Письменные свидетельства народной латыни

Помня о том, что наука, к сожалению, не располагает прямыми свидетельствами разговорного латинского языка, перечислим те типы памятников, которые могут быть использованы в качестве источников информации о состоянии разговорного латинского языка на различных этапах его существования. Разумеется, этим материалом надо пользоваться с постоянным учетом того, что по самой своей природе (письменные документы) он не мог адекватно передавать разговорную латинскую речь, так как всегда в большей или меньшей степени находился под влиянием письменной литературной нормы.

Надписи. Этот вид памятников имеет как свои достоинства, так и свои недостатки. Преимущество надписей заключается в том, что в силу специфики материала они — единственный вид памятников, дошедший до наших дней в «оригинале», в отличие от всех других, прошедших через руки средневековых переписчиков. К числу достоинств относится и локальная определенность надписей, также обусловленная материалом,— они делались в основном на различных постройках, надгробиях и т. п. (не считая, конечно, надписей на утвари, украшениях, которые могли менять хозяина, а следовательно, II «место жительства»). Благодаря информативному характеру большинства надписей, обычно бывает возможно осуществить их датировку, что немаловажно для выявления диахронической картины изменений в народной латыни. В то же время трудность обработки материала, а также относительное однообразие содержания надписей (как правило, фиксирование наиболее важных моментов общественной и личной жизни) обусловили «связанность» текста, обращение к традиционным формулам. Это неизбежно затушевывало местные, временные и индивидуальные особенности в языке памятников. Поэтому особый интерес представляют надписи личного, частного характера, менее связанные с определенными традиционными моделями.

До нас дошли надписи, относящиеся практически ко всем этапам существования латинского языка: архаическому, классическому, позднему. Это обстоятельство очень важно и ценно, так как благодаря ему мы имеем возможность, сравнивая надписи, относящиеся к различным хронологическим срезам, наблюдать эволюцию латинского языка от периода его формирования до периода перехода в романские языки. При этом обнаруживается, что ряд явлений, унаследованных романскими языками от разговорного латинского языка, уходит своими корнями в самые ранние этапы его развития. Подобное наблюдение служит убедительным доказательством того, сколь необходимо для романиста внимательное изучение латинского языка на протяжении всей истории его существования.

Рассмотрим для примера несколько надписей, представляющих различные этапы развития латинского языка. Для начала возьмем несколько строк из эпитафии консула Луция Корнелия Сципиона (III в. до н. э.):

Honc oino ploirume cosentiont R (omai)

Duonoro optumo fuise uiro

Luciom Scipione…(CIL, I)

«В Риме многие соглашаются насчет него одного, что он был лучшим из хороших мужей, Луций Сципион...»

Почти во всех словах мы сталкиваемся с отпадением конечного m и употреблением в конечном слоге о вместо u: oino вм. unum, cosentionвм. consentiunt, duonoro вм. bonorum, optumo вм.optium, viro вм. virum, Luciom вм. Lucium,Scipioneвм. Scipionem; кроме того, наблюдаются и другие фонетические явления: архаический дифтонг оi (ploirume вм. plurimi, oino вм. unum), опущение nперед s (cosentiont вм. consentiunt), архаическое du,перешедшее в III в. до н. э. в b (duonoro вм.bonorum), закрытый гласный перед губным согласным, обозначавшийся на письме как u (с середины I в. до н. э.— как i): ploirume = plurimi,optumo=optimum, наконец, honc = = hunc.

Уникальными в своем роде явились материалы, полученные при раскопках древнего римского города Помпеи, погибшего в результате извержения Везувия в 79 г. н. э. Застывшая лава, закрыв доступ воздуху, спасла для современных исследователей любопытнейшие свидетельства повседневной жизни в то далекое время. Среди них — фрески, служившие для украшения домов, и различная «настенная литература», от афиш и объявлений до счетов в тавернах и даже личных оскорблений и насмешек, что, видимо, и дало основание одному из жителей, в свою очередь, написать (кстати, на правильном классическом языке, доказывающем образованность пишущего):

Admiror te paries non cecidisse ruinis

Qui tot scriptorum taedia sustineas(СIL, IV, 2487)

«Я удивляюсь, стена, как ты не рухнула, выдерживая пачкотню стольких писак».

Вот некоторые примеры помпейских надписей: hec(вм. haec) venatio pugnabet (вм.pugnabit) Vk Septembres et Felix ad(вм. contra)ursos pugnabet (СIL, IV, 1989)— «Это сражение состоится за пять дней до сентябрьских Календ, и Феликс сразится с медведями» (наблюдается упрощение диграфа ae, смешение е и i в конечных слогах, замена предлога); Virum vendere nolo meom(СIL, IV, 3061) — «Мужа своего продавать я не хочу» (смешение u и o в конечном слоге —- тенденция, прослеживавшаяся еще в архаической латыни; Quisquis ama(вм. amat) valia (вм. valeat), peria(вм. pereat)qui nosci (вм. nescit, из non scit) amare, bis(t)anti (=tanto) peria (= pereat) quisquis amare vota (вм.vetat) (СIL, IV, 1173) — «Да здравствует всякий, кто любит, да сгинет тот, кто не умеет любить, и дважды пусть сгинет тот, кто запрещает любить» (в этой надписи отмечаем отпадение конечного t, eперед гласным переходит в i, а также зафиксировано архаическое vo перед t).

Помпейские надписи иллюстрируют нам состояние разговорного латинского языка в одной из римских колоний в классический период его развития.

А вот надписи позднего периода латинского языка: Secundinus mulomedicus fecit sibi domum eterna(СIL, VI, 9611, Рим) —«Ветеринар Секундин сделал себе вечный дом» (здесь отмечается отпадение конечного m и исчезновение дифтонга ae: eterna вм.aeternam). Hic requiscunt menbra ad duus fraters Gallo et Fidencio, qui foerunt fili Magno cl. Et uixerunt in pace(ann.) XVIII. (CIL, XIII, 2483, около Лиона) «Здесь покоятся тела двух братьев Галла и Фиденция, которые были сыновьями светлейшего Магна и жили в мире 18 лет...» (в этой надписи зафиксировано развитие предложных конструкций:ad duus fraters вм. duorum fratrum; смешение конечных u и o: duus вм. duos; исчезновение падежей: имена Gallo, Fiderico и Маgno приводятся как неизменяемые; диссимиляция: menbra вм.membra; стяжение гласных в зиянии: requiscunt вм.requiescunt).

Наиболее полным собранием латинских надписей являетсяCorpus mulomedicus fecit sibi domum eterna, CIL(«Свод латинских надписей»). Это издание осуществил коллектив крупнейших специалистов Берлинской академии наук в области латинской эпиграфики под руководством видного ученого Теодора Моммзена. В основу классификации надписей был положен территориальный принцип, согласно которому 100 000 надписей сгруппированы в 16 томов, причем эти тома состоят из отдельных частей, выпусков и имеют приложения. В качестве дополнения к изданию было выпущено три альбома, где воспроизведен внешний вид и шрифт надписей.

Однако этот самый полный и авторитетный свод надписей из-за своего большого объема не очень удобен в повседневной работе. Для этих целей более удобно сделанное на высоком научном уровне издание Германа Дессау (сокращение Dess). Оно состоит из трех томов (пять книг) и включает 9522 важнейшие надписи, сгруппированные не по географическому принципу, а по содержанию и хронологии. Текст надписей сопровождается подробными комментариями, где указывается время, место находки и хранения надписи, расшифровка наиболее сложных сокращений.

Художественная литература. Наиболее богатый материал дают тексты начального этапа римской литературы, III—II вв. до н. э., когда еще окончательно не сложилась норма литературного латинского языка,— драматургическое наследие Плавта и Теренция. Комедии Плавта написаны на разговорном языке образованных римлян того времени. Но, идя навстречу своему простоватому зрителю, Плавт наполняет пьесы пословицами, прибаутками, разными словечками и даже ругательствами, то есть всем арсеналом лексикона римских улиц, благодаря чему язык его персонажей представляет собой прекрасный образец разговорной латинской речи и позволяет судить о характерных для этого времени языковых явлениях.

Рассмотрим несколько строк из его «Ослиной комедии» (Asin. 664 ss.):

Phil.: Da, meus ocellus, mea rosa, mi anime, rnea voluptas, Leonida,argentum mihi: ne nos diiunge amantis

Leon.: Dic igitur me passerculum, gallinam, coturnicem,

Agnellum, haedillum me tuom dic esse vel vitellum: Praehende auriculis, conpara labella cum labellis

Nimis bella's amabilis

Филения: Дай, мой глазочек, моя роза, душечка, наслаждение,

Леонид, мне денег; не разлучай нас, любящих

Леонид: Тогда скажи, что я воробушек, курочка, перепелка,

Скажи, что я твой ягненочек, козленочек или теленочек, Возьми за ушки, приблизь губки к губкам

Красавица милейшая...

Этот отрывок наглядно иллюстрирует особенности разговорной лексики: мы встречаем целый ряд уменьшительных форм, характерных для разговорного языка (ocellus вм. oculus, passerculusвм. passer, agnellus вм. agnus (ср. ит. agnello),haedillus вм. haedus, vitellus вм. vitulus (ит. vitello),auricula вм. auris (ср. ит. orrecchio, фр. orreile, исп.oreja), labellum вм. labrum. Кроме того, вместо звательного падежа используется именительный (meus ocellus), в конечном безударном слоге употребляется о вместо u (tuom вм. tuum), i вм. е (amantis вм. amantes), происходит рекомпозиция (этимологическая реконструкция) приставки (conpara вм. класс, compara), употребляется императив с отрицанием ne (ne diiunge вм. класс.Noli diiungere), в классический период возможный только у. поэтов, а также используется прилагательное bellus (класс. pulcher).

Встречаем мы у Плавта и характерные для разговорного языка предложные конструкции вместо косвенных падежей (ad carnuficem dabo(Capt. 1019) вм. Carnufici dabo — 'я отдам палачу'), и описательные степени сравнения (plus infesta (Саs. 639) — 'более враждебная', ср. класс. infestior), и другие явления разговорной речи.

Горацию язык Плавта не нравился; Цицерон находил его несколько архаичным. Зато любитель грубоватой, но выразительно!) народной речи Варрон (I в. н. э.) повторял, вслед за грамматикою Элием Стилоном, что на языке Плавта заговорили бы сами Музы если бы они спустились на землю.

О Теренции нам известно, что его пьесы регулярно покупались эдилами для всенародных представлений, а комедия «Andria» («Андрианка») несколько раз возобновлялась даже после его смерти, что доказывает их популярность. В прологах своих комедий автор часто обращается к широкой публике. Поэтому, хотя изящный язык пьес Теренция и очень далек от плавтовской речи, очевидно, что и этот драматург ориентировал речь персонажей своих комедий на многочисленных зрителей, откуда обязательные просторечные обороты, разговорный строй фразы, впоследствии нежелательные в литературной норме, например:expers partis… de nostris bonis (Heaut. 653) «лишена части... нашего достояния» (предложная конструкция вместе родительного падежа).

Классический период оставил нам свидетельства живой разговорной речи в поэтических произведениях. Возьмем строки из Катулла (I в. до н. э.):

Tam belium mihi passerem abstulistis

O facturn male! O miselle passer!

Tua nunc opera meae puellae

Flendo turgiduli rubent ocelli (III, 15—18)

«Ты воробушка чудного похитил.

О злодейство! Увы, несчастный птенчик!

Ты виной, что от слез соленых, горьких

Покраснели и вспухли милой глазки»

(пер. А. Пиотровского)

И здесь мы опять сталкиваемся с обилием уменьшительных форм: missele вм. miser, turgiduliвм. turgidi, ocelli вм.oculi, употреблением разговорного прилагательного bellus вместо классического pulcher. Элизия служит доказательством тенденции языка к устранению зияния.

Интересный материал дает эпистолярное наследие — особенно; письма Цицерона. Наибольший интерес представляет переписка оратора с его другом Аттиком. Эти письма часто написаны наспех, они ярко передают настроение автора и, благодаря их необработанности, являются достоверным свидетельством повседневного разговорного: языка их автора:Tantum habeo tibi polliceri (Ad fam. I, 5) — «Могу только тебе обещать...» (перифраза в значении будущего времени), или …ut certior fieret quo die in Tusculanum essem futures(Ad Att.XV, 4, 2) — «... сообщить ему, когда я буду в Тускулане» (аккузатив при глаголе состояния указывает на смешение этих глаголов с глаголами движения).

Очень большой материал дает первый римский роман, Satyrae или Satyricon libri(«Сатирикон») Петрония. Отрывок из этого романаCena Trimalchionis («Пир Тримальхиона») представляет собой великолепный образец разговорного языка того времени, сознательно воспроизведенного автором. Это беседы участников пира — разбогатевшего вольноотпущенника Тримальхиона, человека глупого и невежественного, кичащегося своим богатством, и его гостей, таких же выскочек. Так, объявление на дверях дома Тримальхиона гласит:Noster foras cenat (30) — «Наш обедает вне дома» (foras вм. foriss — смешение аккузатива и аблатива); в другом месте главный герой, бывший гостем на пиру у Тримальхиона, замечает:Allata est tamen gustatio valde lauta (31) — «... между тем подали роскошную закуску» (зафиксирован описательный способ образования превосходной степени). В лексике персонажей много слов разговорного стиля, не встречавшихся в классическом языке. Вот, например, несколько фраз, произнесенных одним из гостей Тримальхиона: Homo bellus,tam bonus Chrysanthus animam ebulliit… Minors quam muscae sumus… nos non pluris sumus quam bullae… Planctus est optime… etiam si maligne illum ploravit uxor — «Прекрасныйчеловек, оченьхороший,Хрисанфотдалбогудушу... Мы меньше, чем мухи... Мы не более, чем мыльные пузыри... Прекрасно был он оплакан... даже если жена его оплакивала неискренне». И здесь употреблено разговорное прилагательное Ье11из вместо классическогоpulcher, а также два глагола разговорной лексикиplangere и plorare — 'плакать' вместо классическогоflere. И здесь в конечном безударном слоге iсмешивается с e: minoris, pluris вм. minores, plures. Речь героев отражает характерные для разговорного языка этого времени фонетические отступления от литературной нормы: coda 'хвост' (класс. cauda), derectum 'прямо' (класс. directum). Зафиксированы отклонения в грамматической системе: переход существительных среднего рода в группу мужского рода (fatus вм. fatum 'судьба'), развитие предложных конструкций (unus de nobisвм. Unus nostrum 'один из нас') и т. д. Много пословиц, чисто разговорных выражений:Sed mulier quae mulier milvinum genus 'но женщина есть женщина, коршуново племя';habemus aedilem trium cauniarum 'имеем трехгрошового эдила' (стоящего три фиги);maiores maxillae 'обжоры' (буквально: 'огромные пасти', метонимия) и т. д.

Специальная литература. «Специальная литература» — это трактаты по медицине, кулинарии, сельскому хозяйству, архитектуре и другим отраслям знаний.

Авторы этих сочинений, знатоки своего дела, как правило, не искушены в тонкостях литературного языка. Примером может служить кулинарная книга известного римского гастрономаI в. н. э. Апиция «De re coquinaria» («О кулинарном деле»). Ее автор не только воссоздает перед нами картины повседневной жизни Рима того времени, благодаря собранным в книге полезным советам,uvae ut diu serventur «как (букв, чтобы) сохранить виноград», de liquamine emendando «об улучшении вкуса бульона»,ut carnes sine sale quovis tempore recentes sint «как долго сохранить мясо свежим, не присаливая его» и т. д.; он непроизвольно дает и любопытный материал для лингвиста, демонстрируя разговорный синтаксис: Ex moris succumb facito,et cum sapa misce,et in vitreo vase cum moris mitte,custodies multo tempore — «Сделай из ежевики сок и смешай с виноградным соком и помести (влей) в стеклянный сосуд с ежевикой, сохранишь в течение долгого времени»; массу слов из ежедневного обихода, чаете заимствованных из других языков: германизмы beta 'свекла', lomentum 'ломоть, кусочек', грецизм sinapi 'горчица' и т. д. Язык книги очень прост, даже лаконичен, что обусловлено самим ее характером.

Широко известен трактат «De architectura» («Об архитектуре») Марка Витрувия Поллиона, жившего во времена Юлия Цезаря и Августа (I в. до н. э.). Витрувий часто использует в своем сочинении различные разговорные обороты, выглядящие с точки зрения литературной нормы просто как ошибки, что понимает и сам автор, оговариваясь:non enim architectus potest esse grammaticus «ведь архитектор не может быть грамматиком».

Следует упомянуть также перевод с греческого ветеринарного пособия, приписываемого Хирону «Mulomedicina Chironis» (вторая половина IV в.), фармацевтический справочник Марцелла Эмпирика «De medicamentis liber» (V в.), трактат по кулинарии греческого врача Анфима (первая половина VI в.) и т. д.

Написанные в форме советов и рекомендаций и преследующие в первую очередь цель быть понятными для любого читателя, тексты этих произведений содержат много разговорных элементов; в них не обнаруживается стремления следовать литературной норме, благодаря чему мы получаем возможность наблюдать живую речь горожан того или иного столетия.

Исторические сочинения. В эту группу памятников входят анналы, хроники. Поскольку авторы, осознавая книжный характер своих трудов, стремились к общепринятой литературной норме, тс материал по народной латыни можно извлечь лишь из поздних текстов, относящихся к периоду, когда утрачивались литературная и школьная традиции, когда не только разговорный, но и письменный язык даже образованных людей сильно отличался от традиционной литературной нормы. Интересен пример с известным историкомVI в. Григорием Турским. Выходец из знатной галло-римской семьи, впоследствии епископ г. Тура, пользующийся уважением и почетом у франкских королей, он получил наилучшее по тем временам образование. Его «Historia Francorum» является важным источником по истории Франкского государства в период правления династии Меровингов. Тем не менее, язык этого сочинения нередко грешит отступлениями от классической нормы, доказывающими, что для автора эта норма — результат заучивания, а не естественного употребления:Siacrius Romanorum rex… apud civitatem Sexonas…sedem habebat (НF II, 27) — «Сиагрий, римский наместник (Григорий Турский называет его королем, так как он получил эту должность по наследству от своего отца) находился в городе Суассон» (apud civitatem вм. класс, civitate);Quem Chlodovechus receptum custodiae mancipare praecipit;regnoque eius acceptum, eum gladio clam feriri mandavit(НF II, 27) — «Схватив его (Сиагрия), Хлодвиг велел держать его под стражей; и завладев его королевством, приказал тайно убить его мечом» (regnoque… acceptum вм. Regnoque accepto; смешение форм аблатива и аккузатива в оборотеablativus absolutus).

Употребление apud civitatem вместо класс.In civitate иллюстрирует характерный для поздней латыни свободный незначимый выбор среди синонимических форм под влиянием механизма неиндивидуальной речи — узуса. Особенно широко тенденции на уровне узуса представлены предпочтением падежным именным формам предложных, синтетическим глагольным формам перифрастических. Эти более употребительные формы то и дело возникают в тексте, несмотря на стремление автора следовать классической норме.

Аналогичные примеры отклонения от литературной нормы и отбора форм на уровне узуса можно встретить и в других хрониках раннего Средневековья: у готского историка VI в. Иордана, у образованнейшего историка лангобардов VIII в. Павла Диакона и др.

Еще разительнее и регулярнее нарушения классической нормы в тех случаях, когда составлением этих хроник занимались люди с невысоким образованием (например, хроника Фредегария, VII в.). Если у Григория Турского отступления от правил классической грамматики наблюдаются от случая к случаю и средневековая принадлежность текста определяется, главным образом, по новому «предроманскому» синтаксису, то хроника Фредегария буквально наводнена грамматическими неправильностями. Вот, для сравнения, наиболее понятный отрывок из нее:Consenso senato (вм. Consensus senatus —смешениеконечныхu иo иуподоблениепадежа) et militum elevantus est Justinianus in regnum. Oppraesso (вм. opresso — гиперкоррекция) rege Persarum, cum vinctum tenerit (вм. teneret — смешениеконечныхiие) тcathedram (вм. In cathedra —гиперкоррекциявсвязисосмешениемacc. иabl.иотпадениемконечногоm) quassi honorifice sedere jussit, quaerens ei civitatis (вм. civitates —смешениеконечныхi ие) et provincias rei publice (вм. publicae — исчезновениедиграфа)restituendas; fastique, pactionis vinculum firmarit (вм. firmaverit—косвеннаяречь). Et ille respondebat «Non dabo».Justinianus dicebat: «Daras» (вм. dabis) Ob hoc loco illo, ubi haec acta sunt, civetas (вм. civitas —смешениебезударныхi ие) nomen (вм. nomine —смешениеасc. иabl.) Daras fundata est iusso Justiniano (вм. Iussu Justiniani — смешениеконечныхuиоиуподоблениепадежа) quae usque (вм. Изusque ad) hodiernum diem hoc nomen (вм. Hoc nomine —смешениеасc. иаbl.) nuncopatur (вм. nuncupatur —смешениебезударныхu ио) (II, 62). «С согласия сената и воинов на царство взошел Юстиниан. Победив и связав царя персов, он приказал ему сидеть на троне как бы в знак почета, прося у него вернуть города и провинции государства. Если это будет сделано, то он подпишет мир. И тот отвечал: «Не дам». Юстиниан говорил: «Дашь». В том месте, где это происходило, был основан город под названием «Дарас» («Дашь») по приказу Юстиниана, который по сей день носит это имя».

Именно в хронике Фредегария впервые зафиксирована романская форма будущего времени (daras = *<dare has < habes).

Юридические документы. Это судебники («правды»; германцев, поселившихся на бывших римских территориях, написанные на латинском языке; в силу малограмотности писавших, они донесли до нас особенности устной латинской речи того периода, изобиловавшей варваризмами.

Видимо, при Хлодвиге, в конце его правления, создается сборник судебных законов франков «Lex Salica» («Салическая правда», датируется началом VI в.), где отразился общественный строй франков конца V — начала VIвв. Документ этот был составлен на латинском языке. Приведенные ниже некоторые пункты этого судебника служат иллюстрацией состояния латыни в этот период на территории Франкского государства:Si quis servo aut caballo vel jumentum furaverit…MCC dinarios, qui faciunt solidos XXX,culpabilis judicetur (10, 1)1— «Если кто украдет раба или лошадь, или вьючное животное, присуждается к уплате 1200 динариев, что составляет 30 солидов».

Мы видим отпадение конечного т и фонетическое смешение безударных u и о (классические формы: servum, caballum), чему способствует характерное для этого периода смешение аккузатива и аблатива (ср. ниже dinariosвм. denariis), в связи с ломкой всей падежной системы; в том же слове dinarios мы видим в начальном безударном слоге переход е в i, ср. ит.nipote, sicuro из лат. nepote (m), securu (m).

К VI в. относится и «Lex Ribuaria» («Рипуарская правда») —судебник рипуарских франков, живших на среднем Рейне, чья территория во время правления Хлодвига была включена в состав Франкского королевства. Текст «Рипуарской правды» обнаруживает значительное влияние «Салической правды». В языке этого документа также отмечаются многочисленные отступления от классической нормы.

Дошел до нас и текст кодекса законов лангобардов «Edictus Rothari» (643 г.), составленный в правление короля Ротаря (636—652 гг.), при котором укрепляется политический строй Лангобардского королевства и лангобарды достигают новых успехов в борьбе с. Византией. Отражая архаические обычаи племени лангобардов, эдикт содержит также ряд установлений, явившихся следствием завоевания Италии и возникновения Лангобардского государства. Написанный на латинском языке, документ содержит большое количество лексических заимствований, необходимых для передачи понятий германского быта:Si quis in exercito ambulare contempserit aut in sculca dit regi et duci suo solidos XX(IV, 21) — «Если кто пренебрежет пойти в военный поход или в караул, уплатит королю или своему герцогу 20 солидов».

Здесь, наряду с уже знакомым нам смешением падежей, а также переходом е в i (dit вм. det,), встречаем слово sculca — заимствование из германского skalka 'вахта', 'караул'. Или:Si quis servum alienum bovulco de sala occiderit,conponat solidos viginti (IV, 133) — «Кто убьет раба-скотника из господского двора, выплачивает 20 солидов» (sala— германизм, означает 'жилище', 'дом').

На латинском языке составлен и судебный кодекс вестготов «Lex Romana Visigothorum» (V—VI вв.).

Литература религиозного содержания.Это понятие охватывает обширный круг сочинений, неоднородных по своему характеру.

Прежде всего, это переводы библии. Ранние (до IV в.) переводы библии известны под общим названием «Itala». Они были сделаны с греческого языка (Septuaginta, «Перевод 70 толковников»). Исследователи особо отмечают рукописи Италы, известные под названием «Afra» — перевод библии, осуществленный в Африке,— как источник изучения особенностей африканской латыни. В конце IV в. монах Иероним делает новый, адаптированный ad usum vulgi («для народного пользования») перевод библии на латинский язык, откуда и его название «Vulgata».

Будучи сам образованнейшим человеком, владея древнееврейским, древнегреческим и латинским языками, знаток Цицерона (в силу чего, как сокрушался сам Иероним, язык его перевода получился ciceronianus non christianus), Иероним, тем не менее, убежден, чтоin ecclesiasticis rebus non quaerantur verba, sed sensus(Comm. in Ezechiel, РL, XXII, 394) — «в церковных делах надо искать не слова, а смысл». Следовательно, нет нужды в усвоении правильного латинского языка, а знакомство с языческой литературой, дающей образец этого языка, просто вредно: Daemonum cibus est carmina poetarum,saecularis sapientia, rhetoricorum pompa verborum — «Бесовская пища — стихи поэтов, мирское знание, пышность риторических речей». Образование, в представлении Иеронима, должно строиться на изучении одних только христианских текстов.

Язык нового перевода библии явил собой новую, достаточно простую модель латинского языка — новый источник нормы и стилистический образец. Более того, это было «Священное Писание», (Sacra Scriptura), изменения которого были недопустимы.

Другую значительную группу текстов «христианской литературы» составляют сочинения «отцов церкви» — жизнеописания святых, проповеди и т. д.,— ориентированные на широкие народные массы. Если язык литургии застывает, кристаллизуется, то язык проповедей должен был быть максимально гибким и приспосабливаться к речи прихожан, имевшей различную диалектальную окраску в каждом городе и каждой деревне. Это прекрасно понимали «отцы церкви»; так, Иероним писал о латыни, что онаregionibus cotidie mutatur et tempore — «постоянно меняется в зависимости от места и времени». Таким образом, чтобы быть понятными народным массам, авторы проповедей и текстов, рассчитанных на широкого читателя или слушателя, вынуждены были все более удаляться не только от далеких моделей классической латыни, но и от современного им образца библейской латыни. Августинписал: Constuetudo vulgaris utilior est quam integritas litterata (De doctr. christ. XIII, 20) — «Народнаяречьполезнее,чемлитературнаябезупречность».Емужепринадлежатслова: Melius est reprehendant nos grammatici quam non intelligent populi (De doctr. christ., XV, 10) — «Лучшепустьосудятнасграмматики,чемнепойметнарод».АуЦезарияАрльскогонаходимтакоерассуждение: Quia imperiti et simplices ad scholasticorum altitudinem non possunt ascendere erudite se dignentur ad illorum ignorantiam inclinare(Sermones, LXXXVI) — «Еслипростыеинеобразованные(люди)немогутподнятьсянавысотуученых,пустьобразованныеспустятсянауровеньихневежества».Отсюда— сознательное«упрощение» языка, «подлаживание» подразговорныйстиль.

И наконец, значительное место в «христианской литературе» занимают описания паломничеств монахов к святым местам, дающие наиболее благодатный материал для исследователя, так как авторы их часто — из простонародья, с очень незначительным образованием. В их сочинениях, несмотря на стремление авторов следовать литературной норме, в изобилии встречаются разговорные элементы. К тому же все описания паломничеств составлялись в Средневековье, отделенное уже несколькими столетиями от эпохи господства классической нормы. Особенной популярностью у исследователей народной латыни пользуется «Silviae vel potius Aetheriae Peregrinatio ad loca sancta» («Странствование к святым местам Сильвии, или вернее Этерии»), памятник, называемый также «Itinerarium Egeriae» («Описание путешествия Эгерии»), датируемый предположительно V веком и представляющий собой путевой дневник испанской монахини, совершившей паломничество в Иерусалим и другие «святые места» Палестины и Востока. Следующие примеры из этого текста могут дать представление о языке его автора:Nos ergo sabbato sera ingressi sumus montem (3, 1) — «Мы в субботу вечером поднялись на гору» (sabbato — лексическое заимствование из древнееврейского); quia iam sera erat (4, 8) — «... так как уже был вечер» (образование существительногоsera на базе прилагательного serus, а, um);ecclesia valde pulchraet nova dispositione (19, 3) — «церковь очень красивая и новой конструкции» (описательная превосходная степень прилагательного);Habebat autem de eo loco ad montem Dei forsitan quattuor milia totum per valle illa,quam dixi ingens (1, 2) — «Было же от того места до божьей горы приблизительно всего четыре мили по той долине, которую я назвала огромной» (per valle illa употреблено вместо per vallem illiam — отпадение конечного m, поддержанное смешением падежейquam dixi ingens вм. Quam dixi ingentem — опять смешение падежей, небрежность разговорного языка).

Грамматики. Римские грамматики как республиканского периода (от которого сохранились лишь книги V—X уже упоминавшегося трактата Марка Теренция Варрона «De lingua latina»), так и периода империи (Квинтилиан, «Institutio oratoria») почти не указывали на разговорные и диалектальные явления в латинском языке. Это объясняется тем, что грамматики писали свои труды для школ, ориентируясь только на литературную норму. Труды же грамматиков поздней империи и раннего Средневековья представляют определенный интерес для романистов: указывая, как надо говорить, авторы исходили из «неправильной» формы, более часто встречавшейся в ежедневном употреблении,—• формы, содержавшей «неправильности» фонетического или морфологического характера. Таковы работы по орфографии Велия Лонга и Теренция Скавра (II в.), грамматики Доната (IV в.), Присциана (VI в.). Сервий (ок. 400 г. н. э.) сообщает нам об изменении характера латинского ударения (из музыкального в динамическое): accentus in ea syllaba est,quae plus sonat (GL, IV, 426) — «Ударение на том слоге, который сильнее звучит». Ценным источником являются труды лексикографов. Среди них выделяются труд Веррия Флакка (августовская эпоха) «De significatu verborum» («О значении слов»), дошедший до нас отчасти в сокращении Помпея Феста (III в. н. э.) и извлечении из Феста Павла Диакона (VIII в.), лексикографическое сочинение африканского грамматика Нония Мар-целла (III—IV вв.) «De compendiosa doctrina ad filium» («Краткое наставление сыну»), «Etymologiae» («Этимологии») Исидора Севиль-ского (570—636 гг.).

Примечательна личность Валерия Проба (I в. н. э.), лингвиста и филолога. В своих изысканиях Проб исходил из концепции языка, постоянно находящегося в движении, обновляющегося, подверженного изменениям. Он считал необходимым исследовать язык путем систематического сравнения его прошлого и настоящего состояния — отсюда его интерес к авторам архаической эпохи, единственным свидетелям sermo antiquus. Широта его исследований, устранявшая догматический и нормативный подход к проблеме, позволяет считать Проба в определенной степени историком языка.

Не случайно именно Пробу был приписан исследователями и традиционно получил его имя уникальный документ, «Appendix Probi», справочник-приложение к грамматике III в. н. э. Этот словарь-справочник представляет собой список из 227 слов, данных параллельно в «правильном» и «неправильном» вариантах. Правая часть каждой из строк этого любопытнейшего документа, содержащая «неправильную» форму, и является для нас ценнейшим свидетельством языка своего времени, отражая новую форму говорения. Прежде всего, это указания на различные фонетические изменения, как, например, переход в ударном слоге u в о: columna non colomna (20), частичную редукцию гласных в безударных слогах:senatus non sinatus (64); vulpes non vulpis (88), синкопу в срединном безударном слоге:calida non calda (53), viridis non virdis (201), исчезновение дифтонгов: auris non oricla (83), стяжение гласных в положении зияния:februarius non febrarius (208) или их консонантизацию: vinea non vinia (55), исчезновение в произношении придыхательного h:hostiae non ostiae (207), а также n перед s:mensa non mesa (152). В «Аппендиксе Проба» нашли отражение и изменения в морфологической системе. Так, для III склонения, где номинатив часто отличался от других падежей, характерно выравнивание основ: pectin non pectinis (20); уже цитированное выше по другому поводуauris non oricla (75) иллюстрирует также сдвиги в категории рода: форма Nom. Pl. среднего родаauricula (здесь oricla) воспринималась уже как Nom.Sing. женского рода; ряд примеров указывает на перемещения прилагательных из одной морфологической категории в другую:acre non acrum (38), pauper mulier non pauper mulier(39).

Глоссы и схолии. Глоссы (разъяснения непонятных читателю слов) делались обычно на полях сочинений (маргинальные глоссы) или между строк основного текста (интерлинеарные глоссы), что делает очевидным сопоставление классической и разговорной форм. Наиболее важны для романиста Рейхенауские глоссы (найдены в Швейцарии, близ г. Рейхенау, VIII — IX вв.). Сборник состоит из двух частей. В первой части — 821 глосса, содержащая толкования слов Вульгаты. Вторая часть (822 — 1163 глоссы) представляет собой алфавитный глоссарий. Ряд примеров из этого памятника дает представление о ценности содержащегося в нем материала для исследователя:pulchra — bella 'красивая' (предпочтение разговорной лексики), optimum — valde bonum'очень хороший' (замена синтетического способа образования степеней сравнения аналитическим),canere — cantare 'петь' (вытеснение суффиксальными глаголами I спряжения обычных),is — ille 'тот', 'он' (сокращение числа указательных местоимений, предпочтение местоимения ille, из которого позднее развились личное местоимение 3-го л. ед. ч. и определенный артикль) in ore —in bucca 'во рту' (перенос значения слов на близкие понятия: класс, лат. bucca 'щека', здесь 'рот') и т. д.

Любопытны Кассельские глоссы (VIII — IX вв.), — первый «разговорник» для германцев, путешествующих в романских странах:

TUNDIMEOCAPILLI skir minfahs 'постригите меня'

RADIMEMEOCOLLI skir minan hals 'побрейте мне затылок'

RADIMEOPARBA skir minan part 'побрейтемнебороду'

Схолии — это комментарии критического, философского, исторического, а также грамматического и стилистического характера. В целях большей доступности, а также в силу особенностей языка в период их составления они приближались по языку и стилю к разговорной речи. Это привлекает к схолиям внимание не только историков и источниковедов, но и лингвистов. Наиболее известные схолии — Элия Доната, комментатора Теренция и Вергилия (IV в.) и Мавра Сервия Гонората, также комментатора Вергилия (IVв.).

Приемы и методы восстановления народной латыни. Как

видно из вышеизложенного, косвенных свидетельств разговорной латыни довольно много на всех этапах существования латинского языка. Особенно же их число увеличивается в поздний период, когда, в связи с постепенной утратой литературной и школьной традиции, вновь происходит сближение письменной и разговорной форм речи.

И все же многие особенности разговорной латинской речи остались незафиксированными письменно. Поскольку романские языки являются прямым продолжением народной разговорной латыни, то об этих особенностях в ряде случаев можно судить на основании сопоставления романских языков.

Многие романские слова восходят к общему этимону, который не засвидетельствован в латинских памятниках. В то же время сам факт совпадения слов в романских языках заставляет предположить широкую употребительность этого слова в разговорной латыни. На основании сравнительно-исторических данных, полученных при изучении истории современных романских языков, восстанавливались не обнаруженные в текстах формы и публиковались со знаком звездочки (астериском). Этот метод получил название сравнительной реконструкции. Впоследствии, в результате обнаружения этих форм при изучении текстов, у многих восстановленных слов звездочка была снята. Так, например, на основании романских слов: ит. vecchio, рум. vechi,исп. viejo, порт. velho, ст. фр. vieil, пров. vielh,— была реконструирована форма *veclus, при засвидетельствованной в текстах форме vetulus. Переход tl>cl зафиксирован и в других словах:fist(u)la > fiscla 'труба, свирель'. Позднее звездочка у *veclus была снята, в связи с обнаружением этой формы в «Аппендиксе Проба» vetulus non veclus (5).

Благодаря методу сравнительной реконструкции удалось восстановить вокализм народной латыни, характеризующийся переходом количественных различий в качественные, изменения в словесном ударении, установить наличие диалектных различий в народной латыни. Ученые XIX в. весьма высоко ценили метод сравнительной реконструкции. Г. Грёбер, В. Мейер-Любке придавали этому методу первостепенное значение в вопросе восстановления народной латыни.

В то же время злоупотребление этим методом привело в ряде случаев к произвольным и нереальным реконструкциям. Поэтому использовать его следует осторожно, оставляя результаты на уровне гипотезы, до тех пор, пока они не будут засвидетельствованы в письменных источниках.

Самым существенным недостатком метода сравнительной реконструкции является то, что, пользуясь им, можно восстановить лишь отдельные слова, словоформы, даже отдельные фонетические и грамматические изменения, но отнюдь не этапы развития языка в целом. Поэтому этим методом можно пользоваться лишь как вспомогательным приемом, ни в коем случае не подменяя им исследования и изучения латинских текстов, относящихся к различным хронологическим срезам. Вот почему популярность метода сравнительной реконструкции в первые десятилетия после его создания сменилась в первой половине XX в. почти полным забвением со стороны исследователей, отдававших теперь предпочтение скрупулезному филологическому исследованию текстов.

К середине XX в. окончательно была уяснена необходимость применения как сравнительного, так и филологического методов исследования. Эффективным может быть лишь комплексное изучение источников народной латыни. Анализ текстов подтверждает результаты метода сравнительной реконструкции, который, в свою очередь, играет роль ориентира, предлагая возможные пути поисков и помогая правильно понять результаты интерпретации текстов. Лишь объединение сведений, полученных при исследовании всех источников, позволяет составить приблизительную картину состояния латинского языка к моменту формирования романских языков.

Особенности народной латыни. Для разговорного латинского языка во все периоды его существования характерны многочисленные отклонения от классической нормы. В поздний период эти отклонения становятся регулярными и приобретают характер тенденций, нашедших свое окончательное развитие во всех романских языках '.

Фонетика народной латыни в этот период характеризуется, в первую очередь, сменой музыкального ударения динамическим. Гласные утрачивают различия по долготе и краткости. В ударной позиции долгие гласные стали произноситься как закрытые, а краткие — как открытые. При этом произошли некоторые тембровые изменения: i, e > е, u,o > о (лат. minus > ит. rheno, исп. menos, фр. moins 'меньше'; лат.turremт > ит., исп. torre, фр. tour 'башня'). В безударной позиции изменение ударения и утрата количественных различий гласных привели к редукции: частичной (взаимозамена i и е, u и о в начальных и конечных безударных слогах: ср. лат.nepotem и ит. nipote 'племянник', лат. corona и фр.couronne 'корона') и полной (синкопа — выпадение срединного безударного гласного: лат. viridem>ит., исп. verde, фр. Vert 'зеленый' и апокопа - 4 отпадение конечного безударного гласного: лат.habere>> исп. haber, фр. avoir 'иметь'). По той же причине исчезли и латинские дифтонги.

Значительные изменения происходят в консонантизме народной латыни позднего периода. Важнейшие из этих изменений — ряд палатализации: [ke], [ki] > [tse], [tsi] (лат. Caelum >ит., исп. cielo, фр. ciel 'небо');[tj], [dj] > [ts], [dz], [tf], [dz] (лат. diurnum 'дневной' > ит. giorno, исп.jornada, фр. jour 'день'); [lj], [nj] > [λ], [η] (лат. palea >ит. paglia, исп. paja, фр. paille 'солома'; лат. vinea > ит. vigna, исп. vina, фр. vigne 'виноградник'). Необходимо выделить также ослабление интервокальных согласных: переход глухих в звонкие (лат. pacare 'успокаивать' > ит. pagare, исп.pagar, фр. payer 'платить'); звонких в фрикативные(лат. habere > > ит. aavere, исп. haber, фр. avoir'иметь'); геминат в простые (лат. catto > исп. gato,фр. chat, но ит. Gatto 'кот'). Из других изменений наиболее общий характер носят отпадение конечных согласных (лат. bonum > ит. buono, исп.bueno, фр. bon 'хороший'), замолкание аспиратыh (лат. honorem > ит. onore, исп. honor, фр. honneur'честь'), выпадение n перед s (лат. insula > ит. isola,исп. isla, фр. ile 'остров'). Перед сочетанием «s + согласный» в начале слова появляется так называемый «протетический гласный», до VII в. i,позже е (в итальянском впоследствии не сохранился): лат. studium > ит. studio, исп. estudio,фр. etude 'занятие'.

В морфологии происходит замена некоторых синтетических форм аналитическими. В системе глагола — это развитие аналитического прошедшего совершенного вида (habeo factum-feci), аналитического будущего (scriber habeo > ит.scrivero, исп. escribire, фр. j’ecrirai") и будущего в прошедшем, из которого впоследствии разовьется так называемое условное наклонение (cantare habebam или habui > ит. canterei, ит.cantaria, фр. chanterais), аналитического пассива (scriptus est, scriptus fuit). В системе имени — замена падежей предложными конструкциями, упрощение системы склонений (сокращение до трех), исчезновение категории среднего рода, у прилагательных —• развитие аналитических степеней сравнения.

Тенденция к аналитической передаче грамматических отношений отразилась и на системе местоимений. Регулярным становится употребление личных местоимений, в связи с чем их парадигма пополняется местоимением 3-го лицаille, illa, ранее выступавшим в этой роли наряду с другими указательными местоимениями. Регулярным становится и употребление этого местоимения перед существительными для передачи общего значения определенности, что является ступенькой к формированию определенного артикля.

Синтаксис народной латыни характеризуется прежде всего «прямым» порядком слов, который начинает выполнять грамматическую функцию, возмещая утрату падежных форм. Устраняются формы сжатой, «вторичной» предикации: оборотыablatives absolutus, accusatives cum infinitivoзаменяются придаточными предложениями, многие неличные формы глагола либо выходят из употребления (supinum, participium futuri, gerundivum, инфинитивы будущего времени), либо ограничивают сферу своего употребления (participium praesentis, gerundium).

Лексический состав языка сильно видоизменяется под действием новообразований и изменения значений слов. Большое распространение получает «эмоциональная» лексика (слова с уменьшительным, увеличительным, уничижительным и прочими оттенками значения), от постоянного употребления постепенно теряющая свою стилистическую окраску (ср. класс, лат. auris 'ухо', нар. лат.auriculum 'ушко', затем 'ухо' > ит. orecchio, исп.oreja, фр.oreille 'ухо'). С помощью приставок и суффиксов образуется много новых существительных, прилагательных и глаголов с детализованной нюансировкой значений. Многие из этих новообразований не были зарегистрированы в латинских текстах, но восстанавливаются из романских языков, например: ит. usare, исп. usar,фр. user восходят к лат. *usare 'использовать'; . ит.arrivare, фр. arriver— к лат. *arripare 'прибывать' и т. д. Изменения значений слов происходят благодаря свойственной разговорной речи метафоре (ср. лат.teasta 'горшок' и ит. testa, фр. tete 'голова'), расширению и ограничению смысла (лат. camera'свод' и ит. camera, исп. camara, фр. chambre'комната'), сокращению в устном обиходе описательных выражений (лат. Tempus hibernum'зимнее время' и ит. inverno, исп. invierno, фр. hiver'зима'; лат. Dies dominica иит. domenica, исп.domingo, фр. dimanche 'воскресенье'). Для большей выразительности широко используют сложные наречия и предлоги (лат. De retro>ит. dietro, исп.detras, фр. derriere 'сзади'). Многочисленны заимствования из языков соседних народов. Все это вместе взятое сильно видоизменяет лексический облик языка.

Как видим, большинство особенностей, характерных для латинской разговорной речи на разных хронологических этапах, прочие закрепились в языке и оказались весьма продуктивными в поздние период, что обеспечило их дальнейшее развитие в романских языках.

Крылатые слова

«К ней обращенный лицом, устремил он крылатые речи» — «Илиада», 1, 201/. Такова одна из наиболее частых формул, вводящих прямую речь у Гомера: на крыльях слова летит мысль от собеседника к собеседнику. Этот красивый образ приобретает особую выразительную силу по отношению к тем словам, окрыленность которых не ограничена однократным произнесением и восприятием, словам, которые передаются из уст в уста, делаясь непреходящим достоянием народной речи.

Это, прежде всего, пословицы и поговорки.

Как для пословиц, так и для поговорок существенным признаком является то, что они возникают в народной устной речи и поэтому не имеют определенного автора, а должны рассматриваться как вид фольклорного словесного творчества, наряду с загадками, обрядовыми песнями, сказками, детскими прибаутками. Об этом говорил еще Квинтилиан /«Обучение оратора», V, 11, 41/: «Что говорится в народе, то, не имея определенного автора, становится как бы общим достоянием, например: «У кого друзья, у того богатство» и «Совесть — тысяча свидетелей» (см. в словаре СошиепНа тШе 1ез1е8). Но существует и другой разряд столь же «окрыленных», т. е. переходящих из уст в уста выражений, которые отличаются от пословиц и поговорок тем, что они являются цитатами, восходящими к определенному литературному источнику. Именно для таких выражений название крылатых слов принято в настоящее время не только как образное обозначение, но как специальный термин, позволяющий противопоставить их пословицам и поговоркам.

«А Васька слушает да ест» — по своему употреблению в русском языке это выражение вполне сравнимо с теми поговорочными выражениями, о которых мы говорили выше. Однако оно отличается от них тем, что его значение опирается на ситуацию, обрисованную в басне Крылова «Кот и Повар», откуда и заимствована эта строка. Можно, конечно, представить себе, что это выражение употребляет, и притом вполне кстати, человек, не знающий вовсе ни басни, ни ее автора: ведь в том и заключается особенность крылатых слов, что они живут в языке самостоятельной жизнью и их общий смысл воспринимается из их употребления наравне со смыслом любого другого фразеологизма. Но полного их понимания общий смысл еще не дает. На что указывает в приведенном примере противительный союз, с которого начинается фраза? Кто такой Васька? Кого (или что) он слушает? И главное — чем мотивирована выраженная только интонационно предосудительность его поведения? Ответ на все эти вопросы приходится искать за пределами самой фразы, а именно в том контексте, которому она принадлежит. Вместе с тем возможность стать крылатым словом придает цитате — и тем самым сообщает ей художественную ценность — главным образом именно тот более глубокий смысл, который в ней не выражен непосредственно, а только подразумевается.

Имея литературное происхождение, крылатые слова связаны с определенным языком. Но, с другой стороны, они в своем употреблении не ограничены только этим языком и его художественной литературой, а, выходя за эти пределы, становятся в той или иной мере международным достоянием, притом не только в переводе на другие языки, но также — и даже преимущественно — в своей исходной форме. Для каждого автора, пользующегося крылатыми словами, лучшим читателем является такой, которому они так же близки и понятны, как и ему самому. Естественно, что во многих случаях таких читателей окажется меньшинство. Этим оправдано существование сборников, в которых крылатые слова — как своеязычные, так и иноязычные — получают необходимое объяснение.

Это объяснение должно заключать в себе две части. Прежде всего, необходимо указать литературный источник крылатого слова, приведя тот текст, в котором оно возникло, в таком объеме, чтобы был вполне раскрыт смысл, вложенный в него автором. Вторую, не менее важную часть комментария должна составить иллюстрация самого употребления данного выражения в качестве крылатого слова, т. е. приведение содержащего это крылатое слово цитатного материала. Как показывают многочисленные примеры, жизненность крылатых слов проявляется и в том, что они могут обрастать новыми, иногда существенно отличными от первоначальных, значениями, могут порождать новые, более или менее самостоятельные варианты.

Понятно, что как в той, так и в другой части наряду с приводимыми текстами во многих случаях могут понадобиться пояснительные примечания языкового, реального или историко-литературного характера.

Задача научного комментирования крылатых слов была поставлена немецким филологом Георгом Бюхманом (1822—1884), который в 1864 году издал книгу под названием «Крылатые слова. Сокровищница цитат немецкого народа», впервые употребив сочетание «крылатые слова» как термин. Этот сборник многократно переиздавался и послужил образцом, а в значительной степени и источником для таких же сборников и на других языках.

В книге Бюхмана, как это отражено в ее заглавии, основное внимание уделено крылатым словам, представляющим собой цитаты из немецкой литературы, но наряду с ними рассматриваются также цитаты на других языках, вошедшие в международный фонд крылатых слов. Многоязычный подбор объясняемого цитатного материала весьма обычен и в других сборниках. Однако среди всего этого многоязычного фонда крылатых слов есть обширная группа, заслуживающая специального рассмотрения: это крылатые выражения на латинском языке. Их особое место определяется тем выдающимся значением, которое принадлежит латинскому языку и литературе в истории европейской культуры.

Название «латинский» происходит от названия Latium (Латиум), которое носила небольшая область древней Италии, расположенная по нижнему течению реки Тибра. Древнейшие памятники языка, на котором говорили латины, жители этой области, относятся приблизительно кVI —V вв. до н. э. Это несколько кратких надписей на предметах утвари и на камнях. Значительно возрастает численность и объем памятников латинского языка, притом уже не только эпиграфических, но и литературных, начиная с III в. до н. э. Это эпоха стремительного усиления экономического и политического центра Латия — города Рима, объединившего под своей властью большую часть Италии. Политическая экспансия Рима сопровождается усиленным проникновением в римскую жизнь элементов греческой образованности, дающих толчок к пышному расцвету литературы и языка римлян. Наиболее высокой художественной законченности достигает римская литература в различных стихотворных и прозаических жанрах в I в. до н. э. Изучение произведений выдающихся писателей этого времени становится основным предметом школьного образования и в этой функции на много веков переживает римскую державу. В I —II вв. н. э. государственные границы Рима охватывают огромную территорию, пролегающую широкой полосой в Европе, Азии и Африке вокруг Средиземного моря. Вместе с тем постепенно ослабевают внутренние связи этого многоплеменного государства, и в V в. н. э. оно прекращает свое существование как единое целое. В разговорном латинском языке, который вытеснил местные языки на большей части европейской территории Римской империи, в эту эпоху уже отчетливо обозначаются диалектные различия, полагающие начало развитию, на общей латинской основе, романских языков — итальянского, испанского, португальского, каталонского, провансальского, французского, румынского и других. Однако литературный латинский язык в более или менее постоянных формах сохраняет за собой роль языка художественной и интеллектуальной культуры Западной Европы, и притом не только в странах романских языков, но и там, где местный язык не был вытеснен латинским — в Германии, Нидерландах, Чехии, Венгрии, Польше, Хорватии, Англии, Ирландии. Только начиная с XIII —XIV вв.— так называемой эпохи Возрождения — возникают рядом с латинской литературой и под ее непосредственным влиянием художественные литературные произведения на развивающихся национальных языках европейских народов. Но за пределами художественной литературы (в основном поэзии) латинский язык всецело сохраняет свои господствующие позиции во всех областях общественной и культурной жизни, оставаясь языком государства, администрации, международных отношений, науки, церкви, школы.

Наследием тех веков, когда латинский язык играл первенствующую роль в культурной жизни, является не только огромное количество латинских слов, вошедших в новые языки, так называемых международных слов (например, «литература», «коллекция», «республика», «прогресс»), и не только традиция использования латинского корнеслова — наряду с греческим — для создания во всех областях науки и техники новых терминов, количество которых с каждым годом прогрессивно возрастает, но большое количество латинских слов и выражений, употребляемых в европейских языках в их латинской форме без перевода и составляющих международный фонд крылатых слов.

Объяснение таких слов и выражений, употребляемых в русской литературе, в произведениях классиков марксизма-ленинизма и в переводах на русский язык произведений мировой литературы, и составляет задачу предлагаемой книги. Основную часть рассматриваемого латинского материала составляют крылатые слова в указанном выше терминологическом смысле этого обозначения. Однако практические соображения заставили включить в книгу и некоторые материалы, выходящие за пределы этой основной группы. Сюда относятся: 1) общепринятые латинские выражения, употребляющиеся в библиографических описаниях, библиографических ссылках и т. п., например, sine anno, loco citato,loco laudato, ibidem, nota bene 2) философские и юридические термины и выражения, употребляющиеся обычно в латинской форме, например, argumentum ad hominem, circulus vitiosus,cui bono и т. п.; 3) латинские поговорочные выражения, имеющие точное соответствие в русских поговорочных выражениях, например,manus manum lavat «рука руку моет» допускать в подобных случаях генетическую зависимость нет необходимости, но и помимо того самый факт совпадения представляет несомненный интерес.

Особую, немногочисленную, но важную группу латинских выражений, вошедших в русскую литературу, составляют выражения, не имеющие цитатного характера у того русского автора, у которого мы их впервые находим, а всецело ему принадлежащие. Обязанность комментатора в этом случае — раскрыть смысл самого обращения автора к латинскому языку. Так, давая своему стихотворению «Молчи, скрывайся и таи...» латинское заглавие «Silentium», Тютчев преследует цель возвысить «молчание» над кругом привычных, обыденных ассоциаций, которые вызывало бы равнозначное русское слово. В то же время само слово silentium становится крылатым, обогащаясь связью с содержанием этого стихотворения.

Замечательный пример создания латинского крылатого слова представляет собой заглавие стихотворения Леси Украинки contra spem spero(см. объяснение в тексте, с. 141). Обращение автора к латинскому языку здесь вполне оправдано невозможностью сохранить в переводе остроту заключенной в этих словах антитезы, обусловленную многоплановостью значения латинского слова врез.

Давая в VI главе «Евгения Онегина» характеристику незадачливого участника кампании двенадцатого года Зарецкого, Пушкин вводит строки, в которых говорится об его превращении из буяна и кутилы в добродетельного сельского хозяина, словами Sed alia tempora. Здесь торжественная латынь имеет шуточный и даже насмешливый характер, отчасти усиленный и тем, что «латынь из моды вышла ныне». И с тем же оттенком мы находим АНа 1етрога во «Временнике Пушкинской комиссии» за 1970 г., с. 75, где это воспринимается уже как цитата из Пушкина.

Очень близок к приведенным примерам использования латинского языка с определенной художественной целью вне связи с каким-либо готовым латинским образцом тот случай создания латинского крылатого слова, который представлен заглавием

Oceano nox, избранным Гюго для своего стихотворения о моряках, нашедших гибель в океанских глубинах. Эти слова почерпнуты из стиха Вергилия Vertitur interea caelum Oceano nox, но, выведенные из своих синтаксических связей в исходном контексте, они вступают в новую, внеграмматическую связь (даваемый в соответствующей статье на с. 541 перевод имеет только условный характер) и создают мрачновеличавый образ «ночи-океана», гармонирующий с основным образом стихотворения, отныне Oceano nox крылатое слово, и как таковое его повторяет Герцен в «Былом и думах».

Особый случай использования экспрессивной силы латинских слов мы находим в стихотворении Брюсова Шита ТЬи1е. Заглавие здесь повторяется как рефрен в последней строке каждой из шести строф стихотворения. И своей иноязычностью, создающей впечатление отчужденности и загадочности, и самим своим унылым звучанием эти два слова дополняют образ легендарного острова, как бы лежащего на грани реальности и потустороннего мира (см. объяснение в тексте, с. 816).

Весьма многочисленны примеры парафразирования общеизвестных латинских текстов или поговорочных выражений. Так, Пушкин, называя артистку Колосову-старшуюfilae pulchrae mater pulchrior («Мои замечания об русском театре»), имеет в виду первую строку оды Горация I, 16 (см. с. 278).

Подобным же образом парафразирует молодой Чехов известную поговоркуQuod licet Jovi, non licet bovi в письме к А. Н. Плещееву. Шутливо упрекая почтенного адресата в том, что он поддался заболеванию бронхитом, что приличествовало бы разве только какому-нибудь дохленькому литератору, а не ему, обладателю широких плеч, Чехов меняет в этой поговорке местами Юпитера, т. е. Плещеева, и быка и пишет ему Quod licet bovi, non licet Jovi

Парафрастическому способу использования латинских крылатых слов — как и поговорочных выражений вообще — противостоит способ, который можно назвать эмфатическим от греческого слова «эмфасис» («скрытое указание», «намек»).

Цитирующий приводит не полностью то или иное определенное крылатое выражение, а только одно или несколько слов из него, иногда даже не представляющих собой законченной грамматической конструкции и не имеющих законченного смысла, в том предположении, что этого достаточно, чтобы вызвать у собеседника или читателя по ассоциации представление о том общеизвестном, витающем у всех на устах выражении, откуда эти слова почерпнуты.

Ярким примером такой эмфатической цитаты является гш1 у Тургенева в письме, где он говорит о смерти А. К. Толстого. Весь пафос этого слова заключен в напоминании о вполне определенном стихе Вергилия — «Энеида», II, 325.

Цитируемые у В. Скотта (СС, т 11, с. 321) слова furens quid femina (см. с. 290) сами по себе ничего означать не могут. Но в соотнесении с началом V книги «Энеиды», откуда они извлечены, они должны воссоздать для читателя нарисованную там картину: Эней, уходящий на корабле от покинутого им Карфагена, видит далекое зарево погребального костра Дидоны и смутно догадывается об ее самоубийстве.

Такой же загадкой явятся у Вальтера Скотта бессвязные слова cantabit vacuus для каждого, кто не припомнит их источника. Но для читателя эпохи Вальтера Скотта, получившего приличное латинское образование, это не составляло затруднения: имеется в виду стих Ювеналаcantabit vacuus coram latrine viator — «путник, идущий налегке, может распевать при встрече с грабителем» (см. с. 106).

Независимо от намеченных здесь разновидностей в употреблении латинских цитат, они получают различные смысловые и стилистические оттенки по характеру их связи с контекстом, в котором они приводятся.

Выше мы привели пример, показывающий, как латинское слово silentium, употребленное Тютчевым как заглавие одного из наиболее проникновенных стихотворений, отражающих то, что переживает поэт в «час тоски невыразимой», не только служит раскрытию лирической идеи стихотворения, но и в известном смысле повышает его стилистическую тональность.

Иной характер получает это латинское включение в том контексте, в котором мы его находим у Ибсена (см. цитату, с. 734). Здесь оно представляет собой иронический призыв в почтительном молчании прислушаться к разглагольствованиям самодовольного пошляка Стювера о том, каким неиссякаемым источником поэтического вдохновения была для него любовь к фрекен Шэре вплоть до самой помолвки. Полную ясность в авторские намерения Ибсена здесь вносят уже сами «говорящие имена» жениха и невесты: Стювер — «медный грош» и Шэре — «сорока».

Но ироническими оттенками различной интенсивности не ограничены возможности смыслового варьирования крылатых слов. По самому своему определению они заключают в себе художественный образ, и именно это придает им семантическую емкость, позволяющую им органически включаться в тексты самого различного содержания. Более того, стилистическая ценность всякого крылатого слова, всякого эпиграфа, всякой цитаты в том и состоит, что в каждом конкретном случае своего использования они в той или иной мере обогащаются новым смыслом, почерпнутым из сочетания с данным контекстом и лежащей в его основе ситуацией.

Показательным примером наполнения латинской цитаты новым смыслом, с очевидностью вытекающим из контекста, в который вплетает ее цитирующий автор, может послужить использование стихов Вергилия

...et pondus et ipsa

Huc illuc vinclorum immense volumnia versat («Энеида», V, 407-408)

в статье Вальтера Скотта о «Замке Отранто» Уолпола (см. с. 235). В «Энеиде» речь идет о приготовлениях к кулачному бою на поминальных играх, устраиваемых в годовщину смерти Анхиса: распорядитель игр Эней взвешивает в руках тяжелые боевые рукавицы («кесты»), принадлежащие одному из участников предстоящего состязания. У Вальтера Скотта же, как явствует из самого текста статьи, «страшные путы ремней» — образное обозначение замысловатых реторических способов выражения, с которыми не в силах справиться последователи доктора Джонсона, пытающиеся заимствовать их из латыни.

Укажем и на такой пример, как отрывок из предисловия ко второму изданию книги Ф. Ф. Зелинского «Древний мир и мы» — отрывок, все содержание которого подводит к новому осмыслению, применительно к этой книге, часто цитируемых слов древнего латинского грамматика 1еренциана Мавра habent sua fata libelli (см. с. 303-304)

Превосходным примером углубленного переосмысления крылатых слов в определенном контексте является и само терминологическое употребление выражения «крылатые слова», введенное, как было указано выше, Г. Бюхманом.

Таким образом, крылатые слова, и не только иноязычные, но и своеязычные, рассматриваемые как явление живой речи, письменной или устной, имеют двоякую семантико-стилистическую направленность, определяющуюся их смысловой связью как со своим первоисточником, так и с тем текстом, в который они вступают в качестве его органического элемента — цитаты. Отсюда и вытекает необходимость возможно более полно иллюстрировать объяснение цитат конкретными примерами их употребления. Должное внимание на эту сторону их комментирования обратил Н. О. Овруцкий, к сожалению, не успевший довести свое собрание до надлежащей полноты. Все же его труд, вышедший посмертно двумя изданиями*, послужил ценным образцом и одним из основных пособий для авторов настоящей книги.

В соответствии со сказанным, предлагаемая книга имеет двоякую направленность.

Будучи «словарем латинских цитат», она обращена прежде всего к читателям, не располагающим достаточным знанием латинского языка, чтобы самостоятельно разобраться в основном смысле встречающихся в русской литературе латинских выражений, а тем более — критически отнестись к даваемым в современных изданиях пояснительным примечаниям к ним, часто весьма ненадежным (напр., А. Франс, т. VI, с. 399 или К. Андреев, «Три жизни Жюля Верна», с. 46). Для этих же, очевидно, наиболее многочисленных читателей предназначен приложенный к словарю очерк латинской графики и основных правил чтения латинских прозаических и стихотворных текстов.

Наряду с этим, однако, содержащийся в книге обширный иллюстративный материал, представляющий собой своего рода специализированную хрестоматию, имеет в виду интересы и тех читателей, которые, не довольствуясь разъяснением исходного смысла латинских выражений, пожелают получить представление о жизни этих выражений как крылатых слов — об их художественной функции в русской, а отчасти и иностранной литературе, поскольку она представлена русскими переводами.

Список литературы

Введение в романскую филологию. Т.Б. Алисова, Т.А. Репина, М.А. Таривердиева, Москва, 1982г.

Лексика в функционально-идеологическом аспекте, Клоков В.Т., Саратов, 1990г.

Спецкурсы по романской филологии: Сб. науч. тр. / Под ред. проф. В.Т. Клокова, Саратов, 1998г.