Отыщите у кого-либо из русских поэтов (лучше брать стихи XX века)
примеры одногои того же ритма, но с разными окончаниями, рифмованными и
нерифмованными: только мужскими, чередованием мужских и женских (а потом
— женских и мужских), сплошными женскими, дактилическими и мужскими (а
потом — мужскими и дактилическими), дактилическими и женскими (и в
обратной последовательности), только дактилическими. Попробуйте для себя
определить, чем отличается «разбег» стиха от изменения окончаний.
Так же, как окончания, называются в зависимости от своей длины и рифмы:
мужские, женские, дактилические, гипердактилические. В хорошо известном
стиховедам экспериментальном стихотворении Брюсова на протяжении всего
текста рифмуются пять последних слогов: ударный и четыре заударных, а
как отдельные образцы есть и более длинные цепи рифмующихся между собою
слогов. Помимо этого, существуют еще два разряда неклассических, не
канонизированных XVIII и XIX веком рифм: НЕРАВНОСЛОЖНЫЕ и НЕРАВНОУДАРНЫЕ,
где количество заударных слогов — разное. В неравносложных рифмах,
широко применявшихся Маяковским и вслед за ним другими поэтами, как бы
отсекается один (значительно реже — два) безударный слог: «Ковно —
нашинковано», «неровно — бронированного» (Маяковский). Наиболее ясен
первый случай, когда в слове «нашинковано» следующий после ударения
звук, обозначаемый на письме буквой «а», оказывается очень сильно
редуцированным и потому легко «проглатывается», мы произносим (если
воспользоваться очень примитивной фонетической транскрипцией) не так,
как пишем, а приблизительно так: «нашинковъна» (напомним, что «ъ» в
фонетической транскрипции обозначает редуцированный звук), а при беглом
произнесении и вообще «на-шинковна», что делает рифму почти что точной.
Вероятно, подобные случаи были той основой, от которой появилась в
русском языке возможность неравносложных рифм, и
даже такой традиционный поэт, как Вл.Ходасевич,
вполне мог ими воспользоваться: «почему-то — откуда-то», «только —
столика».
Значительно сложнее случай второй, который уже никак нельзя свести к
схожести произношения. Здесь поэт явно строит искусственное созвучие,
заставляя читателя ощутить лишь очень далекое созвучие, и обманывая его
ритмическое ожидание: вместо ожидаемого по всем законам женского
окончания, он получает гипердактилическое. Условно можно сказать, что
неравносложные рифмы первого типа идут от законов произношения, тогда
как вторые
— от законов литературной игры. И потому понятно, что один из первых в
русской литературе случаев рассчитанной неравносложной рифмы у Брюсова
(«тополей — аллее», «зари — Марии») должен был происходить именно от
желания литературно поразить, эпатировать читателя.
Если неравносложная рифма после Маяковского стала достаточно широко
употребительной (хотя поэты, ориентирующиеся на традиции силлабо-тоники,
ею или не пользуются вообще или пользуются очень осторожно), то рифма
недавноударная так и не стала пользоваться сколько-нибудь широкой
популярностью. В ней совпадают гласные и согласные звуки, но различается
место ударения:
Искусственность и выисканность таких рифм очевидна,
и хотя с ними играли такие вполне классические поэты, как Вяч.Иванов,
Брюсов и др., в русской поэзии они не прижились58.
В любом случае, неравносложные и неравноударные рифмы образуют особый
разряд рифм по их длине, по-
скольку за последним ударением у них находится
разное число слогов.
Исторически ритмические характеристики рифмы, ее протяженность, менялись
довольно значительно. В силла-бике господствовала (в подражание
польскому стиху) рифма женская59. Со времен Ломоносова утвердилось
чередование женских и мужских (причем чаще всего именно в таком порядке)
рифм. Отказ от чередования на первых порах вызывал большой ритмический
эффект. Ярчайшим примером является «Шильонский узник» (перевод
Жуковского из Байрона), где рифмы в четырехстопном ямбе только мужские;
явно по следам Жуковского шел и Лермонтов в «Мцыри». И о той, и о другой
поэме писали как о перевороте в русской поэзии именно вследствие
характера рифмовки. Менее заметны были пробы сплошных женских рифм, где
особенно выделяются стихотворения Лермонтова 1840—1841 годов.
Подобным же образом обстояло дело со введением дактилических рифм, хотя
к ним слух читателя стихов, казалось бы, должен был привыкнуть быстрее,
ибо нерифмованные стихи с дактилическими окончаниями уже давно
присутствовали в подражаниях фольклорному стиху. В области их рифмования
пионером явился Жуковский, в двух стихотворениях начала 20-х годов («Ах!
почто за меч таинственный...» и «Отымает наши радости...») давший
образец замечательного сплетения новаторства (ранее не употреблявшиеся
рифмы) с традиционностью (четырехстопный хорей с дактилическими
окончаниями был всем знакомой имитацией фольклорного стиха). Но еще
довольно долго дактилическая рифма воспринималась как явление
экзотическое и лишь ко времени Некрасова превратилась в обыденность.
Тем более это относится к рифме гипердактилической, которая вообще из
редкости так и не превратилась в повседневность (и, судя по всему,
никогда не сможет превратиться: слишком редкостны гипердактилические
окончания слов в русском языке).