Дворники, трубочисты, фонарщики, извозчики…

Евгений Иванович Пупырев, Ольга Александровна Балова

Давно стали привычными такие коммунальные блага, как водопровод (см. нашу статью в № 9 «Московского журнала» за 2012 год), канализация, теплогазоснабжение, уличное освещение. Мы сегодня не задумываемся, какой была жизнь горожанина хотя бы сто лет назад, что в то время представлял собой, выражаясь современным языком, тогдашний ЖКХ. «Днем рождения» этой отрасли считается 1649 год, когда царь Алексей Михайлович утвердил наказ о Градском благочинии, где, в частности, говорилось: «Чтобы грязи не было — иметь на каждом дворе дворника», «ведать всякое дворовое дело, починки и прочие дела». Проследить историю становления отечественного городского хозяйства поможет нам живопись конца XVIII — начала XX века — эта своеобразная «энциклопедия русской жизни».

На картине А. П. Рябушкина перед нами предстает московская улица XVII века. Деревянная мостовая утопает в грязи, пешеходам, в том числе девицам, приходится приподнимать полы одежды. Очевидно, что картина передает состояние московских улиц до принятия наказа 1649 года, то есть до появления дворников.

Через полтора века перемены весьма ощутимы. На гравюре Г. Гуттенберга по рисунку Ж. Делабарта мы видим замощенную булыжником Красную площадь, по средней линии которой установлены в ряд фонари-«конопляники», заправлявшиеся конопляным маслом. Обычный погожий день 1795 года на главной торговой площади: идет бойкая купля-продажа, стоят телеги с товаром, обыватели спешат по своим делам, проезжают важные господа в карете.

…Итак, первый российский «коммунальщик» — это дворник. В дореволюционной России профессия дворника была уважаема, причем настолько, что лучшие дворники в числе других госслужащих награждались медалями в честь 300-летия дома Романовых. Помимо исполнения прямых обязанностей (очистка закрепленной территории от мусора и отходов, палой листвы, снега и льда, разноска дров и воды по квартирам), дворник следил за порядком, являлся охранником и швейцаром. В доходных домах, если собственник дома проживал в другом месте, дворник обладал правом сдавать комнаты и квартиры, о чем красноречиво рассказывает картина В. Г. Перова «Дворник, отдающий квартиру барыне». Барыня с дочерью ищут недорогое наемное жилье. Подступающая бедность навязывает свои жестокие правила игры и заставляет через негодование и стыд терпеть и опустившийся вид дворника, и его презрительные (так как он понимает, что барыни бедны) пояснения. Цинично, не смущаясь, он то ли почесывается, то ли придерживает сползающие штаны. Появление на пороге дворницкой ее хозяина ассоциируется с выползанием из берлоги очнувшегося от зимней спячки какого-то дремучего существа. Зритель словно предчувствует вздох облегчения, который вырвется у молодой барышни, едва она отойдет от крыльца. В Ярославском художественном музее хранится вариант-повторение картины, исполненный десятилетие спустя (1878), на котором физиономия дворника приобретает совсем уж зверское выражение. Одежда обеих женщин здесь еще бедней и изношенней. Красный же цвет рубахи дворника напоминает о костюме палача. Дальнейшая судьба женщин представляется плачевной…

Летом дворники носили черные кожаные картузы с лакированным козырьком и медной пластиной на околыше с надписью «Дворник», черные или темно-синие двубортные глухие жилеты с небольшим вырезом и отложным воротником; под жилет надевалась навыпуск русская рубашка из сатина или ситца, а сверху — белый холщовый фартук с нагрудником. На шее у дворника на цепочке висела большая медная овальная бляха с названием улицы и номером дома, как это видно на картине К. А. Савицкого (иногда бляхи прикалывались к одежде с левой стороны груди). Непременным атрибутом был свисток. Широкие черные шаровары дворники заправляли в высокие сапоги. Весной и осенью на сапоги надевались глубокие калоши. Верхней одеждой служила поддевка, подпоясанная кумачовым кушаком. Ночью на дежурство надевался огромный, до пят, тулуп, в котором дворник и спал на своем посту в подворотне. Зимой картуз сменяла круглая барашковая шапка того же фасона, что у городовых. На картине Б. М. Кустодиева изображен зимний день в тихом провинциальном городке: дворник в полной зимней экипировке метет улицу, барышни едут на лихаче.

Обыкновенно дворники носили бороду и усы, а волосы подстригали «в скобку». Дворники из бывших солдат бороду брили, стриглись коротко. Дворники-татары, напротив, брили голову, оставляя небольшую бороду и усы; голову прикрывали тюбетейкой из сукна или бархата. Дворников государственных учреждений одевали в соответствующую ведомственную форму.

Несмотря на обилие обязанностей, дворнику выпадало и время досуга, которое всякий проводил по-разному: кто-то играл в шашки, как на картине В. Ф. Грязнова, кто-то учился грамоте, как на картине В. Г. Перова.
Крупные домовладельцы содержали специальный «дворничий корпус». Возглавляли его старшие дворники, в некотором смысле считавшиеся дворецкими. Они контролировали работу младших дворников, а также приходящего персонала — например, трубочистов.

«Трубочист» Ф. С. Журавлева — вероятно, единственная картина в русской живописи, на которой изображен представитель этой профессии, характерной более для стран Северной Европы. В России профессия трубочиста появилась 21 апреля 1721 года в Санкт-Петербурге. Именно в этот день при полицейских участках была учреждена должность чистильщика печей и его помощника. В Северной столице трубочистами служили преимущественно финны (чухонцы), немцы и шведы. На 1896 год в церковных книгах Санкт-Петербургских лютеранских приходов значатся имена 111 трубочистов. Поскольку в городе на Неве до сих пор сохранилось много дымоходов, нуждающихся в периодической очистке, а порой и в ремонте, здесь до сих пор востребованы трубочистные, каминные, печные работы, которые выполняет ООО «Петербургский трубочист».
В петровские времена появилась еще одна «коммунальная» профессия — фонарщик. В 1720 году в Санкт-Петербурге и в 1730-м в Москве по указу Правительствующего сената были установлены первые уличные фонари на деревянных столбах. Внутри фонарного короба размещалась жестяная лампа, заправлявшаяся конопляным маслом. Сила света такого фонаря составляла всего 1–2 свечи, что позволяло освещать лишь малую территорию вокруг столба. За ночь светильник потреблял около ста граммов конопляного масла; порой фонари гасли задолго до рассвета, так как фонарщики, бывало, часть масла использовали для своих нужд — добавляли его в кашу (в начале XIX века, чтобы воспрепятствовать этому, в масло начнут подливать скипидар).
Фонарщики, набранные из штрафных солдат, состояли в подчинении оберполицмейстера. Каждый из них снабжался деревянной лестницей с железными гвоздями на концах, как это видно на картине К. Е. Маковского. Кроме того, в арсенале «хожалых по фонарям» были ручной фонарь с деревянным корпусом, кувшин и жестяная мерка для разлива в фонари масла, насос, при помощи которого масло наливалось, и ножницы. В среднем одному фонарщику приходилось зажигать до 150 фонарей, расположенных на протяжении нескольких километров. Горели фонари с 1 сентября по 1 мая ежегодно 18 дней в месяц. В Москве к 1848 году насчитывалось 6000 масляных фонарей.
В 1853 году российское правительство издает указ об улучшении уличного освещения городов за счет перехода на спиртоскипидарные фонари, однако этот указ долгое время не выполнялся, и по всей России в городах продолжали гореть «конопляники». Новая эра уличного освещения с помощью газовых фонарей начинается со строительства московского газового завода. На 1 января 1868 года в Москве числилось 3083 газовых фонаря. Первые же уличные электрические фонари появляются здесь в 1880 году на Пет­ровских линиях, у ресторана «Яр», на территории фабрики купцов Алексеевых и в саду «Эрмитаж», а в 1883-м — и на площадках вокруг храма Христа Спасителя. Профессии фонарщика пришел конец. Но сами уличные фонари остались запечатленными в русской бытовой живописи — например, на картине В. Е. Маковского, о которой другой художник — Б. В. Иогансон — писал: «Да, это именно та Москва: Москва извозчиков, керосиновых фонарей, церквушек среди зелени, двухэтажных домов, — Мос­ква купеческая, с нарождающимся пролетариатом. Маковским взята обычная сценка. В осеннее воскресенье на скамейке Сретенского бульвара (в сторону Мясницких ворот) сидит пара — мастеровой и его жена с грудным ребенком. Ему уже скучно с бабой. Еще так недавно он ходил среди девушек запевалой с гармоникой. Житейские заботы наложили свою печать на его лицо. «В кабак, что ли, пойти? — Денег нет». Корявые пальцы уныло перебирают лады гармоники. Лицо жены и ее склоненная фигура поразительно написаны. Как верно ее лицо контрастирует с лицом мужа! Оно полно безнадежной тос­ки. Короткая любовь прошла — осталась «бабья доля»: пеленки, печка, ухват, мужнины побои, ожидание получки, которую может он и не донести до дому. Тоска во всей вещи, тоска осени в пейзаже, даже стекло в фонаре тоскливо склонилось в сторону».
Ямщики и извозчики — без них нельзя представить себе не только нашу историю, но и самый русский характер. «Ямщик, не гони лошадей» — кто не знает этого романса? Однако многие путают ямщика с извозчиком. Говоря современным языком, извозчики — это городские «таксисты» прошлых веков, ямщики же осуществляли не только пассажирские, но и грузовые междугородные перевозки.

В Москве в 1645 году насчитывалось 2 тысячи извозчиков, в 1775-м — 5 тысяч, в 1838-м — 8 тысяч, в 1895-м — 19 тысяч, в 1914-м — 16, в 1928-м — уже 5 тысяч, в 1939-м — всего 60. Известный историк Москвы Е. П. Иванов разделял людей этой профессии «прежде всего по социальному признаку: на хозяев и работников, а по достоинству, квалификации и разрядам — на одноконных лихачей, на обыкновенных «ночных», или «ванек» — с плохим выездом». Были еще «голуби со звоном» — те, кто выезжал на паре лошадей («парники»), и «троечники» — владельцы троек. Легкие подрессоренные коляски, запряженные «парой в дышло», как правило, дежурили, поджидая пассажиров, у ресторанов, вокзалов, присутственных мест.
Самыми доступными были «ваньки» — выходцы из деревень, приехавшие в город подработать. Многие из них не имели даже своих лошадей и брали транспорт в аренду. Стоили «ваньки» дешево (30–70 копеек за поездку), но и комфорт предлагали сомнительный.
Люди состоятельные предпочитали «лихачей» (тип «лихача» представлен на картине Б. М. Кустодиева): у них были сытые красивые лошади и удобные коляски. За свои услуги «лихачи» брали значительно дороже, чем «ваньки», — не менее трех руб­лей.
Помимо «частников», были и городские извозчики, которых в народе называли «голубчиками» или «резвыми». Один из «голубчиков» изображен на акварели В. И. Сурикова. Они носили форменную одежду и номерной знак, а нанимали их на специальной извозчичьей бирже. Номерной знак сначала помещался на спине возницы, как видно на картине К. И. Кольмана, а позднее на облучке и задке его экипажа (как у Б. М. Кустодиева). Поездка на «голубчике» редко стоила больше рубля.
Существовали в прошлом и «грузовые такси» — ломовики, работавшие на ло­ша­дях-­тяжеловозах.
Извозчики имели собственную униформу, вид которой устанавливался городской управой. Они носили неуклюжий кафтан «на фантах», то есть на двух сборках сзади, подпоясанный наборным поясом, и поярковую шляпу с пряжкой — отголосок цеховых фасонов начала XIX века. «Лихачи» любили франтить, отделывая свою форму выпушками из лисьего меха и надевая в зимнее время бобровую шапку. Ломовики носили летом русские рубахи, жилеты, большие фартуки и картузы, а зимой те же шапки и «спинжаки», или ватные пиджаки. Обувались извозчики в высокие сапоги, зимой в валенки. Непременным атрибутом профессии являлся кнут, заткнутый
за голенище.
Пунктами постоянных сборищ извозчиков являлись особые трактиры «с дворами», то есть с местами для водопоя, кормления и отдыха лошадей. Сами извозчики нежились в «низке» — особом отведенном для них зале: пили чай и закусывали, покупая со стойки, то есть из буфета, калачи, сайки, весовой хлеб, баранки, дешевую колбасу. Это колоритно запечатлел Б. М. Кус­тодиев: кряжистые, осанистые московские извозчики «священнодействуют», сидя в трактире за чаем. Играет граммофон на стойке, мурлычет кошка, задремал на стуле половой… Сценку эту Кустодиев когда-то подсмотрел в Москве. От ее персонажей, по словам Бориса Михайловича, «веяло чем-то новгородским, иконой, фреской». В роли извозчиков ему позировали сын, приятели. Сын вспоминал, как, завершив работу, Кустодиев радостно воскликнул: «А ведь, по-моему, картина вышла! Ай да молодец
твой отец!»
Определенной таксы за проезд на извозчике не существовало: пассажиру приходилось торговаться. В путеводителях того времени рекомендовалось давать извозчику половину, а иногда и меньше запрашиваемой им цены.