До революции
Григорий Евсеевич Зиновьев родился в Елисаветграде (в 1927—1934 годах в его честь носил название Зиновьевск, ныне Кировоград) в состоятельной еврейской семье владельца молочной фермы. Получил домашнее образование под руководством отца.
Участвовал в организованном революционном движении с 1901 года, когда и стал членом РСДРП. Подвергшись преследованию полиции за организацию стачек рабочих в Новороссии, в 1902 эмигрировал в Берлин, затем жил в Париже и Берне, где в 1903 году и познакомился с В. И. Лениным. Впоследствии был одним из наиболее близких к вождю партии людей и долгое время его постоянным представителем в социалистических организациях Европы. На II съезде РСДРП Зиновьев поддержал позицию Ленина, примкнув к большевикам, после чего вернулся на родину, где проводил активную пропагандистскую работу на территории Украины.
По причине болезни в 1904 году вновь покинул страну. Вскоре поступил на химический факультет Бернского университета, однако прервал учёбу для участия в революции 1905—1907 годов. Вернувшись в Россию, был избран членом Петербургского горкомитета РСДРП. Из-за новых приступов вновь вернулся в Берн, поступив на этот раз на юридический факультет. Некоторое время спустя в марте 1906 года снова находился в Петербурге. На V Лондонском съезде партии избран в состав ЦК (получил больше всех голосов после Ленина). Стал одним из редакторов подпольно издававшихся газет «Социал-демократ» и «Вперёд». В 1908 году был арестован, но через 3 месяца освобожден из-за болезни, после чего вновь эмигрировал — совместно с Лениным выехал на территорию польской Галиции.
С конца лета в Женеве вместе с Лениным и Л.Б. Каменевым составил редакцию большевистского органа газеты "Пролетарий". На 5-й Всероссийской конференции РСДРП (декабрь 1908, Париж) выступал с докладом о ликвидаторстве, переизбран членом редакции "Социал-демократа", оставаясь членом редакции "Пролетария". В августе – сентябре 1910 участник 8-го конгресса 2-го Интернационала. В 1911 читал лекции по истории партии в Партийной школе в Лонжюмо (под Парижем). На 6-й Всероссийской конференции РСДРП (январь 1912, Прага) докладчик по ряду вопросов, выбран членом ЦК. Вскоре вместе с Лениным переехал ближе к русской границе – в Галицию (Краков, затем Закопане), где они принимали приезжих из России партийных работников, проводили с ними совещания, писали статьи в "Правду", составляли речи для большевистских депутатов 4-й Государственной Думы. Здесь их застало начало первой мировой войны. Вместе с больной женой Зиновьев выехал в Вену. Лидер австрийских социал-демократов. В. Адлер исхлопотал им разрешение уехать для продолжения лечения в Швейцарию; вскоре сюда приехали и Ульяновы. Ленин и Зиновьев возродили "Социал-демократ" и на его страницах повели полемику с руководителями 2-го Интернационала, участвовали в международной социалистической конференции против войны и социал-шовинизма в Циммервальде (сентябрь 1915), сплотили на ней вокруг себя группу левых радикалов, в соавторстве подготовили брошюру "Социализм и война".
При Сталине
1917 год
3 апреля 1917 года Григорий Зиновьев, его вторая жена Злата Лилина с сыном Стефаном и его первая жена Сарра Равич, с которой он был в разводе, возвратились в пломбированном вагоне в Россию в числе приближённых к Ленину большевиков. На следующий день выступил против оглашённых Лениным «Апрельских тезисов». После событий 4 июля 1917 года скрывался от преследований Временного правительства в Разливе вместе с Лениным. 10 октября (23 октября по новому стилю) на закрытом заседании большевистского ЦК совместно со Львом Борисовичем Каменевым выступил против ленинской резолюции о вооружённом восстании и проголосовал против свержения Временного правительства в ходе восстания, считая его преждевременным. Более того, Зиновьев и Каменев продемонстрировали свою оппозицию к большинству членов ЦК ещё и своим открытым выступлением в органе меньшевиков «Новая жизнь», фактически вскрыв перед правительством намерения большевиков и левых эсеров. Ленин считал эти действия Зиновьева и Каменева предательскими: «Каменев и Зиновьев выдали Родзянко и Керенскому решение ЦК своей партии о вооружённом восстании…» Поэтому в скором времени руководство большевистской партии поставило вопрос об исключении их из партии. Позже их несогласие с решением своих товарищей было упомянуто Лениным в «Завещании»: «Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не являлся случайностью».
Вскоре после захвата власти в Петрограде большевиками и левыми эсерами в ходе Октябрьского вооружённого восстания 25 октября (7 ноября по новому стилю) 1917 года наметились первые выступления против новой власти. 29 октября Викжель — Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников — провозгласил забастовку с требованиями формирования из партий эсеров, меньшевиков и большевиков однородного социалистического правительства без участия в нём лидеров революции Ленина и Троцкого. Зиновьев, Каменев, Виктор Ногин и Алексей Рыков среагировали на требования Викжеля совместной позицией относительно необходимости переговоров с Викжелем и исполнения его требований, объясняя это потребностью в объединении всех социалистических сил для противостояния угрозе контрреволюции. Несмотря на то, что эта группа смогла на некоторое время склонить на свою сторону относительное большинство членов ЦК, провал выступления Керенского-Краснова на подступах к Петрограду позволил Ленину и Троцкому прервать наметившиеся переговоры с бунтующим профсоюзом. В ответ 4 ноября Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин и Милютин подали заявления о выходе из состава Центрального комитета. На следующий день Ленин выступил с заявлением, в котором осудил позицию покинувших ЦК большевиков, назвав их «дезертирами».
Февральская революция 1917 застала Зиновьева в Берне, где он работал в химической лаборатории. Вызванный Лениным в Цюрих, Зиновьев по его поручению участвовал в эмигрантских совещаниях по вопросу о том, как скорее реализовать амнистию и вернуться в Россию. 3 апреля Зиновьевы, Ульяновы, И.Ф. Арманд, М.Г. Цхакая и другие вернулись в Петроград. 1-я общегородская конференция Петроградской организации большевиков (14-22 апреля) избрала Зиновьева своим председателем; Зиновьев склонил её к принятию "Апрельских тезисов" Ленина. На 7-й (Апрельской) Всероссийской конференции большевиков (24-29 апреля) Зиновьев вместе с Лениным обосновал вопросы её порядка дня, которые они считали важнейшими для подготовки социалистической революции.
Войдя в редакцию "Правды", Зиновьев почти ежедневно помещал в ней статьи, разъясняющие большевистское понимание смысла войны и тайных договоров, братания на фронте, а также отношение большевиков к Временному правительству, к объединению с социал-демократами. других толков, о положении во 2-м Интернационале и тому подобное. Зиновьев писал: "Мы... не хотим двоевластия... Мы... за то, чтобы в нашей стране существовала единая власть. И этой властью должны быть Советы рабочих и солдатских депутатов(РСД).Вот когда будет достигнута эта ступень революции в России, это станет могучим рычагом развития европейского, развития мировой революции. Революционная социал-демократия в России всегда мыслила победоносную русскую революцию как пролог, как введение к социалистической революции на Западе... российская революция выйдет за пределы только национальной революции, тогда русская революция 1917 г. послужит началом конца капиталистического строя" ("Правда", 1917, 8 апреля); и далее там же: "Мы высказываемся против объединения с социал-шовинистами. Мы убеждены, что объединительный угар, который сейчас туманит головы даже некоторым большевикам, скоро рассеется". Член Президиума 1-го Всероссийского съезда Советов РСД (3-24 июня), неоднократно выступал на нём, отстаивая большевистскую точку зрения; 19 июня говорил: "Вчера на Марсовом поле громадное большинство из вас признало, что 99% из 100 шли под нашими лозунгами, и если вам придётся призвать к порядку нас, вы тем самым должны будете призвать к порядку революционный пролетариат"; "Интернационал будет жив вопреки всему, потому что жив рабочий класс всего мира, потому что близится мировая социалистическая революция" ("1-й Всероссийский съезд Советов РСД", том 2, с. 99-100). Отвечая на обвинения в том, что большевики провоцируют выступления рабочих, Зиновьев говорил: ".умри сегодня все большевики, которые, по вашему мнению, во всём виноваты, всё равно волнения будут продолжаться. Как [же] вы хотите, чтобы при наступлении контрреволюции не волновались рабочие, которые явились авангардом революции?"
Появление Ленина на заседании ЦК РСДРП(б) 10 октября резко изменило соотношение сил. Голосуя против резолюции, признающей, что вооруженное восстание неизбежно и вполне назрело, Зиновьев и Каменев, убеждённые, что идти сейчас на этот шаг – "значит ставить на карту не только судьбу партии, но и судьбу русской и международной революции", – оказались в одиночестве. 11 октября они изложили свою позицию в письме "К текущему моменту", которое направили в Петроградский комитет, Московский комитет, Московскому областному, Финляндскому областному комитетам партии, большевистской фракции ВЦИК, Петроградскому исполкому Советов РСД, большевистской фракции съезда Советов Северной области.
Предупреждая что "в России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат", но вовсе не большинство основной массы населения – крестьян, они в то же время полагали, что "при правильной тактике мы можем получить треть, а то и больше мест в Учредительном Собрании". Дальнейшее "обострение нужды, голода, крестьянского движения будет всё больше на них [мелкобуржуазные партии – Автор] давить и заставлять их искать союза с пролетарской партией против помещиков и капиталистов, представленных партией кадетов". В результате "наши противники вынуждены будут уступать нам на каждом шагу, либо мы составим вместе с левыми эсерами, беспартийными крестьянами и прочими правящий блок, который в основном должен будет проводить нашу программу"; но большевики могут прервать свои успехи, если возьмут сейчас на себя инициативу выступления и тем поставят пролетариат под удар сплотившейся контрреволюции, поддержанной мелкобуржуазной демократией; "Против этой губительной политики мы подымаем голос предостережения" ("Протоколы ЦК РСДРП(б)", стр. 87-92]. 15 октября письмо зачитывалось на заседании Петроградского комитета(ПК) РСДРП(б), 16 октября вокруг него развернулась полемика на расширенном заседании ЦК. Зиновьев снова выразил сомнение, "обеспечен ли успех восстания": "Прежде всего не в наших руках железнодорожный и почтово-телеграфный аппарат. Влияние ЦИК достаточно сильно ещё... На подкрепления из Финляндии и Кронштадта рассчитывать не приходится. А в Питере мы не имеем уже такой силы". По мнению Зиновьева, у большевиков сложилось вообще неправильное отношение к Учредительному Собранию: "Конечно, на него нельзя смотреть как на “всеспасающее", но оно "произойдёт в высшей степени революционной атмосфере... Не исключена возможность, что мы там будем с левыми эсерами в большинстве… Мы не имеем права рисковать, ставить на карту всё" (там же, с. 98-99). Но снова Зиновьев и Каменев оказались в меньшинстве против 19 при 4 воздержавшихся. В. Базаров (В.А. Руднев) в горьковской "Новой Жизни" сообщил 17 октября, что "по городу пущен в рукописи листок, высказывающийся от имени двух видных большевиков против выступления". В связи с этой заметкой Каменев от своего имени и от имени Зиновьева обратился в "Новую Жизнь" с заявлением, которое 18 октября было опубликовано.
В нём подтверждался факт письма, хотя и утверждалось, что о вооруженном восстании "решений партии не существует". В тот же день Ленин в письме "К членам партии большевиков" потребовал исключить обоих из партии за "неслыханное штрейкбрехерство" (Полное собрание сочинений, том 34, с. 419). 19 октября Зиновьев в присутствии И.В. Сталина заявил Каменеву, что осуждает публикацию в "Новой Жизни" и что не уполномочивал выступать от своего имени. Ленину об этом Зиновьев не сообщил, и в написанном 19 октября письме в ЦК с требованием исключения обоих из партии Ленин не отделял Зиновьева от Каменева (там же, с. 423-27). Зиновьев направил письмо в редакцию "Рабочего Пути", которое было опубликовано 20 октября с примечанием "от редакции" (написанным Сталиным), что "вопрос можно считать исчерпанным" и что "в основном мы остаёмся единомышленниками". 20 октября Зиновьев направил в ЦК письменное заявление о том, что к интервью Каменева "не имел ни малейшего отношения" и появление его осуждает ("Вопросы истории КПСС", 1990, № 5, с. 49). ЦК, обсуждавший 20 октября письмо Ленина от 19 октября, вопрос об исключении из партии не. рассматривал и постановил "принять отставку Каменева" из ЦК, вопрос об исключении из ЦК Зиновьева даже не ставился ["Протоколы ЦК РСДРП(б)", с. 107]. ЦК вменил Каменеву и Зиновьеву в обязанность не выступать ни с какими заявлениями против решений ЦК и намеченной им линии.
25 октября в статье "К съезду Советов" Зиновьев писал: "Последние надежды на мирный исход кризиса изжиты. Последние мирные надежды, которых – каюсь – до самых последних дней не был чужд и пишущий эти строки, разбиты жизнью. Наши противники в последние дни сделали всё возможное, чтобы вытравить эти иллюзии. Они уже перешли в наступление, это факт" ("Рабочий Путь", 1917, 25 октября). В тот же день Зиновьев впервые после долгого перерыва появился на заседании Петроградского Совета и выступал на нём: "...мы находимся в настоящий момент в периоде восстания... никаких сомнений относительно его результатов быть не может: мы победим" ("Революция 1917", том 5, с. 180). Во время переговоров при Викжеле с меньшевиками и эсерами об "однородном социалистическом правительстве" Зиновьев вновь разошёлся с большинством ЦК. На заседании ЦК 1 ноября он заявил: "Для нас ультимативны два пункта: наша программа и ответственность власти перед Советом как источником власти" ["Протоколы ЦК РСДРП(б)", стр. 127], опустив пункт о том, чтобы в состав правительства вошли Ленин и Троцкий. 2 ноября ЦК РСДРП(б) принял резолюцию Ленина, отвергающую уступки. Но большевистская фракция ВЦИК по инициативе Зиновьева её отклонила; Ленин расценил это как "неслыханное нарушение дисциплины", как "преступны в данный момент колебания" и предложил оппозиции отстраниться от практической работы, в "которую они не верят" (Полное собрание сочинений, том 35, с. 44). Его поддержали 9 членов ЦК. Но когда Каменев, А.И. Рыков, В.П. Ногин, В.П. Милютин и Зиновьев заявили 4 ноября о выходе из ЦК, Ленин объявил их поступок "дезертирством" и предложил всем членам партии и всем трудящимся решительно осудить его (см. там же, стр. 74).
На переговорах при Викжеле ультиматум большевиков не был принят меньшевиками и эсерами. 6 ноября обе стороны констатировали невозможность достигнуть соглашения. 7 ноября Зиновьев в "Письме к товарищам" объявил, что он берёт обратно своё заявление: "Мы пошли на большую жертву, выступив с открытым протестом против большинства нашего ЦК и требованием соглашения. Это соглашение, однако, отвергнуто другой стороной. При таком положении вещей мы обязаны воссоединиться с нашими старыми товарищами по борьбе" ("Правда", 1917, 8 ноября).
После 1917 года
Тем не менее, вскоре Зиновьеву было разрешено вернуться к политической деятельности. С декабря 1917 по март 1918 года он являлся председателем Петроградского (впоследствии Ленинградского) Совета. В Петрограде на протяжении Гражданской войны также занимал посты председателя Совнаркома Петроградской трудовой коммуны и председателя Комитета революционной обороны Петрограда, а также члена Реввоенсовета 7-й армии. Когда петроградские рабочие призвали в ответ на убийства М. С. Урицкого, В. В. Володарского, а также покушения на Ленина начать «красный террор», Зиновьев отказался. Ленин в ответ на это подверг Зиновьева резкой критике. Руководил обороной города от наступавших белых армий Юденича, однако фактический организатор Красной Армии Лев Троцкий считал его весьма посредственным военным деятелем (возможно, сказалась и личная неприязнь Троцкого к Зиновьеву, возникшая после конфликта вокруг Викжеля). В силу своих широких полномочий в качестве руководителя Петрограда Зиновьев выступал против решения В. И. Ленина перенести столицу Советской России в Москву.
Поддержав позицию Ленина относительно подписания Брестского мира с Германией и Австро-Венгрией, вновь вернул себе расположение Председателя Совнаркома. В состав Центрального комитета Зиновьев был возвращён на VII съезде партии 8 марта 1918 года. Через год был избран членом новосозданного Политбюро без права голоса на VIII партийной конференции 25 марта 1919 года. Высокое доверие к нему в партии было выражено и в назначении Зиновьева председателем Исполкома Коммунистического Интернационала (на посту с марта 1919 года до 1926 года, ушел в результате конфликта со Сталиным).
В время председательства в Исполкоме Коминтерна поощрял фракционные склоки и первый ввёл термин «социал-фашизм» по отношению к социал-демократическим партиям Западной Европы. В 1921—1926 годах являлся членом Политбюро. Стремясь стать политическим вождем, Зиновьев выступал с отчетными докладами на XII и XIII съездах РКП(б). Пропагандировал ленинское наследие, печатая огромное количество книг со своими статьями, речами и т. д.
Зиновьев сыграл важную роль в возвышении Сталина. Именно по идее Зиновьева в 1922 году Каменев предложил назначить Сталина на пост Генерального секретаря ЦК РКП(б). На XII съезде партии в 1923 году Зиновьев выступал с политическим отчетом ЦК, вместе с Каменевым и Сталиным вел в это время борьбу против Троцкого.
В период Брестских переговоров Зиновьев был единственным членом ЦК, выступавшим за немедленное подписание мира, полагая, что оттягивание только ухудшит его условия [см.: "7-й съезд РКП(б)", с. 79]. Когда же немцы, прервав перемирие, начали наступление, повёл энергичную агитацию против "левых коммунистов" и других сторонников революционной войны. На расширенном пленуме Московского Совета 3 марта 1918, полемизируя с его председателем М.Н. Покровским, Зиновьев убеждал: "Сил для немедленного отпора, для ведения войны с германским империализмом у русской революции нет. Каковы бы ни были условия германского ультиматума, но если они не вызывают немедленной гибели Советской Республики, их надо принять" ("Социал-демократ", 1918, 5 марта). По настоянию Зиновьева МК РСДРП(б) 4 марта отказался от своей прежней позиции неприятия мира.
Летом 1918 Ленин неоднократно обвинял Зиновьева и других петроградских членов ЦК в оппозиции, которая проявлялась в игнорировании требования отправить как можно больше рабочих за хлебом в деревню, в удерживании рабочих от массового террора в ответ на убийство В. Володарского. Однако эта осторожность позволила большевикам Петрограда выиграть избирательную кампанию (меньшевики и эсеры потерпели поражение в конце июня на последних относительно свободных выборах в Петроградский Совет) и сорвать всеобщую политическую забастовку, назначенную на 2 июля. Но 30 августа, когда был убит М.С. Урицкий, Зиновьев предложил "разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице" (см.: Стасова Е.Д, Страницы жизни и борьбы, М., 1960, с. 105). Партийный актив города отказался пойти на эту меру, понимая, что она "обернётся против нас в первую голову" (там же). Для выявления "контрреволюционных элементов" решили создать специальные "тройки" по районам. "Красный террор" в Петрограде мало чем отличался от террора в других местах. И применялся он неоднократно.
В марте 1919 был основан 3-й, Коммунистический интернационал, Зиновьев стал председателем его Исполкома. На 8-м съезде РКП(б) (март 1919) избран членом ЦК, а на его 1-м пленуме – кандидатом в члены Политбюро. В октябре 1920 на съезде Независимой социал-демократической. партии Германии в Галле Зиновьев способствовал её расколу и принятию левым крылом съезда решения о вступлении в Коминтерн и объединении с компартией. В 1921 разработал 21 условие приёма в Коминтерн. Во время дискуссии о профсоюзах (конец 1920 – начало 1921) поддерживал Ленина в его борьбе против Троцкого и "рабочей оппозиции". После 10-го съезда РКП(б) (март 1921), подведшего итоги этой дискуссии, пленумом ЦК избран членом Политбюро.
На 12-м (1923) и 13-м (1924) съездах РКП(б) выступал с политическими отчётами ЦК. Вместе с Каменевым и Сталиным вёл в это время борьбу против Троцкого. Но в декабре 1925 на 14-м съезде ВКП(б) Зиновьев, поддержанный Каменевым, выступил от имени так называемой "новой оппозиции" с содокладом, в котором оппонировал политическому отчёту ЦК, сделанному Сталиным, и потерпел поражение. В 1926 его отстранили от руководства Петроградским Советом и Исполкомом Коминтерна, вывели из Политбюро. Объединение с Троцким привело в 1927 к исключению из ЦК, из партии и к ссылке. В 1928, покаявшись, Зиновьев был восстановлен в партии, назначен ректором Казанского университета. Спустя некоторое время возвращён в Москву, введён в редколлегию ж. "Большевик". В конце 1932 вновь исключён из ВКП(б) и отправлен в ссылку, но в 1933 восстановлен в партии и направлен на работу в Центросоюз. Был приглашён на 17-й съезд ВКП(б) (январь – февраль 1934), на котором выступил с покаянием и славословием по адресу Сталина и его соратников.
16 декабря 1934 Зиновьев был арестован, месяц спустя осуждён на 10 лет тюремного заключения по делу так называемого "Московского центра". 24 августа 1936 приговорён к высшей мере наказания по делу так называемого "Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра". Реабилитирован в 1988
В оппозиции
Зиновьев, карикатура Бухарина, 1926Но в декабре 1925 года, на XIV съезде ВКП(б), Зиновьев, поддержанный Каменевым и ленинградской делегацией, от имени «новой оппозиции» выступил против Сталина. В 1926 году его отстранили от руководства Ленсоветом и Исполкомом Коминтерна, вывели из Политбюро (был избран в 1921 году). Объединение с Троцким привело к тому, что в 1927 году Зиновьева вывели также из ЦК (членом которого он был с 1907 года), исключили из партии и выслали. Сторонники Зиновьева также понесли наказания по партийной и служебной линии.
В 1928 году, после покаяния, Зиновьев был восстановлен в партии, назначен ректором Казанского университета. В конце 1932 года вновь исключен (за недоносительство), арестован, Особым совещанием при ОГПУ осуждён на 4 года ссылки и выслан в Акмолинск. В 1933 году восстановлен в рядах ВКП(б) и направлен на работу в Центросоюз. Был приглашен на XVII съезд партии в феврале 1934 года, на котором выступил с покаянием и славословием в адрес Сталина и его соратников.
Гибель
16 декабря 1934 года Зиновьев арестован и вскоре осужден на десять лет тюрьмы по делу «Московского центра». Содержался в Верхнеуральском политизоляторе. В 1935 году вёл записи, обращённые к Сталину. В частности, он писал: «В моей душе горит желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…»[3]
24 августа 1936 года Зиновьев был приговорен к высшей мере наказания по делу Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра. Расстрелян 25 августа в Москве в здании ВКВС. При расстреле присутствовали глава НКВД Г. Г. Ягода, заместители главы НКВД Н. И. Ежов и К. В. Паукер (начальник охраны Сталина), которые сами потом будут расстреляны.
Реабилитирован и восстановлен в партии в 1988 году.
Личность
Троцкий описывал Зиновьева следующим образом:
В агитационном вихре того периода, большое место занимал Зиновьев, оратор исключительной силы. Его высокий теноровый голос в первый момент удивлял, а затем подкупал своеобразной музыкальностью. Зиновьев был прирожденный агитатор… Противники называли Зиновьева наибольшим демагогом среди большевиков… На собраниях партии он умел убеждать, завоевывать, завораживать, когда являлся с готовой политической идеей, проверенной на массовых митингах и как бы насыщенной надеждами и ненавистью рабочих и солдат. Зиновьев способен был, с другой стороны, во враждебном собрании, даже в тогдашнем Исполнительном комитете, придавать самым крайним и взрывчатым мыслям обволакивающую, вкрадчивую форму, забираясь в головы тех, которые относились к нему с заранее готовым недоверием. Чтобы достигать таких неоценимых результатов, ему мало было одного лишь сознания своей правоты; ему необходима была успокоительная уверенность в том, что политическая ответственность снята с него надежной и крепкой рукою. Такую уверенность давал ему Ленин.
Луначарский писал:
Сам по себе Зиновьев человек чрезвычайно гуманный и исключительно добрый, высокоинтеллигентный, но он словно немножко стыдится таких своих свойств и готов заключиться в броню революционной твердости, иногда, может быть, даже чрезмерной. (…) Я хочу отметить еще одну черту Зиновьева, его совершенно романтическую преданность своей партии. Обыкновенно в высшей степени деловой и трезвый, Зиновьев в своих торжественных речах по поводу тех или других юбилейных моментов партии подымается до настоящих гимнов любви к ней.
По приезде моем в Женеву в 1904 году я, как писал уже, вступил в число редакторов центрального органа большевистской части партии. Мы деятельно занимались в то время подысканием агентов и устройством ячеек по возможности во всех колониях студентов-эмигрантов. Здесь выяснилось, что дело это было не из легких, всюду было громадное засилье меньшевиков. К тому же с меньшевиками рука об руку шли многочисленные бундисты и другие национальные социалистические группы. Нас не поддерживал никто, мы были наиболее отдаленной от всех, наименее уживчивой партией. С этой точки зрения приходилось дорожить каждым союзником. Из Берна мы получили довольно восторженное письмо с предложением услуг, подписанное: "Казаков и Радомысльский".
Когда я приехал в Берн прочесть там лекцию, я прежде всего, конечно, познакомился с этими бернскими большевиками. В то время более ярким казался Казаков. Позднее он играл некоторую роль в истории нашей партии под фамилией Свиягин. Он работал в Кронштадте, был в ссылке и, кажется, на каторге. В заключение поступил во французскую армию во время войны и был там убит.
Радомысльский же не показался мне сразу особенно обещающим. Это был несколько тучный молодой человек, бледный и болезненный, страдающий одышкой и, как мне показалось, слишком флегматичный. Говорливый Казаков не давал ему произнести ни одного слова. Тем не менее, после того как у нас завязались постоянные сношения, мы убедились в том, что Радомысльский парень дельный, к Казакову же установились отношения немножко как к чересчур бойкому разговорщику.
Когда я приехал в Петербург после революции, я узнал, что Радомысльский, под именем Григория, работает в Василеостровском районе и работает очень хорошо, что он является кандидатом в Петербургский комитет, в который, если не ошибаюсь, он очень скоро после моего приезда и вошёл. Такие хорошие отзывы о нашем молодом швейцарском студенте мне были очень приятны. Скоро я встретился с ним вновь лично и, между прочим, по его просьбе редактировал целый ряд его переводов. Эти переводы на русский язык (самый большой из них "История французской революции" Блоса) считаются очень плохими, и меня часто упрекали за небрежную редакцию переводов Зиновьева (они уже в то время помечены этой фамилией). Между тем в плохом переводе не виноват ни он, ни я. Переводы из-под моей редакции вышли ухудшенными, но, повторяю, не по моей вине. Дело в том, что я делал поправки моим неразборчивым почерком, надеясь, что те ошибки, которые будут сделаны при наборе, будут мною вновь выправлены по корректуре; между тем я попал в тюрьму, и книжка вышла с моими поправками, неправильно, отчасти нелепо прочитанными. Но это сотрудничество в переводном деле было, конечно, совершенно второстепенным,-- нас обоих в то время увлекала политическая ситуация.
На каком-то большом диспуте во время бурной выборной кампании к Стокгольмскому объединенному съезду мы выступили вместе с Зиновьевым для защиты нашей линии. Здесь я впервые услышал его как митингового оратора. Я сразу оценил его и несколько удивился: обычно такой спокойный и рыхлый, он зажигался во время речи и говорил с большим нервным подъемом. У него оказался огромный голос тенорового тембра, чрезвычайно звонкий. Уже тогда для меня было ясно, что этот голос может доминировать над тысячами слушателей. К таким замечательным внешним данным уже тогда явным образом присоединялась легкость и плавность речи, которые, как я знаю, вытекают из известной находчивости и замечательной логики, проистекающие от умения обнимать свою речь в целом и из-за частности не упускать основной линии. Все эти достоинства оратора развились потом у товарища Зиновьева планомерно и сделали его тем замечательным мастером слова, каким мы его теперь знаем.
Конечно, Зиновьев не может в своих речах быть таким богатым часто совершенно новыми точками зрения, как истинный вождь всей революции -- Ленин, он, разумеется, уступает в картинной мощи, которая отличает Троцкого. Но за исключением этих двух ораторов Зиновьев не уступает никому. Я не знаю ни одного эсера или меньшевика, вообще ни одного политического оратора в России, который мог бы стоять на одном с ним уровне (опять-таки кроме Троцкого) как оратора массового, оратора для площади или для огромного собрания.
Зиновьев как публицист отличается теми же достоинствами, что и Зиновьев-оратор, то есть ясностью и общедоступностью мысли и гладким, легким стилем, но, конечно, то, что делает Зиновьева особенно драгоценным в качестве трибуна,-- его необыкновенный, неутомимый и доминирующий над каким угодно шумом голос -- здесь отпадает.
Я не думаю, однако, чтобы Зиновьев обязан был тем высоким местом, которое он занял в нашей партии еще задолго до революции, и той исторической ролью, которую он играет теперь, только или главным образом своим дарованиям трибуна и публициста.
Очень рано уже Ленин стал опираться на него не только как на испытанного политического друга, действительно целиком заполненного духом Владимира Ильича, но и как на человека, глубоко понявшего суть большевизма и обладающего в высшей степени ясной политической головой. Зиновьев, несомненно, один из мужей совета нашего ЦК, я скажу прямо, один из тех 4--5 человек, которые представляют по преимуществу политический мозг партии.
Сам по себе Зиновьев человек чрезвычайно гуманный и исключительно добрый, высокоинтеллигентный, но он словно немножко стыдится таких своих свойств и готов заключиться в броню революционной твердости, иногда, может быть, даже чрезмерной.
Но в главной части моих мемуаров мне придется многократно касаться нашей совместной работы в течение почти года, в который он был председателем Совета Комиссаров Союза северных коммун, а я комиссаром просвещения этих коммун, оставаясь вместе с тем и народным комиссаром. Сейчас упомяну только о том промежутке времени, который отделял новую революцию от старой.
Зиновьев выступал всегда верным оруженосцем Ленина и шел за ним повсюду. У меньшевиков установилось немножко пренебрежительное отношение к Зиновьеву именно как к преданному оруженосцу. Может быть, это отношение меньшевиков заразило и нас, впередовцев. Мы знали, что Зиновьев -- превосходный работник. но как политический мыслитель он был нам мало известен, и мы тоже часто говорили о том, что он идет за Лениным, как нитка за иголкой.
В первый раз я услышал совсем другое суждение о Зиновьеве от Рязанова. Встретившись с Рязановым в Цюрихе, где жил и Зиновьев, я как-то разговорился с ним о разных наших передовых людях, и тут Рязанов сказал мне, что часто встречается с Зиновьевым: "Он колоссально много работает, работает усердно и с толком и в настоящее время в смысле уровня своей экономической и общесоциологической образованности далеко превзошел большинство меньшевиков, а пожалуй, даже всех их". Эта аттестация от такого эрудита и бесспорно ученейшего человека нашей партии, как Рязанов, была опять-таки очень приятной неожиданностью для меня.
Когда я окончательно примкнул к главному руслу большевизма, я обратился именно к Зиновьеву в Цюрих. Мы скоро припомнили наши прежние, крайне добрые отношения и сговорились о политическом союзе буквально в полчаса.
В остальном мои отношения к этому замечательному человеку уже входят более или менее в историю великой русской революции.
* * *
Эта небольшая глава из I тома "Великий переворот" столь далека от того, чтобы быть сколько-нибудь исчерпывающей даже в качестве силуэта, что я считаю необходимым прибавить здесь хоть несколько строк.
* * *
Многие большевики, может быть, даже почти все, чрезвычайно выросли за время революции: большие задачи, большая ответственность, широкие перспективы ломают только негодный материал и всегда растят людей, отличающихся сколько-нибудь достаточным запасом ума и энергии.
Но, быть может, ни одна из фигур нашей партии не выиграла во время революции так много, как Григорий Евсеевич Зиновьев.
Конечно, Ленин и Троцкий сделались популярнейшими (любимыми или ненавистными) личностями нашей эпохи, едва ли не для всего земного шара. Зиновьев несколько отступает перед ними, но ведь зато Ленин и Троцкий давно уже числились в наших рядах людьми столь огромного дарования, столь бесспорными вождями, что особенного удивления колоссальный рост их во время революции ни в ком вызвать не мог. Зиновьев был тоже окружен большим уважением. Все считали его ближайшим помощником и доверенным лицом Ленина. Зная его за талантливого оратора и публициста, за человека трудоспособного, сообразительного, горячо преданного социальной революции и своей партии, все, конечно, заранее могли предсказать, что Зиновьев будет играть крупную роль в революции и революционном правительстве. Но Зиновьев, несомненно, превзошел ожидания многих.
Я очень хорошо помню, как во время организации III Интернационала меньшевик Дан, бывший тогда еще в России, с кривой усмешкой заявил: "Какая великолепная характеристика III Интернационала -- во главе Зиновьев". Конечно, I Интернационал имел в своей главе Маркса, и тут не может быть никаких сравнений, но интересно знать, кого числил во главе II Интернационала презрительно усмехавшийся Дан? II Интернационал имел в своем штабе в разное время очень больших людей, но, конечно, председатель III Интернационала не побоится сравнения ни с одним из них. Для меня за последнее время фигура Зиновьева сливается именно с этими функциями председателя III Интернационала. Здесь развернулись его огромные способности, и здесь приобрел он свой непререкаемый авторитет.
Уже с самого начала было видно, что Зиновьев не обескуражен подавляюще ответственным постом, который на него был возложен. С самого начала и чем дальше, тем больше, проявлял он изумительное спокойствие в исполнении своих функций. Всегда уравновешенный, всегда находчивый и при этом выходящий с честью из самых трудных условий. О Зиновьеве иногда с улыбкой говорят как о человеке, приобретшем такой гигантский парламентский опыт, что ему нетрудно доминировать над какими угодно оппозициями. Действительно, председательская сноровка у Зиновьева заслуживает всяческого изумления, но, конечно, подчас довольно трудные задачи дипломатии, которые должен разрешать Зиновьев, в значительной степени облегчены ему тем, что в рядах III Интернационала весьма редки такие проявления, которые выходили бы за рамки дисциплины и глубокой дружеской связи.
Все огромное течение дел Интернационала ни в одном своем элементе не ускользает от внимания Зиновьева. Насколько одна личность может охватить мировую политику, настолько это им делается. Кто не знает революционной решимости Зиновьева во всех интернациональных контроверзах, его непримиримости, требовательности, его строгой принципиальности, которые заставляют многих заграничных соседей, а порою отщепенцев в наших собственных рядах говорить о московской железной руке, о русской диктатуре? Но вместе с тем, будучи твердым всюду, где нужно, Зиновьев проявляет максимум гибкости, умение найти компромисс, восстановить нарушенный мир и т. д.
К этому надо прибавить, что Зиновьев стяжал себе славу одного из самых замечательных интернациональных ораторов, а ведь это очень трудно. Одно дело говорить на своем родном языке, как говорит подавляющее большинство наших товарищей по Коминтерну, и другое дело выступать на чужом языке. Хорошо владея немецким языком, Зиновьев тем не менее, как он сам это подчеркивает, отнюдь не говорит на нем, как настоящий немец. Тем более удивительно и тем больше чести ему, что речи его производят всегда колоссальное впечатление не только по своему содержанию, но и по своей страстной и четкой форме. Недаром же буржуазная пресса после знаменитой трехчасовой речи Зиновьева в самых недрах Германии на партейтаге в Галле заявила: "Этот человек обладает демонической силой красноречия".
Эти же черты твердости, искусной тактики и спокойствия при самых трудных обстоятельствах вносит Зиновьев и в свое дело управления Петроградом, что сделало его и на этом посту незаменимым, несмотря на то что Коминтерн много раз возбуждал перед ЦК вопрос о том, чтобы Зиновьев целиком был отдан ему.
Я хочу отметить еще одну черту Зиновьева, его совершенно романтическую преданность своей партии. Обыкновенно в высшей степени деловой и трезвый, Зиновьев в своих торжественных речах по поводу тех или других юбилейных моментов партии подымается до настоящих гимнов любви к ней.
Нет никакого сомнения, что в лице Зиновьева русское рабочее движение выдвинуло не только крупнейшего вождя для себя, но дало в нем, рядом с Лениным и Троцким, одну из решающих фигур мирового рабочего движения.
Сотрудница Коминтерна А. Куусинен в своей книге «Господь низвергает своих ангелов» вспоминает:
Личность Зиновьева особого уважения не вызывала, люди из ближайшего окружения его не любили. Он был честолюбив, хитер, с людьми груб и неотесан… Это был легкомысленный женолюб, он был уверен, что неотразим. К подчиненным был излишне требователен, с начальством — подхалим. Ленин Зиновьеву покровительствовал, но после его смерти, когда Сталин стал пробиваться к власти, карьера Зиновьева стала рушиться.
Семья
Первая жена — Сарра Наумовна Равич (1879—1957), псевдоним — Ольга. Профессиональная революционерка. Член РСДРП с 1903 года. В 1917 году вместе с Лениным, Зиновьевым, второй женой Зиновьева Златой Лилиной, и сыном Зиновьева от второго брака Стефаном в пломбированном вагоне приехала в Россию. После убийства М. С. Урицкого исполняла обязанности комиссара внутренних дел Северной области. Арестовывалась в 1934, 1937, 1946 и 1951 годах. Освобождена в 1954 году.
Вторая жена — Злата Ионовна Лилина (1882—1929), псевдоним Левина Зина. Член РСДРП с 1902 года. Сотрудница газет «Правда», «Звезда», работник Петросовета.
Сын от второй жены — Стефан Григорьевич Радомысльский (1913—1937).
Третья жена — Ласман Евгения Яковлевна (1894—1985). Находилась в ссылках и тюрьмах с 1936 по 1954 годы. Реабилитирована Военной коллегией Верховного Суда РФ 17 марта 2006 года.
Заключение
Летом 1918 Ленин неоднократно обвинял Зиновьева и др. Петроградских членов ЦК в оппозиции, которая проявлялась в игнорировании требования отправить как можно больше рабочих за хлебом в деревню, в удерживании рабочих от массового террора в ответ на убийство В. Володарского. Однако эта осторожность позволила большевикам Петрограда выиграть избирательную кампанию (меньшевики и эсеры потерпели поражение в конце июня на последних относительно свободных выборах в Петроградский Совет) и сорвать всеобщую полит, забастовку, назначенную на 2 июля. Но 30 августа когда был убит М.С. Урицкий, Зиновьев предложил "разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице" (см: Стасова БД., Страницы жизни и борьбы, М., 1960, с. 105). Парт. актив города отказался пойти на эту меру, понимая, что она "обернется против нас в первую голову" (там же). Для выявления "контррев. элементов" решили создать специальные "тройки" по районам. "Красный террор" в Петрограде мало чем отличался от террора в др. местах. И применялся он неоднократно.
В марте 1919 был основан 3-й, Коммунистический интернационал, Зиновьев стал пред. его Исполкома. На 8-м съезде РКП(б) (март 1919) избран чл. ЦК, а на его 1-м пленуме - кандидатом в чл. Политбюро. В окт. 1920 на съезде Независимой с.-д. партии Германии в Галле Зиновьев способствовал ее расколу и принятию левым крылом съезда решения о вступлении в Коминтерн и объединении с компартией. В 1921 разработал 21 условие приема в Коминтерн. Во время дискуссии о профсоюзах (кон. 1920 - нач. 1921) поддерживал Ленина в его борьбе против Троцкого и "рабочей оппозиции". После 10-го съезда РКП(б) (март 1921), подведшего итоги этой дискуссии, пленумом ЦК избран членом Политбюро.
На 12-м (1923) и 13-м (1924) съездах РКП(б) выступал с полит. отчетами ЦК. Вместе с Каменевым и Сталиным вел в это время борьбу против Троцкого. Но в дек. 1925 на 14-м съезде ВКП(б) Зиновьев, поддержанный Каменевым, выступил от имени т.н. "новой оппозиции" с содокладом, в котором оппонировал полит, отчету ЦК, сделанному Сталиным, и потерпел поражение. В 1926 его отстранили от руководства Петроградским Советом и Исполкомом Коминтерна, вывели из Политбюро. Объединение с Троцким привело в 1927 к исключению из ЦК, из партии и к ссылке. В 1928, покаявшись, Зиновьев был восстановлен в партии, назначен ректором Казан, ун-та. Спустя некоторое время возвращен в Москву, введен в редколлегию ж. "Большевик". В конце 1932 вновь исключен из ВКП(б) и отправлен в ссылку, но в 1933 восстановлен в партии и направлен на работу в Центросоюз. Был приглашен на XVII съезд ВКП(б) (янв- февр. 1934), на котором выступил с покаянием и славословием по адресу Сталина и его соратников (см его выступление на съезде - ред.).
После убийства С. М. Кирова в декабре 1934 г. Зиновьев, опять исключенный из партии, был приговорен к 10 годам заключения по сфабрикованному делу «Московского центра». Больше на свободу он не вышел. В августе 1936 г. по делу троцкистско-зиновьевского объединенного центра, который якобы имел целью организацию террористических актов против сталинского партийно-государственного руководства, Зиновьева приговорили к смертной казни. Остались свидетельства, что перед расстрелом он потерял человеческий облик. 13 июня 1988 г. был посмертно реабилитирован.
Примечания
1. «В Краеведческом музее г. Кировограда сохранилась актовая запись, где сообщается, что у мещанина Арона Радомышельского родился сын Овсей-Гершен. Фамилия матери, говорят, была Апфельбаум.» Н. А. Васецкий. Г. Е. Зиновьев: страницы политической биографии. C. 5
2. Бережков В. И. Питерские прокураторы. СПб.: 1998. С. 10
Список использованных источников
1. Васецкий Н. А. Г. Е. Зиновьев: страницы жизни и политической деятельности // Новая и новейшая история. — 1989. — № 4. — С. 111–139.
2. Васецкий Н. А. Г. Е. Зиновьев: страницы политической биографии. — М.: Знание, 1989. — 64 с. — (Новое в жизни, науке, технике. Серия «История и политика КПСС»; № 6).
|