содержание   ..  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  ..

ПРОСТЫЕ СТРОФЫ

Наиболее простая строфа — это двустишие, оснащенное парой рифм. Одностишие (хотя есть и знаменитые их

примеры, типа карамзииского «Покойся, милый прах, до радостного утра» или брюсовского «О, закрой свои бледные ноги») еще не образует строфы, да и вообще не очень понятно, достаточно ли его для образования инерции стихотворной речи. Как правило, современные стиховеды считают одностишие формой, находящейся на границе между прозой и поэзией. Двустишие же — уже строфическая форма, которая обладает очень большими возможностями соотнесения с рифмами, с ритмом и пр. Но есть две традиционные формы двустишия, о которых мы уже говорили, но имеет смысл упомянуть их и здесь, в разделе о строфике. Это, во-первых, ЭЛЕГИЧЕСКИЙ ДИСТИХ, то есть двустишие, состоящее из строки гекзаметра и строки пентаметра. Обратите внимание, что в элегическом дистихе нет рифмы, и это первый из образцов нерифмованной строфы, которые нам еще будут встречаться.

Второй пример двустишия — АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ СТИХ. Собственно говоря, для понимания законов александрийского стиха необходимо выйти за пределы двустишия и сказать, что это — целый период, в котором сочетаются два двустишия шестистопного ямба, первое из которых зарифмовано женской рифмой, второе — мужской, потом опять следует женская, снова мужская и так далее:

Однажды странствуя среди долины дикой,

Незапно был объят я скорбию великой

И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
(Пушкин)

В настоящее время ни элегический дистих, ни александрийский стих не существуют как реальные явления стиха. Первый используется лишь для переложения античных текстов (или для пародий, как мы видели в примере из Г.Сап-гира, приведенного в главе о логаэдах), второй — для подражания поэзии далекого прошлого или также в переводах, хотя его можно было встретить в начале века не только у Брюсова или Вяч.Иванова, ориентированных на поэтику прошлого, но и у Ахматовой, которая была уже далека от стилизационных задач.

Трехстишия образуют строфу довольно редко, поскольку возможные схемы рифмовки оказываются достаточно монотонными. Однако они могут входить в строфические периоды, то есть быть частью шестиший, сонетов, цепных строф.

Приведем, впрочем, прекрасные безрифменные трехстишия О. Мандельштама:

Возьми на радость из моих ладоней

Немного солнца и немного меда,
Как нам велели пчелы Персефоны.
Не отвязать неприкрепленной лодки,
Не услыхать в меха обутой тени,
Не превозмочь в дремучей жизни страха.
Нам остаются только поцелуи,
Мохнатые, как маленькие пчелы,
Что умирают, вылетев из улья.

Наибольшее распространение в русской поэзии получили четверостишия. Для определения их строфической формы придумали даже специальные термины, которые на слуху у всех нас еще со школы: перекрестная рифмовка (когда первая строка рифмуется с третьей, а вторая с четвертой)74, рифмовка парная (но, обратим внимание, заключенная в рамки четверостишия), когда рифмуется первая строка со второй, а третья — с четвертой, и кольцевая (или охватывающая), где первая строка рифмуется с четвертой, а вторая с третьей. Обычно эти типы рифмованных четверостиший не представляют никакой сложности при определении, и мы можем спокойно миновать их.

Гораздо реже встречаются четверостишия, где рифмуются не все строки, а лишь некоторые, остальные же (одна или две) остаются ХОЛОСТЫМИ, то есть незарифмован-ными. Из строф такого рода наибольшей популярностью в XIX веке пользовалась строфа «русского Гейне», где рифмовались только второй и четвертый стих, а первый и третий оставались незарифмованными. К середине XIX века этот тип строфики, как правило, соединенный с четырехстопным хореем, стал настолько шаблонным, что его охотно пародировали:
 

Помню я тебя ребенком, —

Скоро будет сорок лет! —

Твой передничек измятый,

Твой затянутый корсет...

Было так тебе неловко!..

Ты сказала мне тайком:

— Распусти корсет мне сзади, —

Не могу я бегать в нем!

Весь исполненный волненья,

Я корсет твой развязал, —

Ты со смехом убежала,

Я ж задумчиво стоял...

(Козьма Прутков)

В этой пародии, наряду с высмеиванием чисто содержательных особенностей «русского Гейне», высмеивается и его стиховой, строфический шаблон. Правда, необходимо отметить, что к подлинному Гейне это имеет лишь косвенное отношение,— Прутков пародировал не его, а домашние поделки различных «Гейне из Тамбова».

Своеобразны четверостишия, где оставляется холостым один стих (чаще всего третий), а остальные три рифмуются между собою. Такая строфа оставляет впечатление интонационной открытости, незавершенности:

Дремлет избушка на том берегу.
Лошадь белеет на темном лугу.
Криком кричу и стреляю, стреляю,
А разбудить никого не могу.

(Евг.Евтушенко)

Отличные образцы строф такого рода находим в известном стихотворении ДСамойлова «Сороковые», где в сочетании с четверостишиями перекрестной рифмовки они уже одним своим появлением создают впечатление какой-то пронзительной отчаянности, одинокости, открытости всем ветрам времени (особенно это относится к завершению второй из приводимых нами строф, где применена вдобавок редкая ритмическая форма ямба с ударениями на втором и восьмом слогах):
 

Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы

Кочуют с запада к востоку...

А это я на полустанке

В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.

Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.

И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.

Существуют и традиционные белые четверостишия, примеры которых мы приводили там, где шла речь об имитациях испанского народного стиха: четверостишия нерифмованного четырехстопного хорея, где окончания могут чередоваться ХхХх (как у Катенина или в пушкинском «На Испанию родную...») или же три женских окончания завершаются мужским: ХХХх (как у Блока и имитирующей его Ахматовой).

Пятистишия, как правило, по своей интонации напоминают «расширенные» на одну строку четверостишия. Наиболее употребительная форма их — АЬААЬ или аВаВа:
 

А я уже стою на подступах к чему-то,
Что достается всем, но разною ценой...
На этом корабле есть для меня каюта

И ветер в парусах — и страшная минута

Прощания с моей родной страной.

(А.Ахматова)

Ты кинешь камешек, и вновь

зыбь круговая гладь встревожит.
О, нет, звезде не прекословь,
растаять в сумраке не может
мой лучший луч, моя любовь...

(В. Набоков)

Однако пятистишия в русской поэзии нечасты, хотя, скажем, Фет пользовался ими довольно часто. Из пятистиший нестандартных стоит отметить опыты Г.Державина с применением холостых, нерифмующихся строк:

Звонкоприятная лира!
В древни златые дни мира,
Сладкою силой твоей

Ты и богов и царей,
Ты и народы пленяла.

Значительно более разработаны шестистишия. Чаше всего встречается форма ААЬССЬ, которая теснее прочих объединяет строфу воедино, не дает ей распадаться на отдельные части:

Лес окрылен, веером — клен.
Дело в том, что носится стон в лесу густом золотом...
(С. Кирсанов)

Также часты стихи, где четверостишие с перекрестной рифмой как бы замыкается двустишием, как в одной из лучших од Державина «Водопад» (вообще Державин отличается богатством строфических построений):

Он слышит: сокрушилась ель,
Станица вранов встрепетала,
Кремнистый холм дал страшну щель,
Гора с богатствами упала;
Грохочет эхо по горам,
Как гром гремящий по громам.

Шестистишие предоставляет поэту довольно обширные возможности для разных интонационных поисков. Попробуйте себе представить, как звучала для слушателя Александра Галича шестистишная строфа из его песни:

В матершинном субботнем загуле шалманчика

Обезьянка спала на плече у шарманщика,

А когда просыпалась, глаза ее жуткие

Выражали почти человечью отчаянность,

А шарманка дудела про сопки манчжурские

И Тамарка-буфетчица очень печалилась...

Ухо современного любителя и знатока поэзии после двух первых срифмованных строк, да еще таких длинных (четырехстопный анапест с дактилическими окончаниями) ожидает снова парной рифмы, но не получает ее. Тогда он начинает ждать шестистишия с рифмовкой ААВСВС, но получает опять какое-то неожиданное окончание, и только с трудом, после некоторых раздумий вспоминает, с чем должна рифмоваться эта строка. Но ведь перебирая строки, слушатель вспоминает и все их содержание, а стало быть и вся строфа приобретает для него особое, более глубокое наполнение.

Гораздо реже шестистишия, написанные не на три, как во всех предыдущих случаях, а на две рифмы. Редкий пример стихотворения, использующего все способы подобной организации, дает Н. Гумилев:

Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду

Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
(АЬАЬАЬ)
 

О, как я их жалел, как было странно

Мне думать, что они идут назад

И не остались в бухте необманной,
Что дон Жуан не встретил донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад

И Вечный Жид несчастней во сто крат.
(AbAAbb)
 

Но проходили месяцы, обратно

Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер — мне нравились их пятна

И то, что прежде было непонятно, —

Презренье к миру и усталость снов.

(AbbAAb)

Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась... и ты,

(ААЬЬАЬ)

Ты, для кого исгал я на Леванте

Нетленный пурпур королевских мантий,

Я проиграл тебя, как Дамаянти

Когда-то проиграл безумный Наль.

Взлетели кости, звонкие, как сталь,

Упали кости — и была печаль.

(AAAbbb)

Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя».

(ААЬАЬЬ)

Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук.
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла в простом и темном платье,

Похожая на древнее Распятье.
(AbbbAA)
 

А далее идет повторение тех же форм, только первая строка всегда оканчивается мужской рифмой. Характер-, но, что в первоначальном варианте такой строгости не было, и продолжалось стихотворение строфами с первоначальным строфическим рисунком.

Семистишия распространения в русской поэзии не получили, хотя и запомнились строфой лермонтовского «Бородина»:

Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.

Здесь совершенно явственна связь с шестистишием ААЬССЬ, только вторая часть его расширена еще на один стих. А можно было придумать что-нибудь, чтобы создать строфу, напоминающую лермонтовскую, но в то же время и отличную от нее. Вот один такой образец, с лермонтовским же названием «Молитва»:

Пылай, свеча, и трепетные пальцы

жемчужинами воска ороси.
О милых мертвых думают скитальцы,

о дальней думают Руси.
А я молюсь о нашем дивьем диве,

о русской речи, плавной, как по ниве

движенье ветра... Воскреси!
(В. Набоков)

содержание   ..  60  61  62  63  64  65  66  67  68  69  70  ..