Реэтимологизация заимствованных префиксов как фактор актуализации лингвокультурных концептов

О.Н.Кушнир

Реэтимологизация — это, с одной стороны, объективно протекающий процесс актуализации, «оживления» в языковом сознании и разностилевой речи носителей языка синхронической и этимологической внутренней формы лексемы, психолингвистическая актуализация семантики корневых и словообразовательных морфем (в аспекте морфосемантики) и деривационных отношений (в аспекте словообразовательной семантики); с другой стороны — результат исследовательских усилий лингвистов, связанных с семантической реконструкцией как лексем в ходе их этимологического анализа [см.: Трубачев], так и вербализуемых этими лексемами концептов в ходе анализа лингвоконцептологического. Лингвоконцептологическая реэтимологизация может осуществляться в различных аспектах: диахроническом, синхроническом или в аспекте динамической синхронии (т. е. в аспекте текущих изменений концептуария). Данная работа связана с последним из названных аспектов.

В русской лингвоконцептологии обращение к семантическим этимонам на основе реэтимологизации корневых морфем и последующей актуализации внутренней формы целых лексем, выступающих в качестве основных средств вербализации тех или иных концептов (Вера, Любовь, Причина и мн. др.), — один из основных методов, последовательно использованный, в частности, в современном фундаментальном исследовании [см.: Степанов]. Вне поля зрения исследователей остаются концепты, связанные с семантикой префиксальных и префиксоидальных морфем, в том числе заимствованных. Изучение их лингвоконцептуального содержания представляется особенно значимым в контексте динамической лингвоконцептологии, основывающейся на материале Новейшего времени (рубеж XX—XXI вв.), ознаменовавшегося появлением множества новых лексем, включающих заимствованные префиксы и префиксоиды (и соотносительные с ними новые концепты), актуализацией, деактуализацией или переосмыслением «старых» концептов.

В основе лингвокультурологического анализа языковых изменений необходимо лежит некоторая типология концептов, явная или неявная. Применительно к анализу заимствованных лексем это, как правило, номинативная или лингвистическая типология, поскольку появление и/или активизация в современном русском языке многочисленных заимствований связывают по преимуществу с такими хорошо известными причинами, как потребность в именовании новых реалий, необходимость специализации понятий, тенденция к экономии языковых средств и т. п. [см. об этом: Крысин, 1996]. Однако развитие русской концептосферы связано не только с достаточно очевидными номинативными потребностями или лингвистическими закономерностями, но и с глубинными изменениями в сфере языкового сознания, которые и составляют основной предмет динамической лингвоконцептологии.

Трудности исследования этих глубинных изменений обусловлены самой природой концепта (по характеристике В. В. Колесова, «выражения неопределимой сущности бытия в неопределенной сфере сознания» [Колесов, 2002, с. 51]), находящего опору во внутренней форме вербализующих его ключевых слов, которая, выступая как «явленность этимона», — «всегда смысл, который направляет движение содержательных форм концепта», «инвариант, который приближается к концепту, но. еще не есть концепт» [Там же, с. 52]. Не только русское, но и заимствованное слово как средство вербализации концепта — это «свидетельство русской интуиции» [Колесов, 2007, с. 4], которая, как всякий объект научного исследования, исчерпывающим образом вскрыта быть не может, а сколько-нибудь ощутимые научные подвижки не могут быть достигнуты вне обращения лингвистики к смежным областям знаний о человеке и обществе, особенно в лингвокультурологии.

Префиксы как аффиксальные словообразовательные морфемы реализуют по преимуществу понятийную функцию, выступая в семантическом отношении как сигнификативы, как средство языкового опредмечивания отношений между денотативными составляющими концепта (макроконцепта), например: война — антивоенный (антивоенное движение / выступления / митинг), где префикс анти- однозначно отсылает к представлению о противоборстве некоторых сил; диакон — архидиакон, иерей — архиерей, где префикс архи- так же однозначно отсылает к понятийному представлению о церковной иерархии. Соотносительные с этими префиксами сигнификативные концепты — соответственно «Противоборство» и «Иерархия».

Основные источники динамической лингвоконцептологии, помимо толковых и иных филологических словарей разных лет, — неографические словари и «Толковый словарь русского языка конца ХХ в.. Языковые изменения» [см.: Толковый словарь]. Последующее изложение мы основываем преимущественно на материалах этого последнего словаря.

Весь лексикографический материал авторы указанного словаря делят на пять групп, каждой из которых соответствует специфический аспект синхронной динамики: 1) новое слово (значение); 2) относительно новое слово (значение); 3) актуализация слова (значения); 4) возвращение слова в актив из пассивного запаса; 5) уход слова в пассивный запас [см.: Там же, с. 32].

Лингвоконцептологическое осмысление этой лексикографической систематизации с точки зрения лингвистики связано с представлением о том, что процессы развития концептосферы неотделимы от динамических сдвигов в способах вербализации ее составляющих, а с позиций культурологии — с тем, что в России «на исторических гранях... действуют хаотические процессы, объединяемые общим для них релятивным механизмом культуры — “смутой”» [Кондаков, с. 585]. Языковые приметы «смуты» наиболее очевидны на лексическом уровне; соответствующие лексемы сравнительно быстро либо уходят из оборота, либо входят в употребление. Морфематические приметы «смуты» менее очевидны и обладают, по выражению фармацевтов, пролонгированным действием.

По нашим наблюдениям, основные группы подвергающихся существенным изменениям сигнификативных концептов, вербализуемых заимствованными префиксами, — векторные (именование предлагается нами в соответствии с представлением о векторном типе антонимии), временные и пространственные.

Векторные концепты. Лучше всего просматриваются сквозь призму семантики дериватов с префиксом анти-, одно из существенных средств управления общественным сознанием, призванное задавать понятийные ориентиры, формировать отношение к текущим социальным процессам. Помимо анти-, напрямую соотносятся с векторной антонимией заимствованный префикс контри собственно русская приставка противо-; в совокупности названные префиксы и включающие их дериваты образуют целостное морфосемантическое поле, вербализующее динамически изменяющийся макроконцепт «Противостояние, противоборство».

Основное назначение префикса анти- в рамках этого морфосемантического поля и имплицируемого им макроконцепта — создавать образ врага и нацеливать на негативное к нему отношение и/или прямое противодействие. Однако содержание макроконцепта «Противостояние, противоборство», рассматриваемого сквозь призму использования анти- и его синонимов в составе производных слов, в советские и постсоветские годы оказывается существенно различным.

Объекты противонаправленности, фиксированные мотивирующими в составе дериватов с префиксом анти-, по данным русского языка советских времен связаны с теми идеологически «чужими», которые либо находятся за пределами страны (СССР), либо, находясь внутри, представляют интересы чуждых внешних сил, ср.: антибольшевизм, антивоенный, антикоммунизм, антинаучный, антирабочий, антирасизм, антисемитизм, антифашизм. Семантическая абсурдность дериватов, образованных по такой модели, определяется тем, что конструирование любого понятия «от противного» на основе одного только отрицания или противопоставления чему-либо является с точки зрения логики конструирования понятий не просто непродуктивным, но бессмысленным, поскольку не вскрывает сущности соответствующих явлений. Зададим, к примеру, простой вопрос: антинаучный — это какой по номинативному или, тем более, референциальному своему содержанию? По словарному определению, сигнификативное содержание лексемы «антинаучный» — чуждый науке. Но что «по жизни», в рамках обиходных представлений считать «чуждым науке»? Религию, мистику, любовь и сострадание, этику вне представлений о «разумном эгоизме»? Генетику и кибернетику, как было в советские времена? Любое художественное творчество? Вопросы абсолютно бессмысленные. Как видим, при кажущейся ясности сигнификата конкретное номинативное содержание понятия, стоящего за лексемой «антинаучный», оказывается и неопределенным и неопределимым.

То же самое и с другими приведенными выше примерами, и с производными на контр-, (контрреволюция, контрреволюционер, контрпропаганда).

Любому квазипонятию (в современной философской терминологии — «пустому знаку», «симулякру»[1]), построенному через отрицание или противопоставление, как в случае с префиксом анти-, можно соположить практически любое произвольное номинативное и/или референциальное содержание, что делает симулякры удобным средством манипуляции общественным сознанием.

По данным русского языка рубежа XX—XXI вв., дериваты с префиксом анти- и синонимичными ему (а значит, и содержание макроконцепта «Противостояние, противоборство») уже не носят характера лингвокогнитивного абсурда и приобретают конкретное номинативное и референциальное содержание. Прежде всего это проявляется в сфере политики, ср. словарные данные Г. И. Тираспольского [Тирасполький, с. 27—36, 152—153]: прилагательные, связанные с именованиями тех политических лидеров, которые в восприятии носителей языка ассоциируются как с их «портретными» характеристиками, так и с ощутимыми для всех аспектами их деятельности: антигорбачевский (и ан- тигорбачевизм), антиельцинский, антисталинский (и антисталинистский, антисталинист); затем лексемы, образованные от названий политических партий и общественно-политических течений, событий общественно-политической жизни, в семантике которых наличествует конкретное номинативное содержание, в восприятии носителей языка отчетливо соотносящееся с теми или иными референциально ясными явлениями и событиями: антидемократический (и антидемократ), антизабастовочный, антизаконный, антизападный (и антизападничество), антииндивидуализм, антикоммерческий, антикоммунизм (и антикоммунистический, антикоммунист, антикоммуняка, в совершенно новых по сравнению с советскими временами смыслах, фиксирующих изменения в макроконцепте «Коммунизм»), антиконституционный, антикризисный, антима- сонский, антимонопольный, антинародный, антиноменклатурный, антиперестроечный (и антиперестроечник, контрперестроечный, контрперестройка), ан- типравовой (и антиправо), антипрезидентский, антиреформатор (и контрреформа), антирыночный (и антирыночно, антирыночник, антирыноч- ность — с очевидной актуализацией макроконцепта «Рыночные отношения / Рынок», особенно с учетом дериватов с другой морфной структурой — рыночный, контррыночный, нерыночный, внерыночный, по-рыночному), антисемитизм (и антисемитский, антисионистский с очевидной актуализацией концепта «Еврейство/Евреи», перекрещивающегося с концептом «Масонство/Масоны», что отражается в деривате антимасонский), антитоталитарный (с очевидным переосмыслением макроконцепта «Советский»).

Любопытно отметить, что дериваты с префиксом противо- в указанном словаре Г. И. Тираспольского не представлены; в «Толковом словаре русского языка» конца XX в. зафиксировано лишь два деривата с противо-: противозаконный и противоправный; с контр-: контркультура и контркультурный, контрперестройка и контрперестроечный, контрреформа и контрреформаторский.

Таким образом, префикс анти- нельзя рассматривать иначе, как основной морфосемантический префиксальный маркер динамических изменений, связанных с макроконцептом «Противостояние, противоборство».

«Временные» концепты[2]. Восприятие времени в русском языковом сознании (как во всей христианской части индоевропейского мира), а следовательно, специфика макроконцепта «Время» и в целом, и в составляющих его частных концептах основывается на линейных, «горизонтальных» представлениях типа «позади — впереди», «раньше — позже». Однако это восприятие, будучи основным, не исключает и «вертикальных» представлений, причиной чего, по формулировке С. А. Чугуновой, выступает «антропоцентрическая модель вертикального времени», основывающаяся на корпореальных представлениях [Чу- гунова, с. 156 и след.].

Эвристическая значимость данного факта для анализа динамики временных концептов состоит в том, что «горизонтальные» и «вертикальные» представления оказываются совмещенными. Временное «позже» ассоциируется не только с пространственным «дальше», но и с представлением «выше», в конно- тативном прочтении — «совершеннее, лучше».

Динамика лингвоконцептуальных изменений, акцентирующих совмещение «горизонтального» и «вертикального», отчетливо просматривается в рамках сигнификативно-коннотативного морфосемантического поля, отражающего движение исторического времени, которое хорошо проявляется в дериватах с префиксом пост- на фоне принадлежащих тому же полю дериватов на нео-, собственно русск. после- и квазиантонимичном прото-.

Префикс пост-, помимо значения «происходящий, имеющий место после того, что названо мотивирующим словом», основывающегося на латинском этимоне (лат. post — ‘сзади, позади > затем, потом, после, позже, впоследствии’)[3], которое представлено в многочисленных дериватах советского времени и синонимичных им по морфосемантике производных с префиксом после- (ср., например: постинфекционный, постоперационный, пострадиационный, постэм- бриональный и послебанный, послегриппозный, послеоперационный, послеполетный), развил еще в советские годы дополнительный сигнификативный смысл, связанный с движением исторического времени (ср., например: постимпрессионизм, постромантический и послеромантический, послесъездовский); в конце ХХ — начале XXI в. доминантными в новообразованиях становятся сигнификативный смысл «современный, характерный для настоящего времени» и связанные с ним коннотативные смыслы «более совершенный по отношению к тому, лишенный недостатков того, с чем связано то, что названо мотивирующим». Этот пучок смыслов устойчиво реализуется только в дериватах с пост-, ср.: посткоммунистический, постперестройка (и постперестроечный, постперестройщик), постсоветский, постсоциалистический, постсталинский.

Дериваты с префиксоидом нео- реализуют иной пучок смыслов: по сигнификату это базовое, прямолинейно опирающееся на этимон значение «после того, что названо мотивирующим», коннотативная составляющая может быть прочитана как в мелиоративном, так и в пейоративном ключе, ср.: необольшевизм, неокоммунизм (и неокоммунист, неокоммунистический), неоконсервативный, неосталинизм (и неосталинистский, неосталинист), неототалитарный, в словаре Г. И. Тираспольского еще впервые фиксируемое слово неохрущевизм.

Безусловная актуальность того пучка смыслов, который реализуется новыми дериватами с пост-, проявляется также в появлении окказионализмов (ср., примеры, родственные языковой игре: [Сивова, с. 37]), в регулярном использовании префиксальной редупликации. Так, наряду с бытовавшими ранее в эстетике именованиями типа постимпрессионизм, а затем и постпостимпрессионизм, постэкспрессионизм и постпостэкспрессионизм теперь возникло и более общее именование постпостмодернизм, которое даже вошло в словари [см.: Лексикон нонклассики, с. 354; Постмодернизм, с. 327]; специфика соответствующего явления активно рассматривается специалистами по литературоведению и эстетике; наличествуют как бездефисное написание (постпостмодернизм [Курицын]), так и дефисное (пост-постмодернизм [Маньковская, с. 531]). Сами понятия и соответствующие термины приобретают общенаучное значение (например, в психологии — ср.: [Янчук]; в политологии — ср.: [Неретина, Огурцов]). Морфемная редупликация пост-пост- встречается и в составе других современных терминов (например, пост-постконвенциональный как термин используется в работе: [Уилбер]).

Прото- и пост- — по этимонам квазисимметричные антонимичные пре- фиксы[4]; их квазиантонимическая оппозитивность активно развивается.

Префикс прото-, помимо значения «предшествующий — как существовавший в прошлом по отношению к настоящему», основывающегося на греческом этимоне «первый» (ср.: протограф, протоистория, протонеолит, проторенессанс), развивает и значение «предшествующий как существующий в настоящем по отношению к будущему». К примеру, прототип, совсем недавно в лексикографической практике трактовавшийся только в рамках оппозиции «прошлое — настоящее», как первоначальный образец; прообраз [Словарь русского языка, с. 537], ныне толкуется уже и в рамках оппозиции «прошлое, и/или настоящее, и/или будущее, ср.: «.первоначальный образец, прообраз кого-, чего- л. в будущем» [Новейший большой толковый словарь, с. 1034]. Таким образом, в триадической временной оппозиции «прошлое — настоящее — будущее» оказываются актуализованными все компоненты одновременно.

«Пространственные»[5]концепты. Основываются на исходной «пространственной» семантике префиксов интер-, дис- и де-, фундирующих различные морфосемантические поля, динамично развивающиеся в текущий период. Поиск таких именований для вербализуемых этими полями концептов, которые адекватно отражали бы их сущность, — трудноразрешимая задача, в силу чего предлагаемые далее именования следует воспринимать как предварительные.

Лингвоконцептуальный смысл префикса интер-, как восходящего к латинскому этимону inter- ‘между, посреди > внутри > взаимо...’ (intel- — перед начальным l основного слова), казалось бы, логично интерпретировать как «взаимодействие», однако такое терминологическое решение представляется слишком узким, в силу чего представляется целесообразным говорить о концепте «Интер.» с трудноопределимым, но вполне осознаваемым говорящими пучком смыслов с «пространственным» ядром «между, посреди» + «взаимо.».

Именно этот пучок смыслов лежит в основе терминов информатики интерактивный, интерфейс, Интернет (интернетовский, Инет), которые ныне обрели статус общеупотребительных и являются безусловно общеизвестными; отчетливо эти смыслы просматриваются и в интердевочка ‘валютная проститутка’.

Менее очевидны процессы реэтимологизации префикса интер- и соотносительного с ним концепта «Интер.» в лексемах «интеллект» и особенно «интеллигенция».

Этимологически интеллект восходит к лат. intellectus ‘ощущение, восприятие > разумение, понимание > понятие, рассудок > смысл, значение’, от глагола intellegere ‘ощущать, воспринимать, подмечать, замечать > познавать, узнавать, мыслить’, складывающегося из приставки intel- / inter- в значении ‘между, посреди’ и глагола legere ‘собирать; выщипывать, вынимать, извлекать; сматывать, наматывать, скручивать; подбирать, выбирать, набирать; принимать > видеть, различать взором’ (этимологически однокоренные интеллигенция, легенда, легион, лекция, селекция и др.). Реэтимологизация лексемы интеллект связана с приобретшим широкую употребительность словосочетанием искусственный интеллект — интеллект, моделирующий человеческую способность оперировать различными образами и символами (с актуализацией таких указанных выше этимологических сем, как «замечать», «извлекать», «различать» и др.).

Дискуссии вокруг понятия «интеллигенция» в нашей стране ведутся уже многие десятилетия. В контексте данной работы важно обратить внимание на два исходных для последующих размышлений момента. Во-первых, сущ. интеллигент наличествует в «Толковом словаре русского языка ХХ века», несмотря на то, что этот словарь ориентирован исключительно на неологию, причем первое из значений этого существительного представлено с указанием «зафиксировано впервые»: «Тот, кто отличается стремлением к знаниям, культурой поведения и твердыми нравственными принципами (независимо от уровня образования, рода занятий и социального положения)» [Толковый словарь, с. 271]. Принципиальное отличие этого словарного толкования от принятых в советские времена — в специальном подчеркивании «независимо от уровня образования, рода занятий» (ср. типичное для советских лет толкование сущ. интеллигенция: «.социальная группа, состоящая из людей, профессионально занимающихся умственным трудом» [Черных, с. 351]). Во-вторых, в лексикографических изданиях принято ссылаться на латинский этимон без учета его морфной структуры: ср., например, у М. Фасмера: «.интеллигенция, от лат. intelligentia ‘понимание’» [Фасмер, с. 135]. Современные профессионально-лингвистические исследования феномена интеллигента и интеллигенции также обходят стороной вопрос о внутренней форме этих лексем (см., в частности: [Крысин, 2001, с. 92]. Другие распространенные характеристики интеллигента связаны с его «высоким моральным самосознанием и духовной культурой», а интеллигенции — с понятием «духовная элита общества» и т. п. [см.: Вепрева, с. 89].

По нашим наблюдениям, у современных молодых людей понятие «интеллигенция» устойчиво связывается с понятием интеллекта и современными информационными технологиями (по данным «Русского ассоциативного словаря» отнюдь не случайны наиболее частотные реакции на стимульное слово «интеллигент» — «человек» и «умный», т. е. «умный человек» [Русский ассоциативный словарь, с. 235]). Говоря коротко, в современном восприятии интеллигентом не может быть человек вне интеллекта и Интернета. Актуализация морфосемантического поля, центрирующегося на префиксе интер-, налицо, особенно если учесть, что для современных образованных молодых людей совершенно естественны интернациональные связи, предполагающие владение иностранным языком (языками). В этом лингвокультурном контексте нельзя не признать, что либо внутренняя форма сущ. «интеллигенция» актуализуется, либо само понятие интеллигенции утрачивает сколько-нибудь ясное значение.

По внутренней этимологической форме интеллигенция — собир. от интеллигент, возникшего на базе лат. прич. intelligens, intelligentis (intellegens) ‘знающий, понимающий, разумный’, от глагола intellegere ‘ощущать, воспринимать, подмечать, замечать > познавать, узнавать > мыслить > знать толк, разбираться’ < intel- (основная огласовка: интер...) + legere (как в рассмотренном выше сущ. интеллект).

На протяжении многих предшествующих десятилетий (и в царской России, и в советские годы) акцентировалось специфически «срединное», «межеумочное» положение интеллигенции[6]: в социальном отношении — «разночинное», в религиозном отношении — между верой и безбожием, в политическом — между преданностью власти и даже принадлежностью к ней и принципиальным диссидентством, в нравственном, в национальном отношении — установка на «всечеловечность» (по словам Н. А. Бердяева, на «сверхнациональ- ные идеалы» [Бердяев, с. 13]). В современном прочтении интеллигент — это прежде всего человек, умеющий работать с информацией, находящийся «внутри», «посреди» информационного пространства, в том числе «внутри» пространства культуры, включая культуру нравственную.

Возможности иного прочтения внутренней формы «интеллигенции» в современных условиях представляются весьма сомнительными.

С точки зрения идеографической лексикографии (как одного из важнейших источников лингвоконцептологии) «задаче полного, непрерывного и без остатка членения дескрипторной области в классификационных схемах служит также прием антонимического противопоставления дескрипторов и деск- рипторных блоков» [Караулов, 1981, с. 156]. Это общий эпистемологический принцип формирования перечня лингвокультурных концептов, с тем уточнением, что «антонимическое противопоставление» следует понимать как контраст, оппозицию, противопоставление и соположение, сопоставление, совсем не обязательно антонимическое (поскольку, как говорится, все познается в сравнении, а сравнение — исходная когнитивная операция, лежащая в основе любой познавательной деятельности). В фундаментальных работах Ю. Н. Караулова, связанных с конструированием тезауруса русского литературного языка, зафиксировано, что в каталоге дескрипторов, «.который был получен методом компиляции классификационных схем наиболее крупных идеографических словарей и включил свыше 1500 единиц» [Караулов, 1980, с. 8], дескриптор «Интеллигенция» отсутствует; отсутствует и соответствующая статья в «Русском семантическом словаре» [см.: Русский семантический словарь]. Это «значимое отсутствие», причина которого — в отсутствии ясных лексико-семантических оппозитов интеллигенции и интеллигенту.

Интеллигенция — явление временное, как временными были оппозиции «рабочий — капиталист» или, тем более, «крестьянин — помещик», между полярными элементами которых находила себе место «интеллигенция». Интеллигенция как «духовная элита» играла существенную роль в истории нашей страны, когда слой людей с европейским образованием был узок. По определению Д. Н. Овся- нико-Куликовского, интеллигенция — это «образованная и мыслящая часть общества, созидающая и распространяющая общечеловеческие духовные ценности» [Овсянико-Куликовский, с. 4]. Это определение явно опирается на определение В. И. Даля (ср.: интеллигенция [в собирательном значении] — «разумная, образованная, умственно развитая часть жителей» [Даль, с. 46].

В современных условиях духовного и религиозного возрождения России «общечеловеческие ценности» не могут быть абсолютным моральным критерием в силу бессодержательности этого понятия. Ориентация на общечеловеческие ценности безотносительно специфики своей национальной культуры и ее ценностей, своей религии выступает скорее дискредитирующим, а не комплимен- тативным фактором. По словам С. Н. Булгакова, «.вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает догмы религии человекобожия. Основным догматом, свойственным всем его вариантам, является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека.» [Булгаков, с. 124—125]. В наши дни специфически «срединное» положение интеллигенции в информационном пространстве требует от нее признания антиномичности совершенства — несовершенства человека, неотделимости прогресса от регресса

Морфосемантическое поле с фундирующим префиксом дис-, восходящим к лат этимону dis- (гр. 5ug-) в значениях ‘разделение, разъединение, расчленение’ (рус. аналог — наречное словосочетание «в разные стороны»), лингвокультурологически целесообразно интерпретировать как вербализацию концепта с условным названием «Разделение/отделение/рассогласование». Соответствующие семы — нередко с дальнейшим семантическим развитием в «отрицание» и даже в «противоположность» — отчетливо просматриваются в таких лексемах, как дисгармония, дискурс, диспропорция, диссимиляция, диссонанс, диссоциация, дисфункция и т.п.

В новейшей истории русского языка актуализация префикса дис- фиксируется в сущ. диссидент и таких производных от него, как диссидентка, диссидентский, диссидентство, диссидентствовать.

Диссидент восходит к лат этимонам — прич. dissidens (dissidentis) ‘несогласный’ и глаголу dissidere ‘быть, вдали, отстоять, находиться далеко > быть несогласным > отличаться, противоречить > восставать, бунтовать’ (букв. исходный смысл ‘неровно сидеть’), складывающемуся из прист. dis- + sidere ‘садиться; застревать, засесть’. На закате Советского Союза как коммунистического государства лексема диссидент стала распространенной в силу очевидной, хотя, как правило, неосознаваемой актуализации этимона префикса дис-.

По данным Г. И. Тираспольского, диссидент и производные от него — лексемы устаревающие; в стилистическом отношении диссидент и диссидентство трактуются им как книжные (диссидентский — без стилистических помет), диссйнт — как разговорное, диссидб и дисидб, диссер в значении «диссидент» — как сниж. и пренебр.; фиксируется также омоним диссидент в значении «тот, кто дважды отбывал заключение в тюрьме или в лагере за свои политические убеждения» [Тираспольский, с. 105—106].

По нашим наблюдениям, реэтимологизации на основе семантической актуализации префикса дис- подвергается в научной среде и сущ. диссертация (из лат. сущ. dissertatio ‘рассуждение, изыскание, доклад’, от глагола disserere ‘разбирать, обсуждать > подробно говорить, рассуждать’, складывающегося из dis- + serere ‘сплетать, соединять > завязывать, начинать > обсуждать’), на что, безусловно, влияет широкое использование диссертантами сети Интернет, предполагающей обращение (по рус. аналогу в разные стороны) к самым разным и неожиданным источникам, в том числе принадлежащим различным сферам знания.

На сходных основаниях (с семантическим этимоном «в разные стороны») может быть прочитан и приобретший широкое распространение лингвистический (скорее, уже общенаучный) термин дискурс (из лат. сущ. discursus ‘беготня в разные стороны > движение, круговорот, беспрерывное мелькание > беседа, разговор’, от глагола discurrere ‘бегать в разные стороны, разбегаться > разделяться > рассказывать, излагать’, складывающегося из прист. dis- + currere ‘бегать, спешить > уходить, проноситься’), поскольку существо понятия «дискурса» сводится к рассмотрению речи с позиций разных участников общения — как минимум, адресанта, адресата и речевой ситуации, что ведет к перифрастическому толкованию дискурса как «речи в жизни (в живой, реальной ситуации общения/сообщения)».

Менее очевидна реэтимологизация в случае сущ. дискуссия, особенно в применении к новому телевизионному жанру ток-шоу (из англ. talk show, букв. ‘демонстрация/зрелище/представление разговора’). По визуальному ряду (в визуальной модальности) — это действительно «зрелище разговора», по текстуальному (в вербальной модальности) — это дискуссия, в соответствии с лат. этимоном discussio ‘сотрясение > исследование, рассмотрение > финансовая ревизия’, от глагола discutere ‘разбивать, раздроблять > разгонять, рассеивать > расстраивать, опровергать > исследовать, обсуждать’, складывающегося из прист. dis- + quatere ‘трясти, потрясать > ударять, бить > колебать’; в современном прочтении ‘спор, обсуждение какого-л. вопроса на собрании, в печати, в беседе и т. п.’, в условиях актуализации указанных выше смыслов рус. заимствованного префикса дис-.

Морфосемантическое поле с фундирующим префиксом де-, восходящим к лат этимону — предлогу и приставке de. (рус. соответствия — из, от, с), реализующим два основных значения: 1) отделение, удаление (например, дегазация, демобилизация, демилитаризация, демобилизация, демонополизация); 2) вниз (например, деградация, деморализация).

Лингвоконцептуальное соответствие этим значениям в новейшей истории русского языка находит только первое из указанных значений; соотносительный концепт с условным названием «Утрата/исчезновение» отчетливо просматривается в таких новых дериватах, как десакрализация, десоветизация, дестабилизация (и дестабилизировать, дестабилизирующий), деструктивный (по внутренней морфосемантической форме ‘способствующий утрате/исчезновению структуры (упорядоченности, структурированности)’, также деструктивность, деструкция), деформация (по внутренней форме ‘утрата и/или искажение формы, упорядоченности’, также деформировать), децентрализация (и децентрализованный, децентрализованно, децентралистский).

В заключение несколько слов о необходимости «защиты русского языка» от заимствований, о которой часто говорят в последние годы.

Любой профессиональный филолог знает: язык — саморазвивающаяся и саморегулирующаяся система. Ее функционирование и развитие обусловлены как внутренними, так и внешними факторами — как собственно лингвистическими, так и внеязыковыми, в том числе межнациональным и межкультурным взаимодействием. «Защитить» язык от заимствований можно только одним способом — установить «железный занавес», преграждающий пути межкуль- турного взаимодействия, обеспечить искусственную изоляцию национальной культуры. Целесообразность и даже сама возможность установки такого барьера в обсуждении не нуждаются.

Рассмотренный в данной работе материал однозначно свидетельствует: заимствованные элементы занимают в лингвоконцептуальной системе специфическую нишу, тем самым развивая и обогащая наше главное национальное достояние — русский язык. От «ненужных» заимствованных элементов, периодически появляющихся в русской речи, язык освободится сам; мы можем помочь только в том, чтобы процессы самоочищения развивались более эффективно. Наилучший способ — развитие общей культуры говорящих, национально-патриотическое воспитание, забота об «экологии духа», поскольку экология языка строится не на собственно лингвистическом, а на духовно-нравственном основании.

Список литературы

Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1990. Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество: (из размышлений о религиозных идеалах русской интеллигенции) // Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество. М. , 1992.

Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М., 2005.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. Т. 2. Репринт. изд. М., 1999.

Дворецкий И. X. Латино-русский словарь. М., 1976.

Караулов Ю. Н. Частотный словарь семантических множителей русского языка. М., 1980. Караулов Ю. Н. Лингвистическое конструирование и тезаурус литературного языка. М., 1981.

Колесов В. В. Философия русского слова. СПб., 2002.

Колесов В. В. Русская ментальность в языке и тексте. СПб., 2007.

Кондаков И. В. Культурология : история культуры России : курс лекций. М., 2003. Крысин Л. П. Иноязычное слово в контексте современной общественной жизни // Рус. яз. конца ХХ столетия (1985—1995). М., 1996.

Крысин Л. П. Современный русский интеллигент : попытка реч. портрета // Рус. яз. в науч. освещении. 2001. № 1. С. 146—155.

Курицын В. Русский литературный постмодернизм. М., 2000.

Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века / под ред. В. В. Бычкова. — М., 2003.

Маньковская Н. Б. Эстетика постмодернизма. СПб., 2000.

Неретина С. С., Огурцов А. П. Концепты политического сознания [Электронный ресурс] // Полит. концептология : журн. метадисциплинар. исслед. 2009. N° 1—2. URL: http:/ /politconcept.sfedu.ru/2009.1/contents.html.

Новейший большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб. ; М., 2008.

Новейший философский словарь. 2-е изд. / сост. и гл. науч. ред. А. А. Грицанов. Минск, 2001.

Овсянико-Куликовский Д. Н. Литературно-критические работы : в 2 т. Т. 2 : Из «Истории русской интеллигенции». Воспоминания. М., 1989.

Постмодернизм : энциклопедия / сост. и ред. А. А. Грицанов, М. А. Можейко. Минск,

2001.

Русский ассоциативный словарь : в 2 т. Т. 1 : От стимула к реакции : около 7000 стимулов / Ю. Н. Караулов [и др.]. М., 2002.

Русский семантический словарь : опыт автомат. построения тезауруса : от понятия к слову / Ю. Н. Караулов [и др.]. М., 1982.

Сивова А. А. Переходные способы деривации в публицистике конца XX — начала XXI в. // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы : тр. и материалы / под общ. ред. К. Р. Галиуллина. Казань, 2004. С. 36—37.

Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература : учеб. пособие. М., 2001.

Словарь русского языка : в 4 т. / гл. ред. А. П. Евгеньева. Т. 3. М., 1984.

Степанов Ю. С. Константы : Словарь русской культуры. 2-е изд. М., 2001.

Тираспольский Г. И. Словарь политической борьбы : материалы 1988—1996 гг. Сыктывкар, 2006.

Толковый словарь русского языка конца XX в. : языковые изменения / под ред. Г. Н. Скля- ревской. СПб., 1998.

Трубачев О. Н. Приемы семантической реконструкции // Сравнит.-ист. изучение языков разных семей. Теория лингвист. реконструкции. М., 1988. С.197—222.

Уилбер К. Интегральная психология : Сознание. Дух. Психология. Терапия : пер. с англ. / под ред. А. Киселева. М., 2004.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка : в 4 т. Т. 2. М., 1986.

Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. Т. 1. М., 2001.

Чугунова С. А. «Движение времени» у представителей разных культур : монография. Брянск, 2009.

Янчук В. А. Психология на рубеже третьего тысячелетия. Поиски парадигмальных координат, способа теоретизирования и метода исследования // Адукацыя i выхаванне. 1999. № 8. С. 15—19.

[1]По определениям М. А. Можейко, «пустой знак» связан с «восприятием семиотических сред как самодостаточной реальности, вне какой бы то ни было гарантированности со стороны текстовых фено­менов», термин «симулякр» фиксирует «способ осуществления событийности, который реализуется в акте семиозиса и не имеет иной формы бытия, помимо перцептивно-символической» [Новейший фи­лософский словарь, с. 910, 900].

[2]Кавычки в данном случае использованы с целью акцентировки, что представления о собственно времени составляют лишь лингвокогнитивную основу рассматриваемого материала, который в семан­тическом отношении, разумеется, шире собственно темпоральных представлений.

[3]Здесь и далее латинские этимоны реконструируются по: [Дворецкий].

[4]Квазисимметричные,поскольку различаются не только семантическими компонентами типа раньше — позже; префикс прото-также включает компоненты типа ‘относящийся к истокам, древнейший’.

[5]В кавычках, акцентирующих условность именования.