [149] . Таким образом, самоопределение, народный суверенитет, демократическая законность, юридическое равенство государств стали ортодоксальными принципами международного общества. Как комментирует профессор международных отношений университета Кембриджа Джеймс Майал, происходило «укрепление не только непосредственно демократии, но и демократических ценностей, как стандарта из законности в пределах международного сообщества»[150] . В последние годы эта демократизация международного сообщества также ускоряется в ответ на процессы глобализации, действия межнационального гражданского общества и социальной динамики расширяющегося сообщества демократических государств. Несмотря на её неравномерность и недолговечность, она предстаёт объединённой с конституционализацией мирового порядка «подгонкой» необходимых исторических условий – создание «зон мира» и господства права – для культивирования транснациональной демократии.

Дальнейшее свидетельство этого процесса демократизации должно быть обнаружено в возрастающей политической реакции многих правительств и учреждений транснационального гражданского общества на последствия экономической глобализации[151] . Такие ответы достаточно чётко демонстрируют не только разнообразные пути, но и общее стремление прогрессивных политических сил и являются системой ответственного, отзывчивого и прозрачного глобального управления. Наряду с ростом осознания, что власть ускользает от демократических государств и избирателей и переходит к неизбранным и фактически неподотчётным глобальным органам (например, ВТО), прибавилось увеличивающееся политическое давление на правительства «Большой восьмёрки», чтобы привести в соответствие хорошее управление с глобальным управлением[152] .

Конечно, демократия включает больше, чем просто прозрачное и ответственное принятие решений. Кстати, любопытно отметить, что споры, касающиеся этой «реформы», явно описывают несколько направлений транснациональной демократии, указанных выше (демократическая межгосударственность, совещательная, радикальная и космополитическая демократии). Например, в контексте ВТО язык «стейкхолдинг» весьма очевиден; хотя удивительно, что и в правительстве США, и в гражданском обществе предлагают его реформу[153] . Но безотносительно непосредственных результатов текущего процесса реформы, подобное положение твердо закрепило проблему демократических мандатов международного управления на глобальной повестке дня. При этом транснациональная общественная сфера была создана в пределах, в которых соединились серьёзное политическое размышление и дебаты по законности глобального управления.

Конечно, для скептиков типа Р. Даля эти события не лишают законной силы нормативный аргумент, касающийся того, что международные учреждения не могут быть действительно демократичными. Всё же, как указывают защитники транснациональной демократии, это должно полностью игнорировать существенные примеры международных или сверхгосударственных учреждений, от Европейского Союза до Международной организации труда, чьи установленные проекты отражают новые комбинации традиционных межправительственных и демократических принципов. Европейский Союз представляет собой выдающуюся институционализацию, форму, отличную от демократии вне границ, однако это ни в коем случае не является уникальным. Например, Международная лейбористская организация институционализировала ограниченную форму «стейкхолдинг» через трехстороннюю систему представительства, соответствующего государствам, деловым и трудовым организациям. Как считает профессор университетского колледжа Оксфорда Нгайра Вудс, вне этих более новых международных функциональных учреждений, типа Международного фонда сельскохозяйственного развития и глобальной экологической системы, воплощаются принципы «стейкхолдинг», как средство, гарантирующее представительное принятие решения. Кроме того, виртуально все главные международные учреждения стали открытыми для формального или неформального участия представителей гражданского общества[154] . Даже ВТО имеет созданный гражданский общественный форум.

Скептическое суждение, что эффективное международное управление просто несовместимо с демократическими методами, кажется несколько преувеличенным в свете исторических описаний глобального управления. Напротив, в определённых отношениях основные демократические принципы созданы из существующих глобальных и региональных систем управления.

Наконец, по вопросу ценности транснациональной демократии социалистические критические анализы поднимают серьёзную проблему, касающуюся того, можно ли доверять демократии в реализации большего глобального социального правосудия. В отношении либеральной демократии в национальном контексте историческое свидетельство проявляется несколько смешано. В противоположность, защита транснациональной демократии начинается с отличительного понимания (исторического и концептуального) отношений между капитализмом – выступающим основным двигателем глобального неравенства и несправедливости – и демократией. Подобное понимание осознаёт неизбежные противоречия между логикой капитализма и логикой демократии. Вследствие этого происходит уклонение от фатализма многих структурных марксистских и радикальных критических анализов в утверждении, и на теоретических, и на исторических основаниях, того, что транснациональная демократия – необходимое требование реализации глобального социального правосудия.

История европейской социальной демократии, смягчённая капитализмом, принимается как важное обстоятельство. Соответственно, подобное положение транснациональной демократии неотделимо от аргумента за глобальное социальное правосудие. Действительно, ценность транснациональной демократии, считают самые яростные защитники, заключается в её способности обеспечивать законные механизмы и основания для обуздания власти глобального капитала, содействуя, таким образом, распространению и потенциальной реализации условий большего глобального социального правосудия[155] . Существующие учреждения глобального управления терпят неудачу в этом вопросе, что неудивительно, поскольку они – пленники доминирующих экономических интересов[156] . Однако для сторонников транснациональной демократии, в противоположность оппонентам, защищающимся больше энергично, этот тезис не является поводом, чтобы «покинуть» свой проект.

Итак, достижимо ли демократическое глобальное государство?

Если идея транснациональной демократии не может быть так легко отклонена, тогда необходимо обратиться к перспективам её реализации. Это подразумевает рассмотрение двух проблем: степень, с которой возможно идентифицировать постоянные тенденции в глобальной политике, обеспечивающей условия для её потенциальной реализации, и степень, с которой любая из теорий транснациональной демократии обеспечивает вероятное или достоверное основание её возможности. Эти проблемы с необходимостью порождают радикально расходящиеся выводы, поскольку они привлекают преимущественно спекулятивные суждения и неотделимы от первичных этических убеждений[157] .

Несмотря на убедительный мандат скептического обстоятельства, есть хорошие основания согласиться с мнением защитников транснациональной демократии в том, что осторожный оптимизм в этом вопросе оправдан. Глобализация и регионализация стимулируют мощные политические реакции, которые в их более прогрессивных проявлениях породили беспрецедентные общественные дискуссии о демократических мандатах управления вне государства[158] .

Вашингтонское соглашение, защищающее освобождённый глобальный капитализм, больше не кажется настолько безопасным или главенствующим[159] . Регулирование глобализации стало основной политической проблемой, и это, в свою очередь, повлекло много обсуждений о структуре принципов и точной форме, которую должно принять такое регулирование. Реформа основных учреждений глобального управления, как было обозначено на саммите тысячелетия ООН, теперь стоит в мировой политической повестке дня. Прозрачность, ответственность, участие и законность быстро становятся ценностями, связанными с доминирующими дискуссиями об этой реформе. Прогрессивные элементы транснационального гражданского общества организуются и мобилизуются для утверждения политического давления на правительства и учреждения с целью выполнения этой реформы. Понятые в более широком контексте демократизации международного общества (обсужденной выше) эти политические события приобретают намного большее политическое значение. Общепризнанность потенциала окончательного отказа или «косметического» преобразования существующей конъюнктуры, отмена гегемонии неолиберализма, живучесть транснационального гражданского общества, срочные требования эффективного и законного регионального и глобального управления и распространяющихся демократических ценностей и стремлений подтверждаются оптимистическим заключением Дж. Драйзика: перспективы транснационального демократического проекта являются «…по разным причинам более уверенными, чем когда-либо прежде»[160] .

Данное утверждение не обесценивает и не упрощает ни встречные тенденции и силы, ни пределы демократической реформы, а просто признаёт, что современные события составляют благожелательные условия для развития к более ответственным и демократическим формам глобального управления. Конечно, остаётся открытым более интересный вопрос о вероятной траектории демократической реформы.

Было бы неуместным ожидать, что любая из рассмотренных выше основных теорий транснациональной демократии, могла бы предложить убедительную или вероятную оценку возможной траектории демократической реформы. Как и в нормативных теориях, каждая из них прежде всего устанавливает и принципы транснациональной демократии, и необходимые условия для её существования. По сути, эти течения отражают различные концепции демократии, которые локализованы в пределах весьма различных, но иногда пересекающихся традиций демократической мысли. Впоследствии, вместо того чтобы спросить, какой проект транснациональной демократии лучше обеспечивается, корректнее задуматься о том, почему этот вопрос именно так актуализируется.

Так как это утверждение в значительной степени совместимо с существующим либеральным мировым порядком, ценностями доминирующих западных государств и политических элит демократических государств, может появиться самый вероятный путь к транснациональной демократии. Современные обсуждения реформы глобального управления, свидетельствующие о приоритете предоставления ответственности и прозрачности, доминируют в дискурсе теории демократической межгосударственности. Однако это очень ограниченная процедурная концепция демократии, которая является статистической и универсальной в своих предположениях. Для многих прогрессивных социальных сил это именно та превалирующая ортодоксия, которую политические дебаты, окружающие реформу глобального управления, стремятся превзойти. Другими словами, это стремление относится, прежде всего, к демократии государств – международной демократии, а не к демократии наций – транснациональной демократии. В отличие от этого более поддающиеся трансформации стремления радикально-плюралистической демократии, поддержанной трансверсальной политикой новых социальных движений, запятнаны отказом установиться теоретически или исторически, так как, в отсутствие любой верховной власти или правовых норм, транснациональная демократия может быть понята или институциализирована. В чрезвычайно децентрализованном мировом порядке, в котором преобладали самоуправляющиеся сообщества, условия для развития подлинной транснациональной общественной сферы или демократизации глобального управления, по-видимому, были бы устранены. Почему такой порядок с необходимостью порождал бы транснациональную демократию, в противоположность тирании сообщества, далеко не ясно. В этих отношениях теории радикально-плюралистической демократии не хватает убедительности в изложении условий собственной реализации.

И наоборот, теории космополитической и совещательной демократии предоставляют более систематическое и убедительное описание своих возможных условий выполнимости и реализации, но являются при этом нормативно амбициозными и радикальными теориями, поскольку каждая из них стремится к преобразованию мирового порядка в направлении демократического сообщества из государств и народов, однако каждая из них тем не менее глубоко осознает мощь структурных и экономических сил, препятствующих перспективам транснациональной демократии. Оба эти направления проводят строгий учет необходимых предварительных условий и процессов, являющихся причиной демократизации мирового порядка. В этих отношениях они могут рассматриваться как дополняющие друг друга описания транснациональной демократии. При этом учитывается, что первичные проблемы совещательной демократии являются наряду с непоследовательными источниками мирового порядка и значительной коммуникативной властью гражданского общества в демократизировании глобального управления первичным интересом космополитической демократии со спецификацией соответствующих конституционных и институциональных порядков культивирования и укрепления демократии вне государства. Кроме того, защитники теорий космополитической и совещательной демократии рассматривают транснациональную демократию «…не [просто] как альтернативу национальной демократии, но также как её частичное спасение»[161] . Несмотря на врождённый идеализм, космополитическая и совещательная теории транснациональной демократии представляют собой самые сложные, но в то же время весьма убедительные аргументы за демократию вне границ. Вместе они представляют оригинальные и всесторонние попытки переосмысления демократии, согласуясь с миром, в котором организация и осуществление власти приобрели существенные транснациональные, региональные и даже глобальные измерения.

История теории демократии – это история последовательного переосмысления проекта демократии в соответствии с новыми историческими обстоятельствами. В ответ на современные паттерны глобализации и регионализации теоретики начали размышлять над потребностью, желательностью и вероятностью транснациональной демократии, для того чтобы призвать к ответу глобальные и транснациональные силы, которые теперь избегают существующих учреждений территориальной демократии. Объединились серьёзные академические и политические дискуссии, вследствие чего появились отличительные теории, по-разному понимающие демократию и в различной степени находящие своё выражение в обсуждении реформы глобального и регионального управления – от Европейского Союза до Международного валютного фонда. В этой работе были критически пересмотрены нормативные и эмпирические утверждения теорий транснациональной демократии, а именно: демократической межгосударственности, радикального демократического республиканизма, космополитической и совещательной демократий. Однако представленная аргументация была направлена на защиту идеи транснациональной демократии в основном против заявлений самых скептически настроенных критиков. Более определённо это было доказано в случае описания космополитической и дискурсивной демократий как взаимодополняемых и взаимообусловливаемых проектов. Вместе они обеспечивают политически убедительный и амбициозный ответ на вызов глобализации и требования более демократической структуры глобального и регионального управления. Конечно, предложенные аргументы могут быть не в состоянии убедить те особо скептические мнения, что сама идея транснациональной демократии не является просто утопической. Однако подобный скептицизм должен сглаживаться предостережением известного британского историка Эдварда Карра о том, что «здравую политическую мысль и здравую политическую жизнь можно обнаружить только там, где (в утопии или в реальности) их место»[162] .

Заключение

Существует много серьёзных оснований для того, чтобы сомневаться в теоретической и эмпирической обоснованности утверждений о том, что в условиях современной глобализации национальные государства как бы уходят в тень. В данной работе была предпринята попытка подчеркнуть, что, хотя региональные и глобальные структуры взаимосвязей укрепляются, они влекут за собой сложные и разнообразные последствия для разных сфер общественных отношений. Но при этом не ставилась задача доказать, что суверенитет государства сегодня совершенно разрушен, даже если бы речь шла о таких сферах, где властные структуры пересекаются и властные полномочия оказываются разделёнными, такое высказывание совершенно исказило бы данную позицию. Была предпринята попытка доказать, что существуют обширные области и регионы, для которых характерно проявление взаимной лояльности, наличие противоречащих друг другу представлений о правах и обязанностях человека, взаимосвязях правовых и властных структур, и другие, в которых (особенно это относится к развитым странам), как принято считать, суверенитет есть абсолютная, не делимая и единственно возможная форма проявления государственной власти.

Политические сообщества и цивилизации больше не могут быть охарактеризованы как «обособленные друг от друга миры» или как «локальные». Несомненно, их структурирование обусловлено существующими между ними неравенством и иерархией. Но даже самые сильные из них, включая самые мощные национальные государства, больше не могут оставаться не затронутыми меняющимися моделями региональных и глобальных потоков и структур активности. Но при этом характер отдельных трансформаций и их влияний на отдельные формы политического сообщества весьма разнообразны.

Можно привести два весьма характерных примера подобных изменений: один из области законодательства по правам человека, другой – из сферы политики, проводимой в отношении процентных ставок.

В процессе развития в условиях глобализации международное законодательство по правам человека, индивиды, правительства и неправительственные организации оказались в новых системах правового регулирования. Теперь международное право, признавая силу и принуждение, права и обязанности, во многих существенных отношениях ограничивает принцип государственного суверенитета: суверенитет уже не является автоматической гарантией международной легитимности. Наиболее важны в этой связи, несомненно, законодательство по правам человека и режимы прав человека. Хотя в международном праве наметилась тенденция постепенного отхода от принципа, согласно которому государственный суверенитет необходимо отстаивать независимо от того, какие последствия будет это иметь для индивидов, групп и сообществ, но при этом уважение, проявляемое к автономии субъекта и к широкому спектру прав человека, в разных регионах мира различно.

Изменения в международном праве и режимах прав человека посягают сегодня на традиционное понимание суверенитета государства. Конечно, юридически легитимность власти может до известной степени измениться, но фактически по причине слабости механизмов применения права независимость государства глубоко ущемлена быть не может. Обратным примером могут служить финансовая глобализация и её воздействие на макроэкономическую политику. Так как речь идёт о радикальном влиянии глобализации не на суверенитет, а на независимость государства.

Финансовая глобализация, напротив, как считают, de jure вообще не ставит под сомнение легитимность той или иной формы правления, но de facto ограничивает независимость государств в том, что касается выбора ими предпочтений и следования их собственным политическим интересам. Например, финансовая глобализация предполагает, что национальные процентные ставки в значительной степени обусловлены общемировой ситуацией в данной сфере. В условиях системы фиксированных валютных курсов национальные государства должны признать процентную ставку необходимой для поддержания паритета между валютами. При «плавающих» процентных ставках правительства стран свободны (в пределах рынка) в выборе своих процентных ставок при условии, что они соглашаются с их возможными последствиями, а именно: с международными валютными курсами.

Поэтому трудно согласиться с мнением, что финансовая глобализация просто ограничила независимость национальных государств в каком-то одном направлении; она не привела к простому расширению или сокращению полной независимости государств или выбора ими того или иного политического курса. Но затраты и выгоды, связанные с этим выбором, безусловно, изменились. Так, финансовая либерализация заставила правительства стран больше полагаться на процентные ставки как главный инструмент своей валютной политики, поскольку манипулирование капиталом, выделение резервных денежных средств, кредитные ограничения и другие рычаги управления становятся менее эффективными и более дорогостоящими инструментами макроэкономической политики. В то же время контроль над всем, кроме краткосрочных процентных ставок, ослабел, и при политике фиксированного или регулируемого валютного курса контроль даже над краткосрочными процентными ставками был в значительной степени продиктован существованием фиксированной валюты и требуемой рынками надбавкой за риск. Что естественным образом привело к известным последствиям. Поэтому отказ от использования рычагов манипулирования капиталом и масштабы финансовой глобализации должны предопределить строгое следование национальной валютной политике и антиинфляционным мерам.

Итак, традиционные представления о государственном суверенитете и независимости государства пересматриваются и переосмысляются в рамках изменяющихся процессов и структур регионального и глобального порядка. Более того, государства заключены в различные сложным образом пересекающиеся друг с другом политические сферы. Таким образом, национальный суверенитет и независимость государств должны пониматься как включённые в более широкую систему правления, в рамках которой они составляют всего лишь один ряд принципов, которые наряду с прочими лежат в основе политической власти. «Вестфальская система» государственного суверенитета и независимости подвергается значительной трансформации, по мере того как она меняется в наиболее важных её аспектах. Но отсюда вовсе не следует, что эта трансформация носит характер явный или неизменный

Мы должны так переработать наши политические представления, чтобы не остаться политически пассивными перед этими региональными и глобальными метаморфозами. Есть все основания полагать, что новые политические меры не только необходимы, но и вполне возможны в свете уже происходящего изменения структуры региональных и глобальных процессов, возникновения центров по принятию политических решений (таких как Европейский Союз), роста политических потребностей в новых формах политической дискуссии, разрешения конфликта и требования прозрачности в сфере принятия решений на международном уровне. В этом возникающем новом мире все города, национальные парламенты, региональные ассамблеи и глобальные власти могли бы получить различный, но взаимосвязанный набор ролей в рамках структуры, обеспечивающей подотчётность и публичное принятия решений.

Несомненно, вопрос о том, для того ли существуют культурные традиции и ресурсы, чтобы обеспечивать развитие демократизации не только национальных государств, но и более широкого регионального и глобального порядка, остается открытым. Хотя процессы глобализации и могут охватить фактически весь мир, они необязательно порождают то ощущение глобального сообщества, от которого зависела бы легитимность мирового демократического правления. Действительно, многие утверждают, что ускоряющаяся глобализация лишь порождает и усугубляет конфликты (в первую очередь конфликты из-за экономической диспропорции), поскольку страны мира стремятся защитить свои интересы в рамках «мирового соседства». Это дробление мира на нации, регионы, культуры и сообщества может сократить возможности транскультурного основания глобальной демократической политики. Так, в Азиатско-Тихоокеанском регионе процветает «азиатская» форма демократии, а в Африке рождаются местные, самобытные демократические традиции и представления о правах человека. Растущий национализм и глобальные различия усиливают культурные различия и раздробленность мира. Культурный релятивизм, всё больше становясь заложником авторитарной политики, фактически подрывает основы консенсуса относительно демократии как мирового этического феномена.

Легко впасть в пессимизм относительно будущего политических сообществ демократии, перспектив достижения эффективной подотчётности в контексте меняющегося регионального и глобального порядка. Есть масса доводов в пользу таких настроений, в том числе и тот факт, что основные политические единицы мира по-прежнему состоят из национальных государств, хотя некоторые наиболее мощные в мире социально-политические силы вырываются за рамки этих единиц. Одно из последствий этого состоит в том, что наряду с новыми формами трайбализма появляются и новые формы фундаментализма, и все они декларируют априорное преимущество особой религиозной, культурной или политической идентичности над всеми остальными, все они ставят свои цели и интересы превыше всего.

Действуют, однако, и другие силы, дающие основания для более оптимистического взгляда на перспективы политического сообщества и демократической политики. Выше обосновывалось существование сил и процессов, порождающих изменение политических культур, институтов и структур. Несомненно, у Организации Объединённых Наций много недостатков, но она образовалась сравнительно недавно и, будучи структурой, восприимчивой к инновациям, может быть перестроена. Структура ООН с несметным числом входящих в неё организаций служит с учетом всех её слабых мест хорошим примером того, как нации могли бы лучше взаимодействовать при решении (и успешном решении) общих проблем. Иногда они так и действуют, хотя всё ещё редко. Развитие такого мощного регионального сообщества, как Европейский Союз, также представляет собой поразительный факт. Еще шестьдесят лет назад Европа была на грани самоликвидации. С тех пор она разработала новые механизмы сотрудничества, соблюдения прав человека и новые политические институты не только для того, чтобы заставить государства-члены отчитываться по широкому кругу вопросов, но и для того, чтобы собрать воедино элементы их суверенитета. Кроме того, существует много региональных и транснациональных акторов, оспаривающих условия глобализации. Это не только международные корпорации, но и такие новые социальные движения, как движения в защиту окружающей среды и женское движение.

Короче говоря, имеются тенденции к появлению новых форм общественной жизни и новых путей обсуждения региональных и глобальных проблем. Все они находятся на начальных стадиях своего развития, и нет никаких гарантий, что соотношение политических сил будет таково, что они смогут развиваться и дальше. Также, как выяснилось, нет никаких гарантий в том, что развитые капиталистические страны могут быть защищены и вскормлены в своей нынешней форме. Напротив, процессы трансформации предполагают, что эти страны по крайней мере реконтекстуализируются, репозиционируются и в какой-то степени видоизменяются под влиянием региональных и глобальных процессов.

Если мы хотим в условиях глобализирующегося мира сохранить наши самые заветные демократические политические понятия, такие как ограниченная политическая сфера, отличная от правителя и подданных, принцип господства права, политическая подотчётность, социальная справедливость и независимость индивидов (это лишь некоторые из них), релевантными и эффективными и в новом тысячелетии, то необходимо изменить не только национальные, но и глобальные политические институты.

Литература

1. Азроянц Э.А. Глобализация: катастрофа или путь к развитию? Современные тенденции мирового развития и политические амбиции. – М.: Новый век, 2002.

2. Антиглобалистские движения – начало великой смуты XXI века?: Материалы «круглого стола» // Мировая экономика и международные отношения. – 2001. – № 12.

3. Арон Р. Эссе о свободах. – М.: Праксис, 2005.

4. Бажов С.И. Философия истории Н.Я. Данилевского. – М., 1997.

5. Барлыбаев Ч.А. Общая теория глобализации и устойчивого развития. – М., 2003.

6. Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества. – М.: Весь Мир, 2004.

7. Бек У. Политическая динамика в глобальном обществе риска // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 5. – С. 10–19.

8. Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001.

9. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М.: Медиум, 1995.

10. Бжезинский З. Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство. – М.: Международные отношения, 2004.

11. Бобровников А.В., Давыдов В.М., Теперман А.В. Феномен финансовой глобализации. Универсальные процессы и реакции латиноамериканских стран. – М.: Ин-т Латин. Америки, 2000.

12. Брыкин М.А. и др. Информационные и глобальные вызовы современности. – М.: Новый Логос, 2001.

13. Бузгалин А.В., Колганов А.И. Глобальный капитал. – М.: Едиториал УРСС, 2004.

14. Бхагвати Д. В защиту глобализации. – М.: Ладомир, 2005.

15. Вардомский Л.Б. Между глобализмом и регионализмом: проблемы и тенденции регионализации постсоветского пространства // Полития. – 2002. – № 1(24). – С. 65–83.

16. Василенко И.А. Политическая глобалистика. – М.: Логос, 2000.

17. Вернадский В.И. Научная мысль как планетарное явление. – М.: Наука, 1991.

18. Войтоловский Ф.Г. Идейно-политические процесс внутри антиглобалистских движений // Мировая экономика и международные отношения. – 2003. – № 2. – С. 9–14.

19. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. – М.: Весь Мир, 2004.

20. Гобозов И.А. Социальная философия. – М., 2003.

21. Горин Н. Глобализация и локальные цивилизации // Власть. – 2000. – № 1. – С. 28–33.

22. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991.

23. Дахин В.Н. Глобализация – взгляд историка // Свободная мысль – XX. – 2001. – № 5(1507). – С. 26–33.

24. Делягин М.Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. – М.: ИНФРА-М, 2003.

25. Деррида Ж. Глобализация, мир и космополитизм // Космополис. – 2004. – № 2 (8). – С. 125–140.

26. Дука С.И. Информационное общество: социогуманитарные аспекты. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004.

27. Егишянц С.А. Тупики глобализации: торжество прогресса или игры сатанистов? – М.: Вече, 2004.

28. Журавский А.В. Глобализация и столкновение цивилизаций. – М.: КноРус, 2004.

29. Загладин В.В., Фролов И.Т. Глобальные проблемы современности: научный и социальный аспекты. – М., 1981.

30. Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. – М.: Ладомир, 2004.

31. Закария Ф. Постамериканский мир. – М.: Европа, 2009.

32. Зидентоп Л. Демократия в Европе. – М.: Логос, 2004.

33. Зиновьев А.А. Глобальный человейник. – М.: Центрополиграф, 2000.

34. Игрицкий Ю.И. Национальное государство под натиском глобализации // Pro et contra. – 1999. – № 4. – С. 203–211.

35. Ильин М.В. Глобализация политики и эволюция политических систем: глобальные социальные и политические перемены в мире. – М., 1997.

36. Иноземцев В.Л. Вестернизация как глобализация и «глобализация» как американизация // Вопросы философии. – 2004. – № 4. – С. 58–69.

37. Иноземцев В.Л. Пределы глобализации: мнимые и реальные // Свободная мысль-XXI. – 2000. – № 11. – С. 122–124.

38. Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. – М.: Логос, 2000.

39. Иноземцев В.Л. Упорядочивая беспорядочный мир // Свободная Мысль –XXI. – 2003. – № 9. – С. 126–132.

40. Кагарлицкий Б.Ю. Глобализация и новые социальные движения // Дилеммы глобализации. Социумы и цивилизации: иллюзии и риски. – М.: ИСП РАН, 2002.

41. Кармадонов О.А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. – 2005. – № 5. – С. 47–56.

42. Кейган Р. О рае и власти: Америка и Европа в новом мировом порядке. – М.: РОССПЕН, 2004.

43. Кирибаев Н.С. Глобализация и мультикультурализм. – М.: Изд-во РУДН, 2005.

44. Костин А.И. Экополитология и глобалистика. – М.: Аспект Пресс, 2005.

45. Кувалдин В.Б. Глобализация и судьба нации – государства. – М.: Полис, 1999.

46. Лапкин В.В., Пантин В.И. Геоэкономическая политика и глобальная политическая история. – М.: Олита, 2004.

47. Левашова А.В. Глобализация мира: миф или реальность? // Вестник Московского университета. – Сер. 18. – Социология и политология. – 2001. – № 1. – С. 15–28.

48. Липман У. Публичная философия. – М.: Идея-Пресс, 2004.

49. Литовченко С.Е. Глобализация и конкурентоспособность: стратегии успеха. – М., 2003.

50. Лукач Дж. Конец двадцатого века и конец эпохи модерна. – СПб.: Наука, 2003.

51. Лукащук И.И. Глобализация, государство, право, XXI век. – М., 2000.

52. Лукин В.Н., Мусиенко Т.В. Гражданское общество и политическая стабильность в условиях глобализации // Credo. – 2005. – № 2(24).

53. Лукин А.В. Невежество против несправедливости. Политическая культура российских «демократов» (1985–1991). – М.: Научная книга, 2005.

54. Мальковская И.А. Глобализация как социальная трансформация. – М.: РУДН, 2002.

55. Манн М. Автономная власть государства: истоки, механизмы, результаты. Социология политики: классические и современные теории. – М., 2004.

56. Манн М. Нации-государства в Европе и на других континентах: разнообразие форм, развитие, неугасание // Нации и национализм. – М.: Праксис, 2002.

57. Маритен Ж. Человек и государство. – М.: Идея-Пресс, 2000.

58. Мартин Г.П., Шуман Х. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. – М.: Альпина, 2001.

59. Медушевский А.Н. Сравнительное конституционное право и политические институты. – М.: ГУ ВШЭ, 2002.

60. Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. – М.: Прогресс, 1995.

61. Митрофанова Н.В. Глобальная альтернатива? Поиски новых форм демократии для Запада и России. – М., 2000.

62. Михайлова В.А., Кушлин В.И. Глобализация и ВТО. – М.: РАГС, 2005.

63. Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество. – М.: Устойчивый мир, 2001.

64. Момджян К.Х. Несколько слов о глобализации // Личность. Культура. Общество. – 2003. – Вып. 3–4 (17–18). – С. 51–62.

65. Московский юридический форум «Глобализация, государство, право, XXI век»: По материалам выступлений. – М.: Городец, 2004.

66. Мунтян М.А., Урсул А.Д. Глобализация и устойчивое развитие. – М.: СТУПЕНИ, 2003.

67. Назарчук А.В. Этика глобализирующегося общества. – М.: Директмедиа Паблишинг, 2002.

68. Негри А., Хардт М. Множество: война и демократия в эпоху империи. – М.: Культурная революция, 2006.

69. Никольская Г.К., Лебедева Е.А. и др. Социально-экономическая эффективность: опыт США. Ориентир на глобализацию. – М.: Наука, 2002.

70. Оппенгейм Л. Международное право. Мир. – М.: Иностр. лит., 1948.

71. Панарин А.С. Искушение глобализмом. – М.: Эксмо, 2003.

72. Пантин В.И. Циклы и волны глобальной истории. Глобализация в историческом измерении. – М., 2003.

73. Подзигун И.М. Глобализация и проблема будущего индустриальной цивилизации. – М.: Изд-во КМК, 2000.

74. Порядин С.В. США – лидер глобализации // Филосовские науки. – 2001. – № 2. – С. 32–46.

75. Престовиц К. Страна-изгой. Односторонняя политика Америки и крах благих намерений. – СПб.: Амфора, 2005.

76. Проскурин С.А. Глобализация или глобализм? // Власть. – 2001. – № 6. – С. 53–58.

77. Прыкин Б.В. Глобализация экономики – ключ к самосохранению. Деятельность эколого-экономических систем. – М.: Юнити-Дана, 2003.

78. Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. – М.: Логос, 2002.

79. Рогожина Н.Г. Политическое лицо антиглобалистов // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 6. – С. 31–38.

80. Рунов Б.Б. Интеграция Африки в глобальную экономику (тенденции, проблемы, перспективы). – М.: Издат. Дом XXI век. Согласие, 1999.

81. Савин Л.В. Глобальный дискурс. Анализ процессов глобализации в свете различных методологий. – М.: Университетская книга, 2003.

82. Салицкий А. Вызовы глобализации и проблемы полупериферийных стран // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 2. – С. 15–19.

83. Сеидов А.В. Международное право в эпоху глобализации. Эволюция концепции государственного суверенитета. – М.: Научная Книга, 2005.

84. Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л., Филатов В.П. Феномен свободы в условиях глобализации. – М.: РГГУ, 2008.

85. Стриженко А.А. Глобализация мировой экономики: информационный аспект. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001.

86. Стритен П. Интеграция, взаимозависимость и глобализация // Финансы и развитие. – 2001. – Вып.38. – № 2. – С. 34–37.

87. Супян В.Б. Глобализация американской экономики и её последствия // США и Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – № 5(377). – С. 16–28.

88. Супян В.Б. Глобализация экономики: последствия для США // Бизнес Академия. – 2002. – № 4(14). – С. 45–49.

89. Тодд Э. После империи. Pax Americana – начало конца. – М.: Международные отношении, 2004.

90. Тютюнник Ю. Антиглобализм и тоталлогия // Альтернативы. – 2001. – № 4. – С. 53–68.

91. Удовик С.Л. Глобализация: семиотические подходы. – М.: Рефл-бук, 2002.

92. Уткин А.И. Глобализация: процесс и осмысление. – М.: Логос, 2001.

93. Федотова В.Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории // Вопросы философии. – 2002. – № 12. – С. 20–27.

94. Фридман Л.А. Процесс глобализации и его воздействие на развитые и развивающиеся страны. – М.: ИЦИСАА при МГУ, 1999.

95. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. – М.: Издательство АСТ, 2004.

96. Хантингтон С.Ф. Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка. – М.: АСТ, 2003.

97. Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. – М.: Поколение, 2007.

98. Хелд Д. и др. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004.

99. Чернышевский Н.Г. Утопический социализм. – М., 1982.

100. Чешков М.А. Глобализация: сущность, нынешняя фаза, перспективы // Pro et Contra. – М., 1999. – Т. 4, № 4. – С. 122.

101. Чумаков А.Н. Глобализация. Контуры целостного мира. – М.: Проспект, 2005.

102. Чумаков А.Н. Метафизика глобализации. Культурно-цивилизационный аспект. – М.: Канон+, 2006.

103. Шестопал А.В. Глобальная демократизация и глобальный кризис // Космополис.– 1999. – С. 82–94.

104. Шмулевич В.Л. Интеграция как глобальная тенденция современности. – М.: Граница, 2000.

105. Яковец Ю.В. Глобализация и взаимодействие цивилизаций. – М.: Экономика, 2003.

106. Яновский Р.Г. Глобальные изменения и социальная безопасность. – М.: Academia, 1999.

107. Albrow M. Globalization, Knowledge and Society. Readings from International Sociology. – London: Sage, 1990.

108. Amin S. Capitalizm in the Age of Globalization. – London: Zed Press, 1997.

109. Archibugi D. The Global Commonwealth of Citizens. Toward Cosmopolitan Democracy. – Princeton University Press, 2008.

110. Benton L. From the World Systems Perspective to Institutional World History: Culture and Economy in Global Theory // Journal of World History. – 1996. – Vol. 7.

111. Boli J., Loya T. National Participation in World-Polity Organization. Constructing World Cultures. – Stanford: Stanford University Press, 1999.

112. Burbach R., Nunez O. Globalization and its Discontents. – London: Pluto Press, 1997.

113. Callinicos A. Marxism and the New Imperialism. – London: Bookmarks, 1994.

114. Carr E. The Twenty Years Crisis 1919-1939. – London: Papermac, 1981.

115. Clark I. Globalization and International Relations Theory. – Oxford: Oxford University Press, 1999.

116. Commission on Global Governance “Our Global Neighbourhood: The Report of the Commission on Global Governance”. – Oxford: Oxford University Press, 1995.

117. Connolly W.E. Democracy and Territoriality // Millenium. – Vol. 20, № 3. – P. 463–484.

118. Cox R. Globalization, Multilateralism and Democracy. Approaches to World Order. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

119. Crawford J. Democracy in International Law. – Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

120. Dahl R. Can International Organizations be Democratic? Democracy’s Edges. I. Shapiro and C. Hacker-Cordon. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999. – P. 19–36.

121. Dahl R. Democracy and its Critics. – New Haven: Yale University Press, 1989.

122. Deudney D. Global Village Sovereignty. The Greening of Sovereignty. – Boston: MIT Press, 1998. – P. 299–325.

123. Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. – Oxford: Oxford University Press, 2000.

124. Dryzek J. Transnational Democracy // The Journal of Political Philosophy. – 1999. – № 7(1).

125. Eckersley R. Deliberative Democracy, Ecological Representation and Risk: Towards a Democracy of the Affected. – Mimeo, 2000.

126. Elazar D. Constitutionalizing Globalization. – Boston: Rowman and Littlefield, 1998.

127. Elmandrjra M. The Need for the Deglobalization of Globalization. Politics at the Edge. – London: MacMillan, 2000.

128. Falk R. Liberalism at the Global Level: The Last of the Independent Commissions? // Millenium. – 1995. – № 24(3). – P. 563–578.

129. Falk R. Reframing the International: Law, Culture, Politics. – New York: Routledge, 2002.

130. Flathman R. The Philosophy and Politics of Freedom. – Chicago: Chicago University Press, 1987.

131. Friedman T. The Lexus and the Olive Free. – New York: Anchor Books, 2000.

132. Gibbs B. Freedom and Liberation. – London: Chatto and Windus, 1976.

133. Giddens A. The Consequences of Modernity. – Cambridge: Polity Press, 1990.

134. Gill S. Globalization, Market Civilization, and Disciplinary Neoliberalism // Millenium. – 1995. – Vol. 24, № 3. – P. 399–424.

135. Gill S. Economic Globalization and the Internationalization of Authority: Limits and Contradictions // GeoForum. – 1995. – Vol. 23, № 3. – P. 269–283.

136. Gilpin R. The Political Economy of International Relations. – Princeton: Princeton University Press, 1987.

137. Gorg C., Hirsch J. Is International Democracy Possible? // Review of International Political Economy. – 1998. – Vol. 5, № 4. – P. 585–615.

138. Gray J. False Dawn. – New York: The New Press, 1999.

139. Greider W. One World, Ready or Not: The Manic Logic Global Capitalism, New York: Simon & Schuster. 1997.

140. Greven M. Can the European Union Finally Become a Democracy? Democracy Beyond the State? The European Dilemma and the Emerging Global Order. – Boston: Rowman and Littlefield, 2000.

141. Held D. Democracy and the Global Order: From the Modern State to Cosmopolitan Governance, Cambridge: Polity Press, 1996.

142. Held D. The Changing Contours of Political Community. – London: Routledge, 2000.

143. Hirsh M. At War with Ourselves: Why America Is Squandering Its Chance to Build a Better World. – Oxford: Oxford Univ. Press, 2003.

144. Hirst P. Between the Local and the Global: Democracy in the Twenty First Century. Balancing Democracy. – London: Routledge, 2000.

145. Hirst P., Thompson G. Globalization and the Future of the Nation State // Economy and Society. – 1995. – Vol. 24, № 3.

146. Hopkins A. Globalization in World History. – London: Pimlico, 2002.

147. Hutchings K. Global Civil Society: Thinking Politics and Progress // Global Civil Society: Contested Futures. – 2005. – P. 130–148.

148. Hutchings K. International Political Theory: Re-thinking Ethics in a Global Era. – London: Sage Publications, 1999.

149. Young O. International Regimes. – Ithaca: Cornell University Press, 1989.

150. Jones R. The World Turned Upside Down? – Manchester: Manchester University Press, 2000.

151. Kaldor M. Global Civil Society: An Answer to War. – Cambridge: Polity Press, 2003.

152. Keohane R. International Institutions: Can Interdependence Work? // Foreign Policy. – 1998. – № 110. – P. 82–96.

153. Keohane R. Power and Interdependence in a Partially Globalized World. – New York: Routledge, 2002.

154. Kymlicka W. Citizenship in an Era of Globalization. Democracy’s Edges. I. Shapiro and C. Hacker-Cordon. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

155. Kymlicka W. Immigration, Multiculturalism, and the Welfare State // Ethics and International Affairs. – 2006. – Vol. 20.3.

156. Kymlicka W. Liberalism, Community, and Culture. – Oxford: Oxford University Press, 1991.

157. Kymlicka W. Politics in the Vernacular: Nationalism, Multiculturalism, Citizenship. – Oxford: Oxford University Press, 2001.

158. Krasner S. International Regimes. – Ithaca: Cornell University Press, 1983.

159. Linklater A. Critical Theory and World Politics: Citizenship, Sovereignty and Humanity. – New York: Routledge, 2007.

160. Linklater A. The Transformation of Political Community. – Cambridge: Polity Press, 1998.

161. Mann M. Has Globalization Ended the Rise and Rise of Nation-State? // Review of International Political Economy. – 1997. – Vol. 4, № 3. – P. 472–496.

162. Mayall J. Democracy and International Society // International Affairs. – 2000. – № 76(1). – P. 61–75.

163. Mayall J. World Politics: Progress and its Limits. – Cambridge: Polity Press, 2000.

164. McGrew A. Sustainable globalization? Poverty and Development in the New Century. – Oxford: Oxford University Press, 2000.

165. McGrew A. The Transformation of Democracy? Globalization and Territorial Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1997.

166. McGrew A. The WTO: Technocracy or Banana Republic? Global Trade and Global Social Issues. – London: Routledge, 1999.

167. McGrew A. Transnational Democracy: Theories and Prospects. // Discussion Paper Series. – 2004. – № 1.

168. McLennan G. Marxism, Pluralism and Beyond. – Cambridge: Polity Press, 1989.

169. Miliband R. The State in Capitalist Society. – London: Routledge, 1973.

170. Milne A. Freedom and Rights. – London: George Allen and Unwin, 1968.

171. Mittleman J. The Globalization Syndrome. – Princeton: Princeton University Press, 2000.

172. Ney J. The Paradox of America Power: Why the Worlds Only Superpower Cant Go It Alone. – Oxford: Oxford Univ. Press, 2002.

173. O’Brien R. Contesting Global Governance: Multilateral Economic Institutions and Global Social Movements. – Cambridge: Cambridge University Press, 2000.

174. Ohmae K. The End of Nation State. The rise of regional economies. – London: Harper Collins, 1995.

175. Oppenheim F. Dimensions of Freedom: An Analysis. – New York: St. Martin’s Press, 1961.

176. O’Rourke K., Williamson J. Globalization and History. The Evolution of the Nineteenth-Century Atlantic Economy – Cambridge: MIT Press, 1999.

177. Petit P. Republicanism – A Theory of Freedom and Government. – Oxford: Oxford University Press, 1997.

178. Platter M. Liberalism and Democracy // Foreign Affairs. – 1998. – № 2. – P. 171–180.

179. Potter D. Democratization. – Cambridge: Polity Press, 1997.

180. Rosenau J. Along the Domestic-Foreign Frontier. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

181. Rosenau J. The Dynamics of Globalization: Towards an Operational Definition // Security Dialogue. – 1996. – Vol. 27, № 3.

182. Rugman A. The End of Globalization. A New and Radical Analisys of Globalization and What It Means to Business, London: Random House Business Books, 2000.

183. Rugman A. The Regional Multinationals: MNE’s and “Global” Strategic Management. – Cambridge University Press, 2005.

184. Ragman A. The Rise of the Regional Multinationals // International Journal of Global Business and Competitiveness. – 2006. – Vol. 2, № 1. – P. 9–17.

185. Sandel M. Democracy’s Discontent: America in Search of A Public Philosophy. – Cambridge: Harvard University Press, 1996.

186. Saward M. The Terms of Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1998.

187. Sharansky N., Dermer R. The Case for Democracy. The Power of Freedom to Overcome Tyranny and Terror. – New York: Public Affairs, 2004.

188. Shell G. Trade Legalism and International Relations Theory: An Analysis of the WTO // Duke Law Journal. – 1995. – Vol. 44, № 5. – P. 829–927.

189. Scheuerman W. Cosmopolitan Democracy and the Rule of Law // Ratio Juris. – 2002. – Vol. 15. – P. 439–457.

190. Strange S. The Retreat of the State: The Diffusion of Power in the World Economy. – Cambridge: Cambridge Univercity Press, 1996.

191. Stubbs R., Underhill G. Political Economy and the Changing Global Order. – New York: St Martin’s Press, 2000.

192. Therborn G. Globalization: Dimensions, Historical Waves, Regional Effects, Normative Governance // International Sociology. – 2000. – Vol. 15, № 2.

193. Thompson D. Democratic Theory and Global Society // The Journal of Political Philosophy. – 1999. – Vol. 7, № 2. – P. 111–125.

194. Vellinga M. The Dialectics of Globalization. – Oxford: Westview Press, 2000.

195. Weiss T., Gordenker L. NGO’s, The UN, and Global Governance. – London: Lynne Reiner, 1996.

196. Wolf K. The New Raison d’Etat as a Problem for Democracy in World Society // European Journal of International Relations. – 1999. – Vol. 5, № 3. – P. 333–363.

197. Woods N. Good Governance in International Organization // Global Governance. – 1999. – Vol. 5. – P. 39–61.

[1] См., например: Чумаков А.Н. Глобализация. Контуры целостного мира. – М.: Проспект, 2005. – С. 9.

[2] См. подробнее: Манн М. Автономная власть государства: истоки, механизмы, результаты. Социология политики: классические и современные теории. – М., 2004; Он же. Нации-государства в Европе и на других континентах: разнообразие форм, развитие, неугасание // Нации и национализм. – М.: Праксис, 2002; Mann M . Has Globalization Ended the Rise and Rise of Nation-State? // Review of International Political Economy. – 1997. – Vol. 4, № 3. – P. 472–496.

[3] Цит. по: Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – С. 42.

[4] См., например: Проскурин С.А. Глобализация или глобализм? // Власть. – 2001. – № 6. – С. 53–58.

[5] Цит. по: Момджян К.Х. Несколько слов о глобализации // Личность. Культура. Общество. – Вып. 3–4 (17–18). – М., 2003. – С. 56.

[6] См.: Rugman A. The End of Globalization. A New and Radical Analisys of Globalization and What It Means to Business, London: Random House Business Books, 2000. См. также рецензию на эту книгу: Иноземцев В . Л . Пределы глобализации: мнимые и реальные // Свободная мысль-XXI. – 2000. – № 11. – С. 122–124; Rugman A. The Regional Multinationals: MNEs and “Global” Strategic Management. – Cambridge University Press, 2005.

[7] См.: Rugman A. The End of Globalization. – Random House Business Book, 2000. – P. 4.

[8] См. также: Ragman A. The Rise of the Regional Multinationals // International Journal of Global Business and Competitiveness. – 2006. – Vol. 2, № 1. – P. 9–17.

[9] Цит. по: Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – С. 23–25.

[10] Цит. по: Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001. – С. 28.

[11] См.: Барлыбаев Ч.А. Общая теория глобализации и устойчивого развития. – М., 2003; Василенко И.А. Политическая глобалистика. – М.: Логос, 2000; Мунтян М.А., Урсул А.Д. Глобализация и устойчивое развитие. – М.: СТУПЕНИ, 2003.

[12] См.: Журавский А.В. Глобализация и столкновение цивилизаций. – М.: КноРус, 2004; Савин Л.В. Глобальный дискурс. Анализ процессов глобализации в свете различных методологий. – М.: Университетская книга, 2003.

[13] Цит. по: Hopkins A. Globalization in World History. – London: Pimlico, 2002. – P. 5.

[14] Цит. по: Чешков М.А. Глобализация: сущность, нынешняя фаза, перспективы // Pro et Contra. – М., 1999. – Т. 4, № 4. – С. 122.

[15] См., например: Мальковская И.А. Глобализация как социальная трансформация. – М.: РУДН, 2002; Шмулевич В.Л. Интеграция как глобальная тенденция современности. – М.: Граница, 2000.

[16] Цит. по: Вернадский В.И. Научная мысль как планетарное явление. – М.: Наука, 1991. – С. 27.

[17] Подробнее см.: Кирибаев Н.С. Глобализация и мультикультурализм. – М.: Изд-во РУДН, 2005.

[18] См.: Дахин В.Н. Глобализация – взгляд историка // Свободная мысль – XX. – 2001. – № 5(1507). – С. 26–33; Пантин В.И. Циклы и волны глобальной истории. Глобализация в историческом измерении. – М., 2003; O ’ Rourke K ., Williamson J . Globalization and History. The Evolution of the Nineteenth-Century Atlantic Economy. – Cambridge: MIT Press, 1999.

[19] Здесь и далее будем придерживаться классификации различных течений в отношении к глобализации, предложенной Д. Хелдом: гиперглобалисты, скептики и трансформисты. См.: Held D. Democracy and the Global Order: From the Modern State to Cosmopolitan Governance, Cambridge: Polity Press, 1996; Хелд Д . и др . Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004.

[20] См.: Ohmae K . The End of Nation State. The rise of regional economies. – London: Harper Collins, 1995.

[21] См.: Rugman A. The End of Globalization. – Random House Business Book, 2000; Hirst P., Thompson G. Globalization and the Future of the Nation State // Economy and Society. – 1995. – Vol. 24, № 3.

[22] Ohmae K. The End of Nation State. The rise of regional economies. – London: Harper Collins, 1995. – P. 79.

[23] См.: Харви Д. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. – М.: Поколение, 2007.

[24] Цит. по: Strange S. The Retreat of the State: The Diffusion of Power in the World Economy. – Cambridge: Cambridge University Press, 1996. – P. 4.

[25] См.: McLennan G. Marxism, Pluralism and Beyond. – Cambridge: Polity Press, 1989.

[26] См.: Подзигун И . М . Глобализация и проблема будущего индустриальной цивилизации. – М.: Изд-во КМК, 2000; Greider W. One World, Ready or Not: The Manic Logic Global Capitalism, New York: Simon & Schuster, 1997.

[27] Цит. по: Ohmae K. The End of Nation State. The Rise of Regional Economies. – London: Harper Collins, 1995. – P. 149.

[28] См.: Дука С.И. Информационное общество: социогуманитарные аспекты. – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004; Моисеев Н.Н. Универсум. Информация. Общество. – М.: Устойчивый мир, 2001.

[29] Цит. по: Чернышевский Н.Г. Утопический социализм. – М., 1982. – С. 451.

[30] См.: Тютюнник Ю. Антиглобализм и тоталлогия // Альтернативы. – 2001. – № 4. – С. 53–68.

[31] См.: Gilpin R. The Political Economy of International Relations. – Princeton: Princeton University Press, 1987.

[32] См.: Callinicos A. Marxism and the New Imperialism. – London: Bookmarks, 1994.

[33] См.: Антиглобалистские движения – начало великой смуты XXI века?: Материалы «круглого стола» // Мировая экономика и международные отношения. – 2001. – № 12. – С. 50; Войтоловский Ф.Г. Идейно-политические процесс внутри антиглобалистских движений // Мировая экономика и международные отношения. – 2003. – № 2. – С. 9–14; Рогожина Н.Г. Политическое лицо антиглобалистов // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 6. – С. 31–38.

[34] См.: Лапкин В.В., Пантин В.И. Геоэкономическая политика и глобальная политическая история. – М.: Олита, 2004; Прыкин Б.В. Глобализация экономики – ключ к самосохранению. Деятельность эколого-экономических систем. – М.: Юнити-Дана, 2003.

[35] См.: Горин Н. Глобализация и локальные цивилизации // Власть. – 2000. – № 1. – С. 28–33.

[36] См.: Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. – М.: Прогресс, 1995.

[37] См.: Бажов С.И. Философия истории Н.Я. Данилевского. – М., 1997.

[38] Цит. по: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991. – С. 109.

[39] Там же. – С. 85.

[40] Цит. по: Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991. – С. 106.

[41] Данилевский Н.Я. Россия и Европа. – М.: Книга, 1991.. – С. 109.

[42] См., например: Rosenau J. The Dynamics of Globalization: Towards an Operational Definition // Security Dialogue. – 1996. – Vol. 27, № 3; Idem. Along the Domestic-Foreign Frontier. – Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

[43] См., например: Яковец Ю . В . Глобализация и взаимодействие цивилизаций. – М.: Экономика, 2003.

[44] См.: Held D. Democracy and the Global Order: From the Modern State to Cosmopolitan Governance. – Cambridge: Polity Press, 1996. – P. 23.

[45] См.: Хантингтон С.Ф. Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка. – М.: АСТ, 2003.

[46] Цит. по: Федотова В.Г. Неклассические модернизации и альтернативы модернизационной теории // Вопросы философии. – 2002. – № 12. – С. 12.

[47] См., например: Игрицкий Ю . И . Национальное государство под натиском глобализации // Pro et contra. – 1999. – № 4. – С. 203–211; Therborn G. Globalization: Dimensions, Historical Waves, Regional Effects, Normative Governance // International Sociology. – 2000. – Vol. 15, № 2; Woods N. Good governance in International Organization // Global Governance. – 1999. – Vol. 5. – P. 39–61.

[48] См.: Панарин А.С. Искушение глобализмом. – М.: Эксмо, 2003.

[49] См.: Кармадонов О.А . Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. – 2005. – № 5. – С. 48; Удовик С.Л. Глобализация: семиотические подходы. – М.: Рефл-бук, 2002.

[50] См.: Салицкий А. Вызовы глобализации и проблемы полупериферийных стран // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 2. – С. 15–19.

[51] Рыклин М. Деконструкция и деструкция. Беседы с философами. – М.: Логос, 2002. – С. 240.

[52] См. подробнее, например: Литовченко С.Е. Глобализация и конкурентоспособность: стратегии успеха. – М., 2003; Стриженко А.А. Глобализация мировой экономики: информационный аспект. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001.

[53] См.: Albrow M. Globalization, Knowledge and Society. Readings from International Sociology. – London: Sage, 1990.

[54] См.: Amin S. Capitalizm in the Age of Globalization. – London: Zed Press, 1997; Benton L. From the World Systems Perspective to Institutional World History: Culture and Economy in Global Theory // Journal of World History. – 1996. – Vol. 7.

[55] См.: Иноземцев В . Л . Вестернизация как глобализация и «глобализация» как американизация // Вопросы философии. – 2004. – № 4. – С. 58–69; Giddens A. The Consequences of Modernity. – Cambridge: Polity Press, 1990.

[56] Хелд Д. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004. – С. 14.

[57] См.: Уткин А.И. Глобализация: процесс и осмысление. – М.: Логос, 2001; Фридман Л.А. Процесс глобализации и его воздействие на развитые и развивающиеся страны. – М.: ИЦИСАА при МГУ, 1999; Вардомский Л.Б. Между глобализмом и регионализмом: проблемы и тенденции регионализации постсоветского пространства // Полития. – 2002. – № 1(24). – С. 65–83.

[58] См.: Ильин М.В. Глобализация политики и эволюция политических систем: глобальные социальные и политические перемены в мире. – М., 1997; Кувалдин В.Б. Глобализация и судьба нации – государства. – М.: Полис, 1999; Linklater A. The Transformation of Political Community. – Cambridge: Polity Press, 1998.

[59] См.: Held D. The Changing Contours of Political Community. – London: Routledge, 2000.

[60] См., например: Elmandrjra M. The Need for the Deglobalization of Globalization. Politics at the Edge. – London: MacMillan, 2000.

[61] Цит. по: Хелд Д. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004. – С. 32.

[62] См.: Стритен П. Интеграция, взаимозависимость и глобализация // Финансы и развитие. – 2001. – Вып. 38, № 2. – С. 34–37.

[63] См.: Мальковская И.А. Глобализация как социальная трансформация. – М.: РУДН, 2002.

[64] См.: Хелд Д. и др. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004.

[65] См.: Московский юридический форум «Глобализация, государство, право, XXI век»: По материалам выступлений. – М.: Городец, 2004.

[66] См.: Яновский Р.Г . Глобальные изменения и социальная безопасность. – М.: Academia, 1999.

[67] Цит. по: Хелд Д. и др. Глобальные трансформации: Политика, экономика, культура. – М.: Праксис, 2004. – С. 529.

[68] См.: Иноземцев В.Л. Современное постиндустриальное общество: природа, противоречия, перспективы. – М.: Логос, 2000; Маритен Ж. Человек и государство. – М.: Идея-Пресс, 2000.

[69] См.: Dahl R. Democracy and its Critics. – New Haven: Yale University Press, 1989; Thompson D. Democratic Theory and Global Society // The Journal of Political Philosophy. – 1999. – Vol. 7, № 2. – P. 111–125; Mayall J. Democracy and International Society // International Affairs. – 2000. – № 76(1). – P. 61–75.

[70] См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. – М.: Медиум, 1995; Гобозов И.А. Социальная философия. – М., 2003.

[71] См.: Зиновьев А.А. Глобальный человейник. – М.: Центрополиграф, 2000; Бек У. Политическая динамика в глобальном обществе риска // Мировая экономика и международные отношения. – 2002. – № 5. – С. 10–19.

[72] См.: Ильин М.В. Глобализация политики и эволюция политических систем: глобальные социальные и политические перемены в мире. – М., 1997.

[73] Цит. по: Krasner S. International Regimes. – Ithaca: Cornell University Press, 1983. – P. 2.

[74] См.: Young O. International Regimes. – Ithaca: Cornell University Press, 1989. – P. 11.

[75] Цит. по: Оппенгейм Л. Международное право. Мир. – М.: Иностр. лит., 1948. – С. 11.

[76] См.: Сеидов А.В. Международное право в эпоху глобализации. Эволюция концепции государственного суверенитета. – М.: Научная Книга, 2005.

[77] См.: Лукин В.Н., Мусиенко Т.В. Гражданское общество и политическая стабильность в условиях глобализации // Credo. – 2005. – № 2(24).

[78] См.: Stubbs R., Underhill G . Political Economy and the Changing Global Order. – New York: St Martin’s Press, 2000.

[79] См.: Брыкин М.А. и др. Информационные и глобальные вызовы современности. – М.: НОУ «Новый Логос», 2001; Делягин М.Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. – М.: ИНФРА-М, 2003; Загладин В.В., Фролов И.Т. Глобальные проблемы современности: научный и социальный аспекты. – М., 1981.

[80] См.: Азроянц Э.А. Глобализация: катастрофа или путь к развитию? Современные тенденции мирового развития и политические амбиции. – М.: Новый век, 2002; Vellinga M . The Dialectics of Globalization. – Oxford: Westview Press, 2000.

[81] См.: Арон Р. Эссе о свободах. – М.: Праксис, 2005; Сидорина Т.Ю., Полянников Т.Л., Филатов В.П. Феномен свободы в условиях глобализации. – М.: РГГУ, 2008; Flathman R . The Philosophy and Politics of Freedom. – Chicago: Chicago University Press, 1987.

[82] См.: Закария Ф. Постамериканский мир. – М.: Европа, 2009.

[83] Цит. по: Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. – М.: Ладомир, 2004. – С. 284.

[84] См.: Зидентоп Л . Демократия в Европе. – М.: Логос, 2004; Sharansky N., Dermer R. The Case for Democracy. The Power of Freedom to Overcome Tyranny and Terror. – New York: Public Affairs, 2004; Platter M. Liberalism and Democracy // Foreign Affairs. – 1998. – № 2. – P. 171–180.

[85] См.: Медушевский А.Н. Сравнительное конституционное право и политические институты. – М.: ГУ ВШЭ, 2002.

[86] См., например: Gibbs B. Freedom and Liberation. – London: Chatto and Windus, 1976; Milne A. Freedom and Rights. – London: George Allen and Unwin, 1968; Oppenheim F. Dimensions of Freedom: An Analysis. – New York: St. Martin’s Press, 1961; Milne A.J.M. Freedom and Rights. London: George Allen and Unwin, 1968.

[87] См., например: Лукин А.В. Невежество против несправедливости. Политическая культура российских «демократов» (1985–1991). – М.: Научная книга, 2005;

[88] См.: Шестопал А.В. Глобальная демократизация и глобальный кризис // Космополис. – 1999. – М.: Полис, 1999. – С. 82–94.

[89] См., например: Левашова А.В. Глобализация мира: миф или реальность? // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 18. Социология и политология. – 2001. – № 1. – С. 15–28; Hirst P., Thompson G. Globalization in Question. – Cambridge: Polity Press, 1999.

[90] См.: Kaldor M. Global Civil Society: An Answer to War. – Cambridge: Polity Press, 2003; Held D. Democracy and the Global Order. – Stanford: Stanford Univ. Press, 1995; Бек У. Что такое глобализация? – М.: Прогресс-Традиция, 2001.

[91] См.: Порядин С.В. США - лидер глобализации // Филос. науки. – 2001. – № 2. – С. 32–46.

[92] См.: Ney J. The Paradox of America Power: Why the Worlds Only Superpower Cant Go It Alone. – Oxford: Oxford Univ. Press, 2002; Иноземцев В.Л. Упорядочивая беспорядочный мир // Свободная Мысль-XXI. – 2003. – № 9. – С. 126–132.

[93] См.: Никольская Г.К., Лебедева Е.А. и др. Социально-экономическая эффективность: опыт США. Ориентир на глобализацию. – М.: Наука, 2002.

[94] Самые яркие примеры таких работ, в которых капиталистическая демократия увязана с гегемонией США: Friedman T . The Lexus and the Olive Free. – New York: Anchor Books, 2000; Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2004.

[95] См.: Woods N. Good Governance in International Organization // Global Governance. – 1999. – № 5. – P. 39–61.

[96] См.: Кейган Р. О рае и власти: Америка и Европа в новом мировом порядке. – М.: РОССПЭН, 2004.

[97] См., например: Kaldor M. Global Civil Society: An Answer to War. – Cambridge: Polity, 2003; Ney J. The Paradox of America Power: Why the Worlds Only Superpower Can’t Go It Alone. – Oxford: Oxford Univ. Press, 2002.

[98] Цит. по: Hirsh M. At War with Ourselves: Why America Is Squandering Its Chance to Build a Better World. – Oxford: Oxford Univ. Press, 2003. – P. 254.

[99] Последовательную критику глобального доминирования США с точки зрения европейского консерватизма можно обнаружить в работах: Gray J . False Dawn. – New York: The New Press, 1999; Тодд Э. После империи. Pax Americana – начало конца. – М.: Международные отношения, 2004.

[100] См.: Супян В.Б. Глобализация американской экономики и ее последствия // США и Канада: экономика, политика, культура. – 2001. – № 5(377). – С. 16–28; Он же. Глобализация экономики: последствия для США // Бизнес Академия. – 2002. – № 4(14). – С. 45–49.

[101] См.: Закария Ф. Будущее свободы: нелиберальная демократия в США и за их пределами. – М.: Ладомир, 2004.

[102] См.: Кагарлицкий Б.Ю. Глобализация и новые социальные движения // Дилеммы глобализации. Социумы и цивилизации: иллюзии и риски. – М.: ИСП РАН, 2002.

[103] См.: Sandel M. Democracy’s Discontent: America in Search of A Public Philosophy. – Cambridge: Harvard University Press, 1996.

[104] См.: Лукащук И . И . Глобализация, государство, право, XXI век. – М., 2000; Clark I. Globalization and International Relations Theory. – Oxford: Oxford University Press, 1999; Connolly W.E. Democracy and Territoriality // Millenium. – Vol. 20, № 3. – P. 463–484; Potter D. Democratization. – Cambridge: Polity Press, 1997.

[105] См.: Commission on Global Governance «Our Global Neighbourhood: The Report of the Commission on Global Governance». – Oxford: Oxford University Press, 1995.

[106] См.: Keohane R. International Institutions: Can Interdependence Work? // Foreign Policy. – 1998. – № 110. – P. 82–96; Idem. Power and Interdependence in a Partially Globalized World. – New York: Routledge, 2002.

[107] Идея глобального или транснационального гражданского общества остается весьма спорной: исключение любой сферы экономических отношений из концепции гражданского общества является основным пунктом разногласий между марксистскими и либеральными концепциями.

[108] См.: Boli J., Loya T. National Participation in World-Polity Organization. Constructing World Cultures. – Stanford: Stanford University Press, 1999.

[109] См., например: Woods N . Good governance in International Organization // Global Governance. – 1999. – № 5. – P. 39–61.

[110] См.: McGrew A. The Transformation of Democracy? Globalization and Territorial Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1997.

[111] Цит. по: Commission on Global Governance. Our Global Neighborhood, Oxford: Oxford University Press, 1995. P. 2–5.

[112] См.: Falk R. Liberalism at the Global Level: The Last of the Independent Commissions? // Millenium. – 1995. – № 24(3). – p. 563-578.

[113] McGrew A. The Transformation of Democracy? Globalization and Territorial Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1997. – P. 254.

[114] Цит. по: Keohane R. International Institutions: Can Interdependence Work? // Foreign Policy. – 1998. – P. 82.

[115] Цит. по: Keohane R. International Institutions: Can Interdependence Work? // Foreign Policy. – 1998. – P. 98.

[116] См.: Commission on Global Governance. Our Global Neighborhood. Oxford, Oxford University Press, 1995.

[117] См.: Falk R. Reframing the International: Law, Culture, Politics. – New York: Routledge, 2002. – P. 34–41.

[118] См.: McLennan G . Marxism, Pluralism and Beyond. – Cambridge, Polity Press, 1989.

[119] См.: Hutchings K. International Political Theory: Re-thinking Ethics in a Global Era. – London: Sage Publications, 1999; Idem . Global Civil Society: Thinking Politics and Progress // Global Civil Society: Contested Futures. – 2005. – P. 130–148.

[120] Held D. The Changing Contours of Political Community: Rethinking Democracy in the Context of Globalization, in Holden, B. (eds), Global Democracy: Key Debates. – New York: Routledge, 2000. – P. 17–31.

[121] См.: McGrew A. The Transformation of Democracy? Globalization and Territorial Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1997. – P. 326.

[122] См.: Деррида Ж . Глобализация, мир и космополитизм // Космополис. – 2004. – № 2 (8). – С. 125–140; Archibugi D. The Global Commonwealth of Citizens. Toward Cosmopolitan Democracy. – Princeton University Press, 2008; Scheuerman W. Cosmopolitan Democracy and the Rule of Law // Ratio Juris. – 2002. – Vol. 15. – P. 439–457.

[123] См.: Held D. Democracy and the Global Order: From the Modern State to Cosmopolitan Governance. – Stanford: Stanford University Press, 1995. – P. 234.

[124] См.: Мартин Г.П., Шуман Х. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию. – М.: Альпина, 2001.

[125] См.: McGrew A. Transnational Democracy: Theories and Prospects // Discussion Paper Series. – 2004. – № 1.

[126] См.: Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. – Oxford: Oxford University Press, 2000; Deudney D. Global Village Sovereignty. The Greening of Sovereignty. – Boston: MIT Press, 1998. – P. 299–325; Thompson D. Democratic Theory and Global Society // The Journal of Political Philosophy. – 1999. – № 7(2). – P. 111–125.

[127] Цит. по: Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. – Oxford: Oxford University Press, 2000. – P. 120.

[128] Цит. по: Dryzek J. Transnational Democracy // The Journal of Political Philosophy. – 1999. – № 7(1). – P. 37.

[129] Цит. по: Saward M. The Terms of Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1998. – P. 64.

[130] Цит. по: Petit P. Republicanism – A Theory of Freedom and Government. – Oxford: Oxford University Press, 1997. – P. 185.

[131] См.: Eckersley R. Deliberative Democracy, Ecological Representation and Risk: Towards a Democracy of the Affected. – Mimeo, 2000.

[132] См.: Kymlicka W. Citizenship in an Era of Globalization. Democracy’s Edges. I. Shapiro and C. Hacker-Cordon. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

[133] См.: Kymlicka W. Liberalism, Community, and Culture. – Oxford: Oxford University Press, 1991; Idem. Politics in the Vernacular: Nationalism, Multiculturalism, Citizenship. – Oxford: Oxford University Press, 2001; Idem. Immigration, Multiculturalism, and the Welfare State // Ethics and International Affairs. – 2006. – Vol. 20.3.

[134] См., например: Gorg C., Hirsch J. Is International Democracy Possible? // Review of International Political Economy. – 1998. – Vol. 5, № 4. – P. 585–615; Dahl R. Can International Organizations be Democratic? Democracy’s Edges. I. Shapiro and C. Hacker-Cordon. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999. – P. 19–36.

[135] См.: Wolf K. The New Raison d’Etat as a Problem for Democracy in World Society // European Journal of International Relations. – 1999. – Vol. 5, № 3. – P. 333-363.

[136] См., например: Hirst P. Between the Local and the Global: Democracy in the Twenty First Century. Balancing Democracy. – London: Routledge, 2000; Mayall J. Democracy and International Society // International Affairs. – 2000. – Vol. 76, № 1. – P. 61–75.

[137] Цит. по: Hutchings K. International Political Theory: Rethinking Ethics in a Global Era. Sage Publications – London, 1999. – P. 166.

[138] См., например: Burbach R., Nunez O. Globalization and its Discontents. – London: Pluto Press, 1997; Jones R. The World Turned Upside Down? – Manchester: Manchester University Press, 2000.

[139] См.: Давыдов В.М., Бобровников А.В., Теперман А.В. Феномен финансовой глобализации. Универсальные процессы и реакции латиноамериканских стран. – М.: Ин-т Латин. Америки, 2000; Рунов Б.Б. Интеграция Африки в глобальную экономику (тенденции, проблемы, перспективы). – М.: Изд. Дом XXI век. Согласие, 1999.

[140] См.: Cox R. Globalization, Multilateralism and Democracy. Approaches to World Order. – Cambridge: Cambridge University Press. – 1997. – P. 524–537.

[141] См.: Бузгалин А . В ., Колганов А . И . Глобальный капитал. – М.: Едиториал УРСС, 2004; Miliband R. The State in Capitalist Society. – London: Routledge, 1973.

[142] См.: Hirst P. Between the Local and the Global: Democracy in the Twenty First Century. Balancing Democracy. – London: Routledge, 2000.

[143] См.: Mittleman J. The Globalization Syndrome. – Princeton: Princeton University Press, 2000.

[144] См.: Мальковская И . А . Глобализация как социальная трансформация. – М.: РУДН, 2002; Linklater A. The Transformation of Political Community. – Cambridge: Polity Press, 1998.

[145] См.: Linklater A. Critical Theory and World Politics: Citizenship, Sovereignty and Humanity. – New York: Routledge, 2007.

[146] См.: Saward M. The Terms of Democracy. – Cambridge: Polity Press, 1998.

[147] См.: Elazar D. Constitutionalizing Globalization. – Boston: Rowman and Littlefield, 1998; Gill S. Globalization, Market Civilization, and Disciplinary Neoliberalism // Millenium. – 1995. – Vol. 24, № 3. – P. 399–424.

[148] См.: Shell G. Trade Legalism and International Relations Theory: An Analysis of the WTO // Duke Law Journal. – 1995. – Vol. 44, № 5. – P. 829–927; Михайлова В . А . , Кушлин В . И . Глобализация и ВТО. – М.: РАГС, 2005.

[149] См.: Crawford J. Democracy in International Law. – Cambridge: Cambridge University Press, 1994.

[150] Цит. по: Mayall J. World Politics: Progress and its Limits. – Cambridge: Polity Press, 2000. – P. 45.

[151] См., например: O’Brien R. Contesting Global Governance: Multilateral Economic Institutions and Global Social Movements. – Cambridge: Cambridge University Press, 2000.

[152] См.: Woods N. Good Governance in International Organization // Global Governance. – 1999. – Vol. 5. – P. 39–61.

[153] См.: McGrew A. The WTO :Technocracy or Banana Republic? Global Trade and Global Social Issues. – London: Routledge, 1999.

[154] См.: Weiss T., Gordenker L. NGO’s, The UN, and Global Governance. – London: Lynne Reiner, 1996.

[155] См.: Held D. Democracy and Global Order. – Cambridge: Polity Press, 1995.

[156] См.: Gill S. Economic Globalization and the Internationalization of Authority: Limits and Contradictions // GeoForum. – 1995. – Vol. 23, № 3. – P. 269–283.

[157] См.: Назарчук А.В. Этика глобализирующегося общества. – М.: Директмедиа Паблишинг, 2002.

[158] См., например: Митрофанова Н.В. Глобальная альтернатива? Поиски новых форм демократии для Запада и России. – М., 2000; Greven M. Can the European Union Finally Become a Democracy? Democracy Beyond the State? The European Dilemma and the Emerging Global Order. – Boston: Rowman and Littlefield, 2000.

[159] Цит. по: McGrew A. Sustainable globalization? Poverty and Development in the New Century. – Oxford: Oxford University Press, 2000. – P. 27.

[160] Цит. по: Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. – Oxford: Oxford University Press, 2000. – P. 139.

[161] Цит. по: Clark I. Globalization and International Relations Theory. – Oxford: Oxford University Press, 1999. – P. 155.

[162] Цит. по: Carr E. The Twenty Years Crisis 1919–1939. – London: Papermac, 1981. – P. 10.