Образ Японии в России в конце 19-начале 20 века - курсовая работа

Федеральное агентство по образованию Российской Федерации

Уральский государственный университет им. А.М. Горького

Факультет международных отношений

Кафедра востоковедения

ОБРАЗ ЯПОНИИ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА

Курсовая работа

студентки 2 курса

группы 203

по направлению подготовки

«Востоковедение, африканистика»

Малозёмовой М.О.

Научный руководитель

кандидат исторических наук, доцент

Смирнов С.В.

Екатеринбург

2009
Оглавление

Введение……………………………………………………………….3

Глава I. Особенности формирования образа чужого и

восприятия чужой страны …………………………………………..10

Глава II. История контактов России и Японии и особенности

восприятия Японии в российском общественном сознании во

второй половине XIX – начале XX века……………………………19

Глава III. Восприятие Японии в России в период

русско-японской войны……………………………………………...28

Заключение……………………………………………………………39

Список использованных источников и литературы………………44

Приложения…………………………………………………………...48

Введение

Отношения между народами могут быть столь же сложны и запутаны, как и отношения между людьми. Образ одного народа в сознании другого бывает столь же многослоен и противоречив, как и образ одного человека в сознании другого.

Самая восточная по своему местоположению страна Япония с каждым годом привлекает все больше людей со всего мира. Самобытность, богатый внутренний мир японцев, их образ жизни и обычаи - все это является объектом интереса со стороны чужеземцев.

Если говорить обобщенно, то направление формирования образа Японии в России осуществлялось под воздействием как внешних, так и внутренних факторов по двум основным сценариям: «живописная Япония» и «желтая опасность». (При этом, естественно, нельзя не учитывать, что эти образы дополнялись другими.)

Образ «живописной Японии» был смоделирован несколько раньше, чем начал формироваться образ «желтой опасности», - в 60-70-х годах XIX в. Первым крупным мероприятием за пределами Японского архипелага, в ходе которого начал формироваться образ Японии, можно считать Лондонскую художественную выставку 1862 г., после которой «живописная Япония» надолго поселилась в умах европейских писателей и художников того времени.

До конца XIX века внимание России к Японии было рассеянным. В результате умелых пропагандистских действий японского правительства, устроившего в Европе ряд показательных мероприятий, представляющих Японию исключительно с живописной, художественной стороны, она стала мниться государством, лишенным жесткого стержня, но высоко одухотворенным, что с восторгом было воспринято передовой интеллигенцией и людьми искусства «цивилизованного» мира. Россия, несмотря на свое непосредственное соседство с этой державой и возможность иметь о ней гораздо более объективное, непредвзятое мнение, все же не стала исключением из этой общеевропейской моды на «жапонизм»[1] .

В Россию калька с европейской «живописной Японии» поначалу была перенесена вполне успешно но непосредственная близость к дальневосточному соседу и политические притязания не позволили этой модели царствовать безраздельно. Творческое изучение внешней политики Японии эпохи Мэйдзи очень быстро привело некоторых известных художественных аналитиков конца XIX - начала XX в., прежде всего В. Соловьева, к осознанию того, что существует не пропагандируемая, но оттого не менее реальная - милитаризирующаяся Япония. Это, в свою очередь, привело к рождению совсем другого образа Японии - вполне осязаемого образа «желтой опасности».

Целью данной работы является выявление особенностей образа Японии в российском общественном сознании в начале XX века.

В соответствии с целью были поставлены следующие задачи:

1. изучить общие механизмы формирования стереотипов восприятия чужого;

2. выявить особенности формирования образа «чужого» в сознании русского человека в начале XX века;

3. выявить особенности формирования «образа врага»;

4. оценить роль политических факторов, повлиявших на формирование образа Японии в России в начале XX столетия;

5. выявить особенности образа Японии в российском общественном сознании до и во время русско-японской войны 1904-1905 гг.;

6. изучить и проанализировать источники различного характера, влияние которых сказалось на формировании образа Японии в России.

В теоретической части работы, посвященной особенностям формирования «образа чужого» в целом и «образа врага» в частности, использовано большое количество работ российских исследователей. Проблемы формирования этноса, его самоопределения и становления этнической картины мира, а также формирование образа других этносов с точки зрения традиционного сознания и национальных стереотипов рассматривались такими исследователями, как Ю.В. Бромлей[2] и С.В. Лурье[3] . Также проблему этнических предубеждений, установок, стереотипов в контексте их становления, развития и последствий для человека изучал И.С. Кон[4] . В его исследовании даются ответы на вопросы относительно природы этнических предубеждений, способов их передачи их поколения в поколение и путей и условий их преодоления. Проблему стереотипов в общественном сознании рассматривали в своих исследованиях также Т.Е. Васильева[5] , И.Б. Гасанов[6] .

Также в работе использованы работы В.А. Колосова[7] относительно формирования образов зарубежных стран в российском общественном сознании и совместная работа А.В. Ефименко и В.В. Шевцова[8] по проблеме формирования образа чужого в европейском обществе.

Непосредственно проблема образа Японии и японцев рассматривается в исследованиях таких ученых, как С.Б. Маркарьян[9] , А.Е. Жуков[10] , А.И. Штейнгауз[11] , Л.В. Жукова[12] . В этих работах показан образ Японии и японца в восприятии русских и европейцев в разные периоды их исторического взаимодействия. В статье Л.В. Жуковой рассматривается процесс формирования образа врага в лице Японии и японца в период русско-японской войны, а так же различные приемы моделирования образа врага, которыми пользовались авторы статей газет и журналов. Восприятие Японии в годы войны разделено на параллели «фронт» и «тыл».

Интересное исследование по проблеме формирования образа Японии в России в годы русско-японской войны посредством периодической печати провел И.О. Ермаченко[13] , показав различные приемы авторов статей для поддержания в обществе того или иного образа Японии на протяжении русско-японской войны, а также трансформацию этого образа в сознании читателя.

Говоря о литературе исследовательского характера, использованной в данной работе, хотелось бы особо отметить таких востоковедов как В.Э. Молодяков и А.Е. Куланов.

В.Э. Молодяков – российский историк и политолог. Наиболее значимой для данной работы является его монография на тему «Образ Японии в Европе и России второй половины XIX - начала XX века», где подробно рассматривается образ Японии, начиная с так называемой реставрации Мэйдзи и заканчивая первой третью XX века. Также в данной работе использовались материалы других публикаций В.Э. Молодякова, касающиеся проблемы восприятия Японии в России[14] , в которых показана трансформация образа Японии в связи с различными политическими событиями и ее восприятие в среде русской интеллигенции.

А.Е. Куланов - российский журналист, специалист в области политической имиджелогии[15] и межкультурных коммуникаций, член правления Ассоциации японоведов, руководитель Центра восточных исследований Академии имиджелогии. В данной работе были использованы статьи Куланова, посвященные формированию образа Японии в России в связи с русско-японской войной 1904-1905 гг.[16] , а также написанные им в соавторстве с Ю.Б. Стоногиной[17] статьи по имиджелогии, раскрывающие психологические и социологические особенности формирования образа чужого и стереотипизации сознания человека[18] . Кроме того, Куланов - основатель и главный редактор интернет-издания «Японский журнал» - Japon.ru, материалы которого использовались в данной работе. В своих работах А.Е. Куланов дает ответ на вопрос, почему, проиграв Русско-японскую войну, в России всерьез и надолго увлеклись Японией, а Япония, проигравшая Вторую мировую войну, чувствует себя победителем по отношению к России.

Источники по данной теме можно условно разделить на несколько категорий. Во-первых, это периодическая печать времен русско-японской войны. Как известно, в годы войны в России издавались специальные газеты и журналы, посвященные военным действиям на Дальнем Востоке. В данной работе рассматриваются, в основном, материалы «Летописи войны с Японией»[19] , издававшейся на протяжении всей войны. Кроме того, в работе использованы некоторые материалы сайта «Газетные старости»[20] , где собраны статьи газет, издававшихся в России в период с 1901 по 1909 г.

Во-вторых, источниками по теме данной работы являются также русские сатирические плакаты времен русско-японской войны, доступные для свободного просмотра на сайте Самарского областного историко-краеведческого музея им. П.В. Алабина[21] . Русский сатирический плакат периода русско-японской войны (1904 - 1905 годы) - это лубочный плакат с разнообразным сюжетом: от характеристики высшего военного командования России до показа хода военных действий. Этот раздел музейной коллекции очень мал, в нем лишь 11 единиц хранения, ценность их огромна. В данную работу включены несколько наиболее интересных, с точки зрения автора, работ, помогающих раскрыть образ Японии и японца. (Приложение 1)

В-третьих, источниковую базу исследования составляют литературные произведения писателей и философов начала XX столетия. В эту категорию можно включить повесть А. Куприна «Штабс-капитан Рыбников»[22] , написанную в 1904 г. Сочинения Владимира Соловьева представляют для данной работы особый интерес, в особенности его «Три разговора о войне…»[23] , где поднимается вопрос об историческом значении Востока и Запада для судьбы России.

Четвертую категорию источников составляют мемуары участников военных событий 1904-1905 гг. Николай Владимирович Воронович[24] - участник русско-японской и первой мировой войн, его рукописи были изданы в виде книги воспоминаний в Нью-Йоркском издательстве в 1952 г. Также в работе использовался дневник полкового священника Митрофана Сребрянского[25] - участника военных событий на Дальнем Востоке.

Глава I . Особенности формирования образа чужого и восприятия чужой страны

В последнее время тема «образа другого» привлекает всё большее внимание исследователей разных областей наук. Это вызвано рядом причин, направленных на решение таких проблем как цивилизационные противоречия, терроризм, насилие, ксенофобия. Для этого крайне важно выяснить, как происходит формирование и эволюция образов другой страны, людей, её населяющих. Ложные стереотипы и искажённые представления нередко определяют принятие решений, поведение правящих элит, воздействуют на умонастроения масс.

Для начала следует обратиться к проблемам этноса, самоидентификации, формированию этнического самосознания и этнической картины мира как к истокам формирования «образа другого» в сознании человека, поскольку мы воспринимаем и оцениваем поведение и образ жизни чужого народа сквозь призму культурных традиций и ценностей собственной этнической группы.[26]

Этнос адаптируется к реальному миру тем, что всему в мире дает как бы свое название, определяет его место в мироздании. Так формируется образ мира или то, что лучше было бы назвать этнической картиной мира, поскольку образ мира является основополагающей компонентой культуры этноса и, следовательно, индивидуален для каждой культуры.[27] Этническая картина мира – это представления человека о мире – отчасти осознаваемые, отчасти бессознательные, причем они не являются постоянными, а могут быть различными в разные периоды жизни этноса.

Этническая картина мира формируется на основании этнических констант, то есть неких бессознательных комплексов, которые складываются в процессе адаптации этноса к окружающей природно-социальной среде. Этнические константы представляют собой систему, в рамках которой строго определено их соотношение между собой. Все бессознательные образы, включенные в систему этнических констант тем или иным образом, определяют характер действия человека в мире. Система этнических констант и является той призмой, сквозь которую человек смотрит на мир.

На этнической картине мира основывается система мировоззрений этноса, так называемое традиционное сознание, или менталитет. Традиционное сознание включает в себя представления о приоритетах, нормах и моделях поведения в конкретных обстоятельствах. Через описания этих представлений, в свою очередь, может быть описана культурная традиция, присущая этносу или какой-либо его части в данный период времени.[28]

Необходимым условием существования каждого народа как этнической целостности является выделение себя в ряду подобных человеческих коллективов. В процессе самоидентификации этноса происходит разделение на «мы» / «не мы», проводится различие между своим и чужим. В основе данного специфического разделения лежит комплекс признаков – расовых, языковых, культурных, присущих каждому народу и определяющих его этничность. В большинстве случаев эти признаки играют роль субъективных факторов, когда путем их сравнения со своим этносом выявляются отличия или сходства во внешнем облике, языке, поведении и т.д.[29]

В современных условиях, когда самые различные народы ощущают потребность заявить о своей этнической уникальности, проблема взаимного восприятия приобретает все большую значимость. Большинство исследователей отводят ведущую роль во взаимном восприятии народов устоявшимся стереотипам.

Социальный стереотип, с точки зрения психологии, – это упрощенное, схематизированное, зачастую искаженное, характерное для сферы обыденного сознания представление о каком-либо социальном объекте (группе, человеке, принадлежащем к той или иной социальной общности и т.п.). Стереотип фиксирует в себе некоторые, порой несущественные черты объекта, обладающие, однако, относительной устойчивостью. От других видов знания стереотип отличается тем, что информация, на которой он основывается, соотносится не с соответствующим объектом, а с другими знаниями, которые, в свою очередь, могут оказаться ложными.[30]

Стереотипы – неотъемлемый элемент обыденного сознания. Ни один человек не в состоянии самостоятельно, творчески реагировать на все встречающиеся ему в жизни ситуации. Стереотип, аккумулирующий некий стандартизованный коллективный опыт и внушенный индивиду в процессе обучения и общения с другими, помогает ему ориентироваться в жизни и определенным образом направляет его поведение. Стереотип может быть истинным и ложным. Он может вызывать и положительные эмоции, и отрицательные. Его суть в том, что он выражает отношение, установку данной социальной группы к определенному явлению.[31]

Образ, с точки зрения психологии, - это субъективная картина мира или его фрагментов, включающая самого субъекта, других людей, пространственное окружение и временную последовательность событий.[32] Образ чужого исследователи определяют как субъективное стереотипное представление одного народа о другом, основанное на эмоциональном восприятии.[33] В связи с этим стоит сказать несколько слов о становлении и развитии так называемых национальных стереотипов, то есть обобщенно-типичных представлениях одного народа о другом.

Национальные стереотипы могут не только выступать в качестве серьезных психологических барьеров в процессе межнационального общения, но также играют существенную роль в межнациональных конфликтах. Наиболее важными в национальных стереотипах являются их аффективные характеристики, иными словами, это определенная мера этноцентризма, которая проявляется в межэтническом общении как постоянное выделение «своего» в противовес «чужому».[34] Кроме того, национальный стереотип как разновидность социального стереотипа по своей структуре и функциям близок к социальной установке.

Социальная установка представляет собой психологическую основу стереотипа, готовность воспринимать явление или предмет определенным образом, вписывает его в определенный контекст предшествующего опыта. Соответственно этнические установки – это готовность личности воспринимать те или иные явления национальной жизни и межнациональных отношений и в соответствии с этим восприятием действовать определенным образом в конкретной ситуации.[35] Этнические установки фокусируют в себе убеждения, взгляды, мнения людей относительно истории и современной жизни их этнической общности и взаимосвязей с другими народами, людьми иных национальностей. В современных условиях усилия ученых направлены на выявление механизмов, способных гармонизировать межнациональные отношения, оптимизировать этнические установки.

Неслучайно, что феномен «национального стереотипа» обсуждался и обсуждается в научных дискуссиях в течение многих десятков лет, особенно в последние годы этот феномен привлекает внимание широкого круга исследователей.

Традиционно закрепившийся в общественных науках термин «национальный или этнический стереотип» означает устойчивое, схематичное и эмоционально окрашенное мнение одной нации о другой или о самой себе. Оба варианта термина часто употребляются как синонимы. Национальные стереотипы (в узком смысле понятия) – это естественные составные элементы национального сознания, своего рода «коллективное представление», помогающее людям осознать свою национальную принадлежность, свое отличие от других национальных общностей.[36] Национальный стереотип позволяет личности без лишних размышлений соотнести собственную оценку любого явления с политической ценностной шкалой своей группы. Желая соответствовать ожиданиям группы (иначе легко попасть в категорию изгоев), человек невольно определяет свои политические симпатии в рамках, диктуемых этой шкалой.

В современной отечественной и зарубежной литературе понятие стереотип употребляется довольно часто применительно к самому широкому и разнообразному по своей жанровой специфике кругу постановочных проблем и тематических дискуссий — от теоретических, философско-научных и художественно-эстетических разработок до социально-практических и политических программ.

Исследовательский интерес к стереотипам общественного сознания диктуется реальной ситуацией, вытекающей из все более инверсированного (искаженного) формирования образов восприятия человеком окружающей действительности. В результате неупорядоченного накопления подобных образов возникают (осознанно либо неосознанно) повторяющиеся психолингвистические или социально-организованные структуры, а также психически-аффективные состояния организма, своеобразно идентифицирующие индивидуальное, коллективное и общественное сознание (психологи иногда называют этот процесс механизмом образования «здравого смысла»). Важность задачи изучения психологической работы механизма стереотипного мышления и восприятия действительности, отчасти ставившейся и решавшейся историками, психологами, философами и ранее, прежде всего диктуется ныне кардинально изменившимися условиями функционирования средств массовой коммуникации, усиливших всевозможные попытки манипулирования сознанием.[37]

Важное значение имеют стереотипы и на политическом уровне. Определенный образ, сформировавшийся на протяжении десятилетий, постоянно присутствует во взаимоотношениях государств. Существование в обществе стереотипов восприятия во многом определяет тот образ чужой страны, который господствует в массовом сознании. Обычно существует некий основной, стержневой образ, который разветвляется, на него нанизываются вторичные, дополнительные образы.[38]

Содержание стереотипов отчетливо отражает соотношение национальных и заимствованных элементов в сфере психологии, идеологии, социологии и политики, в массовом сознании. Это то, что является «образами», которые создаются людьми в процессе их жизни и общения друг с другом и помогают их социальной ориентированности. Человек заранее создает те или иные образы явлений, событий и с их помощью адаптируется в обществе. В отдельные периоды стереотипы выступают катализаторами взаимопонимания, в другие, напротив, служат барьерами на его пути.[39]

В итоге образ государства – это достаточно устойчивое преставление, которое создается на основании множества различных факторов: это и особенности географического положения страны и ее климата, и уровень экономического развития страны, и особенности ее политического устройства. Также на формирование образа государства оказывает влияние ее историческое наследие и возможные прогнозы на будущее. Образ страны включает набор символов и социальных представлений о месте страны в мире, её внешнеполитической ориентации.

Таким образом, основное влияние на сознание человека в процессе формирования образа чужой страны с ее обычаями оказывает восприятие на эмоциональном уровне, поэтому образ практически всегда является субъективным. Та картина мира, которая складывается в массовых представлениях, часто значительно отличается от реальной, в какой-то степени представления о мире заменяют сам мир. Кроме того, немаловажными в сознании человека оказываются господствующие в обществе стереотипы, модели и штампы относительно образа чужого. В восприятии чужой страны основное внимание следует уделять разделению, основанному на этнических стереотипах, по принципу «мы – не мы» и «свое – чужое».

Несколько слов следует сказать о роли негативных стереотипов и «образа врага» в сознании народа. На протяжении всей истории человечества дефицит сотрудничества, взаимное непонимание, негативные стереотипы, основанные на плохом знании друг друга, являлись причиной недоверия между народами. Предубежденность и подозрительность, напряженность и враждебность были, за редкими исключениями, постоянными спутниками отношений между государствами и народами.

Большинство войн и конфликтов в истории человечества, естественно, было порождено не ложными представлениями и отнюдь не негативными национальными стереотипами, а реальными экономическими, политическими, социальными причинами, различными интересами и противоречиями, и сводить конфликты и войны лишь к неправильному восприятию окружающего мира или какой-либо страны, отдельного народа было бы неправомерным. Вместе с тем, сама ситуация напряженности, особенно ведущая к вооруженным конфликтам, порождала и одновременно подкреплялась «образом врага», который, формировался в массовом сознании и лежал в основе особой психологии враждебности и ненависти по отношению к другим странам и народам.[40]

В различных обществах и культурах, у различных народов «образ врага» приобретает некоторые общие черты. При всех различиях в причинах и обстоятельствах конфликтов и войн, на протяжении истории существует повторяющийся набор изображения противника – некий «архетип» врага, который создается, как мозаика, по частям. Враг изображается: чужаком, агрессором, безликой опасностью, богоненавистником, варваром, ненасытным захватчиком, преступником, садистом, насильником, воплощением зла и уродства, смертью.[41] При этом главное в «образе врага» – это его полная дегуманизация, отсутствие в нем человеческих черт, человеческого лица. Поэтому «абсолютный враг» практически безличен, хотя может и персонализироваться. Восприятие чужака в качестве врага уходит корнями в родоплеменное общество человечества. Именно тогда закладывались социально-психологические механизмы «образа врага», как правило, вне своей микросреды. Появились антитезы «мы – они», «свои – чужие», «племя – враг племени». Эта паранойя враждебности проявлялась и проявляется на протяжении всей истории человечества. Для обеих сторон характерны самооправдание и обвинение другой стороны по образцу: мы невиновны – они виноваты; мы говорим правду – они лгут; мы лишь обороняемся – они нападают.

Таким образом, о таком важном элементе межнациональных конфликтов как «образ врага» можно сказать, что подобные образы, как и негативные национальные стереотипы, существовали на протяжении всей истории человечества, и если бы они являлись непосредственной причиной конфликтов, то человечества бы уже не существовало. Иначе говоря, конфликты рождаются не на почве сформировавшегося «образа врага» и «негативных национальных стереотипов», а напротив - ситуация конфликта, напряженности, взвинченности являет собой почву для возникновения, становления и развития «образа врага». В свою очередь причинами конфликтов всегда выступали экономические, политические, социальные интересы и противоречия. Кроме того, особенностью «образа врага», как и других национальных стереотипов, является некая живучесть: негативный образ, сформировавшийся в сознании однажды, остается в нем надолго.

Глава II . История контактов России и Японии и особенности восприятия Японии в российском общественном сознании во второй половине XIX века.

Для начала следует обратиться к особенностям географического положения Японии относительно России как к фактору, определяющему особенности восприятия Японии в российском общественном сознании. Островное положение Японии на долгие годы определило закрытость цивилизации как в буквальном понимании – то есть закрытость от проникновения иностранцев, так и в переносном смысле: закрытость и замкнутость в эмоциональном плане. Но в то же время удаление Японии от континента позволяет японцам наблюдать за событиями, происходящими за пределами их цивилизации, с некоторого безопасного расстояния.

Первые сведения о Японии сообщил европейцам Марко Поло, который в 1275-1292 гг. находился на службе у правителя Китая - монгольского хана Хубилая. В своей книге венецианец написал об этой стране следующее: «Остров Чипингу на востоке, в открытом море; до него от материка 1500 миль. Остров очень велик: жители белы, красивы и учтивы: они идолопоклонники, независимы и никому не подчиняются. Золота, скажу вам, у них великое обилие: чрезвычайно много его тут и не вывозят его отсюда: с материка ни купцы, да и никто не приходит сюда, оттого-то золота у них, как я вам говорил, очень много». Далее Марко Поло описал дворец «местного государя», где «полы покрыты чистым золотом, пальца два в толщину».[42]

В этом весьма неточном и полном преувеличений сообщении отразилось зарождение заветной мечты европейцев о «стране золота», об Эльдорадо. Правда, современники не обратили особого внимания на книгу венецианского путешественника, но через два века, когда развитие товарно-денежных отношений потребовало золота, которого в Европе не было, описание сказочных богатств Японии прочно завладело воображением европейских авантюристов.

Книга Марко Поло как бы дала начало своеобразной традиции восприятия Японии иностранцами. В ее истории, культуре, экономике иностранные наблюдатели стали искать олицетворение проблем собственных стран и народов. При этом с самого начала среди них наметилась тенденция рассматривать Японию в качестве совершенно самобытного (неевропейского, но и неазиатского, невосточного) историко-культурного комплекса, который они наделяли подчас весьма субъективно подобранными чертами. Эта традиция просуществовала много десятилетий и, по всей видимости, сохранилась до сегодняшнего дня.[43]

Япония на протяжении многих веков общалась с другими народами только в той мере, в которой она сама находила это нужным. Так продолжалось вплоть до XVI века, когда на японских островах появились португальцы, а вслед за ними испанцы и голландцы. В Японии в это время шли междоусобные войны, закончившиеся к началу XVII в. объединением страны под властью сегунов (военных правителей) из дома Токугава.[44]

Основной целью находившихся в Японии с XVI века христианских миссионеров являлось обращение японцев в христианство, а верования и убеждения аборигенов они считали «дикими суевериями, которые следует по возможности искоренить».[45] В результате принятия ряда законов к 1639г. было осуществлено так называемое «закрытие» страны: японцам было запрещено покидать пределы Японии, а европейцам – появляться на ее территории. Исключение было сделано для протестантской Голландии, получившей право под строгим контролем правительственных чиновников раз в год присылать один корабль в порт Нагасаки. Таким образом, сегунское правительство получило возможность на протяжении последующих двух с лишним веков полностью контролировать все стороны жизни японского общества.[46]

Голландцы, которым было дозволено вести торговлю в закрытой от внешнего мира Японии, демонстрировали в целом простое и утилитарно-реалистическое отношение к этой стране. Как правило, население голландской фактории, запертое на крошечном насыпном островке Дэдзима (площадью менее 1,5 га) в Нагасаки, не отличалось высокой образованностью, и его интересы замыкались на конкретных коммерческих делах и бытовых проблемах. К этому следует добавить, что Япония воспринималась тогда в Европе и России как далекая периферия обитаемого мира и не вызывала особого интереса.

Конец Великого уединения наступил вместе с так называемой Реставрацией Мэйдзи (1867—1868), когда страна открыла свои границы навстречу могучему потоку западной цивилизации. «Под напором внутренним и внешним рухнули искусственные стены изоляции».[47]

Таким образом, контакты японцев с европейцами до революции Мэйдзи были нерегулярными, по большей части вынужденными для Японии, поэтому образ Страны восходящего солнца был часто расплывчатым, идеализированным, «додуманным». Революция Мэйдзи, несомненно, позволила глубже проникнуть в культуру и быт японцев, помогла увиденному сложиться в сознании европейских путешественников в единый, вполне определенный образ.

«Образ Японии», сложившийся в Европе в середине XIX века и сохранившийся почти до самого конца столетия, В.Э. Молодяков определяет как «экзотический» или «сказочный». «Реалистические детали не разрушали, но только дополняли его и придавали мифу необходимую долю достоверности».[48]

В.Э. Молодяков называет образ Японии, сложившийся среди европейцев во второй половине XIX века словами французского путешественника Эме Гюмбера – «живописная Япония» - и приводит описание, данное русским искусствоведом и художественным критиком Николаем Пуниным в ведущем художественном журнале предреволюционной России – «Аполлоне»: «То было сновидение, легкое и пленительное, сновидение, окутанное лунными туманами, одинокое и грустное, овеянное неуловимой и хрупкой тоской… то было сновидение мимолетное, все насквозь пронизанное светом, тихое и благоуханное, осыпанное цветами или снегом, то была мечта, такая же чистая, как серебристый шелк или как края освещенного солнцем облака… То были сновидение и мечта Европы, до которой ветер впервые донес далекий и тихий вздох с берегов Японского моря».[49]

Это справедливо, по большей части, в отношении европейцев. Что же касается образа Японии в сознании русских, то несмотря на то, что первые, спорадические контакты России с Японией начались еще в XVII-XVII вв., сведения об этой стране изначально носили чрезвычайно мифологизированный и опосредованный характер, чаще основываясь на иностранных источниках, нежели на реальном впечатлении. Постоянные контакты, начинающиеся в середине XIX в., первоначально не слишком повлияли на уже сложившийся миф[50] .

Активизация политики России на Дальнем Востоке в конце XIX в. способствовала развитию стереотипа восприятия в направлении «живописная Япония». Интересно, что личные впечатления путешественников конца XIX – начала XX вв., не изменяли уже сложившегося представления о стране[51] . В этом смысле весьма показательно изображение Японии, данное, например, И.А. Гончаровым в очерках «Фрегат Паллада»[52] , где Япония описывается как «странная, занимательная пока своею неизвестностью земля»[53] или Л. Хэрном в книге «Душа Японии. Кокоро»[54] . Япония воспринимается как страна архаичная и малоразвитая, с курьезными обычаями и традициями, но высоко одухотворенная, как будто парящая над остальным миром с его каждодневными заботами. В 1870 г. русский путешественник М.Венюков писал о событиях в Японии с большим воодушевлением: «Над покрытым многовековою туманной завесой крайним востоком Азии взошла прекрасная утренняя заря. Целое племя, многочисленное и даровитое, но долго отделенное от остального мира положением своей страны и государственными уставами, примкнуло к торжественному ходу передовых народов Земли. С запасом свежих и бодрых сил, с пламенным рвением юности оно стремится догнать тех, которые опередили его...»[55]

Япония активно вышла на мировую арену в последней четверти XIX века, уверенно заявив о себе как о новой исторической силе. Это, разумеется, не могло остаться вне пристального внимания не только политиков и экономистов, но и философов, историков, деятелей культуры. Применительно к России в их числе необходимо прежде всего назвать крупнейшего русского мыслителя второй половины XIX века Владимира Сергеевича Соловьева.

Для русской мысли всегда были характерны неоднозначное отношение к Востоку и неоднозначное истолкование этого исторического и социального феномена. Идея Соловьёва — это идея синтеза, противостоящая одностороннему восприятию Востока. Он призывает соединить достижения западной философии рационального познания с «истинами, которые в форме веры и духовного созерцания утверждались великими теологическими учениями Востока». Соловьёв прямо противопоставляет Восток и Запад как царства бесчеловечного бога и безбожного человека, расценивая и то и другое как односторонности. Под Западом он понимает Европу, под Востоком — мусульманский мир. Россию и мир славянства, объединенных православием, он считает третьей, прогрессивной силой, миссия которой — преодолеть искусственную ограниченность двух миров и соединить их лучшие достижения в синтезе.[56]

Противоречивость, более того – несовместимость и одновременно «диалектическое единство двух ликов Востока»[57] с наибольшей полнотой были также выражены именно Соловьевым. К 1890 году относятся статьи «Китай и Европа», «Япония» и стихотворение «С Востока свет», в котором он впервые говорит о двух Востоках — «Востоке Ксеркса» и «Востоке Христа». Имя персидского царя Ксеркса употреблено мыслителем как синоним жестокого и беспощадного завоевателя, несущего гибель человеческой цивилизации и гуманистическим, христианским ценностям. Христос противостоит ему как воплощение добра, красоты и деятельной любви, как символ «исторического оптимизма и устремленности в будущее»[58] .

Заслуга Соловьёва в том, что он первый показал два лика Востока. Оппозиция Запад — Восток им фактически снимается как неправомерная, заменяется исторически более оправданной оппозицией Ксеркса и Христа, воплощающей вечную борьбу добра и зла. Ксеркс все же не тождествен Востоку, как и Христос не тождествен Западу. Добро Соловьёв видит и на Востоке и на Западе, зло — антихристианский мир, наиболее ярко воплотившийся в буддийской религии и в китайском абсолютизме с его страстью к порядку, но не прогрессу.[59]

После японо-китайской войны (1894-1895 гг.) внимание Соловьёва начинает все больше привлекать Япония как действительно сильное и быстро развивающееся, вопреки теории Восток - Запад, государство. Война показала реальную слабость Китая и силу и агрессивность Японии и оказала значительное влияние на эволюцию взглядов Соловьёва.[60]

Последняя работа Соловьёва «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории»[61] стала своеобразным завещанием великого философа. Его прогнозы очень точно предсказывают реальный ход войны на Тихом океане четыре десятилетия спустя. В предисловии к «Трем разговорам» Соловьёв писал: «В теснейшем сближении и мирном сотрудничестве всех христианских народов и государств я вижу не только возможный, но и необходимый и нравственно обязательный путь спасения для христианского мира от поглощения низкими стихиями»[62] , к которым он относил и панмонголизм.

Нужно отметить, что русское общество в полной мере оценило гениальные предвидения Соловьева только во время войны с Японией. Популярный справочник издательства Брокгауз-Ефрон уже в первой половине 1904 г. писал о России как о щите против новых монголов-японцев и вспоминал великого провидца: «Ныне эта идея панмонголизма начинает переходить из области мечтаний на почву практической политики. Опасность, которую предвидел Вл. Соловьев, становится все более близкой и грозной. Япония смело выступает вперед и решительно берет на себя миссию возрождения и объединения народов Азии для будущей «мировой борьбы». Пока Япония действует сама по себе, она представляется просто честолюбивой и воинственной нацией… но в соединении с Китаем она может создать огромное расовое движение, которое и явится действительной «желтой опасностью»[63] .

Таким образом, проследив за историей и динамикой формирования представлений о Японии в России, можно сделать вывод о том, что немаловажную роль во взаимном восприятии этих двух государств, как, впрочем, и любых других государств, расположенных в непосредственной близости друг от друга, играет политический фактор, то есть взаимодействие государств в контексте исторических событий локального и мирового масштаба, официальная пропаганда руководства страны в связи с этими историческими событиями, а также существующие мнения относительно данного государства в других странах мира. Кроме того, важно отметить, что образ Японии в России во второй половине XX века складывался, в основном, под влиянием европейских источников, и образ «живописной Японии» с ее цветущей сакурой, бумажными веерами и самурайскими традициями русские скорее «переняли» у европейцев, нежели сформировали в своем сознании на основе своих наблюдений. Однако другая сторона образа Японии, которой в дальнейшем будет уделено наибольшее внимание, сформировалась в российском общественном сознании «без помощи» Европы. Речь идет о «желтой опасности», об образе Японии-врага и идеях панмонголизма впервые высказанных Владимиром Соловьевым в конце XIX века.

Глава III . Восприятие Японии в России в период русско-японской войны

Для начала необходимо сказать несколько слов об общих настроениях масс к началу русско-японской войны. Накануне русско-японской войны стереотип восприятия Японии не изменился, по сравнению с исходной посылкой, однако существенно развился благодаря усилиям средств массовой информации. Япония рисовалась как агрессивное государство, чьи устремления не исчерпываются желанием установить свое господство над другими государствами «желтого мира». Сферой ее интересов могли оказаться русский Дальний Восток и Сибирь. К началу войны, как отмечает Л.В. Жукова[64] , сложилось несколько самостоятельных вариантов представлений о «японской опасности»:

- агрессивность Японии по отношению к «дружественным России» государствам дальневосточного региона, которые Россия должна «защищать»;

- претензии Японии на «континентальность»;

- «панмонголизм» Японии;

- недружественность Японии по отношению к европейцам вообще и к России в частности;

- экономическая конкуренция со стороны Японии.

Что касается представлений о японцах, то, по мнению Л.В. Жуковой, оно оставалось предельно обобщенным, но тоже имело несколько вариаций:

- японцы – народ отсталый, дикий, азиатски-варварский;

- японцы – народ азиатский, но гораздо более развитый, чем остальные народы Дальнего Востока;

- японцы – очень подвижная нация, легко усваивающая достижения европейской культуры.

Как стратегический противник японцы воспринимаются как агрессивный, смелый враг, но не имеющий ни опыта военных действий с европейским противником, но современного вооружения, ни опыта коллективных действий. В этом плане настойчиво проводится мысль о «самурайских» методах ведения войны, как они представляются – индивидуализм, склонность к личному подвигу и т.д.[65] « Презрение к смерти, присущее всем народам желтой расы, и сильно развитое чувство чести рождают у японских военных спокойную храбрость».[66]

В прессе периода русско-японской войны размышления о причинах побед японской армии также часто сводились к идее самурайского долга: «Энергия, с которой японское войско переносит все тяготы войны, упорство в нападении и самоотверженность до пренебрежения жизнью – все это доказывает, что рыцарский дух жив еще в японском народе»[67] .

Характерной чертой отношения художественной интеллигенции к началу войны стало ожидание скорых и победоносных ее результатов. Александр Бенуа вспоминал впоследствии об ощущениях того времени: «Это была первая настоящая война, в которую была втянута Россия после 1878 года, но за совершенно настоящую ее никто в начале не считал, а почти все отнеслись к ней с удивительным легкомыслием – как к какой-то пустяковой авантюре, из которой Россия не может не выйти победительницей. <…> Подумайте. Эти нахалы японцы <…> вдруг полезли на такую махину, как необъятное государство Российское с его более чем стомиллионным населением. У меня и у многих зародилось даже тогда подобие жалости к этим «неосторожным безумцам». Ведь их разобьют в два счета, ведь от них ничего не останется, а если война перекинется к ним на острова, то прощай все их чудное искусство, вся их прелестная культура, которая мне и моим друзьям полюбилась за последние годы»[68] .

И, конечно же, общий исход войны был несомненен. В.Я. Брюсов писал М.А. Волошину: «Япония будет раздавлена страшной тяжестью России, которая катится к Великому Океану по столь же непобедимым космическим законам, как лавина катится в долину»[69]

В связи с начавшейся войной в тылу активно шел процесс синтеза идей, которые были направлены на четкое формирование образа врага, причем в первую очередь в «народной» аудитории, поскольку именно из нее по большей части мобилизовались солдаты.

Основным является образ Японии и японцев, сформированный в русской периодической печати военного времени. Пресса стандартизирует сообщение, т.е. особым образом «подводит» информацию под стереотип, всеобщее мнение[70] . Человек должен воспринимать сообщение без усилий и безоговорочно, без внутренней борьбы и критического анализа. Большинство исследователей указывают на связь стереотипов с гигантским влиянием СМИ, формирующих отношение к миру, на поведение, воспроизводящее поступки «героев», созданных прессой, радио или телевидением. СМИ приучают человека мыслить стереотипами и снижают интеллектуальный уровень сообщений так, что превратились в инструмент оглупления. Этому послужил главный метод закрепления нужных стереотипов в сознании — повторение. Еще одним методом СМИ является мифотворчество (греч. mythos-предание, сказание) — в технике внушения поддержание мифов играет огромную роль. Мифы внедряются в сознание, влияют на чувства и поведение людей. Мифы очень жизнеспособны, и их жизненность объясняется тем, что, опираясь на реальные факты и события, они воспринимаются как истина, догмат. Истинные же факты зачастую воспринимаются людьми как небылицы.

Русско-японская война 1904-1905 гг., происходившая после почти тридцатилетнего мирного периода российской истории в совершенно новых организационно-технических условиях ведения боевых действий, оказалась не только серьезным испытанием для армии, экономики и политической системы страны. Она повлекла за собой значительные трансформации общественного самосознания, ярко отразившиеся в прессе – единственном значимом тогда средстве массовой информации. В годы русско-японской войны издавались специальные газеты и журналы, посвященные событиям на фронте.

Повышению авторитета официальных печатных изданий способствовала и позиция правящих кругов. Николай II в первом выпуске «Летописи войны с Японией» определил четыре главных задачи этого военного издания: «проникнутое горячей любовью к отечеству, но спокойное, беспристрастное изложение; полное и всестороннее выяснение значения событий и военных действий; установление внутренней связи между ними; полнота официальных документов и журнального материала и широкое воспроизведение явлений войны в художественно выполненных рисунках, портретах, картах, планах и т.д.»[71] Далее, в этом же выпуске «Летописи» Николай II пишет: «Внимательно следя за печатью в последнее время, я убедился, что она явилась верною истолковательницей современных событий… Надеюсь, что и впредь русская печать окажется достойною своего призвания служить выразительницею чувств и мыслей великой страны и воспользуется своим большим влиянием на общественное настроение, чтобы вносить в него правду и только правду»[72] . Таким образом, справедливо будет сказать, что читатели были очень сильно подвержены воздействию со стороны прессы, и образ Японии в условиях русско-японской войны складывался в России под влиянием официальных печатных изданий.

Надо заметить, что новости с театра военных действий носят либо «прогулочный», достаточно легкомысленный характер, и перенасыщены комментариями о погоде и замечаниями общего характера, не несущими дополнительной информации для читателя, либо, напротив, чрезвычайно перегружены специфическими военными терминами, что делало текст практически нечитабельным и непонятным для основной массы населения.

Часто повторяющейся и в 1904, и в 1905 г. темой стало упоминание о слабости врага, о тяжести его положения: «золотые запасы Японии в настоящее время почти совершенно исчерпаны»[73] ; «условия новых японских займов бесспорно тяжелы».[74]

Образ врага, предлагавшийся средствами массовой информации, развивался в значительной мере рационалистически. Для народной аудитории же больше характерен эмоциональный, нежели рационалистический подход. Наиболее часто такой прием используется в лубке. В сюжетах лубков японцы изображаются чаще всего маленькими и зверообразными, иногда в виде обезьян; в текстах лубочных картин используются устойчивые словосочетания («желтолицый пес», «желтые макаки»). Употребление названий животных применительно к японцам весьма показательно, поскольку с одной стороны, это наиболее эмоционально окрашенный образ, а с другой стороны, он лишает японца человеческих черт и «индульгирует» по отношению к нему безнравственность убийства. Впрочем, серьезность врага была оценена далеко не сразу. Диспропорцией между фигурами русского казака-колосса и карлика-японца акцентировалось внимание на несоответствии между военными амбициями, степенью милитаризации и оснащенности военной техникой и ее общим финансово-экономическим потенциалом; сам японец, как правило, рисовался с непропорционально большим, неподъемным для него мечом. Значительная часть лубков была рассчитана именно на «народную» аудиторию. В них встречаются карикатуры и тексты, стилизованные под частушки и солдатские песни. Часто присутствует образ русского воина – казака или матроса. (Приложение 1)

Важной и очень стойкой составляющей образа Японии, именно как вражеской державы, стали многочисленные упоминания об азиатском коварстве, вероломстве, фанатизме, о шпионах, способы борьбы с которыми так и не удалось выработать ни до войны, ни в ее ходе. Классическим примером создания такого облика японцев является повесть А.Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1904 г.). Это своеобразный психологический детектив. Главный герой повести[75] - «маленький, черномазый, хромой офицер, странно болтливый, одетый в общеармейский мундир…»[76] - появлялся в день по несколько раз в различных присутственных местах: в главном штабе, комендантском управлении, комитете о раненых, управлении казачьих войск и даже в полицейских участках, обращаясь к военным и гражданским чиновникам с жалобами, претензиями и попрошайничеством, хотя цель у него была другая: «он проявлял интерес ко всему, что касалось русско-японских событий в Маньчжурии и в Порт-Артуре…»[77] Эта повесть Куприна, по выражению А.Е. Куланова, «на десятилетия сформировала у русских представление о японской опасности».[78]

Вообще японский шпионаж в России являлся достаточно распространенным явлением. К началу русско-японской войны, по словам Е.М. Османова[79] – специалиста в области японской разведки – разведывательная служба в Японии имела многовековую историю, и, по далеко не полным данным, составленным на основании материалов жандармских органов России, количество японских шпионов, действовавших на территории нашего государства, к началу русско-японской войны доходило до пятисот человек.

Тема японского шпионажа широко освещалась в русской прессе. В военных изданиях часто появлялись статьи и заметки подобного содержания: «Безошибочно можно сказать, что ни в одной войне шпионство не практиковалось в столь широких размерах, как применяется оно теперь нашим противником на Дальнем Востоке. Сотнями шпионов наводнили они район, занятый нашими армиями… Это явление довольно естественно и понятно. Во-первых, японцам, как и всем восточным народам, свойственна хитрость и всякого рода уловки, облегчающие достижение цели…»[80]

Кроме официальных военных изданий, тему японского шпионажа поднимали и корреспонденты других русских печатных изданий. Например, в газете «Русь» от 15 (2) мая 1904 года: «…около Омска на реке после ледохода рыбаки нашли утопленника похожего на японца. В его кармане были найдены бумаги, из которых оказалось, что он японский шпион, имевший поручение от своего правительства»[81] - или в газете «Московские ведомости» от 5 августа (23 июля) 1904 года: «Близ Москвы на линии Нижегородской железной дороги задержан японец, при котором оказались планы и какие-то записки на японском языке…в настоящее время он содержится под арестом»[82] .

Точкой отсчета для образной характеристики Японии стало ее стремление встать вровень с ведущими мировыми державами. Достаточно посмотреть, как в журнале «Война с Японией» автор статьи размышляет о причинах войны: «Причины настоящей войны России с Японией кроются в неуклонном стремлении Японии на материк с тесных для ее населения островов… Вместе с этим стремлением, Япония после своего обновления и своих реформ, толкнувших ее на путь европейской цивилизации, стала стремиться и к преобладающему влиянию на Дальнем Востоке»[83] .

Прибывающие на театр военных действий новобранцы несут с собой новые настроения – ожесточение против правительства, развязавшего войну, и против военного министерства. «Несмотря на печальные уроки первой половины войны, военное министерство с каким-то непонятным упрямством продолжало политику роковых ошибок».[84] «К концу 1904 года, после ряда военных неудач, наше военное министерство поняло, наконец, что война с японцами дело не шуточное».[85]

В ходе боевых действий с японцами в тот или иной контакт вступило несколько десятков тысяч человек.[86] Причем контакт был разной степени близости – от только визуального до непосредственно-личного. Можно сказать, что в этот момент в армии сосуществовали два представления о японцах. Одно, свойственное новобранцам, основано не столько на личном опыте, сколько на представлениях тыла. Другое начинает формироваться у «старослужащих». Для них война уже превратилась в будни, а японцы в то же время становятся как бы ближе, понятнее: «Надеемся, что ведь неприятели наши – люди, устали и, наверно, ночью будут отдыхать».[87] Сребрянский также описывает случай дружбы между солдатом и японцем, взятым им в плен.[88]

Развитие представления о японцах во второй половине войны и в послевоенное время во многом было предопределено комплексом вины за проигранную кампанию. Большинство источников личного происхождения (письма, мемупры, дневники и воспоминания) уделяет внимание просчетам русского командования в целом и отдельных лиц в частности. Ни в письмах, ни в мемуарах по-прежнему нет ни личных имен, ни оценочных категорий (все время используются слова «японец» или «Япония»). Правда, теперь японцы интерпретируются как «сильный враг», «храбрый и сильный противник»[89] , гораздо более подготовленный к войне как технически, так и идеологически. Японцы изображаются скорее уважительно и благожелательно.

Можно отметить, что непосредственный контакт с японцами довольно значительно количества русских, в целом, способствовал развития стереотипа представления о японцах в сторону гуманизации, однако незначительно. Напротив, участники контакта всячески умалчивают и «забывают» любые позитивные эмоции как в отношении Японии, так и в отношении японцев. В то же время представления о японцах как об отсталой, «восточной» расе, не способной к развитию, вытесняются новым образом – «европеизированных» и «цивилизованных» японцев, гораздо лучше подготовившихся к войне, чем русские. «Впервые за все время существования русской регулярной армии она испытала такое полное поражение, наглядно показавшее все несовершенство русских мобилизационных планов, методов развертывания запасных частей и неподготовленность высшего командного состава».[90]

Подходя к концу III главы, можно отметить следующее. Со времени начала русско-японской войны прошло уже больше ста лет, нет в живых ни одного участника этой войны, итоги передела мира, произошедшие после нее, тоже в значительной мере потеряли свое значение, оказались стерты новыми, более серьезными и масштабными геополитическими преобразованиями. То есть с объективной точки зрения русско-японская война перешла в разряд исторических фактов и событий, принадлежащих уже достаточно отдаленному от нас прошлому. Тем не менее, русско-японская война в цепи исторических фактов, произошедших в нашей стране в начале XX века, занимает особое место. Она стала не просто историческим событием, а важным фактором формирования образа Японии в России.

Это вызвано несколькими причинами. Во-первых, это было первое для русских вооруженное столкновение с Японией, причем завершилось оно поражением царской армии. А ведь «обиды, поражения, оскорбления национальной гордости, да еще такого глобального масштаба (а Россия фактически была унижена на глазах всего мира), как правило, запоминаются сильнее, чем победы»[91] .

Во-вторых, именно поражение России во многом пробудило в ней до того слабый интерес к Японии. Возникла и полностью оформилась вторая (наряду с «живописной Японией») составляющая образа этой страны – «желтая опасность», побудившая рассматривать Японии не просто как острова гейш, цветущей сакуры и хризантем, а как общество, способное добиваться побед над Европой. Эта часть образа Японии способствовала росту общего интереса к ней. Более того, это был уже не просто интерес, а нечто значительно большее – японский бум, захвативший тогда умы значительной части образованного населения. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что «русско-японская война во многом была движущим мотивом для изучения Японии и рождения российского японоведения – безусловно, одного из наиболее развитых и авторитетных в современном мире»[92] .

Сейчас, более ста лет спустя, можно констатировать, что отсутствие понятия о Японии как о развитой военной державе, военные просчеты царского командования, а в более широком смысле – слабое представление о том, что такое Япония в Целом, сыграли важную роль в поражении царской России. Положение усугублялось еще и тем, что одним из субъективных поводов для развязывания войны было желание царского правительства отвлечь народ от назревающей революционной ситуации. Маленькая победоносная война, которую Россия собиралась вести с Японией для укрепления своего внутреннего положения, обернулась тяжелым и позорным разгромом на глазах у всего мира, революцией 1905 года и началом падения Империи.

Заключение

У каждого народа есть свои собственные представления об окружающем мире, о людях, о представителях другой культуры. В обществе складываются определенные стереотипы – как относительно самих себя, относительно поведения и традиций в пределах своего культурного пространства, так и относительно представителей другого языкового и культурного пространства.

Образ Японии в России претерпевает значительные изменения главным образом в зависимости от изменения международной ситуации. Проблемы Японии воспринимались во многом через призму взаимоотношений России с Западом. Японская культура и сами японцы наделялись привлекательными чертами, что как бы подчёркивало моральную ущербность европейцев. Однако по мере того, как активность и влияние Японии на Дальнем востоке и в мире росли, отношение к ней становилось всё более сложным и неоднозначным.

В данной работе рассматривался образ Японии и японцев в российском общественном сознании в начале XX века, то есть в период, когда с точки зрения политики отношения между этими двумя государствами были непростыми, что и вылилось впоследствии в русско-японскую войну 1904-1905 гг.

Согласно поставленным в начале работы задачам, можно подвести некоторые итоги по работе:

1. На основе исследований российских историков, социологов и этнографов подробно рассмотрены общие механизмы формирования стереотипов восприятия чужого, а также особенности восприятия одним народом другого через призму национальных стереотипов и традиционного этнического сознания.

2. Выявлены особенности понятий «образ» и «стереотип» с точки зрения психологии и социологии, а также роль национальных стереотипов в межэтническом общении.

3. Рассмотрены причины появления негативных стереотипов восприятия «чужого», а также становление, развитие и последствия складывания «образа врага» в сознании народа.

4. Рассмотрена история контактов России и Японии на протяжении нескольких веков.

5. Оценена роль сведений европейских путешественников и исследователей в формировании образа Японии в российском общественном сознании в период до конца XIX века.

6. Оценена роль политических факторов, повлиявших на формирование образа Японии и японца в России в начале XX века, подробно рассмотрены факторы формирования образа Японии в контексте русско-японской войны 1904-1905 гг.

7. На основе источников различного характера выделены основные черты образа Японии в российском общественном сознании начала XX века, показаны основные тенденции изменения образа и их причины на разных этапах русско-японской войны.

В рамках проведенного исследования можно подвести некоторые итоги.

Необходимым условием существования каждого народа как этнической целостности является выделение себя в ряду подобных человеческих коллективов. Большинство исследователей отводят ведущую роль во взаимном восприятии народов устоявшимся стереотипам. Национальные стереотипы могут не только выступать в качестве серьезных психологических барьеров в процессе межнационального общения, но также играют существенную роль в межнациональных конфликтах.

«Образ врага» формировался в массовом сознании всех народов на протяжении многих веков и лежал в основе особой психологии враждебности и ненависти по отношению к другим странам и народам. Особенностью «образа врага», как и других национальных стереотипов, является некая живучесть: негативный образ, сформировавшийся в сознании однажды, остается в нем надолго.

Первые контакты России с Японией начались еще в XVII-XVII вв., однако сведения об этой стране изначально носили чрезвычайно мифологизированный и опосредованный характер, чаще основываясь на иностранных источниках, нежели на реальном впечатлении. По личным впечатлениям путешественников конца XIX – начала XX вв., Япония воспринимается как страна архаичная и малоразвитая, с курьезными обычаями и традициями, но высоко одухотворенная, что противопоставляется высокоразвитым европейским государствам.

Образ враждебного Востока в целом и Японии в частности первым на страницах своих произведений показал Владимир Соловьёв, продемонстрировав два лика Востока: «Восток Ксеркса» и «Восток Христа». Имя персидского царя Ксеркса употреблено мыслителем как синоним жестокого и беспощадного завоевателя, несущего гибель человеческой цивилизации и гуманистическим, христианским ценностям. Надо отметить, что русское общество в полной мере оценило предвидения Соловьева только во время войны с Японией.

К началу войны в российском сознании сложился образ Японии, основными чертами которого были агрессивность, претензии на «континентальность», а также претензии на экономическую конкуренцию со странами Европы и с Россией. Образ японца к началу русско-японской войны включал в себя такие черты, как дикость, типичная азиатская жестокость, варварство, японцы воспринимались как народ отсталый, но гораздо более развитый, чем остальные народы Дальнего Востока, как очень подвижная нация, легко усваивающая достижения европейской культуры. Характерной чертой отношения русских к началу войны стало ожидание ее скорого окончания и победоносных результатов.

Основным является образ Японии и японцев, сформированный в русской периодической печати военного времени. Повышению авторитета официальных печатных изданий способствовала позиция правящих кругов, в числе тех, кто заявлял о непредвзятости и правдивости изложения военных событий на страницах печатных изданий, был и сам Николай II.

В начальный период войны в прессе часто встречаются упоминания о слабости врага, о тяжести его положения и о неумении вести войну.

На создание образа Японии и японцев в «народной» аудитории во время войны работали также плакаты, изготовленные в лубочной традиции, на которых японца чаще всего изображали в виде существа маленького роста, похожего на обезьяну, с неподъемно большим мечом, что символизировало нечеловеческий облик японца, его недостижимые амбиции и планы.

Во второй половине русско-японской войны прибывающие на театр военных действий новобранцы несут с собой новые настроения – ожесточение против правительства и против военного министерства, развязавших войну. Военные неудачи не списываются на коварство и жестокость японцев, большинство источников личного происхождения уделяет внимание просчетам русского командования в целом и отдельных лиц в частности. Японцы же становятся как бы ближе, обретают человеческий облик, в мемуарах и воспоминаниях участников войны описываются случай дружбы между японскими и русскими солдатами. Японец уже характеризуется как сильный враг и храбрый, достойный противник.

Спустя более чем 100 лет после окончания войны, можно сказать, что трансформация образа японца в сознании русского от «коварного и беспощадного врага» до «храброго и сильного противника» была логичной. Это можно связать с тем, что в начале войны не было сомнений в скором победоносном ее окончании, но по прошествии некоторого времени после множества неудачных операций и просчетов русского военного командования возникли сомнения по поводу победы русских, в связи с чем на психологическом уровне образ японца трансформировался в более положительный, поскольку проиграть войну «храброму и сильному противнику» все-таки и снисходительнее, и проще морально, чем сдаться «коварному и беспощадному врагу».

Список использованной литературы и источников

I . Источники

1. Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4–5. М.: Наука, 1990. 744 с.

2. Брюсов В.Я. –Волошину М.А. Ок. 10/23 февраля 1904 года // Литературное наследство. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Т. 98. Кн. 2. М., 1994. 635 с.

3. Война с Японией / Еженедельный иллюстрированный журнал военных событий. М., 1904-1905, №1-35.

4. Воронович Н.В. Русско-японская война. Воспоминания. Нью-Йорк, 1952 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://militera.lib.ru/memo/russian/voronovich_nn/index.html . 01.05.09.

5. Газетные старости [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://starosti.ru. 15.04.09.

6. Гончаров И.А. Фрегат «Паллада». Очерки путешествия: в 2 т. / АН СССР. Л.: Наука, 1986. 879 с.

7. Куприн А.И. Штабс-капитан Рыбников // Гранатовый браслет. Повести и рассказы. М.: Художественная литература, 1984. 335с.

8. Летопись войны с Японией, СПб., 1904-1905, №1-84.

9. Музей им. П.В. Алабина [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.alabin.ru/alabina/exposure/collect/posters/plakat1/ 15.03.09.

10. 12. Соловьев В.С. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.vehi.net/soloviev/novik.html. 05.04.09.

11. Сребрянский М.В. Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке. М.: Отчий дом, 1996. 352 с.

12. Хэрн Л. Душа Японии. Кокоро. / Перевод Е. Маурина, под ред. Е.К. Симоновой-Гудзенко. М.: ИД «Муравей», 1997. 352 с.

13. Япония и ее обитатели. СПб: Брокгауз-Ефрон, 1904. 365 с.

II . Литература

14. Бромлей Ю.В. К вопросу о сущности этноса // Природа, 1970, № 2. С. 51-55.

15. 17. Васильева Т.Е. Стереотипы в общественном сознании [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://psyfactor.org/lib/stereotype5.htm. 30.04.09.

16. Гасанов И.Б. Национальные стереотипы и образ врага / Психология национальной нетерпимости. Хрестоматия. [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Chernjav/10.php. 30.04.09.

17. Гришелева Л.Д., Чегодарь Н.И. Японская культура нового времени. Эпоха Мэйдзи. М.: Восточная литература, 1998. 240 с.

18. Громковская Л.Л. Из истории культурных взаимосвязей Японии и Европы // Народы Азии и Африки, 1969, №2. С. 88-94.

19. Ермаченко И.О. Япония и Китай в русской прессе 1904-1905 гг.: динамика образов в контексте общественной самооценки // Межкультурный диалог на евразийском пространстве: Материалы международной научной конференции. Уфа, 2002 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.bashedu.ru. 29.03.09.

20. Ефименко А.В. Шевцов В.В. Образ чужого в европейской культурной традиции [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.humanities.edu.ru/db/msg/50884. 15.03.08.

21. Жуков А.Е. Японское зеркало: факторы формирования представлений о Японии в странах Запада и России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.comitet21.ru/analyth_10.htm. 10.03.08.

22. Жукова Л.В. Формирование «образа врага» в русско-японской войне 1904-1905 гг. // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2003/2004. С. 259-275.

23. Колосов В.А. «Низкая» и «высокая» геополитика: образы зарубежных стран в представлениях российских граждан // Отечественные записки, 2002, № 3. С. 33-52.

24. Кон И.С. Психология предрассудка (О социально-психологических корнях этнических предубеждений) // Новый мир, 1966, № 9. С. 187-205.

25. Краткий психологический словарь / Сост. Л.А. Карпенко; Под общ. ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. М.: Политидат, 1985. 431с.

26. Куланов А.Е. Налетели ветры злые, да с восточной стороны… // Родина, 2005, № 10. С. 76-78.

27. Куланов А.Е. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japon.ru/?TextArchive&ID=73. 29.03.09.

28. Куланов А.Е. Стоногина Ю.Б. Образ Японии в России: правда и вымысел // Новый журнал, 2003, № 231 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://magazines.russ.ru/nj/2003/231/kulanov.htm. 10.03.08.

29. Куланов А.Е. Стоногина Ю.Б. Образ и реальность: Япония и Россия глазами друг друга // Неприкосновенный запас, 2003, № 3 (29) [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2003/29/kulan.html. 10.03.09.

30. Лурье С.В. Историческая этнология: Учебное пособие для вузов. М., Аспект Пресс, 1997. 448 с.

31. Маркарьян С. Как меняется взаимовосприятие [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japantoday.ru/znakjap/kultura/20_1.shtml. 20.12.07.

32. Мещеряков А.Н. Книга японских обыкновений. М.: Наталис, 1999. 399с.

33. Молодяков В.Э. Брюсов и Япония: сто лет спустя [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japon.ru/?TextArchive&ID=175. 05.04.09.

34. Молодяков В.Э. Восток Ксеркса (Япония в философии истории Владимира Соловьева и Андрея Белого) // Проблемы Дальнего Востока, 1991, №1. С. 61-68.

35. Молодяков В.Э. Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала XX века. М.: ИВ РАН, 1996. 182 с.

36. Османов Е.М. Деятельность японской разведки и российской контрразведки в годы русско-японской войны 1904–1905 гг. Японский шпионаж в царской России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://militera.lib.ru/docs/da/sb_yaponskiy_shpionazh/index.html. 09.12.08.

37. Пчелинцева К.Ф. Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьёва. Материалы международной конференции 14-15 февраля 2003 г. Серия “Symposium”, выпуск 32. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.372-377.

38. Формирование стереотипов // Авторский проект LIBRERO.RU [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.librero.ru/article/7t7/formirovanie_ctereotipov.htm. 29.04.09.

39. Штейнгауз А.И. Япония и японцы глазами русских (вторая половина ХIХ в) [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/12/shtejngauz12.shtml. 20.12.07.

Приложение 1[93]

Рисунок 1. Лубок «Завтрак казака», 1904 г.

Рисунок 2. Лубок «Как русский матрос отрубил японцу нос», 1904г.

Рисунок 3. Лубок «В погоню за деньгами», 1904 г.

Рисунок 4. Лубок «Страшен враг, да милостив Бог!..», 1904 г.

Рисунок 5. Лубок «Гибель японского броненосца Хатсузе и крейсера Иошино»

[1] Куланов А.Е. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japon.ru/?TextArchive&ID=73.

[2] Бромлей Ю.В. К вопросу о сущности этноса // Природа, 1970, № 2. С. 51-55.

[3] Лурье С.В. Историческая этнология: Учебное пособие для вузов. М., Аспект Пресс, 1997. 448 с.

[4] Кон И.С. Психология предрассудка (О социально-психологических корнях этнических предубеждений) // Новый мир, 1966, № 9. С. 187-205.

[5] Васильева Т.Е. Стереотипы в общественном сознании [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://psyfactor.org/lib/stereotype5.htm. 30.04.09.

[6] Гасанов И.Б. Национальные стереотипы и образ врага / Психология национальной нетерпимости. Хрестоматия. [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Psihol/Chernjav/10.php . 30.04.09.

[7] Колосов В.А. «Низкая» и «высокая» геополитика: образы зарубежных стран в представлениях российских граждан // Отечественные записки, 2002, № 3. С. 33-52.

[8] Ефименко А.В. Шевцов В.В. Образ чужого в европейской культурной традиции [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.humanities.edu.ru/db/msg/50884. 15.03.08.

[9] Маркарьян С. Как меняется взаимовосприятие [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japantoday.ru/znakjap/kultura/20_1.shtml. 20.12.07.

[10] Жуков А.Е. Японское зеркало: факторы формирования представлений о Японии в странах Запада и России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.comitet21.ru/analyth_10.htm. 10.03.08.

[11] Штейнгауз А.И. Япония и японцы глазами русских (вторая половина ХIХ в) [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/12/shtejngauz12.shtml. 20.12.07.

[12] Жукова Л.В. Формирование «образа врага» в русско-японской войне 1904-1905 гг. // Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2003/2004. С. 259-275.

[13] Ермаченко И.О. Япония и Китай в русской прессе 1904-1905 гг.: динамика образов в контексте общественной самооценки // Межкультурный диалог на евразийском пространстве: Материалы международной научной конференции. Уфа, 2002 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.bashedu.ru. 29.03.09.

[14] Молодяков В.Э. Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала XX века. М.: ИВ РАН, 1996. 182с.; Молодяков В.Э. Брюсов и Япония: сто лет спустя [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japon.ru/?TextArchive&ID=175; Молодяков В.Э. Восток Ксеркса (Япония в философии истории Владимира Соловьева и Андрея Белого) // Проблемы Дальнего Востока, 1991, №1. С. 61-68.

[15] Имиджелогия - это новая научно-прикладная дисциплина, возникающая на стыке психологии, социологии, философии, культурологии и ряда других наук; изучает закономерности формирования образа (имиджа), его функционирования и управления им; раскрывает общее, особенное и единичное в онтологии всех видов имиджей.

[16] Куланов А.Е. Налетели ветры злые, да с восточной стороны… // Родина, 2005, №10. С. 76-78; Куланов А.Е. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.japon.ru/?TextArchive&ID=73.

[17] Стоногина, Юлия Борисовна. Окончила факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова и аспирантуру там же. Работала автором и ведущей программ "Радио России", генеральным директором PR — агентства "Радон-Пресс", заместителем генерального директора КГ "Инсайдерс", генеральный директором КГ «Инсайдерс» (до октября 2005 г.). До апреля 2008 г. – генеральный директор, член Совета директоров Коммуникационной Группы Point Passat. Автор свыше сотни статей на темы имиджмейкинга, PR, японской культуры и российско-японских отношений, соавтор коллективной монографии "Россия и Япония, соседи в 3-м тысячелетии". Публикуется как в российских, так и в японских СМИ.

[18] Куланов А.Е. Стоногина Ю.Б. Образ Японии в России: правда и вымысел // Новый журнал, 2003, № 231 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://magazines.russ.ru/nj/2003/231/kulanov.html; Куланов А.Е. Стоногина Ю.Б. Образ и реальность: Япония и Россия глазами друг друга // Неприкосновенный запас, 2003, № 3 (29) [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2003/29/kulan.html.

[19] Летопись войны с Японией, СПб., 1904-1905, №1-84.

[20] Газетные старости [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://starosti.ru/

[21] Музей им. П. В. Алабина [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.alabin.ru/alabina/exposure/collect/posters/plakat1/

[22] Куприн А.И. Штабс-капитан Рыбников // Гранатовый браслет. Повести и рассказы. М., 1984.

[23] Соловьев В.С. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.vehi.net/soloviev/novik.html.

[24] Воронович Н.В. Русско-японская война. Воспоминания. Нью-Йорк, 1952 [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://militera.lib.ru/memo/russian/voronovich_nn/index.html

[25] Сребрянский М.В. Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке. М.: Отчий дом, 1996. 352 с.

[26] Бромлей Ю.В. Указ. соч. С. 53.

[27] Лурье С.В. Указ. соч. С. 228.

[28] Лурье С.В. Указ. соч. С. 228.

[29] Ефименко А.В. Шевцов В.В. Указ. соч.

[30] Краткий психологический словарь / Сост. Л.А. Карпенко; Под общ. ред. А.В. Петровского, М.Г. Ярошевского. М., 1985. С. 342.

[31] Кон И.С. Указ. соч. С. 190.

[32] Краткий психологический словарь. С. 211.

[33] Ефименко А.В. Шевцов В.В. Указ.соч.

[34] Гасанов И.Б. Указ.соч.

[35] Там же.

[36] Гасанов И.Б. Указ.соч.

[37] Васильева Т.Е. Указ. соч.

[38] Колосов В. Указ. соч. С. 34.

[39] Маркарьян С.Б. Указ.соч.

[40] Гасанов И.Б. Указ. соч.

[41] Там же.

[42] Цит. по: Жуков А.Е. Японское зеркало: факторы формирования представлений о Японии в странах Запада и России.

[43] Жуков А.Е. Указ. соч.

[44] Гришелева Л.Д., Чегодарь Н.И. Японская культура нового времени. Эпоха Мэйдзи. М., 1998. С.5.

[45] Мещеряков А.Н. Книга японских обыкновений. М., 1999.

[46] Гришелева Л.Д., Чегодарь. Указ. соч. С. 5.

[47] Громковская Л.Л. Из истории культурных взаимосвязей Японии и Европы // Народы Азии и Африки, 1969, № 2. С.88.

[48] Молодяков В.Э. Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала XX века. М., 1996. С. 55.

[49] Там же. С. 59.

[50] Жукова Л.В. Указ. соч. С. 259.

[51] Там же.

[52] Гончаров И.А. Фрегат «Паллада». Очерки путешествия: в 2 т. / АН СССР. Л., 1986. 879 с.

[53] Там же. С. 431.

[54] Хэрн Л. Душа Японии. Кокоро. / Перевод Е. Маурина, под ред. Е.К. Симоновой-Гудзенко. М., 1997. 352 с.

[55] Цит. по: Жуков А.Е. Японское зеркало: факторы формирования представлений о Японии в странах Запада и России.

[56] Пчелинцева К.Ф. Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьёва. Материалы международной конференции 14-15 февраля 2003 г. Серия “Symposium”, выпуск 32. СПб., 2003. С. 374.

[57] Молодяков В.Э. Восток Ксеркса (Япония в философии истории Владимира Соловьева и Андрея Белого). С. 61.

[58] [58] Молодяков В.Э. Восток Ксеркса (Япония в философии истории Владимира Соловьева и Андрея Белого). С. 61.

[59] Пчелинцева К.Ф. Указ. соч. С. 375.

[60] Там же. С. 375.

[61] Соловьев В.С. Указ. соч.

[62] Соловьев В.С. Указ. соч.

[63] Япония и ее обитатели. СПб, 1904. С. 361.

[64] Жукова Л.В. Указ. соч. С. 260.

[65] Жукова Л.В. Указ. соч. С. 260.

[66] Летопись войны с Японией. СПб., 1904, № 2. С. 27.

[67] Война с Японией, 1904, №12. С. 10.

[68] Бенуа А.Н. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4–5. М., 1990. С. 400.

[69] В.Я. Брюсов – М.А. Волошину. Ок. 10/23 февраля 1904 года // Литературное наследство. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Т. 98. Кн. 2. М., 1994. С. 310.

[70] Формирование стереотипов // Авторский проект LIBRERO.RU [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.librero.ru/article/7t7/formirovanie_ctereotipov.htm.

[71] Летопись войны с Японией. СПб., 1904, №1. С. 16.

[72] Летопись войны с Японией. СПб., 1904, №1. С. 16.

[73] Летопись войны с Японией. СПб., 1904, № 9. С. 168.

[74] Там же. С. 170.

[75] Надо сказать, что реальный прототип Рыбникова существовал; звали его Мотодзиро Акаси.

[76] Куприн А.И. Указ. соч. С. 144

[77] Куприн А.И. Указ. соч. С. 148.

[78] Куланов А.Е. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России.

[79] Османов Е.М. Деятельность японской разведки и российской контрразведки в годы русско-японской войны 1904-1905 гг. Японский шпионаж в царской России. [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://militera.lib.ru/docs/da/sb_yaponskiy_shpionazh/index.html

[80] Летопись войны с Японией, 1905, № 62. С. 13.

[81] Газетные старости [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://starosti.ru/

[82] Там же.

[83] Война с Японией, 1904, №1. С. 9.

[84] Воронович Н.В. Указ. соч.

[85] Там же.

[86] Жукова Л.В. Указ.соч. С. 271.

[87] Сребрянский М.В. Указ. соч. С. 265.

[88] Там же. С. 273-276.

[89] Воронович Н.В. Указ. соч.

[90] Воронович Н.В. Указ. соч.

[91] Куланов А.Е. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России.

[92] Там же.

[93] Музей им. П.В. Алабина [Электронный ресурс]: Адрес доступа: http://www.alabin.ru/alabina/exposure/collect/posters/plakat1/