Учебное пособие: Ораторское искусство

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ТАМБОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМ. Г.Р.ДЕРЖАВИНА

АКАДЕМИЯ НЕПРЕРЫВНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

В.О.Алексеева

ОРАТОРСКОЕ ИСКУССТВО

УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКОЕ ПОСОБИЕ ДЛЯ СТУДЕНТОВ ЮРИДИЧЕСКИХ СПЕЦИАЛЬНОСТЕЙ

Тамбов 2006

Рецензенты:

доктор филологических наук, профессор, Н. В. Новикова

советник юстиции II класса А.А.Литвинов

Содержание

Введение.

В современном мире трудно представить себе интеллектуальную профессию, которая не требовала бы применения языка в целях общения. Уметь правильно строить коммуникации, убедительно, последовательно отстаивать свою точку зрения, грамотно и интересно излагать мысли – вот далеко не полный перечень навыков, необходимых будущему менеджеру, администратору, журналисту, политологу. Безусловно, необходимы такие знания и юристу. Ведь от служителей Фемиды требуется широкое общее образование, интеллект, культура, высокие нравственные качества и профессиональное мастерство. Выдающийся русский правовед А.Ф.Кони отмечал, что юрист должен быть человеком, у которого общее образование идет впереди специального, так как юрист постоянно находится в общении с людьми, решает их правоотношения. И на первом месте находится риторическая подготовка, формирующая навыки применения речи в профессиональной деятельности.

Настоящее пособие представляет собой системный лекционный курс, освещающий различные аспекты как классической риторики, так и современных аспектов ораторского искусства (неориторики), и предназначено, в первую очередь, студентам юридических специальностей.

Цель настоящего пособия – помочь студентам в освоении риторических навыков и правильности речи. основными задачами курса являются: во-первых, обеспечить целесообразное и не затрудненное применение языка в различных ситуациях общения; во-вторых, сформировать навыки убеждающей аргументации; в-третьих, научить строить речи различных жанров, востребованных в практической деятельности.

Модульный принцип изложения позволяет закреплять теоретический материал практическими заданиями и вопросами для самостоятельной подготовки. В дополнение к основному лекционному курсу пособие содержит обширный справочный материал в разделе «Хрестоматия», в котором представлены тексты ораторских произведений различных эпох, стилей, жанров и направлений. Этот раздел помогает студентам точнее представить себе возможности риторики и познакомиться с лучшими образцами ораторской речи.

Завершает пособие список дополнительной литературы, изучение которой поможет студентам совершенствовать свои риторические навыки.

Модуль 1.

Понятие ораторского искусства.

1.1. Риторика как научная дисциплина и вид словесного искусства.

1.2. Рода, жанры и стили красноречия.

1.1.

Термин риторика имеет греческое происхождение, его синонимами выступают античный термин ораторское искусство (латинское oratoria ) и русское слово красноречие . Что же означают все эти понятия? Под ораторским искусством прежде всего понимается высокая степень мастерства публичного выступления, качественная характеристика ораторской речи, искусное владение живым словом. Ораторское искусство – это искусство построения и публичного произнесения речи с целью оказания желаемого воздействия на аудиторию.

Подобное толкование ораторского искусства было принято еще в античные времена. Например, Аристотель определял риторику как «способность находить возможные способы убеждения относительно каждого данного предмета ». Блез Паскаль писал: «красноречие – это живописное изображение мысли, если, выразив мысль, оратор добавляет к ней еще и какие-то черточки, он создает не портрет, а картину». Эта традиция была продолжена и в русской риторической науке. Так, Ломоносов в «Кратком руководстве к красноречию» пишет: «красноречие есть искусство о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению». М.Сперанский в «Правилах высшего красноречия» отмечает, что «красноречие есть дар потрясать души, переливая в них свои страсти, и сообщать им образ своих понятий ».

Ораторским искусством называют также исторически сложившуюся науку о красноречии и учебную дисциплину, излагающую основы ораторского мастерства. Как предмет систематического преподавания, ораторское искусство сложилось прежде других филологических дисциплин. Грамматика, поэтика, лексикография, текстология, история литературы, стилистика возникли позже риторики и в течении долгого времени развивались как предметы вспомогательные или подготовительные для изучения риторики.

Риторика представляет собой особый род человеческой деятельности, обращенный одновременно и к науке, и к искусству.

Что же роднит риторику с искусством ? Прежде всего, это творческая деятельность. Ораторское искусство – вид словесного творчества, подобно поэзии или драматургии. Кроме того, их объединяет высокая эмоциональность, передающаяся от оратора к аудитории, способность воздействовать как на одного, так и на множество слушателей. И, наконец, общей является эстетическая составляющая: красота речи, выступления, которая воздействует подобно произведению искусства.

А что роднит риторику с наукой? Она пользуется открытиями и достижениями всех наук и вместе с тем широко пропагандирует их и популяризирует. Многие идеи и гипотезы первоначально излагались в устной форме, в публичных речах, лекциях, научных докладах и т.п. Ораторское искусство опирается на категориальную систему соответствующих наук, что обеспечивает механизм аргументации, анализа и суждений, доказательств и обобщений.

Таким образом, в красноречии искусство и научность составляют сложный сплав относительно самостоятельных способов воздействия на людей. Ораторское искусство представляет собой сложное интеллектуально-эмоциональное творчество публичной речи, особый вид человеческой деятельности.

Ораторское искусство носит сложный синтетический характер, оно неразрывно связано со многими научными дисциплинами и отраслями знаний.

Философия помогает познать ораторское искусство как форму общественной деятельности. Это ремесло – деятельность, овладеть которой может любой, тем более грамотный человек. А овладеть в высшей степени – вот это будет уже искусство. Философия помогает понять риторику как составную часть духовной культуры, как средство речевой деятельности, без которой не обходится ни одно государство.

Логика дает ключ к раскрытию структуру красноречия, системности и стиля. Рационально – логическое красноречие есть один из стилей мышления оратора и индивидуальности оратора. Логика помогает установить связь рационального с эмоциональным, обосновать суждения и доказательства. По законам логики выстраиваются логика мысли, логика действенного слова (задача и цель) логика действия и поведения оратора.

Лингвистика помогает использовать богатство родного языка, обеспечивает культуру устной речи и разрабатывает теорию речевого воздействия.

Речевое общение со слушателями строится по законам психологии, всех чувственных начал: зрения, слуха, обоняния, осязания...Истинный оратор немыслим без вдохновения, воображения и фантазии. Один из принципов речевого мастерства – принцип обратной связи – не может обойтись без внимания и эмоционально-психологического воздействия на аудиторию. По законам психологии выстраиваются эмоциональные всплески и спады, ритмический и темповый строй речи, обоснованные психологические паузы.

Этика связана прежде всего с вопросом «как». Как вести себя перед аудиторией? Как держаться? Как обращаться и как отвечать на вопросы?..

А эстетические начала должны быть заложены в чувствах, чтобы вдохновлять слушателей; в одежде, чтобы выглядеть красиво, в мелодике и напевности .слова, в звуках и в речи в целом, чтобы волновать души.

Художественное чтение и публичная речь строятся по законам речевого мастерства, включающим выразительные средства: эпитеты, восклицания, жесты, мимику, пантомимику и т. д. И непременно по законам техники речи: дыхания, голоса, дикции...

Художественное чтение и ораторство дополняют друг друга. Именно чтецы становятся ораторами. У чтеца – «задача», у оратора– единое действенное слово и единые способы работы над логикой текста.

Красноречие – такой же живой процесс, как искусство театра. Зритель и слушатель становятся соучастниками действия, которое совершают актер и оратор. И чем больше зал, тем лучше отдача.

1.2.

Ораторское искусство никогда не было односторонним. Исторически в зависимости от сферы применения и использования определенных средств оно подразделялось на различные стили, рода, виды и жанры.

Современное ораторское искусство выделяет три стиля красноречия:

1. рациональный – сила и пафос этого стиля заключаются в аргументированности и доказательности суждений. В этом стиле обычно передается информационный и иллюстративный материал, преобладает анализ фактов, стройность, последовательность изложения; темп речи ровный, языковые средства нейтральные. Преобладают повествовательные предложения с прямым порядком слов. Оратор опирается на осмысление и интеллект аудитории.

2. эмоциональный – сила и пафос этого стиля заключается в воздействии на чувства слушателей, используя яркие, броские выразительные средства. Основные черты – метафоричность, темперамент, выразительная мимика и жесты. Темп речи неровный, она то убыстряется, то замедляется. Оратор опирается на чувства, вызывая смех, плач, аплодисменты слушателей. Как писал Франсуа де Ларошфуко, «страсти – это единственные ораторы, доводы которых всегда убедительны; их искусство рождено как бы самой природой и зиждется на непреложных законах. Поэтому человек бесхитростный, но увлеченный страстью, может убедить скорее, чем красноречивый, но равнодушный».

3. синтетический – стиль, соединяющий черты рационального и эмоционального стилей: логические доводы и аргументация чередуются с яркими выразительными средствами языка, изменением темпа речи и эмоциональными всплесками.

Научная риторика включает в себя 5 основных родов, в которых принято выделять следующие виды:

1. социально-политическое красноречие

· доклад на социально-политические и политико-экономическое темы,

· отчетный доклад на конференции, съезде, собрании,

· политическая речь,

· дипломатическая речь,

· политическое обозрение,

· митинговая и агитаторская речь;

2. академическое (научное) красноречие

· лекции в вузе,

· научный доклад,

· научный обзор,

· научное сообщение или информация;

3. судебное красноречие

· прокурорская (обвинительная),

· адвокатская (защитительная),

· самозащитительная речь;

4. церковно-богословское красноречие

· проповедь,

· молитва,

· речь на соборе (на собрании верховных священнослужителей);

5. социально-бытовое красноречие

· юбилейная речь, здравница,

· застольная речь, тост,

· надгробное слово, поминальная речь.

В ораторском искусстве принято выделять следующие основные жанры (т.е. формы, в которых реализуется конкретное произведение ораторского искусства.):

· лекция ( они бывают вузовские или публичные);

· доклад (может быть отчетным, научным и т.п.);

· речь – выступление, посвященное конкретному событию или мероприятию;

· беседа – обмен мнениями в свободной форме;

· диспут – свободное обсуждение различных общественно значимых вопросов;

· дискуссия – обмен мнениями по определенному вопросу с соблюдением процедуры обсуждения (такая процедура называется регламент).

Такое многообразие стилевых, родовых и жанровых форм безусловно подтверждает сложный и многоплановый характер ораторского искусства, зародившегося две с половиной тысячи лет назад и дошедшего до наших дней.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Что такое ораторское искусство?

2. Какие тождественные понятия существуют для термина ораторское искусство?

3. Какова роль риторики?

4. Согласны ли вы с оценкой роли риторики высказанной различными мыслителями прошлого?

5. Как связаны риторика и искусство?

6. В чем заключается связь риторики с наукой?

7. На какие научные дисциплины и почему опирается ораторское искусство?

8. Где используется рациональный риторический стиль и каковы его преимущества?

9. Где наиболее часто используется эмоциональный стиль и почему его воздействие может быть очень сильным?

10. Перечислите рода и виды современного красноречия. С какими профессиями в большей степени они связаны?

11. Назовите жанры ораторского искусства?

12. На основе хрестоматии приведите по одному примеру каждого их родов ораторского искусства.

13. Найдите примеры (2-3) эмоционального, рационального и синтетического стилей. Какой из них более убедителен? Ответ аргументируйте.

14. Чье высказывание об искусстве красноречия понравилось вам больше других?

15. Назовите имена современных ораторов. Какой стиль красноречия им более близок?

Рекомендуемая литература:

Алексеев Н.С., Макарова З.В. Ораторское искусство в суде. 2-е изд., испр. и доп. - Л., 1989.

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Афоризмы и крылатые изречения об ораторском искусстве / Сост. Г.М.Порубова, Н.И.Порубов. - Мн.,1977.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи: Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

Волков А.А. Основы риторики: уч. пособие для студентов вузов. – М., 2003.

Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и практика русского красноречия. – М., !989.

Далецкий Ч. Риторика. Загори, и я скажу кто ты: уч. пособие. – М.. 2003

Донецкий Г.Б. Практикум по риторике. - М., 1996.

Дюбуа Ж. и др. Общая риторика/пер. с франц. – М.. 1986.

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. - М., 1995.

Ивакина Н.Н. Профессиональная речь юриста.- М., 1997.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. – М., 1997.

Кони А.Ф. Собр. соч.: в 8 т. Т.4 – М., 1967.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Культура пламенной речи. – М., 1994.

Михайловская Н.Г., Одинцов В.В. Искусство судебного оратора. М., - 1981.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово: Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. – М., 1984.

Об ораторском искусстве: Хрестоматия. – М., 1973.

Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М., 1997.

Сергеич П. Искусство речи на суде. – Тула, 1998.

Модуль 2.

Из истории ораторского искусства.

2.1. Риторика в Древней Греции.

2.2. Ораторское искусство Древнего Рима.

2.3. Ораторское искусство Европы эпохи Средневековья и Нового времени.

2.4. Ораторское искусство в России.

2.1.

На протяжении многовековой истории своего развития ораторское искусство использовалось в различных сферах жизни общества: духовной, идеологической, социально-политической. Наиболее широкое применение оно всегда находило в политической деятельности.

Начиная с Древней Греции, ораторство и политика были неразрывны. Так, все знаменитые ораторы Древней Греции были крупными политическими деятелями. Например, Перикл, который в течение 15 лет правил Афинами. С его именем связаны законодательные мероприятия, приведшие к дальнейшей демократизации афинского государства. По данным исследователей, высочайший внутренний расцвет Греции совпадает с эпохой Перикла. Про Перикла говорили, что «на его устах почивала богиня убеждения», что «он пускал стрелы-молнии в души своих слушателей».

Ораторское искусство – детище афинской демократии, но одновременно и сама демократия была бы невозможна без традиций всеобщего красноречия, культ которого процветал в античных Афинах.

Наглядным примером значения риторики в жизни общества служит сравнение двух наиболее значительных городов-государств – Спарты и Афин, имевших различное государственное устройство.

Спарта была типичной олигархической республикой. Она управлялась двумя царями и советом старейшин. Верховным органом власти считалось на­родное собрание, но фактически никакого значения оно не имело. Плутарх, рассказывая биографию Ликурга, легендарного законодателя, повествует о порядке проведения собраний в Спарте. Место, где проходили собрания, не име­ло ни укрытий, ни каких-либо украшений, так как это, по мнению правителей, не способствует здравости суждений, напротив – причиняет один только вред, занимает ум собравшихся пустяками и вздором, рассеивает их внимание.

Плутарх отмечает любопытную деталь. Когда впоследствии народ «раз­ного рода изъятиями и прибавлениями» стал изменять утверждаемые решения, цари приняли постановление: «Если народ постановит неверно, старейшинам и царям распустить», т. е. решение принятым не считать, а уйти и распустить народ на том основании, что он извращает и переиначивает лучшее и наиболее полезное. Такой порядок ведения государственных дел давал возможность аристократам почти бесконтрольно решать все вопросы и не способствовал широкому участию граждан в управлении.

По-иному складывалась политическая жизнь в Афинах, которые в середине V века до н.э. стали самым крупным экономическим, политическим и культурным центром Древней Греции. Здесь был установлен строй рабовла­дельческой демократии. Большое значение имели три основных учреждения: народное собрание, совет пятисот и суд.

Главная роль принадлежала народному собранию (экклесии), которое юридически обладало полной верховной властью. Через каждые 10 дней афин­ские граждане собирались на площади своего города и обсуждали важные го­сударственные дела. Только народное собрание могло принять решение об объявлении войны и заключении мира, об избрании высших должностных лиц, об издании различных постановлений и т. д. Народному собранию подчиня­лись все другие государственные органы.

Между заседаниями народного собрания текущие дела рассматривались советом пятисот (булэ). Члены совета избирались по жребию из числа граж­дан, имевших не менее 30 лет от роду, по 50 человек от каждого из 10 районов, находившихся на территории полиса.

Судебными делами, а также законодательной деятельностью занимался суд присяжных (гелиэя). Он был довольно многочисленным. В него входило 6 тысяч присяжных заседателей, что исключало опасность подкупа судей. Специальных государственных обвинителей в Афинах не было. Любой гражданин мог возбуждать и поддерживать обвинение. Не было на суде и защитников. Подсудимый должен был защищаться сам.

Естественно, что при таком свободном демократическом строе в Афинах гражданам часто приходилось выступать в суде или народном собрании, принимать активное участие в делах полиса. При обсуждении вопросов между партиями в народном собрании противоположными сторонами в суде нередко велась ожесточенная борьба. И чтобы успешно вести дело в суде или удачно выступать в народном собрании, надо было уметь хорошо и убедительно говорить, отстаивать свою позицию, опровергать мнение оппонента, т. е. владение ораторским искусством и умение спорить было первой необходимостью для афинян.

По свидетельству историков, казарменное спартанское государство не оставило ничего достойного своим потомкам, в то время как Афины с их демократическими спорами на площадях, в суде и на народных собраниях в короткий срок выдвинули величайших мыслителей, ученых, поэтов, создали бессмертные произведения культуры.

История сохранила имена многих выдающихся ораторов Древней Греции. Одним из первых теорию красноречия начал разрабатывать Аристотель (364-332 г.г до н. э.) который с философской точки зрения обосновал теорию риторики. В своей книге «Риторика» (355 г. до н. э.) он разделил все речи на три вида: совещательные, судебные и торжественные. В совещательных он предлагал склонять и отклонять доводы противника, в судебных – обвинять, в торжественных – хвалить и порицать.

Крупнейшим теоретиком и учителем красноречия был ритор Горгий из г.Леонтины (483–375 г.г. до н. э.). Он объездил всю Грецию, выступая с речами, и прославил себя в Олимпии, призывая народ на борьбу против врагов. Горгий советовал оратору: «Серьезные доводы противника опровергай шуткой, шутки – серьезностью».

Его нововведения в речи позже назвали «горгиевские фигуры». К ним относятся анафоры и эпифоры (пред­ложения с одинаковым началом или окончанием), сравнения, риторическое членение речи, что приближало его речь к поэзии.

Выдающимся афинским оратором был Лисий (445 – 380 гг. до н. э.). Из 400 речей, приписанных ему, до нас дошло всего 34. Он прослу­шал курс риторики в г. Фурии у софистов, наибольшего мастерства достигнув в судебном красноречии.

В жанре торжественного красноречия совершенства достиг Исократ (436 – 388 гг. до н. э.). Особенностью его стиля являются сложные речевые конст­рукции, но с ясной и четкой мыслью. Он добивался плавной речи с по­мощью ритмического членения речи – стыка гласных звуков в конце слова и в начале следующего.

Исократ разработал принцип четырехчастной композиции речи, в которой он предлагал следующие части:

1. введение , задача которого – привлечь внимание слушателей;

2. изложение предмета, задача которого – убеждение в своей позиции;

3. опровержение доводов противника с подробной аргументацией;

4. заключение задача которого – подвести итоги речи.

Греческим оратором, которого впоследствии назвали величайшим, стал Демосфен (384 – 322 гг. до н. э.). Природа наградила его слабым голосом и плохой речью – с дет­ства он картавил. Но неустанным трудом, тренировкой и ежедневными репетициями он одержал победу над собой. Философ Плутарх о нем писал так: «Неясный, шепелявый выговор он одолевал вкладывая в рот камешки и так, читая на память отрывки из поэтов, голос укреплял бегом, разговором на крутых подъемах...». Чтобы преодолеть недостатки речи, он выходил на берег моря и пытался заглушить своим голосом рев воли. А чтобы не дергать плечами во время произношения речи, он вешал над собой острое копье, которое причиняло ему боль при любом непра­вильном движении плеч или туловища. Этими приемами он довёл ораторскую технику до совершенства. Демосфен прославился как политический оратор, выступая с речами против врагов Афин. Главным врагом Афин был царь Македонии Филипп (отец будущего великого полководца Александра Македонского). Гневные обличительные речи Демосфена против опасного и коварного врага назывались «Филиппиками» До нас дошли тексты его 61 речи, из которых можно сделать вывод о его основных риторических приемах:

· высокая экспрессивность и эмоциональность,

· динамичность, стремительность речи,

· множество риторических вопросов,

· так называемые «фигуры умолчания», которые позволяли слушателям самим домысливать и дополнять речь, что превращало выступление Демосфена в совместное речетворчество со слушателями.

Таким образом, главными чертами греческой риторики были творчество и стремление к красоте и гармонии языка.

2.2.

Риторическая культура Древней Греции легла в основу всплеска, развития, продолжения и процветания ораторского искусства в Древнем Риме. В Риме всё государственные дела решались дебатами в народном со­брании, в Сенате и в суде. Политика и право – это кредо для римлянина, они стояли выше искусства и литературы. В Древнем Риме на оратора смотрели как на бога. Плутарх, например, считал речь вторым телом и орудием для государственного мужа.

Красноречие оказало огромное влияние на все виды литературы. Поэты и ораторы проходили одну школу–риторическую. Особое внимание уделялось различным фигурам, то есть выразительным средствам. Риторика оказала сильное влияние на поэтов Вергилия и Овидия, и даже на историков Ливия и Тацита.

Наивысшего развития римское ораторское искусство достигло в по­следний век Республики. А вершиной его стал оратор Марк Тулий Цицерон (106–43 г.г. до н. э.). Он был самым крупным, самым знаменитым и вме­сте с тем одним из последних представителей классического красноречия.

Выдающиеся ораторские способности открыли ему путь к высшим государственным должностям. Он провел на форуме почти 40 лет. Свою первую речь он произнес в 25 лет, а последнюю – в 63 года, незадолго до смерти.

Цицерон учился у замечательных ораторов – у Луция Красса и у Марка Антония. А его наставниками в философии были эпикуреец Федр и стоик Диодот.

Цицерон совершенствовался на Родосе под руководством известного учителя Аполлония Молона, который помог ему сфор­мироваться окончательно как оратору. Искусству держать себя на трибуне он учился у изве­стных актеров Эзопа и Росция, считая в дальнейшем, что принципы владе­ния словом для актера и оратора одинаковы. Так, из всех школ он взял то, что ему было близко по духу и могло практически пригодиться в красноре­чии.

Цицерон не раз восставал против диктатуры в Риме, за что даже был изгнан в ссылку. В эти периоды отхода от политической деятельности он находил утешение в литературе, считая свои трактаты не менее важными.

Он написал несколько теоретических работ по риторике: «Об ораторе»– (55 г.), «Брут» и «Оратор»– (46 г.), «Топика»– (44 г.). Первые три трактата объединяет общая идея – идея культуры оратора. Цицерон считал, что важней­шее достоинство оратора – это высокая культура, знание литературы, ис­тории, философии и права.

В теоретических трудах «Топика» и «О подборе материала» разъяс­няются технические секреты школьной риторики.

Из трех разделов древней философии: учение о нравственности, о ло­гике, об этике,– Цицерон отдавал предпочтение логике и этике. Логика помогает обработать речь, логически построить ее. Этика помогает выби­рать приемы, которые располагают слушателя к себе.

Цицерон хорошо знал греческий язык. Он перевел «Домострой» Ксенофонта и «Диалоги» Платона. Цель перевода, по мнению Цицерона, – это не просто чистота и правильность речи, а богатые оттенки речи, от самых простых до возвышенных.

Из греческой риторики он взял все ценное, что считал идеальным в красноречии: одинаково хорошо владеть простым и высоким стилем, по­нимать ритм и влиять им на слух аудитории. И самое главное – властвовать над аудиторией, заставлять се смеяться и плакать, проникать глубоко в душу. Особым стилем Цицерона было сочетание простоты, безыскусности со страстностью и патетикой. Цицерон обогатил риторику следующими приемами:

· риторическими вопросами (Сui bono, сui prodest? – Кому выгодно, в чьих интересах?),

· риторическими восклицаниями (O tempora, o mores! – О времена, о нравы!),

· многочисленными образными средствами языка – метафорами, олицетворениями,

· афористичностью (Poetae nascuntur, oratores fiunt – Поэтами рождаются, ораторами становятся).

Гениальный, блестящий, непревзойденный оратор Цицерон – это целая эпоха, без которой нельзя представить риторику как красноречие, как искусство звучащего слова.

Известным теоретиком красноречия в Древнем Риме стал Марк Квинтилиан (35–96 г.г.). Он был преподавателем риторики и при нем ораторская школа приобрела государственный статус, а Квинтилиан стал официальным профессором красноречия.

Первое его сочинение – «О причинах упадка красноречия». А по­следнее, дошедшее до нас – «Образование оратора». Это большой труд в 12 книгах, свод и обобщение теории и практики красноречия. Квинтилиан писал его 4 года (92–96 гг.). В нем рассматриваются не только проблемы тео­рии и практики ораторского искусства, но и актуальные теории литерату­ры, педагогики и этики.

Это обобщение своего собственного 20-летнего опыта преподавании риторики и судебного адвоката, это анализ работ своих предшественников по ораторскому искусству. Он не упускал даже мелочей, писал об этом так; «...ни в чем нельзя достичь совершенства, не познав самих начал».

1-я книга отводится первоначальному воспитанию мальчиков на за­нятиях риторикой; 2-я дает общий совет о занятиях в риторической школе и рассматривает природу риторики как пауки; 3-9 книги – энциклопедия традиционной теории ораторского искусства; 10-я содержит критиче­ский обзор греческой и римской литературы по жанрам; 11-я посвящена внешним приемам и манерам оратора; 12-я рисует мораль­ный и общественный образ оратора.

В этом труде свой идеал речи он определял так: «Речь должна быть длинной, но не чрезмерной; изысканной, но не вычурной; смелой, но не дерзкой; серьезной, но не унылой; глубокой, но не тяжелой; радостной, но не легкомысленной; шутливой, но не распущенной; величественной, но не многословной».

Квинтилиан придавал большое значение красноречию как средству воспитания в духе добра и высокой нравственности. Он считал риторику орудием общественного прогресса. И если чело­век превосходит все живое на земле разумом и речью, то красноречие и разум – доблесть оратора. Квинтилиан отдает риторике центральное место в образовании.

В Древнем Риме славой талантливого оратора пользовался крупней­ший историк, сенатор и консул Корнелий Тацит (54–123 г.г.). Как и Квинтилиан, он был поклонником таланта Цицерона.

До наших дней дошло его раннее сочинение «Диалог об ораторах» в 42-х главах. Написанное в форме диспута между представителями разных школ ораторского искусства, оно посвящено тео­рии и практике красноречия.

2.3.

В эпоху средневековья классическое ораторское искусство оказалось невостребованным, так как отсутствовала публичная политика и основные демократичесие институты. Риторика была представлена лишь церковным красноречием, при этом проповедник не составлял сам речи, а лишь пересказывал и толковал Библию. Поэтому на первое место в ораторском искусстве выходит форма, внешние приемы и эффекты, воздействующие на аудиторию.

Наиболее известными средневековыми риторами считаются Иоанн Златоуст (ум. 407 г.) и Фома Аквинский (1225 – 1274 гг.). их красноречие было неразрывно связано с теософией и теологией (богословским ответвлением философии).

Возрождение античных традиций красноречия в Западной Европе начинается в эпоху Ренессанса (XIV – XVI вв.). Появление первых университетов (Сорбонна, Оксфорд и др.) сформировало традиции академического красноречия, поскольку каждый профессор должен был читать свой собственный лекционный курс, а одной из основных учебных форм были диспуты. В форме диспутов проходила и защита диссертаций. К XVI веку ораторское искусство становится неотъемлимой частью европейской культуры, что связано с именами Т.Компанеллы , Т.Мора , Э.Роттердамского .

В эпоху промышленных революций, в XVI – XVII веках, во Франции, Англии, Нидерландах активно развивается парламентское, судебное и торжественное красноречие.

С этого времени риторика как отдельная дисциплина изучается во всех университетах Европы и США, без нее немыслимо высшее образование в целом.

2.4.

Те скупые сведения о риторике Древней Руси, которые сохранились, свя­заны с развитием письма. Оно вошло в жизнь славян во второй половине IX в. (обычно указывается 863 г.); азбука создана греческими учеными – славян­скими просветителями Кириллом и Мефодием, переводчиками церковных христианских книг с греческого. Она получила название кириллицы. Кириллица не удержалась у западных славян, но у восточных и южных славян послужила основой последующих алфавитов, что способствовало связям с Ви­зантией – наследницей античной культуры, литературы, риторики. Кирилл и Мефодий, как известно, работали в Моравии – наиболее развитом государстве славянского мира, но в XI в. центром славянской православной культуры становится Киев. Благодаря твердости князя Владимира, крестивше­го Русь, приток греческого духовенства был невелик, готовили священников-славян, церковная служба велась на славянском языке в отличие от Римской церкви, где служба велась на латыни вплоть до XX в. Впрочем, в этом была и польза: латынь стала языком науки, оказала сильное и благотворное влияние на развитие языков, образования. В Россию латынь стала проникать лишь в XVI–XVIII вв.

Церковные и риторические традиции православной ритуальной речи на Руси были приняты с одобрением. Этому способствовали торжественность службы, высокая культура церковного пения, эмоциональность общения, оду­хотворенность проповеди, уважение мудрому и поэтическому слову.

Расцвет ораторских жанров Древней Руси приходится на XI–XII вв. Образцом проповеди может служить творчество Кирилла, епископа Туровского , инока и аскета, на­пример его «Слово в новую неделю по Пасхе», в котором чувствуется сильное влияние византийского стиля (символика, метафоричность, уподобления). Вот отрывок: «Ныне солнце, красуяся, к высоте восходит и, радуяся, землю согре­вает: для нас взошло от гроба праведное Солнце –Христос и всех верующих в него спасает <...> Ныне пахари слова крестное орало (т. е. плуг, соху) погру­жают в мысленные борозды, сеют духовное семя, надежды на будущее благо взращивают».

Духовное направление ораторства представлено также житиями святых – в «Житии Феодосия Печерского», «Сказании о Борисе и Глебе». В житиях фор­мируются литературные традиции Руси.

Это же направление приобретает политическую тенденцию в «Слове о Законе и Благодати» митрополита Илариона (первого митрополита из русских), про­читанном при дворе Ярослава Мудрого, в его присутствии. Автор выступает в качества апологета русской государственности и самостоятельности русской церкви. Влияние «Слова...» сказывается в произведениях ораторства и публицистики более позднего времени, например в Ипатьевской летописи, в «Житии Степана Пермского».

Образцом «послания» может служить «Моление Даниила Заточника», обра­щенное к князю, с жалобами на свои страдания и просьбами о милости. Не­смотря на близость содержания к нуждам повседневности, автор пользуется цветистой речью: «Избави мя от нищеты сия, яко серну от тенета, яко утя от ногти ястреба, яко овца от уст львов».

Особо нужно выделить речи – поучения, обращения к потомкам. Наилучшая из них – «Поучение чадам Великого князя Владимира Мономаха» (конец XI – начало XII в.). Автор известен как энергичный военачальник, гуманный и образованный государственный деятель Киевской Руси. Вот отрывок (в совре­менном переводе): «Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите, и подавайте сироте, и вдовицу оправдывайте сами, а не да­вайте сильным губить человека. Ни правого, ни виноватого не убивайте и не повелевайте убить его... Если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души».

В более поздние времена возникли новые формы: повести, «хожения», поле­мическая переписка, похвальные слова. Огромный интерес представляет пере­писка воеводы князя Андрея Курбского с царем Московским Иоанном Грозным (60-е годы XVI в.) – страстные, обличительные письма, дающие основа­ние судить о речевом мастерстве автора. А также письма и записки («Житие») протопопа Аввакума , идеолога раскола. Он сам охарактеризовал свой стиль, свою риторику: «Аще что речено просто, и вы, Господа ради чтущий и слы­шащий, не позазрите просторечию нашему понеже люблю свой русской при­родной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет <...> Того ради и я не брегу о крас­норечии». Язык Аввакума необыкновенно высоко ценил В. В. Виноградов, крупнейший лингвист XX в. и тонкий знаток развития русской стилистики. До недавнего времени принято было считать, что до XVII в. теоретическая ри­торика не была распространена в России, но в 90-е годы XX в. В. И. Аннушкин показал, что уже в XI–XIII вв. риторика упоминалась в качестве учебного средства; использовались не только ее правила, но и синонимы: витийство, благословие, краснословие, сладкоречие и даже антонимы: велеречие – безгласие, краткословие – многоречие.

Дальнейшее развитие и становление ораторского искусства в России свя­зано с именем М.В. Ломоносова (1711 – 1705 гг.). Его книга «Крат­кое руководство к красноречию» 1748 года стала первым русским учебником по риторике. Она написана на великолепном русском языке и даже сейчас своей яркостью и светлостью, лаконичностью и простотой производит впечатление на читателя.

В книге уделяется внимание различным теоретическим и практическим вопросам риторики, дается определение красноречия как искусству «о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению». Ломоносов вслед за античными авторами разделяет риторику на три части:

1. изобретение – те мысли и идеи, которые автор желает донести до слушателей;

2. украшение – те языковые приемы, лексические и синтаксические средства, с помощью которых автор облекает мысль в языковую форму;

3. расположение – те правила и приемы, которые следует знать, чтобы разрозненные идеи и отдельные предложения объединились в связный текст, соразмеренный и гармоничный.

Великий ученый, сам отличный оратор, он первым прочитал на русском языке лекцию в Петербурге, начав против засилия латыни в университете. Он верил в дальнейшее процветание Руссой риторики в университетских стенах. Именно об этом он говорил в «Оде на день вошествия на престол Елисаветы Петровны» (1747 г.):

О вы, которых ожидает

Отечество от недр своих

И видеть таковых желает,

Каких зовет от стран чужих,

О ваши дни благословенны!

Дерзайте ныне ободрены

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В несчастный случай берегут;

В домашних трудностях утеха

И в дальних странствах не помеха.

Науки пользуют везде:

Среди народов и в пустыне,

В градском шуму и наедине,

В покое сладки и в труде.

Его активная деятельность принесла свои плоды – риторику стали пре­подавать в духовных учебных заведениях и в университетах.

В XIX веке издаются книги по риторике Н. Кошанского, А. Мерзлякова, А. Галича, М. Сперанского, Я. Толмачева, П. Победоносцева, переводятся на русский язык древние риторические произведения. Россия в теории и практике красноречия выходит на европейский уровень.

Политическое красноречие в XVIII –XIX веках при отсутствии политических свобод, демократических институтов и традиций парламентаризма не развивалась. Зато очень ярко было представлено академическое красноречие, славу которого составили мастера кафедры – профессора университетов Т. Н. Грановский (1813–1855 г.г.), С. М. Соловьев (1820–1879 г.г.), чуть позже – И. С. Сеченов (1829– 1905 г.г.).

Просто и доходчиво читал лекции В. Ключевский – видный оратор академического красноречия, мастер исторического портрета. Его лицо привлекало к себе внимание необыкновенной подвижностью, чувствовалась утонченная психическая организация. Прядь волос поперек лба, глаза, полускрытые за стеклами очков, вдруг сверкали «черным» огнем. Говорил он тихо, спокойно и в то же время привлекательно. Очевидцы говорят, что прозрачна была его звуковая сторона – у него был поставлен го­лос то ли от природы, то ли от пения в семинарии, в которой он учился. Он владел даром художественного внушения. Ему был свойственен едкий сарказм, контрастный штрих при общении, неожиданная метафора или шутка. Глубокое знание истории позволяло ему часто применять афоризмы. Например, один из них: «Русские цари – мертвецы в живой обстановке».

Во второй половине XIX века, особенно после судебной реформы в 1864 году вершин достигла российская теория и практика судебного красноречия. Не смотря на различие приемов и методов ораторов-юристов мы можем выделить общие черты российской судебной риторики:

1. глубина профессиональных знаний (юриспруденции) и общая высочайшая эрудиция;

2. содержательность речи, в которой отсутствовали не относящиеся к делу размышления и философствования;

3. оригинальность мысли, представленная неожиданными сравнениями, парадоксами, яркими, нестертыми метафорами;

4. простота языка, которая обеспечивала доступность восприятия, что было особенно важно в суде присяжных, представлявших разные слои населения.

Одним из лучших судебных ораторов стал А.Ф. Кони (1844–1927 г.г.) – известный теоретик и практик права, писатель, академик и сенатор.

Он окончил гимназию в Петербурге, слушал лекции лучших профессо­ров Петербургского университета. Затем в 1865 году окончил юридический факультет Московского университета. Изучал работу судов Франции, Герма­нии, Бельгии.

Искусством оратора он овладел в период прокурорской деятельности. Залы заседаний, где он выступал, заполнялись до отказа публикой. Его речи отличались логичностью, доказательностью, глубоким психологическим ана­лизом дела, находчивостью, он прекрасно понимал и учитывал настроение аудитории.

А. Кони не оставил никаких текстов лекционного курса, но в архивах обнаружили его заметки «Советы лекторам», состоящие из 21 параграфа-тезиса. В них много ценных советов для начинающих ораторов и лекторов. Например, чтобы привлечь внимание слушателей, он советует дать «что-нибудь неожиданное, какой-нибудь парадокс, какую-нибудь странность... не­ожиданный и неглупый вопрос». А чтобы лекция имела успех, надо за­воевать внимание слушателей и удерживать это внимание до конца речи.

Одним из самых знаменитых российских адвокатов, слава которого во многом объяснялась выдающимся ораторским мастерством, был Ф.Н.Плевако (1842–1908 гг.). «Главная сила его речи заключалась в интонациях, в неодолимой, прямо колдовской заразитель­ности чувства, которыми он умел занять слушателя», – писал о нем В. Вереса­ев.

Имя Ф.Плевако в России в конце XIX века знали от мала до велика, осо­бенно среди служащих судопроизводства.

Его речи сравнивали с водопадом – люди восторгались его высокими голосовыми спадами и подъемами. Он выбрасывал целый каскад слов. Особо эффектные фразы он произносил твердым звучным голосом. А позже плавно, легко, мелодично убаюкивал присяжных и магически влиял на них. Подавляющее число речей его построено на психологическом анализе, на глубоком разборе человеческих отношений, на характеристике лиц.

Ф.Н.Плевако обладал всеми ораторскими качествами, необходимыми для достижения успеха. Он свободно использовал иронию, не терялся в споре с противником, умел удачно влиять на чувства, на разум присяжных и публики. Он часто обращался к судьям с такими словами: «Будьте судьями разума и со­вести».

В 1910 году вышел ценный труд по теории русского судебного крас­норечия «Искусство речи на суде» П. Пороховщикова. Это советы и реко­мендации по языку ораторской речи, по организации материала, по завоева­нию внимания, по выбору выразительных эмоционально-логических средств. Эта книга и сейчас имеет практическую ценность.

В историю судебного красноречия вошли видные ораторы обвинения и защиты: А. Урусов (1843–1900 гг.), П. Александров (1836–1893 г.г.), Н. Карабачевский (1852–1925 г.г.), В. Спасович (1829–1907 г.г.), К. Арсеньев (1837–1919 г.г.).

На рубеже XIX – XX веков в России зарождается политическое красноречие, востребованность в котором стала особенно очевидной после создания Государственной Думы. С трибуны Думы звучали речи выдающихся политических ораторов П.А.Столыпина , А.И.Гучкова , В.Д.Набокова и многих других. В этот период издается книга М. Попова «Политическое красноречие», в которой рассматривается концепция ораторского искусства в России.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Что обусловило появление риторики в Древней Греции?

2. Какие виды и жанры ораторского искусства были представлены в античной Греции?

3. Кто из греческих ораторов был наиболее известен?

4. Каковы особенности ораторского искусства Древнего Рима?

5. Сравните риторику Греции и Рима. В чем сходство и отличие?

6. Что сделало Цицерона самым знаменитым оратором античности?

7. Почему традиции античной риторики оказались невостребованными в эпоху раннего средневековья?

8. Когда и почему начался подъем ораторского искусства в Западной Европе?

9. Как развивалась риторика в Древней Руси?

10. Какие виды красноречия были представлены в России XIX века?

11. Сравните развитие риторики в Западной Европе и России. В чем сходство и отличие?

12. Какие виды и жанры красноречия представлены в современной России? Ответ аргументируйте.

13. Прочитайте отрывок из III речи Демосфена против Филиппа, царя Македонии. Какова главная идея текста? Какие языковые приемы использует Демосфен для воздействия на слушателей? К какому стилю относится его речь?

14. Прочитайте вступление к Панегирику Исократа. Что делает эту речь торжественной и возвышенной? Какие средства языковой выразительности использует оратор? К какому стилю относится речь?

15. Прочитайте речь Цицерона против Гая Вереса (5 августа 70г. до н.э.). Чему посвящена эта речь? К какому роду риторики она относится? Какие доводы выдвигает Цицерон против оппонента? Какими языковыми приемами он обосновывает свою правоту? Какие языковые приемы преобладают в этой речи? Достаточны ли они?

16. Прочитайте ораторское описание казни римского гражданина из речи против Верреса Цицерона. Какие смысловые части и почему можно выделить в этом отрывке? Какие приемы ораторского воздействия использует Цицерон?

17. Прочитаете первую речь Цицерона против Катилины. Дайте оценку используемым в этой речи образным средствам языка. Почему Цицерон вводит в свое выступление отрывок «Речь Отчизны»? Как можно охарактеризовать этот отрывок и какие средства воздействия использует автор?

18. Найдите примеры различных жанров риторики, относящихся к древнерусскому периоду. С какими сферами деятельности связаны эти произведения? Как это отражается в языковых средствах?

19. Прочтите фрагмент из «Краткого руководства к риторике на пользу любителей сладкоречия» М.В.Ломоносова. К какому роду и жанру относится это произведение? Какие языковые средства использует автор?

20. Прочитайте речь Ф.Плевако по делу М.Ц. Шидловской. К какому стилю красноречия относится данная речь? Ответ аргументируйте.

21. Прочитайте отрывок из речи А.Ф.Кони «Федор Михайлович Достоевский». Каково содержание этого отрывка? К какому стилю, роду жанру красноречия относится это выступление? какие доводы, логические или эмоциональные, в нем преобладают?

22. Прочитайте речь А.И.Гучкова «Об общем политическом положении». Какой теме посвящено это выступление? Какие языковые приемы использует автор для воздействия на аудиторию?

Рекомендуемая литература:

Аристотель. Топика // Сочинения: В 4 т. Т.2. – М., 1978.

Вомперский В.П. Риторики в России XVII-XVIII вв. – М., 1988.

Граудина Л.К., Миськевич Г.И. Теория и практика русского красноречия. – М., 1989.

Гучков А.И. Корабль потерял свой курс. – М., 1991.

Кошанский Н. Частная риторика. – СПб, 1840.

Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. Т.7 – М.-Л., 1952.

Об ораторском искусстве: Хрестоматия. – М., 1973.

Спасович В.Д. Избранные труды и речи. – Тула 2000.

Столыпин П.А. Думские речи. – М., 1990.

Цицерон. Речи: в. 2 т. Т. 1. М., 1993.

Модуль 3.

Оратор и аудитория .

3.1. Контакт с аудиторией.

3.2. Законы коммуникации.

3.3. Коммуникативное состояние говорящего и слушающего.

3.4. Контактоустанавливающие речевые приемы и действия.

3.4.1. Речевые этикетные приемы оратора.

3.4.2. Диалогизация выступления.

3.4.3.Синтаксические особенности.

3.4.4. Лексические особенности.

3.4.5. Личностный тип общения.

3.5. Невербальные средства воздействия.

3.1.

Самое высшее проявление мастерства публичного выступления, важ­нейшее условие эффективности ораторской речи – это контакт со слушате­лями. Как говорят опытные ораторы, это заветная мечта каждого выступающе­го. Действительно, ведь речь произносится, чтобы ее слушали, правильно вос­принимали, запоминали. Если оратора не слушают, если аудитория во время речи занимается своими делами, то усилия и труды выступающего пропада­ют даром, действенность такого выступления сводится к нулю.

По определению психологов, контакт – это общность психического со­стояния оратора и аудитории, это взаимопонимание между выступающим и слушателями. В результате чего возникает эта общность? Прежде всего на ос­нове совместной мыслительной деятельности, т. е. оратор и слушатели должны решать одни и те же проблемы, обсуждать одинаковые вопросы – оратор, излагая тему своего выступления, а слушатели, следя за развитием его мысли. Если оратор говорит об одном, а слушатели думают о другом, контакта нет. Совместную мыслительную деятельность оратора и аудитории ученые на­зывают интеллектуальным сопереживанием.

Не случайно в народе говорят: «Слово принадлежит наполовину тому, кто говорит, и наполовину тому, кто слушает».

Для возникновения контакта важно также и эмоциональное сопережи­вание, т. е. оратор и слушатели во время выступления должны испытывать сходные чувства. Отношение говорящего к предмету речи, его заинтересован­ность, убежденность передаются и слушателям, вызывают у них ответную ре­акцию.

Таким образом, контакт между оратором и аудиторией возникает в том случае, когда обе стороны заняты одной и той же мыслительной деятельно­стью и испытывают сходные переживания.

Психологи подчеркивают, что необходимым условием возникновения контакта между оратором и аудиторией является искреннее, настоящее уваже­ние к слушателям, признание в них партнеров, товарищей по общению.

Возникает вопрос: как определить, удалось установить контакт или нет?

Внешне контакт проявляется в поведении аудитории, а также в поведе­нии самого оратора.

Нередко во время выступления оратора в зале царит тишина. Но как раз­лична бывает эта тишина!

Одних ораторов слушают, затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Эта тишина регулируется самим оратором. Шутки выступающего, его юмористические замечания вызывают движение в зале, улыбки, смех слушате­лей, но этот смех прекращается сразу же, как только оратор вновь начнет изла­гать свои мысли. Во время выступления других ораторов тоже сидят молча, но не потому, что ловят каждое его слово, а потому, что не хотят мешать высту­пающему. Это так называемая «вежливая» тишина. Сидеть-то сидят, не нару­шая порядка, не разговаривая, но не слушают, не работают вместе с оратором, а думают о своем, мысленно занимаются другими делами. Поэтому сама по себе тишина еще не говорит о контакте оратора с аудиторией.

Главные показатели взаимопонимания между говорящими и слушающи­ми – положительная реакция на слова выступающего, внешнее выражение внимания у слушателей (их поза, сосредоточенный взгляд, возгласы одобре­ния, согласные кивки головой, улыбки, смех, аплодисменты), «рабочая» ти­шина в зале.

О наличии или отсутствии контакта свидетельствует и поведение орато­ра. Если оратор говорит уверенно, ведет себя естественно, часто обращается к слушателям, держит весь зал в поле зрения, значит, он нашел нужный подход к аудитории. Оратор, не умеющий установить контакт с аудиторией, как правило, говорит сбивчиво, невыразительно, он не видит своих слушателей, никак не реагирует на их поведение.

Следует иметь в виду, что оратору порой удается установить контакт только с частью слушателей, а не со всей аудиторией. Можно сказать, что кон­такт – это величина переменная. Он может быть полным и неполным, устойчивым и неустойчивым, изменяться в процессе выступления оратора. Конечно каждый выступающий должен стремиться установить со своими слушателями полный контакт, устойчивый от начала до конца речи, А для этого необходимо учитывать целый ряд факторов.

Бесспорно, на установление контакта оратора со слушателями влияют прежде всего актуальность обсуждаемого вопроса, новизна в освещении дан­ной проблемы, интересное содержание выступления.

Именно интересное содержание в значительной степени определяет ус­пех ораторской речи, является залогом установления контакта между оратором и аудиторией.

Однако в ораторской практике следует учитывать еще целый ряд момен­тов, требований, несоблюдение которых может свести на нет интересное со­держание, снизить эффективность ораторского воздействия.

Большое влияние на установление контакта с аудиторией оказывает лич­ность оратора, его репутация, сложившееся общественное мнение о нем. Если оратор известен как человек эрудированный, принципиальный, как человек, у которого слово с делом не расходится, человек, не бросающий слов на ветер, выступающий «не ради красного словца», то аудитория будет испытывать до­верие к такому оратору.

Заслуженный профессор Николай Степанович, герой чеховского рассказа «Скучная история», вспоминая о своей лекторской деятельности, пишет:

Хороший дирижер, передавая мысль композитора, делает сразу двадцать дел: читает партитуру, машет палочкой, следит за певцом, делает движение в сторону то барабана, то валторны и проч. То же самое и я, когда читаю. Предо мною полтораста лиц, не похожих одно на другое, и триста глаз, глядящих мне прямо в лицо. Цель моя – победить эту много­головую гидру. Если я каждую минуту, пока читаю, имею ясное представление о степени ее внимания и о силе разумения, то она в моей власти.

Чтобы установить контакт со слушателями, важно учитывать особенно­сти аудитории, в которой предстоит выступать. Прежде всего важно знать, однородна или неоднородна аудитория.

По каким же признакам можно судить об однородности аудитории? К ним относятся такие характеристики слушателей, как возраст, пол, националь­ность, уровень образования, профессиональные интересы, настроение и т. п. Понятно, чем однороднее аудитория, тем единодушнее реакция слушателей на выступление, тем легче выступать. И наоборот, разнородная аудитория обычно неодинаково реагирует на слова оратора, и ему приходится прилагать допол­нительные усилия, чтобы управлять своими слушателями.

Существенный признак аудитории – количественный состав слушате­лей. Если вам приходилось выступать на собрании или на конференции, то вы вспомните, что приемы, используемые в той и другой аудитории, манера пове­дения, форма преподнесения материала, обращение к малочисленной и много­численной аудитории были различными. Иногда интересуются, в какой ауди­тории легче выступать – в малочисленной или многочисленной. Каждая ауди­тория имеет свои особенности. Некоторые ораторы боятся большой аудитории, они начинают сильно волноваться, их охватывает, как говорят, «ораторская лихорадка», и они теряют дар речи. Малочисленной аудиторией легче управ­лять, но в данном случае оратор должен хорошо знать вопрос, о котором идет речь, так как вряд ли удобно читать с «листа» перед небольшим количеством слушателей. Контакт зависит и от расположения людей – участников диалога: наилучшее общение проходит в свободном кружке, в удобной позе; наихудшее – оратор на трибуне, слушатели – в удлиненном зале. Необходимо знать также зал или комнату: какова акустика зала, будет ли микрофон (он отрицательно скажется на контакте), существуют ли помехи (например, трамвай под окном), сколько будет слушателей: если много – будет уместнее лекция, если мало – непринужденная беседа

Для аудитории характерно и чувство общности, которое проявляется в эмоциональном настрое слушателей.

Вы, вероятно, во время выступления не раз наблюдали любопытные яв­ления. Вот, к примеру, в какой-то части зала возник легкий шум, и он очень быстро распространяется по всему помещению. Ваш сосед одобрительно кив­нул выступающему головой. Это определенным образом повлияло на ваше поведение, на ваше отношение к словам говорящего. А вот прозвучала ирони­ческая реплика, и на нее живо реагируют остальные слушатели. Влияние слу­шателей друг на друга особенно ярко проявляется при одобрении или неодоб­рении речи выступающего.

В чем же дело? Почему это происходит? Да потому, что слушатели ис­пытывают действие различных психологических механизмов: одни слушатели бессознательно повторяют действия окружающих, другие осознанно воспроиз­водят образцы поведения рядом сидящих, на третьих оказывают влияние мне­ние и поведение большинства присутствующих. В результате действия этих механизмов в аудитории создается общий настрой, который существенно влияет на установление контакта между оратором и слушателями. Поэтому оратору нужно учиться управлять настроением аудитории, уметь, если надо, изменить его.

На установление контакта между оратором и аудиторией влияют и неко­торые особенности психологии слушателей. Слушатели предъявляют оратору особые требования: они предоставили ему в процессе общения главную роль и хотят, чтобы он оправдал ее. Поэтому важно, чтобы слушатели почувствовали уверенность в поведении оратора, увидели спокойствие и достоинство на его лице, услышали твердость и решительность в голосе. Вот что рассказывает о своем выступлении на международном конгрессе Олег Антонович Юдин, док­тор биологических наук, герой романа А. Крона «Бессонница»:

Выступавшего передо мной оратора я слушал почти внимательно. Я бы солгал, ска­зав, будто совсем не волновался, но это было волнение хирурга перед операцией, что бы ни происходило у него на душе, руки дрожать не должны. Поэтому, когда председатель с некоторым затруднением произнес мою всю жизнь казавшуюся мне очень простой фамилию, я встал и подошел к председательскому столу так же, как привык входить в операционную, не спеша, со спокойной уверенностью в каждом движении, чтоб ни у помощников, ни у сто­ронних наблюдателей, спаси боже, не возникло даже тени сомнения в успехе.

Не правда ли, интересное сравнение: оратор выходит на трибуну с той же уверенностью, с какой привык входить в операционную. Даже само появ­ление оратора оказывает психологическое воздействие на аудиторию – оно должно настроить слушателей на успех ораторской речи, ни у кого не должно возникнуть даже тени сомнения в удаче. Но оратор – такой же человек, как и все остальные. Перед выступлением у него могут возникнуть неприятности, непредвиденные осложнения, наконец, он может вдруг почувствовать недомо­гание. Однако аудитории нет дела до личных переживаний оратора. Значит, ему надо уметь скрыть свое настроение, на время отключиться от всего, что не связано с выступлением в аудитории. А. С. Макаренко учил педагогов-воспитателей:

Настроение у вас может быть каким угодно, а голос у вас должен быть настоящим, хорошим, твердым голосом. Никакого отношения к вашему голосу настроение не имеет... Нужно сделать так, чтобы ваша физиономия, ваши глаза, ваш голос были в некоторых слу­чаях автономными.

Рекомендации А. С. Макаренко, несомненно, полезны и для ораторов.

Особенностью психологии аудитории является то, что слушатели – это одновременно и зрители. Оратор только появляется на трибуне, а слушатели уже оценивают его, обмениваются друг с другом критическими замечаниями. Что же привлекает в ораторе зрительное внимание слушателей? Конечно, в первую очередь его внешний вид.

Одежда выступающего должна соответствовать характеру обстановки, в которой произносится речь, быть опрятной и аккуратной. А. Ф. Кони совето­вал лекторам:

Следует одеться просто и прилично. В костюме не должно быть ничего вычурного и кричащего (резкий цвет, необыкновенный фасон); грязный, неряшливый костюм произво­дит неприятное впечатление. Это важно помнить, так как психологическое действие на со­бравшихся начинается до речи, с момента появления лектора перед публикой.

Аудитория внимательно следит также за поведением оратора во время речи. Лишние, механические движения выступающего отвлекают внимание слушателей, становятся предметом, обсуждения аудитории. Обращают внима­ние слушатели и на позу лектора. Иные ораторы, добравшись до трибуны, ло­жатся на нее, раскачиваются то вправо, то влево, переминаются с ноги на ногу, топчутся на месте. Все это отрицательно действует на слушателей, не способ­ствует установлению контакта с оратором.

Слушателям далеко не безразлично, куда смотрит оратор. Нередко мож­но наблюдать такую картину: делает начальник доклад, выступает на собра­нии и время от времени посматривает в окно, окидывает взглядом стены, опускает глаза на пол, поднимает их к потолку, рассматривает свои руки, т. е. смот­рит куда угодно, только не на слушателей.

Бывает еще хуже: выступающий смотрит на аудиторию как в пустое пространство, смотрит отсутствующим взглядом. Можно ли в таком случае говорить о подлинном взаимопонимании между оратором и аудиторией? Ко­нечно, нет! Правда, зрительный контакт со слушателями вовсе не означает, что нужно все время стараться смотреть на всех и каждого. Но если во время речи медленно переводить взгляд с одной части аудитории на другую, то можно создать впечатление хорошего зрительного контакта со слушателями.

Форма преподнесения материала существенно влияет на взаимоотношения оратора и аудитории.

Нередко можно услышать такого рода замечание:

Необходимо категорически запретить всем читать текст, кроме докладов, где заклю­чена коллективная мысль. Надо приучить ораторов говорить с людьми от души, а не от бу­маги. Без этого им ничто не поможет или, точнее, мало поможет.

Невольно возникает вопрос, а кто должен запретить читать текст речи с листа?

Обратимся к методической литературе. Ни один из авторов не рекомен­дует читать текст по написанному. Более того, психологи предупреждают: при чтении текста с листа в получасовом выступлении его содержание восприни­мается лишь на 17%.

Вопрос «Читать или говорить?» – один из вечных вопросов истории ораторского искусства.

Традиция написания и чтения с листа ораторских речей родилась задолго до наших дней. Так, с конца V века до н.э. в Афинах появились логографы, т. е. составители речей для выступления тяжущихся сторон в суде. Они готовили речи с учетом индивидуальности «заказчика».

Самым знаменитым логографом Древней Греции был Лисий, который сочинял речи для участников многочисленных в Афинах судебных процессов.

Во Франции в XVIII веке считалось неприличным выходить на кафедру без заранее написанной речи. Текст речи обязательно читался. Таков был обычай.

А вот Петр I в 1720 году издал Указ № 740, который гласил:

Указую: господам сенаторам речь в присутствии схода держать не по писаному, а токмо словами, дабы дурь каждого всем видна была.

Издавая этот указ, великий государь преследовал, по-видимому, свои це­ли, но вольно или невольно документ подчеркивал действенность живого уст­ного слова.

Интересное сравнение использовал лауреат Нобелевской премии физик Уильям Брегг, высказывая свои суждения по поводу искусства научной бесе­ды:

Я считаю, что собрать слушателей, а затем читать им написанный материал – это все равно, что, пригласив приятеля прогуляться, спросить, не возражает ли он пройтись пешком, а самому ехать рядом с ним в автомобиле.

Вопрос «Читать или говорить?» влечет за собой еще целый ряд вопро­сов.

Первый вопрос: «Чей текст читать?»

Обратимся к истории. Известно, что крупнейший русский историк про­фессор В. О. Ключевский называл свои лекции просто «чтением», и он, дейст­вительно, читал их по своим записям, читал медленно, тихо, спокойно. Но это были им сотворенные, им найденные, им продуманные тексты. «Властителем гибкого и покорного слова» назвал его А. Ф. Кони. Чтобы занять место в ауди­тории на лекции Ключевского, студенты вынуждены были отсиживать две-три предыдущие пары.

Другой известный русский историк профессор Т. Н. Грановский тща­тельно готовился к своим лекциям, но по записям никогда не читал. Писал он мало, и написанное, как оно ни драгоценно, не может дать нам полного пред­ставления о его ораторском мастерстве. Это был лектор-импровизатор.

Названные ораторы сами создавали тексты выступлений, выражали свои мысли, высказывали собственные суждения, поэтому независимо от того, читали они или говорили свои речи, их было интересно слушать.

К сожалению, в жизни приходится сталкивать с ораторами, которые про­сто озвучивают чужие тексты.

Об этой укоренившейся вредной практике пишет в своем романе «Белый свет» С. Бабаевский. Алексей Фомич Холмов, главный герой романа, вспоми­нает, как в первые годы своей работы он просиживал ночи, так как дни были заняты, чтобы написать речь или статью в газету. И какие это были замеча­тельные статьи! А речи получались ершистые, задиристые. Тогда и на ум мо­лодому Холмову не могло прийти, что кто-то сможет написать для него речь. Сам писал, сам говорил, где по писаному, а где и без писаного.

А потом как-то повелось, что писать стали другие. Для него писал Чижов. Находились такие товарищи, которые с трибуны читали то, что перед вы­ступлением видели впервые. Поэтому не очень опытный трибун заикался, сби­вался со слов, путал фразы. Холмову запомнился анекдотичный случай. Одному доверчивому оратору какой-то смельчак ради шутки подложил в папку не те листы. В нужных листах речь шла об улучшении заготовки кормов, а в тех, подложенных, излагались какие-то советы по женским модам. Оратор осрамился.

Второй вопрос: «Как читать свой или чужой текст?»

В книге профессора Парижского университета А. Олара «Ораторы рево­люции», изданной в Москве в 1907 г., есть интересное описание ораторской манеры выступлений Мирабо, деятеля Великой французской революции. При­ведем отрывок из этой книги:

…действие занимало крупное место в красноречии Мирабо. Он был замечательным, восхитительным чтецом. Он умел читать все, как свое собственное произведение. Своей умелой и легкой дикцией он оживлял вялые фразы, делил на два слишком длинный период, придавал плавность тяжеловесным местам. Находясь на трибуне во время самого чтения, он экспромтом делал поправки. Не меняя стиля своих помощников, он в чтении придавал ему силу и горячность, уподобляясь тем умелым актерам, которые, оставаясь верны плохо напи­санной роли, придают безжизненным, тусклым фразам силу и яркость, поражающие самого автора пьесы. <...> рассказывают, что речь о наследовании, прочитанная Мирабо в клубе Якобинцев, произвела очень сильное впечатление, между тем как эта же речь, прочитанная в Национальном Собрании Талейраном, который хотя и был хорошим чтецом, показалась бесцветной, бесстрастной. Вот, следовательно, естественное объяснение загадки: Мирабо своим талантом чтеца и актера совершенно видоизменял те страницы, которые ныне нам кажутся холодными и которым он один умел придавать живость. Сотрудничество прекра­щается, как только он поднимается на трибуну, где он проявляет те свои дарования, которые умерли вместе с ним, которые не существовали уже даже для тех, кто на следующий день читал его речь. Современники могли поэтому забывать о роли, которую друзья оратора иг­рали в составлении его речей. Они всегда видели и слушали самого Мирабо.

А вот еще один любопытный факт. У. Черчилль, искушенный политик и прожженный парламентарий, в тех местах своих речей, где чувствовалась сла­бость аргументации, ставил на полях две буквы: S. L. (slower, louder – «мед­леннее, громче»).

Эти примеры красноречиво свидетельствуют, какое огромное значение в ораторской практике имеет умелое произнесение речи.

Установление контакта, овладение вниманием аудитории обеспечивает успех публичного выступления, является необходимым условием для передачи информации, оказания желаемого воздействия на слушателей, закрепления у них определенных знаний и убеждений.

3.2.

Установить контакт с аудиторией, организовать речевое взаимодействие между говорящим и слушающими можно лишь на основе коммуникативных законов. Законы эти объективны и универсальны, они действуют всегда и везде, независимо от того, знаем мы о них или нет, соблюдаем мы эти законы или нарушаем.

Первый закон коммуникации гласит: сообщение воспринимает не говорящий, а слушающий. В этой связи оратор должен постоянно «оглядываться» на аудиторию, говорить с ней на понятном и доступном ей языке и контролировать процесс восприятия прозвучавшей информации.

Второй закон коммуникации определяет, что ответственность за неправильно понятое сообщение несет не слушающий, а говорящий. Следовательно, не аудитория виновата в том, что тема лекции или доклада оказалась недоступной. Причиной тому – неопытный и неумелый оратор, не сумевший или не пожелавшей донести до слушателей приготовленную информацию в полном объеме.

Из первых двух законов вытекает третий: хочешь добиться успеха как оратор – учись правильно строить процесс выступления, старайся почувствовать состояние, настроение аудитории. Оратор должен уметь сформировать, организовать необходимый ему настрой аудитории для восприятия всех аспектов речи.

Согласно четвертому коммуникативному закону любая речь включает в себя два аспекта:

содержательный ( он формирует уровень понимания звучащей информации) и чувственный ( он определяет то отношение, которое оратор вызывает у аудитории). Причем следует иметь в виду, что именно уровень отношений влияет на уровень понимания, а не наоборот. Вот почему ораторский успех во многом определяется не столько процессом передачи информации, сколько теми взаимоотношениями, которые ему удалось установить с аудиторией во время своего выступления. Интерес, внимание и доверие слушателей зависят от трех взаимосвязанных компонентов:

1. от степени искренности оратора (эффективное начало);

2. от доминанты личности как устойчивой неосознанной линии поведения (интуитивное начало);

3. от осознанной намеренной линии поведения ( начало, подчиненное самоконтролю).

Для человека, о котором можно уверенно сказать, что это личность, важны все эти три аспекта, помогающие завоевать аудиторию и отдельного слушателя.

Пятый закон коммуникации обозначает неравномерность и прерывность взаимодействия между оратором и аудиторией. Качество восприятия информации зависит от степени внимания слушателей, а оно постоянно меняется. Оратор должен позаботиться, чтобы начало его речи возбудило если еще не интерес слушателей, то хотя бы их внимание. И все дальнейшее общение он организует по восходящей, чтобы интерес не угасал, а усиливался. Здесь оратор действует подобно режиссеру в театре: плох тот спектакль, в котором актеры все свое мастерство израсходовали в первом акте…К финалу зал опустеет.

Слушателей может заинтересовать неожиданное начало речи ( об этом подробно будет рассказано в 5 модуле пособия). Признаки усталости или снижения интереса аудитории (а они наступают каждые 15 – 20 минут речи) подсказывают оратору, что нужно оживить выступление. Для этого можно использовать различные приемы:

1. вопросы, обращенные к аудитории, - они активизируют внимание и мышление, объединяя слушателей,

2. примеры – они обращены к чувственному познанию, жизненному опыту и дают интеллекту необходимую передышку;

3. шутки – они снимают усталость, возбуждают положительные эмоции, вызывают смех.

Знание и правильное использование перечисленных нами основных коммуникативных законов помогает оратору достичь своим выступлением желанных целей, увлечь аудиторию и удерживать ее внимание и интерес.

3.3.

Работа по поддержанию контакта с аудиторией предполагает прежде всего формирование необходимого коммуникативного состояния. Под коммуникативным состоянием го­ворящего понимается совокупность всех тех характеристик говорящего, кото­рые оказывают влияние на его способность устанавливать контакт с ауди­торией и поддерживать его. Сформировать нужное коммуникативное состоя­ние, которое позволит успешно взаимодействовать с аудиторией, означает сле­дующее:

· запретить себе думать о посторонних вещах,

· сосредоточить свое внимание на слушателях,

· внимательно следить за их реакцией,

· убедить себя в том, что в данный момент нет ничего более важного и значимого, чем ваше выступление и внимание аудитории,

· вкладывать в речевое действие все физические и моральные силы,

· иметь наступательный волевой настрой: вести аудиторию за собой, а не идти на поводу у аудитории,

· понимать, что публичное выступление – это профессиональное дей­ствие, связанное с осуществлением вашего намерения, которое должно достичь цели.

Все эти составляющие внутреннего состояния говорящего находят отра­жение в выражении лица, в мимике, характере взгляда, в позе, осанке, движе­ниях тела. Подобная информация считывается аудиторией на подсознательном уровне. Из этого следует, что провалить свое выступление можно даже до то­го, как будет произнесено первое слово. Нельзя выходить к аудитории и начи­нать говорить, чувствуя себя расслабленным, безвольным, равнодушным, бе­зынициативным. Все это сразу ощутит аудитория (пусть даже и не осознает поначалу), и ее реакция будет неблагоприятной, пассивной.

Безусловно, коммуникативное состояние оратора вырабатывается не сразу. Довольно часто перед публичными выступлениями люди испытывают чувство неуверенности, сильно волнуются, боятся встречи со слушателями. Это сказывается и на их физическом состоянии: одних охватывает нервная дрожь, другие краснеют или бледнеют, у третьих начинает дрожать голос и т. п.

Известный русский издатель И. Д. Сытин, к примеру, стеснялся даже са­мой маленькой аудитории. Как рассказывают современники, выступая с ответным словом на своем юбилее, он от волнения говорил сбивчиво и непоследо­вательно. А ведь он был образованнейшим человеком своего времени, гордос­тью русской культуры, прекрасным знатоком русского языка.

Не случайно появилось даже такое понятие, как «ораторская лихорадка». Единых рецептов избавления от нее не существует, хотя в методической лите­ратуре можно найти немало интересных советов и рекомендаций.

Немецкий исследователь Отто Эрнст в книге «Слово предоставлено вам» называет причины возникновения скованности и страха перед публичным вы­ступлением и предлагает пути их преодоления.

Такой причиной, по его мнению, бывает чрезмерное погружение в соб­ственные переживания. В этом случае автор рекомендует думать о деле, скон­центрировать внимание на содержании речи.

Нередко ораторы просто недооценивают собственные возможности, по­этому им следует заставить себя поверить, что они хорошо подготовились к выступлению и могут сообщить слушателям нечто важное и полезное.

Некоторые ораторы волнуются из-за недостатка опыта. Им Отто Эрнст адресует следующий совет:

Наберитесь смелости и при удобном случае попросите слова; широко используйте возможности участия в различных дискуссиях: в кругу семьи после телепередач, в рабочем коллективе, на мероприятиях повышения профессиональной и политической подготовки и т. д.

Иногда ораторов смущает воспоминание о провале. Поскольку неудачи бывают и у опытных ораторов, следует смириться с мыслью, что какое-то из выступлений действительно может оказаться неудачным, и реагировать на это спокойно и рассудительно.

Одним словом, оратору нужна хорошая психологическая подготовка. Он должен уметь определенным образом настроить себя перед выступлением, научиться управлять своими чувствами и настроением.

Причиной тревожного состояния может стать и недостаточная подготов­ленность оратора к выступлению. Известный судебный деятель XIX века А. Ф. Кони писал по этому поводу:

Чтобы меньше волноваться перед выступлениями, надо быть более уверенным в се­бе, а это может быть только при лучшей подготовке к лекции. Чем лучше владеешь предме­том, тем меньше волнуешься. Размер волнения обратно пропорционален затраченному на подготовку труду или, вернее, результату подготовки. Не видимый ни для кого предвари­тельный труд – основа уверенности лектора. Эта уверенность тотчас же повысится во вре­мя самой речи, как только лектор почувствует (а почувствует он непременно и вскоре же), что говорит свободно, толково, производит впечатление и знает все, что осталось сказать.

Подготовка к выступлению – очень важное и ответственное дело в дея­тельности оратора. И прав Д.Карнеги, утверждавший, что «многие совершают роковую ошибку, не удосуживаясь подготовить свою речь».

3.4.1.

О контакте с аудито­рией следует помнить еще при подготовке выступления. Существуют специ­альные речевые действия, назначение которых – установление и поддержание контакта. К ним относятся: обращение, приветствие , комплимент , прощание . Варианты этих речевых действий хорошо разработаны и приводятся в пособи­ях по речевому этикету. Следует выбрать для себя несколько вариантов каждо­го из этих действий и хорошо освоить их в интонационном отношении, в от­ношении стиля. Начинать выступление без приветствия и обращения можно лишь на сугубо деловом совещании в узком кругу специалистов, встречи с ко­торыми происходят достаточно часто. Обращения могут и должны употреб­ляться и в центральной части выступления, они активизируют внимание слу­шателей. Выбор правильного обращения – задача ответственная, так как помогает установить необходимые доверительные отношения с аудиторией и задает тон всему дальнейшему выступлению. Если форма обращения выбрана неправильно, аудитория может отторгнуть оратора как представителя чуждого класса или социальной группы. Подобные ситуации не раз использовались в различных художественных произведениях. В качестве примера можно вспомнить сцену из замечательного советского фильма «Депутат Балтики», где революционные матросы выбрали своим представителем в городской совет старого заслуженного профессора (эту роль исполнял выдающийся актер Н.Черкасов). Выйдя на трибуну в переполненном матросами зале, пожилой профессор от волнения и необычности ситуации по привычке неожиданно произнес: «Господа!» Собравшаяся аудитория возмущенно зашумела. Профессор быстро нашелся и продолжил: «Да, да, я не оговорился. К вам обращаюсь я, подлинные господа нашей страны!». Эти слова аудитория приняла с восторгом.

Не менее важную роль обращение играет и в установлении правильной тональности речи, формируя необходимые установки у аудитории. Давайте сравним два разных по тональности обращения, использованных в речах руководителей советского государства в связи с началом Отечественной войны 1941-1945 гг. Как известно, 22 июня 1941 года к стране обратился В.М.Молотов. перед ним стояла непростая задача объявить о начале войны, всеобщей мобилизации, начале борьбы с захватчиками. Эта речь носила сугубо информационный характер и потому в качестве обращения была выбрана самая официальная, строгая и неэмоциональная форма: «Граждане и гражданки Советского Союза!». Почти через месяц, когда колоссальные потери нашей армии стали известны, когда были оставлены многие города и села, когда само существование страны оказалось под угрозой, к народу обратился И.В. Сталин. Его речь начиналась очень развернутым эмоциональным, патетическим обращением, объединявшим элементы коммунистической риторики с риторикой церковной, что с самого начала подчеркивало всеобщий характер освободительной борьбы: «Товарищи! Граждане! Бойцы Красной Армии! Воины-краснофлотцы! Братья и сестры! К вам обращаюсь я, друзья мои!»

Если оратор начинает свою речь без явно оформленного приветствия, это может свидетельствовать также о сложных взаимоотношениях между ним и аудиторией. Так, М.Евдокимов, сменив эстрадную сцену на политическую и став губернатором Алтайского края, в своей иннаугурационной речи так обратился к залу: «Много лет выходя на эстраду, я всегда волновался, но никогда не волновался так, как сегодня.» Подобное отсутствие обращения в столь ответственной речи – пример редкий и показательный: вновь избранный губернатор действительно так и не сумел выбрать подходящие слова для обращения к собравшейся экономической и политической элите края.

Очень важную роль при поддержании контакта играют метатекстовые конструкции. Метатекст – это те слова и предложения вашей речи, в которых вы говорите о том, как она построена, о чем и в какой последовательности т.е метатекст – это текст о тексте. Метатекстовые оформление выступления можно уподобить разметке проезжей части дороги и расстановке вдоль дороги знаков, обозначающих повороты, укло­ны, трудные места. Хороший оратор всегда обозначает метатекстовыми кон­струкциями части своего выступления: в начале своего выступления я хотел бы обратить ваше внимание на...; повторим еще раз...; теперь перейдем к вопросу о...; во-первых...; во-вторых...; в-третьих...; в заключение хотелось бы сказать о том, что... и т.п. Подобные конструкции помогают слушателям легче воспринимать речь, улавливать связи между частями высказывания, упрощают понимание и запоминание речи.

3.4.2.

Для успешного общения с аудиторией, постоянного контакта очень важно внести в выступление элементы диалога. Диалог – основная коммуникативная форма речи. Именно диалог пред­ставляет собой изначальную, первичную форму существования языка, отве­чающую самой природе человеческого мышления, которое по своей природе диалогично. Любое сказанное или предполагаемое слово представляет собой реакцию на чужое слово. Монолог – это искусственное речевое построение; он по сравнению с диалогической речью имеет очень небольшой возраст. Ус­воение и построение монологической речи требуют специальных усилий, до­полнительного обучения. Монологический текст воспринимается всегда с большими трудностями, чем диалог. Поскольку ораторское выступление – это монологическая речь, то для успешного и постоянного контакта с аудито­рией очень важно вносить в выступление элементы диалога. Рассмотрим про­стейшие приемы диалогизации текста.

Любую тему, ее отдельные частные аспекты можно обозначить в виде вопросительного предложения или вопросо-ответпого единства: «Заду­маемся: если кому-то народ оказывает доверие, то для чего он это делает'? Исключительно для. того, чтобы избранник решал его, народа, проблемы» (Известия. 1998. 9 апр.). Данное содержание можно было бы выразить в сле­дующем виде: «Если народ кому-то оказывает доверие, то он делает это ис­ключительно для того, чтобы избранник решал его, народа, проблемы». Одна­ко данная конструкция труднее для восприятия и обладает меньшей контакто-устанавливающей силой. Сила воздействия увеличивается, если расположить рядом два, три вопроса: «Во-первых, что такое народное доверие? По каким критериям можно определить, пользуется тот или иной, кабинет народным доверием или пет? По тиражируемым СМИ рейтингам популярности (или непопулярности) главы кабинета?» (Там же).

Диалогизация текста может проявляться и по-иному. Говорящий в ходе выступления встает на точку зрения предполагаемого оппонента, собеседника, слушателя, и часть текста строится с этой чужой точки зрения, чтобы затем присоединиться к ней, уточнить ее, опровергнуть и т.д.:

«Я прекрасно понимаю, что сорок раз еще опозорюсь и с передачей, и с личной жизнью. Не смогу ответить на какой-нибудь вопрос. Найдутся остро­словы, которые меня засмеют. Журналисты начнут писать: «Куда ты лезешь со своей прошлой жизнью?» Но это надо пережить». (Общая газета. 1998. № 14); «А ведь бывают случаи, когда не психиатр даже, а только священник может помочь. Но к нему стесняются идти. Ему же руку надо целовать, мало ли что еще... У нас ведь масса предубеждений, которые возникли благодаря советской власти» (Там же).

Выделенные разрядкой конструкции передают речь воображаемых, предполагаемых оппонентов или собеседников, которые в ходе выступления легко узнают себя, свою позицию и более внимательно отнесутся к словам ора­тора.

3.4.3.

Поскольку устная речь необратима, го­ворящий должен постоянно заботиться о том, чтобы его речь легко, с первого раза воспринималась слушателями. Обязанность выступающего – свести к минимуму затруднения при восприятии речи. При этом прежде всего следует иметь в виду некоторые синтаксические параметры текста.

1. Простые предложения и части сложных предложений не должны быть чрезмерно длинными. Предел оперативной памяти ограничен длиной словес­ной цепочки, состоящей из 5–7 слов.

2. Более легко воспринимаются такие типы конструкций, которые тяго­теют к сфере разговорной речи. По структуре эти конструкции представляют собой предложения нераспространенные и малораспространенные, односо­ставные (определенно-личные, неопределенно-личные, обобщенно-личные, безличные, назывные), неполные, неосложненные. Эти конструкции могут быть как самостоятельными предложениями, так и частями сложных предло­жений. Приведем пример такого текста:

«Причина четвертая: сила семейной традиции. Человек родился и вырос в шахтерском краю, где кормилец на всех один – уголек. В шахте 30 лет отка­лывал уголь его отец, умерший от силикоза. В забое работает старший брат. А теперь опускается он. И это привычное дело дает молодому шахтеру ощуще­ние безопасности» (АиФ. 1998. № 16).

Для того чтобы получить текст такого типа, при его написании (или про­изношении) следует ориентироваться на разговорную интонацию. Интонаци­онный рисунок текста задается его синтаксическим строем. Поэтому при ори­ентации на разговорную интонацию формируется соответствующий (такой, как в разговорной речи) синтаксический строй текста.

Длинные предложения, т.е. значительно распространенные и ос­ложненные причастными, деепричастными оборотами, вставными конструк­циями, сложные предложения с большим количеством придаточных частей затрудняют восприятие и неприемлемы для ораторского воздействующего вы­ступления.

3. Нежелательно употреблять конструкции страдательного залога. Их ес­тественная сфера функционирования – официально-деловой стиль, тексты, рассчитанные прежде всего на передачу и сохранение информации, а не на воздействие. Сравним две конструкции:

· «Когда на одной из неблагополучных шахт Воркуты Гостехнадзор пригрозил отобрать лицензию из-за нарушений техники безопасности, гор­няками это было воспринято как покушение на права человека» (АиФ. 1998. № 16);

· «На одной из неблагополучных шахт Воркуты Гостехнадзор пригрозил отобрать лицензию из-за нарушений техники безопасности. Горняки воспри­няли это как покушение на права человека».

При работе с массовой аудиторией следует предпочесть вторую конст­рукцию.

3.4.4.

Восприятие речи значительно осложняется использованием отглагольных существительных, заканчивающихся на -ние, -тие, а также других подобных им. Любое отглагольное существительное – это свернутое предложение, оно является как бы сгустком смысла, требующим развертывания и осознания. Поэтому текст с большим количеством отглаголь­ных существительных, как правило, мало пригоден для ораторского выступле­ния:

«Необходимо разрешение региональных конфликтов на основе компро­мисса, восстановление стабильности всюду в мире, где она нарушена; пре­кращение поддержки дестабилизирующих и экстремистских сил, всех тер­рористических группировок, не должно быть попыток расширения зоны влия­ния одной стороны за счет другой; необходима совместная работа всех стран для решения экономических, социальных и экологических проблем».

К недостаткам данного предложения, затрудняющим его восприятие, следует отнести, во-первых, значительную распространенность и осложненность предложения; во-вторых, большое количество отглагольных существи­тельных: разрешение, восстановление, прекращение, расширение, влияние, ре­шение. Можно предложить следующий вариант текста, более приспособлен­ный для устного восприятия:

«Необходимо разрешить региональные конфликты на основе компро­мисса и восстановить стабильность всюду, где она нарушена. Нужно не до­пускать попыток расширить зоны влияния одной стороны за счет другой. Сле­дует прекратить поддерживать дестабилизирующие и экстремистские силы, террористические группировки. Все страны должны совместно решать общие экономические, социальные и экономические проблемы».

При подготовке ораторского выступления нельзя злоупотреблять также использованием терминов: не перегружайте текст терминологией и не исполь­зуйте узкоспециальные термины.

3.4.5.

Контакт с аудиторией будет более успеш­ным, если выступающий будет использовать личностный тип общения, этот тип общения предполагает при работе с аудиторией строить речь таким же об­разом, как беседу с конкретным лицом при непосредственном контакте («живая» беседа). Личностный тип общения предполагает, что говорящий в ходе выступления четко обозначает свое авторское Я: свое отношение к предмету речи, к собеседнику.

В качестве средства выражения авторского Я опытные ораторы исполь­зуют практически все средства языка. Однако для таких языковых средств, как местоимения, частицы, вводные слова, сложноподчиненные предложения с придаточным изъяснительным выражение авторского Я является основным функциональным назначением. Частицы (лишь, даже, вот, же и др.), несмот­ря на малую величину звукового материала, совершенно однозначно указыва­ют на присутствие в тексте голоса автора, выражая довольно часто и авторское отношение. Некоторые частицы очень экспрессивны, выразительны (знай себе, взял да и и др.). С той же целью используются вводные слова: выражение от­ношения отражено в них более четкое, определенное:

«Но, так или иначе, даже на неудачных его стихах, на всем, что слетало с его уст, был налет какого-то божественного, экстатического вдохновения, как это бывало у пророчествовавших юродивых на Руси» (Общая газета. 1998. № 15).

Данный текст буквально насыщен местоимениями: его, всем, что, его, какого-то, это. Все эти местоимения, а также вводное слово так или иначе и частица даже придают тексту ощущение звучания авторского голоса.

Наиболее ярко выражают авторское отношение (и, соответственно, ав­торское Я) сложноподчиненные предложения с придаточным изъяснительным (я считаю, что; ясно, что и др.): «Тут, кстати, замечу, что произведениями искусства пасхальные яйца стали в те времена, когда в обряде дарения яиц на Пасху стали участвовать царские и великокняжеские семьи». Выделенная кон­струкция (Тут, кстати, замечу, что) может быть опущена без всякого ущерба для сообщаемой информации. Ее назначение – помочь говорящему обозна­чить свое Я в тексте и тем самым сделать свое выступление более личностным, т.е. обращенным к аудитории.

Таким образом, готовясь к выступлению, мы должны позаботиться об убедительной содержательной разработке темы, ее хорошем информационном обеспечении. Речевое оформление выступления должно обеспечивать посто­янный контакт с аудиторией и способствовать быстрому и надежному усвое­нию содержания.

3.5.

Разговаривая друг с другом, люди для передачи своих мыслей, настроений, желаний наряду с вербальной (словесной) речью используют жестикулярно-мимическую речь, т.е. невербальные средства (мимика, жесты). Трудно поверить, но ученые-невербалисты считают, что при общении невербальные средства преобладают, их используется 55% или даже 65%, а вербальных соответственно 45% или 35%. И вот парадокс: же­сты возникли раньше звуковой речи, а изучать их активно ста­ли только с 60-х гг. XX века. Всемирно известны работы Джулиуса Фаста , Алана Пиза , Роберта Уайтсайда .

Проблема языка жестов до исследований невербалистов нашла отражение в работе Чарльза Дарвина «Выражение эмо­ций животными и человеком» (1872). Ученые обнаружили и зафиксировали почти миллион невербальных сигналов. По под­счетам одного из специалистов, только с помощью рук человек может передать 700000 сигналов.

Язык мимики и жестов позволяет говорящему полнее вы­разить свои чувства, показывает, насколько участники диалога владеют собой, как они в действительности относятся друг к другу.

Главным показателем чувств говорящего является выраже­ние лица, его мимика.

В «Частной риторике» профессора русской и латинской сло­весности Н. Кошанского (С.-Петербург, 1840) есть такие сло­ва:

Нигде столько не отражаются чувства души, как в чертах лица и взорах, благороднейшей части нашего тела. Никакая наука не дает огня очам и живого румянца ланитам, если холодная душа дремлет в ораторе... Телодвижения оратора всегда бывают в тайном согла­сии с чувством души, с стремлением воли, с выражением голоса.

Мимика позволяет нам лучше понять оппонента, разобрать­ся, какие чувства он испытывает. Так, поднятые брови, широко раскрытые глаза, опущенные вниз кончики губ, приоткры­тый рот свидетельствуют об удивлении; опущенные вниз бро­ви, изогнутые на лбу морщины, прищуренные глаза, сомкну­тые губы, сжатые зубы выражают гнев.

Печаль отражают сведенные брови, потухшие глаза, слегка опущенные уголки губ, а счастье – спокойные глаза, при­поднятые внешние уголки губ.

Для каждого, участвующего в беседе, с одной стороны, важ­но уметь «расшифровывать», «понимать» мимику собеседника. С другой стороны, необходимо знать, в какой степени он сам владеет мимикой, насколько она выразительна.

В связи с этим рекомендуется изучить и свое лицо, знать, что происходит с бровями, губами, лбом. Если вы привыкли хмурить брови, морщить лоб, то постарайтесь отучиться соби­рать складки на лбу, расправляйте почаще нахмуренные брови. Чтобы ваша мимика была выразительной, систематически про­износите перед зеркалом несколько разнообразных по эмоцио­нальности (печальных, веселых, смешных, трагических, пре­зрительных, доброжелательных) фраз. Следите, как изменя­ется мимика и передает ли она соответствующую эмоцию.

О многом может сказать и жестикуляция оратора.

Мы даже не представляем, сколько разнообразных жестов использует человек при общении, как часто он ими сопровож­дает свою речь. И вот что удивительно.

Языку учат с детства, а жесты усваиваются естественным путем, и хотя никто предварительно не объясняет, не расшиф­ровывает их значение, говорящие правильно понимают и ис­пользуют их. Вероятно, объясняется это тем, что жест исполь­зуется чаще всего не сам по себе, а сопровождает слово, слу­жит для него своеобразным подспорьем, а иногда уточняет его.

В русском языке существует немало устойчивых выраже­ний, которые возникли на базе свободных словосочетаний, на­зывающих тот или иной жест. Став фразеологизмами, они вы­ражают состояние человека, его удивление, равнодушие, сму­щение, растерянность, недовольство, обиду и другие чувства, а также различные действия. Например: опустить голову, вер­теть головой, поднять голову, покачать головой, рука не под­нимается, развести руками, опустить руки, махнуть рукой, положа руку на сердце, приложить руку, протянуть руку, по­грозить пальцем, показать нос.

Знаменитый оратор древности Демосфен на вопрос, что нужно для хорошего оратора, ответил так: «Жесты, жесты и жесты!»

Не случайно, что в различных риториках, начиная с антич­ных времен, выделялись специальные главы, посвященные жестам. Теоретики ораторского искусства в своих статьях о лекторском мастерстве также обращали особое внимание на жестикуляцию. А. Ф. Кони в «Советах лекторам» пишет:

Жесты оживляют речь, но ими следует пользоваться осторож­но. Выразительный жест (поднятая рука, сжатый кулак, резкое и быстрое движение и т. п.) должны соответствовать смыслу и зна­чению данной фразы или отдельного слова (здесь жест действует заодно с тоном, удваивая силу речи). Слишком частые, однооб­разные, суетливые, резкие движения рук неприятны, приедаются, надоедают и раздражают.

Как видно из цитаты, автор подчеркивает значение жеста: жест уточняет мысль, оживляет ее, в сочетании со словами усиливает ее эмоциональное звучание, способствует лучшему восприятию речи. В то же время А. Ф. Кони отмечает, что не все жесты производят благоприятное впечатление. Действитель­но, плохо, если говорящий дергает себя за ухо, потирает кон­чик носа, поправляет галстук, вертит пуговицу, т. е. повторяет какие-то механические, не связанные со смыслом слов жесты.

Механические жесты отвлекают внимание слушателя от содержания речи, мешают ее восприятию. Нередко они быва­ют результатом волнения говорящего, свидетельствуют о его неуверенности в себе.

В зависимости от назначения жесты подразделяются на ритмические, эмоциональные, указательные, изобразительные и символические.

Ритмические жесты связаны с ритмикой речи. Понаблю­дайте за выступающими по телевидению, посмотрите, как час­то говорящий в такт речи размахивает рукой. Ритмические жесты подчеркивают логическое ударение, замедление и ускорение речи, место пауз, т.е. то, что обычно передает интонация.

Речь наша часто бывает эмоциональной. Волнение, радость, восторг, ненависть, огорчение, досада, недоумение, растерян­ность, замешательство – все это проявляется не только в под­боре слов, в интонации, но и в жестах. Жесты, передающие разнообразные оттенки чувств, называются эмоциональными. Некоторые из них закреплены в устойчивых сочетаниях, по­скольку такие жесты стали общезначимыми. Например: бить себя в грудь, стукнуть кулаком по столу, хлопнуть (ударить) себя по лбу, повернуться спиной, пожать плечами, развести руками, указать на дверь.

Скажите, можно ли выполнить приказания: «Открой то окно», «Эту книгу не бери, возьми вон ту», если они произно­сятся без жеста? Ответ будет один: «Нельзя!» В таких ситуаци­ях требуется указательный жест . Им говорящий выделяет ка­кой-то предмет из ряда однородных, показывает место – ря­дом, наверху, над нами, там, подчеркивает порядок следова­ния – по очереди, через одного.

Указать можно взглядом, кивком головы, рукой, пальцем (указательным, большим), ногой, поворотом тела.

Некоторые указательные жесты имеют условный характер. Так, когда говорящий показывает себе на грудь – слева, где сердце, говоря: «У него тут (жест) ничего нет», то понятно, речь идет о бессердечном, бесчувственном человеке.

Указательный жест рекомендуется использовать в очень редких, необходимых случаях, когда есть предмет (или нагляд­ное пособие), на который можно указать.

А теперь проведем эксперимент. Задайте тому, кто нахо­дится сейчас рядом с вами или близко от вас, вопрос: «Что такое винтовая лестница и рябь на воде?» В ответ услышите: «Это лестница вот такая (делается вращательное движение пра­вой рукой по вертикали). А рябь... (волнообразное движение рукой по горизонтали)». Задавайте этот вопрос кому угодно и сколько угодно раз, и вы убедитесь, что почти все без жеста не могут обойтись, хотя уж и не так сложно дать словарную де­финицию (толкование): винтовая лестница – лестница, иду­щая спиралью, винтообразно; рябь – незначительное колеба­ние водной поверхности, а также легкие волны от такого ко­лебания. Но жест нагляднее, он как бы изображает предмет, показывает его, поэтому и отдается предпочтение жесту, кото­рый называется изобразительным.

Изобразительные жесты появляются в случаях:

–если не хватает слов, чтобы полностью передать пред­ставление;

– если одних слов недостаточно по каким-либо причинам (повышенная эмоциональность говорящего, невладение собой, несобранность, нервозность, неуверенность в том, что адресат все понимает);

– если необходимо усилить впечатление и воздействовать на слушателя дополнительно и наглядно.

Однако, пользуясь изобразительными жестами, нужно со­блюдать чувство меры: нельзя этими жестами подменять язык слов.

Существуют также символические жесты . Некоторые из них имеют вполне определенное значение. Например, скрещенные руки указывают на защитную реакцию. Руки, заведенные за голову, выражают превосходство. Руки в боки – символ непокорности. Обхватить руками голову – при­знак неприятности или беды.

Символический жест нередко бывает характерен для ряда типовых ситуаций. Так, существует жест предельности (кате­горичности) – сабельная отмашка кистью правой руки. Он сопровождает выражения: Никогда не соглашусь; Никто не знал; Нигде вы не найдете; Это совершенно ясно; Абсолютно не об этом.

Жест интенсивности – рука сжимается в кулак (вариант: два кулака). Он используется, когда говорят: Он очень упор­ный; Какая она упрямая; В нем чувствуется такая собранность, активность; Честолюбив он страшно.

Известен также жест отказа, отрицания – отталкивающие движения рукой или двумя руками ладонями вперед. Этот жест сопровождает выражения: Нет, нет, нет! Не надо, не надо, прошу вас; Никогда, никогда туда не поеду!

Жест противопоставления, антонимичности – кисть руки исполняет движение в воздухе «там» и «здесь»: Пришли и мо­лодые и старые; Нечего туда – сюда ходить; Одно окно на север, другое на юг. Годятся скамейки и большие и маленькие.

Жест разъединения, расподобления – ладони раскрыва­ются, «разъезжаются» в разные стороны: Это совершенно раз­ные приемы; Это надо различать; Мы это разъединили; Они разошлись; Братья разъехались.

Жест объединения, сложения, суммы – пальцы соединя­ются в щепоть или соединяются ладони рук: Они хорошо сра­ботались; Очень они подходят друг к другу; Мы с вами умеем находить контакты; А если вместе это положить? Давайте соединим усилия; Только объединившись, можем победить.

Поль Сопер в книге «Основы искусства речи» выделяет еще подражательные жесты. Это жесты, которые оживляют опи­сание. Например, лектор говорит о выступлении какого-то по­литического деятеля, известного ученого, художника и стара­ется изобразить его. Другими словами, оратор перевоплощает­ся, как актер, он изменяет и голос, и манеры, стремясь нагляд­но представить образ того, о ком рассказывает.

Жесты, как и слова, бывают очень экспрессивными, при­дают речи грубоватый, фамильярный характер. Такими жеста­ми, например, считаются поднятый большой палец, когда ос­тальные сжаты в кулак, как высшая оценка чего-либо; щелка­нье пальцем по шее с правой стороны – «выпить бы»; круче­ние пальцем около виска, что означает «из ума выжил», «разу­ма лишился».

Следует подчеркнуть, что каждый из них в речи должен свидетельствовать о движении мысли и чувств оратора, являться физическим выражением его творчес­ких усилий.

Неоправданный жест, жест ради жеста не украшает речь, «вызывает смех и унижает идею». Вот почему уже в первых руководствах по красноречию давались советы, как использо­вать жесты. Так, в «Теории красноречия» А. Галича (1830) сказано: «Носа и губ, языка и ушей никогда нельзя употреб­лять без оскорбления благопристойности», «приличие запре­щает грудь и брюхо выдвигать, спину кривить, плечами по­дергивать», «благопристойность воспрещает театральные крив­лянья».

Следует учитывать, что жестикуляция обусловлена и ха­рактером говорящего. Некоторые люди от природы подвижны, эмоциональны. Естественно, лектор с таким характером не может обойтись без жестов. Другому же, хладнокровному, спокойному, сдержанному в проявлении своих чувств, жесты не­свойственны.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Какое значение в ораторском искусстве имеет установление контакта со слушателями? какие два аспекта включает в себя это понятие?

2. Перечислите основные показатели взаимопонимания между оратором и аудиторией.

3. Какие законы коммуникации влияют на установление контакта между оратором и аудиторией? Как происходит это взаимодействие?

4. Какие факторы влияют на установление контакта с аудиторией?

5. Как исторически решался вопрос о чтении с листа ораторского выступления? Как вы относитесь к этой проблеме? Ответ аргументируйте.

6. Перечислите основные законы коммуникации. Как они влияют на установление контакта с аудиторией? Что понимается под коммуникативным состоянием говорящего?

7. Перечислите основные контактоустанавливающие приемы и действия.

8. Перечислите основные наиболее уместные варианты приветствия, с которыми оратор может обратиться к аудитории.

9. Какие комплименты по отношению к аудитории и в каких ситуациях может использовать оратор?

10. Какие варианты прощания в зависимости от стиля речи и риторического жанра уместно использовать?

11. Что такое личностный тип общения?

12. Почему невербальные средства общения играют значительную роль в установлении контакта с аудиторией?

13. Назовите основные виды и типы жестов.

14. Как взаимодействуют вербальные и невербальные средства воздействия?

15. Прочитайте текст выступления В.Вишневского. Какие приемы использует автор для установления контакта со слушателями? Оцените их уместность и достаточность.

16. Прочитайте отрывок из статьи И.Андроникова «Слово написанное и слово сказанное». Как относится автор к чтению текста перед аудиторией? Каковы его аргументы? Как характеризует Андроников два вида речи – письменный и устный? Согласны ли вы с его оценкой?

17. Прочитайте диалог Платона «Федр». Почему автор использует такую форму изложения? В чем ее преимущество?

18. Прочитайте несколько вступлений к речам А.Ф.Кони. Какие приемы использует оратор для установления контакта с аудиторией? Решает ли он поставленную задачу?

19. Прочитайте отрывок из речи И.Андроникова «День рождения Шота». Назовите синтаксические особенности отрывка и дайте им оценку.

Рекомендуемая литература:

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи : Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. – М., 1993.

Волков А.А. Основы риторики: уч. пособие для студентов вузов. – М., 2003.

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. – М., 1997.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово: Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

Сопер П. Основы искусства речи. – М., 1994.

Модуль 4.

Убедительность и доказательность ораторской речи.

4.1. Общие правила построения ораторской речи.

4.2. Логические законы в речи

4.3. Риторическая аргументация

4.4. Основные виды и типы аргументов

4.1.

Связь риторики с логикой прослеживается с давних времен. Именно красноречие послужило толчком к развития логики, которая уже с начала своего возникновения решала ряд важных для оратора вопросов – как сделать выступление более убедительным и доходчивым, композиционно правильным. Среди убеждающих факторов речевого воздействия логике как науке о законах и формах человеческого мышления принадлежит особое место. В течении своего многовекового развития логика накопила рациональные, проверенные практикой методы и приемы убедительных рассуждений, овладение которыми оказывает решающее влияние на формирование культура мышления.

Под логической культурой мышления понимается умение раскрывать суть противоречий в реальной жизни, видеть за случайными событиями проявление закономерных связей, выявлять существенные стороны протекающих в мире социальных процессов и выражать логичность в устной речи. Логичность рассуждения – это ясность основных понятий и утверждений, отсутствие противоречий и несогласованностей, последовательность переходов одной мысли к другой, аргументированное изложение материала. Можно привести несколько практических рекомендаций, соблюдение которых поможет правильно оформить логическое содержание речи:

· Будьте последовательны в своей речи. Не переходите к следу­ющему пункту выступления, пока не закончите предыдущий. Многократ­ное возвращение к недосказанному производит крайне неблагоприятное впечатление, так как создает у аудитории ощущение неподготовленности или профессиональной некомпетентности оратора.

· Начинайте выступление с наиболее существенных положений, ос­тавляя на конец частное и второстепенное. Это правило связано с тем, что во время произнесения речи может возникнуть необходимость более детально и глубоко рассмотреть какой-либо вопрос. В этом случае вы рискуете не успеть осветить наиболее существенные положения, если начнете с менее значимых.

· Не тратьте время на то, что не является необходимым, без чего можно обойтись в выступлении. Помните, что засыпав аудиторию множеством фактов и примеров, вы рискуете общим восприятием принципиально значимых вопросов.

· Не повторяйтесь. Если считаете необходимым повторить ска­занное, оговорите это специально. Дайте понять, что это намеренное по­вторение. Это можно сделать с помощью таких фраз как: «Я хочу еще раз обратить внимание аудитории на этот вопрос», «Я не случайно повторяю этот тезис, так как он подчеркивает все важность обозначенной проблемы»…

· Не уходите в сторону от обсуждаемого вопроса; не отвлекайтесь на посторонние, малозначимые для сути дела проблемы, факты, сведения, примеры и т.п. Эта опасность всегда подстерегает оратора независимо от опыта и многократного повторения одного и того же выступления. Всегда есть вероятность отвлечься на какое-то слово или замечание, свежий пример и тому подобное, уйдя далеко в сторону от первоначально освещаемого опроса.

· В конце выступления обобщите сказанное и сделайте выводы. С нарушением этого нехитрого правила мы наиболее часто сталкиваемся при ответах на экзаменационные билеты. Когда преподаватель, выслушав студента, вынужден спрашивать: «У вас все?», это означает, что говорящий не обобщил изложенный материал, не подве итоги, и потому его выступление оставило у слушающего впечатление недосказанности, незавершенности.

4.2

Все качества логичного рассуждения регулируются известными в логике законами тождества, противоречия, исключенного третьего и достаточного основания. Нарушение названных законов обычно выражается в неясности и двусмысленности, противоречивости, непоследовательности или бездоказательности. Это делает выступление нелогичным и малоубедительным. Именно о такой речи говорят, что в ней мало логики или логика такого выступления «хромает». Оратору в данном случае не помогут ни правильность речи, ни ее эмоциональная насыщенность. Эти профессиональные приемы могут оказать лишь временное влияние, а их убеждающее воздействие на слушателей при отсутствии логики в рассуждениях оратора оказывается крайне незначительным. «Для успеха речи важно течение мысли лектора. Если мысль скачет с предмета на предмет, перебрасывается, если главное постоянно прерывается, то такую речь почти невозможно слушать, – писал А.Ф.Кони и указывал на возможные приемы, обеспечивающие последовательность. – Надо построить речь так, чтобы вторая мысль вытекала из первой, третья из второй и так далее, или чтобы был естественный переход от одного к другому».

Как и все остальные законы, законы логики объективны и универсальны. Объективность логических законов означает, что они действуют независимо от нашего знания или незнания о них, а также желания их соблюдать. Универсальность этих законов проявляется в том, что они действуют в любых типах речи, в любых ситуациях общения.

Рассмотрим значение основных законов логики в ораторской речи более подробно.

1. Закон тождества . Всякая мысль в процессе рассуждения должна быть тождественна самой себе. Этот закон требует, чтобы в выступлении данная мысль о каком-либо предмете, событии должна иметь определенное устойчивое содержание, сколько бы раз и в какой бы форме к ней ни воз­вращались. Соблюдение этого закона требует определенности и точности формулировок. Закон запрещает произвольно и беспричинно менять содержание и объем понятия. Во время рассуждения нельзя подменять один предмет мысли другим.

2. Закон непротиворечия . Два несовместимых друг с другом сужде­ния не могут быть одновременно истинными: по крайней мере, одно из них необходимо ложно. Это означает, что закон не позволяет отвечать на поставленный вопрос в одно и тоже время и в одном и том же смысле одновременно «да» и «нет». Оратор обязан видеть конечную цель выступления, уверенно отстаивать свою позицию, уметь обнаруживать логические ошибки в выступлениях своих оппонентов, вскрывать противоречия и непоследовательность в их высказываниях.

3. Закон исключенного третьего . Утверждение и его отрицание не могут быть одновременно ни истинными, ни ложными, одно из них необ­ходимо истинно, другое – необходимо ложно. Если в выступлении сфор­мулировано какое-то положение в виде высказывания, а затем – его отри­цание, то одно из этих высказываний будет истинным, а другое – ложным. Этот закон был открыт Платоном и сформулирован следующим образом: «Человек не может быть одновременно как здоровым, так и больным». Противоречащие суждения всегда выражают альтернативу, то есть два понятия, одно из которых утверждает, а другое это же понятие отрицает. Выполнение требований закона исключенного третьего приучает оратора к последовательности и умению четко формулировать тезис и подбирать аргументы не вызывающие двойного истолкования.

4. Закон достаточного основания . Всякая мысль признается истин­ной, если она имеет достаточное основание. Поскольку наши суждения, высказывания могут быть истинными или ложными, то, утверждая истин­ность высказывания, следует дать обоснование этой истинности. Это значит, что любая мысль, высказанная в речи, должна обосновываться фактами, научными положениями, личным опытом. Закон достаточного основания не допускает голословности утверждений и выводов, требует убедительного подтверждения истинности наших мыслей. Смешение фактической достоверности выводов и их логической обоснованности нередко приводит ораторов к бездоказательным нелогичным рассуждениям. Вторая причина подобных ошибок – это использование ложных, недоказанных, сомнительных предпосылок. Обоснованность высказываний – важнейшее требование, предъявляемое к речи.

На основе логических законов, которые носят формальный характер, фиксируют формальную правильность различных интеллектуальных опе­раций в чистом виде, складываются конкретные правила, рекомендации, инструкции, предусматривающие достижение вполне определенного необ­ходимого результата в практической деятельности. Так, на основе закона не­противоречия может быть сформулировано правило: не использовать противо­речивые высказывания. Поэтому говорят не просто о законах логики, а о зако­нах и правилах логики.

Нарушение логических законов встречаются не так уж редко. Укажем на наиболее частые ошибки:

· Неполная аналогия. Приводя умозаключение по аналогии, помните, что аналогия не всегда бывает полной. Утверждение «процесс работы над тек­стом устного выступления аналогичен процессу написания статьи» верно лишь отчасти: есть много общего между написанием статьи и созданием текста уст­ного выступления, но есть и существенные различия. Полной аналогии здесь нет.

· Отождествление временной последовательности событий с их при­чинной связью: временная последовательность событий не всегда подразуме­вает наличие между ними причинно-следственных отношений. Если предпри­ятие оказалось банкротом после внесения изменений в налоговое законода­тельство, это не означает, что они оказались причиной банкротства: такая за­висимость может быть, но может и отсутствовать.

· Квазилогические рассуждения: «Я не против, когда кто-то решает служебные дела по личному телефону, значит, они тоже не должны быть против, когда я звоню им домой по служебному делу.

· Ошибки объединения: «Эта газета для бездомных, следовательно, ее выпускают лица без определенного места жительства».

· Ошибки разъединения: «Совет директоров компании исчерпал свои возможности, следовательно, люди, в него входящие, тоже исчерпали свои возможности.

4.3.

Следует иметь в виду, что логика выступления является лишь составной частью более общей системы приемов, называемой системой аргументации, которая используется в воздействующей, убеждающей речи. Система аргумен­тации включает в себя способы обоснования и опровержения убеждений, за­висимость этих способов от аудитории и обсуждаемой проблемы, своеобразие обоснования в разных областях мышления и деятельности, начиная с естественных и гуманитарных наук и кончая идеологией, пропагандой и искусством и др.

Во время произнесения речи оратор, как правило, не просто передает слушателям новую информацию, а убеждает их эту информацию принять, то есть оказывает на аудиторию убеждающее воздействие. Изучением наиболее эффективных методов и приемов убеждающего воздействия занимается особая отрасль знания – теория аргументации (новая риторика).

Аргументация – это операция обоснования каких-либо суждений, практических решений и оценок, в которых вместе с логическими применяются так же речевые, эмоционально-психологические и другие методы и приемы убеждающего воздействия.

Всякое логическое доказательство включает 3 взаимосвязанных элемента: тезис – мысль или положение, истинность которых требуется доказать, аргументы (доводы) – положения, с помощью которых обосновывается тезис, демонстрация (способ доказательства) – логическое рассуждение, совокупность умозаключений, которые применяются при выведении тезиса из аргументов.

Различают доказательства прямое и косвенное . При прямом доказательстве тезис обосновывается аргументами без помощи дополнительных построений. При косвенном доказательстве истинность тезиса обосновывается через опровержение противоположного положения – антитезиса. На основании закона исключенного третьего из ложности антитезиса выводится заключение об истинности тезиса.

Чтобы доказать правильность выдвинутых оратором положений и убедить аудиторию в их истинности, в риторике используются различные виды аргументов. Еще с античности все риторические доводы делятся на логические, обращенные к разуму слушателей, и психологические, воздействующие на чувства.

К логическим аргументам относятся:

· теоретические или эмпирические обобщения и выводы,

· доказанные законы науки,

· аксиомы и постулаты,

· основные понятия конкретных областей знаний,

· утверждения о фактах.

В ходе аргументации оратору важно разграничивать факт и мнение. Факт – это действительное, произошедшее на самом деле событие или явление. Мнение – это суждение, выражающее оценку, отношение, взгляд на что-либо. Факты существуют объективно, независимо от нашей оценки и целей использования. Мнения могут быть предвзятыми, субъективными, ошибочными, поэтому факты являются более надежными аргументами. В аргументации факт считается сильнейшим аргументом, если он не случаен. Кроме того, факт является не только доказательством, но и яркой иллюстрацией «Длинен путь через наставления, короток и легок через примеры», – говорил древнеримский философ Сенека. Однако следует помнить, что любой факт должен быть обоснованным, правильно научно истолкованным. Тезис должен базироваться на фактах, вырастать из них, а не просто соседствовать с ними.

Впечатление достоверности фактов усиливается, если в речи правильно используются статистические данные, цифровой материал. «Цифры не управляют миром, но они показывают, как им управлять», – говорил Гете. Однако цифрами не следует злоупотреблять. Обилие цифр оглушает слушателей и затрудняет понимание смысла речи. Поэтому цифры следует округлять, а для запоминания использовать также метод сравнения. Важно также, чтобы статистические данные отражали реальное положение дел, не искажали действительность и не являлись инструментом манипулирования.

Значительную роль в убеждающей риторике играют эмоционально-психологические доводы, которые могут затрагивать практически любые чувства, помогая добиться желаемой цели. Наиболее распространенными являются следующие доводы:

· довод к чувству собственного достоинства,

· довод к сомнению,

· довод к сочувствию и милосердию,

· довод к недоверию и т.п.

Следует помнить, что психологические доводы нередко используются в качестве недобросовестных уловок и приемов манипуляции.

Убеждающее воздействие основано не на количестве доводов, а на их качестве. Убеждающую силу может иметь и один аргумент. И наоборот, иногда отсутствие одного лишь аргумента может сделать все доказательство несостоятельным. В древности говорили: «аргументы не перечисляются, а взвешиваются». Важно стремиться не к тому, чтобы доводов было много, а к тому, чтобы они были вескими.

Подобрать сильные и убедительные доводы далеко не простое дело. Здесь нет специальных правил, которые можно запомнить и применять в любой ситуации. Многое зависит от общей эрудиции оратора, досконального знания предмета, быстроты реакции, находчивости и сообразительности, от понимания аудитории. Важно подобрать единственно верные слова, которые окажут желаемое воздействие на слушателей именно в этой ситуации.

4.4.

Наиболее распрос­траненной ошибкой аргументации, которую в особен­ности склонны допускать современные публицисты и ораторы, является подмена тезиса: «Начав доказывать один тезис, через некоторое время в ходе этого доказа­тельства начинают доказывать уже другой тезис, сход­ный с первым только внешне», либо просто не фор­мулируют тезис, а доказывают нечто неопределенное.

В основе правильной риторической аргументации обязательно лежит пропозиция (предложение) – сфор­мулированная в виде тезиса мысль, которую ритор пред­лагает аудитории для обсуждения. Из обоснования, т. е. системы доводов, должна следовать именно пропозиция, а не что-либо иное. Квазилогический характер ритори­ческой аргументации не имеет ничего общего с софиз­мами и логическими ошибками. Риторическая аргумен­тация содержит доказательства пропозиции, строгость которых необходима (поскольку обосновывает правиль­ность пропозиции), но недостаточна (поскольку не обес­печивает ее убедительности): «Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, – утверждает Лейбниц, – как нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Евклида и Архимеда, которые мы назы­вали бы тогда бреднями и считали бы полными ошибок».

Но из этого никак не следует, что в математичес­кой аргументации как таковой были бы допустимы логические ошибки и софизмы.

Иное дело, что предмет риторической аргумента­ции часто не позволяет строго доказать пропозицию, которая может относиться к будущему и возможному и иметь в виду пользу или вред, к прошлому и иметь в виду справедливое и несправедливое, к настоящему и иметь в виду добро или зло, прекрасное и постыд­ное. Но из того, что оценка полезного, справедливого и достойного зависит от мировоззрения и позиции оценивающего, опять-таки не следует допустимость софистики в аргументации. Любая риторическая ар­гументация должна обеспечивать согласие аудитории, которое основано на признании правильности доводов как таковых, т. е. добросовестности и интеллектуаль­ной честности ритора, но риторическая аргументация не обязательно ведет к присоединению аудитории, потому что присоединение основано на принятии или неприятии посылок аргументов – топов . На этом прин­ципе зиждется возможность взаимопонимания и обще­ственного согласия, когда каждая сторона обществен­ной дискуссии имеет достаточные основания признать добросовестность оппонента, не принимая его точку зрения на предмет дискуссии. И опять из этого никак не следует так называемая «толерантность», предпо­лагающая правомерность и равноправность любой точки зрения и любой позиции.

Риторическая аргументация занимает определен­ное место в совокупности видов аргументации, кото­рые используются в различных целях и предполагают различные типы конвенции о допустимости тех или иных приемов доказательства и убеждения, необходи­мости и достаточности приводимых доводов. Следует подчеркнуть, что конвенции об аргументации не явля­ются произвольными, но определяются характером предмета рассмотрения и целями дискуссии.

1. Научная аргументация в чистом виде предпо­лагает равноправие участников дискуссии при усло­вии их достаточной специальной подготовки и приня­тия участниками дискуссии основных положений той области научного знания, в которой ведется дискус­сия (например, естественнонаучного знания – физи­ки, химии, биологии – или гуманитарного научного знания –лингвистики, истории, юриспруденции), а также личную незаинтересованность участников дис­куссии в ее результатах: цель научной дискуссии – установление истинного знания о предмете исследо­вания. Доказательство в научной дискуссии основано на сложившихся в ходе развития науки методиках и приемах научного исследования.

2. Дидактическая аргументация , которая приме­няется в учебном изложении предмета знания, пред­полагает неравноправие участников обсуждения – преподавателя и учащихся. Преподаватель по усло­вию владеет предметом и излагает его систематичес­ки и исходя из дидактической задачи, стоящей перед учебным курсом. Дидактическая аргументация осно­вана на выборе и систематизации учебного материа­ла преподавателем, с одной стороны, и на утвержден­ной компетенции преподавателя – с другой. Поэтому ее главными условиями являются доверие учащихся к компетентности преподавателя и утвержденной в ходе научного обсуждения правильности или истин­ности положений науки, а также объяснительность: цель обсуждения здесь – не истинность положений как таковых, но понимание и усвоение этих положе­ний учащимися. Отсюда вытекает система приемов дидактической аргументации в виде примеров, срав­нений, воспроизведения хода научного исследования и доказательства, решения задач, упражнений и т.п.

3. Диалектическая аргументация , которая приме­няется при обсуждении общественных, технических философских вопросов, но также и в реальной науч­ной дискуссии. Диалектическая аргументация предпо­лагает принципиальное равенство участников дискус­сии, каждый из которых выдвигает тезис и защищает его. Цель диалектической аргументации – нахожде­ние наилучшего решения проблемы и обоснование согласия и присоединения к такому оптимальному решению. В отличие от строго научной, диалектичес­кая аргументация в принципе допускает личную заинтересованность участников дискуссии в выдвигаемых ими пропозициях, но при условии готовности каждого из них принять пропозицию оппонента, если она ока­жется убедительно обоснованной. Такие условия комп­ромисса могут быть специально установлены в ходе дискуссии. В условиях диалектической аргументации до­пустимы обоснования положений от общих мест, выд­вигаемых оппонентом, аргументы к человеку, которые включают данные об оппоненте в состав посылок аргу­ментации, а также аргументативные тактики, основан­ные на убедительности положений для оппонента, т. е. последовательности реплик и вопросов, которые при­водят оппонента к отрицанию собственных тезисов или посылок-топов. Но диалектическая аргументация не до­пускает софизмы, приемы насилия, запугивания, обма­на, различного рода провокации (подстрекательства аудитории) и инсинуации – расположение к себе ауди­тории с целью компрометации оппонента.

4. Эристическая аргументация применяется в поле­мике с противником, победа над которым в глазах ауди­тории представляется главной целью. Эристическая ар­гументация направлена не на переубеждение оппонента, а на убеждение аудитории в неприемлемости пропози­ции оппонента и на его компрометацию. Эристическая аргументация не является игрой без правил и вполне допустима, если она основана на конвенции относитель­но принципов и ценностей, ради которых ведется поле­мика. Именно аудитория в условиях эристической аргу­ментации делает выбор между пропозициями оппонентов, отвергая некоторые или все положения спорящих сто­рон. В эристической аргументации допустимы и реально применяются все типы аргументов, включая аргументы к человеку и личности (т.е. компрометирующую инфор­мацию об оппоненте), провокации, инсинуации, апелля­ции к авторитетам, аргументы ad ignorantiam – «к неве­дению» (сделайте лучше), но не софизмы мысли, т.е. подмены тезиса, намеренные логические подмены в виде счетверения терминов в умозаключении, нарушения правил посылок и т.п., поскольку логические подмены на­правлены на обман аудитории. Не допускает эристичес­кая аргументация и использование ложной информации заведомо ложных и незаведомо истинных суждений, т. е. обмана аудитории. Этичность эристической аргумента­ции, таким образом, основана на честном, скромном, доб­рожелательном и предусмотрительном отношении рито­ра к аудитории, а не к полемическому противнику.

5. Софистическая аргументация представляет собой симуляцию научной, дидактической или диалектической аргументации с целью добиться присоединения путем обмана оппонента или аудитории. Софистическая аргу­ментация неприемлема ни при каких обстоятельствах. Софистическая аргументация в этическом плане про­тивостоит в первую очередь эристической полемике, которую софистика отвергает с особой настойчивостью, имея для этого достаточные причины: контраргумента­ция, которая раскрывает софизмы, т. е. намеренные под­становки и нарушения логических и смысловых норм аргументации, одновременно разоблачает софиста и тем самым оказывается эристической аргументацией, по­скольку софист обманывает аудиторию и оппонента и, следовательно, заслуживает наказания – он должен быть лишен права участвовать в дискуссии.

Из перечисленных видов аргументации риторика рассматривает в качестве своего предмета дидактичес­кую, диалектическую и эристическую аргументацию, правомерность которых признается в пределах этичес­ких норм и которые противостоят научной аргумента­ции как специальной и софистической как этически недопустимой.

Однако обоснование пропозиций во всех видах риторической аргументации в силу рассмотренных ее особенностей включает наряду с логосом этос и пафос, а сам по себе логос риторической аргументации пред­полагает обоснование возможного, приемлемого и предпочтительного. Главная же опасность превраще­ния риторической аргументации в софистическую и обнаруживается в подмене тезиса, поскольку софис­тике свойственно скрывать свои действительные про­позиции и либо подменять их тезисами, приемлемыми для аудитории, либо искаженно интерпретировать, либо вовсе избегать ясной формулировки тезисов.

Сильным инструментом воспитания привычки к правильному риторическому логосу является хрия – состав и последовательность основных риторических аргументов, посредством которых строится обоснова­ние пропозиции. Хрия была изобретена византийски­ми учеными (очевидно, Аффонием Византийским) в IV в. использовалась в преподавании риторики вплоть до середины XIX в. в основном в видах гомилетики – цер­ковной проповеди. Так называемая «простая» хрия включает последовательность аргументов, раскрываю­щих в различных аспектах пропозицию высказывания.

1. Протасис (по-гречески предложение или пропо­зиция) – четкая формулировка мысли, которая далее обо­сновывается. Пропозиция может представлять собой либо заимствованное, например, из Священного Писа­ния, положение, либо собственное предложение ритора.

2. Изъяснение пропозиции (парафразис) – раскры­тие ее основного смысла в словах, понятных аудитории, или оценка значения пропозиции. Изъяснение – аргу­мент, поскольку оно представляет собой редукцию не вполне ясных для аудитории выражений к понятным; логическая схема его основана на топе тождества.

3. Причина – доказательство, почему предложе­ние правильно. В силу того, что причина может пони­маться как действующая, материальная, формальная или конечная, эта часть хрии может развертываться в нескольких умозаключениях, обосновывающих про­позицию с точки зрения действия и претерпевания, рода и вида, вида и рода, цели и средства, правила (нормы) и частного случая.

4. Противное, т.е. доказательство ложности или неправильности контрарного или контрадикторного утверждения, либо формулировка и опровержение положения, несовместимого с пропозицией.

5. Подобие – сравнительный аргумент, основанный на топах большего-меньшего, или аналогии. Сравнение позволяет представить пропозицию как реальную, поста­вив ее в ряд с очевидными для аудитории фактами или ситуациями и раскрыть структуру факта. Подобие часто основано на модели в виде иносказания или изречения.

6. Пример, т. е. обоснование пропозиции индуктив­ным способом. Значение примера в том, что он показы­вает реальность пропозиции. Пример может относиться к самой пропозиции, к причине, противному, сравнению. От подобия, которое обычно строится как дедуктивное умозаключение – аргумент к модели (как большей по­сылки), например, от евангельской притчи к поступкам конкретного человека, пример отличается тем, что содер­жит конкретный или условный отдельный факт, кото­рый подводится под положение аргумента.

7. Свидетельство – аргумент к авторитету, в кото­ром большей посылкой служит сообщение о норме, высказывание авторитетного источника, описание об­разцового поступка лица, достойного подражания. Аргумент к авторитету представляется наиболее убе­дительным, поэтому завершает хрию.

8. Заключение, в котором повторяется пропозиция, кратко обобщаются приведенные аргументы, делается вывод.

Смысл хрии как квазилогической схемы в том, что­бы представить для всякого положения основные спосо­бы обоснования. Хрия была приспособлена для педаго­гических целей – обучить школьника изобретению полного состава доводов и их расположению в наиболее целесообразном порядке. Постепенно хрия стала воспри­ниматься как обязательный стандарт построения аргу­ментации без учета содержания высказывания, конкрет­ного замысла и характера аудитории, что привело к абсолютизации хрии в руководствах по риторике и, ес­тественно, к злоупотреблениям, которые стали обозначать­ся как «риторический стиль» или просто «риторика».

Критики риторики в первой половине девятнадца­того века особенно яростно нападали на хрию, отвер­гая при этом и сами принципы риторики. Авторы не­которых риторик под воздействием критики пытались заменить хрию логическими схемами. В результате из риторики было вовсе устранено представление о ква­зилогических схемах аргументов, а риторическая ар­гументация была сведена к научной.

Между тем, состав способов обоснования положе­ния ограничен, для согласия и присоединения недо­статочно логического выведения положения из посылок. Всякое предложение мы рассматриваем с точки зрения его оснований, сопоставления с преце­дентами, совместимости с другими предложениями или решениями, возможных последствий, анализа кон­кретных обстоятельств, делающих предложение оригинальным и сопоставимым, авторитетных сужде­ний и, наконец, ценностей, во имя которых решение принимается. Вот почему хрия как принцип сохраня­ет свое значение, тем более что она отражает много­вековой опыт аргументации.

Другое дело, что состав и в особенности последова­тельность элементов хрии не следует рассматривать как обязательные и пригодные для любого положения – способы обоснования положения определяются исходя из ситуации, конкретной задачи и вида речи, а последо­вательность аргументации определяется относительной значимостью или силой доводов для конкретной ауди­тории.

Существует несколько правил отбора аргументов и их расположения.

1. Сила аргумента определяется не тем, что считает доказательным или правильным ритор, а тем, что убедительно и приемлемо для аудитории.

2. Чем меньше доводов, тем убедительнее положение, ибо любой довод спорен сам по себе. Поэтому доводы тщательно отбирают.

3. Чем лаконичнее и яснее сформулирован довод, тем большее впечатление он производит.

4. В любой речи запоминается и анализируется в ос­новном то, что сказано в начале и особенно в конце. Наиболее сильные доводы следует обособлять и вы­ражать максимально ясно и кратко, а более слабые – соединять вместе и амплифицировать. Рекомендуется избегать нисходящей последовательности доводов, так как завершающий довод более всего подвержен кри­тике. Поэтому последовательность доводов может быть восходящей или гомерической. Гомерическая последо­вательность состоит в том, чтобы наиболее сильные доводы представлять в ясной и краткой форме, распо­лагая их в начале и в конце обоснования, причем са­мый сильный довод – именно в конце, а более слабые доводы размещать в середине, соединяя вместе и амплифицируя: чем сложнее фраза, тем труднее ее ра­зобрать и критически оценить.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. В чем заключается связь риторики и логики?

2. Перечислите основные правила логического построения речи. В чем заключается их значимость?

3. Назовите логические законы, используемые в риторике. Каково их содержание?

4. Что такое аргументация?

5. Какие существуют виды аргументов? В чем их доказательная сила?

6. Из каких элементов состоит доказательство?

7. В чем смысл прямого и косвенного доказательства? Приведите примеры их использования.

8. Что включают в себя логические аргументы?

9. Что включают в себя эмоционально-психологические аргументы?

10. Объясните разницу между научной, дидактической, диалектической, эристической и софической аргументацией.

11. Дайте определение хрии как риторической категории.

12. Что включает в себя простая хрия?

13. Назовите правила отбора аргументов и их расположения.

14. В чем смысл гомерической последовательности аргументов.

15. Проанализируйте как в ораторских текстах различных жанров соблюдаются правила логического построения речи.

16. Найдите примеры использования в ораторских текстах основных логических законов.

17. На основе речей В.Д.Спасовича, А.Ф.Кони, А.И.Гучкова приведите примеры логических аргументов. Дайте им аргументированную характеристику.

18. Найдите примера эмоционально-психологических доводов в текстах речей В.В.Вишневского, И.Л.Андроникова, Ф.Н.Плевако. Дайте им аргументированную характеристику.

19. Приведите примеры неправильной, ошибочной аргументации в риторических произведениях разных жанров.

20. Найдите примеры использования оратором принципа гомерической последовательности аргументов.

Рекомендуемая литература:

Алексеев Н.С., Макарова З.В. Ораторское искусство в суде. 2-е изд., испр. и доп. - Л., 1989

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи : Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

Винокур Т.Г. Говорящий и слушающий. Варианты речевого поведения. – М., 1993.

Волков А.А. Основы риторики: Уч. Пособие для студентов вузов. – М., 2003.

Гетманова А.Д. Учебник по логике. – М.. 1994.

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. - М., 1995.

Ивакина Н.Н. Профессиональная речь юриста.- М., 1997.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. – М., 1997.

Кириллов В.И., Старченко А.А. Логика: Учебник для юридических факультетов и институтов. – М., 1964.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Михайловская Н.Г., Одинцов В.В. Искусство судебного оратора. М., - 1981.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово: Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. – М., 1984.

Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М., 1997.

Модуль 5.

Содержание и композиция речи .

5.1. Подготовка речи.

5.2 Информационное обеспечение выступления

5.3. Композиция речи.

5.3.1. Составление плана.

5.3.2. Основные элементы композиции.

5.3.3. Риторическая техника.

5.3.4. Основная часть риторического текста.

5.4.Способы словесного оформления публичного выступления.

5.1.

Подготовка к конкретному выступлению определяется видом ораторской речи, зависит от темы выступления, целей и задач, стоящих перед выступаю­щим, его индивидуальных особенностей, от состава аудитории, в которой предстоит выступать, и т. д. Однако при подготовке к выступлению следует учитывать и некоторые общие методические установки.

Рассмотрим основные этапы разработки ораторской речи.

Подготовка к любому выступлению начинается с определения темы ре­чи . При этом возможны различные ситуации. Иногда предлагают выступить на определенную тему, т.е. тема речи является заданной. В этом случае оратору необходимо ее конкретизировать, уточнить.

Однако нередко тему выступления приходится выбирать самим. Из чего следует исходить, выбирая тему? Прежде всего из своего личного опыта, а также знаний по выбранной теме. Кроме того, важно, чтобы тема представляла интерес для вас и ваших слушателей.

Выбрав тему, надо подумать о ее формулировке. Название речи должно быть ясным, четким, по возможности кратким. Оно должно отражать содержа­ние выступления и обязательно привлекать внимание слушателей. Удачная формулировка темы выступления определенным образом настраивает аудито­рию, готовит ее к восприятию будущей речи.

Длинные формулировки, названия, включающие незнакомые слова, от­талкивают слушателей, порой даже вызывают отрицательное отношение к предстоящему выступлению. Как-то по центральному телевидению показыва­ли трехсерийный фильм «Месяц длинных дней». Один из героев фильма, Па­вел Степанович, на вопрос, почему он не на лекции, ответил: «А меня название отпугнуло». Лекция называлась «Аутогенная тренировка». В названии темы использован научный термин иностранного происхождения, который не всем известен, поэтому не каждый поймет, что речь идет о тренировке самовну­шением.

Следует избегать и слишком общих названий. Например, формулировка темы лекции «Забота о здоровье» может вызвать ряд вопросов. Прежде всего непонятно, о чьей заботе пойдет речь – о заботе государства, лечебных учре­ждений, здравоохранения, семьи или каждого человека. Возникает и второй вопрос, о чьем здоровье будет рассказывать лектор – о здоровье дошкольни­ков, школьников, студентов, рабочих, служащих, пенсионеров и т. п. Целесо­образно дать более конкретные формулировки данной темы: «Группы здоро­вья для людей пожилого возраста», «Работа скорой помощи в нашем районе», «Профилактика заболеваний гриппом», «О вреде самолечения» и др.

Общие названия требуют освещения многих вопросов, чего не в состоя­нии сделать выступающий. Поэтому среди слушателей всегда будут недоволь­ные, так как не получат ответа на интересующие их вопросы.

Для конкретизации общей формулировки темы можно прибегнуть к под­заголовкам, например: «Профилактика подростковых правонарушений» (в помощь педагогам).

Умение формулировать тему выступления необходимо не только лекто­рам, но и руководителям учреждений, президентам акционерных обществ, управляющим фирмами, директорам коммерческих структур, менеджерам, служащим и т. д.

Приступая к подготовке речи, необходимо определить цель выступле­ния . Говорящий должен ясно представлять, для чего, с какой целью он произ­носит речь, какой реакции слушателей добивается.

В. В. Маяковский, выступая на одном из собраний в 1929 г., говорил, что все споры и с врагами, и с друзьями о том, что важнее – «Как делать» или «Что делать», перекрываются теперь литературным лозунгом: «Для чего де­лать?», т. е. устанавливается примат цели и над содержанием, и над формой.

Так и оратор, готовясь к выступлению, должен установить примат цели над содержанием и формой речи. Если выступающий не подумает о назначе­нии речи, он не добьется успеха в ее подготовке и произнесении. Например, в одной из аудиторий лектор прочитал лекцию «О вреде курения». Он имел ме­дицинское образование и не раз выступал с подобной темой перед населением. Когда лекция была закончена, лектора спросили: «А для чего вы нам все это говорили?» Оказалось, что аудитория почти на 100 процентов некурящая, о чем выступающий знал. Лектор затруднился ответить на заданный вопрос. Значит ли это, что он не должен был выступать перед данной аудиторией с такой темой? Отнюдь нет. Надо было только с самого начала определить, для чего он в этой аудитории будет говорить о вреде курения. Или для того, чтобы сообщить слушателям новые сведения по этой теме в связи с развитием меди­цины, или для того, чтобы призвать слушателей вести разъяснительную работу среди своих близких и знакомых, или для того, чтобы поделиться методикой проведения подобной беседы. И в соответствии со своей целью излагать мате­риал. Тогда у слушателей не появилось бы чувства недоумения.

Надо иметь в виду, что выступающему следует формулировать цель речи не только для себя, но и для своих слушателей. Четкая формулировка целевой установки облегчает восприятие ораторской речи, определенным образом на­страивает слушателей. Именно так и поступали выдающиеся ораторы разных времен.

Образцом четкого определения цели может служить речь крупнейшего оратора Америки Уэнделла Филлипса :

Леди и джентльмены! Меня просили рассказать об одном замечательном человеке предшествовавшего нам поколения – о великом правителе острова Сан-Доминго Туссене-Лувертюре, чистокровном негре, в венах которого не было и капли крови белого человека. В своем выступлении я расскажу Вам кратко его биографию – биографию негра-военачальника и государственного деятеля. Я изложу ее в защиту той расы, представителем которой он был... Моя цель,– хотя вы можете посчитать ее нелепой, – убедить вас в том, что негроидная раса, вместо того, чтобы вызывать сожаление или заслуживать презрение, как вы обычно считаете, имеет среди народов право на место, близкое к англосаксам.

5.2.

Выступающему необхо­димо уделять особое внимание иллюстративному материалу и материалу, со­ставляющему информационное обеспечение выступления.

Следует заранее продумать, какие цифры вы приведете. В тексте не должно быть много цифрового материала, так как большое количество цифр утомляет слушателей, заслоняет главное. Цифры должны быть понятными, опираться на реальные фоновые знания аудитории. Например, широкой ауди­тории малопонятны или непонятны совсем цифровые данные об урожайности, надоях, количестве выработанных или затраченных энергоресурсов, спортив­ных рекордах и т.д. Поскольку редко кто может знать, какова урожайность, скажем, ржи или ячменя в средней полосе России и т.п., такие показатели сле­дует приводить в сравнении. В аудитории, составленной из специалистов, цифрового материала может быть больше. Фоновые знания специалиста по­зволяют ему усваивать этот материал более быстро и легко. Следует по воз­можности ярко, оригинально интерпретировать цифровые данные. Например, один из российских корреспондентов в Японии нашел такой способ объяснить аудитории, насколько велика стоимость земли в центре Токио: «Я стою в цен­тре Токио, в руках у меня самая крупная денежная купюра Японии. Один квадратный метр земли, на которой я стою, стоит так дорого, что купюры, за­плаченные за него, покроют поверхность квадратного метра земли нескольки­ми слоями».

В некоторых случаях цифры следует округлять, так они лучше воспри­нимаются и запоминаются (население Н. составляет почти 500 тысяч чело­век). Но округление нежелательно в сообщении о числе жертв, размере нане­сенного ущерба; здесь округление может вызвать у слушателей чувство недо­верия.

При подготовке текста выступления отдельное, самостоятельное направ­ление работы составляет работа с цитатами. Назначение цитаты может быть различным. Одни цитаты рассчитаны на эмоции; другие апеллируют к созна­нию, убеждают приведенным фактическим материалом, третьи опираются на авторитет источника (мое мнение верно потому, что такого же мнения при­держивается всем известный человек, авторитет которого неоспорим). Этот механизм использования цитаты характерен для сакральных (священных) тек­стов (так цитируется Библия), а также для идеологических текстов особой зна­чимости (с этой целью, например, в недавнем прошлом цитировались произве­дения В.И. Ленина).

Если цитата действительно необходима в выступлении, то независимо от типа цитаты и ее назначения нужно, во-первых, обязательно про­верить цитату. В этом случае совершенно неуместно полагаться на собствен­ную память, а следует сверить используемую в тексте цитату с оригиналом. Во-вторых, смысл цитируемого отрывка в тексте должен совпадать со смыс­лом цитируемого отрывка в тексте-источнике. В-третьих, по своему объему цитата должна быть достаточна для того, чтобы ее смысл был относительно самостоятелен и устойчив. Если цитируется очень малый объем речевого ма­териала, то не следует жалеть времени, чтобы разъяснить аудитории смысл цитируемых слов. Усеченное цитирование – один из способов манипулирова­ния общественным мнением.

Следует вести постоянную работу по подбору цитат, их систематизации и обновлению.

После определения тематики выступления, его цели следует этап поиска и отбора материала.

В методической литературе определены основные источники, из кото­рых можно черпать новые идеи, интересные сведения, факты, примеры, иллю­страции для своей речи. К ним относятся:

· официальные документы;

· научная, научно-популярная литература;

· справочная литература: энциклопедии, энциклопедические словари, словари по различным отраслям знаний, лингвистические словари (толковые, иностранных слов, орфоэпические, орфографические, синонимов и др.), статистические сборники, ежегодники по различным вопросам, таблицы, библиографические указатели;

· художественная литература;

· статьи из газет и журналов;

· передачи радио и телевидения;

· результаты социологических опросов;

· собственные знания и опыт;

· личные контакты, беседы, интервью;

· размышления и наблюдения.

Чтобы выступление получилось содержательным, лучше использовать не один источник, а несколько.

При подготовке к выступлению нельзя забывать и о так называемом местном материале, т.е. имеющем отношение к жизни слушателей или того коллектива, региона, о котором идет речь. Такой материал оживляет выступление привлекает к нему внимание слушателей, вызывает у них интерес к выс­туплению.

Подбор материалов для ораторской речи требует определенного време­ни, поэтому подготовку к выступлению по возможности надо начинать зара­нее.

На этом этапе подготовки к выступлению формируется необходимый для оратора навык отбора литературы. Ученые определили, какие действия способствуют образованию этого навыка. Например, психолог В. Сахаров на­зывает следующие действия:

1. Припоминание ранее читаемой литературы по теме выступления.

2. Просмотр личной библиотеки или каталога.

3. Просмотр каталогов в библиотеке.

4. Просмотр в последних номерах журналов перечня опубликованных за истекший год статей.

5. Просмотр библиографических изданий (летописей книг, журналов и т. п.).

6. Просмотр справочников.

Систематическое повторение этих действий при подготовке к различным выступлениям поможет выработать у оратора навык отбора литературы, что в конечном счете позволит ускорить сам процесс подготовки.

Этот этап подготовки связан с работой оратора в библиотеке или Интернет-ресурсах. Высту­пающему необходимо уметь пользоваться различными каталогами (алфавит­ным, систематическим, предметным), библиографическими изданиями, спра­вочной литературой, электронными поисковыми системами.

«Не смущайтесь, если способы собирания материала в библиотеке и других местах сначала покажутся сложными, – наставляет П. Сопер начинающих ораторов. – Овладев ими, вы избавитесь от больших затрат времени и от лишних хлопот. Если усвоено, как пользоваться библиотекой, вы приобрели самое важное – исследовательские навыки и неутомимое желание знать досконально все по интересующему вас вопросу. Будьте настой­чивы: факты, обнаруживаемые с наибольшим трудом, несомненно, самые необходимые для ясности и убедительности речи».

Важнейший этап подготовки ораторской речи – изучение отобранной литературы. Оратору необходимо выбрать из литературы то, что можно будет использовать в речи, т. е. прочитать соответствующие разделы, сделать нуж­ные записи, систематизировать материал и т. д.

Работая с книгой, следует прежде всего определенным образом настро­ить себя, дать себе соответствующую установку. Это особенно необходимо во время подготовки к лекции и докладу. Какой может быть установка во время чтения? Самой различной. Оратор может поставить перед собой задачу изу­чить по книге тот или иной вопрос, который предстоит освещать в выступле­нии; критически проанализировать содержание книги; проверить, совпадает ли его оценка какой-то проблемы с мнением автора, других авторитетных лиц; выбрать для выступления наиболее яркие факты, примеры, интересные поло­жения и т. д. Подобные установки помогут оратору более целенаправленно работать с книгой и прежде всего определить вид чтения: сплошное, выбороч­ное, комбинированное. При сплошном чтении книга прочитывается полно­стью, от начала до конца, без каких-либо пропусков. Иногда для разрабатывае­мой темы достаточно изучить не всю книгу, а лишь отдельные ее разделы, гла­вы, параграфы. Такое чтение называется выборочным. Комбинированное чте­ние – это сплошное чтение одних частей и выборочное других.

Работу над книгой советуют начинать с предварительного знакомства с ней. Что это значит? Сначала читается титульный лист книги. На нем напеча­таны название книги, которое дает представление о ее содержании; фамилия автора. Нередко на титульном листе указывается классификационная характе­ристика книги (учебник, учебное пособие, справочное пособие, словарь-справочник, роман, повесть и др.), позволяющая определить ее назначение.

Важно обратить внимание на год издания книги. Если заинтересовавшая книга выпущена десять-двадцать лет назад, то приведенные в ней сведения могли устареть, поэтому требуется ознакомиться и с новой литературой по интересующему вопросу.

На титульном листе указывается также наименование издательства и ме­сто издания книги. Но на этом не заканчивается предварительное знакомство с книгой. Следует просмотреть оглавление книги, дающее представление об ос­новных вопросах, которые в ней затрагиваются, обратить внимание на ри­сунки, схемы, таблицы.

Ознакомиться с книгой помогает и аннотация, которая помещена на обо­роте титульного листа или в конце книги. В ней кратко рассказывается о со­держании книги, говорится о ее назначении, даются сведения об авторе и т. п.

Если в книге есть предисловие и послесловие, рекомендуется прочитать их. В предисловии рассказывается история написания книги, передается ее краткое содержание, характеризуются основные проблемы. В послесловии ав­тор подводит итоги изложенного, кратко формулирует или повторяет главные положения работы.

Таким образом, первичный просмотр отобранных книг является очень важным моментом в подготовке выступления. Он позволяет определить, какие из отобранных книг больше всего подходят для разрабатываемой темы и какие из них следует изучить более детально. Обратите внимание на мудрое утвер­ждение известного английского философа Ф. Бэкона:

Одни книги можно лишь попробовать, другие – проглотить, и, наконец, немногие нужно разжевать и переварить.

Во время чтения важно уметь осмыслить содержание прочитанного, со­единить его с теми знаниями, которые были получены ранее. Это помогает анализировать и систематизировать материал, делать необходимые выводы.

Верный признак понимания прочитанного – умение передать его со­держание своими словами. Этот навык особенно необходим для оратора, кото­рый постоянно делится своими знаниями с аудиторией, воспроизводит по па­мяти содержание статей, брошюр, книг. Пересказ прочитанного – своеобраз­ная тренировка для оратора: обогащается его речь, совершенствуется лектор­ское мастерство.

При подготовке к лекции, докладу нужно обязательно делать соответст­вующие записи прочитанного. Д. И. Менделеев говорил, что найденная, но не записанная мысль – это найденный и потерянный клад.

Наиболее простой вид записи – это выписки. Выписывают то, что отно­сится к изучаемому вопросу, а также материалы, которые могут быть исполь­зованы или окажутся нужными лишь впоследствии.

Каждый хорошо знаком с этим видом записи, однако далеко не всегда эти выписки делаются правильно. Нередко такие записи ведутся в тетрадях, используется та и другая сторона листов.

Конечно, использовать при записи обе стороны листа экономно, так как тратится меньше бумаги, но пользоваться такими выписками неудобно. Пред­ставьте себе, что на одной стороне листа у вас цитата, которую следует ис­пользовать в начале доклада, а то, что написано на обратной стороне, цитиру­ется в середине доклада. Как в данном случае поступить? Придется одну из цитат переписать, т. е. проделать дополнительную работу. Или вы хотите про­комментировать написанное, записать какие-то свои мысли. Где это сделать, если обе стороны листа исписаны? Согласимся с тем, что выписки следует де­лать только на одной стороне.

Нередко не считают обязательным указывать, откуда выписан данный материал, кто автор выписанного текста. Такие записи трудно, а порой невоз­можно использовать в дальнейшей работе: забывается источник материала и в случае необходимости нельзя уточнить текст, в таком виде невозможно клас­сифицировать собранный материал. Для того, чтобы выписками удобно было пользоваться, надо правильно их оформлять, рекомендуется выписки делать на карточках. Желательно, чтобы они были одинакового размера. На каждой кар­точке делают не более одной записи. В верхней части карточки следует укать тему, к которой относится запись, а в нижней – подробно в определенной по­следовательности записывать «выходные данные» источника, т. е. фамилию и инициалы автора, название книги, место и год издания.

Некоторые ораторы, изучая литературу, выписывают подряд все, что по­кажется интересным. Они тратят на это много времени, а в результате выпи­санный материал остается почти неиспользованным, так как не имеет непо­средственного отношения к теме. Поэтому выписками не стоит увлекаться.

Чтение – это не такое простое дело, как может показаться на первый взгляд. Не случайно работа над книгой стала предметом изучения психологов. Они выработали методику работы с книгой, которая помогает лучше осмысли­вать и усваивать текст прочитанного.

Необходимо помнить, что чтение научной, научно-популярной литера­туры требует настойчивости, упорства, усидчивости.

Работать с книгой нужно систематично и последовательно, а не урывка­ми, от случая к случаю.

Бесспорно, невозможно предложить рекомендации, в равной степени приемлемые для всех. У каждого человека в процессе жизни вырабатываются свои методы и приемы работы с книгой. Главное, чтобы они были эффектив­ными. Биограф знаменитого французского писателя и философа-просветителя Вольтера вспоминал:

Когда он получал какой-либо новый труд, он имел обыкновение быстро просматри­вать его, читая лишь несколько строк на каждой странице. Если он замечал, что в нем со­держится что-либо заслуживающее внимания, он отмечал это место закладкой; кроме этого, он весьма внимательно перечитывал ее, иногда даже два раза, когда книга казалась интерес­ной и хорошо написанной, и делал на полях заметки. Эти заметки были чрезвычайно любо­пытны. Вольтер обладал поразительной памятью. Сотни раз он говорил мне: «Посмотрите в таком-то сочинении, в таком-то томе, примерно на такой-то странице, нет ли там того-то! – и редко случалось, что он ошибался, хотя и не раскрывал эту книгу лет двенадцать – пят­надцать.

Чтение литературы по теме выступления, накопление карточек с инте­ресными высказываниями, примерами, цитатами, статистическими данными – трудоемкий этап подготовки публичного выступления, требующий много времени. Но вместе с тем именно этот этап во многом определяет успех буду­щего выступления: оратор получает и расширяет свои знания, связанные с предметом речи; критически осмысливает материал; выясняет основные про­блемы, возникающие при освещении данной темы.

При чтении появляются какие-то сравнения, ассоциации, сопоставления с реальными процессами жизни, рождаются новые мысли. Поэтому необходи­мо думать над прочитанным, спорить с авторами, пытаться понять, как соотне­сти прочитанное с современными событиями, как и когда использовать какое-то положение, а не просто переписывать материал, компоновать его, а затем выступать.

Настоящая подготовка к выступлению заключается в том, чтобы вырабо­тать собственное отношение к предмету речи, сформулировать свои мысли по тому или иному вопросу, проанализировать свои идеи с позиций будущей ау­дитории.

Готовиться, – подчеркивает Д. Карнеги, – это значит думать, вынашивать мысли, вспоминать, отбирать те из них, которые привлекают, отшлифовывать их, располагать в определенном порядке.

5.3.1.

Слово композиция восходит к латинскому compositio, которое означает «составление, сочинение»

В теории ораторского искусства под композицией речи понимается по­строение выступления, соотношение его отдельных частей и отношение ка­ждой части ко всему выступлению как единому целому. Для наименования этого понятия наряду со словом композиция употребляются также близкие по смыслу слова построение, структура.

Когда говорится о композиции ораторской речи, то обязательно учиты­вается, как соотносятся между собой части выступления, какое место занимает отдельная часть по отношению ко всему выступлению.

Организация материала в речи, расположение всех частей выступления определяются замыслом оратора, содержанием выступления. Если соотноше­ние частей выступления нарушается, то эффективность речи снижается, а ино­гда сводится к нулю.

Представьте себе, что оратор должен был выступить с информационным сообщением на тему «Зимние Олимпийские игры». Естественно, что аудито­рия предполагала услышать рассказ о проходивших в то время Олимпийских играх, узнать о результатах последних соревнований, ознакомиться с именами новых чемпионов. Однако этого не произошло. В течение 8 минут оратор де­лал вступление – говорил об истории Олимпийских игр, на изложение основ­ной темы речи ему осталось лишь 2 минуты. Понятно, что сведений о состо­явшихся соревнованиях ему удалось сообщить очень мало. И хотя оратор ин­тересно рассказывал об истории Олимпийских игр, слушатели остались недо­вольны, так как их ожидания не оправдались. Из-за неправильного построения речи, нарушения соотношения между частями выступления оратору не удалось реализовать целевую установку, выполнить поставленную перед ним задачу.

Приступая к работе над композицией речи, необходимо прежде всего определить порядок, в котором будет излагаться материал, т.е. составить план. По определению толкового словаря русского языка, план – это взаимное рас­положение частей, краткая программа какого-нибудь изложения.

Речи, написанные без предварительно составленного плана, как показы­вает практика, обычно имеют существенные композиционные недостатки. Оратор, не продумавший плана выступления, нередко «уходит» от основной темы, не укладывается в отведенное для выступления время.

Для успеха речи, – писал известный русский юрист и общественный деятель А. Ф. Кони в статье «Советы лекторам», – важно течение мысли лек­тора. Если мысль скачет с предмета на предмет, перебрасывается, если главное постоянно прерывается, те такую речь почти невозможно слушать.

На разных этапах подготовки речи составляются различные по цели и назначению планы. Так, после выбора темы выступления рекомендуется со­ставить предварительный план будущей речи. Для чего он нужен? Обычно ка­ждая тема требует решения многих вопросов. Например, в выступлении на тему об охране окружающей среды можно говорить о загрязнении воздуха, рек, морей, водоемов, об истощении почвы, об уничтожении лесов, раститель­ности, о защите животного мира и т д. Видите, сколько вопросов связано с данной темой. Поэтому важно сразу определить, какие конкретно вопросы вы предполагаете осветить в своей речи. Из перечисления этих вопросов и состо­ит предварительный план, который помогает более целенаправленно подби­рать литературу и отбирать фактический материал для выступления. Конечно, в процессе изучения литературы, анализа подобранного материала план может измениться, однако он будет способствовать вашей целеустремленной работе.

Предварительный план отражает собственное решение оратором темы выступления, его личный подход к данной проблеме.

После того как изучена литература, обдумана тема, собран фактический материал, составляется рабочий план.

При его написании необходимо не только выделить вопросы выбранной темы, но и отобрать из них самые существенные и основные, определить, в какой последовательности они будут изложены. В рабочий план вносятся формулировки отдельных положений, указываются примеры, перечисляются факты, приводятся цифры, которые будут использованы в речи. Составление рабочего плана помогает лучше продумать структуру выступления. Когда на­писан подобный план, легче определить, какие разделы оказались перегружен­ными фактическим материалом, какие, напротив, не имеют примеров, какие вопросы следует опустить, так как они менее существенны для раскрытия дан­ной темы, какие включить и т. д. Это дает возможность устранить недостатки в построении речи. Рабочий план может иметь несколько вариантов, потому что в процессе работы над выступлением он уточняется, сокращается или рас­ширяется.

Рабочий план дает возможность судить о содержании выступления, его структуре.

Характерной особенностью рабочего плана, как и предварительного, яв­ляется то, что он представляет ценность для самого оратора, поэтому его пунк­тами бывают не только законченные предложения, но и незаконченные, а так­же словосочетания и даже отдельные слова.

На основе рабочего плана оратору рекомендуется составить основной план, называющий вопросы, которые будут освещаться в выступлении. Он пишется не столько для оратора, сколько для слушателей, чтобы облегчить им процесс восприятия речи.

Формулировки пунктов основного плана должны быть предельно четки­ми и ясными. Этот план сообщается слушателям после объявления темы вы­ступления или во введении при раскрытии цели речи.

Следует, однако, иметь в виду, что план речи не всегда оглашается ора­тором. Это зависит от вида речи, от состава и настроя аудитории, от намерений оратора. Чаще всего план сообщается в лекциях, докладах, научных сообщени­ях и т. п. Слушатели обычно во время таких выступлений ведут записи, и план помогает им следить за ходом изложения материала. В приветственных, во­одушевляющих, убеждающих, призывающих речах сообщение плана неумест­но.

По структуре планы бывают простыми и сложными. Простой состоит из нескольких пунктов, относящихся к основной части изложения темы. Простой план можно превратить в сложный, для чего необходимо его пункты разбить на подпункты.

В сложном плане выделяют также вступление, главную часть, заключе­ние. При составлении плана публичного выступления необходимо соблюдать основное требование, предъявляемое к нему. Он должен быть логически вы­держанным, последовательным, с естественным переходом от одного пункта к другому.

Стандартных, одинаковых планов даже по одной и той же теме не суще­ствует. Каждый выступающий по-разному подходит к освещению темы и со­ставляет свой план речи. Больше того, у одного и того же оратора могут быть различные варианты плана по теме выступления.

После написания плана оратору необходимо поработать над построени­ем отдельных частей своей речи. Как отмечают теоретики ораторского искус­ства, наиболее распространенной структурой устного выступления с античных времен считается трехчастная, включающая в себя следующие элементы: вступление, главную часть, заключение. Каждая часть речи имеет свои особенности, которые необходимо учитывать во время подготовки к ораторской речи. Эти особенности обусловлены спецификой восприятия речевого сооб­щения. Например, ученые многочисленными экспериментами доказали, что лучше всего усваивается и запоминается то, что дается в начале или в конце сообщения. В психологии это объясняется действием закона первого и послед­него места, так называемого «закона края». Поэтому начало и конец речи, т.е. вступление и заключение, должны быть в центре внимания.

5.3.2.

Рассмотрим эти составные элементы композиции.

От того, как оратор начал говорить, насколько ему удалось заинтересо­вать аудиторию, во многом зависит успех выступления. Неудачное начало снижает интерес слушателей к теме, рассеивает их внимание. Во вступлении подчеркивается актуальность темы, значение ее для данной аудитории, форму­лируется цель выступления, кратко излагается история вопроса. Перед вступ­лением ораторской речи стоит важная психологическая задача – подготовить слушателей к восприятию данной темы.

Известно, что слушатели бывают по-разному настроены перед началом речи, так как руководствуются разными мотивами. Одни приходят, потому что их интересует тема выступления, они хотят расширить и углубить свои знания по данной теме, надеются получить ответы на интересующие их вопросы. Дру­гие присутствуют в силу необходимости: являясь членами данного коллектива, они обязаны быть на этом мероприятии. Первая группа слушателей с самого начала готова слушать оратора, слушатели второй группы сидят с установкой «не слушать», а заниматься «своими» делами (читать, разгадывать кроссворды и т. п.). Но ведь оратору необходимо завоевать внимание всей аудитории, за­ставить работать всех слушателей, в том числе и нежелающих слушать. Это, бесспорно, трудное и ответственное дело. Поэтому во введении особое внима­ние уделяется началу речи, первым фразам, так называемому зачину.

Опытные ораторы рекомендуют начинать выступление с интересного примера, пословицы и поговорки, крылатого выражения, юмористического замечания.

Во вступлении может быть использована цитата, которая заставляет слушателей задуматься над словами оратора, глубже осмыслить высказанное положение.

Пробуждает интерес к выступлению, помогает внимательно слушать и рассказ о каких-либо значительных событиях, имеющих отношение к данной аудитории, к теме выступления.

Эффективное средство завоевания внимания слушателей – вопросы к аудитории. Они позволяют оратору втянуть аудиторию в активную умствен­ную деятельность.

А. Ф. Кони учил лекторов, что первые слова должны быть чрезвычайно просты, доступны, понятны и интересны, они должны «зацепить» внимание слушателей. В статье «Советы лекторам» А. Ф. Кони приводит несколько примеров таких необычных, оригинальных вступлений и дает соответствующие пояснения к ним. Знакомство с этими примерами и комментариями представляет интерес для всех, кто учится выступать публично.

Надо говорить о Ломоносове, – пишет автор. – Во вступлении можно нарисовать (кратко – непременно кратко, но сильно!) картину бегства в Москву мальчика-ребенка, а потом: прошло много лет, в Петербурге, в одном из старинных домов времен Петра Ве­ликого, в кабинете, уставленном физическими приборами и заваленном книгами, чертежами и рукописями, стоял у стола человек в белом парике и придворном мундире и рассказывал Екатерине II о новых опытах по электричеству. Человек этот был тот самый мальчик, кото­рый когда-то бежал из родного дома темной ночью.

Здесь действует на внимание простое начало, как будто не относящееся к Ломоносо­ву, и резкий контраст двух картин.

Внимание непременно будет завоевано, а дальше можно вести речь о Ломоносове: поэт, физик, химик...

Затем А. Ф. Кони приводит пример, как можно было бы начать лекцию о законе всемирного тяготения:

В рождественскую ночь 1642 года в Англии в семье фермера средней руки была большая сумятица. Родился мальчик такой маленький, что его мож­но было выкупать в пивной кружке». Дальше несколько слов о жизни и учении этого мальчика, о студенческих годах, об избрании в члены королевского об­щества и, наконец, имя самого Ньютона. После этого можно приступить к из­ложению сущности закона всемирного тяготения. Роль этой «пивной кружки» – только в привлечении внимания. А откуда о ней узнать? Надо читать, гото­виться, взять биографию Ньютона...

Можно привести немало подобных примеров интересных вступлений из практики выдающихся ораторов, мастеров слова, опытных лекторов. Напри­мер, известный естествоиспытатель, блестящий популяризатор научных зна­ний, профессор Московского университета К. А. Тимирязев в апреле 1930 г. читал лекцию в Лондонском королевском обществе. Свое выступление перед английскими академиками ученый начал так:

Когда Гулливер в первый раз осматривал Академию в Лагаде, ему преж­де всего бросился в глаза человек сухопарого вида, сидевший, уставив глаза на огурец, запаянный в стеклянном сосуде. На вопрос Гулливера диковинный че­ловек пояснил ему, что вот уже восемь лет, как он погружен в созерцание это­го предмета в надежде разрешить задачу улавливания солнечных лучей и их дальнейшего применения. Для первого знакомства я должен откровенно при­знаться, что перед вами именно такой чудак. Более тридцати пяти лет провел я, уставившись, если не на зеленый огурец, закупоренный в стеклянную посуди­ну, то на нечто вполне равнозначащее – на зеленый лист в стеклянной трубке, ломая себе голову над разрешением вопроса о запасении впрок солнечных лу­чей [59].

Развернутым сравнением, приковывающим внимание, заставляющим думать, начинается и «Нобелевская лекция» писателя А. И. Солженицына:

Как тот дикарь, в недоумении подобравший странный выброс ли океана? захоронок песков? или с неба упавший непонятный предмет? _ замысловатый в изгибах, отблескивающий то смутно, то ярким ударом луча, – вертит его так и сяк, вертит, ищет, как приспособить к делу, ищет ему доступной низшей службы, никак не догадываясь о высшей.

Так и мы, держа в руках Искусство, самоуверенно почитаем себя хозяе­вами его, смело его направляем, обновляем, реформируем, манифестируем, продаем за деньги, угождаем сильным, обращаем то для развлечения – до эс­традных песенок и ночного бара, то – затычкою или палкою, как схватишь, для политических неизбежных нужд, для ограниченных социальных. А Ис­кусство – не оскверняется нашими попытками, не теряет на том своего про­исхождения, всякий раз и во всяком употреблении уделяя нам часть своего тайного внутреннего света.

Оригинально построил начало своего выступления на международном симпозиуме и герой романа А. Крона «Бессонница»:

Я выдержал небольшую паузу. Она была нужна не только мне, но и слу­шателям. Они ведь еще и зрители, прежде чем слушать, они любят посмотреть на нового человека и даже обменяться с соседом критическими замечаниями насчет внешности и костюма.

– Есть что-то знаменательное, – сказал я, – в том, что одна из первых международных встреч ученых, посвященных защите жизни, происходит в городе, начертавшем на своем щите «Колеблется, но не тонет» – гордый девиз, который в наше время мог бы стать девизом всей нашей планеты.

Сведения о гербе Парижа – гонимый волнами кораблик с латинской надписью, обозначающей «колеблется, но не тонет», – я почерпнул из путе­водителя. Не бог весть какое начало, но оно понравилось. Аудитория мгновен­но оценила, что человек, прибывший «оттуда», свободно говорит по-французски, улыбается, шутит и, кажется, не собирается никого поучать. Мне удалось походя польстить городскому патриотизму парижан.

Чтобы найти интересное, оригинальное начало, необходимо много рабо­тать, думать, искать. Это процесс творческий, он требует немало усилий. На­пример, писатель Ю. Трифонов в статье «Нескончаемое начало» рассказывает, как тяжело даются ему самые первые фразы его произведений:

Начало переделываю и переписываю множество раз. Никогда не удавалось сразу найти необходимые фразы. Бродишь будто наощупь, с завязанными глазами, тыкаешься в одно, в другое, пока вдруг не натолкнешься на то, что нужно. Мучительнейшее время. На­чальные фразы должны дать жизнь вещи. Это как первый вздох ребенка. А до первого вздо­ха – муки темноты, немоты.

В начальных фразах ищу музыкальный строй вещи. Какой-то особый, символиче­ский смысл для начала необязателен, хотя, разумеется, прекрасно, если он возникнет можно начать просто, как бы исподволь. Но непременно должна быть найдена точная музы­кальная нота, должен почувствоваться ритм целого. Если это найдено – как за роялем, ко­гда подбираешь по слуху, тогда дальше все пойдет правильно.

Следует иметь в виду, что каждая тема требует своего, особого начала При этом необходимо учитывать и состав аудитории, и степень ее подготов­ленности.

Важной композиционной частью любого выступления является заклю­чение. Народная мудрость утверждает: «Конец венчает дело». Убедительное и яркое заключение запоминается слушателям, оставляет хорошее впечатление о речи. Напротив, неудачное заключение губит порой неплохую речь. Вы, веро­ятно, не раз были свидетелями того, как выступающий, не уложившись в рег­ламент, просто обрывает выступление, не произносит заключительных слов.

Некоторые ораторы в конце речи начинают многократно извиняться пе­ред слушателями за то, что у них не было достаточно времени на подготовку речи, поэтому им не удалось хорошо выступить, что они, вероятно, не сооб­щили аудитории ничего нового и интересного и слушатели напрасно потрати­ли время. Этого не следует делать. Плохо, если оратор заканчивает выступле­ние шуткой, не относящейся к теме выступления.

Такое заключение отвлекает внимание аудитории от главных положений речи.

Каким же должно быть заключение? А. Ф Кони писал:

Конец – разрешение всей речи (как в музыке последний аккорд – разрешение пре­дыдущего; кто имеет музыкальное чутье, тот всегда может сказать, не зная пьесы, судя только но аккорду, что пьеса кончилась); конец должен быть таким, чтобы слушатели по­чувствовали (и не только в тоне лектора, это обязательно), что дальше говорить нечего.

По мнению А. Ф. Кони, конец речи должен закруглить ее, т. е. связать с началом. Он приводит пример, как можно было бы закончить речь о Ломоно­сове:

Итак, мы видели Ломоносова мальчиком-рыбаком и академиком. Где причина такой чудесной судьбы? Причина – только в жажде знаний, в богатырском труде и умноженном таланте, отпущенном ему природой. Все это вознесло бедного сына рыбака и прославило его имя.

Мы уже говорили, что в процессе восприятия ораторской речи действует «закон края» и лучше запоминается то, что дается в начале и конце сообщения. Поэтому рекомендуется в заключении повторить основную мысль, ради кото­рой произносится речь, суммировать наиболее важные положения. В за­ключении подводятся итоги сказанного, делаются выводы, ставятся перед слушателями конкретные задачи, которые вытекают из содержания выступле­ния.

Продумывая заключение, особенно тщательно поработайте над послед­ними словами выступления. Если первые слова оратора должны привлечь внимание слушателей, то последние призваны усилить эффект выступления.

Именно такую роль играют заключительные слова в речи крупнейшего русского адвоката Ф. И. Плевако по делу люторических крестьян:

Нет, вы не осудите их. Мученики терпения, страстотерпцы труда беспросветного найдут себе защиту под сенью суда и закона.

Вы пощадите их.

Но если слово защиты вас не трогает, если я, сытый, давно сытый человек, не умею понять и выразить муки голодного и отчаянного бесправия, пусть они сами говорят за себя и представительствуют перед вами.

О, судьи, их тупые глаза умеют плакать и горько плакать; их загорелые груди вме­щают в себя страдальческие сердца; их несвязные речи хотят, но не умеют ясно выражать своих просьб о правде, о милости.

Люди они, человеки!..

Судите же по-человечески!..

Последние слова оратора должны мобилизовать слушателей, воодушев­лять их, призывать к активной деятельности.

Если речь заканчивается лозунгом, призывом, то слова лозунга произно­сятся высоким тоном, эмоционально.

5.3.3.

В высказывании выделяются три части: начало, середина и конец. В начале речи ритор стремится скон­центрировать этос, чтобы определить позиции дове­рия и сотрудничества с аудиторией. В середине речи он концентрирует логос, поскольку аргументация оце­нивается в зависимости от степени доверия ритору. В завершении речи он концентрирует пафос, поскольку решение требует волевого усилия.

Независимо от того, что станет говорить или писать ритор в начале речи, слова его будут восприниматься сквозь призму этической оценки, затем аудитория пе­рейдет к оценке содержания и, наконец, свяжет завер­шение речи с побуждением к решению.

Отдельное высказывание включено в систему аргу­ментации и занимает в ней определенное место. Умест­ность и влиятельность высказывания определяется тем, как оно развивает и воспроизводит предшествующие высказывания и направляет ход аргументации. Услови­ем включения высказывания в аргументацию является членораздельность – сочетание воспроизводимых форм, в которых представлено высказывание, с элементами нового в его содержании. Речь может содержать инфор­мацию, предназначенную для усвоения, побуждение к действию, побуждение к мысли, привлекать внимание к говорящему или обстановке, развлекать, пробуждая фан­тазию. Каждая из перечисленных функций проявляется в речевых формах повествования, описания, суждения, умозаключения, вопроса, определения, повеления, призыва, побуждения. Публичное высказывание, как прави­ло, является сложной речью, в которой эти формы соче­таются в целесообразном порядке, что и делает его ос­мысленным. Состав и порядок частей зависят от цели, которую ставит перед собой ритор.

Но публичное высказывание является и произведе­нием слова, которое имеет самостоятельную ценность. Если ритор стремится выразить более или менее значи­тельное содержание, он публикует произведение, рас­считывая, что аудитория станет обращаться к нему нео­днократно. Сохранение и понимание произведений слова возможно постольку, поскольку их построение представляется закономерным. Поэтому публикуемое произведение обязательно относится к какому-либо жанру словесности – ораторской прозе, документу, эссе, памфлету, философскому трактату, проповеди, и выпол­няется в соответствующей форме. Но жанровые формы словесности предполагают определенные состав и ком­позицию частей, которая вырабатывается литературной традицией. Оценка произведения слова основана на сравнении его с другими подобными. Без такого срав­нения понять содержание и замысел отдельного произ­ведения невозможно.

Существуют различные способы описывать распо­ложение: как развитие сюжета (экспозиция, завязка, куль­минация, развязка), как последовательное развитие мыс­ли (положение, причина, подобное, противоположное, пример, свидетельство), как последовательность мотивов (внимание, интерес, визуализация, действие), как состав и последовательность речевых форм, уместных в начале, середине и конце высказывания.

Преимущество последнего способа в том, что,, во-первых, расположение одновременно предстает как раз­вертывание предложения в систему аргументов и как цепочка композиционных элементов, так называемых частей речи, которая может изменяться в зависимости от обстоятельств и замысла; и во-вторых, части расположе­ния представляют собой воспроизводящиеся речевые формы, построение которых подчиняется собственным правилам и может быть объяснено на примере литера­турных прецедентов.

В каноническом представлении высказывание раз­вертывается в следующих составе и последовательно­сти частей:

1. начало речи: вступление, предложение (пропозиция), перечисление;

2. середина речи: изложе­ние, подтверждение, опровержение;

3. завершение речи: рекапитуляция (обобщение, вывод), побуждение.

Каждая позиция – начало, середина и конец выс­казывания – характеризуется составом частей, кото­рые могут быть в ней представлены. Но высказывание может начинаться и изложением или опровержением. Рекапитуляция может находиться в различных пози­циях и завершать изложение, связанную группу аргу­ментов, перечисление или вступление. Если высказы­вание пространно и сложно по содержанию, оно может состоять из повторяющихся и варьирующихся конст­рукций частей – описаний, рассуждений, рекапиту­ляции, побуждений, соединенных связками или раз­деленных выводами. Высказывание, таким образом, представляет собой сложную конструкцию повторя­ющихся элементов, строение которых, в свою очередь, модифицируется в зависимости от их назначения, со­седства и смысловой связи.

Однако эта сложная конструкция сохраняет смыс­ловое единство и соподчиненность элементов. Чем сложнее высказывание, тем большее значение имеет изобретение и тем труднее сделать расположение яс­ным и прозрачным по смыслу, сохраняя единство его смыслового образа – гармоничное соотношение объе­мов и конструкций частей.

Ораторская проза остается материалом, на кото­ром в общей риторике отрабатывается техника распо­ложения: будучи относительно краткой, ораторская речь отличается особенно четким расположением. Этого требуют условия произнесения речи в суде или политическом собрании, когда высказывание нужно построить так, чтобы оно сохраняло качества импро­визации, но допускало анализ и критику аргументации. Вместе с тем, ораторская проза – вид литературы: в процессе публикации ораторские речи обрабатывают­ся авторами, как это делал, например, Цицерон, и ча­сто представляют собой не то, что оратор сказал в действительности, а то, что он предпочел видеть опубли­кованным.

В соответствии с традицией композиция строится по приведенной канонической схеме, после­довательность частей которой вовсе не означает, что всякое высказывание, даже судебную речь, следует располагать именно таким образом. Эта каноническая схема, тем не менее, основана на определенной логике.

Во вступлении ритор представляет себя и основа­ния своего обращения к аудитории; затем он высказы­вает свою позицию – предложение, чтобы аудитория сразу представила себе, что и на каком основании ей предлагается; далее в разделении ритор указывает со­став и последовательность главного содержания выс­казывания – аргументации, чтобы аудитория смогла охватить образ предмета; затем он излагает фактичес­кий материал, описывая предмет и повествуя о собы­тиях; на основе изложенных фактов ритор переходит к обоснованию предложения доводами рассуждения, сводя или разводя факты с нормами в соответствии с положением речи; изложив факты, обосновав предло­жение и ясно сформулировав свою позицию, ритор переходит к опровержению, которое может быть про­дуктивным, если определены предпосылки критики; разбор фактов и обоснование завершаются обобще­нием – рекапитуляцией, которая воспроизводит по­ложение в отношении к аргументации, или выводами, которые обращают аудиторию к последующему раз­вертыванию аргументации и на основе которых ри­тор побуждает аудиторию принять предлагаемое ре­шение.

В начале речи представлены три части – вступле­ние, предложение и разделение, которые объединены за­дачей представить этический образ ритора. Вступление является речью о речи, так как в нем предлагается ос­нование обращения ритора к аудитории в данных обстоятельствах с данной речью. Предложения является началом речи в тесном смысле, поскольку предложение – речь, свернутая до одной фразы, а при развертывании предложения раскрывается и содержание авторского смысла.

Разделение указывает содержание аргументации, которая будет развернута в дальнейшем, и последовательность рассмотрения проблемы.

Тем самым начало речи приобретает этическое значение как словесная конструкция: этичный ритор ориентирует аудиторию, указывая свою позицию, отношение и ход предполагаемой аргументации.

Этическое содержание начала речи проявляется и в указании на распределение ответственности. По правилам ведения диалога говорящий обязан обращать к слушающему значимые сообщения, он отвечает за ценность информации и уместность речи. Слушающий при этом условии отвечает за внимание к словам говорящего: «Имеющий уши да слышит». Если получатель упускает существенное содержание, он несет полную ответственность за последствия своего невнимания поэтому начало речи строится так, чтобы привлечь внимание получателя к содержанию высказывания и тем самым облегчить задачу в условиях многообразия публичных высказываний: по началу речи можно судить о значимости ее содержания, и в воле получателя принять высказывание или отказаться от него. Честный ритор обязан следовать тому, что он предлагает, – единство построения этически значимо. А аудитория, приняв ритора с его речью, обязана следовать за словами ритора и сделать заключение о высказывании. На принципе разделения ответственности основано сотрудничество между ритором и аудиторией.

Вступление произносится или читается первым, а сочиняется, если вообще сочиняется, последним и в этом смысле является самой трудной для ритора частью высказывания. Характер выступления зависит от состава аудитории, ее настроения, обстановки, замысла речи и от состояния ритора,, в особенности если речь устная. Интуиция, опыт, чувство такта играют здесь определяющую роль. Вступления часто импровизируется, и неудачная импровизация может испортить всю речь, но ритору помогает знание правил построения вступления. А.Волков приводит следующие правила построения выступления:

Во-первых, даже при неудавшемся вступлении, если оно кратко, интерес публики к ритору сохраниться и ошибку можно исправить – впереди целая речь, в содержании которой обнаружатся качества ритора.

Во-вторых, вступление должно быть умеренно энергичным: яркое вступление привлекает внимание и вызывает симпатию к оратору, но если речь, в особенности устная, начинается слишком эмоционально, оратору может не хватить сил продолжать на том же эмоциональном уровне: от сильной эмоции аудитория быстро устает, а ритору нужно приберечь пафос к концу речи.

В-третьих, стилистически вступление не должно резко контрастировать с основными частями речи, так как может сложиться впечатление, будто ритор стремится привлечь внимание к себе, а не к предмету речи.

В-четвертых, во вступлении следует избегать существенных для аргументации формулировок и данных, если они не повторяются в других частях речи, так как аудитория входит в речь постепенно, и вступление воспринимается на фоне внешних и внутренних помех.

В-пятых, вступление не следует сочинять до основных частей речи, так как оно отражает для ритора содержание и пафос высказывания в целом, являясь речью о речи.

В риторике выделяются три рода вступлений: обычное, с ораторской предосторожностью и внезапное.

Обычное вступление: «Милостивые государи, с чувством невольного смущения приступаю я к моему докладу. Оно вызывается прежде всего глубокою скорбью о том, что, получив, наконец, давно желанную возможность принять активное участие в заседании нашего Общества, я не вижу пред собою ни полного мысли и энергии лица Николая Яковлевича Грота, ни проникнутого одухотворенною красотою образа Влади­мира Сергеевича Соловьева. Оба они уже вступили на тот берег, от которого нас еще отделяют туманы и неотрадные волны житейской суеты. Мне больно со­знавать, что и возможность видеть здесь дорогого на­ставника, которому я сам многим обязан в своем духов­ном развитии, – видеть Бориса Николаевича Чичерина, пресечена постигшим его недугом... Смущает меня и со­держание моего доклада.

В нем очень мало места для философских рассуж­дений или психологических исследований. Он, в сущ­ности, касается вопроса педагогического, т. е. вопроса о том – не следует ли, при современном состоянии уголовного процесса, расширить его академическое преподавание в сторону подробного исследования и установления нравственных начал, которым должно принадлежать видное и законное влияние в деле от­правления уголовного правосудия. Поэтому я заранее прошу снисхождения, если этот доклад не будет впол­не соответствовать строгому и стройному характеру трудов, к которым привыкло общество» (Кони А.Ф. Общие черты судебной этики. Доклад на заседа­нии Московского Психологического Общества 22 декабря 1901.).

Кроме общих правил краткости, умеренности, уме­стности, соответствия предмету и постепенности, это вступление характеризуется следующими качествами:

1. Во вступлении особенно проявляются (не выра­жаются) ораторские нравы – честность, скромность, доброжелательность, предусмотрительность, или те этические качества, которые нужны ритору для пра­вильного построения этического образа. В докладе А.Ф. Кони – это, в первую очередь, скромность, доб­рожелательность и предусмотрительность; в цитиро­ванной выше речи П. А. Столыпина – это честность и доброжелательность: в ситуации первого обращения Председателя Совета Министров к Третьей Государ­ственной Думе после роспуска Второй специальное проявление скромности было бы неуместным, так как могло ввести аудиторию в заблуждение относительно намерений ритора и его отношения к роли Думы. В академической речи, которая произносится знаме­нитым юристом и государственным деятелем перед собранием интеллигентов, напротив, уместно подчер­кивание скромности и доброжелательности. Но в речи А.Ф. Кони проявляются и честность, как самооценка компетентности, и предусмотрительность, как указа­ние на задачи доклада и характер его обсуждения.

2. Ритор показывает основания своего обращения к аудитории с речью и стремится дать представление об уровне значимости предмета для общества. Таким основанием может быть проблема или важность пред­мета. При этом достаточно распространены апелляции к авторитетам.

3. Во вступлении, как правило, в неявном виде, ука­зывается тип ценностной иерархии, которой следует ритор, или, по крайней мере, приводятся топы, кото­рые объединяют ритора и аудиторию и представляют­ся существенными. В речи А.Ф. Кони – это весьма искусное обращение к категории духовного опыта, которое подается через намек на завершение жизнен­ного пути автора, а также более явный намек, даже указание на нестроение судопроизводства, которое связывается с педагогической задачей судебной этики как предмета: аудитория маститого судебного орато­ра – университетская профессура, достаточно оппо­зиционная властям и убежденная в силе просвещения и науки, но, равным образом, и воспитанная в духе на­родничества, для которого личная нравственность сто­ит в системе ценностей выше, чем наука или право.

Вступление с ораторской предосторожностью, – самый трудный вид вступления. Ораторская предосто­рожность применяется тогда, когда аудитория заранее несогласна с ритором. Речевая техника ораторской предосторожности представляет собой либо инсинуацию – столкновение суждений оратора и индивидуального восприятия аудитории, либо приведение к авторитету ритора. Рассмотрим примеры.

Вот вступление к речи П.А. Столыпина «О морской обороне», произнесенной в Государственной Думе 24 мая 1908 года.

После всего, что было тут сказано по вопросу о морской смете, вы поймете, господа, что тяжелое чув­ство безнадежности отстоять испрашиваемые на пост­ройку броненосцев кредиты, с которым я приступаю к тяжелой обязанности защищать почти безнадежное, почти проигранное дело. Вы спросите меня: почему же правительство не преклонится перед неизбежностью, почему не присоединится к большинству Государствен­ной Думы, почему не откажется от кредитов?

Ведь для всех очевидно, что отрицательное отно­шение большинства Государственной Думы не имеет основанием какие-нибудь противогосударственные побуждения; этим отказом большинство Государствен­ной Думы хотело бы дать толчок морскому ведомству, хотело бы раз навсегда положить конец злоупотребле­ниям, хотело бы установить грань между прошлым и настоящим. Отказ Государственной Думы должен был бы, по мнению большинства Думы, стать поворотным пунктом в истории русского флота; это должна быть та точка, которую русское народное представительство желало бы поставить под главой о Цусиме для того, чтобы начать новую главу, страницы которой должны быть страницами честного, упорного труда, страница­ми воссоздания морской славы России. (Возгласы: «вер­но», рукоплескания.)

Поэтому, господа, может стать непонятным упор­ство правительства: ведь слишком неблагодарное дело отстаивать существующие порядки и слишком, может быть, недобросовестное дело убеждать кого-либо в том, что все обстоит благополучно. Вот, господа, те мысли или приблизительно те мысли, которые должны были возникнуть у многих из вас; и если, несмотря на это, я считаю своим долгом высказаться перед вами, то для вас, конечно, будет понятно, что побудительной причи­ной к этому является вовсе не ведомственное упорство, а основания иного, высшего порядка.

Мне, может быть, хотя и в слабой мере, поможет то обстоятельство, что кроме, конечно, принципиально оппозиционных партий, которые всегда и во всем будут противостоять предложениям правительства, остальные партии не совершенно единодушны в этом не столь простом деле, и среди них есть еще лица, которые не поддались, может быть, чувству самовнушения, которо­му подпало большинство Государственной Думы. Это дает мне надежду если не изменить уже предрешенное мнение Государственной Думы, то доказать, что, может существовать в этом деле и другое мнение, другой взгляд, и что этот взгляд не безумен и не преступен.

Вступление к речи «О морской обороне» содержит ораторскую предосторожность (инсинуацию) и элемен­ты внезапного вступления. Важнейшая особенность внезапного вступления – кризис: оратор, подхватывая и развивая эмоцию аудитории, добивается ее кульми­нации, после которой аудитория, расплескав значитель­ную часть возбуждения, становится более пластичной и направляется в нужное русло.

Ритор делает неожиданный для аудитории ход. Цусимское поражение и предложение правительства строить снова броненосцы, но теперь уже дредноуты, вызывает возмущение депутатов. От Столыпина, есте­ственно, ждут, что он станет защищать эти предложе­ния. Ему предстоит выступать после ряда зажигатель­ных антиправительственных речей.

Ритор плавно вошел в речь, использовав несвой­ственный ему сентиментальный пафос и упомянув о предшествующих выступлениях. В последней фразе абзаца он объединяется с аудиторией посредством фигуры ответствования. Этим он снимает эмоциональ­ное отторжение аудитории. Оратор два раза повторя­ет слово «безнадежность» и два раза слова «тяжелое чувство», как бы обнажая тяжелую мысль, непроиз­вольно срывающуюся с языка. И уже с первых фраз он, надо полагать, подхватывает эмоцию зала. Второй период (причинный) развивает взятую эмоцию, но завершает ее романтическим пафосом, твердо опти­мистически – и ритор добивается аплодисментов. Это и есть кризис, эмоциональный перелом речи, после которого можно сделать обрыв. Но это обрыв эмоции, а не содержания – ритор закрепляет сказанное: на­чало третьего периода повторяет начало первого, вступление как бы начинается снова. Далее он обра­щается к мотивам предложения, чтобы приступить к последней и главной задаче – делению аудитории.

Эмоция коллективна, а мысль индивидуальна. Поэтому если ритор желает аргументировать, ему нуж­но разделить возбужденную аудиторию. По мере про­буждения мысли эмоция остывает. И оратор сначала отделяет оппозицию, а указанием на отсутствие еди­нодушия среди остальных партий – противопоставля­ет тех, кто эмоционально следует оппозиции, тем, кто менее склонен ей следовать и мог бы разумно рассмот­реть проблему. Оратор понимает, что полностью пре­одолеть предубеждения аудитории он не может, но и задача вступления – посеять сомнение и сбить эмо­цию. Дредноуты все-таки были построены и верно служили стране до середины 50-х годов.

5.3.4.

Хорошо продуманное вступление и необычное заключение еще не обес­печивают успеха выступления. Бывает, что оратор оригинально начал свое вы­ступление, заинтересовал слушателей, но постепенно их внимание ослабевает, а затем и пропадает. Перед выступающим стоит очень важная задача – не только привлечь внимание слушателей, но и сохранить его до конца речи. По­этому наиболее ответственной является главная часть ораторского выступле­ния.

В ней излагается основной материал, последовательно разъясняются вы­двинутые положения, доказывается их правильность, слушатели подводятся к необходимым выводам.

Писатель К.Федин, определяя сущность композиции художественного произведения, подчеркивал: «Композиция есть логика развития темы». Если в выступлении нет логики, последовательности развития мысли, трудно воспри­нимать содержание речи, следить за ходом рассуждений оратора, запомнить прослушанное. Поэтому в главной части выступления важно соблюдать ос­новное правило композиции – логическую последовательность и стройность изложения материала.

Все мысли в слове должны быть связаны между собой так, чтоб одна мысль содержала в себе, так сказать, семя другой, – утверждал М. М. Сперан­ский в «Правилах высшего красноречия».

Другое правило в расположении мыслей, по его мнению, состоит в том, чтобы все они были подчинены одной главной:

Во всяком сочинении есть известная царствующая мысль, к сей-то мысли должно все относиться. Каждое понятие, каждое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни, а все излишнее несносно...

Действительно, очень важно расположить материал таким образом, что­бы он работал на главную идею речи, соответствовал намерениям оратора, по­могал ему добиться своей цели. Причем выполнить свою задачу оратор должен уметь наиболее простым, рациональным способом, с минимальной затратой усилий, времени, речевых средств. Этого требует еще один принцип построе­ния публичной речи, названный в методической литературе принципом эконо­мии.

Продумывая структуру главной части речи, выступающий должен определить, каким методом он будет излагать материал, какие доводы возьмет для доказательства выдвинутого положения, какие ораторские приемы ис­пользует с целью привлечения внимания слушателей.

Задача оратора – умело расположить все эти компоненты, чтобы своим выступлением оказать желаемое воздействие на аудиторию.

Структура выступления зависит прежде всего от метода преподнесения материала, избранного оратором. Эти методы сформировались на базе много­вековой ораторской практики, описаны в различных риторических пособиях, активно используются современными ораторами. Кратко охарактеризуем ос­новные из них.

Индуктивный метод – изложение материала от частного к общему. Выступающий начинает речь с частного случая, а затем подводит слушателей к обобщениям и выводам. Этот метод нередко используется в агитационных выступлениях.

Дедуктивный метод – изложение материала от общего к частному. Оратор в начале речи выдвигает какие-то положения, а потом разъясняет их смысл на конкретных примерах, фактах. Широкое распространение этот метод получил в выступлениях пропагандистского характера.

Метод аналогии – сопоставление различных явлений, событий, фак­тов. Обычно параллель проводится с тем, что хорошо известно слушателям. Это способствует лучшему пониманию излагаемого материала, помогает вос­приятию основных идей, усиливает эмоциональное воздействие на аудиторию.

Концентрический метод – расположение материала вокруг главной проблемы, поднимаемой оратором. Выступающий переходит от общего рас­смотрения центрального вопроса к более конкретному и углубленному его анализу.

Ступенчатый метод – последовательное изложение одного вопроса за другим. Рассмотрев какую-либо проблему, оратор уже больше не возвращается к ней.

Исторический метод – изложение материала в хронологической по­следовательности, описание и анализ изменений, которые произошли в том или ином лице, предмете с течением времени.

Использование различных методов изложения материала в одном и том же выступлении позволяет сделать структуру главной части речи более ори­гинальной, нестандартной.

Каким бы методом ни пользовался оратор в выступлении, его речь должна быть доказательной, суждения и положения убедительными.

Оратору необходимо не только убедить в чем-то аудиторию, но и соот­ветствующим образом повлиять на нее, вызвать ответную реакцию, желание действовать в определенном направлении. Поэтому при работе над компози­цией следует продумать систему логических и психологических доводов, ис­пользуемых для подтверждения выдвинутых положений и воздействия на ау­диторию.

Располагая определенным образом доводы в своей речи, оратор не дол­жен забывать о таком важном принципе композиции, как принцип усиления. Суть его заключается в том, что значимость, вес, убедительность аргументов постепенно нарастают, самые сильные доводы используются в конце рассуж­дения.

Публичное выступление имеет свои специфические особенности, кото­рые необходимо учитывать, продумывая композицию основной части выступ­ления. Каждая ораторская речь должна вызывать интерес у аудитории, стрем­ление познать тему выступления. Только интересные, содержательные лекции, доклады, беседы слушаются с большим вниманием. «Никогда, никакими сло­вами вы не заставите читателя познавать мир через скуку», – писал Алексей Толстой. Об этом должен помнить и оратор.

Но как бы ни интересно было выступление, внимание со временем при­тупляется и человек перестает слушать. В этом каждый мог убедиться на соб­ственном опыте. Борьба с утомлением внимания – важная задача, о которой не должен забывать оратор, продумывая структуру своей речи. Поэтому выс­тупающему необходимо знать ораторские приемы поддержания внимания у слушателей и заранее планировать их при работе над композицией публичного выступления. Составляя свою речь, оратору следует определить, какой прием использовать в том или ином месте.

Какие же ораторские приемы привлечения внимания аудитории сущест­вуют? Известный судебный деятель XIX века Пороховщиков (Сергеич) такими приемами считает прямое требование внимания от слушателей, обращение к слушателям с неожиданным вопросом. Для привлечения внимания аудитории он рекомендует ораторам прервать речь, сделать паузу.

Одним из интересных ораторских приемов является так называемая тайна занимательности. Для того, чтобы заинтересовать и заинтриговать слушателей, предмет речи сразу не называется. Вот что пишет об этом приеме П. Сергеич в книге «Искусство речи на суде»:

Перейдем к пятому приему, после которого останутся еще только два; из них по­следний, седьмой, – самый интересный. Пятый прием есть очень завлекательный, но вме­сте с тем и... Впрочем, в настоящую минуту мне кажется удобнее обратиться к шестому приему, не менее полезному и, пожалуй, сходному с ним в своем основании; шестой прием основан на одной из распространенных и чувственных слабостей человека; нет сомнения, что, задумавшись хотя бы на секунду, всякий мало-мальски сообразительный человек сам укажет его; я даже не знаю, стоит ли прямо называть эту уловку, когда читатель уже издали заметил, что сочинитель просто старается затянуть изложение и подразнить его любопыт­ство, чтобы обеспечить себе его внимание.

Возвращаясь теперь к пятому приему, мы можем сказать, что внимание слушателей получает толчок, когда оратор неожиданно для них прерывает начатую мысль, – и новый толчок, когда, поговорив о другом, возвращается к недоговоренному ранее.

К специальным ораторским приемам привлечения внимания аудитории можно отнести и вопросно-ответный ход. Оратор вслух раздумывает над по­ставленной проблемой. Он ставит перед аудиторией вопросы и сам на них от­вечает, выдвигает возможные сомнения и возражения, выясняет их и приходит к определенным выводам. Это очень удачный прием, так как он обостряет внимание слушателей, заставляет вникнуть в суть рассматриваемой темы.

Вопросно-ответным приемом в выступлениях нередко пользовался А. Н. Толстой. Так, выступая на конференции молодых писателей, А. Н. Толстой задавал вопросы слушателям, себе и тут же на них отвечал, поэтому речь его превращалась в диалог, живую беседу с аудиторией, например:

Писать всегда трудно, и чем труднее, тем лучше выходит. Как перелезть через эти препятствия? С уверенностью можно сказать только одно: из всех возможных решений ху­дожественной задачи нужно выбирать то, которое для вас самого интересно, которое вас наиболее увлекает.

Иными словами, каждое ваше художественное положение вы должны проверять на вашем собственном отвращении: противно вам это писать или нет? Если вам писать про­тивно, скучно, не пишите, – это все равно получится скверно, фальшиво.

...передо мной встал грозный вопрос о том орудии, которым можно превращать глы­бы жизни в ее отображения в искусстве.

...Что же это за орудие? В данном случае это язык, на котором говорит твой народ.

Тогда я впервые понял, что я русского языка не знаю. Почему я пишу фразу так, а не эдак? Выбираю те слова, а не эти? В чем законы языка? Какой здесь критерий? Красиво? Но это еще ничего не говорит – красиво! Эстетический критерий – фикция, поскольку он оторван от действительности, от жизни народа, от его истории.

Оживляют выступление примеры из художественной литературы, по­словицы, поговорки, фразеологические выражения и т. п.

Опытные ораторы в серьезную по содержанию речь вводят элементы юмора. Об этом действенном приеме рассказал герой «Скучной истории» А. П. Чехова:

Читаешь четверть, полчаса, и вот замечаешь, что студенты начинают поглядывать на потолок, на Петра Игнатьевича, один полезет за платком, другой сядет поудобнее, третий улыбнется своим мыслям... Это значит, что внимание утомлено. Нужно принять меры. Пользуясь первым удобным случаем, я говорю какой-нибудь каламбур. Все полтораста лиц широко улыбаются, глаза весело блестят, слышится недолго гул моря... Я тоже смеюсь. Внимание оживилось. Я могу продолжать.

Каждому оратору следует иметь представление и о возможных недостат­ках в композиции публичного выступления, чтобы избежать их при подготовке к выступлению. Основной из них – нарушение логической последовательно­сти в изложении материала.

К недостаткам композиции относится перегрузка текста теоретиче­скими рассуждениями, отсутствие доказательности основных положений, обилие затронутых вопросов и проблем.

Оратору не следует освещать много вопросов в своем выступлении. Это утомляет слушателей, лишает оратора возможности глубоко и полно рассмот­реть все затронутые им вопросы. Рекомендуется предлагать вниманию аудито­рии не более 3–4 вопросов.

Публичное выступление не должно содержать фактов, примеров и т. п., не относящихся к обсуждаемому предмету. Необходимо, чтобы речь оратора была экономной и краткой. Но краткость речи, подчеркивал А. Ф. Кони, со­стоит не в краткости времени, в течение которого она произносится, а в отсут­ствии всего лишнего. Выступление может продолжаться часами и быть крат­ким, иногда же речь звучит всего несколько минут, а слушателям кажется длинной и утомительной.

Еще одним недостатком композиции можно считать шаблонное, трафаретное по­строение речи.

Сатирики И. Ильф и Е. Петров в романе «Двенадцать стульев» высмеяли трафарет митинговой речи середины двадцатых годов.

В Старгороде пускали трамвай и по этому поводу организовали митинг. Первым вы­ступил председатель Старкомхоза т. Гаврилин. Начал он свое выступление словами:

«Трамвай построить – это не ишака купить». Оригинальное начало вызвало смех у Остапа Бендера. Ободренный приемом, Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении. Он несколько раз пытался пустить свой доклад по трам­вайным рельсам, но с ужасом замечал, что не может этого сделать. Слова сами по себе, про­тив воли оратора, получались какие-то международные...

Так же строилась речь и других ораторов.

Представитель Маслоцентра, которого уже давно жгло, протиснулся к перилам три­буны, взмахнул рукой и громко заговорил... о международном положении! Последним вы­ступал главный инженер Треухов. Он готовился рассказать о тяжелой работе, о суббот­никах, о многом, что сделано и что можно еще сделать... «Треухов открыл рот и, запинаясь, говорил: – Товарищи! Международное положение нашего государства...». И дальше за­мямлил такие прописные истины, что толпа, слушавшая уже шестую международную речь, похолодела. Только окончив. Треухов понял, что и он ни слова не сказал о трамвае...

Конечно, авторы сгустили краски, описанный митинг воспринимается как гротеск и шутка, но можно привести и другой пример из книги К. И. Чу­ковского «Живой как жизнь»:

Хоронили одного старика, – пишет автор, – и меня поразило, что каждый из надгробных ораторов начинал свою унылую речь одной и той же заученной формулой:

– Смерть вырвала из наших рядов...

И мне подумалось, что тот древний надгробный оратор, который впервые произнес эту живописную фразу над каким-нибудь древним покойником, был, не­сомненно, человек даровитый, наделенный воображением поэта. Он ясно предста­вил себе хищницу-смерть, которая налетела на тесно сплоченных людей и вырвала из их рядов свою добычу.

Но тот двадцатый и сотый оратор, который произносит эту фразу как при­вычный, ходячий шаблон, не вкладывает в нее ни малейшей эмоции, потому что живое чувство всегда выражается живыми словами, хлынувшими прямо из сердца, а не попугайным повторением заученных формул.

«Нет, – подумал я, – они не любили покойного и нисколько не жалеют, что он умер».

Конечно, не существует универсальных правил построения публичного выступления. Композиция будет меняться в зависимости от темы, цели и за­дач, стоящих перед оратором, от состава слушателей.

Следует помнить, что интересные, захватывающие речи – это прежде всего результат тщательно продуманного плана, удачного построения речи.

Работа над планом, композицией речи – творческий процесс. Каждая лекция, каждое выступление, если они хорошо продуманы, если они результат большой предварительной работы, отражают особенности, интересы, склонно­сти самого выступающего.

5.4.

Один из важных вопросов, возникающих при подготовке публичного выступления, – обязательно или нет предварительно составлять письменный текст речи. Это давний спор, своими корнями уходящий в глубокую древность.

Античные теоретики ораторского искусства считали писание единствен­но верным способом подготовки речей. Цицерон, к примеру, утверждал, что нужно как можно больше писать:

Ибо как внезапная речь наудачу не выдерживает сравнения с подготовленной и об­думанной, так и эта последняя заведомо будет уступать прилежной и тщательной письмен­ной работе. Сверх того, кто вступает на ораторское поприще с привычкой к письменным работам, тот приносит с собой способность даже без подготовки говорить, как по писаному; а если ему случится и впрямь захватить с собой какие-нибудь письменные заметки, то он и отступить от них сможет, не меняя характера речи. Как движущийся корабль даже по пре­кращении гребли продолжает плыть прежним ходом, хотя напора весел уже нет, так и речь в своем течении, получив толчок от письменных заметок, продолжает идти тем же ходом, даже когда заметки уже иссякли.

«Лишь с помощью писания можно достигнуть легкости речи», – уверял римский ритор Квинтилиан.

Многие опытные ораторы, известные политические и судебные деятели, теоретики красноречия последующих времен тоже считали, что речи должны быть предварительно написаны. Например, П.Сергеич в книге «Искусство ре­чи на суде» писал:

Мы не будем повторять старого спора: писать или не писать речи. Знайте, читатель, что, не исписав нескольких сажен или аршин бумаги, вы не скажете сильной речи по слож­ному делу. Если только вы не гений, примите это за аксиому и готовьтесь к речи с пером в руке...

Существует и диаметрально противоположная точка зрения. Так, обще­признанный мастер судебной речи А. Ф. Кони говорил:

Я, никогда не писавший речей предварительно, позволю себе в качестве старого су­дебного деятеля сказать молодым деятелям: не пишите речей заранее, не тратьте времени, не полагайтесь на помощь этих сочиненных в тиши кабинета строк, медленно ложившихся на бумагу.

Правда, эти слова адресованы судебным ораторам, а вот начинающим он дает другой совет:

Еще лучше – написать речь и, тщательно отделав ее в стилистическом отношении, прочитать вслух. Письменное изложение предстоящей речи очень полезно начинающим лекторам и не обладающим резко выраженной способностью к свободной и спокойной ре­чи.

Конечно, писать текст выступления – дело нелегкое. Поэтому многие неохотно берутся за это, убеждая себя, что речь в уме лучше, чем на бумаге. А между тем подготовка письменного текста имеет много преимуществ. Напи­санную речь можно проверять, исправлять. Ее можно показать товарищам, дать на просмотр специалисту, добиваясь таким образом улучшения содержа­ния и формы изложения, а этого не достигнешь, если речь только в уме.

Написанная речь легче запоминается и дольше удерживается в памяти, нежели не оформленный в окончательном виде материал. Кроме того, напи­санный текст дисциплинирует оратора, дает ему возможность избежать повто­рений, неряшливых формулировок, оговорок, заминок, делает его речь более уверенной и т. п.

Итак, стоит прислушаться к словам тех, кто советует писать тексты ре­чей от начала до конца в литературно обработанной форме. Сначала можно писать начерно, не обращая внимания на стилистические шероховатости, а затем переписывать, исключая все лишнее, исправляя неправильные и неточ­ные выражения. Писать следует на одной стороне листа и не в тетради, а на отдельных листах.

После написания и отработки текста выступления оратор не должен те­шить себя надеждой, что он уже готов к встрече со слушателями.

Известно, например, как тщательно готовился к своим выступлениям И. П. Павлов. Каждую свою речь он так отшлифовывал, что после выступления, по свидетельству его учеников, ее можно было сразу сдавать в печать. Про­фессор Н. А. Рожанский описал встречу с И. П. Павловым незадолго перед его выступлением в обществе научного института в 1913 г.

И. П. Павлов попросил Н. А. Рожанского прочесть вслух речь, которую он должен был произнести вечером. Во время чтения И. П. Павлов вниматель­но следил за каждым словом, стараясь представить, как она будет восприни­маться слушателями. Вечером Павлов не читал, а говорил свою речь, но, как показалось Н. А. Рожанскому, говорил почти слово в слово то, что было в на­писанной речи.

Безусловно, у каждого оратора свои методы работы с текстом речи. Главное, не забывать, что овладение материалом выступления – весьма ответ­ственный этап в деятельности оратора. Иногда этот этап подготовительной работы называют репетицией.

Конечно, проще всего было бы выйти на трибуну и прочитать текст речи по рукописи, но такое выступление не принесет успеха оратору. Слушатели плохо воспринимают чтение текста с листа, отсутствует живой контакт между оратором и аудиторией.

Некоторые пытаются заучивать текст речи. И в отдельных случаях это оправданно. Когда приходится выступать с убеждающей речью на митинге, с приветствием на торжественном мероприятии, на банкете и т. п., неловко дер­жать перед собой текст речи, а между тем неточно сформулированная мысль, неудачная фраза, неправильное словоупотребление могут навредить оратору. Поэтому лучше произнести заранее заготовленный и заученный текст. Если речь небольшая по объему, то это не так уж и трудно сделать, а если прихо­дится выступать с лекцией, докладом, сообщением, то выучить текст полно­стью удается далеко не каждому. Этот вид овладения материалом труден для оратора, он требует от него большого напряжения и усилий воли. У оратора могут возникнуть сложности при воспроизведении текста: провал памяти, сильное волнение, неожиданный шум в зале и т. д. Поэтому не рекомендуется дословно произносить написанный текст.

И. Андроников, известный литературовед, мастер публичной речи, в книге «Я хочу рассказать вам...» делится своими мыслями об особенностях устного выступления:

Зная заранее, о чем ты хочешь сказать, надо говорить свободно... и не пытаться про­изнести текст, написанный и заученный дома. Если же не облекать мысль в живую фразу, рождающуюся тут же, в процессе речи, контакта с аудиторией не будет. В этом случае весь посыл выступающего будет обращен не вперед – к аудитории, а назад – к шпаргалке. И все его усилия направлены на то, чтобы воспроизвести заранее заготовленный текст. Но при этом работает не мысль, а память. Фразы воспроизводят письменные обороты, интонации становятся однообразными, неестественными, речь – похожей на диктовку...

Многие опытные ораторы советуют выступать с опорой на текст. Что это значит? Написанный текст речи следует хорошо осмыслить, проанализировать проблему, о которой будет идти речь, выделить основные смысловые части, продумать связь между ними, несколько раз перечитать текст, произнести его вслух, восстановить в памяти план и содержание.

Целесообразно соответствующим образом разметить и сам текст речи, т. е. подчеркнуть основные положения речи, пронумеровать освещаемые вопро­сы, выделить фамилии, названия, статистические данные, начало и конец ци­тат, обозначить иллюстративные примеры и т. п.

Система обозначений и выделений может быть самой разнообразной (прямая, волнистая, пунктирная линии; обведение в квадрат, кружок; римские и арабские цифры; использование цветных карандашей и фломастеров и т. п.).

Таким текстом легко пользоваться во время выступления. Достаточно опустить взгляд на страницу, чтобы восстановить ход изложения мыслей, най­ти нужный материал. Выступление с опорой на текст создает впечатление сво­бодного владения материалом, дает возможность оратору уверенно общаться со слушателями.

В ораторском искусстве нет мелочей, следует внимательно относится даже к такому, казалось бы, не слишком важному вопросу, как формат бумаги, на котором изложена речь. Психологи утверждают, что стандартный формат А4 вызывает у слушателей ощущение строгой официальности, чопорности, неимоциональности и даже отсутствия личностного начала. Если оратор хочет добиться ощущения большей искренности и непринужденности, убрать излишний формализм и официоз в восприятии своего выступления, ему следует воспользоваться форматом А5, это особенно важно в ситуации, когда аудитория видит оратора не на трибуне а непосредственно перед собой.

Мечтой многих ораторов остается умение выступать перед слушателями без всяких записей. Возможно ли это?

Познакомьтесь с отрывком из статьи С.С.Смирнова «Секреты телегеничности»:

Если вы спросите, какая из моих телепередач мне особенно памятна, я вам отвечу: та передача, когда я сказал себе: «Отныне перед тобой никаких бумажек!» – и попросил опе­ратора: «Покажите стол! Покажите ... чистый стол».

А с чего я начал? Почти с буквального текста.

Затем с конспекта.

Потом перешел к развернутому плану с выписками и подпунктами.

Затем к плану без выписок и подпунктов.

Потом я стал готовить лишь общую схему, состоящую из пяти или шести разделов.

Но и они мне мешали. Потому что я беспрестанно думал: о чем я уже сказал и о чем я еще не сказал.

И, наконец, однажды я убедил себя: «Если я знаю материал, бумажка мне ни к чему».

И первые два выступления были трудными. Но в последних передачах я отказался даже от репетиций,– теперь это лишь мысленное проговаривание материала (Журналист, 1970. №1).

Свидетельство С. С. Смирнова особенно ценно потому, что «стадии» формирования умений речи перед телевизионной камерой почти совершенно соответствуют рекомендациям, основанным на данных современной психоло­гии и на практическом опыте многих поколений ораторов.

Эти рекомендации приводит видный ученый в области пси­холингвистики А. А. Леонтьев в работе «Психологические механизмы и пути воспитания умений публичной речи». Он опирается на так называемую теорию формирования умственных действий, развиваемую профессором П. Я. Гальпе­риным, и на теоретические и клинические исследования речевых нарушений профессора Л.Р.Лурия.

С самого начала, советует А. А. Леонтьев, надо опираться на полный текст, писать все, что собираетесь сказать.

Когда оратор привыкнет к публичным выступлениям настолько, чтобы не сбиваться с мысли под влиянием случайных факторов, можно переходить к подробному конспекту. Он отличается от текста тем, что в нем выступление закреплено не дословно; по этим «нотам» можно разыгрывать любые словес­ные вариации.

В конспекте, даже кратком, целесообразно оставлять некоторые тексто­вые моменты:

1) первую фразу или даже 2–3 фразы;

2) концовку (2–3 фразы);

3) наиболее ответственные формулировки, которые имеют для данного выступления особую значимость;

4) цитаты, цифровые данные, имена собственные и т. п.

Постепенно от конспекта можно перейти к плану. Его отличие от кон­спекта в том, что в нем не фиксируется смысловое содержание речи, а лишь дается система ориентиров для развертывания этого содержания. Важно, что­бы формулировка пункта плана вызывала у оратора достаточно четкое пред­ставление о том или ином смысловом блоке.

Высший класс умений публичного выступления – речь вообще без вся­кой бумажки.

Итак, назовем еще раз рекомендуемые специалистами основные формы работы над выступлением:

1. Полный текст (не для чтения, а для пересказа своими словами).

2. Подробный конспект с основными формулировками, концовкой, ци­татами, числами, именами собственными.

3. Неподробный конспект с обозначением переходов от блока к блоку, цитатами и т. п.

4. План с цитатами и т. п.

5. Речь без бумажки.

Следует иметь в виду, что у оратора не всегда есть возможность для предварительной подготовки выступления. Иногда на заседаниях, совещаниях, собраниях, различного рода встречах приходится выступать экспромтом, т. е. создавать речь в момент ее произнесения. При этом требуется большая моби­лизация памяти, энергии, воли. Импровизированное выступление, как правило, хорошо воспринимается аудиторией, устанавливается живой, непосредствен­ный контакт со слушателями. Однако оратор из-за неотработанности речи не всегда успевает уложиться в отведенное ему время, меньше успевает рас­сказать, некоторые вопросы остаются неосвещенными.

Неизбежны какие-то отступления, вызванные новыми ассоциациями, не всегда точными бывают формулировки, возможны речевые ошибки. Поэтому не случайно французы говорят, что лучший экспромт тот, который хорошо подготовлен.

Импровизация возможна только на базе больших предварительно полу­ченных знаний. Экспромт бывает хорош, когда он подготовлен всем прошлым опытом оратора. Он может родиться только у человека, который имеет боль­шой запас знаний и владеет необходимыми риторическими навыками и уме­ниями .

Прекрасным оратором своего времени был А. В. Луначарский. Его речи отличались непередаваемой легкостью, образностью, изяществом. Вот что рас­сказывает А. М. Арго в книге «Звучит слово» об одном из выступлений А. В. Луначарского:

В 1926 году было десятилетие со дня трагической гибели Эмиля Верхарна. На радио был намечен вечер памяти Верхарна; приглашены были многие артисты московских театров; А. В. Луначарский дал согласие открыть вечер, произнести вступительное слово.

За пятнадцать минут до назначенного срока в радиостудию позвонили, что машина с артистами выехала; за пять минут до назначенного срока Анато­лий Васильевич, протирая на ходу запотевшее пенсне, подымался по лестнице нового здания Телеграфа на улице Горького.

Беглый вопрос:

– Сколько времени мне предоставлено для выступления?

Редактор передачи, учитывая, что артисты уже в пути, называет опти­мальный метраж для доклада – пятнадцать минут.

Через три минуты Луначарский занял место у микрофона, и через четыре минуты на пятую он уже легко и плавно говорил о Верхарне – поэте, драма­турге, критике и публицисте, о его пути от фламандских натюрмортов через урбанические офорты к поэзии социализма, к борьбе за рабочее дело.

Проходит пять минут, проходит десять – машины с артистами не видать... Что там случилось? Какая беда? Редактор передачи в течение пяти минут пережил сложную гамму от легкого беспокойства до дикого ужаса! Крах! Срыв передачи! Кто виноват, он не знает, но отвечать придется ему!

И мимическим способом излагает он говорящему у микрофона Анато­лию Васильевичу положение вещей: актеры, дескать, опоздали, крах налицо! Выручайте, ради всего святого, продержите еще хоть немного, хоть несколько минут!

Луначарский, ни на минуту не прерывая своего изложения, принимает позывные сигналы и продолжает, продолжает... Дальнейший разговор между ним и редактором идет в мимическом плане.

Луначарский вопросительно вскидывает брови.

Редактор радиопередачи – глаза навыкат, ужас на лице – отрицательно качает головой, рукой проводя по горлу, – зарез!

Луначарский продолжает с той же легкостью и плавностью изложение.

И так это длилось в течение добрых пятнадцати минут – народный ко­миссар спасал положение, грудью своей прикрывая опоздание актерской груп­пы.

Наконец брешь забита! Ликующая физиономия редактора передачи воз­вестила приезд артистов – положение было спасено.

То, что Луначарский в течение получаса экспромтом, кругло, изящно и доходчиво говорил с миллионной аудиторией, – это иначе как чудом оратор­ского искусства нельзя назвать. Но то, что последовало за этим, было еще большим чудом: по разреше­нии острого момента, получив сигнал о том, что концерт обеспечен, Луначар­ский с тем же мастерством оратора, ни на мгновение не отвлекаясь от хода из­ложения, «закруглился», свел концы с концами и в одну минуту закончил свое выступление перед публикой, которая даже не подозревала, какая драма толь­ко что разыгралась в помещении радиостудии, в двух шагах от микрофона!

А. В. Луначарский был талантливым лектором-импровизатором. Один из его современников вспоминает: «Луначарский в совершенстве владел ораторским искусством. Он мог без всякой подготовки и без всякого напряжения выступать хоть три часа подряд, и ни один слушатель не в состоянии был уйти из зала. Обладая удивительной памятью, он цитировал источники, приводил множество фактов, не заглядывая ни в какие материалы.

Обычно Анатолий Васильевич перед докладом в маленьком блокнотике набрасывал карандашом несколько строк – основные тезисы – ив течение всего доклада два-три раза, сняв пенсне и приблизив блокнотик к глазам, за­глядывал в него.

Как-то Анатолию Васильевичу задали вопрос: «Как вам удается так легко выступать, оперируя при этом огромным фактическим материалом?» Он ответил, что готовился к этому всю жизнь. Примечательны слова А. В. Луначарского! Они стали афоризмом.

Таким образом, экспромт, импровизация – это результат постоянной работы оратора над собой, итог долгих размышлений, награда за большой многолетний труд.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Назовите основные этапы подготовки ораторского выступления.

2. Как правильно формулируется тема речи? какую роль играет подзаголовок?

3. Как правильно состарить план ораторского выступления? Какие существуют варианты составления плана?

4. На какие источники опирается оратор при подготовке речи?

5. Как формулируется цель выступления и как она влияет на содержание речи в целом?

6. Что такое композиция? Какова ее роль в восприятии ораторской речи?

7. Какова традиционная структура ораторской речи? перечислите ее компоненты.

8. Какие задачи оратор должен решить в самом начале своей речи?

9. Перечислите составные части начала речи.

10. Что уместно и что нежелательно включать в начальную часть выступления?

11. Какие варианты вступления вы знаете?

12. Перечислите основные методы изложения материала в главной части.

13. Как методы изложения связаны с содержанием речи?

14. Какова роль заключительной части речи?

15. Перечислите наиболее удачные и неудачные варианты окончания речи.

16. Какие точки зрения существуют по поводу подготовки речи: что лучше – полностью записанная речь или экспромт?

17. Каково ваше отношение к фиксации речи на бумаге?

18. Что нужно делать, чтобы овладеть искусством ораторского экспромта?

19. Прочитайте отрывок из статьи И.Л.Андроникова «День рождения Шота». Какие воздействующие приемы использует автор во вступлении? Оцените их оригинальность.

20. Прочитайте вступительные отрывки из судебных речей А.Ф.Кони. Отметьте общие характеризующие его риторическую манеру приемы. Оцените их уместность и достаточность.

21. Составьте план ораторского выступления на одну из предложенных тем:

· Цицерон – выдающийся оратор античности.

· Идеал ритора в культуре древнего Рима.

· Традиции судебной риторики в России.

· Политическая риторика в современной России.

· Роль риторики в профессии юриста.

22. Прочитайте речь В.Вишневского о Новикове-Прибое. Определите, на какие смысловые и композиционные части делится это произведение.

23. Прочитайте речь А.Ф.Кони по делу об убийстве статского советника Рыжова. Какие методы изложения материала использует автор в главной части?

24. Прочитайте речь А.И.Гучкова от 8 ноября 1913 года. Сформулируйте основные тезисы главной части речи.

25. Прочитайте речи Ф.Н.Плевако по делу Харьковского общества взаимного кредита и по делу М.Ц.Шидловской. Определите концовки этих речей. Какие приемы использует оратор для воздействия на аудиторию?

Рекомендуемая литература.

Андроников И.Л. Собр. Соч.: В 3 т. Т.2. – М., 1989.

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи : Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

Волков А.А. Основы риторики: Уч. Пособие для студентов вузов. – М., 2003.

Гетманова А.Д. Учебник по логике. – М.. 1994.

Далецкий Ч. Риторика. Загори, и я скажу кто ты: уч. пособие. – М.. 2003

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. – М., 1997.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово: Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. – М., 1984.

Рождественский Ю.В. Теория риторики. – М., 1997.

Сопер П. Основы искусства речи. – М., 1994.

Модуль 6.

Этика оратора.

6.1. Понятие риторического этоса.

6.2. Характеристика составных элементов этики ораторской речи.

6.1.

Еще со времен античности классическая риторика уделяет значительное внимание морально-нравственной составляющей ораторской речи и личности оратора. Эти важные вопросы регулирует этика красноречия . Термин этика восходит к греческому слову этос , что в переводе означает нравственный , а сама этика – систему философских представлений о моральных и нравственных нормах, принятых в обществе. Этот термин впервые был употреблен Аристотелем в его научных трудах. Выступление в публичной аудитории предпола­гает сотрудничество, которое возможно лишь в усло­виях взаимного доверия и готовности разделить от­ветственность за речь. Поэтому риторический этос можно понимать и как проявляющиеся в слове каче­ства ритора, которые дают аудитории основание до­верять ему; и как свойства аудитории, побуждающие ритора быть этичным. Этика публичной аргументации связана с нормами, которые принимаются в одинако­вой степени ритором и аудиторией и с точки зрения которых оцениваются как публичные высказывания, так и участники общения.

Норма – принцип или правило, регулирующее де­ятельность. Норма: 1) обобщает конкретные действия или опыт; 2) содержит значимые для общества категории; 3) оценивает опыт и категории, в которых он обобщен, рекомендуя определенный образ действий. Нормы мо­гут выражаться и формулироваться различным образом: в форме предписаний, запретов, рекомендаций, оценок, указаний на последствия действий. Нормы являются главной формой мышления и основанием культуры.

По отношению к опыту, который нормы обобщает, они разделяются на умозрительные, или предваритель­ные (априорные), прецедентные и смешанные. Умо­зрительные нормы предваряют возможные действия и строятся исходя из анализа категорий, в которых вы­ражаются. Прецедентные нормы описывают имею­щийся опыт, группируя и оценивая факты. В смешан­ных нормах используются оба принципа – логической классификации и эмпирического обобщения. Понятно, что нормы всех трех видов одинаково необходимы и взаимно дополняют друг друга.

В зависимости от предмета и характера оценки нормы подразделяются на этические и технические. Этические нормы сводятся на понятия «добро/зло», с точки зрения которых и оценивается опыт. Техничес­кие нормы сводятся на понятия «прекрасное/уродли­вое», которые также являются основанием оценок.

Этические нормы могут быть подразделены на пра­вовые, моральные и нравственные. Правовые нормы сводятся на оценку «справедливо/несправедливо», моральные – на оценку «достойно/недостойно», а нравственные – на оценку «хорошо/дурно». Право­вые нормы являются общеобязательными, минималь­ными в смысле содержания требований и, как правило, нарушение правовой нормы влечет за собой санкцию. Правовые нормы обобщают моральные и нравствен­ные в том смысле, что содержат необходимый мини­мум требований, например, закон карает нанесение явного физического и морального ущерба, моральные Нормы порицают неправильное поведение, а нравственные – дурные помыслы. Правовые и нравственные нормы общеобязательны. Правовые и моральные нормы содержат санкции. Моральные и нравственные нормы предполагают оценку поступка и личности, а правовые – только оценку поступка.

Риторическая этика имеет дело с нравственными, моральными, правовыми нормами, а также технически­ми нормами речи, причем последние понимаются как разряд этических. Ритор и аудитория несут этическую ответственность за качество речи. Эта ответственность может быть юридической, моральной и нравственной.

При всей значимости норм этика, в том числе этика речи, не исчерпывается ими. Риторическая этика изуча­ет условия сотрудничества ритора и аудитории. В про­цессе обсуждения и оценки фактов, выработки, приня­тия и осуществления решений накапливается новый опыт, который обобщается, и создается новая реальность, в условиях которой протекает последующая деятельность. При этом неизбежно нарушаются те или иные нормы и, в зависимости от последствий, они либо расширяются и дополняются, либо отменяются, либо же в случае не­оправданного нарушения нормы ритор и его аргумен­тация оказываются этически несостоятельными.

Вот почему этическая норма рассматривается как мера правильности и точности высказываний: «Кто оценивает произведение, не придерживаясь никаких правил, тот по сравнению с людьми, эти правила зна­ющими, все равно, что не имеющий часов по сравне­нию с человеком при часах. Первый заявит: «Прошло два часа», – другой возразит: «Нет, только три четвер­ти», – а я посмотрю на часы и отвечу первому: «Вы, видимо, скучаете», – и второму: «Прошло не три чет­верти часа, а полтора; время для вас бежит». А если мне скажут, что для меня оно тянется и вообще мое сужде­ние основано на прихоти, я только посмеюсь: спорщики не знают, что оно основано на показаниях часов».

В каждой развитой системе законодательства мож­но выделить правовые нормы, регулирующие речь. Они касаются использования языков, свободы слова и зло­употреблений ею, свободы совести, авторского права и интеллектуальной собственности, конфиденциальности, рекламирования товаров и услуг, неконтролируе­мого воздействия на сознание в средствах массовой информации, документооборота, системы образования, публичных библиотек и издательской деятельности. Если таких законов нет, ритору приходится руководство­ваться правосознанием, но апелляция к правосознанию подобна определению времени без часов.

Моральные нормы касаются уместности публичной речи, порядка и последовательности высказываний, права на публичную речь, предоставляемого компетен­тностью ритора, стилистических качеств речи, обеспе­чивающих ее правильность, точность и ясность, ответ­ственности за введение в заблуждение там, где она не регулируется правовыми нормами, психологического давления на аудиторию, соблюдения правил этикета и учтивости.

Нравственные нормы речи связаны с пониманием ритором ответственности за выбор предмета речи, за обращение к аудитории, за техническое совершенство высказываний, за правильность положений, которые он выдвигает, и за последствия решений, которые могут быть приняты.

Аудитория оценивает ритора по его высказывани­ям. Эта оценка осуществляется с точки зрения этичес­ких и технических норм речи, но выходит за их преде­лы. Аудитория оценивает не только правильность, но и продуктивность высказываний, то есть обоснованность от­клонения от норм. Поэтому ритору могут простить, на­пример, грубость, языковые погрешности, неточность выражения, неуместный пафос, ошибки в аргументации и многое другое, если его идеи правильны, а предложе­ния конструктивны. Но если окажется, что предложе­ния привели к нежелательным последствиям, а идеи не­состоятельны, – все ошибки зачтутся.

6.2.

А.Волков определяет позиции этической оценки ритора по названиям ораторских нравов: честности, скромности, доброжела­тельности, предусмотрительности. Соответствие ора­торским нравам определяет этический образ ритора.

Честность – умение создать правильное пред­ставление об образе ритора, целях и содержании аргу­ментации.

В понятие честности входят: ответственность , компе­тентность, добросовестность, определенность позиции.

Честный ритор принимает на себя ответствен­ность за идеи и предложения, которые он выдвигает, и высказывается не только от лица партии, класса, на­рода, науки и т.п., но от себя лично. Этим ритор при­знает, что обладает свободной волей, а его аргумен­тация является поступком, на основании которого аудитория вправе принять решение о самом риторе.

Однако в реальности возможности ритора огра­ничены условиями публикации, правовыми и мораль­ными нормами общества, состоянием дискуссии о проблемах, к которым он обращается, реальной дос­тупностью средств массовой информации. Авторы, выступающие в газетах и по телевидению, тщательно отбираются, а содержание их высказываний – кон­тролируется в плане тех идеологических и политичес­ких представлений, которые свойственны органу мас­совой информации или контролирующим его силам; коллегиальность авторства и монтаж позволяют ис­кажать содержание отдельных высказываний и в осо­бенности образ ритора; на приемы такого рода массо­вая информация идет особенно охотно. Образ ритора искажается в основном операторской работой и пост­роением диалога со стороны ведущего передачу, ко­торый ставит вопросы и подает реплики так, чтобы показать собеседника в нужном свете; содержание высказывания, помимо обычных вырезок и вставок ас­социативных сюжетов, искажается контекстом, в ко­торый оно помещается, так как контекст создает ассо­циативный ряд, влияющий на восприятие и оценку содержания. Поэтому важно знать систему и условия публикации и уметь использовать последовательность фактур и видов словесности для постепенного восхож­дения к наиболее эффективным видам публикаций: даже в массовой информации возможности компро­метации ритора, уже имеющего авторитет в обществе, ограничены.

Реально ответственным может быть только ритор, хорошо владеющий аргументацией в различных ви­дах словесности и способный искусно использовать технику аргументации. Ответственный ритор посте­пенно расширяет свою аудиторию, организуя ее ядро, и на каждом шаге аргументации обеспечивает каче­ственно новые условия присоединения различных группировок аудитории. И только после того как сло­жится достаточно влиятельная и устойчивая аудито­рия, имеет смысл обращаться к диффузной аудитории массовой информации.

Компетентность ритора проявляется в выборе предмета речи и техники аргументации. Риторическая аргументация имеет дело не с истинностью, а с правдо­подобием высказываний. Обычно она основана на не­полных данных, поэтому интуиция играет значительную роль в процессе выработки предложений и принятия решений. Только систематическое образование рожда­ет интуицию. Образованный человек может быть инфор­мирован хуже, чем самоучка, но он владеет догматикой той области знания, в пределах которой высказывается публично, и понимает, где и насколько точны и близки к истине его суждения.

Второе условие компетентности – практический опыт. Этичность речи всегда определяется личной позицией человека, который предлагает аудитории конкретное решение. Если этот человек сам прошел путь, который он предлагает другим, и перенес труды, опасности и неудачи, его позиция этически безупреч­на. Не существует общественной позиции вообще: любая идея выдвигается с личной точки зрения – юриста, историка, врача и т.д.

Наконец, третье условие компетентности – владе­ние техникой публичной речи. Поскольку ритор несет ответственность за предложения, которые он выдвига­ет, и за последствия принимаемых решений, ошибки неправильной или недостаточно продуманной аргумен­тации имеют этическое значение.

Добросовестность состоит в умении проявить доб­рую волю (наличие которой предполагается) – не ввести аудиторию в заблуждение относительно воз­можных решений проблемы и достоверности фактов. Это в первую очередь означает, что добросовестный ритор не создает непродуманных и неподготовленных и высказываний и добивается взвешенных суждений и оценок. Кроме того, добросовестный ритор умеет по­казать степень надежности и достоверности положе­ний, которые обсуждаются.

Если компетентность проявляется главным образом в предметной и языковой подготовке ритора, то добро­совестность проявляется в максимально полном использовании метода риторического построения, в котором обобщен опыт обдумывания и подготовки публичных вы­сказываний. Добросовестный ритор обращается к ре­альным значимым для общества проблемам и стремит­ся не к самоутверждению, а к разрешению таких проблем. Он полностью овладевает фактическим мате­риалом и отдает себе отчет в состоянии проблемы – в вариантах решений и имеющихся прецедентах. Он понимает последствия выдвигаемых предложений и возможности аргументации. Он максимально полно прорабатывает доводы за и против своих предложений. Он тщательно отбирает аргументы и использует их та­ким образом, чтобы обеспечить плодотворность дискус­сии. Он умеет принимать доводы полемического про­тивника, если они основательны, и обнаруживать в позиции оппонента позитивный смысл. Наконец, он не навязывает собственное предложение, но готов при­нять то решение, которое окажется оптимальным и будет наилучшим образом обосновано. Это значит, что добросовестный ритор стремится к тому, чтобы аргу­ментация строилась по определенным и общеприня­тым правилам, которые соответствуют характеру об­суждаемых вопросов и опыту аудитории.

Скромность. Право высказываться публично – всегда сомнительно, но особенно в условиях эгалитар­ного общества. Каждый волен рассматривать ритора как равного, поэтому роль учителя, проповедника или поли­тического лидера, если она связана с публичной ауди­торией, основана на авторитете этического образа, который складывается в процессе аргументации и оп­ределяется позицией ритора в отношении аудитории, а не на его реальной компетентности. Скромность есть умение занять правильную позицию равенства и пре­восходства в отношении к аудитории: явное превосходство влечет за собой отчуждение, а явное уравнение – пренебрежение.

Авторитет достигается применением диалогичес­кой техники речи, которой свойственны следующие особенности.

1. Внимание к высказываниям партнера. Риторика начинается с умения воспринимать, и тот, кто слуша­ет, понимает и запоминает сказанное, оказывается в преимущественном положении. Этичный ритор стре­мится к тому, чтобы его партнер или оппонент выска­зался как можно полнее. Это позволяет выбрать такти­ку аргументации и правильно включиться в речь.

2. Анализ информации. Ритор стремится отделить личность партнера от содержания речи; создать пред­ставление о личности говорящего, сопоставляя различ­ные его высказывания и суждения о нем; рассмотреть содержание высказываний с точки зрения целей и ин­тересов партнера; сопоставить содержание высказы­ваний со своими целями и задачами; сопоставить со­держание высказываний с другими высказываниями на ту же тему; отделить приемлемую часть высказыва­ния от неприемлемой.

3. Использование позитивной информации. Разви­тие общения основано на идеях и фактах, которые вза­имоприемлемы. Чтобы эффективно продолжать диалог, следует отвлечься от разногласий и сосредоточиться на общих позициях. Именно положительное содержа­ние высказываний партнера рассматривается как наи­более ценное и заслуживающее внимания.

4. Этичный ритор приводит доводы, значимые для партнера и вытекающие из анализа его высказываний.

5. Признавая за партнером право иметь свои за­конные цели и интересы, ритор соблюдает собствен­ные интересы и добивается признания за собой того же права. Терпимость означает только признание пра­ва другого иметь собственную позицию и неосужде­ние личности, но ни в коем случае не попустительство; признание правомерности любых точек зрения.

6. Ритор подобен и равен аудитории в том смыс­ле, что основание его права на речь – неукоснитель­ная защита ценностей и интересов аудитории, он включен в аудиторию, так как разделяет с ней пред­ставления об иерархии ценностей.

7. Ритор подобен и равен аудитории в том смысле, что высказывается о предметах, имеющих обществен­ную ценность и актуальных, причем делает это так, как сделал бы его читатель или слушатель, если бы умел.

8. Ритор отличается от своей аудитории тем, что продолжает и развертывает аргументацию потому, что призван к этому долгом и аудиторией, а не собствен­ными интересами.

9. Скромный ритор отличается от самозванца прин­ципиальной позицией: отношение к аудитории и пред­мету аргументации, на котором сложился его автори­тет, остается неизменным.

10. Скромный ритор самоограничивает критику, он стремится противопоставить суждениям полемическо­го противника положительные идеи.

Доброжелательность . Ритор не должен нанести вред аудитории, все его предложения направлены на благо аудитории. Если из содержания высказываний неясно, какую пользу они должны принести, ритор может предстать этически несостоятельным.

Доброжелательный ритор имеет в виду интересы аудитории, а не свои собственные, поэтому он воздер­живается от самовыражения, от непродуманной ис­кренности, от излишней горячности и эмоционально­сти речи, от немедленной и недостаточно взвешенной реакции на слова и поступки.

В эпидейктической аргументации доброжелатель­ность проявляется в высоких мотивах предложений – стремлении утвердить достойные ценности и взгляды, которые принимаются обществом и соответствуют его традиции, задачам и назначению и несовместимы с любыми проявлениями безнравственности. В судительной аргументации доброжелательность проявляется в принципиальности и справедливых, но милостивых оценках фактов. В совещательной аргументации доб­рожелательность проявляется в предложениях, благо­творность которых очевидна аудитории.

Наиболее сложная этическая проблема, связанная с доброжелательностью, состоит в совмещении позиции ритора с предпочтениями аудитории, когда при­ходится аргументировать непопулярные предложе­ния. В таких случаях ритор прибегает к разделению и иерархизации аудитории. Он обращается к наиболее компетентной и ответственной части общества, кото­рая в состоянии квалифицированно обсудить его пред­ложения и аргументы и в свою очередь развернуть и популяризировать предложения. Он создает различ­ные, но совместимые ходы аргументации в менее ком­петентных аудиториях, сохраняя при этом единство и последовательность позиции. Тем самым он добива­ется согласия всей аудитории и последовательного присоединения различных ее частей.

Существенная особенность иерархической тактики в том, что этичный ритор умеет последовательно разве­сти собственные предпочтения и мнения, предлагаемые им способы и средства решения проблемы и конечную цель, которая является предметом согласия. Так, если политик предлагает объединение общества во имя обще­национальных интересов и целей, он разводит эти четко сформулированные цели с политической идеологией, которой придерживается сам, выставляя ее как один из возможных, но подчиненных способов достижения цели; равным образом он разводит предлагаемые им полити­ческие средства с поставленными целями. Сначала дос­тигается согласие о целях и необходимости их дости­жения, а затем обсуждаются вопросы о способах и средствах. В противном случае ритор предстанет как человек, подменяющий средства целями и добивающий­ся принятия своей идеологии или политических реше­ний под прикрытием общезначимых целей. Недоброже­лательность как свойство риторической этики проявится в этой подмене, которая будет означать стремление вла­ствовать.

Предусмотрительность – способность предвидеть последствия решений.

Публичная аргументация проблемна и спорна, предложения ритора влекут за собой не только поло­жительные и отрицательные последствия, но и кон­фликт в аудитории, поэтому ритор обязан, прежде чем высказаться, взвесить возможные последствия своих предложений и оценить способность аудитории решить проблемы, которые ставит перед ней аргументация.

Аргументация неизбежно создает конфликтные си­туации, поскольку аудитория состоит из людей, у кото­рых есть интересы, собственные представления о про­блемах, отношение к приводимым доводам и склонность объединяться в группировки: не существует однородных аудиторий, а согласие и присоединение всегда непол­ны. Но конфликт должен быть разрешен силами самой аудитории, и этическая обязанность ритора – ставить перед аудиторией только такие проблемы, которые она в состоянии разрешить, и строить аргументацию таким образом, чтобы аудитория смогла найти путь решения проблемы. Если аргументация ставит аудиторию в ту­пик, внутреннее столкновение в ней становится неиз­бежным, и в конечном счете ритор будет справедливо обвинен в непредусмотрительности.

Аргументация изменяет взгляды и ценностные ори­ентации общества. Этичный ритор выдвигает предло­жения и доводы, которые вытекают из предшествую­щего развития аудитории и повышают ее духовный уровень. Он не просто прибегает к высоким мотивам, обосновывая предложения, но стремится выдвигать такие предложения, согласие с которыми приведет ауди­торию к более высокому уровню организации и само­сознания, а присоединение – к продуктивной совмес­тной деятельности, за что и несет ответственность. Если ритор ведет понижающую аргументацию, соблазняя общество предложениями, недостойными высоких иде­алов, моральный уровень аудитории понизится, а ее единство нарушится и возникнет уже внутренний кон­фликт между характером принятых решений и культу­рой общества. Общество всегда возвращается к своим историческим ценностям и отвергает предложения и аргументацию, которые оказываются несовместимыми с ними, и ритора, который внес такие предложения.

Присоединение к аргументации означает решение, которое принимается аудиторией, а не ритором. При­соединение невозможно без риторических эмоций. Но особенность риторической эмоции в том, что она все­гда результат более или менее сознательного выбора аудитории. Читающий или слушающий обычно доста­точно хорошо сознает, что именно ему предлагается в качестве эмоции, но вместе с тем аудитория пластична и легко поддается на отрицательные и недостойные риторические эмоции, как страх, зависть, гнев, высо­комерие, эгоизм. Эмоции проходят, а память о них ос­тается. Поэтому ритор, который создает эмоции, несов­местимые с нравственными нормами общества, может, конечно, иметь успех, но успех этот будет обманчивым: аудитория, которую удается соблазнить мотивами за­висти, соревновательности или взаимной враждебнос­ти, рано или поздно обратит свой гнев против самого ритора, безопасность которого не будет гарантирова­на ничем.

Таким образом, предусмотрительный ритор пони­мает, во-первых, что возможности управлять аудитори­ей ограничены не только ее способностью к крити­ческому анализу аргументации, но и последствиями решений; во-вторых, что аудитория состоит из людей, обладающих свободой воли, и потому не является сред­ством его самоутверждения; в-третьих, что аргумента­ция должна быть совместимой с историей общества, в рамках которого она осуществляется, и состав реаль­ных предложений ограничен культурой данного обще­ства; в-четвертых, что последствия непредусмотритель­ности не наступают немедленно, но оказываются абсолютно неизбежными, причем не только для ауди­тории, но и для ритора.

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Что представляет собой этика публичной аргументации?

2. Что такое норма и какие виды норм вы знаете?

3. В чем смысл разделения норм на этические и технические?

4. Опишите содержание правовых, моральных и нравственных норм.

5. Каковы позиции этической оценки ритора (ораторских нравов)?

6. Как проявляется компетентность оратора?

7. Что включает в себя диалогическая техника речи?

8. На основании известных вам ораторских текстов укажите в чем заключается этическая сторона риторической речи.

9. Приведите примеры реализации ораторских нравов в риторических текстах:

а) честности,

б) скромности,

в) доброжелательности,

г) предусмотрительности,

д) добросовестности,

10. Приведите примера нарушения этических норм ораторской речи.

Рекомендуемая литература.

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусст

во речи : Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

Волков А.А. Основы риторики: Уч. Пособие для

студентов вузов. – М., 2003.

Далецкий Ч. Риторика. Загори, и я скажу кто ты: уч. пособие. – М.. 2003

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Иванова С.Ф. Специфика публичной речи. – М., 1997.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово:

Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

1984.

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. – М.,

Сопер П. Основы искусства речи. – М., 1994.

Модуль 7.

Эстетические качества речи.

7.1. Логическое ударение.

7.2. Интонационно-мелодические закономерности речи.

7.2.1. Художественная перспектива речи.

7.2.2. Тон речи.

7.2.3. Интенсивность речи.

7.2.4. Темп речи.

7.2.5. Тембр голоса.

7.2.6. Семь интонационных конструкций

7.3. Качества ораторского стиля.

7.4. Фигуры речи.

7.1.

Чаще всего затрудненное восприятие смысла устного выступления свя­зано не с недостатками логики мышления говорящего, но с его неумением от­разить эту логику в звучащей фразе. Восприятие на слух устной речи происхо­дит постепенно, по мере произнесения отдельных частей высказывания, что требует от выступающего особой четкости логического построения не только каждой фразы, но и всего высказывания в целом.

Для устной речи особенно важна своеобразная «дальнозоркость» – уме­ние не только мыслить в перспективе, но и давать слушателю в каждой произнесенной фразе намек на дальнейшее развитие мысли.

Говорящий чаще всего прекрасно ощущает внутреннюю логическую структуру содержания своей темы, но далеко не всегда умеет верно оценить воспроизведение этой логики средствами живого слова, не слышит себя со стороны и не замечает логических сдвигов, происходящих в звучащей речи. В результате, адресат слышит звучащую фразу не так, как ее намерен произнести адресант, а так, как он ее произнес на самом деле.

Произвольность пауз, не связанных с необходимостью организации ло­гической структуры содержания, а вызванных иногда простым нарушением ритма неорганизованного дыхания, случайные логические ударения, многоударность (постановка ударений не только на основных, но и на вспомогатель­ных словах), отсутствие интонационной связи между отдельными частями фразы приводят к тому, что смысл устного рассуждения воспринимается на слух с большими затруднениями или не воспринимается совсем.

Преодолеть такой недостаток – дело непростое. Оно потребует от выступающего осмысления закономерностей устной речи и специальной трени­ровки.

Опираясь на логические законы речи, отраженные в орфографии и пунк­туации, мы можем установить некоторые общие закономерности тонирования, характерные для мелодического строя русского языка. К ним в первую очередь относятся: логическое ударение, логическая пауза, речевой такт и интонаци­онно-мелодический рисунок знаков препинания.

Логическое ударение, в отличие от грамматического, выделяет не отдельный слог, а целое слово и может перемещаться в рамках одной и той же фразы в зависимости от цели высказывания.

Так, в простой фразе «В воскресенье днем первокурсники пойдут в цирк» в зависимости от того, что мы хотим сказать, могут быть четыре вариан­та логического ударения. Мы выделим слова «в цирк», если необходимо под­черкнуть характер зрелища: не в кино, и не в театр, а в цирк! Слово «перво­курсники» станет ударным, если важно обратить внимание на то, что идут только первые курсы. Слова «в воскресенье» окажутся ударными при подчер­кивании дня мероприятия, а «днем» мы выделим, желая обратить особое вни­мание на время и т. д.

Распространенной ошибкой при выделении ударного слова в устной фразе является голосовой «нажим» на него. Ударение не следует понимать бу­квально, как механическое усиление интенсивности звучания. Выделить важ­ное по смыслу слово можно, отделив его от остальных паузой, сменив ритм фразы, изменив ее основной мелодический строй и т. п.

Трудно воспринимается речь, если в ней отсутствуют логические ударе­ния. Но еще труднее понять фразу, в которой подчеркивается чуть ли не каж­дое слово.

Как же выявить логическое ударение во фразе? Безусловно, говорящему это подскажет само содержание высказывания, его смысл. Но немалую по­мощь может оказать и знакомство с логическими правилами устной речи. Вот некоторые из них:

1. Если во фразе имеется противопоставление, то выделяются оба про­тивопоставляемых слова: «Они сошлись: волна и камень, стихи и проза, лед и пламень не столь различны меж собой» (А. Пушкин).

2. При сочетании двух существительных выделяется то, которое стоит в родительном падеже: «Демократия – это власть народа».

3. Всегда выделяются однородные члены предложения: «Они долго бе­седовали о литературе, театре, изобразительном искусстве.

4. Прилагательное обычно не принимает на себя ударения. Определение как бы сливается с определяемым словом, которое несколько выделяется. Если же нам нужно подчеркнуть именно определение, прибегают к инверсии – изменению принятого в грамматике порядка слов: «Обеды задавал он отлич­ные» (И. Тургенев).

Если к слову относится несколько определений, то они выделяются все, кроме последнего, которое сливается с определяемым словом: «Ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!» (И. Тургенев).

5. При сравнении выделяется то, с чем сравнивается, а не предмет сравнения: «Ее любовь к сыну была подобна безумию» (М. Горький). И только в том случае, когда части сравнения удалены друг от друга, они подчерки­ваются обе: «Лед неокрепший на речке студеной словно как тающий сахар лежит» (Н. Некрасов).

Необходимо следить за тем, чтобы ударение не падало на вспомогатель­ные слова – «как сахар». Это встречается нередко.

6. Частицы «не» и «ни» интонационно не выделяются. Они сливаются со словом, к которому относятся, причем ударение падает на само слово: «Как ни старайся, ничего у тебя не выйдет». Речь неопытного оратора порой бывает перегружена логическими ударениями, все во фразе оказывается важным, вни­мание слушателя рассеивается, и он упускает то, что является на самом деле важным. Необходимо учиться не только верно расставлять логические ударе­ния, но и снимать лишние, отделять интонационно самое необходимое по смыслу от второстепенного.

Однако бывает и так, что логические акценты расставлены верно, а фраза остается непонятной, так как звучит в едином речевом потоке, плохо воспри­нимаемом на слух. Устная речь требует четкой смысловой группировки слов вокруг логических центров, такой, чтобы слушатель воспринимал не отдель­ные слова, а смысловые блоки, куски, называемые речевыми тактами.

Речевые такты объединяют в себе слово или группу слов, тесно связан­ных между собой по смыслу. Внутри речевого такта слова произносятся как одно целое, причем центром речевого такта становится слово, несущее на себе логическое ударение.

Следует помнить, что подлежащее и сказуемое (если предложение не со­стоит только из этих двух слов!) всегда находятся в разных речевых тактах, т. е. отделяются паузой.

Паузы, отделяющие один речевой такт от другого, носят название логи­ческих пауз. Их назначение – не только отделять один такт от другого, но и группировать слова внутри такта в единое целое.

Возьмем для примера отрывок из «Алых парусов» А. Грина:

На носок сапога Грея легла пурпурная волна, на его руках и лице блестел розовый отсвет. Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов, здесь были оттенки всех сил и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаро­вательно» – «прекрасно» – «великолепно» – «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана.

Прежде чем читать этот отрывок вслух, определим, где необходимо сде­лать паузы, чтобы передать слушателю, какие слова в предложении по смыслу более тесно связаны между собой, объединены интонационно.

Нелепо было бы, например, сделать паузу после предложного словосоче­тания на носок или на носок сапога, а затем после паузы произнести имя того, кому принадлежит сапог. Первая пауза требуется после имени героя: На носок сапога Грея (пауза). Далее идет легла пурпурная волна (пауза). Следующую часть текста можно делить по-разному. Если необходимо, по замыслу говоря­щего, подчеркнуть, на чем блестел розовый отсвет, тогда пауза ставится после словосочетания на его руках (пауза) и лице (пауза). Если это не столь важно, то пауза перемещается в конец словосочетания на его руках и лице (пауза).

Теперь разделите приведенный выше отрывок из произведения А. Грина на речевые такты. Подумайте, в каких местах текста возможны варианты рече­вых тактов и что в таких случаях интонационно подчеркивается?

Изменение места интонационно-логической паузы в одном и том же предложении может значительно изменить его смысл.

Например, как изменится мораль басни И. А. Крылова, если сделать пау­зу там, где стоит знак (//)?

А ларчик // просто открывался. А ларчик просто // открывался.

В первом случае подчеркивается, что замок имеет нехитрое устройство. Отсюда мораль: человек иногда сам усложняет обстановку, ситуацию, отно­шения.

Во втором варианте главное – ларчик вовсе не был заперт. Мораль: не­чего ломиться в открытую дверь.

Пауза может сделать текст нелепым. Произнесите фразу с паузой там, где указано:

От радости в зобу // дыханье сперло.

Предложение получилось нелепым, так как не радость находится в зобу, а дыханье в нем сперло:

От радости // в зобу дыханье сперло.

Перед выступлением следует разметить речевые такты, расставить логи­ческие ударения и отделить их логическими паузами, а затем соотнести их ме­жду собой по смысловой значимости, т. е. выстроить так называемую логиче­скую перспективу речи. Она поможет воспринять мысль в целостном смы­словом единстве, в динамике, развитии, облегчит восприятие каждого смысло­вого куска во взаимосвязи со всеми остальными, позволит осознать основную линию мысли, направляемую к единой цели рассуждения.

Однажды у старого лоцмана спросили, как может он помнить все мели, рифы, изгибы берегов на всем протяжении длинного пути?

– Мне нет дела до них, я же иду по фарватеру,– ответил лоцман.

Своеобразным фарватером мысли выступающего, позволяющим ему свободно направлять свою речь к намеченной цели, и является логическая пер­спектива речи, умение строить которую относится к важным элементам про­фессиональной техники учителя, лектора, политика, всех, кому приходится выступать перед публикой.

Известный русский оратор М. М. Сперанский требовал от говорящего публично располагать в рассуждении свои мысли так, чтобы каждая из них содержала в себе как бы зародыш следующей.

Порядок мыслей, входящих в выступление, два глав­ные имеет вида: взаимное мыслей отношение к себе и подчинение их цело­му,– писал он в «Правилах высшего красноречия».– Отсюда происходят два главных правила для расположения мыслей:

1. Все мысли в слове должны быть связаны между собой так, чтобы од­на мысль содержала в себе, так сказать, семя другой.

2. Второе правило в расположении мыслей состоит в том, чтоб все они подчинены были главной... <...> Во всяком сочинении есть известная царст­вующая мысль, к сей-то мысли должно все относиться. Каждое понятие, каж­дое слово, каждая буква должны идти к сему концу, иначе они будут введены без причины, они будут излишни...

Далее М. М. Сперанский говорит о том, что не следует требовать того, чтобы каждая мысль непременно приводила слушателя непосредственно к ос­новной цели. Нужно различать «главный конец» (основную цель выступле­ния), его «сверхзадачу», от всех промежуточных, от частных задач каждой части высказывания. Нельзя требовать, замечает он, чтобы каждая из рек по­рознь впадала в море.

Довольно, чтоб каждая мысль текла к своему источни­ку и, слившись вместе с ним, уносилась и была поглощаема в общем их вместилище. Надобно твердо знать свою цель, надобно знать все уклонения, все тропинки, ведущие тайно к ней.

Сперанский предупреждает ора­тора, что естественная для него взаимосвязь между отдельными положениями его речи «не для всех и не всегда бывает приметна – надобно ее открыть, на­добно указать путь вниманию, проводить его, иначе оно может заблудиться или прерваться».

На практике помогает «держаться одной нити» точное и продуманное построение логической перспективы своего выступления.

К. С. Станиславский называл логической перспективой речи «расчетли­вое, гармоническое соотношение и распределение частей при охвате всего це­лого», справедливо полагая, что без ясно видимой конечной цели и перспекти­вы ее достижения немыслимо произнесение не только большого текста, но и фразы, слова, даже самого простого, вроде «да» или «нет».

Отсутствие конкретной цели приводит к тому, что речевое высказывание распадается на отдельные куски, каждый из которых становится самостоятель­но значимым, нарушая тем самым целостность восприятия всей мысли.

Логическая перспектива связана не только с проблемой композиции рас­суждения, но, в первую очередь, с вопросом идейного осмысления его содер­жания, так как может быть выстроена лишь в результате точного определения основной цели высказывания, его «сверхзадачи», позволяющей всесторонне продумать соотношение всех частей рассуждения, подчинив их основной идее.

Как же строится логическая перспектива?

В процессе восприятия речевого высказывания человек далеко не всегда может уловить на слух смысловые связи и отношения, существующие между отдельными сторонами излагаемой проблемы. Это нередко связано с тем, что выступающий, мысленно создавая четкую логическую схему развития содер­жания рассказа, не умеет придать ей соответствующую речевую форму. Отсут­ствие самоконтроля за собственной речью, «домысливание» пропускаемых в устном изложении отдельных смысловых элементов рассуждения, содержание которого привычно для говорящего,– вот основные причины того, что в уст­ной речи порой не отражается четкая и последовательная логическая структура содержания. Преодолеть этот недостаток возможно лишь отработкой опреде­ленной системы навыков, создаваемых при чтении вслух специально подоб­ранных текстов, логический анализ которых проделан предварительно. Конеч­но, не следует забывать, что устная речь спонтанна и не может быть предвари­тельно проанализирована и размечена, как это делает автор или диктор с ав­торским текстом, однако профессор Н.И. Жинкин приходит к выводу, что на­вык в интонационно-логическом анализе литературного текста и работа по вы­разительному чтению, несомненно, способствуют совершенствованию собст­венной речи.

Рассмотрим одно из возможных упражнений, воспитывающих навык создания логической перспективы.

При чтении текста глазами, «про себя», выработка логической перспек­тивы не вызывает затруднений. Возьмем, к примеру, высказывание А. М.Горького: «Можно много видеть, читать, можно кое-что вообразить, но, чтобы сделать, необходимо уметь, а умение дается только изучением техни­ки».

Мысль, заключенная в этой фразе, абсолютно ясна: для того, чтобы уметь, необходимо изучать технику этого дела. Слово «техника» является ло­гическим центром высказывания, все остальные его части, соподчиняясь меж­ду собой, дополняют и развивают основную мысль.

На практических занятиях с группой студентов выяснилось, что даже при полном понимании смысла фразы передать его в звучащей речи не так просто. Аудитория не смогла с первого прочтения воспринять на слух содер­жание высказанной мысли. Некоторым из читавших мешала многоударность речи, привычка делать логические акценты чуть ли не на каждом слове. В их чтении фраза звучала примерно так: «Можно много видеть, можно кое-что во­образить, но, чтобы сделать, необходимо уметь, а умение дается только изучением техники». Нагромождение ударных слов затрудняло восприятие на слух логики содержания. Речь при такой манере становилась тяжелой, стучащей, каждое слово буквально «вбивалось» в сознание слушающих, важным для них становилось все, поэтому не воспринималось ничего.

У других фраза звучала при чтении приблизительно так: «Можно много видеть. Читать. Можно кое-что вообразить. Но чтобы сделать. Необходимо уметь. А умение дается. Только изучением техники». В этом случае выявилась иная ошибка. Каждая часть фразы приобретала самостоятельное значение, за­вершаясь интонационно точкой. Возникла интонация перечисления. Речь стала рваной, в ней потеряно ощущение движения, развития мысли.

Единство мысли оказалось скрытым от слушателя. Третья группа оши­бок была связана с отсутствием членения фразы на логические куски – рече­вые такты. Для нее характерно произнесение фразы единым речевым потоком с остановками лишь перед союзами: «Можномноговидетьчитать, можнокое-чтовообразить. Ночтобысделатъ, необходимоуметь. А умение даетсятолько изучением техники». Нивелировка смысловых центров фразы привела к тому, что ее смысл не улавливался на слух.

Для исправления этих ошибок применяется так называемый «метод ло­гического скелетирования». Путем определения логических ударений и рас­становки логических пауз фраза делится на ряд смысловых групп (речевых тактов). Логическое ударение отмечает главное по смыслу слово в каждой группе, а логические паузы соединяют слова в смысловые блоки, одно­временно отделяя их друг от друга. В результате выстраивается так назы­ваемый «логический скелет фразы»: «Можно много видеть, читать, / можно кое-что вообразить, / но, чтобы сделать, / необходимо уметь, / а умение дается /только изучением техники».

Однако работа над выявлением логики содержания на этом не заканчи­вается. Пока все логические ударения оказываются равнозначными, а паузы – равновеликими. Если читать эту фразу вслух, соблюдая такую разметку текста, мы получим монотонную интонацию перечисления, в результате чего мысль не получит для слушателя явного выражения. Для того, чтобы избежать моно­тонности и облегчить для слушателя восприятие логики содержания, необходимо найти градацию логических акцентов, выявив главные и отделив их от второ­степенных, иными словами, построить логическую перспективу фразы; кото­рая в нашем примере примет следующий вид: «Можно много видеть, читать/ можно кое-что вообразить, // но, чтобы СДЕЛАТЬ, / необходимо УМЕТЬ, /а УМЕНИЕ дается/только ИЗУЧЕНИЕМ ТЕХНИКИ». Паузы различной дли­тельности отмечаются нами вертикальными чертами. Степень значимости ло­гического ударения – шрифтом, разрядкой, подчеркиванием. Такая разработ­ка логической схемы развития мысли позволяет говорящему четко понимать соотношение логических акцентов, их устремление к главному слову.

7.2.1.

Построение логической перспективы не завершает работу над текстом. Она не гарантирует говорящего от ошибок в звуковом воплощении логики мысли. Следующим этапом тренировки должно стать построение художест­венной перспективы звучащей речи, заключающейся в умении сознательно распределить голосовые и речевые средства, позволяющие скоординировать силу и значимость логических акцентов, найти, по выражению К. С. Стани­славского, соотношение, градацию силы, качества ударения и создать из них зву­ковые планы и перспективу, дающие движение и жизнь фразе.

Техника выполнения такой перспективы основывается на правильном использовании интонации.

Интонация – сложное явление. Она включает в себя четыре акустиче­ских компонента: тон голоса, интенсивность или силу звучания, его дли­тельность и тембр. Что же собой представляют слагаемые интонации?

Прежде чем ответить на вопрос, вспомним, что собой представляет звук человеческой речи.

Звук как акустическая единица также заключает в себе признаки высо­ты, силы, тембра и длительности. Высота звука – количество колебаний голосовых связок. Оно измеряется в герцах в секунду: чем больше герц в се­кунду, тем выше звук. Сила звука, его интенсивность зависит от амплитуды колебаний голосовых связок и измеряется в децибелах. Тембр – совокупность основного тона и обертонов. Обертоны (разночастотные колебания частиц воздуха) образуются в ротовой полости. Их различие зависит от формы и объ­ема рта, меняющихся во время артикуляции звуков. Длительность звука опре­деляется количеством времени, необходимого для произнесения звука.

Следует подчеркнуть, что звуки и интонация состоят из одних и тех же акустических компонентов. Это объясняется тем, что образование звуков и интонации – единый артикуля-ционно-акустический процесс.

Теперь рассмотрим акустические компоненты интонации.

7.2.2

Термин тон восходит к греческому слову tonos (буквально «натянутая веревка, натяжение, напряжение»). Используется этот термин в разных науках. В физике – звук, порождаемый периодическим колебанием воздуха; в музыке – музыкальный звук определенной высоты; в живописи – оттенок цвета или светотени; в медицине – звук работающего сердца, его клапанов.

Когда говорят о тоне звуков речи, то имеют в виду высоту гласных, со­норных и звонких шумных согласных. Тон формируется при прохождении воздуха через глотку, голосовые связки, полости рта и носа. В результате ко­лебания голосовых связок возникает основной тон звука, важнейший компо­нент речевой интонации.

Ученые подсчитали, что мужчины говорят на частоте 85– 200 Гц, а женщины – 160–340 Гц. Это средний тон речи.

С помощью изменения тона создается мелодический рисунок речи. Не только ораторы, но и каждый, кто стремится донести свои мысли до слушате­ля, должен уметь тонировать речь, придавать ей мелодическое разнообразие.

Большим недостатком считается монотонность. Она возникает в том случае; когда высота звука остается неизменной на всем протяжении речи.

Не украшает речь и слишком высокий или слишком низкий тон. Пре­дельно высокий тон физически утомляет, вызывает усталость, а низкий тон зачастую раздражает, поскольку требует от слушателя большего напряжения.

Высота тона определяется состоянием говорящего, его отношением к ре­чи, к собеседникам. Эмоциональные ораторы, увлеченные и энергичные, чаще всего говорят в повышенном тоне. Так же поступают разгневанные люди или спорящие между собой. Робкие, пассивные говорят, наоборот, низким тоном.

Задача оратора – определить диапазон своего голоса и стараться разно­образить его тональность.

Поль Сопер рекомендует проверить диапазон своего голоса по роялю или напевая гамму до, ре, ми, фа, соль, ля, си, до. Он пишет:

Определите, какая у вас средняя или наиболее подходящая высота тона. Затем попробуйте поднять ее или опустить на несколько тонов. Произносите восклицание «А!» в медленном темпе, начиная с высокой ноты, с какой только возможно, и опускаясь до предельно низкой. Затем идите обратным порядком. Прислушайтесь к самому высокому и самому низкому звучанию. Обратите внимание, насколько диапазон в данном случае шире, чем это возможно, по мнению новичков, в речи.

7.2.3.

Интенсивность звучания зависит от напряженности и амплитуды коле­бания голосовых связок. Чем больше амплитуда колебания, тем интенсивнее звук.

На слух различают уровень интенсивности. Он бывает низким, средним и высоким. Уровень силы звучания может не изменяться (ровный, спокойный голос), но чаще всего направление и характер интенсивности меняется: увели­чивается или уменьшается и это может происходить резко или плавно.

Взаимодействие тона и интенсивности усиливает громкость речи.

Жизненная ситуация, психическое состояние человека, его воспитан­ность, уважительное отношение к окружающим определяют, каким тоном он будет произносить речь, вести разговор. Так, на митинге, параде, на вокзале (к примеру, когда один находится в вагоне, а другой на перроне), если собесед­ники разделены расстоянием, а необходимо сказать что-то важное, позволительно говорить громко. Когда же человек находится в семье или в кругу дру­зей, на приеме у врача, в кабинете начальника, в трамвае, в магазине или дру­гом общественном месте, то громкая речь будет свидетельствовать о невоспи­танности или чрезмерной нервозности, возбужденном состоянии или, наконец, о стремлении говорящего обратить на себя внимание.

7.2.4.

Темп речи (итал. tempo, от лат. tempus – время) – скорость произнесе­ния речевых элементов. Темп речи измеряют двумя способами: числом звуков (или слогов), произносимых в единицу времени (например, в секунду), или средней длительностью звука (слога). Длительность звуков вообще измеряется в тысячных долях секунды – миллисекундах (мс). Темп речи каждого отдель­ного индивидуума может меняться в широких пределах – от 60-70 мс при беглой речи до 150-200 мс при медленной. Существует также и зависимость темпа от индивидуальных особенностей говорящего.

Нормальный темп речи русских около 120 слов в минуту. Одна страница машинописного текста, напечатанного через 1 ½ интервала, должна читаться за две или две с половиной минуты.

Темп речи может изменяться. Это зависит от содержания высказывания, эмоционального настроя говорящего, жизненной ситуации.

Не сложно, например, определить, от чего зависит темп произнесения предложений:

– Скорей бежим к лесу .

– Он идет медленно, нога за ногу заплетается.

– Ползет, как черепаха.

– Какой долгий и пасмурный день сегодня.

Темп речи в данном случае определяется содержанием предложений. Первое призывает к скорой реакции, к быстрому действию, поэтому произне­сение убыстряется. Второе и третье предложения характеризуют замедленное действие. Чтобы это подчеркнуть, говорящий растягивает произношение зву­ков, темп речи замедляется. В последнем предложении акцент падает на слова долгий и пасмурный. Замедление речи при произнесении позволяет как бы изо­бразить предмет, интонационно подчеркнуть его протяженность.

Различным будет темп речи, если фразу «Покупка мотоцикла обрадовала нас, но покупка автомобиля привела в восторг» произнести как констатацию факта и с глубоким чувством. При констатации факта предложение произно­сится ровным голосом. Если же говорящий стремится передать свое эмоцио­нальное отношение, то вторую часть он произнесет повышенным тоном и в более замедленном темпе.

Вообще, чувства восторга, радости, гнева ускоряют темп речи, а подавленность, инертность, раздумье – замедляют его.

Очень медленный темп характерен также для речи затрудненной, речи тяжело больного, очень старого человека. В замедленном темпе читается су­дебный приговор, произносится присяга, торжественное обещание.

Темп речи имеет большое значение для успеха выступления.

Встречаются люди, которые при всех обстоятельствах говорят очень бы­стро. Именно о них сложены пословицы: «За твоим языком не поспеешь боси­ком», «Строчит, как из пулемета», « Тысячу слов в минуту».

Быстрая речь, особенно если это лекция, требует усиленного внимания, что вызывает утомление и желание передохнуть, т. е. перестать слушать вы­ступающего.

Быстрая речь не всегда бывает понятной. Причины этого могут быть различными:

1. Выступающий по неопытности намечает много вопросов и считает необходимым в отведенное ему время успеть все изложить.

2. Оратор пренебрежительно относится к аудитории и стремится поско­рее закончить свое выступление.

3. Иногда быстрая речь бывает обусловлена робостью выступающего, страхом перед аудиторией.

Нежелательна и замедленная речь. О ней народ говорит: «У него слово слову костыль подает», «Слово за словом на тараканьих ножках ползет», «Го­ворит, как воду цедит».

Замедленная речь расхолаживает слушателей, ослабляет внимание и то­же утомляет аудиторию.

Говорящему важно уметь менять темп речи. Если требуется что-то под­черкнуть, выделить (определение, выводы), то темп необходимо замедлить. Когда же речь произносится с подъемом, внутренним пафосом, темп ускоряет­ся.

7.2.5.

Последний компонент интонации – тембр . Это – дополнительная артикуляционно-акустическая окраска голоса, ее колорит.

В полости рта в результате большего или меньшего напряжения органов речи и изменений объема резонатора образуются обертоны, т. е. дополнитель­ные тоны, придающие основному тону особый оттенок, особую окраску. По­этому тембр называют еще «цветом» голоса.

По тембру голоса устанавливают его тип: бас, баритон, тенор, сопрано, колоратурное сопрано и др.

Тип голоса может быть общим, но у каждого человека свой тембр, как и отпечатки пальцев.

Тембр голоса может изменяться, что зависит от эмоционального состоя­ния человека. Поэтому тембром называют также специфическую окраску речи, которая придает ей те или другие экспрессивно-эмоциональные свойства. Та­кое значение приобретает иногда и термин тон. В таком случае тембр и тон становятся терминами-дублетами.

Характер тембра настолько бывает разнообразным, а его восприятие субъективным, что ученые в описании особенностей тембра используют самые различные определения, подчеркивающие то зрительное восприятие (светлый, темный, тусклый, блестящий), то слуховое (глухой, вибрирующий, дрожащий, звонкий, крикливый, скрипящий, шепотной), то осязательное (мягкий, острый, твердый, тяжелый, холодный, горячий, легкий, жесткий, сухой, гладкий), то ассоциативное (бархатный, медный, золотой, серебряный, металлический), то эмоциональное (угрюмый, хмурый, раздосадованный, веселый, ликующий, рез­вый, восхищенный, насмешливый, пренебрежительный, сердитый, благодуш­ный).

Действительно, очень трудно дать точное описание тембру, если у каж­дого человека своя тембровая окраска.

В мемуарах, различных воспоминаниях, в литературоведческих статьях имеется немало описаний манеры чтения своих произведений тем или иным автором, особенностей его голоса.

Так, в октябре 1966 г., по свидетельству реставратора звукозаписи Л. А. Шилова, была получена первая магнитная копия фонограммы одного из вали­ков с голосом А. Блока.

Через шипение, шелест, потрескивание, – пишет Л. А. Шилов, – явст­венно слышался человеческий голос, голос Блока. Он читал стихотворение «В ресторане». Мы слышали глуховатый голос довольно высокого тембра. Голос звучал устало, как бы равнодушно. Лишь постепенно, после десятка прослу­шиваний раскрывалась его эмоциональная насыщенность.

Сначала захватывала музыкальная ритмичность. Я понял, что имел в ви­ду один из современников поэта, говоривший о том, как «мучительно-хорошо» выдерживал Блок в своем чтении паузу.

Потом я услышал и те «вздрагивания» голоса, о которых знал из мему­арной литературы.

На первый взгляд противоречивые свидетельства современников: «упои­тельное чтение», «бесстрастная ровность голоса в самых, казалось бы, патети­ческих местах» – теперь объединились в моем сознании.

Восторженно принимали слушатели рассказы И.А.Бунина в его испол­нении. У него был великолепный голос. Он с удивительным мастерством, ис­пользуя все разнообразие и богатство русской интонации, передавал тончай­шие нюансы мысли, создавая звуковые портреты своих героев; то замедляя, то убыстряя речь, повышая и понижая голос, рисовал картины природы. Он заво­раживал всех своими непередаваемыми интонациями.

А вот К.Г.Паустовский имел негромкий, хрипловатый, иногда даже скрипучий голос. И хотя читал он свои произведения «без выражения», нето­ропливо, ровным голосом, без усиления и уменьшения его звучания, слушате­ли сидели, затаив дыхание, старались не пропустить ни одного слова.

Кому довелось слышать выступление К. И. Чуковского, тот никогда не забудет его молодой, высокий, удивительно звонкий голос. Чуковский имел свою манеру говорить – живую, полную юмора и какого-то юношеского за­дора. Создавалось впечатление, что он не читает произведение, а ведет дове­рительную беседу. Высокий, стройный, удивительно обаятельный, он умел с первых слов очаровать, покорить всех.

Однако, как бы ни разнились голоса людей, как бы ни различалась их манера интонировать свою речь, есть какие-то общие для всех интонационные правила, есть типичные интонационные конструкции. Иначе невозможно было бы общаться, невозможно было бы понять друг друга.

7.2.6.

Представьте: вам передали записку. В ней написано: «Мы пойдем завтра на речку», но никакого знака препинания в конце предложения нет. Как в та­ком случае понять, то ли приглашают, то ли спрашивают? Если спрашивают, то о чем? О том, кто пойдет или куда пойдет, а может быть, когда пойдет? Но если написавший произнесет это предложение вслух, по интонации сразу можно понять, повествует он или спрашивает. И о чем спрашивает. Отсюда можно заключить, что в языке существуют определенные типы интонации. И удивительно то, что ни до школы, ни в школе интонации специально не обу­чают, а все мы, говорящие по-русски, умеем пользоваться ею. Знание интона­ции для говорящего можно считать врожденным навыком.

Понятно, конечно, что лингвисты, которые занимаются фонетикой, ис­следуют интонацию, особенно ее синтаксическую функцию. В этом должен разбираться и каждый, кто заинтересован в успехе своего выступления, т. е. понять, что происходит с тоном голоса, как он изменяется, каков его интона­ционный рисунок при произнесении повествовательных и вопросительных предложений. Но прежде, чем говорить об этом, необходимо сделать несколь­ко уточнений.

Повествовательные и вопросительные предложения сами по себе могут иметь различную интонацию. Все зависит от того, что они выражают: удивле­ние, неуверенность, предположительность, несогласие или просто говорящий не понял и переспрашивает. Это свидетельствует о разнообразии и богатстве русской интонации, но соответственно и усложняет ее изучение.

В русском языке выделяется семь типов интонационных конструкций. Рассмотрим их.

В повествовательном предложении при выражении завершенности предцентровая часть произносится в среднем тоне, на гласном центра тон по­нижается, постцентровая часть звучит ниже среднего. (ИК-1)

У вопросительных предложений, обращений предцентровая часть также произносится в среднем тоне, а постцентровая – ниже среднего, на гласном центра движение тона ровное или нисходящее, но в отличие от ИК-1 усилено словесное ударение (оно на схеме обозначено жирной чертой). (ИК-2)

Если приходится повторить вопрос или про­износится вопросительное предложение без вопросительного слова и только интона­ция определяет его характер, тогда используется ИК-3.

В чем отличие ИК-3? Только в том, что на гласном центра тон резко по­вышается. Интонация в данном случае позволяет говорящему подчеркнуть то, что его интересует: или кто взял, или взял ли, или что взял.

При выражении сопоставительного вопроса, а также вопроса с оттен­ком требования интонация (ИК-4) имеет свои особенности: на гласном центра тон понижается, затем повышается (нисходяще-восходящая интонация), предцентровая часть произносится средним тоном, а в постцентровой высокий уровень тона держится до конца конструкции.

В экспрессивных предложениях, когда дается высокая оценка, выража­ется восхищение, а также в вопросительных предложениях с вопроситель­ным словом используется ИК-5. ИК-5 имеет два центра. В первом идет повышение тона, во втором – понижение. Между цен­трами тон выше среднего, а в постцентровой – ниже среднего. Когда же мы недоумеваем, когда хотим подчеркнуть высокую степень признака, действия, состояния, тогда на гласном центра тон повышается и его высокий уровень сохраняется до конца конструкции. (ИК-6)

В русском языке нередко одну и ту же мысль можно выра­зить по-разному. Например:

Никаких обычаев у них нет.

Какие у них обычаи!

Смысл у приведенных предложений один и тот же, а интонация различ­на. В первом случае констатируется факт, во втором выражается экспрессив­ное отрицание. При произнесении первой фразы используется ИК-1. Интонация второго предложения иная: на гласном центра тон резко повышается, гласный заканчивается смыч­кой голосовых связок (смычка обозначается пересечением линий), и это отли­чает ИК-7 от ИК-3.

Обратите внимание на то, что при описании каждой конструкции приво­дится фраза с одинаковым синтаксическим построением и лексическим соста­вом. Это не случайно, так как наглядно показывает, какими возможностями обладает звучащая речь, когда только благодаря интонации передается столько различных оттенков мысли. Если же учесть, что предложение можно произне­сти с различной эмоциональной окраской (сочувствуя, сожалея, негодуя, вос­торгаясь), то количество вариантов высказывания значительно увеличится.

Интонация играет значительную роль в устной речи.

Литературовед, мастер устного рассказа, И. Андроников писал:

...интонация... не только ярко выражает отношение говорящего к тому, о чем идет речь, но одним и тем же словам может придать совершенно различ­ные оттенки, бесконечно расширить их смысловую емкость. Вплоть до того, что слово обретет прямо обратный смысл. Скажем, разбил человек что-нибудь, пролил, запачкал, а ему говорят: «Молодец!» Опоздал, а его встречают сло­вами «Ты бы еще позже пришел!» Но раздраженно-ироническая интонация или насмешливо-добродушная переосмысливает эти слова <... > простое слово «здравствуйте» можно сказать ехидно, отрывисто, приветливо, сухо, мрачно, ласково, равнодушно, заискивающе, высокомерно. Это простое слово можно произнести на тысячу разных ладов. А написать? Для этого понадобится на одно «здравствуйте» несколько слов комментария, как именно было про­изнесено это слово

Диапазон интонаций, расширяющих смысловое значение речи, можно считать беспредельным. Не будет ошибкой сказать, что истинный смысл ска­занного заключается постоянно не в самих словах, а в интонациях, с какими они произнесены.

Интонация передает смысловые и эмоциональные различия высказыва­ний, отражает состояние и настроение говорящих, их отношение к предмету беседы или друг к другу.

Вспомним роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Первый разговор Стивы Облонского с женой после того, как она узнала о его измене.

– Долли! – сказал он тихим, робким голосом. Он втянул голову в пле­чи и хотел иметь жалкий и покорный вид, но он все-таки сиял здоровьем и све­жестью.

– Что вам нужно? – сказала она быстрым, не своим, грудным голосом.

– Долли! – повторил он с дрожанием голоса. – Анна приедет нынче.

– Ну что же мне? Я не могу ее принять! – вскрикнула она.

– Но надо же, однако, Долли...

– Уйдите, уйдите, уйдите! – не глядя на него, вскрикнула она, как буд­то крик этот был вызван физической болью. < .. >

– Уйдите, уйдите отсюда! – закричала она еще пронзительнее, – и не говорите мне про ваши увлечения, про ваши мерзости!

– Но что ж... Ну что ж делать? – говорил он жалким голосом, сам не зная, что он говорит, и все ниже и ниже опуская голову.

–Вы мне гадки, отвратительны! – закричала она, горячась все более и более. – Ваши слезы – вода! Вы никогда не любили меня; в вас нет ни серд­ца, ни благородства! Вы мне мерзки и гадки, чужой, да, чужой! – с болью и злобой произносила она это ужасное для себя слово чужой.

Передавая интонацию речи героев, писатель раскрывает их внутреннее состояние, их переживания: чувство вины Степана Аркадьевича (жалким голо­сом, с дрожанием голоса); обиду, отчаяние его жены (с болью и злобой). Ду­шевное напряжение обманутой Долли проявляется в темпе речи, влияет на тембр ее голоса (сказала быстрым, не своим, грудным голосом). Раздражение, безысходное горе повышает высоту и интенсивность звучания (вскрикнула, закричала еще пронзительнее). У Стивы, наоборот, сознание своей вины и же­лание примирения заставляет его снизить высоту и интенсивность звучания (сказал тихим, робким голосом).

По интонации героев произведения читатель понимает, в каком состоя­нии они находятся, какие чувства охватили их.

Интонация отличает устную речь от письменной, делает ее богаче, вы­разительнее, придает ей неповторимый, индивидуальный характер. О том, что интонация отличает устную речь от письменной, пишет уче­ный-лингвист А. Б. Шапиро:

...в устной речи мы делаем много таких пауз, повышений и понижений тона, замедлений и убыстрений темпа речи, изменений тембра голоса и т. п., которые никогда не отмечаются и не могут отмечаться в письменном тексте уже по одному тому, что для этого потребовалось бы огромное количество разнообразных знаков, – наверное, не меньше, а возможно к больше, чем их требуется для музыкальных текстов.

Необходимо сказать и о синтаксической функции интонации. Она ука­зывает:

– конец фразы;

– ее законченность или незаконченность;

– к какому типу относится предложение, содержит оно вопрос, воскли­цание или повествование.

В письменной речи о синтаксической роли интонации читатель узнает по знакам препинания.

Прямое назначение знаков препинания, – считает К. С. Станиславский,– группировать слова фразы и указывать речевые остановки или паузы. Они раз­личны не только по продолжительности, но по характеру. Последний зависит от той интонации, которая сопровождает речевую остановку. Иначе говоря, каждый знак препинания требует соответствующей ему, характерной для него интонации.

Каков же характерный мелодический рисунок каждого из знаков препинания?

Точке присуща интонационная фигура звукового понижения основного тона – своеобразного падения звука. Для того, чтобы точка зазвучала актив­нее, определеннее, необходимо большее повышение звука перед завершаю­щим словом. Это увеличит амплитуду звучания, и голосовой удар на пониже­нии прозвучит энергичнее.

Не все точки имеют одинаковую интонационную структуру. Если после­дующая фраза тесно связана по смыслу с предыдущей, развивает и дополняет ее, точка не должна зазвучать с такой активностью, амплитуда не будет столь велика, понижение звучит слабее. Лишь завершающая точка получает наи­большую звуковую определенность: голос опускается «на дно», утверждая за­конченность мысли. Такое различие интонационной структуры по силе звуча­ния носит название градации точки.

Запятая, наоборот, характеризуется повышением звука, который завер­шается своеобразным «голосовым загибом», обрывающим звук и предупреж­дающим, как поднятая кверху рука, о том, что мысль не завершена. Этот обрыв повышающейся интонации заставляет слушающего внутренне ожидать ее завершения, а продолжение фразы, начавшееся с той же звуковой ступени, на которой прозвучала эта «запятая», психологически соединится для него с ее началом.

Двоеточие интонационно подготавливает слушающего к продолжению мысли, в его интонации ощущается движение, развитие, передаваемое легким звуковым толчком.

Вопросительный знак требует резкого и быстрого подъема звука на во­просительном слове, которое сопровождается характерной фигурой так назы­ваемого «кваканья». Высота и скорость подъема, форма звуковой фигуры соз­дают градацию вопроса.

Восклицательный знак начинается с быстрого и энергичного звукового подъема, после чего голос резко падает книзу. Чем выше взлет и резче паде­ние, тем интенсивнее звучит восклицание.

Особый интонационный рисунок каждого знака препинания, градация силы и характера логического ударения, темп и ритм смены речевых тактов позволяют четче вылепить звуковой образ мысли, сделать так, чтобы она легко воспринималась на слух.

Характеристика устной речи будет неполной, если не сказать еще об од­ной ее особенности – о паузе.

Редко кто из говорящих задумывается над тем, что такое пауза, для чего она нужна, какие паузы бывают. Считается, что пауза особой роли в речи не играет, что ее никто не замечает, что она нужна исключительно для вдыхания воздуха в легкие.

А почему же тогда, если наш собеседник во время разговора вдруг дела­ет паузу, мы испытываем чувство волнения: что это с ним произошло? не при­ступ ли? или он на что-то обиделся? или засомневался в правоте моих слов? И с нетерпением ждем, когда последует продолжение разговора.

Действительно, пауза (лат. pausa от греч. pausis – прекращение; оста­новка) – временная остановка звучания, в течение которой речевые органы не артикулируют и которая разрывает поток речи. Пауза – это молчание. Но и молчание может быть выразительным и значимым. Даже наука такая есть – паузология. Первый паузолог США профессор О'Коннор считает, что паузы могут сказать о человеке не меньше, чем слова, что в разговоре на них уходит 40–50% времени.

Не случайно, говоря о первом спектакле в Московском Художественном театре, о том, как играли актеры и как принимали их зрители, В. И. Немиро­вич-Данченко вспоминает и о паузах. Он подчеркивает, что они в речи акте­ров были «не пустые, а заполненные дыханием этой жизни и этого вечера; пау­зы, в которых выражалось недоговоренное чувство, намеки на характер, полу­тона».

Тонкий знаток сценического искусства, прекрасно знающий возможно­сти живого устного слова с его разнообразием интонаций и пауз, Немирович-Данченко понимал, что паузы бывают разные. Он писал: «паузы не пустые, а заполненные».

Что же имел в виду В. И. Немирович-Данченко, противопоставив «пус­тые» паузы «заполненным»? Какие паузы он считал «пустыми»? В письме К. С. Станиславскому читаем:

Прежде всего роль знать, как «Отче наш», выработать беглую речь, не испещренную паузами, беглую и легкую. Чтобы слова лились из Ваших уст легко, без напряжения.

Вот, оказывается, в чем причина «пустых» пауз в сценической речи. Это– плохое знание текста роли, когда актер постоянно думает о том, что дальше следует говорить.

«Пустые» паузы встречаются и в обыденной обстановке. Есть люди очень ограниченные, их интеллект слабо развит, они почти ничего не читали, мало что знают. Когда они вступают в разговор, то речь их бывает «испещре­на» паузами, ничего не значащими, не несущими никакой информации. Такие паузы не создают комфорта при общении, они затягивают разговор, а некото­рых собеседников даже раздражают. С пустой паузой, порожденной отсутствием мысли, не следует смешивать паузы хезитации , т. е. паузы обдумывания, размышления.

Чаще всего паузы хезитации встречаются в речи людей, обсуждающих политические, социальные, научные проблемы, когда у выступающих еще не сформировалось окончательное мнение по обсуждаемой проблеме, они ищут решение вопроса, вслух обдумывают его. Паузы помогают говорящим офор­мить свои мысли и предложения, находить лучшую, наиболее точную и ясную форму изложения. Паузы размышления возникают в любом месте высказыва­ния и отражают колебания при выборе возможных речевых средств. Их могут заменять сочетания слов: «пожалуй», «точнее сказать...», «лучше сформули­ровать так...», «правильнее будет...», «нет, не так надо сказать...» После этих оговорок дается новая формулировка мысли. Паузы хезитации уместны и не­обходимы.

В теории публичной речи, кроме интонационно-логической, выделяют еще психологическую паузу . В чем ее суть? Чем она отличается от логиче­ской? К. С. Станиславский на эти вопросы отвечает так:

...в то время как логическая пауза механически формирует такты, целые фразы и тем помогает выяснить их смысл, психологическая пауза дает жизнь этой мысли, фразе и такту, стараясь передать их подтекст. Если без логической паузы речь безграмотна, то без психологической она безжизненна.

Логическая пауза пассивна, формальна, бездейственна; психологическая – непременно всегда активна, богата внутренним содержанием.

Логическая пауза служит уму, психологическая – чувству.

Знаете ли вы, как высоко ценится психологическая пауза?

Она не подчиняется никаким законам, а ей подчиняются все без исклю­чения законы речи.

Там, где, казалось бы, логически и грамматически невозможно сделать остановки, там ее смело вводит психологическая пауза. Например: представьте себе, что наш театр едет за границу. Всех учеников берут в поездку, за исклю­чением двух. – Кто они? – спрашиваете вы в волнении у Шустова. – Я и... (психологическая пауза, чтобы смягчить готовящийся удар или, напротив, что­бы усилить негодование)... и... ты! – отвечает вам Шустов.

Вам известно, что союз «и» не допускает после себя никаких остановок. Но психологическая пауза не стесняется нарушить этот закон и вводит неза­конную остановку.

Помимо пауз хезитации, логических и психологических выделяются еще интонационно-синтаксические паузы. Они соответствуют знакам препинания в письменной речи и различаются длительностью. Самая короткая пауза – на месте запятой, а самую длинную требует точка. Интонационно-синтаксической паузой отделяются в звучащей речи однородные члены предложения, вставные конструкции, обращения; пау­за заполняет то место в предложении, где подразумевается пропуск слова.

Есть еще две разновидности пауз.

Представим себе такую картину, идут вступительные экзамены. Абиту­риенты пишут диктант. Преподаватель читает текст медленно, повторяет части предложения и, повторяя, делает паузы. Что это за паузы? Как они называют­ся? Какова их функция? Эти паузы вызваны ситуацией. Надо, чтобы абиту­риенты успели написать текст диктанта, чтобы в шуме и на далеком расстоя­нии люди услышали и поняли друг друга. Поскольку паузы вызваны той или иной ситуаци­ей, они называются ситуативными .

Последняя разновидность – паузы физиологические. Они появляются, когда не хватает воздуха в легких, особенно при одышке, или когда поражена центральная нервная система и в результате забывается нужное слово, трудно выразить какую-нибудь мысль. Хорошо, если человек обходится без таких пауз! В заключение разговора о паузах приведем слова К. С. Станиславского: «Пауза– важнейший элемент нашей речи и один из главных ее козырей».

7.3.

Важнейшим элементом ораторской речи является его стилевое содержание. Стиль – система целесообразно отобранных и согласованных языковых средств, которые использу­ются для выражения определенных смыслов. Выделя­ются стили языка, литературные и окказиональные.

Стили языка представляют собой варианты систе­мы языка, которые складываются с изменением эсте­тических представлений о речи или с формированием новых сфер общения, требующих для себя специфи­ческих средств выражения. Чем шире состав таких стилей, тем богаче культура языка. Стили языка, соот­ветственно, бывают исторические и функциональные.

Среди функциональных стилей литературного языка важнейшие: обиходно-разговорный, докумен­тально-деловой, художественный, научный, публици­стический, церковнославянский.

В соответствии со сложными отношениями выра­зительных средств произведения к различным стили­стическим системам в построении речи выделяются общие и частные качества стиля.

Общие качества стиля обращают ритора к истори­ческому, функциональному и литературному стилям, из которых он исходит.

Частные качества стиля обращают ритора к окка­зиональным стилям, которые он учитывает.

Качества стиля проявляются в слоге. Понятия сти­ля и слога следует различать. Стиль создает образ реальности, и в стиль включаются и предмет речи, и ритор, и аудитория. Слог – способ словесного выра­жения. Поэтому слог создает только образ речи, кото­рый входит в стиль составной частью. Характер слога, которым пользуется автор, может быть различным, и авторский стиль часто строится игрой, сложным соче­танием различных типов слога.

Общие качества стиля: правильность, ясность, точность, уместность, легкость, живость, гармо­ничность слога.

«Державина видел я только однажды в жизни, но никог­да того не позабуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтобы дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: где, братец, здесь нужник? Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, ко­торый отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и пли­совых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза его заблистали; он преобразился весь. Разумеется, чи­таны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостью необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочел мои «Воспоминания в Цар­ском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда я дошел до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли...»

(А.С. Пушкин)

Правильность (чистота) слога состоит не только в следовании фонетическим, орфографическим, грам­матическим и лексическим нормам русского литера­турного языка, которые многообразны и, случается, противоречат одна другой, но в таком подборе выра­зительных средств языка, что они, согласуясь друг с другом, в совокупности образуют завершенный и ^: цельный вариант грамматики и лексической системы общелитературного языка, называемый идиолектом или языком писателя. Чистота слога лежит в основа­нии хорошего авторского стиля, так как чистый слог представляет собой отобранную, осмысленную и упо­рядоченную автором систему языковых ресурсов, ко­торыми он пользуется сознательно и целесообразно. Ясность слога означает, что слова и обороты опре­делены в значении и употреблении, что автор умеет строить обозримые фразы, избегает случайных дву­смысленных выражений, а фраза запоминается и лег­ко воспроизводится.

Точность – качество слога, отчасти противостоя­щее ясности. Точность означает соответствие между словами и мыслию автора. Сложная мысль требует сложного выражения, и в таком случае приходится выбирать между точностью и ясностью слога.

Точность слога достигается тщательным анализом синонимических средств языка и подгонкой отобран-ных слов и выражений. Критерий точности – невоз­можность замены использованного слова или оборота другим, когда в авторской речи исчезает синонимия. В приведенном примере ни одно слово не может быть заменено синонимом без искажения смысла и ни одно не может быть устранено или переставлено.

Уместность – соответствие способа выражения ситуации речи и ожиданиям аудитории.

Жанровая форма рассказа – литературный анек­дот. Эта форма располагается на границе умеренного и простого стиля или тона речи. Соответственно автор использует средства разговорно-повествовательной речи. В стихах на ту же тему («Пока не требует поэта...») использованы образы высокого стиля.

Легкость слога достигается простейшим способом выражения.

Легкая речь не осложнена лишними словами, обо­ротами, синтаксическими связями, неестественным порядком слов. Фраза «Я прочел мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина», написана легким слогом. Ее нетрудно сделать тяжелой и неуклюжей: «Когда я читал мое стихотворное сочи­нение «Воспоминания в Царском Селе», то находился всего в нескольких шагах от Державина».

Живость слога – соответствие речи движению мысли – достигается быстрой сменой образов, автор задерживается на каждой мысли ровно столько, сколь­ко это необходимо для ее уяснения, а последующие мысли вытекают из предыдущих: «Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять... Меня искали, но не нашли...»

Гармоничность слога означает соответствие планов выражения и содержания высказывания ритми­ческой мере, которая соотносит объемы целого и частей фразы или произведения.

В плане содержания это будут, например, чередования статических и динамических фрагментов речи, а в плане выражения – чередования фонетических рит­мов, или ритмизованных и неритмизованных частей

Частные качества стиля

Слова, составляющие высказывание, в совокупно­сти создают образ ритора, предмета речи и аудитории. С точки зрения риторики выделяются следующие виды значений слов:

1) предметное или денотативное значение: слово «береза» именует дерево определенного вида;

2) внутренняя форма: слово «слог» выделяет в своем составе префикс и корень – «с-лог», в соединении которых проявляется способ именования предмета в отношении к его значению: «слог» есть способ чле­нораздельного соединения, сложения речи;

3) лексическое системное значение: слово «слог» связано с другими словами со сходным или рядо-положенным значением: «стиль», «тон», «выраже­ние», «речь», в отношении к которым в русском языке используется слово «слог»;

4) коннотативное значение, или «со-именование» – дополнительные смыслы, которые образовались в связи использованием слова в определенном со­ставе контекстов и предполагают оценку самого слова, а через слово – обозначаемого им предмета и лиц, которые его употребляют, например, «пес» приобрело уничижительное значение, которое ог­раничивает их использование;

5) аксиологическое значение – смысловая связь сло­ва с общими местами аргументации;

6) стилистико-этимологическое значение – отноше­ние остальных значений слова к его происхожде­нию в языке: слова «предание» и «традиция» зна­чат примерно одно и то же, но слово «традиция» латинского происхождения, его внутренняя форма не видна, поэтому оно используется в широком книжном значении (политическая традиция, науч­ная традиция), а слово «предание» употребительно в более специальных терминологических значени­ях (Церковное Предание), либо в общелитератур­ном смысле («преданья старины глубокой»).

Частные качества стиля связаны с понятием высо­кого, простого и умеренного слога (точнее, регистра речи), которое определяется преимущественно харак­тером значений используемых слов.

Возвышенный образ речи создается словами, ли­шенными бытовых коннотаций и связанными с топами высоких иерархий:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества;

Я в прахе телом истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь, – я раб, – я червь, – я бог!

Но будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? – безвесен;

А сам собой я быть не мог.

(Г.Р. Державин)

Сниженный образ речи создается словами, обла­дающими бытовыми коннотациями и связанными в лингвистическом значении с топами низких уровней иерархии.

Письмо твое от 19-го крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши – старые хрычевки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентименталь­ничать; а нам то и любо.

(А.С. Пушкин)

Как видно, в особенности из второго примера, об­раз речи отличается от образа предмета: в письме А.С.Пушкина речь идет о предмете возвышенном, но используются средства языка, создающие намеренный контраст между предметом речи и речевым образом.

Высокий и низкий слог – полярные регистры ли­тературной речи, которые устанавливают в авторском стиле предел отрешенности от бытового здравого смыс­ла, с одной стороны; и предел этической приемлемос­ти и литературности выражения, – с другой, и между которыми находится обширная область умеренного или среднего слога.

Каждый язык, если его рассматривать как систе­му стилей, в каждый исторический период обладает своими границами отрешенности и литературности. Так, для русского языка высокий слог связан в основ­ном с церковнославянской речью, к которой прилега­ют слова и обороты, усвоенные из латинского, гречес­кого и иностранных языков. Существенное свойство русской культуры языка в том, что церковнославян­ский – классический язык и вместе с тем составляю­щая функционального стиля русского литературного языка. Несмотря на попытки вывести церковнославян­скую речь за пределы русского языка, предпринятые с начала XIX века, церковнославянская основа придает особое благородство литературному выражению.

В границах общих требований к речи и литератур­ности выражения стилистические усилия ритора на­правлены на:

1) выбор уместных лексических средств – слов и сло­восочетаний, который создает основу стилистичес­кого образа высказывания;

2) построение фразы, в котором проявляются в ос­новном общие качества стиля;

3) оформление отдельных мыслей высказывания;

4) создание словесной конструкции текста и его ча­стей.

7.4.

Выразительность речи, ее воздействующая сила увеличивается, если оратор использует разнообразные изобразительно-выразительные средства. Выступление становится более убедительным, привлекательным, что способ­ствует установлению более тесного контакта с аудиторией. В значительной степени это объясняется тем, что изобразительно-выразительные средства апеллируют к миру чувств и эмоций аудитории. В конфликтной ситуации чаша весов часто склоняется в пользу того, кто сумел овладеть эмоциями и чувства­ми аудитории. Укажем наиболее распространенные изобразительно-выра­зительные средства, используемые в воздействующей публичной речи.

1. Метафора представляет собой перенос наименования на основе сходства. Для использования в качестве метафоры пригодны слова с предмет­ным значением, т.е. с таким значением, определить которое можно, указав на соответствующий предмет, звук, запах и любой другой чувственно воспри­нимаемый элемент окружающего нас мира. «Владимир Иванович (Малышев) любил жить в одноэтажном доме науки, потому что он не был горожани­ном, он всегда оставался в городе выходцем из деревни» (Д.С. Лихачев).

2. Эпитет. В узком понимании эпитет – это образное определение, выраженное метафорическим прилагательным. Текст, насыщенный эпитетами, очень изобретателен и выразителен: «Скромный и сдержанный во всем, он смотрел на большой мир литературы глазами несколько удивленными и восхищенными, грустными и доверчивыми к раскрывающейся перед ними художественной правде» (Д.С. Лихачев).

3. Олицетворение – разновидность метафорического переноса, когда какое-либо явление, событие, качество, свойство уподобляется живому суще­ству: «Что всякая революция выпускает из людей наружу инстинкты пер­вобытного варварства, темную стихию зависти, жадности и ненависти – было слишком видно и современникам» (А.И. Солженицин).

4. Гипербола (преувеличение) – количественное усиление интенсивности, свойств, особенностей поведения и т.п.: «А и если мы не воспитаем са­ми класть твердые границы своим желаниям истребованиям, подчинятъ ин­тересы критериям нравственности - нас, человечество, просто разорвет . Оскалятся худшие стороны человеческой природы» (А.И. Солженицын).

5. Сравнение – уподобление одного предмета, лица, события другому предмет)', лицу, событию на основе выявления общего признака, который бла­годаря сравнению актуализируется, выпячивается на первый план: «Мы, все мы, все цивилизованное человечество, - посаженные на одну и ту же жестко связанную карусель, совершали долгий орбитальный путь. Как детишкам на карусельных конях, он казался нам нескончаемым - и все вперед, все вперед, нисколько не вбок, не вкривь» (А.И. Солженицын).

6. Ирония – употребление слова или выражения в смысле, обратном буквальному, с целью насмешки. «Отколе, умная, бредешь ты, голова?» (И.А. Крылов) – обращение к ослу.

7. Аллегория – иносказательное изображение отвлеченного понятия с помошью конкретного жизненного образа. В качестве аллегории нередко используются образы животных (змея – символ хитрости и коварства), предметы (сердце – символ любви), явления природы (дождь – символ слез).

8. Перифраза (перифраз) – оборот, состоящий в замене названия предмета или явления описанием их существенных признаков, а также указанием на их характерные черты: автор «Войны и мира» (вместо Л.Н.Толстой), детище Петра (вместо Санкт-Петербург), черное золото (вместо нефть).

9. Инверсия – расположение членов предложения в особом порядке, нарушающем обычный, прямой, с целью усилить выразительность речи: «Ведь он друг был мне» (Л.Н.Толстой)

10. Эллипс – пропуск какого-либо подразумеваемого члена предложения, что придает высказыванию динамичность, интонацию живой речи, художественную выразительность: Вместо хлеба – камень, вместо поучения – колотушка. (М.Е.Салтыков-Щедрин)

11. Умолчание – оборот речи, заключающийся в том, что автор сознательно не до конца выражает мысль, предоставляя слушателю самому догадываться о невысказанном: «Нет, я хотел…быть может вы…я думал…что уж барону время умереть» (А.С.Пушкин)

12. Антитеза (противопоставление) часто строится на основе антонимии. Противопоставленные понятия лучше выявляют свою специфику на фоне друг друга: «Рассказы о нем (В.И. Малышеве) надо всячески фиксировать, но рас­сказывать о нем как о мертвом может быть еще рано: мы все его хорошо помним живым и очень чувствительны ко всякой фальши» (Д.С. Лихачев).

13. Подхват – повторение в начале следующей конструкции слов, стоя­щих в конце предшествующей конструкции. Этим достигается актуализация, усиление смысла повторяемого слова и всей конструкции в целом: «Я дейст­вительно очень устал. Устал от тяжелых, напряженнейших матчей, от дли­тельных, утомительных перелетов, от смены часовых поясов, постоянного психологического напряжения и просто от всего, что вокруг» (Огонек. 1997. № 46).

14. Градация – интонационно-синтаксический ряд, члены которого увеличивают постепенно нужные автору смыслы. Благодаря использованию градации происходит нагнетание нужных говорящему смыслов: « Сила же общественного познания в том, что оно примиряет всех людей, оно не остав­ляет места для национальной исключительности, для европоцентризма, для азиоцентризма, для обедняющего человеческую культуру превознесения одних эпох перед другими (например, Ренессанса над средневековьем), одно­го народа над другими и проч.» (Д.С.Лихачев).

15. Каламбур . Основа каламбура – игра значениями слов. В каламбуре может использоваться полисемия (многозначность), омонимия, синонимия. В приводимом ниже примере каламбур построен на основе одновременного ис­пользования двух значений слов «естест­венный», «общественный» и на основе переосмысления значения слов «противоестественный» и «антиобщественный»: «Когда-то в Академии наук, возражая академику В.А. Стеклову, обмолвившемуся словами «науки делятся на естественные и противоестественные », С. Ф. Платонов сказал: «Нет, науки делятся на общественные и антиобщественные ». И это не было просто шут­кой» (Д.С. Лихачев).

16. Риторический вопрос – предложение, по форме построенное как во­просительное, но по цели высказывания являющееся повествовательным: ри­торический вопрос несет позитивную информацию. Несоответствие содержа­ния и формы порождает экспрессию: «Но, если вы свободны порождению, за­чем вы подставляете шею рабству? Зачем вы помогаете нашим рабовладель­цам"?» (А.И. Солженицын).

17. Вопросно-ответное единство – способ диалогизации текста. Ин­формация, оформленная в виде вопросно-ответного единства, актуализируется: «В чем заключалась красота его научного мировоззрения ?Его «научного мироощущения» (может быть и такое) ? В его научном методе, научном подходе к проблемам всегда ощущалось нравственное начало» (Д.С. Лихачев).

18. Рефрен (повтор). Несмотря на внешнюю простоту, повтор является очень мощным и агрессивным воздействующим средством. Обычно он используется в соединении с другими приемами. Если повторяется начальное слово, то это анафора (единоначалие): «Владимир Иванович Малышев - крестьянский поэт. Вот почему он предпочитал деревенские дома в науке. Он любил землю и имел на это поэтическое и научное право. Вот почему и его рукописное собрание, собрание, которое мы привыкли называть «Малышевским», - «Древлехрани­лище» ИР ЛИ АН СССР -это большая крестьянская библиотека» (Д.С. Лиха­чев).

19. Многосоюзие . Многократно повторяющийся союз подчеркивает значение каждого компонента конструкции: «Так и Анна Михайловна: она ни­когда не была во главе Сектора фольклора - ни в Институте этнографии АН СССР, ни в Институте русской литературы АН СССР, но она и аспирантов воспитывала, и мешки, для песка во время блокады шила, и об архиве заботи­лась, и гостеприимство оказывала, и свои капитальные труды писала...» (Д.С. Лихачев).

20. Синтаксический параллелизм. При этом приеме два или более ря­дом стоящих отрезка текста имеют тождественное синтаксическое строение, благодаря чему они выделяются на общем фоне текста: «Он был красив своим отношением к людям,, своей манерой поведения, но он был красив и своими научными взглядами, своим научным мировоззрением» (Д.С. Лихачев).

Вопросы и задания для самостоятельной работы:

1. Что такое логическое ударение?

2. Перечислите логические правила устной речи.

3. Что такое логические паузы и какова их роль в речевой фразе?

4. Что такое логическая перспектива, как она связана с художественной перспективой звучащей речи?

5. Перечислите основные акустические компоненты интонации.

6. Дайте характеристику тону и объясните, какие требования предъявляются к тону ораторской речи.

7. От чего зависит интенсивность звучания?

8. Опишите нормальный темп речи и причины его изменения.

9. Каково значение тембра ораторского голоса?

10. Опишите основные интонационные конструкции русского языка. С какими типами предложений они связаны?

11. Дайте определение стилям языка.

12. Перечислите общие качества стиля.

13. В чем смысл высокого, простого и умеренного слога?

14. На что должны быть направлены стилистические усилия оратора?

15. Для чего нужны в ораторской речи образные средства языка?

16. Прочитайте басню Эзопа «Ворона и лисица», выделив логические паузы и обозначив логическое ударение.

17. Приведите примера использования ораторам основных образных средств языка. В каких риторических текстах вам встретилось наибольшее их количество?

Рекомендуемая литература.

Андроников И.Л. Собр. Соч.: В 3 т. Т.2. – М., 1989.

Аннушкин В.И. Риторика: Учебное пособие. – Пермь, 1994.

Апресян Г.З. Ораторское искусство. – М., 1978.

Введенская Л.А., Павлова Л.Г. Культура и искусство речи : Современная риторика. - Ростов-на-Дону,1996.

студентов вузов. – М., 2003.

Волков А.А. Основы риторики: Уч. пособие для студентов вузов. – М., 2003.

Зарецкая Е.Н. Риторика. Теория и практика речевой коммуникации. – М., 1998.

Ивакина Н.Н. Культура судебной речи. - М., 1995.

Ивакина Н.Н. Профессиональная речь юриста.- М., 1997.

Кохтев Н.Н. Риторика.- М., 1994.

Михайловская Н.Г., Одинцов В.В. Искусство судебного оратора. М., - 1981.

Учебное пособие для учащихся 10-11 классов. – М., 1996.

Михальская А.К. Основы риторики. Мысль и слово:

Михневич А.Е. Ораторское искусство лектора. – М.,

1984.

Хрестоматия.

Андроников И.Л.

День рождения Шота

Еще не родился Колумб, открывший потом Америку, и Коперник еще не сказал, что Земля и планеты движутся вокруг Солнца, на Руси не слышно было о хане Батые, на месте Берлина стояли две деревушки, не было ни «Божественной комедии», ни Данте, и триста лет оставалось до постройки в Риме со­бора святого Петра, и лондонские ремесленники еще не начинали борьбу за Великую хартию, когда Шота из Рустави уже написал в Грузии поэму «Вепхис ткаосани», что значит «Витязь в тигровой шкуре», и поразил царицу Тамар и придворных ее увлекательным сказочно-волшебным сюжетом, живостью и благородством характеров юных рыцарей Тариэла и Автандила, прелестью и красотой Тинатин и Нестан-Дареджан и виртуозно-музыкальным – мощным и нежным стихом.

Прошло восемьсот лет с тех пор, как явился он миру. Срок, в который могла уложиться жизнь десяти стариков. И огромный исторический срок, вместивший судьбы множества поколений, века, в течение которых возникла и расцвела великая культура Европы, культура Америки и Других континентов, и человечество неимоверно шагнуло вперед, и в то же время десятилетиями и даже столетиями продолжались кровопролитные войны, менялась и перекраивалась карта мира, и возникли новые классы, и свершались великие революции и величайшая из них – в Октябре, и гениальные идеи Маркса и Ленина означили новую эру в истории человечества, через многовековые испытания прошла родина Руставели, а «Вепхис ткаосани» живет, удивляет совер­шенством стиха новых поэтов, увлекает жизненностью и глубиной содержания новых читателей...

Андроников И.Л.

Слово написанное и слово сказанное

Если человек выйдет на любовное свидание и прочтет своей любимой объяснение по бумажке, она его засмеет. Между тем та же записка, посланная по почте, может ее растрогать. Если учитель читает текст своего урока по книге, авторитета у этого учителя нет. Если агитатор пользуется все время шпаргалкой, можете заранее знать – такой никого не сагитирует. Если человек в суде начнет давать показания по бумажке, этим показаниям никто не поверит. Плохим лектором считается тот, кто читает, уткнувшись носом в принесенную из дому рукопись. Но если напечатать текст этой лекции, она может оказаться весьма интересной. И выяснится, что она скучна не потому, что бессодержательна, а потому, что письменная речь заменила на кафедре живую устную речь.

В чем же тут дело? Дело, мне кажется, в том, что написанный текст является посредником между людьми, когда между ними невозможно живое общение. В таких случаях текст выступает как представитель автора. Но если автор здесь и может говорить сам, написанный текст становится при общении помехой.

В свое время, очень давно, литература была только устной. Поэт, писатель был сказителем, был певцом. И даже когда люди стали грамотными и выучились читать, книг было мало, переписчики стоили дорого и литература распространялась устным путем.

Затем изобрели печатный станок, и в течение почти пятисот лот человечество училось передавать на бумаге свою речь, лишенную звучания живой речи. Возникли великие литературы, великая - публицистика, были созданы великие научные труды, но при всем том ничто не могло заменить достоинств устной речи. И люди во все времена продолжали ценить ораторов, лекторов, педагогов, проповедников, агитаторов, сказителей, рассказчиков, собеседников. Возникли великие письменные жанры литературы однако живая речь не утратила своего первородства.

Но увы! Время шло, люди все более привыкали к письменной речи. И уже стремятся писать и читать по всех случаях. И вот теперь, когда радио и телевидение навсегда вошли в нашу жизнь, литература и публицистика оказываются в положении довольно сложном. Благодаря новой технике слову возвращается его прежнее значение, увеличенное в миллионы раз звучанием в эфире, а литература и публицистика продолжают выступать по шпаргалке.

Я не хочу сказать, что живая речь отменяет речь письменную. Дипломатическую ноту, телеграмму или доклад, обильно насыщенный цифрами, произносить наизусть не надо. Если автор вышел на сцену читать роман, никто не ждет, что он его станет рассказывать. И естественно, что он сядет и станет читать его. И перед живой аудиторией и перед воображаемой – по радио, по телевидению. Но все дело в том, что текст, прочитанный или заученный, а затем произнесенный наизусть,– это не тот текст, не те слова, не та структура речи, которые рождаются в непосредственной живой речи одновременно с мыслью. Ибо писать – это не значит «говорить при помощи бумаги», А говорить – не то же самое, что произносить вслух написанное. Это процессы, глубоко различные между собой.

Статью, роман, пьесу можно сочинять, запершись ото всех. Но разговор без собеседника не получится. И речь в пустой комнате не произнесешь. А если и будешь репетировать ее, то воображая при этом слушателей, ту конкретную аудиторию, перед которой собрался говорить. И все же в момент выступления явятся другие краски, другие слова, иначе построятся фразы – начнется импровизация, без чего живая речь невозможна и что так сильно отличает ее от письменной речи.

Но что же все-таки отличает эту устную импровизацию, в которой воплощены ваши мысли, от речи, вами написанной, излагающей эти же мысли? Прежде всего – интонация, которая не только ярко выражает отношение говорящего к тому, о чем идет речь, но одним и тем же словам может придать совершенно различные оттенки, бесконечно расширить их смысловую емкость. Вплоть до того, что слово обретет прямо обратный смысл. Скажем, разбил человек что-нибудь, пролил, запачкал, а ему говорят: «Молодец!» Опоздал, а его встречают словами: «Ты бы позже пришел!» Но раздраженно-ироническая интонация или насмешливо-добродушная переосмысляют эти слова.

Почему люди стремятся передавать свои разговоры с другими людьми пространно, дословно, в форме диалога? Да потому, что этот диалог содержит в себе богатейший подтекст, подспудный смысл речи, выражаемый посредством интонаций. Недаром мы так часто слышим дословные передачи того, кто и как поздоровался. Ибо простое слово «здравствуйте» можно сказать ехидно, отрывисто, приветливо, сухо, мрачно, ласково, равнодушно, заискивающе, высокомерно. Это простое слово можно произнести на тысячу разных ладов. А написать? Для этого понадобится на одно «здравствуйте» несколько слов комментария, как именно было произнесено это слово. Диапазон интонаций, расширяющих смысловое значение речи, можно считать беспредельным. Не будет ошибкой сказать, что истинный смысл сказанного заключается постоянно не в самих словах, а в интонациях, с какими они произнесены. «Тут,– написал Лермонтов про любовное объяснение Печорина с Верой,– начался один из тех разговоров, которые на бумаге не имеют смысла, которых повторить нельзя и нельзя даже запомнить: значение звуков заменяет и дополняет значение слов, как в итальянской опере». Эту же мысль Лермонтов выразил в одном из самых своих гениальных стихотворений:

Есть речи – значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Как полны их звуки

Безумством желанья!

В них слезы разлуки,

В них трепет свиданья.

Не встретит ответа

Средь шума мирского

Из пламя и света

Рожденное слово;

Но в храме, средь боя

И где я не буду,

Услышав, его я

Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу,

И брошусь из битвы

Ему я навстречу.

Это из «пламя и света» рожденное слово – слово живое, устное, в котором интонация дополняет и расширяет значение обыкновенных слов. А стихотворение Лермонтова – это «гимн интонации», утверждение ее беспредельных возможностей!

Итак, интонация передает тончайшие оттенки мысли и тем самым усиливает воздействие слова при общении людей. Вот почему в разговоре обмен мыслями и взаимопонимание между людьми достигается легче, чем путем переписки, если даже они начнут посылать друг другу записки, сидя в одной комнате, на одном заседании. Потому что в устной речи как чело­век произнес очень часто превращается в что он сказал.

Что еще отличает устную речь?

Она всегда адресована – обращена – к определенной аудитории. И поэтому в принципе представляет собою наилучший и наикратчайший способ выражения мысли в данной конкретной обстановке.

Читателя пишущий воображает. Даже если пишет письмо, адресованное определенному лицу. Собеседника, слушателя при живом общении воображать не приходится. Даже если вы говорите по телефону, он участвует в процессе рождения вашего слова. От его восприимчивости, подготовленности, заинтересованности зависит характер вашей беседы. Если аудитория перед вами, вам легче построить речь, урок, лекцию. Потому что вы понимаете, кто перед вами сидит: от этого зависят характер и структура речи, ее «тон». Вам ясно, как и что сказать этой аудитории, А ей легко следить за вашей мыслью, потому что вы приспособляетесь к ней, к аудитории, а не она к вам. Если же вы начнете читать, слушателям придется напрягать внимание. Потому что вы адресуетесь уже не к ним, а к некоему воображаемому читателю. И выступаете как исполнитель собственного текста. Но ведь даже и великолепного чтеца труднее слушать, когда он читает по книге. А если вы не владеете к тому же этим сложным искусством, то и читать будете невыразительно, с однообразными, «усыпляющими» интонациями. Следовательно, если вы стали читать, аудитория слушает уже не живую речь, а механическое воспроизведение написанного.

В устной речи любое слово мы можем подчеркнуть интонацией. И, не меняя порядка слов, сделать ударение на любом слове, изменяя при этом смысл фразы. Можно произнести: «Я сегодня дежурю» (а не ты); «Я сегодня дежурю» (а не завтра); «Я сегодня дежурю» (в кино идти не могу). В письменной речи для этого необходимо поменять порядок слов в фразе или же каждый раз выделять ударное слово шрифтом. Таким образом, в устной речи расстановка слов гораздо свободнее, нежели в письменной.

Этого мало: устная речь сопровождается выразительным жестом. Говоря «да», мы утвердительно киваем головой. «Нет» сопровождается отрицательным «мотаньем» головы. А иные слова и не скажешь без помощи жеста. Попробуйте объяснить: «Идите туда», не указав пальцем или движением головы, куда именно следует отправляться. Я еще не сказал о мимике, которая подчеркивает и усиливает действие произнесенного слова. Все поведение говорящего человека – паузы в речи, небрежно оброненные фразы, улыбка, смех, удивленные жесты, нахмуренные брови, – все это расширяет емкость звучащего слова, выявляет все новые и новые смысловые резервы, делает речь необычайно доступной, наглядной, выразительной, эмоциональной. Вот почему, когда нам говорят: «Я самого Горького слышал, когда он делал доклад», – то мы хорошо понимаем, 'что это больше, чем тот же доклад, прочитанный в книге. «Он слышал живого Маяковского» – это тоже не просто стихи в книжке...

Но для того чтобы говорить перед аудиторией, нужно обладать очень важным качеством – умением публично мыслить. Это сложно, потому что перед большой или перед новой аудиторией выступающий часто волнуется, а для того чтобы формулировать мысли в процессе речи нужно владеть собой, уметь сосредоточиться, подчинить свое внимание главному, помнить, что ты работаешь. Зная заранее, о чем ты хочешь сказать, надо говорить свободно, не беспокоясь о том, получится ли стройная фраза, и не пытаться произнести текст, написанный и заученный дома. Если же не облекать мысль в живую фразу, рождающуюся тут же, в процессе речи, контакта с аудиторией не будет. В этом случае весь посыл выступающего будет обращен не вперед – к аудитории, а назад – к шпаргалке, и все его усилия направлены на то, чтобы воспроизвести заранее заготовленный текст. Но при этом работает не мысль, а память. Фразы воспроизводят письменные обороты, интонации становятся однообразными, неестественными, речь – похожей на диктовку или на ответы экзаменующегося, который отвечает не мысля, а припоминая заученный текст. Если же при этом перед выступающим нет кафедры или стола, па который можно положить бумажку, то весь он, по образному выражению одного музыковеда, обретает такой вид, словно забил бумажку между лобной костью и полушариями мозга и хочет подсмотреть туда, отчего лицо его принимает выражение, несколько обращенное внутрь себя: «Ах, ах, что будет, если я забыл?»

Однако это вовсе не значит, что подняться на кафедру или трибуну можно не подготовившись. Нисколько! К выступлению надо готовиться тщательно и не только продумать, но, может быть, даже и написать текст, но не затем, чтобы читать его или припоминать дословно, а говорить, не опасаясь, что фраза получится не столь «гладкой», как письменная, что это будут иные, не закругленные периоды, что у речи будет иной стиль. Это хороший стиль – разговорный! Слова сразу подкрепят живые, непридуманные интонации, появятся жест, пауза, обращенный к аудитории взгляд – возникнут контакт и та убедительность, которая бывает только у этого слова, в этот момент, в этой аудитории.

Тем-то и сложно выступление по телевидению, что чаще всего приходится говорить, воображая аудиторию. Если же воображаемый контакт не получился, то выступающий начинает припоминать написанный текст или «диктовать» его – произносить толчкообразно, подбирать слова. Движение мысли затрудняет не столько волнение, сколько отсутствие аудитории. Тут помогает только одно – воображение: вы говорите, вас слушают!

То же отсутствие аудитории побуждает выступающих по. радио читать по написанному, а не говорить, не импровизировать. И как сильно отличались передачи Сергея Сергеевича Смирнова, который «произнес» свою книгу по радио, рассказал ее прежде, чем написал!

Вопросу о «разговорности», необходимой и в устной живой речи, и в стихе, преимуществам непосредственного общения поэта с аудиторией Маяковский посвятил целую статью – «Расширение словесной базы».

«В. И. Качалов, – писал Маяковский, – читает лучше меня, но он не может прочесть, как я.

В. И. читает:

Но я ему –

На самовар дескать, бери самовар (из моего «Солнца»).

А я читаю:

Но я ему...

(на самовар)

(указывая на самовар). Слово «указываю» пропущено для установки на разговорную речь. Это грубый пример. Но в каждом стихе сотни тончайших ритмических, размеренных и других действующих особенностей, никем, кроме самого мастера, и ничем, кроме голоса, не передаваемых. Словесное мастерство перестроилось... Поэзия перестала быть тем, что видимо глазами,– пишет он в той же статье...– Я требую 15 минут на радио. Я требую громче, чем скрипачи, права па граммофонную пластинку. Я считаю правильным, чтобы к праздникам не только помещались стихи, но и вызывались читатели, рабчиты для обучения чтению с авторского голоса».

Почти все, о чем мечтал Маяковский, осуществилось. Публичные выступления поэтов и прозаиков, с его легкой руки, вошли в нашу литературную жизнь, стали нашей традицией. Мастера художественного чтения, какие в 20-х годах насчитывались единицами, составляют сейчас важный отряд искусства. Голос радио звучит надо всей страной. Миллионы людей собирают возле экранов каждый вечер дикторы телевидения. С каждым годом все больше мы слышим слово, а не только читаем его. Звуковое кино, радио, телевидение, звукозаписывающие аппараты соревнуются с газетой и книгой. Устное слово получило «тираж», во много раз превышающий миллионные тиражи наших книг и даже статей в газетах.

Но этому «звучащему слову» еще не хватает «устности», И в этом вина не актеров, не дикторов, причиной тому старая привычка авторов – писать, а не говорить, создавать тексты, рассчитанные па чтение глазами, лишенные живых интонации, непринужденного построения живой фразы. Написанные без учета, что они будут произноситься вслух.

В чем же дело? Ведь в театр автор приносит пьесу, написанную языком, приближенным к разговорному. И считает это естественным.

Еще не привыкли. Не возникли еще радио- и телевизионные жанры литературы, не образовались традиции, но утвердились нормы новой литературной речи. И в результате диктор больше вещает, чем говорит, произносит на­писанное, рассчитанное на читателя, а не на слушателя.

Но если писать по-другому, передача в эфире зазвучит как слово оратора, учителя, рассказчика, агитатора – мастеров не читать, а беседовать, говорить, а не произносить вслух. О такой разговорности и писал Маяковский.

Ведь чем богаче выразительные средства языка, тем более способен он раскрывать глубину мысли. Переходя с бумажного листа на «звучащую бумагу» – на кинопленку, на ленту магнитофона, на экран телевизора, материализованная в голосе актера, диктора, самого автора, письменная речь обретает все богатство разговорных интонаций, то есть те новые выразительные возможности, которыми письменные жанры литературы не обладают.

И в этом будет сила жанров, которые должны родиться на радио и на телевидении.

Афоризмы: искусство красноречия.

Конечная цель красноречия – убеждать людей. (Честерфилд Филипп Дормер Стенхон, английский писатель XVIII в.)

Оратор есть тот, кто любой вопрос изложит со знанием дела, стройно, с достоинством при исполнении. (Марк Тулий Цицерон)

Красноречие есть искусство о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению. (М.В.Ломоносов)

Красноречие есть дар потрясать души, переливать в них свои страсти и сообщать им образ понятий. (М.М.Сперанский)

Обдумать надо мысль, а лишь потом писать!

Пока неясно вам, что вы сказать хотите,

Простых и ясных слов напрасно не ищите;

Но если замысел у вас в уме готов,

Вам нужные слова идут на первый зов.

(Николя Буало, французский теоретик литературы, поэт XVII в.)

Зачем ты выучил свой текст наизусть! Нам нужна свободно льющая речь, живая, эмоциональная…Говори свободно, коротко, остроумно. (И.А.Андроников)

Развил мысль в речи, надо сперва схему ее вложить в ум слушателя, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и, наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на слушающее сердце. (В.О.Ключевский.)

Всякая речь должна быть составлена словно живое существо: у нее должно быть тело с головой и ногами, а тоуловище и конечности должны подходить друг другу и соответствовать целому. (Платон)

Слово – одно из величайших орудий человека. бессильное само по себе, оно становится могучим и неотразимым, сказанное умело, искренне и вовремя. Оно способно увлекать за собой и самого говорящего и ослеплять его и окружающих своим блеском. (А.Ф.Кони.)

Сила мысли – творческая сила. Во вселенной нет другой такой творческой сил, и если бы люди знали и пользовались ею, их эволюция балы бы гораздо более быстой, чем она есть на самом деле… Чтобы хорошо жить, надо хорошо мыслить. (Н.К.Рерих)

Речь – удивительное средство, но нужно иметь много ума, чтобы уметь пользоваться ею. (Г.В.Ф.Гегель)

Дело риторики – не убеждать, а в каждом данном случае находить способы убеждения. (Аристотель)

Владимир Мономах

«Поучение чадам»

Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов… и христианских ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской молитве от всех бед! Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться.

Прежде всего, бога ради и души своей, страх имейте божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, – это ведь начало всякого добра. Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил.

Ибо встретили меня послы от братьев моих на Волге и сказали: «Поспеши к нам, и выгоним Ростиславичей и волость их отнимем; если же не пойдешь с нами, то мы – сами по себе будем, а ты – сам по себе». И ответил я: «Хоть вы и гневаетесь, не могу я ни с вами пойти, ни крестоцелование преступить».

И, отпустив их, взял Псалтырь в печали разогнул ее, и вот что мне вынулось: «О чем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня?» – и прочее. И потом собрал я эти полюбившиеся слова и расположил их по порядку и написал. Если вам последние не понравятся, начальные хоть возьмите.

«Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня? Уповай на бога, ибо верю в него». «Не соревнуйся с лукавыми, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, послушные же господу будут владеть землей». И еще немного: «И не будет грешника: посмотришь на место его и не найдешь его. Кроткие же унаследуют землю и многим насладятся миром. Злоумышляет грешный против праведного и скрежещет на него зубами своими; господь же посмеется над ним, ибо видит, что настанет день его. Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многое богатство грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет господь. Ибо грешники погибнут, – праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие его наследуют землю, клянущие же его истребятся. Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящими хлеба. Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков».

«Когда восстали бы люди, то живыми пожрали бы нас; когда прогневалась бы на нас ярость его, то воды бы потопили нас».

«Помилуй меня, боже, ибо попрал меня человек; всякий день нападая, теснит меня. Попрали меня враги мои, ибо много восстающих на меня свыше». «Возвеселится праведник и, когда увидит отмщение, руки омоет свои в крови грешника. И скажет человек; «Если есть награда праведнику, значит есть бог, творящий суд на земле». «Освободи меня от врагов моих, боже, и от восстающих на меня защити меня. Избави меня от творящих беззаконие и от мужа крови спаси меня, ибо уже уловили душу мою». «Ибо гнев в мгновение ярости его, а вся жизнь в воле его: вечером водворится плач, а наутро радость». «Ибо милость твоя лучше, чем жизнь моя, и уста мои да восхвалят тебя. Так благословлю тебя при жизни моей и во имя твое воздену руки мои». «Укрой меня от сборища лукавых и от множества делающих неправду». «Веселитесь все праведные сердцем. Благословлю господа во всякое время, непрестанна хвала ему», и прочее.

Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово господне: «Есть и пить без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь; не свирепствовать словом, не хулить в беседе, не много смеяться, стыдиться старших, с непутевыми женщинами не беседовать и избегать их, глаза держа книзу, а душу ввысь, не уклоняться учить увлекающихся властью, ни во что ставить всеобщий почет. Если кто из вас может другим принести пользу, от бога на воздаяние пусть надеется и вечных благ насладится». «О владычица богородица! Отними от сердца моего бедного гордость и дерзость, чтобы не величался я суетою мира сего» в ничтожной этой жизни.

Научись, верующий человек, быть благочестию свершителем, научись, по евангельскому слову, «очам управлению, языка воздержанию, ума смирению, тела подчинению, гнева подавлению, иметь помыслы чистые, побуждая себя на добрые дела, господа ради; лишаемый – не мсти, ненавидимый – люби, гонимый – терпи, хулимый – молчи, умертви грех». «Избавляйте обижаемого, давайте суд сироте, оправдывайте вдовицу. Приходите да соединимся, говорит господь. Если будут грехи ваши как обагренные, – как снег обелю их», и прочее. «Воссияет весна поста и цветок покаяния; очистим себя, братья, от всякой крови телесной и душевной. Взывая к светодавцу, скажем: «Слава тебе, человеколюбец!»

Поистине, дети мои, разумейте, что человеколюбец бог милостив и премилостив. Мы, люди, грешны и смертны, и если кто нам сотворит зло, то мы хотим его поглотить, кровь его пролить вскоре. А господь наш, владея и жизнью и смертью, согрешения наши превыше голов наших терпит всю жизнь нашу. Как отец, чадо свое любя, бьет его и опять привлекает к себе, так же и господь наш показал нам победу над врагами, как тремя делами добрыми избавляться от них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. И это вам, дети мои, не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и царствия небесного не лишиться.

Бога ради, не ленитесь, молю вас, не забывайте трех дел тех, не тяжки ведь они; ни затворничеством, ни монашеством, ни голоданием, которые иные добродетельные претерпевают, но малым делом можно получить милость Божию.

«Что такое человек, как подумаешь о нем?» «Велик ты, господи, и чудны дела твои; разум человеческий не может постигнуть чудеса твои», – и снова скажем: «Велик ты, господи, и чудны дела твои, и благословенно и славно имя твое вовеки по всей земле». Ибо кто не восхвалит и не прославит силу твою и твоих великих чудес и благ, устроенных на этом свете: как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма, и свет? И земля на водах положена, господи, твоим промыслом! Звери различные и птицы и рыбы украшены твоим промыслом, господи! И этому чуду подивимся, как из праха создал человека, как разнообразны человеческие лица, – если и всех людей собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по божьей мудрости. И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут, и прежде всего в наши руки, и не поселяются в одной стране, но и сильные и слабые идут по всем землям, по божьему повелению, чтобы наполнились леса и поля. Все же это дал бог на пользу людям, в пищу и на радость. Велика, господи, милость твоя к нам, так как блага эти сотворил ты ради человека грешного. И те же птицы небесные умудрены тобою, господи: когда повелишь, то запоют и людей веселят; а когда не повелишь им, то и имея язык онемеют. «И благословен, господи, и прославлен зело!» «Всякие чудеса и эти блага сотворил и совершил. «И кто не восхвалит тебя, господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя отца и сына и святого духа, да будет проклят!»

Прочитав эти божественные слова, дети мои, похвалите бога, подавшего нам милость свою; а то дальнейшее, – это моего собственного слабого ума наставление. Послушайте меня; если не все примете, то хоть половину.

Если вам бог смягчит сердце, пролейте слезы о грехах своих, говоря: «Как блудницу, разбойника и мытаря помиловал ты, так и нас, грешных, помилуй». И в церкви то делайте и ложась. Не пропускайте ни одной ночи, – если можете, поклонитесь до земли; если вам занеможется, то трижды. Не забывайте этого, не ленитесь, ибо тем ночным поклоном и молитвой человек побеждает дьявола, и что нагрешит за день, то этим человек избавляется. Если и на коне едучи не будет у вас никакого дела и если других молитв не умеете сказать, то «господи помилуй» взывайте беспрестанно втайне, ибо эта молитва всех лучше, – нежели думать безлепицу, ездя.

Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придется крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце свое, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от бога. Паче же всего гордости но имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а заутра в гробу; все это, что ты нам дал, не наше, но твое, поручил нам это на несколько дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком, – то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте им власти над собой. А вот вам и основа всему: страх божий имейте превыше всего.

Если будете забывать это, то чаще перечитывайте: и мне не будет стыдно, и вам будет хорошо.

Что умеете хорошего, то не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь – как отец мой, дома сидя, знал пять языков, оттого и честь от других стран. Леность ведь всему мать: что кто умеет, то забудет, а чего не умеет, тому не научится. Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные. На заутрени воздавши богу хвалу, потом на восходе солнца и увидев солнце, надо с радостью прославить бога и сказать: «Просвети очи мои, Христе боже, давший мне свет твой дивный!» И еще: «Господи, умножь годы мои, чтобы впредь, в остальных грехах моих покаявшись, исправил жизнь свою»; так я хвалю бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать. Спанье в полдень назначено богом; по этому установленью почивают ведь и зверь, и птица, и люди.

Вишневский В.В.

О Новикове-Прибое

Алексей Силыч Новиков-Прибой... Вы должны себе представить плотного коренастого русского человека. Сильный был человек. Большая бритая голова, нависаю­щие черные брови, усы с сединой, тоже нависающие, такие моржовые... И взгляд внимательный, присталь­ный, бодрый. Говор у него был ясный, простой, средне­русский. Силыч ведь из тамбовских крестьян, года рождения 1877-го. Родился в пору русско-турецкой войны.

Познакомился я с Силычем после гражданской вой­ны, в Петрограде, куда он часто приезжал то на чтение, то по делам издания своих книг и так далее. Писал Алексей Силыч много, со вкусом. Труженик был, настоящий труженик.

Это была пора появления первых его книг, двадца­тые годы. Вы знаете эти книги – «Морские рассказы», «Море зовет», «Ухабы», «Женщина в море» и другие очень широко известные нашему народу произведения.

Я как-то потащил Силыча к нашим балтийским морякам. В нашей морской аудитории,– я тогда был командиром на одном из кораблей Балтийского фло­та,– старого матроса, участника цусимского боя, Алек­сея Силыча, принимали неизменно доброжелательно. Любили его за простую повадку, за честный, открытый разговор, за хорошую шутку.

Моряки не раз его спрашивали: «А почему у вас, Алексей Силыч, фамилия двойная, откуда это?»

Силыч отвечал спокойно, с прищуром эдаким:

– Родом я – тамбовский, Спасского уезда, села Матвеевского, Отец мой – солдат николаевских времен с Крымской войны. Фамилия у отца была Новиков, а имя – Сила. Почему я Новиков-Прибой, двойная фамилия? Объясню: когда я начинал писать, а это было в 1906–1907 годах, то в русской литературе уже работал писатель Новиков Иван Алексеевич. (Здравствует он и поныне, дорогие радиослушатели, работает сейчас и недавно к 70-летию своему был награжден орденом.)

Потому мне, второму Новикову, подписываться просто «Новиков» было неудобно. Спутали бы, опять же старшего писателя немножко как-то подвел бы. Тогда придумал я иную фамилию-псевдоним, назвал себя «Матрос Затёртый», намекая этим на тяжкое положение матроса в старом царском флоте. Ну, напечатал одну брошюрочку, другую, посмотрел, подумал, подумал – Матрос Затёртый – нет, не звучит. Что-то очень жалобное. Может быть, лучше псевдоним «Прибой». Лихо вышло!

Оказывается, так уже подписывается один морской офицер,– тоже «Прибой». Вот не везет. Опять не годится. Подумал еще, написал «Новиков-Прибой». И мне понравилось. Пошел к друзьям: «Ну как, нравится?» И им понравилось. Ну, а вам как? Нравится Новиков-Прибой?

И аудитория балтийских матросов ответила громом аплодисментов.

Постепенно, с годами я сблизился с Алексеем Силычем. Лучше узнал его, рассказы его доходили до души. Писал он точно, был настоящим писателем-реалистом и вместе с тем писал романтически-приподнято. Даже в произведениях, написанных им до революции, не было пессимизма.

Новиков-Прибой умел показать здоровую, умную, упрямую русскую матросскую породу. Он знал ее на совесть. Сам прошел суровейшую школу Кронштадта, действительно повидал службу, поплавал под разными широтами и о моряках мог рассказать, как мало кто умеет.

Тут надо напомнить, что Силыч после русско-япон­ской войны, с 1907 по 1913 год скитался по земному шару, плавал как торговый матрос, нахлебался всякого. Думаю, что необходимо сегодня, поскольку моя речь посвящена памяти его, кое-что вспомнить о биографии дорогого нашего Алексея Силыча.

Крепок он был, весь в отца (старого николаевского солдата, оборонявшего Крым, Севастополь); любовно и тепло говорил Силыч про отца. Отец Силыча был грамотен, выучился в солдатах. Сам учил своего сына грамотеем и передавал ему первые военные навыки. Вот откуда у Силыча и любовь пошла к военной теме и к морской теме.

Мать Силыча была женщина мечтательная, трогательная, и вот от нее, думается мне, и унаследовал Новиков-Прибой свои литературные фантазии и мечтания, соединяя очень большую отцовскую силу, крепость и выдержку с мечтательностью матери.

Детство у Алексея Силыча было тяжелым – в школе нещадно били. Дьячок-учитель буквально истязал маленького Силыча: «Ты, тварь непокорная!» Раз! – и бил по голове линейкой.– Раз! Раз! Раз! И не раз линейка обламывалась при этом. Тяжело ему было в этой школе. Родители пожалели мальчика и отдали в другую, в соседнем селе. Мальчонке приходилось ежедневно ходить по нескольку верст. Там была учительница приветливая, чуткая. Эту школу наш Силыч закончил первым учеником. Подошли к нему по-душевному, по-хорошему, по-настоящему – в мальчике развернулись какие-то силенки – улыбка появилась на лице, все стало хорошо. (Вот и подумаем кстати об этом.)

Рано Силыч пристрастился к чтению. И тут в ранней юности его произошла встреча, которая определила всю его судьбу.

Что ж это за встреча?

Встретился Силыч в своей деревне с матросом, с бал­тийским матросом, «Поглядел я на него – прямо как ослепительная картина этот матрос. Черные с золотом буквы, кокарда, синий воротник, тельняшка. Все чисто, сукно великолепное, и парень молодой, крепкий, ахо­вый! И вот с тех пор,– признавался Силыч,– стал я жить только морем, мечтой о нем, во сне его видел, – хоть никогда на море не был».

Прошли годы, и 22-летний юноша Алексей Силыч пошел во флот охотником. Его приняли добровольцем,– подходил по всем статьям – ровен, крепок, смышлен.

На службе Силыч исключительно много читал. Он посещал в Кронштадте воскресную школу – была такая. Мечтал со временем поступить в университет в городе Санкт-Петербурге (ныне – Ленинград). Но тогда крестьянам путь в университет был наглухо закрыт. Понял это Силыч, вздохнул и обратился к литературным занятиям. «Сам буду пробиваться!»

И образцом, отметьте себе это, товарищи, был для него наш Алексей Максимович Горький. Год за годом крестьянин-самоучка, Силыч наш, отдавал свои силы литературе. Он совмещал свои занятия с очень тяжелой службой на кораблях в Кронштадте. Надо по достоин­ству оценить это упорство и огромную человеческую целеустремленность. Решил человек стать грамотным, подняться на высокий культурный уровень – и добился этого. Он стал писателем с мировым именем.

Да послужит этот пример в назидание нашей моло­дежи. Она тоже должна ставить себе высокие политические цели борьбы за революцию, за коммунизм, за власть Советов, за родимую нашу Родину, за Совет­ский Союз. Наша молодежь должна упорно идти к повышению знаний своих, к повышению культуры, добиваться максимума.

Так вот, продолжаю о Силыче. Пришла война 1904 – 1905 годов – война с Японией. Японцы напали на Россию коварно, неправомерно, подло. Новиков-При­бой, тогда еще просто матрос Новиков Алексей, бата­лер, шел в поход на эскадре Рождественского. День за днем вел он свой дневник, записывал все перипетии похода, все события, происшествия. Писал и про дру­зей, и про недругов. Он участвовал в бою, страшном бою у Цусимы, которому он впоследствии посвятил свою книгу.

Когда русская эскадра была разгромлена, – автор дневника сжег его. Но в памяти этого упорного матроса многое осталось. И должно было пройти более двадцати пяти лет, пока Силыч вновь собрал все эти свои воспо­минания, вновь восстановил все материалы и написал свой глубокий, правдивый до конца, сильный роман «Цусима», известный ныне всему миру.

Но все это произошло не сразу. Силыч после боя, как и тысячи других матросов, был взят в плен. В плену он решил: восстановлю свой дневник! И он стал вновь записывать свои воспоминания, рассказы спасенных, рассказы матросов с других кораблей о том, что проис­ходило в походе и в бою. И таких записей собрал он не больше не меньше – целый чемодан.

Алексей Силыч был очень упорен и работоспособен, горел идеей: рассказать России правду о Цусиме, о пре­ступлениях царизма и о доблести простых матросов и офицеров, которые пошли и приняли бой,

Силыч как раз в те годы примкнул к революции. Он распространял уже в плену революционные бро­шюры. С этими брошюрами и с чемоданом своих цен­нейших записей готовился он возвратиться на большом океанском пароходе в Россию, родимую Россию. И тут провокаторы жандармского типа – дело было в одном из японских лагерей – убедили малограмотных суеверных солдат: «Вот, мол, такой тип завелся, против начальства идет, сам пропадет и вас за собой потянет...» и так далее. Солдаты струхнули.– А, против царя идешь! – И трехтысячная толпа окружила кучку мат­росов, которые жили вместе в одной палатке.

– Давай сюда этого Новикова!

Еще немного, и дело кончилось бы кровавым самосудом. Силыч рассказывал мне: «Ну, что было делать? Ну, скажи. Не сдаваться ведь. Вынули мы ножи. Матросов было нас человек пятнадцать, и прямо бросились вперед.– Расступись!–Что будет, то будет. И толпа обалдело шарахнулась, а матросы прорвались и спаслись. Озлобленная толпа налетела на нашу опустевшую палатку, разметала ее с колышками, взяла все вещи, записки, и все сожгла». В том числе опять погибли все записи Силыча.

Я напоминаю сейчас обо всем этом, чтобы было яснее, на какой подвиг вновь пошел наш Силыч, наш русский писатель, наш матрос. Он заново, в третий раз, начал восстанавливать свои записи. Он писал их год за годом, скитаясь по миру, сидя в вонючих клоповных кубриках, плавая на пароходах вдали от родины, не зная ничего толком о России. Но он верил в нее, верил в свой народ – в великий и смелый народ свой. Знал, что народ поднимется, сбросит оковы царизма и установит свой справедливый строй. Поэтому он и продолжал свою работу.

И вот после двух лет скитаний Новиков-Прибой, матрос с коммерческих пароходов, выпустил первые свои книжки о Цусиме – маленькие брошюрки. Царская цензура немедленно конфисковала их.– Как? Кто?

Что?

Писатель не испугался. Он не унывал и не сдавался. Он продолжал свою работу. Он собирал и собирал материалы...

Годы шли, не известный никому матрос, начинаю­щей литератор, продолжал свой труд. После десяти-двенадцати часов работы, когда люди сваливались и отсыпались, он заставлял себя писать.

Он ждал встречи с народом. Работать было неимо­верно тяжело. Ведь для записей оставались лишь вечерние, ночные часы. Силы уходили на потогонный, каторжный труд, на хозяев, которые изматывали простых матросов. Тяжело было на этих пароходах, в доках, в конторах. Но писатель терпел, не сдавался. Он копил материалы, он жил идеей: «Я расскажу народу правду о России, правду про флот, про матросов, про Цусиму».

Грянула первая мировая война, война 1914 года. По старому стилю началась она в июле... Тяжкие испытания принесла она России.

Народ разгневался. Прокатились валы великой на­шей революции. Силыч, вернувшись на родину, вос­прянул духом. Он хотел сразу рвануть, дать свою книгу. Но в деревне, где он тогда жил, пропали его записи...

Но Силыч – настоящий русский человек, идейный, упорный, крепкий, как железо. Он продолжал писать хотя пропажа дневников и записей изрядно осложняла, тормозила работу.

Сама жизнь наградила, наконец, писателя: в его деревне, когда начиналась коллективизация, где все перестраивали для новой жизни, случайно были найде­ны записки, которые Силыч считал пропавшими, запис­ки долгих его лет – с 1907 по 1913 год.

Как сиял Силыч, рассказывая мне это:

– Да, Всеволод, пойми, ведь нашли!

– Как не понять! Да понимаем, дорогой! – Какая была радость на его лице: записки, неоценимые, найденные и спасенные колхозниками, как бы восстановленные в четвертый раз,– были в руках Силыча. О, видели бы вы его в эти минуты!

Все лишнее в сторону – к станку, к станку! – к столу писателя!

Он писал упоенно, упорно, вдумчиво, писал кровью сердца. И вот Россия, наш Советский Союз, и весь мир, наконец, получили роман «Цусима».

Спасибо тебе, дорогой наш Силыч, хороший, умный, упрямый русский человек! Спасибо тебе за дело твоей жизни.

Я заканчиваю. Я очень рад, что мог рассказать вам, дорогие друзья-радиослушатели, радиослушатели Рос­сии и всего нашего Советского Союза, – одну простую, но очень важную страницу из истории нашей русской литературы. Будете перечитывать «Цусиму» – вспом­ните, чего она стоила Силычу. Вспомните об этом и глу­боко задумайтесь над тем, что значит труд – труд, в который вложена идея, большая светлая идея.

Силыч говорит нам: «Работайте постоянно, вклады­вая в эту работу огромное устремление быть полезным народу, всему человечеству!»

Гай Гракх

Обращение к народу.

Отрывок

[Аристократическая партия, не желая допустить Гая Гракха до занятия должности народного трибуна, незаконно задерживала его в провинции. Когда же Гракх тем не менее самовольно явился в Рим, он был обвинен чуть ли не в дезертирстве. Гракх произнес блестящую оправдательную речь, отрывок из которой до нас дошел:]

Я жил в своей провинции так, как считал для вас, граждане, полезным, а не как подсказывало мне мое личное честолюбие. Кабака в моем доме не было; не торчали за столом красивые подростки, и за моей трапезой дети ваши вели себя скромнее, чем даже в палатке полководца! Я жил в своей провинции так, что никто и пикнуть не смеет, что я взял с кого-нибудь взятку в один асс или что из-за меня кто-нибудь истратился на копейку! Два года я жил в провинции. И если за это время хоть одна девка пробралась в мою квартиру, если чей-либо раб был потревожен ради моего удовольствия, назовите меня, граждане, наипоследнейшим на свете негодяем!.. И если я так чист по отношению к рабам их, моих обвинителей, можете себе представить, как я жил с вашими детьми!.. Да вот вам, граждане, еще одна черточка: в провинцию уезжая, я взял с собой полные пояса денег, а отправляясь из провинции в Рим, они поехали со мной пустыми!. А другие, взяв с собой туда полные бочки с вином, повезли их назад тоже полные, только уже серебром!

1

Если бы я захотел выступить перед вами и просить у вас, чтобы мне, происходящему из столь знатного рода, мне, который потерял брата (Тиберия Гракха), погибшего за ваши интересы, когда из всей семьи Сципиона Африканского и Тиберия Гракха не осталось никого, кроме меня и моего маленького сына, - если бы я стал просить вас разрешить мне теперь отказаться от политической деятельности, чтобы не погиб до конца весь наш род и чтобы осталось хоть какое-либо продолжение нашей фамилии, не знаю, охотно ли вы согласились бы на исполнение этой просьбы.

2

Куда обращусь я, несчастный, куда я направлюсь? Быть может, пойду на Капитолий? Но он залит кровью брата! Или домой? Для чего? Чтобы там увидеть свою мать в горе, в слезах, в безнадежном отчаянии!..

Гучков А.И.

Речь об общем политическом положении

(Совещание «Союза 17 октября» в Петербурге 8 ноября 1913 г.)

(1) Центральным пунктом нашего совещания является не пересмотр нашего политического символа веры – нашей программы. Нам в ней не от чего отрекаться и нам к ней, к сожалению, тюка нечего добавлять. Далеко не пройден еще и тот первоначальный этап, который в ней намечен, и рано еще ставить дальнейшие вехи по тому же пути. Ведь если бы наша (программа была осуществлена в жизни в своих основных началах, мы имели бы перед собой картину полного обновления нашего отечества. Но в ее истории любопытно отметить следующую черту: осужденная при своем возникновении как слишком умеренная и отсталая, как еретическая с точки зрения правоверного радикализма, программа эта, нормальная для нас, проникла в общественное со­знание широких кругов и стала программою-минимумом и для более радикальных партий.

(2) Очередным вопросом, жгучим и настоятельным, является не вопрос о принципах, об общих задачах, которые ставит себе «Союз 17 октября», а вопрос о тех путях и средствах, которыми могут быть осуществлены эти принципы, могут быть разрешены эти задачи, – словом, вопрос о тактике. Этот вопрос выдвинут на пер­вый план и ходом событий последних лет, и современ­ным общим политическим положением. Какова должна быть тактика Союза? Как должны сложиться его отно­шения к другим факторам нашей государственной жиз­ни, в частности к правительству, к другим политичес­ким партиям? Практически пересмотр вопроса уже на­чался. Эволюция тактики уже наступила, быть может, не всегда сознанная, во всяком случае, не облеченная в систему, не формулированная ясно.

(3) Найти и обосновать эту формулу, утвердить ее как категорический императив дальнейшей политической работы для всех органов нашей партии – это является ближайшей и важнейшей задачей нашего совещания. Это будет одновременно и важным внутренним актом нашего политического самосознания и событием крупного значения в нашей государственной жизни. И поэтому естественно, что обсуждаемый нами вопрос о дальнейшей тактике Союза, о той позиции, которую он займет, сделался в настоящее время центром общественного внимания.

(4) Октябризм вышел из недр той либеральной оппозиции, которая сложилась около местного земского само-. управления в борьбе против того реакционного курса, который был принят правительством с .конца 60-х годов и, в общем, продержался, со случайными и временными отклонениями, до Смутного времени девятисотых годов. Оппозиция эта делала свое культурное дело в тех узких рамках и в той неблагоприятной обстановке, какие обусловливались общим политическим положением, но никогда не упускала из виду, что во главу угла должна быть поставлена коренная политическая реформа на началах народного представительства. Ядро октябристов, положивших в ноябре 1905 года начало «Союзу 17-го октября», образовалось из того меньшинства общеземских съездов, которое примыкало к общим требованиям широких либеральных реформ во всех областях нашей жизни и перехода от переживших себя форм неограниченного самодержавия к конституционному строю, но в то же время боролось против увлечений безудержного радикализма и против социалистических экспериментов, которые грозили стране тяжелыми политическими и социальными потрясениями. Эта группа с самого начала резко отмежевалась от тех революционных элементов, которые думали воспользоваться затруднительным положением правительства, чтобы насильственным переворотом захватить власть.

(5) В борьбе со смутой, в момент смертельной опасности для русской государственности октябристы решительно стали на сторону власти, которая целым рядом торжественных заверений, исходивших от Верховной Власти, заявила о своей готовности на самые широкие либеральные реформы. В ряде правительственных актов, начиная с указа Правительствующему Сенату от 12 декабря 1904 года и кончая Манифестом 17 октября, заключалась обширная программа преобразовании, которая отвечала назревшим нуждам страны и давним чаяниям русского общества. Эти акты явились торжеством русского либерализма, ибо содержащиеся в них начала были теми лозунгами, во имя которых в течение полувека боролись русские либералы.

(6) Такова была та политическая обстановка, в которой зародился и должен был зародиться октябризм. Октябризм явился молчаливым, но торжественным договором между историческою властью и русским обществом, договором о лояльности, о взаимной лояльности. Манифест 17 октября был, казалось, актом доверия к народу со стороны Верховной Власти; октябризм явился ответом со стороны народа – ответом веры в Верховную Власть.

(7) Но договор заключал в себе обязательства для обеих сторон, и сотрудничество с правительством обозначало общую работу в деле проведения широкой программы намеченных реформ и прежде всего в деле укрепления и развития начал конституционного строя. Только дружной работой правительства и общественных сил могла быть разрешена эта задача. Получилась картина, редкая в нашей русской жизни, небывалая со времени начала 60-х годов: две силы, вечно, казалось, непримиримо между собой враждовавшие, – власть и общество – сблизились и пошли одной дорогой; общество поверило власти, власть быстро почувствовала нужду в поддержке общества. В этом акте примирения выдающуюся роль сыграл П. А. Столыпин, представляющий совершенно исключительное сочетание тех качеств, какие требовались современным моментом. Благодаря именно его обаятельной личности, высоким свойствам его ума и характера накапливалась вокруг власти атмосфера общественного доброжелательства и доверия на место прежней ненависти я подозрительности.

(8) В 3-й Государственной думе октябризм мог уже выступить как важный фактор государственной жизни. История оценит с большей справедливостью, чем современники, значение 3-й Думы, отметит ее заслуги и в том, что она провела целый ряд серьезных законодательных мер в области государственного хозяйства, землеустройства, народного образования, суда, государственной обороны, и в том, что она заложила практически первые фундаменты, казалось, прочные, под молодой конституционный строй, и прежде всего в том, что своей уравновешенностью, своей спокойной работой, своим реализмом она оказала глубокое воспитательное влияние на русское общество. В том процессе умиротворения и отрезвления, который характеризует общественные настроения истекшего пятилетия, Государственная дума 8-го созыва сыграла выдающуюся роль.

(9) История оценит и те затруднения, и внутренние и внешние, с которыми встретилось молодое Народное представительство. Создавалась как будто небывало благоприятная обстановка для проведения намеченных преобразований, обещавших обновление во всех областях нашей жизни. Тяжелый урок недавнего прошлого, казалось, бесповоротно осудил тот курс, который привел Россию к катастрофе, почти на край гибели Революционное движение и сопровождавший его политический террор раздавлены; от них отхлынули те общественные симпатии, которые раньше составляли питательную почву. С исчезновением эксцессов революции лишались прежнего оправдания и эксцессы власти. Власть, думалось, прозрела и в своей преобразовательной работе .могла рассчитывать на поддержку широких и влиятельных общественных кругов, словом, открывалась новая эра.

(10) А между тем рядом с этим течением, параллельно ему, но в обратном направлении шла эволюция иного порядка. По мере того, как наступало успокоение, по мере того, как общество разоружалось, и уходила в даль опасность переворота, поднимали голову те элементы, которые во все эпохи и во всех странах отличались короткою памятью. Это были те силы, которые держали в своих руках судьбы России в доосвободительное время и определили тот государственный курс, который привел великое государство к небывалому унижению. В минуту грозной опасности перед, казалось, неизбежно наступившей тяжелой расплатой за их грехи и преступления они одно время стушевались, как бы исчезли с лица Русской земли, в смертельном страхе за себя бросив свой пост. Теперь они выползли из всех щелей – эти «спасатели отечества», а где они тогда были? Не среди правительства, по крайней мере правительства времен Столыпина, приходилось их искать. Среди «бывших людей» отжившего государственного строя, среди дворцовой камарильи, среди тех темных элементов, которые в прежнее время копошились и грелись около старых гнойников нашей русской жизни, среди всех тех, кого новый политический строй беспощадно выбрасывал за борт, – среди них рекрутировала свои силы возрождавшаяся реакция.

(11) И среди этих давно знакомых, примелькавшихся персонажей появились новые, неожиданные, странные фигуры, точно выходцы из совсем другой культурной Эпохи, появились на ролях важных факторов нашей современной государственной жизни. Эти безответственные, внеправительственные и сверхправительственные, а в данном случае и антиправительственные течения, органически связанные с формами русского абсолютизма, быстро захватили вновь, уже в условиях нового политического строя, прежние отвоеванные у них и покинутые ими позиции. Человек, который мужественно с ними боролся и пал, ими сверженный П. А. Столыпин, в беседе с одним русским журналистом сделал следующее меланхолическое признание: «Ошибочно думать, – говорил он, – что русский кабинет, даже в его современной форме, есть власть. Он – только отражение власти. Нужно знать ту совокупность давлений и влияний, под гнетом которых ему приходится работать».

(12) Ценное признание сделал в этом отношении «Колокол», орган, близкий Святейшему синоду, издаваемый В. М. Скворцовым, чиновником для особых поручений при обер-прокуроре Святейшего синода, В. К. Саблере и обязательный для выписки духовенством. В статье под заглавием «Миссия ген. Сандерса» (№ 2291 от 13 декабря 1913 г.), доказывающей, что «непосредственного нарушения наших интересов от вторжения немцев в Константинополь нет и сейчас быть не может», и вполне оправдывающей роль нашей дипломатии, между прочим, дается следующее объяснение отношения русского правительства к балканскому кризису: «Вспоминаются бестолковые банкеты наших славяноманов, с истерическими речами т.Вергунове и Бобринских; под давлением этих славянаманских кругов уверяют, объявление войны Турции висело на ниточке и как на нашего спасителя от бессмысленнейшего кровопролития указывают на одного проникновенного старца, искреннего патриота без кривляний квасного славянофильства, горячо любящего Россию и притом близкого к кормилу нашей высшей политики, который и удержал своим благотворным влиянием от страшного шага».

(13) Официальными оплотами реакции стали, как вы знаете, правое «рыло Государственного совета и организация объединенного дворянства. Было бы ошибочно думать, что эти органы являются сколько-нибудь верными показателями господствующих настроений русского дворянства и высшей русской бюрократии. Потребовался последовательный, искусственный подбор, чтобы придать им их современную физиономию. Русское дворянство, выполнившее своими руками великую культурную миссию нашего земства, в своем преобладающем большинстве есть, несомненно, элемент прогресса. Значительно преувеличена также легенда об оторванности русской бюрократии, ее отчужденности от общественных настроений и народных нужд. В те редкие моменты просветления, когда власть становилась на путь широкого творчества, она в составе своей бюрократии находила немало даровитых людей, которые с радостью несли свой громадный государственный опыт на служение открывающимся перед ними великим задачам. Так, новый русский суд, в счастливую минуту нашей истории, явился продуктом творчества нашей бюрократии,

(14) 3-я Государственная дума в момент своего созыва застала в Государственном совете в роли преобладающей группы так называемую группу центра. Группа эта, далеко не однородная по своему составу, объединилась, однако, общностью признания Манифеста 17 октября и других актов Верховной Власти освободительной эпохи как предустановленных основ предстоящей преобразовательной работы.

(15) На эту группу, составлявшую вместе с левым крылом решающее большинство, правительство могло опереться при проведении своей программы реформ. Между этой группой и тем думским центром, тоже пестрым по своему составу, который представлял большинство в Государственной думе, при всем различии политических оттенков был известный контакт, была общая почва, язык, возможность взаимными уступками создавать соглашения. Ряд новых назначений, последовательно, из года в год, проведенных в однородном направлении, постепенно, но решительно передвинул центр тяжести в Государственном совете в сторону правого крыла. Происходило не только механическое, численное усиление правого крыла, самый характер назначений был показателем, какое политическое направление было в данный момент в милости. А это, естественно, должно «шло влиять на те неустойчивые элементы, которые издавна привыкли сообразовывать свой курс с господствующим направлением атмосферных течений.

(16) Получалось тяжелое впечатление какой-то двойственности: с одной стороны, все оставалось как будто по-старому. Манифест не был отменен, обещания не были Взяты назад, правительство, с соизволения власти, продолжало разрабатывать и вносить законопроекты со ссылками; на акты освободительной эпохи, законопроекты, носившие определенную печать этой эпохи; с другой стороны, с соизволения, той же власти, последовательно усиливались те элементы, которые нисколько не скрывали своей непримиримой вражды к новому политическому строю и к тем представителям правительства, которые были на его стороне, элементы, учитывавшие и Манифест 17 октября, и другие однородные акты верховной власти как легкомысленные или малодушные уступки, вырванные либо силой, либо обманом, элементы, которые поставили своей задачей толкать власть к государственному перевороту и охотно предлагали свои к тому услуги.

(17) Главные усилия реакции были направлены на первых порах не столько против народного представительства, сколько против главы правительства, который являлся стойким сторонником нового государственного строя и в своей программе преобразований, сделавшейся задачею его жизни, стоял на почве новых начал. Характерным моментом этой борьбы явился памятный эпизод с законопроектом о штатах Морского Генерального Штаба. Это была проба сил. Удар был умело подготовлен, умно рассчитан. Он был направлен в то место, которое является жизненным нервам всякого госу­дарственного человека России. Опасный человек был побежден и надломлен. Надо было повторить тот же удар. И удары посыпались. Вы помните ту сложную интригу, которая разыгралась вокруг вопроса о введении земства в западных губерниях. Вы помните ту роковую ошибку, которую допустил П. А. Столыпин, – его мимолетная победа обратилась для него в окончательное поражение. Кампания, которая велась против этого выдающегося государственного деятеля, заслуга которого перед государством и монархиею громадны, находила себе вдохновение и поддержку в тех безответственных, внеправительственных течениях, которые совершенно правильно видели в нем для себя непримиримого и опаснейшего противника. В сторону этих течений все более передвигался политический центр тяжести. Возвышения и падения людей, важные события государственной жизни шли уже мимо правительства, имея иные скрытые, но более мощные источники. Правительство понемногу теряло ту легкую конституционную окраску которая содержалась в идее объединенного кабинета Мы возвращались к традициям личного режима с его худшими аксессуарами.

(18) Борьба Столыпина с этими реакционными течениями, которые он считал гибельными для России и для монархии, окончилась его поражением. Еще задолго до его физической смерти наступила его политическая предсмертная агония. И киевская катастрофа вызвала чувство радости, во всяком случае, облегчение не в одних только революционных кругах, откуда был направлен выстрел; не в одном только лагере русских радикалов, смерть этого крупного борца была учтена как успех, ибо выбыл из строя опаснейший противник. Несомненно, что если были люди, которые направляли предательский выстрел, то были и другие, которые ему не мешали. Сенаторская ревизия и ее исход только подтвердили подозрения и догадки.

(19) Борьба, в которой изнемог такой исполин, как Столыпин; конечно, оказалась уже совсем не по плечу его преемникам. Вряд ли даже с их стороны были сделаны к тому серьезные попытки: слишком грозным и предостерегающим примером стояла перед ними судьба их .предшественника. Надо съежиться, надо казаться маленьким, опасно противодействовать, избави Бог заслонять. Только этой ценою можно удержаться у власти, ценою самоупразднения. И правительство упразднило себя, правительство капитулировало по всей линии.

(20) Всем памятно, при каких условиях проходила избирательная кампания в 4-ю Думу. Правительством был составлен и приведен в исполнение грандиозный план фальсификации выборов. Правда, план этот в некоторых своих частях потерпел неудачу, и поэтому к нему принято относиться с некоторой снисходительной иронией. При этом забывают, что, с другой стороны, неудачу плана приписывают непоследовательности исполнителей, отклонением от намеченной системы. Правительственная избирательная кампания обнаружила с полной очевидностью, куда клонился правительственный курс. Нередко именно против октябристов было направлено острие административных воздействий: сводились счеты и с партией, которая я в моменты сотрудничества с правительством держалась вполне независимой позиции, сводились счеты и с отдельными членами партии, не угодными центральной власти или местной администрации. Борьба правительства против октябристов на выборах в IV Думу была, во всяком случае, характерным эпизодам в этой истории одной попытки со стороны русского общества к совместной работе с правительством.

(21) Результаты успеха, одержанного реакцией, сказались очень скоро. Иссякло государственное творчество. Глубокий паралич сковал правительственную власть: ни государственных целей, ни широко задуманного плана, ни общей воли. На их место выступили борьба личных интриг и домогательств, личные счеты, ведомственные трения. Государственный корабль потерял свой курс, потерял всякий курс, зря болтаясь по волнам. Никогда авторитет правительственной власти не падал так низко. Не вызывая к себе ни симпатий, ни доверия, власть не способна была внушить к себе даже страха. Даже то злое, что она творит, она творит подчас без злой воли, часто без разума, какими-то рефлекторными судорожными движениями. В характеристике правительства недоставало только элемента комического. И этот смешной штрих умудрилось оно прибавить, вызвав дружный хохот всей России, трагический хохот.

(22) Правда, есть еще такие ведомства, которые по инерции и в силу случайно благоприятных обстоятельств продолжают свой, когда-то в иных условиях намеченный, план работ, но и они встречают в центральном правительстве в лучшем случае 'безразличное равнодушие, а чаще недоброжелательство и противодействие. Правда, в торжественных случаях произносятся иногда старые, знакомые слова, но им уже никто не ве­рит, не верят ораторы, не верят и слушатели.

(23) Развал центральной власти отразился, естественно, и полной дезорганизацией администрации на местах. Осуществилась действительно какая-то административная децентрализация, но в карикатурной форме. На почве этой своеобразной автономии местные власти я расчете на безнаказанность, как бы угадывая виды центрального правительства, довели свой произвол до невероятных пределов, переходя подчас в озорство.

(24) Вполне естественно, что при таких условиях власть очутилась совершенно одинокой, брошенной всеми: ведь реакция, во всех своих видах, лишена всяких корней в стране, если не считать тех вскормленных за счет казенного пайка политических организаций, (которые декоративными стягами стараются прикрыть свое бессилие и ничтожество. Общественные симпатии и доверие, бережно и с трудом накопленные вокруг власти во времена Столыпина, вмиг отхлынули от правительстваa его приемников. Кончился медовый месяц.

(25) Но паралич власти оказался не только внутренним развалам. Разыгрались мировые события громадной, исторической важности. Перед Россией открывались широкие горизонты, создавались небывало благоприятные, новые международные комбинации. Исторические заветы России, ее реальные политические интересы, ее честь и ее польза требовали, чтобы она, как великая славянская держава, сыграла решающую роль в этом мировом кризисе. Россия, бодрая, сильная, здоровая Россия, верная своей истории и верящая в свою будущность, такая Россия выполнила бы свой долг. Но то же состояние прострации и маразма, которое вызвало внутреннее омертвение нашего государственного организма, сковало наши движения, обессилило нашу волю и извне. Наша внешняя политика, бездарная и малодушная, не только упустила все те выгоды, которые, помимо нас, чужими усилиями, волей, наконец-то, благоприятной нам судьбы, открывались перед Россией, но и потеряла все прежние позиции, .которые были завоеваны в прежние царствования неисчислимыми жертвами русского народа. Не следует от себя скрывать, что те бескровные, но все же поражения, которые Россия понесла в течение Балканского кризиса, имели громадное влияние на формирование общественных настроений, особенно в тех общественных кругах и народных массах, для которых великодержавная роль России является центральным пунктом их политического символа веры, отодвигая на второй план вопросы о недочетах нашей внутренней жизни.

(26) Каков же будет исход того тяжелого кризиса, через который мы ныне проходим? Что несет за собой надвигающаяся реакция? Куда ведет нас правительственный курс или, вернее, отсутствие всякого курса? К неизбежной тяжелой катастрофе. На таком общем прогнозе сходятся все люди самых противоположных политических верований, самых разнообразных общественных групп, сходящее с редким, небывалым единодушием. К этому прогнозу готовы присоединиться и сами носителя власти, па которую падает главная вина перед русским народам, их официальный, обязательный для них оптимизм плохо скрывает их внутреннюю тревогу.

(27) Когда обрушится эта катастрофа? В каких формах она явится? Кто может это предсказать! Один с радостным ожиданием, другие с жуткой тревогой вглядываются в эти горизонты. Но ошибутся те, которые рассчитывают, что на развалинах повернутого строя водворится, тот порядок, который отвечает их политическому и социальному мировоззрению. В тех стихиях, которые могут взять верх в надвигающейся борьбе, я не вижу тех устойчивых элементов, которые могли бы обеспечить какой бы то ни было прочный государственный порядок. Не рискуем ли мы скорее попасть в полосу длительной, хронической анархии, которая приведет государство к распаду? Не переживем ли мы опять смутное время, но уже при иной, более опасной внешней политической обстановке?

(28) Оглядываясь ныне назад на пройденный нами короткий, но поучительный политический путь, мы должны признать, что попытка, сделанная русским обществом в нашем лице, попытка сближения с властью дружной с ней работы в деле проведения в русскую жизнь начал, признанных самою властью, попытка мирного, безболезненного перехода от старого, осужденного уклада к новому строю потерпела неудачу. Сотрудничество наше было честное и лояльное, без излишней требовательности, без задней мысли. Октябризм удержал свою позицию до конца, выполняя договор даже тогда, когда с другой стороны настудила заминка в выполнении обязательства. Пока держалась вера в искренность власти и ее добрую волю, мы могли быть снисходительны к ней и терпеливы, мы делали уступки, давали оторочки, мы могли ждать, ибо оценивали всю трудность положения, мы видели те помехи, среди которых билась сама власть.

(29) Да, попытка октябризма примирить эти две вечно враждовавшие между собою силы, власть и общество потерпела неудачу. Но был ли октябризм ошибкой, исторической ошибкой, которую можно било бы поставить в вину русскому обществу и, в частности; нам, его творцам. Виноваты ли мы в том, что, поддаваясь естественному оптимизму, навеянному на нас эпохой, мы поверили обещаниям власти, облеченным в торжественную форму государственных актов. Наш оптимизм потерпел поражение. Но ведь вся история этих годов есть одна цепь неудач и поражений. Мы только напрасно будем искать, кто же удачники и кто же победители. Ведь в русской драме, заполнявшей собою истекшее десятилетие, потерпели неудачу все участники, последовательно сменявшие друг друга на политической сцене: реакция и революция, радикализм и социализм, национализм и либерализм. Теперь на подмостки вновь пробирается реакция, а может быть, и реставрация. Но обеспечен ли ей успех и надолго ли?

(30) Если октябризм разделил со всеми политическими попытками последних лет общую неудачливую судьбу, то все же исторической ошибкой он не был. Русскому обществу не было бы оправданий, если бы оно в момент грозной опасности для государства отказало в своей поддержке власти, которая, казалось, убежденно и решительно пошла на те преобразования, которые давно уже были намечены общественными требованиями. Такой момент лояльной поддержки правительственной политики со стороны общества должен был найти себе место в истории освободительной эпохи. Изолированное правительство было, естественно, обречено на неудачу в своих реформаторских попытках. И таким путем создавалось бы для него слишком легкое оправдание для возврата к старому порядку. Но если следует признать историческою необходимостью, а не ошибкой октябристский опыт сотрудничества с правительством ради общности целей, то было бы ничем не оправдываемой ошибкой, если бы этот опыт продолжался и после уроков прошлого, и при изменившемся новом порядке вещей.

(31) А в настоящее время мы действительно стоим перед совершенно изменившейся политической обстановкой, не имеющей, в сущности, ничего общего с той, при которой слагалась наша партия и определялась наша тактика. Мы стоим лицом к лицу уже не с той властью, с которой мы договаривались. Договор уже не нарушен, а разорван. Если раньше, при всех недочетах преобразовательной деятельности правительства, страна могла быть спокойна, по крайней мере за основное приобретение освободительной эпохи, за народное представительство, с которым связана вся будущность России, то в современном политическом курсе мы должны признать прямую угрозу конституционному принципу и начало полной ликвидации эры реформ. Мы знаем, что вопрос о строе поставлен как очередной вопрос если не самою правительственною властью, то в тех внеправительственных кругах, которые сильнее самого правительства. Сановники, делающие карьеру, наперерыв угодливо предлагают свои планы государственного переворота, а себя в их исполнители. Будет ли это открытый и крутой переворот с изменением самого характера народного представительства и его компетенции? Или это будет роспуск Думы, не сопровождающийся новым созывом? Не остановятся ли на более робком и мелком, но и осторожном решении вопроса, путем частичных разъяснений, установления прецедентов от случая к случаю, мало-помалу сузить права народного представительства? Может быть, не отваживаться пока на нарушение законов, а созвать Государственную думу еще раз на почве существующего избирательного закона, но с применением, на этот раз последовательным и неуклонным, всего того грандиозного аппарата, которым располагает правительство для массовой фальсификации выборов.

(32) Что же должно делать русское общество перед лицом этой опасности, угрожающей уже не тем или иным реформам, а самой реформе, ее жизненному центру, идее народного представительства? Что должны делать политические партии, оставившие себе задачей обновление России на тех началах политической свободы и социальной справедливости, которые нашли себе выражение в актах Верховной Власти освободительной эпохи? Что может и должна делать Государственная дума, поставленная доверием народа на страже целости государственного строя?

(33) Правда, ценой покорности, малодушных уступок, унизительных соглашений, быть может, и удалось бы народному представительству купить себе отсрочку под условием замкнуться в повседневной, будничной, мелкой работе и не дотрагиваться до великих государственных проблем. Прошла бы пора безвременья, просветлились бы горизонты ­ и народное представительство, благополучно пережившее эту тусклую эпоху, сохраненное как явление нашей государственно-правовой жизни, могло бы вновь занять властное положение в нашем государственном строе и развернуть широкую творческую работу. Но сберегла ли бы себя Дума даже этой ценою? И разве это не было бы политическим самоубийством народного представительства, крушением самой его идеи в народном сознании? А тем временем неудержимо шел бы гнилостный процесс разложения нашего государственного организма, убивая жизненную ткань, накапливая элементы смерти и тления.

(34) Перед Государственною думой, которая верна своему долгу перед государем и государством, есть только один путь. Если другие органы власти являются малодушными попустителями, а может быть, и преступными соучастниками, то Государственная дума должна взять в свои руки защиту дела русской свободы незыблемости нашего государственного строя. Все орудия своей власти, всю силу своего авторитета должна она отдать этому делу. Как ни ограниченны, казалось бы, те боевые средства, которыми располагает ваше народное представительство, все же я они не все и не в полной мере нашли себе применение. Во имя долгожданной политической свободы, в защиту конституционного принципа, в борьбе за реформы должны быть использованы все легальные средства парламентской борьбы: свобода парламентского слова, авторитет думской трибуны, право запросов, право отклонять законопроекты и прежде всего бюджетные права, право отклонять кредиты.

(35) На поддержку со стороны народного представительства должно рассчитывать только такое правительство, которое явилось бы прежде всего надежною порукою, что оно не станет орудием государственного пере­ворота и что оно возьмет на себя выполнение той широ­кой программы либеральных реформ, которая нашла себе выражение в важных государственных актах освободительной эпохи. В этих актах именем Верховной Власти утверждались принципы конституционного строя правового порядка, провозглашалась незыблемость основ гражданской свободы, обещались гарантии неотъемлемости дарованных благ этой свободы, высказывалась забота о поддержании престижа Государственной думы и об обеспечении подобающего ей значения, проводилась правильная мысль, что правительство не должно являться элементом противодействуя решениям Думы, признавалась важность установления нормальных отношений между Думою и Государственным советом, путем преобразования Совета на началах видного участия выборного элемента, внушались властям на всех ступенях прямота и искренность в утверждении гражданской свободы ив установления гарантий этой свободы, намечались, наконец, основные линии экономической политики, направленной ко благу широких масс

(36) Сравните эти прекрасные, возвышенные слова, целиком выхваченные из важного правительственного акта, сопровождавшего Манифест 17 октября, с современною действительностью и современным правительственным курсам, и вы увидите ту кривую падения, которую описала за истекший короткий промежуток времени русская правительственная власть. Подобрать эту брошенную авторами программу, «принять ее», как значилось на подлинном в высочайшей отметке, «к руководству», полудить правительство ее выполнению – такова очередная задача и важнейший долг Государственной думы.

(37) И именно на нас, октябристах лежит прежде всего этот долг. Когда-то, в дни народного безумия, мы подняли наш отрезвляющий голос против эксцессов радикализма, но в дни безумия власти именно мы должны сказать этой власти серьезное слово предостережения. Мы когда-то верили и призывали к вере, мы терпеливо ждали – теперь мы должны заявить, что нашему терпению пришел конец, одновременно с нашею верою. Нельзя оставлять в данный момент за профессиональной оппозицией, за радикальными и социалистическими партиями монополию оппозиции против власти и принятого ею гибельного курса, ибо это создавало бы опасную иллюзию, будто власть борется против радикальных утопий и социалистических экспериментов, между тем как она противодействует проведению самых умеренных и элементарных требований общества, получивших когда-то признание со стороны самой власти. Перед грядущей катастрофой именно мы должны сделать эту последнюю попытку образумить власть, открыть ей глаза, вселить и в нее ту тревогу, которою мы полны, ибо мы представители тех имущих, буржуазных классов, которые всеми своими жизненными интересами связаны с мирной эволюцией государства и на которые в случае потрясений обрушится первый удар.

(38) Кто явится союзниками октябризма в этой борьбе за основы реформы и в Думе и вне Думы? В нашей молодой политической жизни политические партии еще далеко не вышли из стадии формирования, и их группировки все еще находятся в переходном, флуктуирующам состоянии. В пределах тех задач, которые ставит себе в данный момент октябризм, и в пределах тех средств борьбы, которые ему свойственны, он примет всякую помощь. Но общность опасности и общность противника, сходство в тактических приемах, рассчитанных на данный момент, не могут лишить октябризма его самостоятельного характера. В основу октябризма легло совершенно определенное мировоззрение, не кабинетным путем, не на партийных конференциях выработанное, а выношенное в течение долгих лет русскою жизнью, определенными течениями русской общественной массы, сложившееся около культурной работы русской либеральной буржуазии, преимущественно в области местного самоуправления. Из этого мировоззрения естественно вытекла та программа, которая явилась как бы учредительным актом октябристской партии. Программе этой отвечают определенные решения тех главнейших задач русской жизни, которые стоят перед современным поколением. И общность тактики данного момента не будет в состоянии преодолеть и даже прикрыть тех точек различия, тех глубоких демаркационных литий, которые отделяют октябризм от других русских общественных течений и дают ему свое важное и самостоятельное место в обшей экономии русских политических партий.

(39) Будет ли услышан наш голос? Дойдет ли наш крик предостережения до тех высот, где решаются судьбы России? Заразим ли мы власть нашею мучительною тревогою? Выведем ли мы ее из состояния того сомнамбулизма, которым она охвачена? Хотелось бы верить. Во всяком случае, это наш последний шанс для мирного исхода из кризиса. Пусть не заблуждаются относительно народных настроений, пусть не убаюкиваются внешними признаками спокойствия. Никогда еще революционные организации, добивающиеся насильственного переворота, не были в таком состоянии разгрома и бессилия, и- никогда еще русское общество и русский народ не были так глубоко революционизированы действиями самой власти; ибо с каждым днем все более теряется вера в эту власть, а с ней и вера в возможность Нормального, мирного выхода из кризиса.

(40) Ведь очередная опасность в данный момент не в партиях переворота, не в антимонархической проповеди, на в антирелигиозных учениях, не в пропаганде социализма и антимилитаризма, нe в агитации анархистов против государственной власти. Историческая драма, которую мы переживаем, заключается в том, что мы вынуждены отстаивать монархию против монарха, церковь против церковной иерархии, армию против ее вождей, авторитет правительственной власти – против носителей этой власти. Мы как будто завязли в полосе общественного уныния и апатии, что есть состояние пассивное, – но от него лишь один шаг к чувству отчаяния, которое представляет уже активную силу громадного разрушительного действия. Да отвратит Господь Бог от нашего отечества эту грозную опасность.

Демосфен.

Из третьей речи «Против Филиппа, Царя Македонии».

(32) Но чего же еще не хватает ему [то есть Филиппу] до последней степени наглости? Да помимо того, что он разорил города, разве он не устраивает пифийские игры [Эти игры проводились каждые четыре года в Дельфах в честь Аполлона.], общие состязания всех греков, и, когда сам не является на них, разве не присылает своих рабов руководить состязаниями в качестве агонофетов [Устроители состязаний по отношению к царю, с точки зрения афинян, это рабы.]? Разве не завладел Пилами [Пилы - то же, что Фермопилы.] и проходами, ведущими к грекам, и не занимает эти места своими отрядами и наемниками?

(33) Разве не предписывает он фессалийцам, какой порядок управления они должны у себя иметь? Разве не посылает наемников - одних в Порфм [Гавань на острове Эвбея в области Эретрии.], чтобы изгнать эретрийскую демократию, других - в Орей [Город в северной части Эвбеи.], чтобы поставить тираном Филистида? Но греки, хотя и видят это, все-таки терпят, и, мне кажется, они взирают на это с таким чувством, как на градовую тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась, но ни один человек не пытается ее остановить.

(34) И никто не защищается не только против тех оскорблений, которым подвергается от него вся Греция, но даже и против тех, которые терпит каждый в отдельности. Это уже последнее дело! Разве он не предпринимал похода на Амбракию и Левкаду [Амбракия - город в области Греции, Акарнанин; Левкада - город на острове Левкаде близ Акарнании.] - города, принадлежащие коринфянам? Разве не дал клятвенного обещания этолийцам передать им Навпакт [Город в Этолии, средняя Греция.], принадлежащий ахейцам? Разве у фиванцев не отнял Эхин, разве не отправляется теперь против византийцев, своих собственных союзников?

(35) Разве у нас - не говорю уж об остальном - он не завладел крупнейшим нашим городом на Херсонесе, Кардией [Город в Фессалии.]? И вот, хотя мы все страдаем от такого отношения к себе, мы все еще медлим, проявляем малодушие и смотрим на соседей, полные недоверия друг к другу, а не к тому, кто всем нам наносит вред. Но если этот человек относится ко всем с такой наглостью теперь, то как вы думаете, что же он станет делать тогда, когда подчинит своей власти каждого из нас поодиночке?

(36) Что же в таком случае за причина этого? Ведь, конечно, не без основания и не без достаточной причины тогда все греки с таким воодушевлением относились к свободе, а теперь так покорно терпят рабство. Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое, чего теперь уже нет, - то самое, что одержало верх и над богатством персов, и вело Грецию к свободе, и не давало себя победить ни в морском, ни в сухопутном бою; а теперь это свойство утрачено, и его утрата привела в негодность все и перевернула сверху донизу весь греческий мир.

(37) Что же это такое было? Да ничего хитрого и мудреного, а только то, что людей, получивших деньги с разных охотников до власти и совратителей Греции, все тогда ненавидели, и считалось тягчайшим позором быть уличенным в подкупе; виновного в этом карали величайшим наказанием, и для него не существовало ни заступничества, ни снисхождения.

(38) Поэтому благоприятных условий во всяком деле, которые судьба часто дает и нерадивым против внимательных, и ничего не желающим делать против исполняющих все, что следует, нельзя было купить ни у ораторов, ни у полководцев, равно как и взаимного согласия, недоверия к тиранам и варварам и вообще ничего подобного.

(39) А теперь все это распродано, словно на рынке, а в обмен привезены вместо этого такие вещи, от которых смертельно больна вся Греция.

(40) Ведь что касается триер [Род военного корабля с тремя рядами гребцов.], численности войска и денежных запасов, изобилия всяких средств и вообще всего, по чему можно судить о силе государства, то теперь у всех это есть в гораздо большем количестве и в больших размерах, чем у людей того времени. Но только все это становится ненужным, бесполезным и бесплодным по вине этих продажных людей.

[Пункты 41-45. Для доказательства отношения афинян к продажности в былые времена Демосфен цитирует надпись на медном столбе на Акрополе: "Артмий из Малой Азии карается лишением всех прав и смертью за то, что вывез золото из Мидии в Пелопоннес".]

(46) Но не то теперь. Вы совсем не так относитесь и к подобным делам, и вообще ко всему остальному, а как? Вы сами знаете; к чему во всем обвинять одних вас? А приблизительно так же и ничуть не лучше вас относятся и все остальные греки, почему я и говорю, что настоящее положение вещей требует и большого внимания и доброго совета. Какого? Хотите, чтобы я сказал? А вы не разгневаетесь?

(47) Далее, какое странное рассуждение высказывают те люди, которые хотят успокаивать наше государство тем, что будто бы Филипп еще не так силен, как некогда были лакедемоняне; что те главенствовали повсюду над морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять; но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено. Но я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты большие успехи и теперешнее положение совершенно непохоже на прежнее, ни одна отрасль не сделала больших успехов и не развилась так сильно, как военное дело.

(48) Прежде всего, тогда лакедемоняне, как я слышу, да и все остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую лучшую пору года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами, то есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до такой степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий, что даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная и открытая война.

(49) Теперь же вы, конечно, видите, что большинство дел погубили предатели и ничего не решается выступлениями на поле битвы или правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда ему угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив себя легковооруженными - конницей, стрелками, наемниками - вообще войсками такого рода.

(50) Когда же с этими войсками он нападет на людей, страдающих внутренними недугами, и никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю уж о том, что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он не делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не приостанавливает своих действий.

(51) Все, конечно, должны знать и учитывать это обстоятельство, и потому нельзя подпускать войну в свою землю, нельзя оглядываться на простоту тогдашней войны с лакедемонянами, чтобы не переломать шею, дав себя сбросить с коня; но надо оберегать себя мерами предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на возможно более далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы он не двинулся из своей страны, а не ждать того, когда придется вступить с ним в борьбу, схватившись уже грудь с грудью.

(52) Правда, с военной точки зрения у нас есть много естественных преимуществ, но, конечно, граждане афинские, при том лишь условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, - именно, природные свойства его страны, которую можно свободно грабить и разорять во многих местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато к борьбе он подготовлен лучше нас.

(53) Однако нужно не только понимать это и не только военными действиями оборонять себя от него, но надо также сознанием и всем помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами, имея в виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока не покараете пособников их внутри самого государства.

(54) А этого, клянусь Зевсом и всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, да и не хотите, но вы дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже назвать (часто на мысль мне приходило даже опасение, не божество ли какое-нибудь преследует дела нашего государства), что ради ли перебранки, или из зависти, или ради потехи, или безразлично по какому случайному поводу, - вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать не стали бы, что они действительно таковы), и вы смеетесь, когда они кого-нибудь осыпят бранью.

(55) И еще не в этом весь ужас, хотя и это само по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили возможность даже с большей безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим нас самих. Однако посмотрите, сколько гибельных последствий готовит вам это желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам будут знакомыми.

[Перечисление фактов измены в пользу Филиппа в Олинфе, Эретрии, Орее.]

(63) "В чем же причина, - может быть, возникает у вас недоумение, - почему и олинфяне, и эретрийцы, и орейцы охотнее слушали ораторов, говоривших в пользу Филиппа, чем тех, которые говорили в пользу их же самих?" - Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в своих речах наилучшими побуждениями, иногда даже при желании не могут сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им приходится обращать на спасение государства; наоборот, эти люди уже самым своим угодничеством действуют на руку Филиппу.

(64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили, что в этом нет никакой надобности; те - что надо воевать и относиться с недоверием, а эти - что надо соблюдать мир, - и так до тех пор, пока не оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло таким же образом, - не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни говорили так, чтобы угождать, и старались не доставлять никакой неприятности, другие говорили то, что должно бы принести спасение, но этим навлекали на себя вражду. А многое, особенно под конец, народ допускал и не так, ради удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что в целом уже все потеряно.

(65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном, я и боюсь, - не случилось бы и с вами, когда при тщательном подсчете всего вы придете к сознанию, что вам ничего уже нельзя поделать. И когда я вижу людей, вовлекающих вас в это, я не робею, а чувствую стыд, так как сознательно или бессознательно они вовлекают государство в тяжелое положение. Тогда пусть никогда, граждане афинские, наше государство не дойдет до этого: умереть в десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из лести перед Филиппом и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в виду вашу пользу.

[Олинфийцы, эретрийцы и орейцы жестоко поплатились за доверие к друзьям Филиппа, но им раскаиваться уже поздно.]

(70) Вот так же и с нами, граждане афинские, пока мы, еще целы ивладеем величайшим государством, богатейшими средствами, прекраснейшей славой; может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел бы спросить: "Что нам делать?" Я, клянусь. Зевсом, расскажу об этом и даже внесу письменное предложение, так что, если вам будет угодно, вы утвердите его своим голосованием. Прежде всего надо самим обороняться и готовиться, - я имею в виду подготовку триер, денег и воинов. Ведь если даже все остальные согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу.

(71) Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так, чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным; будем для разъяснения дела отправлять послов во все стороны, как-то: в Пелопоннес, на Родос, на Хиос, к царю (К персидскому царю.) (ведь и его расчетам не противоречит эта задача - не дать Филиппу покорить все своей власти) - это затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае надобности были у вас соучастниками и в опасностях и в расходах, а если это не удастся, то чтобы хоть выиграть время для действий.

(73) Однако если я предлагаю вам обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли отказываться, от принятия всех необходимых мер для собственной обороны. В самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений, заявлять, будто заботимся о чужом, и, пренебрегая настоящим, пугать остальных страхом за будущее. Нет, я и не предлагаю этого, но зато я настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать деньги и исполнять все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться и делать первыми то, что следует, а тогда уж и остальных греков созывать и собирать, осведомлять и убеждать. Это является обязанностью государства, обладающего таким значением, как ваше.

(74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне (Жители полуострова Халкидики на северо-востоке Греции.] или мегарцы [Жители города Мегар в Мегариде, с востока примыкавшей к Аттике.], вам же самим удастся убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет, если сами они останутся целы - каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали и оставили в наследство ваши предки ценой многих великих опасностей.

(75) Если же каждый будет изыскивать средства к исполнению своего желания, но в то же время будет сидеть сложа руки и думать только о том, чтобы самому не делать ничего, тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, так как, если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего не хотите делать, но их нигде нет; во-вторых, я боюсь, как бы со временем уже необходимость не заставила нас делать сразу все то, что мы сейчас не хотим.

(76) Итак, вот каково мое мнение: об этом я вношу и письменное предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут поправиться, если они будут проводиться в жизнь. Впрочем, если кто-нибудь другой может предложить что-нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет. Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит - да помогут все боги! - нам на пользу.

Исократ

Панегирик – патриотическая речь на всенародном праздничном собрании

вступление

(1) Часто удивлялся я на организаторов всенародных праздничных собраний и на учредителей гимнастических состязаний, на то, что они выдающиеся физические качества таких больших наград удостаивали, а тем, которые индивидуально потрудились для общего блага и все стремления направили к тому, чтобы и всем другим быть в состоянии оказать пользу,, этим людям никакого почета не воздавали;

(2) об этих последних людях им естественнее было бы больше проявить заботы; ведь что касается атлетов, то, если бы даже они получили вдвое больше силы, ничего не прибавилось бы всем прочим, а от умно мыслящего (даже) одного человека все извлекли бы пользу, желающие приобщиться его образу мыслей.

(3). Однако я не пал духом и не предпочел безразличное отношение, но, признав достаточной наградой для себя будущую славу благодаря этой речи, выступаю с советом и относительно войны против варваров [Против персов.] и относительно согласия среди нас самих; причем мне не безызвестно, что многие из выдававших себя мудрецами уже набросились на эту тему;

(4) но я надеюсь превзойти прочих, благодаря чему всем другим покажется, что ничего никогда не было сказано об этих вещах, а вместе с тем я признал, что самые лучшие из речей те, которые трактуют о важнейших вопросах, речи, которые и ораторов больше других на вид выдвигают, и слушателям больше других пользы приносят;

(5) одна из таких речей и эта. Да и удобный момент еще не миновал, когда было бы уже напрасно и напоминать об этом; ведь тогда следует прекращать речь, когда или данные события не будут иметь места и больше не явится необходимость обсуждать их, или если речь покажется такой совершенной, что не оставит возможности прочим ораторам что-нибудь прибавить.

(6) А пока события находятся в прежнем состоянии, сказанное же по этому поводу слабо, как после этого глубоко не обдумать эту мою речь, которая, если будет иметь успех, и от междоусобной войны, и от настоящего тревожного положения, и от величайших бед нас избавит?

(7) Кроме того, если бы никоим образом иначе нельзя было бы освещать одни и те же события, как только в одной форме, то могло бы прийти кому-нибудь в голову, что излишне, говоря в той же форме, в какой говорили другие, снова надоедать слушателям;

(8) но так как природа речей такова, что является возможность об одних и тех же предметах трактовать на разные лады, важные вещи делать маловажными, незначительным придавать значение, старое представлять по-новому, а о недавно происшедшем сказать по-старому, в таком случае больше нельзя избегать говорить о том, о чем раньше сказали другие, но лучше их следует попытаться сказать.

(9) Ведь ранее происшедшие события являются общим для всех нас материалом, но в удобный момент им воспользоваться, соответствующим образом каждое событие продумать и в хорошей словесной форме выразить - это разумным людям присуще.

(10) Я полагаю, в том случае огромный толчок для развития получают и все прочие искусства и мастерство в произнесении речей, если кто с восторгом будет ценить не первых дела начинающих, но лучше других каждое из них совершающих, и не старающихся о тех делах говорить, о каких никто ранее не сказал, но так умеющих сказать, как никто другой не смог бы.

Кони А.Ф.

Речь «Федор Михайлович Достоевский»

вступление

Я попросил нашего председателя разрешить мне выйти из пределов программы заседания Юридического общества, чтобы сказать несколько слов в память человека, перед гробом которого было пролито в эти последние дни столько искренних слез…

Три вопроса возникают перед человеком, который, познакомясь в теории с уголовным правом, впервые касается на практике обширной ми темной области, действий, называемых преступлением. Прежде всего является вопрос о живом содержании преступления, – не как отвлеченного понятия о нарушении норм, а как конкретного, осознательного действия. Теория дает общие положения, указывает руководящие начала, определяет состав каждого преступления, – но его сокровенное содержание не вмещается в ее рамки. Совокупность влияний, порождающих преступление, и та внутренняя борьба, которая должна происходить в человеке между волею и страстью, между совестью и влечением, прежде чем он решится на роковой шаг, – ускользают от теории. Она может наметить лишь стадии развития преступления… И вопрос о внутреннем содержании преступления, о том, каким образом порочная наклонность, ложная идея победили страх наказания и привычку подчиняться условиям общественного быта, – остается открытым перед юристом, в помощь которому является одна теория права. Она указывает ему на преступление как на проявление вражды против общественного порядка и по большей части оставляет его с неизбежным жизненным вопросом о том, как дошел враг до того, чтобы сделаться таковым.

Судьба благоволила к нашему развитию в этом отношении. Она нашла человека, который сумел дать такой ответ, она дола нам Федора Михайловича Достоевского.

Кони А.Ф.

Речь по делу об акушере Колосове и дворянине Ярошевиче, обвиняе­мых в участии в подделке акций Тамбовской Козловской железной дороги, а по­следний, кроме того, в приготовлении к отравлению.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Вам предстоит произнести приговор по делу весьма сложному и во многих отношениях весьма интересному. Оно интересно по свойству преступления, по обстановке, при которой оно совершено, и по личностям самих подсудимых. Вам, господа присяжные заседатели, в течение вашей довольно продолжительной сессии приходилось встречаться преимущественно с подсудимыми обыкновенного типа. По большей части это были обвиняемые в обыденных преступлениях, преимущественно в краже. Бедность, неразвитость, отсутствие безвредных развлечений и иногда крайне печальная нравственная и бытовая обстановка являлись причинами, привлекавшими их на скамью подсудимых. Совершив преступление, нарушив закон, они служивали по большей части наказания, но тем не менее, нельзя не пожалеть, что они были поставлены судьбой в положение, которое благоприятствовало совершению преступления. Но ничего подобного в настоящем деле мы не видим. Перед нами другие подсудимые. Перед нами люди которые, во всяком случае, имеют некоторую претензию считаться лицами развитыми, которые имеют существованию довольно определенные, а один из даже сравнительно весьма большие. Эти лица могли бы совершенно иначе сложить свою жизнь чем они ее сложили, могли бы отдать ее такой деятельности, которая не привлекает в конце концов на скамью подсудимых. Я думаю, что напряженное внимание, с которым вы относились к судебному следствию, избавляет меня от необходимости указывать вам на многие мелочные подробности дела. Поэтому я буду касаться только выдающихся его сторон, будучи убежден, что остальное дополнят ваша память и совесть. Вы точно так же не упустите из виду и того что дело это приподнимает кусочек завесы над дея­ниями совершаемыми во мраке и редко всплывающими свет божий, над действиями, которые совершенно напрасно старается приурочить один из подсудимых к целям общего блага и спокойствия. Вы вглядитесь в эти деяния пытли­вым взором и в приговоре вашем оцените их нравственное достоинство!.

Кони А.Ф.

Речь по делу о лжеприсяге в бракоразводном деле супругов 3-ных.

Господа судьи! Господа присяжные заседатели!

Вам предстоит рассмотреть дело, выходящее из ряда вон как по трудности своего возникновения, так и по некоторым своим особенностям. Подобного рода дела редко доходят до суда. Преступление, о котором идет речь, обставляется обыкновенно так, что становится очень трудно уловимым. Поэтому в том, что подобное дело дошло до суда, уже надо признать некоторую предварительную победу правосудия. Кроме того, при производстве подобного дела, в большей части случаев, свидетели наносят в него такую массу грязи, что трудно отличить настоящие обстоятельства его от тех, которыми оно загрязнено и искажено.

Кони А.Ф.

Речь по делу о подлоге расписки в 35 тысяч серебром от имени княгини Щербатовой.

Господа судьи, господа присяжные заседатели!

Дело, подлежащее нашему обсуждению, и по свойству преступления, и по его сложности выходит из ряда дел обыкновенных. Преступления, принадлежащие к разряду многообразных подлогов, отличаются от большинства других преступлений, между прочим, одною резкою характеристическою чертою: в большей части преступлений обвиняемые становятся более или менее в явно враждебные отношения к лицу потерпевшему и действуют поэтому, не всегда имея возможность тщательно обдумать все эти поступки, все предусмотреть, что нужно устранить, и обставить свои действия так, чтобы потом, в случае преследования, предстать, по-видимому, чистыми и по возможности неуязвимыми; напротив, преступление подлога совершается всегда путем длинного ряда приготовительных действий и почти всегда таким образом, что виновный имеет возможность обдумать каждый свой шаг, предусмотреть его последствия и рассчитать все шансы успеха. Кроме того, это последнее преступление не совершается никогда под влиянием кратковременного увлечения, под давлением случайно и нежданно сложившихся обстоятельств, но осуществляется спокойно и, так сказать, разумно. Существенный признак этого преступления составляет обман, в который вводятся лица, против которых направлен подлог, поэтому очень часто бессознательным помощником, пособником, средством для совершения подлога является тот, против кого он совершается, является лицо слишком доверчивое, мало осторожное. Иногда такое лицо своею неосмотрительностью помогает обвиняемому, само прикладывая руку к своему разорению, как это было в настоящем деле. Вот почему подобного рода преступление представляет для исследования подчас большие трудности и они увеличиваются еще и тем, что подлог совершается большею частью в обстановке, исключающей всякую возможность добыть свидетелей самого содеяния тех действий, в которых выразилась преступная мысль обвиняемого. Поэтому в таких делах, быть может, более, чем в каких-либо других, необходимо вглядеться в житейскую обстановку участвующих в деле лиц, посмотреть на их взаимные отношения, разобрать и оценить их. Прежде чем приступить к разбору улик, следует постараться вывести из оценки этих отношений возможность или невозможность совершения тех деяний и происхождения тех обстоятельств, которые подали повод к возникновению вопроса о преступлении. Поэтому и в настоящем случае я прежде всего обращаюсь к бытовой стороне данного дела. Краткий очерк личности и обстановки как княгини Щербатовой, так и подсудимых должен ответить на вопрос о том, действительно ли мог быть совершен в настоящем случае подлог.

Кони А.Ф.

Речь по делу о Станиславе и Эмиле Янсенах, обвиняемых во ввозе в Россию фальшивых кредитных билетов, и Германии Акар, обвиняемой в выпуске в обращение таких билетов.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Позднее время, в которое начинаются судебные прения, утомительное судебное заседание и, наконец, то внимание, с которым вы слушали настоящее дело, обязывают меня и дают мне возможность быть кратким, дают возможность указать лишь на главные стороны дела, основанием которых послужат только те данные, которые вы слышали и оценили на судебном следствии. Я не буду касаться многих побочных обстоятельств и мелочей, полагая, что они все оставили в вас надлежащее впечатление, которое, конечно, повлияет и на ваше убеждение. Когда возникает серьезное обвинение, когда на скамье подсудимых сидят не совсем обыкновенные люди, когда они принадлежат не к тому слою общества, который поставляет наибольшее число преступников, – если не качеством, так количеством,– то, естественно, является желание познакомиться с личностью подсу­димых, узнать свойства и характер самого преступления. Быть может, в их личности, быть может, в свойстве самого преступления можно почерпнуть те взгляды, которыми необходимо руководствоваться при обсуждении дела, быть может, из них можно усмотреть и то необходимое и правильное освещение фактов, которое вытекает из отношения подсудимых к этим фактам.

Пред вами трое подсудимых. Один из них старик, уже оканчивающий свою жизнь, другой – молодой человек, третья – женщина средних лет. Все они принадлежат к классу если не зажиточному, то во всяком случае достаточному. Один из них имеет довольно прочное и солидное торговое заведение; он открыл и поддерживает в Петербурге торговый дом, у него обширные обороты, он занимается самою разнообразною деятельностью: он и комиссионер, и предприниматель, и прожектер, и член многих, по его словам, ученых обществ, наконец, – человек развитой и образованный, потому что получил во Франции даже право читать публичные лекции; он некогда занимался медициной, но затем оставил ее и пустился в торговые обороты, посвящая этим оборотам всю свою деятельность и все свои способности для того, чтобы довести эти обороты до возможно большего объема. Поэтому у него положение в коммерческом мире довольно хорошее и прочное. Вы слышали здесь, что он производит большие уплаты и находится по делам в связи с главнейшими торговыми домами. Другая личность – его сын. Он стенограф, говорят нам. Чтобы он был хороший стенограф, об этом судить трудно. Мы знаем из его собственных слов, что он не может прочесть стенографической надписи на карточке, отзываясь, что забыл стенографию в течение двух месяцев. Но тем не менее, он еще может выучиться своему делу, и если у него нет прочного положения в обществе, то зато у него есть семейство, любящая мать, занимающийся обширною торговлею отец, молодость, силы, надежды на будущее и, следовательно, наилучшие условия, чтобы зарабатывать хлеб честным образом. Наконец, третья – модистка высшего полета, имеющая заведение в лучшем месте Петербурга и посещаемая особами, принадлежащими к высшему кругу общества. Таковы подсудимые. Они обвиняются в важном и тяжком преступлении. Есть ли это преступление следствие порыва, страсти, увлечения, которые возможны при всяком общественном положении, при всякой степе­ни развития, которые совершаются без оглядки назад, без заглядыванья вперед? Нет, это преступление обдуманное и требующее для выполнения много времени. Чтобы решиться на такое преступление, нужно подвергнуться известному риску, который может окончиться скамьею подсудимых, как это случилось в настоящем деле. Чтобы рискнуть на такое дело, нужно иметь в виду большие цели, достижение важного результата и, притом, конечно, ма­териального, денежного. Только ввиду этого результата можно пойти, имея уже определенное общественное положение, на преступление. Но если важен результат, если заманчивы цели, если решимость связана с большим риском, если можно видеть впереди скамью подсудимых и сопряженную с нею потерю доброго имени и прочие невеселые последствия, то, естественно, что при со­вершении этого преступления нужно употребить особую энергию, особую осмотрительность, обдумать каждое действие, постараться обставить все так хитро и ловко, чтобы не попасться, постараться особенно, чтобы концы были спрятаны в воду. Итак, вот свойства подобного преступления. Преступление это есть распространение фальшивых кредитных билетов. Я полагаю, что излишне говорить о его значении. Оно представляется с первого взгляда, по-видимому, не нарушающим прямо ничьих прав; в этом один из главных процессуальных его недостатков. Пред вами нет потерпевших лиц: никто не плачется о своем несчастии, никто не говорит о преступлении подсудимого с тем жаром, с каким обыкновенно говорят пострадавшие. Но это происходит оттого, что потерпевшим лицом представляется целое общество, оттого, что в то время, когда обвиняемый сидит на скамье подсудимых, в разных местах, может быть, плачутся бедняки, у которых последний кусок хлеба отнят фальшивыми бумажками. Этих потерпевших бывает много, очень много. Во имя этих многих, во имя тех, которые не знают даже, кто их обидел и отнял их трудовые крохи, вы, господа присяжные заседатели, должны приложить к делу особое внимание и, если нужно, то и особую строгость. Замечу еще, что дела подобного рода возникают довольно часто, но на суд попадают редко, и причина тому – обдуманность и хитрость исполнения. Только случай, счастливый случай – если можно так выразиться – представляет судебной власти возможность открыть виновников этого рода темных дел и коснуться тонко сплетенной сети подделывателей и переводителей фальшивых бумажек. Такой случай был в настоящем деле, и с Него лучше всего начать изложение обвинения...

...Здесь заявлялось, что подсудимые явились в Россию с полным доверием к русскому гостеприимству. Оно им и было оказано. Станислав Янсен прочно устроился в России; Акар основала магазин, куда обильно потекли русские рубли; Эмиля встретили в Петербурге театры и охоты. Но одного гостеприимства мало! Когда нам льстят, то хвалят наше русское гостеприимство; когда нас бранят – а когда нас не бранят? – про нас говорят, что единственную хорошую нашу сторону – гостеприимство – мы разделяем с племенами, стоящими на низкой степени культуры. Поэтому надо иметь что-нибудь за собою, кроме благодушного свойства. Надо дать место и справедливости, которая выражается в правосудии. Оно иногда бывает сурово и кончается подчас насильственным гостеприимством. Этого правосудия ждет от вас обвинительная власть.

Кони А.Ф.

Речь по делу об убийстве статского советника Рыжова.

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Около месяца тому назад, в Спасской улице, в доме Дмитревского, произошло большое несчастие. Семейство, единственною поддержкою которого был Алексей Иванович Рыжов, состоявшее из жены его и четырех детей, внезапно и неожиданно осиротело: глава этого семейства был лишен жизни. Он лишился жизни не окруженный попечениями и участием родных, не благословляя своих детей, а сопровождаемый их отчаянными криками и падая от руки близкого и обязанного ему человека. Этот близкий и обязанный ему человек находится в настоящее время пред вами, и от вас зависит решить его судьбу.

Существенные обстоятельства настоящего дела так сами по себе несложны, так, мне кажется, очевидны, что указывать на них подробно и разби­рать их вновь перед вами представляется излишним или, лучше сказать, представлялось бы излишним, если бы к ним не приросли некоторые побочные обстоятельства и благодаря им не возбудились некоторые вопросы, которые требуют более подробного рассмотрения всех данных дела. Когда преступление совершено, то только в первые минуты события, в которых оно выразилось, остаются в своем первоначальном незатемненном виде, а затем со стороны преследователей усилия осветить и раскрыть его преступный смысл, со стороны обвиняемого стремление обставить его всевозможными данными и доводами в свою пользу существенно усложняют дело, иногда даже затрудняют его разбор. Таким путем по каждому делу возникают около настоящих, первичных его обстоятельств побочные обстоятельства, так сказать, наслоения, которыми иногда заслоняются простые и ясные его очертания. В некоторых случаях на обвинительной власти лежит только очищение дела от этих посторонних, наносных обстоятельств, снятие этой посторонней, лишней коры, и, по снятии ее, дело оказывается простым и несложным. Снятием этой коры я и займусь в настоящее время. На судебном следствии, во-первых, подсудимого стараются представить человеком, действовавшим ненормально, не владевшим всеми своими умственными способностями и потому безответственным; затем, во-вторых, показания главных свидетелей, которые единственно и могут быть названы свидетелями в этом деле, стараются нравственно пошатнуть перед вами и, наконец, в-третьих, личность покойного Рыжова – личность, о которой обвинение самого высокого мнения,– стараются низвести с того высокого нравственного уровня, на котором она, казалось бы, должна стоять. Все эти категории опровержений, заслоняющих истинный образ дела и участвующих в нем лиц, представленные впервые во время судебного следствия, будут, вероятно, развиты перед вами еще более подробно, и защита постарается искусною рукою подрезать корни обвинения и пересадить все дело на почву защитительных соображений. Насколько это ей удастся – я не знаю; но я, со своей стороны, постараюсь рассмотреть прочность вырабатываемых ею данных. Обращаюсь – к показаниям свидетелей. Из них в сущности только три относятся к убийству Рыжова, а именно: показания его вдовы, Марии Степановны Рыжовой, воспитательницы детей его госпожи Гора и кормилицы Прокофьевой; все же остальные показания не относятся прямо к этому событию.

Первое показание дала перед нами женщина, совершенно растерзанная и убитая горем, вся целиком поглощенная несчастием, ее постигшим; другое показание идет со стороны женщины, которая довольно безучастно относится к происшедшему, и, наконец, кормилица рассказывала о том, что она видела и слышала и как она это «по простоте своей» поняла. Я думаю, что нет возможности усомниться в правдивости показания вдовы Рыжовой. Правда, отчасти в тоне ее голоса, отчасти в манере говорить проявлялась здесь некоторая трагичность, в ее тоне слышалось некоторое стремление выставить особенно рельефно, обрисовать самыми мрачными красками то несчастие, которое разразилось над нею. Но, господа присяжные заседатели, войдя в положение этой женщины, вы поймете, что иначе, при нервной и впечатлительной ее организации, и быть не может. Положение ее поистине ужасно: она лишилась мужа, которого горячо любила, лишилась в нем единственного заступника, единственной поддержки – и лишилась от руки своего брата. Являясь сюда, она должна или признать, что ее брат был прав, и тем показать, что муж ее сделал что-нибудь очень дурное, выходящее из ряда вон, для того, чтобы вынудить его на убийство, или же сказать все как было, а это может быть гибельно для брата. Ей предоставляется ее жестокою судьбою на выбор – или молчаливое согласие на опозоренье памяти покойного, любимого, неповинного мужа, чем, быть может, будет куплено спасение брата, или же горестное и тяжкое служение правде, которое, не возвращая ей мужа, должно подвести брата под справедливую кару. Для нее нет выхода из этого. Я думаю, что характеру более сильному, силам менее потрясенным, чем ее характер и ее силы, трудно бороться с подобным положением и что в голосе всякого лица, поставленного в такое положение, помимо его воли, бессознательно, зазвучит трагическая нота. Мы знаем из дела, что у Рыжовой и у Шляхтина есть родные, жив отец, но знаем ли мы ту борьбу, те колебания, те муки, которые должна была пережить злополучная женщина, прежде чем решиться прийти сюда обличительницею брата, сына своего отца; прийти во имя чести отца своих детей и прийти, по-видимому, как дозволительно заключить из вырвавшихся у нее невольно слов, вопреки ожиданиям и требованиям своей семьи?! Знаем ли мы это? Трагичность жеста и возвышенность тона законны там, где над человеком разыгрывается настоящая трагедия... Указывая на глубину оскорбленного чувства, они не идут вразрез с житейскою правдою. Рыжова здесь, по словам брата, не пощадила его. Я думаю, что она сказала истину. Показание ее точное и ясное, отличающееся теми мелочными подробностями, которые вообще свойственны рассказам людей, настигнутых несчастием, к которому они, растравляя себя, постоянно возвращаются, вспоминая все его печальные подробности, – и часто в то же время не отдавая себе ясного отчета о всем его объеме, – еще более приобретает вероятия с той минуты, как подтверждается и проверяется другими показаниями. Эти другие показания суть показания Гора и Прокофьевой. Показание Гора тоже стараются подорвать. Во-первых, здесь были сделаны, при ее допросе, намеки на то, что она могла все свое показание почерпнуть _И з рассказов Рыжовой, что рассказы эти послужили канвой и материалом ее показаний и что она дала его, так сказать, по молчаливому соглашению с Рыжовой. Как основание для этого могло бы быть приведено то, что она живет у Рыжовой или дает там постоянно уроки, и затем то, что она сердита на Шляхтина. Но рассмотрим оба эти основания. Она дает уроки у Рыжовой и потому могла согласиться с ней показывать одинаково. Но мы знаем, что показание ее совершенно согласно с тем, которое было ей дано на предварительном следствии. Здесь она слово в слово повторила то, что сказала у следователя и что внесено в обвинительный акт, а там она показывала впервые в вечер самого убийства. Я полагаю, что никто не решится сказать, чтобы через два часа после убийства, когда еще пролитая кровь не засохла совершенно на полу и стенах квартиры, Рыжова могла найти достаточно силы для того, чтобы в беседе с гувернанткою рассчитывать на будущее судебное следствие и, так сказать, производить репетицию своих будущих показаний. Следовательно, показание Гора, подтвержденное ею притом здесь всецело, было дано вне влияния Рыжовой. Но она в дурных отношениях с Шляхтиным, скажут нам, быть может. Я этого не отрицаю. Она даже не хотела здесь говорить о каком-то письме, полученном ею от Шляхтина, которое было для нее оскорбительно. Но что же из этого следует? Уж если она женщина, способная дать из-за личного неудовольствия ложное показание, которое погубит неповинного человека, то, конечно, ей свойственны и другие, присущие подобным людям, недостатки; конечно, ей свойственна и корысть, которая, по объяснениям Шляхтина, и должна была служить поводом к ее злобе на него. Но вы знаете, что этого повода не было. Она из милости нянчила ребенка Шляхтина и, ничего не получая, она работала даром, а когда он рассердился на ее обращение с сыном и взял его, то в сущности он избавил ее только от труда, который ничем не вознаграждался. Поэтому о неудовольствии из-за денежных расчетов не может быть и речи. Но могло быть помимо Расчета оскорбленное самолюбие, уязвленное до желания мщения. И для такого предположения нет никаких оснований. Она занимала положение воспитательницы в семействах среднего круга, и всякий знает, как горька у нас подчас доля гувернантки, и как приходится ей привыкать ко всякого рода уколам самолюбия, начиная с тонких «шпилек» и кончая явно грубым, презрительным обращением. Таким образом, изъятие ребенка из-под надзора Гора, ребенка, ей притом никогда и не порученного, ничего для нее оскорбительного не представляло, ввиду профессии Гора, в ее душе не хватило бы места для ненависти, если бы она могла до ненависти обижаться действиями, подобными тому, что сделал Шляхтин. Перед нами старались выставить Гора дурною воспитательницею. Не знаю, насколько это справедливо. Может быть, она действительно не знает современных приемов педагогии; может быть, она недостаточно верит в пользу мягкого обращения с детьми и считает лучшею мерою исправления телесное наказание. Все это может быть так, и все это, конечно, должно быть принимаемо в соображение при оценке вопроса, годится ли она в воспитательницы. Но какое отношение это имеет к правдивости ее показания? Какое значение может иметь то, что она несколько грубо обращалась с сыном Шляхтина, для того чтобы определить, видела ли она и слышала ли то, что она показала? Конечно, никакого. Не решится же она умышленно губить человека своим показанием, да еще рискуя быть уличенною, только за то, что он отнял у нее возможность лишний раз высечь ребенка за «неаккуратность». Наконец, показание третьей свидетельницы – правдивое, благодушное – в сущности закрепляет все то, что говорили две предыдущие свидетельницы – Гора и Рыжова. И кормилица Прокофьева говорит о двух выстрелах, из которых один она слышала из-за дверей, когда стояла за ними притаившись, боясь, что и ее застрелят, а при втором – сама присутствовала. Эта же свидетельница удостоверяет, что Рыжов не наносил ударов Шляхтину, и ей нельзя не верить. В ее простоте, в наивности, с которою она рассказывала о страшном несчастии, случившемся в доме, с простонародною певучестью в голосе и украшениями в речи, стараясь указать прежде всего на ту опасность, которой она сама подвергалась, – во всем этом звучит правдивость.

Обращаюсь к личности Рыжова. Судя по допросу некоторых свидетелей, нам, очевидно, будут говорить, что Рыжов вовсе не был таким хорошим человеком, каким он выставлен в обвинительном акте и каким старались его выставить жена и академик Безобразов. Но, господа присяжные заседатели, если вы отнесетесь внимательно к тому, что слышали от некоторых свидетелей, если вдумаетесь в сущность их показаний относительно покойного Рыжова, то увидите, что показания их нисколько не колеблют того чистого, нравственно красивого образа, который начертан в обвинительном акте. Этот человек остается тем, чем он был в действительности, по удостоверению тех, которые знали его близко. Правда, перед вами было дано чрезвычайно характеристическое показание доктора прав Лохвицкого, который, хваля вообще покойного, в конце, однако, прошелся по сделанному им портрету кистью, погруженною в довольно мутные краски, рисующие Рыжова с непривлекательной и отчасти даже грязной стороны. Но я думаю, что если вглядеться даже и в этот портрет поближе, то эти краски сотрутся и исчезнут. В сущности, господин Лохвицкий сказал, что Рыжов был человек очень пристрастный к женщинам, но он не указал нам, когда это с ним было; не сказал, чтобы Рыжов теперь, когда был человеком осевшимся, семейным, оставался по-прежнему под влиянием своего влечения к женскому полу. Наконец, есть ли это влечение в сущности по отношению к нравственным правилам человека такая черта, которая лишала бы его права на уважение, заставляла бы предполагать его неспособным на благородные и нравственные поступки? Я полагаю – нет. Минутные увлечения могут не помешать человеку остаться честным, стойким и строгим во взгляде на свои обязанности. Затем господин Лохвицкий указал, что в служебной деятельности покойный искал с охотою командировок. Признаюсь, это замечание вытекает, очевидно, не из близкого знакомства свидетеля с деятельностью чиновников особых поручений Министерства государственных имуществ. Деятельность их проходит, по большей части, в командировках, да и вообще деятельность этого министерства имеет в себе столько сельскохозяйственных сторон, что польза дела требует постоянных разъездов и ревизий опытных и сведущих лиц. Если Рыжов сознавал, что, зная свое дело, может приносить пользу и был не прочь от командировок, то почему не объяснить этого желанием энергического и живого деятеля приносить пользу, а не сидеть за канцелярскою работою по жизненным и практическим вопросам? С командировками было связано несколько большее содержание, и странно было бы упрекать человека, бедного, обремененного большим семейством, за то, что ему приятны занятия, которые его наибольше вознаграждали за труд, полезность которого признает и Лохвицкий. Итак, тут нет никакой дурной черты. Отбросив, таким образом, эту часть показания Лохвицкого, мы находим в Рыжове человека глубоко честного и справедливого, строгого как к себе, так и к другим (потому что он строг к себе), любящего правду, вмешивающегося за нее в чужие дела, иногда с самопожертвованием, доходящим даже до неблагоразумия. Но, господа присяжные заседатели, можно ли это ставить в вину человеку, можно ли в этом не видеть достоинства? Это «неблагоразумие» есть великое качество в наш черствый, себялюбивый век. Правда, вам говорят, что он был человек резкий, грубый. Да, он был груб, смело выражая свое мнение; он резко высказывал порицание, когда образ действий человека ему не нравился, не стесняясь тем, не стоит ли этот человек выше его на общественной лестнице, и, как вы слышали из показания академика Безобразова, ему больше приходилось говорить резкости о людях, выше его стоявших по общественному положению. Эта правдивость, грубая, быть может, неприятная для окружающих его лиц, имела все-таки своим источником горячее чувство. Это чувство одушевляло его в исполнении своих обязанностей и делало его «алчущим и жаждущим правды», а таких людей нужно ценить и прощать им ту грубую форму, в которую они облекают свои честные и чистые мысли. И вот, этот человек, вспыльчивый по характеру, – я не стану этого отрицать, – настойчивый в своих мнениях, упорный в своих привязанностях, в то же время живо принимающий к сердцу всякие изменения в людях, которым верил, прямо и резко говорящий всем правду, вмешивающийся в чужие дела там, где находит это полезным и необходимым для других, иногда навязывающий чуть ли не насильно свое мнение, этот человек остается таким же, каким начертан свидетелем Безобразовым, и после показаний всех остальных свидетелей. Правда, здесь говорилось еще нечто, что должно было породить некоторое сомнение, – говорилось об его отношениях к свидетельнице Дмитриевой. Но я не стану повторять этого ее рассказа, вы сами оцените всю его несостоятельность. Человек ухаживал потому, что в то время, когда девушка идет на гибель, когда бросает дом, где ее приютили, говорит ей: «Останьтесь, я постараюсь, чтобы молва не распространилась, я охраню вас от нападений, от злых насмешек». Этот человек только благодаря этому, по ее словам, за ней волочится! Человек этот раз пришел к ней в спальню и стоя на пороге, позвал ее к жене – он за нею волочится! Я думаю, что скорее всего можно признать, что услужливое воображение свидетельницы вызывает в ней желание думать, что за нею волочился Рыжов, что ей самой хочется верить в это и в таком смысле истолковывать поступки покойного.

Обращаюсь к душевному состоянию Шляхтина. Вероятно, нам будут говорить, что Шляхтин, после убийства Рыжова, имел вид потерянный, говорил несообразные вещи, едва стоял на ногах, был бледен, весь трясся, хотел ехать к генералу Трепову, приходил в отчаяние от сделанного им поступка, путался в словах и вообще производил впечатление больного. Вы слышали здесь показания экспертов. Я не могу прибавить ни слова к их точному, строго научному выводу, высказанному с полным убеждением и с сознанием его важности. Из слов их оказывается, что Шляхтин не человек, не владеющий здравым смыслом, а человек нервный, раздражительный, болезненный от неправильной жизни, что он от не всегда, может быть, приятно слагавшихся обстоятельств сделался человеком впечатлительным, на которого всякое препятствие действует раздражающим образом, вызывая сильное нервное расстройство и заставляя горячиться там, где человек нормальный, обыкновенный этого делать не будет. Я говорю: человек обыкновенный, человек нормальный! Но где этот человек?! Я думаю, что все мы, жители больших городов, люди последнего времени, получившие слишком раннее умственное развитие и недостаточное развитие физическое, все мы люди болезненные, у всех нас нервы не в порядке, у всех они натянуты, как струны, и звучат сильнее, нежели у жителей деревни, близких к природе. Но все это не может служить поводом к тому, чтобы мы во всех наших действиях ссылались на нервы, как на причину ненормальности наших действий, чтобы в них искали оправдания в наших капризах, убежища наших преступлениях. Это развитие нервозности, которая делает нас более раздражительными, чем людей простых, живущих в других условиях жизни, в то же время делает нас и более восприимчивыми и дает нам возможность тоньше и отчетливее понимать все оттенки человеческих действий и тем самым строже к себе относиться. Утонченный и истощенный житель города, принадлежащий к так называемому образованному обществу, – всегда гораздо больше аналитик и скептик, чем здоровый житель деревни... Но где анализ и сомнение – там и охлаждение порывов, и наблюденье за собою, и копанье в самом себе, а следовательно, и некоторая препона необузданной игре нервов. Поэтому нервозность, которую мы замечали в подсудимом Шляхтине, не может служить к оправданию его преступления. Она служит лишь объяснением, почему так быстро совершилось преступление, почему с такой необыкновенной силой в нем развилось негодование на Рыжова, почему ему, может быть, было труднее бороться с собою, нежели человеку, менее нервозному, но нисколько его не оправдывает, не оправдывает уже потому, что этого не признали эксперты. Но если бы даже эксперты не дали такого решительного мнения, если бы они отвечали уклончиво, то и тогда я старался бы доказать, что ни житейский опыт, ни здравый смысл не допускают такого умственного расстройства, от которого лечатся лавровишневыми каплями. Нам, может быть, укажут на подавленный вид Шляхтина после того, как он совершил преступление. Да, но что же из этого? Я думаю, что этот несчастный вид может служить основанием только к тому, чтобы видеть в Шляхтине человека, еще не погибшего нравственно, а лишь падшего. Понятно, что именно потому, что он человек здоровый, а только нервы его раздражены, он, совершив кровавое дело, после первой минуты утоленного гнева, после пролитой крови почувствовал весь ужас сделанного преступления; он понял, и как нервный человек понял, может быть, сильнее, чем человек со здоровыми нервами, что он сделал, каким ужасным поступком отделил себя от всего окружающего общества, в какое отчаянное положение ввергнул сестру ее сирот, и тогда, понятно, началась реакция: он почувствовал упадок сил, потом ему захотелось покаяться, отдать себя поскорей в руки правосудия, так как с этой минуты, как сказал величайший германский философ, он получил право требовать себе наказания, Эта потерянность его, бледность, несвязная речь указывают лишь на то, что он человек настолько же преступный, насколько несчастный. И это может, по справедливости, служить основанием к смягчению его вины и наказания. Вот главные соображения, которые я считал заранее нужным представить вам по поводу будущих возражений обвинению. Затем я перехожу к самому преступлению подсудимого.

Что же за преступление совершено Шляхтиным и чем можно объяснить его? Вы знаете, что за личность был покойный Рыжов, вы можете себе отчасти составить представление и о том, что за личность Шляхтин. Неслужащий дворянин, проживающий без дела в деревне отца, не имеющий никакого определенного общественного положения, но уже обзаведшийся семейством, человек нервный, болезненный, до крайности самолюбивый, и тем более самолюбивый, чем незначительней и неопределенней его положение в общественной жизни. Этот человек встречается с Рыжовым. Рыжову он понравился, он стал звать его к себе в Петербург. Рыжов, как всякий живой и деятельный человек, стал рисовать пред ним заманчивые картины, картины деятельности, возможности приносить пользу. Картины были заманчивы – Рыжов умел говорить горячо и убедительно, – и Шляхтин отправляется с ним. Нам говорят, что Рыжов увлек его обещанием дать место в 3 тыс. Но я полагаю, что Шляхтин неверно понимает обещание Рыжова, если оно действительно давалось. Рыжов вовсе не был так поставлен, чтобы обещать столь обеспеченные места, и, конечно, не был настолько неблагоразумен, чтобы связывать себя таким обещанием. Он мог только указать на возможность занять подобное место, и, конечно, при труде со стороны Шляхтина, при указаниях и покровительстве Рыжова, подсудимый мог бы получить со временем такое место. И вот, такие два человека, совершенно противоположные по своему развитию и привычкам, один – ничего не делающий всю жизнь, другой – трудящийся, деятельный; весьма легко относящийся к обязанностям, другой же – со всей строгостью, сурово, резко, - эти люди сошлись на время, ввиду разных целей, причем одному хотелось нравственно спасти другого, вызвать его к жизни, дать ему деятельность, другому – занять известное место в обществе. В Петербурге Шляхтин был принят как родной у Рыжовых, приходил к ним как близкий человек - и мы слышали, что Рыжов неустанно хлопотал за него и даже являлся представителем его в некоторых случаях. Чем же Шляхтин отплатил за это Рыжову? Он вступил в связь с девушкой, которая жила у него в доме, быв поручена Рыжовой ее родителями, с девушкою, по отношению к которой сестра подсудимого имела обязанности, выходящие из пределов обязанностей простой хозяйки. Вы видели, какая впечатлительная женщина Рыжова: недаром она сестра Шляхтина. Поступок брата должен был ее оскорбить как женщину и как хозяйку дома и напугать ее как сестру. Ей было вместе с тем жаль Дмитриеву, которая шла на верную погибель. Это мнение, конечно, разделял и ее муж. В самом деле, что Дмитриевой готовилось впереди? Вы знаете из данных здесь показаний, что та, которая имела от Шляхтина ребенка, развелась с мужем и живет у него в деревне. Туда же хотел везти он и Дмитриеву. Что же ее ожидало? Брак? Нет. Ее ожидало тяжелое положение девушки, сделавшейся барскою наложницей, в глухой степной усадьбе, где притом живет прежняя «барская барыня». Что ей могло предстоять затем? Она могла надоесть Шляхтину и, может быть, была бы заброшена в беспомощном положении отставной барской любовницы или выдана где-нибудь в глуши, на «скорую руку» замуж за покладистого и неразборчивого человека и была бы, вероятно, еще несчастливее. Всего этого не могла не сознавать Рыжова, хорошо зная жизнь. С другой стороны, она понимала, что женщина с характером, девушка с сильной волей, отдавшая себя человеку, пожертвовавшая для него всем, не дешево расстанется с любовью этого человека, и когда он разлюбит ее и покинет, то она будет требовать, чтобы он, связавший себя с нею на словах навсегда, не оставлял ее, чтобы помнил, какую она принесла ему жертву. Она, своими требованиями и упреками, своими жалобами и угрозами, своими непрошеными ласками, своей постылою любовью, начнет отравлять его жизнь, сделает ее нестерпимою. И этого Рыжова, зная жизнь, не могла не представлять себе. Поэтому она одновременно жалела и брата и Дмитриеву. Вот чем объясняются слова Рыжовой бра ту: «Она тебя погубит» – вместе с советом, с требованием – или жениться, или оставить Дмитриеву. Шляхтин не хотел сделать ни того, ни другого. Наконец, Рыжова как хозяйка дома, видела, что для девушки, вступившей в ее семью почти на правах члена, которая пользовалась ее покровительством и была доверена ей родителями, для этой девушки было создано положение постыдное – и где же? – в доме ее, Рыжовой! – и кем же? – ее братом! Все это, вместе взятое, конечно, должно было вызвать со стороны Рыжовой целый ряд упреков, резких, жестоких упреков, какие обыкновенно умеют делать только женщины. Мы слышали, что Шляхтин просил у нее прощение, мы знаем далее из показания госпожи Гора, что покойный А. И. Рыжов тоже присоединил свой осуждающий голос к упрекам жены и требовал, чтобы Шляхтин женился. Но Шляхтин этого не хотел. В этом отношении у него вообще оригинальный взгляд на честь. На требование сестры разорвать связь и, не увлекая Дмитриеву за собой в деревню, оставить ее по-старому у них, под условием забвения и сокрытия всего случившегося, он отвечал, что этого не сделает, ибо не способен на такой бесчестный поступок, а жениться не желает. Первое время Шляхтин, по-видимому, сознавал свою виновность перед сестрой и этой девушкой, и если бы дело оставалось в том же положении, то оно кончилось бы, может быть, лишь продолжительною размолвкою, но явились два обстоятельства, которые не могли не изменить отношения Рыжовых с Шляхтиным на более худшие. С одной стороны, Дмитриева нисколько не щадила самолюбия Шляхтина и передавала ему все сплетни обо всем, что происходило и говорилось у Рыжовых, получая эти сведения через своего брата, а с другой стороны, Рыжова имела неосмотрительность при брате Дмитриевой сказать, что она отправила письмо своему отцу и родителям Дмитриевой, в которых рассказала обо всем. Положение Шляхтина становилось крайне тревожным и сложным. Показания свидетелей указывают, как он вообще легкомысленно относился к женщинам. По поводу начавшейся шутя связи с Дмитриевой он говорил, что не в таких переделках бывал, но выходил цел. А тут он увидел, что отношения завязываются крепко, что в дело вмешались другие, и сама Дмитриева узнала, что у него есть в деревне женщина, с которою он имел связь, и что это может заставить ее одуматься, отказаться от поездки и потребовать серьезных объяснений. Такие осложнения должны были, конечно, увеличить тяжесть его положения. Таковы внешние причины его раздражения. Эти люди вмешиваются в его дело, мешают ему; он завел связь, которая ему приятна и льстит его самолюбию, обещает ему, может быть, несколько месяцев, недель удовольствия, и вдруг в это призрачное, временное счастие вливается яд попреков, указаний на долг и препятствий! Тут являются и родители, которые возьмут увлеченную девушку, и возможность с ее стороны упреков в обмане, и, главным образом, непрошеная, навязанная мысль о необходимости жениться. Его должно было возмущать, что в нем сомневаются, что его учат и, наполняя его существование тревожными мыслями, вместо приятной жизни изо дня в день, рисуют определенную, прозаическую картину брака. Разве Он не хозяин своих действий, не господин своей судьбы?

Внутренние причины, побудившие Шляхтина к убийству, должны были быть еще сильнее. Вы имели возможность ознакомиться с личностью Шляхтина, вы могли убедиться, что это был человек в высшей степени самолюбивый, чрезвычайно щепетильный. Каждая мелочь, косой взгляд, вскользь высказанное мнение оскорбляло и раздражало его, становило на дыбы всю его гордость. Самолюбие мелкое, щепетильное, заставляющее человека оскорбляться при малейшей шероховатости в отношениях с ним, есть самолюбие людей, не признающих за собою действительной цены, которые видят во внешних, иногда совершенно пустых отношениях к ним желание повредить их шаткому достоинству, которые не чувствуют достоинства своего настолько глубоко, чтоб сознавать, что повредить ему вздорным словом, минутною вспышкою нельзя. И вот такой человек встречается с честною, правдивою, строгою и редкою личностью, он слышит осуждение от человека, которого встретил не случайно, которого знал не один день, который принимал в нем участие, – и этот-то че­ловек ему высказывает строго и серьезно свое неудовольствие, произносит жестокое слово осуждения. Это, конечно, не могло не раздражить его. Мы знаем далее из его собственного показания, что первоначальное стремление его, после обнаружения отношений его к Дмитриевой, было восстановить себя во мнении окружающих его лиц. Вы слышали из показания его, данного здесь утром, что он имел намерение поднять себя в глазах сестры. Но если у него было это намерение по отношению к сестре, к которой он относятся несколько пренебрежительно, то еще более должно у него было быть желание восстановить себя в глазах чужого человека, нравственного преимущества которого он не мог не чувствовать. Как известно, тяжесть чужого дурного мнения тем сильнее, чем достойнее и уважаемее то лицо, от которого исходит это мнение, чем выше стоит оно в наших глазах. То же самое было и здесь. Вот второй ряд причин, так сказать, внутренних: оскорбленная гордость, желание восстановить себя в глазах Рыжова, желание услышать, что действия его правильны, благородны, что он не совершил ничего дурного, что тут ни в чем не замешаны дела чести; с другой стороны, негодование, что в дела его вмешиваются, что ему не дают устроиться так, как бы он желал, раздражение, раздуваемое Дмитриевой,–все это вместе должно было довести подсудимого до крайне ожесточенного и озлобленного состояния. Мы знаем, что еще 28 января Шляхтин прислал Рыжову письмо, в котором говорил ему, что найдет его, что никогда не простит сестре тех оскорблений, которые она нанесла ему, пользуясь правами сестры и женщины. Письмо это было возвращено обратно с заметкой Рыжова, который, в полном сознании своей правоты, удивляется, как Шляхтин решается писать подобные вещи, поступив таким образом в доме сестры. На другой день посылается другое письмо, последовавшее после рассказа Дмитриевой о том, что госпожой Рыжовой написано письмо к ее родителям. Оно, это письмо, не могло быть возвращено из Нижнего, как это предполагает Рыжова, да это и неважно; важно то, что студент Дмитриев 28 числа, вечером, сообщил сестре о том, что слышал от Рыжовой о написанном ею письме к их родителям. Что это было сообщено без всякой предосторожности, что все слова раздраженной Рыжовой были приняты на веру Дмитриевым и переданы в той самой, несколько резкой форме, в которой они были, вероятно, высказаны, в этом вы могли убедиться уже потому, что студент Дмитриев без всякой критики относится к тому, что говорит. Вы слышали показание Миргородского о том, что у Шляхтина были нервные припадки и что об этом знает он преимущественно от Дмитриева; Дмитриев же по этому поводу заявил, что он знает о нервном состоянии Шляхтина, во-первых и главным образом, от Миргородского, а во-вторых, потому, что однажды видел сам, как у Шляхтина тряслись ноги. Вот, например, один из источников для суждения о нервности Шляхтина и для суждения о вдумчивости Дмитриева в свои слова! Дмитриев должен был рассказать все, что он слышал, нисколько не умалчивая, нисколько не щадя самолюбия своей сестры, нисколько не оберегая ее, а она, в свою очередь, передала все слышанное ею Шляхтину. Вернувшись домой из театра, Шляхтин получает известие о том, что в дела его постоянно и настойчиво вмешиваются; он раздражается еще более и утром идет к Рыжову. Его не принимают. Тогда он пишет письмо, последнее, которое вы слышали, где говорит, что не пощадит ни себя, ни Рыжова, если только тот позволит себе нанести ему оскорбление. Затем, после того как Рыжов прислал ответное письмо, он, не приняв этого письма, говорит, что Рыжов может объясниться с ним с глазу на глаз. Рыжов приглашает его, и он идет часом раньше, чем назначено. Это желание видеться с Рыжовым, мне кажется, может быть объяснено довольно естественно и вероятно: ему нужно было объясниться, и непременно лично с Рыжовым, во что бы то ни стало; ему нужно было окончательно выйти из своего тяжелого и двусмысленного положения, или разорвав навсегда и окончательно отношения с Рыжовым, или, помирясь с ним, услышав от него, что он, Шляхтин, не бесчестный человек. Он, конечно, надеялся на последнее. Он отправляется, взяв с собою револьвер. Он говорит, что имел привычку постоянно носить с собою револьвер, потому что, как вы слышали из показания свидетеля Милославского, он объяснял ему еще в Харькове, что не знает, что могло бы с ним случиться, если б кто-нибудь его обидел. Вот с таким-то револьвером, носимым на случай, если кто-нибудь его обидит, он отправляется к Рыжовым. Мы знаем, что произошло затем. Я настаиваю в этом случае на показании госпожей Гора и Рыжовой. Войдя к Рыжову, увидя этого человека, так много испортившего ему желчи, Шляхтин – нервный, впечатлительный, всегда раздражительный, отдался весь порыву того гнева, который в нем долго накоплялся и, вероятно, кипел всю ночь после рассказа Дмитриевой. Он забыл, зачем пришел; он видит только ненавистного в эту минуту человека, который смеет гордиться своею правотою, смеет не уважать его, Шляхтина, смеет резко говорить о нем... Он хватает его за бороду, плюет в лицо и грозит пистолетом. Затем жена выталкивает его из кабинета; но и здесь, оставшись один, он чувствует, что не все высказал, не излил всего своего гнева, и начинает браниться – браниться резко, непристойно, дико, вероятно, самыми грубыми площадными словами, на что намекала госпожа Рыжова. Тогда, в свою очередь, Рыжов, человек, который должен был быть ошеломлен всем происшедшим, начинает, несмотря на мольбы жены, отдаваться гневу и, взяв в руки палку, выбегает, чтобы выгнать Шляхтина. Но известно всякому, кто имеет несчастье быть вспыльчивым, кто когда-либо «выходил из себя» что люди подобного рода еще более раздражаются от своих собственных слов; чем более они кричат, тем более усиливается раздражение, чем более они бранятся, тем более они чувствуют необходимость продолжать брань до тех пор, пока не выскажут всего, что давит их сердце, что мутит их зрение. То же должно было быть и здесь: присутствие Рыжова, возможность браниться с ним вновь должны были развить раздражение Шляхтина до последней степени, а между тем Рыжов махает– палкой может ударить, оскорбить... Одна мысль, что этот человек вмешивается в его дела, что он имеет какое-то право класть на него клеймо нравственного осуждения, что он имеет возможность осуждать его, третировать как виноватого, постановлять о нем приговор – это одно должно было увлечь все существо Шляхтина – и тогда-то у него должно было явиться желание отмстить этому человеку, уничтожить его, устранить этого непрошеного судью, который с палкою в руках кричит: «Вон, негодяй, из моего дома!» – и который даже не верит, не хочет верить, что в него может посметь стрелять «подлец»! Вы знаете, что внутренняя борьба в Шляхтине была непродолжительна; он сам сегодня утром рассказывал нам, что сказал Рыжову «буду стрелять», но остановился, потому что выстрелить «было бы ужасно»; но тем не менее это не остановило его и гнев поборол голос совести и рассудка. Но удар был отклонен женою Рыжова. Тогда, весь отдавшись своему слепому гневу, сказав опять: «Буду стрелять» – Шляхтин выстрелил еще раз и убил Рыжова. Вы знаете, что за этим последовало. Здесь возбуждается вопрос о том, надел ли Шляхтин калоши или не надел; мне кажется, это все равно: важно то, что он не устремился на помощь к упавшему Рыжову, не закричал от ужаса, не бросился к сестре, которая была также убита им нравственно, как физически был убит муж ее, не стал кричать о помощи в отчаянии от того, что сделал, не желая, не имея в виду. Напротив, весь в тумане, навеянном гневом, он с не уходившимся еще сердцем выбежал на улицу и только там оценил, что совершил.

Вот вся сущность дела. Опуская некоторые мелкие подробности, так как, вероятно, они сохранились у вас в памяти, я обращусь к тому, чтобы определить, что за преступление сделал Шляхтин. Наш закон предусматривает несколько видов убийства; одним из наименее тяжких считается тот вид, когда человек совершает убийство в состоянии крайнего раздражения, в запальчивости, когда он весь отдается влиянию своего гнева и под влиянием его решается на убийство. Я полагаю, что в настоящем случае вы, господа присяжные заседатели, найдете, что именно существовало такого рода преступление. Я не могу доказывать, что Шляхтин пришел с пистолетом именно для того, чтобы убить Рыжова; но вместе с тем не могу отрицать, что он убивал Рыжова сознательно, что он понимал, что делал, что в нем происходила кратковременная борьба: сначала совесть его восстала против того, что он хотел сделать, в голове промелькнуло слово «ужасно», потом все померкло и преступление было совершено; он утолил мгновенную жажду мести над человеком, который был ему ненавистен, тягостен в последнее время. Что же это такое? Соединение нервного состояния, которого л не имею права отрицать, так как оно было признано экспертами, с крайним гневом, который можно и должно было побороть, с которым человек может и должен сражаться и одолевать его, но гневом тем не менее очень сильным, составляющим характеристический признак убийства в запальчивости и раздражении. Вам, вероятно, придется выслушать много указаний на то, что преступление совершено не так, как я предполагаю; но вы, конечно, сами оцените, как все было в действительности. Я, впрочем, полагаю, что в делах, подобных настоящему, трудно усомниться в виновности; во всяком случае в деле нет данных, дающих возможность отрицать сознательное деяние.

Говорить вам, господа присяжные заседатели, о том, что ваш приговор имеет не только значение основания для наказания подсудимого за совершен­ный им поступок, казалось бы излишне. Всякий судебный приговор прежде всего должен удовлетворять нравственному чувству людей, и в том числе и самого подсудимого. Там, где действительно совершено преступление, приговор обвинительный, несмотря на свою тяжесть, завершает собою для подсудимого и для пострадавших житейскую драму, сглаживая чувства личной злобы и негодования к успокаивая смущенную общественную среду спокойным, хотя и суровым словом правосудия. Вот почему я кончаю свое обвинение тем, что обращаюсь мыслью к будущему. Я предвижу время, когда несчастные, осиро­телые дети Рыжова подрастут, когда их безвременное сиротство скажется на них особенно тяжело, когда не будет отца, который мог бы руководить и воспитывать их, а будет лишь слабая, больная и убитая горем мать; тогда они по­желают подробно узнать, что сталось с их отцом, и им скажут, что он пал от руки человека, которому делал только добро, что он пал, защищая честь и счастие чужой дочери. Когда они это узнают, то их оскорбленное слышанным чувство невольно вызовет негодование по отношению к тому, кто так жестоко, так бессердечно с ними поступил. Но я надеюсь, что окружающие будут иметь возможность сказать им: «Дети, в жизни много зла, но бывает и справедли­вость, и человек, который причинил вам столько несчастий, уже искупил свою вину...».

Кони А.Ф.

Речь по делу об убийстве Филиппа Штрама.

Господа судьи, господа присяжные заседатели По делу, которое подлежит нашему рассмотрению, казалось бы, не нужно употреблять больших трудов для определения свойств и степени виновности главного подсудимого, по­тому что он перед вами сознался. Но такая легкость обсуждения настоящего дела представляется лишь с первого взгляда, и основываться на одном лишь сознании подсудимого для определения истинных размеров его виновности было бы, по меньшей мере, неосторожно. Свидетельство подсудимого является всегда небеспристрастным. Он может быть подвигнут теми или другими событиями своей жизни к тому, чтоб представить обстоятельства дела не в настоящем свете. Он имеет обыкновенно совершенно посторонние цели от тех, которыми задается суд. Он может стараться своим сознанием отстранить по­дозрение и, следовательно, наказание от других, близких ему лиц; он может, в великодушном порыве, принять на себя чужую вину; он может многое утаивать, многое извращать и вообще вступать в некоторый торг с правосудием, отдавая ему то, чего не отдать нельзя, и извращая то и умалчивая о том, о чем можно умолчать и что можно извратить. Поэтому идти за подсудимым по тому пути, на который он ведет нас своим сознанием, было бы большою неосторож­ностью, даже ввиду собственных интересов подсудимого. Гораздо более правильным представляется другой путь. На нем мы забываем на время о показаниях подсудимого и считаем, что их как бы не существует. На первый план выдвигаются тогда обстоятельства дела, добытые независимо от разъяснений обвиняемого. Мы их сопоставляем, взвешиваем, рассматриваем с точки зрения жизненной правды и рядом предположении приходим к выводу что должно было произойти на самом деле. Затем уже мы сравниваем этот вывод с сознанием подсудимого и проверяем один другим. Там, где и наш вывод, сделан из обстоятельств дела, и сознание подсудимого мы можем с доверием отнестись к нему; где они расходятся там есть повод очень и очень призадуматься, ибо 'или вывод неправилен и произволен, или сознание неправдиво И когда вывод сде­лан спокойно и беспристрастно из несомненных данных дела, тогда, очевидно, дознание, с ним несогласное, подлежит большому сомнению. По -этому пути я думаю следовать и в настоящее время.

Кони А.Ф.

Речь по делу об утоплении крестьянки Емельяновой ее мужем.

Господа судьи, господа присяжные заседатели!

Вашему рассмотрению подлежат самые разнообразные по своей внут­ренней обстановке дела; между ними часто встречаются дела, где свидетель­ские показания дышат таким здравым смыслом, проникнуты такою искренно­стью и правдивостью и нередко отличаются такою образностью, что задача судебной власти становится очень легка. Остается сгруппировать все эти сви­детельские показания, и тогда они сами собою составят картину, которая в ва­шем уме создаст известное определенное представление о деле. Но бывают дела другого рода, где свидетельские показания имеют совершенно иной характер, где они сбивчивы, неясны, туманны, где свидетели о многом умалчи­вают, многое боятся сказать, являя перед вами пример уклончивого недоговариванья и далеко не полной искренности. Я не ошибусь, сказав, что настоящее дело принадлежит к последнему разряду, но не ошибусь также, прибавив, что это не должно останавливать вас, судей, в строго беспристрастном и особенно внимательном отношении к каждой подробности в нем. Если в нем много на­носных элементов, если оно несколько затемнено неискренностью и от­сутствием полной ясности в показаниях свидетелей, если в нем представляют­ся некоторые противоречия, то тем выше задача обнаружить истину, тем более усилий ума, совести и внимания следует употребить для узнания правды. Зада­ча становится труднее, но не делается неразрешимою...

...Кончая обвинение, я не могу не повторить, что такое дело, как на­стоящее, для разрешения своего потребует больших усилий ума и совести. Но я уверен, что вы не отступите перед трудностью задачи, как не отступила перед ней обвинительная власть, хотя, быть может, разрешите ее иначе. Я на­хожу, что подсудимый Емельянов совершил дело ужасное, нахожу, что, поста­новив жестокий и несправедливый приговор над своею бедною и ни в чем не повинною женою, он со всей строгостью привел его в исполнение. Если вы, господа присяжные вынесете из дела такое же убеждение, как и я, если мои доводы подтвердят в вас это убеждение, то я думаю, что не далее как через не­сколько часов, подсудимый услышит из ваших уст приговор, конечно, менее строгий, но, без сомнения долее справедливый, чем тот, который он сам произ­нес над своею женою.

Лисий

Речь об убийстве Эратосфена.

[Земледелец Евфилет убил любовника своей жены Эратосфена, застигнув его на месте преступления. Евфилет опирается на закон, дозволяющий в этом случае убийство, а его противники утверждают, что он сам заманил Эратосфена к себе в дом и убил его из-за вражды и корысти. Дело разбиралось в афинском "суде присяжных". "Рассказ" в этой речи, написанной Лисием для Евфилета, отличается особенной яркостью: развертывается художественная драматическая картина с рядом персонажей, из которых некоторые впоследствии будут типичны для бытовой греческой комедии.]

[IV-III вв. до н. э. Здесь выступают доверчивый муж, его легкомысленная жена, ее молодой любовник, служанка-посредница.]

(5) Я изложу вам все обстоятельства моего дела с самого начала, ничего не пропуская, - все расскажу, по правде: единственное спасение себе я вижу в том, если сумею рассказать вам все, как было.

(6) Когда я решил жениться, афиняне, и ввел в свой дом жену, то сначала я держался такого правила, чтобы не докучать ей строгостью, но и не слишком много давать ей воли делать, что хочет; смотрел за нею по мере возможности и наблюдал, как и следовало. Но, когда у меня родился ребенок, я уже стал доверять ей и отдал ей на руки все, что у меня есть, находя, что ребенок является самой прочной связью супружества.

(7) В первое время, афиняне, она была лучшей женой в мире: отличная, экономная хозяйка, расчетливо управлявшая всем домом. Но когда у меня умерла мать, то смерть ее сделалась причиной всех моих несчастий.

(8) Жена моя пошла за ее телом в похоронной процессии; там ее увидал этот человек и спустя некоторое время соблазнил ее: поджидая на улице нашу служанку, которая ходит на рынок, он стал через нее делать предложения моей жене и, наконец, довел ее до несчастия.

(9) Так вот прежде всего, мужи афинские (надо и это рассказать вам), у меня есть домик, двухэтажный, с одинаковым устройством верхних и нижних комнат как в женской, так и в мужской половине. Когда родился у нас ребенок, мать стала кормить его; но, чтобы ей не подвергать опасности здоровье, сходя по лестнице, когда ей приходилось мыться, я стал жить наверху, а женщины внизу. (10) Таким образом, уже было заведено, что жена часто уходила вниз спать к ребенку и кормить его грудью, чтобы он не кричал. Так дело шло долго, и мне никогда не приходило в голову подозрение; напротив, я был настолько глуп, что считал свою жену самой честной женщиной в городе.

(11) Время шло, мужи афинские, и вот как-то я вернулся неожиданно из деревни; после обеда ребенок стал кричать и капризничать: его нарочно для этого дразнила служанка, потому что тот человек был в доме, впоследствии я все узнал.

(12) Я велел жене пойти и дать грудь ребенку, чтобы он перестал плакать. Она сначала не хотела, потому будто бы, что она давно не виделась со мной и рада была моему возвращению. Когда же я стал сердиться и велел ей уходить, она сказала: "Это для того, чтобы тебе здесь заигрывать с нашей девчонкой; ты и раньше, выпивши, приставал к ней".

(13) Я смеялся, а она встала и, уходя, как будто в шутку заперла дверь за собой и ключ унесла. Я, не обращая на это никакого внимания и ничего не подозревая, сладко уснул, потому что вернулся из деревни.

(14) На рассвете она вернулась и отперла дверь. Когда я спросил, отчего двери ночью скрипели, она отвечала, что в комнате у ребенка потухла лампа, и тогда она послала взять огня у соседей. Я промолчал, думая, что так и было. Но показалось мне, мужи афинские, что лицо у нее было набелено, хотя не прошло еще и месяца со смерти ее брата; но все-таки и тут я ничего не сказал по поводу этого и вышел из дома молча.

(15) После этого, мужи афинские, прошло немало времени; я был далек от мысли о своих несчастиях. Вдруг однажды подходит ко мне какая-то старуха, подосланная женщиной, с которой он был в незаконной связи, как я потом слышал. Та сердилась на него, считая себя обиженной тем, что он больше не ходит к ней по-прежнему, и следила за ним, пока, наконец, не открыла, какая тому причина.

(16) Так вот эта служанка, поджидавшая меня возле моего дома, подошла ко мне и сказала: "Евфилет, не думай, что я подошла к тебе из праздного любопытства: нет, человек, наносящий оскорбление тебе и твоей жене, вместе с тем - и наш враг. Так, если ты возьмешь служанку, которая ходит на рынок и прислуживает вам за столом; и допросишь ее под пыткой, то узнаешь все. А человек, который делает это, - прибавила она, - Эратосфен, из дема [Демы - округи, на которые разделялась Аттика, область Греции.] Эи: он соблазнил не только твою жену, но и многих других. Это уж его специальность".

(7) Так сказавши, мужи афинские, она ушла, а меня это сейчас же взволновало; все мне пришло на ум, и я был полон подозрения: я стал думать о том, как она заперла меня в спальне, вспомнил, как в ту ночь скрипела дверь, ведущая со двора в дом, и та, которая выходит на улицу, чего раньше никогда не случалось, а также и то, что жена, как мне показалось, была набелена. Все это пришло мне на ум, и я был полон подозрения.

(18) Вернувшись домой, я велел служанке идти со мной на рынок. Я привел ее к одному из своих друзей и стал говорить, что я все узнал, что делается у меня в доме: "Так вот, можешь выбирать из двух любое: или я тебя выпорю и сошлю на мельницу [Тяжелая работа на мельнице была обычным наказанием рабов.], где конца не будет твоим мукам, или, если ты скажешь всю правду, тебе не будет ничего дурного, и ты получишь от меня прощение за свою вину. Но только не лги, говори правду".

(19) Она сперва стала было отпираться и говорила, что я волен делать, что хочу, так как она ничего не знает; когда же я назвал ей Эратосфена и сказал, что это он ходит к моей жене, она испугалась, подумав, что я все знаю доподлинно.

(20) Тут она уж бросилась мне в ноги и, взяв с меня обещание, что ей ничего худого не будет, стала рассказывать прежде всего, как после похорон он подошел к ней, затем, как она сама, наконец, передала его предложение госпоже, как та после долгого времени сдалась на его убеждения и какими способами она принимает его посещения; как на Фесмофориях [Праздник в честь богини плодородия Деметры и ее дочери Персефоны; в нем могли участвовать лишь замужние женщины.], когда я был в деревне, она ходила с его матерью в храм; и все остальное, что произошло, она в точности рассказала.

(21) Когда она кончила, я сказал: "Смотри же, чтоб ни одна душа не узнала об этом, а то весь наш договор с тобою нарушен. Но я хочу, чтоб ты доказала мне на месте преступления: слов мне не надо, но раз дело обстоит так, нужно, чтобы преступление стало очевидным". (22) Она на это согласилась. После этого прошло дня четыре-пять... как я вам докажу это вескими аргументами. Но сначала я хочу рассказать, что произошло в последний день. Сострат – мне друг и приятель. Я встретился с ним после заката солнца, когда он шел из деревни. Зная, что, вернувшись в такой час, он ничего не найдет дома съестного, я пригласил его отобедать со мной. Придя ко мне домой, мы поднялись в верхний этаж и стали обедать.

(23) Поблагодарив меня за угощение, он ушел домой, а я лег спать. И вот, мужи афинские, пришел Эратосфен. Служанка сейчас же разбудила меня и сказала, что он тут. Я велел ей смотреть за дверью, молча спустился вниз и вышел из дому. Я заходил к одному, к другому: одних не застал дома, других, оказалось, не было в городе.

(24) Взяв с собой сколько можно было больше при таких обстоятельствах людей, я пошел. Потом, взяв факелы в ближайшей лавочке, мы вошли в дом: дверь была отворена служанкой, которой было дано это поручение. Толкнув дверь в спальню, мы, входившие первыми, увидели его еще лежавшим с моей женой, а вошедшие после - стоявшим на кровати в одном хитоне.

(25). Тут, мужи афинские, я ударом сбил его с ног и, скрутив ему руки назад и связав их, стал спрашивать, на каком основании он позволяет себе такую дерзость: входить в мой дом. Он вину свою признал, но только слезно молил не убивать его, а взять с него деньги.

(26) На это я отвечал: "Не я убью тебя, но закон нашего государства; нарушая закон, ты поставил его ниже твоих удовольствий и предпочел лучше совершить такое преступление по отношению к жене моей и детям, чем повиноваться законам и быть честным гражданином".

(27) Таким образом, мужи афинские, он получил то возмездие, которое, по повелению закона, должны получать подобного рода преступники; но при этом он не был втащен силой с улицы в дом и не прибег к домашнему очагу, как утверждают обвинители. Да и как он мог прибегнуть к нему, когда он еще в спальне, как только я его ударил, тотчас же упал, когда я скрутил ему руки назад и когда в доме было столько людей, через которых он не мог пробиться, не имея ни ножа, ни палки - словом сказать, ничего, чем бы он мог обороняться от вошедших.

(28) Но, мужи афинские, как и вам, я думаю, известно, люди, совершающие незаконные деяния, никогда не признают того, что их противники говорят правду, а сами лживыми уверениями и тому подобными неблаговидными средствами стараются возбудить в слушателях негодование против лиц, на стороне которых находится право.

Ломоносов М.В.

Краткое руководство к красноречию. Книга первая, в кото­рой содержится риторика, показующая общие правила обоего красноречия, то есть оратории и поэзии, сочиненная в поль­зу любящих словесные науки.

§1

Красноречие есть искусство о всякой данной материи красно говорить и тем преклонять других к своему об оной мнению. Предложенная по сему искусству материя называется речь или слово.

§2

К приобретению оного требуется пять следующих средствий: первое — природные дарования, второе — наука, третие — под­ражание авторов, четвертое — упражнение в сочинении, пятое — знание других наук.

§3

Природные дарования разделяются на душевные и телесные. Душевные дарования, а особливо остроумие и память к получе­нию сего искусства толь необходимо нужны, как добрая земля к посеянию чистого семени, ибо как семя на неплодной земли, так и учение в худой голове тщетно есть и бесполезно. И для того Аполлоний Алабенденский, славный в древних временах крас­норечия учитель, по свидетельству Цицеронову, тех, которые от родителей своих к нему в училище присылались, в самом начале учения природную остроту прилежно рассматривал и которых приметил к тому быть неспособных немедленно назад отослал, чтобы они напрасными трудами себя не изнуряли. Телесные да­рования, громкий и приятный голос, Долгий дух и крепкая грудь в красноречии, а особливо произношении слова уп­ражняющимся очень надобны также дородство и осанковатый вид приличны, ежели слово пред народом говорить должно.

§4

Наука состоит в познании нужных правил, которые показывают подлинный путь красноречию. Они должны быть, первое, крат­ки, чтобы не отяготить памяти многим изусть учением, а особ­ливо тем, чему легче можно с примеров научиться, нежели по правилам; второе, порядочны, для того чтобы они были вразу­мительны и тем к научению способственны; третие, удовольст­вованы примерами, которые бы показывали самую оных силу для яснейшего их понятия и для способнейшего своих примеров против оных сочинений. Мы будем стараться, чтобы в настоя­щем нашем предприятии поступить по сим требованиям.

§5

Изучению правил следует подражание авторов, в красноречии славных, которое учащимся едва не больше нужно, нежели са­мые лучшие правила. Всяк знает, что и в художествах того ми­новать нельзя, например: кто учится живопиству, тот старается всегда иметь у себя лучшие рисунки и картины славных масте­ров и, к ним применяясь, достигнуть совершенства в том худо­жестве. Красноречие коль много превышает прочие искусства, толь больше требует и подражания знатных авторов. Но о сем пространнее предложено будет на конце сея книги особливо.

§6

Подражание требует, чтобы часто упражняться в сочинении раз­ных слов. От беспрестанного упражнения возросло красноречие древних великих авторов, которых от того ни старость, ни вели­кая честь и достоинство отвратить не могли, ибо генералы, сена­торы и сами консулы, как Ирций и Панса, будучи на высочай­шем степени римския власти, у Цицерона приватно в красноре­чии обучались и в домах своих в произношении слова упражня­лись. Азиний Поллион, славный генерал римский, презрев пе­чаль о умершей своей дочери, в четвертый день после ея смерти обучался в произношении слова. Отсюду воспосле­довало, что таковые трудолюбивые люди не готовясь говорили публично прекрасные речи. Сие прежде началось у греков, а потом уже в Риме возвысилось на самый высочайший степень. Такие речи, без приготовления пред народом произнесенные, назывались божественными, ибо „не казались быть выше сил человеческих. Того ради надлежит, чтобы учащиеся красноре­чию старались сим образом разум свой острить чрез беспрестан­ное упражнение в сочинении и произношении слов, а не пола­гаться на одне правила и чтение авторов, ежели при всяком слу­чае и о всякой материи готовы быть желают к предложению слова.

§7

Материя риторическая есть все, о чем говорить можно, то есть все известные вещи в свете, откуда явствует, что, ежели кто имеет большее познание настоящих и прешедших вещей, то есть чем искуснее в науках, у того большее есть изобилие материи к красноречию. Итак, учащиеся оному великое будут иметь в сво­ем искусстве, вспоможение, ежели они обучены по последней мере истории и нравоучению.

§8

Слово двояко изображено быть может — прозою или поэмою. Проза есть слово, которого части не имеют точно определенной меры и порядка складов; ни согласия, в произношении точно назначенного, но все речения располагаются в нем таким поряд­ком, какого обыкновенный чистый разговор требует. Поэма со­стоит из частей, известною мерою определенных, и притом име­ет точный порядок складов по их ударению или произношению. Первым образом сочиняются проповеди, истории, учебные кни­ги, другим составляются гимны, оды, комедии, сатиры и других родов стихи.

§ 9

Но хотя проза от поэмы для отменного сложения разнится, а по­тому и в штиле должна быть отлична, однако в рассуждении общества материи весьма с оною сходствует, ибо об одной вещи можно писать прозою и стихами. Итак, оба сии красноре­чия роды имеют в себе купно обоим общее и особливо каждому отменное.

§10

Мы предлагаем здесь вкратце руководство к обоему красноре­чию и для того, поступая по натуральному порядку, показываем, во-первых, учение о красноречии вообще, поколику оно до про­зы и до стихов касается, и затем при правилах полагаются в нем примеры прозою и стихами. Потом сообщаем наставление к со­чинению речей в прозе и примеры присовокупляем прозаичные из славных авторов. Наконец, предлагается о стихотворстве уче­ние с приложенными в примеры стихами.

Сии три учения составляют три книги сего руководства: Ритори­ку, Ораторию и Поэзию.

Краткою руководства к красноречию книга I , содержащая риторику

§1

Риторика есть учение о красноречии вообще. Имя сея науки происходит от греческого глагола ρέω, что значит: говорю, лью или теку. Оттуду же произведено и речение ρή´τωρ (ритор), которое хотя на греческом языке значит витию или красноречи­вого человека и в российский язык в том же знаменовании при­нято, однако от новейших авторов почитается за именование писателя правил риторических.

§2

В сей науке предлагаются правила трех родов. Первые показы­вают, как изобретать оное, что о предложенной материи гово­рить должно; другие учат, как изобретенное украшать; третьи наставляют, как оное располагать надлежит, и посему разделяет­ся Риторика на три части — на изобретение, украшение и распо­ложение.

§3

Изобретение риторическое есть собрание разных идей, пристой­ных предлагаемой материи. Идеями называются представления вещей или действий в уме нашем; например, мы имеем идею о часах, когда их самих или вид оных без них в уме изображаем; также имеем идею о движении, когда видим или на мысль при­водим вещь, место свое беспрестанно переменяющую.

§4

Идеи суть простые или сложенные. Простые состоят из одного представления, сложенные из двух или многих, между собою соединенных и совершенный разум имеющих. Ночь, представ­ленная в уме, есть простая идея, но когда себе представишь, что ночью люди после трудов покоятся, тогда будет уже сложенная идея, для того что соединятся пять идей, то есть о дни, о ночи, о людях, о трудах и о покое.

Все идеи изобретены бывают из общих мест риторических, ко­торые суть: I) род и вид, 2) целое и части, 3) свойства матери­альные, 4) свойства жизненные, 5) имя, 6) действия и страдания, 7) место, 8) время, 9) происхождение, 10) причина, II) преды­дущее и последующее, 12) признаки, 13) обстоятельства. 14) по­добия, 15) противные и несходные вещи, 16) уравнения.

§6

Родом называется общее подобие особенных вещей. Такое по­добие видим Невы с Двиною, Днепром, Волгою и другими в мо­ря протекающими великими водами и оное называем однем сло­вом — река, которая есть род, а Нева, Двина, Днепр, Волга, Висла и прочие суть виды оного.

§7

Целое есть то, что соединено из других вещей, а части называ­ются оные вещи, которые то составляют, например, город есть целое, а стены, башни, домы, улицы и прочая суть его части.

§8

Свойства материальные суть те, которые чувствительным вещам животным и бездушным приписуются, как величина, фигура, тягость, твердость, упругость, движение, звон, цвет, вкус, запах, теплота, стужа, внутренние силы.

§9

Жизненные свойства принадлежат к одушевленным ве­щам, из которых, во-первых, суть главные душевные да­рования: понятие, память, совображение, рассуждение, произволение. Второе — страсти: радость и печаль, удо­вольствие и раскаяние, честь и стыд, надежда и боязнь, упование и отчаяние, гнев и милосердие, любовь и ненависть, удивление и гнушение, желание и отвращение. Третие — доб­родетели: мудрость, благочестие, воздержание, чистота, милость, тщивость, благодарность, великодушие, терпение, праводушие, незлобие, простосердечие, искренность, посто­янство, трудолюбие, дружелюбие, послушание, уклонность, скромность. Четвертое — пороки: безумие, нечестие, рос­кошь, нечистота, лютость, скупость, неблагодарность, малоду­шие, нетерпеливость, лукавство, злоба, лице-мерство и лас­кательство, продерзливость, непостоянство, леность, сварли­вость, упрямство, грубость, самохвальство. Пятое — внеш­нее состояние: благородие и неблагородие, счастие и несчастие, богатство и убожество, слава и бесславие, власть и безвластие, вольность и порабощение. Шестое — те­лесные свойства и дарования: возраст, век, пол, сила, красота, здравие, проворность. Седьмое — чувства: зрение, слышание, обоняние, вкушение, осязание.

§10

Имя есть свойственное или приложенное. Свойственное есть, которым что обыкновенно называют, как: небо, Москва, август и прочая. Приложенные имена даются сверх свойственных, что бывает следующим образом: 1) когда имя иностранное с дру­гого языка на природный переведено будет, например: Мельхиседек с еврейского по-российски — царь правды, Андрей с греческого — мужественный, Квинт с латинского — пятый; 2) когда по особливым делам или свойствам дано кому будет проименование, так: Александр от великого мужества назывался великий, Аттила от строгости — бич божий; 3) когда чрез преложение письмен, имя составляющих, будет составлено речение, другое знаменование имеющее, например: Рим чрез преложение письмен может назваться мир; 4) когда слово будет взято в знаменовании другой вещи, ежели она сходное имя имеет, на-приклад: речение свет (вселенная) принято будет в знаменовании света, чрез который мы видим; 5) когда к имени прило­жено будет речение, от которого оно происходит, например: Владимир назовется владетель мира.

§11

Действие и страдание есть всякая перемена, которую одна вещь в другой производит. Перемену производящее называется дей­ствующим, а то, в чем перемена производится, страждущим. На­пример: сильный ветр море волнует — сильный ветр есть дей­ствующее, а море есть страждущее. Самое волнование есть дей­ствие в рассуждении ветра, страдание в рассуждении моря. С действием и страданием совокуплены бывают инструменты, вспоможения, воспя-щения, удобность или неудобность, воз­можность или невозможность, пристойность или непристой­ность, польза или вред, угодность или неугодность, честность или гнусность, также действие имеет иногда свое воспоследова-ние и удачу, а иногда уничтожение свое и неудачу.

§12

Время есть указательное и количественное: указательное познавается чрез вопрошение когда? Например: плоды собираются в осень. Количественное время познаваегся чрез вопрошение коль долго? Например: Август, цесарь римский, царствовал сорок четыре года.

§ 13

Место разделяется на одержимое и проходимое. Первое назначается вопрошением где? Например: острое Сицилия лежит на Посредизе.шом море. Второе показано бывает на вопрошение по чему? Например: молния блещет по воздуху. При месте наблюдать должно оного пространство, близость, да­лекость, вышину, низкость, стороны и прочая, также и наречия и предлоги: куда, откуда, доколе, вне. внутрь, у, за, пред, против, под. над. около, вплоть, до и прочие, до места надлежащие. Сю­да принадлежит содержащее и содержимое, например: город есть содержащее, а люди, в нем живущие,— содержимое. Со­держимое может иногда быть купно и содержащее, так: река в рассуждении животных и судов, в ней плавающих, есть содер­жащее, а в рассуждении берегов есть содержимое.

§ 14

Происхождение есть начало, от которого что другое происходит и свое бытие имеет, например: металлы происходят от земли, мед — от пчел, бесславие и казни — от худых дел; земля, пчелы и худые дела суть происхождение металлов, меда, худых дел.

§ 15

Причина есть конец, для которого всякая вещь есть или бывает, наприклад: земледелец пашет землю и насевает, чтобы полу­чить себе хлеб на пищу. Получение хлеба на пищу земледель­цу есть причина орания и насеванил земли.

§ 16

Предыдущее есть что пред вещию необходимо бывает, после­дующее — что оной последует, так: весна предходит лету, ко­торому осень последует; и потому весна есть в рассуждении лета предыдущее, а осень — последующее; так: младенчество и старость суть мужеского возраста предыдущее и последую­щее.

§17

Признаком называют что другую вещь показывает, когда она сама чувствам не подвержена. Вещи отдаляются от чувств ме­стом или временем, прошедшим или будущим и посему призна­ки суть трех родов: 1) которые показывают вещь настоящую, так: дым показывает сокровенный огонь, шум дерев изъявляет ветр; 2) которые показывают вещь будущую, как: находящие густые тучи предвещают дождь, заря утренняя предсказывает восхождение солнца; 3) которые объявляют прошедшую вещь: обагренная кровью Тициева шпага, бледное его лице, отдаление от людей и бег от Семпрониева мертвого тела суть признаки учиненного им убийства. К сему месту принадлежат пророчест­ва, предзнаменования и свидетельства.

§18

Обстоятельства суть те вещи, которые хотя с данною вещию не соединены, однако имеют к ней некоторую принадлежность; так, встречающиеся путнику звери, около пути лежащие места, по реке плавающие суда и птицы, пчела, на розе седящая, суть обстоятельства путника реки и розы.

§ 19

Подобие риторическое есть снесение двух вещей в свойствах или действиях. Сердце человека, гневом возмущенного, уподоб­лено быть может волнующемуся морю, скорое течение острых мыслей — стреле. Подобие разделяется на простое и сложенное; в простом сносится только одно свойство или действие одной вещи с однем же свойством или действием другой, как скорость мыслей со скоростию стрелы. В сложенном подобии сносятся два или многие свойства либо действия одной вещи с двумя или многими свойствами либо действиями другой, например: как подсыхает ветвь, подъеденная от червя, так печалью сокру­шенное сердце ослабевает. Здесь сердце с ветвию, печаль с чер­вем, ослабение с подсыханием сносится.

§20

Противными называются те вещи, которые вдруг быть не могут вместе, как день и ночь, зной и стужа, богатство и убожество, любовь и ненависть. Несходственные вещи бывают, когда вме­сто одной противной вещи полагается то, что от ней происходит, например: любить и обидеть (вместо ненавидеть), не бояться неприятеля и от него бегать (вместо бояться), ибо обида от нена­висти, а бегство от боязни происходит.

§21

Уравнение есть снесение двух вещей, одну другой за равную, большую или меньшую почитая. Пример первого: Иулий Цесарь завидовал славе Александра Великого, равно как Александр — славе отца своего Финиша. Пример второго: Фридерик-цесарь несчастливее был в реке Цидне, нежели Алек­сандр Великий, ибо сей, умывшись в ней, только разболелся, а оный живота лишился. Пример третиего: войну удобнее начать, нежели к концу- привести.

§22

Сие описание риторических мест показано здесь вкратце только для одного истолкования оных; употребление и польза их пред­лагается в следующих главах. В правилах риторических причи­тается обыкновенно к местам изобретения определение, которое я оттуду выключил, для того что логические точные определе­ния состоят из рода и свойств главных самой определяемой ве­щи, которые показаны бывают в местах риторических того име­ни, и. следовательно, такое определение не можно почесть за особливое место, но за идею, сложенную из идей, происшедших от рода и свойств. Сие же должно рассуждать и о наклонении, которое также в иных риториках за особливое место признается. Риторические определения надлежат до украшения, и для того о том предлагается в третией части Риторики. Примеры от уравнениев не разнятся. Молва людская надлежит к жизненным свойствам (§ 9 и 5), свидетели — до признаков (§ 17), закон, присяга, пытка надлежат особливо до судебных речей, о чем смотри в книге второй. Сии шесть последние называются от не­которых авторов внешними местами без довольного основания.

§ 181

Тропы речений знатнейшие суть шесть: метафора, синекдоха, метонимия, антономазия, катахресис и металепсис.

§ 182

Метафора есть перенос речений от собственного знаменования к другому ради некоторого обоих подобия, что бывает, 1) когда речение, к бездушной вещи надлежащее, переносится к живот­ной, например: твердый человек вместо скупой; каменное серд­це, то есть несклонное; мысли колеблются, то есть переменяют­ся; 2) когда речение, к одушевленной вещи надлежащее, перено­сится к бездушной: угрюмое море, лице земли, луга смеются, жаждущие пустыни, земля, плугом уязвленная, необузданные ветры: 3) когда слово от неживотной вещи к неживотной же переносится: в волнах кипящий песок вместо мутящийся; небо звездами расцветает вместо светит; 4) когда речения пере­носятся от животных к животным вещам: алчный взор, летаю­щие мысли, лаятелъ Зоил.

§ 183

Сим образом идеи представляются много живяе и ве­ликолепнее, нежели просто, причем наблюдать должно,

1) чтобы метафор не употреблять чрез меру часто, но токмо в пристойных местах, ибо излишно в речь стесненные переносные слова больше оную затмевают, нежели возвышают;

2) к вещам высоким и важным непристойно переносить речений от вещей низких и подлых, например: небо плюет не­пристойно сказать вместо дождь идет. Но ежели вещи, „т кото­рых слово переносится, не очень подлы, то могут прилагатель­ными именами быть повышены и употреблены: так, ежели гром назвать трубою, то будет метафора низка; однако с прилагатель­ным труба небесная будет много выше; 3) к низким и подлым вещам от высоких и важных переносить речения также непри­стойно, кроме шуток, например, блистающая солома, громо­гласный комар.

§184

Синекдоха есть троп, когда речение переносится от большего к меньшему или от меньшего к большему, что бывает, 1) когда род полагается вместо вида, как цвет вместо розы, ветр вместо севера; 2) вид вместо рода, как: сокол вместо птицы, река вме­сто воды. Но притом надлежит остерегаться, чтобы не поступить против натуры, наприм.: из Кипра в Крит плыть способным западом, ибо оный ветр пловущим в ту сторону противен; 3) когда целое полагается вместо части: египтяна Нилом жажду свою утоляют вместо частию воды из Нила; 4) часть вместо целого, например: сто голов вместо сто человек; 5) когда положено бу­дет множественное число вместо единственного, например: он пишет краснее Цицеронов; 6) единственное вместо множествен­ного: россиянин радуется о получении победы вместо россияна; 7) когда известное число полагается вместо неизвестного: там тысящи валятся вдруг вместо множество валится.

§185

Метонимия есть когда вещей, некоторую принадлежность меж­ду собою имеющих, имена взаимно переносятся, что бывает, 1) когда действующее вместо страждущего полагается: имеете Моисея и пророков вместо имеете книги Моисеевы и пророче­ские; читать Виргиния, то есть Верги-лиееы стихи; 2) когда по­ложено будет действие или свойство вместо действующего: убийство достойно смертной казни вместо убийца достоин; милость на суде похвал, ъна, то есть милостивый; где оная злоба, которая меня погубила? то есть где оный злобный? 3) когда ма­терия приемлется вместо той вещи, из которой она сделана: жи­вотворящее древо, то есть животворящий крест; серебром ис­купить, то есть серебряными деньгами; пронзен железом, то есть железным оружием; 4) или вещь, сделанная вместо самой материи: хлеб собирать с поля, то есть пшеницу; венки щи­пать в лугах, то есть цветки, из которых венки сплетают-5) когда вещь содержащая или место полагается вместо со­держимой: восток и льдистый океан свои колена пре­клоняют, то есть живущие на востоке и при Ледовитом океане; острая голова, то есть острый ум в голове; любезна не­бесам страна, то есть богу, живущему на небесах; 6) когда вместо вощи полагается тот, кто ею владеет: сильный маломощного съедает, то есть его добро; при военном шуме молчат законы, то есть судьи; Укапегон горит, то есть дом его; 7) намерение или причина, для которой что бывает вместо действия: честь на алтарь возложить, то есть жертву для чести божией; 8) признак вместо самой вещи: орел вместо Российской империи; луна вместо Турции: десять дымов, то есть десять домов; седину почитать должно, то есть старых.

§ 186

Антономазия есть взаимная перемена имен собственных и нари­цательных, что бывает. 1) когда употребляется имя собственное вместо нарицательного, например: Самсон или Геркулес вместо сильног,. Крез вместо богатого, Цицерон вместо красноречиво­го; 2) нарицательное вместо собственного: Апостол пишет, то есть Павел: стихотворец говорит, то есть Виргинии; 3) когда предки или основатели полагаются вместо потомков, напр.: Сла­вен вместо славян. Иуда вместо еврейского народа; 4) имя отече­ственное вместо собственного: арпинянин вместо Цицерона, троянин вместо Енея: 5) стихотворцы нередко полагают свое собственное имя вместо местоимения я, как Овидий нередко на­зывает себя своим прозванием Назон.

§ 187

Катахресис есть перемена речений на другие, которые имеют близкое к ним знаменование, что бывает ради напряжения или послабления какого-нибудь действия или свойства, например: для напряжения — бояться вместо ждать; бежать вместо итти; бранить вместо выговаривать; лукав вместо хитр; скуп вместо бережен; нахален вместо незастенчив; для послабления — ждать вместо бояться; итти вместо бежать; выговари­вать вместо бранить; хитр вместо лукав, незастенчив вместо нахален.

§188

Металепсис есть перенесение слова через одно, два или три знаменования от своего собственного, которые одно из другого следуют и по оному разумеются: Как десять жатв прошло, взята пространна Троя. Здесь через жатву разумеется лето, через лето целый год. Тако­вы суть и следующие примеры: помнить союз вместо хранить; знать бога вместо бояться; под темною ивою, то есть в тени у ивы.

§ 189

Тропы предложений суть пять: аллегория, парафразис, эмфазис, ипербола, ирония, от которых перед прочими украшениями по­лучает слово особливое возвышение и великолепие, а особливо от четырех первых.

§190

Аллегория есть перенесение предложений от собственного знаменования к другому стечением многих метафор, между собою сродных и некоторую взаимную принадлежность имеющих. Пример из Цицеронова слова против Калпурния Пизона: Таков я боязлив не был, чтобы, управив в превеликих бурях и волнениях корабль общества и невредим в пристанище поста­вив, устрашился от малого туману твоего бесстудия и от скверного дыхания твоего сообщника.

Из сего примера видеть можно, что от начала до конца аллего­рии полагаются речения, между собою сродные, как: бури, вол­нения, корабль, пристанище, туман, дыхание.

§191

Разделяется аллегория на чистую и смешанную; чистая состоит вся из переносных речений, например: окропил ты мне горящую грудь, то есть печальному духу моему дал ты отраду. Смешан­ная состоит из речений переносных, к которым для изъяснения многие присовокупляются в свойственном знаменовании, на­пример:

Сказывает, что он видит в Италии восстающий облак лютыя и кровавыя войны, видит гремящую и блещущую от за­пада бурю, которая в кое государство погодою победы принесе­на ни будет, все наводнит великим и кровавым дождем.

§192

К сему тропу принадлежат загадки и пословицы. Загадки всегда состоят из чистой аллегории, пример о колодезе из Вирг., Экло­га:

Скажи, в каких землях, то будешь ты мне Феб, Не больше трех локтей открыты небеса. И следующее о льде: Меня родила мать, котору я рождаю.

Так же и пословицы, которые состоят из чистой или смешанной аллегории, надлежат до сего тропа: И всяк спляшет, да не так, как скоморох. Молебен пет, а полъги нет. Либо полон двор, либо корень вон.

§ 193

Аллегоричным штилем многие излишно услаждаются и чрез меру часто сей троп употребляют, а особливо те, которые не знают подлинной красоты слова, но прельщаются притворным ею видом. Умеренно употребленная аллегория слово украшает и возвышает, а без меры часто в слово внесенная оное помрачает и обезображает. Однако иногда служит к возбуждению страха и в сем случае ночи подобна, ибо потаенное страшит больше, неже­ли явное. От вымыслов разнится аллегория тем. что в них сами идеи, а в аллегории только одне речи переносятся.

§ 194

Парафразис есть представление многими речениями того, что однем или немногими изображено быть может, например: храб­рый разоритель Карфагена, то есть Сципион. К составлению парафразисов сл>ткить могут следующие правила: 1) когда к су­ществительному приложишь пристойное прилагательное и, оное переменив на существительное ж, первое положишь в родитель­ном падеже или переменишь в прилагательное, например: вме­сто села положишь безмолвие сел или безмолвие сельское; 2) ко­гда глагол переложишь на имя, а с ним сочинишь иной глагол, к тому приличный: в страх привести вместо устрашить; обаг­рить кровью вместо окровавить; 3) когда имя полагается в ро­дительном падеже с другим именем, произведенным от глагола, к первому принадлежащего, например: течение воздуха вместо ветра; разлучение от жизни вместо смерти; ночное упокоение после трудов, то есть сон; 4) чрез метафору, когда имя полагает­ся в родительном падеже с другим именем, значащим подобие, или в прилагательное пременятся, например: юность лета, то есть весна; старость дня, то есть вечер; волнение мыслей, то есть сомнение; жидкие поля Балтийские, то есть Балтийское море.

§ 195

Эмфазис есть когда действие или состояние вещи не прямо изо­бражается, но разумеется из другого и чрез то великолепно воз­вышается, что бывает 1) по обстоятельствам, например: Сердца жаленьем закипели, когда под дерзким кораблем бал­тийски волны побелели.

§200

Ирония состоит иногда в одном слове, когда малого че­ловека Атлантом или гигантом, бессильного Сампсоном ска­редного Авессаломом или Иосифом называем, и посему надле­жит она до тропов речений.

§201

К иронии причитаются еще другие виды насмешества, из кото­рых знатнейшие суть:

1) Сарказм, то есть ирония в повелительном наклонении, на­пример:

Вот, троянин, поля, что ты искал войною, И вот Гесперия. Из­мерь, лежа убитый, (говорит Тури у Вире. Ен., кн. 12).

2) Хариентизм есть когда указывают на что-нибудь странное, смешное или непристойное, как Цицерон в слове за Клуенция говорит:

Подумайте о его лице и о одежде, до земли протяженной.

3) Астеизмом называют некоторую учтивую насмешку, на­пример:

Пускай тот любит твои стихи, Мевий, кому Бавий не противен (Вирг., Экл. 3). Мевий и Бавий были худые стихотворцы.

§249

Расположение есть изобретенных идей соединение в при­стойный порядок. Правила о изобретении и украшении управ­ляют совображение и разбор идей; предводительство рассужде­ния есть о расположении учение, которое снискателям красно­речия весьма полезно и необходимо нужно, ибо что пользы есть в великом множестве разных идеи, ежели они не расположены надлежащим образом? Храброго вождя искусство состоит не в одном выборе добрых и мужественных воинов, но не меньше зависит и от приличного установления полков. И ежели в теле человеческом какой член свихнут, то не имеет он такой силы какою действует в своем месте.

§ 250

Расположение разделяется на натуральное и художественное. Натуральное есть, которое самой натуре последует, как она тре­бует, что бывает по времени, месту или достоинству. По време­ни располагаются идеи так. что те, которые прежде были или бывают, полагаются напереди, а которые оным следуют, те по­сле одна за другою присовокупляются. Гак, в римской истории прежде предлагают о Пунической, нежели о Македонской вой­не, и о Македонской прежде, нежели о внутренней. И в похвале красного дня описать прежде должно утро, потом полдень, а напоследи вечер. По месту о верхних говорят прежде, нежели о нижних, о передних прежде, нежели о задних, и прочая. По дос­тоинству: например, о золоте должно предлагать прежде прочих металлов и проч.

§251

Художественное расположение есть, которое утверждается на правилах. Из оных главные суть следующие: 1) Предложенную тему должно изъяснить довольно, ежели она того требует, к че­му служат распространения из мест риторических и избранные парафразисы. 2) По изъяснении оную доказать несомненными доводами, которые располагаются таким образом, чтобы силь­ные были напереди, которые послабее, те в средине, а самые сильные на конце. 3) К доказательствам присовокупить возбуж­дение или утоление страсти, какой материя требует. 4) Между всеми сими рассевать должно по пристойным местам витиева­тые речи и вымыслы: первые больше в изъяснениях и в дока­зательствах, последние в движении страстей.

§252

Изъяснений доводов и возбуждений расположение разделяем на соединительное и разделительное. Соединительное бывает, ко­гда прежде предлагается о видах какого рода или о частях цело­го подробну особливо, а потом целое или Род представляется. Например, когда, похвалив смелость в сражениях, терпение в противностях, постоянство в трудах какого героя, прославляем после того вообще его мужество или, описав все части какого здания, хвалим потом все оное здание. Разделительное расположение бывает противным образом, ко­гда, представив род или целое, потом виды или части особливо предлагаем.

§253

Сии суть самые главные правила расположения, которым присо­вокупляются в следующих главах некоторые формы, служащие обще к расположению прозы и стихов. О частях великого проза­ичного слова, о расположении и о свойствах их здесь не предла­гаем, ибо сие собственно надлежит до оратории, в которой о том пространно покажем.

§254

Хрия есть слово, которое изъясняет и доказывает краткую нра­воучительную речь или действие какого великого человека, и посему разделяется на действительную, словесную и смешан­ную.

§255

Действительная хрия есть, которая изъясняет и доказывает дей­ствие, например: Лакедемоняне, стараясь детей своих научить трезвости и представить пьянство скаредным, приводили га к пьяным рабам, чтобы, смотря на толь гнусное позорище, от вина отвращение имели.

Дионисий, тирян сицилийский, неприятелю своему Диону от­мстил таком образом, что сына его при дворе своем воспитал в роскоши между худыми людьми и тем нравы его испортил. Таковые действия поставляются темами действительной хрии.

§256

Словесная хрия изъясняет и доказывает какую-нибудь ч краткую нравоучительную речь, например: Добрые нравы оскверняет гордость (Клавдиан). Живи, поминая смерть; время летит и, что молвил я, то уже мину лось (Персии). Мщение есть псдлыя души утешение (Ювопал).

§257

Смешанная хрия есть, которая изъясняет и доказывает действие, с краткою нравоучительною речью соединенное, например: Ко­гда Анаксагору сказали, что сын его умер, тогда он мак ответ­ствовал: я знал, что он смертен родился.

§258

Хрия состоит из осьми частей, которые суть: 1) приступ, 2) парафразис 3) причина. 4) противное. 5) подобие, 6) пример, 7) свидетельство. 8) заключение. В первой части похвален или описан быть должен тот. кто оную речь скачал или дело сделал, что соединяется с темою хрии. Во второй изъясняется предло­женная тема чрез распространения. В третей присовокупляется довольная к доказательству темы причина. В четвертой предла­гается противное, то есть, что предложенному в теме учению в противность бывает, тому противное действие .последует. Пя­тую часть составляет подобие, которым тема изъясняется, купно и подтверждается. Шестая часть доказывает примером истори­ческим. Седьмая утверждает мнением или учением древних ав­торов, которое сходствует с предложенною темою. Осьмая часть содержит в себе краткое увещательное заключение всего слова.

§ 259

Хрия разделяется еще на полную и неполную, на порядочную и непорядочную. Полною называется та, которая все осмь частей имеет; неполная — которая некоторых частей в себе не имеет. Порядочная хрия называется, когда в ней части по предписан­ному порядку расположены, а непорядочная, когда части не так одна за другой следуют, как выше показано. Сие отъятие и сме­шение имеет место только в середних частях, а первая и послед­няя оным не подвержены, для того что приступ и заключение хрии ни в иных местах положены, пи от ней отделены быть HP могут.

§260

Хотя у древних учителей красноречия о хрии правил не нахо­дим, однако немало есть оныя примеров в их сочинениях. Прав­да, что они по большей части неполны и непорядочны, однако мне рассудилось, что для образца лучше предложить оные, не­жели по предписанным от Автония-софисты правилам, строго от новых авторов сочиненные, из которых почти ни единой путной видать мне не случилось.

§261

В пример словесной хрии предлагается из Цицероповых Тускуланских запросов, кн.5, перипатетическое учение о том, что блаженства жизни человеческой никакие мучения отнять не мо­гут, или, как перипатетики говорили, что блаженная жизнь мо­жет войти с человеком в Фаларидова быка. Сей бык был сделан из меди, внутри тощ, в которого Фаларпд запирал людей и, под­ложив под пего огнь, бесчеловечно мучил.

Приступ

По моему мнению, перипатетики и древние академики пускай говорят свободно, не обинуясь, что блаженство жизни в Фала­ридова быка войти может.

Парафразис причиною

Подлинно, что болезнь кажется быть жестокая добродетели неприятельница. Сия на оную пламень возжигает, сия мужест­во, великодушие и терпение ослабить грозится. Итак, или уже побеждена будет от ней добродетель? Никак блаженная и по­стоянная жизнь премудрого мужа ей уступит? О более мой! Коль бы сие скаредно было!

Примеры:

Спартанские малые дети, бичами жестоко терзаемы, болезнь сносят без стенания. Взрослых юношей множество в Лакедемонии сам я видел, как между собою с невероятною перетуж-ноетъю бьются кулаками, пятами, ногтями, зубами и лучше хотят быть до смерти убиты, нежели сказать, что их одоле­ли. Кое варварство есть грубее и дичае Индии? Но в сем народе, которые премудрыми называются, век живут наги, кавказские снеги и зимние пути без болезни сносят и, прикоснувшись пла­мени, без стенания ожигаются. Женщины в Индии, когда их муж умрет, спорят между собою, которую он любил больше, ибо один муж много жен имеет. Которая в споре победит, та в провожании своих сродников с веселием на костер восхо­дит и с мужем своим сожигается; побежденная отходит печальна. Натуры никогда бы обыкновение не преодолело, ибо она всегда есть непобедима, но мы тенью мнимого доб­ра, роскошъми, покойным житием, слабостию и ленивством дух свой заразили. Обыкновения египтян кто не зна­ет, которые, имея собственными заблуждениями напол­ненную голову, всякое мучение прежде понести могут, не­жели цапле, или змее, или кошке, или собаке, или крокодилу учи­нят какое повреждение? И ежели что им не нарочно сделают, однако ни от какого за то наказания не отрекутся. Но сие го­ворим о людях. Что же несмысленные животные? Не претер­певают ли стужи и голоду? Не сносят ли по лесам и но

горст трудного странствования? Не защищают ли своих детей, принимая раны, никаких стремлений, никаких ударов не ужасаясь. Не упоминаю, колика сносят и колико тер­пят кичливые для чести, любящие похвалу —для славы, возженные яюбовию — для сласти. Жизнь человеческая полна таких примеров... Даст, истинно даст себя на мучение блаженная жизнь и, последуя правосудию, воздержанию, а паче всех мужеству, великодушию и терпению, не ос­тановится, воззрев на лице мучителево. И, когда все добро­детели с нею на мучение пойдут, не устрашится и перед тем­ничными дверьми не останется.

Противное

Ибо что скареднее быть может и что безобразнее, ежели она одна оставлена и от сего толикого сообщества отлученна? Но никоим образом сие статься не может, ибо ни добродетель без блаженного жития, ни блаженной жизни без добродетелей быть невозможно.

Заключение

Итак, оной от себя не отпустят, но повлекут с собою, и какой бы они болезни и мучению приведены ни были, ибо свойственно есть премудрым ничего не делать, о чем бы они после каялись, ничего в неволю, но все прехвально, постоянно, важно и честно, ничего так не ожидать, как необходимо быть имеющего, и все, что случается, тому не удивляться как нечаянному и новому.

§262

Второй пример словесной неполной хрии из 3 Цицероновой книги о должности к сыну его Марку.

Приступ

Публий Сципион, который прежде всех Африканским назван, по свидетельству Катонову, говаривал, что он никогда столько не трудился, как тогда, когда ничего не делан, и больше всех тогда был неуединен, когда уединен находился.

Важно есть сие слово и мужа великого и премудрого достойно, которое объявляет, что он и во время праздности о делах думал и в уединении сам с собою разговаривал, что он никогда не от­дыха! и с другими разговора иметь иногда не требовал. Две ве­щи, праздность и уединение, которые иным уныние наводят, так его поощряли. Я бы желал, чтобы и мне то же по справедливости сказать можно было. Но хотя не могу толикого пре­восходительного разума подражанием достигнуть, однако же­ланием к тому близко приступаю. Ибо, от республики и от су­дебных дел нечестивым оружием и насилъством отлучен, в праздности пребываю и для того, оставив город и странствуя по селам, часто живу в уединении. Но ни сея моея праздности с праздностио Сципиоиовою, ни сего уединения с его уединением сравнить не можно. Ибо он, успокоеваясь от прехвалъных должностей, в республике на него положенных, иногда в празд­ности находился и от народного стечения и множества во уе­динение, как в пристанище, удалялся. Моя праздность происхо­дит не от желания покоя, но от недостатка дела. Ибо по уничтожении сената, по испровержении судов, что может быть в судебных местах моего труда достойно? Таким обра­зом, хотя некогда жил я посреде великого множества народа и в очах граждан римских, но ныне, убегая от взора беззаконных, которыми все места преизобилуют, сколько можно скрываюсь и часто живу в уединении.

Причина и пример

Но понеже прияли мы от ученых мужей, что не токмо из не­счастий должно выбирать самое меньшее, но и выискивать, нет ли в них чего доброго, для того наслаждаюсь праздностью не такою, какою должен тот, который Риму дает спокойство, но в таком уединении ослабевать принужден, ко­торое подает нужда, а не произволение. Хотя Сципион и по мо­ему рассуждению получил большую похвалу, однако нет знаков остроумия его, писанию преданных, ни единого дела, ичиненного в праздности, ни в уединении исполненной должности. Отсюду знать должно, что он, обращая ум и исследуя те вещи, кото­рые он достигал размышлением, ни празден, ни уединен не был. Но я, не имея такой крепости разума, чтобы в безмолвном рас­суждении не быть уединенному, все свое старание и труд пола­гаю па писание сего учения. И так по опровержении республики написал я больше, нежели тогда, как она стояча в целости. Но вся философия, любезный мой сын, хотя изобильна и плодонос-на, и ни едина часть оныя пуста и невозделанна. однако нет я ней ничего плодоноснее и изобипьнее учения о должности, из которого произведены бывают постоянного и честного жития правила. Заключение

Для того хотя уповаю, что ты от приятеля нашего кра-тшта, верховного из философов нынешнего времени, по вся дни сие слышишь и перенимаешь, однако же полезно быть рассуждаю, чтобы твой слух со всех сторон такими словами наполняйся и, ежели можно, не внимач бы ничего другого. Сие хотя все де­лать должны, которые в честное житие вступить желают, однако не знаю, не больше ли надлежит тебе, нежели прочим, ибо от тебя ожидают, что будешь ты подражать немало мо­ему рачению, много моей чести и несколько, может быть, моей славе. Сверх сего принял ты на себя нелегкое бремя, Афины и Кратиппа, к которым ты как дм купления честных наук по-ехач. затем весьма скаредно есть совсем праздну от них воз­вратиться и тем и город и учителя обесславить. Того ради сколько ум свой устремить и сколько к трудам своим налечь можешь (еж-ели учение больше труда, нежели услаждения име­ет), постарайся довершить и не погреши в том, чтобы тебе, имея от меня всякие вспоможения, самого себя оставить.

§263

Пример действительной хрии, выбранной из Цицероновых Тускуланских вопросов, кн. 1, о том, что Сократ по справедли­вости смерть презрел. Сия хрия также неполна и правильного порядка не имеет.

Вступление

Ежели мы в натуральной науке не совсем не искусны, то в познании души сомневаться не можем, что она ни с чем не смешана, ни с чем не слиянии: нет в ней никакого связания ни увеличения, ни усугубления. Итак, не может она ни раздвоиться, пи разделиться, ни раздраться, ни рассыпаться; следовательно, и погибнуть ей невозможно, ибо по­гибель есть как рассеяние, разделение и растерзание частей, которые прежде погибели некоторым союзом между собою соединены были.

Парафразис

Таковыми и другими, сим подобными рассуждениями, так утвержден был Сократ, что не искал по себе в уголовном суде предстателя, ниже судей умягчая прошением, но употребил вольное упрямство, не от гор­дости, но от великодушия происшедшее. В последний день своея жиз­ни о том рассуждал много и за несколько дней перед тем из-под ка­раулу уйти не хотел, хотя то легко ему учинить можно было. И хотя почти уже в руках держал смертную чашу, однако так разговаривал, что казалось, якобы он восходил на небо, а не к смерти был пону­ждаем. Ибо так он размышлял и так разговаривал, что два путя суть, и сугубо есть течение духов, из тела исходящих. Те, которые человеческими пороками себя осквернили и вовсе сластям отдачи, ко­торыми ослепленны, как домашними заблуждениями и беззакониями, окалялись или, насильствие учинив обществу, составили неудовлетво-римые обманства, тем готов путь в места, от сообщества богов от­даленные; но которые себя чистых и непорочных сохранили, наимень­ше всех от тела заразились, от оного себя отвлекали и в плотском житии богам подражали, тем вход к ним отворен, как от них самих происшедшим.

Подобие

Притом упоминал, что всем добрым и ученым людям так должно от жизни разлучаться, как лебедям, которые не без причины посвящены Аполлону, но, кажется, для того, что имеют от него познание буду­щих вещей. Чрез сие они усмотрев, колико добра смерть приносит, с увеселением и со сладким пением умирают.

Противное

Но о сем никто бы не мог сомневаться, „го же не случалось, когда о душе размышляем, что бывает часто с теми, которые пристально на затмевающееся солнце смотрят и тем зрение свое теряют, ибо не инако ум наш, сам на себя взирая, нередко притупляется, и для того в рассмотрении оного терпеливость теряем. Итак, сомневаясь, ози­раясь, недоумевая и о многих противных мнениях размышляя, как ма­лый кораблей в пространном море, плавает наше слово.

Пример

Сие есть древнее и от греков взятое повествование, но Катон так отшел от жизни, что радовался, получив причину предать себя смер­ти, ибо запрещает господствующий над нами бог без его повеления отходить отсюду. Но когда бог дал справедливую причину тогда Со­крату, так ныне Катону и часто многим, тогда коль весел по истине премудрый оный муж исшел из сея тьмы во оную светлость, однако не растерзал плотских оковов, затем что законы запрещают, но как гражданским судом или какою законною властию. так богом вызван и свобожден.

Свидетельство

По его oice сказанию, жизнь философская есть не что иное, как толь­ко учение о смерти. Что мы тогда делаем, когда от роскошен плот­ских, когда от домостроительства, которое телу работает, когда от республики, когда от всех забав душу отзываем? Что тогда делем когда оную к самок ссис п,т,ыт,см. саму у себя быть принуждаем и отводим от тела? Ибо душу свою отводить от mew не' что иное есть, как учиться умирать.

Второе подобие

У реки Ипачиса. которая из Европы в Понт Евкашскии отекает, по сказанию Аристотелеву, родятся некоторые гады, которые живут только один день. Посему, ежели один из ню умер в осьмо.м часу дня, тот был долговечен, а ежели при зарождении солнца, а особливо в долгоденствие, тот дожич до дряхлой старости. Но поставь самый долгий век человеческий перед вечностью, то увидишь, что паша .жизнь почти толь кратка, как оных гадов.

Заключение

Итак, лучше презреть все сие безумие (ибо кое суетнейщее имя сей суете дать можно?) и всю силу жития в крепости ума, и в великодушии, и в презрении житейских вещей, и пр_е , небреже­нии оных поставить.

§264

Для образца полной и правильной хрии предлагаем здесь хрию смешанную, сочиненную из Виантовой речи, которую оц сказал, уходя из своего отечества, неприятельми расхищаемого. Приступ

Из древних философов, каковыми Греция перед прочими паро­дами могла некогда похваляться, Виант по справедливости между седмыо премудрыми числится, ибо сие заслужил он не токмо полезными учениями, основательными и к блаженству рода человеческого служащими правилами, но и подражания достойными похвачьного жития примерами. Таковым приме­ром был его ответ, когда отечество сего философа, город Приену, неприятели расхищали и когда прочие жители, убегая из города, брачи с собою лучшие свои пожитки, сколько унести можно было, ибо тогда советовал ему некто, чтобы и он то же де.чап, на что он сказал: Я все свое несу с собой.

Парафразис

Город неприятельми наполняется, горят домы и капища, пла­мень кругом обступает, в дыму обнаженные мечи блещут, все улицы полны вопля и ужаса, но те, которые всю свою надежду в богатстве полагают, повергая жизнь свою в крайнюю опас­ность, из пожара и почти из самых жадных рук неприя­тельских рвут свои пожитки. Виант посреди самыя пагубы и разорения спокоен духом выходит и, не имея у себя ничего, все свое с собою выносит: выносит с собою добродетель, дражай­шую несравненно всех богатств, которые неприятель похи­тить может. Итак, ничего не вынося, больше выносит, нежели прочие граждане.

Причина

Ибо в единой токмо добродетели состоит человеческое со­вершенство. Един добродетельный совершенно больше, бо­гатства не желает, всем изобилен, все недостатки наполняет, во всем честен, ибо добродетель есть сама себе честь и похвала; она есть в недостатках до­вольство и в нищете изобилие.

Противное

Напротив того, данные от счастия довольства служат больше к умножению наших недостатков и часто производят „ нас по­роки, которых бы мы без оных не имели. Скаредная пред всеми добрыми людьми гордость, которую и сами гордые других не­навидят, есть первая дщерь богатства. Изнуряющая силы те­лесные, нарушающая здравие и ум помрачающая роскошь не от излишества или происходит? Надеясь на свои достатки, какие обиды, презрения, нападения и гонителъства богатые бедным наносят? И чрез таковые злобные поведения не мерзость ли и отвращение пред богом и пред человеческим родом бывают? Не упоминаю о угрызаемой по вся дни богатых совести, когда на неправедное взирают имение: молчу о неспокойствах, которые зависть и ненасытимое желание возбуждают.

Подобие

В драгоценных одеяниях и других внешних украшениях лишенно­го добродетели человека тело кажется ослепленным беззако­ниями великолепно, однако в самой вещи есть гроб повапленный, исполненный гнилых костей и скаредного смрада. Но муж доб­родетельный в убожестве, как драгоценный камень в коре, только однем искусным знаем и, хотя презрен от невежд, одна­ко цену свою в себе содержит.

Пример

Таков был терпения и добродетели образ Иов. Лишение детей, дому и всего имения не подвигнуло ума его, добродетелию ог­ражденного, добродетелию возвышенного.

Митрополит Иларион .

Из «Слова о законе и благодати»

Похвалим же и мы по силе нашей малыми похвалами великое и чудное сотворившего – нашего учителя и наставника, великого властителя земли нашей Володимира, внука древнего Игоря, сына славного Святослава, которые в годы своего владычества мудростью и храбростью прославились во многих странах: победы и сила их вспоминаются и прославляются и сейчас. Ведь не в бедной и безвестной стране были они владыками, а в Русской, о которой знают и слышат во всех четырех концах земли…

Встань, о честная страна, из гроба своего! Встань, стряхни сон! Ты не умер, но спишь до Христа, в жизнь вечную всему миру! Стряхни сон, подними очи, смотри, какой чести удостоил тебя Господь там и на земле с помощью твоего сына и не оставил в забвении! Встань, посмотри на чадо свое, на Георгия! Посмотри на утробу свою, на того, кого Господь вывел из чресел твоих, посмотри на украшающего престол твоей земли и возрадуйся и возвеселись! Посмотри на благоверную сноху твою Ирину! Посмотри на внуков твоих и правнуков, как живут, хранимые Господом, как по завещанию твоему хранят благоверие, как посещают святые церкви, как славят Христа, как поклоняются имени его! Посмотри и же на город, сияющий величием, посмотри на цветущие церкви, посмотри на множащееся христианство, посмотри на город, иконами святых освещаемый, блистающий, фимиамом благоухающий, хвалами и песнями оглашаемый! И все это увидев, возрадуйся и возвеселись и восхвали благого Бога, устроителя всего этого.

Платон.

Из диалога «Федр».

Действующие лица: Сократ, Федр

Сократ. Милый Федр, куда и откуда?

Федр . От Лисия, Сократ, сына Кефала, иду прогуляться за городской стеной: у него ведь я просидел очень долго, с самого утра. А по совету нашего с тобой друга Акумена я гуляю по загородным дорогам – он уверяет, что это не так утомительно, как по городским улицам.

Сократ . Он верно говорит, друг мой. Так, значит, Лисий уже в городе?

Федр . Да, у Эпикрата, в доме Морихия близ храма Олимпийца.

Сократ . Чем же вы занимались? Лисий, конечно, угощал вас своими сочинениями?

Федр . Узнаешь, если у тебя есть досуг пройтись со мной и послушать.

Сократ . Как, разве, по-твоему, для меня не самое главное дело - "превыше недосуга", по выражению Пиндара, - услышать, чем вы занимались с Лисием?

Федр . Так идем.

Сократ . Только бы ты рассказывал!

Федр . А ведь то, что ты сейчас услышишь Сократ, будет как раз по твоей части: сочинение, которым мы там занимались, было - уж не знаю, каким это образом, - о любви. Лисий написал о попытке соблазнить одного из красавцев, - однако не со стороны того, кто был в него влюблен, в этом-то и вся тонкость: Лисий уверяет, что надо больше угождать тому, кто не влюблен, чем тому, кто влюблен.

Сократ . Что за благородный человек! Если бы он написал, что надо больше угождать бедняку, чем богачу, пожилому человеку, чем молодому, и так далее - все это касается меня и большинства из нас, - какие бы это были учтивые и полезные для народа сочинения! У меня такое горячее желание тебя послушать, что я не отстану от тебя, даже если ты продолжишь свою прогулку до самой Мегары, а там, по предписанию Геродика , дойдя до городской стены, повернешь обратно.

Федр Как это ты говоришь, дорогой Сократ, - не ужели ты думаешь, что я, такой неумелый, припомню достойным Лисия образом то, что он самый искусный теперь писатель, сочинял исподволь и долгое время? Куда уж мне, хоть бы и желал я этого больше, чем иметь груду золота.

Сократ. Ох, Федр, я или Федра не знаю, или поза был уже и себя самого! Но нет - ни те, ни другое. Я уверен, что он, слушая сочинение Лисия, не просто разок прослушал, но много раз заставлял его повторять, на что тот охотно соглашался. А ему и этого было мало: в конце концов он взял свиток, стал просматривать все, что его особенно привлекало, а просидев за этим занятием с утра, утомился и пошел прогуляться, вытвердив это сочинение уже наизусть, - клянусь собакой, я, право, так думаю, - если только оно не слишком было длинно. А отправился он за город, чтобы поупражняться. Встретив человека, помешанного на том, чтобы слушать чтение сочинений, он при виде его обрадовался, что будет с кем предаться восторженному неистовству, и пригласил пройтись вместе. Когда же этот поклонник сочинений попросил его рассказать, он стал прикидываться, будто ему не хочется. А кончит он тем, что станет пересказывать даже насильно, хотя бы его добровольно никто и не слушал. Так уж ты Федр, упроси его сейчас же приступить к тому, что

он в любом случае все равно сделает.

Плевако Ф.Н.

Дело харьковского общества взаимного кредита: Левченко и др., обвиняемых в растрате и небрежном хранении денежных сумм.

В 1880 году в делах Харьковского Общества Взаимного Кредита назначенной советом банка ревизией был обнару­жен целый ряд злоупотреблений.

Было выяснено, что в течение многих лет неправильно велись книги банка; что, вопреки уставу банка, не делалась ежегодная проверка его отчетности; что банк производил недозволенные уставом сделки и т. д.

Производившиеся в отделе текущих счетов операции не оставляли сомнения в преступном их характере. Стоявший во главе этого отдела кассир и член правления А. Левченко был одним из видных деятелей банка. Он слыл богатым человеком, видным дельцом, обладающим в финансовых делах большими способностями. Доверие к нему как со стороны его сослуживцев по банку, так и со стороны публики было неограниченное, чем он широко воспользовался.

В течение нескольких лет он путем неправильного ведения книг присвоил себе около 350 тыс. руб. Вносимые вкладчиками деньги по его распоряжению записывались более ранними числами лишь тогда, когда вкладчики явля­лись за своими деньгами; он скрывал вносимые в банк цен­ные пакеты и учитывал в свою пользу представленные бан­ку для учета векселя. По его объяснению, неправильное сче­товодство велось потому, что у него за массой работы не хватало времени, для того чтобы следить за книгами, а из денег он присвоил себе лишь 50 тыс., которые он обязуется возвратить.

Помимо действий Левченко, неправомерной казалась и деятельность других членов правления.

Было обнаружено, что банк принимал к учету векселя не только без подписи бланконадписателя, как это требуется уставом банка, но и без всякой подписи; именные ценные бумаги принимались банком без передаточной надписи и, следовательно, ни в каком случае не могли сделаться собст­венностью банка.

Правила банка о ежегодной проверке отчетности не исполнялись и за 1879 год, в который больше всего было присвоено Левченко, никаких упущений в книгах замечено не было.

Все эти обстоятельства привели к заключению, что правление, обязанное в силу устава банка заведовать его де­лами, относилось к своим обязанностям небрежно, и поэ­тому весь состав правления с председателем Сливицким во главе был предан суду за небрежность при исполнении служебных обязанностей (ст.ст. 351 и 359 Уложения о наказаниях).

Левченко был предан суду за растрату и за злонамерен­ные действия при производстве ссуд и выдаче вкладов.

Трофимов, ведший книгу текущих счетов, обвинялся в составлении неправильных отчетов для сокрытия преступных действий (ст.ст. 13 и 359 Уложения о наказаниях.).

Лысогоренко – в том, что, как депутат, небрежно испол­нял свои обязанности (ст. 417 Уложения о наказаниях).

Все подсудимые были преданы Харьковскому окружно­му суду с участием присяжных заседателей. Заседание про­исходило с 21 по 25 мая 1881 г.

Председательствовал Любовицкий. Обвинял Дукмасов. Гражданский иск со стороны Харьковского Общества Вза­имного кредита поддерживал Ф. Н. Плевако.

Защищали присяжные поверенные: Андреевский, Белинский, Клопов, Сахновский и Краснопольский.

Присяжные заседатели оправдали всех, кроме Левченко. Он признан виновным, но заслуживающим снисхождения, в присвоении и растрате как банковских денег, так и денег миссионерского общества.

Суд приговорил его к ссылке на 4 года в Омскую губер­нию с лишением всех особенных прав и преимуществ.

Я задержу ваше внимание на перепутьи от обвинения к защите.

Так как всякая задержка неприятна, то я буду немногословен.

Меня обязывает к этому и то, что материал данного дела делает бесспорным, что я хотел доказывать на суде: г.Левченко признал ущербы, нанесенные обществу взаимного кредита, а защита и прочие подсудимые серьезно не оспа­ривали итогов ущерба, определенных экспертизой.

Бороться со злом я буду не ввиду законов, которые формулировали в обвинительном акте совершившийся факт; я буду бороться ввиду закона, вытекающего из изучения при­говоров, выносимых присяжными, нашими русскими при­сяжными, – закона, обобщающего факты из истории этого молодого института: этот закон – значительное количест­во, быть может, нигде не повторяющееся, оправданий при создании вины, доходящее до отрицания подсудимым при­знанного факта.

Здесь, несомненно, немалую роль играет все перенося­щая, незлопамятная, любвеобильная славянская натура русских присяжных; несомненно, еще более влияет ваше знание среды и условий всякого дела, мощно диктующих вам внешне непонятное, но внутренне разумное суждение о людях и фактах.

Ввиду этого закона я должен доказать вам, что здесь нет данных для отрицания тех преступных фактов, которые открывает иск от общества к виновникам факта.

Возникновение настоящего преступления – история древняя; это – история о возникновении Общества взаимного кредита в Харькове, история возникновения подобных обществ в России. Одна и та же, почти шаблонная летопись: додумалось и наше общество до идеи товарищества, банков, как конкуренции союза малых капиталов с крупными капиталистами. Начали возникать одни за другими многоразличные союзы. Сначала, конечно, вера в идеал, восторг: служатся молебны с приглашением чудотворных икон, устраиваются обеды, на которых пьют тосты за предержащую власть, произносят спичи, задыхаются от восторга, что у нас так много гениев и мужей добра и правды, моментально могущих осуществить самые пламенные мечты общества.

Первый день банковской жизни кончается изобильными излияниями, объятиями, поцелуями, а затем банк вступает в свою нормальную жизнь. Избраны люди, которые должны руководить делом, избраны власти, которые должны установить порядок и достигнуть тех целей, которые предположены.

Но проходит пора. Избранники начинают забираться властью, начинается несоблюдение тех форм, которые только и могут служить гарантией для всякого члена общества, что избранные власти делают дело. Начинается известная картина: большею частью один человек, более опытный, забирает все дело, выказывает большую сноровку, избирается своими товарищами и дело принимает форму единовластия – великий визирь и спящий диван.

Но великий визирь, заправляя делами банка, все-таки должен помнить, что власть принадлежит тем, кто избрал его, и нередко возвращается к своему источнику в форме перевыборов. Некоторая мягкость, доброта, снисходительность к заемщикам – и для русского человека этого до­вольно.

Впоследствии на общем собрании проверки не делается. Начинаются овации, «хорошо», «благодарим», «управляйте нами» и «распоряжайтесь».

Года через 2–3 выражается желание возвеличить своих избранников стипендиями, серьезно помышляют об увеко­вечении дорогих черт лица благодетеля в потомстве поме­щением его портрета в совете общества.

Но вот очарование прошло. Как ни быстро мы создаем, а еще быстрее разбиваем наши идолы, веру заменяем без­верием, доверие к избранникам – доверием ко всякой кле­вете, ко всякому слуху о наживе, захвате, растрате.

У вас в харьковском обществе разочарование тоже настало.

Но у вас по крайней мере разочарование было основательно. Левченко можно поблагодарить за единственно оказанную им услугу во время его управления: он ценой расхищенных денег, правда, несколько высокой ценой, купил вам правомерное разочарование. Если он привел дело в та­кой порядок, что чуть не пропали все капиталы, то можно было прийти к основательному заключению, что такой че­ловек никуда не годится.

Великим визирем харьковского общества взаимного кредита был Левченко. Он один при дремоте своих, метко названных «аксесуарными», помощников правил самовла­стно делами общества и разрушил его чуть не в конец.

Рождается вопрос: каким образом общество могло так жестоко ошибиться относительно этого человека?

Левченко внушал доверие двумя своими качествами: внешним и внутренним.

Внешнее, это – его крупная коммерческая сила; его имущественная мощь, благодаря которой он был, по мне­нию общества, способным не только взять на себя, но и вы­полнить самые ценные обязанности.

Внутреннее, это – его снисходительность, верность дан­ному слову, способность не только войти, но и развести чужое горе.

Случаи, о которых говорил Левченко, случаи, где благодаря ему и ему одному, спасались целые состояния 'не подлежат никакому сомнению. Но действительно ли эти качества так прочны, как думали о Левченко его доверители?

Я думаю, что и в лучшей поре своей в них было много кажущегося, искусственного. Если вы отнесетесь критически к направлению моей задачи, то увидите, что богатство Левченко значительно суживается. Он делается крупным собственником только тогда, когда касса общества переходит в его руки. И немудрено. Не фабрики и шахты каменноугольные обогатили его, а обогатила его ему одному ведомая шахта в форме банкового сундука, шахта, не требовавшая больших затрат и снабжавшая своего владельца ассигнациями и благородным металлом по желанию.

Если вы отнесетесь критически ко внутренним качествам Левченко, то вы исключите из числа их доверие.

Доверие – сестра веры. Оба качества не всегда в ладу с логикой. Пламенной вере часто не соответствует предмет веры. Доверие, это – не качество того, к кому его питают, а того, кто его питает. Один из величайших умов средних веков выражался о вере, что вере логика не нужна: credo quia absurdum.

А Левченко не мог не заботиться о доверии. Ведь время от времени власть возвращалась к избирателям. Надо было действовать на них одним из лучших свойств хорошего человека–делами, внушающими доверие. Исполнять же слово, когда оно относилось к общественному кредиту, помогать деньгами и средствами Левченко было и легко и нужно: легко – ибо ничего нет легче, как творить добро чужими средствами.

Не зная источника добра, люди восторгаются делами деятеля; но деятель добра тогда только высок и свят, когда свои добрые желания он исполняет своими собственными средствами, побеждая во имя добра эгоистическую волю, неохотно расстающуюся с тем, что нужно самому обладателю. Тогда деятель добра добродетелен действительно.

При изучении дела мы видим, что не только Левченко пользовался доверием, но он и сам доверял другим. Однако доверие его к другим основывалось на простом соображе­нии, что он должен жить в мире с обществом, которое из­брало его, потому что при малейшей ссоре, при малейших нехороших отношениях он мог потерять место, а это было бы моментом, при котором старых грехов нельзя было бы прикрыть и пришлось бы за них рассчитываться.

Вот в каком виде рисуется мне нравственный образ Левченко, – виде, правда, менее радужном, но зато объясняющим нам бытие в его воле и тех прекрасных действий, которые и до сих пор не могут быть забыты, и тех поступков, которые он совершал к изумлению его бывших, им очаро­ванных избирателей.

При этом спешу оговориться, что я этим вовсе не хочу сказать, что Левченко – злодей, вроде Струсберга, Юханцева, что он из числа тех хищников, которые не могут равно­душно взирать на чужое.

Я не могу не напомнить, что он не скрывал, может быть, большей части средств своих: видно, что он верил в свое де­ло, для которого брал деньги, вероятно, убежденный, что выгоды им задуманного предприятия обеспечат его само­вольные захваты сумм общества. Этим он отличается от всех растратчиков, которым имя легион, а тип – Юханцев.

Он не скрывал особенно своих средств: дома его на виду и не заложены по разным закладным, копи также на виду, – скрыто разве что-нибудь себе на черный день. В нем нет этого обыкновенного явления, как в других растратчи­ках, что у них на виду только такое имущество, которое при быстрой продаже ничего не стоит и которое свидетельству­ет об утонченном вкусе тех, которые привыкли жить на чу­жой счет.

Но как бы ни смотреть на дело, он бесспорно виноват в ущербе, нам причиненном. О цифре я говорить не буду по той причине, что для уголовной ответственности цифра играет роль и в скромном размере 300 руб. Точное определение цифры будет принадлежать суду, который будет обсуждать последствия вашего вердикта, и тогда мною будет представлен расчет.

По отношению к прочим подсудимым слово мое тоже будет недлинно. Я прежде всего, чтобы быть верным принятому мною, как человеком известной профессии, началу, должен заявить, что ни одним словом не стану поддерживать даже в смысле гражданского иска обвинения, направленного против Житкова.

При всем моем уважении ко всяким актам, исходящим от судебной власти, я решительно не могу понять, каким образом могло случиться такое явление, что, начав обвинительный акт словами: «в 1880 г. в марте месяце, вступив в число членов правления, Житков тотчас начал изучать делопроизводство и открыл беспорядки», кончают его: «на ос­новании вышеизложенного Житков обвиняется в том же».

При такой деятельности Житкова единственное, что гражданский истец, по отношению к нему, может заявить, это – что он не находит возможным не только поддержи­вать как гражданский истец обвинения против него но да­же не находит возможным признать хотя бы в одной копейке ответственным его перед тем обществом, которому он хотел служить честно и добросовестно.

Относительно остальных членов правления я точно также не могу поддерживать взгляда, что они умышленно, сознательно допустили растрату.

Двухдневное изучение дела убеждает, что умышленного отношения с их стороны не было.

Но зато они не могут быть свободны от упрека в нерадении. Доказывать этот проступок незачем: достаточно вспомнить, что растрачено до 360 000 руб. и растрачено не вдруг, а путем медленного процесса обманов по текущему счету. Этот факт сам собой доказывает существование нерадения. Достаточно было нескольких минут для эксперта, чтобы он увидел обманы и ошибки, достаточно было нескольких дней для незнакомого с банковым делопроизвод­ством Житкова, чтобы среди прений и насмешек окружаю­щих он вскрыл и огласил истину.

Что же делали члены правления?

Они дремали в часы бодрствования и труда. Кажется, они приходили в банк не для того, чтобы трудиться и тру­дом купить себе право на домашний отдых, а, уставши от домашнего труда, приходили отдыхать в уютные комнаты правления! Они ленились изучать дело, как сделал это Житков; они, наконец, не умели следить за делом!

Лень, и сон, и простота – эти прекрасные качества, которыми наделяет судьба некоторых из своих избранни­ков, – конечно, не проступок и всякий может в своей личной жизни пользоваться сколько угодно своими дарами; но когда лень берется за общественный труд и портит его, когда сон берется стеречь стражу, когда простота хватается за решение серьезных общественных дел, – они делаются преступными.

Я высокого мнения об умственных силах подсудимых, но по отношению к лени, сну и простоте можно применить изречение одного великого писателя Европы относительно человеческой глупости: «Всякий имеет право быть глупым, но не следует злоупотреблять этим правом»...

Если общество избрало нас быть хранителями его инте­ресов, а мы делаемся нерадивыми, тогда мы становимся ответственными перед теми, чьим состоянием мы распоряжались.

А что нерадение было – для этого достаточно вспомнить, что факт самой растраты в 360 000 руб. не доказыва­ется здесь, а сам доказывает то, что из него следует...

Поэтому я по отношению к прочим подсудимым не считаю себя нравственно имеющим право отказаться от об­винения, в смысле гражданского иска. Я обвиняю их в нерадении, результатом которого было, хотя бы неумышленное, с их стороны допущение Левченко нанести ущербы обществу взаимного кредита, о которых я буду представительствовать перед судом на основании вашего вердикта.

Я думаю, милостивые государи, что мне необходимо, заканчивая свою речь, остановиться еще на одном факте.

Редкое другое дело, как настоящее, может быть, подтверждает то правило, что в суде присяжных является новый элемент, обыкновенно в суде коронном несуществующий, – так сказать, органическая связь с тем обществом, из среды которого вышел известный деятель, и вследствие этого отношение к нему, как к своему близкому, – отношение отеческое, братское, полное любви, полное снисхождения.

Я говорю, редкое другое дело подтверждает это правило, как настоящее.

Все подсудимые, здесь сидящие, не первый раз являются перед вашими глазами. Я думаю, вы каждого из них видели между собою, каждого из них видели в лучшие для него дни и, вспоминая, что силою вашего вердикта ряд лучших дней может для них прекратиться, может начаться преждевременная осень с бурями и непогодами, вы можете отнестись к ним мягко.

Против мягкости уголовного вердикта человек, который случайно стал поддерживать гражданский иск и который, бессильно смотря на те места (указывает на места защиты), завидует противникам, не может сказать ничего...

Но я должен сказать одно, – величайшее уважение общества самого к себе должно состоять в следующем: можно прощать подсудимым их вину, но никогда не следует оставлять в их руках того, что они виною приобрели; можно пощадить подсудимых, но никогда не следует щадить их больше тех, кому они причинили вред.

Наказанием, которое ждет каждого подсудимого, когда он обвинен вашим вердиктом, потерпевший сыт не будет, – ему лучше от этого не станет.

Но если преступный факт, совершенный известным лицом, вменяется ему в вину, – тогда для потерпевшего оста­ется справедливое утешение: свое из рук недостойных взять назад, и рукам, которые не работали, охраняя чужое, сказать: отдайте нам и свое, чтобы видеть, как нехорошо потерять то, что имеешь; мы потеряли по чужой вине, пусть же отвечает тот, по чьей вине наше потеряно.

Я думаю, милостивые государи, что, как бы общество ни относилось мягко к своим членам, оно должно помнить, что правосудие есть та же математика.

Ни один математик не скажет 3 х 3=9, но для моей подруги=10: ему 3x3 = 9 для всех.

Также и факт преступного деяния остается преступным – все равно, сидят ли на скамье подсудимых люди, которых вы никогда не видали, или люди близкие, хотя бы даже братья, друзья.

Если вы пришли судить о факте, то вы его должны на­звать белым, если он бел; если же факт не чист, то должны сказать, что он не чист, и пусть подсудимые знают, что им предстоит умываться и умываться...

Закончу я мою речь одним анекдотом из восточной жизни, – иногда не мешает оглянуться и на восток, у кото­рого есть прекрасные изречения и прекрасные анекдоты.

Один турецкий рассказчик говорит, что в Турции был судья, которому пришлось судить деяния своего отца; он присудил отца к 90 ударам палкою и, смешивая слезы с чернилами, подписал вердикт.

Во время исполнения приговора, когда отец претерпевал удары, сын стоял тут же и плакал, а когда удары были пре­кращены, он первый бросился обнимать и целовать отца.

Подражайте в хорошем востоку: когда вы видите, что де­яние преступно, скажите, что оно преступно, а затем, оста­ваясь людьми, сжимайте в своих объятиях людей, которые заслужили наказание по своей собственной вине...

Плевако Ф.Н.

Дело Шидловской, по первому мужу Ковецкой, обвиняемой в двоемужестве.

28 февраля 1886 г. в заседании Витебского Окружного Суда рассматривалось дело о жене подполковника Шидловской, по первому мужу Ковецкой.

13 ноября 1883 г., в церкви погоста Телятники, Витеб­ского уезда, дворянка Мария Цезаревна Ковецкая, урожден­ная Стульчинская, вступила в брак с преподавателем кадет­ского корпуса, подполковником Влад. Шидловским.

Перед венчанием Ковецкая представила метрическую выпись о смерти своего первого мужа, дворянина Мечисла­ва Александровича Ковецкого, выданную 27 октября 1882 г. за № 642 из книг Бозговецкого приходского костела ксенд­зом Игнатием Симановичем.

Между тем по собранным впоследствии справкам оказа­лось, что, как подполковник Шидловский и священник телятниковской церкви Рачинский, так и поручители по неве­сте введены в заблуждение, так как выяснилось, что дворя­нин Ковецкий, бракосочетавшийся с девицей Марией Цезаревной Стульчинской 28 июня 1874 г., хотя и разошелся вот уже более 5 лет со своей женой, но жив и состоит в на­стоящее время на службе в Петербурге, и что ни Бозговец­кого костела, ни ксендза Игнатия Симановича, ни фольвар­ка Крумы, в котором будто бы умер 9 июня 1880 г. Мечис­лав Александрович Ковецкий, вовсе не существует.

Кроме того, из Полоцкой духовной консистории 9 авгу­ста 1883 г. за № 4701 выдано было Марии Ковецкой метри­ческое свидетельство о рождении и крещении ее, в котором оказался переправленным год рождения – 1854 на 1859, причем, как это видно из показаний свидетелей, ти­тулярного советника Тихомирова, крестного Петра Смир­нова и др., Мария Ковецкая совершила этот последний под­лог, чтобы не показаться жениху слишком старой.

Совместно с присяжным поверенным Цитовичем под­судимую защищал Ф. Н. Плевако.

После 10-минутного совещания присяжные заседатели вынесли подсудимой оправдательный вердикт.

Дело так просто, что, право, трудно что-либо прибавить к тому, что сказано моим сотоварищем по защите.

Подберу кое-какие крупицы.

Полное страданий прошлое несчастной женщины было бы материалом для речи даже в том случае, если бы она признала те факты, которые ей приписываются. Судьи, люди живые, не могли бы не отнестись к ней со всевозмож­ным состраданием и снисхождением.

К счастию, одно из преступлений, приписываемых этой женщине, до очевидности вымышлено: оно было нужно другим, а не подсудимой, и все, чем мы располагаем, говорит за нашу мысль.

Мы знаем, что первый муж подсудимой выгнал ее из дому. Предлог, о котором он впервые заявил здесь, до очевидности ложен: 24-летний мужчина, неужели он не мог распознать беременную женщину на 9-м месяце от девушки?.. Свидетели первой супружеской жизни все в один голос говорят о скромности подсудимой. Связь Ковецкого с ка­кой-то повивальной бабкой – факт. Факт и изгнание жены и попытка к разводу. Факт – побои и оставление жены и ребенка без всяких средств к существованию.

Словом, гонения подсудимой кому-то были нужны, ко­му-то права ее и ее имя мешали.

И вот, когда старые средства не удались, то придумали новое и решительное: прислали покинутой жене весть о ее свободе.

Что бы ни сделала эта женщина с полученным документом, она попадает в руки правосудию. Живи она по этому документу, ее стали бы обвинять за проживательство по подложному виду; выйди она замуж, как она сдела­ла, – двойное преступление налицо.

Что не она виновата, ясно из всего следственного мате­риала.

Документ ею получен, когда она не думала выходить за­муж, а второго мужа вовсе не знала. Что она верила документу, это видно из ее обращения к адвокату за советом о получении вдовьей части.

Свойство документа также наводит на догадку о враждебной руке, улавливавшей подсудимую в сети. Как извест­но, документ оказался выданным из несуществующего прихода несуществующим ксендзом. Спрашивается, какая цель у подсудимой составлять документ, выдающий себя при первом испытании?

Лицо, совершающее подлог, стремится подделаться под истину, а здесь, наоборот, все сделано, чтобы тотчас опорочить свое дело. Я думаю, что в этом была цель – цель сторонней руки, облегчающей себе работу по изобличению то­го, кто будет пользоваться документом: доказывать подлог путем сличения руки – это все-таки работа и, до известной степени, риск, а при несуществовании прихода и ксендза – факт подлога очевиден. Не ясно ли, что документ шел от человека, которому было важно не помочь, а погубить подсудимую.

Что касается документа о рождении, где подсудимая по­правила себе год рождения, чтобы показаться моложе, сле­дует иметь в виду следующее.

Закон должен преследовать подлог потому, что им вно­сится масса зла в жизнь: присваиваются незаконные права, освобождаются от обязанностей; а так как закон не может допускать, чтобы в обществе царила неправда, то он строго и справедливо карает злую волю, подлогом достигающую противозаконных выгод.

Но быть не может, чтобы закон карал деяния, ничего общего со злом не имеющие.

А для того, чтобы выделить злонамеренные подлоги от безразличных, мы должны спросить себя о цели подделки.

Перед вами две подчистки: в обеих две девушки переменили себе имена; но в одной это сделано с целью назваться именем своей покойной сестры и получить по завещанию то, что было назначено ей, но что за смертью ее ранее завещательницы должно перейти к законным наследникам. Это наказуемый подлог.

А другая девушка сделала то же самое потому, что ей дано крайне неблагозвучное имя: ей стыдно подруг, и она переделывает неблагозвучное имя какой-нибудь Голендухи в более приятное – Глафира. Прав эта перемена никаких не дает, кроме права похвалиться звучным именем, – неуже­ли и это преступление?

Подсудимая, мне кажется, сделала то же самое- она изменив себе года, позволила себе самую обычную женскую слабость: она, подобно тем, кто румянами, белилами и кра­сками молодят себе лицо, кожу и волосы, помолодила себя путем «юридической косметики».

Итак, все это дело в одной своей части есть дело чужой руки, а в другой, не имея преступного характера, едва ли может быть караемо.

Разрешить это дело не трудно, и мне ни к чему словами красноречия вымаливать у вас снисхождения и милостиво­го суда.

Истина здесь ясна и легко доступна; она не требует дол­гой, тяжелой работы; она поддается самому быстрому вни­манию, лишь бы судья был стоек в правосудии.

А так как я, как и вся земля, верую в ваше правосудие, то с моей стороны будет благоразумно ограничиться этими немногими словами.

«Послание князя Андрея Курбского, написанное царю и великому князю Московскому из-за прелютого его гонения», 1564

Отрывок

Царю светлому, в православии Богом прославленному, ныне же из-за грехов наших против Бога и православия обернувшемуся.

Умный поймет, что совесть у него прокаженная и что такого не сыщешь среди безбожных народов. Не позволял я себе говорить об этом; из-за изгнания горько из земли твоей много горестей теперь постараюсь кратко сказать тебе.

За что, о царь, сильных в Израиле побил и воевод, Богом данных тебе, различным смертям предал? За что победоносную и святую кровь в церквах Божиих, во владыческих торжествах пролил и их мученическою кровью обагрил церковные пороги? И на доброжелателей твоих, душу за тебя полагающих, неслыханные мучения, и гонения, и смерть замыслил и, обвинив без вины виноватых в измене, чародействе и ином неподобном, тщетно пытался белое за черное и сладкое за горькое выдать! В чем провинились пред тобою, о царь, чем прогневали тебя, христианский заступник? Не могущественные ли царства разорили и мужественных и храбрых, тех, у кого предки наши в рабстве были, во всем тебе подвластными сделали? Не их ли усилиями неприступные немецкие города были даны тебе Богом?

«Слово о полку Игореве»

Золотое слово Святослава

Тогда великий Святослав изронил златое слово, со слезами смешанное, и молвил: «О сыны мои Игорь и Всеволод! Рано вы стали Половецкую землю мечами терзать, а себе славы искать, но не с честью вы побились, не с честью кровь поганую пролили! Ваши храбрые сердца из крепкого булата выкованы, а в смелости закалены. То ли сотворили моей серебряной седине? А уже не вижу руководства могучего и богатого, и многоратного брата моего Ярослава с черниговскими вельможами, с воеводами, со старейшинами, с боярами-шельбирами, с воинами-топчаками, с богатырями, со смельчаками, – они ведь без щитов, с ножнами засапожными, кликом могут полки побеждать, звеня прадедовой славой. Но вы сказали: «Одни подоблествуем, будущей славой одни завладеем, а прежнюю сами поделим!» А диво ли, братья, старому молодеть? Когда сокол перелиняет, высоко птиц загоняет, не даст гнезда в обиду. Но вот зло: нежелание князей пособить мне—на худое времена обернулись!»

Солженицын А.И.

Речь при вручении премии «Фонда Свободы»

Многоуважаемые господа, руководители и представители «Фонда Свободы»!

Я живо тронут вашим решением присудить мне вашу премию. Принимаю ее с благодарностью и с сознанием долга перед тем высоким человеческим понятием, которое звучит, содержится, заключено в названии вашей организации, в символе, соединившем нас сегодня здесь. Этого символа естествен­но коснуться и в моем ответном слове.

В такой ситуации, как сегодня, легче всего поддаться декламации о мрачных пропастях тоталитаризма и восхвалению светлых твердынь западной свободы. Гораздо трудней, но и плодотворней посмотреть критически на самих себя. Если область свободных общественных систем на Земле все сужается и огромные континенты, недавно как будто получавшие свободу, утягива­ются в область тираний, то в этом виноват не только тоталитаризм, для которого проглатывать свободу есть функция естественного роста, но, очевидно, и сами свободные системы, что-то утерявшие в своей внутренней силе и устойчивости.

Наши с вами представления о многих событиях и явлениях опираются на несходный жизненный опыт, поэтому могут заметно разниться, однако именно этот угол между лучами зрения и может помочь нам объемнее воспринять предмет. Я осмелюсь обратить ваше внимание на некоторые аспекты свободы, о которых не модно говорить, но от этого они не перестают быть, значит, и влиять.

Понятие свободы нельзя верно охватить без оценки жизненных задач нашего земного существования. Я сторонник того взгляда, что жизненная цель каждого из нас - не бескрайнее наслаждение материальными благами, но: покинуть Землю лучшим, чем пришел на нее, чем это было определено наши­ми наследственными задатками, то есть за время нашей жизни пройти некий путь духовного усовершенствования. (Сумма таких процессов только и может назваться духовным прогрессом человечества.) Если так, то внешняя свобода оказывается не самодовлеющей целью людей и обществ, а лишь подсобным средством нашего неискаженного развития; только возможностью для нас – прожить не животным, а человеческим существом; только условием, чтобы человек лучше выполнил свое земное назначение. И свобода – не единствен­ное такое условие. Никак не меньше внешней свободы нуждается человек – в незагрязненном просторе для души, в возможностях душевного сосредоточе­ния.

Увы, современная цивилизованная свобода именно этого простора не хочет оставить нам. Увы, именно за последние десятилетия само наше пред­ставление о свободе снизилось и измельчилось по сравнению с предыдущими веками, оно свелось почти исключительно к свободе от наружного давления, к свободе от государственного насилия. К свободе, понятой всего лишь на юри­дическом уровне – и не выше.

Свобода! – принудительно засорять коммерческим мусором почтовые ящики, глаза, уши, мозги людей, телевизионные передачи, так чтоб ни одну нельзя было посмотреть со связным смыслом. Свобода! – навязывать ин­формацию, не считаясь с правом человека не получать ее, с правом человека на душевный покой. Свобода! – плевать в глаза и души прохожих и проезжих рекламой. Свобода! – издателей и кинопродюсеров отравлять молодое по­коление растительной мерзостью. Свобода! – подростков 14–18 лет упи­ваться досугом и наслажденьями вместо усиленных занятий и духовного роста. Свобода! ~ взрослых молодых людей искать безделья и жить за счет общества. Свобода! – забастовщиков, доведенная до свободы лишать всех остальных граждан нормальной жизни, работы, передвижения, воды и еды. Свобода! – оправдательных речей, когда сам адвокат знает о виновности подсудимого. Свобода! – так вознести юридическое право страхования, чтобы даже мило­сердие могло быть сведено к вымогательству. Свобода! – случайных пошлых перьев безответственно скользить по поверхности любого вопроса, спеша сформовать общественное мнение. Свобода! – сбора сплетен, когда журна­лист для своих интересов не пожалеет ни отца родного, ни родного Отечества. Свобода! – разглашать оборонные секреты своей страны для личных полити­ческих целей. Свобода! – бизнесмена на любую коммерческую сделку, сколь­ко б людей она ни обратила в несчастье или предала бы собственную страну. Свобода! – для террористов уходить от наказания, жалость к ним как смерт­ный приговор всему остальному обществу. Свобода! – целых государств иж­дивенчески вымогать помощь со стороны, а не трудиться построить свою эко­номику. Свобода! – как безразличие к попираемой дальней чужой свободе. Свобода! – даже не защищать и собственную свободу, пусть рискует жизнью кто-нибудь другой.

Все эти свободы юридически часто безупречны, но нравственно – все порочны. На их примере мы видим, что совокупность всех прав свободы – далеко еще не есть Свобода человека и общества, это только воз м о ясность, она обращаема по-разному. Все это – невысокий тип свободы. Не та свобода, которая возвышает человеческий род. Но – истерическая свобода, которая достоверно может его погубить.

Подлинно человеческая свобода – есть от Бога нам данная свобода внутренняя, свобода определения своих поступков, но и духовная ответствен­ность за них. И истинно понимает свободу не тот, кто спешит корыстно ис­пользовать свои юридические права, а тот, кто имеет совесть ограничить само­го себя и при юридической правоте. Не тот, кто спешит выиграть бла­гоприятный судебный процесс, но кто имеет благородство отказаться от него, – напротив: публично открыть свои промахи или проступки. То, что называ­лось стародавним и теперь уже странным словом – честь.

Я думаю, не будет излишней скромностью признать, что в некоторых славных странах Западного мира в XX в. свобода под видом «развития» дегра­дировала от своих первоначальных высоких форм. Что ни в одной стране на Земле сегодня нет той высшей формы свободы одухотворенных человеческих существ, которая состоит не в лавировке между статьями законов, но в добро­вольном самоограничении и в полном сознании ответственности – как эти свободы задуманы были нашими предками.

Однако я глубоко верю в неповрежденность, здоровость корней ве­ликодушной мощной американской нации, с требовательной честностью ее молодежи и недремлющим нравственным чувством. Я своими глазами видел американскую провинцию – и именно поэтому с твердой надеждой сегодня высказываю здесь это все.

Спасович В.Д .

Дело о студенте Мечиславе Стравинском и редакторе «С-Петербургских ведомостей» А. Сомове, преданных суду за напечатание в «С-Петербургских ведомостях» статьи Стравинского, оскорбительной для местных властей Эстляндской губернии.

Господа члены Судебной палаты!

Мой клиент сказал, что не признает себя виновным не потому, что он считает себя совершенно правым в этом деле, но потому, что он не мог согласиться на применение к нему тех статей закона, которые приводит господин прокурор. Он не считает себя виновным во всем том, в чем его обвиняют, но он сознает, что, действительно, не во всем прав; он ничего не скрывает, а просто и ясно представляет объяснение своих поступков. Вина его заключается не в том, что смолоду он начал писать и стал корреспондентом газеты, не в том, что он внес в статью, которую написал, известную долю увлечения и страсти – только то нравится, во что вносится известная доля увлечения и страсти,– но он виноват в том, что, коснувшись общественного вопроса, довольно жгучего, он отнесся недовольно к этому вопросу, остановился только на суждениях и мнениях, которые он собрал и передал их, ничего не прибавляя; но так как он основывался на чужих непроверенных суж­дениях, не обращаясь к источнику за справками, то и вышла в статье его некоторая неточность, за которую он и привлечен к суду. Обвине­ние представило целую кипу документов, мы же являемся здесь почти, можно сказать, с голыми руками. Итак, вина Стравинского за­ключается в неточности выражения. Чтобы доказать, что тут только есть неточность, но нет злоумышленноcти, да будет мне позволено объяснить, при каких обстоятельствах и под каким в особенности впе­чатлением написана эта статья. Прежде всего да будет мне позволено высказать факт общеизвестный тем, кто знаком с литературой вопро­са, что вообще Остзейская губерния – не Аркадия для крестьян и быт их не есть возможно наилучший. Не вхожу в причину – тут разные причины: климат, почва, может быть, малое пространство, разнопле­менность слоев населения, может быть, исторические причины – все это создало такое положение, при котором латыши и эсты весьма же­лали бы, чтобы в том крае водворился вполне порядок, который из­вестен как славная Реформа 19 февраля 1861 года. Другой факт, тоже общеизвестный, что с 1863 года возбудился в жизни великого организ­ма Российского государства вопрос о так называемых национальностях, т. е. вопрос о том, чтобы изгладить по возможности пестроту, ко­торая замечается по окраинам России, и водворить однообразие в этой пестроте во всех возможных отношениях: в учреждениях, в языке, в нравах, в речах, даже в костюмах. Борьба эта, почти незаметная в центре государства, выражающаяся в словах, статьях, общих распо­ряжениях, на месте высказывается гораздо резче в столкновении ма­териальных интересов. На этих пестрых окраинах сплошная масса на­селения не совсем русского, среди которого есть небольшие кружки русского общества, малочисленные, но деятельные, которые заимст­вуют свое значение от сочувствия к ним общественного мнения и от­того, что за ними стоят с своим трезвоном великие колокола русской печати. Таким образом, дух национальный возбужден, он должен чем-нибудь питаться и преимущественно питается вопросами религии, искусства, наконец, социальным, великим антагонизмом между бога­тыми и бедными, историческим антагонизмом между туземным насе­лением– крестьянами и помещиками, властвующим и богатым дво­рянством. Понятно, что всякий факт жизни, каков бы он ни был, тот­час разбирается этими двумя факторами со всех возможных сторон; суждения эти, конечно, не всегда справедливы, но большей частью односторонни, потому что дух партий всегда односторонен и пристрас­тен. Таким образом, человеку, который хочет сохранить возможное беспристрастие, надо поступать весьма осторожно, выслушивать одну и другую сторону, надо перебрать и обсудить все доказательства, представленные обеими сторонами, надо видеть в жизни многое, на что потребно известное количество времени, известная зрелость, на что нужен и критический такт. Вот в такую среду, где поднят на­циональный вопрос, страсти возбуждены и где в прошлом году насе­ление весьма сильно страдало вследствие голода, приехал Стравин­ский. По происхождению чистый славянин, он более всего сблизился с русским кружком, там слышал рассказы, толки, суждения о том, как голодали крестьяне и как раздавались им пособия; были критики до­вольно резкие, говорилось, что не всем тем, которые страдают, розда­ны деньги. Стравинский слышал подобные суждения от одного, дру­гого, третьего, собрал все это и напечатал в «С.-Петербургских ведо­мостях». Он не упомянул даже в статье, кто тут виноват, может быть, он и не знал, что печатаются какие-то отчеты о раздаче пособий в местных губернских ведомостях. Что касается того, действительно ли все деньги, предназначенные для голодных, дошли по назначению, я полагаю, этот вопрос нельзя и тронуть, потому что он даже не поднят ни относительно тех 25 тыс. руб., которые выданы Высочайше учреж­денной комиссией, ни относительно 25 тыс. руб., которые собраны из частных пожертвований, но возбуждено преследование только по ста­тье о 60 тыс. руб., данных заимообразно, без процентов, нуждающим­ся. Относительно этих 60 тыс. руб. Стравинского угораздило затронуть неловко и определить неточно способ раздачи их. Он выразился, что деньги розданы помещикам. Кто прочитал внимательно и беспри­страстно статью, тот, конечно, понимает, что у Стравинского и мысли не было уверять, что деньги прямо поступили в карманы помещиков, присвоены ими; мысль Стравинского заключалась в том, что деньги раздавались помещикам для дальнейшей раздачи крестьянам, что деньги эти пошли ненастоящим путем. Может быть, они и дойдут до крестьян, но помещики при раздаче их могут иметь личные цели, по­стараются увеличить свое влияние на крестьян, может быть, раздадут деньги не наиболее нуждающимся лицам. Вот в каком смысле я пони­маю фразу, за которую обрушилось на Стравинского преследование; но если растолковать эту фразу, как я ее понимаю и как, кажется, следует ее понимать, то в таком случае заявление Стравинского со стороны формальной несостоятельности и опровергается массой доку­ментов, которые разбирались здесь с такой подробностью в речи гос­подина прокурора. Действительно, я преклоняюсь пред этими доку­ментами, действительно, я допускаю, что по этим документам 60 тыс. роздано таким образом, что 52 тыс. употреблены на крестьянские об­щества, а 8 тыс.– на городские; что списки нуждающихся составля­лись на сходах; что они представлялись волостными старшинами при­ходским судьям и что судьи представляли их губернатору. Все это я допускаю. Стравинский виноват совершенно со стороны формальной; что же касается материальной стороны, то, опять повторяю, вопрос этот даже не разобран, т. е. я полагаю, что ежели были частые толки относительно того, что деньги разделяются не так, как следует, то, по всей вероятности, не утверждаю; конечно, могла быть в этом извест­ная доля истины. Если бы Стравинский ближе изучил этот предмет, прочел все, что ни писали о раздаче денег, то он мог бы вполне спра­ведливо отнестись к предмету следующим образом: он мог бы задать­ся вопросом: конечно, раздают деньги мировые судьи и волостные старшины, но, спрашивается, кто это, не те ли же самые помещики, бароны и князья? Действительно ли те крестьянские сходы, о кото­рых упоминается в бумагах, не мираж; действительно ли есть там крестьянское самоуправление в силе? Я не утверждаю, что это так; но если бы Стравинский отнесся к предмету таким образом и разъ­яснил этот вопрос, то он принес бы большую пользу людям, для которых писал: тогда он не ограничился бы простым заявлением, не собрав документов, чем, во-первых, навлек на себя судебное пресле­дование и, во-вторых, сделал ошибку, дав возможность людям про­тивного направления одержать над ним довольно легкую победу. Та­ково оправдание Стравинского или, лучше сказать, простое объясне­ние его поступка; он не стыдится своего поступка, но, как человек совершенно правдивый, считает долгом сознаться, в чем он ошибся, сделал промах.

Затем перехожу к другой части защиты.

Если Стравинский виновен, т. е. сделал этот промах, то может ли он быть подведен под те статьи Уложения о наказаниях, которые к нему обвинение старается применить? Полагаю, что нет. Полагаю, что прежде всего надо безусловно устранить 1039 ст. Уложения о нака­заниях, в которой говорится об оглашении в печати о частном или должностном лице или обществе, или установлении такого обстоя­тельства, которое может повредить их чести, достоинству или добро­му имени. Мне кажется, что для применения 1039 ст. необходимо, чтобы в статье было сказано, какое это лицо, затем, что о нем было что-нибудь оглашено; но как в настоящей статье не сказано, кого автор обвиняет, не упомянуто губернское правление, то полагаю, что тут оглашение предосудительного обстоятельства об известном лице или установлении немыслимо. Затем остается 1035 ст. о напечатании отзывов, направленных к колебанию общественного доверия, о рас­поряжениях правительственных и судебных установлений. Я полагаю опять, что в обвиняемой статье необходимо должно быть прямое ука­зание: какое распоряжение какого именно правительственного уста­новления подвергается порицанию, а этого в статье не сказано. Таким образом, я полагаю, что в статье Стравинского нет самого существен­ного элемента для применения 1039 ст.; но если даже допустить, что она может быть применена, то и в этом случае я просил бы при оп­ределении взыскания обратить внимание на следующие обстоятель­ства: 1) что со стороны Стравинского не было злоумышленного наме­рения клеветать, а было только легкое, непрактическое отношение к предмету, юношеское увлечение, которое так легко простить; 2) ука­занное господином прокурором несовершеннолетие (20 лет); 3) что статья Стравинского не имела ровно никаких вредных последствий; вероятно, ее даже не читал тот народ, о котором она толкует, потому что он не читает газет; кроме того, статья Стравинского тотчас была опровергнута самым подробным образом в «С.-Петербургских ведо­мостях» в статье Жерара де Сукантона и Икскуля, в которой об­стоятельно объяснено, каким образом и кому раздавались посо­бия. Таким образом, «С.-Петербургские ведомости», напечатав статью Стравинского, помещением возражения уничтожили то впечатление, которое она могла произвесть. Наконец, последнее соображение, ко­торое должно располагать, по моему мнению, к совершенному оправ­данию Стравинского, заключается в том, что в процессах о печати всегда более или менее судятся не только сами действия, а направ­ление; что ответственность, которая будет возложена на подсудимых по настоящему делу, даст тон отношениям суда вообще к статьям, появляющимся в печати и касающимся жгучих вопросов, относящих­ся до Остзейских губерний. Действительно, строгое взыскание может иметь то последствие, что даст острастку другим и они перестанут касаться тех вопросов и водворится полное молчание по поводу этих вопросов, что было бы очень спокойно, только не знаю, удобно ли и полезно ли. Напротив того, умеренное взыскание докажет, что суд на­блюдает, чтобы каждая партия сражалась равным оружием, чтобы полемика велась серьезно и хорошо. Если господа судьи находят, что газетные статьи полезны в том отношении, что могут быть употреб­лены как рычаг для того, чтобы произвести что-нибудь полезное на окраинах России, если они могут содействовать, согласно с видами правительства и целями общества, улучшению сколько-нибудь быта ливов, эстов и латышей, то я полагаю, что самым лучшим исходом в настоящем деле будет самое умеренное взыскание обвиняемых, и в том числе Стравинского.

Палата нашла подсудимых виновными и приговорила А. Сомова к 25, а М. Стравинского к 50 рублям штрафа.

Столыпин П.А.

Речь в III Государственной Думе 16 ноября 1907 года

«Господа члены Государственной Думы!

Для успеха совместной работы вашей с правитель­ством вам надлежит быть осведомленными о целях, преследуемых правительством, о способах, намеченных для их достижения, и о существе законодательных его предположений. Ясная и определенная правитель­ственная программа является, в этих видах, совершен­но необходимой.

Поэтому, несмотря на то что я еще так недавно из­лагал перед Второй Думой правительственные законо­проекты, оставшиеся с тех пор без рассмотрения, мне приходится вновь выступать перед настоящим высо­ким собранием с заявлением от имени правительства. Хотя на рассмотрение ваше, господа члены Государ­ственной Думы, вносятся те же, за малыми исключе­ниями, законопроекты, которые внесены были во Вто­рую Государственную Думу, но условия, в которых приходится работать и достигать тех же целей, не остались без изменения.

Для всех теперь стало очевидным, что разруши­тельное движение, созданное крайними левыми парти­ями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперед все противообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращая молодое поколение.

Противопоставить этому явлению можно только силу. Какие-либо послабления в этой области правитель­ство сочло бы за преступление, так как дерзости врагов общества возможно положить конец лишь последова­тельным применением всех законных средств защиты.

По пути искоренения преступных выступлений шло правительство до настоящего времени – этим путем пойдет оно и впредь.

Для этого правительству необходимо иметь в сво­ем распоряжении в качестве орудия власти должност­ных лиц, связанных чувством долга и государственной ответственности. Поэтому проведение ими личных политических взглядов и впредь будет считаться несов­местимым с государственной службой.

Начало порядка законности и внутренней дисцип­лины должны быть внедрены и в школе, и новый строй ее, конечно, не может препятствовать правительству предъявлять соответствующие требования к педагоги­ческому ее персоналу.

Сознавая настоятельность возвращения государ­ства от положения законов исключительных к обыден­ному порядку, правительство решило всеми мерами укрепить в стране возможность быстрого и правиль­ного судебного возмездия.

Оно пойдет к этому путем созидательным, твердо веря, что, благодаря чувству государственности и бли­зости к жизни русского судебного сословия, прави­тельство не будет доведено смутой до необходимости последовать примеру одного из передовых западных государств и предложить законодательному собранию законопроект о временной приостановке судебной несменяемости.

При наличии Государственной Думы, задачи пра­вительства в деле укрепления порядка могут только облегчиться, так как помимо средств на преобразова­ние администрации и полиции правительство рассчи­тывает получить ценную поддержку представительных учреждений, путем обличения незакономерных по­ступков властей как относительно превышения влас­ти, так и бездействия оной.

При этих условиях правительство надеется обес­печить спокойствие страны, что даст возможность все силы законодательных собраний и правительства об­ратить к ее внутреннему устроению.

Устроение это требует крупных преобразований, но все улучшения в местных распорядках в суде и администрации останутся поверхностными и не про­никнут вглубь, пока не будет достигнуто поднятие бла­госостояния основного земледельческого класса госу­дарства.

Поставив на ноги, дав возможность достигнуть хозяйственной самостоятельности многомиллионному сельскому населению, законодательное учреждение заложит то основание, на котором прочно будет воз­двигнуто преобразованное русское государственное здание.

Поэтому коренною мыслью теперешнего правительства, руководящею его идеей был всегда вопрос землеустройства.

Не беспорядочная раздача земель, не успокоение бунта подачками – бунт погашается силою, а призна­ние неприкосновенности частной собственности и, как последствие, отсюда вытекающее, создание мелкой личной земельной собственности, реальное право вы­хода из общины и разрешение вопросов улучшения землепользования – вот задачи, осуществление кото­рых правительство считало и считает вопросами бытия русской державы.

Но задачи правительства осуществляются дей­ствием. Поэтому никакие политические события не могли остановить действия правительства в этом на­правлении, как не могли они остановить всего хода жизни. Вследствие сего правительство считает, что исполнило свой долг, осуществив ряд аграрных меро­приятий в порядке ст. 87 зак. Осн., и будет защищать их перед законодательными учреждениями, от кото­рых ждет усовершенствования, быть может, поправок в них, но в конечном результате твердо надеется на придание им прочной силы путем законодательного утверждения.

На устойчиво заложенном таким образом основа­нии правительство предложит вам строить необходи­мые для страны преобразования посредством расши­рения и переустройства местного самоуправления, реформы местного управления, развития просвещения и введения целого ряда усовершенствований в строе местной жизни, между которыми государственное попечение о не способных к труду рабочих, страхова­ния их и обеспечение им врачебной помощи останав­ливают теперь собственное внимание правительства. Соответствующие проекты готовы. Большинство их вносится немедленно в Государственную Думу. Другие же, затрагивающие многосторонние, местные интере­сы, будут предварительно проводиться через Совет по делам местного хозяйства и вноситься в Думу посте­пенно, с принятыми правительством поправками и, во всяком случае, с заключением названного Совета. Та­кой порядок устанавливается правительством ввиду того, что опубликованные во время сессии Второй Думы законопроекты Министерства внутренних дел вызва­ли оживленное обсуждение на местах и многочислен­ные ходатайства о передаче их на заключение земских собраний. Замечания местных деятелей могут быть бы­стрее всего сведены в одно целое и соображены пра­вительством путем живого общения с представителя­ми земств и городов, и результаты этой работы должны послужить драгоценным материалом для законодатель­ных учреждений и особенно их комиссий.

Задержки в работах Государственной Думы это не вызовет, так как Совет по делам местного хозяйства созывается незамедлительно, и, по мере рассмотрения всех законопроектов Министерства внутренних дел, касающихся местных хозяйственных интересов, они будут тотчас же передаваться в Государственную Думу, а до того времени Государственная Дума будет иметь возможность рассмотреть целый ряд непосредственно вносимых в Думу законопроектов, перечень которых представляется вместе с сим. Из проектов, касающихся земельного устройства, ныне же вносится в Государствен­ную Думу проект о земельных обществах; в области ме­стных преобразований принципиальное значение имеет представляемый в думу проект Министерства юстиции о преобразовании местного суда, так как в зависимости от принятия этого законопроекта стоит проведение в жизнь другого – о неприкосновенности личности и це­лый ряд преобразований в местном управлении.

Точно так же подлежали бы рассмотрению в пер­вую очередь все принципиальные законопроекты по другим ведомствам, а также те, которые указывают правильный путь к осуществлению дарованных Высо­чайшими манифестами населению благ.

При этом правительство почтет своим долгом, в принадлежащей ему области, содействовать всем ме­роприятиям на пользу господствующей церкви и ду­ховного сословия.

Правительство надеется в скором времени пред­ложить на обсуждение Государственной Думы также проекты самоуправления на некоторых окраинах, при­менительно к предполагаемому новому строю внутрен­них губерний, причем идея государственного единства и целости будет для правительства руководящей.

Излишне добавлять, что, несмотря на наилучшие отношения со всеми державами, особые заботы прави­тельства будут направляться к осуществлению воли Державного вождя наших вооруженных сил о поста­новке их на ту высоту, которая соответствует чести и достоинству России.

Для этого нужно напряжение материальных сил страны, нужны средства, которые будут испрошены у вас, посланных сюда страной для ее успокоения и упрочения ее могущества.

От наличия средств зависит, очевидно, осуществление всех реформ и разрешение вопроса о последо­вательности их проведения в жизнь. Поэтому подсчет средств, которыми располагает государство, является работой не только основною, но и самой срочною. Вам придется вследствие сего неминуемо обратиться в первую очередь к обсуждению внесенной в Государ­ственную Думу государственной росписи и при этом считаться, конечно, с неизбежностью сохранять бюд­жетное равновесие как основу воссоздания русского кредита.

Со своей стороны правительство употребит все усилия, чтобы облегчить работу законодательных уч­реждений и осуществить на деле мероприятия, кото­рые, пройдя через Государственную Думу и Государ­ственный Совет, и получив утверждение Государя Императора, несомненно восстановят порядок и ук­репят прочный, правовой уклад, соответствующий русскому народному самосознанию.

В этом отношении Монаршая воля неоднократно являла доказательство того, насколько Верховная власть, несмотря на встреченные ею на пути чрезвы­чайные трудности, дорожит самыми основаниями за­конодательного порядка, вновь установленного в стра­не и определившего пределы высочайше дарованного ей представительного строя.

Проявление Царской власти во все времена пока­зывало также воочию народу, что историческая само­державная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственно­сти, так как единственно эта власть и эта Воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана, в минуты потрясений и опасности для государства, к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды».

Цицерон

Речь против Верреса

отрывки

[Веррес, ставленник аристократии, в бытность свою наместником в Сицилии ограбил и разорил сицилийцев. Цицерон в 70 г. выступил защитником прав сицилийцев и в ряде речей разгромил Верреса.]

Вступление

Вижу, я судьи, ни у кого нет сомнения в том, что Веррес на глазах у всех ограбил в Сицилии все здания - как священные, так и мирские, как частные, так и общественные, и что, совершая всякого рода воровство и грабеж, он не только не чувствовал страха перед богами, но даже не скрывал свои преступления. Однако против меня выставляется особого рода защита, пышная и великолепная: мне следует заранее обдумать, судьи, какими средствами отразить ее. Дело ставят так, что провинция Сицилия благодаря его доблести и исключительной бдительности в смутные и тревожные времена была сохранена в безопасности от беглых рабов и вообще от опасностей войны. Что мне делать, судьи? На чем мне сосредоточить основу моего обвинения? Куда обратиться? Всем моим натискам противопоставляется, словно какой-то барьер, эта слава хорошего полководца. Я знаю этот прием, вижу, в каком пункте будет торжествовать Гортензий [Известный римский оратор, противник Цицерона, защищавший Верреса.]. Он опишет опасность войны, трудные времена государства, недостаток в командирах, затем станет умолять вас, а далее выставит якобы справедливое требование, чтобы вы не дозволили сицилийцам их показаниями отнять такого главнокомандующего у римского народа, чтобы по вашей воле обвинение в алчности не затмило его славу хорошего полководца.

Цицерон

Ораторское описание казни римского гражданина

162. Так на самой площади Мессаны [Теперь Мессина в Сицилии.] секли розгами римского гражданина [Гражданина Гавия.] судьи; но среди страданий и свиста розог не было слышно ни единого стона, ни единого слова этого несчастного, кроме лишь слов: "Я римский гражданин!" [По римскому праву запрещалось наказывать гражданина без суда.] Этим заявлением о своем гражданстве он думал избавиться от всех ударов и от всех мучений; но он не только не добился того, чтобы умерилась сила розог, - нет, в то время как он умолял и все чаще и чаще указывал на свое гражданство, готовили крест, - да, крест для этого несчастного и замученного человека, который раньше и не видел никогда этого поганого орудия.

163. О сладкое имя свободы! О исключительное право, связанное с нашим гражданством!.. О трибунская власть, которую так сильно желал римский плебс и которую, наконец, ему возвратили! Неужели все это настолько отошло на задний план, что связанного римского гражданина в провинции римского народа, на площади союзного города подвергает бичеванию тот, кто своими фасцами и секирами [Атрибуты власти римского консула.] был обязан благодеянию римского народа?

Цицерон

Первая речь против Катилины.

Вступление 1-6

(1) Когда ж, наконец, перестанешь ты, Катилина, злоупотреблять нашим терпеньем?! Где предел необузданных дерзостей твоих выступлений?! Неужели на тебя не произвели никакого впечатления ни военная охрана Палатина [Один из холмов в Риме.], ни ночные патрули по всему городу, ни страх народа, ни многолюдное собрание благонамеренных граждан, ни это неприступное место заседания сената, ни, наконец, выражение лиц здесь присутствующих?! Разве не чувствуешь, что все твои планы раскрыты? Разве не видишь: заговор твой тем, что о нем знают, посажен уже на цепь, связанный по рукам и ногам?! Что ты делал прошлою ночью, что накануне, где ты был, кого созывал, какие решения принял, кому из нас, думаешь ты, все это неизвестно?

(2) О времена, о нравы! Сенат отлично все знает, консул видит, а он все еще жив! Жив? Мало того, он является в сенат, желает быть участником в обсуждении государственных дел; он взором своим намечает и предназначает к смерти из нас то одного, то другого. А мы - подумаешь, храбрые люди! - воображаем, что все делаем для спасения государства, если стараемся уклониться от безумных его выходок, от его покушений! На смерть тебя, Катилина, давно уже нужно отправить приказом консула, на твою голову обратить эту гибель, которую ты замышляешь против нас.

(3) Была, была некогда в нашем государстве такая славная доблесть, что люди решительные дерзали укрощать вредного гражданина более суровыми мерами, чем самого жестокого врага. И сейчас, Катилина, есть у нас против тебя сенатское постановление огромной силы и важности; государство имеет мудрое предуказание сената; мы, мы, говорю открыто, мы, консулы, медлим!

Вот уж двадцать дней мы терпим, что затупляется меч воли сената. Его решение, правда, еще в протоколах, подобно мечу, вложенному в ножны. В силу этого решения, Каталина, полагалось, чтобы ты немедленно был казнен. Но ты еще жив, и жив не для того, чтобы отказаться от своей дерзости, но чтобы ее еще увеличить. Хочу, отцы сенаторы, быть снисходительным; я хочу в такие опасные моменты для государства не терять и присутствия духа; но я уже сам обвиняю себя в бездействии и в непригодности. Лагерь врагов стоит уже в Италии против республики в ущельях Этрурии; со дня на день растет число неприятелей; а начальника этого лагеря, вождя этих врагов мы видим внутри наших стен и даже в самом сенате; он тут, внутри, каждый день измышляет какой-либо гибельный план против республики. Если бы я приказал, Каталина, тебя схватить, казнил бы тебя, то я мог бы бояться, что все хорошие граждане скажут, что сделал я это слишком поздно, а не того, чтоб кто-либо упрекнул меня в излишней жестокости. Но то, что нужно было давно уже сделать, я все еще не решаюсь сделать по вполне основательной причине. Я только тогда отправлю тебя на казнь, когда не будет ни одного столь негодного, столь низкого, столь похожего на тебя, который бы не согласился, что это сделано совершенно законно. Но пока найдется хоть один человек, который решится тебя защищать, ты будешь жить, будешь жить так, как живешь сейчас, весь под надзором многочисленной, крепкой охраны, так, чтобы ты даже пальцем не смог шевельнуть против государства. Сотни глаз и ушей будут следить за тобой, как они делали это и до сих пор, - а ты этого даже и не замечаешь!

Речь Отчизны

Ужас и отвращение к тебе питает наша общая мать - родина, давно уже свыклась она с мыслью, что ты только и мечтаешь о ее гибели; неужели же ты не устыдишься ее авторитета, не подчинишься ее суду, не убоишься ее силы? Отчизна обращается к тебе, Катилина, и, как бы молча, так говорит: "В течение нескольких уже лет ни одного преступления не было совершено без твоего участия; ни одного гнусного злодеяния не обошлось без тебя: одному тебе безнаказанно сходили с рук частые убийства граждан, притеснения и ограбления союзников; у тебя хватало смелости не только пренебрежительно относиться к законам и судам, но даже дерзко попирать их. Те давние твои поступки, хотя с ними и не следовало мириться, я все-таки, как могла, переносила; но теперь я более не намерена переносить, чтобы по вине тебя одного я вся пребывала в непрестанном трепете, чтобы при малейшем шорохе передо мной не вставал грозный призрак Каталины, чтобы, наконец, у всех создавалось впечатление, что никакой злой умысел против меня не может осуществиться без твоего преступного участия. Поэтому уходи и избавь меня от этого страха: если он основателен, чтобы он не давил меня своей тяжестью; если же ложен, чтобы я, наконец, когда-нибудь перестала испытывать чувство беспокойства.

Отрывок из второй речи. Характеристика сторонников Катилины

Прежде всего, квириты [Римские граждане.], я постараюсь выяснить перед вами, из какого сорта людей составились знаменитые катилинарские полчища; а затем в дальнейшей своей речи каждой группе в отдельности преподам, насколько сумею, полезный совет. Первая партия состоит из людей, которые, несмотря на огромные долги, все еще владеют довольно большими поместьями; из привязанности к ним они никак не могут разделаться с долгами. По внешнему положению в обществе это люди весьма приличные, что обусловливается их солидными средствами, но стремления их и действия до крайности постыдны. Ты владеешь колоссальным количеством земли, домов, серебра, челяди и прочего добра, а ты все еще не решаешься урезать часть своей собственности и тем поднять свой кредит? Чего же ты, собственно, ждешь? Войны, что ли? Так неужели ты думаешь, что при общей разрухе твои поместья останутся неприкосновенными? Или тебя соблазняет обещание составить заново списки долгов? Ошибаются те, кто ждет их от Каталины; вот моею милостью так действительно будут опубликованы новые списки, но только... аукционные, так как другого способа спасти крупных землевладельцев от банкротства не существует. Если бы они соблаговолили прибегнуть к этой мере своевременно, а не старались бы покрывать проценты (что совершенно нелепо) доходами со своих поместий, мы имели бы в них более зажиточных и более надежных граждан. Поэтому этих людей, по-моему, бояться нисколько не следует, так как их легко заставить отказаться от их взглядов; если же они будут упорно настаивать на своем, они, мне кажется, скорей государство проклянут, чем в руки оружие возьмут. Вторая партия состоит из людей, обремененных долгами, но мечтающих о владычестве; они стремятся завладеть верховной властью и надеются революционным путем достичь почетных должностей, в получении которых при спокойном ходе событий они отчаялись. Им, как и всем остальным, очевидно, придется дать одно и то же наставление: пусть они бросят надежду получить то, к чему стремятся; пусть затвердят себе, что прежде всего я сам не дремлю, неотлучно нахожусь на своем посту и не спускаю глаз с государства; что, кроме того, велико одушевление благонамеренных граждан, крепко их согласие и многочисленна их партия, к тому же значительны военные силы; что, наконец, бессмертные боги непосредственно сами окажут помощь нашему непобедимому народу, славнейшей державе и процветающему городу в борьбе против чудовищного, преступного насилия. Но предположим, что они уже достигли того, к чему они стремятся в своем диком безумии; неужели они надеются, что в городе, покрытом грудами пепла, залитом потоками крови своих сограждан, они действительно сделаются консулами, диктаторами или даже царями? Они не понимают, что и при осуществлении их заветного желания им пришлось бы уступить свое место какому-нибудь беглому рабу или гладиатору.

Третья партия значительно потрепана жизнью, но все еще крепка благодаря тренировке; к ней принадлежит знаменитый Манлий [Один из низших начальников римской армии, ставший во главе войск, восставших в Этрурии.], которому сейчас идет на смену Катилина. Это люди из тех колоний, которые основал Сулла; они, как я хорошо знаю, в общем принадлежат к числу благонамеренных и твердых граждан; однако же это такие колонисты, которые при неожиданном и скоропалительном обогащении жили слишком не по средствам и совсем несоответственно со своим положением. Увлекаясь постройками, как настоящие богачи, наслаждаясь очаровательными поместьями, услугами многочисленной челяди, роскошными пирами, они впали в такие долги, что если бы им и захотелось избавиться от них, пришлось бы воскресить из мертвых Суллу; в некоторых поселянах - людях маломочных и бедных - они возбудили надежду на грабежи, имевшие место в прежние времена. Как тех, так и других я отношу, квириты, к тому же разряду хищников и грабителей, но считаю нужным обратиться к ним с предостережением бросить свои безумные помыслы и оставить мечты о проскрипциях и диктатурах. Ибо такое грустное воспоминание запечатлелось у общества о тех временах, что не только люди, но, мне кажется, и скоты не помирились бы с их возвращением.

Четвертая группа крайне разношерстная, сумбурная и беспорядочная; все, кто с давних пор изнывает под бременем долгов, кто, частью по лености, частью вследствие плохого ведения дел, потерял под собою твердую почву, кому осточертели судебные повестки и приговоры, а также публикации о продаже с аукциона их имущества, - все они в своем подавляющем большинстве из города и деревень, как слышно, двигаются в лагерь Каталины. Их я считаю не столько крепкими солдатами, сколько неаккуратными плательщиками своих долгов. Пусть они скорее погибнут, раз они не могут спастись, но, однако, так, чтобы их гибель не отразилась не только на всем обществе в целом, но даже ни на одном ближайшем соседе. Я никак не могу понять, почему им хочется, если они не могут жить честно, погибнуть непременно позорно или почему они думают, что гибель в многочисленной компании будет менее мучительной, чем гибель в одиночку.

Пятая партия состоит из убийц, разбойников - одним словом, из всевозможных преступников. Последних отзывать от Катилины я не собираюсь, тем более что оторвать их от него нет никакой возможности. Пусть лучше гибнут они в разбоях, так как тюрьма была бы не в состоянии вместить их огромного количества.

Последняя партия не только по счету, но также по количеству и образу жизни - преданнейшие приверженцы Катилины, его избранники, любимцы и наперсники; их вы встречаете напомаженными, щегольски причесанными, гладко выбритыми или с изящной бородкой, в туниках с длинными рукавами, ниспадающими до самых пяток, закутанными в целые паруса, а не тоги; вся их жизненная энергия и ночной труд уходят на ужины, которые затягиваются до самого рассвета. В этих бандах гнездятся все игроки, все прелюбодеи, все развратники и бесстыдники. Эти изысканно вылощенные юнцы научились не только любить и быть любимыми, не только танцевать и петь, но также владеть кинжалами и приготовлять ядовитые напитки. Если они не уйдут, если они не погибнут, знайте, что даже и после гибели Катилины у нас в государстве останется рассадник, из которого произрастут новые катилины. Чего же, собственно, хотят эти жалкие люди? Неужели взять с собою в лагерь своих развратных девчонок? Да и как, в самом деле, им обойтись без них, особенно в теперешние уже длинные ночи? Вопрос только, как они перенесут переход через Апеннины и тамошнюю изморозь и снега. Впрочем, они недаром уверены, что им легко будет мириться с зимой, так как они закалили себя на своих пирушках, где привыкли плясать совершенно обнаженными.

Цицерон

Речь в защиту поэта Архия

[Греческий поэт Архий принадлежал к плеяде позднейших александрийских поэтов. Если Цицерон в 62 г. защищал Архия в надежде, что поэт напишет поэму о его консульстве и тем его прославит, то произошло обратное: блестящая речь Цицерона прославила греческого поэта.

Некто Граттий оспаривал право Архия на римское гражданство. Строго юридически дело Архия было довольно сомнительным. Но Цицерон в своей речи не столько использовал юридические доказательства, сколько возвеличил Архия как поэта.

Процесс этот Цицерон выиграл, как мы можем судить по нескольким брошенным вскользь замечаниям в переписке Цицерона с Аттиком.

Эта речь всегда выделялась из других речей Цицерона своим глубоко гуманистическим духом и считалась гимном поэзии.]

I (1) Если я обладаю, почтенные судьи, хоть немного природным талантом, а я сам сознаю, насколько он мал и ничто- жен; если есть во мне навык к речам, - а здесь, сознаюсь, я кое-что уже сделал; если есть для общественных дел и польза и смысл занятий моих над твореньями мысли и слова, от научной их проработки, - и тут о себе скажу откровенно, что в течение всей моей жизни я неустанно над этим трудился, - так вот, в благодарность за все, чем я теперь обладаю, вправе потребовать здесь от меня, можно сказать, по законному праву, защиты вот этот Лициний. Ведь насколько мысли мои могут вернуться назад, пробегая пространство прошедшего времени, насколько в сердце моем воскресает память о первых детских годах, с тех самых пор я вижу, как именно он руководит мной с тем, чтобы во мне сложилось решенье – и приступить, и дальше идти по пути изучения этих наук. И если дар моей речи, что сложился во мне по его указаниям, по советам его, не раз для других служил им на пользу, то, конечно, тому, от кого я его получил, которым я мог другим и помочь и спасти их, - конечно, мой долг, сколько во мне силы, прийти на помощь ему и вернуть ему спокойствие жизни.

(2) И пусть из вас никому не покажется странным, что речь свою я начинаю такими словами, что другого рода талант у него и к красноречию нет у него ни привычки, ни знаний; но и я не всегда и не только этим одним занимался искусством. Ясно, что все те искусства, которые служат к развитию лучших духовных сил человека, имеют сродство и связаны между собой как будто некою общею цепью.

II.(3) Но пусть из вас никому не покажется странным, что я в этом деле, строго законном, в вопросе о праве, когда этот процесс идет пред лицом вашего претора, столь достойного мужа, в присутствии судей столь строгих, при таком многолюдном собрании граждан, - что в этом деле прибег я к такой форме речи, которая кажется чуждой не только судебным обычаям, но ни в чем не похожа на строгий судебный язык. Прошу вас: дайте в этом процессе мне право, для обвиняемого столь подходящее, вам - насколько надеюсь - ничуть не тяжкое, говоря об этом прекрасном поэте и человеке глубоко ученом, в этом собрании столь образованных лиц, при вашей высокой культурности, когда, сверх того, такой претор [Председателем этого суда был брат оратора, Квинт Цицерон.] руководит этим судебным процессом, - дайте мне позволенье говорить немного свободней о вопросах культуры и литературных занятий. Ведь дело идет о человеке, вам всем известном, который, далекий от дел государственных, весь в научных работах, столь чужд и судам и опасностям, связанным с ними. Пусть же и стиль моей речи будет и необычным и новым! (4) И если во мне будет чувство, что вы допустили, что вы мне позволили это, я безусловно добьюсь и от вас самих убежденья, что этого Авла Лициния не только нельзя исключать из списка наших сограждан, но что его обязательно надо принять, если б даже и не был он им.

III. Как только Архий вышел из детских лет, оставив занятия теми науками, которые из детей обычно делают нас людьми и взрослыми и культурными, он всецело предался литературе, сначала в Антиохии- он там родился и был знатного рода. Некогда этот город и славным был и богатым, в него стекались умнейшие люди, получившие славу в искусствах и в разных науках. Здесь удалось ему быстро всех превзойти славою таланта. А затем во всех остальных странах Азии, во всей Греции его приезд вызывал такой восторг, что слава таланта его меркла пред силой желанья видеть его, а этот восторг ожиданья слабым казался перед тем восхищеньем, когда лично он выступал там.

(5) Италия [Италия - противополагаемая дальше Лациуму, указывает на южную Италию и ее греческие колонии.] в те времена блистала искусством и знанием греков; занятия эти даже и здесь, в Лации, ярче тогда процветали, чем в их родных городах; и в нашем Риме, когда в политической жизни царило спокойствие, были они не в малом почете. Поэтому и тарентинцы, и неаполитанцы, и жители Регия одарили его правами гражданства, дав ему много других наград, и все, кто только хоть сколько-нибудь мог судить о таланте, считали достойным его и знакомства с собою и дружбы. Такой своей славой осененный в народной молве, когда он уже был нам известен заочно, прибыл он в Рим; консулами были в тот год Марий и Катулл [Марий был прославлен своими победами над кимврами и тевтонами. Сам Цицерон пытался воспеть в стихах его подвиги. Квинт Лутаций Катулл не раз упоминается Цицероном как тонкий ценитель литературы ("Брут", 132; он является одним из собеседников в его трактате "Об ораторе"); о его стихотворениях говорят Марциал и Авл Геллий ("Аттические ночи", XIX, 9, 10).]. И прежде всего он узнал тех консулов, из которых один мог ему показать как достойный сюжет описаний - величайших подвигов славу, а другой не только военную славу, но также свою любовь и внимание к искусству. Тотчас же Лукуллы, хоть по юности лет он был еще только в претексте [Претекста - одеяние молодого римлянина. Цицерон сознательно одевает Архия в римский костюм как будущего римского гражданина.], приняли Архия в дом. И смотрите: это уже не признак его таланта или литературного дара, это заслуга характера, его природных достоинств, что в том доме, где он принят был на заре своей юности, и в старости он нашел друзей себе самых верных...

(12) Ты спросишь, Граттий [Об этом Граттие, обвинителе Архия, мы больше ничего не знаем.], меня, почему же так сильно я восхищаюсь этим поэтом? Потому, что дает он моей душе отдохнуть от судебного этого шума, успокоить мой слух, утомленный злословием споров на форуме. Неужели ты думаешь, что может хватить у меня материала, когда ежедневно мне приходится здесь говорить по делам столь различным, если б свой дух не воспитывал я на поэзии? Может ли выдержать ум столь напряженный труд, если бы он не нашел облегченья в занятиях этой наукой? Я по крайней мере открыто скажу про себя, что этим занятиям я искренно предан. Пусть будет стыдно другим, если так зарылись они в свои книги, что не могут из них извлечь ничего на общую пользу, ни представить открыто что-либо на общественный суд; а мне чего же стыдиться, почтенные судьи! За всю свою жизнь моя помощь в тяжелый момент или в трудном положении кому-либо из вас ни в деле гражданском, ни в уголовном не заставила ждать; не удержала меня ни жажда досуга, не отвлекли удовольствия, не заставил промедлить, наконец, даже сон.

(13) Поэтому кто же мне бросит слово упрека, кто справедливо решится меня уколоть, если все это время, какое иной изведет для собственных дел, для праздничных зрелищ, для других удовольствий, наконец, просто для отдыха душою и телом, сколько иные истратят его на пиры без конца, на игру в кости иль в мяч, - если это время я сам для себя употреблю для того, чтобы вернуться к занятиям моей юности? И это тем более мне должны вы позволить, что мой талант как оратора, каков бы он ни был, вырос из этих занятий, и в минуты опасности при судебных процессах он всегда приходил на помощь друзьям. Если кому-либо кажется он не очень серьезным, то все то высокое, что в нем должно заключаться, я знаю наверно, откуда, из какого источника я мог его почерпнуть.

(14) Ведь если бы с дней моей юности, слушая многих ученых, читая много книг их, я не внушил бы себе убеждения, что в жизни нет ничего важнее, к чему бы надо стремиться, кроме как к славе, но славе, исполненной чести, и для достижения этого надо считать ни во что все телесные муки, все опасности смерти и даже изгнания, - я бы никогда не отдал себя ради вашего блага на растерзание, на эти враждебные выходки в ежедневных, столь многих, столь сильных нападках этих низких, погибших людей. Этими мыслями полны все книги, полны наставления мудрых, полна вся история, опыт седой старины; но все они были б сокрыты во мраке забвения, если б на них своих ярких лучей не бросила литература и их не осветила бы. Сколько в работах и греков и римлян осталось нам как бы чеканных образов твердых мужей - не только чтобы их созерцать, но и для того, чтобы им подражать. Когда я управлял государством, всегда передо мной были они, всегда, мысленно образы этих величавых людей созерцая, я укреплял свою душу и мысли.

VII. (15) Но кто-нибудь спросит: "Что же? Те знаменитые люди, доблесть которых прославлена в книгах, были ль они образованы сами в тех самых науках, которые ты превозносишь хвалами?" Трудно обо всех сказать это; но у меня есть вот какой твердый ответ. И я также согласен, что много было людей высокого духа и доблести, не знавших этой науки; каким-то природным божественным даром сами собой нашли они нормы жизни своей и важную мудрость. Я даже прибавлю, что чаще для славы и доблести важность имеют природные свойства без всякой науки, чем без природных свойств одна лишь наука. Но тут же я утверждаю: всякий раз, как к природным задаткам блестящим, прекрасным присоединится еще образованность, эта норма и смысл наших умственных сил, тогда - я не знаю, как даже сказать - всегда получается нечто чудесное и исключительное.

(16) Из числа таких лиц, которых видели наши отцы, был тот божественный муж Сципион Африканский (Завоеватель Карфагена; его ближайшим другом был Лелий.); из того же числа были и Гай Лелий, Люций Фурий (Люций Фурий Фил - консул 136 г.) - люди исключительной выдержки и благоразумия; из того же числа был муж непреклонный и в те времена самый ученый, наш старый Катон.

Конечно, если б они видели, что занятие литературой не шло им на пользу ни в чем для усвоения и для развития высоких качеств души, они никогда не стали б ее изучать. И если бы даже результатом этих занятий не было это, если они служили бы только для удовольствия, то и тогда этот отдых души вы должны признать самым культурным, самым достойным. Другим радостям нашим ставят границы и время, и место и возраст; а эти занятия нашу юность питают, в старости нас утешают, в счастье нас украшают, в несчастьях убежищем и утешением служат, восхищают нас дома, не мешают в пути, ночи с нами проводят, переселяются с нами, с нами едут в деревню.

VIII. (17) И если кто сам не мог бы к ним прикоснуться, сам непосредственно всю испытать их чудесную слабость, все же он должен был бы им удивляться, даже когда он их видит в других.

Кто из нас так груб и бесчувствен, чтобы от недавней смерти Росция (Знаменитый римский актер I в. до н. э.) не взволноваться? Хоть он и умер в преклонных годах, но по блеску его искусства и очарованию казалось, что умирать он совершенно не должен. Итак, если он приобрел своими лишь жестами такую любовь ото всех нас, то неужели мы у другого отвергнем с презрением эту находчивость, эту чудесную гибкость таланта?

(18) Сколько раз мне самому приходилось видать этого Архия, почтенные судьи, - я воспользуюсь благосклонным вниманием вашим, видя, как сосредоточенно вы следите за мною при таком необычном для вас ходе речи, - сколько раз сам я видел его, как он, не написав ни буквы, произносил целые строфы прекрасных стихов как раз о тех самых событиях, которые тогда совершались, произносил их экспромтом!

Сколько раз, приглашенный опять, он вновь говорил о том же предмете, но уже изменив слова, изменив выражения! То же, что он написал, приложив старание и долго обдумав, я сам видел, так одобрялось, что слава его сравнялась со славою древних поэтов. И такого-то я человека не буду любить, не сочту своим долгом всеми силами его защищать! Ведь от людей высокостоящих и полных учености мы слыхали, что знание во всем остальном зависит от изучения, от правил и от искусства, но что сила поэта - в прирожденном ему даровании, что ум возбуждает его своей собственной силой, и он, как флейта, звучит, вдохновленный каким-то божественным духом. Потому-то по полному праву наш прославленный Энний на ниспосланы нам как бы некий щедрый, божественный дар.

(19) Пусть же у вас, почтенные судьи, людей глубоко культурных, священным будет всегда имя поэта, то имя, какое никто никогда, даже варвары, не дерзали обидеть. Скалы, пустыни внимают стихам, укрощаются дикие звери, склоняясь перед сладостью песен; неужели на вас, воспитавших свой вкус на лучших примерах, не может подействовать слово поэтов!

Колофон называет Гомера своим гражданином [Сохранилась древняя эпиграмма: "Семь городов заспорили родиной зваться Гомера: Смирна, Итака, Хиос, Колофон, Пилос, Аргос, Афины". Другое чтение: "Смирна, Родос, Колофон, Саламин, Хиос, Аргос, Афины".], Хиос на него претендует, Саламин себе его требует, Смирна больше других считает его своим сыном, так что даже храм ему у себя посвятила; кроме того, из-за чести иметь его своим гражданином много других городов и борются между собой и спорят.

IX. Итак, они даже чужого себе человека, после смерти его, потому только, что был он поэтом, хотят сделать своим; мы же его, кто живой стоит перед нами, кто и по собственной воле и в силу законов наш, несомненно, - мы его отвергнем? И при этом тогда, когда весь прежний свой труд, весь свой талант и теперь этот Архий отдал на то, чтобы славой покрыть и украсить деяния римлян!

В юные годы он приступил к прославлению битв наших с кимврами, и самому Гаю Марию нашему славному, который, казалось, не очень был склонен к этим наукам, был он приятен.

(20) Ведь никто не является музам настолько враждебным, чтобы не позволить охотно стихам быть на все времена глашатаем подвигов, им совершенных. Когда кто-то спросил Фемистокла, славнейшего между афинян, чью рецитацию, чьи песни слушает он охотней всего, говорят, он ответил: "Того, кто лучше всего прославляет мои деяния". Поэтому также и Марий особенно благоволил к Люцию Плоцию (Плоций Галл - первый римский ритор, который перешел при обучении риторике с греческого языка на латинский.), так как считал, что его дарованием его, Мария, личные подвиги могут прославиться.

(21) Война с Митридатом, большая и тяжкая, веденная с большой переменою счастья на суше и на море, вся им описана. Эти книги служат к славе не только Лукулла, храбрейшего и славнейшего человека, они блеском покрыли и народа римского имя: римский народ под командой Лукулла открыл для всех Понт [Черное море.], издревле хранимый и силой могучих царей и природою места; римский народ с тем же вождем своим малочисленным войском разбил бесчисленно грозные толпы армян...

(22) Дорог был Сципиону Старшему наш Энний – такой поэт, что мраморный бюст его, полагают, поставлен даже на самой гробнице Сципионов. А ведь его похвалами не только тот, кого он восхвалял, но прославлялся и сам народ римский. До небес восхваляет певец Катона, вот его прадеда: этим самым и римский народ к своим подвигам прибавляет себе великую честь и славу. Наконец, все эти Максимы, все Марцеллы и Фульвии восхваляются не без того, чтобы и мы все получили известную долю их славы.

X. И вот того, кто раньше все это делал, родом из Рудий [Город в Италии (в Лукании).], наши предки приняли как своего полноправного гражданина; неужели же мы этого жителя Гераклеи [Греческая колония.], столь желанного многим общинам, в нашем государстве утвержденного по точному смыслу закона, - неужели мы извергнем его из числа наших граждан?

(23) Если ж кто может подумать, что меньшая польза от славы, когда написано это по-гречески, а не по-латыни, сильно он ошибается, потому что по-гречески читают почти на всем свете, язык же латинский распространен в своих лишь пределах, небольших, как вы знаете. Поэтому, если те подвиги, которые мы совершили, включают в себя весь земной шар, мы должны желать, чтобы вместе с оружием наших отрядов проникли туда и слава о нас и молва. Ведь это не только гордость для тех народов, о подвигах коих пишутся эти поэмы, но также, конечно, и тем, кто ради славы жизнью своей рискует, это служит огромным для них поощрением подвергаться и опасностям всем и трудам.

(24) Как много имел, говорят, при себе Александр, прозванный нами Великим, тех, кто мог описать его подвиги! Однако и он, когда стоял у могилы Ахилла, воскликнул: "О счастливейший юноша! Глашатаем славы твоей был ведь Гомер!" И правда: ведь не существуй Илиады, тот же холм, который покрыл его тело, похоронил бы и имя его. Как? А разве наш Великий, Помпей наш, доблесть которого равна его счастью, разве он Феофана из Митилены за то, что он описал его подвиги [Феофан из Митилены - греческий историк.], не одарил на собрании правом гражданства; и наши храбрые воины, пусть люди простые, пусть простые солдаты, как бы участники в его славе, громким криком не одобрили это решенье? (25) Так что же? Выходит, что если бы Архий в силу законов не имел уж полных гражданских прав, он не мог бы добиться и их получить от кого-нибудь из наших полномочных вождей? Пожалуй, поверишь, что Сулла, одарявший такими правами всяких испанцев и галлов, в этой просьбе ему отказал бы! И это тот самый Сулла, которого мы как-то видали среди собрания граждан, когда какой-то плохой поэт, каких тысячи, ему подал прошение с покорною просьбою, написав лишь одну эпиграмму (Эпиграммой называлось коротенькое стихотворение, обычно хвалебного характера или сатирическое.) элегическим дистихом; он тотчас велел дать награду ему из тех вещей, которые как добыча шли на продажу, с одним только условием: чтобы больше уж он ничего не писал. Такой человек, который счел нужным наградить болтливое рвенье плохого поэта, неужели он не наградил бы, как должно, таланта нашего Архия, достоинства его произведений, его многогранности? (26) А затем, неужели же Архий не мог добиться этого – лично ли, или через Лукуллов - от Квинта Метелла Пия, столь близкого себе человека, который многих одарил правами гражданства; особенно от того, которому так сильно хотелось, чтобы писалось об его подвигах, что он склонял свой слух даже к поэтам, рожденным в Кордубе [Поэтов и ораторов из Испании не раз осмеивают и Цицерон и Гораций ("Оды", II, 20, 19; "Послания", I, 20, 13).], с их тягучим каким-то и чуждым для нас произношением.

Цицерон.

Из трактата «Об ораторе»

Образ судебно-политического оратора

I.20. А мое мнение таково, что никто не может быть во всех отношениях совершенным оратором, если он не изучит всех важнейших предметов и наук. На самом деле, речь должна быть пышным плодом знания предмета; если же оратор не усвоит и не познает предмета своей речи, то словесная форма такой речи представляется пустой и чуть ли не детской болтовней.

48. Ведь если кто определяет оратора как такого человека, который может говорить содержательно, выступая только при постановке и ведении судебной тяжбы, или перед народом, или в сенате, то даже при таком определении он должен приписать оратору и признать за ним много достоинств. Дело в том, что без значительной опытности в общественных делах всякого рода, без знания законов, обычаев и права, без знакомства с человеческой природой и с характерами он и в этой области не может действовать с достаточной ловкостью и твердостью. А кто приобретает себе только эти познания, без которых никто не может в судебных делах правильно отстаивать даже самые незначительные позиции, такому человеку может ли быть чужд какой-нибудь вопрос высшего знания? Если же сила оратора заключается только в умении говорить стройно, изящно и содержательно, то я спрошу вас: каким образом он может достигнуть этого умения без того знания, в котором вы ему отказываете? Искусство слова немыслимо, если говорящий вполне не усвоил себе избранного содержания.

[ 49-50. Изящное изложение некоторых философов (примеры) следует отнести к их ораторским способностям.]

XII. Итак, в чем же разница? Как определить различие между пышностью и полнотой речи названных мною писателей и сухостью тех, которые не обладают этим разнообразием и изысканностью выражения? Различие, конечно, будет одно: люди, владеющие даром слова, приносят нечто свое собственное, именно речь стройную, изящную и носящую на себе печать известной художественности и отделки. Но такая речь, если она не имеет содержания, усвоенного и познанного оратором, - или не настоящая речь, или же должна быть всеобщим посмешищем.

51.В самом деле, что может быть так нелепо, как пустой звон фраз, хоть бы даже самых отборных и изящных, но не основанных на какой бы то ни было мысли или знании? Стало быть, если любой вопрос, из какого бы то ни было искусства, в каком угодно роде, оратор только изучит, как дело своего клиента, то изложит его лучше и изящнее, нежели сам изобретатель и мастер этого дела.

52. Конечно, если кто выскажет такое мнение, что есть особенные, свойственные одним ораторам мысли, вопросы и известный круг познаний, ограниченный пределами суда, то я соглашусь, что наша речь, действительно, чаще вращается в этой области; но все же именно в сфере этих самых вопросов есть очень много такого, чего сами учителя, так называемые риторы, не преподают да и не знают.

53. Кому, например, не известно, что сила оратора всего больше обнаруживается в умении возбуждать в слушателях гнев, ненависть или скорбь и от этих эффектов склонять их обратно к мягкости и милосердию? А если кто вполне не проник в души человеческие в их своеобразии по личностям, не постиг тех причин, благодаря которым люди возбуждаются или снова успокаиваются, тот своей речью не сможет достигнуть желаемой цели.

54. Вся эта область считается достоянием философа, и мой совет оратору - против этого никогда не спорить; он и уступит им это знание, потому что они пожелали работать только в этой области, но обработку его словесного выражения, хоть оно без этого научного содержания представляет нуль, он объявит своею собственностью: ведь именно эта сторона, как я уже не раз говорил, составляет неотъемлемое достояние оратора, т. е. речь веская, изящная, приноровленная к понятиям слушателей и их образу мыслей.

XIII. 55. Что об этих предметах писали Аристотель и Феофраст [Известный греческий ученый, ученик и преемник Аристотеля.], этого я не отрицаю. Но смотри, Сцевола (Квинт Муций Сцевола, юрист и государственный деятель – одно из действующих лиц диалога.), не служит ли это полным подтверждением моих слов? Ведь то, что у них есть общего с оратором, я не заимствую у них: они сами свои собственные исследования об этих предметах признают достоянием ораторов. Поэтому все прочие свои книги они называют по имени своей науки, а эти они и озаглавливают и обозначают названием риторических.

56. На самом деле, если в развитии речи они нападут на так называемые общие места – что случается очень часто, - где придется говорить о бессмертных богах, о благочестии, о согласии, о дружбе, об общечеловеческом праве, о чувстве справедливости, о воздержанности, о величии души и вообще о всяких добродетелях, - все гимназии и все школы философов, я уверен, поднимут крик, что все это их собственность, что это вовсе не касается оратора.

57. Я готов разрешить им толковать о всех этих предметах где-нибудь в уголке ради препровождения времени, но оратору я предоставляю те же самые вопросы, о которых они рассуждают каким-то сухим и безжизненным языком, развивать со всей возможной приятностью и вескостью. Такой взгляд я высказывал самим философам, споря с ними в свою бытность в Афинах. Вынуждал меня к этому наш М. Марцелл, теперь курульный эдил [Государственная должность; обязанностью этого магистрата был надзор за торговлей и устройством игр.], который, без сомнения, присутствовал бы при нашей теперешней беседе, если бы не был занят устройством игр: он уже и тогда, при всей своей молодости, удивительно как был предан этого рода занятиям.

[58. Примеры других вопросов, в которых специалисты разбираются лучше ораторов, но изящное изложение которых составляет принадлежность ораторов.]

Дело в том, что я никогда не стану отрицать, что есть известные области, составляющие исключительную собственность тех, кто положил все свои силы на их познание и разработку; но я все же утверждаю, что во всех отношениях законченный и совершенный оратор тот, кто может обо всяком предмете говорить содержательно и разнообразно.

XIV. Ведь и в таких делах, которые все признают собственностью ораторов, попадаются такие вопросы, что выяснять их приходится не на основании судебной практики, которую вы только и уступаете ораторам, но при помощи каких-нибудь других, менее общедоступных знаний.

60. Я спрашиваю, возможно ли говорить против военачальника или за военачальника без опытности в военном деле или без знания расположения суши и морей? Можно ли говорить перед народом о принятии или отклонении законов, а в сенате - о всех сторонах управления без глубокого знания и понимания государственных дел? Можно ли направить речь к воспламенению мыслей и чувств слушателей или к их охлаждению (а это оставляет главную силу оратора) без самого тщательного обследования всех разъясняемых философами теорий об индивидуальных разновидностях и характерах людей?

61. Но вот в чем мне, может быть, менее удастся вас убедить; во всяком случае, я не задумываюсь высказать свое мнение. Физика, математика и все прочие науки и искусства, на которые ты только что ссылался, по своему содержанию составляют предметы знания специалистов; но если кто захотел бы представить их в изящном изложении, тому приходится прибегнуть к искусству оратора.

[ 62-63. Примеры, иллюстрирующие это положение.]

XV. 64. Поэтому, если кто хочет дать всеобъемлющее определение понятия оратора, обнимающее все его особенности, то, по моему мнению, оратором, достойным такого многозначительного названия, будет тот, кто любой представившийся ему вопрос, который требует развития в речи, изложит с пониманием дела, стройно, изящно, не пропуская ничего по забывчивости и, кроме того, с соблюдением известного достоинства при исполнении.

[65-69. Запасшись сведениями у специалистов по любому предмету (например, по военному делу, философии и особенно этике), оратор изложит данный предмет изящнее, чем его знатоки.]

XVI. 69. На самом деле, если согласны в том знатоки, что, например, Арат [Греческий, александрийский поэт, написавший дошедшую до нас дидактическую поэму о небесных светилах. Эту поэму Цицерон переводил латинскими стихами.], человек, незнакомый с астрономией, изложил учение о небе и светилах в очень изящных и хороших стихах, что и о сельском хозяйстве такой чуждый полю человек, как Никандр Колофонский [Греческий поэт II в. До н. э.], писал превосходно в силу какой-то поэтической, но никак не сельскохозяйственной способности, в таком случае почему бы и оратору не говорить в высшей степени красноречиво о тех предметах, с которыми он познакомился для определенного дела и к известному времени? 70. Ведь поэт очень близко подходит к оратору: он только несколько более связан в ритме и свободнее выбирает слова; зато относительно многих способов украшения речи они союзники и даже чуть ли не равны; по крайней мере, в одном отношении уж, конечно, у них почти одно и то же, а именно: ни тот, ни другой не ограничивают и не замыкают поле своей деятельности никакими пределами, которые помешали бы им разгуливать, где им угодно, в силу той же самой способности и с такой же полнотой.

Оратор и актер

[Римское ораторское искусство было очень близко к искусству актера. Известно, что Цицерон учился жестикуляции и манере держаться у знаменитых актеров своего времени - у Эсопа и Росция. В трактате "Об ораторе" ярко проводится это сближение оратора и актера.]

II.189. Не может быть, чтобы слушатель скорбел, ненавидел, ощущал недоброжелательство, страх, чтобы он был доведен до плача и сострадания, если все эти душевные движения, которые оратор желает вызвать у судьи, не будут казаться запечатленными и ясно выраженными у самого оратора.

190. Да и действительно, нелегко заставить судью разгневаться на того, на кого ты хотел бы, чтоб он разгневался, если покажется, что ты сам относишься к нему равнодушно; нелегко заставить судью ненавидеть того, кого ты захотел бы, чтобы он ненавидел, если судья сначала не увидит, что ты сам пылаешь ненавистью; нельзя будет довести судью и до сострадания, если ты не покажешь перед ним признаков твоей скорби словами, мыслями, голосом, выражением лица, наконец - слезами.

191. А чтобы не могло показаться необычайным и удивительным, что человек столько гневается, столько раз ощущает скорбь, что в нем столько раз возбуждаются всевозможные душевные движения, особенно в чужих делах, нужно сказать, что самая сила тех мыслей и тех общих приемов, которые предстоит развить и трактовать в речи, настолько велика, что нет надобности в притворстве и обманных средствах. Самая природа той речи, которая предпринимается для возбуждения других, способна возбудить самого оратора даже больше, чем кого бы то ни было из слушателей.

192. Защищая даже самых чуждых себе по настроению людей, оратор не может считать их чуждыми.

193. Но чтобы это в нас не показалось удивительным, я спрошу: что до такой степени является продуктом вымысла, как стихи, сцена, пьеса? Однако и в этой области я сам часто видел, как из-за маски, казалось, пылали глаза актера, произносившего следующие стихи: "Ты осмелился удалить его от себя и без него вступить на Саламин? И ты не устыдился взора отца?" Никогда актер не произносил слова "взора" так, чтобы мне не представлялся Теламон разгневанным и вне себя от печали по сыне. Но когда тот же актер, придав своему голосу жалобный тон, произносил:

"Престарелого человека, лишенного детей, ты истерзал, осиротил, уничтожил: ты не подумал о смерти брата и об его маленьком сыне, который был доверен твоему попечению", - тогда казалось: актер произносил эти слова плача и страдая.

О ритмической художественной речи

Законченный в своем кругообороте период состоит примерно из четырех частей, называемых нами членами: в таком виде он дает достаточное удовлетворение слуху, будучи не короче и не длиннее, чем требуется. Впрочем, иногда или даже, вернее, часто бывают уклонения и в ту и в другую сторону, так что приходится или делать остановку раньше, или продолжать период несколько дольше с той целью, чтобы либо не обмануть ожиданий слушателей чрезмерной краткостью, либо не притупить их внимания излишне большой длиной периода. Но я имею в виду среднюю норму; ведь речь у нас идет не о стихе, а законы прозы значительно свободнее. Итак, полный период сострит приблизительно из четырех членов, как бы из стихов, размером равных гекзаметрам. Концы этих отдельных стихов представляются как бы узлами для присоединения дальнейших частей, и в периоде мы эти узлы скрепляем. Если мы хотим говорить расчлененно, то делаем в этих местах остановки и таким образом, когда нужно, легко и часто отрешаемся от строгих требований этого непрерывного течения речи.

(164) Закономерность следует соблюдать не только во взаимном расположении слов, но также и в конечных членах периода, так как это, согласно вышесказанному, составляет второе требование слуха. Но закономерность в окончаниях происходит или путем самого расположения слов и как бы непроизвольно, или в силу известной однородности слов, что уже само по себе обусловливает их симметрический характер: имеют ли они одинаковые падежные окончания, сопоставляются ли ими однородные понятия, или противопоставляются противоположные, - подобные сочетания уже по самой природе оказываются ритмическими, несмотря на полное отсутствие в них искусственности.

(166) Тем, что греки именуют антитезой, то есть противопоставлением взаимно различных понятий, всегда неизбежно создается ораторский ритм и притом без всякой искусственности.

(168) Кто этого не чувствует, у того, не знаю я, что за уши, и походит ли вообще такой человек на людей. Мой слух по крайней мере и наслаждается законченным и полным периодом, и чувствует, когда он урезан, и не любит слишком длинных. Но зачем говорить только обо мне? Часто мне приходилось наблюдать, как целые собрания встречали криками одобрения красивое заключение фразы. Ведь наш слух ждет, чтобы мысль, облекаясь в слова, превращалась в законченное целое.

Эта периодическая закругленность была изобретена позже, и древние, я уверен, применяли б ее, если бы этот прием был им уже известен и введен тогда в употребление; после же его изобретения все великие ораторы им, как мы видим, пользовались.

(170) Но враждебное отношение вызывает уже самый термин, когда говорят о ритме в судебной речи или речи на форуме. Это создает представление, будто применяется слишком много хитрости, чтобы завладеть слухом слушателей, если оратор в самом процессе речи выискивает ритмы. Основываясь на этом, эти люди и сами говорят отрывистыми и обрубленными фразами и порицают тех, кто произносит складные и законченные предложения: если последние состоят из пустых слов и скрывают незначащие мысли, то они справедливо их порицают; если же в них заключено достойное содержание и имеются избранные выражения, то какое основание предпочитать, чтобы речь спотыкалась и сопровождалась неожиданными остановками, тому, чтобы она плавно текла вровень с мыслью? Ведь этот "ненавистный" ритм ничего не влечет за собой иного, кроме складного охвата мысли словами; это делали и древние, но большею частью случайно, часто благодаря природному чутью, и те их выражения, которые особенно высоко ценятся, ценятся обычно как раз за свою законченную форму.

(185) Существуют вообще два элемента, украшающие прозаическую речь, приятность слова и приятность размеров. В словах заключается как бы некий материал, а в ритме - его отделка. Но, как и в других областях, изобретения, вызванные необходимостью, древнее тех, которые вызываются исканием наслаждения, так и здесь: голая и необработанная речь, предназначенная только для выражения мыслей, была изобретена многими веками раньше, чем речь художественная.

(186) Ибо все более легкое и более необходимое всегда усваивается раньше. Поэтому метафоры и новообразованные и сложные слова легко усваивались, так как заимствовались из житейского обихода и из разговорной речи; что касается ритма, то его нельзя было заимствовать из житейского обихода и из разговорной речи; а тесного или естественного родства с прозаической речью он не имел. В силу этого, будучи замечен и усвоен несколько позже, он принес прозаической речи как бы известную выправку и последние, завершающие штрихи.

(187) Так что, если какая-либо речь представляется сжатой или отрывистой, а иная, напротив, пространной или расплывчатой, то это, очевидно, должно зависеть не от свойства букв, но от различия то более редкого, то более частого чередования пауз, и, поскольку связываемая и перемежающаяся ими речь представляется то устойчивой, то текучей, неизбежно этого рода свойство должно заключаться в ритмах. Ведь и самый период, о котором мы не раз говорили, в зависимости от ритма несется и спадает все стремительнее, пока не дойдет до конца и не остановится. Итак, ясно, что прозаическая речь должна быть подчинена ритму, но должна чуждаться стихов.

(188) На очереди стоит рассмотреть, поэтические ли это размеры, или какие-либо иные. Нет размеров за пределами тех, которые применяются в поэзии; ведь число размеров ограниченно.

Я полагаю, что в прозаической речи как бы перемешиваются и сливаются все стопы. Ведь мы не могли бы избежать порицания, если бы постоянно пользовались одними и теми же размерами, так как проза, с одной стороны, не должна быть сплошь размеренной подобно поэтическому произведению, а с другой - не должна быть вовсе чужда ритму, подобно языку простого народа. В первом случае она будет слишком связана и обнаружит свой искусственный характер, во втором - слишком беспорядочна, так что произведет впечатление обыденности и пошлости; в итоге, первое не доставит наслаждения, второе вызовет отвращение.

(196) Обычно ставится вопрос: во всем ли периоде целиком следует выдерживать размеры, или только в начальных и конечных его частях, большинство полагает, что ритмической должна быть только заключительная часть, только окончание фразы. И верно, что ритмической должна быть преимущественно она, но неверно, будто она одна, ибо период дол- жен быть стройно расположен, а не беспорядочно брошен. В силу этого, поскольку слух всегда напряженно ожидает заключительных слов и на них успокаивается, постольку отсутствие в них ритма недопустимо. К этому, однако, концу должен с самого начала направляться период и на всем своем протяжении от истока протекать так, чтобы, подойдя к концу, он сам собою останавливался. Это, впрочем, для людей, прошедших хорошую школу, которые много писали и все, что говорили без предварительной проработки в письменной форме, отделывали наподобие написанного, не представит непреодолимых трудностей. Ведь сначала мыслью очерчивается определенное положение, а затем тотчас же набегают слова, которые та же мысль, ни с чем не сравнимая по быстроте, немедленно рассылает в разные стороны, чтобы каждое откликалось со своего места, и, в зависимости от намеченного их порядка, получается здесь одно ритмическое заключение, там - иное. При этом все эти слова, и начальные и находящиеся в середине, должны иметь в виду конечную часть предложения. Иногда речь несется стремительнее, иногда движется умеренной поступью, так что с самого начала следует предусмотреть, каким темпом ты намерен подойти к концу. Но, пользуясь в прозе приемами поэтов, не только размерами, но в такой же мере и остальными украшениями речи, мы должны избежать сходства, с поэтическими произведениями. Речь становится ритмической не только благодаря наличию в ней размера, но также и благодаря построению и, как выше было сказано, благодаря характеру симметрического расположения слов. Ритмичность, созданную построением, можно видеть тогда, когда слова строятся так, что ритм кажется не искусственно созданным, а вытекающим сам собою. Определенный порядок слов создает ритм без всякого явного намерения оратора.

Эзоп.

Басня «Ворона и лисица»

Удалось Ворону раздобыться куском сыру, взлетел он на дерево, уселся там и попался на глаза Лисице. Задумала она перехитрить Ворона и говорит: «Что за статный молодец ты, Ворон! И цвет-то твоих перьев самый царственный! Будь только у тебя голос - быть тебе владыкой всех пернатых!». Так говорила плутовка. Попался Ворон на удочку. Решился он доказать, что у него есть голос, каркнул во все воронье горло и выронил сыр. Подняла Лисица свою добычу и говорит: «Голос, Ворон, у тебя есть, а ума-то не бывало».

Не верь врагам - проку не выйдет.

Институт открытого образования