XVIII века была ничтожной: по данным М.Л. Гаспарова и К.Д. Вишневского
они составляют один процент произведений и полпроцента строк из всего
исследованного массива стихотвореных произведений (по данным С.А. Матяш
чуть больше — 2 % произведений и 0,7 % строк; в любом случае числа
ничтожны и могли бы не учитываться). В первой трети XIX века доля их
увеличивается: 7% произведений и 3% строк. Но при этом случилось еще
более важное: трехсложники нашли для себя «экологическую нишу», тот
жанр, в котором могли естественно существовать. Таким жанром для них
стала баллада.
В немецкой поэзии, на которую более всего ориентировались русские
баллады, в жанре этом господствовал дольник, где между ударениями были
интервалы в 1 или 2 безударных слога. В русской поэзии он был
экзотическим гостем, поэтому ему предстояло на первых порах превратиться
в какой-нибудь из силлабо-тонических размеров. Если русскому переводчику
(или, скорее, перелагателю, ибо по-настоящему точных переводов было
немного) казалось, что основой стиха является двусложный размер с
добавлением время от времени лишнего безударного слога, он и упрощал
дольник до ямба или хорея. Если же сильнее ощущалась инерция
трехсложника с пропусками положенных безударных слогов, то в русском
варианте стих становился трехсложником.
Количественно в первой половине XIX века трехсложники по-прежнему
ничтожны, однако качественно происходит решительный скачок. Именно время
Пушкина, Лермонтова, Жуковского дает нам «Ночной смотр» (второй вариант;
в первом перевод сделан хореем), «Лесного царя», «Иванов вечер»,
«Кубок», «Суд Божий над епископом», «Рыцарь Роллон», то есть едва ли не
самые знаменитые баллады Жуковского; «Черную шаль», «Песнь о вещем
Олеге», «Узника» Пушкина; «Три пальмы», «Воздушный корабль», «Тамару»
Лермонтова, а кроме них — рылеевского «Ивана Сусанина», «Олега» и
«Кудесника» Языкова... Список этот можно продолжать, но главное — что
отныне балладный стих накрепко становится связан с трехсложниками и
получает возможность уверенно чувствовать себя в русской поэзии.