Послеоктябрьская эмиграция из России характер, состав, идеология - контрольная работа

ГОУ ВПО «Башкирская академия государственной службы и управления при Президенте Республики Башкортостан»

Кафедра истории государства и права

Контрольная работа по курсу

«Отечественная история»

Тема 26

Послеоктябрьская эмиграция из России:

характер, состав, идеология.

Выполнил: студент 1 курса

Факультета ГМУ

(второе высшее)

Ханнанов Динар Маратович

Проверил: профессор,

Кандидат исторических наук

Федько Р.А.

Уфа - 2009

СОДЕРЖАНИЕ

1. Основные понятия

2. Эмиграция из Российской империи

3. Волны эмиграции из СССР

4. Эмиграция и революция (“Первая волна”)

5. Значение эмиграции первой волны

1. Основные понятия

Миграции, или пространственное перемещение населения, являются одним из весьма сложных историко-демографических феноменов, определяющих собой многие черты современной общественной, а также политической и экономической жизни.

В контексте демографической науки миграции тождественны механическому движению населения и подразумевают то или иное соотношение оттока и притока населения в том или ином месте (сальдо миграции). Наряду с соотношением рождаемости и смертности, или естественным движением населения, миграции, или механическое движение населения, являются двумя компонентами, определяющими динамику населения.

Существенным признаком миграции является и их характер – добровольная или принудительная, легальная или нелегальная и т.д. Это особенно актуально для XX века, столь изобиловавшего проявлениями насилия и жестокости, заметно проявившими себя и в миграционных процессах.

При этом различаются миграции внутренние, осуществляемые в пределах одного государства, и внешние, или международные, подразумевающие пересечение мигрантами государственными границ и, как правило, существенную перемену их статуса. Применительно к внешним миграциям отток населения ассоциируется с эмиграцией, а приток – с иммиграцией. Кроме того, существуют и такие разновидности внешних миграций как репатриация и оптация.

Эмиграция (от латинского “emigro” - “выселяюсь”) - это выезд граждан из своей страны в другую на постоянное местожительство или на более или менее длительный срок по политическим, экономическим или иным мотивам. Как и любой вид миграции, она может быть как принудительной, так и добровольной.

Соответственно, эмигранты - это те, кто покинул или кому пришлось покинуть родную страну и прожить вдалеке от нее долгое время, иногда весь остаток жизни. Так сказать, “командированные” (например, дипломаты), хотя тоже подолгу находятся за границей, в число эмигрантов не входят. Не относятся к ним и те (как правило, это представители состоятельного дворянства, научной и художественной интеллигенции), кто на несколько месяцев или даже лет выезжал за границу на учебу или лечение, или же попросту предпочитал время от времени жить или работать заграницей.

Иммиграция (от латинского «immigro» - «вселяюсь») - это вселение в некое принимающее их государство граждан другого государства, которое они были вынуждены покинуть на длительное время или навсегда по политическим, религиозным, экономическим или иным причинам. Соответственно, иммигранты – это те, кто приехал в ту или иную, для него чужую, страну и поселился в ней.

Факторы, выталкивающие людей из одной страны и факторы, притягивающие их в другую страну, бесконечно вариативны и образуют бесчисленные сочетания. Мотивы эмиграции, как и мотивы иммиграции, разумеется, поддаются групповой интерпретации и классификации (экономические, политические, религиозные, национальные), но всегда в них присутствовал и будет присутствовать личный, сугубо индивидуальный мотив – и нередко решающий.

Своеобразной формой иммиграции является репатриация (от латинского «repatriatio» - «возвращение на родину»), или возвращение на родину и восстановление в правах гражданства эмигрантов из той или иной страны - ее бывших граждан или же представителей населяющих ее народов. Репатриантами могут быть как лица, непосредственно эмигрировавшие в свое время из этой страны, так и их дети и иные потомки. Поэтому, применительно к репатриации, нередко оперируют и понятием «историческая родина», или «родина предков», положенным в обоснование, в частности, иммиграции евреев или армян из всех стран мира в Израиль или в Армянскую ССР, или этнических немцев из стран бывшего СССР, Польши и Румынии в ФРГ.

Еще одной существенной в нашем случае разновидностью международных (внешних) миграций являются оптации (от латинского «optatio» - «желание»), или переселение вследствие необходимости для населения самоопределиться и выбрать гражданство и место проживания. Как правило, это происходит при ликвидации того или иного государства или изменении границ двух соседних государств, что ставит перед всеми лицами, проживавшими на изменившей свой статус территории, проблему выбора принадлежности к старой или новой государственности, а в ряде случаев – и проблему оставления насиженных жилищ. Соответственно, та же проблема возникает и при взаимном обмена территориями между соседними государствами, что затрагивает, разумеется, и население.

2. Эмиграция из Российской империи

Начало истории русской эмиграции принято возводить к XVI веку - ко времени Ивана Грозного: первым политическим эмигрантом в таком случае был князь Курбский. Век XVII ознаменовался и первыми «невозвращенцами»: ими, судя по всему, стали те молодые дворяне, кого Борис Годунов послал в Европу учиться, но в Россию они не вернулись. Самые известные российские эмигранты дореволюционного времени - это, пожалуй, Гоголь, Герцен, Тургенев (Франция и Германия, 1847-1883), Мечников (Париж, 1888-1916), Пирогов, Ленин и Горький, а самый известный “командировочный” - скорее всего Тютчев.

Как правовое понятие эмиграция в дореволюционном российском законодательстве отсутствовало. Переход россиян в иное гражданство запрещался, а срок пребывания за границей ограничивался пятью годами, после чего нужно было ходатайствовать о продлении срока. В противном случае человек утрачивал гражданство и подлежал, в случае возвращения, аресту и вечной ссылке; имущество же его автоматически переходило в Опекунский совет. Начиная с 1892 года, эмиграция допускалась лишь применительно к евреям: но им в таком случае категорически воспрещалась любая форма репатриации.

Никаких иных регуляторов эмиграции не было. Соответственно, не было и ее адекватного учета. Статистика фиксировала исключительно лиц с легитимными паспортами, легально пересекавших границы империи.

Но надо сказать, что до середины XIX столетия и сами по себе случаи эмиграции были едва ли не единичными. Потом они несколько участились (главным образом по политическим мотивам), но число прибывающих в Россию неизменно превышало число ее покидающих. И только накануне и, в особенности, после крепостной реформы 1861 года положение серьезно изменилось: выезд за рубежи России, а стало быть и эмиграция, стал поистине массовым явлением.

Хотя и вписываясь в эти временные рамки, но все же несколько особняком стоит такой нетривиальный случай как массовая эмиграция в Турцию так называемых “мухаджиров” – горцев из покоренного Западного Кавказа. За 1863-1864 годы в Турцию из Кубанской области ушло 398 тысяч адыгов, абазин и ногайцев, потомки которых и по сей день проживают как в Турции, так и в других странах Ближнего Востока, Западной Европы и США.

В отличие от послереволюционной, эмиграцию дореволюционную обычно делят не на хронологические волны, а на четыре типологические группы со смешанными основаниями деления: трудовая (или экономическая), религиозная, еврейская[1] и политическая (или революционная). В первых трех группах безоговорочно преобладала межконтинентальная эмиграция (главным образом в США и Канаду), а в случае политической эмиграции - от Герцена и до Ленина - всегда доминировало европейское направление.

Трудовая, или экономическая эмиграция, бесспорно, была самой массовой. За 1851-1915 гг. Россию с ее аграрной перенаселенностью покинуло 4,5 млн. человек, в основном крестьян, ремесленников и чернорабочих. В то же время рост эмиграции еще какое-то время не сопровождался формированием и ростом российской диаспоры, поскольку подавляющее большинство дореволюционных эмигрантов сами были иностранноподанными, в основном, выходцами из Германии (более 1400 тысяч человек), Персии (850 тысяч) Австро-Венгрии (800 тысяч) и Турции (400 тысяч человек)[2]. Тому же вторят и данные В. Оболенского (Осинского): за 1861-1915 годы из Российской империи выехало 4,3 млн. человек, в том числе почти 2,7 млн. – еще в ХIХ веке[3]. Правда, большая часть эмигрантов выезжала не из России в ее нынешних границах, а из ее западных губерний – сегодняшних Украины, Белоруссии, Молдавии, стран Балтии.

Начиная с 1870-х годов европейское и азиатское направления эмиграции сменились на американское (от 2/3 до 4/5 из числа выехавших). За 1871-1920 годы в Канаду, США и другие страны Нового Света переселилось около 4 млн. человек. Коэффициент репатриации эмигрантов, по некоторым оценкам, составлял 18%[4].

В количественном исчислении религиозная эмиграция, затронувшая главным образом духоборов, молокан и старообрядцев, была незначительной. Она развернулась в самом конце XIX века, когда около 7,5 тысячи духоборов переселились в Канаду и США. В 1900-е годы в США (главным образом в Калифорнию) переселилось 3,5 тысячи молокан[5].

Эмиграция евреев с территории России началась после 1870 года, и с самого начала она ориентировалась на Новый Свет, и в первую очередь на США, где с момента провозглашения американской конституции, евреи пользовались точно такими же гражданскими и религиозными правами, как и христиане[6]. Евреи составляли более 40% эмигрантов из России. Среди 1732,5 тысячи уроженцев России, зафиксированных в США переписью 1910 года, на них приходилось 838, на поляков - 418, литовцев - 137, немцев - 121, а на русских - всего 40,5 тысячи человек[7].

С этой точки зрения нелегко отчленить еврейскую эмиграцию от, скажем, трудовой. Она содержала в себе элементы еще и религиозной, а в немалой степени и политической эмиграции. Вместе с тем приверженность еврейских эмигрантов из России традициям русской культуры и русского языка и в то время представляли собой так же нечто не вполне заурядное.

Американский исследователь Ц. Гительман справедливо отмечает: "Ни одна группа евреев не мигрировала так часто, в такой большой численности и с такими серьезными последствиями как евреи России и бывшего СССР. Массовая эмиграция российских/советских евреев сыграла важную роль в формировании двух самых больших еврейских общин мира - США и Израиля"[8].

За 1880-1890 годы в США прибыло 0,6 млн. евреев, за 1900-1914 - еще 1,5 млн., а всего за 1880-1924 годы - 2,5 млн. евреев из Восточной Европы, главным образом из России. Из 3,7 млн. евреев, проживавших в США в 1930 году, на выходцев из Восточной Европы приходилось не менее 80%, из них львиную долю (от 60% и выше) составляли евреи из России, главным образом, из местечек. Все это была, в основном, молодежь, а если по профессиям - то среди них преобладали ремесленники, мелкие торговцы и музыканты. В Америке же многие из них переквалифицировались в наемных рабочих, что, кстати, привело к формированию крупного еврейского пролетариата и сильных профсоюзов. Серьезную помощь новичкам оказывали их родственники, а также еврейские филантропические организации, созданные представителями еврейских иммигрантов предыдущей волны[9].

За 1870-1890 годы в США переселились 176,9 тысячи российских евреев, а к 1905 году их число достигло 1,3 млн. [10] Всего за 1881-1912 годы, по данным Ц. Гительмана, из России эмигрировало 1889 тысяч евреев, из них 84% в США, 8,5% - в Англию, 2,2% - в Канаду и 2,1% - в Палестину. В этот период, напомним, российские евреи составляли около 4% населения Российской империи, но на них приходилось до 70% всей еврейской эмиграции в США, 48% всей иммиграции в США из России и 44% всей эмиграции из России[11].

Большинство еврейских иммигрантов из России селилось в общем-то там же, где и их предшественники из предыдущей (“немецкой”) волны: они жили главным образом на северо-востоке страны - в штатах Нью-Йорк (более 45%), Пенсильвания (около 10%), Нью-Джерси (5%), а также в Чикаго и других городах. При этом жили они, как правило, в неблагоустроенных и перенаселенных трущобах, в своего рода гетто с собственными обычаями и традициями; с «немецкими» евреями «российские» на локальном уровне почти не смешивались.

Количественный пик еврейской эмиграции из России в США пришелся на 1900-е годы - 704,2 тысячи человек[12]. С конца XIX века усилилась еврейская эмиграция в Канаду - 70 тысяч человек за 1898-1920 годы, что составило около 50% иммиграции из России и 80% еврейской иммиграции в Канаду. Примерно столько же евреев эмигрировало до 1914 года в Палестину.

Политическая эмиграция из России была, может быть, и не столь многочисленна (соответствующей статистики, разумеется, никем и не велось), сколь сложна и представительна для всего широкого, с трудом поддающегося внятной классификации, спектра политических оппозиционных сил в России. Вместе с тем как никакая другая она была внутренне хорошо организована и структурирована: достаточно отметить, что только в Европе политические эмигранты из России издавали между 1855 и 1917 годами 287 наименований газет и журналов![13] К тому же несравненно лучше, чем эмиграция из дореволюционной России в целом, она поддается условной периодизации. А.В. Попов, в частности, выделяет два этапа: 1) народнический, ведущий свое начало от эмиграции в 1847 году Герцена и заканчивающийся в 1883 году образованием в Женеве марксистской группы “Освобождение труда”, и 2) пролетарский (или, точнее, социалистический), гораздо более массовый и сложнее структурированный (более 150 партий различной ориентации)[14].

Российское правительство стремилось всячески воспрепятствовать политической эмиграции, пресечь или затруднить ее «подрывную» деятельность за границей; с рядом стран (в частности, и с США) оно заключило соглашения о взаимной выдаче политических эмигрантов, что ставило их фактически вне закона.

Первая мировая война привела к резкому спаду международных миграций, прежде всего трудовых и в особенности межконтинентальных (одновременно резко возросли внутренние миграции, что связано в первую очередь с потоками беженцев и эвакуированных, спасающихся от наступающих войск противника: последующее же их возвращение бывало, как правило, лишь частичным). Она резко ускорила революционную ситуацию и внесла тем самым свой «вклад» в победу большевиков и левых эсеров. Сразу же после Октябрьской революции началась массовая эмиграция самых различных социальных групп российского населения, не имеющих оснований отождествлять себя с классом, диктатура которого была провозглашена.

3. Волны эмиграции из СССР

В общих чертах уже сложилась и общепризнанна традиционная схема периодизации российской эмиграции после 1917 года, эмиграции из Советского Союза. Она состояла как бы из четырех эмиграционных ”волн”, резко отличающихся друг от друга по причинам, географической структуре, продолжительности и интенсивности эмиграции, по степени участия в них евреев и т.д.

Это скорее образное, чем научное понятие – «волна». Оно широко распространено и терминологически устоялось, но в то же время оно не без труда выдерживает нагрузку научного понятия и термина. Их, вероятно, правильнее было бы называть не волнами, а периодами, соответствующими тем или иным хронологическим рамкам; за волнами же следовало бы сохранить несколько иную, более им свойственную нагрузку – интервалов концентрированного проявления самого явления, или, иными словами, всплесков, вспышек или пиков эмиграции.

Поэтому, обозначая в скобках хронологические рамки той или иной волны, нужно отдавать себе отчет в том, что они указывают не более чем на время собственно переселения, то есть на первую фазу эмиграции. В то же время имеются и другие фазы, или этапы, по своему значению не менее важные, чем первая, и они имеют иные хронологические рамки. Например, фаза консолидации эмигрантов, формирования их общественных организаций и прессы, или же фаза их социально-экономической интеграции в жизнь принявшего их государства, по отношению к которому они являются уже не эмигрантами, а иммигрантами и т.д.

Первая волна (1918-1922) - военные и гражданские лица, бежавшие от победившей в ходе революции и Гражданской волны советской власти, а также от голода. Эмиграция из большевистской России, по разным оценкам, составляла от 1,5 до 3 млн. человек. Однако (за исключением разве что “философских пароходов” с полутора сотней душ на борту) это все-таки были беженцы, а не депортанты. Здесь, безусловно, не учтены оптационные передачи населения, обусловленные тем, что части территории бывшей Российской империи в результате Первой мировой войны и революционных событий либо отошли к соседним государствам (как Бесарабия к Румынии), либо стали самостоятельными государствами, как Финляндия, Польша и страны Балтии (здесь же следует упомянуть и Украину, Белоруссию, страны Закавказья и Средней Азии и даже Дальневосточную республику – государства, с некоторыми из которых у России даже были договоры по оптации; однако, их реализация чаще всего отставала от аннексии этих стран РСФСР)[15].

В 1921 году под эгидой Лиги Наций была создана Комиссия по расселению беженцев (Refugees Settlement Comission), председателем которой стал Фритьоф Нансен. В 1931 году было основано так называемое "Ведомство Нансена" (Nansen-Amt), а в 1933 году заключена конвенция о беженцах. Международные (так называемые “нансеновские”) паспорта, вместе с помощью Фонда Нансена и других организаций, помогли выжить и ассимилироваться миллионам людей, в том числе и еврейским беженцам из Германии.

Вторая волна (1941-1944) - лица, перемещенные за границы СССР в ходе Второй мировой войны и уклонившиеся от репатриации на родину (“невозвращенцы”). Aнализ[16] принудительной репатриации советских граждан привел нас к оценке числа “невозвращенцев” не более чем в 0,5-0,7 млн. человек, включая и граждан прибалтийских республик (но не включая поляков, вскоре после войны репатриировавшихся с территории СССР).

Третья волна (1948 – 1989/1990) - это, по сути, вся эмиграция периода “холодной войны”, так сказать, между поздним Сталиным и ранним Горбачевым. Количественно она укладывается приблизительно в полмиллиона человек, то есть близка результатам “второй волны”.

Четвертая волна (1990 - по настоящее время) - это, по сути, первая более или менее цивилизованная эмиграция в российской истории. Как отмечает Ж.А. Зайочковская, «…она все больше характеризуется чертами, типичными в наше время для эмиграции из многих стран, предопределяется не политическими, как прежде, а экономическими факторами, которые толкают людей ехать в другие страны в поисках более высоких заработков, престижной работы, иного качества жизни и т.п.»[17]. Ее количественные оценки нужно обновлять ежегодно, поскольку волна эта хотя уже и не в самом разгаре, но далеко еще не закончилась[18].

А. Ахиезер предложил следующую шестизвенную схему периодизации эмиграции из России - три этапа перед революцией и три этапа после, а именно: 1) до 1861; 2) 1861-1890-е годы; 3) 1890-е - 1914; 4) 1917-1952; 5) 1952 - 1992 и 6) после 1 января 1993 - даты вступления в действие Закона о въезде и выезде, принятого еще народными депутатами СССР в 1991 году[19]. Очевидно, что четвертому этапу соответствуют так называемые “первая и вторая волны” эмиграции из Советской России, пятому - “третья волна”, шестому - “четвертая” (частично). Думается, что объединение в один период первых двух “волн” едва ли исторически оправдано, равно и как отсчет последнего - посттоталитарного - периода с 1993 года: упомянутый Закон был более или менее проформой, - гораздо более значимым событием с практической точки зрения стала горбачевская либерализация этнических миграций еще на рубеже 1986-1987 годов, приведшая к резкому скачку эмиграции уже в 1987 году и к самому настоящему ее “буму” уже в 1990 году.

4. Эмиграция и революция (“Первая волна”)

Первую эмигрантскую волну называют еще Белой эмиграцией, и понятно почему. После поражений Белой Армии на Северо-Западе первыми военными эмигрантами стали части армии генерала Юденича, интернированные в 1918 году в Эстонии. После поражений на Востоке другой очаг эмиграционной диаспоры (примерно в 400 тыс. чел.) образовался в Маньчжурии с центром в Харбине. После поражений на Юге пароходы, отправлявшиеся из черноморских портов в тылу отступающих деникинских и врангелевских войск (главным образом Новороссийска, Севастополя и Одессы), как правило, брали курс на Константинополь, ставший на время “Малой Россией”.

Перед революцией численность российской колонии в Маньчжурии составляла не менее 200-220 тысяч человек, а к ноябрю 1920 года - уже не менее 288 тысяч человек[20]. С отменой 23 сентября 1920 года статуса экстерриториальности для российских граждан в Китае все русское население в нем, в том числе и беженцы, перешло на незавидное положение бесподданных эмигрантов в чужом государстве, то есть на положение фактической диаспоры[21]. На протяжении всего бурного периода Гражданской войны на Дальнем Востоке (1918-1922 годы) здесь наблюдалось значительное механическое движение население, заключавшееся, однако, не только в притоке населения, но и в значительном его оттоке - вследствие колчаковских, семеновских и прочих мобилизаций, реэмиграции и репатриации в большевистскую Россию.

Первый серьезный поток русских беженцев на Дальнем Востоке датируются началом 1920 года - временем, когда уже пала Омская директория; второй - октябрем-ноябрем 1920 года, когда было разгромлена армия так называемой “Российской Восточной окраины” под командованием атамана Г.М. Семенова (одни только регулярные его войска насчитывали более 20 тысяч человек; они были разоружены и интернированы в так называемых «цицикарских лагерях», после чего переселены китайцами в район Гродеково на юге Приморья); наконец, третий, - концом 1922 года, когда в регионе окончательно установилась советская власть (морем выехали лишь несколько тысяч человек, основной поток беженцев направлялся из Приморья в Маньчжурию и Корею, в Китай, на КВЖД их, за некоторыми исключениями, не пропускали; некоторых даже высылали в советскую Россию[22]).

Следует указать на то любопытное обстоятельство, что, наряду с “белой”, в Китае, в частности, в 1918-1922 годах в Шанхае, некоторое время существовала и “красная” эмиграция, впрочем, немногочисленная (около 1 тысячи человек). После окончания гражданской войны в Приморье большинство революционеров вернулись на Дальний Восток. В ноябре 1922 года - как бы “на смену” им - на кораблях эскадр контр-адмиралов Старка и Безуара прибыли 4,5 тысячи белоэмигрантов; в сентябре 1923 года к ним присоединились и остатки дальневосточной флотилии с беженцами на борту. Положение эмигрантской колонии в Шанхае, по сравнению с Европой и Харбином, было несравненно более тяжелым, в том числе и из-за невозможности конкуренции с китайцами в сфере неквалифицированного труда[23]. Второй по численности, но, может быть, первой по предприимчивости русской эмигрантской колонией во внутреннем Китае была община в Тяньцзине. В 1920-х здесь проживало около двух, а в 1930-х уже около 6 тысяч русских. По несколько сотен российских эмигрантов разместились в Пекине и в Ханьчжоу.

Вместе с тем в Китае, а именно в Синьцзяне на северо-западе страны, имелась еще одна значительная (более 5,5 тысячи человек) русская колония, состоявшая из казаков генерала Бакича и бывших чинов белой армии, отступивших сюда после поражений на Урале и в Семиречье: они поселились в сельской местности и занимались сельскохозяйственным трудом[24].

Общая же людность русских колоний в Маньчжурии и Китае в 1923 году, когда война уже закончилась, оценивалась приблизительно в 400 тысяч человек[25]. Из этого количества не менее 100 тысяч получили в 1922-1923 годах советские паспорта[26], многие из них - не менее 100 тысяч человек - репатриировались в РСФСР (свою роль тут сыграла и объявленная 3 ноября 1921 года амнистия рядовым участникам белогвардейских соединений[27]). Значительными (подчас до десятка тысяч человек в год) были на протяжении 1920-х годов и реэмиграции русских в другие страны, особенно молодежи, стремящейся в университеты (в частности, в США, Австралию и Южную Америку, а также Европу.

Первый поток беженцев на Юге России имел место также в начале 1920 года. Еще в мае 1920 года генералом Врангелем был учрежден так называемый “Эмиграционный Совет”, спустя год переименованный в Совет по расселению русских беженцев[28]. Гражданских и военных беженцев расселяли в лагерях под Константинополем, на Принцевых островах и в Болгарии; военные лагеря в Галлиполи, Чаталдже и на Лемносе (Кубанский лагерь) находились под английской или французской администрацией. Последние операции по эвакуации армии Врангеля прошли с 11 по 14 ноября 1920 года: на корабли было погружено 15 тысяч казаков, 12 тысяч офицеров и 4-5 тысяч солдат регулярных частей, 10 тысяч юнкеров, 7 тысяч раненых офицеров, более 30 тысяч офицеров и чиновников тыла и до 60 тысяч гражданских лиц, в основном, членов семей офицеров и чиновников[29]. Именно этой, крымской, волне эвакуированных эмиграция далась особенно тяжело.

В конце 1920 года картотека Главного справочного (или регистрационного) бюро уже насчитывала 190 тысяч имен с адресами[30]. При этом количество военных оценивалась в 50-60 тысяч человек, а гражданских беженцев - в 130-150 тысяч человек[31].

Наиболее видные “беженцы” (аристократы, чиновники и коммерсанты), как правило, были в состоянии оплатить билеты, визы и прочие сборы. В течение одной-двух недель в Константинополе они улаживали все формальности и отправлялись дальше, в Европу, - главным образом во Францию и Германию: к началу ноября 1920 года, согласно данным красноармейской разведки, их число достигло 35-40 тысяч человек[32].

К концу зимы 1921 года в Константинополе оставались лишь беднейшие и неимущие, а также военные. Началась стихийная реэвакуация, особенно крестьян и пленных красноармейцев, не опасавшихся репрессий. К февралю 1921 года число таких реэмигрантов достигло 5 тысяч человек[33]. В марте к ним добавилось еще 6,5 тысячи казаков[34]. Со временем она приняла и организованные формы.

Весной 1921 года генерал Врангель обратился к болгарскому и югославскому правительствам с запросом о возможности расселения русской армии на их территории. В августе согласие было получено: Югославия (Королевство сербов, хорватов и словенцев) приняла на казенный счет Кавалерийскую дивизию Барбовича, кубанских и часть донских казаков (с оружием; в их обязанности входило несение пограничной службы и государственные работы), а Болгария - весь 1-й корпус, военные училища и часть донских казаков (без оружия). Около 20% личного состава армии при этом покинуло армию и перешло на положение беженцев.

Около 35 тысяч российских эмигрантов (преимущественно военных) была расселена по различным, главным образом, балканским странам: 22 тысячи попали в Сербию, 5 тысяч в Тунис (порт Бизерта), 4 тысячи в Болгарию и по 2 тысячи в Румынию и Грецию[35].

Достойна быть упомянутой и такая статистически ничтожная, но политически “громкая” эмиграционная акция Советской России как депортация ученых гуманитарного профиля в 1922 году. Она состоялась осенью 1922 года: два знаменитых “философских парохода” доставили из Петрограда в Германию (Штеттин) около 50 выдающихся российских гуманитариев (вместе с членами их семей — примерно 115 человек)[36]. Аналогичным образом были высланы из СССР и такие видные политики как Дан, Кускова, Прокопович, Пешехонов, Ладыженский[37]. И к тем, и к другим, по всей видимости, был применен Декрет ВЦИК “Об административной высылке” от 10 августа 1922 года.

Определенных успехов по оказанию помощи русским эмигрантам добилась Лига Наций. Ф.Нансен, знаменитый норвежский полярный исследователь, назначенный в феврале 1921 года Комиссаром по делам русских беженцев, ввел для них особые удостоверения личности (так называемые “нансеновские паспорта”), со временем признанные в 31 стране мира. С помощью созданной Нансеном организации (Refugees Settlement Comission) около 25 тысяч беженцев было трудоустроено (главным образом, в США, Австрии, Бельгии, Германии, Венгрии и Чехословакии[38].

Общее количество эмигрантов из России, на 1 ноября 1920 года, по подсчетам американского Красного Креста, составляло 1194 тысяч человек; позднее эта оценка была увеличена до 2092 тысяч человек[39]. Наиболее авторитетная оценка численности “белой эмиграции”, данная А. и Е. Кулишерами, так же говорит о 1,5-2,0 млн. человек[40]. Она основывалась в том числе и на выборочных данных Лиги Наций, зафиксировавших, по состоянию на август 1921 года, более 1,4 млн. беженцев из России. В это число входили также 100 тысяч немцев-колонистов, 65 тысяч латышей, 55 тысяч греков и 12 тысяч карел. По странам прибытия эмигранты распределились таким образом (тысяч человек): Польша - 650, Германия - 300, Франция - 250, Румыния - 100, Югославия - 50, Греция - 31, Болгария - 30, Финляндия - 19, Турция - 11 и Египет - 3.

В то же время В. Кабузан оценивает общее число эмигрировавших из России в 1918-1924 годах величиной не менее 5 млн. человек, включая сюда и около 2 млн. оптантов, то есть жителей бывших российских (польских и прибалтийских) губерний, вошедших в состав новообразованных суверенных государств[42].

Отделение эмиграции от оптации составляет весьма трудную, но все же важную задачу: в 1918-1922 годы общее число эмигрантов и репатриантов составило (по ряду стран, выборочно): в Польшу - 4,1 млн. человек, в Латвию - 130 тысяч человек, в Литву - 215 тысяч человек[43]. Многие, особенно в Польше, на самом деле были транзитными эмигрантами и не задерживались там надолго.

В 1922 году, согласно Н.А. Струве, сводная численность российской эмиграции составляла 863 тысячи человек, в 1930 году она сократилась до 630 тысяч и в 1937 году – до 450 тысяч человек[44]. Территориальное распределение русской эмиграции представлено в табл. 1.

По неполным данным Службы по делам беженцев Лиги наций, в 1926 году официально было зарегистрировано 755,3 тысячи русских и 205,7 тысячи армянских беженцев. Больше половины русских - около 400 тысяч человек - приняла тогда Франция; в Китае их находилось 76 тысяч, в Югославии, Латвии, Чехословакии и Болгарии приблизительно по 30-40 тысяч человек (в 1926 году всего в Болгарии находилось около 220 тысяч переселенцев из России). Большинство армян нашли пристанище в Сирии, Греции и Болгарии (соответственно, около 124, 42 и 20 тысяч человек)[45].

Выполнивший роль главной перевалочной базы эмиграции Константинополь со временем утратил свое значение. Признанными центрами “первой эмиграции” (ее еще называют Белой) стали, на ее следующем этапе, Берлин и Харбин (до его оккупации японцами в 1936 году), а также Белград и София. Русское население Берлина насчитывало в 1921 году около 200 тысяч человек, оно особенно пострадало в годы экономического кризиса, и к 1925 году их оставалось всего 30 тысяч человек[46]. Позднее на первые места выдвинулись Прага и Париж. Приход к власти нацистов еще более оттолкнул русских эмигрантов от Германии. На первые места в эмиграции выдвинулись Прага и, в особенности, Париж. Еще накануне Второй Мировой войны, но в особенности во время боевых действий и вскоре после войны обозначилась тенденция переезда части первой эмиграции в США.

Таким образом, несмотря на ощутимую азиатскую часть, первую эмиграцию можно без преувеличения обозначить как преимущественно европейскую. Вопрос об ее этническом составе не поддается количественной оценке, но и заметное преобладание русских и других славян так же достаточно очевидно. По сравнению с предреволюционной эмиграцией из России, участие евреев в «первой волне» довольно скромное: эмиграция евреев происходила при этом не на этнических, а скорее на общих социально-политических основаниях.

Как исторический феномен “первая эмиграция” уникальна и в количественном, и в качественном планах. Она стала, во-первых, одним из самых масштабных в мировой истории эмиграционным движением, осуществившимся в необычайно сжатые сроки. Во-вторых, она знаменовала собой перенос на чужую почву целого общественно-культурного слоя, для существования которого на родине уже не имелось достаточных предпосылок: невероятным напряжением сил в изгнании были сохранены и спасены такие ключевые для нее понятия и категории как монархизм, сословность, церковность и частная собственность. “Теперь в эмиграции, - писал В. Даватц, - нашлись все элементы безтерриториальной русской государственности, не только не в дружественной, но во враждебной обстановке. Вся эта масса людей вне родины стала подлинной “Россией в малом”, тем новым явлением, которое так не укладывается в обычные рамки”.

В третьих, распространенной поведенческой парадигмой этой волны (отчасти связанной с неоправдавшейся надеждой на ее вынужденный и кратковременный характер) стали замыкание на собственную среду, установка на воссоздание в ее составе как можно большего числа имевшихся на родине общественных институтов и фактический (и, разумеется, временный) отказ от интеграции в новое общество[47]. В четвертых, поляризация самой эмигрантской массы и в широком смысле деградация значительной ее части с поразительностью предрасположенностью к внутренним конфликтам и распрям также явились прискорбными выводами, которые приходится констатировать.

Сохранить профессию и применить по назначению талант удавалось сравнительно немногим, главным образом, представителям интеллигенции, как художественной, так и научной.

Кроме Белой эмиграции, на первое пореволюционное десятилетие пришлись также фрагменты этнической (и, одновременно, религиозной) эмиграции - еврейской (около 100 тысяч человек, почти все в Палестину) и немецкой (порядка 20-25 тысяч человек), а самый массовый вид эмиграции - трудовой, столь характерный для России до Первой мировой войны, после 1917 года на территории СССР практически прекратился, или, точнее, был прекращен.

По одним данным, между 1923 и 1926 годами около 20 тысяч немцев (в основном, меннонитов) эмигрировало в Канаду[48], а по другим – в 1925-1930 годах их эмигрировало около 24 тысяч человек, из них 21 тысяча уехали в Канаду, а остальные – в Южную Америку[49]. В 1922-1924 годы около 20 тысяч немецких семей, проживавших на Украине, подали документы на эмиграцию в Германию, но разрешение со стороны немецких властей получили только 8 тысяч. В то же время статистика иммиграции советских немцев в Германию в 1918-1933 годы, по данным МИД Германии, такова: около 3 тысяч человек въехало в 1918-1922, около 20 тысяч в 1923-1928 и около 6 тысяч в 1929-1933 годы. Имеются свидетельства о массовых «походах» в 1920-е годы тысяч немецких семей, добивающихся выезда из СССР, в Москву, к посольствам стран, отказывающих им в приема: в 1923 году – к посольству Германии (16 тысяч человек)[50], а в конце 1929 года – к посольству Канады (18 тысяч человек)[51]. Отказ встретило и обращение духоборов и молокан Сальского округа о выезде в ту же Канаду.

Говоря о 1920-х годах, следует упомянуть и отдельные «отголоски» Гражданской войны, ведшейся в отдельных районах Средней Азии вплоть до середины 1930-х годов. Так, в начале 1920-х годов (не позднее 1924 года) в северные провинции Афганистана эмигрировало около 40 тысяч декханских (крестьянских) хозяйств из Таджикистана (или, приблизительно, 200-250 тысяч человек), что составляло заметную часть населения Восточной Бухары и привело к резкому сокращению посевов хлопчатника. Из них на протяжении 1925-1927 годов репатриировалось всего лишь около 7 тысяч хозяйств, или примерно 40 тысяч человек. Существенно, что возвращающихся селили не там, откуда они бежали, а преимущественно в Вахшской долине, что диктовалось интересами государства в ее освоении[52].

Серьезными факторами эмиграции в 1930-е гг. (по крайней мере, в Средней Азии и Казахстане, где режим границ был все еще большей или меньшей условностью) стали коллективизация и вызванный ею голод. Так, исключительно тяжелая ситуация сложилась в 1933 году в Казахстане, где в результате голода и коллективизации поголовье скота сократилось на 90 %. "Большой скачок" в животноводстве (вплоть до поголовного обобществления скота, даже мелкого) и политика принудительного "оседания"[53] кочевого и полукочевого казахского народа обернулись не только голодом и гибелью от 1 до 2 млн. чел., но и массовой откочевкой казахов. Ею, по данным Зеленина, было охвачено не менее 400 тыс. семей, или около 2 млн. чел., а по данным Абылхожина и др. — 1030 тыс. чел., из которых 414 тыс. вернулось в Казахстан, примерно столько же — осело в РСФСР и республиках Средней Азии, а остальные 200 тыс. ушли за рубеж — в Китай, Монголию, Афганистан, Иран и Турцию. Разумеется, это был достаточно длительный процесс, начавшийся в конце 1931 года и нараставший от весны 1932 и весне 1933 года[54].

Политические настроения и пристрастия начального периода русской эмиграции представляли собой достаточно широкий спектр течений, практически полностью воспроизводивший картину политической жизни дооктябрьской России.

В первой половине 1921 года характерной чертой было усиление монархических тенденций, объяснявшихся, прежде всего, желанием рядовых беженцев сплотиться вокруг «вождя», который мог бы защитить их интересы в изгнании, а в будущем обеспечить возвращение на родину. Такие надежды связывались с личностью П. Н. Врангеля, а затем Великого Князя Николая Николаевича Младшего, которому ген. Врангель подчинил крупнейшую организацию Белого Зарубежья — РОВС.

Например, югославская, китайская и аргентинская эмиграция была настроена, в основном, монархистски, а чехословацкая, французская и американская в основном разделяла либеральные ценности.

В тридцатых годах были создана такая организация, как «Национальный Союз Русской Молодежи», впоследствии переименовавшаяся в «Национально-Трудовой Союз Нового Поколения» (НТСНП). Её целью было противопоставить марксизму-ленинизму другую идею, основанную на солидарности и патриотизме. В неё вошли, в основном, дети эмигрантов первой волны.

5. Значение эмиграции первой волны

В общей сложности вследствие революции в России за границу попало около 3 000 000 человек, в двух «волнах» — в 20-е годы и во время Второй мировой войны. В наши дни потомство этих двух волн русской белой эмиграции составляет около 10 миллионов человек, рассеянных по всей планете. Большинство из них ассимилировалось в странах своего рождения и пребывания, но существуют десятки тысяч людей, уже третьего и четвёртого поколения, для которых Россия — не просто отдаленная в прошлом родина предков, но предмет постоянного живого внимания, духовной связи, сочувствия и забот.

За 70 лет своего существования, без территории, без защиты, часто без прав, неоднократно теряя свои материальные накопления, русская эмиграция первой волны дала миру двух нобелевских лауреатов (литература — И. А. Бунин и экономика — В. В. Леонтьев); выдающихся деятелей искусства — Шаляпин, Рахманинов, Кандинский, Стравинский; плеяду известных ученых и технологов — Сикорский, Зворыкин, Ипатьев, Кистяковский, Фёдоров; целую эпоху в русской литературе; несколько философских и богословских школ.

Список использованной литературы

1. Последняя сочетает в себе этническое и религиозное начала и до известной степени так же может рассматриваться как религиозная.

2. Кабузан В. М. Русские в мире: Динамика численности и расселения (1719-1989). Формирование этнических и политических границ русского народа. СПб.: Блиц, 1996.

3. Оболенский (Осинский) В.В. Международные и межконтинентальные миграции в довоенной России и СССР. М.: ЦСУ СССР, 1928, с. 20.

4. Кабузан, 1996, с.313.

5. Попов А.В. Русское зарубежье и архивы. Документы российской эмиграции в архивах Москвы: проблемы выявления, комплектования, описания, использования. М.: Историко-архивный ин-т РГГУ, 1998, с.29-30.

6. Нитобург Э.Л. Евреи в Америке на исходе XX века. М.: Чоро, 1996, с.4-8.

7. Попов, 1998, с.28.

8. Гительман Ц. Русские евреи на трех континентах // Иностранец, 1995, №23. 26 июля, с. 18

9. Нитобург, 1996, с.8-9, 13-14.

10. Ахиезер А. Прошлое и настоящее эмиграции из России // Миграционная ситуация в России: социально-политические аспекты. М., 1994, Программа по исследованию миграций. Вып. IV. с.44-45.

11. Гительман, 1995.

12. Попов, 1998, с.30-31.

13. Попов, 1998, с.32, со ссылкой на: Брежго Б.Р. Русские музеи и архивы вне России. Даугавпилс, 1931.

14. Попов, 1998, с.32-33.

15. Фельштинский Ю. К. Законодательные основы советской иммиграционной и эмиграционной политики. Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd, 1988, с. 70-78, 83-97.

16. Полян П.М. Жертвы двух диктатур: жизнь, труд, унижение и смерть советских военнопленных и остарбайтеров на чужбине и на родине / Предисл. Д. Гранина. М.: РОССПЭН, 2002. (Изд. 2-е, перераб. И доп.)

17. Зайончковская Ж.А. Эмиграция в дальнее зарубежье // Демоскоп Weekly №27-28, 30 июля – 12 августа 2001 года

18. Полян П.М. «Вестарбайтеры»: интернированные немцы в СССР (предыстория, история, география). Учебное пособие для спецкурса. Ставрополь; Москва; Изд. СГУ, 1999; Полян П.М., Не по своей воле. История и география принудительных миграций в СССР. М., 2001а и др.

19. Ахиезер, 1994..

20. Мелихов Г.В. Российская эмиграция в Китае (1917-1924 гг.) М.: Ин-т российской истории, 1997, с.57-58.

21. Мелихов, 1997, с.89-91.

22. Мелихов, 1997, с.112.

23. Мелихов, 1997, с.114.

24. Мелихов, 1997, с.116-117.

25. Мелихов, 1997, с.58 и 195, со ссылкой на: Народный Комиссариат иностранных дел. Годовой отчет за 1923 г. к III Съезду Советов. М., 1924, с.120-121.

26. Мелихов, 1997, с.195.

27. Мелихов, 1997, с.58.

28. Пивовар Е.Ю., Герасимов Н.П. и др., Российская эмиграция в Турции, Юго-Восточной и Центральной Европе 20-х годов (гражданские беженцы, армия, учебные завеедния). Учебное пособие для студентов. М.: Историко-архивный институт РГГУ, 1994, с.26, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.100, л.27.

29. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.12, со ссылкой на: РГВА, ф.6, оп.4, д.418, л.30-30об.; д.596, л.187-187 об.; ф.33988, оп.2, д.213, л.307.

30. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.10, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.98, л.189.

31. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.12, со ссылкой на: РГВА, ф.33988, оп.2, д.596, л.187об.; ф.7, оп.2, д.734, л.10; ф.109, оп.3, д.360, л.4об.; д.373, л.20.

32. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.11, со ссылкой на: РГВА, ф.101, оп.1, д.148, л.58; ф.102, оп.3, д.584, л.89-90.

33. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.13, со ссылкой на: РГВА, ф.7, оп.2, д.386, л.4; ф.109, оп.3, д.365, л.4об.; д.373, л.22; ф.33988, оп.2, д.213, л.364об.

34. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.19.

35. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.14, со ссылкой на: ГАРФ, ф.5809, оп.1, д.87, л.1.

36. Геллер М., Первое предупреждение: удар хлыстом // Вестник Русского студенческого христианского движения. Париж, 1979, Вып. 127. с. 187-232; Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. Спб., 1994, с. 188-208).

37. Фельштинский, 1988, с.149.

38. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.35.

39. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.12, со ссылкой на: РГВА, ф.7, оп.2, д.730, л.208, 251об.; ф.109, оп.3, д.236, л.182; д.368, л.8об.

40. Kulischer A., Kulischer E.M. Kriege und Wanderzuge: Weltgeschichte als Volkerbewegung. Berlin, 1932.

41. Kulischer E.M. Europe on the Move: War and Population Changes, 1917-1947. N.Y. Columbia UP, 1948, p.53-56.

42. Кабузан, 1996, с.230.

43. Кабузан, 1996, с.228.

44. StruveN. Soixante-dixansd`emigrationrusse. 1919-1989. Paris, Fayard, 1996, p.299-300.

45. Данные из приложения к докладу Комиссара по делам беженцев Ф.Нансена на 7-ой сессии Ассамблеи Лиги Наций (League of Nations. Armenian and Russian Refugers. Geneve, Septembre 3 rd, 1926).

46. Struve, 1996, p.17.

47. Пивовар, Герасимова и др., 1994, с.55-56.

48. Martin T. The Origin of Soviet Ethnic Cleansing // The Journal of Modern History. Vol. 70. N4. December 1998, p. 836.

49. Фельштинский, 1988, с.161-162.

50. Сообщено К. Стаднюк (Донецк).

51. В начале 1930 г. Канада приостановила прием советских немцев (сообщено И.Силиной, Барнаул).

52. Курбанова Ш.И. Переселение: как это было. Душанбе: Ирфон, 1993, с.56.

53. Правильнее было бы сказать - по "оседланию"!