Направление: 11560 Регионоведение работа Энциклопедия городской жизни Китая в XVI веке по дисциплине «Культура и религии стран атр» - реферат

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение высшего

профессионального образования

«ТОМСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Факультет: Гуманитарный

Кафедра: Истории и регионоведения

Направление: 11560 Регионоведение

Курсовая работа

Энциклопедия городской жизни Китая в XVI веке

по дисциплине «Культура и религии стран АТР»

Выполнил: студент гр. 11560

Бутова В.В.

Проверил:

Преподаватель Гурьева И. Ю.

Оценка__________

Подпись_________

Дата ____________

Томск 2008 г.

Содержание

Введение

Несмотря на бурное развитие Китая, и многочисленные перемены в обществе и в самом укладе жизни, произошедшие за последнее время, китайский народ, как известно, к своим традициям и культуре относится с глубочайшим уважением. Понятие культуры включает в себя многие аспекты. В том числе, говоря о факторах, определявших облик китайской культуры, нельзя не упомянуть о городском быте. Изначально китайская цивилизация сложилась на городской основе. Ограничен­ное и размеренное пространство города всегда и везде было памятником величию и гордости человеческого разума, маяком знания в океане дикой природы.[1]

Сегодня роль города как центра культурной жизни велика как никогда. Однако, статус «центра» он обрел только в позднее средневековье, а формирование городских институтов и структур завершилось в эпоху Мин. Из вышесказанного вытекает проблема данного курсового исследования - изучение городского быта минской эпохи. Необходимо отметить, что данная тема весьма актуальна для дальнейшего обзора городской культуры Поднебесной в целях реализации профессиональной деятельности регионоведов, специализирующихся на изучении Китая.

Анализ литературы позволяет говорить о результативных исследованиях темы данного курсового проекта в работах В.В.Малявина, Л.С.Васильева, В.Я.Сидихменова и других.

Основным источником является художественный роман «Цзинь, Пин, Мэй» или «Цветы сливы в золотой вазе» в переводе В. С. Манухина. Роман написан в XVI веке неизвестным автором, скрывшим свое имя под псевдонимом Ланьлинский насмешник.

Целью данной курсовой работы является описание картины городского быта Китая в эпоху правления династии Мин.

Исходя из цели, можно определить и объект изучения – городская жизнь соответствующей эпохи.

Следовательно, предметом исследования является отображение городской культуры в романе «Цзинь, Пхин, Мэй».

Для достижения поставленной цели определены следующие задачи:

1. Изучить структуру общественных отношений в позднесредневековом городе Китая;

2. Рассмотреть внешний облик города и духовную сторону жизни горожан.

При написании работы были использованы следующие методы: историко-культурологический метод, описание, герменевтический анализ образа города Китая эпохи средневековья на основе использования художественного текста.

Использование последнего метода позволяет говорить об определенной «изюминке» работы, а именно – расширение источниковой базы, опора на художественный текст как на основной источник, помимо научных изданий.

Работа состоит из двух глав, введения и заключения, списка используемой литературы. Объем работы составляет 39 страниц печатного текста. Во введении описывается проблема исследования, обосновывается актуальность выбранной темы, ставятся цель и задачи, выбраны объект и предмет исследования.

Первая глава «Общественные отношения в позднесредневековом китайском городе» посвящена рассмотрению взаимоотношений различных слоев общества, а также реализуемых каждым социальным слоем видов деятельности.

Во второй главе – «Городская жизнь» уделяется внимание архитектурному построению города, праздникам и другим событиям общественной, а также частной жизни горожан.

В заключении приведены выводы по исследованию, список используемой литературы содержит 11 источников.

1.1 Социальное расслоение китайского городского общества в XVI в

Если посмотреть на китайское средневековое общество XVIв. в целом, то можно заметить, что для него оставалась справедливой официальная, ставшая традиционной, схема социального деления, которая исходила из разделения всех на чиновников и народ. Последняя категория включала «добрый люд»: имевших престижное положение и некоторые привилегии ученых (ши) - кандидатов в чиновники, земледельцев (нун) - под которыми подразумевались и землевладельцы и крестьяне, ремесленники (гун) и торговцы (шан),что также подразумевало и богатых купцов и предпринимателей, и мелких торговцев, и рядовых ремесленников; в самом низу социальной пирамиды нашел свое место «подлый люд» - все, кто налога не платил: актеры, гадалки и гадатели, знахари, сказители и актеры, профессиональные игроки нищие, проститутки и т.д.[2]

Поскольку город был средоточием всей политической, экономической и культурной жизни империи, городское общество было весьма неоднородным и пестрым по своему составу; собственно, в городе можно было встретить представителей любого из сословий, что подтверждается богатыми зарисовками жизни уездного города Цинхэ в романе «Цзинь, Пхин, Мэй».

Значительную часть населения городов составляли служивые люди, их семьи и прислуга. Согласно конфуцианской идее чиновники должны были быть достойными всеобщего почета и уважения благодаря своим талантам, добро­детелям, уму, воспитанию: службу несут бескорыстно и честно, мудро решают все дела, без спешки. Взоры полны состраданья. Нету предела их милосердию. В тяжбе любой отличают правду от лжи. Узнают, кто виновен, - объявят приговор. Их долг – народом править. Высокие сановники мать и отца заменяют подданным[3] .

В романе же мы видим предприимчивых и далеких от нравственного идеала чиновников, служащих в управе города: главный уголовный надзиратель судебно-уголовной управы Ся Лунси, тысяцкий Хэ, главнокомандующий Чжоу, военный комендант Цзин и другие – все они ищут наживы и повышения чина «окольными» путями, живут в роскоши, ведут довольно аморальный образ жизни. Это все роднит их с главным героем романа - Симынь Цинем, который в начале романа предстает перед нами в статусе богатого купца.

Купцы, хотя теоретически и оставались на низшей ступени общества, признаваемого государством ( в древности они под­вергались разного рода унизи­тельным ограничениям — от запрета ездить в колясках до запрета по­ступать на службу)[4] , в XVI в. фактически, по степени влияния, стояли в одном ряду с чиновниками. Характерной формой предпринимательства в то время стало ростовщичество, на чем и нажился Симынь Цин, ссужая деньгами под высокие проценты различных подрядчиков и торговцев. Полуграмотный торгаш, бездельник, мот и гуляка, подкупами добившийся высокого положения – он стал новым «героем своего времени». Торговый капитал приобрел в китайском обществе немалое влияние, торговля была в большинстве случаев главным источником преуспеяния знатных служилых семей, а купцы - действительными хозяевами городов[5] .

Имущественная дифференциация среди торговцев была очень велика. Можно говорить о преобладании мелкой розничной торговли, рассчитанной на простых горожан. Основная масса торгового люда была представлена бродячими торговцами снедью и всяким мелким товаром, например, У Чжи – первый муж Цзинь Лян, с которым мы знакомимся в самом начале романа: «С утра до вечера ходил У Чжи по улицам с коробом на плече, торговал пшеничными лепешками, тем и кормился».[6]

Значительную часть городских жителей составлял обслуживающий персонал различных заведений, домов знати и богчей, вроде главного героя романа Симынь Цина. Среди них, помимо обычных слуг, мы встречаем учителей словесности, музыкантов, художников, садовников, портных, зодчих, домоправителей. Некоторые из них живут в господской усадьбе, некоторые приходят, когда в их услугах возникает надобность, как например, специально нанятый, по случаю дня рождения высокопоставленного чиновника, ювелир Гу с артелью мастеров.

Ремесленники зачастую причислялись к торговцам, что объясняется тем, что они имели обыкновение держать свои лавки. Следует полагать, что как отдельное сословие они не существовали, но зато объединялись в профессиональные корпорации. Такая форма объединения получила широкое распространение в эпоху позднего средневековья, причем не только в сфере ремесла, но и торговли, а были корпорации, которые одновременно ведали и производством, и сбытом продукции. Если смотреть шире, то Корпоративные институты охватывали все группы горожан и все виды занятий, включая самых презираемых профессий – мусорщиков, кули, ассенизаторов, нищих и пр. Главной задачей цехов и гильдий было обеспечение привилегий их членов в профессиональной сфере. Они устанавливали цены на свои товары, хранили в тайне секреты ремесла и добивались признания своих мер и стандартов в качестве нормативных.[7]

В романе большое внимание уделяется спросу кутил на красивых женщин, где спрос – там и предложение. В городах существовало множество увеселительных заведений, которые иносказательно именовались домами «прекрасной весны», были даже особые кварталы – «пещеры дымных цветов» («дымные цветы» – образ певичек-гетер, которые там обитали). Казалось бы, эти женщины должны были быть вдвойне бесправны: во-первых, в силу всеобщего «условного» бесправия всех женщин (кроме, разумеется, жен наиболее высокопоставленных чиновников и членов императорской семьи ), а во-вторых – по причине низкого статуса своей профессии. Однако, судя по роману, если куртизанке выпадала удача найти богатого и влиятельного клиента, то в его лице она могла получить, кроме дарителя дорогих подарков и источника дохода в целом, еще и покровителя (Симынь, например, укрывал в своем доме Ли Гуй-цзе, когда ей грозило серьезное судебное разбирательство в Восточной столице, а затем использовал свои связи для того, чтобы ее вычеркнули из списка обвиняемых), а порой и мужа – тот же Симынь Цин женился на певичке из веселого дома Ли Цзяо-эр.

Можно заметить, что проституция была в целом точным слепком городского общества: отдельные куртизанки, имевшие успех в высшем свете, жили в роскоши; рядовые жрицы любви влачили полуголодное существование, обслуживая таких же бедняков, не имевших денег на женитьбу.

В определении судьбы многих женщин в романе играли свахи, шла ли речь о поисках мужчиной жены, подыскивала ли хозяйка дома служанок, или же очередной гуляка горел желанием познакомиться с приглянувшейся красавицей: всем этим занимались свахи. Одна из них – старуха Ван, появляется в самом начале романа, когда за деньги помогает Симыню сойтись с Цзинь Лян, в конце повествования ее же пытается сосватать в жены любому, кто согласиться заплатить крупную сумму в сто лянов серебра. Профессиональные качества опытной сводни включают хитрость, изворотливость, смекалку, угодливость - полное отсутствие моральных устоев плюс широкая информированность о конъюнктуре своего специфического рынка.

Немалая роль в «Цзинь, Пхин, Мэй» отводится буддистским и даосским монахам. Дело в том, что внутри и вокруг крупнейших городов империи имелись десятки монастырей и сотни кумирен. В старом Китае монастыри, помимо прочего, соединяли в себе функции ростовщической конторы, ломбарда: настоятель Жэнь превратил обитель святого Яна в лавку, буквально захламленную от нераспроданных пожертвований, выручку от реализации оставлял себе. Монахи извлекали доходы и множеством других законных и незаконных способов – розыгрышем лотерей, отливкой фальшивой монеты, продажей талисманов, сдачей в наем жилья: монах «Обители Лазоревых блаков» Ши Бо-цай ( «был он, надобно сказать, человеком непутевым, хотя и состоял в учениках самого настоятеля храма. Жадный до денег и падкий на женщин, он никогда не упускал возможности совершить непотребное дело.»[8] ) в самом храме давал приют банде некоего Ннь Тянь-си, и сам принимал участие в его бесчинствах. Одним из любимых занятий монахов было ходить по домам и за небольшую мзду учить обывателей, как отвратить грозящую беду. Монахини часто упрекаются в сводничестве и подстрекательстве конфликтов, на которых они же и наживались впоследствие, стараясь опередить своих конкурирующих своих «коллег»: монахиня Сюэ сначала втирается в доверие к Юэ-нян, продает ей зелье и амулеты для «укрепления плода», опередив в этом выгодном деле монахиню Ван; после чего тем же способом зарабатывает на желании Цзинь Лян вернуть былую любовь мужа, родив ему ребенка. Вот как про их братию говорит Ланлиньский насмешник: «У них только вид инокинь, а нутро распутниц. Греховницы, отвергли обет и воздержание, потеряли стыд и совесть и погрязли в пороках. Лицемерно проповедуя милосердие и сострадание, они жаждут корысти и плотских утех. Что им до грядущего возмездия и перерождений, когда они заворожены мирскими удовольствиями и соблазнами! Они умеют обмануть обиженных судьбою девиц скромного достатка и тронуть за душу чувствительных жен богачей. В передние двери они впускают жертвователей и попечителей с дарами а из задних дверей выбрасывают своих новорожденных младенцев.»[9]

Одним из заметных элементов уличной стихии были городские люмпены – «работные люди» (кули), бродячие поденщики, знахари, артисты, и прочая «голь перекатная», которую в Китае называли «людьми рек и озер» (цзянху). Имелись и бандитские шайки, державшие под контролем отдельные улицы и кварталы. Члены шаек называли друг друга «братьями», своих вожаков - «дедами» и собирались обычно в какой-нибудь чайной, которая на воровском жаргоне звалась «пристанью».[10] Примером таких «братьев» в романе могут служить Лу Хуа по кличке Змея подколодная и Чжан Шэн Загнанная крыса, которые по с охотой выполнили просьбу Симынь Цина расквитаться с новым мужем Пин-эр Чжу-шаня: эти двое избили его и подставили в управе, обвинив в неуплате долга. Еще один пример - ранее упомянутая банда Инь Тяньси, которая представляла собой группу вооруженных луками и самострелами бездельников, которые только тем и занимались, что совершали грабежи и убийства.

Картина социального расслоения городского общества представляется чрезвычайно пестрой и неоднородной. Насколько парадный облик китайского города определяли высокомерные чиновники и утопавшие в роскоши купцы, настолько же в своем будничном, неприкрашенном виде город представал скоплением задавленных нуждой людей.

1.2 Управление городом

В XVI веке административное деление Китайской империи выглядело следующим образом: существовали два столичных округа, тринадцать провинций и многочисленные уезды.

Провинциальная администрация состояла из трех частей: регулярных чиновников, войсковых командиров и цензо­ров, контролировавших тех и других. Цензоры, регулярно приезжавшие с инспекцией, были связующим звеном между провинцией и уездом, который в свою очередь подчинялся уездному правителю и военным чиновникам управы.

К минской эпохе имперская бюрократия Китая подошла во всеоружии своего полуторатысячелетнего опыта: штатное расписание ведомств, обязанности и сфера компетен­ции служащих, критерии классификации чиновников — все было разработано в уло­жениях империи с безукоризненной скрупулезностью. Бесспорно, одним из самых оригинальных достижений китайской политичес­кой культуры было убеждение, что на государственную службу следует отбирать не по знатности происхождения, а по личным способностям, и что делать это лучше всего посредством общегосударственных экзаменационных испыта­ний, система сдачи которых к описываемой эпохе была уже давно устоявшейся. Осуществлялась она на уровне уездов и провинций, а успешная их сдача стала условием допущения к экзаменам при императорском дворе. Восхождение по карьерной лестнице таким путем требует многих лет тщательной подготовки. Однако, герои Ланьлинского насмешника, не проявляя склонности к самоистязанию длительным обучением, с легкостью получают чины и почести с помощью денег и связей. Симынь Цин обзавелся ими, ссужая чиновников деньгами под большие проценты, и нужно заметить, что в XVI веке такая деятельность была весьма распространена.

Хотя еще в первой половине Минской эры торговцы редко упоминались государственными чиновниками в периодически выпускающихся местных бюллетенях. Им было вполне достаточно собственных средств, чтобы финансировать проводимые на местах общественные работы. Однако же во второй половине Минской эпохи у чиновников вошло в обычай прибегать к помощи купечества для финансирования большого количества проектов — например, строительства мостов, и организации школ, где отпрыскам высокопоставленных землевладельцев преподавался конфуцианский канон. Начиная с этого момента, в бюллетенях постоянно упоминается о торговом сословии, часто в сопровождении хвалебных эпитетов, так как их вклад в экономическое развитие страны среди прочего предоставлял дополнительные средства для государственных нужд[11] .

Зависимость чиновничества от купеческой прибыли еще более увеличилось, когда оно было де-факто утверждено государством в середине Минской эры. Цю Цзюнь (1420—1495), чиновник из провинции Хайнань, утверждал, что государству следует вмешиваться в коммерцию лишь в случаях затяжного кризиса, и что и что по состоянию товарооборота можно судить о силе и богатстве нации. Государство стало следовать этому принципу в середине Минской эры, разрешив купцам заниматься добычей и продажей соли, бывшим ранее прерогативой государства. Этот процесс проходил постепенно, купцы получали разрешение на соляную торговлю, в обмен на транспортировку зерна к северной границе, где оно требовалось для постоянного снабжения стоящих там гарнизонов. В том была и дополнительная выгода — купцы оплачивали серебром разрешение на соляную торговлю, тем самым повышая казенный доход.[12] Предприимчивый Симынь не упустил и эту возможность обогатиться.

Таким образом, на основе финансовых операций наиболее зажиточные торговцы приблизили себя к власти. Кроме того ( а отчасти связи с этим ), коррупция приобрела огромные масштабы, в романе многократно иллюстрируется, как Симынь Цин использует связи и деньги для достижения своих целей: например, желая получить чин, он за полгода готовил роскошные подношения на день рождения императорскому наставнику Цаю. Чего там только не было: «Ослепительно горели золотые кувшины и нефритовые чарки. Блистали белизною бессмертных серебряные изваяния. Сколько в них уменья и труда искусных мастеров! Умельцев на редкость филигранная работа! Расшиты змеями, драконами парчовые халаты. Так ярки и пестры – в глазах рябит. Переливается золотом и бирюзою атлас нанкинский. Обилье яств изысканных и тонких вин. Все в безупречной упаковке и закупорено надежно. А рядом – полные подносы редчайших фруктов, свежих, ароматных. Ну как не восхититься!»[13] . Результат оправдал затраты – должность помощника тысяцкого и помощника чиновника судебного надзора, пятый ранг. Но для Симыня это не предел, и при покровительстве сановника Цай Цзина он получает повышение до должности тысяцкого и чиновника судебного надзора. При том, что Симынь Цин не умеет толком читать и писать, подобный карьерный взлет действительно впечатляет. Вот как об этом написал в своем докладе императору цензор Цзэн Сяосюй: « Симэнь Цин, младший надзиратель из этой же управы, помощник тысяцкого, – отъявленный бездельник и лоботряс. Этот неуч, не знающий азов, подкупом и кознями пролез к власти, получив военный чин. Он позволяет женам разгуливать по улицам, чем поощряет разврат. Он берет певичек и пьянствует с ними в городских кабаках, чем позорит звание чиновника. Он взял себе на содержание жену некоего Ханя и предается распутству, беззастенчиво попирая самые основы поведения. Было обнаружено, что Симэнь Цин, получив от Мяо Цина взятку, укрыл этого преступника от ответа»[14] .

Ясно, что зяточничество и покровительство власть имущих решало отнюдь не только проблемы карьерного роста богачей и ловкачей, оно помогало выйти из любой трудной ситуации: взять хотя бы, убийство Цзинь Лян и Симынь Цинем У Чжи. Подкупив осмотрщика трупов Хэ Девятого, который к тому же и побаивался коварного и влиятельного Симыня, эта парочка вышла сухой из воды. Таких примеров в романе – не сосчитать, в том же докладе цензор Цзэн обличает коллегу Симыня Ся Лунси: «…главный уголовный надзиратель судебно-уголовной управы в Шаньдуне, тысяцкий гарнизона Его Величества телохранителей и карателей, – человек бездарный и ничтожный, алчный и грубый, служебная деятельность которого давно вызывает всеобщее недовольство. Еще в бытность свою правителем Столичного округа Ся Лунси постоянно злоупотреблял властью и был разоблачен своими же подчиненными. Ныне, будучи надзирателем судебно-уголовной управы Шаньдуна, он бесчинствует, как и прежде. Оказывая нажим на сослуживцев, он устроил в Военное училище своего сына Чэнъэня, экзамены за коего сдавало нанятое постороннее лицо, чем был подорван моральный дух учащихся. Его подручный Ся Шоу занимается вымогательством, а посему вызывает ненависть подчиненных. Ся Лунси представления не имеет о своих служебных обязанностях. Принимая прибывших в уезд лиц чиновного звания, он подобострастно улыбается и не перестает раскланиваться, отчего приобрел кличку Лакей. Разбирая жалобы, он мнется в нерешительности, не зная, кого наказать, а кого помиловать, за что его и прозвали Истукан.» [15]

Подобные примеры говорят о том, что были и несогласные с таким положением дел ученые люди, которые заботились как о сохранении своего «общественного лица»[16] при столь тесной смычке бюрократии и купечества, такт и о благе империи.

Как мы видим, управление китайским городом второй половины минской эпохи номинально осуществлялось в соответствии с каноническими принципами имперской бюрократической традиции; фактически же, купцы уже с такой легкостью проникали в казенные ведом­ства, что традиционное противопоставление торговли и государственной службы почти потеряло смысл, а коррупция способствовала разложению аппарата управления: «У власти стояли лицемерные сановники, двор заполнили клеветники и льстецы. Преступная клика Гао Цю, Ян Цзяня, Тун Гуаня и Цай Цзина торговала постами и творила расправу. Царило открытое лихоимство. Служебное назначение определялось на весах: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные годами томились в ожидании назначения. Все это и привело к падению нравов. Поднебесную заполонили казнокрады и взяточники».[17]

2.1 Внешний облик города

В своем официальном образе город выполнял символическую миссию — быть прообразом «небесного порядка», воплощенного в имперской политике, — и здесь главную роль играла городская стена, выявлявшая стороны света и центр, разграничивавшая пространство внутреннее и внешнее и т.д. Стена была непременным атрибутом го­рода, и стихийно возникавшие торговые поселения, даже насчиты­вавшие десятки тысяч жителей, не считались городом, если не были обнесены стеной. Последняя обязательно имела башни, бойницы, па­рапеты и прочие фортификационные сооружения.

Города традиционно имели форму квадрата или прямоугольника, ориентированных по сторонам света. Город делился на четыре части двумя прямыми, пересекающимися в центре улицами. За исключением самых больших городов, в стенах было лишь четверо ворот, по одним с каждой стороны. На пересечении двух главных улиц находилась смотровая башня с четырьмя воротами, чтобы в случае бунта или беспорядков каждую улицу можно было изолировать от остальных. В венчавшей ворота трехэтажной, наподобие пагоды, башне располагались воины, здесь же находился и огромный барабан, выполнявший роль городских часов. В него ударяли через определенные промежутки времени. Кстати, отсчет времени в минском Китае велся по солнечным или водяным часам, что придавало «течению време­ни» неоспоримую наглядность. Водяные часы отличались весьма сложной конструк­цией, обеспечивавшей большую точность измерения. Кстати, в XVI в. китайцы познакомились с механичес­кими часами, завезенными в их страну евро­пейцами. Но эти хитроумные вещицы так и остались для них дорогостоящей забавой и не совершили переворота в их представле­ниях о времени.[18]

Расположение ворот и двух главных улиц отличали правильность и симметричность, чего нельзя сказать об улочках, пересекающих жилые кварталы, извивающихся и изгибающихся между домами. В китайском городе редко можно встретить разделение на богатые и бедные кварталы. Рядом с богатыми домами, с множеством дворов и садов, на той же линии теснятся бедные лачуги с одним двором. Если какая-то часть города больше подвержена наводнениям после летних дождей, чем другая, естественно, что состоятельные люди будут избегать низкой части города, хотя и здесь можно встретить большие дома рядом с жилищами бедняков[19] .

Китайская архитектура к тому времени имела освященную веками традиционную схему сооружения построек, которая использовалась как для жилых домов, так и для храмовых зданий: выбранный участок земли, на котором затевалась стройка, представлял собой прямоугольник, вытянутый с юга на север. Внутри он обычно делился на «отсеки» стенами, идущими с востока на запад, или параллельными им зданиями, образующими ряды.[20] Таким образом, подобное здание состоял из нескольких дворов, по бокам которых находились залы, поделенные, в свою очередь, на меньшие комнаты. Высокая крыша с характерно изогнутыми концами покоилась на колоннах и покрывалась черепицей. Главный вход защищен "ширмой от духов" (ин би) — стеной, построенной прямо напротив главного входа, чтобы внутренний двор не был виден снаружи. Она должна была преграждать вход в дом злым духам. По китайской демонологии, духи могут двигаться только по прямой, поэтому подобная уловка представлялась весьма надежной.[21]

Китайский дом предназначался для большой семьи, каждое поколение которой жило в отдельном дворе, что обеспечивало как необходимую разделенность во избежание возможных раздоров, так и достижение идеала — единства под покровительством главы семьи. Поэтому все дома, и большие, и маленькие, спланированы именно так. От крестьянских жилищ с одним двором до огромных резиденций — везде сохранялась одна и та же планировка.

Богатые дома зажиточных китайских горожан, в том числе Симынь Цина, был настоящей городской усадьбой, комплексом, состоящим из многих строений и двориков, строились по упомянутому выше принципу. Каждое отдельное строение в подобной усадьбе имело, как правило, три глухие стены и одну легкую под длинным скатом крыши – либо с окнами и входом, либо даже совсем открытую, на манер нашей веранды. Вдоль этой открытой «стены» шли опорные столбы, количество которых примерно равно количеству имеющихся в таком доме перегородок и, соответственно, комнат. Если крышу поддерживало два столба, то дом называли трехкомнатным, если четыре, то пятикомнатным. Однако перегородок могло и вовсе не быть, и тогда все строение представляло собой как бы отдельную залу. В Китае зала всегда отдельное не разделенное перегородками строение, своеобразный дом-зала.Усадьба, подобная той, которой владел Симэнь Цин в уездном городе Цинхэ, всегда имела одно центральное строение, перегораживающее весь замкнутый стенами прямоугольник как бы поперек. Оно строилось так, чтобы быть обращенным на юг, в сторону благих веяний. В нашем случае это покои старшей жены Симэнь Цина – У Юэнян. По бокам двора перед этим строением расположены восточный флигель – покои второй жены хозяина – Ли Цзяоэр и западный, где живет третья жена – Мэн Юйлоу (восток, где восходит солнце, по старинным китайским представлениям, почетнее, чем запад, где оно заходит). Так в расположении покоев жен Симэнь Цина выражается традиционная иерархия семейных отношений. Жилые отсеки усадьбы разделены сложной системой стен с различными боковыми проходами и своеобразными «проходными залами», которые в таких домах, и у Симэнь Цина тоже, обычно выполняли роль своеобразных гостиных. Именно такая «проходная» зала замыкала в усадьбе Симэнь Цина с юга дворик, в котором жили первые три жены героя. Позади покоев старшей из них – Юэнян, находился еще один небольшой дворик, в который выходили кухня и покои четвертой жены хозяина Сунь Сюээ, ведавшей приготовлением всех изысканных блюд, которые подавались в доме Симэнь Цина. Перед «проходной» залой в больших резиденциях располагался еще один дворик с флигелями, опять-таки с востока и с запада. В восточном флигеле здесь жила дочь его со своим мужем Чэнь Цзинцзи, который играет в романе хоть и второстепенную, но существенную роль, а в западном спал сам Симэнь Цин в тех случаях, когда не хотел идти в покои ни одной из жен.У наружной стены, выходящей непосредственно на улицу, находились в доме Симэнь Цина две двухэтажные постройки, в которых жили две самые младшие по рангу жены Симэнь Цина: пятая госпожа – Пань Цзиньлянь и шестая – Ли Пинъэр. Они жили в наибольшем удалении от покоев старшей жены хозяина. К тому же часть помещения Цзиньлянь была занята под хранение аптекарских товаров, а к домику Ли Пинъэр примыкал склад вещей, заложенных в закладной лавке. Поскольку Симэнь Цин был торговцем и усадьба его выходила на улицу не глухой стеной, а, как и было положено торговцу, лавками – большая часть переднего помещения была занята лавкой лекарственных трав, а несколько меньшая – закладной лавкой.[22]

В минскую эпоху окончательно сложилась традиция ландшафтной архитектуры. Китайский сад отличается необыкновенной стилистической убе­дительностью, он предстает перед нами как продолжение дома, фокус эстетически осмысленного быта. Он был подлинным средоточием культурной жизни, излюбленным мес­том игр, прогулок, музицирования, чтения, занятия живописью, ученых бесед, встреч друзей, пиров и всяких вольных забав, на которые так падки герои «Цзинь, Пин, Мэй».

Важнейшие особенности ландшафтной архитектуры Китая опре­деляются тем, что китайские сады являли собой образ иного, симво­лического бытия, постигаемого в глубине просветленного сердца. Именно поэтому китайский сад не мог иметь какого-либо фиксиро­ванного, догматически установленного облика, и знатоки с гордос­тью утверждали, что во всей империи не найти двух одинаковых са­дов. Главное достоинство садового ланд­шафта — полная естественность, направляющая дух к постижению девственной чистоты бытия. [23] Растительность должна была порождать настроение, соответствующее определенному времени года. С этой целью в садах создавались уголки с весенними, летними, осенними или зимними пейзажами. Вода (занимающая в классических китайских садах до трети и более всей площади) и декоративные камни были при­званы внушать чувство нездеш­него бытия, недостижимо-безы­скусной подлинности жизни. Сад в усадьбе Симынь Цина вполне соответствует всем этим критериям, и дает наглядное представление о красоте подобного жанра искусства: « Ворота высятся на полторы сажени, сверкают красным лаком створки, каждая с десяток досок шириной. Чернеет, словно уголь, глинобитная стена. Башня над воротами, со всех сторон террасы, беседки, насыпные горы и журчащая вода; рядом бамбуки отливают зеленью, голубеют сосны. У террас крыши плоские, а у беседок зубчатые. Здесь в любое время года найдется уголок для увеселений. Весной любуйся нежной зеленью можжевеловых деревьев и кипарисов из залы Играющих ласточек. Летом наслаждайся красотою лотосов и лилий из павильона с поэтическим названием «У потока». Из башни Голубых небес любуйся осенью золотыми хризантемами, украшенными инеем. В башне Вечной весны зимою наслаждайся нежными цветами сливы, чьи венчики в снегу раскрылись. А вот красуются пышные кусты цветов, садовые тропинки собою заслоняя, резных перил слегка касаясь. Ветки плакучих тополей и ив, колеблемые ветром, играют у бровей. К ланитам нежно льнет омытая дождем айва. На глади озера золотится ряска, около расписных перил вздымаются побеги бамбука. Лиловые ласточки играют в редких занавесках, желтые иволги пронзают бирюзовую тень. Здесь – круглое окно, похожее на луну, и грот в снегу, там – павильон, овеваемый прохладой, башня на воде. Есть тут лиловые гвоздики, «яшмовые лошадки», глицинии и шиповник, жасмин и недотрога. Вокруг крытой галереи стоят стеною сосны и бамбук. Везде пруды и ручейки. У лестницы – бананы, пальмы, гранаты и подсолнухи. Парами порхают мотыльки в цветах, рыбы нет – нет и изумят гуляющих, затея в водорослях резвую игру».[24]

Другим примечательным элементом китайского ланд­шафта являются пагоды. Пагоды не предназначались для жилья и в них не совершались какие-либо регулярные обряды, но их присутст­вие согласно канонам китайской науки фэншуй считалось бла­готворным для окружающей ме­стности, так что в эпоху Мин рядом с каждым уездным городом в Китае имелась своя пагода, многоярусная и обычно в форме шести – или восьмигранника. Нарядность и стройность сочетаются в них с удивительной простотой и свободой форм. В романе упоминается одна семиярусная пагода возле главных ворот, и другая, перед залой – пятиярусная, обе обтянуты шелками.

Многочисленные храмы и кумирни, распологавшиеся в черте города и за его приделами, строились по тому же плану китайского дома, измененному для религиозных нужд. Расположение двора и боковых залов точно такое же, как и в жилых домах, главные залы в центре предназначены для поклонения Будде или даосским богам, а домашние апартаменты позади храма служили жилищами для монахов. Существовало два стиля оформления храмов – южный и северный. Основное различие двух стилей — в степени изогнутости крыши и орнаментации конька и карниза. В южном стиле крыши очень изогнуты, так что выступающий карниз вздымается вверх подобно горну. Коньки крыш часто усыпаны маленькими фигурками, изображающими даосских божеств и мифических животных, причем в таком изобилии, что линии самой крыши теряются. Карнизы и опоры украшены резьбой и орнаментацией, так что гладкой и "пустой" поверхности почти не остается.

Северный стиль отличается большей сдержанностью, завиток крыши более мягкий и напоминает крышу шатра, орнаментация менее пышная.

В целом, парадокс организации город­ского пространства в Китае заключается в воспроизведении сельских образцов, не существовало особого «городского стиля» в архитектуре, одежде или этикете, а идеалом горожан была жизнь «на лоне природы» (что, при этом, пред­полагало дистанцирование от реального деревенского быта).[25]

2.2 Общественная жизнь и развлечения

В основе жизни китайцев лежит ритуал, который в общественной жизни проявляется в ярких и масштабных народных праздниках и отправлении религиозных культов.

Огромную роль в традиционном китайс­ком быте играли календарные праздники — главные вехи годового цикла природы и хозяйственных работ. У каждого праздника — своя символика, свой ритм, свое настрое­ние. Главнейшим из них был, без сомнения, Новый год, отмечавший смену годовых циклов. Встречали его на исходе зимы, в преддверии весеннего пробуждения приро­ды. Смысл его заключается в том, чтобы приветствовать наступление весны, поэтому Новый год называли также «праздником весны». В каждом доме к празднику вешали талисманы и обереги, отгонявшие нечистую силу. Среди них выде­лялись изображения духов-стражей ворот и потешно-грозного повелителя демонов — Чжун Куя, хорошим средством отваживания нечисти считались разрывы пороховых хлопушек и громкие удары барабана. Комнаты украшали символами благополучия и счастья, а к воротам прикре­пляли парные благопожелательные изречения, написанные скорописью, дабы «уско­рить» приход весны.

Встречать Новый год полагалось непременно в кругу семьи, коротая время после праздничного пиршества за беседой и разными играми. Однако, в усадьбе Симыня про этот обычай, вероятно, забыли, и после застолья жены отбыли в гости, а глава семьи остался пировать с друзьями. Были приглашены музыканты и певцы, у ворот зажгли двенадцать фонарей, два стола ломились от яств.

В то время на главных улицах города устраивались шествия ряженных, пышные «танцы драко­нов» и «львов», веселые игрища, яркие и шумные фейерверки: «Везде бьют в гонги и барабаны. Тут и там играют на свирелях и цитрах. Под музыку гуляющие толпами проходят, выбивая такт. Женщины, рукава приспустив, как в танце плывут. Гора огней, ярко сверкая, на сотни чи вздымается до самых облаков. В дворцах курильницы струят обильный аромат» - преследовали все ту же цель — вдохнуть в мир новую, свежую жизнь.

Следующий по календарю - праздник фонарей, который проходит в середине первого месяца. Главным атрибутом праздника, как видно по названию, был фонарь. Какую изобретательность проявляли китайцы при изготовлении этого символа праздника, фонари были самые разнообразные: « Драконы обвили камень, игру ведут в воде. Журавль одиноко парит в облаках, освещенный зарею. Один фонарик как лотос золотой, другой – как яшмовая башня. Сверкают, будто жемчуг. Здесь – фонарик-лилия, там – ненюфар, - все из парчи расшитой. Фонарик астра – белизной ласкает глаз. Фонарь – снежинка летит по воздуху, искрится. Фонарь – ученый кланяется непрестанно, Мэн-цзы и Конфуция напоминая. Фонарь – супруга – пример покорности и кротости. Фонарь – шаманка машет веером из перьев, злых духов заклиная. Фонарь – верблюд, фонарь – зеленый лев. Один редчайшие диковинки везет, другой ревет, оскалил зубы. Ночные бабочки – одна другой прелестней, серебряные ивы блистают красотой. Передвижные фонари кружатся, висячие фонарики снуют то вверх, то вниз. Трудно описать всю прелесть этих фонарей, - такое торжество сулит веселый и обильный урожаем год».[26] В этот праздник повсюду проходили массовые ночные гуляния. В народе верили, что прогулка в эту ночь сулила благополучие и доброе здоровье. Эти ночные гуляния сопровождались всевозможными увеселениями и зрелищами, как – то: шествиями с «весенним быком», теми же знаменитыми «танцами с драконом», карнавальными процессиями, в которых участвовали «лодки, плывущие посуху», «фальшивый чинвник», или « повелитель фонарей» - шутовской распорядитель праздника, «большеголовый монах», всевозможные демоны и служители адской канцелярии. Многие участники празднества старались украсть какой – нибудь фонарь, ибо считалось, что быть проклятым в эту ночь – счастливейшая примета. Это послужило поводом для осуждения учеными – моралистами таких гуляний как «непристойные забавы»[27] .

После праздника фонарей грядет главный весенний праздник китайцев – «цинмин», праздник чистого света, еще его называют днем поминовения усопших. Отмечается пятого апреля, это единственный в Китае праздник, который имеет постоянную дату в европейском календаре. В этот день каждая китайская семья в полном составе должна посетить родовые могилы и прибрать их. Принято оставлять на могилах пачки жертвенных денег или привязывать эти деньги к стоящим рядом деревьям. Те, кто находился далеко от родных мест, поклоняется предкам, сжигая жертвенные деньги и бумажные имитации предметов. Посещение семейных могил рассматривалось как увеселительная прогулка на лоне природы, и частенько заканчивалось пикником на берегу реки или озера.[28]

Главный летний праздник «дуаньу» приходится пятый день пятого месяца, символизировал апогей мужской силы ян. Главная обрядовая еда в летний праздник – солоноватые рисовые пельмени «цзун-цзы», приправленные овощами и мясом и завернутые в листья. В этот день также было принято изготовлять амулеты от нечисти: Пин-эр плела из полыни тигрят для своего сына, чтобы оградить его от напастей.

Гвоздем праздничной программы на сей раз станови­лись состязания так называемых драконьих лодок, или лодок, символизировавших дра­конов. Минские современники рассказывают о гигантских драконьих лодках, появлявшихся в дни летнего праздника на озерах императорского парка. В лодках был спрятан особый меха­низм, и когда они скользили по глади вод, украшавшие их морда, хвост и лапы чудо­вища тоже приходили в движение. Однако, этот обычай был сопряжен с риском в связи с частыми стычками, иногда вооруженными, между командами во время состязания. Не случайно власти считали лодочные гонки традицией не слишком цивилизованной и нередко запрещали ее.

Праздники осени, периода увядания и роста силы инь, отличались иной атмосфе­рой. Они проходили вечером и ночью, и заметную роль в них играли женщины. В ночь на седьмой день седьмого месяца жен­щины (и только они) чествовали небесных фей, которые, согласно народному поверью, в эту ночь спускались на землю. Чуть позднее вновь приносили жертвы мертвым, причем теперь, в пору осеннего увядания, в центре внимания оказывались неупокоен­ные, демонические души — олицетворение крайнего инь. К середине восьмого месяца были приурочены празднества «середины осени». Люди вновь вешали у дома фонари, устраивали ночные гулянья и, главное, любовались луной, светившей особенно ярко на осеннем небосклоне. В эти дни жен­щины поклонялись «хозяйке луны», гадали о своей судьбе и пекли «лунные лепешки» — круглые, как полная луна.

Ритуальная составляющая общественной жизни главных героев романа «Цзинь, Пин, Мэй» дополняется менее торжественной, но зато гораздо чаще практикуемой составляющей: постоянными светскими приемами и посещениями увеселительных заведений.

Прием гостей по традиции должен демонстрировать все возможное радушие хозяев. Приветствуя гостей, было принято кланяться и цветистыми фразами выражать свою радость посещения своего жилища дорогим гостем. Здоровались по порядку с каждым присутствующим, начиная с самого старшего, либо занимающего наиболее высокое положение в обществе. Обязательным было обильное угощение, в усадьбе Симыней часто устраивались настоящие пиры: « Груды диковинных плодов и фруктов на подносах. В вазах среди ярко – зеленых листьев букеты золотых цветов. В жаровнях фигурный уголь тлеет, аромат «драконову слюну» струят курильницы. Вяленый единорог лежит на блюдах из белого нефрита, в чашах золотых вино искрится. Здесь самые изысканные яства: и сваренные обезьяньи губы, и детеныши барса, и печень вареная дракона, и жареные феникса мозги. Каждому кусочку цена по меньшей мере десять тысяч монет!»[29] . Для услаждения слуха гостей приглашали музыкантов и певцов: «Играют музыканты на флейтах и свирелях, поют певцы, аккомпанируя себе на цитрах и кастаньетах. Красавицы вином обносят, возжигают благовония»[30] . Когда гость собирался уходить, его упрашивали остаться, гостям же, в свою очередь было неприлично уйти после уговоров. Когда же подходило время прощаться, гости и хозяева долго благодарили друг друга , одни за величайшую гостеприимность и доброту, другие – за несказанную честь, оказанную визитом, и огромную радость встречи.[31]

Главный же герой Симынь Цин со своими друзьями нечасто отказывали себе в радости встречи с певичками и актрисами, проживающими в «веселых кварталах». Там они проводят многие вечера, наслаждаясь вином и красотой

служительниц Грушевого сада ( как называли актрис, по названию училища для актеров «Грушевый сад» ), столь же пленительных, сколь искусных. Только посмотрите:

Газовые платья – белый снег, волосы – гряды черных туч. Алеют спелой вишней уста. Лицо как абрикос, как персик – щечки, гибкий, словно ива, стан. Сердце, словно орхидея, источает аромат, среди ветвей иволгой порхает песня. Танцуют – фениксы резвятся меж цветов. Поют – старинная мелодия льется свободно и легко. Поют то медленно, то быстро, меняют тон.[32]

Вот как о подобных заведениях поется в песне, приведенной в тексте романа:

Тут красоты и купля и продажа.
Красотку сторговал – не забывай-ка,
Что у красотки есть еще хозяйка.
Плати и ей.
Она любовь отмерит

И не продешевит,
А в долг не верит![33]

Такая картина общественной жизни, собственно, во многом тождественной развлечению, создает ощущение, что китайский город жил жаждой наслаждений, жил по законам праздника, в праздник превращая саму материальность вещей.[34]

2.3 Частная жизнь горожан

Роман «Цзинь, Пин, Мэй» дает подробное описание частной жизни героев, наиболее подробно останавливаясь на семье Симынь Цина.

В Китае существовал порожденный конфуцианством культ большой нерасчлененной семьи с всевластием отца-патриарха, игравшего в семье роль государя в миниатюре. Патриархальная семья рассматривалась как «микрокосм порядка в государстве и обществе». Образцовой считалась двухпоколенная малая семья, состоявшая, в среднем из десяти человек (одно поколение малой семьи включало пять – шесть человек. Членами семьи нередко считались и те служанки, которые принадлежали главе семьи или его сыновьям и обычно выполняли всю тяжелую работу по дому. Наконец, в таких семьях на правах «бедных родственников» могли жить и обедневшие сородичи, которые подчас фактически были батраками. Таким образом, в рамках отдельной семьи, бывшей довольно типичной низовой социальной ячейкой китайского общества, часто проживало и вело совместное хозяйство несколько десятков человек[35] . Важнейшим моментом в жизни каждой такой семьи являлось рождение детей, которые, в зависимости от пола, должны были исполнять совершено определенные функции. На долю сыновей выпадало самое главное – сохранение и почитание традиций предков и родителей, продолжение рода. Девочка воспринималась как обуза, потому что после заключения брака она уходила из семьи родителей и больше не принадлежала ей. Семья Симынь Цина не во всем отвечала подобному идеалу: в его усадьбе проживало много народу, но это было не семейное гнездо, где крышу над головой делят старшее поколение родителей, дети и внуки; родителей он похоронил, дочка вышла замуж и уехала к мужу ( хотя потом они стали жить в усадьбе Симыня, и если бы не большой достаток семьи, им пришлось бы занять место тех самых «бедных родственников» ), сына у него долго не было, а жил с шестью женами и прислугой.

Большое событие в жизни человека, которое у Симня, впрочем, свершалось много раз, - свадьба, планировалось основательно и проходило торжественно. Начиналось все со сватовства жениха к дом девушки ( в романе, как уже раньше упоминалось, свахи действительно играли большую роль. Ли Пин-эр, спонтанно договорившись о заключении брака с врачом, в отсутствии свахи видит нарушении ритуала и приличий ), и если оно было успешным, то совершался взаимный обмен подарками и с помощью гадателя назначался день свадьбы. Поскольку замужество означало не просто переезд новобрачной в дом мужа, а полный и бесповоротный разрыв с отчим домом, который женщина сможет только навещать в качестве гостьи, брак был своего рода сделкой между семьями жениха и невесты. За невесту непременно вносили выкуп, в то же время для невесты выделялось и немалое приданое, которое часто было богаче выкупа. В данном случае решающую роль играли, по всей видимости, соображения престижа.

К дню свадьбы невеста прихорашивалась: густо румянилась, красила губы и наряжалась. Традиционное свадебное одеяние состояло из короткого красного халата и платья красного или зеленого цвета. На голове у невесты был ритуальный головной убор, имитировавший корону императрицы, ибо на время переезда – единственный раз в жизни – женщина была сама себе хозяйка. Переезжала невеста в дом мужа в специальном красном паланкине, который высылал за ней жених. По прибытии паланкина к дому жениха невесту встречал жених, вел ее к семейному алтарю, где совершалось совместное поклонение Небу и Земле, а также предкам жениха, после чего брак считался официально состоявшимся. Теперь наступало время праздничного застолья и веселья.[36]

Симынь Цин был женат на шести женщинах, поэтому нет ничего удивительного в том, что в течение всего повествования между ними явно прослеживается соперничество, иногда доходящее до клеветы и скандалов. В борьбе за внимание мужа чаще всего выигрывала искушенная в любви Цзинь-лянь, которой все-таки приходилось уступать мужа его любовницам, а затем – Пин-эр. Нужно сказать, что в Китае к интимной жизни относились серьёзно. Особенность китайской традиции это – органическая связь между духовным подвижничеством и сексуальными отношениями; связь, которая не только создала самобытную, во многом даже уникальную сексуальную культуру китайцев, но и сделала сексуальную практику частью целой системы духовно-соматического совершенствования человека. Знания этой стороны жизни супругов не были под запретом. Поэтому муж, умеющий наслаждаться частыми и продолжительными половыми сношениями, ценился гораздо выше просто молодого и привлекательного мужчины. Существовала и литература, иллюстрировавшая технику секса, например, у Пин-эр был свиток с

…двумя дюжинами игрихвых сценок,

И в каждой молодая пара

Нашла пленительную позу

В пылу любовного угара.[37]

В даосской традиции секс был не только естественной составляющей взаимоотношений супругов, но и полезным, продлевающим жизнь занятием. В Древнем Китае правильный способ интимных ласк связывался с добрым здоровьем. Все древние тексты без исключения подчёркивали, что практика дао любви – единственный наиболее важный фактор в удлинении жизни: «Если пара следует правилам дао любви, то мужчина останется здоровым и молодым, а женщина избежит ста болезней. Оба смогут до конца своих дней наслаждаться любовью и в то же время сохранить физическую силу. Но если они не знают, как правильно себя вести, то занятия любовью могут даже повредить их здоровью». Согласно теории даосов, половые акты лишь тогда ведут к продлению жизни и омоложению, когда сопровождаются общеприродной субстанции – пневмы-ци. Такая особая сексуальная техника получила название «возвращение семени для восполнения мозга» («хуань-цзин бу-нао»).[38] Выходит, хотя Симэнь и был чрезмерно сладострастен, его кардинальной ошибкой, было не то, что он спал со многими женщинами, а то, что идя на поводу у них, отдавал им свое семя и тем самым растрачивал свою жизненную энергию.

Как бы там ни было, главным предназначением женщины оставалось рождение потомства, причем именно мужского потомства. Считалось, что первой обязанностью всякого главы семьи – не допустить угасания рода и тем не навлечь на себя гнев покойных, поскольку согласно культу предков, забота об умерших и точное исполнение в их честь всех обязательных ритуалов ( которые исполняет сам глава семьи ) со временем становится делом именно потомков. Умереть бесплодным, не произвести на свет сына, который продолжил бы культ предков – это самое ужасное несчастье не только для отдельного человека и его семьи. Обычно женщины молили о даровании детей божественных покровительниц деторождения, которыми слыли богини няннян – «матушка» и бодхисатва Гуаньинь, и даже прибегали к помощи некоторых магических действий, снадобий, молитв. «Юэ-нян три дня в месяц воздерживалась от скоромного, а каждый седьмой день возжигала благовония и молилась духам звезд Северного Ковша»[39] . Вот о чем она говорила: «Муж мой не расстается с окутанными дымкою цветами и потому в столь зрелом возрасте еще не обрел наследника. У него целых шесть жен, но ни одна не произвела на свет потомства. Кто же станет в будущем поминать нас и убирать наши могилы? Денно и нощно я пребываю в отчаянии, оттого что к старости могу остаться без опоры. Тайком от мужа даю обет еженощно возносить молитвы Трем Светилам[40] , дабы спасли супруга моего от распутства, смягчили его сердце и вернули в семью, а мы, шесть жен его, поскорее обрели потомство. Это моя заветная мечта»[41]

Во время беременности женщина сравнительно рано прекращала половую жизнь. Разумеется, ей следовало соблюдать множество запретов: не посещать места увеселений и даже не ходить в гости, не ходить без зонта, не есть курятину и т. д. Особые меры предосторожности принимались для того, чтобы не повредить душу еще не родившегося младенца. В домах устанавливали алтари богинь, помогавших при родах. В северных провинциях ( в том числе, в Шаньдуне, где происходило действие романа ) женщины рожали на канне, устланном соломой либо травяной бумагой. Когда Пин-эр родила сына, Юэнян поведала счастливую весть Симэню, и тот, поспешно обмыв руки, возжег благовония в наполненной курильнице перед алтарем Неба, Земли и предков, дав обет заказать большой благодарственный молебен о здравии матери и младенца, о благополучном разрешении от бремени и о счастье новорожденного с принесением ста двадцати жертв. ( Имеются в виду самые пышные и торжественные жертвоприношения, совершавшиеся в течение нескольких ночей в честь верховного небесного правителя Шан-ди и других высших божеств небесных светил. В таких случаях готовилось специальное питье, всяческие ритуальные яства, приносились в храм дорогие ткани, воскурялись благовония. Считалось, что в таких случаях на зов молящихся нисходит сам Шан-ди, дабы исполнить их просьбу и взять под свое покровительство )[42] .

На третий день после родов совершали обряд купания ребенка. В этот день в доме зажигали семь лампадок, которые горели в течение семи суток, купание проводила повитуха, принимавшая роды. Этот обряд проводился в присутствии гостей, которые приносили подарки. Друзья Симыня преподнесли его сыну вышитые разноцветными нитками набрюшники с нанизанными монетками – амулетами, на которых значились иероглифы: «Пусть будут всю жизнь богатство и знатность».

Однако, счастье чередуется с печалью, большим горем семьи становится смерть одного из ее членов.

В погребальных обрядах китайцев различимы два разных отношения к смерти. С одной стороны, в них отразился страх перед мертвыми и стремление исключить их из мира людей. С другой – желание сохранить связь с покойником, заручиться его покровительством, сделать защитником от тех самых сил смерти, олицетворением которых он является. Обе эти тенденции находили разрешение в мотиве «упокоения» усопших, предполагающем, что мертвые находятся вне этой жизни и все же сопричастны с ней.

Когда в доме Симыней умерла Пин-эр, ее сразу обмыли и переодели во все самые любимые ее наряды. Тело усопшего было принято накрывать бумажным покрывалом или белой простыней, а поверх расстилать отрез красной ткани. Рядом зажигали лампадку, как бы освещавшую покойнику путь в загробный мир, воскуривали благовония. После этого звали геоманта, чтобы тот определил дату и время выноса тела и погребения. Считалось, что проведение этих ритуалов в неверно рассчитанный час может отрицательно сказаться на здоровье и судьбе родственников усопшего. Домашние облачались в траур.

На следующий день приходили друзья покойного для выражения соболезнований родственникам. Они трижды кланялись усопшему, потом его старшему сыну или, если у человека не было сыновей, старейшему родственнику, и дарили деньги в белых конвертах.

Через три дня после смерти тело умершего клали в гроб, сопровождая это различными очистительными обрядами и жертвоприношениями. Вместе с телом в гроб клали множество талисманов и просто вещей, которые могли бы быть полезны покойному на том свете.[43] Симынь распорядился положить в гроб своей шестой жены четыре самых лучших одеяния и четыре слитка серебра. Совершались заупокойные службы.

Затем, в указанный геомантом день совершался вынос тела. Проводы умершего в последний путь устраивались как шествие, в котором принимали участие родные, близкие, друзья, сопровождаемые монахами. Иногда на траурную процессию приглашались актеры и певицы.

Поистине пышными были похороны Пин-эр: был страшен свирепый Дух-путеводитель с секирой золотою на плече. Вот огней потешных рама – тысяча ветвей слепит фонтаном ярких брызг, а вот плывет ладья в гирляндах лотосов – несутся шутки, смех. Вон на ходулях малый-удалец – закован в латы, шлем на голове. Чисты, прелестны отроки-монахи, числом шестнадцать их. Все в зарничных рясах и даосских клобуках. Здесь дюжина больших шелковых шатров, где пляшут танцовщицы в ярких одеяньях. Там две дюжины шатров поменьше укрыты ширмами, сверкают жемчугами с бирюзой. Двигался души усопшей паланкин, сплетенный из нитей желтого шелка. Плыли хоругви. Одна – золотыми письменами испещрена, другая – серебром. Меж ними на катафалке из платана – саркофаг под белыми и зелеными зонтами. Держали кувшин и полотенце с гребнем две служанки, причесавшие и убравшие хозяйку, как живую. Траурные одеянья трепетали на ветру, рыданья близких раздавались. Саркофаг, обтянутый роскошною парчой, покоился под расшитым золотом алым покровом с кистями по углам – цветастым, с пятью вершинами средь облаков и парящим журавлем. Препоясанные трауром воины-стражники с палицами в белых повязках, темных кафтанах, в высоких остроносых башмаках, ремнями перетянутых на икрах, с обеих сторон разгоняли зевак. Искусством шутов все громче восхищались, хваля потешников на все лады. Народ столпился, не пройти.[44]

Таким образом, частная жизнь жителей китайского города XVI века в своих наиболее значимых аспектах была также продиктована ритуалом.

Заключение

Цель работы – составление картины городского быта Китая в минскую эпоху – была мной выполнена, огромный пласт информации я почерпнула из

романа «Цзинь, Пин, Мэй», который поистине является энциклопедией городской жизни Китая данного периода, в которой красочно отражаются уклад китайского общества, его идеалы и ценности.

Китайское слово «город» (чэнши) означает буквально «стена и ры­нок». Это словосочетание отразило и две важнейших стороны город­ского уклада в старом Китае: с одной стороны, город был опорой им­перской власти, с другой — средоточием торгово-ремесленной деятельности и публичной жизни вообще. Власть в городе опиралась на чиновничество, однако архаичный типаж эпически спокойного «лица», управляющего обществом, в городской культуре минского времени уже стал многократно осмеянным анахро­низмом, что подчеркивается едкой сатирой романа:

Богатство и знатность обманом, увы, добывают.

И власть и почет – все на золото лишь покупают.[45]

Городская культура была подобна лупе, которая непомерно разду­вала все стороны жизни, малейшие движе­ния человеческой души. Неудивительно, поэтому, что она насквозь пропитана соблазнами порока и жаждой насла­ждений. Город в старом Китае жил по законам праздника с его экзальтацией бесполезного расходова­ния всего и вся. Консервативные авторы минского времени в один голос называют городские нравы «бесстыдными», «пусты­ми», «пагубными», городские увеселения кажутся им «подстрекающими к распутству и возбуждающими низменные страсти» и т. д. Ланьлиньский насмешник, будучи далеким от консерватизма, свой роман начинил элементами эротической литературы. Однако, как говорил Ли Юй[46] , «Назначение рома­нов — наставлять и воспитывать. Но без ветрености и вольности чувств они не доста­вят удовольствие читателю...» [47] Так и у автора «Цзинь, Пин, Мэй» - описание разгула страстей служит показом неотвратимости рока, готового вот – вот настигнуть главных героев. Опять же, предвкушением смертель­ного риска проникнута вся символика город­ских праздников с их вереницей устрашающих призраков.

Архаические маски-архетипы города, с его огромным разнообразием социальных ролей, разлагаются в романе на маски-типы: надменных чиновников-взяточников, коварных блудниц с невинным взглядом, похотливых монахов. Через эти образы «недостойных» автор выявляет узкий круг «достойных»:

Птица всякая летает, да полет у каждой свой:
Благородная – под небом, остальные – над землей.[48]

Список использованной литературы

1. Алимов И.А, Ермаков М.Е, Мартынов А.С. Срединное государство: введение в традиционную культуру Китая. М.: ид «Муравей», 1998. – 540 с.

2. Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. – 488 с.

3. Виногородский Б.Б, Малявин В.В. Антология даосской философии. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. – 153с.

4. История Китая; Учебник / Под редакцией А.В. Меликсетова. - — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Изд-во МГУ, Изд-во«Высшая школа», 2002.-736с.

5. Лики Срединного царства / А.А. Бокщанин, О.Е. Непомнин ; Ин-т востоковедения. — М.: Вост. лит., 2002. — 430 с.

6. Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000. – 632 с.

7. Малявин В.В. Китай в 16-17вв: традиция и культура. – М.: Искусство,1995. – 287с.

8. Малявин В. В. Молния в сердце. Духовное пробуждение в китайской традиции. – М.: Наталис, 1997. – 367 с.

9. Малявин В. В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. – М.: Дизайн. Информация. Картография, Издательство Астрель, Издательство АСТ, 2000. – 448 с.

10. Усов В. Н. Жены и наложницы Поднебесной. – М.: Наталис: Рипол Классик, 2006. – 479 с.: ил.

11. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. – 765 с.

[1] Малявин В.В. Китай в 16-17вв: традиция и культура. – М.: Искусство,1995. С.14

[2] История Китая; Учебник / Под редакцией А.В. Меликсетова. - — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Изд-во МГУ, Изд-во«Высшая школа», 2002. С.174

[3] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.152

[4] Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. С.252

[5] Малявин В. В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. – М.: Дизайн. Информация. Картография, Издательство Астрель, Издательство АСТ, 2000. С.15

[6] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.152

[7] Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. С.255

[8] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.612

[9] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.521

[10] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.46

[11] История Китая; Учебник / Под редакцией А.В. Меликсетова. - — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Изд-во МГУ, Изд-во«Высшая школа», 2002. С.304

[12] Лики Срединного царства / А.А. Бокщанин, О.Е. Непомнин ; Ин-т востоковедения. — М.: Вост. лит., 2002. С. 397

[13] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.294

[14] Там же. С.407

[15] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.408

[16] Малявин В. В. Сумерки Дао. Культура Китая на пороге Нового времени. – М.: Дизайн. Информация. Картография, Издательство Астрель, Издательство АСТ, 2000.С.47

[17] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.296

[18] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.387

[19] Алимов И.А., Ермаков М.Е., Мартынов А.С. Срединное государство: Введение в

традиционную культуру Китая. М.: ИД “Муравей”, 1998.С117

2 Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.725

[21] Малявин В. В. Молния в сердце. Духовное пробуждение в китайской традиции. – М.: Наталис, 1997. С.71

[22] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.9

[23] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.455

[24] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.194

[25] Малявин В.В. Китай в 16-17вв: традиция и культура. – М.: Искусство,1995. С.33

[26] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.163

[27] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.574

[28] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.575

[29] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.385

[30] Там же. С.385

[31] Васильев Л. С. Культы, религии, традиции в Китае. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. С.249

[32] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.154

[33] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.124

[34] Малявин В.В. Китай в 16-17вв: традиция и культура. – М.: Искусство,1995. С.34

[35] Усов В. Н. Жены и наложницы Поднебесной. – М.: Наталис: Рипол Классик, 2006. С.83

[36] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.559

[37] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.138

[38] Малявин В.В, Виногородский Б.Б. Антология даосской философии. – М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2001. С. 110

[39] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1986. – С. – 274

[40] Солнце, Луна и звезды

[41] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1986. – С. 275

[42] Там же. С.748

[43] Малявин В. В. Китайская цивилизация. – М.: Издательство Астрель, Фирма «Издательство АСТ», Издательско-продюсерский центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000.С.568

[44] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1986. – С.503

[45] Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй. Роман./Пер. с кит. В. Манухина; Пер. под ред. С. Хохловой; Подгот. Текста Л. Сычева; Вступ. статья и коммент. Б. Рифтина. Стихи в пер. Г. Ярославцева. – М.: Худож. лит.,1993. С.297

[46] Писатель XVII в.

[47] Малявин В.В. Китай в 16-17вв: традиция и культура. – М.: Искусство,1995. С.37

[48]