Введение
Репрессивная политика советского государства оказалась в последнее десятилетие в центре общественного внимания. Произошедшие в стране на рубеже 1980-1990-х годов преобразования привели к ликвидации советской власти и началу глубокой трансформации общественного строя. В этих условиях вполне закономерен интерес к тем событиям и явлениям советской истории, которые ранее в силу господствовавших идеологических установок либо замалчивались, либо изучались только с определенной точки зрения. Реабилитация жертв политических репрессий, открытие многих засекреченных ранее архивных материалов, отказ от коммунистической идеологии положили начало всестороннему и более глубокому осмыслению государственных репрессий, как одного из системообразующих факторов советского политического строя. Их изучение вызвано необходимостью понимания не только причин, но и долговременных последствий регулярного репрессивного воздействия на общество, без чего невозможно преодоление тоталитарных тенденций, сохраняющихся в современной политической культуре и общественном сознании.
Комплексное исследование репрессивной политики советского государства предполагает обращение к различным формам ее реализации, в том числе и посредством судебных органов. В 1920-е и особенно в 1930-е годы политические судебные процессы, проводившиеся как в центре, так и на местах, являлись частью повседневной жизни советского общества. В данном контексте под политическим понимается такой судебный процесс, на котором подсудимый в силу антигосударственного характера совершенного или приписанного ему преступления выступает в качестве противника существующего политического режима. Применительно к советской действительности рассматриваемого периода формальным признаком подобных процессов служило привлечение к уголовной ответственности по статьям, карающим за так называемые контрреволюционные преступления. Использование судебной процедуры не столько в целях защиты от противоправных действий политического характера, сколько для прямого подавления, позволяет говорить о таком явлении как судебные репрессии, которые были составной частью репрессивной политики.
Судебный процесс можно считать политическим и в том случае, когда подсудимых судят за неполитические преступления, но само их привлечение к уголовной ответственности инспирировано властями, преследующими определенные политические цели.
В 1920-1930-е годы происходило становление и развитие системы политического судопроизводства. В реализации репрессивной политики советского государства деятельность судов играла особую роль, поскольку репрессии в этом случае осуществлялись с помощью одного из основополагающих общественных институтов. Отсюда возникает проблема изучения возможностей и последствий трансформации традиционных институтов общества в условиях тоталитаризма.
ГЛАВА 1. Политические судебные процессы 1920х годов
Процесс над партией эсеров (1922 год)
Три четверти века назад в московском Доме Союзов проходил первый после гражданской войны и последний неинсценированный от начала и до конца политический процесс – суд над правыми эсерами.
Формально с начала 1922 г. большевики ликвидировали систему «чрезвычаек», создав взамен нее Государственное политическое управление (ГПУ) с более ограниченными полномочиями. Коммунистическая власть публично декларировала намерение рассматривать политические дела "исключительно в судебном порядке". В это же самое время Секретный отдел ГПУ направил в свои подразделения на места циркулярное письмо с предписанием создать в каждой государственной и кооперативной организации тайное "Бюро содействия органам ГПУ", членам которого вменялось в обязанность выявлять у себя "контрреволюционный элемент", то есть, попросту говоря, стучать на своих сослуживцев. Судьбу выявленных "антисоветчиков" решали сами органы во внесудебном порядке. Для демонстрации "судебного порядка" был организован показательный процесс над 12 членами ЦК и 10 активистами партии социалистов-революционеров, длившийся больше двух месяцев. Все центральные газеты отводили ему целые полосы.
Кроме того, к суду привлекли дюжину бывших эсеров (так называемая "вторая группа"), роль которых на процессе сводилась к поддержке обвинения. Дело партии эсеров рассматривалось в высшей судебной инстанции того времени - Верховном Революционном трибунале при ВЦИК. Председательское кресло в нем занял член ЦК РКП(б) Георгий Пятаков, государственным обвинителем выступил не менее видный большевик Николай Крыленко. И судья, и прокурор впоследствии сами оказались на скамье подсудимых в еще более неправом суде - но неизвестно, вспомнили ли перед расстрелом, как приговаривали других.
Основная статья, которую трибунал предъявил обвиняемым первой группы, была ст. 60 нового советского УК, согласно которой участие в организации, действующей в целях совершения преступлений, предусмотренных ст. 57 (контрреволюционные действия, направленные на свержение Советской власти), 58 (вооруженные действия) и 59 (пособничество иностранным государствам), каралось смертной казнью.
Загодя и во время всего судебного разбирательства вокруг обвинительного заключения была раздута мощная пропагандистская шумиха: эсеров третировала пресса (особенно отличились Бухарин и Маяковский, Демьян Бедный, карикатуристы Владимир Дени и Борис Ефимов), устраивались демонстрации с кровожадными лозунгами и т.д.
Однако, к защите подсудимых подключился Социалистический интернационал и многие западные левые интеллектуалы. Независимая русская "общественность" тщетно пыталась вещать на процессе устами лучших дореволюционных адвокатов социал-демократического направления. Защитников травили так же, как подсудимых, - советская власть ясно давала понять, что никакой защиты для своих противников терпеть не будет. В ответ на протесты адвокатов по поводу давления на суд Пятаков заявил, что трибунал одобряет демонстрации, исходя из "революционного понимания пролетарского права". Все закончилось тем, что иностранных защитников вынудили покинуть страну, а в отношении русских адвокатов (среди которых были председатель Политического Красного Креста Николай Муравьев и защищавший Бейлиса Александр Тагер) решили не церемониться и просто выслали их из Москвы.
Эсерам пришлось защищаться самим. Они отвергли большинство предъявленных им обвинений и использовали гласный суд как трибуну, выступив с обличениями политики большевизма. Аркадий Альтовский заявил, что большевики превратили Россию "в огромную каторжную тюрьму для народа". Лев Герштейн предсказывал, что коммунистическая власть приведет "не к социализму, а к ужаснейшей реакции". Такого власть тоже стерпеть не могла - с тех пор политических подсудимых стали специально готовить к процессам, и на суде они уже только каялись в преступлениях, придуманных следователями. Традиция поведения на суде, сформированная еще народниками 1870-х, оборвалась до послесталинских времен, когда ее возродили диссиденты.
Конечно, процессом эсеров правящая партия сводила счеты с популярной оппозиционной партией, некогда выигравшей у нее выборы в Учредительное Собрание (11 обвиняемых были депутатами "учредилки"). Цинично закрывая глаза на свои же постановления, власть судила эсеров за грехи, совершенные до объявленных ею амнистий участникам Гражданской войны.
Революционный трибунал приговорил 12 подсудимых к смертной казни, остальных - к тюремному заключению. После того как против смертного приговора была организована международная кампания с участием Анатоля Франса, Фритьофа Нансена, Максима Горького и других "властителей дум", Президиум ВЦИК не отменил, а лишь приостановил его исполнение, поставив его в зависимость от дальнейшего поведения загнанной в подполье партии, то есть превратил "смертников" в заложников. Борьба заключенных вылилась в серию голодовок и закончилась самоубийством одного из них - рабочего Сергея Морозова. Только тогда власти пересмотрели приговор и заменили эсерам смертную казнь на тюремное заключение. Однако, за исключением Альтовского, никто из осужденных больше на свободу никогда не вышел: все они погибли в лагерях и ссылках.
Таким образом, процесс над партией эсеров стал своеобразным прологом в целой серии политических процессов над неугодными режиму общественно-политическими силами и отдельными личностями.
Усиление репрессий. «Шахтинское дело»
«Шахтинское дело» было сфабриковано в 1928 году в Шахтинском районе Донбасса по обвинению большой группы руководителей и специалистов угольной промышленности из ВСНХ, треста «Донуголь» и шахт во вредительстве и саботаже. Официально оно именовалось как «Дело об экономической контрреволюции в Донбассе». Обвиняемым вменялась в вину не только «вредительская деятельность», но и создание подпольной организации, установление конспиративной связи с московскими вредителями и с зарубежными антисоветскими центрами.
Расследование было организовано по предложению полномочного представителя ОГПУ в Северном Кавказе Е. Г. Евдокимова и начальника экономического отдела Северо-Кавказского управления ОГПУ К. И. Зонова. Шахтинское дело было подготовлено ОГПУ, а затем передано в Специальное присутствие Верховного суда под председательством Вышинского. Е. Г. Евдокимов заявил о том, что аварии, происходящие на шахтах треста «Донуголь» являются непосредственным результатом антисоветской деятельности нелегальной контрреволюционной вредительской организации, состоящей из дореволюционных технических специалистов[1]
.
Следствие велось группой следователей ОГПУ, в частности Курским, Федотовым, которые выполняли поручение, целью которого было получить «чистосердечные признания», придать делу характер общегосударственного[2]
. После рассмотрения вопроса прошли массовые аресты. Всего было обвинено 53 человека. Cудебные заседания проходившие в колонном зале Дома Союзов начались 18 мая 1928 и продолжались 41 день. Кроме государственных обвинителей (Крыленко и Рогинский) в заседаниях принимали участие 42 общественных обвинителя. Обвиняемых защищали 15 адвокатов. На суде присутствовали многочисленные журналисты и зрители. Лишь 10 из 53 подсудимых полностью признали все предъявленные им обвинения.
Решением суда 11 человек были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу. Инженеры Н. Н. Горлецкий, Н. А. Бояринов, Н. К. Кржижановский, А. Я. Юсевич и служащий С.3. Будный были расстреляны 9 июля 1928 г.[3]
. Для шести остальных (Н. Н. Березовский, С. П. Братановский, А. И. Казаринов, Ю. Н. Матов, Г. А. Шадлун и Н. П. Бояршинов) расстрел был заменен 10 годами. Четверо обвиняемых (в том числе два германских подданных) были оправданы и четверо (в том числе один германский подданный) приговорены к условным срокам наказания. Остальные — к лишению свободы сроком от 1 до 10 лет с поражением в правах на срок от 3 до 5 лет.
Согласно материалам обвинительного заключения, разоблаченная советскими рабочими и органами ОГПУ в начеле 1928 года организация вредителей, состоящая из инженеров и техников, работавших до революции в угольной промышленности (Матов, Калганов, Березовский и др.), бывших шахтовладельцев и акционеров (Самойлов, Колодуб и др.), меньшевиков: инженер Калнин, техник Васильев:
«1. охватывала собой не только наиболее крупные рудоуправления Донбасса и руководящий центр Донугля, но имела своих сторонников и активных членов среди высшего руководящего технического персонала каменноугольной промышленности в Москве;
2. была связана с такими же организациями в других отраслях промышленности;
3. одновременно была связана... с органами и деятелями иностранных держав, не имеющими никакого отношения к каменноугольной промышленности, как таковой;
4. ставила своей задачей не только экономическое вредительство, но и прямое оказание помощи неприятелю в момент грядущей подготовляемой капиталистическим миром интервенции»[4]
.
Согласно материалам следствия, указание на необходимость начала вредительских действий было отдано служащим бывшими владельцами на совещании владельцев и инженеров в Ростове на Дону в 1920 году во время съезда совета горнопромышленников, который происходил после освобождения Донбасса частями Красной Армии. До 1924 года инженеры выполняют указания в индивидуальном порядке, с 1922 пытаются восстановить связь с организаторами вредительства, используя личную переписку. С 1922 года на рудниках формируются вредительские организации, которые получают деньги от бывших собственников «за сохранение в порядке отобранных у них шахт, за переоборудование и улучшение их и, наконец, за сокрытие от советской власти наиболее ценных месторождений с тем, чтобы наиболее важные подземные богатства к моменту падения Советской власти могли быть возвращены хозяевам нетронутыми и неистощенными. На финансирование вредительской деятельности зарубежной разведкой и контреволюцией было выделено до 700 тысяч рублей. При этом, технический персонал шахт и рудников свои вредительские действия отрицал, объясняя их «неполадками»[5]
.
«Шахтинское дело» не стало единственным актом выявления и наказания «экономических контрреволюционеров — вредителей». Процесс получил большой резонанс и показал о так нызываемых специалистах — вредителях, организовавших «третий этап подрывной работы международной буржуазии против СССР», еще по словам В. И. Ленина, буржуазные специалисты «…насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать еще годы[6]
». В необходимости борьбы с контрреволюцией среди техников и специалистов заявляется на съездах партии, к активной борьбе по выявлению призывает И. В. Сталин: «...Нельзя считать случайностью так называемое шахтинское дело. «Шахтинцы» сидят теперь во всех отраслях нашей промышленности. Многие из них выловлены, но далеко еще не все выловлены. Вредительство буржуазной интеллигенции есть одна из самых опасных форм сопротивления против развивающегося социализма. Вредительство тем более опасно, что оно связано с международным капиталом»[7]
.
После завершения «шахтинского дела» наступление на техническую интеллигенцию продолжилось с еще большим размахом. Под ударом оказались и остававшиеся относительно независимыми научно-технические общественные организации. Так, 27 августа 1929 была упразднена Всероссийская ассоциация инженеров (ВАИ), обвиненная в «пособничестве вредительству», корпоративности и элитарности, оторванности от рабочих и техников.
ГЛАВА 2. Политические судебные процессы 1930х годов
Процесс Промпартии и
«Трудовой крестьянской партии (ТКП)» (1930-1932).
Провалы и неудачи социально-экономической политики ВКП(б) в конце 20 — начале 30 гг. вынудили партийное руководство переложить вину за срывы темпов индустриализации и коллективизации на «вредителей» из числа «классовых врагов». Сразу после «Шахтинского процесса» в 1928 году в стране были произведены аресты, захватившие работников Наркомата путей сообщения. Главных обвиняемых (Н.К. фон Мекка и А.Ф.Величко) не удалось подготовить к открытому процессу, аналогичному «шахтинскому», и они были расстреляны весной 1929 года.
Очередные «громкие» процессы готовились ОГПУ после арестов в 1930 году трех крупных групп специалистов. Первая включала верхушку инженерии и ученых (Л.К.Рамзин, В.А.Ларичев и др.), вторая — известных аграрников, служивших в Наркомфине и Наркомземе (Н.Д.Кондратьев, А.В.Чаянов и др.), третья — экономистов и плановиков, бывших членов партии меньшевиков, работавших в Госплане, ЦСУ и других хозяйственных и научных учреждениях (В.Г.Громан, Н.Н.Суханов-Гиммер и др.). Соответственно ОГПУ сфабриковало три антисоветских подпольных партии: «Промпартию», «Трудовую крестьянскую партию» и «Союзное бюро ЦК РСДРП(м)».
Как свидетельствуют опубликованные в 1990 году в журнале «Коммунист» (№11) письма И.В.Сталина, он не только внимательно следил за ходом следствия, но и указывал В.Р.Менжинскому, какие показания требуются от арестованных. Он писал, в частности: «...сделать одним из самых важных узловых пунктов новых (будущих) показаний верхушки ТКП, «Промпартии» и особенно Рамзина вопрос об интервенции и сроке интервенции... Если показания Рамзина получат подтверждение и конкретизацию в показаниях других обвиняемых (Громан, Ларичев, Кондратьев и Ко), то это будет серьезным успехом ОГПУ»[8]
.
В ноябре 1930 года газета «Известия» опубликовала обвинительное заключение по делу «Промпартии». В нем указано, что за истекшие два года усилиями ОГПУ раскрыт ряд вредительских организаций, действовавших под руководством единого руководящего центра. Констатируется, что «материалы по делу раскрытой, наконец, ОГПУ к./р. организации, называвшей себя «Промышленной Партией» или «Советом Союза Инженерных организаций», объединившей в единую организацию все отдельные вредительские организации по различным отраслям промышленности и действовавшей не только по указаниям международных организаций бывших русских и иностранных капиталистов, но и в связи и по прямым указаниям правящих сфер и генерального штаба Франции по подготовке вооруженного вмешательства и вооруженного свержения Советской власти — подтвердили целиком эти выводы».
По данным следствия в состав ЦК Промпартии входили инженеры П.И.Пальчинский (расстрелян по приговору коллегии ОГПУ по делу о вредительстве в золото-платиновой промышленности), Л.Г.Рабинович (осужден по «шахтинскому процессу»), С.А.Хренников (умер во время следствия), А.А.Федотов, С.В.Куприянов, В.А.Ларичев, профессор Н.Ф.Чарновский. Главой «Промпартии» был объявлен профессор Л. К. Рамзин — директор Теплотехнического института, член Госплана и ВСХН. Основные пункты обвинения строились на его показаниях во время следствия и суда.
Процесс по делу «Контрреволюционной организации союза инженерных организаций (Промышленная партия)» состоялся 25 ноября — 7 декабря 1930 года. Л.К.Рамзин и остальные четверо подсудимых были приговорены к расстрелу, замененному по решению ВЦИК десятью годами тюремного заключения. В 1936 году Л.К.Рамзина освободили по амнистии, а в 1943 году за выдающиеся научные изобретения ему была присуждена Сталинская премия. Многие осужденные по делу «Промпартии» также вскоре были амнистированы.
Кроме основного дела были сфабрикованы т.н. отраслевые дела «Промпартии» о «вредительстве»: в угольной промышленности, в нефтяной промышленности, в металлопромышленности, в текстильной промышленности, в химической секции Госплана, в лесной промышленности, в цементной промышленности, в электротехнической промышленности, в области топливо-снабжения, в энергетической промышленности, в энергетической военной промышленности, в энергетике транспорта, в Наркомате путей сообщения, т.н. «ленинградская группа», т.н. «профсоюз инженерно-технических работников», т.н. экономической группы в ВСНХ, т.н. «отраслевой к/р организация «Промпартии» в Госплане» и др.[9]
На процессе «Промпартии» прозвучали обвинения в адрес арестованных по делу «Трудовой крестьянской партии» Н.Д.Кондратьева, А.В.Чаянова, Н.П.Макарова, Л.Н.Литошенко, Л.Б.Кафенгауза и других. Готовился новый открытый политический процесс. Об этом, в частности, свидетельствует письмо И.В.Сталина В.М.Молотову в начале сентября 1930 года: «Разъяснение в печати «дела» Кондратьева целесообразно лишь в том случае, если мы намерены передать это «дело» в суд. Готовы ли мы к этому? Считаем ли нужным передать «дело» в суд? Пожалуй, трудно обойтись без суда. Между прочим: не думают ли гг. обвиняемые признать свои ошибки и порядочно оплевать себя политически, признав одновременно прочность соввласти и правильность метода коллективизации? Было бы недурно». Однако, спустя некоторое время И.В.Сталин дал новую директиву: «Подождите с делом передачи в суд кондратьевского «дела». Это не совсем безопасно. В половине октября решим этот вопрос совместно. У меня есть некоторые соображения против». Можно предположить, что причиной отказа от публичного суда послужило поведение на следствии Н.Д.Кондратьева, который, хотя и признал «прочность соввласти» и «правильность метода коллективизации», но отвел обвинения в подготовке интервенции, а также волна протестов видных западных деятелей науки, литературы и искусства (А.Эйнштейн, М.Планк, Г.Манн и др.) против гонений на советских ученых.
21 сентября 1931 года В.Р.Менжинский утвердил обвинительное заключение по делу «Центрального Комитета контрреволюционной вредительской организации «Трудовая Крестьянская Партия». К моменту составления обвинительного заключения Коллегией ОГПУ уже были осуждены: по делу Московской областной организации ТКП — 68 человек; по делу Ленинградской областной организации — 106; по делу Северо-Кавказской организации — 120; по делу Нижегородской Краевой организации — 24; по делу Областной организации в Центрально-Черноземной области — 132; по делу Западной областной организации — 174; по делу Средне-Волжской организации — 107; по делу Западно-Сибирской организации — 35; по делу Крымской организации — 26; по делу Украинской организации — 143; по делу Уральской областной организации — 26; по делу Ивановской областной организации — 96; по делу Нижне-Волжской организации — 56. Всего на периферии, по неполным данным, было арестовано в связи с делом ТКП 1296 человек.
Название «Трудовая крестьянская партия» было изобретено следствием для того, чтобы связать обвиняемых с организацией «Крестьянская Россия», созданной в 20-х годах в Праге эсером С.С.Масловым, с которым Н.Д.Кондратьев был довольно близко знаком. В декабре 1927 года «Крестьянская Россия» получила наименование «Трудовой крестьянской партии».
Согласно обвинительному заключению, лица, проходящие по делу, были признаны виновными в том, что входили в состав нелегальной «Трудовой крестьянской партии», ставившей своей целью свержение Советской власти и создание буржуазно-демократической республики. Им также вменялось в вину проведение вредительства в различных отраслях сельского хозяйства, связь с руководителями контрреволюционных организаций, вербовка в контрреволюционную организацию специалистов сельского хозяйства, а также преступная связь с иностранными гражданами.
Обвиняемые по делу ТКП так и не были выведены на открытый процесс. 26 января 1932 года состоялось заседание коллегии ОГПУ, которая вынесла постановление заключить в концлагерь: сроком на 8 лет — профессора Тимирязевской сельскохозяйственной академии, директора Конъюнктурного института Н.Д.Кондратьева; профессора Тимирязевской академии, члена Президиума Земплана Наркомзема РСФСР Н.П.Макарова; профессора Московского планово-экономического института, начальника валютного управления, члена Коллегии Наркомфина СССР Л.Н.Юровского; сроком на 5 лет — профессора Тимирязевской академии, члена Коллегии Института крупного хозяйства и консультанта правления Зернотреста А.В.Чаянова; профессора Тимирязевской академии, редактора журнала «Вестник сельского хозяйства» А.Г.Дояренко; профессора Тимирязевской академии и МГУ А.А.Рыбникова; сроком на 3 года с заменой этого наказания высылкой на тот же срок — профессора Тимирязевской академии, научного сотрудника Госплана СССР Л.Н.Литошенко; профессора Тимирязевской академии, заведующего опытным отделом Наркомзема РСФСР С.К.Чаянова; профессора МГУ и Института промышленности и труда Л.Б.Кафенгауза; сроком на 3 года с заменой этого наказания ограничением в месте жительства на тот же срок — старшего экономиста Наркомзема РСФСР А.В.Тейтеля; доцента Московского планового института и консультанта Наркомфина СССР И.Н.Леонтьева; сроком на 3 года с последующим освобождением от наказания — профессора Тимирязевской академии и редактора журнала «Агропром» А.О.Фабриканта.
За арестованных по делу ТКП ходатайствовал академик Н.И.Вавилов. Это обстоятельство, в частности, послужило в 1941 году основанием для обвинения в том, что он «является одним из руководителей антисоветской организации, именовавшейся «Трудовая крестьянская партия».
В 1937-38 гг. многие из осужденных по делу ТКП были вновь арестованы и приговорены к расстрелу (А.В.Чаянов, А.В.Тейтель — в 1937; А.А.Рыбников, Н.Д.Кондратьев, Л.Н.Юровский — в 1938; Л.Н.Литошенко скончался в лагере в 1943 году).
Массовые репрессии. «Большой террор» и московские процессы.
За период с сентября 1936 по ноябрь 1938 года, когда органы НКВД возглавлял Николай Ежов, разразились беспрецедентные репрессии, затронувшие все слои населения: от руководителей Политбюро до простых советских граждан, которых арестовывали на улицах только для того, чтобы обеспечить «квоту подлежащих подавлению контрреволюционных элементов».
В течение 1935–1936 годов на повестке дня стоял вопрос о дальнейшей судьбе насильно выселенных раскулаченных. Несмотря на запрет покидать место, к которому они были приписаны, о чем им постоянно напоминали, спецпоселенцы все чаще и чаще появлялись среди свободных трудящихся. В докладе, датируемом августом 1936 года, Рудольф Берман, начальник ГУЛАГа, писал: «Многие спецпереселенцы, работавшие на протяжении нескольких лет в смешанных бригадах с вольнонаемными рабочими, пользуются «довольно свободным режимом». Становится все сложнее их вернуть на место жительства. Они приобрели специальность, администрация предприятия не намерена их отпустить, они ухитрились добыть паспорт, женились на вольнонаемных, имеют свое хозяйство...».
Многочисленные спецпоселенцы, приписанные к месту жительства возле больших промышленных предприятий, имели тенденцию растворяться в местном рабочем классе; были и такие, кто старался убежать подальше. Большое число беглецов без документов присоединялось к бандам «социальных отщепенцев» и хулиганов, все чаще встречавшихся вблизи городов. Проверка, произведенная осенью 1936 года в некоторых комендатурах, обнаружила нетерпимую, с точки зрения властей, ситуацию: так, в районе Архангельска на месте осталось только 37 000 поселенцев из 89 700, которым следовало бы здесь жить.
Навязчивая идея о «кулаке-саботажнике, просочившемся на предприятие», и «кулаке-бандите, бродящем вокруг города», поясняет, почему именно эта категория в первую очередь должна была стать искупительной жертвой в большой операции, проведенной Сталиным с начала июля 1937 года.
2 июля 1937 года Политбюро направило местным властям телеграмму с приказом «немедленно арестовать всех бывших кулаков и уголовников, расстрелять наиболее враждебно настроенных из них после рассмотрения их дела тройкой [комиссией, состоящей из трех членов: первого секретаря районного комитета партии, прокурора и регионального руководителя НКВД] и выслать менее активные, но от этого не менее враждебные элементы. Центральный комитет предлагает представить ему в пятидневный срок состав троек, а также число тех, кто подлежит расстрелу и выселению».
В последующие недели Центр получил собранные местными властями данные, на базе которых Ежов подготовил приказ № 00447 от 30 июля 1937 года и представил его в тот же день на Политбюро. В рамках предполагаемой операции 259 450 человек должны были быть арестованы, из них 72 950 человек расстреляны. Эти цифры были не окончательными, так как ряд регионов еще не прислал свои «соображения». Как и при раскулачивании, во всех районах были получены из Центра квоты для каждой из двух категорий (1-я категория – расстрел; 2-я категория – заключение на срок от 8 до 10 лет). [10]
Заметим также, что элементы, на которые была направлена эта операция, относились к разнообразным социальным и общественно-политическим группам: рядом с раскулаченными и уголовными элементами фигурировали «элементы социально опасные», члены антисоветских партий, бывшие «царские чиновники», «белогвардейцы» и т.д. Эти ярлыки навешивали на любого подозрительного, принадлежал ли он к партии, был ли выходцем из интеллигенции или из народа. Что касается списков подозрительных, компетентные службы ОГПУ, потом НКВД имели достаточно времени, чтобы подготовить их и при необходимости пускать в ход.
Приказ от 30 июля 1937 года давал местным руководителям право запросить в Москве разрешение на составление дополнительных списков. Семьи приговоренных к лагерным работам или расстрелянных также могли быть арестованы сверх положенной квоты.
С конца августа Политбюро было буквально завалено просьбами о повышении квот. С 28 августа по 15 декабря 1937 года оно утвердило различные предложения по дополнительному увеличению квот в общем до 22 500 человек на расстрел, 1б 800 – на заключение в лагеря. 31 января 1938 года оно приняло по предложению НКВД квоту на 57 200 человек, из которых следовало казнить 48 000. Все операции должны были быть закончены к 15 марта 1938 года. Но на и этот раз местные власти, которые были с предыдущего года несколько раз подвергнуты чистке и обновлены, сочли уместным продемонстрировать свое рвение. С 1 февраля по 29 августа 1938 года Политбюро утвердило дополнительные цифры на 90 000 человек.
Таким образом, операция, которая должна была длиться четыре месяца, растянулась более чем на год и коснулась 200 000 человек сверх тех квот, которые были оговорены вначале. Всякий подозреваемый в «плохом» социальном происхождении был потенциальной жертвой. Уязвимы были также все те, кто жил в приграничной зоне или в той или иной степени имел контакты с иностранцами, были ли они военнопленными или родом из семей, эмигрировавших из СССР. Такие люди, а также радиолюбители, филателисты, эсперантисты имели шанс попасть под обвинение в шпионаже. С 6 августа по 21 декабря 1937 года по крайней мере 10 операций того же типа, что проводились по приказу НКВД № 00447, были запущены Политбюро и исполнителем его воли НКВД с целью «ликвидировать» национальность за национальностью как «шпионские и диверсионные группы»: немцев, поляков, японцев, румын, финнов, литовцев, эстонцев, латышей, греков, турок. За 15 месяцев с августа 1937 по ноябрь 1938 года в ходе операций, направленных против «шпионов», многие сотни тысяч были арестованы.
Процедуры осуждения арестованных были различными для разных групп. Так, дела крупных политиков, военных, экономистов, представителей интеллигенции, т.е. лиц, находящихся на виду и всем известных, обсуждались военными судами и специальными сессиями НКВД. Ввиду обширности проводимых на местах операций правительство в конце 1937 года предписало организовать на региональном уровне так называемые тройки, состоящие из прокурора, руководителя НКВД и начальника милиции. Эти тройки действовали необычайно быстро, т.к. должны были соответствовать установленным Центром квотам. Для этого достаточно было пустить в ход старые списки подозреваемых ОГПУ. Следствие носило весьма упрощенный характер; «тройки» (а также двойки, состоявшие из руководителя местного НКВД и прокурора) пропускали через свои руки сотни дел в день, в «альбомном порядке», как это подтверждает, например, недавняя публикация Ленинградского мартиролога», ежегодника, в котором месяц за месяцем, начиная с августа 1937 года, перечислены репрессированные ленинградцы, арестованные и приговоренные к смерти на основе 58 статьи Уголовного кодекса. Срок между арестом и смертным приговором составлял от нескольких дней до нескольких недель. Смертный приговор без апелляции исполнялся в течение нескольких дней. В большинстве репрессивных операций, таких, например, как «ликвидация кулаков», начатая 30 июля 1937 года в рамках специальной операции по «ликвидации шпионов и диверсантов»; «ликвидация преступных элементов», начатая 12 сентября 1937 года; «депортация семей врагов народа» и т.д., шансы отдельных обывателей быть арестованными только потому, что органам надо было выполнить квоту, часто зависели от случая. Случайности могли носить «географический» характер (например, у лиц, живущих в приграничной полосе, шансов на арест было гораздо больше). Многое зависело также от особенностей биографии: в опасности находились те, кто был в той или иной степени связан с заграницей или имел иностранное происхождение; опасности подвергались и однофамильцы намеченных к аресту. В случае, если в списке число лиц было недостаточным, местные власти всегда умели найти выход и выполнить «норму».
Более всего известны преступления в отношении партийных кадров, именно эти преступления были разоблачены первыми на XX съезде партии. В своем докладе Хрущев подробно осветил этот вид репрессий, направленных в первую очередь против пяти верных сталинистов, членов Политбюро – Постышева, Рудзутака, Косиора, Чубаря и Эйхе; уничтожены были также 98 из 139 членов Центрального комитета, 1108 из 1966 делегатов XVII съезда партии (1934 год). Репрессии коснулись и руководства комсомола: 72 из 93 членов и кандидатов в члены Центрального комитета ВЛКСМ были арестованы и расстреляны, также как 319 из 385 его областных секретарей и 2210 из 2750 районных секретарей. В общем, все обкомы и райкомы партии и комсомола «на местах» подозревались Центром в саботаже «безусловно правильных» решений, исходящих из Москвы; они якобы создавали препятствия эффективному контролю властей над тем, что происходит в стране, и потому были полностью обновлены. Во всегда находящемся под подозрением Ленинграде, где ранее партией руководил Зиновьев, а после убийства Кирова – Жданов и начальник местного НКВД Заковский, арестовали более 90% всех партийных кадров. Но они составили лишь малую часть от тех ленинградцев, которые были арестованы в 1936–1939 годах19. Для стимуляции чисток эмиссары из Центра в сопровождении войск НКВД были направлены в провинцию со специальной миссией, образно определенной газетой «Правда» как «выкуривание и уничтожение троцкистско-фашистских клоповников».
Из отрывочных статистических данных, которыми мы располагаем, известно, что некоторые регионы были «вычищены» особо тщательно: в первую очередь, удар снова пал на Украину. За один только 1938 год после назначения Хрущева главой коммунистической партии Украины более 106 000 человек были арестованы на Украине (и большинство из них расстреляны). Из 200 членов Центрального комитета компартии Украины выжили только трое. По аналогичному сценарию прошли чистки во всех районных и местных комитетах партии, где были организованы десятки открытых процессов над коммунистическими вожаками.
В отличие от процессов при закрытых дверях или тайных заседаний троек, где судьба обвиняемого решалась за несколько минут, открытые процессы над коммунистическими руководителями республик, краев и областей имели популистскую окраску, выполняли важную пропагандистскую функцию. Они были направлены на создание более тесной связи между «представителями народа, честными простыми борцами, носителями справедливых решений», и главой партии и разоблачали местных партработников, «новых феодалов, всегда довольных собой, которые своим бесчеловечным отношением нарочно плодят недовольных и озабоченных, создавая резерв для троцкистов» (Сталин, речь 3 марта 1937 года). Как большие процессы в Москве, так и публичные процессы на местах, запись заседаний которых подробно воспроизводилась местной прессой, сумели – с позиций популизма – сплотить массы. Процессы разоблачали заговорщика, главную фигуру идеологии того времени, и выполняли некую карнавальную функцию (поскольку власть имущие превращались в их ходе в негодяев, а «простые люди» выступали как «носители справедливости»). Эти общественные процессы стали, по меткому выражению Анни Кригель, «чудовищным механизмом социальной профилактики».
Репрессии, направленные против местных партийных руководителей, естественно, представляли только надводную часть айсберга. Приведем в пример Оренбургскую область, о которой мы знаем из материалов местного управления НКВД, озаглавленных: «Операции по ликвидации подпольных троцкистско-бухаринских групп, а также других контрреволюционных объединений, проведенные в период с 1 апреля по 18 сентября 1937 года» (т.е. до вступления в дело Жданова, чья миссия имела целью ускорение «чисток»)20.
В этой местности были арестованы на протяжении пяти месяцев:
· 420 троцкистов, все кадры, имеющие отношение к политике и экономике и занимающие руководящие должности;
· 120 правых, все значительные местные руководители.
Эти 560 партийных руководителей составляли около 45% местной номенклатуры. Следствием миссии Жданова в Оренбурге стало еще 598 арестованных и расстрелянных. В этой области, как и в других областях, с осени 1937 года большинство политических и экономических руководителей были удалены и заменены новым поколением, так называемыми выдвиженцами: Брежневым, Косыгиным, Устиновым, Громыко, словом, будущим Политбюро 70-х годов.
Тем не менее наряду с тысячами арестованных коммунистических руководителей под удар попали рядовые члены партии, «вычищенные» коммунисты, не имеющие ни титулов, ни наград, а также обыкновенные граждане, внесенные ранее в списки неблагонадежных, – именно они стали основными жертвами террора.
Возьмем один из рапортов Оренбургского НКВД:
«...– арестованы более двух тысяч членов правой военно-японской организации казаков (из них около 1500 расстреляны);
– арестованы более 1500 офицеров и царских чиновников, сосланных в 1935 г. из Ленинграда в Оренбург [речь идет только «о социально чуждых элементах», сосланных после убийства Кирова в разные регионы страны];
– около 250 человек арестованы по так называемому польскому делу;
– приблизительно 95 человек были арестованы по делу об уроженцах Харбина;
– 3290 человек [арестованы] в процессе операции по ликвидации бывших кулаков;
– 1399 человек при ликвидации преступных элементов».
Таким образом, если прибавить сюда еще 30 комсомольских работников и 50 курсантов из местного военного училища, всего было репрессировано НКВД за пять месяцев около 7 500 человек, и все это еще до усиленных репрессий, протекавших в период командировки сюда Андрея Жданова. Каким бы впечатляющим ни казался арест 90% кадров местной номенклатуры, он представляет собой лишь незначительный процент от общего числа не разделяемых на категории граждан, репрессированных в ходе специальных операций, одобренных Политбюро и, в частности, Сталиным.
Однако некоторые категории были «прорежены» с пристрастием: это дипломаты и сотрудники Народного комиссариата по иностранным делам, попавшие под обвинение в шпионаже, а также чиновники из хозяйственников, директора заводов, подозреваемые во вредительстве. Среди дипломатов высокого ранга арестованы (и в большинстве своем расстреляны) Крестинский, Сокольников, Богомолов, Юренев, Островский, Антонов-Овсеенко, занимавшие посты в Берлине, Лондоне, Пекине, Токио, Бухаресте и Мадриде.
В некоторых комиссариатах почти все без исключения чиновники стали жертвами репрессий. Так, в Народном комиссариате станкостроения была обновлена вся администрация; были арестованы все директора заводов (кроме двух), связанных с этой отраслью. То же самое было сделано в других промышленных секторах, в частности в авиастроении, в кораблестроении, в металлургии, на транспорте, о чем мы располагаем лишь отрывочными сведениями. По окончании Большого террора Каганович объявил на XVIII съезде партии (март 1939 года), что «в 1937 и 1938 годах руководители тяжелой индустрии были полностью обновлены, тысячи новых выдвиженцев были назначены на руководящие посты вместо разоблаченных вредителей и шпионов. Теперь у нас есть такие кадры, с которыми нам по плечу будет любая задача, которую нам даст товарищ Сталин».[11]
Среди партийных кадров, наиболее жестоко пострадавших во времена «ежовщины», оказались также руководители зарубежных коммунистических партий и члены Коммунистического Интернационала, проживавшие в роскошном отеле в Москве23. Среди арестованных коммунистических руководителей были Хайнц Нойманн, Герман Реммеле, Фриц Шульц, Герман Шуберт, все бывшие члены Политбюро немецкой компартии; Лео Флиг, секретарь ее Центрального комитета; Генрих Зускинд и Вернер Хирш, оба главных редактора «Роте Фане», Гуго Эберлейн, делегат немецкой Компартии на учредительной конференции Коммунистического Интернационала. В феврале 1940 года, через несколько месяцев после заключения германо-советского договора, 570 немецких коммунистов были заключены в московские тюрьмы или переданы в руки гестапо на пограничном мосту в Бресте.
Большой террор настиг и венгерских коммунистов. Бела Кун, застрельщик венгерской революции 1919 года, был арестован и казнен, как и 12 других народных комиссаров, членов эфемерного коммунистического правительства в Будапеште, нашедшего «убежище» в Москве. Около 200 итальянских коммунистов были арестованы (среди них Паоло Роботти, родственник Тольятти), так же, как 100 югославских коммунистов (среди них генеральный секретарь партии Горкич и Влада Чопич – секретарь-организатор и руководитель Интернациональных бригад, а вместе с ними три четверти членов Центрального комитета).
Но дороже всего заплатили поляки. Положение польских коммунистов было особенным: Коммунистическая партия Польши отпочковалась от партии польской социал-демократии Королевства Польского и Литвы, в 1906 году она стала автономной организацией внутри социал-демократической партии России. Связи между русской и польской партиями, одним из руководителей которой до 1917 года был не кто иной как Дзержинский, были очень тесными. Из многочисленных польских социал-демократов карьеру в партии большевиков сделали тот же Дзержинский, Менжинский, Уншлихт (все руководители ВЧКГПУ), Радек... и это только самые известные имена.
В 1937-1938 годах Коммунистическая партия Польши была фактически полностью ликвидирована. Двенадцать членов ее Центрального комитета, находившегося в России, были казнены, так же, как и все польские представители в высших инстанциях Коммунистического Интернационала. 28 ноября 1937 года Сталин подписал документ, предполагающий «чистку» Коммунистической партии Польши. Обычно, когда вся партия была вычищена, Сталин подбирал новый руководящий состав, который принадлежал к одной из враждующих группировок, появившихся в ходе чисток В случае Польской коммунистической партии все фракции были обвинены в том, что они «следовали инструкциям секретных служб польских контрреволюционеров». 1б августа 1938 года Исполнительный комитет Коммунистического Интернационала проголосовал за роспуск Коммунистической партии Польши. Как объяснил Мануильский, «агентам польского фашизма удалось занять все ключевые посты в Польской коммунистической партии».
Следующими жертвами «чисток» стали советские руководители Коммунистического Интернационала, обвиненные в недостаточной бдительности: Кнорин, член Исполнительного комитета, Миров-Абрамов, начальник отдела по связям с зарубежными странами, Алиханов, начальник отдела кадров, а также сотни других. Все они были ликвидированы. Только очень редкие руководители, прямо не связанные со Сталиным, такие как Мануильский и Куусинен, пережили «чистку» Интернационала.
Еще одна категория, затронутая репрессиями в 1937–1938 годах, о которых мы располагаем точными данными, – военные24.11 июня 1937 года пресса объявила, что специальный военный суд, заседавший при закрытых дверях, приговорил к смерти за предательство и шпионаж маршала Тухачевского, бывшего заместителя наркома обороны и главного организатора реформ в армии, которого часто со времен Польской военной кампании 20-х годов противопоставляли Сталину и Ворошилову; к смерти приговорили еще семерых военачальников: Якира (командующего войсками Киевского военного округа), Уборевича (командующего Белорусским военным округом), Эйдемана, Корка, Пугну, Фельдмана, Примакова. За десять последующих дней было арестовано 980 человек, из них 21 комкор и 37 комдивов. Дело о «военном заговоре», приписываемом Тухачевскому и его «сообщникам», было подготовлено за несколько месяцев. В мае 1937 года главные участники заговора были арестованы На «энергичных» допросах (во время реабилитации, двадцать лет спустя, когда изучалось дело Тухачевского, было отмечено, что страницы показаний маршала запачканы кровью, а это значит, что он был подвергнут пыткам), в которых принимал участие сам Ежов, обвиняемые признались в своих «преступлениях» незадолго до приговора суда. Сталин лично следил за всем ходом следствия. 15 мая через посла в Праге он получил фальсифицированное досье, изготовленное нацистскими секретными службами, в котором были многочисленные письма, которыми Тухачевский якобы обменивался с немецким командованием НКВД умело манипулировал даже немецкими спецслужбами.
За два года Красная Армия лишилась:
- 3 маршалов из 5 (Тухачевский, Егоров, Блюхер, два последних были устранены один за другим в феврале и октябре 1938 года);
- 13 командармов из 15;
- 8 флагманов флота из 9;
- 50 комкоров из 57;
- 154 комдивов из 186;
- 16 армейских комиссаров из 16;
- 25 корпусных комиссаров из 28.
С мая 1937 года по сентябрь 1938 года 35 020 офицеров были арестованы или уволены из армии. Неизвестно, сколько еще их было казнено. Приблизительно 11 000 (среди них генералы Рокоссовский и Горбатов) были снова призваны на службу в армию между 1939 и 1941 годами. Но новые «чистки» начались после сентября 1938 года, и шли они так «успешно», что общее число арестов среди кадровых офицеров достигло в период Большого террора, по самым серьезным оценкам, 30 000 из общего числа 178 00025. Получается, что «чистка» в Красной Армии коснулась несколько меньшего числа лиц, чем обычно считают, но при этом значительно пострадал командный состав. Результаты же подобной политики сказались во время советско-финляндской войны 1940 года и в начале Великой Отечественной войны.
Несмотря на гитлеровскую угрозу, к которой Сталин, по правде говоря, относился значительно менее серьезно, чем такие руководители, как Бухарин или Литвинов (нарком по иностранным делам до апреля 1939 года), он, не колеблясь, пожертвовал большей частью лучших офицеров Красной Армии ради полного её обновления, заполнения такими кадрами, которые ничего не могли помнить из военных эпизодов времен гражданской войны. Они не могли изобличить Сталина как слабого военного руководителя, им не могло прийти в голову что-либо оспаривать, как это мог бы сделать, например, Тухачевский. Они ничего не знали о политических и военных решениях Сталина конца 30-х годов, в особенности, о его поисках путей сближения с нацистской Германией.
Интеллигенция – еще одна социальная группа, ставшая жертвой Большого террора, о которой мы располагаем относительно полной информацией26. Сложившись как вполне определенная социальная группа, русская интеллигенция с середины XIX столетия всегда была в центре сопротивления деспотизму и насилию. Естественно, она подверглась «чистке» в первую очередь и в особенности жестоко. Следует различать несколько волн репрессивных действий: репрессии 1922 и 1928–1931 годов, которые были относительно умеренными, а также репрессии марта-апреля 1937 года, когда кампания в прессе обличала «уклонизм» в области экономики, истории, литературы. На самом же деле под прицелом оказались все области знания и творчества, соперничество и борьбу амбиций выдавали за антисоветские доктрины и враждебные политические установки. Так, в области исторической науки все ученики Покровского, умершего в 1932 году, были арестованы. Профессора, читающие общие лекции и выходящие таким образом на большие студенческие аудитории, были особенно подвержены ударам, о малейшем их критическом высказывании тут же сообщали прилежные стукачи. Университеты, институты и академии были основательно «вычищены», в особенности в Белоруссии (где 87 из 105 академиков были арестованы как «польские шпионы») и на Украине. В этой республике первая «чистка» «буржуазных националистов» была проведена в 1933 году: тысячи представителей украинской интеллигенции были арестованы за «превращение украинской Академии наук, Института Шевченко, Сельскохозяйственной академии, Украинского института марксизма-ленинизма, так же, как Народных комиссариатов просвещения, земледелия и юстиции, в оплот национализма и контрреволюции» (речь Постышева 22 июня 1933 года). Большой террор 1937–1938 годов завершил операцию, начавшуюся четырьмя годами раньше.
Под волну репрессий попали в эти годы также научные круги, не имеющие прямого отношения к политике, идеологии, экономике или обороне. Самые большие авторитеты в аэронавтике, такие, как авиаконструктор Туполев или стоявший у истоков первой советской программы по освоению космического пространства Королев, были арестованы и сосланы в одну из спецчастей НКВД, описанную Солженицыным в романе В круге первом. Также почти полностью (27 из 29) были арестованы астрономы Пулковской обсерватории, почти все ученые, занимающиеся статистикой в Центральном статистическом управлении, так как они осмелились отказаться от публикации сфальсифицированных результатов Всесоюзной переписи населения и тем самым осуществили к январю 1937 года «глубокое нарушение элементарных основ статистической науки и правил управления»; под прицелом оказались также многочисленные лингвисты, которые выступили против официально одобряемой Сталиным теории лингвиста-марксиста Марра; сотни биологов, которые противились шарлатанству «официального биолога» Лысенко. Среди наиболее известных жертв – директор Института генетики профессор Левит, директор Института зерна Тулайков, ботаник Яната и президент Сельскохозяйственной академии им. Ленина, крупный ученый, академик Вавилов, арестованный б августа 1940 года и умерший в тюрьме 26 января 1943 года.
Обвиненные в защите буржуазной или враждебной точки зрения, в уходе от «норм социалистического реализма», писатели, публицисты, театральные деятели, журналисты заплатили тяжелую дань в годы «ежовщины». Около двух тысяч членов Союза писателей были арестованы, сосланы в лагеря или расстреляны. Среди них – автор Одесских рассказов и Конармии Исаак Бабель (расстрелянный 27 января 1940 года), писатели Борис Пильняк, Иван Катаев, поэты Николай Клюев, Николай Заболоцкий, Осип Мандельштам, Гурген Маари, Тициан Табидзе. Арестованы были также музыканты (композитор Джелаев, дирижер Миколадзе), из театральных деятелей среди первых необходимо назвать великого режиссера Всеволода Мейерхольда. В начале 1938 года театр Мейерхольда был закрыт как «враждебный советскому искусству». Отказавшись от публичного признания своих ошибок, В. Мейерхольд был арестован в июне 1939 года, его пытали и казнили 2 февраля 1940 года.
За эти годы власти попытались «окончательно ликвидировать» «последние остатки духовенства». Скрытые от народа результаты Всесоюзной переписи января 1937 года показали, что очень большое число населения, приблизительно 70%, несмотря на различное давление, положительно ответили на вопрос: «Считаете ли вы себя верующим?». Тогда советские руководители решили начать третье и последнее наступление на церковь. В апреле 1937 года Маленков направил Сталину служебную записку, в которой предложил считать пройденным этапом все законы по делам религий, принятые до сих пор, и отменить закон от 8 апреля 1929 года. «Этот закон, – пояснял он, – легализировал активность некоторой части духовенства и членов сект, которые могут создать враждебную советской власти разветвленную организацию. Пришло время с этим покончить, одновременно расправившись с клерикальными организациями и церковной иерархией»27. Тысячи священников и подавляющее большинство архиереев снова были отправлены в лагеря, но на этот раз очень большое их число было расстреляно. Двадцать тысяч церквей и мечетей, еще действовавших в 1936 году, были закрыты, в начале 1941 года их оставалось менее тысячи. Что касается официально зарегистрированных в начале 1941 года служителей культа, их число составило 5665 (больше половины от этого числа появились за счет присоединенных к СССР в 1939–1941 годах прибалтийских государств, областей Польши, Западной Украины и Молдавии), тогда как в 1936 году их было в России свыше 24 00028.
Большой террор – внутренняя политика, проводимая высокими партийными инстанциями, т.е. Сталиным, который имел неограниченную полноту власти над своими коллегами из Политбюро, – преследовал две цели.
Первая заключалась в том, чтобы подчинить себе гражданскую и военную бюрократию, состоящую из молодых, воспитанных в сталинском духе кадров. Как сказал Каганович на XVIII съезде: «Этим молодым кадрам по плечу будет любая задача, которую даст товарищ Сталин». До этого момента группы руководящих кадров на местах представляли собой смешение разнородных «буржуазных специалистов», сформированных бывшим режимом, и большевистскими кадрами, часто мало компетентными, но воспитанными в духе коллективизма времен гражданской войны. Зачастую административные работники пытались защитить свой профессионализм, свою административную логику или, проще говоря, автономию, свои сети клиентуры, чтобы не подчиняться слепо идеологическому волюнтаризму и приказам из Центра. Кампания по «обмену партбилетов» 1935 года столкнулась с трудностями – пассивным сопротивлением местных коммунистических руководителей, а также с отказом большинства служащих статистического управления «приукрашивать» результаты переписи в январе 1937 года, приводя их в соответствие с пожеланиями Сталина. Это заставило сталинских руководителей задуматься о качестве тех административных кадров страны, которые были у них в распоряжении. Стало очевидно, что значительная часть кадров, были ли они коммунистами или нет, совсем не готова следовать любому приказу, исходящему из Центра. Самым срочным делом для Сталина теперь стала замена этих людей более «действенными», т.е. более послушными.
Второй целью Большого террора стало окончательное устранение всех «социально опасных элементов», что звучало весьма расплывчато. Как было сказано в Уголовном кодексе, «социально опасным» признается тот, кто совершил хотя бы одно антиобщественное действие, кто имеет отношения с криминальной средой или в прошлом был уличен в чем-либо подобном. Согласно такому определению, «социально опасной» считалась вся обширная группа «бывших»: именно она становились чаще всего объектом репрессий в прошлом – бывшие меньшевики, бывшие эсеры, бывшие преступники, бывшие царские чиновники и т.д. Все эти «бывшие» были уничтожены Большим террором в соответствии со сталинской идеей, прозвучавшей на пленуме Центрального комитета в феврале – марте 1937 года: «С приближением социализма нарастает классовая борьба, загнивающий класс ожесточается».
Во время речи на пленуме Центрального комитета в феврале-марте 1937 года Сталин настоял на принятии положения об «окружении СССР, единственной страны, строящей социализм, вражескими державами», Сталин утверждал, что пограничные государства, в частности Финляндия, страны Прибалтики, а также Польша, Румыния, Турция и Япония с помощью Франции и Великобритании заслали в СССР армии шпионов и диверсантов, задача которых – помешать строительству социализма в СССР. «Уникальное государство становится «священным» со «священными границами», которые также стали линиями фронта против постоянно существующей угрозы со стороны внешнего врага». Неудивительно, что в этом контексте началась охота за шпионами, т.е. за теми, кто имел хотя бы какой-нибудь, пусть небольшой, контакт с «другим миром»; ликвидация мифической «пятой колонны» стала сутью Большого террора.
Рассматривая основные категории жертв: руководящие кадры и специалисты, социально чуждые элементы («бывшие»), шпионы, – мы можем понять как, собственно, работал этот жуткий механизм, пожравший за два года почти семьсот тысяч человек.
Заключение
Таким образом, мы можем констатировать, что практика политических процессов против оппозиции советской власти, начатая в 1922 году с показательного процесса над эсерами, в итоге трансформировалась в массовые сталинские репрессии 1930-х годов, в которых судебная власть выступала в качестве карательного аппарата партии.
Многие историки рассматривают сталинские репрессии как продолжение политических репрессий со стороны большевиков в Советской России, которые начались сразу после Октябрьской революции 1917 года. При этом жертвами репрессий становились не только активные политические противники большевиков, но и люди, просто выражавшие несогласие с их политикой. Репрессии проводились также по социальному признаку (против бывших полицейских, жандармов, чиновников царского правительства, священников, а также бывших помещиков и предпринимателей). Однако ряд исследователей, в основном придерживающихся левых политических взглядов, в том числе марксистов, считающих себя противниками сталинизма, например, троцкисты, считают сталинские репрессии отходом советского руководства от политики большевиков. При этом подчеркивается, что значительная часть жертв сталинских репрессий была членами Коммунистической партии, партийными, советскими, военными и прочими руководящими деятелями.
Однако, какой бы точки зрения мы не придерживались, бесспорным является прежде всего тот факт, что репрессивные действия сталинского правительства привели к нивелированию в массовом и индивидуальном сознании роли права в целом и отдельных правовых институтов (таких как органы судебной власти и др.), что увеличило разрыв между обществом и властью в СССР.
Список литературы
1. Аграновский А. Люди-вредители. Шахтинское дело. М.-Л., 1928.
2. Белковец Л. П. “Большой террор” и судьба немецкой деревни в Сибири (конец 1920-1930-х гг.). Межд. союз нем. культуры. М: Варяг. 1995
3. Викторов Б.А. Без грифа “секретно”: записки военного прокурора. -М.:Юридическая литература. 1990.
4. Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 г. до наших дней. М., 2000.
5. Ивницкий Н. А. Репрессивная политика советской власти в деревне. М.,2000
6. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР./ Под ред. д-ра ист. наук В. В. Шелохаева., Изд-во «Мосгорархив», 2002 г.
7. Кислицын С.А. Шахтинское дело. Начало сталинских репрессий против научно-технической интеллигенции в СССР. Ростов-на-Дону, 1993.
8. Куманев В.А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. М., 1991.
9. Курскова Г.Ю. Тоталитарная система в СССР: истоки и пути преодоления. М., 2000.
10. Медведев Ж.А.Сталин и еврейская проблема: Новый анализ. — М.: //«Права человека», 2003.
11. Морозов К. Н. Судебный процесс социалистов-революционеров и тюремное противостояние (1922—1926): этика и тактика противоборства / К. Н. Морозов. М.: РОССПЭН, 2005.
12. Попов В. П. Государственный террор в советской России. 1923—1953 гг.: Источники и их интерпретации // Отечественные архивы. 1992. № 2
13. Ратьковский И. С., Ходяков М. В. История Советской России: СПб. Издательство «Лань», 2001.
14. Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998.
15. Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1996.
[1]
Аграновский А. Люди-вредители. Шахтинское дело. М.-Л., 1928. С. 29
[2]
Кислицын С.А. Шахтинское дело. Начало сталинских репрессий против научно-технической интеллигенции в СССР. Ростов-на-Дону, 1993. С. 125
[3]
Ратьковский И. С., Ходяков М. В. История Советской России. СПб. Издательство «Лань», 2001. С. 257
[4]
Б.Сергеев, В.Плесков. Шахтинцы. История вредительства, суд, приговор. М., 1928. С. 55
[5]
Б.Сергеев, В.Плесков.
Шахтинцы. История вредительства, суд, приговор. М., 1928. С. 55
С. 75
[6]
.Сергеев, В.Плесков. Шахтинцы. История вредительства, суд, приговор. М., 1928.Б С. 130
[7]
.Сергеев, В.Плесков. Шахтинцы. История вредительства, суд, приговор. М., 1928.С. 153
[8]
Соломон П. Советская юстиция при Сталине. М., 1998. С. 105
[9]
Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30е годы. М: «Российская политическая энциклопедия»(РОССПЕН)., 1996 г. С.234
[10]
Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 г. до наших дней. М., 2000. С. 167
[11]
|