Гулак-Артемовская Людмила Михайловна и Богданов Н. Г. были преданы суду
по обвинению в подлоге векселей на сумму в 58 тысяч рублей. По
обвинительному акту суть дела заключалась в следующем.
1 декабря 1877 г. в С.-Петербурге скончался Н. А. Пастухов. 31 декабря к
судебному следователю явился брат Н. А. Пастухова, Дмитрий, и заявил,
что в этот день к нему заходил присяжный поверенный Кейкуатов, который
объяснил, что у него имеются три векселя, данные ему для взыскания
Гулак-Артемовской. Вексели в свое время были выданы якобы покойным Н. А.
Пастуховым. При осмотре предъявленных ко взысканию векселей Дмитрий
признал их подложными, но указать на лицо, совершившее подлог, не смог.
При расследовании дела было установлено, что все три векселя исполнены
от имени Н. А. Пастухова на имя Гулак-Артемовской. Однако проведенная по
делу экспертиза признала, что подписи на всех векселях, выполненные от
имени Н. А. Пастухова, не имеют никакого сходства с его подлинной
подписью. Следственными властями было также установлено, что Н. А.
Пастухов -за несколько лет перед смертью близко сошелся с
Гулак-Артемовской, часто наносил ей визиты, вследствие чего его товарищи
неоднократно намекали ему на предстоящее бракосочетание. Однако
незадолго перед смертью Н. А. Пастухов порвал всякие отношения с
Гулак-Артемовской. Как выяснилось (из записной книжки Пастухова и
показаниями свидетелей), Н. А. Пастухов проиграл в карты (в дурачки)
Гулак-Артемовской во время визитов к ней значительную сумму денег,
которые затем полностью ей отдал. Это обстоятельство, то есть
нечестность Гулак-Артемовской и ее чрезвычайная жажда к наживе, видимо,
и сказались на отношении к ней Н. А. Пастухова, -- говорится в
обвинительном акте.
С целью отыскания каких-либо улик, свидетельствующих о причастности
Гулак-Артемовской к подлогу векселей, у нее на квартире был произведен
тщательный обыск. В результате обыска в письменном столе
Гулак-Артемовской было обнаружено несколько векселей от имени Н.
Богданова на имя Митропольской и письмо Богданова к Гулак-Артемовской.
Сличением почерка Богданова с почерком, которым были исполнены векселя
от имени Н. А. Пастухова, было установлено их сходство. Привлеченный по
делу Н. Богданов объяснил, что векселя от имени Н. А. Пастухова на имя
Гулак-Артемовской действительно исполнены им, но по просьбе самого Н. А.
Пастухова. Почему Н. А. Пастухов просил его написать векселя, а не
сделал этого сам, Н. Богданов объяснить не смог.
Допрошенные по делу многочисленные свидетели дали различные показания.
Одни из них (большинство) положительно характеризовали Н. А. Пастухова и
указывали на то, что вследствие своей исключительной недоверчивости он
не мог поручать кому бы то ни было выполнять вместо себя текст векселей.
Другие свидетели хорошо отзывались о Гулак-Артемовской и не допускали
мыслей о возможности совершения ею преступного подлога.
В связи с тем, что самого факта подлога и совершения его Богдановым и
Гулак-Артемовской никто подтвердить не мог, в деле отсутствовали прямые
доказательства. Богданов и Гулак-Артемовская были признаны виновными в
подлоге на основании совокупности ряда косвенных улик. Дело
рассматривалось в С.-Петербургском окружном суде 20--23 октября 1878 г.
с участием присяжных заседателей. Обвиняемых защищали: Гулак-Артемовскую
-- Жуковский В. И., Богданова -- Богаевский. Представляющая большой
интерес речь В. И. Жуковского по данному делу и воспроизводится
полностью.
* * *
Господа судьи, господа присяжные заседатели! Прежде всего я должен
предъявить соображения, по которым я нахожу, что не было никаких
оснований предавать суду Гулак-Артемовскую, так как векселей ко
взысканию в суд она не предъявляла, а потерпевшие братья Пастуховы,
заявляя о подлоге, прямого обвинения к ней не предъявляли. Было время,
когда юристы признавали подлог и обман за преступления чрезвычайной
важности. Одно из европейских законодательств восходило в уголовном
преследовании этого рода преступлений до смертной казни. Преступление
определялось как противонравственное деяние. Строгость преследования за
подлог и обман обусловливалась принципом, в силу которого государство
имело право на истину, -- право, обязывающее всякого гражданина, -- а
потому подлог и обман представлялись особенно гнусными и
противообщественными преступлениями. Не говоря уже о том, что принцип
этот не совсем удобен для современной формы государства, так как истина
в политических сферах понимается весьма условно, а обязывать на истину
перед судом значило бы допускать ее и во всех сферах общественной жизни,
не говоря уж об этом, надо принять в соображение, что если бы мы
неуклонно и слепо следовали принципам высокой морали в системе
уголовно-карательной, то дошли бы до геркулесовых столпов, до
преследования простой, бескорыстной лжи. Юристы, очевидно, должны были
спуститься с высоты недосягаемой морали на почву более разумную,
практическую, отрешиться от того сухого воззрения, в силу которого
человек представляется чем-то вроде ходячего нравственного долга по
отношению к государству, и принять иную точку зрения для оценки
преступления. Общественное его значение определяется ныне с точки зрения
вреда, причиняемого частному лицу или обществу, -- вреда осязательного,
реального, а не воображаемого. Преследование преступлений подлога и
обмана вытекает из того, что преступления этого рода обусловливаются
насилием над распознавательной способностью. Чем действительнее средства
насилия, то есть обмана, возбуждающего в Потерпевшем заблуждение, чем
вернее и ближе средство обмана к осуществлению похищения, тем зловреднее
и обман. Отсюда целая теория об обманах, преступных и непреступных,
применяемая в кассационной практике сената. Подлог представляется, таким
образом, не более, как средством обмана, не более, как видовым признаком
мошенничества, и прокурор справедливо выразился, что подлог есть,
собственно говоря, более утонченное мошенничество. Составление
подложного документа представляет собой приготовление к преступлению;
предъявление подложного документа в суд ко взысканию -- покушение. С
теоретической точки зрения трудно объяснить, почему уголовный закон
преследует предъявление подложного документа в суд ко взысканию, как уже
оконченное, осуществленное похищение, и притом преследует несравненно
строже, чем самое похищение, осуществленное при посредстве другого
какого-либо ловкого обмана. В первом случае потерпевший всегда имеет
средство оградить свои имущественные интересы от угрожающего ущерба,
доказав подлог; во втором, потерпевший, уже обобранный, если похищенное
скрыто, отбывает у следователя и на суде печальную повинность свидетеля,
который должен представлять свои показания в целях общественного
интереса, понимаемого им несколько отвлеченно. Разъяснение такого рода
исключительности, или, лучше сказать, аномалии, мы встречаем в решениях
кассационного Сената, который указывает на подлог как на крайне опасное
средство. Такое воззрение на подлог, быть может, вполне применимо к
подлогам в денежных знаках повседневного обращения, но не к подлогу в
долговых документах. Никто вообще не расположен платить по подложному
документу; случаются нередко даже уклонения от платежей и по
действительным, а потому человек, задумавший воспользоваться подложным
документом, направляет обман как средство насилия на распознавательную
способность суда. Суд обладает всеми средствами для исследования истины;
возмущаться же тем, что обман направлен на распознавательную способность
самого же суда, было бы суду недостойно, потому что, возмущаясь, он
утрачивал бы два своих священных свойства: беспристрастие и милосердие.
Мне, конечно, могут возразить, что в настоящем деле идет речь о подлоге
в векселе. Вексель, как орудие промышленного кредита, как рычаг
денежного международного курса, как символ верности и честности
купеческой, должен быть? особенно охраняем законом от подлогов, так как
подлог в векселе подрывает не только интерес частного лица, но и целую
систему общественного кредита. С этими соображениями нельзя было бы не
согласиться; но вексельный институт утратил уже свое прежнее значение. Я
не говорю о векселе переводном международном. Если вексель на товар,
отправленный из Америки в Петербург, трассируется на Лондон, то, само
собою разумеется, что векселя такого рода регулируют международные
торговые сношения. Но в таких векселях подлоги никогда не встречаются,
по крайней мере, в течение восьмилетней практики мне встречать не
случалось. Что же касается до векселей простых, хотя бы и торговых, то
прежнее их значение восстановить при посредстве уголовного закона нет
уже возможности. Вексель появился тогда еще, когда общественные
кредитные учреждения не были развиты. С развитием банкирских учреждений
учет векселей облегчен, даже, можно сказать, распущен до такой степени,
что вы можете выгребать лопатами дружеские, фиктивные векселя, как это и
обнаружено печальной историей в Обществе взаимного кредита {Имеется в
виду дело Юханцева. См. речь по этому делу В. И. Жуковского (стр. 311 и
cл.).}. Если прежде вексель выражал собою торговую валюту, то теперь
вексель пишется для того, чтобы получить в банке деньги, а потом уже
приобрести товар. Дутые векселя получают право гражданства, никто ими
более не брезгает, кроме уголовного закона. Надо принять в соображение
еще и то, что законодательство само развенчивает вексельный институт,
выводя вексель из особой цеховой торговой сферы в сферу всесветскую. Кто
теперь не имеет право совершать векселя? Юноша, достигший
совершеннолетия, занимает деньги на мотовство под вексель; ростовщик,
давая деньги под проценты, берет векселя; может совершать векселя его
жена, его дочь, если последует его ремеслу. Едва оперится человек
совершеннолетием, он пишет векселя; вексель давно уже низведен на
степень простой дружеской расписки. Подлог в векселе, между тем,
признается все еще крайне опасным, хотя, замечу, в эту опасность никто
уже не верит ввиду существующей ныне системы в исследовании спора о
подлогах. Какой порядок применяется в гражданском суде к исследованию
споров о подлоге? Когда по предъявленному в суде долговому документу
возбуждается ответчиком спор о подлоге, без прямого обвинения, то суд
обязан потребовать от предъявителя письменное объяснение, желает ли он
взять свой документ назад. Если предъявитель не пожелает взять
документа, то суд, исследовав спор о подлоге, передает дело к уголовному
порядку. Эта система исследования ограждает, во-первых, интересы частных
лиц от угрожающего ущерба; во-вторых, успокаивает общество, низводя
подлог на степень безопасности; в-третьих, охраняет силу письменного
акта от неосновательного опорочения; в-четвертых, гуманно относится к
человеку, поддавшемуся преступным замыслам, вразумляет и предостерегает
efb; в-пятых, дает более прочное и справедливое основание прокурору для
уголовного преследования, так как дело по обнаружении подлога обращается
к уголовному порядку, в-шестых, согласуется ли наш уголовный закон,
приближающийся более к средним векам, чем к настоящему столетию, с
теорией права, так как усматривает в предъявлении подложного документа
лишь покушение; в-седьмых, соответствует современным потребностям
общества, потому что ограждает неприкосновенность домашнего очага от
произвольного вторжения власти по поводу какого-либо бездоказательного
заявления о подлоге и дает более достойное положение прокурору, который
тогда уже возбуждает преследование, когда подлог обнаружен гражданским
судом. Назначение этой системы объяснено в проектах к судебным уставам.
Там буквально выражено, что оно имеет в виду уменьшить случаи обращения
дел о подлогах к уголовному производству. В какой степени эта система
упрочена в нашей практике, вы можете судить по тому, что она
распространена на взыскания по векселям. Прокурорский надзор находится,
однако же, в вечной борьбе с этой системой. Едва прокурор заслышит, что
где-то, в какой-то квартире идет речь о подложном векселе, он делает
выемку или обыск. Бывали случаи, что дела в самой середине гражданского
процесса обращались к уголовному преследованию. Можно было бы подумать,
что прокурорский надзор глубоко исповедует принцип о праве государства
на истину, в сущности же он исполняет только обязанности службы. В силу
1160 статьи Уложения, раз вексель составлен подложно -- преступление уже
окончено. Какие же результаты выходят из противоречия между статьей 1160
Уложения и статьей 555 Устава Гражданского судопроизводства? Человек,
который, поддавшись преступному замыслу, пытается провести подложный
документ, в надежде, что спора о подлоге не будет возбуждено, имеет
право взять документ назад, если при заявленном споре нет прямого
обвинения; человек, который, не подозревая подлога, идет к плательщику,
лишается этого права, если плательщик заявит о подлоге прокурору, хотя
бы без прямого обвинения. Мне следует спросить вас, как вы будете судить
Гулак-Артемовскую, по статье 1160 Уложения или по статье 555 Устава
Гражданского судопроизводства? Артемовская передает присяжному
поверенному Кейкуатову векселя на умершего Пастухова. Кейкуатов является
к брату Пастухова, в котором возбуждается некоторое сомнение. Кейкуатов
предлагает рассмотреть поближе векселя, приглашая Пастухова приехать к
себе. Вслед за приездом Пастухова к Кейкуатову являются товарищ
прокурора и судебный следователь и отбирают векселя. Артемовская,
выражавшая надежду, что Пастуховы, при ближайшем рассмотрении векселей,
произведут платеж, лишена права отказаться от векселей, лишена свободы
выбора в образе действий. Несомненен тот факт, что Артемовская в суд
векселей не предъявляла. Вы можете делать различные предположения насчет
того, имела ли она намерение предъявить векселя в суд; для меня, с
юридической точки зрения, важно лишь то, что векселей в суде она не
предъявляла. Нельзя же преследовать за то, что, может быть, было бы
сделано. Прокурор имел законное право возбудить преследование, Судебная
палата имела право предать Артемовскую суду, хотя замечу, что новый
закон -- об исследовании споров о подлоге в векселях -- уже лежал у нее
на столе. У нас предаются суду без участия присяжных заседателей.
Судебная палата решает вопрос о предании суду по письменному делу,
проверяет документы, не имея перед собою ни обвиняемых, ни свидетелей.
Ее участие в уголовном процессе имеет нотариальный характер; затем она
руководится исключительно формальным законом. Судебная палата предает
еще только суду, а вы, присяжные заседатели, решаете участь человека,--
положения совершенно различные. Я вправе ожидать от вас критического
отношения к закону, потому что только при критическом отношении возможно
к нему уважение. Прогрессивное развитие общечеловеческих идей всегда
опережает закон, и он обречен на бесконечное совершенствование. Главная
задача суда общественной совести в разумном применении закона. Если вы
примете во внимание те соображения, которые я вам представил, то моя
защита окончена. Но я не в состоянии предвидеть приемов вашего суждения,
а потому должен перейти к защите по существу.
Когда уголовное следствие окончено и представлено с обвинительным актом
в Судебную палату, когда Судебная палата предает суду обвиняемого и
обвинительный акт вручается ему уже как подсудимому, чтобы к суду
приготовиться,-- тогда только допускается к участию в деле тот
зловредный и продажный человек, которого зовут адвокатом. Ему дается
семь дней срока на соображение о том, чем нужно дополнить дело, как бы
оно сложно и загадочно ни было. Очевидно, что защита выполнена уже на
следствии, закреплена обвинительным актом, а иногда и обращена на голову
подсудимого. Остается обратиться к нему и спросить, чем желает он
дополнить следствие, а также, какой системы защиты он держался. Тут
начинаются бесконечные сетования на то, что прокурор не включил в список
свидетелей, которые должны были бы сказать доброе слово в пользу
подсудимого, что следователь отказал в допросе таких лиц, которые могли
бы дать оправдывающие показания. Решено вызвать всех,-- ну, а как там на
суде будет -- разберемся. Каким же образом отбыта защита на следствии и
какой системы обвиняемый держался? Там, где строго держатся
состязательного порядка, следственный судья предупреждает обвиняемого,
что он может не говорить, что обвинение должно быть доказано, что если
он даст показания, они будут записаны в протокол и могут уже быть
употреблены как доказательства. У нас судебный следователь отбирает
допрос. Он уже составил постановление о привлечении к следствию, хотя
прямого обвинения и не было предъявлено; он предупреждает обвиняемого,
что надо быть искренним и представить все, что может служить к
оправданию. Если обвиняемый отрицает виновность, это несколько уже
шокирует следователя.
Затем противоречие в показаниях, запутанность, забывчивость,
неподтвердившаяся ссылка на свидетелей -- все это подчеркивается
следователем и ставится обвиняемому в счет, а то, что упустит
следователь, не упустит прокурор, то же, что упустит прокурор, не
упустит гражданский истец. Весьма затруднительно положение обвиняемого,
когда прямых доказательств нет или очень мало, когда доказательства
изыскиваются в сфере нравственной, то есть в репутации обвиняемого и
потерпевшего; когда начинают чертить портреты обвиняемого и
потерпевшего, сопоставлять их и выводить заключение, что обвиняемый --
человек безнравственный, а потерпевший -- человек нравственный. В
особенности тяжко положение обвиняемого, когда потерпевшего нет уже на
свете. Тогда следователь имеет полное право опереться на мудрое правило:
об умершем или хорошо, или ничего.
Горе обвиняемому, если он, желая снять пятно со своей репутации, решился
сказать что-либо резкое о потерпевшем; его отзыв будет резать слух
присяжных заседателей при чтении обвинительного акта. Если же обвиняемый
обнаружит особенную щепетильность, отстаивая свою нравственную
репутацию, то ему поставят с заднего двора свидетеля с фиктивными
векселями, которые к существу дела хотя и не относятся, но свидетель
этот будет назван прокурором в обвинительной речи приятелем подсудимого.
Тогда явится свидетель, который с талантом представит рассказы в лицах о
том, как он ужинал с подсудимой и как во время ужина происходило
взаимное друг друга подпаиванье. Тогда пришпиливается к делу взятая при
обыске в ванной комнате памятная книжка, на переплете которой написано
карандашом несколько прочувствованных фраз без означения времени и того,
к кому они адресованы. Эта книжка, тем не менее, выяснит в речи
обвинителя отношения подсудимой к потерпевшему, так как обвинитель со
свойственной ему проницательностью объяснит, когда и кому фразы
написаны. Вот почему, господа присяжные заседатели, система защиты
обвиняемого на предварительном следствии не может быть поставлена ему в
улику, так как она вынуждена, а не добровольна. Поэтому я прошу вас
судить о деле прежде всего по обвинению. Оно должно быть доказано,
подсудимый же не обязан доказывать оправдания, так как с открытием
заседания здесь в зале начинается уже чисто состязательный процесс.
Приступая к анализу обвинения, я имею в виду его во всей совокупности,
то есть обвинительный акт, судебное следствие и затем художественную
лепную работу прокурора, который, вычерпав с подонков дела всю грязь,
слепил из этой грязи бюст Артемовской, полагая, что этого достаточно для
ее обвинения. В сердце обвинения глубоко залегли позорящие
обстоятельства по отношению к Артемовской. Разнося по системе обвинения
доказательства несколько венозного свойства, оно ищет успокоения в
мудром правиле: об умершем хорошо или ничего. Представьте себе, господа
присяжные заседатели, что анатомический нож врача, который хочет
исследовать причины скоропостижной смерти, встречает препятствия в
суеверном обожании близких к умершему, не допускающих вскрытия трупа.
Представьте себе, что уголовный суд, обрекающий человека На лишение всех
прав состояния, отказывается от анализа нравственных качеств
потерпевшего ввиду того, что он умер. Вы простите сентиментальное
чувство близких к умершему; но вы никогда не простите себе отказа в
правосудии, потому что отказать подсудимому в хладнокровном,
разностороннем исследовании дела, -- значит отказать ему в. правосудии.
А потому вы мне простите, если я несколько критически отнесусь к
некрологу Пастухова, представленному обвинителем и гражданским истцом.
Первое позорящее обстоятельство -- "игра в дурачки". Я, впрочем, не
знаю, кого она больше позорит -- Пастухова или Артемовскую. Как
представляется нам Пастухов с точки зрения его братьев и их спутника --
Полевого? Человек не без образования, 35 лет, следовательно, в таком
возрасте, когда мыслящие силы в полном расцвете и ищут разрешения задач
общественной пользы; человек, обладающий миллионным состоянием, а
следовательно, избытком средств на общественное дело, томится в
праздности, увлекается какой-то искательницей приключений сомнительного
свойства, по отзыву Полевого, и проигрывает ей пятую часть состояния "в
дурачки". Его общественная деятельность ограничивается изданием, при
пособии Полевого, книги о карточной игре и поощрением тому же Полевому в
издательстве книг, представляющих собой дорогую, роскошную детскую
литературу. Содержание этих книг, надерганное из разных хрестоматий,
обернуто в золотой переплет и распродается по 3 рубля экземпляр; для
детей благородных, но богатых родителей. Если бы меня спросили, какого я
мнения об этом человеке, я сказал бы, что держусь правила судить
человека по развитию его социальных инстинктов, которых, судя по отзывам
братьев и Полевого, Пастухов вовсе не обнаруживал. Да и доказана ли
самая игра в дурачки?
Прокурор говорит в своей речи: "Мы вам их докажем, -- у нас есть книги и
цифры". Защита в первый раз видит прокурора, который грозит обвинением,
а не предъявляет его; но она не боится угроз и пойдет навстречу
обвинению. Пастухов познакомился с Артемовской в феврале месяце 1875
года у Полевого; затем, как показывает Полевой, она завлекла его к себе
в дом,-- надо же было время на это, -- а к 15 мая того же года Пастухов
уже проиграл ей 68 тысяч рублей в дурачки. При этом надо принять в
соображение, что Артемовская была тяжко больна в течение всего апреля
месяца, как я доказал это ее памятной книжкой. Если допустить, что
Пастухов по доверчивости и распущенности своей был в состоянии проиграть
такую сумму в дурачки Артемовской на первых же порах знакомства, то не
следует упускать из виду, что он был уже предупрежден об Артемовской
Полевым, который передал ему об ужине со взаимным подпаиванием. В мае
месяце Артемовская едет за границу. По возвращении ее в Петербург
близкие отношения между нею и Пастуховым закрепляются. В декабре же 1875
года празднуются в Москве именины Пастухова. Брат его, Иван, дружески
относится к Артемовской, советует порешить со сватовством, несмотря на
то, что Полевой боится запачкать перчатки в ее обществе; в январе месяце
продолжаются те же отношения в Петербурге, и вместе с тем к апрелю
Пастухов проиграл уже 170 тысяч рублей в "дурачки". Всю эту
несообразность пытаются подтвердить записной книжкой Пастухова. Не
говоря уже о том, что счеты на этой книжке сводятся совершенно
произвольно потерпевшим и обвинением, как я это указал при предъявлении
вам книжки на судебном следствии, что в книжке этой масса расходов без
обозначения их предметов и потом для выбора статей на проигрыш в
"дурачки" широкое поле предположениям, -- по странной логике в счет
"дурачков" ставятся расходы без обозначения предметов и не принимаются
те, которые прямо отнесены к проигрышу в карты. Быть может, таинственный
шифр книжки имеет особенное свойство, и отметки "проиграл в карты"
обозначают что-нибудь совсем другое; но прокурор, по-видимому, вполне
обладает ключом к шифру. Там, где расход обозначен буквой "к", прокурор
говорит: это значит "Людмиле за то же". Прокурор честно поступает, не
останавливаясь на половине дороги, хотя несколько фамильярно относится к
подсудимой. Все равно, грязью в подсудимую уже брошено, и какой бы
результат дела ни был, быть может, кто-нибудь издаст книгу: "Об игре в
дурачки и червонной даме", с эпиграфом: "Играй, да не отыгрывайся, а
главное, имей деньги в кармане, когда садишься играть в карты". В
политических процессах ключ ко всевозможным шифрам давно уже открыт, а
по поводу настоящего дела прокурор открыл ключ и к шифру интимному,
домашнему.
Вторым позорящим обстоятельством, весьма мрачно очерченным,
представляются векселя Логинова и несчастный старик, его отец, которого
эксплуатируют. Я знаю, как это делается в банкротствах. Приходят друзья
несостоятельного, на них составляются векселя для участия в общих
собраниях конкурса, и вопрос о свойстве банкротства решается в пользу
несостоятельного. В конкурсе ничего нет и получить нечего. Я так и
понимал участие Артемовской, Зыбиной и Митропольской. Оказывается, что
Артемовская скупила векселя по совету Хаймовича, который указывал на эту
покупку, как на выгодную аферу. Куда девались деньги -- неизвестно;
когда пришел Кейкуатов, то векселя были взяты назад. Зы бина объяснила,
что у них в Сибири нередко пишутся доверенности на имя жен при открытии
или арендовании прииска. Официальное участие женщины в делах
действительно нередко встречается в таком смысле. Муж наживает дом не
совсем чистым образом и записывает его на имя жены. Смысл всей этой
истории с векселями Логинова -- смешная, неудачная афера, доверчивость к
дурному совету, неразборчивость к окружающей сфере. Я не вижу ничего тут
мрачного, а главное не вижу, какое отношение имеет эта история к
настоящему делу, к подлогу в векселях Пастухова.
Третье позорящее обстоятельство... Но я должен обойти его молчанием.
Явился из-под земли свидетель и в землю уже ушел, не показав ничего.
Председатель просил вас о нем забыть (показание свидетеля Путилина в
заседании 20 октября), и я надеюсь, что вы о нем забудете.
Затем я перехожу к юридической стороне дела.
Прокурор говорит, что подписи на векселях не сходны с подлинными
подписями Пастухова, следовательно, векселя подложны. Как юрист, я
должен сказать, что это "следовательно" несколько преждевременно.
Несходство подписей представляется основанием к сомнению, поводом к
подозрению; но обвинению предстоит еще доказать: во-первых, что подписи
на векселях не представляют собой видоизмененного почерка того лица, от
имени которого они значатся; во-вторых, что если руку приложил к
документу человек посторонний, то без ведома того лица, от имени
которого документ значится. Несходство подписей несомненно, но это
представляется доказательством того лишь, что документ негоден. Я не
знаю, по крайней мере, какой гражданский суд решился бы присудить
взыскание по такому документу. Лицо, которое дает в долг деньги и
обеспечивает себя документом, должно уже само позаботиться о том, чтобы
документ был крепок. Оно может требовать подписи перед нотариусом;
иначе, пожалуй, будут представлять ко взысканию документы и вовсе без
подписи. А потому я решительно не понимаю, для чего нужна была такая, по
мнению прокурора, особенная энергия в настоящем деле со стороны
прокурорского надзора, следователя и судебной палаты. Таким образом,
указание прокурора на несходство подписей не освобождает еще его от
ближайших доказательств подлога. До какой степени несходство подписей не
представляет еще собой доказательств подлога, вы видите из того, что все
следствие направлено главным образом на разрешение вопроса о том: мог ли
Пастухов выдать намеренно такие негодные векселя. Прежде чем приступить
к анализу этого вопроса, я по поводу несходства подписей и экспертизы
должен сделать оговорку. Меня заподозрил прекурор в намерении бросить
тень на братьев Пастухова, когда я просил о сличении заподозренных
подписей с их подписями. Бросать, такую тень было бы подло и глупо; я
убежден, что в безукоризненной честности братьев Пастуховых никто не
сомневается. Но сличение это представлялось важным по разрешению вопроса
о том, какой оригинал мог иметь в виду подделыватель, а также по вопросу
вообще о значении, которое можно придавать экспертизе. Мог ли Пастухов
выдать намеренно документ с негодной подписью? Я вправе спросить, могла
ли Артемовская сделать такой безрассудный подлог? Прокурор полагает, что
она в совершенстве знает вексельное право, а между тем она делает
подлог, который изобличает, что подделыватель не имел даже никогда в
виду оригинала. Доказательства подлога, сколько мне известно, имеют два
направления. Подлог обнаруживает, во-первых, злонамеренность,
обдуманность образа действий, во-вторых, распознается в способе
предъявлений документа ко взысканию. Злонамеренность образа действия
едва ли может быть доказана. Мало того, что текст одного векселя, как я
уже обращал на то ваше внимание, безграмотен: в нем написано "от сего
четырнадцатого августа"; в нем допущена ошибка в фамилии того лица,
которому документ выдан: вместо "Артемовской" в нем написано
"Артимовской". Я не допускаю, чтобы лицо, составляющее в своих интересах
подлог, не позаботилось о правильном обозначении своей фамилии. Наконец,
что это за сообщество без головы, которое делает подлог, не видев
никогда оригинала. В отношении способа предъявления обыкновенно так
бывает, что по действительным документам должник укрывается от
кредитора, а по подложным -- кредитор от должника, выжидая случай, когда
удобнее предъявить документ из-за угла. Обратите внимание на то, как
предъявила Артемовская векселя братьям Пастухова. Я не буду ссылаться на
ряд свидетелей со стороны защиты, которые удостоверяют, что Артемовская
еще при жизни Пастухова говорила о своих долговых претензиях к нему, --
все свидетели со стороны защиты заподозрены во лжи! Свидетель обвинения,
Полевой, показал, что и до него доходили слухи о долговых претензиях
Артемовской при жизни Пастухова, что он, Полевой, старался всевозможным
образом распространить слух о вымышленности этих претензий. Он передавал
об этом даже самому Пастухову, который уверил его, что никаких долговых
претензий не существует, что никаких долговых документов Артемовской не
выдавал. Если вы примете притом во внимание, что это было тогда уже,
когда Пастухов, по отзыву его близких, отшатнулся от Артемовской, как от
женщины с дурной репутацией, что Пастухов, судя по отзывам Полевого,
относился к ней крайне подозрительно, боялся даже оставлять у нее следы
своего почерка, то не покажется ли вам странным равнодушие, с которым
Пастухов отнесся к распространившимся слухам. Он не принял никаких мер к
опровержению этих: слухов, хотя мог бы опубликовать в газетах, что
распространяемые слухи ложны, что документов он не выдавал, чем мог бы
предупредить опасность от дисконта каких-либо фальшивых векселей. С
другой стороны, если принять в соображение показания Полевого, то
подложные векселя составлены были еще при Жизни Пастухова, что, тем не
менее, представляется невероятным. Юридических доказательств в
подтверждение того, что Пастухов- не мог выдать негодных векселей
Артемовской, прокурором не предъявлено. Я глубоко верю свидетелям,
которые удостоверяют, что Пастухов был человек безукоризненной
честности; но на удостоверен ние их о том, что он не мог дать негодных
векселей, я должен смотреть, как на предположение. Судя о человеке по
его нормальному состоянию, мы можем относительно ручаться за свойство
его образа действий в том или другом случае; но это ручательство теряет
даже относительное значение, когда речь идет о человеке при ненормальном
его состоянии. Обвинение путается в предположениях о действительных
причинах того пригнетенного состояния, в котором находился Пастухов со
времени разрыва отношений с Артемовской. Из речи прокурора весьма трудно
объяснить, отчего Пастухов сошел в могилу: от позорного ли проигрыша в
"дурачки", от несчастной любви или же от болезни, о которой
свидетельствовал доктор Чечот. Развитие болезни Пастухова не могло быть
с точностью исследовано. Вопрос о том, к какому времени следует отнести
зарождение опухоли в мозгу, мог бы быть разрешен, по мнению доктора
Чечота, только путем анатомического исследования, которого не было
сделано. Психическое пригнетение от влияния мозговой опухоли проявлялось
скачками и находилось" в зависимости от неправильности в кровообращении,
как указал* Доктор Чечот. Если в половине ноября 1876 года болезнь уже
развилась, то мы не можем с достоверностью сказать, чтобы она не
проявлялась в августе 1876 года, когда выданы были векселя. А между тем
к тому же времени, по показанию лиц, близких к Пастухову, он находился в
состоянии задумчивости, меланхолии, раздражения, -- вообще в состоянии
нравственного пригнетения. Из показаний же Елизаветы Пастуховой мы
видели, что он не мог слышать спокойно имени Артемовской. Вместе с тем,
относясь с полнейшим доверием к братьям Пастухова, я не могу не отметить
раздражительности и преувеличения в их обвинительных показаниях, что,
надеюсь, достаточно обнаружено при перекрестных допросах.
Ради обвинения они готовы были удостоверить, что брат их никогда денег
не занимал, векселей никому не выдавал и был крайне аккуратен в счетах,
в удостоверение чего они и ссылались на его домашнюю записную книжку,
между тем как при посредстве этой же книжки мне весьма легко было
показания эти опровергнуть.
Несмотря на участие Полевого в их совещаниях по вопросу о происхождении
подлога, несмотря на то, что Полевой сторожил у. их подъезда
Артемовскую, они не могли заявить прямого к ней обвинения. Вообще в их
отношениях к Артемовской проявляется дух семейной интриги. Если я возьму
в расчет указание прокурора на то, что Полевой увлекался Артемовской, то
каким же образом могу я отнестись к показаниям этого свидетеля? Он дошел
до того, что вышел из роли свидетеля в конце заседания, считая нужным
представить суду несколько умозаключений по обвинению не только
Артемовской, но и Богданова. Возможно ли по таким сомнительным данным
выводить обвинение и с положительной достоверностью утверждать, что
Пастухов не мог под влиянием мести или озлобления выдать негодные
векселя Артемовской?
Мне остается ответить на два главных существенных вопроса о том, были ли
у Артемовской средства, чтобы дать деньги Пастухову, и если средства
были, то откуда они? Вопроса первого я решительно не понимаю. Что-нибудь
из двух: если обвинение удостоверяет, что Артемовская выиграла 170 тысяч
в "дурачки", то очевидно, что с точки зрения обвинителя же средства у
нее были; если же средств у нее не было, то обвинение отказывается от
предъявленных им документов. Я со своей стороны имел честь указать вам,
что еще в 1874 году у Артемовской на текущем счету было 20 тысяч, и все
свидетели удостоверяют, что до знакомства с Пастуховым у Артемовской уже
была роскошная обстановка. В 1876 году у нее было в банке 55 тысяч
рублей. 5 процентов билетами второго выпуска.
Прокурор подозревает, что эти билеты поступали к ней в уплату за
проигрыш в "дурачки", так как внесены они ею 16 августа, а по записной
книжке Пастухова значится, что им выдано, без обозначения кому, до 60
тысяч рублей такими же билетами. Но я обращал уже ваше внимание на то,
что в книжке Пастухова значатся билеты без текущих купонов, а в
удостоверении банка не сказано, чтобы билеты были приняты от Артемовской
без текущих купонов. Нельзя же предположить, чтобы банк подарил ей
отрезанные купоны, и на таких основаниях доказывать, что Артемовская в
данном случае заложила билеты, полученные от Пастухова. Извините мне
заявление, с которым я, между прочим, обращаюсь и к суду. Судебный
следователь поставил обвиняемой вопрос о том, откуда у нее средства?
Этот вопрос был повторен ей и судом. Я надеюсь, что в этом зале я имею
дело с процессом чисто состязательным, и замечу, что, если вопрос о том,
были ли средства у подсудимой, чтобы дать деньги Пастухову, имеет
существенное значение по делу, то вопрос о том, откуда средства,
совершенно неуместен. Притом, по свойству социальных отношений, в
которых большинство нас обращается, вопрос такой представлялся бы иногда
щекотливым человеку, даже не находящемуся на скамье подсудимых. Откуда
средства у такого-то? Наследники трехмиллионного состояния обратились к
нему с просьбой поделить между ними наследство. За раздел он получил 50
тысяч рублей. Можно сказать: дели и царствуй. Откуда средства у
такого-то? Он был учредителем акционерного общества, которое хотя и
лопнуло в ущерб акционерам, но учредителю оставило состояние. Откуда
средства у нее, обвиняемой в подлоге? Она кончила курс в Смольном
институте, получила прекрасное светское образование, но весьма малую
сумму знаний и еще меньшую сумму трезвых мыслей. По окончании курса она
скоро вышла замуж. Брачная жизнь не удалась. Почему? Не знаю. Но об этом
не принято допрашивать даже в канцелярии судебного следователя.
Разойдясь с мужем, она приехала в Петербург и, пользуясь своими связями,
выхлопотала себе, как указал вам прокурор, концессию на золотой прииск.
Возвратись из Сибири с небольшими средствами, она по своим связям и
внешним дарованиям легко окружила себя обществом. Судя по показаниям
Полевого, она подкупала всех своими внешними дарованиями, быть может,
находчивостью и наблюдательностью. И вы действительно видите, что она
умела различать людей: Пастухова она прочила в мужья, а Полевого -- в
режиссеры. В Петербурге весьма трудно окружить себя обществом по выбору.
По легкомыслию она попала, между прочим, и в среду практических людей,
которые умели воспользоваться ее дарованиями в дурную сторону. Она была
со связями. Ей указывали на то, что в присутственном месте лежит дело,
которое легко было бы направить, если бы на него обратили внимание, что
она могла бы помочь, и ей, само собою разумеется, были бы очень
благодарны.
Это подает повод прокурору представить ее в виде русалки, которая
затягивает в воду и свидетелей обвинения, и свидетелей защиты, и
высокопоставленных лиц, и целое здание кассационного сената. По воде
идут круги, а прокурор в глубоком размышлении изумляется глубине
общественной язвы. По его мнению, она врывается даже в совесть судей, а
я замечу, что совесть судей не должна быть продажна и доступна проискам
женщины. Я надеюсь, господа присяжные заседатели, что вы не поставите в
вину подсудимой всего того, что ставит ей прокурор. Она, без сомнения,
вынесет горький урок из настоящего дела, и я позволяю себе думать, что
вы этим уроком и ограничитесь.
* * *
Гулак-Артемовская и Богданов были приговорены судом к лишению всех прав
и ссылке в Иркутскую губернию.