| Русское устное народное поэтическое творчество
Содержание
1. Календарная обрядовая поэзия. 2
1.1. ЗИМНИЕ СВЯТКИ.... 2
1.2. МАСЛЕНИЦА.... 5
1.3. ПЕСНИ ВЕСЕННИХ ПРАЗДНИКОВ... 6
1.4. КУПАЛЬСКИЕ ПЕСНИ.... 8
1.5. ЖНИВНЫЕ ПЕСНИ.... 8
2. Семейная обрядовая поэзия. 11
2.1. СВАДЕБНЫЕ ПЕСНИ.... 11
2.2. ПРИЧИТАНИЯ... 19
2.3. ЗАГОВОРЫ..... 28
2.4. ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ.... 31
2.5. ЗАГАДКИ.... 33
3. Сказки. 36
3.1. СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ.... 36
3.2. ВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ.... 43
3.3. БЫТОВЫЕ НОВЕЛЛИСТИЧЕСКИЕ СКАЗКИ.... 60
4. Несказочная проза. 70
4.1. ПРЕДАНИЯ... 70
4.2. ЛЕГЕНДЫ..... 72
4.3. БЫЛИЧКИ.... 76
5. Несказочная поэзия. 80
5.1. БЫЛИНЫ..... 80
1. ВОЛХ ВСЕСЛАВЬЕВИЧ... 80
2. СВЯТОГОР И ИЛЬЯ МУРОМЕЦ.... 84
3. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СОЛОВЕЙ РАЗБОЙНИК... 88
4. ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И КАЛИН – ЦАРЬ... 94
5. ДОБРЫНЯ И ЗМЕЙ.... 107
6. АЛЕША ПОПОВИЧ И ТУГАРИН ЗМЕЕВИЧ... 113
7. САДКО.... 118
8. ВАСИЛИЙ БУСЛАЕВ... 126
9. СМЕРТЬ ВАСИЛИЯ БУСЛАЕВА.... 133
5.2. ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ.... 139
5.3. БАЛЛАДНЫЕ ПЕСНИ.... 146
5.4. ДУХОВНЫЕ СТИХИ.... 152
5.5. ТРАДИЦИОННЫЕ НЕОБРЯДОВЫЕ ЛИРИЧЕСКИЕ ПЕСНИ.... 159
5.6. ЧАСТУШКИ.... 167
6. Народный театр. 180
6.1. ПРИБАУТКИ ПЕТЕРБУРГСКИХ БАЛАГАННЫХ «ДЕДОВ».. 183
6.2. НАРОДНАЯ ДРАМА.... 184
7. Детский фольклор. 189
7.1. ПОТЕШНЫЙ ФОЛЬКЛОР... 199
7.2. ИГРОВОЙ ФОЛЬКЛОР... 202
Литература. 205
1.
Коляда, коляда!
Пришла коляда накануне Рождества.
Мы ходили, мы искали коляду святую
По всем дворам, по проулочкам.
Нашли коляду у Петрова-то двора.
Петров-то двор – железный тын,
Среди двора три терема стоят.
Во первом терему – светел месяц,
В другом терему – красно солнце,
А в третьем терему – часты звезды.
Светел месяц – Петр сударь свет Иванович,
Красно солнце – Анна Кирилловна,
Частые звезды – то дети их.
Здравствуйте, хозяин с хозяюшкой!
На долгие веки, на многие лета!
Характерный тип величальной колядки. Состоит из 3 частей:
1. Приход коляды, поиск ее колядовщиками.
2. Величание: характеристика хозяев и их двора. Оно содержит древние поэтические образы. Железный тын – поэтическое осмысление крепкого ограждающего круга. Хозяева уподобляются солнцу, месяцу, звездам – наивысшая форма восхваления, связанная с культом небесных светил.
3. Пожелание благополучия.
2.
Пришла Коляда
Накануне Рождества
Дайте коровку,
Масляну головку!
Ему с колоса осьмина,
Из зерна ему коврига,
Из полузерна – пирог.
Наделил бы вас Господь
И житьем, и бытьем,
И богатством,
А дай Бог тому,
Кто в этом дому,
Ему рожь густа,
Рожь ужиниста.
И создай вам, Господи,
Еще лучше того!
В этой колядке появляется мотив просьбы колядовщиков об угощении. В тексте хорошо разработан мотив благопожелания богатого урожая, здоровья, счастья и богатства хозяевам. Появились христианские элементы. Используется характерный для фольклора художественный прием – гипербола: из зерна – коврига, из полузерна – пирог. В тексте есть парные рифмы: коровку-головку, густа – ужиниста.
3.
Шила Машечка три шириночки.
Машечка, Машечка, панья, говори с нами тихенько.*
Первую шила господу Богу,
Другую шила родному тятеньке,
Третью шила братцу Феденьке.
Первую шила златом-серебром,
Другую шила красненьким шелком,
Третью шила черненьким шелком.
* Припев повторяется после каждой строки.
Этой колядкой ряженые величали малолетнюю дочь хозяина, которая подносила им угощение. Как художественный прием дважды используется трехкратное повторение.
4.
Ой, рано-рано куры* попели.
Святый вечер добрым людям!**
Ще й раней того Ванечка встал.
По двору походил, звонком позвонил.
Вставайте, братцы, поедем в ловы,
Поедем в ловы, в зелены дубравы,
Выловим павушку, Ванечке женушку.
* Петухи.
** Припев повторяется после каждой строки.
Перед вами дальневосточный вариант новогодней украинской щедровки – величания в честь неженатого сына хозяина. В ней содержатся свадебные мотивы, песня предсказывает скорую женитьбу.
5.
Го-го-го, коза, го-го, серая, го-го, белая,
Недавно с Москвы, с долгими космы.
- Рожками сколю, косами свяжу!
- Не ходи, коза, под тое село,
Под Журавичи, под Буравичи:
Там стрельцы-бойцы николаевцы.
Стрельнули козе в левое ухо -
С правого уха потекла юха.
Тут коза пала, тут и пропала.
Ой ты, мехоноша, дуй козе в жилу, чтоб коза жила.
Встань-ка, козухна, встань-ка, матухна! ( Коза встает.)
Ты расходися, развеселися, (Танцует.)
Пану-хозяину в ноги поклонися. (Кланяется.)
Ох ты, пан хороший, шукай гривну грошей!
Еще того мало, шукай кусок сала!
Где коза хвостом, там жито кустом,
Где коза ногой, там жито копной,
Где коза рогом, там жито стогом!
Поздравляем, хозяин с хозяйкою,
С новым годом, с новым счастьем!
Чтоб здоровы были, счастливо жили!
Вариант дальневосточной обрядовой святочной песни, записанной от переселенцев из Черниговщины. Исполняли в доме хозяина ряженые с «козой». В песне слышны отзвуки древней аграрной магии, связанной с козой, культовым животным. Приход ряженых, действия козы и благопожелания должны были содействовать урожаю, плодородию, счастью и здоровью всех домочадцев. Ряженые с козой ходили обычно в ночь на Рождество, но, судя по этому тексту, обряд мог исполняться и в новогоднюю ночь. В тексте ощущается влияние украинской лексики: юха, шукай.
6.
Хлебу да соли долог век,
Слава!
Барышне нашей боле того,
Слава!
Кому мы спели, тому добро,
Слава!
Кому вынется, скоро сбудется,
Слава!
Скоро сбудется, не минуется,
Слава!
Подблюдная песня, в которой пелась слава хлебу, обычно открывала новогодние гадания. Она предсказывала богатство и сытость той девушке, украшение которой вынималось из блюда.
7.
Летел сокол из улицы,
Слава!
Голубушка из другой,
Слава!
Слеталися, целовалися,
Слава!
Сизыми крыльями обнималися,
Слава!
Кому мы спели, тому добро,
Слава!
Кому вынется, тому сбудется,
Слава!
Тому сбудется, не минуется,
Слава!
Подблюдная песня предсказывала скорую счастливую свадьбу.
8.
На корыте сижу, я корысти гляжу,
Еще посижу, еще погляжу.
Глядь-поглядь, корысть на двор,
Корысть на двор, сто рублей на стол.
Песня предсказывала длинное девичество и позднюю свадьбу.
9.
Идет смерть по улице,
Несет блин на блюдице.
Кому кольцо вынется,
Тому сбудется,
Скоро сбудется,
Не минуется.
Эта подблюдная песня предсказывала смерть. В ней используется поминальная символика: смерть несет блин.
1.2. МАСЛЕНИЦА
10.
О, мы Масленицу встречали,
Встречали, люли, встречали,
Мы сыр с масельцем починали,
Починали, люли, починали.
Мы блинками гору устилали,
Устилали, люли, устилали,
Сверху масельцем поливали.
Поливали, душа, поливали.
Как от сыра гора крута,
А от масла гора ясна,
Гора ясна, люли, гора ясна.
А на горушке снеги сыплют,
Снеги сыплют, люли, снеги сыплют,
А нас мамочки домой кличут,
Домой кличут, люли, домой кличут,
А нам домой не хотится,
Нам хотится прокатиться,
Прокатиться, люли, прокатиться,
С горушки да до елушки,
До елушки, люли, до елушки!
Песня исполнялась в начале праздника. В ней гиперболизировано изображение количества поглощаемой в праздник пищи: гора сыра, политая маслом и устланная блинками. Встреча и празднование Масленицы – радостное событие, наполненное весельем, забавами, катанием с гор. Припев «люли» характерен для обрядовых и хороводных песен.
11.
Масленица загорела –
Всему миру надоела.
Шла сторонкою к нам
По заулочкам, закоулочкам,
Несла блинов чугуны,
Надорвала животы!
Блинов напекла –
Сама все пожрала!
Весело гуляла,
Песни играла,
Обманула, провела,
Годика не дожила,
До поста довела!
А нам редьки хвост
Дала на пост!
Протянула до поста –
Гори, сатана!
Здорово, прощай,
На тот год приезжай!
Песня исполнялась на проводах Масленицы, во время сжигания чучела. Она уже не величается, ее бранят за то, что надоела, провела, все съела и довела до голодного поста. Вместе с тем вспоминают, что она весело гуляла. Ее провожают словами: «Гори, сатана», отмечая ее греховную языческую сущность, и все же приглашают: «На тот год приезжай!»
1.3. ПЕСНИ ВЕСЕННИХ ПРАЗДНИКОВ
12.
Благослови, Боже,
Пречистая Мати,
Весну нам гукати. Гу!
Подай, Боже, ключи
Летичка отмыкати,
Зимычку замыкати. Гу!
В лете я в карете,
Зимычка – в возочку. Гу!
В лете я в челночку,
Зима – в полозочку. Гу!
С этой веснянки начиналось «гуканье», зазывание весны. В тексте олицетворяются времена года, и в то же время ясно ощущается христианское мировоззрение: девушки просят Бога и Божью Матерь помочь приходу весны и лета.
13.
Приди к нам, весна,
Со радостью!
Со великою к нам
Со милостью
Со рожью зернистою,
Со пшеничкой золотистою,
С овсом кучерявыим,
С ячменем усатыим,
Со просом, со гречею,
С калиной-малиною,
С черной смородиною,
С грушами, со яблочками,
Со всякой садовинкой,
С цветами лазоревыми,
С травушкой-муравушкой!
В веснянке перечисляются все основные зерновые растения, ягоды, фрукты, цветы и травы, от которых зависело благополучие и довольство крестьянина. Обратите внимание на прием анафоры (единоначатия) – все строчки начинаются с союза «с», «со». Используются постоянные эпитеты: цветы лазоревые, овес кучерявый, тавтологические сочетания: травушка-муравушка, калина-малина. Инверсия, перестановка слов: на первое место ставится существительное, на второе – прилагательное: рожь зернистая, пшеничка золотистая.
14.
Жавороночки, перепелочки,
Птички-ласточки, прилетите к нам!
Весну ясную, весну красную
Принесите нам!
На жердочке, на бороздочке,
И с сохой, и с бороной,
И с кобылой вороной.
С пряльцем, с донцем,
С кривым веретенцем!
Зима нам надоела,
Хлеб и сено поела,
Ручки-ножки познобила,
Скотинушку поморила.
Обращение к птицам, с просьбой избавить от голодной зимы и принести долгожданную весну, характерны для веснянок. Обычно такие песни сопровождались подбрасыванием вверх испеченных из теста птиц. В этом тексте перечисляются все предметы, связанные с весенними полевыми работами.
15.
Пойдем, девочки, в луг гулять,
Зелены венки завивать.
Завьем венки на грянки,
На всю нелелю святую. Гу-у!
На гряной неделе, на прямой березе
Русалки сидели, на девок глядели. Гу-у!
А кто наши венки разовьет,
Тому ручечки в крюк согнет. Гу-у!
Троицко-семицкая песня, исполнялась как призыв перед выходом в березовую рощу. Обряд входил в цикл «русалий» – особых магических ритуалов. Русалки – мифологические персонажи, связанные с водой, которая так нужна была для хорошего урожая. В тексте сохранился характерный для песен этого цикла протяжный припев «Гу-у!», из-за которого исполнение таких песен называлось «гуканием». В нашем варианте содержится мотив угрозы-заклятия против того, кто вздумает развить ритуальные венки: у того пусть «ручечки в крюк согнет». «Завивание» венков имело магический смысл, и было направлено на достижения изобилия.
16.
Не радуйтесь, дубы,
Не радуйтесь, зеленые!
Не к вам девушки идут,
Не к вам красные,
Не вам пироги несут,
Лепешки, яичницы.
Ио, ио, Семик да Троица!
Радуйтесь, березы,
Радуйтесь, зеленые!
К вам девушки идут,
К вам красные,
К вам пироги несут,
Лепешки, яичницы.
Ио, ио, Семик да Троица!
Песня точно показывает атрибуты троицко-семицкого обряда: именно в березовых рощах устраивались обрядовые игрища, девушки несли с собой блюда, о которых говорится в песне, и поедали их во время праздничного угощения. Здесь иной ритуальный припев- возглас: «Ио, ио, Семик да Троица». В песне используются характерные фольклорные приемы: синтаксический параллелизм – не радуйтесь дубы – радуйтесь березы, не к вам идут – к вам идут. Постоянные эпитеты – береза зеленая, девушки красные.
17.
Уж вы, кумушки-голубушки,
Вы кумитеся, вы водитеся,
Вы будете кумиться,
Возьмите меня с собой.
Вы будете цветочки рвать,
Сорвите и мне,
Вы будете веночки вить,
Совейте и мне,
Вы будете на головки класть,
Положите и мне!
В песне упоминается о семицко-троицком обряде кумления. В предложении используются повторяющиеся синтаксические конструкции.
1.4. КУПАЛЬСКИЕ ПЕСНИ
18.
Пойдем, девки, кругом жита, *
В нашем жите ведьма сидит.
Иди, ведьма, с нашего жита,
Наше жито свячённое!
Иди, ведьма, в Сеньково, –
Тама жито не свячёно.
*Каждая строка повторяется 2 раза.
В купальскую ночь нужно было караулить посевы от происков нечистой силы, в песне звучит обрядовый мотив изгнания ведьмы из своих полей в поля соседней, иногда соперничающей деревни. «Святить» поле – здесь разводить неподалеку от поспевающей ржи костер от «живого» огня.
19.
Марья Ивана в жито звала:*
«Пойдем, Иван, жито глядеть!»
Чье жито лучше из всех?
Наше жито лучше из всех!
Колосисто, ядренисто.
Ядро в ведро, колос в бревно!
* Каждая строка повторяется 2 раза.
Здесь просматривается тема ритуального обхода и величания поспевающего хлебного поля участниками обряда. В песне используется гипербола для изображения богатого урожая.
1.5. ЖНИВНЫЕ ПЕСНИ
20.
Петрачкова женка
На свою нивку
Раненько выходила,
Дочек-лебедок,
Невесток-перепелок
С собой выводила.
«Пожинайте, невестки,
Пожинайте, дочки,
Дочки-лебедки,
Невестки-перепелки!
Поутру раненько,
Вечером поздненько,
Чтобы было с чего жити
Добренько, ладненько».
В песне указывается на время жатвы: женщины жали хлеб рано утром и поздно вечером, когда выпадала роса, в это время жать было прохладней, и легче срезались колосья. В песне используются метафоры: дочки – лебедки, невестки – перепелки. Много уменьшительно-ласкательных суффиксов, придающих песне особый колорит.
21.
Чье ж это поле задремало стоя?
А Ванькино поле задремало стоя.
Ванькины жнеи, жнеи ленивы,
Жнеи ленивы, серпы лубяные.
Они не жали – под межой лежали,
Под межой лежали, ворон считали.
В песне звучит шутливый укор нерадивым жнеям. Метафора: лубяные (деревянные) серпы говорит о том, что серпы их не жнут, жнеи лежат на меже и бездельничают – считают ворон.
22.
Слава тебе, Боже,
Что в поле пригоже!
В поле копами,
На гумне стогами,
В клети закромами!
В клети закромами,
В печи пирогами!
Ти рад наш хозяин,
Что в поле пожали?
В поле пожали,
В копы поклали.
Песня на окончание жатвы.
23.
Уж мы вьем-вьем бороду
У Василия на поле,
Завиваем бороду
У Ивановича нашего
На ниве великоей,
На полосе широкоей!
Песня на обряд завивания «бороды козла» – последнего снопа, который оставляли на поле несжатым. По поверьям, в этом снопе могут остаться духи поля, а зерна, упавшие из несжатых колосьев, вернут полю силу плодородия.
2.1. СВАДЕБНЫЕ ПЕСНИ
1.
Ой, не палаты грянули –
По рукам сваты ударили,
То не печь обрушилася –
Свет и Галя заручилася
За того ли добра молодца,
За Сергея незнаема.
Как и Галя у тятеньки
Была дочь и любимая,
Дорогая да гостенька,
Шелковая да метелочка,
Ой, мела да повымела
Свои сени да новые,
Переходы да частые.
Только там да не вымела,
Где живет лютый свекор,
Где живет лютый свекор
Со лютою свекрухою,
Со скупыми да золовками.
Песня исполнялась во время «заручин», «сговора» или «пропоин», когда родители жениха и невесты договаривались о дне свадьбы, количестве гостей, подарках и приданом. В песне упоминается печь, т.к. во время «заручин» невеста должна была причитать за занавеской у печи.
2.
Уж ты, тятенька, пей, уж ты, родненький, пей,
Эй, пей, пропивай да свое новое село.
Село-то пропьешь – да и выкупишь,
Село-то пропьешь – да и выручишь,
А меня младу пропьешь – меня не выкупишь,
А меня младу пропьешь – меня не выручишь.
Уж ты, мамонька, пей, уж ты, родная, пей,
Эй, пей, пропивай да свои новы сундуки.
Сундуки-то пропьешь – да и выкупишь,
Сундуки-то пропьешь – да и выручишь,
А меня младу пропьешь – меня не выкупишь,
А меня младу пропьешь – меня не выручишь.
Уж ты, братенька, пей, уж ты, родненький, пей.
Эй, пей, пропивай своего ворона коня.
Свого ворона коня – его ты выкупишь,
Свого ворона коня – его ты выручишь,
А меня младу пропьешь – меня не выкупишь,
А меня младу пропьешь – меня не выручишь.
Песня исполнялась также во время «сговора».
3.
Ты родимая родна мамонька,ты родимой мой родной тятенька,
Отдаете вы меня младу-младешеньку во чужую дальну во сторонушку,
Ко чужому неродному батюшке, ко чужой неродной мамоньке,
Во чужую во семеюшку.
Через горы да через высокие, через реки да через глубокие,
Через леса да через темные.
Как я буду жить там млада-младешенька со чужим неродным батюшкой,
Со чужой неродной мамонькой?
Надо каждому мне да подчинятися, надо каждому мне да покорятися,
Перед каждым мне да унижатися.
Как невзлюбит меня свекор-батюшка да невзлюбит меня свекровь- матушка,
Что мне делать тогда младой-младешеньке, кому жаловаться на судьбу свою?
Родной батюшка далеким-далеко, родна матушка далеким-далеко.
Кому я млада да пожалуюсь?
И пойду я к родному батюшке, и пойду я к родноей матушке
Через горы да через высокие, через леса да через темные -
Поизрежу я ноги белые, поколю свое бело личико.
Поплыву через реки глубокие, через омуты да широкие -
Исколю свое тело белое об камения да об острые.
Как приду я к родному батюшке, как приду я ко родной матушке
На широкий двор на бревенчатый и скажу им обиду горькую:
«Ты родимой мой родной батюшка, ты родимая родна мамонька,
Вы зачем же меня отдали в неродную семью да в постылую!
Не угодила я чужому батюшке, не угодила я чужой матушке.
Стали корить меня, укоряти, что с работушкой я не справляюся.
По полу я пройду – да не так ступлю, что ведерочко да не так возьму,
Что коровушек я да не так накормлю, что и хлеба я ем много белого.
Не спасибо тебе, родной батюшка, не спасибо тебе, родна мамонька,
Что отдали меня младу-младешеньку чужим людям на поругание».
Причитание невесты в день «заручин». Независимо от того, шла она замуж по принуждению или по согласию, она должна была в этот день причитать. Не только для того чтобы выразить печаль по поводу разлуки с родителями, но и с магической целью – показать духам-предкам нежелание расставаться с родным домом. Неблагодарность к предкам-покровителям могла иметь плохие последствия в будущей жизни.
4.
Звякнули ложки по столу, по столу,
Ой, ладо, ладо по столу, по столу,*
По серебряному блюдечку, блюдечку,
Манечка подруг кормила, кормила,
Ивановна потчевала, потчевала:
- Ешьте, пейте, подружки, подружки,
Больше обеда не будет, не будет.
Ой, хоть будет – не у меня, не у меня,
А у подружки у моей, у моей,
А у подружки любимой, любимой,
А у сестрицы родимой, родимой.
Ой, ладо, ладо родимой, родимой
*Припев «Ой ладо, ладо» со второй частью строки повторяется после каждой строфы.
Песня исполнялась на «девичнике», когда девушка собирала своих подруг, угощала их, плакала и утешалась в их обществе.
5.
Ох, изюмная ягодка расцветала,
Ох, и люли-люли расцветала*,
Виноградная вишенька поспевала.
Ох, Манечка батюшку упросила,
Вот Манечка батюшке и говорила,
Говорила родному, не таила:
- Ох, не зарься, мой батюшка, на богатство,
На высокие хоромы с переходом,
На зеленые кафтаны с позументом,
Выбирай, да мой батюшка, человека,
Человека, мой родимый, челядину.
Чтоб не стыдно, мой батюшка, в гости поехать,
Чтоб не стыдно, мой родимый, похвалиться,
Молодым молодушкам укориться:
- То-то пара, подружки мои, то-то пара,
То-то ровня, миленькие мои, то-то ровня:
Хоть и ростом да ростом, чистотою,
Молодецкою парень красотою.
Да добытчик, подружки мои, да добытчик,
Да до речи, подружки мои, да до речи.
Ох, и люли-люли, да до речи.
* Припев повторяется после каждой строфы.
Песня исполнялась на девичнике. В ней рисуется идеальный образ жениха, и выражена просьба – не гнаться за богатством. Песня потомков переселенцев из Курской губернии на Дальнем Востоке.
6.
Ой, вдоль по Дону, Дону, вдоль по тихому Дунаю,
Лёли-лёли-лёли, ай лелей лёли-лёли.*
Вдоль по тихому Дунаю там и плыли, пропыли,
Там и плыли, проплыли а четыре утёны,
А четыре утёны, а пятая косатая,
А пятая косатая, она назад повернула.
Она назад повернула, в высок терем заглянула,
Что й у тереме бают, у высокому гутарют?
У высокому гутарют – девки песенку играют,
Девки песенку играют, вот Манечку величают,
Вот Манечку величают, Ивановну возвышают.
Вот Манечка молодая всею ночушку не спала,
Всею ночушку не спала, усё плакала-рылала,
Усё плакала-рыдала, всё дарочки катала.
Всё дарочки катала, сундук новый накладала.
Сундук новый, миловый, на ём скобы, скобы золотые.
На ём скобы, скобы золотые, а замочки оловянные,
А замочки оловянные, а ключики винтовые.
А ключики винтовые. Она не год, не два дбала,
Она не год, не два дбала, за один вечер раскатала.
За один вечер, вечерочек она свёкру рубашку,
Она свёкру рубашку, а свекрови – другую,
А свекрови другую, а другую а льняную.
Деверёчкам по порточкам, деверечкам – по валёчку,
Деверечкам – по валёчку, а золовкам – по ленточкам.
*Припев повторяется после каждой строфы.
Песня исполнялась на девичнике. Рисует идеальный образ работящей невесты-рукодельницы, которая должна была приготовить к дню свадьбы подарки для всех членов семьи жениха.
7.
Не долго веночку на ступке висеть,
Не долго Авдотьюшке в девушках сидеть,
Не долго Васильевне русу косу плесть.
Вечор мою косушку девушки плели,
Плели, плели косушку, золотом вили,
Вили, вили золотцем, жемчуг низали.
Плакала Авдотьюшка по русой по косе:
«Коса ль, моя косушка, русая коса!
Бывало, я тебя, косушка, часто гладила,
Бывало, я тебя, русая, мелко плетала,
А теперь, косушка, в год однова.
Во трубушку трубили рано на заре,
Рано-то, ранёшенько свашенька пришла,
Пришла, пришла свашенька не милостива,
Начала мою косушку и рвать, и метать,
Начала мою русую на две заплетать,
Плесть – не плесть мою косушку все на две косы,
Вить – не вить мою русую кругом головы,
Быть – не быть Авдотьюшке – Павловой женой».
Песня исполнялась во время обрядового расплетания косы невесты, когда менялась ее прическа: вместо одной косы ей заплетали две, как и полагалось замужней женщине. В песне упоминается веночек – головной убор девушки, представлявший собой широкую расшитую ленту вокруг головы. После свадьбы голова замужней женщины покрывалась платком или специальным женским головным убором.
8.
У нас ныне непогожая неделька,
Эх и лё, ой да ле лёли, неделька,*
У нас ныне невздумная свадьбёнка.
Запрягает Николай семь коней,
Запрягает Иванович семь вороных.
Седьмой конь, седьмой конь, восьмой воз,
А девятый повозничек, чтоб вёз,
А десятый скоморошничек, чтоб играл.
Ты играй, играй, скоморошничек, с села до села,
Чтоб наша Марья была весела,
Чтоб наша Ивановна завсегда.
* Припев повторяется после каждой строфы.
Песня исполнялась, когда свадебный «поезд» жениха отправлялся за невестой.
9.
- Матушка, что не пыль-то во поле,
Сударыня моя, что не пыль-то запылилась!
- Дитятко, разыгралися то кони,
Свет милая моя, разыгрались вороные.
- Матушка, как по улице-то ездят,
Сударыня моя, по широкой разъезжают!
- Дитятко, да и к нам не поворотят,
Свет милая моя, да и к нам не поворотят.
- Матушка, как на двор-то въезжают,
Сударыня моя, на широкий двор въезжают...
- Дитятко, да и стой же не пугайся,
Свет милая моя, я не отдам тебя замуж.
- Матушка, как во горницу-то входят,
Сударыня моя, во новую-то вступают...
- Дитятко, да и стой же, не пугайся,
Свет милая моя, я не отдам тебя замуж!
- Матушка, как за стол-то садятся!
Сударыня моя, за дубовый стол садятся!
- Дитятко, да и стой ты, не пугайся,
Свет милая моя, я не отдам тебя замуж!
- Матушка, как за рученьку берутся,
Сударыня моя, за праву руку берутся!
- Дитятко, ну ступай же, Бог с тобою,
Свет милая моя, ну ступай же, Бог с тобою!
Песня исполнялась, в момент приезда жениха за невестой. В ней передается психологическое состояние невесты. Песня построена на диалоге невесты и ее матери.
10.
Ой, дружко богатина,
Молодой жарватина,
Откупи у нас местечко
Мы не дорого просим,
Дешево отдаваем:
Три рубля с полтиною,
С золотою гривною,
С чарою наливною.
Во время угощения в доме родителей невесты девушки требуют у жениха выкупить место за столом возле невесты. Происходит шуточная перепалка между подругами невесты и дружкой. Они стараются выманить у него побольше денег и гостинцев, а он защищает интересы и кошелек жениха.
11.
У нашего дружка денег нет, денег нет.
О ладо-ладо, денег нет, денег нет*.
Когда денег нет, так займи, так займи,
У товарища попроси, попроси,
А покос придет – откоси, откоси,
О ладо-ладо, откоси, откоси.
* Припев повторяется после каждой строфы.
Корильная песня в адрес дружки, который не давал откуп за место.
12.
Что не стук стучит во тереме
И не гром гремит во высоком -
Перед Спасом свечи теплятся,
У нас девушка Богу молится,
Молодая низко кланяется.
Она просит благословеньица
У родимого у батюшки,
У родимой своей матушки,
У братцев, ясных соколов,
У сестриц, сизых голубушек.
Невеста съезжает со двора и просит перед венцом благословления новобрачным у родителей. В песне используются отрицательные сравнения, традиционная символика и постоянные эпитеты (братья – ясные соколики, сестрицы – сизые голубушки), а также тавтологические словосочетания (стук стучит, гром гремит), характерные для поэтики фольклора.
13.
У колодезю, у колодезю, у студеному, у холодному,
Ох лёли-лёли, лёли-лёли, алилей-лёли, лёли-лёли*.
У ключику у гремучему, у ручею у бегучему
Иванечка конёчка поил, а Манечка воду набирала.
Она с ним же повидалася, повидалася, целовалася,
Повидалася, целовалася, золотым перстнём поменялася.
Увидала родна матушка с высокого нова терема,
Из ясного из оконушка, с хрустального из стеколушка.
- Ох, дитя ж моё, дитятко, ох дитя моё милое,
Ох, где ты забарилася, почему ще замешкалася?
- Родимая моя мамушка, надлетели гуси серые,
Надлетели гуси серые посмутили воду свежую.
А я млада дожидалася, пока вода состоялася.
Пока вода состоялася, состоявши, воду набирала.
- Ох, неправда, моя дитятка, ох, неправда, моя милая,
Покажи-ка руку правую. Ох, чей у тебя золот перстень?
Ох, чей у тебя золот перстень, ох, чей у тебя позолоченый?
- Золот перстень Иванечкин, позолоченный Васильевича.
* Припев повторяется после каждой строфы.
Эта песня исполнялась после венчания, когда новобрачные приезжали в дом невесты. В тексте используются традиционные фольклорные приемы. Крестьянский дом изображается как высокий княжеский терем с ясными хрустальными «стеколушками». Используются уменьшительные ласкательные суффиксы «ушк», «ечк», постоянные эпитеты: золотой перстень, гуси серые и т.д.
14.
Ох, солнушко за лес закатилось,
Моё ясное за лес закатилось,
Свет Марьюшка с двора поднималась,•
Васильевна с двора поднималась.
А матушка стоит на крылечке,
Родимая стоит на широком.
- Ой, дитятко, назад воротися,
Родимая, назад воротися.
- Ой, мамушка, я бы воротилась,
Родимая, я бы воротилась,
Суженый мой за ручку держит,
Ряженый мой за правую держит.
Песня исполняласьпри отъезде новобрачных в дом жениха после венчания. В ней передается печаль матери и неизбежность прощания невесты с родными.
15.
Угрюм, угрюм ходит Марьин батюшка,
Угрюма, угрюма ходит Марьина матушка:
Мела свой высок терем, потеряла свой золот перстень.
Не золот перстень потеряла – потеряла свое дитятко,
Потеряла свое милое – Марью Андреевну.
Весел, весел ходит Васильев батюшка,
Весела, весела ходит Васильева матушка:
Мела свой широкий двор и свою новую горницу,
Нашла золот перстень с дорогим камешком.
Не золот перстень нашла – нашла себе дитятко,
Нашла себе милую Марью Андреевну.
Песня исполнялась в доме жениха после приезда в дом новобрачных.
16.
Рыбица платёшенька,*
То ли я молода, молодёшенька.
А мне батюшкин хлеб есть не хочется,
Мне родимого хлеб есть не хочется.
Батюшкин хлеб полыном пахнет,
А он горькою горчицей отзывается.
Рыбица платёшенька,
То ли я молода, молодёшенька.
Мне Иванов хлеб есть хочется,
Мне Васильевича хлеб есть хочется.
Иванов хлеб мёдом пахнет,
А он сладким виноградом отзывается.
* Каждая строка песни повторяется.
Песня исполнялась во время свадебного пира в доме жениха. Песня показывает перемену в настроении невесты. По обряду, она должна была показывать покорность, любовь к жениху и радость по поводу перемены в своей судьбе.
17.
Виноград в саду растет, *
Ой, ягода, ягода поспевает.
Виноград – Иван-сударь,
Виноград – Иван Васильевич.
Ой, ягодка – свет-Иринушка,
Ой, ягодка – свет Сергеевна.
Ими люди любовалися: –
Хороши, пригожи уродилися.
Счастливые и таланливые,
Счастливые и таланливые,
Ой, дай вам Бог и совет, и любовь.
Во совете, во любви вам пожить хорошо.
* Каждая строка повторяется.
Во время свадебного пира исполнялись величания в честь присутствующих. Первое величание посвящалось новобрачным.
18.
Как на нашей-то сватье да новая шуба,
У правой полы шубы – заморские пташки,
А в левой поле шубы – ясный месяц светит!
Воспойте, воспойте, заморские пташки,
Звеселите, звеселите сватью на беседе!
Величание в честь сватьи, почетной гости на свадьбе, просватавшей невесту.
19.
Еще кто у нас на свадьбе богат?
У нас тысячко на свадьбе богат.
У тысячка бородушка шелковая.
Кому эту бородушку целовати?
Кому эту бородушку миловати?
Жене эту бородушку целовати!
Жене эту бородушку миловати!
У нас тысячко на свадьбе богат:
А людей у него – теремами,
Капиталу у него – сундуками,
А скота у него – табунами.
У нас тысячко на свадьбе кудреватой!
Из кольца в кольцо кудри вьются.
У нас у тысяцкого денег много!
Рубль на ребрышко становился,
К красным девушкам торопился.
Красным девушкам деньги надо
На шелковые да на шали,
Что на хромовые да на ботинки.
У нас тысячко на свадьбе богатый!
Еще денег у него кошелями.
Он рублем ворота отпирает,
Он другим широки затворяет.
Он по гривне нищим бросает...
Величальная песня в честь самого почетного гостя на свадьбе, тысяцкого, – обычно крестного отца или дяди жениха. Термин «тысяцкий» пришел в свадебный обряд из Древней Руси. Так называли военачальника над тысячью воинов в княжеской дружине. Вероятно, на княжеских свадьбах это был тоже один из важных чинов. В песне виден намек на одаривание богатым гостем величающих его девушек.
20.
Друженька – хорошенький,
Друженька – пригоженький!
Как на друженьке кафтан голубой, парчевой,
Как на друженьке штаны черны бархатные,
Как на друженьке чулки белы шелковые,
Смазные башмаки – пряжки с искорками,
Пряжки с искорками – вон повыскакали!
Как на шейке-то платок, будто аленький цветок,
Во кармане-то другой, итальянский голубой!
Друженька – хорошенький,
Друженька – пригоженький!
Величальная песня в честь дружки, почетного и ответственного гостя, весельчака и балагура, устроителя свадьбы. Гиперболическое изображение красоты одежды дружки подчеркивает его богатство и благополучие.
21.
А кто ж у нас холост, а кто ж у нас не женат?
Иванушка холост, Васильевич не женат.
Он хорошо ходит, манерно ступает,
Сапог не ломает, чулок не марает.
На коня садится – под ним конь бодрится,
Он плеточкой машет – под ним кони пляшут.
Со двора съезжает, мати провожает:
«Поди, мой хороший, поди, мой пригожий,
Холост, не женатый, белый, кудреватый!»
К лугам подъезжает – луга зеленеют,
К рекам подъезжает – реки разливаются,
По улице едет – вся улица стогнет,
К дворам подъезжает – весь народ встречает.
Величание молодому неженатому участнику свадебного застолья: брату жениха, другу или родственнику. В песне отразились народные представления об идеальном «добром молодце», воспитанном и красивом. Им любуются не только родные и односельчане, но и природа.
22.
Чарочка моя серебряная!
На золотом блюде поставленная!
Кому чару пить, кому выпивать?
Пить чару, выпивать чару
Ивану да Васильевичу!
Кому наливать, кому починать?•
Наливать чару, починать чару
Марье-то Ивановне!
Величальная песня. Исполнялась на свадьбах и в праздничных застольях при обносе гостей вином, которое они должны были обязательно выпить. Используется гипербола: чарочка серебряная, блюдо золотое. Этим подчеркивается богатство и хлебосольство хозяев гостеприимного дома.
1. ПЛАЧ ПО СТАРОСТЕ
Вопит старостиха:
Спаси, господи, спорядныих суседушек!
Благодарствую крестьянам православным,
Не жалели, что рабочей поры – времени,
Хоронить пришли надежную головошку –
Уж вы старосту-судью за поставленую!
Он не плут был до вас, не лиходейничек,
Соболезновал об обчестве собраном,
Он стоял по вам стеной да городовой
От этых мировых да злых посредников.
Теперь все прошло у вас, миновалося!
Нет заступушки у вас, нет заборонушки!
Как наидет мировой когда посредничек,
Как заглянет во избу да он во земскую,-
Не творит да тут Исусовой молитовки,
Не кладет да он креста-то по-писаному;
Не до того это начальство добирается,
До судов этот посредник доступает;
Вопотай у недоростков он выведывает,
Уж нет ли где корыстного делишечка.
Да он также над крестьянством надрыгается,
Быдто вроде человек как некрещеной.
Он затопае ногама во дубовой пол,
Он захлопае рукама о кленовой стул,
Он в походню по покоям запохаживае,
Точно вехорь во чистом поле полетывае,
Быдто зверь да во темном лесу порикивае;
Тут на старосту сквозь зубы он срыгается,
Он без разуму рукой ему приграживае,
Сговорит ему посредник таково слово:
«Что на ям да вы теперь не собираетесь?
Непосудны мировому, знать, посреднику?
Непокорны вы властям да поставленым?
Чтобы все были сейчас же на ям согнаны!»
Как у этых мировых да у посредников
Нету душеньки у их да во белых грудях,
Нету совести у их да во ясных очах,
Нет креста-то ведь у их да на белой груди!
Уж не бросить же участков деревенскиих,
Не покинуть же крестьянской этой жирушки
Все для этыих властей да страховитыих!
Назад староста бежит да не оглядывает,
Под окошечко скоренько постучается
Он у этых суседей спорядовых,
Чтобы справились на ям да суровёшенько:
«Как наехала судья неправосудная,
Мировой да на яму стоит посредничек,
Горячится он теперь да такову беду!
Сами сходите, крестьяна, приузнаете,
Со каким да он приехал со известьицем,
Он для податей приехал ли казенных,
Аль казна его бессчетна при держалася,
Аль цветно его платье притаскалося,
Аль козловы сапоги да притопталися?»
Тут на скоп да все крестьяна собираются,
При кручинушке идут да при великой:
Тут посреднику в глаза да покланяются,
Позаочь его бранят да проклинают.
Возгорчится как судья ведь страховитая,
В темном лесе быдто бор да разгоряется,
Во все стороны быв пламень как кидается,
Быдто Свирь-река посредничек свирепой,
Быдто Ладожско великое, сердитое!
Тут он скочит из-за этого стола из-за дубового,
Да он зглянет тут на старосту немилым зглядом,
Тут спроговорит ему да такого слова:
«Вы даете все повольку мужикам-глупцам,
Как бездельникам ведь вы да потакаете!
Хоть своей казной теперь да долагайте-тко,
Да вы подати казенные сполняйте-тко».
Мужичоночки дробят да все поглядают-
Ужель морюшко синё да приутихнет,
Мировой скоро ль посредничек уходится,
За дубовыим столом да приусядется?
Буде взыщется один мужик смелугище,
О делах сказать ведь он да все о праведных,
Так уж на мужика стане срыгатися,
Быдто зверь да во темном лесе кидается;
Да он резвыма ногами призатопае,
Как на стойлы конь копытом призастукае,
Стане староста судью тут уговаривать:
“Не давай спеси во младую головушку,
Суровьства ты во ретливое сердечушко,
Да ты чином-то своим не возвышайся-тко:
Едины да все у бога люди созданы;
На крестьян ты с кулакама не наскакивай,
Знай сиди да ты за столиком дубовым,
Удержи да свои белы эты рученьки,
Не ломай-ко ты перстни свои злаченые;
Не честь-хвала тебе да молодецкая
Наступать да на крестьян ведь православных!
Не на то да ведь вы, судьи, выбираетесь!
Хотя ж рьян да ты, посредничек, – уходишься,
Хоть спесив да ты, начальник, – приусядешься!
Около ночи мужики да поисправятся,
Наживут да золоту казну бессчетную!”
Сговорит да тут посредник таково слово:
«Да вы счастливы, крестьяна деревенские,
Что ведь староста у вас да приразумной!”
Как уедет тут судья да страховитая,
Сговорят да тут крестьяна таково слово:
«Мироеды мировы эты посредники,
Разорители крестьяна православным,
В темном лесе быдто звери-то съедучие,
В чистом поле быдто змеи-то клевучие;
Как наедут ведь холодные-голодные,
Оны рады мужичонка во котле варить,
Оны рады ведь живого во землю вкопать,
Оны так-то ведь над има изъёжаются,
До подошвы оны всех да разоряют!
Слава богу-то теперь да слава Господу!
Буря-подара теперь да уходилася,
Сине морюшко теперь да приутихло –
Нонь уехала судья неправосудная,
Укатилася съедуба мироедная!
Мы пойдемте, мужики, да разгуляемтесь,
Ноньку с радости теперь да со весельица,
Настоялися ведь мы да надрожалися,
Без креста-то мы ему да все наклянялись,
Без Исусовой молитвы намолилися!..»
Как сберутся в Божью церковь посвященную
О владычном оны да на этом праздничке,
И прослужат там обеденку воскресную,
И как выйдут на крылечико церковное,
И как заглянут во подлетную сторонушку,
Тут защемит их ретливое сердечушко,
Сговорят оны ведь есть да таково слово:
«Где ведь жалобно-то солнце пропекае,
Там ведь прежняя родима наша сторона,
Наша славна сторона Новогородская!
Когда Новгород ведь был не разореной
И ко суду были крестьяна не приведены,
Были людушки тогды да не штукавые,
Не штукавы они были – запростейшие;
Как судья да в ту пору не молодые,
Пожиты да мужики были почетные,
Настойсливы оны да правосудливы,
Были добры у их кони инокоходные,
Были славны корабли да мореходные.
Буде што да в прежни времена случалося,
Соберется три крестьянина хоть стоющих –
Промеж ду-другом оны да рассоветуют,
Как спасти да человека-то помиловать,
По суду ли-то теперечко по божьему,
По этым ли законам праведливыим.
Тыи времечко прошли да не видаюча,
Тыи годы скоротались не слыхаюча!
Наступили бусурманы превеликие,
Разорили оны славный Новгород!
Вси тут предались в подсиверну стороношку
На званы острова да эты Кижские,
Во славное во обчество во Толвую…
Послыхайте словеса наши старинные,
Заприметьте того, малы недоросточки!
Уж как это сине морюшко сбушуется,
На синём море волна да порасходится,
Будут земские вси избы испражнятися,
Скрозекозные судьи да присылатися;
Вси изменятся пустыни богомольные,
Разорятся вси часовенки спасеные!»
Кругом-около ребята обстолпилися,
Как на этых стариков да огладилися,
Ихних речей недоростки приослухались;
Кои умны недоросточки, приметные,
Оны этыи слова тут принимали
Об досюльныих законах постоятельных.
Об досюльноем житье новогородскоем.
Сволновалось сине славное Онегушко,
Как вода с песком помутилася!
Тут вспомнят-то ведь малы недоросточки:
“Теперь-нонь да времена-то те сбываются,
Как у старых стариков было рассказано!”
Тут мы думали с надежноей головушкой:
«Как пропитывать сердечных малых детушек?
Накопилася станичушка детиная!»
Говорила я надежной головушке:
«Да ты съезди-ка на малой этой лодочке
Хоть во город да та съезди Повенецкой,
Наживи да ты надежда золотой казны,
Да мы купим-то довольных этых хлебушков,
Мы прокормим-то сердечных малых детушек!»
Как во ту пору теперь да в тое времечко,
Как по той почтовой ямской дороженьке
Застучала вдруг копыто лошадиное,
Зазвонили тут подковы золоченые,
Зазвенчала тут сбруя да коня доброго,
Засияла тут седёлышко черкасское,
С копыт пыль стоит во чистом поле,
Точно черный быдто ворон приналетват,-
Мировой этот посредник так наёзживал!
Деревенские ребята испугалися,
По своим домам оны да разбежалися!
Он напал да на любимую сдержавушку,
Быдто зверь точно на упадь во темном лесу!
Я с работушки, победно, убиралася,
Из окошечка в окошечко кидалася,-
Да куда ж мою надежу подевают?
Я спросила у спорядовых суседушек,
Как суседушки ведь мне не объяснили,
Чтобы я, бедна горюша, не спугалася.
На спокой да легли добры эты людушки,
Ужо я, бедна, в путь-дорожку отправлялася,
Чтоб проведать про надежную головушку.
Уж как этот мировой да злой посредничек,
Как во страдную, в рабочу пору-времечко
Он схватил его с луговой этой поженки,
Посадил да он во крепость во великую,
Он на три садил Господних Божьи денечка.
На четыре он на летных эты ноченьки,
Отлучился что без спросу на неделюшку.
Тошно плакали сердечны мои детушки,
Не могла стерпеть, победная головушка,
Я глядеть да на детины горючи слезы –
Я склонилася в тяжелую постелюшку
С-за этого злодея супостатого,
Что обидел нас, победныих головушек,
Присрамил да он при обчестве собранном;
Со бесчестья в лице кровь да разыгралася,
Со стыда буйна головка зашаталася.
Ворочался как надеженька со крепости,
В чистом поле не моженье сустигало,
На пути злодий смеретушка стретала!
Вы падите-тко, горючи мои слезушки,
Вы не на воду подитет-тко, не на землю,
Не на Божью вы церковь, на строеньице,-
Вы падите-тко, горючи мои слезушки,
Вы на этого злодия супостатого,
Да вы прямо ко ретливому сердечушку!
Да ты дай же, боже-господи,
Чтобы тлен пришел на цветно его платьице,
Как безумьице во буйну бы головушку!
Ещё дай, да боже-господи,
Ему в дом жену неумную,
Плодить детей неразумныих!
Слыши, Господи, молитвы мои грешные!
Прими, Господи, ты слезы детей малыих!
Причитание известной русской вопленицы Ирины Андреевны Федосовой, талантливой народной поэтессы, слава о которой шла по всей русской земле. Северные причитания отличаются большим объемом и эпичностью. В этом причитании раскрывается образ умершего – народного заступника.
2.ИЗ ПЛАЧА О ПИСАРЕ
Вопит кума:
Отлишилися заступы-заборонушки!
Как не стало нонь стены да городовой,
Приукрылся писаречек хотромудрой
Он во матушку сыру землю!
Вкупе все домы, крестьяна, сухотуем:
Буди проклято велико это горюшко,
Буде проклята злодийная незгодушка!
Как по нынешним годам да по бедовым
Лучше на свет человеку не родитися;
Много страсти-то теперь да много ужасти,
Как больше того великиих пригрозушек!
Наезжают-то судьи да страховитые,
Разоряют-то крестьянски оны жирушки,
До последней-то оны да лопотиночки!
Не дай, господи, на сем да на белом свете
Со досадой этым горюшком возитися!
Впереди злое горе уродилося,
Впереди оно на свете расселилося.
Вы послушайте, народ-люди добрые,
Как , отколь в мире горе объявилося:
Во досюльны времена было годышки –
Жили люди во всем мире постатейные,
Оны ду-друга люди не терзали.
Горе людушек во ты поры боялося,
Во темны леса от них горе кидалося,
Но тут было горюшку не местечко –
Во осине горькой листье расшумелося,
Того злое это горе устрашилося!
На высоки эты щельи горе бросилось,
Но и тут было горюшку не местечко –
С того щелье кременисто порастрескалось,
Огонь-пламя из-за гор да объявилося!
Уже тут злое горюшко кидалося
В окиян сине славно оно морюшко.
Под колодинку оно там запихалося –
Окиян-море с того не сволновалось,
Вода с песком на дне не помутилась.
Как в досюльны времена да в прежни годышки
В окиян-море ловцы да не бывали.
Чего на слыхе-то век было не слыхано,
Чего на виду-то век было не видано –
Прошло времечка с того да не со много, -
В окиян-море ловцы вдруг пригодилися:
Пошили оны маленьки кораблики,
Повязали оны неводы шелковые,
Проволоки оны клали-то пеньковые,
Оны плутивца тут клали все дубовые,
Изловили тут свежу оны рубоньку,
Подняли во малой во корабличек!
Точно хвост да как у рыбы лебединой,
Голова у ей вроде как козлиная.
Сдивовалися ловцы рыбы незнамой,
Пораздумались ловцы да добры молодцы:
По приметам эта рыба да как щучина.
Поскорешеньку ко бережку кидалися.
На дубовоей доске рыбу пластали,
Распароли как уловну свежу рыбоньку –
Много множество песку у ей приглотано.
Были сглонуты ключи да золоченые!
Тут пошли эты ловцы да добры молодцы
Во деревенку свою да во селение,
Всем суседям рассказалися,
Показали им ключи да золоченые.
Тут ключи стали ловцы да применять:
Прилагали ключи ко Божиим церквам -
По церковным замкам ключи не ладятся:
По уличкам пошли оны рядовым,
По купцам пошли оны торговым –
И по лавочкам ключи не пригодилися.
Тут пошли эты ловцы да добры молодцы
По тюрьмам пошли заключевныим –
В подземельные норы ключ поладился,
Где сидела это горюшко великое.
Потихошеньку замок хоть отмыкали,
Без молитовки, знать, двери отворяли;
Не поспели тут ловцы – добры молодцы
Отпереть двери дубовые,
С подземелья злое горе разом бросилось.
Черным вороном в чисто поле слетело;
На чистом поле горюшко садилося
И само тут, злодийно, восхвалялося,
Что тоска буде крестьянам неудольная!
Подъедать стала удалых добрых молодцев,
Много прибрала семейныих головушек,
Овдовило честных мужних молодыих жен,
Обсиротило сиротных малых детушек!
Уже так да это горе расплодилося –
По чисту полю горюшко катилося,
Стуже-инеем оно да там садилося,
Над зеленыим лугом становилося,
Частым дождиком оно да рассыпалося.
С того мор пошел на милую скатинушку,
С того зябель на сдовольны эты хлебушки,
Неприятности во добрых пошли людушках.
К писарю:
Ты послушай же, крестовой милой кумушко!
Буде Бог судит на втором быть пришествии,
По делам-суда душа да будет праведна,
Може, станешь у престола у Господнего,
Ты поросскажи Владыке – свету истинному
Ты про обчество крестьян да православных!
Много множество е в мире согрешенья,
Как больше того е в мире огорченья:
Хоть повыстанем по утрышку ранешенько,
Не о добрых делах мы думу думаем,
Мы на сонмище бесовско собираемся,
Мы во тяжкиих грехах да не прощаемся!
Знать, за наши за велико беззконье
Допустил господь ловцов да на киян-море;
Изловили они рыбоньку не знамую,
Повыняли ключи да подземельные,
Повыпустили горюшко великое!
Зло несносное велико это горюшко
По Россиюшке летает ясным соколом,
Над крестьянамы, злодийно, черным вороном,
Возлетат оно, злодийно, само радуется:
«На белом свете я распоселилося,
До этыих крестьян я доступило,
Не начаются обиды, накачаются,
Не надиются досады, принавидятся!»
Как со этого горя со великого
Бедны людущки как море колыбаются,
Быдто деревья стоят да подсущёные,
Вся досюльшина куды да подевалася,
Вся отцовщина у их нонь придержалася,
Не стоят теперь стоги перегодные,
Не насыпанны амбары хлеба Божьего,
Нет на стойлы-то у их да коней добрыих,
Нету зимных у их санок самокатныих,
Нет довольных-беззаботных у их хлебушков!
Ты поросскажи, крестовой милой кумушко,
Ты поросскажи Владыке многомилостливу,
Что неправедные судьи расселяются,
С высока глядят оны да выше лесушку,
Злокоманно их ретливое сердечушко,
Точно лед как во синём море;
Никуды от их, злодиев, не укроешься,
Во темных лесах найдут оны дремучих,
Всё доищутся в горах оны высоких,
Доберутся ведь во матушке сырой земле!
Во конец оны крестьян всех разоряют!
Кабы ведали цари да со царицами,
Кабы знали все купцы да ведь московские
Про бессчастную бы жизнь нашу крестьянскую!
В этом причитании И.А. Федосова рисует картину горя на Русской земле и дает точку зрения народа на причину появления горя. Причитание отражает жизнь русского крестьянства в пореформенный период.
3. ВДОВА ПРИЧИТАЕТ НА МОГИЛЕ МУЖА
Я путем иду, широкоей дороженькой.
Не ручей да бежит, быстра эта реченька,
Это я, бедна, слезами обливаюся.
И не горькая осина расстонулася,
Это зла моя кручина расходилася.
Тут зайду да я, горюшица победная,
По дорожке на искать гору высокую,
Край пути да на могилушку умершую.•
Припаду да я ко матушке сырой земле,
Я ко этой, победна, к муравой траве.•
Восклицать стану, горюша, умильнёшенько:
- Погляди-то, моя ладушка, на меня да на победную!
Не березонька шатается, не кудрявая свивается,
Как шатается- свивается твоя да молода жена.
Я пришла, горюша-горькая, на любовную могилушку
Рассказать свою кручинушку.
Ой, не дай же, Боже-Господи, жить обидной во сирочестве,
В горе-горькоем вдовичестве!
Как синя моря моря без камышка, как чиста поля без кустышка.
Как же жить бедной горюшице без тебя, да мила ладушка!
Все разбросаны-раскиданы да мои бесчастны детушки,
Хоть стоснётся им, сгорюнится на чужой дальней сторонушке,
Не с кем горя поубавити, нет ни роду, нет ни племени,
Ни тебя, родитель-батюшка, ни меня, желанной матушки.
Охти мне, да мне тошнёшенько!
Не в могилу пришло горюшко – надломило мою силушку.
В этом причитании вдова как бы беседует с умершим мужем, рассказывает ему о своем горе, о разрушении некогда большой семьи. В причитании используются риторические вопросы и восклицания, уменьшительно-ласкательные суффиксы, тавтологические сочетания типа: горе горькое, разбросаны-раскиданы, а также традиционные эпитеты и символические образы. Все это придает плачу эмоциональный накал.
4. РЕКРУТСКОЕ ПРИЧИТАНИЕ
Соколочек да милой брателко, ты куды да наряжаешься,
Ты куды да сподобляешься, во какую да путь-дороженьку?
Не в любую да подороженьку как к сердцам да нежалостливым.
Как заведут, да сокол брателко, во присусьё да великоё,
Как поставят, да сокол брателко, тебя под мерушку казенную,
Станут брить, да сокол-брателко, всё твои да всё русы кудри,-
Повалятся да русы кудри со буйные головушки.
Как на каждой волосиночке по горячей по слезиночке!
Как прилетала да птичка-пташечка ко косявчету окошечку,
Как будила да птичка-пташечка соколочка да мила брателка:
Полно спать да высыпатися, пора ставать да пробуждатися
Все во путь да во дороженьку ко сердцам да нежалостливым.
Причитание сестры по брату-рекруту. Вначале рекрутов собирали в военное присутствие – казенное учреждение, где им объявляли о предстоящей «службе государевой». Интересы семьи и желание рекрута во внимание не принимались. Затем рекрутам сбривали волосы. В рекрутских причитаниях сбритые русые кудри становятся символом предстоящей многолетней разлуки с родным домом, поэтому «на каждой волосиночке по горячей по слезиночке».
1.
Встану я, раб Божий (имя), благословясь, пойду, помолясь, из избы в двери, из дверей в вороты, в чистое поле, прямо на Восток, и скажу: «Гой еси, солнце жаркое, не пали и не пожигай ты овощ и хлеб мой, а жги и пали куколь и полынь-траву». Будьте мои слова крепки и лепки.
Земледельческий заговор, с помощью которого крестьянин пытался уберечь свое поле от засухи. В тексте нет введения и зааминивания. Композиция заговора двухчастная: просьба (не палить, не жечь) и заклятие (будьте слова мои), им предшествует зачин (встану я…)
2.
Собирайся, мое милое стадо, ко всякой ночке к своему дому, как собирается мир православный ко звону колокольному и пению церковному. Как Муравьевы дети царю своему муравью служат и слушают, и как медовые пчелы слетаются к гнездам своим и не забывают детей своих и не покидают, и как стекаются быстрые речки, и малые, и большие, в славный океан-море, и так бы мое стадо. Стекайтесь на голос со всех четырех сторон, друг от дружки не отставайте. Из-за озер, от мхов зыбучих, от черных болот, из-за рек, из-за ручьев, из-за лесов и полей ко своему дому спешите ночевать, век по веку. Аминь.
Пастушья молитва на сохранение стада.
3.
Я иду в лес. Клещ, лезь на лес, а змея на угоду лезь под колоду.
Когда шли в лес по грибы и ягоды, произносили это заклятье, чтобы не встретить змею и не насобирать клещей.
4.
На море, на Лукоморье, там стоит яблонька на двенадцать кокотов и на двенадцать кореньев. На той яблоньке стоят три кровати тесовые, на тех кроватях лежат три подкшки пуховые. На тех подушках лежат три змеи старших: первая Шкурапея, вторая Люха, третья Полюха.
Прошу тебя, Люха, великими упросами, низкими уклонами: унимай ты своих слуг гноевых, моховых, подтынных, полколодных, болотных и всех забытых, и того червяка-рыбака. Не будешь унимать – нашлет на тебя Господь архангела Михаила и Кузьму-Демьяна. Будет тебя архангел Михаил огнем палить, Кузьма-Демьян по полю ветер развеет. Мать Пречистая приходила, эту рану крестом окрещала и помощь давала.
Заговор от укуса змей, в нем перечисляются разные породы змей, начиная от старших, очевидно, самых опасных. Покровительство христианских святых служит защитой.
5.
Аминь. На море на окияне, на острове Буяне лежит камень. На том камне сидела Пресвятая Богородица, держала в руке иглу золотую, вдевала нитку шелковую, зашивала рану кровавую. Тебе, рана, не болеть и тебе, кровь, не бежать. Аминь.
Заговор на остановку крови и быстрого заживления раны. Эпическое место «на море-окияне, на острове Буяне» характерно для художественного пространства заговоров. Образ Богородицы в заговорах со временем вытесняет мифологический образ девицы.
6.
Заря-зарница, стоят гробницы. На тех гробницах написано, нарисовано три ангела, три архангела. Первый ангел – Михаил архангел, другой ангел – Кузьма-Демьян, третий ангел – Пимен святой. Пошел Пимен святой из дверей в двери, из ворот в ворота, в чистое поле, на синее море. Попадают ему навстречу двенадцать девиц-трясовиц – долговолосы, пустоволосы, беспоясы, пологруды.
- Куда вы, девицы-трясовицы пошли?
- Мы пошли по всему свету людей знобить, костьми дробить. А ты куда пошел, Пимен святой?
- Я пошел в кузню двенадцать прутов ковать, двенадцать ножов – вас бить и резать.
- Не бей нас и не пытай, близко к смерти не предавай. Кто тебя почтет и помянет, к тому веки-повеки в дом не заглянем. Аминь.
Заговор от лихорадки. Рядом с мифологическими персонажами, чаще всего выступающими как вредители (девицы-трясовицы) появляются христианские святые, помогающие человеку. Текст ритмически организован, имеется рифма.
7.
Знахарка, надев верхнее платье задом наперед, берет больного младенца на руки и идет в поле, где, обратясь к заре, произносит следующие слова трижды, при каждом разе отступая шаг назад и плюя через левое плечо на зарю:
- Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Заря-зарница, заря красная девица, возьми крыксы и плаксы, денны и полуденны, нощны и полунощны, часовы, получасовы, минутны и полуминутны от раба Божия (имя ребенка).
Затем при троекратном поясном поклоне заре знахарка говорит:
- Заря-заряница, заря красная девица! Твое дитя плачет – пить-есть хочет, а мое дитя плачет – спать хочет. Возьми свое бессонье, отдай нам свой сон – по сей день, по сей час, по мой наговор. Во веки веков аминь. Могла я свое чадо сносить и спородить, могу я крыксы и плаксы отговорить.
Заговор против надрывного детского плача. В нем видны отголоски древнего обожествления природы. Вечерняя заря здесь олицетворяется и изображается в образе молодой матери, у которой тоже плачет дитя. С ее помощью мать успокаивает своего ребенка.
8.
Река ты матушка, течешь ты от моря и моешь ты берега и наплывы. Смой и сполощи у раба Божьего (сказать имя) тоску и напусту, чтоб я не тосковал и не горевал, и не плакал ни о ком-то и ни о чем-то. Ты, вода святая, источная, очищаешь ты весь свет и весь мир, и все горы, и реки, и дунаи, и все леса и моря, и все луга и берега, и церкви, и монастыри, и престолы святые Христовы.
Очисти меня, раба Божьего, от врагов, от рабов, злых нечистых духов: посланных, присланных, вихревых, ветровых и ночных, и полночных, и дневных – от нечистоты, от всякого колдовства. И очисти меня, Господи, святою источною водою – и початой, и непочатой. Аминь.
Этот заговор читался для очищения человеа от порчи рано утром над чистой проточной водой. Чаще заговорами на воду пользовались женщины, ибо вода, по языческим воззрениям, представляла женское начало. Ее обожествляли, к ней обращались с различными просьбами, просили ее смыть, сполоскать зло и болезни, которые символически изображаются в заговоре в виде наносной грязи, как телесной, так и духовной.
9.
Добрый вечер, дым ты дымочек. Ступай ты, дымочек, во чистое поле, в широкое раздолье. В чистом поле, в широком раздолье стоит дом волшебный. В том доме стоит волшебная доска, под той доской лежит тоска. Не тоскуй, тоска, не грусти, тоска, не кидайся, тоска, из окна в окно, из дверей в двери, в подоконные щели. Кинься, тоска, на раба (имя), на ретивое сердце, на горячую кровь и на легкие, и на печенки, и на очи ясные. Чтоб раб (имя) и горевал, и тосковал о рабе (имя). В еде не заедался, в питье не запивался, с друзьями говорил – не заговаривался, а все бы обо мне, рабе Божьей (имя), думал денную зорю, ночную и полуночную. И как эти дрова горят в печи жарко, чтоб рабу (имя) было меня жалко. И как горят эти дрова в печи душно, чтоб рабу (имя) без рабы (имя) было тошно. Чтоб он и тошнился, и нудился, и по веки вечные в жизхни по рабу (имя) не забылся.
Любовный заговор-присушка, чтение которого сопровождалось разжиганием огня в печи поздно вечером. Дым должен был идти по ветру в ту сторону, где находился дом любимого. Используется прием олицетворения. Тоска изображается как живое существо, которое должно помочь влюбленной девушке приворожить, «присушить» любимого.
10.
Не во имя Отца, не Сына и не Духа святого. Не аминь.
Встану я, раба Божья, не благословясь, пойду, не перекрестясь, из дверей не в двери, из ворот не в ворота – сквозь дыру огородную. Выйду я не в чистое поле, не в подвосточную сторону, посмотрю в подзакатную сторону.
Под той ли подзакатной стороной течет смрадная река, по той ли смрадной реке плывет смердячий челн. В смердячем челне сидит Немал-человек – чертова рожа, змеиная кожа, сычьи глаза, волчья пасть, медвежий взгляд, образ звериный, а вздох змеиный. И как тот Немал-человек страшен и ужасен, горек и приторен, так же бы казался и страшен, и ужасен, горек и приторен раб Божий (имя) рабе Божией (имя) днем и ночью, утром и вечером, в полдень и заполдень, в полночь и заполночь, на ветхом месяце и на молодике, и на перекрое, и на всякое время и безвременье.
Как бы зверь рыскучий в темном лесе, как змей ползучий в чистом поле, не могбы раб Божий (имя) с рабой Божией (имя) ни думы подумать, ни мысли помыслить, ни взгляд взглянуть, ни беседы побеседовать. Дрались бы и царапались, и на встречу бы не встречались, и на уме друг друга не держали всегда.
Ныне и присно, и во века веков. Аминь, аминь, аминь.
Прочитав этот заговор, надо взять сучок-двойняшку, разломить надвое, одну часть сжечь, а другую закопать в землю с приговором: «Как двум этим часточкам не срастись и не сойтись, так бы рабе Божией (имя) с рабом Божиим (имя) не сходиться и не встречаться навечно.
Заговор-отсушка. Характерное для «черных» заговоров использование отрицательных образов. Мир как бы выворачивается наизнанку. Вместо эстетического образа создается антиэстетический образ человека, от которого хотят отвратить девушку. Как отвратителен Немал-человек, таким же отвратительным казался бы ей тот парень, от которого ее хотят «отсушить».
2.4. ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ
Пословицы
Родина. Единство государства.
1. Береги землю родимую, как мать любимую.
2. На чужой сторонушке рад своей воронушке.
3. Глупа та птица, которой гнездо свое не мило.
4. Русский ни с мечом, ни с калачом не шутит.
5. Русский медленно запрягает, но быстро ездит.
6. Один в поле не воин.
7. Рано татарам на Русь идти.
8. Умерла та курица, которая несла татарам золотые яйца.
9. Царство разделится – скоро разорится.
10. Междуцарствие хуже грозного царствия.
11. Времена шатки – береги шапки.
Грамота и обучение. Наука и опыт.
12. Корень ученья горек, да плод его сладок.
13. Человек не ученый – что топор не точеный.
14. Не на пользу книги читать, коли только вершки в них хватать.
15. Кто грамоте горазд, тому не пропасть.
16. За ученого двух неученых дают, да и то не берут.
17. Ученье – свет, а неученье – тьма.
18. Повторенье – мать ученья.
19. Век живи – век учись.
20. Не спрашивай у старого, спрашивай у бывалого.
Об умении и трудолюбии, лени и нерадивости.
21. Без труда не вынешь рыбку из пруда.
22. Маленькое дело лучше большого безделья.
23. Горька работа, да сладок хлеб.
24. От бессонницы трудом лечатся.
25. Кто рано встает, тому Бог дает.
26. Кто ленив, тот и сонлив.
27. Ленивый два раза делает, скупой два раза платит.
28. Люди – жать, а мы – на солнышке лежать.
29. Не полопаешь – не потопаешь.
Ум и глупость.
30. С умным разговаривать – что меду напиться.
31. Глупый осудит, а умный рассудит.
32. Дай дураку свечку – он и церковь спалит.
33. Глупый ищет большого места, а умного и в углу знать.
34. Где умному горе, там дураку веселье.
35. Вырос, а ума не вынес.
О добром и худом слове.
36. Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь.
37. Слово – серебро, молчание – золото.
38. Бритва скребет, а слово режет.
39. Не ножа бойся, а языка.
40. На языке – мед, а на сердце – лед.
41. Не бойся ту, которая кричит, а бойся ту, которая молчит.
О дружбе.
42. Старый друг лучше новых двух.
43. Друг познается в беде, как золото в огне.
44. Друг спорит, а недруг поддакивает.
45. Друг другу терем ставит, а недруг гроб тешит.
46. Дружба – дружбой, а служба – службой.
47. Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
О любви.
48. Любовь правдой крепка.
49. Старая любовь не ржавеет.
50. Не спится, не лежится – все про милого грустится.
51. Сердце сердцу весть подает
52. Насильно мил не будешь.
Дом и семья.
53. Не ищи красоты, а ищи доброты.
54. Жена мужу – подруга, а не прислуга.
55. Муж – голова, жена – душа.
56. На что и клад, когда у мужа с женой лад.
57. Изба детьми весела.
58. При солнышке тепло, при матери добро.
59. Свое дитя горбато, да мило.
60. В сиротстве жить – слезы лить.
Люди, их душевные свойства, внешний вид и поведение.
61. Гнев человеку сушит кости, крушит сердце.
62. Злой человек – как уголь: если не жжет, то чернит.
63. Колыбелька – младенцу, а костыль – старику.
64. Будешь сладким – расклюют, будешь горьким – расплюют.
65. Бедному Иванушке на ровном месте камушки.
66. У скупого и снега зимой не выпросишь.
67. Пуганая ворона и куста боится.
68. Мал золотник, да дорог, велика Федора, да дура.
69. Маленькая рыбка лучше большого таракана.
70. Посади свинью за стол – она и ноги на стол.
71. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.
72. Барыня сама по себе, а шляпа сама по себе.
Здоровье, болезнь и смерть.
73. Живи просто – доживешь лет до ста.
74. Держи голову в холоде, живот в голоде, а ноги в тепле.
75. Старое дерево скрипит, да долго живет.
76. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Народная практическая философия.
77. Вороне соколом не быть.
78. Выше головы не прыгнешь.
79. Тише едешь – дальше будешь.
80. Семь раз отмерь, один раз отрежь.
81. Ржа ест железо, а печаль сердце.
82. Яблочко от яблочки недалеко падает.
83. Нет худа без добра.
84. Что посеешь, то пожнешь.
85. Цыплят по осени считают.
86. Не все золото, что блестит.
Поговорки.
87. Голод – не тетка.
88. Молчание – золото.
89. Семь пятниц на неделе.
90. Правда глаза колет.
91. Ни кола, ни двора.
92. Пятое колесо в телеге.
93. Другой матери не будет.
94. Смелость города берет.
95. Вывести на свежую воду.
96. У страха глаза велики.
97. Слухом земля полнится.
2.5. ЗАГАДКИ
1.
Утром – на четырех ногах,
В полдень – на двух,
Вечером – на трех. (Человек).
Загадка построена по принципу описания
только одного признака – как человек передвигается в младенчестве, зрелости и старости.
2.
Между двух светил я в середке один. (Глаза, нос).
Загадка – метафора
, глаза уподобляются небесным светилам – звездам.
3.
Чисто, да не вода, клейко, да не смола,
Бело, да не снег, сладко, да не мед.
От рогатого берут и живулькам дают. (Молоко).
Загадка-описание перечисляет свойства предметов с помощью отрицательного сопоставления с другими, имеющими сходство.
4.
Кряхтит, кряхтит, вверх ползет,
Не досмотришь – упадет,
Но не больно ему. Почему? (Тесто).
Загадка – вопрос
, в здесь одновременно используется перечисление свойств предмета, а также олицетворение, ибо перечисленные свойства характерны для живого существа: кряхтит, ползет, не больно
5.
Черный конь прыгает в огонь. (Кочерга).
Загадка-метафора. Уподобление по признаку цвета.
6.
Под лесом-лесом пестрые колеса висят.
Девок красят, молодцев дразнят. (Серьги).
Загадка построена на развернутой метафоре: волосы – лес, пестрые колеса – серьги. Указывается их предназначение: украшать девушек и дразнить парней.
7.
Хожу на голове, хоть и на ногах,
Хожу я босиком, хоть и в сапогах. (Гвоздь в сапоге).
Загадка-описание, в которой используется олицетворение. Гвоздь словно уподобляется человеку (хожу на ногах, босиком, в сапогах). Перенося качества человека на гвоздь, загадка создает фантастический образ кого-то, обладающего несовместимыми свойствами: одновременно ходит и на голове, и на ногах, босиком и в сапогах.
8.
Что видно только ночью? (Звезды)
9.
Что всегда ходит, а с места не сходит? (Часы).
10.
Что слаще меда, сильнее льва? (Сон).
№№ 8-10 – загадки – вопросы.
11.
Не князь по природе, а ходит в короне. (Петух).
Загадка, построенная на отрицательном сравнении.
12.
Мету, мету – не вымету,
Несу, несу – не вынесу,
Пора придет – сама уйдет. (Тень).
Загадка, построенная в форме монолога
, описывающего свойства тени.
13.
В брюхе баня, в носу решето, на голове пупок.
Всего одна рука, и та на спине. (Чайник).
Загадка-описание, использует олицетворение: чайнику приписываются признаки живого существа.
14.
Черный Ивашка, деревянная рубашка.
Где носом ведет, там заметку кладет. (Карандаш).
Загадка построена на использовании собственного имени, заменяющего название предмета.
15.
Были три товарища, очень дружные. Любили одну девушку. У одного был ковер-самолет, у другого яблочко-излечимка, у третьего зеркало-видимка. Гуляли-гуляли однажды. «А что же делает наша любимая девушка?»
Посмотрели в зеркало-видимку, а она лежит в больнице, помирает. Сели на ковер-самолет, полетели. Прилетели, вылечили яблочком-излечимкой.
За кого она должна выйти замуж, чтоб двум другим не было обидно? Яблочко-излечимка ее вылечило, без ковра-самолета не поспели бы ее вылечить, а не было бы зеркала-видимки, не узнали бы, что она помирает.
(За того, у кого было яблочко, она его съела, у него ничего не осталось, а зеркало и ковер остались).
Загадка в форме сказки со скрытым вопросом морального свойства.
16.
Летело стадо гусей. Попадается ему навстречу гусь и говорит: «Здравствуйте, сто гусей». Они ему отвечают: «Нас не сто гусей. А если бы еще столько, да пол-столько, да четверть столько, да ты бы, гусь, с нами, то и было бы нас сто гусей». Сколько гусей летело? (36+36+18+9+1=100).
Загадка-задача.
Используется диалог. В основу отгадывания положен счет. Такие загадки использовались в старину при обучении арифметике.
17.
Подай мне старого, горбатого, на рожу страшного, во хмелю дурного.
(Бутылка водки).
Подобные загадки загадывались на свадьбе дружке или самому жениху подругами невесты. Только отгадав загадку, жених мог сесть рядом с невестой.
3.1. СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ
1. МЕДВЕДЬ – ЛИПОВАЯ НОГА
Жили старик со старухой. Поехал старик в лес за дровами. Бежит медведь.- Дедушка,- говорит,- спаси. Меня охотники убивают.
Завалился в сани под дрова медведь, а старик думает: "Вот мяса-то сколько будет у меня. Старухе привезу сколько!"
Что же делать?! Привязал его сильно, как рубанет! Ногу и отрубил, а медведь рявкнул, вырвался без ноги и убежал в лес. Сделал себе липовую ногу.
Привез старик старухе мяса целую ногу. Старуха шерстку ободрала с медвежьей ноги, мясо стала варить, а кожу ободрала, на стул постлала и сидит, шерстку прядет. Идет медведь из леса и поет:
Скрипи, скрипи, нога, скрипи, липовая!
По деревням спят, по селам спят.
Одна баба не спит, на моей коже сидит,
Мою шерстку прядет, мое мясо варит, не доваривает.
Пойду старуху съем.
Испугалась старуха. «Ой, старик, иди хоть овечку отдай. Пусть пожрет и уйдет.» Отдал старик овечку. Съел медведь и опять поет:
Скрипи, скрипи, нога, скрипи, липовая!
По деревням спят, по селам спят.
Одна баба не спит, на моей коже сидит,
Мою шерстку прядет, мое мясо варит, не доваривает.
Пойду старуху съем.
«Что, старик, корову отдай.» Пошел старик отдал корову. Пожрал медведь. Вот опять поет:
Скрипи, скрипи, нога, скрипи, липовая!
По деревням спят, по селам спят.
Одна баба не спит, на моей коже сидит,
Мою шерстку прядет, мое мясо варит, не доваривает.
Пойду старуху съем.
«Отдай, старик, кобылу. Что ты будешь делать! Может, пожрет да опять уйдет в лес.» Съел кобылу. Опять медведь поет:
Скрипи, скрипи, нога, скрипи, липовая!
По деревням спят, по селам спят.
Одна баба не спит, на моей коже сидит,
Мою шерстку прядет, мое мясо варит, не доваривает.
Пойду старуху съем.
«Ну что, старик, спрячемся! Что делать?!» Баба в русскую печку залезла, а старик в трубу. Зашел медведь в хату, печку открыл, старуху вытащил, сожрал ее. А старик сидел, как кашлянет – труба разлетелась. Старик в саже выскочил оттуда, медведь испугался, убежал в лес. Все. Конец.
Одна из древних сказок о животных, в ней сохранились следы тотемного культа медведя. Не случайно в сказке фигурирует медвежья нога. Череп и лапа медведя имели особый магический смысл. Голова убитого медведя подвергалась ритуальному захоронению. Считалось, что медвежья лапа обладает таинственной силой. Ее вывешивали во дворе, отгоняя враждебные силы, или в помещении для домашних животных, ею оглаживали заболевших животных, проводили по вымени коровы, чтобы она лучше доилась после отела.
В этой сказке старик и старуха терпят наказание за оскорбление хозяина леса – медведя. Особая вина старухи заключается в том, что она непочтительно обращается с лапой медведя, используя ее в бытовых, а не ритуальных целях, поэтому медведь убивает старуху. Сказка передает ощущение жуткого страха, который испытывал человек при ссоре с могучим лесным зверем. Вероятно, в сказке отразились следы приношения в жертву медведю домашних животных. По типу композиции сказка одноэпизодная. В текст включается песня медведя, которую нараспев, замогильным голосом исполнял сказочник. 4-х кратное повторение песни нагнетало у слушателей чувство страха.
2. ЛИСА И ТЕТЕРЕВ
Бежала лисица по лесу, увидала на дереве тетерева и говорит ему:
- Терентий, Терентий! Я в городе была.
- Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Была, так была.
- Терентий, Терентий! Я указ добыла.
- Бу-бу-бу, бу-бу-бу! Добыла, так добыла.
- Чтобы вам, тетеревам, не сидеть по деревам, а все бы гулять по зеленым лугам.
- Бу -бу-бу, бу-бу-бу! Гулять, так гулять.
- Терентий, кто там едет? – спрашивает лисица, услышав конский топот и собачий лай.
- Мужик.
- Кто за ним бежит?
-Жеребенок.
- Как у него хвост-то?
-Крючком.
- Ну, так прощай, Терентий! Мне дома недосуг.
Вместо зачина сказка начинается словами, которые сразу вводят слушателя в действие: "Бежала лиса по лесу, увидала на дереве тетерева..." Сказка одноэпизодная, небольшая по размеру, построена на диалоге- разговоре лисы с тетеревом, выявляющем характеры персонажей. В ней используется прием звукоподражания в речи тетерева: бу-бу-бу. Тетерев назван в сказке человеческим именем – Терентий- по принципу звукового сходства.
3. КОЛОБОК
Жил-был старик со старухою. Просит старик:
- Испеки, старуха, колобок.
- Из чего печь-то? Муки нету.
- Э-эх, старуха! По коробу поскреби, по сусеку помети, авось муки и наберется.
Взяла старуха крылышко, по коробу поскребла, по сусеку помела, и набралось муки пригоршни с две. Замесила на сметане, изжарила в масле и положила на окошечко постудить.
Колобок полежал-полежал, да вдруг и покатился – с окна на лавку, с лавки на пол, по полу да к дверям, перепрыгнул через порог в сени, из сеней на крыльцо, с крыльца на двор, со двора за ворота, дальше и дальше. Катится колобок по дороге, а навстречу ему заяц:
- Колобок, колобок! Я тебя съем.
- Не ешь меня, косой зайчик! Я тебе песенку спою, – сказал колобок и запел:
Я по коробу скребен,
По сусеку метен,
На сметане мешон,
Да в масле пряжон,
На окошке стужон.
Я у дедушки ушел,
Я у бабушки ушел,
У тебя, зайца, не хитро уйти!
И покатился себе дальше, только заяц его и видел!
Катится колобок, а навстречу ему волк:
- Колобок, колобок! Я тебя съем!
- Не ешь меня, серый волк! Я тебе песенку спою!
Я по коробу скребен,
По сусекам метен,
На сметане мешон,
Да в масле пряжон,
На окошке стужон.
Я у дедушки ушел,
Я у бабушки ушел,
Я у зайца ушел,
У тебя, волка, не хитро уйти!
И покатился себе дальше, только волк его и видел!..
Катится колобок. а навстречу ему медведь:
- Колобок, колобок, я тебя съем.
- Где тебе, косолапому, съесть меня!
Я по коробу скребен,
По сусеку метен,
На сметане мешон,
Да в масле пряжон,
На окошке стужон.
Я у дедушки ушел,
Я у бабушки ушел,
Я у зайца ушел,
Я у волка ушел,
У тебя, медведь, не хитро уйти!
И опять укатился, только медведь его и видел!..
Катится, катится колобок, а навстречу ему лиса:
- Здравствуй, колобок! Какой ты хорошенький.
А колобок запел:
Я по коробу скребен,
По сусеку метен,
На сметане мешон,
Да в масле пряжон,
На окошке стужон.
Я у дедушки ушел,
Я у бабушки ушел,
Я у зайца ушел,
Я у волка ушел,
У медведя ушел,
У тебя, лиса, и подавно уйду!
«Какая славная песенка! – сказала лиса. – Но ведь я, колобок, стара стала, плохо слышу. Сядь-ка на мою мордочку да пропой еще разок погромче». Колобок вскочил лисе на мордочку и запел ту же песню. «Спасибо, колобок! Славная песенка, еще бы послушала! Сядь-ка на мой язычок да пропой в последний разок»,- сказала лиса и высунула свой язык. Колобок сдуру прыг ей на язык, а лиса – ам его! и скушала.
Очень популярная сказка для маленьких детей. В композиции используется прием многократности встреч. Хвастливая песенка колобка служит раскрытию характера.
4. ТЕРЕМОК
Лежит в поле лошадиная голова. Прибежала мышка-норышка и спрашивает:
- Терем теремок! Кто в тереме живет?
Никто не отзывается. Вот она вошла и стала жить в лошадиной голове. Пришла лягушка-квакушка:
-Терем-теремок! Кто в тереме живет?
- Я, мышка-норышка, а ты кто?
- А я лягушка-квакушка.
- Ступай ко мне жить.
Вошла лягушка и стали себе вдвоем жить. Прибежал заяц:
- Терем-теремок! Кто в тереме живет?
- Я, мышка-норышка, да лягушка-квакушка, а ты кто?
- А я на горе увертыш.
- Ступай к нам.
Стали они втроем жить. Прибежала лисица:
- Терем-теремок! Кто в тереме живет?
- Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, а ты кто?
- А я везде поскокишь.
- Иди к нам.
Стали четверо жить. Пришел волк:
- Терем-теремок! Кто в тереме живет?
-Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокишь, а ты кто?
- А я из-за кустов хватыш.
- Иди к нам.
Стали пятеро жить. Вот приходит к ним медведь:
- Терем-теремок! Кто в тереме живет?
- Мышка-норышка, лягушка-квакушка, на горе увертыш, везде поскокишь, из-за кустов хватыш.
- А я всех вас давишь!
Сел на голову и раздавил всех.
Сказка для маленьких детей. Композиция кумулятивная, каждый эпизод нанизывается на новый. Последний приводит к развязке. Сказка вся построена на диалоге. Для характеристики животных используются их прозвища, очень напоминающие тайную речь, применявшуюся в древности.
5. ЛИСА И ВОЛК
Жили себе дед да баба. Дед и говорит бабе: «Ты, баба, пеки пироги, а я запрягу сани, поеду за рыбой». Наловил дед рыбы полный воз. Едет домой и видит: лисичка свернулась калачиком, лежит на дороге. Дед слез с воза, подошел, а лисичка не ворохнется, лежит, как мертвая. «Вот славная находка! Будет моей старухе воротник на шубу».
Взял дед лису и положил на воз, а сам пошел впереди. А лисица улучила время и стала выбрасывать полегоньку из воза все по рыбке да по рыбке, все по рыбке да по рыбке. Повыбросила всю рыбу и сама потихоньку ушла.
Дед приехал домой и зовет бабу: «Ну, старуха, знатный воротник привез тебе на шубу!» Подошла баба к возу: нет на возу ни воротника, ни рыбы. И начала она старика ругать: «Ах ты такой-сякой, еще вздумал меня обманывать!» Тут дед смекнул, что лисичка-то была не мертвая. Погоревал, погоревал, да что ты будешь делать!
А лисица тем временем собрала на дороге всю рыбу в кучку, села и ест. Приходит к ней волк:
- Здравствуй, кумушка, хлеб да соль...
- Я ем свой, а ты подальше стой.
- Дай мне рыбки.
- Налови сам да и ешь.
- Да я не умею.
- Эка! Ведь я же наловила. Ты, куманек, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: "Ловись, рыбка, и мала, и велика, ловись, рыбка, и мала, и велика!" Так рыба тебя сама за хвост будет хватать. Как подольше посидишь, так больше наудишь.
Пошел волк на реку, опустил хвост в прорубь, сидит и приговаривает: «Ловись, рыбка, и мала, и велика, ловись, рыбка, и мала, и велика!» А лисица ходит около волка и приговаривает: «Ясни, ясни, на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!
Волк спрашивает лису:
- Что ты, кума, все говоришь?
- А я тебе помогаю, рыбку на хвост нагоняю.
А сама опять: «Ясни, ясни, на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!»
Сидел волк целую ночь у проруби, хвост у него и приморозило. Под утро хотел подняться – не тут-то было. Он и думает: «Эка, сколько рыбы привалило, и не вытащить!» В это время идет баба с ведрами за водой. Увидела волка и закричала: «Волк, волк! Бейте его!» Волк – туда-сюда, не может вытащить хвост. Баба бросила ведра и давай его бить коромыслом. Била-била, волк рвался-рвался, оторвал себе хвост и пустился наутек. «Хорошо же, – думает,- ужо я отплачу тебе, кума!»
А лисичка забралась в избу, где жила эта баба, наелась из квашни теста, голову себе тестом вымазала, выбежала на дорогу, упала и лежит -стонет. Волк ей навстречу: «Так вот как ты учишь, кума, рыбу ловить! Смотри, меня всего исколотили...» Лиса ему говорит:
- Эх, куманек! У тебя хвоста нет, зато голова цела, а мне голову разбили. Смотри: мозг выступил, насилу плетусь.
- И то правда, – говорит ей волк. – Где тебе, кума, идти. Садись на меня, я тебя довезу.
Села лисица волку на спину. Он ее и повез. Вот лисица едет на волке и потихоньку поет:
- Битый небитого везет, битый небитого везет!
- Ты чего, кума, все говоришь?
- Я, куманек, твою боль заговариваю.
И сама опять:
- Битый небитого везет, битый небитого везет!
Сказка контаминированная. В тексте соединяется 3 сюжета, которые могут бытовать как самостоятельные сказки. Соединение мелких сказок в одну большую характерно для сказок о животных, особенно о лисе и волке. Есть варианты, соединяющие до 8 эпизодов.
6. КОТ, ПЕТУХ И ЛИСА
Жил-был старик, у него были кот да петух. Старик ушел в лес на работу, кот унес ему есть, а петуха оставили стеречь дом. На ту пору пришла лиса.
Кикереку-петушок,
Золотой гребешок!
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку.
Так лиса пела, сидя под окном. Петух выставил окошко, высунул головку и посмотрел: кто тут поет? Лиса схватила петуха в когти и понесла его в гости. Петух закричал:
Понесла меня лиса, понесла петуха
За темные леса, в далекие страны,
В чужие земли, за тридевять земель,
В тридцатое царство, в тридесятое государство.
Кот Котонаевич, отыми меня!
Кот в поле услыхал голос петуха, бросился в погоню достиг лису, отбил петуха и принес домой. «Мотри ты, Петя-петушок, – говорит ему кот, – не выглядывай в окошко, не верь лисе; она съест тебя и косточек не оставит».
Старик опять ушел в лес на работу, а кот унес ему есть. Старик, уходя, заказывал петуху беречь дом и не выглядывать в окошко. Но лисица стерегла, ей больно хотелось скушать петушка; пришла она к избушке и запела:
Кикереку-петушок,
Золотой гребешок!
Выгляни в окошко,
Дам тебе горошку,
Дам и зернышков.
Петух ходил по избе да молчал. Лиса снова запела песенку и бросила в окно горошку. Петух съел горошек и говорит: «Нет, лиса, не обманешь меня! Ты хочешь меня съесть и косточек не оставишь». – «Полно ты, Петя-петушок! Стану ли я есть тебя! Мне хотелось, чтоб ты у меня погостил, моего житья-бытья посмотрел и на мое добро поглядел!» – и снова запела:
Кикереку-петушок,
Золотой гребешок!
Масляна головка!
Выгляни в окошко,
Я дала тебе горошку,
Дам и зернышков.
Петух лишь выглянул в окошко, как лиса его в когти. Петух лихим матом закричал:
Понесла меня лиса, понесла петуха
За темные леса, за дремучие боры,
По крутым бережкам, по высоким горам;
Хочет лиса меня съести и косточек не оставити!”
Кот в поле услыхал, пустился в догоню, петуха отбил и домой принес: «Не говорил ли я тебе: не открывай окошка, не выглядывай в окошко, съест тебя лиса и косточек не оставит. Мотри, слушай меня! Мы завтра дальше пойдем».
Вот опять старик на работе, а кот ему хлеба унес. Лиса подкралась под окошко, ту же песенку запела; три раза пропела, а петух все молчал. Лиса говорит: «Что это, уж ныне Петя нем стал!» – «Нет, лиса, не обманешь меня, не выгляну в окошко». Лиса побросала в окошко горошку и пшенички и снова запела:
Кикереку-петушок,
Золотой гребешок,
Масляна головка!
Выгляни в окошко,
У меня-то хоромы большие,
В каждом углу
Пшенички по мерочке:
Ешь – сыт, не хочу!
Потом прибавила: «Да посмотрел бы ты, Петя, сколько у меня редкостей! Да покажись же ты, Петя! Полно, не верь коту. Если бы я съести хотела тебя, то давно бы съела; а то, вишь, я тебя люблю, хочу тебе свет показать, уму-разуму тебя наставить и научить, как нужно жить. Да покажись же ты, Петя, вот я за угол уйду!» – и к стене ближе притаилась. Петух на лавку скочил и смотрел издалека; хотелось ему узнать, ушла ли лиса. Вот он высунул головку в окошко, а лиса его в когти и была такова.
Петух ту же песню запел; но кот его не слыхал. Лиса унесла петуха и за ельничком съела, только хвост да перья ветром разнесло. Кот со стариком пришли домой и петуха не нашли; сколько ни горевали, а после сказали: «Вот каково не слушаться!»
7. КОТ НА ВОЕВОДСТВЕ
Жил-был мужик; у него был кот, только такой шкодливый, что беда! Надоел он мужику. Вот мужик думал, думал, взял кота, посадил в мешок, завязал и понес в лес. Принес и бросил его в лесу: пускай пропадает! Кот ходил, ходил и набрел на избушку, в которой лесник жил; залез на чердак и полеживает себе, а захочет есть – пойдет по лесу птичек да мышей ловить, наестся досыта и опять на чердак, и горя ему мало!
Вот однажды пошел кот гулять, а навстречу ему лиса, увидала кота и дивится: «Сколько лет живу в лесу, а такого зверя не видывала». Поклонилась коту и спрашивает: «Скажись, добрый молодец, кто ты таков, каким случаем сюда зашел и как тебя по имени величать?» А кот вскинул шерсть свою и говорит: «Я из сибирских лесов прислан к вам воеводою, а зовут меня Котофей Иванович». – «Ах, Котофей Иванович, – говорит лиса, – не знала про тебя, не ведала; ну, пойдем же ко мне в гости». Кот пошел к лисице; она привела его в свою нору и стала потчевать разной дичинкою, а сама выспрашивает: «Что, Котофей Иванович, женат ты али холост?» – «Холост», – говорит кот. «И я, лисица, – девица, возьми меня замуж». Кот согласился, и начался у них пир да веселье.
На другой день отправилась лиса добывать припасов, чтоб было чем с молодым мужем жить; а кот остался дома. Бежит лиса, а навстречу ей попадается волк и начал с нею заигрывать: «Где ты, кума, пропадала? Мы все норы обыскали, а тебя не видали». – «Пусти, дурак! Что заигрываешь? Я прежде была лисица-девица, а теперь замужняя жена». – «За кого же ты вышла, Лизавета Ивановна?» – «Разве ты не слыхал, что к нам из сибирских лесов прислан воевода Котофей Иванович? Я теперь воеводина жена». – «Нет, не слыхал, Лизавета Ивановна. Как бы на него посмотреть?» – «У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: коли кто не по нем, сейчас съест! Ты смотри, приготовь барана да принеси ему на поклон; барана-то положи, а сам схоронись, чтоб он тебя не увидел, а то, брат, туго придется!» Волк побежал за бараном.
Идет лиса, а навстречу ей медведь и стал с нею заигрывать. «Что ты, дурак, косолапый Мишка, трогаешь меня? Я прежде была лисица-девица, а теперь замужняя жена». – «За кого же ты, Лизавета Ивановна, вышла?» – «А который прислан к нам из сибирских лесов воеводою, зовут Котофей Иванович, – за него и вышла». – «Нельзя ли посмотреть его, Лизавета Ивановна?» – «У! Котофей Иванович у меня такой сердитый: коли кто не по нем, сейчас съест! Ты ступай, приготовь быка да принеси ему на поклон; волк барана хочет принесть. Да смотри, быка-то положи, а сам схоронись, чтоб Котофей Иванович тебя не увидел, а то, брат, туго придется!» Медведь потащился за быком.
Принес волк барана, ободрал шкуру и стоит в раздумье: смотрит – и медведь лезет с быком. «Здравствуй, брат Михайло Иваныч!» – «Здравствуй, брат Левон! Что, не видал лисицы с мужем?» – «Нет, брат, давно дожидаю». – «Ступай, зови». – «Нет, не пойду, Михайло Иваныч! Сам иди, ты посмелей меня». – «Нет, брат Левон, и я не пойду». Вдруг откуда не взялся – бежит заяц. Медведь как крикнет на него: «Поди-ка сюда, косой черт!» Заяц испугался, прибежал. «Ну что, косой пострел, знаешь, где живет лисица?» – «Знаю, Михайло Иванович!» – «Ступай же скорее да скажи ей, что Михайло Иванович с братом Левоном Иванычем давно уж готовы, ждут тебя-де с мужем, хотят поклониться бараном да быком».
Заяц пустился к лисе во всю свою прыть. А Медведь и волк стали думать, где бы спрятаться. Медведь говорит: «Я полезу на сосну». – «А мне что же делать? Я куда денусь? – спрашивает волк. – Ведь я на дерево ни за что не взберусь! Михайло Иванович! Схорони, пожалуйста, куда-нибудь, помоги горю». Медведь положил его в кусты и завалил сухим листьем, а сам взлез на сосну, на самую-таки макушку, и поглядывает: не идет ли Котофей с лисою? Заяц меж тем прибежал к лисицыной норе, постучался и говорит лисе: «Михайло Иванович с братом Левоном Иванычем прислали сказать, что они давно готовы, ждут тебя с мужем, хотят поклониться вам быком да бараном». – «Ступай, косой! Сейчас будем».
Вот идет кот с лисою. Медведь увидал их и говорит волку: «Ну, брат Левон Иваныч, идет лиса с мужем; какой же он маленький!» Пришел кот и сейчас же бросился на быка, шерсть на нем взъерошилась, и начал он рвать мясо и зубами и лапами, а сам мурчит, будто сердится: «Мало, мало!» А медведь говорит: «Невелик, да прожорист! Нам четверым не съесть, а ему одному мало; пожалуй, и до нас доберется!» Захотелось волку посмотреть на Котофея Ивановича, да сквозь листья не видать! И начал он прокапывать над глазами листья, а кот услыхал, что лист шевелится, подумал, что это – мышь, да как кинется и прямо волку в морду вцепился когтями.
Волк вскочил, да давай бог ноги, и был таков. А кот сам испугался и бросился прямо на дерево, где медведь сидел. «Ну, – думает медведь, – увидал меня!» Слезать-то некогда, вот он положился на Божью волю да как шмякнется с дерева оземь, все печенки отбил; вскочил – да бежать! А лисица вслед кричит: «Вот он вам задаст! Погодите!» С той поры все звери стали кота бояться; а кот с лисой запаслись на целую зиму мясом и стали себе жить да поживать, и теперь живут, хлеб жуют.
8. ПУЗЫРЬ, СОЛОМИНКА И ЛАПОТЬ
Жили-были пузырь, соломинка и лапоть. Пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю:
- Пузырь, давай на тебе переплывем!
- Нет, лапоть, пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдем по ней.
Соломинка перетянулась. Лапоть пошел по ней, она и переломилась. Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал да и лопнул.
По существу, эта сказка не является сказкой о животных в ее чистом виде. Однако, как и сказка о колобке, она относится к этому жанру. В ней нравоучение, назидание о необходимости согласовывать свои поступки и дела с близкими, иначе всех ждет беда. Сказка одноэпизодная, сюжет незамысловатый.
9. ИВАН СУЧЕНКО И БЕЛЫЙ ПОЛЯНИН
Начинается сказка от Сивки, от Бурки, от вещей Каурки. На море, на океане, на острове на Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый. И шли три молодца, зашли да позавтракали, а дальше идут – похваляются, сами собой забавляются: «Были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста!» Это присказка, сказка будет впереди.
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь на гладком месте, словно на скатерти, сроду не имел у себя детей. Пришел до него нищий. Царь его пытает: «Не знаешь ли ты, что мне такое сделать, чтоб были у меня дети?» Он ему отвечает: «Собери-ка ты мальчиков да девочек-семилеток, чтоб девочки напряли, а мальчики выплели за одну ночь невод. Тем неводом вели изловить в море леща златоперого и дай его царице съесть».
Вот поймали леща златоперого, отдали его в кухню изжарить. Поварка вычистила, вымыла леща, кишки собаке бросила, помои отдала трем кобылам выпить, сама оглодала косточки, а рыбу царица скушала. Вот разом родили: царица сына, и поварка сына, и собака сына, а три кобылы ожеребились тремя жеребятами. Царь дал им всем имена: Царенко Иван, Поваренко Иван и Сученко Иван.
Растут они, добрые молодцы, не по дням, не по часам, а по минутам, выросли большие, и посылает Иван Сученко Ивана-царевича до царя: «Поди попроси, чтоб позволил нам царь оседлать тех трех коней, что кобылы принесли, да поехать по городу погулять-покататься». Царь позволил. Они поседлали коней, выехали за город и начали меж собой говорить: «Чем нам у батюшки у царя жить, лучше в чужие земли поедем!» Вот они взяли купили железа, сделали себе по булаве – каждая булава в девять пудов, и погнали коней.
Немного погодя говорит Иван Сученко: «Как нам, братцы, будет путь держать, когда нет у нас ни старшего, ни младшего? Надо так сделать, чтоб был у нас старший брат». Царенко говорит, что меня отец старшим поставил, а Сученко – свое, что надо силу попробовать – по стрелке бросить. Кидают стрелки один за другим, сначала Царенко Иван, за Царенком – Поваренко, за Поваренком – Сученко. Едут не далеко, не близко – аж лежит Царенкова стрелка, немного подальше того упала Поваренкова стрелка, а Сученковой нигде не видать! Едут все вперед да вперед – и заехали за тридевять земель в тридесятое царство, в иншее государство – аж там лежит Сученкова стрелка.
Тут и порешили: Царенко будет меньшой брат, Поваренко – подстарший, а Сученко – самый наистарший, и пустились опять в путь-дорогу. Смотрят – перед ними степь расстилается, на той степи палатка разбита, у палатки конь стоит, ярую пшеницу ест, медовой сытой запивает. Посылает Сученко Ивана-царевича: «Пойди узнай: кто в палатке?» Вот Царенко приходит в палатку, а там на кровати Белый Полянин лежит. И ударил его Белый Полянин мизинцем по лбу – Царенко упал, он взял его да под кровать бросил. Посылает Сученко Ивана Поваренка. Белый Полянин и этого ударил мизинцем по лбу и бросил под кровать. Сученко ждал, ждал, не дождался. Прибегает туда сам, как ударит Белого Полянина раз – он и глаза под лоб! После вынес его из палатки, свежий ветерок пахнул, Белый Полянин ожил и просит: «Не убивай меня, прими за самого меньшого брата!» Иван Сученко его помиловал.
Вот все четыре брата поседлали своих коней и поехали пущами да рощами. Долго ли, коротко ли ехали – стоит перед ними дом в два этажа под золотой крышею. Зашли в этот дом – везде чисто, везде убрано, напитков, наедков вдоволь запасено, а живых людей нет никого. Подумали-подумали и положили пока здесь проживать – дни коротать. Утром три брата на охоту поехали, а Ивана-царевича дома оставили за хозяйством смотреть. Он наварил, нажарил к обеду всякой всячины, сел на лавке да трубку покуривает. Вдруг едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Царенко дает ему целый хлеб, дед не за хлеб, за него берется, крючком да в ступу, толк-толк, снял кожу до самых плечей, половою натер да под пол бросил... Вернулись братья с охоты, спрашивают Царенка: «Никого у тебя не было?» – «Я никого не видел, разве вы кого?» – «Нет, и мы не видали!»
На другой день дома остался Иван Поваренко, а те на охоту поехали. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку – аж едет дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Поваренко дает ему булку, он не за булку, а за него , крючком да в ступу, толк-толк, снял кожу до самых плечей, половою натер да под под пол бросил... Приехали братья с охоты: «Ты никого не видал?» – «Нет, никого, а вы?» – «И мы тож!»
На третий день дома остался Белый Полянин. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку – аж едет дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета на семь саженей лита, и просит милостыни. Белый Полянин дает ему булку, он не за булку, а за него, крючком да в ступу, толк-толк, снял кожу до самых плечей, половою натер да под пол бросил... Приехали братья с охоты: «Ты никого не видал?» – «Нет, никого, а вы?» – «И мы тож!»
На четвертый день остался дома Иван Сученко. Наварил обедать, сел на лавке и курит трубку – аж опять едет старый дед в ступе, толкачом подпирается, под ним ковета, на семь саженей лита, и просит милостыни. Сученко дает ему булку, он не за булку, а за него, крючком да в ступу – ступа и разбилась. Иван Сученко ухватил деда за голову, притащил до вербового пня, расколол пень надвое да всадил дедову бороду в расщелину, а сам – в горницу. Вот едут его братья, меж собой разговаривают. «Что, братцы, вам ничего не случилось? – спрашивает Царенко.- А у меня так рубаха совсем к телу присохла!» – «Ну и нам досталось! До спины доторкнуться нельзя. Проклятый дед! Верно, он и Сученку содрал». Приехали домой: «А что, Сученко Иван, никого у тебя не было?» – «Был один нахаба, так я ему по-своему задал!» – «Что ж ты ему сделал?» – «Пень расколол да бороду всадил». – «Пойдем посмотрим!» Пришли на деда смотреть, а его и след простыл! Как попал он в тиски, начал биться, рваться и таки выворотил весь пень с корнем и унес с собой на тот свет, а с того света он приходил до своего дома под золотою крышею.
Братья пошли по его следам, шли-шли – стоит гора: в той горе ляда, взяли ее отворили, привязали до каната камень и опустили в нору. Как достали камнем дно, вытянули его назад и привязали до каната Ивана Сученка. Говорит Сученко: «Через три дня как встряхну канат – сейчас меня вытягайте!» Вот опустили его на тот свет. Он вспомнил про царевен, что покрали на тот свет три змия: «Пойду их шукать!»
Шел-шел – стоит двухэтажный дом, вышла оттуда девка: «Чего, русский человек, коло нашего двора ходишь?» – «А ты что за спрос? Дай-ка мне наперед воды – глаза промыть, накорми меня, напой, да тогда и спрашивай». Она принесла ему воды, накормила, напоила и повела к царевне. «Здравствуй, прекрасная царевна!» – «Здравствуй, добрый молодец! Что сюда зашел?» – «За тобою, хочу с твоим мужем воевать». – «Ох, не отымешь ты меня! Мой муж дюже сильный, с шестью головами!» – «Я и с одною, да буду воевать, как мне Бог поможет!»
Царевна его за двери спрятала – аж летит змей. «Фу, русска кость воня!» – «Ты, душечка, на Руси летал, русской кости напахал!»- говорит царевна, подает ему ужинать, а сама тяжело вздохнула. «Чего, голубка, так тяжело вздыхаешь?» – «Как мне не вздыхать! Четвертый год за тобою, не видела ни отца, ни матери. Ну что, если бы кто-нибудь из моих родных да сюда пришел, что б ты ему сделал?» – «Что сделал? Пил да гулял бы с ним».
На те речи выходит из-за дверей Иван Сученко. «А, Сученко! Здравствуй, зачем пришел: биться или мириться?» – «Давай биться! Дуй точок!» Змий дунул – у него стал чугунный точок с серебряными ободками, а Сученко дунул – у него серебряный с золотыми ободками.. Ударил он змия раз и убил до смерти, в пепел перепалил, на ветер перепустил. Царевна дала ему кольцо, он взял и пошел дальше.
Шел-шел – опять двухэтажный дом. Вышла ему навстречу девка и спрашивает: «Чего ты, русский человек, коло нашего двора ходишь?» – «А ты что за спрос? Дай наперед мне воды – глаза промыть, накорми, напои, да тогда и спрашивай!» Вот она принесла ему воды, накормила его, напоила и к царевне проводила. «Чего ты пришел?» – говорит царевна. «За тобою, хочу с твоим мужем воевать». – «Куда тебе воевать с моим мужем! Мой муж дюже сильный, с девятью головами!» – «Я и с одною, да буду с ним воевать, как мне Бог поможет!»
Царевна спрятала гостя за двери – аж летит змий. «Фу, как русска кость воня!» – «Это ты по Руси летал, русской кости напахал!» – говорит царевна. Стала подавать ужин и тяжело вздохнула. «Чего ты, душечка, вздыхаешь?» – «Как мне не вздыхать, когда я ни отца, ни матери не вижу. Что б ты сделал, если б кто-нибудь из моих родных сюда пришел?» – «Пил да гулял бы с ним».
Иван Сученко выходит из-за дверей. «А, Сученко! Здравствуй,- говорит змий.- Чего ты пришел сюда: биться или мириться?» – «Станем биться! Дуй точок!» Змий дунул – у него стал чугунный точок с серебряными ободками а Иван Сученко дунул – у него серебряный с золотыми ободками. Ударил он змия и убил до смерти, в пепел перепалил, на ветер перепустил. Царевна ему дала кольцо, он взял и пошел дальше.
Шел-шел опять такой же дом с двумя этажами. Вышла навстречу девка: «Чего, русский человек, коло нашего двора ходишь?» – «Ты прежде воды дай – глаза промыть, накорми, напои да тогда и спрашивай!» Она принесла ему воды, накормила, напоила и к царевне проводила. «Здравствуй, Иван Сученко! Чего ты пришел?» – «За тобой, хочу тебя у змия отнять». – «Куда тебе отнять! Мой муж дюже сильный, с двенадцатью головами!» – «Я и с одною, а его повоюю, коли Бог поможет!»
Входит в горницу, а там двенадцатиглавый змий дрыхнет: как змий вздохнет, так весь потолок ходенем заходит! А его сорокапудовая булава в углу стоит. Иван Сученко свою булаву в угол поставил, а змиеву взял. Размахнулся, как ударит змия – пошел гул по всему двору! С дому крышу сорвало! Убил Иван Сученко двенадцатиглавого змия, в пепел перепалил, на ветер перепустил. Царевна дает ему кольцо и говорит: «Будем со мною жить!» А он зовет ее с собою. «Как же я свое богатство брошу?» Взяла свое богатство, в золотое яйцо своротила и отдала Ивану Сученку, он положил то яйцо в карман и вместе с нею пошел назад до ее сестер. Подстаршая царевна своротила свое богатство в серебряное яйцо, а самая меньшая – в медное, и ему ж отдали.
Приходят они вчетвером до норы. Иван Сученко привязал меньшую царевну и встряхнул канат. «Как тебя,- говорит,- вытянут наверх, то покличь: Царенко! Он отзовется : га! А ты скажи: я твоя!» После привязал другую царевну и опять встряхнул канат, чтоб наверх тянули: «Как тебя вытянут, то покличь: Поваренко! Он отзовется: га! А ты скажи: я твоя!» Стал третью царевну до каната привязывать и говорит ей: «Как тебя вытянут, ты молчи – моя будешь!» Вытянули эту царевну, она молчит. Вот Белый Полянин рассердился и, как стали тянуть Ивана Сученко, взял да и перерезал канат.
Сученко упал, приподнялся и пошел до старого деда. Дед его пытает: «Чего ты пришел?» – «Биться!» Начали воевать. Бились-бились, устали и бросились до воды. Дед ошибся, дал Сученку сильной воды напиться, а сам простой выпил. Стал Иван Сученко осиливать. Дед ему и говорит: «Не убивай меня! Возьми себе в погребе кремень, кресало и трех сортов шерсть – в беде пригодится». Иван Сученко взял кремень, кресало и трех сортов шерсть.
Вырубил огонь и припалил серую шерсть – бежит до него серый конь, из-под копыт шматья летят, изо рта пар пышет, из ушей дым столбом. «Много ль нужно времени, пока ты меня на тот свет вынесешь?» – «А столько, сколько нужно людям, чтобы обед наварить!» Сученко припалил вороную шерсть – бежит вороной конь, из-под копыт шматья летят, изо рта пар пышет, из ушей дым валит. «Скоро ль ты меня на тот свет вынесешь?» – «Люди пообедать не успеют!» Припалил рыжую шерсть – бежит рыжий конь, из-под копыт шматья летят, изо рта пар пышет, из ушей дым валит. «Скоро ль ты меня на тот свет вынесешь? – «Плюнуть не успеешь!» Сел на того коня и очутился на своей земле.
Приходит до золотаря. «Я,- говорит,- буду твоим помощником!» Меньшая царевна приказывает золотарю: «Сделай мне к свадьбе золотой перстень!» Он взялся за ту работу, а Иван Сученко говорит: «Постой, я тебе перстень сделаю, а ты мне мешок орехов дай». Золотарь принес ему мешок орехов. Иван Сученко орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино колечко, вычистил и отдал хозяину. Царевна приходит в субботу за кольцом, глянула. «Ах, какое прекрасное колечко! Я такое отдала Ивану Сученку, да его нет на этом свете!» И просит золотаря к себе на свадьбу.
На другой день золотарь пошел на свадьбу, а Иван Сученко дома остался, припалил серую шерсть – бежит до него серый конь. «Чего ты меня требуешь?» – «Надо на свадебном доме трубу сорвать!» – «Садись на меня, заглянь в левое ухо, выглянь в правое!» Он заглянул в левое ухо, а в правое выглянул – и стал такой молодец, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Поскакал и снял трубу с дома, тут все закричали, перепугались, свадьба разъехалась.
Другая царевна принесла золото, просит кольцо сделать. Иван Сученко говорит золотарю: «Дай мне два мешка орехов, я тебе кольцо сделаю». – «Ну что ж? Сделай». Сученко орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино кольцо, вычистил и отдал. Царевна увидала кольцо: «Ах какое славное! Я точно такое отдала Ивану Сученку, да его теперь нет на этом свете!» Взяла кольцо и зовет золотаря на свадьбу.
Тот пошел на свадьбу, а Иван Сученко припалил вороную шерсть – бежит вороной конь. «Чего ты от меня требуешь?» – «Надо сорвать со свадебного дома крышу». – «Сядь на меня, влевое ухо заглянь, в правое выглянь!» Он заглянул в левое ухо, выглянул в правое – стал молодец молодцом! Конь понес его так шибко, что сорвал с дома крышу. Все закричали, принялись стрелять в коня, только не попали. Свадьба опять разъехалась.
Вот и старшая царевна просит, чтобы ей колечко сделали. «Не хотела я, -говорит,- за Белого Полянина замуж идти, да, видно, Бог так судил!» Иван Сученко говорит золотарю: «Дай мне три мешка орехов, я тебе кольцо сделаю». Опять орехи поел, золото молотком разбил, вынул царевнино кольцо, вычистил и отдал. В субботу приходит царевна за кольцом, глянула: «Ах, какое славное колечко! Боже мой! Где ты достал этот перстень? Я точно такой отдала тому, кого любила». И просит золотаря: «Приходи завтра на свадьбу ко мне!»
На другой день золотарь пошел на свадьбу, а Иван Сученко дома остался, припалил рыжую шерстину – бежит рыжий конь. «Чего ты от меня требуешь?» -«Неси меня как хочешь, только бы нам вперед ехать – потолок на свадебном доме сорвать, а назад ехать – Белого Полянина за чуб взять!» – «Сядь на меня, в левое ухо заглянь, в правое выглянь!» Понес его рыжий конь шибко-шибко.
Туда едучи – Сученко потолок с дома снял, а назад едучи – ухватил Белого Полянина за чуб, поднялся высоко вверх и бросил его наземь: белый Полянин на кусочки разбился. А Иван Сученко опустился вниз, обнялся, поцеловался со своею невестою. Иван-царевич и Поваренко ему обрадовались. Все они обвенчались на прекрасных царевнах и стали жить вместе богато и счастливо.
Присказкой «От сивки, от бурки, от вещей каурки...» начинается целый ряд русских, белорусских и украинских сказок. Сказка относится к типу сюжетов о змееборстве на мосту (здесь – току), для которых традиционны мотивы чудесного рождения царицей, кухаркой и собакой от съеденной златоперой рыбы трех богатырей, состязания богатырей-братьев и выбор старшего.
В большинстве восточнославянских сказок этого типа герой является сыном собаки и во многих – сыном кобылы или коровы. Имена-прозвища главных персонажей характерны для украинских сказок о змееборстве. Эпизод встречи, поединка и братания героя с Белым Полянином встречается и в других сказках о герое, попадающем на тот свет. Характерны также в сказке эпизоды столкновения героев с демоническим бородатым старичком. В этой сказке некоторыми атрибутами он напоминает Бабу- Ягу: так же, как и она, ездит в ступе, толкачом подпирается, дает герою чудесных коней. Чаще всего в сказках о подземных царствах героя выносит на белый свет не чудесный конь, а огромная птица. Своеобразные подробности есть в эпизодах службы Ивана Сученко у золотаря и расправы с Белым Полянином, мнимым спасителем царевен.
10. ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА
В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына – все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово: «Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадет, там и сватайтесь». Пустил стрелу старший брат – упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат – полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а пустил младший брат – попала стрела в грязное болото, и подхватила ее лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич: «Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!» – «Бери! – отвечает ему царь. – Знать, судьба твоя такова».
Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает: «Чтобы жены ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу».
Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? – спрашивает его лягуша. – Аль услышал от отца своего слово неприятное?» – «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб». – «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу – и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки».
Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов – и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трем своим сыновьям: «Чтобы жены ваши соткали мне за единую ночь по ковру». Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жестокое, неприятное?» – «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шелковый ковер». – «Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!» Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом: «Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шелковый ковер ткать – чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!»
Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши ковер давно готов – и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковер златом-серебром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтоб все три царевича явились к нему на смотр вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил. «Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?» – «Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!» – «Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром – скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет».
Вот старшие братья явились на смотр с своими женами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются: «Что ж ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке принес! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?» Вдруг поднялся великий стук да гром – весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит: «Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала». Подлетела к царскому крыльцу золочена коляска, в шесть лошадей запряжена, и выходит оттуда Василиса Премудрая – такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.
Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жены старших царевичей увидали ее хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой – сделалось озеро, махнула правой – и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками – гостей забрызгали, махнули правыми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно.
Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашел лягушечью кожу и спалил ее на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась – нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу: «Ох, Иван-Царевич! Что же ты наделал? Если б немножко подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве – у Кощея Бессмертного». Обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все четыре стороны и пошел куда глаза глядят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – попадается ему навстречу старый старичок: «Здравствуй, – говорит, – добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?» Царевич рассказал ему сове несчастье. «Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась; он за то осерчал на нее и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится – ступай за ним смело».
Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошел за клубочком. Идет чистым полем, попадается ему медведь. «Дай, – говорит, – убью зверя!» А медведь провещал ему: «Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе». Идет он дальше, глядь, – а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человеческим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь». Он пожалел и пошел дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружье, стал целиться, а заяц провещал ему человеческим голосом: «Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь». Иван-царевич пожалел и пошел дальше – к синему морю, видит – на песке лежит, издыхает щука-рыба. «Ах, Иван-царевич, – провещала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море». Он бросил ее в море и пошел берегом.
Долго ли, коротко ли – прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повертывается. Говорит Иван-царевич: «Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, – ко мне передом, а к морю задом». Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-Яга костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит. «Гой еси, добрый молодец! Зачем ко мне пожаловал?» – спрашивает Баба-Яга Ивана-царевича. «Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго молодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала».
Баба-Яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую. «А, знаю! – сказала Баба- Яга. – Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сладить; смерь его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет».
Указала Яга, в каком месте растет этот дуб; Иван-царевич пришел туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся – прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и вовсю прыть наутек пустился; глядь – а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко, высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит ее – утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошел в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.
11. СИВКО-БУРКО
Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит: «Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать по три ночи», – и умер. Старика схоронили. Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему – кое лень, кое боится, он и говорит малому брату: «Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!»
Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает: «Что же больш-от сын не пришел?» – «А он меня послал, батюшка!» – «Ну, твое счастье!» Старик свистнул-гайкнул богатырским посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом. «Вот тебе, сын мой, добрый конь; а ты, конь, служи ему, как мне служил». Проговорил это старик, лег в могилу.
Иван-дурак погладил, поласкал Сивка и отпустил, сам домой пошел. Дома спрашивают братья: «Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал?» – «Очень ладно, братья!» Другая ночь приходит. Средний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит: «Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня». Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи. В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает: «Ты, середний сын?» – «Нет, – говорит Иван-дурак, – я же опять, батюшка!»
Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!» Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван-дурак пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван-дурак, ночевал?» – «Очень, братья, ладно!»
На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел. Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. «Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи». Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу. Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой. Братья опять спрашивают: «Каково, Иван-дурак, ночевал?» – «Очень ладно, братья!»
Живут; двое братовей работают, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст. Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает: «Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же». – «Э! – взъелись братья на него. – Сиди, дурак, на печи; чего ты поедешь? Людей, что ли, смешить!» Нет, от Ивана-дурака отступу нету! Братья не могли отбиться: «Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!»
Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать! Сел на сивка и поехал срывать портрет.
Народу было тут видимо-невидимо; завидели молодца, все начали смотреть. Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил, и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал! Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжают и сказывают женам: «Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали! Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не видали, куды уехал. Еще опять приедет…» Иван-дурак сидит на печи и говорит: «Братья, не я ли тут был?» – «Куда к черту тебе быть! Сиди, дурак, на печи да протирай нос-от».
Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит: «Братья, дайте мне каку-нибудь лошадь». Они отвечают: «Сиди, дурак, дома! Другую лошадь ты станешь переводить!» Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!»
Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез – оделся, выскочил в лево – молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Бурка отпустил, а сам пошел домой, сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают: «Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна». Иван-дурак и говорит им: «Братья, не я ли тут был?» – «Сиди, дурак! Где у черта был!»
Через немного время от царя опять клич. Братья начали сбираться, а Иван-дурак и просит: «Дайте, братья, каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же». – «Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить?» Нет, отбиться не могли, бились, бились, велели взять худую кобылешку; сами уехали. Иван-дурак и ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом: «Сивко-бурко, вещий воронко!» Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.
Иван-дурак в одно ушко залез – напился-наелся, в друго вылез – молодцом оделся, сел на коня и поехал. Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал! Он так же воронка отпустил, пошел домой, сел на печь, ждет братовей. Братья приехали, сказывают: «Ну, хозяйки, Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и сорвал». Иван-дурак сидит за трубой и бает: «Братья, не я ли тут был?» – «Сиди, дурак! Где ты у черта был!»
Чрез немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных, сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул. Царевна потчует гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрется ли кто ширинкой? – тот ее и жених. Только никто не утерся; а Ивана-дурака не видала, обошла. Гости разошлись. На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал ширинку.
На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех обошла, никто не утерся ширинкой. «Что это, – думает она себе, – нет моего суженого!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-дурака; платьишко на нем худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а братья глядят, да и думают: царевна-то и дураку-то подносит пиво! Иван-дурак выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берет его за руку, ведет к отцу и говорит: «Батюшка! Вот мой суженый». Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резануло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведет в сужены». Разговоры тут коротки: веселым пирком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак и Иван царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, не стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу.
12. МОРСКОЙ ЦАРЬ И ВАСИЛИСА ПРЕМУДРАЯ
За тридевять земель, в тридесятом государстве жил-был царь с царицею, детей у них не было. Поехал царь по чужим землям, по дальним сторонам, долгое время домой не бывал. На ту пору родила ему царица сына, Ивана -царевича, а царь про то и не ведает. Стал он держать путь в свое государство, стал подъезжать к своей земле, а день-то был жаркий-жаркий, солнце так и пекло! И напала на него жажда великая, что ни дать, только бы воды испить! Осмотрелся кругом и видит невдалеке большое озеро. Подъехал к озеру, слез с коня, прилег на брюхо и давай глотать студеную воду. Пьет и не чует беды, а царь морской ухватил его за бороду. «Пусти!» – просит царь. – «Не пущу, не смей пить без моего ведома!» -«Какой хочешь возьми откуп – только отпусти!» – «Давай то, чего дома не знаешь». Царь подумал-подумал – чего он дома не знает? Кажись, все знает, все ему ведомо, – и согласился. Попробовал – бороду никто не держит, встал с земли, сел на коня и поехал восвояси.
Вот приезжает домой, царица встречает его с царевичем, такая радостная, а он как узнал про свое милое детище, так и залился горькими слезами. Рассказал царице, как и что с ним было, поплакали вместе, да ведь делать-то нечего, слезами дела не поправишь. Стали они жить по-старому, а царевич растет себе да растет, словно тесто на опаре – не по дням а по часам, и вырос большой. «Сколько ни держать при себе,- думает царь,- а отдавать надобно: дело неминучее!» Взял Ивана-царевича за руку, привел прямо к озеру. «Поищи здесь,- говорит,- мой перстень, я ненароком вчера обронил». Оставил одного царевича, а сам повернул домой.
Стал царевич искать перстень, идет по берегу, и попадается ему навстречу старушка. «Куда идешь, Иван-царевич?» – «Отвяжись, не докучай, старая ведьма! И без тебя досадно». – «Ну, оставайся с Богом!» И пошла старушка в сторону. А Иван-царевич пораздумался: «За что обругал я старуху? Дай ворочу ею, старые люди хитры и догадливы! Авось что и доброе скажет». И стал ворочать старушку: «Воротись, бабушка, да прости мое слово глупое! Ведь я с досады вымолвил: заставил меня отец перстня искать, хожу-высматриваю, а перстня нет как нет!» – «Не за перстнем ты здесь, отдал тебя отец морскому царю: выйдет морской царь и возьмет тебя с собою в подводное царство».
Горько заплакал царевич. «Не тужи, Иван-царевич! Будет и на твоей улице праздник, только слушай меня старухи. Спрячься вон за тот куст смородины и притаись тихохонько. Прилетят сюда двенадцать голубиц – всю красных девиц, а вслед за ними и тринадцатая. Станут на озере купаться, а ты тем временем унеси у последней сорочку и до тех пор не отдавай, пока не подарит она тебе своего колечка. Если не сумеешь этого сделать, ты погиб навеки: у морского царя кругом всего дворца стоит частокол высокий, на целые на десять верст, и на каждой спице по голове воткнуто, только одна порожняя, не угоди на нее попасть!» Иван-царевич поблагодарил старушку, спрятался за смородиновый куст и ждет поры-времени.
Вдруг прилетают двенадцать голубиц, ударились о сыру землю и обернулись красными девицами, все до единой красоты несказанныя: ни вздумать, ни взгадать, ни пером написать! Поскидали платья и пустились в озеро: играют, плещутся, смеются, песни поют. Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица, ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться, и была она всех пригожее, всех красивее! Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался тихонько и унес сорочку.
Вышла из воды красная девица, хватилась – нет сорочки, унес кто-то. Бросились все искать, искали-искали – не видать нигде. «Не ищите, милые сестрицы! Полетайте домой, я сама виновата – недосмотрела, сама и отвечать буду». Сестрицы – красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубками, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила: «Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда. Коли старый человек, будешь мне родной батюшка, коли средних лет, будешь братец любимый, коли ровня мне, будешь милый друг!» Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит: «Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство, ступай по ней смело. Там и меня найдешь, ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая».
Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича. А Иван- царевич отправился в подводное царство. Видит, и там свет такой же, как у нас: и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет. Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь: «Что так долго не бывал? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и в поперек – одни рвы, буераки да каменью острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь – голова твоя с плеч долой!»
Идет Иван-царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает: «Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами обливаешься?» – «Как же мне не плакать? – отвечает царевич. – Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться». – «Это не беда, беда впереди будет. Ложись с Богом спать, утро вечера мудренее, все будет готово!» Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом: «Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело».
Проснулся на заре Иван-царевич, глянул – все готово. Нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь – столь высока, что галка схоронится. Пошел к морскому царю с докладом. «Спасибо тебе,- говорит морской царь,- что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен – всю пшеница белоярая. Обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь – голова твоя с плеч долой!» – «Слушаю, ваше величество!» – сказал Иван-царевич. Опять идет по двору да слезами обливается. «О чем горько плачешь?» – спрашивает его Василиса Премудрая. «Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать». – «Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с Богом, утро вечера мудренее».
Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом: «Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть – все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто». Поутру зовет морской царь Ивана-царевича: «Сослужил ли службу?» – «Сослужил, ваше величество!» – «Пойдем посмотрим». Пришли на гумно – все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы – все закрома полнехоньки зерном. «Спасибо тебе, брат! – сказал морской царь.-Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтоб к рассвету была готова, это будет твоя последняя служба». Опять идет Иван-царевич по двору и слезами умывается. «О чем горько плачешь?»- спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая. «Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску». – «Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее».
Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом: «Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть – все летите сюда и слепите из чистого воску церковь Божию, чтоб к утру была готова». Поутру встал Иван-царевич, глянул – стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом. «Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня не было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства оберегателем, выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены». Иван-царевич выбрал Василису Премудрую, тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.
Ни много, ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь. «Что так грустен, Иван-царевич?» – «Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь». – «Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая, царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!» Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном – царевичем на святую Русь.
На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя – молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери: «Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет». – «Еще рано, мы не выспались, приходите после!»- отвечает одна слюнка. Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся: «Не пора-время спать, пора-время вставать!» – «Погодите немного, встанем, оденемся!» – отвечает вторая слюнка. В третий раз приходят посланные: «Царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются». – «Сейчас будем!» – отвечает третья слюнка. Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто. Доложили царю, что молодые убежали, озлобился он и послал за ними погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иваном – царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху. «Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?» Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит: «Слышу я людскую молвь и конский топ» – «Это за нами гонят!» – сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня: «Эй, старичок! Не видал ли ты – не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?» – «Нет, люди добрые, не видал,- отвечает Иван-царевич,- сорок лет, как пасу на этом месте – ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!» Воротилась погоня назад: «Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видели только: пастух овечку пасет». – «Что ж не хватали? Ведь это они были!» – закричал морской царь и послал новую погоню. А Иван-царевич с Василисой Премудрою давным-давно скачут на борзых конях. «Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?» Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит: «Слышу я людскую молвь и конский топ». – «Это за нами гонят!» – сказала Василиса Премудрая. Сама сделалась церковью, Ивана-царевича обратила стареньким попом, лошадей деревьями,
Наезжает погоня: «Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?» – «Нет, люди добрые, не видал, сорок лет тружусь в этой церкви ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!» Повернула погоня назад: «Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою, только в пути и видели, что церковь да попа-старика». – «Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были!» – закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою. А они далеко уехали.
Опять говорит Василиса Премудрая: «Иван-царевич, припади к сырой земле – не слыхать ли погони?» Слез царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит: «Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего». – «Это сам царь скачет». Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича селезнем, а сама сделалась уткою. Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень, ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху ... вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет, вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился-бился, так ничего и не смог сделать. Поскакал царь морской в свою подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство. «Подожди меня в этом лесочке, – говорит царевич Василисе Премудрой,- я пойду доложусь наперед отцу, матери». – «Ты меня забудешь, Иван-царевич!» – «Нет, не забуду». – «Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, как станут два голубка в окно биться!» Пришел Иван-царевич во дворец, увидели его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его. На радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую. Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься на какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить, она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь. «Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков?» – «А что будет? Съедим их – вот и все!» – «Нет, не угадала!» Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно – и в ту же минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна. Сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь. Тут только Иван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни. Взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.
Волшебная сказка на один из самых распространенных в мировом фольклоре сюжетов о чудесном бегстве. В конце сказки добавляется эпизод: герой вспоминает забытую невесту. Подобный вариант сюжета начинается эпизодом «Водяной царь схватывает за бороду путника, и тот обещает ему сына». Обычно в этом эпизоде обещание дается в затруднительных ситуациях, когда морской царь (или водяной) вынуждает отца запродать сына в наказание за то, что он без разрешения пил воду из его озера. Сказочный мотив об оплошности – нарушении запрета пить воду из каких-либо неизвестных источников – передает древние представления об искупительных жертвах. От отца-царя морской царь требует сына. Древний человек не мог не отдать, нарушить обещание, ибо он поклонялся природе, не смел ей противоборствовать. Герой сказки – искупительная жертва за грех своего отца.
В сказке мотивирован каждый эпизод. История отца-отправителя необходима для дальнейшего развития действия. Не попади отец в такую ситуацию, Иван-царевич не попал бы в подводное царство. Сказка о том, как добиться счастья вопреки козням злых сил. Морской царь и все его действия, как и действия Василисы Премудрой, воплощают представления древних о стихии воды, то гибельной, то благодатной для человека. Сказка поучительно-моральная. Герой получает помощь старушки, к которой проявляет должное уважение. Она помогает ему попасть в подводный мир и учит его, как ему действовать там.
Традиционный для сказок мотив выполнения трех задач в основном бывает связан с земледелием, ибо человек, прежде всего, мечтал о преодолении сил природы. Василиса Премудрая помогает герою. Ей помогают животные ( в этом варианте – пчелы, муравьи, т.е. работящие строители). Верные слуги, а также мамки – няньки, плотнички – работнички и пр. появляются в сказках позднее. Особенность композиции этой сказки в том, что последовательная цепь событий усиливает напряженность, привлекает интерес слушателей. Троекратное повторение заданий морского царя герою, увеличение трудности заданий наращивают эмоциональный накал сказки.
В сказке много фантастических элементов. Необычна обстановка, в которой герой выполняет задания. Убегая вместе с добытой женой, Василисой Премудрой, из подводного царства (сказочного «иного» царства) на святую Русь (в «свое» царство), герой должен прибегнуть к волшебству и обману. Василиса Премудрая превращает его и себя в пастуха и овечку, попа и церковь, селезня и утку (здесь следы веры в оборотничество). Обмануть морского царя и задержать погоню им помогают слюнки Василисы Премудрой. Чтобы напомнить Ивану-царевичу о себе, она оживляет голубков из теста (следы магии в сказке). Сказочные персонажи располагаются следующим образом. Главный герой – Иван-царевич, помощники – Василиса Премудрая, старушка-советчица (она выполняет здесь ту же роль, что обычно Баба-Яга – советчица), слюнки. Вредитель или антагонист героя – морской царь. Функция отца – царя в сказке – отправитель, он посылает Ивана-царевича в подводное царство.
13. СЕСТРИЦА АЛЕНУШКА И БРАТЕЦ ИВАНУШКА
Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни – одинешеньки. Пошла Аленушка на работу и братца с собой взяла. Идут они по дальнему пути, по широкому полю, и захотелось Иванушке пить.
- Сестрица Аленушка, я пить хочу!
- Подожди, братец, дойдем до колодца.
Шли-шли, -солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит коровье копытце полно водицы.
- Сестрица Аленушка, хлебну я из копытца!
- Не пей, братец, теленочком станешь!
Братец послушался, пошли дальше. Солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит лошадиное копытце полно водицы.
- Сестрица Аленушка, напьюсь я из копытца!
- Не пей, братец, жеребеночком станешь!
Вздохнул Иванушка, опять пошли дальше. Идут, идут, – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает. Стоит козье копытце, полно водицы. Иванушка говорит:
- Сестрица Аленушка, мочи нет: напьюсь я из копытца!
- Не пей, братец, козленочком станешь!
Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца. Напился и стал козленочком... Зовет Аленушка братца, а вместо Иванушки бежит за ней беленький козленочек. Залилась Аленушка слезами, села под стожок – плачет, а козленочек возле нее скачет. В ту пору ехал мимо купец:
- О чем, красная девица, плачешь?
Рассказала ему Аленушка про свою беду. Купец ей говорит: «Поди за меня замуж. Я тебя наряжу в злато-серебро, и козленочек будет жить с нами». Аленушка подумала, подумала и пошла за купца замуж. Стали они жить- поживать, и козленочек с ними живет, ест-пьет с Аленушкой из одной чашки.
Один раз купца не было дома. Откуда ни возьмись, приходит ведьма: стала под Аленушкино окошко и так-то ласково начала звать ее купаться на реку. Привела ведьма Аленушку на реку. Кинулась на нее, привязала Аленушке на шею камень и бросила ее в воду. А сама оборотилась Аленушкой, нарядилась в ее платье и пришла в ее хоромы. Никто ведьму не распознал. Купец вернулся – и тот не распознал.
Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест. Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:
- Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок!
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа – зарежь да зарежь козленка. Купцу жалко было козленочка, привык он к нему. А ведьма так пристает, так упрашивает, – делать нечего, купец согласился: «Ну, зарежь его...». Велела ведьма разложить костры высокие, греть котлы чугунные, точить ножи булатные.
Козленочек проведал, что ему недолго жить, и говорит названому отцу:
- Перед смертью пусти меня на речку сходить, водицы испить, кишочки прополоскать.
- Ну, сходи.
Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал:
Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок...
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
Аленушка из реки ему отвечает:
Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.
А ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу: «Пойди, найди козленочка, приведи его ко мне». Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет:
Аленушка, сестрица моя!
Выплынь, выплынь на бережок...
Костры горят высокие,
Котлы кипят чугунные,
Ножи точат булатные,
Хотят меня зарезати!
А из реки ему отвечают:
Ах, братец мой Иванушка!
Тяжел камень на дно тянет,
Шелкова трава ноги спутала,
Желты пески на грудь легли.
Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке. Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была. А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой. Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле.
Очень распространенная восточнославянская сказка о сиротах, брате и сестре. В сюжете просматривается древний мотив о нарушении табу: нарушив запрет, Иванушка пьет из запретного источника и превращается в животное, в козленочка. В эпизоде утопления Аленушки можно увидеть следы древнего купальского ритуала принесения в жертву воде молодой женщины или девушки. По-видимому, готовящееся заклание козленочка-Иванушки также несет в себе следы древнего купальского жертвоприношения животного (иногда тельца, барана).
Песенные вставки в данном тексте являются традиционными. Своеобразным является эпизод, в котором ведьма сманивает Аленушку. Обычно в сказках ведьма или колдунья, утопив Аленушку, подменяет ее своей дочерью. Длительность времени в пути передается сказочной формулой: «Шли-шли, – солнце высоко, колодец далеко, жар донимает, пот выступает». Сказка использует постоянные эпитеты: красна девица, ножи булатные, шелкова трава, желты пески, тяжел камень.
14. ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ
Жил-был старик. У него было три сына: двое умных, третий – дурачок Емеля. Те братья работают, а Емеля целый день лежит на печке, знать ничего не хочет. Один раз братья уехали на базар, а бабы, невестки, давай посылать его:
- Сходи, Емеля, за водой.
А он им с печки:
- Неохота.
- Сходи, Емеля, а то братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
- Ну, ладно.
Слез Емеля с печки, обулся, оделся, взял ведра да топор и пошел на речку. Прорубил лед, зачерпнул ведра и поставил их, а сам глядит в прорубь. И увидел Емеля в проруби щуку. Изловчился и ухватил щуку в руку:
- Вот уха будет сладка!
Вдруг щука говорит ему человечьим голосом:
- Емеля, отпусти меня в воду, я тебе пригожусь.
А Емеля смеется:
- На что ты мне пригодишься?.. Нет, понесу тебя домой, велю невесткам уху сварить. Будет уха сладка!
Щука взмолилась опять:
- Емеля, Емеля, отпусти меня в воду, я тебе сделаю все, что ни пожелаешь
- Ладно. Только покажи сначала, что не обманываешь меня, тогда отпущу.
Щука его спрашивает:
- Емеля, Емеля, скажи, чего ты сейчас хочешь?
- Хочу, чтобы ведра сами пошли домой, и вода бы не расплескалась.
Щука ему говорит:
- Запомни мои слова: когда что тебе захочется – скажи только: «По щучьему веленью, по моему хотенью».
Емеля и говорит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ступайте, ведра, сами домой».
Только сказал – ведра сами и пошли в гору. Емеля пустил щуку в прорубь, сам пошел за ведрами. Идут ведра по деревне, народ дивится, а Емеля идет сзади, посмеивается... Зашли ведра в избу, сами стали на лавку, а Емеля полез на печь. Прошло много ли, мало ли времени – невестки говорят ему:
- Емеля, что ты лежишь? Пошел бы дров нарубил.
- Неохота...
- Не нарубишь дров – братья с базара воротятся, гостинцев тебе не привезут.
Емеле неохота слезать с печи. Вспомнил он про щуку и потихоньку говорит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – поди, топор, наколи дров, а дрова сами в избу ступайте и в печь кладитесь». Топор выскочил из-под лавки – и на двор, и давай дрова колоть, а дрова сами в избу идут и в печь лезут.
Много ли, мало времени прошло – невестки опять говорят:
- Емеля, дров у нас больше нет. Съезди в лес, наруби.
А он им с печки:
- Да вы-то на что?
- Как мы на что?.. Разве наше дело в лес за дровами ездить?
- Мне неохота...
- Ну не будет тебе подарков.
Делать нечего, слез Емеля с печи, обулся, оделся. Взял веревку и топор, вышел на двор и сел в сани:
- Бабы, отворяйте ворота.
Невестки ему говорят:
- Что ж ты, дурень, сел в сани, а лошадь не запряг?
- Не надо мне лошади.
Невестки отворили ворота, а Емеля говорит потихоньку: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ступайте, сани, в лес». Сани сами и поехали в ворота, да так быстро – на лошади не догнать.
А в лес-то пришлось ехать через город, и тут он много народу помял, подавил. Народ кричит: «Держи его! Лови его!» А он знай, сани погоняет. Приехал в лес: «По щучьему веленью, по моему хотенью – топор, наруби дровишек посуше, а вы, дровишки, сами валитесь в сани, сами вяжитесь». Топор начал рубить, колоть сухие дерева, а дровишки сами в сани валятся и веревкой вяжутся. Потом Емеля велел топору вырубить себе дубинку – такую, чтобы насилу поднять. Сел на воз: «По щучьему веленью, по моему хотенью – поезжайте, сани, домой».
Сани помчались домой. Опять проезжает Емеля по тому городу, где давеча помял, подавил много народу, а там его уж дожидаются. Ухватили Емелю и тащат с возу, ругают и бьют. Видит он, что плохо дело, и потихоньку: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ну-ка, дубинка, обломай им бока». Дубинка выскочила – и давай колотить. Народ кинулся прочь, а Емеля приехал домой и залез на печь.
Долго ли, коротко ли, услышал царь об Емелиных проделках и посылает за ним офицера: его найти, привезти во дворец. Приезжает офицер в ту деревню, входит в ту избу, где Емеля живет, и спрашивает:
- Ты дурак Емеля?
А он с печки:
- А тебе на что?
- Одевайся скорее, я повезу тебя к царю.
- А мне неохота...
Рассердился офицер и ударил его по щеке. А Емеля говорит потихоньку: «По щучьему веленью, по моему хотенью – дубинка, обломай ему бока». Дубинка выскочила – и давай колотить офицера, насилу он ноги унес.
Царь удивился, что его офицер не мог справиться с Емелей, и посылает своего самого набольшего вельможу: «Привези ко мне во дворец дурака Емелю, а то голову с плеч сниму».
Накупил набольший вельможа изюму, черносливу, пряников и говорит:
- Емеля, Емеля, что ты лежишь на печи? Поедем к царю.
- Мне и тут тепло...
- Емеля, Емеля, у царя тебя будут хорошо кормить-поить,- пожалуйста, поедем.
- А мне неохота...
- Емеля, Емеля, царь тебе красный кафтан подарит, шапку и сапоги.
Емеля подумал-подумал:
- Ну ладно, ступай ты впереди, а я за тобой вслед буду.
Уехал вельможа, а Емеля полежал еще и говорит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ну-ка, печь, поезжай к царю». Тут в избе углы затрещали, крыша зашаталась, стена вылетела, и печь сама пошла по улице, по дороге, прямо к царю. Царь глядит в окно, дивится:
- Это что за чудо?
Набольший вельможа ему отвечает:
- А это Емеля на печи к тебе едет.
Вышел царь на крыльцо:
- Что-то, Емеля, на тебя много жалоб. Ты много народу подавил.
- А зачем они под сани лезли?
В это время в окно на него глядела царская дочь – Марья-царевна. Емеля увидал ее в окошко и говорит потихоньку: «По щучьему веленью, по моему хотенью – пускай царская дочь меня полюбит»... И сказал еще: «Ступай, печь, домой...». Печь повернулась и пошла домой, вошла в избу и стала на прежнее место. Емеля опять лежит-полеживает.
А у царя во дворце крик да слезы. Марья-царевна по Емеле скучает, не может жить без него, просит отца, чтобы выдал он ее за Емелю замуж. Тут царь забедовал, затужил и говорит опять набольшему вельможе: «Ступай, приведи ко мне Емелю живого или мертвого, а то голову с плеч сниму».
Накупил набольший вельможа вин сладких да разных закусок, поехал в ту деревню, вошел в ту избу и начал Емелю потчевать. Емеля напился, наелся, захмелел и лег спать. А вельможа положил его в повозку и повез к царю. Царь тотчас велел прикатить большую бочку с железными обручами. В нее посадили Емелю и Марью-царевну, засмолили и бочку в море бросили.
Долго ли, коротко ли, проснулся Емеля, видит – темно, тесно.
- Где же это я?
А ему отвечают:
- Скушно и тошно, Емелюшка. Нас в бочку засмолили, бросили в синее море.
- А ты кто?
- Я – Марья-царевна.
Емеля говорит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – ветры буйные, выкатите бочку на сухой берег, на желтый песок». Ветры буйные подули, море взволновалось, бочку выкинуло на сухой берег, на желтый песок. Емеля и Марья- царевна вышли из нее.
- Емелюшка, где же мы будем жить? Построй какую ни на есть избушку.
- А мне неохота...
Тут она стала его еще пуще просить, он и говорит: «По щучьему веленью, по моему хотенью – выстройся каменный дворец с золотой крышей». Только он сказал – появился каменный дворец с золотой крышей. Кругом – зеленый сад: цветы цветут и птицы поют. Марья-царевна с Емелей вошли во дворец, сели у окошечка.
- Емелюшка, а нельзя тебе красавчиком стать?
Тут Емеля недолго думал: «По щучьему веленью, по моему хотенью – стать мне добрым молодцем, писаным красавцем». И стал Емеля таким, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
А в ту пору царь ехал на охоту и видит – стоит дворец, где раньше ничего не было. «Это что за невежа без моего дозволения на моей земле дворец поставил?» И послал узнать-спросить, кто такие. Послы побежали, стали под окошком, спрашивают. Емеля им отвечает: «Просите царя ко мне в гости, я сам ему скажу».
Царь приехал к нему в гости. Емеля его встречает, ведет во дворец, сажает за стол. Начинают они пировать. Царь ест, пьет, и не надивится:
- Кто же ты такой, добрый молодец?
- А помнишь дурачка Емелю – как приезжал к тебе на печи, а ты велел его со своей дочерью в бочку засмолить, в море бросить? Я – тот самый Емеля. Захочу – все твое царство пожгу и разорю.
Царь сильно испугался, стал прощенья просить:
- Женись на моей дочери, Емелюшка, бери мое царство, только не губи меня!
Тут устроили пир на весь мир. Емеля женился на Марье-царевне и стал править царством. Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
Одна из распространенных в восточнославянском фольклоре сказка о герое-«дураке». Героя этого типа отличает от братьев внешняя пассивность и мнимая глупость. Именно это и делает его «дураком» в глазах окружающих и определяет отношение к нему братьев, невесток, царя. Образ Иванушки или Емели – дураков, сидящих на печи и ничего не делающих, несет на себе некоторую загадочность. Отношение к герою окружающих его персонажей сказки и слушателей, следящих за действиями героя-«дурака», не совпадает. Для слушателей его действия наполнены особым смыслом, в то время как для окружающих все его поступки кажутся чудачеством, проявлением глупости. И, тем не менее, «дурак» в волшебной сказке всегда оказывается умнее и удачливее благополучных братьев. Он всегда побеждает во всех ситуациях.
Благодаря своей доброте (пожалел и отпустил волшебную щуку), Емеля получает в награду знание тех магических и сокровенных слов, которые неизвестны его умным братьям, и с помощью которых он приобретает красоту, богатство, женится на царской дочери.
3.3. БЫТОВЫЕ НОВЕЛЛИСТИЧЕСКИЕ СКАЗКИ
15. НАБИТЫЙ ДУРАК
Жил-был старик со старухою, имели при себе одного сына, и то дурака. Говорит ему мать:
- Ты бы, сынок, пошел, около людей потерся да ума набрался.
- Постой, мама, сейчас пойду.
Пошел по деревне, видит – два мужика горох молотят, сейчас подбежал к ним. То около одного потрется, то около другого. «Не дури,- говорят ему мужики,- ступай, откуда пришел». А он знай себе потирается.
Вот мужики озлобились и принялись его цепами потчевать, так ошарашили, что едва домой приполз. «Что ты, дитятко, плачешь?»- спрашивает его старуха. Дурак рассказал ей свое горе. «Ах, сынок, куда ты глупешенек! Ты бы сказал им: Бог помочь, добрые люди! Носить бы вам – не переносить, возить бы – не перевозить! Они б тебе дали гороху, вот бы мы сварили да и скушали».
На другой день идет дурак по деревне, навстречу несут покойника. Увидал и давай кричать: «Бог помочь! Носить бы вам – не переносить, возить бы – не перевозить!» Опять его побили, воротился он домой и стал жаловаться.
- Вот, мама, ты научила, а меня побили!
- Ах ты, дитятко! Ты бы сказал: «Канун да свеча!» да снял бы шапку, начал бы слезно плакать да поклоны бить, они б тебя накормили- напоили досыта.
Пошел дурак по деревне, слышит – в одной избе шум, веселье, свадьбу празднуют. Он снял шапку, а сам так и разливается, горько-горько плачет. «Что это за невежа пришел,- говорят пьяные гости,- мы все гуляем да веселимся, а он словно по мертвому плачет!» Выскочили и порядком ему бока помяли.
Распространенный сюжет о дураке, который все делает невпопад. Дурень буквально выполняет советы матери, за что и получает от людей тумаки. Смысл сказки – бесполезно учить дурака, своего ума ему не дашь. Иногда этот сюжет начинается со сватовства и женитьбы дурака, который во всем слушает мать и жену, но так же попадает в глупое положение.
16. ЛУТОНЮШКА
Жил-был старик со старухой. Был у них сынок Лутоня. Вот однажды старик с Лутонею занялись чем-то на дворе, а старуха была в избе. Стала она снимать с перекладины полено, уронила его и тут превеликим голосом закричала и завопила. Вот старик услыхал крик, прибежал поспешно в избу и спрашивает старуху: о чем она кричит? Старуха сквозь слезы стала говорить ему: «Да вот если бы мы женили своего Лутонюшку, да если бы у него был сыночек, да если бы он тут сидел...- я бы его ведь ушибла поленом-то!» Ну, и старик начал вместе с нею кричать о том, говоря: «И то ведь, старуха! Ты ушибла бы его!» Кричат оба, что ни есть мочи!
Вот бежит со двора Лутоня и спрашивает: «О чем вы кричите?» Они сказали о чем: «Если бы мы тебя женили, да был бы у тебя сынок, и если б он давеча сидел вот здесь, старуха убила бы его поленом: оно упало прямо сюда, да таково резко!» – «Ну, – сказал Лутоня,- исполать вам!» Потом взял свою шапку в охапку и говорит: «Прощайте! Если я найду глупее вас, то приду к вам опять, а не найду – и не ждите меня!» – и ушел.
Шел-шел и видит: мужики на избу тащат корову. «Зачем вы тащите корову?» – спросил Лутоня. Они сказали ему: «Да вот видишь, сколько выросло там травы-то!» – «Ах, дураки набитые!» – сказал Лутоня, взял залез на избу, сорвал траву и бросил корове. Мужики ужасно тому удивились и стали просить Лутоню, чтобы он у них пожил да поучил их. «Нет,- сказал Лутоня,- у меня таких дураков еще много по белу свету!» – и пошел дальше.
Вот в одном селе увидел он толпу мужиков у избы: привязали они в воротах хомут и палками вгоняют в этот хомут лошадь, умаяли ее до полусмерти.
- Что вы делаете? – спросил Лутоня.
- Да вот, батюшка, хотим запрячь лошадку.
- Ах вы, дураки набитые! Пустите-ка, я вам сделаю.
Взял и надел хомут на лошадь. И эти мужики с дива дались ему, стали останавливать его и усердно просить, чтоб остался у них хоть на недельку. Нет, Лутоня пошел дальше.
Шел-шел, устал и зашел на постоялый двор. Тут увидал он: хозяйка- старушка сварила кашу, поставила на стол своим ребятам, а сама то и дело ходит с ложкою в погреб за сметаной.
- Зачем ты, старушка, понапрасну топчешь лапти? – сказал Лутоня.
- Как зачем, – возразила старуха охриплым голосом,- ты видишь, батюшка, каша-то на столе, а сметана-то в погребе.
- Да ты бы, старушка, взяла и принесла сюда сметану-то, у тебя дело пошло бы по масличку! –
- И то, родимый!
Принесла в избу сметану, посадила с собою Лутоню. Лутоня наелся донельзя, залез на полати и уснул. Когда он проснется, тогда и сказка моя дале начнется, а пока вся.
В этом тексте соединены несколько сюжетов: плач о беде, которая еще не случилась, + человек ищет и находит людей глупее своих родителей, + корову тащат на крышу пастись, + вгоняют лошадь в хомут + за каждой ложкой сметаны отдельно ходят в погреб. Иногда контаминируются сюжеты о том, как дураки пытались кур доить, шилом свинью колоть, с разбега кафтаны надевали и совершали прочие дурацкие поступки, не зная свойств простейших предметов.
17. ГОРШОК
Жили-были мужик да баба. Оба были такие ленивые... Так и норовят дело на чужие плечи столкнуть, самим бы только не делать... И дверь-то в избу никогда на крюк не закладывали: утром-де вставай и руки протягивай, да опять крюк скидывай... И так проживем.
Вот раз баба и свари каши. А уж и каша сварилась! Румяна да рассыпчата, крупина от крупины так и отваливается. Вынула баба кашу из печи, на стол поставила, маслицем сдобрила. Съели кашу и ложки облизали... Глядь, а в горшке- то сбоку да на донышке приварилась каша, мыть горшок надобно. Вот баба и говорит:
- Ну, мужик, я свою дело сделала – кашу сварила, а горшок тебе мыть!
- Да полно тебе! Мужиково ли дело горшки мыть! И сама вымоешь.
- А и не подумаю!
- И я не стану.
- А не станешь – пусть так стоит!
Сказала баба, сунула горшок на шесток, а сама на лавку. Стоит горшок немытый.
- Баба, а баба! Надобно горшок-то вымыть!
- Сказано – твое дело, ты и мой!
- Ну вот что, баба! Уговор дороже денег: кто завтра первый встанет да перво слово скажет, тому и горшок мыть.
- Ладно, лезь на печь, там видно будет.
Улеглись. Мужик на печи, баба на лавке. Пришла темна ноченька, потом утро настало. Утром-то никто не встает. Ни тот, ни другой и не шелохнутся – не хотят горшка мыть. Бабе надо коровушку поить, доить, да в стадо гнать, а она с лавки-то и не подымается. Соседки уже коровушек прогнали.
- Что это Маланьи-то не видать? Уж все ли поздорову?
- Да, бывает, позапозднилась. Обратно пойдем – не встретим ли...
И обратно идут – нет Маланьи.
- Да нет уж! Видно, что приключилося!
Соседка и сунься в избу. Хвать! – и дверь не заложена. Неладно что-то. Вошла и огляделась.
- Маланья, матушка!
А баба-то лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
- Почто коровушку-то не прогоняла? Ай, нездоровилось?
Молчит баба.
- Да что с тобой приключилось-то? Почто молчишь?
Молчит баба, ни слова не говорит.
- Господи, помилуй! Да где у тебя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь, а Василий там лежит, глаза открыты – и не ворохнется.
- Что у тебя с женой-то? Ай, попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. Всполошилась соседка:
- Пойти сказать бабам!
Побежала по деревне:
- Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи с Василием: лежат пластом – одна на лавке, другой на печи. Глазоньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, причитают около них:
- Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Да почто молчите-то?
Молчат оба, что убитые.
- Да бегите, бабы, за попом! Дело-то совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел поп.
- Вот, батюшка, лежат оба – не шелохнутся. Глазоньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчены ли?
Поп бороду расправил – да к печке:
- Василий, раб Божий! Что приключилось-то?
Молчит мужик. Поп – к лавке:
- Раба Божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
Соседки поговорили, поговорили – да и вон из избы. Дело не стоит: кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплята, у кого поросята. Поп и говорит:
- Ну, православные, уж так-то оставить их боязно, посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда.
- Да вот, – говорят, – бабка-то Степанида пусть посидит, у нее не ребята плачут – одна живет.
А бабка Степанида поклонилась и говорит:
- Да нет, батюшка, даром никто работать не станет! А положи жалованье, так посижу.
- Да какое ж тебе жалованье положить? – спрашивает поп да повел глазами-то по избе. А у двери висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.
- Да вот, – говорит поп,- возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, а все годится хоть ноги прикрыть.
Только он это проговорил, а бабка-то, как ошпарена, скок с лавки, середь избы стала, руки в боки.
- Это что же такое? – говорит. – Мое-то добро отдавать? Сама еще поношу да из своих рученек кому хочу, тому отдам!
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги с печи спустил, склонился да и говорит:
- Ну вот, баба, ты перво слово молвила – тебе и горшок мыть.
Сюжет сказки строится на чрезмерном увеличении главной черты характера высмеиваемых персонажей (в данном случае – лени), что позволяет поставить их в комичную ситуацию, которая противоречит здравому смыслу. Здесь нет ничего фантастического, кроме беспредельной лени Василия и Маланьи. В сказке используется речь персонажей для их характеристики. Язык сказки приближен к бытовому разговорному языку простонародья.
18. ЖЕНА – СПОРЩИЦА
У одного мужика была жена сварлива и упряма. Уж что, бывало, захочет, так муж дай ей, и уж непременно муж соглашайся с ней. Да больно она завистлива была на чужую скотину. Как, бывало, зайдет на двор чужая скотина, так уж муж и говори, что это ею. Страшно надоела жена мужу. Вот однажды и зашли к ней на двор барские гуси. Жена спрашивает:
- Муж, чьи это гуси?
- Барские.
- Как, барские?
Вспылила со злости, пала на пол.
- Я умру,- говорит, – сказывай: чьи гуси?
- Барские.
Жена охает, стонет. Муж наклонился к ней:
- Что ты стонешь?
- Да чьи гуси?
- Барские.
- Ну, умираю, беги скорей за попом.
Вот муж послал за попом, уж и поп едет.
- Ну, – говорит муж, – вот и священник едет.
Жена спрашивает:
- Чьи гуси?
- Барские.
- Ну, пущай священник идет, умираю!
Вот исповедовали ее, приобщили, поп ушел. Муж опять:
- Что с тобой, жена?
- Чьи гуси?
- Барские.
- Ну, совсем умираю, готовь домовище!
Изготовили домовище. Муж подошел:
- Ну, жена, уж и домовище готово.
- А чьи гуси?
- Барские.
- Ну, совсем умерла, клади в домовище.
Положили в домовище и послали за попом. Муж наклонился к жене, шепчет:
- Уж домовище подымают, нести хотят отпевать в церковь.
А она шепчет:
- Чьи гуси?
- Барские.
- Ну, несите!
Вот вынесли домовище, поставили в церкви, отпели панихиду. Муж подходит прощаться:
- Уж и панихиду, – говорит, – отпели, выносить хотят на кладбище.
Жена шепчет:
- Чьи гуси?
- Барские.
- Несите на кладбище!
Вот и вынесли. Подняли домовище опущать в могилу, муж нагинается к ней:
- Ну, жена, уж тебя в могилу опущают и землей тотчас засыплют.
А она шепчет:
- Чьи гуси?
- Барские.
- Ну, опущайте и засыпайте!
Домовище опустили и засыпали землею. Так уходили бабу барские гуси!
Сказка на распространенный сюжет: упрямая жена с досады притворяется мертвой и дает похоронить себя. Сюжет начинается с экспозиции, в которой сообщается о недостатках жены: была упрямой спорщицей и завистливой на чужую скотину. Развитие действия строится на повторяющемся диалоге и чередующихся эпизодах, в которых упрямство жены – спорщицы нарастает. Кульминация: гроб опускают в могилу, а жена упрямо спрашивает, чьи гуси. Развязка – гроб опустили и засыпали землею. В конце сказки мораль-ирония: вот до чего довели бабу барские гуси.
19. МУЖ ДА ЖЕНА
Жили муж с женой, по виду будто хорошо, да как-то жена была мудрена: уйдет муж – она весела, придет – захворает, так и старается ему дело найти, куда-нибудь с рук сбыть. Нынче пошлет его туда, завтра в другое место, а без него у нее гулюшки, пирушки! Придет муж – и чисто, и прибрано, сама охает, больна, на лавочке лежит. Муж верит, чуть сам не плачет. Вот раз придумала жена послать его за лекарством в Крым-град. Муж пошел. На дороге ему встрелся солдат:
- Куда ты, мужик?
- В Крым-град за лечбой!
- Кто болен?
- Жена!
- Воротись, воротись безотменно, я сам дока, я пойду с тобою!
Поворотил его налево кругом, и очутился мужик опять у своего гумна. «Сядь же ты здесь, – говорит дока, – я спроведаю, какова хворая?»
Вошел на двор, приложил ухо к избе – там игры, там скоки, гульба! Забилась солдатская грудь, ударил в дверь, растворилась изба – хозяйка по ней лебедем носится, перед ней молодой парень вприсядку рассыпается, зелено винцо по столу разливается. Пришел солдат вовремя, выпил чарку и пошел вприсядку. Полюбился хозяйке: что за солдат, что за детина! Угодлив, догадлив, словно век тут жил! Поутру надо пирожки печь. «Солдат, сходи на гумно, принеси соломки вязаночку».
Солдат пошел, набрал соломы, завернул туда мужа, скрутил веревкой, вскинул за плечи и принес к хозяйке. Хозяйка рада, затянула песенку:
- Пошел муж во Крым-град зелья купить, жене зельем живот лечить! Туда ему не доехать и оттуда не приехать!.. Солдат, подтягивай мне!
Солдат начал свою песню:
- Чуешь ли солома, что деется дома?
- О, твоя нехороша, моя лучше, давай вместе: «Пошел муж во Крым-град зелья купить, жене зельем живот лечить».
Она поет громко, а солдат еще громче:
- Чуешь ли, солома, что деется дома? Плеть висит на стене, а быть ей на спине!
Солома почуяла, затряслась, веревка лопнула, вязанка распалась – и выскочил муж, схватил плетку и давай стегать хозяйку. Как рукой сняло – вылечил жену.
Сказка на популярный сюжет: муж в мешке и притворно больная жена. Существует былина – скоморошина на подобный сюжет. В сказке солдат-дока играет роль, подобную роли веселых скоморохов в былине – скоморошине. Истинные чувства неверной жены к мужу раскрываются в ее песне. Юмор ситуации усиливается тем, что, якобы подпевая неверной жене, солдат дает советы мужу -рогоносцу, как наказать жену.
20. КАШИЦА ИЗ ТОПОРА
Пришел солдат с походу на квартиру и говорит хозяйке:
- Здравствуй, божья старушка! Дай-ка мне чего-нибудь поесть.
А старуха в ответ:
- Вот там на гвоздике повесь!
- Аль ты совсем глуха, что не чуешь?
- Где хошь, там и заночуешь!
- Ах ты, старая ведьма! Я те глухоту-то вылечу! – И полез было с кулаками.
- Подавай на стол!
- Да нечего, родимый!
- Вари кашицу!
- Да не из чего, родимый!
- Давай топор, я из топора сварю!
«Что за диво! – думает баба. – Дай посмотрю, как из топора солдат кашицу сварит!»
Принесла ему топор. солдат взял, положил его в горшок, налил воды и давай варить. Варил-варил, попробовал и говорит:
- Всем бы кашица взяла, только б малую толику круп подсыпать!
Баба принесла ему круп. Опять варил-варил, попробовал и говорит:
- Совсем бы готово, только б маслом сдобрить!
Баба принесла ему масла, Солдат сварил кашицу:
- Ну, старуха, теперь подавай хлеба да соли да принимайся за ложку: станем кашицу есть!
Похлебали вдвоем кашицу. Старуха спрашивает:
- Служивый! Когда ж топор будем есть?
- Да, вишь, он не уварился,- отвечал солдат,- где-нибудь на дороге доварю да позавтракаю!
Тотчас припрятал топор в ранец, распростился с хозяйкою и пошел в иную деревню. Вот так-то солдат и кашицы поел, и топор унес!
Один из самых популярных сюжетов о ловком солдате и жадной старухе. Варианты: солдат варит суп (щи, борщ) из топора, жарит яичницу из гвоздя и т.д. В данном тексте используется традиционный прием – разговор с мнимо глухим. Жадная старуха притворяется сначала глухой, а затем бедной, чтобы не угощать солдата. Речь солдата подчеркнуто грубовата. Говорит в основном он. Старуха в предвкушении дармовой еды "из топора" молчит и носит все, что он ни потребует. И в конце ожидания, когда уже каша съедена, она задает свой единственный вопрос: когда ж топор будем есть?
21. ВОР КЛИМКА
Был старик со старухою, у них сын Климка. Думали-гадали, в какое мастерство отдать его учиться, и придумали отдать вору на выучку. Долго ль, коротко ль ... жил Климка у мастера-вора, да и выучился воровать на славу, не ведал только, как у сороки яйца красть. «Пойдем,- говорит мастер Климке, – я покажу тебе, как у сороки яйца крадут. Показал бы я тебе, как штаны с живого человека снять, да сам не умею!» Вот полез мастер на дерево, яиц у сороки украсть не удалось, а Климка штаны с него стибрил. «Нечему мне тебя учить,- говорит мастер Климке,- ты сам меня научишь!»
Пришел Климка к отцу, к матери и стал кормить их своим мастерством. Что ни увидит – так в избу и тащит. Повесят ли бабы сорочки сушить, станут ли холсты белить – он все к рукам приберет. Собрались крестьяне миром и пошли жаловаться барину:
- Появился-де вор Климка, богатых мужиков разорил, а бедных совсем оголил.
- Что же вы, дурачье, его не изловите?
- Не такой вор, батюшка! Так востер, так хитер, что, кажись, из-под птицы яйца выкрадет!
Захотелось барину попробовать Климовой удали, велел позвать его. Пришел Климка.
- Можешь ли украсть у меня барана?
- Могу!
Вот барин и наказал пастухам беречь баранов от Климки-вора. Пастухи погнали стадо в поле, а Климка-вор забежал вперед, сделал петлю. Да такую хитрую, что повиснуть на ней можно, а удавиться нельзя, взлез на березу и надел на шею петлю, будто повесился. Как увидали его пастухи – и беречься перестали. А Климка соскочил с дерева, забежал опять вперед, взлез на осину и зацепил веревку на шею. Подошли пастухи, глядь – Климка-вор и здесь висит! Один пастух говорит: «Врешь, это не он. Климка на березе повесился!» Спорили-спорили и побились об заклад. Побежали смотреть, кто повис на березе. Тем временем Климка соскочил с дерева, барана за рога, да в кабак. Наутро призывает барин Климку:
- Ты украл барана?
- Я.
- Где же он?
- Продал.
- А деньги где?
- Пропил.
- Украдь же теперь у меня шкатулку с деньгами.
- Изволь!
Барин взял шкатулку, нарочно у окна поставил, себе ружье достал, а лакеям дал сабли: «Пускай-ка сунется, мы его примем по-своему!» Ночью Климка-вор украл козла, поднял окно, просунул в горницу козлиную голову и тычет прямо на барина. Барин и лакеи думают: сам черт лезет. Пороняли ружье и сабли и попадали со страстей на пол, а Климка за шкатулку, да и был таков! Наутро призывает барин Климку:
- Ты унес шкатулку?
- Я.
- Где ж она?
- Разломал.
- А деньги где?
- Промотал да пропил.
- Теперь украдь у меня лошадь.
- Изволь.
Наказал барин конюхам беречь лошадь пуще своего глаза: одному велел за хвост держать, другому за поводья, третьего верхом посадил, еще двух у дверей поставил с дубинами. Климка надел барское платье, и только стемнело – пошел в конюшню.
- Вы здесь, ребята? – закричал Климка и голос свой переменил – точь-в-точь как у барина.
- Здесь, – отвечают конюхи.
- Небось, озябли?
- Озябли, барин!
- Ну, вот погрейтесь, я принес вам водки, только смотрите, стеречь хорошенько!
- Рады стараться!
Напоил Климка всех конюхов допьяна, верхового посадил на жердь, который за поводья держал – тому дал веревку, который за хвост – тому пук соломы, а что у дверей стояли – тех за волоса скрутил друг с дружкою. Сам вскочил на лошадь, приударил плеткою – и след его простыл.
Утром приходит барин в конюшню: лошадь украдена, а конюхи спят с похмелья. Как прикрикнет, затопает ногами – что тут было только! Один конюх с жерди упал, все кишки отбил, другой спросонок забормотал: «Стой, одер! Тпррру!» А двое, за волоса связанные, потянулись в разные стороны и давай рваться, давай угощать друг друга тумаками да подзатыльниками. Плюнул барин и послал за Климкою.
- Ты украл лошадь?
- Я.
- Где ж она?
- Продал.
- А деньги где?
- Промотал да пропил.
- Ну черт с тобой!
Традиционный сюжет о воре. В других вариантах вор крадет на спор и вынуждает каждый раз проигравшего спорщика платить ему деньги. В других вариантах встречаются самые разнообразные эпизоды: он похищает собаку, барыню, вырезает подметки из сапог своего вора-учителя. В одном из вариантов сказки учитель иносказательно говорит о своей профессии: «Я ночной портной: туда-сюда стегну, шубу с кафтаном за одну ночь сошью».
22. ПРО НУЖДУ
Вот как бедный мужичок в худенькой своей одежонке, в дрянненькой обувчонке и работает в мороз, и резко рубит – не нагреется, лицо его от морозу разгорается. И въезжает в селение барин ... с кучером, и остановились.
- Бог помочь тебе, мужичок!
- А спасибо же, сударь!
- В какую стужу ты рубишь!
- Эх, сударь, нужда рубит.
Барин этому делу изумился, спрашивает кучера:
- А что, кучер, какая это Нужда? Знаешь ли ты ею?
- Я только сейчас, сударь, слышу.
Спрашивает барин мужичка:
- Какая же это, мужичок, Нужда? Охота бы мне ее поглядеть, где она у тебя?
- На что тебе, сударь?
- Да охота мне ее поглядеть.
И в то же время в чистом поле, на бугрине, стояла со снегом былина.
- А, – сказал мужик, – а вон, сударь, на бугре Нужда стоит! Вон она как от ветру шатается, и никто не догадается!
Барин и говорит:
- Нет ли времячка тебе нам ее указать?
- Пожалуй, можно, сударь.
Сели на тройку лошадей и поехали в чисто поле Нужду глядеть. Выехали они на бугрину и проехали эту былину, а другая-то дальше стоит. И указывает мужик рукой:
- А вон, сударь, она в стороне – нам ехать нельзя: снег глубок.
- Покарауль-ка, – сказал барин, – наших тройку лошадей: я схожу погляжу.
Барин слез да и пошел, а кучер-то говорит:
- Да, сударь, возьмите и меня: и мне охота поглядеть.
- Пойдем, кучер.
И полезли по снегу два дурака. Эту былину пройдут, другую найдут, а еще Нужду не видят.
Вот мужичок-то был не промах, выстегнул тройку лошадей, сел да и полетел. Только они его и видели. И не знают, куда уехал. Вот полазили по снегу два дурака, тут их постигла Нужда. Оборотились этим следом, на дорожку вышли, к повозочке подошли, а лошадушек след простыл. Думали-думали барин с кучером ... Что делать?Лошадей-то нет, и повозку бросить жалко. Говорит барин кучеру:
- Впрягайся-ка, кучер, в корень, а я хоть на пристежку.
Кучер говорит:
- Нет, вы, барин, посправнее, немножко посильнее. Вы – в корень, я- в пристежку.
Ну, нечего делать, запрягся барин в корень. Вот и везут да везут, повезут да пристанут.
Этот же мужичок припрятал ихних лошадей, надел одежку другую и пошел навстречу. И говорит мужик:
- Что это вы, барин, повозку на себе везете?
Барин сердито говорит:
- Уйди, это Нужда везет.
- Какая же это нужда?
- Ступай, вон там в поле, на бугре!
А сам везет да везет. До села доехал, лошадей нанял. Приехал домой на троечке, на чужих. Нужду увидал: тройку лошадей потерял.
Сказка на распространенный сюжет о находчивом мужике, который проучил глупого неопытного барина, забрав его лошадей и заставив на себе везти повозку. Барин, никогда не знавший, что такое нужда, считает, что это какое-то всесильное живое существо, которое смогло заставить мужика работать в мороз, и любопытствует увидеть его.
4.1. ПРЕДАНИЯ
1. ПРЕДАНИЕ О СМЕРТИ ОЛЕГА
И жил Олег, княжа в Киеве, мир имея со всеми странами. И пришла осень, и помянул Олег коня своего, которого когда-то поставил кормить, решив никогда на него не садиться. Ибо когда-то спрашивал он волхвов и кудесников: «Отчего я умру?» И сказал ему один кудесник: «Князь! От коня твоего любимого, на котором ты ездишь,- от него тебе умереть!» Запали слова эти в душу Олега, и сказал он: «Никогда не сяду на него и не увижу его больше». И повелел кормить его и не водить его к нему, и прожил несколько лет, не видя его, пока не пошел на греков.
А когда вернулся в Киев, и прошло четыре года,- на пятый год помянул он своего коня, от которого когда-то волхвы предсказали ему смерть. И призвал он старейшину конюхов, и сказал: «Где конь мой, которого приказал я кормить и беречь?» Тот же ответил: «Умер». Олег же посмеялся и укорил того кудесника, сказав: «Не право говорят волхвы, но все то ложь: конь умер, а я жив». И приказал оседлать себе коня: «Да увижу кости его».
И приехал на то место, где лежали его голые кости и череп голый, слез с коня, посмеялся и сказал: «От этого ли черепа смерть мне принять?» И ступил он ногою на череп, и выползла из черепа змея и ужалила его в ногу. И от того разболелся и умер он. Оплакивали его все люди плачем великим, и понесли его, и похоронили на горе, называемой Щековица. Есть же могила его и доныне слывет могилой Олеговой. И было всех лет княжения его тридцать и три.
Предание о Вещем Олеге, одном из первых русских князей, дошло до нас в составе древнейшей русской летописи «Повести временных лет...» Оно имеет несомненно народное происхождение и входит в цикл других летописных преданий об Олеге, в которых приводятся разные эпизоды из жизни князя, полной военных приключений и блестящих побед. В этом предании рассказывается о драматической гибели князя, любимца судьбы. Пренебрегнув предсказанием волхвов и кудесников (прорицателей и колдунов) и пытаясь избегнуть того, что ему предначертано судьбой, Олег погибает именно так, как ему было предсказано.
2. РАЗИН И МАСТЕР
В Саратове, когда на красный собор ставили кресты, в это время к берегу с Волги ехал на кошме Стенька Разин для того, чтобы посмотреть. Мастер, который ставил крест, увидал Стеньку сверху, и, видно, силой Божьей остановил Стеньку сажен на 50 от берега. Полость под Стенькой стала тонуть. Стенька бросил кошму и на руках доплыл до берега. Когда вышел на берег, то он волшебной силой узнал, кто это над ним пошутил, и в отместку мастеру устроил змея, и этот змей к ужасу всего народа, быстро пополз прямо наверх по канату, а потом обвился около той веревки, на которой был привязан мастер. Мастер взял топор и тяп по змею, веревку на себе и перерубил, затем следом за ударом топора полетел вниз и расшибся вдребезги.
Одноэпизодное историческое предание о Степане Разине, историческом деятеле второй половины XVII века. В нем присутствуют фантастические элементы: персонажи наделяются сверхъестественными способностями. В разинском цикле народных преданий образ его противоречив. Будучи есаулом шайки разбойников, Разин отказывается грабить бедноту, ссорится с атаманом Ураком и, убив его, становится во главе народного движения на Волге и Дону. Разин не жалеет сил для того, чтобы помочь обездоленным, обиженным и бесправным.
Другие предания отразили представления о нем как о еретике и отступнике от христианской веры. В Поволжье записано предание, объяснявшее, почему Разин потерпел поражение от царских войск: "Симбирск Стенька потому не взял, что против Бога пошел. По стенам крестный ход шел, а он стоит да смеется: "Ишь чем,- говорит,- испугать хотят!" Взял и выстрелил в святой крест. Как выстрелил, так весь своей кровью облился, а заговоренный был, да не от этого. Испугался и побежал".
3. ПЕТР ВЕЛИКИЙ И КУЗНЕЦ
Вот Петр Первый приезжает к кузнецу на лошади.
- Подкуй-ка мне коня!
- Можно,- говорит.
- Только сделай подкову хорошую!
Ну, вот кузнец занялся подкову делать. Сделал подкову и подает ему:
- Что, хороша будет эта подкова?
Петр Первый усмехнулся:
- Хороша, да не совсем.
- Почему не совсем?
- Она,- говорит,- слабая.
- Ну, не знаю,- говорит,- что она слабая.
Он берет в руки и разгинает эту подкову. Кузнец видит:
- Да, действительно слабая.
Берется работать вторую.
- Ну, а эта – хороша будет?
Он и говорит:
- Да так себе.
И эту разогнул. Он берется третью делать. Третья готова.
- Ну, этой, пожалуй, можно подковать.
Кузнец сделал четыре подковы и подковал. Петр Первый спрашивает:
- Сколько тебе за подкову?
- Четыре рубля.
Он дает ему рубль серебряный. Кузнец взял и сломал этот рубль.
- Да у вас и деньги фальшивые.
Он подает ему второй, он и второй сломал.
- Да дайте, – говорит, – мне деньги хорошие.
Петр Первый вынимает двадцать пять рублей и подает ему:
- На, не ломай денег. То мы наехали коса на камень. Я подкову взломал, а ты рубли поломал. Видать, что сильней ты меня. Ты знаешь, кто я такой?
- Нет, не знаю.
- Я Петр Великий, ваш государь. Ну дак вот, работай, как работал, и сказывай людям, что государь поломал подковы, а я – его рубли. Вот мы с им и познакомилися.
Петр Первый сел и поехал, и сказал:
- До свиданья, кузнец, ты – хороший молодец!
И после того его не видал.
Исторические предания о Петре Первом рисуют его как справедливого государя, уважающего мастеровых людей. В данном тексте отмечаются такие качества царя, как огромная физическая сила и любовь к шутке, розыгрышу. Гнуть и ломать подковы может только очень сильный человек, но сломать монету еще труднее. Кузнец физической силой превзошел царя и тоже «пошутил» над ним.
Здесь явно проявились демократические тенденции. Как бы народ ни уважал царя, он все равно стремится показать свое превосходство над власть имущими в некоторых вопросах. Царь, по представлению народа, не может быть сильнее простого кузнеца. Человеческие качества Петра здесь проявляются в том, что он не постыдился признать превосходство труженика, а также то достоинство, с каким кузнец вышел из ситуации, и щедро одарил его.
4. ПРЯНИЧНАЯ ГОРА
За Волгою, недалеко от границы Симбирской и Самарской губерний, возле слободы Часовни тянутся небольшие горы и в одном месте прерываются овражком. В старые годы, сказывают, на этом месте Пряничная гора была. Шел один великан и захотел ее скусить, взял в рот (а у него зуб-то со щербинкой был), откусил, а щербинкой-то борозду и провел, так она и по сие время осталась.
Топонимическое предание, объясняющее происхождение особенностей рельефа и названия местности. Существует довольно большое количество преданий, в которых действуют огромные богатыри, великаны, якобы населявшие землю в далеком прошлом. Как бы ни был неправдоподобен образ исполина, и рассказчик, и слушатель принимают его как реально существовавший.
4.2. ЛЕГЕНДЫ
5. О ПРОИСХОЖДЕНИИ РЫБЫ КАМБАЛЫ
Когда архангел Гавриил возвестил Пресвятой Деве, что от нее родится божественный Искупитель, она сказала, что готова поверить истине его слов, если рыба, одна сторона которой уже была съедена, снова оживет. И в ту же минуту рыба ожила и была пущена в воду. Это однобокая камбала.
Зоогоническая легенда. В основе сюжета один эпизод, в котором главную роль играет мотив чудесного. Многие зоогонические легенды очень кратки, лаконичны, небольшие по размеру. Характеры персонажей не разработаны, ибо главное в легенде – объяснение происхождения того или иного животного.
6. КАК РАНЬШЕ ЛЮДИ ЖИЛИ
Был-жил какой-то царь, ездил-гулял по полям с князьями и боярами, нашел житное зерно величиной с воробьиное яйцо. Удивился царь, собрал князей и бояр, стал спрашивать: давно ли это жито сеяно? Никто не ведал, не знал. И придумали взыскать такого человека из старых людей, который мог бы про то сказать. Искали-искали и нашли старика – едва ходит о двух костылях, привели его к царю и стали спрашивать:
- Кем сеяно это жито и кто пожинал?
- Не памятую,- отвечал старик,- такого жита я не севал и не знаю. Может, отец мой помнит.
Послали за отцом, привели к царю об одном костыле. Спросили о зерне, он тоже говорит: «Я не севал и не пожинал, а есть у меня батюшка, у которого видел такое зерно в житнице». Послали за третьим стариком. Будет ему от роду сто семьдесят годов, а пришел к царю легко, без костыля, без вожатых. Начал его царь спрашивать:
- Кем это жито сеяно?
- Я его сеял, я и пожинал,- сказал в ответ старец,- и теперь у меня есть в житнице: держу для памяти! Когда был я молод, жито было большое да крупное, а после стало родиться все мельче да мельче.
Спросил еще царь:
- Скажи мне, старик! отчего ты ходишь легче и сына, и внука?
- Оттого,- сказал старец,- что жили по-Божьему: своим владел, чужим не корыстовался.
Социально-утопическая легенда о «золотом веке», когда люди были честнее и счастливее. Воплощением богатой жизни является огромной величины зерно, которое было когда-то в колосе. Легенда прибегает к любопытному приему: говоря о внуке, сыне и деде, она изображает их возрастные особенности как бы с обратным знаком. Все получается наоборот: чем старше человек, тем здоровее и моложе он выглядит. В легенде есть сходное со сказкой: зачин «Был-жил» и трехкратное повторение эпизода с поиском старика, знающего, откуда взялось огромное зерно.
7. ЧУДЕСНАЯ МОЛОТЬБА
Раз как-то принял на себя Христос вид старичка- нищего и шел через деревню с двумя апостолами. Время было позднее, к ночи. Стал проситься он у богатого мужика: «Пусти, мужичок, нас переночевать». А мужик-то богатый говорит:
- Много вас попрошаек здесь таскается! Что слоняетесь-то по чужим дворам? Только, чай, просить и умеете, а небось не работаете... И отказал наотрез.
- Мы и то идем на работу,- говорят странники,- да вот застала нас в дороге ночь темная. Пусти, пожалуйста! Мы ночуем хоть под лавкою.
- Ну, так и быть! Ступайте в избу.
Впустили странников, ничем-то их не покормили, ничем-то их не напоили, (сам хозяин-то поужинал вместе со своими домашними, а им ничего не дал), да и ночевать им довелось под лавкою.
Поутру рано стали хозяйские сыновья собираться хлеб молотить. Вот Спаситель и говорит:
- Пустите, мы вам поможем за ночлег, помолотим за вас.
- Ладно, – сказал мужик, – и давно бы так! Лучше, чем попусту без дела слоняться-то!
Вот и пошли молотить. Приходят, Христос и гутарит хозяйским сыновьям: «Ну, вы разметывайте адонье, а мы приготовим ток». И стал он с апостолами готовить ток по-своему: не кладут они по одному снопу в ряд, а снопов по пяти, по шести, один на другой, и наклали почитай целое поладонье.
- Да вы такие-сякие совсем дела не знаете! – заругались на них хозяева, – зачем наложили такие вороха?
- Так кладут в нашей стороне, работа, знаешь, от того спорее идет,- сказал Спаситель и зажег покладенные на току снопы. Хозяева ну кричать и браниться, дескать, весь хлеб погубили. Ан погорела одна солома, зерно осталось цело и заблистало в большущих кучах крупное, чистое да такое золотистое!
Воротившись в избу, сыновья-то и говорят отцу: так и так, батюшка, смолотили, дескать, поладонья. Куда! и не верит! Рассказали ему все, как было. Он еще пуще дивится: «Быть не может! от огня зерно пропадет!» Пошел сам поглядеть: зерно лежало большими кучами да такое крупное, чистое, золотистое – на диво! Вот покормили странников, и остались они еще на одну ночь у мужика.
Наутро Спаситель с апостолами собирается в путь-дорогу, а мужик им гутарит:
- Пособите нам еще денек-то!
- Нет, хозяин, не проси, некогда, надо идти на работу.
А старшой хозяйский сын потихоньку и говорит отцу: «Не трожь их, батька, пусть идут. Мы теперь и сами знаем, как надо молотить».
Странники попрощались и ушли. Вот мужик-то с детьми своими пошел на гумно, взяли наклали снопов, да и зажгли: думают – сгорит солома, а зерно останется. Ан вышло не так: весь хлеб взялся огнем, да от снопов бросилось пламя на разные постройки, начался пожар, да такой страшный, что все до гола и погорело!
Легенда о наказании Христом жадных хозяев, нарушающих закон гостеприимства, который обязывал каждого христианина принять на ночлег и накормить нищих странников. Христос, пришедший в дом вместе с апостолами, совершает чудо, с помощью огня отделяя зерно от соломы и мякины. Попытка хозяина повторить чудо приводит к беде.
8. ЧУДО НА МЕЛЬНИЦЕ
Когда-то пришел Христос в худой нищенской одеже на мельницу и стал просить у мельника святую милостыньку. Мельник осерчал: «Ступай, ступай отселева с Богом! Много вас таскается, всех не накормишь!» Так-таки ничего и не дал. На ту пору случилось – мужичок привез на мельницу смолоть небольшой мешок ржи, увидал нищего и сжалился: «Поди сюда, я тебе дам». И стал отсыпать ему из мешка хлеб-то. Отсыпал почитай с целую мерку, а нищий все свою кису подставляет. «Что, али еще отсыпать?» – «Да, коли будет ваша милость!» – «Ну, пожалуй!» Отсыпал еще с мерку, а нищий все-таки подставляет свою кису. Отсыпал ему мужичок и в третий раз, и осталось у него у самого зерна так самая малость. «Вот дурак! сколько отдал,- думает мельник,- да я еще за помол возьму, что ж ему-то останется?» Ну, хорошо. Взял он у мужика рожь, засыпал и стал молоть. Смотрит, уж много прошло времени, а мука все сыпется да сыпется! Что за диво! Всего зерна-то было с четверть, а муки намололось четвертей двадцать, да и еще осталось, что молоть: мука себе все сыплется да сыплется... Мужик не знал, куда и собирать-то!
Легенда о награде Христом милосердного бедняка, готового поделиться последним зерном с тем, кто беднее его. Христос творит чудо, подобное евангельским, когда он из воды сделал вино или сумел тремя хлебами накормить множество людей. Зло в легендах всегда наказывается, а добро вознаграждается.
9. КАСЬЯН И НИКОЛА
Раз в осеннюю пору увяз у мужика воз на дороге. Знамо, какие у нас дороги, а тут еще случилось осенью – так и говорить нечего! Мимо идет Касьян-угодник. Мужик не узнал его и давай просить:
- Помоги, родимый, воз вытащить! –
- Поди ты! – сказал ему Касьян-угодник,- есть мне когда с вами валандаться! Да и пошел своею дорогою. Немного спустя идет тут же Никола-угодник.
- Батюшка,- завопил опять мужик,- батюшка! помоги воз вытащить.
Никола-угодник и помог ему.
Вот пришли Касьян-угодник и Никола-угодник к Богу в рай.
- Где ты был, Касьян-угодник? – спросил Бог.
- Я был на земле,- отвечал тот. -Прилучилось мне идти мимо мужика, у которого воз завяз, он просил меня: помоги, говорит, воз вытащить, да я не стал марать райского платья.
- Ну, а ты где так выпачкался? – спросил Бог у Николы-угодника.
- Я был на земле, шел по той же дороге и помог мужику вытащить воз,- отвечал Никола-угодник.
- Слушай, Касьян! – сказал тогда Бог, – не помог ты мужику – за то будут тебе через три года служить молебны. А тебе, Никола-угодник, за то, что помог ты мужику воз вытащить – будут служить молебны два раза в год.
С тех пор так и сделалось: Касьяну в високосный только год служат молебны, а Николе два раза в год.
Легенда очень точно отражает отношение к этим двум святым. Никола Милостивый – так называют самого почитаемого в России святого, иконы которого раньше были в каждой крестьянской избе. Иное отношение к Касьяну, праздник в честь которого бывает только в високосный год: куда Касьян глянет – там все вянет. Поэтому високосный год в России считается самым несчастливым.
10. СОЛДАТ И СМЕРТЬ
Жил да был один солдат, и зажился он долго на свете, попросту сказать – чужой век стал заедать. Сверстники его понемногу отправляются на тот свет, а солдат себе и ухом не ведет, знай себе, таскается из города в город, из места в место. А по правде сказать – не солгать: Смерть давно на него зубы точила. Вот приходит Смерть к Богу и просит у него позволения взять солдата: долго де зажился на свете, пора де ему и честь знать, пора умирать! Позволил Бог Смерти взять солдата.
Смерть слетела с небес с такою радостью, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Остановилась у избушки солдата и стучится.
- Кто тут?
- Я.
- Кто ты?
- Смерть.
- "А! зачем пожаловала? Я умирать-то не хочу.
Смерть рассказала солдату все, как следует.
- А! если уж Бог велел, так другое дело! против воли Божьей нельзя идти. Тащи гроб! Солдат на казенный счет всегда умирает. Ну, поворачивайся, беззубая!
Смерть притащила гроб и поставила посреди избы.
- Ну, служивый, ложись, когда-нибудь надо же умирать.
- Не растабаривай! знаю я вашего брата, не надуешь. Ложись-ка прежде сама.
- Как сама?
- Да так. Я без артикула ничего не привык делать, что начальство прикажет: фрунт – что ли там, аль другое что – то и делаешь. Уж так привык, сударка моя! не переучиваться же мне: старенек стал!
Смерть поморщилась и полезла в гроб. Только что расположилась она в гробу, как следует, – солдат возьми да и нахлопни гроб-то крышкой, завязал веревкой и бросил в море. И долго-долго носилась смерть по волнам, пока не разбило бурей гроба, в котором она лежала.
Первым делом Смерти, как только она получила свободу, опять была просьба к Богу, чтоб позволил ей взять солдата. Бог дал позволение. Снова пришла Смерть к солдатской избушке и стучится в двери. Солдат узнал свою прежнюю гостью, и спрашивает:
- Что нужно?
- Да я за тобой, дружище! теперь не вырвешься.
- А врешь, старая чертовка! не верю я тебе. Пойдем вместе к Богу.
- Пойдем.
- Подожди, мундир натяну.
Отправились в путь. Дошли до Бога. Смерть хотела было идти вперед, да солдат не пустил: «Ну, куда ты лезешь? Как смеешь ты без мундира... идти? Я пойду вперед, а ты жди!» Вот воротился солдат от Бога.
- Что, служивый, правду я сказала? – спрашивает Смерть.
- Врешь, солгала немного. Бог велел тебе прежде еще леса подстригать да горы ровнять, а потом и за меня приниматься.
И солдат отправился на зимние квартиры вольным шагом, а смерть осталась в страшном горе. Шутка ли! разве мала работа – леса подстригать да горы ровнять? И много, много лет трудилась Смерть за этой работой, а солдат жил себе да и жил.
Наконец в третий раз пришла за солдатом Смерть, и нечем ему было отговориться – пошел солдат в ад. Пришел и видит, что народу многое множество. Он то толчком, то бочком, а где и ружье наперевес, и добрался до самого сатаны. Посмотрел на сатану и побрел искать в аду уголка, где бы ему расположиться. Вот и нашел. Тотчас наколотил в стену гвоздей, развесил амуницию и закурил трубку.
Не стало в аду прохода от солдатика, не пускает никого мимо своего добра: «Не ходить! вишь, казенные вещи лежат, а ты, может, на руку нечист. Здесь всякого народу много!» Велят ему черти воду носить, а солдат говорит: «Я двадцать пять лет Богу и великому государю служил, да воды не носил, а вы с чего это вздумали... Убирайтесь-ка к своему дедушке!» Не стало чертям житья от солдата. Хоть бы выжить его из ада, так нейдет: «Мне,- говорит,- и здесь хорошо!»
Вот черти и придумали штуку: натянули свинячую кожу, и только улегся солдат спать – как забили тревогу. Солдат вскочил да бежать, а черти сейчас за ним двери и притворили, да так себе обрадовались, что надули солдата!.. И с той поры таскался солдат из города в город, и долго еще жил на белом свете, – да вот как-то на прошлой неделе только помер.
Легенда о жизни и смерти, близкая к социально-бытовым сказкам, в которых действует ловкий солдат. Здесь он сумел обмануть не только Смерть, но и обитателей ада, которым от солдата житья не стало. В легенде присутствует неувядаемый народный оптимизм, жизнелюбие и юмор. Смерть в подобных легендах выступает не как грозное неумолимое существо, ее можно обмануть, если имеешь смекалку.
В легендах подобного типа разработан сюжет: здесь есть и экспозиция (жил на свете долго солдат), и завязка (смерть на него зубы точила), и развитие действия (смерть трижды приходит за солдатом и только в третий раз ей удается отправить его в ад), кульминация (солдат в аду не дает чертям житья) и развязка (черти хитростью выдворяют солдата из ада обратно на землю). Легенда заимствует от сказки зачин: «Жил да был...», концовку, напоминающую сказочную, и формулу: «ни в сказке сказать, ни пером описать».
4.3. БЫЛИЧКИ
11. ПРО ЛЕШЕГО
Нашински мужики не однова в лесу Лешего видали, как в ночное ездили. Он месячные ночи больно любит: сидит, старик старый, на пеньке, лапти подковыриват, да на месяц поглядыват. Как месяц за тучку забежит, темно ему, знашь, – он поднимет голову-то, да глухо таково: «Свети, све-тило»,- говорит.
Одноэпизодная быличка о лешем, хозяине леса. Любопытная деталь – леший работает, плетет лапти из лыка.
12. ЛЕСОВИК
А то раз заночевал человек в лесу. Сидит у костра да шаньгу ест. И вдруг слышит и треск, и гром, идет кто-то. Посмотрел это он, а лесовик идет, а перед им, как стадо, и волки, и медведи, и лисы бегут. Так и лоси, и зайцы, и всякое зверье лесное. Как же он испугался – и, Боже мой, а тот к нему подходит: «Что,- говорит,- человек, шаньги дай кусочек».
Дал он ему шаньги половину. Тот давай ломать да зверям давать, так и шаньга у него не меньшится. И волки сыты, и медведи сыты, и зайцы сыты. Вот лесной и говорит: «Ты домой иди, не бойся, если волки тебя стретят, ты им скажи: шаньги моей кушали, а меня не трогайте». Ну, он и пошел, а звери за ним. Тот человек тоже домой пошел – жила у него вся дрожала. А бегут ему навстречу волки, таки страшенны – сейчас съедят. А он и скажи: «Мою шаньгу кушали, а меня не троньте». Ну, они и убежали. Так он и домой пришел. И зверя никакого не боялся.
Бывальщина о лешем или лесовике. В ней сюжет больше разработан, появляется мотив договора человека с духом леса. Мужик угощает лешего, он спасает его от волков.
13. В ПАЛАТАХ ВОДЯНОГО
Один парень купался да и нырнул. Как нырнул, так и угодил прямо в дверь и очутился в палатах Водяного. Тот его у себя задержал, говорит: «Живи здесь!» Ну, парню уйти некуда – он и стал у него жить. Водяной его пряниками, сластями кормил. И заскучал парень, стал проситься домой на побывку. Водяной говорит: «Хорошо, только поцелуй у меня коленку!» (Значит, если бы он ее поцеловал, так вернулся бы беспременно назад). Парень, не будь глуп, взял, начертил ногтем на руке крест да заместо коленки-то к нему и приложился.
Как только поцеловал, схватил его кто-то за ноги и выбросил из воды прямо к его избе. Вернулся он домой – жена рада, все в удивлении. Пропадал он три года, а ему за три дня показалось. Он все рассказал, позвал попа. Стал поп над ним Псалтырь читать, отчитывать его. Только стал отчитывать, приподнялся у избы угол и полетела у парня вся нечисть изо рта, стал он, как ни в чем не бывало. А поцелуй он коленку у Водяного,- быть бы ему опять под водой.
В бывальщине человек проявляет смекалку и с помощью оберега – креста получает избавление от власти сверхъестественного существа. Облик водяного здесь неопределенный. Водяной кормит парня сладостями – обычной едой. Характерное для былички изображение времени: оно не соответствует земному – пробыл под водой три дня, а на земле прошло три года.
14. РУСАЛКА
Ребятишками мы еще тогда были. Сидели на бережку. Темно уж было. Глядь, а на той стороне реки девка идет и поет. Потом всплеск слышим, и плывет она на этот берег. Вышла из воды, вся черная. Села на камень, волосищи длинные распустила и давай чесать, а сама поет. Расчесалась, бульк в воду – и ушла. Покуда она чесалась, мы все смотрели. А потом подбежали к этому камню, а гребень-то лежит.
Шура Попова взяла его и домой понесла. А мать-то как заругается: «Отнесите его обратно, а то она сама придет за ним». Побежали мы опять и положили его у камня. А потом-то этого гребня не стало. Взяла она его, видно. Шура-то все время потом боялась проходить мимо того камня.
Быличка о русалке. Мотив забытого русалкой золотого гребня устойчив. В некоторых вариантах русалка приходит по ночам к тому дому, в который унесли ее гребень, и начинает вредить, иногда утаскивает в воду похитителя гребня.
15. ДОМОВОЙ
...Это уж я своими ушами слышала.
Построил в Травяной пади один наш мужичок зимовье. Скот там пасти, то, друго... Скотину перегнал. А перед тем попросил у домового: «Хозяин-хозяин, пусти меня к себе и скотину мою жалуй». На ночь каши наварил полный горшок, сам не тронул, а на шесток домовому поставил. Ну вот. Загнал во двор скотину, стал жить, пасти.
И как-то раз дождь был. Он промок весь, к вечеру загнал скот во дворы, пошел, согрелся и уснул. Спит, вдруг кто-то его за плечо встряхнул: «Хозяин-хозяин! А быки-то твои стамовник разбили, ушли вверх по пади!» Соскочил он. Выбежал: правда, дворы пусты. Он – на коня и вверх по пади! И уже в вершине догнал, заворотил.
Потом снова как-то... Спит, слышит: « Хозяин, у тебя зимовье-то горит!» Проснулся: вот беда! – все огнем занялось! «Дедушка домовой, помогал бы мне тушить-то». И сразу дело лучше пошло, затушил скоро, ничего как-то не погорело.
Бывальщина на сюжет о договоре человека с домовым, который во всем помогает хозяину. Характерная для жанра ссылка на очевидцев происшествия. Облик домового не описывается.
16. ДОМОЖИРИХА
Как в дому несчастье будет, так доможириха под полом плачет. Уж ходи не ходи, уж роби не роби, уж спи не спи, а все слышать будешь. Вот как у меня хозяин-то помереть должон, я все слышала, будто плачет кто, так жалобно. Знамо, доможириха чула. А как в дому прибыток будет, уж тут доможириха хлопочет, и скотинку пригладит, и у кросон сидит.
Вот я раз ночью выйтить хотела, встала, смотрю – месяц светит, а на лавке у окошка доможириха сидит, и все прядет, так и слышно нитка идет: «дзи» да «дзи», и меня видала, да не ушла. А я сробела, поклонилась ей да и говорю: «Спаси Бог, матушка». А потом вспомнила, как меня мать учила относ делать. Взяла шанечку да около ей и положила. А она ничего – все прядет. А собою, как баба, а в повойнике. Только смотреть все-таки страх берет. А она ничего – все прядет. И много у нас тот год шерсти было, так мы поправились, даже сруб новый поставили.
Одноэпизодная быличка о доможирихе, или кикиморе, жене домового.
17. ПРО ИВАНОВ ЦВЕТ
Один парень пошел Иванов цвет искать, на Ивана на Купалу. Скрал где-то Евангелие, взял простыню и пришел в лес, на поляну. Три круга очертил, разостлал простыню, прочел молитвы, и ровно в полночь расцвел папоротник, как звездочка, и стали эти цветки на простыню падать. Он поднял их и завязал в узел, а сам читает молитвы. Только откуда ни возьмись медведи, начальство, буря поднялась... Парень все не выпускает, знай себе читает.
Потом видит: рассветало и солнце взошло, он встал и пошел. Шел, шел, а узелок в руке держит. Вдруг слышит – позади кто-то едет, оглянулся – катит в красной рубахе прямо на него. Налетел, да как ударит со всего маху – он и выронил узелок. Смотрит: опять ночь, как была, и нет у него ничего.
По народным поверьям, в ночь на Ивана Купала расцветает волшебный цветок папоротника, дающий нашедшему его чудесные способности. Найти его трудно, но возможно, а сохранить не удается почти никому, т.к. сверхъестественные существа охраняют его и стремятся отнять, как это происходит в данном варианте.
18. У ЧЕРТА НА РОДИНАХ
Одну бабку-повитуху звали к попадье. Попадья собиралась родить. Вот старушка собралась, не благословясь, пошла, не помолясь Богу. Идет возле болота, видит: ползет брюхатая жаба и не может никак влезть на кочку. Старушка остановилась, взяла палочку и помогла лягушке взобраться на кочку.
Попадья родила, старуха возвратилась домой. Вечером подъезжает тройка лошадей ко двору этой старушки. Входит в хату человек: «Бабушка, скорей собирайтесь, пожалуйста, моя жена собирается родить». Вот старушка села на воз, и поехали. По кочкам, по буреломам вихрем понеслись.
Приехали. Стоит избушка. Вошли. Лежит женщина и говорит старушке: «Ну, бабушка, днем ты меня рятувала, рятуй и сейчас». Старушка и думает: «Где ж я ее рятувала?» А женщина та продолжает: «Помнишь, бабушка, ты меня на кочку подсаживала?» Тут бабушка наша вспомнила про жабу и догадалась, что она на родинах у черта, потому что только в болоте водятся черти. Тут она стала возиться возле роженицы, не творя молитвы. Потому что если бы стала творить молитву, то все исчезло бы, она очутилась бы в болоте.
Вот родила женщина ребенка, и ребенок такой крикливый, что прямо ужас. Роженица и говорит: «Скорее едьте к той женщине, – указала на соседку старушки, – у ней бураки намочены, не перекрестясь. Возьмите буракового рассолу. Пускай бабушка покупает в рассоле том ребенка, он перестанет кричать». Человек тот поехал, привез рассолу. Бабушка наша покупала ребенка, а он все равно кричит.
Тогда роженица говорит: «Скорее едьте к попадье, возьмите у нее ребенка, а ей положите моего, у той спокойный ребенок». Поехали, привезли. Вот бабушка стала его купать да воткнула ему булавку в палец. Этот стал орать еще хуже того. Роженица и говорит: «Скорей отвезите этого обратно, этот еще хуже орет». Отвезли и повезли бабушку обратно. Вдруг на дороге петух: «Ку-ка-ре-ку!» Все пропало, а старушка сидит на краю болота на кочке.
Пришла домой. От попа приходят звать ее: «Бабушка, идемте, покупайте ребенка. Спокойный был, а теперь отчего-то кричит и кричит». Бабушка пошла и говорит: «Я знаю, чего он кричит. Посмотрите». Посмотрели, в пальчике торчит воткнутая булавка. Тут бабушка рассказала все про жабу и про то, что была на родинах у черта. «Теперь никуда не пойду, не помолясь Богу».
Бывальщина с хорошо развитым сюжетом, напоминающим сказку. В тексте отразилось поверье, что если начинать какое-то дело, не перекрестясь, могут быть плохие последствия. По народным поверьям, в болоте могут жить только черти, они могут принимать облик лягушек, жаб и других существ.
19. ПОКОЙНИЦА
Это мне один студент из политехнического рассказывал. Поехали они, значит, в каникулы со стройотрядом в одно село коровник строить, чтобы денег подзаработать. Вот приехали, устроились где-то жить, в старом клубе вроде бы. А там по соседству какая-то тетка жила, вроде как ведьма. Вот один раз идет один студент, а она навстречу, ну он отвернулся и не поздоровался с ней. А ей это за обиду показалось: в деревне все друг с другом всегда здороваются, а эти-то не знали деревенских порядков. А она так посмотрела на него скоса и говорит: «Ну, ты меня вспомнишь, как не здороваться!»
Тут как-то вечером его товарищ пошел на танцплощадку в деревне, а он устал, что ли, после работы или просто не захотел идти, спать лег. И вот на другой день утром его товарищ говорит ему: «Зря, – мол,- ты не пошел со мной, там такая девушка красивая была, ну просто красавица писаная». И показывает ему фотографию. Парню очень эта девушка понравилась: надо же, какая красавица, зря я не пошел, познакомился бы с ней. И потихоньку забрал у того фотографию и к себе в карман пиджака положил.
И вот вечером он побрился, нарядился, пошел, значит, на танцы, а сам все эту девушку выглядывает. Смотрит – она, ни с кем не танцует, а сама в его сторону поглядывает. Он пригласил ее, и весь вечер только с ней танцевал, ни на одну девчонку больше и не посмотрел. Ну ладно, пора по домам, он говорит: «Можно, я вас до дому провожу?» – «Ну проводи, если хочешь». Вот пошел он ее провожать, а он деревню-то не очень хорошо знает, куда она его ведет.
Вот шли они, шли через всю деревню, а там, в конце, еще другая большая деревня, улицы, дома. Она завела его в оградку, а там столик стоит, скамеечка. Они сидят, разговаривают, как полагается. Ну, он это пить захотел, и просит, чтобы к ней в гости зайти и чайку или хоть воды попить. А она ему говорит: «Нет, тебе ко мне в дом заходить не положено, я сама тебе сейчас воды принесу». Ну, ушла, значит, за водой, а он сидит, ждет ее. Тихо, темно, в доме свету нет никакого. И слышит – где-то далеко в деревне петухи запели. И тут он огляделся и видит – сидит он на кладбище в ограде у могилки за столиком, а на памятнике – ее фотография. Ну, парень от страху дал деру! Так бежал – думал, сердце из пяток выскочит.
Вот как бывает-то. А это ведьма все ему подстроила, чтоб в покойницу влюбился. Вот ведь как бывает-то. И не то еще бывает.
Довольно распространенный сюжет бывальщины об оживающих покойниках, в которых может влюбиться живой человек. Сохранились в бытовании до настоящего времени, и даже в молодежной среде.
5.1. БЫЛИНЫ
1. ВОЛХ ВСЕСЛАВЬЕВИЧ
По саду, саду по зеленому
Ходила, гуляла молода княжна Марфа Всеславьевна.
Она с камени скочила на лютого змея, –
Обвивается лютый змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну.
А втапоры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила.
А и на небе просветил светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Как бы молодой Волх Всеславьевич:
Подрожала сыра земля,
Стряслося славно царство Индейское,
А и синее море сколыбалося
Для-ради рожденья богатырского
Молода Волха Всеславьевича;
Рыба пошла в морскую глубину,
Птица полетела высоко в небеса,
Туры да олени за горы пошли,
Зайцы, лисицы по чащицам,
А волки, медведи по ельникам,
Соболи, куницы по островам.
А и будет Волх в полтора часа,
Волх говорит, как гром гремит:
«А и гой еси, сударыня матушка,
Молода Марфа Всеславьевна!
А не пеленай во пелену черевчатую,
А не поясай во поесья шелковые, –
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку – палицу,
А и тяжку палицу свинцовую,
А весом та палица в триста пуд».
А и будет Волх семи годов,
Отдавала его матушка грамоте учиться,
А грамота Волху в наук пошла;
Посадила его уж пером писать,
Письмо ему в наук пошло.
А и будет Волх десяти годов,
Втапоры поучился Волх ко премудростям:
А и первой мудрости учился
Обертываться ясным соколом;
А и другой-то мудрости учился он, Волх,
Обертываться серым волком;
А и третей мудрости-то учился Волх
Обертываться гнедым туром – золотые рога.
А и будет Волх во двенадцать лет,
Стал себе Волх дружину прибирать,
Дружину прибирал три года.
Он набрал дружины семь тысячей;
Сам он, Волх, в пятнадцать лет.
И вся его дружина по пятнадцати лет.
Прошла та слава великая
Ко стольному городу Киеву:
Индейский царь наряжается,
А хвалится-похваляется,
Хочет Киев-град за щитом весь взять,
А божьи церкви на дым пустить
И почестны монастыри разорить.
А втапоры Волх догадлив был:
Со всею дружиною хороброю
Ко славному царству Индейскому
Тут же с ними в поход пошел.
Дружина спит, так Волх не спит:
Он обернется серым волком,
Бегал, скакал по темным по лесам и по раменью,
А бьет он звери сохатыя,
А и волку, медведю спуску нет,
А и соболи, барсы – любимый кус,
Он зайцами, лисицами не брезговал;
Волх поил-кормил дружину хоробрую.
Обувал-одевал добрых молодцев, –
Носили они шубы соболиные,
Переменныя шубы-то барсовые.
Дружина спит, так Волх не спит:
Он обернется ясным соколом,
Полетел он далече на сине море,
А бьет он гусей, белых лебедей,
А и серым, малым уткам спуску нет;
А поил, кормил дружинушку хоробрую,
А все у него были яства переменные,
Переменные яства сахарные.
А стал он, Волх, ворожбу чинить:
«А и гой еси вы, удалы добры молодцы!
Не много не мало вас – семь тысячей.
А и есть ли, братцы, у вас таков человек,
Кто бы обернулся гнедым туром,
Да сбегал бы ко царству Индейскому,
И.проведал бы про царство Индейское,
Про царя Салтыка Ставрульевича,
Про его буйну голову Батыевичу?»
Как бы лист со травою пристилается,
А вся его дружина приклоняется,
Отвечают ему удалы добры молодцы:
«Нету у нас такого молодца,
Опричь тебя, Волха Всеславьевича».
А тут таковой Всеславьевич
Обернулся гнедым туром – золотые рога,
Побежал он ко царству Индейскому,
Он первый скок за целу версту скочил,
А другой скок не могли найти.
Он обернется ясным соколом,
Полетел он ко царству Индейскому.
И будет он в царстве Индейском,
И сел он на палаты белкаменны,
На те на палаты царские,
Ко тому царю Индейскому,
И на то окошечко косящетое.
А и буйные ветры по насту тянут,
Царь с царицею разговоры говорят.
Говорила царица Азвяковна,
Молода Елена Александровна:
«А и гой еси ты, славный Индейский царь!
Изволишь ты наряжаться на Русь воевать,
Про то не знаешь, не ведаешь:
А на небе просветил светел месяц,
А в Киеве родился могуч богатырь,
Тебе, царю, супротивничек».
А втапоры Волх он догадлив был:
Сидючи на окошке косящетом,
Он те-то де речи повыслушал.
Он обернулся горносталем,
Бегал по подвалам, по погребам,
По тем высоким теремам,
У тугих луков тетивки накусывал,
У каленых стрел железцы повынимал.
У того ружья ведь у огненного
Кременья и шомполы повыдергал,
А все он в землю закапывал.
Обернется Волх ясным соколом,
Взвился он высоко по поднебесью,
Полетел он далече во чисто поле,
Полетел ко своей ко дружине хоробрыя.
Дружина спит, так Волх не спит,
Разбудил он удалых добрых молодцев:
«Гой еси вы, дружина хоробрая!
Не время спать, пора вставать,
Пойдем мы ко царству Индейскому».
И пришли они ко стене белокаменной;
Крепка стена белокаменна,
Ворота у города железные,
Крюки, засовы все медные,
Стоят караулы денны-ночны,
Стоит подворотня дорог рыбий зуб,
Мудрены вырезы вырезаны,
А и только в вырезы мурашу пройти.
И все молодцы закручинилися,
Закручинилися и запечалилися,
Говорят таково слово:
«Потерять будет головки напрасные!
А й как нам будет стена пройти?»
Молодой Волх он догадлив был:
Сам обернулся мурашиком
И всех добрых молодцов мурашками,
Прошли они стену белокаменну,
И стали молодцы уж на другой стороне,
В славном царстве Индейскоем.
Всех обернул добрыми молодцами,
Со своею стали сбруею со ратною,
А всем молодцам он приказ отдает:
«Гой еси вы, дружина хоробрая!
Ходите по царству индейскому,
Рубите старого-малого,
Не оставьте в царстве на семена;
Оставьте только по выбору,
Немного немало – семь тысячей
Душечки красны девицы».
А и ходит его дружина по царству Индейскому,
А и рубит старого-малого,
А и только оставляют по выбору
Душечки красны девицы.
А сам он Волх во палаты пошел,
Во те палаты царские,
Ко тому царю ко Индейскому.
Двери были у палат железные,
Крюки, пробои по булату злачены.
Говорит тут Волх Всеславьевич:
«Хотя ноги изломить, а двери выставить!»
Пнет ногой во двери железные,
Изломал все пробои булатные.
Он берет царя за белы руки,
А славного царя Индейского
Салтыка Ставрульевича,
Говорит тут Волх таково слово:
«А и вас-то, царей, не бьют, не казнят».
Ухватя его, ударил о кирпищатый пол,
Расшиб его в крохи…
И тут Волх сам царем насел,
Взявши царицу Азвяковну,
А и молоду Елену Александровну;
А и та его дружина хоробрая
На тех девушках переженилися;
А и молодой Волх тут царем насел,
А то стали люди посадские.
Он злата-серебра выкатил,
А и коней, коров табуном делил,
А на всякого брата по сту тысячей.
Как не далече-далече во чистом во поле,
Тута куревка да поднималася,
А там пыль столбом да подниалася, -
Оказался во поле добрый молодец,
Русский могучий Святогор-богатырь.
У Святогора конь да будто лютый зверь,
А богатырь сидел да во косу сажень.
Он едет в поле, спотешается,
Он бросает палицу булатную
Выше лесушку стоячего,
Ниже облака да ходячего,
Улетает эта палица
Высоко да по поднебесью.
Когда палица да вниз спускается,
Он подхватывает да одной рукой.
Наезжает Святогор-богатырь
Во чистом поле на сумочку да скоморошную.
Он с добра коня да не спускается,
Хотел поднять погонялкой эту сумочку, -
Эта сумочка да не ворохнется.
Опустился Святогор да со добра коня,
Он берет сумочку да одной рукой, -
Эта сумочка да не сшевелится;
Как берет он обеими руками,
Принатужился он силой богатырской,
По колен ушел да в мать-сыру землю, -
Эта сумочка да не сшевелится,
Не сшевелится да не споднимется,
Говорит Святогор да он про себя:
«А много я по свету езживал,
А такого чуда я не видывал,
Что маленькая сумочка да не сшевелится,
Не сшевелится да не здымается.
Богатырской силе не сдавается».
Говорит Святогор да таковы слова:
«Верно тут мне, Святогору, да и смерть пришла».
И взмолился он да своему коню:
«Уж ты, верный богатырский конь,
Выручай теперь хозяина».
Как схватился он да за уздечку серебряну,
Он за ту подпругу золоченую,
За то стремечко да за серебряно.
Богатырский конь да принатужился,
А повыдернул он Святогора из сырой земли.
Тут садился Святогор да на добра коня
И поехал по чисту полю
Он ко тем горам да Араратскиим.
Утомился Святогор да он умаялся
С этой сумочкой да скоморошноей
И уснул он на добром коне,
Заснул он крепким богатырским сном.
Из-под далеча-далеча, из чиста поля
Выезжал старый казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Увидал Святогора он богатыря:
«Что за чудо вижу во чистом поле,
Что богатырь едет на добром коне,
Под богатырем-то конь да будто лютый зверь,
А богатырь спит крепко-накрепко».
Как скричал Илья да зычным голосом:
«Ох ты гой еси, удалый добрый молодец,
Ты что, молодец, да издеваешься,
А ты спишь ли, богатырь, аль притворяешься,
Не ко мне ли старому да подбираешься,
А на это я могу ответ держать».
От богатыря да тут ответу нет.
А вскричал Илья да пуще прежнего,
Пуще прежнего да зычным голосом, -
От богатыря да тут ответу нет.
Разгорелось сердце богатырское
А у старого казака Ильи Муромца,
Как берет он палицу булатную,
Ударяет он богатыря да по белым грудям,
А богатырь спит не просыпается.
Рассердился тут да Илья Муромец,
Разъезжается он во чисто поле,
А с разъезду ударяет он богатыря
Пуще прежнего он палицей булатною.
Богатырь спит, не просыпается.
Рассердился тут старый казак да Илья Муромец,
А берет он шелепугу подорожную,
А не малу шелепугу да во сорок пуд,
Разъезжается он со чиста поля,
И ударил он богатыря по белым грудям,
И отшиб он себе да руку правую.
Тут богатырь на коне да просыпается,
Говорит богатырь таково слово:
«Ох, как больно русски мухи кусаются».
Поглядел богатырь в руку правую,
Увидал тут Илью Муромца,
Он берет Илью да за желты кудри,
Положил Илью да он к себе в карман,
Илью с лошадью да богатырскоей,
И поехал он да по святым горам,
По святым горам да Араратскиим.
Как день он едет до вечера,
Темну ноченьку да он до утра,
И второй он день едет до вечера,
Темну ноченьку он до утра.
Как на третий-то да на денечек
Богатырский конь стал спотыкатися.
Говорит Святогор да коню доброму:
«Ах ты что, собака, спотыкаешься?
Ты идти не мошь, али везти не хошь?»
Говорит тут верный богатырский конь
Человеческим да он голосом:
«Как прости-ко ты меня, хозяинушко,
А позволь-ко мне да слово вымолвить, –
Третьи суточки да ног не складучи,
Я вожу двух русских могучих богатырей,
Да й в третьих с конем богатырским».
Тут Святогор-богатырь да опомнился,
Что у него в кармане тяжелешенько;
Он берет Илью за желты кудри,
Он кладет Илью да на сыру землю
Как с конем его да богатырскиим.
Начал спрашивать да он выведывать:
«Ты скажи, удалый добрый молодец,
Ты коей земли да ты какой орды?
Если ты – богатырь святорусский,
Так поедем мы да во чисто поле,
Попробуем мы силу богатырскую».
Говорит Илья да таковы слова:
«Ай же ты, удалый добрый молодец,
Я вижу силушку твою великую,
Не хочу я с тобой сражатися,
Я желаю с тобой побрататися».
Святогор-богатырь соглашается,
Со добра коня да опущается.
И раскинули они тут бел шатер,
А коней спустили во луга зеленые,
Во зеленые луга они, стреножили.
Сошли они оба во белой шатер,
Они друг другу порассказалися,
Золотыми крестами поменялися,
Они с друг другом да побраталися,
Обнялись они поцеловалися, -
Святогор-богатырь да будет больший брат,
Илья Муромец да будет меньший брат.
Хлеба-соли тут они откушали,
Белой лебеди порушали
И легли в шатер да опочив держать.
И недолго, немало спали – трое суточек,
На четвёрты они да просыпалися,
В путь-дороженьку да отправлялися.
Как седлали они да коней добрыих,
И поехали они да не в чисто поле,
А поехали они да по святым горам,
По святым горам да Араратскиим.
Прискакали на гору Елеонскую,
Как увидели они да чудо чудное,
Чудо чудное, да диво дивное:
На горе на Елеонския
Как стоит тут да дубовый гроб.
Как богатыри с коней спустилися,
Они ко гробу к этому да наклонилися.
Говорит Святогор да таковы слова:
«А кому в этом гробе лежать сужено?
Ты послушай-ко, мой меньший брат,
Ты ложись-ко во гроб да померяйся,
Тебе ладен ли да тот дубовый гроб».
Илья Муромец да тут послушался
Своего ли братца большего, -
Он ложился Илья да в тот дубовый гроб.
Этот гроб Илье да не поладился,
Он в длину длинен и в ширину широк,
И вставал Илья да с того гроба.
А ложился в гроб да Святогор-богатырь,
Святогору гроб да поладился,
Говорит Святогор да Илье Муромцу:
«Ай же ты, Илья, да мой меньший брат,
Ты покрой-ко крышечку дубовую,
Полежу в гробу я, полюбуюся».
Как закрыл Илья крышечку дубовую,
Говорит Святогор таковы слова:
«Ай же ты, Ильюшенька да Муромец,
Мне в гробу лежать да тяжелешенько,
Мне дышать-то нечем да тошнешенько,
Ты открой-ко крышечку дубовую,
Ты подай-ко мне да свежа воздуху».
Как крышечка не поднимается,
Даже щелочка не открывается.
Говорит Святогор да таковы слова:
«Ты разбей-ко крышечку саблей вострою».
Илья Святоголра послушался,
Берет он саблю вострую,
Ударяет по гробу дубовому.
А куда ударит Илья Муромец,
Тут становятся обручи железные;
Начал бить Илья да вдоль и поперек,
Все железные обручи становятся.
Говорит Святогор да таковы слова:
«Ах ты, меньший брат да Илья Муромец,
Видно, тут мне, богатырю, кончинушка,
Ты схорони меня да во сыру землю,
Ты бери-ко моего коня да богатырского,
Наклонись-ко ты ко гробу ко дубовому,
Я дохну тебе да в личко белое,
У тя силушки да поприбавится».
Говорит Илья да таковы слова:
«У меня головушка есть с проседью,
Мне твоей-то силушки не надобно,
А мне своей-то силушки достаточно;
Если силушки у меня да прибавится,
Меня не будет носить да мать-сыра земля,
И не наб мне твоего коня да богатырского,
А мне-ка служит верой-правдою
Мне старый Бурушка косматенький».
Тута братьица да распростилися,
Святогор остался лежать да во сырой земле,
А Илья Муромец поехал по Святой Руси
Ко тому ко городу ко Киеву,
А ко ласковому князю ко Владимиру.
Рассказал он чудо чудное,
Как схоронил он Святогора да богатыря
На той горе на Елеонскии.
Да тут Святогору и славу поют,
А Илье Муромцу да хвалу дают.
А на том былинка и закончилась.
Известны две былины о Святогоре. В сюжете «Святогор и тяга земная» богатырь гибнет, хвастаясь своей силой и грозясь поднять землю. Есть варианты, в которых следом за Святогором едет пахарь Микула Селянинович. Увидев сумочку переметную, он легко подхватывает ее с земли и перебрасывает на спину своей лошади. Перед нами два человека, воплощающих разные периоды истории. Святогор воплощает грубую физическую силу, которая уже не нужна. Микула – пахарь, крестьянин, он знает и любит землю, трудится на ней, поэтому так легко поднимает сумочку переметную, «тягу земную».
Во втором сюжете Святогор братается с Ильей, затем погибает, наезжая на гроб. Перед смертью он передает часть своей силы Илье, защитнику Русской Земли. В данном варианте контаминируются два сюжета.
Из того ли-то города из Мурома,
Из того села да с Карачирова
Выезжал удаленькой, дородний добрый молодец.
Он стоял заутрену во Муромли,
А й к обеденке поспеть хотел он в стольней Киев град.
Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
У того ли города Чернигова
Нагнано-то силушки черным-черно,
А й черным-черно, как черна ворона;
Так пехотою никто тут не прохаживат,
На добром кони никто тут не проезживат,
Птица черной ворон не пролетыват,
Серый зверь да не прорыскиват.
А подъехал как ко силушке великоей,
Он как стал-то эту силушку великую,
Стал конем топтать да стал копьём колоть,
А й побил он эту силу всю великую.
Ён подъехал-то под славный под Чернигов град;
Выходили мужички да тут черниговски
Й отворяли-то ворота во Чернигов град,
А й зовут его в Чернигов воеводою.
Говорит-то им Илья да таковы слова:
«Ай же мужички да вы черниговски!
Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
Укажите мне дорожку прямоезжую.
Прямоезжую да в стольний Киев град».
Говорили мужички ему черниговски:
«Ты удаленькой, дородний добрый молодец,
Ай ты славныя богатырь святорусьскии!
Прямоезжая дорожка заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
А й по той ли по дорожке прямоезжею
Да й пехотою никто да не прохаживал,
На добром кони никто да не проезживал:
Как у той ли-то у Грязи-то у Черноей,
Да у той ли у березы у покляпыя,
Да у той ли речки у Смородины,
У того креста у Леванидова
Сиди Соловей розбойник во сыром дубу,
Сиди Соловей розбойник, Одихмантьев сын;
А то свищет Соловей да по-соловьему,
Ён крычит, злодей розбойник, по-звериному,
Й от него ли-то, от посвисту соловьего,
Й от него ли-то, от покрыку звериного,
То все травушки-муравы уплетаются,
Все лазуревы цветочки отсыпаются,
Темны лесушки к земли вси приклоняются,
А что есть людей , то вси мертвы лежат.
Прямоезжею дороженькой пятьсот есть верст,
А й окольноёй дорожкой цела тысяща».
Он спустил добра коня да й богатырского,
Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
Ёго добрый конь да богатырскии
С горы на гору стал перескакивать,
С холмы на холму стал перемахивать,
Мелки реченки, озерка промеж ног спущал.
Подъзжает он ко речке ко Смородинке,
Да ко тоей он ко Грязи он ко Черноей,
Да ко тою ко березы ко покляпыя,
К тому славному кресту ко Леванидову.
Засвистал-то Соловей да й по-соловьему,
Зарычал злодей розбойник по-звериному,
Так все травушки-муравы уплеталися,
Да й лазуревы цветочки отсыпалися,
Темны лесушки к земли вси приклонилися.
Его добрый конь да богатырскии
А он на корзни да потыкается.
А й как старый-от казак да Илья Муромец
Берет плеточку шелковую в белу руку,
А он бил коня а по крутым ребрам,
Говорил-то он, Илья, да таковы слова:
«Ах ты волчья сыть да й травяной мешок!
Али ты итти не хошь али нести не мошь!
Что ты на корзни, собака, потыкаешься?
Не слыхал ли посвисту соловьего,
Не слыхал ли покрыку звериного,
Не видал ли ты ударов богарскиих?»
А й тут старыя казак да Илья Муромец,
Да берет-то он свой тугой лук розрывчатый,
Во свои берет во белы он во ручушки,
Ён тетивочку шелковеньку натягивал,
А он стрелочку каленую накладывал,
То он стрелил в того Соловья розбойника,
Ёму выбил право око со косичею.
Ён спустил-то Соловья да на сыру землю,
Пристегнул его ко правому ко стремечки булатному,
Ён повез его по славну по чисту полю,
Мимо гнездышко повез да Соловьиное.
Во том гнездышке да Соловьиноем
А случилось быть да и три дочери,
А й три дочери его любимыих;
Больша дочка эта смотрит во окошечко косевчато.
Говорит ёна да таковы слова:
«Едет-то наш батюшко чистым полем,
А сидит-то на добром кони,
Да везет ён мужичища деревенщина,
Да у правового у стремени прикована».
Поглядела его друга дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
«Едет батюшко раздольицем чистым полем,
Да й везет он мужичища деревенщину,
Да й ко правому ко стремени прикована».
Поглядела его меньша дочь любимая,
Говорила-то она да таковы слова:
«Едет мужичищо деревенщина,
Да й сидит мужик он на добром кони,
Да й везет-то наша батюшка у стремени,
У булатнего у стремени прикована.
Ему выбито-то право око со косичею».
Говорила-то й она да таковы слова:
«Ай же мужевья наши любимыи!
Вы берите-тко рогатины звериныи
Да бежите-тко в раздольице чисто поле,
Да вы бейте мужичища деревенщину».
Эти мужевья да их любимые,
Зятевья то-есть да Соловьиныи,
Похватали как рогатины звериныи,
Да й бежали-то оны да й во чисто поле
Ко тому ли к мужичищу деревенщине,
Да хотят убить-то мужичища деревенщину.
Говорит им Соловей розбойник, Одихмантьев сын:
«Ай же зятевья мои любимыи!
Побросайте-тко рогатины звериныи,
Вы зовите мужика да деревенщину,
В свое гнездышко зовите, Соловьиное,
Да кормите ёго естушкой сахарною,
Да вы пойте ёго питьицем медвяныим,
Да й дарите ёму дары драгоценные».
Эти зятевья да Соловьиныи
Побросали-то рогатины звериныи,
А й зовут-то мужика да й деревенщину
Во то гнездышко да Соловьиное;
Да й мужик-от деревенщина не слушатся,
А он едет-то по славному чисту полю,
Прямоезжею дорожкой в стольнёй Киев град.
Ён приехал-то во славный стольнёй Киев град
А ко славному ко князю на широкой двор.
А й Владимир князь он вышел со Божьёй церквы,
Он пришел в полату белокаменну,
Во столовую свою во горенку,
Оны сели есть да пить да хлеба кушати,
Хлеба кушати да пообедати.
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Становил коня да посеред двора,
Сам идет он во палаты белокаменны,
Проходил он во столовую во горенку,
На пяту он дверь-ту порозмахивал,
Крест-от клал ён по-писаному,
Вел поклоны по-ученому,
На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся,
Самому князю Владимиру в особину,
Еще всим его князьям он подколенныим.
Тут Владимир князь стал молодца выспрашивать:
«Ты скажи-тко, ты откулешной, дородний добрый молодец,
Тобе как-то, молодца, да именем зовут,
Звеличают, удалого, по отчеству?»
Говорил-то старыя казак да Илья Муромец:
«Есть я с славного из города из Муромля,
Из того села да с Карачирова,
Есть я старыя какзак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович».
Говорит ему Владимир таковы слова:
«Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да й давно ли ты повыехал из Муромля
И которую дороженкой ты ехал в стольнёй Киев град?»
Говорил Илья да таковы слова:
«Ай ты славныя Владимир стольнё-киевской!
Я стоял заутрену христовскою во Муромли,
А й к обеденки поспеть хотел я в стольнёй Киев град.
То моя дорожка призамешкалась;
А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов град,
Ехал мимо эту Гразь да мимо Черную,
Мимо славну реченку Смородину,
Мимо славную березу-ту покляпую,
Мимо славный ехал Леванидов крест».
Говорил ему Владимир таковы слова:
«Ай же мужичищо деревенщина!
Во глазах, мужик, да подлыгаешься,
Во глазах, мужик, да насмехаешься!
Как у славного у города Чернигова
Нагнано тут силы много множество,
То пехотою никто да не прохаживал
И на добром коне никто да не проезживал,
Туды серый зверь да не прорыскивал,
Птица черный ворон да не пролетывал;
А й у той ли-то у Грази-то у Черноей,
Да у славноёй у речки у Смородины,
А й у той ли у березы у покляпою,
У того креста у Леванидова
Соловей сидит розбойник, Одихмантьев сын,
То как свищет соловей да по-соловьему,
Как крычит злодей розбойник по-звериному,
То все травушки-муравы уплетаются,
А лазуревы цветки прочь отсыпаются,
Темны лесушки к земли вси приклоняются,
А что есть людей, то вси мертво лежат».
Говорит ему Илья да таковы слова:
«Ты Владимир князь да стольнё-киевской!
Соловей розбойник на твоем двори,
Ему выбито ведь право око со косичею,
Й он ко стремени булатнему прикованной».
То Владимир князь-от стольнё-киевской –
Он скорешенько ставал да на резвые ножки,
Кунью шубоньку накинул на одно плечико,
То он шапочку соболью на одно ушко,
Он выходит-то на свой-то на широкой двор
Посмотреть на Соловья розбойника.
Говорил-то ведь Владимир князь да таковы слова:
«Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему,
Закрычи-тко ты, собака, по-звериному».
Говорил-то Соловей ему розбойник, Одихмантьев сын:
«Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю,
А не вас-то я хочу да и послушати,
Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца,
Да его хочу-то я послушати».
Говорил-то как Владимир князь да стольнё-киевской:
«Ай же старыя казак ты Илья Муромец!
Прикажи-тко засвистать ты Соловью да й по-соловьему,
Прикажи-тко закрычать да по-звериному”.
Говорил Илья да таковы слова:
“Ай же Соловей розбойник, Одихмантьев сын!
Засвищи-тко ты во пол-свисту соловьего,
Закрычи-тко ты во пол-крыку звериного».
Говорил-то ёму соловей розбойник, Одихмантьев сын:
«Ай же старыя казак ты Илья Муромец!
Мои раночки кровавы запечатались,
Да не хотят-то мои уста сахарнии,
Не могу я засвистать да й по-соловьему,
Закрычать-то не могу по-звериному.
А й вели-тко князю ты Владимиру
Налить чару мни да зелена вина,
Я повыпью-то как чару зелена вина,
Мои раночки кровавы поразойдутся,
Да й уста мои сахарни порасходятся,
Да тогда я засвищу да по-соловьему,
Да тогда я закрычу да по-звериному».
Говорил Илья-тот князю он Владимиру:
«Ты Владимир князь да стольнё-киевской!
Ты поди в свою столовую во горенку,
Наливай-ко чару зелена вина,
Ты не малую стопу, да полтора ведра,
Подноси-тко к Соловью розбойнику».
То Владимир князь да стольнё-киевской
Он скоренько шел в столову свою горенку,
Наливал он чару зелена вина,
Да не помалу он стопу, да полтора ведра,
Разводил медами он стоялыма,
Приносил-то ён ко Соловью розбойнику.
Соловей розбойник, Одихмантьев сын,
Принял чарочку от князя он одной ручкой,
Выпил чарочку-ту Соловей одным духом,
Засвистал как Соловей тут по-соловьему,
Закрычал розбойник по-звериному, -
Маковки на теремах покривились,
А околенки во теремах рассыпались
От него, от посвисту соловьего,
А что есть-то людюшок, так вси мертвы лежат;
А Владимир князь-от стольнё-киевской
Куньей шубонькой он укрывается.
А й тут старой-от казак да Илья Муромец
Он скорешенько садился на добра коня,
А й он вез-то Соловья да во чисто поле,
Й он срубил ему да буйну голову.
Говорил Илья да таковы слова:
«Тоби полно-тко свистать да по по-соловьему,
Тоби полно-тко крычать да по-звериному,
Тоби полно-тко слезить да отцей-матерей,
Тоби полно-тко вдовить да жен молодыих,
Тоби полно-тко спущать-то сиротать да малых детушок».
А тут Соловью ему й славу поют,
А й славу поют ему век по веку.
(Текст былины дается вместе с комментарием).
Как Владимир-князь да стольно-киевский
Поразгневался на старого казака Илью Муромца,
Засадил его во погреб во холодныи
Да на три года поры-времени.
(Былина начинается с экспозиции, в которой рассказывается о событиях, предшествующих нашествию татар на Киев. Князь Владимир поссорился с Ильей и посадил его в «погреб холодный», так названа в былине древняя тюрьма, подземелье. Об этих событиях подробней рассказывается в самостоятельной былине «Ссора Ильи с князем Владимиром», которая нередко контаминируется с былиной «Илья Муромец и Калин-царь». Ссора князя с богатырем показывает раскол между народом, интересы и взгляды которого всегда в былине представляет богатырь, и правящей верхушкой).
А у славного у князя у Владимира
Была дочь да одинакая.
Она видит – это дело есть немалое,
А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский
Старого казака Илью Муромца
В тот во погреб во холодныи,
А он мог бы постоять один за веру, за отечество,
Мог бы постоять один за Киев-град,
Мог бы постоять один за церкви за соборные,
Мог бы поберечь он князя да Владимира,
Мог бы поберечь Апраксу-королевичну.
Приказала сделать да ключи поддельные,
Положила то людей да потаенныих,
Приказала-то на погреб на холодныи
Да снести перины да подушечки пуховые,
Одеяла приказала снести теплые,
Она яствушку поставить да хорошую
И одежду сменять с ново на ново
Тому старому казаку Илье Муромцу,
А Владимир-князь про то не ведает.
(Во всех вариантах былины Илью, посаженного князем в подземелье на голодную смерть, спасает его дочь или жена Апракса, которая понимает, что богатырь – защитник и опора Русской земли. Она тайно от Владимира приказывает кормить и беречь Илью.)
Воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев-град,
И хочет он разорить да стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да голову срубить
Да со той Апраксой-королевичной.
(Завязка сюжета, характерная для былин – приход врага, собаки царя Калина, на Русь, его намерения и та угроза, которую он представляет для всей Русской земли: для Киева, народа, православных церквей, лично для князя.)
Посылает-то собака Калин-царь посланника,
А посланника во стольный Киев-град,
И дает ему он грамоту посыльную,
И посланнику-то он наказывал:
- Как поедешь ты во стольный Киев-град,
Будешь ты, посланник, в стольном во Киеве
Да у славного у князя у Владимира,
Будешь на его на широком дворе,
И сойдешь как тут ты со добра коня
Да й спускай коня ты на посыльный двор,
Сам поди-тко во палату белокаменну.
Да й пройдешь палатой белокаменной,
Да й войдешь в его столовую во горенку.
На пяту ты дверь да поразмахивай,
Подходи-ка ты ко столику к дубовому.
Становись-ка супротив князя Владимира,
Полагай-ка грамоту на золот стол,
Говори-тко князю ты Владимиру:
«Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Ты бери-тко грамоту посыльную
Да смотри, что в грамоте написано,
Да смотри, что в грамоте да напечатано.
Очищай-ко ты все улички стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие.
По всему-то городу по Киеву,
А по всем по улицам широкиим,
Да по всем-то переулкам княженецкиим
Наставь сладких хмельных напиточков,
Чтоб стояли бочка о бочку близко поблизку,
Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину
Со своими-то войсками со великими
Во твоем во городе во Киеве».
(Развитие действия начинается с отправления царем Калиным послов к князю Владимиру. Он наказывает послу, чтоб тот вел себя решительно и нагло, без должной дипломатии, выказывая неуважение киевскому князю: ногой распахивал дверь, без приглашения входил в палату и первым начинал разговор с князем Владимиром, что противоречило дипломатическому этикету.
Былина вполне исторично изображает самоуверенность и наглость татар, выражающиеся в требованиях безоговорочной капитуляции, которые предъявляет Калин к русскому князю: без боя освобождай улицы Киева и встречай победителей-татар бочками хмельных напитков.
Обратите внимание на устойчивость постоянных эпитетов: Владимир, даже когда он ссорится с Ильей, и с точки зрения народа виновен в том, что Киев не защищен от врагов, всегда называется «славным» или «стольно-киевским» князем, так обращается к нему и Калин. В то же время рядом с именем Калина стоит эпитет «собака», даже когда о нем говорят его приближенные или он сам о себе.)
То Владимир-князь да стольно-киевский
Брал-то книгу он посыльную,
Да и грамоту ту распечатывал
И смотрел, что в грамоте написано,
И смотрел, что в грамоте да напечатано:
А что велено очистить улицы стрелецкие
И большие дворы княженецкие
Да наставить сладких хмельных напиточков
А по всем по улицам широкиим
Да по всем переулкам княженецкиим.
Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Видит – есть это дело немалое,
А немало дело-то – великое.
А садился-то Владимир-князь да на червленый стул
Да писал-то ведь он грамоту повинную:
«Ай же ты, собака да и Калин-царь!
Дай-ка мне ты поры-времячка на три года,
На три года дай и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня
Мне очистить улицы стрелецкие,
Все великие дворы да княженецкие,
Накурить мне сладких хмельных напиточков
Да й поставить по всему-то городу по Киеву,
Да й по всем по улицам широкиим,
По всем славным переулкам княженецкиим».
Отсылает эту грамоту повинную,
Отсылает ко собаке царю Калину.
А й собака тот да Калин-царь
Дал ему он поры времячка на три года,
На три года и на три месяца,
На три месяца да еще на три дня.
(Былина показывает растерянность и беспомощность князя Владимира перед неожиданным приходом врага. Он пишет смиренную просьбу об отсрочке, обещая с почетом встретить захватчиков. В былине дважды употребляется эпитет “повинная” грамота Владимира к Калину.)
Еще день за день как и дождь дождит,
А неделя за неделей как река бежит -
Прошло поры-времячка да три года,
А три года да три месяца,
А три месяца да еще три-то дня.
Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
Он подъехал ведь под Киев-град
Со своими со войсками со великими.
(Обратите внимание на поэтическую формулу, с помощью которой в былине изображается движение времени – используется поэтическое сравнение. Эта формула встречается и в других былинах.)
Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
Шелковым платком князь утирается,
Говорит Владимир-князь да таковы слова:
- Нет жива-то старого казака Ильи Муромца,
Некому стоять теперь за веру, за отечество,
Некому стоять за церкви ведь за Божии,
Некому стоять-то ведь за Киев-град,
Да ведь некому сберечь князя Владимира
Да и той Апраксы-королевичны!
(Былина с большим психологическим мастерством изображает состояние князя Владимира, используя для этого различные приемы: он нервно по горенке «похаживает», «ронит слёзы горючие», платком вытирает слёзы, говорит повинные речи, кается, что сгубил, как он думает, Илью. Чувство страха Владимира передано нагнетанием местоимения «некому».)
Говорит ему любима дочь да таковы слова:
- Ай ты, батюшка Владимир-князь наш стольно-киевский!
Ведь есть жив-то старыя казак да Илья Муромец,
Ведь он жив на погребе холодноем.
Тут Владимир-князь-от стольно-киевский
Он скорюшенько берет да золоты ключи
Да идет на погреб на холодныи,
Отмыкает он скоренько погреб да холодныи
Да подходит ко решеткам ко железныим,
Разорил-то он решетки да железные -
Да там старыя казак да Илья Муромец.
Он во погребе сидит-то, сам не старится,
Там перинушки-подушечки пуховые,
Одеяла снесены там теплые,
Яствушка поставлена хорошая,
А одежица на нем да живет сменная.
Он берет его за ручушки за белые,
За его за перстни за злачюные,
Выводил его со погреба холодного,
Приводил его в палату белокаменну,
Становил-то он Илью да супротив себя,
Целовал в уста сахарные,
Заводил его за столики дубовые,
Да садил-то он Илью подле себя
И кормил его да ествушкой сахарнею,
Да поил-то питьицем медвяныим.
(Радость Владимира выражается повторением наречия: скорёшенько берет ключи, скоренько отмыкает погреб, а также через типичную былинную формулу, изображающую встречу гостя (здесь Илья) и хозяина (Владимира). Как бы ни были драматичны надвигающиеся события, былина не торопится, она эпически-спокойно фиксирует внимание слушателей на деталях: Владимир берет Илью за ручушки белые, за перстни злаченые, целует в уста сахарные, заводит за столики дубовые, поит питьем медвяным – сохраняются при этом все постоянные эпитеты.)
И говорил-то он Илье да таковы слова:
- Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Наш-то Киев-град нынь да в полону стоит.
Обошел собака Калин-царь наш Киев-град
Со своими со войсками со великими.
А постой-ка ты за веру, за отечество,
И постой-ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки божьи церкви,
Да постой-ка ты за князя за Владимира,
Да постой-ка за Апраксу-королевичну!
(В некоторых вариантах этой былины Илья отвечает Владимиру, что ради него, князя стольно-киевского, он не вышел бы из погреба глубокого. Но ради вдов-сирот, ради Божьих церквей, ради Русской земли он пойдет воевать, и согласен защищать и Владимира. Былина в образе Ильи рисует героя, который готов забыть личные обиды от князя перед лицом той опасности, которая нависла над всей Русской землей.)
Так тут старыя казак да Илья Муромец
Выходит он со палаты белокаменной,
Шел по городу он да по Киеву,
Заходил в свою палату белокаменну
Да спросил-то как он паробка любимого.
Шел со паробком да со любимыим
А на свой на славный на широкий двор,
Заходил он во конюшенку в стоялую,
Посмотрел добра коня он богатырского.
Говорил Илья да таковы слова:
- Ай же ты, мой паробок любимыи,
Верный ты слуга мой безыменныи,
Хорошо держал моего коня ты богатырского! -
Целовал его он во уста сахарные,
Выводил добра коня с конюшенки стоялыи
А й на тот же славный на широкий двор.
А й тут старыя казак да Илья Муромец
Стал добра коня тут он заседлывать.
На коня накладывает потничек,
А на потничек накладывает войлочек -
Потничек он клал да ведь шелковенький,
А на потничек подкладывал подпотничек,
На подпотничек седелко клал черкасское,
А черкасское седюлышко недержано,
И подтягивал двенадцать подпругов шелковыих,
И шпенючки он втягивал булатные,
А стремяночки подкладывал булатные,
Пряжечки подкладывал он красна золота,
Да не для красы-угожества –
Ради крепости все богатырскоей:
Еще подпруги шелковы тянутся, да они не рвутся,
Да булат-железо гнется – не ломается,
Пряжечки-то красна золота,
Они мокнут, да не ржавеют.
И садился тут Илья да на добра коня,
Брал с собой доспехи крепки богатырские:
Во-первых, брал палицу булатную,
Во-вторых, копье брал мурзамецкое,
А еще брал саблю свою острую,
Еще брал шалыгу подорожную,
И поехал он из города из Киева.
(Приведенные здесь формулы – описание седлания коня и изображение богатырских доспехов – могут дословно повторяться во многих былинах, иногда дословно. Красота конской упряжи гиперболизируется.)
Выехал Илья да во чисто поле,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим
Посмотреть на войска на татарские.
Нагнано-то силы много множество.
Как от покрика от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
Тут старыя казак да Илья Муромец
Он поехал по раздольицу чисту полю,
Не мог конца-краю силушке наехати.
Он повыскочил на гору на высокую,
Посмотрел на все на три, четыре стороны,
Посмотрел на силушку татарскую -
Конца-краю силе насмотреть не мог.
И повыскочил он на гору на другую,
Посмотрел на все на три, четыре стороны -
Конца-краю силе насмотреть не мог.
(Разные варианты былины почти в одинаковых выражениях рисуют несметное количество воинов противника, и это вполне исторично. В какую бы сторону ни посмотрел Илья с высокой горы, «конца-краю силе насмотреть не мог». Русские летописи сообщают, что в татарском войске прежде всего поражала его многочисленность, и отмечают такую деталь: из-за запаха лошадиного и человеческого пота, исходившего от татарского войска, невозможно было дышать, из-за крика и ржания ничего не было слышно. Близкое к летописному изображение мы видим и в былине: от покрика от человечьего, от ржанья от лошадиного унывает сердце человеческое.)
Он спустился с той горы да со высокия,
Да он ехал по раздольицу чисту полю
И повыскочил на третью гору на высокую,
Посмотрел-то под восточную ведь сторону.
Насмотрел он под восточной стороной,
Насмотрел он там шатры белы,
И у белых шатров-то кони богатырские.
Он спустился с той горы высокии
И поехал по раздольицу чисту полю.
(Илья едет в поисках русских богатырей. В некоторых вариантах былины, а также в былине «Ссора Ильи с Владимиром» встречается эпизод о том, как русские богатыри, оскорбленные и возмущенные тем, что Владимир посадил Илью в подземелье, покидают Киев, не желая больше служить князю. Именно их и разыскивает Илья, понимая, что с таким войском, какое он увидел, по русской пословице, «один в поле не воин», ему нужна помощь всех русских богатырей.)
Приезжал Илья к шатрам ко белыим,
Как сходил Илья да со добра коня
Да у тех шатров у белыих
А там стоят кони богатырские,
У того ли полотна стоят у белого,
Они зоблят-то пшену да белоярову.
Говорит Илья да таковы слова:
- Поотведать мне-ка счастия великого. -
Он накинул поводы шелковые
На добра коня на богатырского
Да спустил коня ко полотну ко белому:
- А й допустят ли то кони богатырские
Моего коня да богатырского
Ко тому ли полотну ко белому
Позобать пшену да белоярову?
Его добрый конь идет-то грудью к полотну,
А идет зобать пшену да белоярову.
Старый казак да Илья Муромец
А идет он да во бел шатер.
Приходит Илья Муромец во бел шатер -
В том белом шатре двенадцать-то богатырей,
И богатыри все святорусские.
Они сели хлеба-соли кушати,
А и сели-то они да пообедати.
Говорил Илья да таковы слова:
- Хлеб да соль, богатыри да святорусские,
А и крестный ты мой батюшка
А й Самсон да ты Самойлович!
Говорит ему да крестный батюшка:
- А й поди ты, крестничек любимыя,
Старыя казак да Илья Муромец,
А садись-ко с нами пообедати.
И он встал ли да на резвы ноги,
С Ильей Муромцем да поздоровались,
Поздоровались они да целовалися,
Посадили Илью Муромца да за единый стол
Хлеба-соли да покушати.
Их двенадцать-то богатырей,
Илья Муромец – да он тринадцатый.
Они попили, поели, пообедали,
Выходили из-за стола из-за дубового,
Они Господу Богу помолилися.
(Какое бы срочное дело ни привело Илью, ни гость, ни хозяева в былине не нарушат этикета, который велит вначале обменяться приветствиями, накормить гостя, помолиться и только после этого говорить о делах.)
Говорил им старыя казак да Илья Муромец:
- Крестный ты мой батюшка Самсон Самойлович,
И вы, русские могучие богатыри!
Вы седлайте-тко добрых коней,
А й садитесь вы да на добрых коней,
Поезжайте-тко да во раздольице чисто поле,
А й под тот под славный стольный Киев-град.
Как под нашим-то под городом под Киевом
А стоит собака Калин-царь,
А стоит со войсками со великими,
Разорить хочет он стольный Киев-град,
Чернедь-мужичков он всех повырубить,
Божьи церкви все на дым спустить,
Князю-то Владимиру да со Апраксой-королевичной
Он срубить-то хочет буйны головы.
Вы постойте-ка за веру, за отечество,
Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град,
Вы постойте-тко за церкви те за Божии,
Вы поберегите-тко князя Владимира
И со той Апраксой-королевичной! -
Говорит ему Самсон Самойлович:
- Ай же крестничек ты мой любимыий,
Старый казак да Илья Муромец!
А й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольный Киев-град,
Да не будем мы стоять за матушки Божьи церкви,
Да не будем мы беречь князя Владимира
Да еще с Апраксой-королевичной:
У него ведь есте много да князей-бояр –
Кормит их и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира. -
Говорит-то старыя казак Илья Муромец:
- Ай же ты, мой крестный батюшка,
Ай Самсон да ты Самойлович!
Это дело у нас будет нехорошее,
Как собака Калин-царь он разорит да Киев-град,
Да он чернедь-мужичков-то всех повырубит...
Говорит ему Самсон Самойлович:
- Ай же крестничек ты мой любимыий,
Старыя казак да Илья Муромец!
А й не будем мы да и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней,
Не поедем мы во славно во чисто поле...
Да не будем мы беречь князя Владимира
Да еще с Апраксой-королевичной:
У него ведь много есть князей-бояр -
Кормит их и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира.
(Обычно в былине Илья трижды обращается к богатырям с призывом постоять за веру, за отечество, за князя Владимира и трижды обиженные на князя богатыри отказываются. В.Я. Пропп считает, что здесь изображается раскол, социальная борьба между простонародьем, интересы которого отстаивают Самсон и другие богатыри, и княжеской элитой перед нашествием татар на Киевскую Русь. Трехкратность повторения какого-то эпизода подчеркивает его особую значимость и помогает понять идею былины.
В этом эпизоде Илья противопоставляется другим русским богатырям. Он воплощает мысли передовой части русского народа, понимавшего, что перед лицом такого грозного врага, который пришел на Русь, не время сводить счеты между русскими, что нужно забыть всякие обиды. Русская земля потому так долго страдала от татарского ига, что в ней не были объединены все национальные силы, и это очень хорошо показывает былина. Илья вынужден один защищать Русскую землю.)
А й тут старыя казак да Илья Муромец,
Он тут видит, что дело ему не полюби,
А й выходит-то Илья да со бела шатра,
Приходил к добру коню да богатырскому,
Брал его за поводы шелковые,
Отводил от полотна от белого,
А от той пшены от белояровой.
Да садился Илья на добра коня,
То он ехал по раздольицу чисту полю,
И подъехал он ко войскам ко татарскиим.
Не ясюн сокол да напускает на гусей, на лебедей
Да на малых перелетных серых утушек -
Напускается богатырь святорусския
А на тую ли на силу на татарскую.
Он спустил коня да богатырского
Да поехал ли по той по силушке татарскоей.
Стал он силушку конем топтать,
Стал конем топтать, копьем колоть,
Стал он бить ту силушку великую -
А он силу бьет, будто траву косит.
(Характерное для былины гиперболическое и одновременно лаконичное изображение битвы одного богатыря с целым вражеским войском, которое он бьет, будто траву косит. Такое сравнение чисто народное, оно могло возникнуть в поэтическом воображении крестьянина-труженика.)
Его добрый конь да богатырския
Испровещился языком человеческим:
- Ай же славный богатырь святорусскии!
Хоть ты наступил на силу на великую,
Не побить тебе той силушки великии:
Нагнано у собаки царя Калина,
Нагнано той силы много множество.
И у него есть сильные богатыри,
Поляницы есть удалые.
У него, собаки царя Калина,
Сделано-то ведь три подкопа да глубокие -
Да во славноем раздольице чистом поле.
Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю,
Будешь бить-то силу ту великую,
Так просядем мы в подкопы во глубокие -
Так из первыих подкопов я повыскочу
Да тебя оттуда я повыздану.
Как просядем мы в подкопы-то во другие -
И оттуда я повыскочу
И тебя оттуда я повыздану,
Еще в третии подкопы во глубокие -
А ведь тут-то я повыскочу
Да тебя оттуда не повыздану:
Ты останешься в подкопах во глубокиих.
Еще старыя казак да Илья Муромец,
Ему дело-то ведь не слюбилося.
И берет он плетку шелкову в белы руки,
А он бьет коня да по крутым ребрам,
Говорил он коню таковы слова:
- Ай же ты, собачище изменное!
Я тебя кормлю, пою да и улаживаю,
А ты хочешь меня оставить во чистом поле
Да во тех подкопах во глубокиих!
(В былине можно увидеть элементы фантастики. Богатырь может говорить со своим боевым конем, получать от него совет и предостережение об опасности.)
И поехал Илья по раздольицу чисту полю
Во тую во силушку великую,
Стал конюм топтать да и копьем колоть,
И он бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила не уменьшится.
Он просел в подкопы во глубокие -
Его добрый конь да сам повыскочил,
Он повыскочил, Илью с собой повызданул.
Он пустил коня да богатырского
По тому раздольицу чисту полю
Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть.
Он и бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
На добром коне сидит Илья, не старится.
Он просел с конем да богатырскиим,
Он попал в подкопы-то во другие -
Его добрый конь да сам повыскочил
Да Илью с собой повызданул.
Он пустил коня да богатырского
По тому раздольицу чисту полю
Во тую во силушку великую,
Стал конем топтать да и копьем колоть,
И он бьет-то силу, как траву косит, -
У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
На добром коне сидит Илья, не старится.
Он попал в подкопы-то во третии,
Он просел с конем в подкопы-то глубокие,
Его конь да богатырскии
Еще с третиих подкопов он повыскочил
Да оттуль Ильи он не повызданул.
Соскользнул Илья да со добра коня
И остался он в подкопе во глубокоем.
(Былина зафиксировала исторически верную деталь: татары применяли военные хитрости, в частности, устраивали глубокие подкопы – ямы-ловушки, сверху прикрытые тонкими жердями и землей, в которые в разгар боя попадали русские всадники. Эпизод повторяется трижды – былина подчеркивает, что с таким опасным и хитрым противником невозможно сражаться в одиночку даже могучему и бесстрашному русскому богатырю.)
Да пришли татары-то поганые,
Да хотели захватить они добра коня.
Его конь-то богатырскии
Не сдался им во белы руки -
Убежал-то добрый конь да во чисто поле.
Тут пришли татары-то поганые,
Нападали на старого казака Илью Муромца,
А й сковали ему ножки резвые
И связали ему ручки белые.
Говорили-то татары таковы слова:
- Отрубить ему да буйную головушку!
(В героических былинах о борьбе с врагом, как правило, всегда побеждает русский богатырь. Здесь с помощью хитрости татары хватают Илью и берут в плен. Былина постоянно подводит слушателя к мысли о необходимости единения.)
Говорят ины татары таковы слова:
- Ай не надо рубить ему буйной головы -
Мы сведем Илью к собаке царю Калину,
Что он хочет, то над ним и сделает.
Повели Илью да по чисту полю
А ко тем палаткам полотняныим...
Привели его к собаке царю Калину,
Становили супротив собаки царя Калина,
Говорили татары таковы слова:
- Ай, же ты, собака да наш Калин-царь!
Захватили мы да старого казака Илью Муромца
Да во тех-то подкопах во глубокиих
И привели к тебе, к собаке царю Калину,
Что ты знаешь, то над ним и делаешь!
Тут собака Калин-царь говорил Илье да таковы слова:
- Ай, ты, старыя казак да Илья Муромец!
Молодой щенок да напустил на силу на великую,
Тебе где-то одному побить силу мою великую!
(Слова царя Калина еще раз подчеркивают главную мысль былины: с таким врагом «один в поле не воин», необходимы силы всего русского народа.)
Вы раскуйте-тко Илье да ножки резвые,
Развяжите-тко Илье да ручки белые.
И расковали ему ножки резвые,
Развязали ему ручки белые.
Говорил собака Калин-царь да таковы слова:
- Ай же старыя казак да Илья Муромец!
Да садись-ка ты со мной а за единый стол,
Ешь-ка яствушку мою сахарную,
Да и пей-ка мои питьица медвяные,
И одень-ко ты мою одежу драгоценную,
И держи-тко мою золоту казну,
Золоту казну держи по надобью -
Не служи-тко ты князю Владимиру,
Да служи-тко ты собаке царю Калину.
(Калин-царь пытается подкупить Илью, переманить его на свою сторону, что соответствует исторической правде: некоторые русские, в том числе и князья, соблазненные привилегиями от ордынского хана, шли к нему на службу. Здесь, как видим, Калин-царь сам себя называет собакою. Собакою называют Калина и его приближённые.Это не ошибка сказителя, а своеобразие народной поэзии, известное под названием «окаменение эпитетов».Эпитет в таких случаях употребляется кабы в противоречие со смыслом).
Говорил Илья да таковы слова:
- А й не сяду я с тобою да за единый стол,
И не буду есть твоих ествушек сахарниих,
И не буду пить твоих питьицев медвяныих,
И не буду носить твоей одежи драгоценныи,
И не буду держать твоей бессчетной золотой казны,
И не буду служить тебе, собаке царю Калину.
Еще буду служить я за веру, за Отечество,
А й буду стоять за стольный Киев-град,
А буду стоять за князя за Владимира
И со той Апраксой – королевичной.
(В этом эпизоде во всей полноте проявляется характер старшего и наиболее любимого народом русского богатыря. Он прямолинеен, неподкупен, храбр и мудр. Только что выйдя из княжеского подземелья, он не думает ни о своих обидах, ни о мести Владимиру. Он понимает свою главную задачу – бороться за Русскую землю и за ее главу – князя Владимира.)
Тут старый казак да Илья Муромец
Он выходит со палатки полотняноей
Да ушел в раздольице чисто поле,
Да теснить стали его татары-то поганые,
Хотят обневолить они старого казака Илью Муромца,
А у старого казака Ильи Муромца
При себе да не случилось-то доспехов крепкиих,
Нечем да ему с татарами да попротивиться.
Старыя казак Илья Муромец
Видит он – дело немалое.
Да схватил татарина он за ноги,
Так стал татарином помахивать,
Стал он бить татар татарином -
Й от него татары стали бегати.
И прошел он сквозь всю силушку татарскую,
Вышел он в раздольице чисто поле,
Да он бросил-то татарина да в сторону.
(Безоружный богатырь в минуту крайней опасности напрягает все свои силы и воинскую смекалку и невредимым выходит из вражеского стана.)
То идет он по раздольицу чисту полю,
При себе-то нет доспехов крепкиих.
Засвистал в свисток Илья он богатырскии -
Услыхал его добрый конь во чистом поле,
Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.
(Чтобы освободить Русскую землю от врагов, Илье нужно обязательно собрать все воинские русские силы. Он должен получить помощь от богатырей.)
Еще старыя казак да Илья Муромец
Как садился он да на добра коня
И поехал по раздольицу чисту полю,
Выскочил он на гору на высокую,
Посмотрел-то он под восточную под сторону -
А й под той ли под восточной под сторонушкой,
А й у тех ли у шатров у белыих
Стоят добры кони богатырские.
А тут старый-то казак да Илья Муромец
Опустился он да со добра коня,
Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки,
Натянул тетивочку шелковеньку,
Наложил он стрелочку калюную,
И он спускал ту стрелочку во бел шатер.
Говорил Илья да таковы слова:
- А лети-тко, стрелочка калюная,
А лети-тко, стрелочка, во бел шатюр,
А сними-тко крышу со бела шатра,
Да пади-тко, стрелка, на белы груди
К моему ко батюшке ко крестному,
Проскользьни-тко по груди ты по белыя,
Сделай-ко царапину да маленьку,
Маленьку царапинку да невеликую.
Он и спит там, прохлаждается,
А мне здесь-то одному да мало можется.
(Традиционный эпический мотив посылания заговоренной стрелочки, которая должна принести другим русским богатырям весть о том, что он в опасности и ему нужна подмога, , чтобы они пришли Илье на помощь.)
Й он спустил как эту тетивочку шелковую,
Да спустил он эту стрелочку каленую,
Да просвистнула как эта стрелочка каленая
Да во тот во славныи во бел шатер,
Она сняла крышу со бела шатра,
Пала она, стрелка, на белы груди
Ко тому ли то Самсону ко Самойловичу,
По белой груди ведь стрелочка скользнула-то,
Сделала она царапинку-то маленьку.
Ай, тут славныя богатырь святорусския
Ай, Самсон-то ведь Самойлович
Пробудился-то Самсон от крепка сна,
Пораскинул свои очи ясные -
Да как снята крыша со бела шатра,
Пролетела стрелка по белой груди.
Она царапинку сделала да по белой груди.
Й он скорюшенько стал на резвы ноги.
Говорил Самсон да таковы слова:
- Ай, же славные мои богатыри вы святорусские,
Вы скорешенько седлайте-тко добрых коней,
Да садитесь-тко вы на добрых коней!
Мне от крестничка да от любимого
Прилетели-то подарочки да нелюбимые -
Долетела стрелочка каленая
Через мой-то славный бел шатер,
Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
Проскользнула стрелка по белой груди,
Она царапинку дала по белой груди,
Только малу царапинку дала, невеликую:
Пригодился мне, Самсону, крест на вороте -
Крест на вороте шести пудов.
Кабы не был крест да на моей груди,
Оторвала бы мне буйну голову.
(Символический эпизод в былине: Самсон и другие русские богатыри спят, в то время как враг окружил всю Русскую землю, опасность угражает всем, в том числе и Самсону. Сцена пробуждения богатыря от крепкого сна символизирует пробуждение всей Руси и понимание необходимости объединения. Крест на груди святорусского богатыря – символ христианской веры, помогающей и объединяющей весь православный народ в борьбе с врагом-язычником.)
Тут богатыри все святорусские
Скоро ведь седлали да добрых коней
И поехали раздольицем чистым полем
Ко тому ко городу ко Киеву,
Ко тем они силам татарскиим.
А со той горы да со высокии
Усмотрел ли старыя казак да Илья Муромец,
А что едут ведь богатыри чистым полем,
А что едут ведь да на добрых конях.
И спустился он с горы высокии,
И подъехал он к богатырям ко святорусскиим -
Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый.
(Показав всю необходимость совместных действий в борьбе с врагом, былина подводит события к тому, что Илья добивается своей цели. Этим эпизодом – объединением всех русских богатырей – заканчивается развитие действия).
И приехали они ко силушке татарскоей,
Припустили коней богатырскиих,
Стали бить-то силушку татарскую,
Притоптали тут всю силушку великую.
(Кульминация сюжета занимает всего четыре строки. Так лаконично, без лишних подробностей былина говорит о победе русских богатырей над вражеским татарским войском: приехали, стали бить, притоптали силушку великую.)
И приехали к палатке полотняноей,
А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.
Говорят-то как богатыри да святорусские:
- А срубить-то буйную головушку
А тому собаке царю Калину.
Говорил старой казак да Илья Муромец:
- А почто рубить ему да буйную головушку?
Мы свезем-тко его во стольный Киев-град
Да й ко славному ко князю ко Владимиру.
Привезли его, собаку царя Калина,
А во тот во славный Киев-град
Да ко славному ко князю ко Владимиру,
Привели его в палату белокаменну
Да ко славному ко князю ко Владимиру.
Тут Владимир -князь да стольно-киевский
Он берет собаку за белы руки
И садил его за столики дубовые,
Кормил его яствушкой сахарною
Да поил -то питьицем медвяныим.
Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
- Ай, же ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
Не сруби-тко мне да буйной головы!
Мы напишем промеж собой записи великие:
Буду тебе платить дани век и по веку,
А тебе-то, князю, я, Владимиру!
(Развязка былины любопытна. В ней историческая действительность как бы выворачивается наизнанку. Не русские платят дань татарам, как это было свыше двух веков, а татары выплачивают дань русскому князю).
А тут той старинке и славу поют,
А по тыих мест старинка и покончилась.
|