Н. С. Лесков «Многое мною написанное мне действительно неприятно, но лжи там нет нигде, я всегда и везде был прям и искренен…» - реферат

Федеральное агентство по образованию РФ

Балашовский филиал Саратовского государственного

университета им. Н. Г. Чернышевского

Кафедра литературы

Романы Н.Г. Чернышевского «Что делать?» и

Н.С. Лескова «Некуда»:

опыт сопоставительного анализа

Курсовая работа по литературе студентки 232 группы филологического факультета

Бабкиной Юлии Алексеевны

Научный руководитель:

доцент, кандидат филологических наук Кудинова Е.П.

Балашов 2007

«Я знаю, что такое нигилизм, но никак не доберусь способа отделить настоящих нигилистов от шальных шавок, окричавших себя нигилистами. Теперь это в Петербурге стало каким-то неопределенным понятием…»

Н.С. Лесков

«Многое мною написанное мне действительно неприятно, но лжи там нет нигде, - я всегда и везде был прям и искренен…»

Н.С. Лесков

Содержание:

1. Введение ........................................................................................................... 4

2.1 Идейно-художественная концепция романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?». ................................................................................................................ 7

2.2. Влияние романа на современников. Появление жанра антинигилистического романа ......................................................................... 17

2.3. Статья Н.С. Лескова «Н.Г. Чернышевский в его романе «Что делать?» 19

3.1. Антинигилистический роман Н.С.Лескова «Некуда» ............................ 26

3.2. История публикации романа ..................................................................... 32

4. Сопоставительный анализ образной системы романов Н.Г.Чернышевского и Н.С.Лескова ......................................................................................................... 36

5.Заключение .................................................................................................... 49

6. Список литературы ........................................................................................ 50

1. Введение

Отечественная литература всегда гордилась народною славой и печалилась народными бедами. Она познавала настоящее и стремилась заглянуть в будущее, постоянно открывая новые пласты русской жизни и быта, новые черты национального характера, восхищаясь душевной красотой и нравственной силой русского человека, его совестливостью, обостренным чувством долга перед Родиной, одухотворенностью, поэтичностью натуры. Литература воспитывала чистоту помыслов, благородство, достоинство, учила ненавидеть любые формы тирании, духовного и физического рабства, клеймила безнравственность.

Период под названием «шестидесятые годы XΙX» века сыграл важную роль в истории России и ее духовной культуре.

После поражения в Крымской войне (1853-1856) со всей остротой и неумолимостью встал вопрос о немедленной ликвидации крепостного права. Настала пора больших дел. Народ требовал воли и земли.

Манифест 19 февраля 1861 года «Об освобождении крестьян» лишь усугубил положение. Крестьянская реформа оказалась обманом народа, так как лучшая и большая часть земли оказалась у помещиков. В общественном движении вступили в бескомпромиссную борьбу две исторические силы-революционная демократия и либерализм. На смену революционерам из дворян пришли революционные разночинцы. Разночинная молодежь, вынашивала планы общественных преобразований, задумывалась над новыми формами труда, искала новые взаимоотношения между людьми в обществе и семье.

Согласно официальным данным, в период революционной ситуации 60-х гг. почти все губернии царской России были охвачены стихийными крестьянскими волнениями, которые удавалось подавлять нередко лишь с помощью крупных контингентов военной силы.

В центре внимания русской литературы и публицистики — судьба крестьянства, борьба с крепостническими пережитками. 60-е годы были эпохой зарождения новых жанров в литературе.

В обществе появляется новое «разрушительное» направление обшественно-политической, естественнонаучной и философской мысли – нигилизм (от лат. nigil-ничто). Нигилизм начался с самого решительного отрицания, какое только можно себе представить, с отказа от любого действия, которое не является чисто эгоистическим. Сам термин «нигилизм» был впервые употреблен И.С. Тургеневым в романе «Отцы и дети», главный герой которого Евгений Базаров воплотил в себе законченный тип нигилиста.

Так сложилось, что «Отцы и дети» стали главным источником наших представлений о разночинной революционной молодежи второй половины XΙX века. Однако в рамках отечественной классики существовали и иные, не совсем сходные с тургеневской, трактовки нигилизма.

Представители радикально-демократического лагеря в литературе приложили много сил, чтобы сделать образ революционера привлекательным.

«Что делать?» - вот коренной вопрос эпохи, поставленный жизнью.

Н.Г. Чернышевский был убежден в том, что Россия стоит накануне великих общественных перемен. Он задумывается о возможности своего вклада в общественный прогресс и считает себя достойным быть «одним из тех, которым суждено внести славянский элемент в умственный, поэтому и нравственный и практический мир, или просто двинуть вперед человечество по дороге несколько новой». В своей душе он находит «семена, которые если разовьются, то могут несколько двинуть вперед человечество в деле воззрения на жизнь».

В застенках Петропавловской крепости работает писатель над своим романом, чтобы обобщить жизненный опыт нового поколения людей-созидателей (не только нигилистов!), прославить революцию и революционеров.

Писатель запечатлел эпохальные сдвиги в жизни русского общества, в мироощущении и социальной психологии людей на крутых поворотах истории.

Начались споры о преимуществах революции или реформы, которые разделили представителей русской социальной философии на революционеров-демократов и сторонников либерально-демократического направления. Вспоминая об этом времени, Н. С. Лесков говорил о “великом расколе” не только в обществе, но и в литературе, в результате которого образовались две партии: нетерпеливцы, объединенные “Современником”, и постепеновцы, которые сгруппировались вокруг “Отечественных записок”.

В определении цели социального движения в России - достижение идеального общества - были едины представители всех направлений общественно-политической мысли. Расхождения и споры возникли по поводу средств к достижению этой цели: революция или реформа? Отсутствием единства и полемической заостренностью проблемы выбора характеризуется идейное противостояние русской общественности.

Н.С. Лесков, начиная с 1861 года, в своих художественных и публицистических сочинениях развивает оригинальную концепцию развития общества и человека, стремясь убедить российскую общественность в необходимости следования идеалу гармонии и признания приоритета духовного над материальным.

Отдавая дань уважения образу революционера, Лесков не принял идеи революционного пути развития России. Ответ на вопрос, принять или не принять революцию, для Лескова был совсем не прост, так как революция мыслилась его современниками как путь к добру. Остро переживающий все несовершенство государственного и общественного устройства, Лесков выражает беспокойство политическими, экономическими и духовными проблемами общества.

Актуальность работы объясняется возросшим интересом к художественному творчеству Н.С. Лескова, возникшим на волне переосмысления истории русской литературы XIX века и тех философских и общественных проблем, которые она под­нимала. В ряду великих русских писателей Лесков прочно занял дос­тойное место и как талантливый мастер, создавший глубокие и оригинальные художественные произведения, и как мыслитель, кото­рый в своих художественных и публицистических произведениях вы­сказал социально значимые философско-нравственные идеи о мире и человеке.

Объект исследования – романы Н.С. Лескова «Некуда» и Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?».

Предмет исследования – проблематика и жанровые особенности романа Н.С. Лескова.

Цель – исследовать особенности жанра антинигилистического романа.

Задачи: - изучить историко-литературные, биографические, мировоззренческие факторы, способствовавшие написанию романа;

- рассмотреть понимание Лесковым закономерностей, противоречий, перспектив и специфики исторического развития России;

- исследовать социально-политические взгляды писателя;

- рассмотреть его отношение к нигилистам и нигилизму.

Новизна состоит в том, что антинигилистический роман рассматривается как защищающий незыблемость государственных и семейных «устоев», отрицающий революционный метод решения центральных проблем русской действительности.

Методологической основой являются работы А.А. Малиновского, В.В. Троицкого, Н.Н. Старыгиной, М.Т. Пинаева, Ю.Л. Лукина, С.В. Дмитренко, Е.Г. Басовской, Н.С. Лескова.

Структура: работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка литературы (12 наименований).

Общий объем – 50 страниц.

Методы исследования – анализ романа с привлечением биографического аспекта, анализ в аспекте жанра произведения, интертекстуальный анализ текста.

Практическая значимость : материалы курсовой работы могут быть использованы в лекционных курсах по русской литературе XIX века, в практике вузовского и школьного преподавания.

2.1 Идейно-художественная концепция романа Н.Г. Чернышевского «Что делать?».

Чернышев­ский обращается к жанру социально-философского ро­мана, ставит в нем проблемы социализма и рево­люции, которые привлекали внимание его как мыслителя и общественного деятеля. Однако у автора «Что делать?» обнаруживается художественно-эстетический синтез по­литики, науки и поэзии, сплав «поэзии мысли» с «поэзией сердца». В произведе­нии этот принцип осуществлен в повествовании о личной судьбе героини, ее «жизни сердца», и художест­венном исследовании процесса социализации ее созна­ния, «жизни мысли» всех «новых людей», развивающихся синхронно.

В романе Чернышевского научно-социологическая мысль сама по себе становится структурно-художествен­ным фактором, организующим жанр романа и его сю­жетно-композиционные связи. Научная мысль входит в художественную систему произведения так естественно и закономерно, что мы можем говорить об особом типе художественного мышления писателя, при котором ак­тивность анализирующего и синтезирующего факторов, определяющих сюжетно-композиционные связи и систему образов, не скрыта от читателя, а, наоборот, служит источником эстетических переживаний.

Новаторски сочетаются обличительное и утверждающее начала, образные и научно-логические способы обобщения жизни, писатель исследовал ведущие тенденции в жизни передовой части русского общества, духовное становление мыслящего разночинца, овладев­шего идеями социализма, демократии и революции. Ори­гинальный тип художественного мышления писателя, предусматривающий творческий анализ идеологического мироощущения героев, их социальных и революционно-практических деяний, воплощаются в идейно-художественной концепции романа. В ней - сквозная, проходящая через все произве­дение история формирования молодого поколения стро­ителей новой жизни, включающая социальные, этико-философские и нравственно-психологические аспекты.

В по­вествование о жизни Веры Павловны естественно вписаны рассказы о Дмитрии Лопухове и Александре Кирсанове, Кате Полозовой и Насте Крюковой, Рахметове и спасенной им молодой вдове, «даме в трауре» и «мужчине лет тридцати». Становление личности новой женщины вобра­ло в себя не только любовно-интимные переживания героини, но и процесс приобщения ее к великому делу перестройки социальных, семейно-юридических и мораль­но-этических отношений.

Таким образом, художественная оригинальность и мо­нолитность жанровой структуры романа «Что делать?» достигается единством трех слагаемых: описания интим­но-семейной жизни нового поколения молодежи, станов­ления их социалистической идеологии и, наконец, прак­тических революционных шагов к осуществлению личных и общественных идеалов. Однако и сейчас порой встречаются еще противопоставления друг другу этих состав­ных, попытки вывести за пределы сюжета утопические картины социалистического будущего или эпизоды с Рах­метовым и «дамой в трауре».

Для жанрового структурного единства немаловажно проявление авторской позиции, когда в роман вводится образ автора-повествователя. Все встречи героини с дру­гими персонажами (в том числе с Рахметовым и «дамой в трауре») взаимосвязаны и входят в сквозной событий­ный сюжет, в котором личное, семейно-психологическое и идеологическое находятся в нерасторжимом художе­ственном единстве.

«Сны» Веры Павловны представляют необычно смелую художественную интерпретацию событийного сюжета в узловых, переломных этапах личной и духовной жизни героини. В первых двух сновидениях завершен сюжет о взаимоотношениях Веры Павловны с «пошлыми людь­ми» из старого мира и прослежен переход ее в «общество .чистых людей», в третьем психологически обоснован сю­жет о втором замужестве, а в четвертом раскрыт в це­лостном, конкретизированном виде духовный, социально-философский мир героини.

«Сны» цементируют и жанровую монолитность романа. В одном случае, это художественно-символические кар­тины, утверждающие типологическое единство и взаимо­связь личного освобождения героини и освобождения во­обще всех девушек из «подвала» («Первый сон Верочки»), женской эмансипации и социального обновления всего человечества («Четвертый сон Веры Павловны»); в дру­гом — ретроспективное и предельно спрессованное изло­жение событий, повлиявших на мировосприятие и психологию героини и предопределивших новые сюжетные повороты. Именно благодаря «Второму сну Веры Пав­ловны» читатель узнает о спорах в лопуховском кружке по поводу естественнонаучных трудов немецкого химика Либиха, о философских дискуссиях по поводу реальных и фантастических желаний людей, законов исторического прогресса и гражданской войны в Америке. В домашнем молодежном «университете», усвоив мысль о том, что «жизнь имеет главным своим элементом труд», Вера Павловна приняла решение организовать трудовое това­рищество нового типа.

Обе разновидности художественно убедительны и ори­гинальны потому, что здесь психологически мотивировано поведение людей, находящихся в состоянии сна (отра­жение реальных событий, разговоров и впечатлений в фантастических гротескных образах или наслаивающихся, друг на друга картинах, причудливо смещающих вре­менные и пространственные границы реальных первоис­точников). Естественным в комплексе сновидений героини выглядит символический образ «невесты своих женихов», впервые возникший как смелая художественная аллегория революции в разговоре Лопухова с Верочкой во время кадрили (IV раздел первой главы), и ее младшей се­стры — «Светлой красавицы», олицетворяющей Любовь-Равноправность («Третий сон Веры Павловны» и первая часть «Четвертого сна»). Примечательно, что как раз в этих вершинных сюжетных звеньях особенно наглядно проявилось жанровое структурное единство романа, вза­имосвязь личного и идеологического, любви и революци­онной деятельности. И здесь же художественно обосно­ваны временные смещения настоящего и будущего, пред­определившие творческую совместимость в романе исто­рии и утопии, революционного трагизма и идиллии, ре­ализма и романтики.

Таким образом, повествование о первом и втором замужестве Веры Павловны, о любви и счастье молодой женщины идет синхронно с историей ее духовного раз­вития. Сюжетные повороты в истории взаимоотношений Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова имеют внутреннее обоснование в новых морально-этических воззрениях ге­роев (так называемой теории разумного эгоизма), по которым одинокого счастья нет, счастье одного человека зависит от счастья других, от общего благосостояния общества.

Урок человечности, нравственной стойкости и верности социальным идеалам дает героине Рахметов — центральный персонаж романа, появившийся в разделе «Особен­ный человек» (третья глава).

Естественно, что общение с миром «особенных людей» привело Веру Павловну к убеждению святости граждан­ского подвига. «Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — взволнованно шепчет она мужу, потря­сенная судьбой «дамы в трауре» и ее пламенными призывами:

Мой милый, смелее

Вверяйся ты року!

Так формировалась книга Чернышевского о любви, социализме и революции, в которой человеческие судьбы осмысливались в свете нового философско-этического кодекса. Таким образом, во «Что делать?» любовно-интимный сюжет перерастает в сюжетный вариант идеологического новообращения ге­роини, а затем, с введением в повествование «особенного человека» Рахметова и «дамы в трауре»,— в сюжет, приоткрывающий их потаенную, революционно-практиче­скую деятельность.

Очевидной становится типологическая дифференци­ация «новых людей» на обыкновенных и особенных, что предусматривает разные возможности участия в обще­ственном прогрессе, начиная с мирного, просветительско­го, идеологического развития рядовой личности, доступ­ного большинству («путь к этому легок и заманчив: развитие, развитие»), и кончая суровыми условиями борь­бы авангардной части борцов.

Появление двух типов положительных героев романа имеет свои философские обоснования. Особенно часто в этой связи упоминается о влиянии философско-антропологических представлений Чернышевского в' трактовке «необыкновенных людей» как деятелей «особой породы», имеющих право на такое обособление вследствие при­рожденных свойств индивидуальной «натуры». Вли­яние антропологизма на художественный метод автора «Что делать?» несомненно, но нет нужды его преувели­чивать.

Некоторые критики, ссылаясь на антропологизм, тенденциозно отмечают в образе Рахметова даже «двой­ственность», «прямолинейность», «схематизм» и другие «недостатки» и отступления от реализма. Во многом это объясняется игнорированием связей романа с революци­онной действительностью 60-х годов, с одной стороны, и недооценкой художественно-логических возможностей воссоздания облика интеллектуального деятеля — с дру­гой. В конечном счете обстоятельства жизни, социальное бытие, а не биологически заданные свойства человеческой натуры определяют поведение и мораль «новых лю­дей» — и особенных и обыкновенных.

Дальновидность Чернышевского состоит в том, что, чутко уловив в жизни два аспекта общественной деятель­ности: легальной, «просветительской», и «подземной», ре­волюционной, он перевел их на уровень художественной типологии. Однако романист не противопоставлял «осо­бенных» людей «обыкновенным», руководителей револю­ционного подполья рядовым деятелям освободительного движения, а наметил диалектическую взаимосвязь между ними.

В сферу деятельности «обыкновенных людей» Черны­шевский включил легальную просветительскую работу в воскресных школах (преподавание Кирсанова и Мерцалова в коллективе работниц швейной мастерской), сре­ди передовой части студенчества (Лопухов мог часами вести беседы со студентами), на заводских предприятиях (занятия Лопухова в заводской конторе как один из путей «влияния на народ целого завода»), на научном поприще. С именем Кирсанова связана история столкновения вра­ча-разночинца с «тузами» петербургской частной прак­тики — в эпизоде лечения Кати Полозовой. Читатели узнают о научной деятельности Александра Матвеевича: его опыты над искусственным производством белковины приветствует Лопухов как «полный переворот всего во­проса о пище, всей жизни человечества».

Несмотря на то что Чернышевский не имел возмож­ности рассказать подробно о тех сторонах жизни, в ко­торых Рахметов был «главным действующим лицом», ему все-таки удалось воссоздать морально-психологический облик революционера, познакомить с его социальными, идеологическими, нравственно-этическими представлени­ями. Разумеется, все это достигается особыми путями художественного обобщения, в котором исчезают исто­рически конкретные имена и события, а иносказание служит средством воссоздания таинственной, скрытой от глаз «просвещенных людей» «подземной» деятельности Рахметова.

Художественное воздействие на читателя осу­ществлялось разными путями, среди них: вмешательство рассказчика в повествование (раздел XXXI «Беседа с проницательным читателем и изгнание его» и др.), мно­гозначное использование художественного (событийного) времени допускают возможность представить два вари­анта деятельности Рахметова в период с 1859 по 1861 год (за границей и в русских условиях), символическое срав­нение героя с бурлацким вожаком Никитушкой Ломовым.

Помимо этого, в роман введены намеренно гротескные, на первый взгляд неправдоподобные эпизоды из жизни Рах­метова: знаменитая «проба» и «романическая история» со спасенной молодой вдовой (отказ автора от любовной интриги в изображении профессионального революционе­ра); в своем изложении повествователь мог неожиданно перейти от полулегендарного высокого стиля рассказов и слухов о господине «очень редкой породы», «цвете лучших людей», «соль соли земли» к житейски-бытовой сценке беседы теперь «хитрого», «милого», «веселого че­ловека» с Верой Павловной (раздел XXX третьей главы).

В «рахметовских» частях романа впервые представ­лены новые сюжетные ситуации, которые станут ведущими в структуре последующих произведений 60—80-х годов о профессиональных революционерах: композиционный принцип «хождения в народ», жизнь политического де­ятеля в эмиграции.

В «пространственную» сферу романа входят Петербург и Москва, поволжские города и центральные области России, Вена и Мюнхен, Швейцария и Франция, Англия и Североамериканские штаты. Такова и география рево­люционных контактов шестидесятников Чернышевского, которые вовлечены в орбиту всемирной истории. Место действия из традиционных для русской литературы бель­этажей и подвалов переносится в обновленную трудом человека местность, в «дом, который великолепнее дворцов».

Историко-временные ориентиры романа заметно вы­деляются в сценах, относящихся к прошлому: жизнь «прошлого» мира Сторешниковых и Розальских, прояв­ления умственного кругозора «проницательного читателя» и «просвещенного мужа»; в разделах, где намечены ростки будущего в настоящем: процесс духовного новообращения героини, деятельность трудовых ассоциаций, революционная практика «особенных людей» — и, наконец, в не­посредственном переносе действия в будущее: «Перемена декораций»; «Четвертый сон Веры Павловны». Диалек­тическая взаимосвязь трех временных категорий, опре­деляя динамику и направление сюжетного действия, опи­рается на эстетическое кредо автора «Эстетических от­ношений искусства к действительности», который включал в понятие действительности «не только настоящее, но и прошедшее и будущее, насколько оно приготовляется настоящим». Эта связь будущего с настоящим и выражает оригинальность реалистического метода создателя «Что делать?», художественно ассимилирующего традиционные романтико-утопические представления в более усложнен­ном реалистическом ключе

Судьбу человечества прогнозировали веками: от биб­лейских пророчеств о «конце мира» до трудов социалис­тов-утопистов, начиная с Т. Мора и Т. Кампанеллы и кончая Р. Оуэном, Ш. Фурье и К. Сен-Симоном. Рах­метов внимательно знакомится с апокалипсическими про­рочествами Даниила и Иоанна в трактовке Ньютона. Портрет Р. Оуэна висит в комнате Лопухова. Автор «Что делать?» принципиально противопоставляет библейской мрачной судьбе человечества светлую мечту своих героев о торжестве социалистических идеалов.

В «Четвертом сне Веры Павловны» Чернышевский сумел нарисовать панораму преобразованной трудом и разумом человека природы, рассказать о торжестве ос­вобожденного труда, гармонии человеческих отношений, идеале всесторонне развитой личности. Но он трезво сознавал, что социалистическая мечта героини его рома­на — дело далекого будущего, хотя подступы к ее осу­ществлению он довольно четко связывал с революцией. Перемена общественных «декораций», прогнозируемая ав­тором в последней главе, должна, по Чернышевскому, привести к крупным демократическим преобразованиям в стране. Однако и она знаменует лишь начало длитель­ного пути, освещение которого не входило в замысел романиста. О том, что на пути к светлому будущему могут возникнуть свои сложности и затруднения, свидетель­ствуют предостережения самого же Чернышевского, когда он, уже находясь в сибирской ссылке, в рассказе «Кормило Кормчему» представит читателю трагическую историю изобретения Пожирателя Книг, попавшего в руки «гяуров». Однако, допуская возможность трагического варианта судьбы человечества, при условии, если «чертежи Эвергета» попадут к угнетателям, Чернышевский все-таки остается оптимистом: «Сильный оружием вскоре разо­рится».

В изображении общества будущего перед автором «Что делать?» вставали и чисто творческие сложности, так как, будучи теоретиком-экономистом, он знал, что «тех­нические подробности никогда не определяются предше­ствующею теориею, они даются практикою...» (IV, 741). Но знал и другой закон, закон эстетики, по которому «искусство выражает идею не отвлеченными понятиями, а живым индивидуальным фактом» (II, 82). Поэтому писатель так смело шел на «регламентацию подроб­ностей».

Как последовательный революционер, Чернышевский в романе "Что делать?" ориентировался (и ориентировал читателя) на оптимальную возможность. Даже в том случае, считал он, если достаточно массового крестьянского движения не возникнет, деятельность "чисто народного меньшинства" - революционной демократии - исторически будет не бесплодной, потому что именно она толкает правительственных реформаторов на осуществление и углубление реформ.

Первый роман Чернышевского принадлежит к числу тех произведений русской литературы, которые оказали особенно глубокое и длительное влияние на умы современников. Это вынуждена была констатировать даже реакционная критика. Катков писал в 1879 г. в статье, специально посвященной роману Чернышевского: "Автор "Что делать?" в своем роде пророк. Многое, что представлялось ему как греза, совершилось воочию: новые люди разошлись или сами собою, или разосланы на казенный счет по градам и весям, тщатся на практике осуществить уроки учителя, далеко превзойдя его надежды <...> Этот тип разросся страшно, и Маниловы нигилизма составляют теперь главную часть нашей интеллигенции. Куда ни посмотришь, везде Лопуховы, Кирсановы и Веры Павловны".

Эти наблюдения свидетельствуют, что принципы организации трудовых ассоциа­ций стали уже доступными лучшей части разночинной интелли­генции 60-х годов XIX века. Социалистический идеал в миросо­зерцании шестидесятников (пусть даже в утопическом вариан­те!)— это реальность, а не фантастика. Гипотетический подсчет прибылей, которые получает каждая швея от мастерской, и вы­год от совместной жизни и общего хозяйства —- это операция «реальных», «живых» людей, знающих, что делать, во имя чего жить. Метод мысленного эксперимента уже отстранен от авто­ра, он вошел в мироощущение, стал реальной приметой интеллектуальных достижений «новых людей».

После реалистического опи­сания швейной мастерской Веры Павловны, энергичную работу по улучшению жизни нуждающихся женщин провел кружок Марии Васильевны Трубниковой. В 1869 году было основано «Общество дешевых квартир и дру­гих пособий нуждающимся жителям» Петербурга. «Общество» сначала снимало для своих клиентов квартиры в разных частях города, но затем на деньги, вырученные от лотереи, был куплен дом, в который перевели всех бедняков. Тогда же «Общество» получило возможность приступить к выполнению заветного же­лания своего — устройства школы для детей и швейной мастер­ской, где жильцы могли бы получать и выполнять работы и ку­да также могли бы приходить посторонние швеи и выполнять собственную работу на предоставляемых им бесплатно швейных машинах.

В мастерской особенно энергично работала Н. В. Стасова, стараниями которой был вскоре получен большой заказ от ин­тендантства, надолго обеспечивший ее работой. В школе препо­давание велось сначала членами «Общества», а затем пригла­шенными для этой цели учительницами.

В воспоминаниях об этой деятельности женских организаций утверждается, что кружок М. В. Трубниковой, начав свою об­щественную деятельность с филантропии, затем «эволюционизировал, отражая влияние других, часто более радикальных кругов, например кружка Чернышевского (общества «Земля и воля»), с которым лично Мария Васильевна была непосредст­венно связана через своих друзей, братьев Николая и Александ­ра Серно-Соловьевичей, и к которым ее влекли собственные демократические и антимонархические тенденции».

Интересно вспомнить еще одну попытку кружка М. В. Труб­никовой создать «Общество женского труда». Эти сведения расширяют наши представления об эпохе 60-х годов и лишний раз свидетельствуют о больших трудностях, стоявших перед энтузиастами женского движения. «Общество» было задумано с широкими планами. Оно должно иметь право заводить раз­личные мастерские: швейные, переплетные, конторы для пере­водов и изданий детских и научных книг.

В правительственных сферах отнеслись подозрительно к ини­циативе передовых женщин, было предъявлено требование, чтобы правление непременно состояло из лиц, проверенных и рекомендованных правительством. Государственные «просве­щенные мужи» оказались верными себе...

Однако «Обществу» все-таки удалось организовать женскую артель, или общество переводчиц-издательниц (начало 1873 го­да), в которое входило 36 человек (М.В.Трубникова, Н.В.Ста­сова, А. Н. Энгельгардт, Н. А. Белозерская, М. А. Менжинская, А. Н. Философова, В. В. Ивашева, Е. А. Штакеншнейдер). Брошюровка и переплет издаваемых обществом книг осуществ­лялись женской переплетной артелью, основанной В. И. Иностранцевой. Иллюстрации и гравюры изготовляли тоже женщины.

Таким образом, расска­з о трудовой деятельности Веры Павловны породил действительные жизненные факты.

Описание революционно-просве­тительской работы Лопухова, Кирсанова и Мерцалова дало основу организации воскресных школ для взрослых, организованных «землевольцами».

2.2. Влияние романа на современников . Появление жанра антинигилистического романа

Влияние, которое оказал роман Чернышевского, было настолько сильным, что захватило не только общественную жизнь. Его появление вызвало острый спор в публицистике и литературной критике.

На протяжении десятилетия после выхода "Что делать?" появлялось громадное количество произведений, проникнутых полемикой с Чернышевским. Его "новые люди" и новые идеи надолго стали главной темой повествовательной прозы, сосредоточив на себе интерес литературной и читательской общественности. Как писал Салтыков-Щедрин, это новое явление русской жизни встало в центр внимания писателей, независимо от того, как к этому явлению относился тот или иной автор, тот или иной лагерь литературной борьбы.

Возник особый жанр "антинигилистического романа". Антинигилистический роман – вид общественно-политического романа, распространенного в русской литературе в 60-70-е годы 19 века и направленного против демократического и социалистического движения. А.р. возник как идеологическая реакция на поражение освободительного движения в период первой революционной ситуации в России. Авторы таких романов изображали новых людей эпохи – разночинскую молодежь, как «нигилистов», отрицающих нравственные устои, эстетические идеалы, оторванных от «народной почвы». Русское освободительное движение рисовалось как беспочвенный заговор, руководимый лондонской эмиграцией или польскими агентами. Персонажи в антинигилистических романах нередко приобретали характер пасквиля на демократических деятелей

Главный тематический и структурный признак такого романа - изображение "эпохи реформ" как "смутного времени", как эпохи распада всех традиционных человеческих связей, этических норм и представлений. Особенно привлекала романистов этой категории тема трудовой эмансипации женщины, занимавшая одно из центральных мест как в "Что делать?", так и у последующих авторов демократического лагеря. Революционно настроенного разночинца наперебой изображали совсем не интеллигентным, но грубым, невежественным и наглым "нигилистом", а женщин интеллигентного труда - либо жертвами этих нахалов, обманутыми их архиреволюционной фразеологией, либо такими же грубыми "нигилистками".

С этими идейно-тематическими особенностями неразрывно связаны некоторые существенные признаки жанра:

- использование памфлета и карикатуры на реальных участников движения (Н.Г.Чернышевского, Д.И.Писарева, В.А.Зайцева, Г.Е.Благосветова, В.А.Слепцова и др.);

- "документализм" — воспроизведение реальных общественных событий времени (таких как петербургские пожары весной 1862 г., студенческие и крестьянские "беспорядки", польское восстание и т. д.);

- критическое изображение сто­личной интеллигенции;

- мотивы бесовщины.

Образцами антинигилистического романа являются «Кровавый пуф» В.В. Крестовского, «Взбаламученное море» Писемского, «Некуда» и «На ножах» Лескова, «Бесы» Ф.М. Достоевского.

2.3. Статья Н.С. Лескова «Н.Г. Чернышевский в его романе

«Что делать?»

Черт не так страшен, как его рисуют!

Приблизительно за полгода до выхода в свет «Некуда» Лесков выступает со статьей «Николай Гаврилович Чернышевский в его романе «Что делать?» (Письмо к редактору «Северной пчелы», 1863): «Вследствие всех многоразличных соображений, комбинирующихся по поводу прочитанного романа, выслушанных толков и ожидаемых рецензий, я решился как можно поскорее сказать свое мнение о романе г. Чернышевского, или, лучше сказать, о г. Чернышевском в его новом произведении. Над торопливостью моею нисколько не должно смеяться, ибо я вовсе не считаю моего отзыва о г. Чернышевском ни особенно верным, ни особенно необходимым, а спешу его написать, не читав еще ни одной критики, для того, чтобы написать мое собственное мнение, ни от кого не занятое, и никем не навязанное насильно, по системе новейшего либерализма. […]

[…] У меня создались убеждения, от которых я не могу отрешиться и которые здесь высказываю.

Роман г. Чернышевского - явление очень смелое, очень крупное и, в известном отношении, очень полезное. Критики полной и добросовестной на него здесь и теперь ожидать невозможно, а в будущем он не проживет долго.

Я не могу сказать о романе г. Чернышевского, что он мне нравится или что он мне не нравится. Я его прочел со вниманием, с любопытством и, пожалуй, с удовольствием, но мне тяжело было читать его…просто потому, что роман странно написан и что в нем совершенно пренебреженно то, что называется художественностью. От этого в романе очень часто попадаются места, поражающие своей неестественностью и натянутостью; странный, нигде не употребленный тон разговоров дерет непривычное ухо… […] Роман г. Чернышевского со стороны искусства ниже всякой критики; он просто смешон. И лучшая половина человеческого рода, женщины, к которым г. Чернышевский обращается, как к чувствам, оказывающим более сметливости, чем обыкновенный «проницательный читатель», не могут переварить женских разговоров в новом романе. […]

Н. Г. Чернышевский публицист, и публицист известной школы. Он не может напечатать статейку, например, в "Современнике" и в "Русском вестнике". В своем романе он вышел поборником той же самой школы, и эта последовательность есть первая его замечательность. Он в своем романе (труде для него непривычном) последовательно провел заповедные идеи своей школы. Мало этого, г. Чернышевский доказал, что он не такой заоблачный летатель, не беспардонный теоретик, который, по выражению одного московского публициста, хочет сразу создать новую землю и новое небо.

Напротив, автор "Что делать?" доказал, что (и это самое главное) люди, живущие под этим небом, на этой земле, таковы, каковы они есть. Он помнит, что il faut prendre le monde comme il est, pas comme il doit etre (Надо принимать мир таким, какой он есть, а не таким, каким он должен быть (франц.) и говорит просто и ясно, что и в этом monde умные люди могут стать твердо и найти себе, что делать. Это самая важная заслуга г.Чернышевского. Вот основания, по которым я признаю роман г. Чернышевского очень полезным, и постараюсь это доказать несколько подробнее.

Была (и это очень недавно) на Руси ужасная эпоха фразерства, страшного, разъедающего и все импонирующего фразерства. Тургеневский Рудин - сын этой эпохи и ее памятник. Началась другая эпоха. Пошел запрос на Инсаровых. Инсаровых оказалось очень мало. Потому как инсаровское дело нам непривычное. Явились Базаровы. Тургенев переживал эти метаморфозы и, стоя с мастерской кистью в руке, срисовал их в свой прелестный альбом. Все они стоят перед нашими глазами, от слабовольного Рудина, до сильного и честного Базарова. […]

Талантливым пером Тургенева обрисован Базаров, произнесено слово "нигилизм", и завелись, или стали разводиться, думаете нигилисты? Нет, стали разводиться, или, лучше сказать, никто не стал разводиться. …Обществу не понравилось новое явление, да и никакому самому снисходительному обществу это явление понравиться не могло. […]

В порождении вот этих-то нигилистов винят обыкновенно "Современник". Я думал всегда, что это неосновательно, а теперь, после романа г.Чернышевского, я в этом даже твердо уверен.

"Современник" принял под свое покровительство нигилизм, он защищал нигилистов; а в это время Рудины заменили одни фразы другими и стали всем надоедать своей грубостью и нахальством. Разве это нигилисты? Разве каждая гадина, набравшаяся наглости и потерявшая стыд, - нигилисты?

Нигилисты, которых мы видим и которые нам успели надоесть своими гадостями, достались нам по наследству, а сгруппировал их и дал им пароль и лозунг не "Современник", а Иван Сергеевич Тургенев. После его "Отцов и детей" стали надюжаться эти уродцы российской цивилизации. Начитавшись Базарова, они сошлись и сказали: "Мы сила". Что ж нам делать теперь? Так как они никогда не думали о том, что им делать, то, разумеется, сделали, что делают обезьяны, то есть стали копировать Базарова. Как же его копировать? Ну, обыкновенный прием карикатуристов в ход. Взял самую резкую черту оригинала, увеличил ее так, чтобы она в глаз била, вот и карикатурное сходство. То и сделано. Базаровских знаний, базаровской воли, характера и силы негде взять, ну копируй его в резкости ответов, и чтоб это было позаметнее - доведи это до крайности. […]

…У людей этого разбора сострадание не в нравах. Посадите такого господина на какое хотите место, он сейчас и пойдет умудряться, как бы ему побольнее съехать не своего. Сделайте его приказчиком, хоть в книжном магазине, он и там приложит свой нрав. Карячиться станет, едва говорит, и то с грубостью; велите ему двух сотрудников рассчитать: нигилисту даст деньги, а не нигилиста десять дней проводит. Что ему за дело, что человек напрасно тратит рабочее время, ходя да "наведываясь"? Что ему до того, что у этого сотрудника жена без башмаков, дети чаю не пили, хозяин с квартиры гонит? Квартира отрицается, потому фаланстерия будет; жена отрицается, потому что в "естественной" жизни (у животных, например) нет жен; дети и подавно отрицаются, их община будет воспитывать; родители им не нужны. Познакомьтесь с таким соколиком, да если он вас не боится и если вы не сам г. Чернышевский, то он вам во второе же свидание вместо любезностей дурака завяжет. Это ничего, это все естественно. Жалеть никого не следует, потому что «Век жертв очистительных просит».

Такова в большинстве грубая, ошалелая и грязная в душе толпа пустых ничтожных людишек, исказивших здоровый тип Базарова и опрофанировавших идеи нигилизма.

Но должны же быть другие настоящие нигилисты, из которых вышел

Базаров! Каковы же они? Что они могут делать?

Н. Г. Чернышевский отвечает на это в своем романе и говорит этим же романом, что следует делать в нынешнее время и при нынешних обстоятельствах людям, связанным с автором солидарностью симпатий.

Пожары и другие странные события навели страх на людей робких. "Кто это все делает? Батюшки мои! Кто?" - "А вот, вот это... видите, лохматые, грязные". - "А!" - "Право".

И пошло. Стали присматриваться к "лохматым", а они как звери, что ни скажут, так как рублем подарят, а между тем все г. Чернышевского превозносят.

"А! - подумали "проницательные" люди. - Вот он каков, "миленький-то"! Если щеночки белогубые такие ядовитые, что же он сам-то, а? Страсть!"

В статьях г. Чернышевского опять продолжалось только отрицание да отрицание, антипатии да антипатии, а симпатий своих ни разу не сказал. Он их не сказывал, конечно, по обстоятельствам, от него не зависящим, а "проницательные читатели" думали, что его симпатии... головорезы, Робеспьер верхом на Пугачеве. Это же думали не одни "проницательные читатели", а и многие просвещенные писатели из разряда "узколобых". Но писатели, даже самые "узколобейшие", все-таки никогда не пугались сердечных симпатий г. Чернышевского и не пугали им ни детей, ни соседей.

Между тем г. Чернышевский из своего далека прислал нам роман, в котором открыл себя, как никогда еще не открывал ни в одной статье.

Теперь перед нами его симпатии […]

Автор романа вывел людей, которые трудятся до пота, но не из одного желания личного прибытка. Они вовсе свободны от всеобщего эписиерства. Напротив, начав дело, так сказать, ни с чего, они тотчас вводят во все его выгоды всех мизераблей-работников и сами остаются только хозяевами-распорядителями. Отсюда, по выводу автора, вытекает все хорошее для работающих; дело идет честно, в рабочей семье поселяется взаимное доверие, совет и любовь. Удовольствия и все блага жизни каждому члену рабочей артели достаются очень дешево, никто не изнурен, не "лишний на пиру жизни". Но никто ни к чему не принуждается. Напротив, коноводы дела люди очень мягкие, с которыми каждому легко, которые никого не обрывают, а терпеливо идут к своей предположенной цели, заботясь прежде всего о водворении в общине самой широкой честности, свободы отношений и взаимного доверия. Коноводы, обрисованные подробнее других лиц, любят, женятся, сходятся и расходятся. Они сходятся по собственному влечению, без всяких гадких денежных расчетов: любят некоторое время друг друга, но потом, как это бывает, в одном из этих двух сердец загорается новая привязанность, и обету изменяют… Такие люди нравятся автору романа, и, познакомясь с деятельностью этих людей, "проницательный читатель" получает от него ответ на вопрос, что делать желает г. Чернышевский?

"Стриженые барышни", выходящие замуж при первом удобном случае, нигилистки. Невежда, положивший ругать все, что не "Современник", - тоже нигилист, хотя он мелкий эксплуататор до конца ногтя в ножном мизинце.

Героев романа г. Чернышевского тоже называют нигилистами. А между ними и личностями, надоевшими всем и каждому своим нигилизмом, нет ничего общего.

Люди г. Чернышевского совсем другие, а эти фразеры; в людях г.Чернышевского прежде всего стремление — дать благосостояние возможно большему числу людей; в нигилистах наших общность интересов только на языке, а на деле жестокосердие. Кто же настоящие нигилисты? Верно, люди из романа г. Чернышевского. Их мало в натуре (совершенно таких людей, как у г. Чернышевского, мы даже вовсе не видали), они в натуре не ведут дел так счастливо, проваливаются, даже бывают посмешищем для экономических весельчаков... А что истины нет ни в одной из так называемых экономических систем", это ясно как солнце для каждого, кто изучал эти системы и обдумывал их без предвзятых решений. Ясно, что любая "гармония хозяйственных отношений", улаженная по какой бы то ни было из систем, известных под именем "экономических", не будет гармониею одинаково благоприятною для труда и капитала. Системы умиряющей, создающей действительную гармонию, еще нет в Европе. Есть только люди, пытающиеся приладить эту систему. Над этими людьми одни смеются, другие даже признают их опасными. […]

"Новые люди" г. Чернышевского, которых, по моему мнению, лучше бы назвать "хорошие люди", не несут ни огня, ни меча. Они несут собою образчик внутренней независимости и настоящей гармонии взаимных отношений. […]

3.1. Антинигилистический роман Н.С.Лескова «Некуда»

Наиболее полно понимание сущности революционного действия Лесков выразил в романе “Некуда”. В беседе с Фаресовым он так определил суть своего романа: “Я дал в “Некуда” симпатичный тип русских революционеров... Ведь во всякой партии есть симпатичные и благородные люди”.

Намереваясь изобразить эпоху 60-х гг. и нарисовав “симпатичный тип русских революционеров”, Лесков создал социально-философское исследование, в котором осуществил познание сущности революционно-демократического движения в России.

В образе идеального революционера Райнера Лесков изобразил сам тип революционного мышления, согласно которому героя интересует революция сама по себе, то есть идея революции безотносительно к стране или к конкретному национально-освободительному движению. И не случайно герой романа чувствовал себя “гражданином вселенной”. Путь героя Лескова в этом смысле - это путь не конкретного человека, а самой революционной идеи, пришедшей в Россию с Запада. Вместе с тем в художественно-философском осмыслении судьбы революционной идеи, нашедшей плодотворную почву в России, Лесков ставит вопрос об особенностях русского национального духа, “о природных наклонностях русского народа к социализму”. Так Лесков подчеркивает в своем герое поэтизацию идеи, что снижает ее практическую состоятельность. Стремление слить мечту с действительностью привело Райнера в Россию, так как именно “в России каждую минуту могла вспыхнуть революция, в пользу дела, которое Райнер считал законнейшим из всех дел человеческих и за которое давно решил положить свою голову”. В мировоззрении идеального революционера Лесков обозначает космополитизм, отсутствие национальной, а, значит, и политической заинтересованности, что еще в большей степени обнажает сам тип революционного духа.

Знаменательно, что героя влекли идеи всеобщего человеческого благоденствия, основанного на социальном равенстве и справедливости.

Анализ художественных образов романа позволяет выделить два типа революционеров в России: нигилистов “настоящих” и “окричавших себя нигилистами”.

Героев первого типа отличает мечтательность, склонность к идеализации своих представлений, оторванность от действительности, что и определяет гибельность избранного ими пути. Мотив гибели проходит через весь роман, в котором показано, каким образом неудержимое стремление к людям, к любви, не встретив ответного чувства, вызывает нарушение внутренней гармонии и приводит к. такому же непреодолимому стремлению к смерти.

Героев второго типа отличает крайний радикализм, лживость, беспринципность. Эти герои откровенно шаржированы и карикатурны. Главная их черта - несостоятельность.

Итак, на основе анализа системы художественных образов романа можно считать, что Лесков представил три модели взаимоотношения человека и общества:

1) противопоставление себя обществу, борьба с ним за некие социальные идеалы, характеризующиеся светлыми надеждами на будущее (“идеальные революционеры” - Райнер, Лиза Бахарева, Юстин Помада);

2) уход от общества (Лиза Бахарева);

3) принятие общества таким, как оно есть (Женни Гловацкая);

Выводы, предложенные Лесковым и скрытые в сюжетных построениях, в характерах и обстоятельствах, весьма интересны. Так, гибель всех его “идеальных революционеров” символизирует идею гибельности избранного ими пути вызова обществу и его законам. Ответ Лескова заложен уже в названии романа: некуда. Таким образом, революционный путь развития общества, по Лескову, - это путь в никуда, это гибельный путь не только для России, но и для мира в целом. Угроза миру как целому скрыта в образах примазавшихся нигилистов, обещавших “уничтожить государство”, так как государство, по их утверждению - “фикция, выдумка”.

Напротив, идеал гармонии и подлинного человеческого счастья, не идеализированного и не схематизированного, заложен в образе героини, “принимающей мир таким, как он есть”. Женни Гловацкая - символ мира и символ жизни вообще, и это явствует из анализа текстового материала, посвященного созданию ее образа.

Первый тип отношений человека с обществом Лесков нашел в романе Н.Г. Чернышевского “Что делать?” Это так называемые “хорошие люди”, которые “несут собою образчик внутренней независимости и настоящей гармонии взаимных отношений.

Характерной чертой второго типа человека является сознательное противопоставление себя обществу. Характеризуя черты данного типа, писатель подчеркивает, что отсутствие мира и согласия в душе человека осознается им как стремление к внутренней свободе, которое, в свою очередь, неизбежно ведет к конфликту с обществом. Так Лесков поднимает еще одну из важнейших социальных проблем века - проблему свободы.

Автор антинигилистических романов поставил задачу выявить источник и смысл конфликта человека и общества, возникающего на основе стремления человека к свободе. Анализ идей Лескова показывает, что стремление к свободе он основывает на естественном желании человека обрести утраченный мир и покой в своей душе. В результате Лесков делает вывод о том, что причина возникновения конфликтных отношений человека с обществом состоит в нарушении гармонических отношений человека с самим собой.

Дисгармония как новая черта сознания личности второй половины XIX века, глубоко проанализированная П.И. Новгородцевым выражала идею противостояния человека обществу, что создавало неизбежность конфликта, преодоление которого может идти, согласно Лескову, двумя путями: либо открытый вызов человека обществу, борьба с ним, попытка разрушить старое с целью возведения нового; либо уход от мира, отъединение, создание своего собственного мира, независимого и свободного от законов общественного развития.

Одна из героинь - Лиза Бахарева, выбирает второй путь: вместе с единомышленниками она на свои деньги покупает дом, который будет назван Домом согласия, который является своеобразной моделью “нового мира”, такого, какой собирались построить “новые люди”. Этот мир мыслился ими справедливым, обеспечивающим равенство и свободу. Основой этого социального мира должны были стать новые экономические отношения, воплощающие принципы коммунистической теории: “неимущий считал себя вправе пожить за счет имущего, и это все не из одолжения, не из-за содействия, а по принципу, “по гражданской обязанности”.

Лесков развенчивает этот идеал: “Таким образом, на долю каждого более или менее работающего человека приходилось по крайней мере по одному человеку, ничего не работающему, но постоянно собирающемуся работать”. Нежизнеспособность этого Дома, а, значит, и подобной модели мира, проявилась в том, что очень скоро Дом из мира предполагаемого согласия превратился в свою противоположность - в Дом раздора, из которого главная героиня уходит так же, как ранее ушла из своего родного дома. Подчеркивая чистоту идеалов, духовность и высокую нравственность своих героев, писатель раскрывает суть этой социальной проблемы, показывая, что бегство от общества означает бегство от себя.

“Два внутренних мира”- это не только два разных типа отношений человека с обществом, но и наличие “двух миров в одной душе”. Бегство от себя означает таким образом неизбежный поиск себя. Принимая как положительное начало в человеке стремление к идеальному, он считает, что общество равенства и справедливости может существовать только при условии существования высоких нравственных начал в каждом человеке, то есть социальная структура цивилизации определяется специфической культурной матрицей.

Таким образом, автор предполагает, что в совершенствовании мира главную роль играет духовное и нравственное совершенствование человека, находящегося в гармоническом согласии с обществом и с самим собой.

Именно в свете этой идеи гибель героев романа имеет символическое значение: противопоставление человека обществу, конфликт с обществом или уход от него губительны в равной степени, а революционный путь неизбежно связан с разрушением социальной природы человека.

Лесков убежден в необходимости сохранения традиционных норм и устоев жизни, ценность которой в сосуществовании человека, семьи и государства. Причем сосуществование это должно быть мирным, на основах любви и идеала деятельного добра.

Анализируя все выше сказанное, можно сделать вывод, что модель поведения героев выглядит следующим образом:

конфликт с обществом уход от общества

гармоническое сосуществование человека и общества

Характеризуя взгляд Лескова на структуру общества и на взаимообусловленность отношения человека с обществом, можно выделить последовательную систему причинно-следственных связей: человек - семья - общество.

Н.С. Лесков отвергал революцию как путь общественного развития, так как социальный прогресс всецело зависит от духовно-нравственной природы человека, которую разрушением социальной формации изменить невозможно. Путь нравственно-духовного совершенствования человека - это путь праведника, принимающего жизнь такою, как она есть, живущего по законам жизни “не для себя”, а “для других”, способного любить “любовью совершенной”, то есть, такой, которая “ничего для себя не требует”, и следующего в жизни “идеалу деятельного добра”.

Революционная демократия расценила «Некуда» как пасквиль, зака­занный полицией. В советском литературоведении книга считалась реакционной и долгое время не переиздавалась. Между тем позиция писателя в идейных спорах той эпохи не имела ничего общего с доносительством и представляет немалый инте­рес и сегодня.

В «Некуда» затронут обширный круг нравствен­ных, социальных и политических вопросов, и все они связаны с распространением в России револю­ционных, коммунистических идей. Впервые в рус­ской литературе предметом изображения стал не только психологический тип нигилиста (как у Тур­генева в «Отцах и детях»), но и нигилизм как явле­ние общественной и духовной жизни страны. Пла­нам революционной ломки общества писатель про­тивопоставляет концепцию нравственной личности как основы любых социальных преобразований.

Лесков предугадал, что революционная ситуация 1859-1861 гг. действительно разрешится половинчатой реформой и широкого крестьянского движения не возникнет: крестьянская революция в России не состоялась. Именно поэтому первая "Земля и воля" 60-х годов около 1864 г. практически самоликвидировалась, а заговорщицкие кружки и конспиративные организации ишутинского типа, замкнутые в собственной среде и лишенные связи с движением "низов", были исторически обречены на неудачу и привели к таким формам архиреволюционного авантюризма, как Нечаевское дело.

Лесков предвидел эти ближайшие перспективы развития благодаря тому, что близко знал жизнь русской деревни предреформенной поры и в годы реформы. Как справедливо отмечал Горький, "он взялся за труд писателя зрелым человеком, превосходно вооруженным не книжным, а подлинным знанием народной жизни; в частности - знанием того, что русский крестьянин вовсе не склонен ни к какому "общинному" социализму, а потому - "через купца не перескочишь", как это формулировано еще в рассказе "Овцебык", написанном незадолго до романа "Некуда». Впервые в русской литературе, философии, общественной мысли Лесков связыва­ет появление нигилистического мировоззрения с проблемой религиозного сознания. Нигилизм он рассматривает как всеобъемлющую систему взгля­дов, определяющую всю жизнь человека в целом, а не только его политическую активность.

3.2. История публикации романа

Роман был опубликован в журнале «Библиотека для чтения»(1864, №№ 1—5, 7, 8, 10-12) с эпиграфом «На тихеньких Бог нанесет, а резвенький сам набежит. Пословица», который был снят писателем во втором изда­нии, под псевдонимом «М. Стебницкий». При жизни автора переиздавался в 1865, 1867, 1879, 1887, 1889 годах.

«Роман этот,— замечал Лесков,— писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко написанных карандашом в типографии. Успех его был очень большой. Первое издание его разошлось в три месяца, и последние экземпляры его продавались по 8 и даже по 10 р. «Некуда» вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения (все это видно из моих парижских писем). На самом же деле цен­зура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда» <...>.

Роман <...> признаю честнейшим делом моей жизни, но успех его отношу не к искусству моему, а к верности понятия времени и людей «комической эпохи». Покойный Аполлон Григорьев впрочем восхищался тремя лицами: 1) игуменьей Агнией, 2) стариком Бахаревым и 3) студентом Помадой. Шелгунов и Цебрикова восхваляют до днесь Лизу, говоря, что я, «желая унизить этот тип, не унизил его и один написал «новую женщину» лучше друзей этого направле­ния». Поистине я никогда не хотел ее унижать, а писал только правду дня, и если она вышла лучше, чем у других мастеров, то ато потому, что я дал в ней место великой силе преданий и тра­диций христианской, или по крайней мере доброй семьи...».

В статьях и письмах разных лет писатель неоднократно упоминал о цензурных искажениях в тексте романа. Он писал, что «Некуда» испытало «цензурные затруднения, не имевшие себе равных и по­добных. Роман марали и вычеркивали не один цензор (Де-Роберти), но три цензора друг за другом, и наконец окончательно сокращал его Михаил Николаевич Трунов, стоявший тогда во главе цензурного учреждения в Петербурге»; что роман не только не пользовался «ни­какою поддержкою и покровительством властей, но он даже подвергал­ся сугубой строгости», притом единственный и, к сожалению, неполный экземпляр, собранный «из корректурных листов, может свидетель­ствовать, что роман «Некуда» выходил из рук четырех цензуровав­ших его чиновников совершенно искалеченным <...> Там вымары­вались не места, а целые главы, и притом часто самые важные...» .Эти слова подтверждаются пропусками в нумерации глав журнальной публикации «Некуда». В последующих изданиях Лесков, насколько известно, не пытался восстановить искаженный цензурой текст, ви­димо, не желая давать нового повода для обвинений в «подыгрыва­нии» «нетерпеливцам» (т. е. революционерам.— В. Т.) или же их про­тивникам. Между тем много лет спустя после первой публикации «Некуда» в письме от 23 декабря 1891 г. к М. А. Протопопову он писал по поводу своей рукописи: «...Вольф при втором издании так обошелся, что хотел восстановить вымарки, но вместо, того поте­рял или, может быть, даже скрыл от меня мой единственный экзем­пляр, собранный из корректурных полос».

«Некуда» явилось откликом на многие общественные явления бурных шестидесятых годов, но одновременно в нем нашла яркое отра­жение основная тема творчества Н. Лескова — «искание правды и искание праведников». Поэтому писатель считал верными слова П. К. Щебальского о том, что роман сохранил на память потомству картины, «которые непременно ускользнули бы от историка, и историк непременно обратится к этому роману». Стремление к истине отнюдь не исключало субъективизма писателя и, более того, известного кон­серватизма его взглядов, отчетливо выразившихся в романе. Поэтому «Некуда» не случайно вошло в пеструю «обойму» антинигилистиче­ских произведений и стало первым из трех лесковских романов, затра­гивающих названную тему (далее — «Обойденные», 1866; «На ножах», 1870—1871).

Продолжая линию, начатую еще в ранней публицистике («О най­ме рабочих людей», «О влиянии различных видов частной собствен­ности на народное хозяйство», «О переселенных крестьянах» и др.), Лесков отстаивал свой отрица­тельный взгляд на возможность скорых значительных общественных изменений в России. Уже на склоне лет, рассуждая о романе, он утверждал мысль о неготовности тогдашнего общества к перестройке, а большинства людей, составляющих его,— к необходимому для того духовному преображению. «Крайние пути, указанные Чернышевским и Герценом,— писал Лесков,— были слишком большим скачком для молодого поколения, и я не ошибался, говоря, что это поколение и все общество не подготовлено к таким скачкам, что оно изменит себе, изренегатствуется, или просто опошлит всякое дело, за которое возь­мется <...> Я не хочу сказать, что нигилисты дрянь, а наше обще­ство— лучше; я так никогда не смотрел на дело, и мое «Некуда» в лучших его представителях говорит, что в обществе не было ника­ких идеалов и нигилисты должны были искать их на стороне. Но Чернышевский должен был знать, что, восторжествуй его дело, наше общество тотчас на другой день выберет себе квартального! Неужели вы не чувствуете этого вкуса нашего общества».

Таким образом, «тенденция» «Некуда» представляла не просто консервативные общественные настроения (их выразителем является симпатичный доктор Розанов, которого иногда считают alter ego автора), но включала полемику с революционными демократами. Если же учесть, что в романе отчетливо прослеживались портреты многих видных представителей революционного движения 60-х годов и даже современные писателю официозные круги признавали, что «автор имеет целью высказать всю сумасбродную несостоятельность попыток в России лжелиберальной партии вообще, а вместе с идеями опошлить и типы лиц, предающихся добросовестно или даже притворно развитию и осуществлению подобных утопий», то можно легко представить, как остро восприняла «Некуда» революционно-демокра­тическая общественность в бурное время 60-х годов. Возмущение против автора «Некуда» побудило Лескова выступить с «Объясне­нием», в котором, отрицая фотографичность действующих лиц, он заявлял, что на самом деле «видимое сходство» с известными людьми «не может никого ни обижать, ни компрометировать». Это «Объясне­ние», от которого в примечании отмежевалась даже редакция напеча­тавшего его журнала, никого не убедило и лишь усугубило раздраже­ние прессы.

Политическим ответом на роман «Некуда» была серия критиче­ских публикаций в демократической прессе, резкость которых в изве­стной степени определялась остротой момента. Вслед за статьей В. Зайцева «Перлы и адаманты русской журналистики» («Русское слово», 1864, № 6) последовала статья Д. Писарева «Сердитое бес­силие» («Русское слово», 1865, № 2), а затем его же уничтожающее выступление — «Прогулка по садам российской словесности» («Рус­ское слово», 1865, № 3), вслед за которым Лесков был «отлучен» от демократической прессы, и ряд других заметок и статей, где роман предавался анафеме, а автора обвиняли в доносительстве. Неприми­римая позиция демократических журналов привела к тому, что поло­жительные характеры и позитивные начала, получившие отражение в романе, долгое время решительно игнорировались большинством читателей. Даже несколько лет спустя Салтыков- Щедрин в статье о Лескове отказывал «Некуда» в художественности, совер­шенно отрицая его литературное значение.

Более объективная оценка романа стала возможна спустя много лет, когда для многих стали уже ясны «промахи незрелой мысли» Д. Писарева, а его «грубость и неделикатность по отношению к лю­дям» инакомыслящим не вызывала слепого восторга. Наконец А.М. Горький, отметив известную некультурность Д.Писарева и скоропалительность его выводов, сумел диалектически подойти к оценке «Некуда» и отметил в нем немало достойных внимания характеров.

4. Сопоставительный анализ образной системы романов Н.Г.Чернышевского и Н.С.Лескова

У Н.Г. Чернышевского «особенный человек» Рахметов как действующее лицо появляется только в одной главе, в остальных он лишь упоминается. Рахметов по происхождению «столбовой дворянин», родословная которого уходит в глубь веков русской истории. С детства был свидетелем ужасов крепостного права «видел, что в деревне». «Мысли стали бродить в нем, и Кирсанов был для него тем, чем Лопухов стал для Веры Павловны».

Окончательному формированию мировоззрения Рахметова способствовала встреча с новыми людьми. Рахметов жадно слушал Кирсанова «в первый вечер, плакал, прерывал его слова восклицаниями проклятий тому, что должно погибнуть, благословений тому, что должно жить».

У Рахметова слово не расходится с делом. Он питается тем, что составляет пищу людей труда, одевается так, как позволяли средства человека среднего достатка и спит на войлоке, «не разрешая себе свернуть его вдвое». Чернышевский наделил «особенного человека» суровой требовательностью к себе, к людям и мрачноватой внешностью. Рахметов нежен и добр в обращении с простыми людьми и товарищами, разделяющими его убеждения, беспощаден и непримирим с теми, кто мешает счастью людей, попирает их человеческое достоинство.

Любя жизнь, он отрицает самоубийство, но в то же время оставляет за собой право покончить с жизнью, чтобы избежать «какой-нибудь мучительной смерти, например, колесования». Проспав всю ночь на гвоздях, Рахметов, широко и радостно улыбаясь, объясняет свой поступок: «Проба. Нужно. Неправдоподобно, конечно; однако же, на всякий случай нужно. Вижу, могу». Только такой человек, по мнению Чернышевского, способен руководить революцией.

Карикатуры на "новых людей" Чернышевского («настоящих нигилистов») в романе Лескова нет, но их судьба рисуется как беспросветно трагическая, поскольку их стремления и деятельность исторически бесперспективны. Их путь ведет в "никуда" и деться им - и вообще "хорошим людям" - пока что в России "некуда". Образы «чистых нигилистов» отмечены чертами праведности.

Ореолом благородства окружена фигура Райнера. Он «особенный», но «чужой» человек. Не случайно глава, посвященная его детству и молодости, со­вершенно выбивается из общей российской геогра­фии романа: действие здесь происходит последова­тельно в Швейцарии, России и Германии (так же обособлены географические главы, где описаны последние дни Райнера в Беловежской пуще). Гла­ва «Чужой человек» очень напоминает отдельную новеллу с преобладанием приподнятого романти­ческого стиля. Все это создает вокруг героя совер­шенно особую художественную атмосферу.

Райнер целомудрен, его доводят до слез цинич­ные разговоры о женщинах. Думая о них, он стре­мится «к отысканию какого-то чистого, сильного, героического, но весьма туманного идеала». Уже указывалось на связь фамилии Райнера с немец­ким rein — «чистый». «Ребенком» считает его ку­харка Афимья. Близость к детскому состоянию души — черта, сближающая героя с христианскими праведниками. Он совершенно бескорыстен - до полного бессребреничества.

Выросший за пределами России, Райнер знал о ней, главным образом, по «поэтизированным рас­сказам о русской общине, о прирожденных наклонностях русского народа к социализму». Отсюда - крайняя идеализация русского народа и русских революционеров, полное непонимание националь­ной специфики России.

Следует, однако, отметить, что образ Райнера стоит несколько особняком среди многочисленных образов иностранцев в других произведениях Лес­кова («Язвительный», «Железная воля» и др.). Они входят в русское общество как представители иных исторических традиций, иного национально­го быта и не могут понять русской действительнос­ти, потому что смотрят на нее сквозь призму своих традиционных представлений. Между тем Райнер, этот подвижник революции, выступает как чело­век совершенно беспочвенный, как чистый гражда­нин мира, полный космополит: «никакого обособ­ления он не признавал нужным при разделе естес­твенных прав человеческого рода». И если в этом истоки его трагедии, его неукорененности в жизни, то в этом отчасти и причина его близости к христи­анскому идеалу праведничества.

Райнер по духу близок к Рахметову, открыто называет себя социалистом, ведет политическую агитацию и погибает в качестве начальника польского повстанского отряда, но не подвергается авторскому порицанию.

Симпатизирует писатель в "Некуда" и молодому герою, доктору Розанову. Пока обитатели коммуны балуются опытами по искусственному оплодотворению на кроликах, доктор спасает людей, считая, что без конкретных дел все абстрактные "гуманные теории - вздор, ахинея и ложь". Презирая всю "тлень и грязь" жизни, он, человек почвенный, убеждён: нужно постепенное обновление - безо всяких ломок и перестроек.

Те же помыслы движут и ещё одним действующим лицом романа (не главным, но принципиально важным), которого автор противопоставляет тем деятелям, что возжелали "облагодетельствовать" мужика несбыточным и "мутоврят народ тот туда, тот сюда, а сами, ей-право,.. дороги никуда не знают". Это сын деревенского богача из крестьян Лука Масленников, который печётся не только и не столько о себе, но - о близких, о деревне родной, где отстраивает то школу ремесленную, то больничку, то пожарную команду заводит, и там, глядишь, всё у него "закипит".

В лице Розанова, Лесков выводит нечто в роде либерального здравомысла, ненавидящего крайности, но стоящего за все, что есть хорошего в новых требованиях, до гражданского брака включительно.

Проблема семьи волновала писателя не случайно: у него распался первый брак, недолго продержался и второй, гражданский брак, хотя и был создан уже зрелыми людьми, имевшими в прошлом опыт семейной жизни. Лесков мучительно переживал эту личную трагедию, рана никогда не заживала, напротив, она, казалось, болела с каждым годом все сильнее и сильнее. Отсутствие полнокровной семьи постоянно напоминало писателю о несостоявшемся счастье. "Разбился на одно колено", — так образно говорил Лесков о своем первом неудавшемся браке.

Христианский брак для Лескова не есть брак, - скорее, это идеальная семья. А идеальная семья для писателя - утопия, которая не может существовать в окружающей реальности.

Женни Гловацкая, стоящая в стороне от политического оживления шестидесятых годов, создала в бедном домике своего отца, уездного смотрителя училищ, крепкий мещанский уют. "Ее пленяли и Гретхен, и Пушкинская Татьяна, и мать Гракхов, и та женщина, кормящая своею грудью отца, для которой она могла служить едва ли не лучшей натурщицей в целом мире. Она не умела мыслить политически, хотя и сочувствовала Корде и брала в идеалы мать Гракхов. Ей хотелось, чтобы всем было хорошо... Ну, как достичь этого скромного желания? „Жить каждому в своем домике“..."

Гловацкая выходит замуж по любви, но этот брак не выдерживает испытание временем: жизненные обстоятельства серьезно "корректируют" характер и мировоззрение Вязмитинова, в результате чего он "в глазах своей жены не вырастает, а малится". В этой семье глубоко нравственная Женни смогла бы стать духовным центром, но ее мужа больше волнуют проблемы собственной карьеры, а стремление к семейному счастью у него как-то само собой отходит на второй план. Доктор Розанов вроде бы и счастлив с Полинькой Калистратовой, но это счастье не является полновесным, так как оно "тайное", не осененное церковью и Богом.

«Нет, это была не любовь, - говорит Вера Павловна второму мужу.(Роман «Что делать?») Разве он много занимался мыслями обо мне? Нет, они не были для него занимательны. Да, и с его стороны, как с моей, не было настоящей любви» Поэтому и оказалась внутренне несостоятельной связь супругов Лопуховых, что цель жизни одного из них не стала целью жизни другого.

Создавая образы революционеров, Лесков попытался представить отдельные личности, которые могут стать "маяками", ориентирами для человека.

Юстин Помада «детски-наивен». Розанов гово­рит о нем: «А тот, не сводя глаз, взирает на птицы небесныя, как не жнут, не сеют, не собирают в житницы, а и сыты, и одеты». Знаменательно, что для характеристики своего друга Розанов исполь­зует евангельский текст.

Презрение к одежде сближает Помаду с христи­анскими подвижниками: «Все это вздор перед веч­ностью, — говорил он товарищам, указывавшим ему на худой сапог или лопнувший под мышкою сюр­тук».

Юстин Феликсович всегда довольствуется тем, что имеет. «Он был... вечно всем доволен, и это составляло... залог его счастья в несчастии». Его отличают трудолюбие, доброта и кротость.

Помада - бескорыстный служитель революцион­ной идеи: «Прежде идея, потом я, а не я выше моей идеи. Отсюда я должен лечь за мою идею, отсюда героизм, общественная возбужденность, горячее служение идеалам, отсюда торжество идеа­лов, торжество идей, царство правды» И он дей­ствительно гибнет вместе с Райнером в Бело­вежской пуще за дорогую ему идею свободы.

Помада принадлежит к галерее лесковских чуда­ков, «антиков», старомодных идеалистов — так он и назван в романе: «университетский антик про­шлого десятилетия». Он совершенно не вписыва­ется даже в круг своих единомышленников, и ни­гилистка Бертольди считает его «монстром» и «ди­кобразом». Лесков рисует Помаду с юмором и со­чувствием.

В рома­не постоянно подчеркивается квазирелигиозный характер революционной идеологии: «Я вот хочу, Женни, веру переменить, чтобы не говеть никогда, -подмигнув глазом, сказала Лиза. — Правда, что и ты это одобришь? Борис вон тоже согласен со мною: хотим в немцы идти».

«Под лютареву ересь теперича всех произведут», — шутит старообрядец Канунников, слыша о нигилистах.

Бертольди, слушающая агитационные речи Кра­сина, в ответ на шутливое обращение Розанова «мах­нула отрицательно головою, как молящаяся жен­щина, у которой спрашивают, не брала ли она клю­чей от комода».

«Своему идолу она приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших с нею одно кастовое служение, даже лгала себе, стараясь по возможности оправдывать их» - это о нигилистке Лизе Бахаревой.

«Отношения Грабилина к Белоярцеву как нель­зя более напоминали собою отношения подобных Грабилину личностей в уездных городах к собор­ному дьякону, в губернских — к регенту архиерейского дома».

«Мирянами» (конечно, с иронией) именуются в шторском тексте люди, живущие за пределами социалистической коммуны Дома Согласия: «В мире о нравах и жизни... Дома имели гораздо меньше верных сведений, чем о жизни в старых католичес­ких монастырях... Копошась в бездне греховной, миряне... судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, стремились стать выше их: стремились быть для них нравствен­ным образцом». Таким образом, в идеале Дом был задуман как своего рода революционный монастырь.

В лице Лизы Бахаревой изображена суровая и непреклонная служительница революционной идеи.. «Перед этой, как перед грозным ангелом стоишь», -говорит о ней Помада. Лизе хотелось положить в основу социалистической коммуны «чистые начала демократизма и всепрощения»: «Мы бы должны принимать всякого, кто к нам просится, и действо­вать на его нравственность добрым примером и го­товностью служить друг друга», - говорит она. В этой программе мы можем увидеть именно те чер­ты, которые ранее (в начале 60-х годов) привлека­ли к социализму молодого Лескова, — сострадание и внимание к каждому живому человеку. Эти, поч­ти христианские, воззрения причудливым образом сочетаются у Лизы с жесткой и немилосердной бес­компромиссностью, с убеждением, что «окружаю­щие ее люди - мразь». Любовь к человеку посто­янно заслоняется в ней любовью к человечеству, социальными идеями.

Со свойственной ему зоркостью, Лесков всматривался в жизнь российских столиц и провинциальной "глубинки" и обнаруживал признаки застоя, разложения в дворянском, аристократическом быту, шумливый радикализм в некоторых светских либеральных кружках и кружочках, проникнутых прозападническими настроениями, далёких от всего народного, заигрывающих с нигилистами. Таков в "Некуда" кружок графини Е. Салиас де Турнемир, ставшей прообразом "углекислой феи Чистых Прудов", о которой сказано: "Рассуждала она решительно обо всём, о чём вы хотите, но более всего любила говорить о том, какое значение могут иметь просвещённое содействие или просвещённая оппозиция просвещённых людей, "стоящих на челе общественной лестницы".

С симпатией и юмором, иногда с иронией Лес­ков рисует Бертольди - типичную нигилистку 60-х годов, наивную и полную важности. Интересна ее фамилия: по-видимому, она произведена от имени Бертольда Шварца (изобретателя пороха) или от фамилии химика Бертолле (изобретателя бертоле­товой соли, входящей во взрывчатку). «Бертолева барышня» — так называет ее странница Елена Лукьяновна; фонетически это скорее связано с Бертол­ле, но, быть может, писатель сознательно сделал возможными оба варианта толкования фамилии своей героини (вспомним, как при первом своем появле­нии в романе Бертольди отряхивает юбку от брызг кислоты, взятой ею для химических опытов). Фа­милия девушки вызывает двойной ряд ассоциаций: с одной стороны, это интерес радикально настро­енной молодежи к естественным наукам и химичес­ким опытам, с другой - деятельность нигилистов, направленная к социальному взрыву (заметим, что появление Бертольди с ее короткой стрижкой всю­ду вызывает взрывы негодования).

Достойно внимания и то, что Бертольди — одна из немногих в романе несклоняемых фамилий, ко­торая не содержит указания на пол ее носителя. В облике Бертольди почти отсутствуют черты жен­ственности. Из-за коротких волос ее часто прини­мают за мужчину (поэтому она становится причи­ной паники в женской бане). Так отражены в ро­мане попытки революционеров во имя «общего дела» отречься от семьи и личной жизни. Но здесь попытка не удается: Розанов случайно находит любовные стихи Бертольди, посвященные ее това­рищу по химическим опытам; этот эпизод придает всей теме и образу Бертольди комический харак­тер.

Итак, в изображении революционеров-праведни­ков по большей части нет иронии. И если неуклю­жего Помаду Лесков рисует порой с добродушным юмором, то вся его судьба в итоге глубоко трагич­на (так же, как и судьба Лизы и Райнера). Единст­во слова и дела, единство идеала и служения при­водит «чистых нигилистов» к конфликту как с об­ществом, покорным существующему порядку, так и со своими единомышленниками.

Нигилизм рождает своих подвижников, но оче­видно несоответствие их личной праведности и ис­поведуемого ими идеала. Не случайно Помада за­трудняется назвать себя материалистом. Он думает о Розанове: «Все идеалы мои он как-то разбивает. Материалист он... А я? Я...» Без ответа остался этот вопрос у Помады». В Помаде, Райнере и Лизе мы видим, по существу, черты совсем другой, хрис­тианской нравственности, и их источник не социа­листические идеи, а христианское воспитание. По­мада и Райнер помнят наставления своих богомоль­ных матерей. Мать Помады, умирая, поручает сво­его сына защите Божьей Матери. Марья Михай­ловна Райнер, женщина «с ангельской душой», перед смертью просит сына хранить целомудрие, помнить «об обязанностях человека к Богу, к об­ществу, к семье и к женщине». Лиза Бахарева унаследовала черты аскетизма от своей тетки, игуменьи Агнии.

Порой в революционерах-атеистах как будто про­сыпается воспоминание об их детской религиозности.

Когда в Доме Согласия раздался звонок, кото­рый, по общему убеждению, возвещал появление полиции, Бертольди, перед тем как открыть дверь, «в темноте перекрестилась».

«Ну, вынес Бог», - перекрестившись, говорит Райнер, когда возглавляемый им польский отряд благополучно перебрался через болото.

Как мы видим, нигилисты обращаются к Богу только в экстремальных ситуациях (подлинных или мнимых), когда в окружающем мире уже не на что надеяться. У Бертольди это обращение, может быть, имеет и бессознательный характер. Только страх, граничащий уже с суеверием, заставляет их пере­креститься.

Своеобразно преломляется проблема нигилизма и религии в диалоге социалиста Райнера с неким китайцем, наблюдающим собрание в Доме:

« — Это жрец? — спросил китаец Райнера.

Райнер объяснил ему, что такое Белоярцев и жен­щины, которых они видят за столом.

Китаец мотнул головой...

- Это Фо; это значит, они принадлежат к рели­гии Фо, - говорил он Райнеру...

- Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои люди и в других местах.

- Да, это как Фо, — говорил китаец, выслушав объяснения Райнера. — Фо все живут в кумирнях, и их поклонники тоже приходят... Они вместе работают: это я знаю. Это у всех Фо...

- Да, это все как у Фо; Фо всегда вместе живут и цветы приносят».

Этот эпизод внешне носит комический характер. И комизм здесь не случаен: высокий замысел соци­альной коммуны никак не соответствует реальнос­ти Дома Согласия, ставшего ареной для честолю­бивых устремлений Белоярцева. Не случайно тот же китаец принимает происходящее на собрании за «театр», «представление» - жители Дома не та­ковы, какими хотят казаться, они играют роли.

Исследовательница Н. Н. Старыгина мотив театральности, маскарада связывает с изобра­жением сил зла. В таком значении этот мотив воз­никает и в других произведениях Лескова этого периода, например, в романе «Обойденные» (1865). В «Некуда» тема «представления» возникает не раз.

О революционере Арапове Дарья Афанасьевна говорит: «Актер он большой. Все только комедии из себя представляет». И действительно, Арапов перед домашними «обыкновенно печоринствовал».

«Здесь тоска, комедии и больше ничего», — гово­рит Лиза о Доме Белоярцеву.

«Маскарад» — так отзывается Райнер о русском революционном движении.

Мотив маскарада связан с проблемой «быть и казаться», а применительно к нигилистам - с во­просом о соответствии идеала и служения, с темой опошления идей. В некоторых случаях театраль­ное поведение персонажей изображается с юмором (например, рисовка Зарницына), чаще — с горечью.

Таково изображение Ольги Александровны Ро­зановой, которой, в сущности, все равно, к какой идее пристать. Знакомясь с Бахаревым, она разго­варивает «тем самым тоном, которым... хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В людях ангел - не жена». В то время как Лиза прилежно учится шить, чтобы начать работать, Ольга Александровна неожиданно объявляет: «Я думаю завести мастерскую... Никакой труд не постыден». Всем окружающим ясно, что это не более чем поза. Впоследствии Ольга Александровна с тем же пылом демонстрирует свою набожность, ходит молиться в Казанский собор и плачет перед образом Богоматери, хотя за три дня до этого она не знала, кто такая Юдифь, и нигде больше не видно следов ее религиозности.

Неискренность, готовность рисоваться и играть, используя при этом модные идеи, у многих героев «Некуда» вырабатывают способность к мимикрии, к самым неожиданным метаморфозам.

Демократ-фразер Зарницын женится на богатой вдове; скромный интеллигент-либерал Вязмитинов становится важным чиновником; ниспровергатель авторитетов Ипполит оказывается «очень искатель­ным молодым человеком»; а «ценитель» цветов и женской красоты, «свободный художник» Белоярцев возглавляет «гражданское направление в ис­кусстве».

В этих превращениях, однако, присутствует не только театральность. Есть в них и нечто более зло­вещее, своего рода «оборотничество», и здесь мы уже приближаемся к проблеме демонологии в ро­мане. Недаром няня Лизы, Абрамовна, называет Ольгу Александровну «чертом с рогами». Спокой­ный и добродушный капитан Ярошиньский оказы­вается на деле мрачным фанатиком-иезуитом — ка­ноником Кракувкой. Нафтула Соловейчик помога­ет революционерам - и он же готов написать до­нос. Соседям по дому он известен как Андрей Ти­хонович, а впоследствии предстает перед нами как барон Альтерзон.

Даже Райнер (с образом которого не свя­заны демонические мотивы) «оборачивается» паном Станиславом Кулей, сменив презрение к националь­ностям на защиту польской независимости (как из­вестно, Лесков часто выражал изумление позицией русских демократов в польском вопросе).

Нигилизм в романе ассоциируется не только с идеей религиозного служения (подлинного или мни­мого), но и с образом дьявола, нечистой силы.

«Плюнь да перекрестись. Се мара», — говорит Нечай Розанову о революционных идеях Арапова.

В услужении у Арапова и его единомышленни­ков находится человек по прозвищу «Черт»: «Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручи­щи длинные, ниже колен, голова как малый пив­ной котел, говорит сиплым басом, рот до ушей». Розанов «понимал, что этому созданию с вероят­ностью можно ожидать паспорта только на тот свет».

Слово «черт» еще не раз возникает в романе:

«Я, як провинцыял, думаю, что может тутейшая наука млодых уж я дьябла до услуг себе забрала», — шутит польский резидент.

«Что за черт такой!» — думает Розанов, слушая призывы Бычкова к кровавой революции.

Рациборский говорит о русских социалистах: «Эти готовы верить всякому, и никем не пренебре­гают, - даже «чертом».

«Смел, как черт», - говорит Арапов о Соловей­чике. «Где вы такого зверя нашли?» - спрашивает Арапова Розанов. (Уместно вспомнить, что Зверь в христианской литературе — это Антихрист.)

Соседка Арапова рассказывает после обыска в его комнате: «Только спустились двое хожалых в погреб, смотрим, летят оба. «Аи, аи! там черт, го­ворят, сидит...» «Впотьмах-то, дурак, на твоего барсука налез». Здесь обращение к теме черта но­сит уже сниженный, пародийный характер. Одна­ко отметим, что темное подземелье араповского дома со злым цепным зверем, напоминающим Цербера, наводит на мысль о преисподней.

В рассказах маркизы де Бараль Бертольди «выходила каким-то чертом». Здесь уже чертовщина мнимая: в действительности Бертольди оказывает­ся совершенно безобидным существом. По словам кухарки Афимьи, живущие у Райнера нигилисты - «это самые что есть черти».

Итак, мотивы маскарада, оборотничества и бесовщины прочно связывают столичных револю­ционеров с «темным миром».

Впервые в русской литературе Лесков в «Неку­да» дает целостный анализ нигилизма как полити­ческого движения, как идеологии и как психологии. Роман появился в начале пореформенного периода — в эпоху бурных споров о будущем страны.

Характеристика нигилистов в романе очень сложна, изображаются они по-разному: как силы зла, наводящие на мысль о дьяволе (иногда это носит зловещий, иногда— комический характер), -когда, например, Арапов и Быков мечтают залить страну кровью; как некое подобие религиозной общины — на страницах, посвященных Дому Согласия (здесь неизменно присутствует ирония, так как реальный Дом весьма далек от задуманно­го нравственного и социального идеала); как под­линные подвижники идеи — когда речь идет о По­маде, Райнере, Лизе (здесь уже, как правило, нет иронии, а звучат трагические ноты). Автор видит неоднородность, многослойность революционного движения. Возникновение этого движения, его идеологии он связывает с поиском интеллигенцией не просто общественной позиции, но целостного, по существу — религиозного мировоззрения, опреде­ляющего все человеческое поведение и человечес­кую жизнь на всех ее уровнях, с поиском «новой веры», «царства правды»!

Антинигилистический пафос романа "Некуда" обращен преимущественно против этического нигилизма в самой жизни, а не в романе "Что делать?", где Лесков такого нигилизма не находил. Тем не менее, намеченный в "Некуда" тип злободневного романного повествования на "текущие темы" (включая элементы личного памфлета и своеобразный "документализм") был подхвачен и использован беллетристами, превратившие нравственный антинигилизм Лескова в социально-политический рупор верноподданнических или плоско либеральных взглядов. Д. С. Лихачев заметил, что в новой литературе "каждое произведение - это новый жанр. Жанр обусловливается материалом произведения, - форма вырастает из содержания. Жанровая система как нечто жесткое, внешне накладываемое на произведение постепенно перестает существовать". Весь опыт развития русского романа в XIX в., и особенно романа 60-х годов, подтверждает это наблюдение. Прав исследователь поэтики русского реализма, когда говорит о главной черте, отличающей русский роман 60-70-х годов от романа предыдущих десятилетий: "Роман как никогда становится для читателя в это время явлением не только искусства, но и философии, морали, отражением всей совокупности духовных интересов общества. Философия, история, политика, текущие интересы дня свободно входят в роман, не растворяясь без остатка в его фабуле".

5.Заключение

В свете исторической дистанции сегодня очевидно, что концепция русского нигилизма в «Некуда» существенно отличается от той, которая содержалась в откровенно реакционных «антинигилистических» романах В. П. Клюшникова, В. В. Крестовского, Б. М. Маркевича и др. В отличие от этих писателей Лесков вовсе не пытался представить современное ему освободительное движение лишенным исторических корней (в частности, всецело инспирированным польскими заговорщиками). В его изображении «нигилизм» — порождение самой русской жизни, которая с трудом выходила из состояния «мертвенной неподвижности» и «немотства». Поэтому в числе поборников новых идей в «Некуда» оказываются люди с чуткими сердцами, бессребреники, романтики-идеалисты, открывавшие собой галерею лесковских «праведников».

6. Список литературы

1. Басовская, Е.Г. Главы из нового учебника. Н.Г. Чернышевский «Что делать?» [Текст]/ Е.Г. Басовская. // Литература. – 1997. - № 39. – с. 21-29.

2. Дмитренко, С.В. Что делать с романом «Что делать?» [Текст]/ С.В. Дмитренко. // Литература. – 1995.- № 21. – с. 12-24.

3. Краткая литературная энциклопедия в 9-ти томах. Государственное научное издательство «Советская энциклопедия», т.1. - М.- 1962. – 683с.

4. Лесков, Н. С. Некуда [Текст]: Роман/ Н. С. Лесков. – М.: Просвещение, 1987. – 564

5. Лесков, Н. С. Николай Гаврилович Чернышевский в его романе "Что делать?" [Текст]: Собр. соч. в 11 томах, т. 10./ Н. С. Лесков. - М.: Просвещение, 1958 - с. 21 – 25.

6. Лукин, Ю.Л. Несостоятельность мечты о народном счастье: Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» как утопия [Текст]/ Ю.Л. Лукин. // Литература в школе. – 2003.- №8. – с. 26- 35.

7. Малиновский, А.А. О нигилизме и нигилистах [Текст]/ А.А. Малиновский.// Литература в школе. – 1996.- №1. – с. 19-24

8. Пинаев, М.Т. Комментарий к роману «Что делать?» [Текст]/ М.Т. Пинаев. – М.: Просвещение, 1988. – 300с.

9. Пинаев, М.Т. Н.Г. Чернышевский. Художественное творчество [Текст]/ М.Т. Пинаев. – М.: Просвещение, 1984. – 222с.

10. Троицкий, В.Ю. Лесков – художник [Текст]/ В.Ю. Троицкий. // Вопросы литературы. – 1975.- № 5. – с. 300- 306.

11. Троицкий, В.Ю. О классике, о духовности, об идеале и нигилизме [Текст]: Как изучать русскую литературу / В.Ю. Троицкий. // Литература в школе. - 2000. - №5. – с. 43-53.