| ДЛЯ ХРУЩЕВСКОЙ "оттепели" характерны два главных момента, оказавших наиболее существенное влияние на развитие советского общества. Первый из них — значительная либерализация форм и методов государственного управления. Второй — отказ от национально-патриотического элемента официальной идеологии, ее окончательный перевод на интернациональные рельсы, сопровождавшийся новым витком антицерковных гонений.
Обе эти тенденции стали результатом процесса "десталинизации", последовавшего за смертью "великого вождя" и расстрелом Лаврентия Берии, олицетворявшего собой политическое господство тайной полиции. Понимание того, что неисчислимые человеческие жертвы, понесенные Россией за последние десятилетия, грозят подорвать жизнеспособность Советского Союза, а также стремление избежать в будущем опустошительных кровавых разборок в собственной среде, толкнуло руководство страны на значительное смягчение режима. Методы массовых репрессий и индивидуального террора с этого момента перестают рассматриваться им в качестве главных рычагов управления обществом, оставаясь в арсенале власти в качестве вспомогательных средств.
Такое смягчение стало одним из важнейших факторов, предопределивших крах режима задолго до его фактического развала. Долгие годы гигантская машина сталинской империи создавалась в расчете на доведенное до совершенства умение управлять людьми с помощью насилия. Расстрелы и лагеря в этой системе государственно-политических координат вовсе не были исторической случайностью или "прихотью тирана". Они выполняли чрезвычайно важную "санитарную" роль, обеспечивая строгое единство идеологии, послушание и эффективную деятельность вертикали административного управления, контроль над огромным чиновничьим сословием, действенную хозяйственную систему — безжалостно и быстро отсекая при этом все, что могло составить хотя бы малейшую угрозу четкому функционированию государственной машины СССР и стран-сателлитов.
Это была глубоко продуманная, универсальная, внутренне логичная и по-своему совершенная структура власти, основанная на доведенном до естественного завершения материалистическом мировоззрении. Начала "целесообразности" и "пользы", вытеснившие в самосознании власти понятия ее религиозно-нравственного долга, справедливости, совести, чести — закономерно привели к торжеству зла в его крайних богоборческих формах.
Именно потому столь недолговечным оказался период терпимого отношения советской власти к русскому православию. Мощная оппозиция "примиренческому" курсу Сталина достаточно сильно заявила о себе еще при его жизни, почти сразу же после того, как в 1943 году наметился поворот к нормализации церков-но-государственных отношений.
В постановлении ЦК ВКП(б) от 7 сентября 1944 года "Об организации научно-просветительской пропаганды" впервые не были определены задачи "решительной борьбы за преодоление религиозных пережитков" и "бескомпромиссного наступления на реакционную поповщину", столь характерные для аналогичных документов предыдущих лет. Подобное умолчание в директивном документе вызвало у партийных активистов, привыкших на
лету ловить малейшее изменение политической конъюнктуры "наверху", растерянность и глухое недовольство.
Через четыре года это недовольство приобрело вполне осязаемые формы — под давлением "антирелигиозников" Сталин в 1948 году дал согласие на разработку специального постановления ВКП(б) "О задачах антирелигиозной, атеистической пропаганды в новых условиях", подготовка которого была поручена Михаилу Суслову. В полном соответствии с богоборческой традицией 20—30-х годов, авторы документа предлагали придать антирелигиозной пропаганде "наступательный" и "решительный" характер, обосновывая очередное форсированное наступление на религию необходимостью обеспечить скорейший переход "от социализма к коммунизму" (14).
Но в конце концов Сталин — более дальновидный и прагматичный, чем большинство его оголтелых соратников — все же настоял на своем. Подготовка документа была свернута. Более того, к концу 40-х годов из лексикона партийных и государственных документов практически исчезли сами термины "антирелигиозная" или "атеистическая" работа. Не было их и в отчетном докладе ЦК ВКП(б) девятнадцатому съезду партии, который в октябре 1952 года представил делегатам Маленков. Впервые на съезде партии вообще был обойден молчанием вопрос о задачах антирелигиозной пропаганды.
Но после смерти Сталина ситуация резко изменилась. В числе первых же постановлений ЦК по идеологическим вопросам, подготовленных под руководством Хрущева в 1954 году, своей резкой антицерковной направленностью выделялись два документа: "О крупнейших недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения" и "Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения". Они недвусмысленно знаменовали собой конец "золотого десятилетия" относительного церковно-государственного мира и фактически возвращали общество на двадцать лет назад, во времена "безбожной пятилетки".
Единственным препятствием на пути возрождения массового антиправославного террора стала общая установка властей на смягчение репрессивной деятельности, связанная, как уже говорилось, в первую очередь, с их тревогой за собственную судьбу. Это помешало буквальному повторению тех времен, когда открытое исповедование веры являлось вполне достаточным поводом для ареста и расстрела. В рамках же, предусмотренных новым псевдолиберальным подходом, антиправославная кампания разгулялась вовсю.
Сам "дорогой Никита Сергеевич" обещал народу через несколько лет показать по телевизору "последнего попа". Но особенно жесткие административные меры против Церкви были приняты после нового решения ЦК КПСС, связанного с очередными "недостатками научно-атеистической пропаганды", появившегося на свет в октябре 1958 года. Запрещалось принимать в монастыри лиц моложе 30 лет; в семинариях и академиях возбранялось обучение лиц со средним специальным или высшим светским образованием; отменялось право патриархии оказывать финансовую помощь приходам, монастырям, духовным школам; ряд ограничений хозяйственной деятельности Церкви был направлен на подрыв ее экономической базы.
В течение четырех последующих лет кампания шла по нарастающей, в результате чего была насильственно закрыта большая часть монастырей (в 1945 году их было 89), духовных школ (подготовивших после войны несколько тысяч священнослужителей со специальным богословским образованием), а количество православных приходов за десять лет "атеистической пропаганды" (1954-1963) сократилось в несколько раз (примерно с двадцати до восьми тысяч). Только за четыре последних "хрущевских" года (1961-1964) по религиозным мотивам в СССР было осуждено 1234 человека (15).
Показательно, что, учитывая опыт своих прежних неудач, особое внимание богоборцы на этот раз уделили попыткам задушить Церковь ее же собственными руками. Епископов заставляли подписывать "добровольные" отказы от "ненужных" храмов, согласия на закрытие "лишних" приходов и монастырей. Одновременно подачками — спецавтомобиль "Чайка" для обслуживания патриарха, государственные награды "в связи с юбилеем" — старались погасить в среде священноначалия волну недовольства. Политика "кнута и пряника" — древняя как мир — была вновь использована с тем, чтобы растлить духовенство изнутри, подорвать благодатное церковное единство, взять под контроль настроения верующих, дискредитировать иерархию в глазах простых прихожан...
Одновременно с гонениями на Церковь из лексикона официальной пропаганды практически исчезло слово "русский". Понятие патриотизма, отказаться от которого после невиданного роста государственной, военной мощи страны и ее усиливавшегося влияния на международной арене не представлялось возможным, — допускалось в употреблении только в сочетании с терминами "советский" и "социалистический". Понятие "пролетарский интернационализм", использовавшееся в советской идеологической практике для подавления русского национального самосознания, вновь обрело первостепенное значение в государственном мировоззрении СССР. При этом так же, как тридцать лет назад, когда Россия и русский народ рассматривались в качестве подручных средств "одноразового использования" для разжигания "мировой революции" — теперь им была уготована та же роль в деле "построения коммунизма", долженствовавшего утвердиться, согласно всем руководящим документам, чуть ли не со дня на день.
В этом состоянии советское общество застыло на два десятилетия. Эпоха "застоя" — как бы последняя пауза русской истории перед ее новым, резким и драматическим поворотом.
|