В наше время самый жгучий из общефилософских вопросов — это уже не
вопрос «есть ли бог», а «человек — машина или нет». Некоторые ученые
отвечают на него утвердительно, и широкая публика зачастую соглашается с
ними. Ни одно атеистическое направление не высказывается по первому
вопросу так безоговорочно и ни один ответ не таит в себе столько
последствий для всего человеческого рода, ибо он изгоняет из мира не
только бога, но даже человечество. Прежде чем согласиться с ним,
необходимо тщательно взвесить имеющиеся доказательства.
Механицизм, как философское направление, сводящее все проявления бытия к
законам механики, существовал еще во времена Лукреция. В XVII и XVIII
столетиях Декарт и Мальбранш направили его по новому пути. Все же он
оставался гипотезой, казавшейся весьма нелепой, и только в XIX в. под
нее был подведен достаточно крепкий фундамент. Даже и в ту эпоху ученые
с острым чувством ответственности, например Дарвин и Гекели, нередко
делали в скобках оговорки, но многие становились бескомпромиссными
догматиками. Я не верю в существование души, говорил один, потому что не
могу обнаружить ее в пробирке. Мозг, утверждал другой,— это орган,
который выделяет мысль, как печень выделяет желчь. Порой писатели и
драматурги тоже примыкали к этому течению, и Теодор Драйзер, например,
глубокомысленно заявлял, что любовь — химический процесс, словно такое
определение что-нибудь объясняет.
В наше время, впрочем, трудно найти настоящего ученого, который
присоединился бы к подобным абсурдным заявлениям. Хотя большинство
ученых готово считать понятие «душа» бесполезным и ненужным, все же они
знают, что если душа существует, то искать ее следует не в пробирке. И
они соглашаются, что в какой бы связи ни стояли мозг и «душа», сравнение
с печенью и желчью нельзя признать удачным. Даже в эпоху расцвета
наивного механицизма одному физиологу, заявившему, что он мог бы создать
более совершенный оптический прибор, чем глаз, другой физиолог возразил:
«Но вы никак не могли бы сделать его зрячим»1. И даже сейчас, когда мы
все глубже и глубже изучаем механические процессы, сопутствующие
проявлениям жизни, многие охотно допускают, что существует нечто, не
поддающееся объяснению, и что термины «механистический» и
«материалистический» становятся все менее и менее тождественными.
Каждое объяснение оставляет кое-что необъясненным. Возьмем, например,
загадку наследственности. Когда были вторично открыты прошедшие вначале
незамеченными законы Менделя, многие воскликнули: «Теперь все ясно!» Но
ясными стали только законы, управляющие некоторыми процессами, а не то,
что таится за ними. Затем Томас Хант Морган раскрыл нам роль генов, и мы
воскликнули: «Вот теперь уж действительно все ясно!» Но каким образом
гены переносят наследственные признаки? Новейшая теория отвечает: «С
помощью нуклеиновых кислот», и мы опять удовлетворенно киваем головой.
Но как нуклеиновая кислота выполняет свою задачу? В существование ответа
на этот вопрос, ответа последнего, все объясняющего, можно только
верить.
Если мы не уверуем, то будем все время гадать: не гонимся ли мы за
призраком в стремлении добраться до окончательного ответа? Мы лишь все
больше и больше узнаем о поддающихся наблюдению процессах, но не
приближаемся ни к пониманию того, что они значат, ни к выводам,
связанным с тайной жизни.
Недавно журнал «Лайф» поместил блестящий в общем отчет о последних
открытиях биохимии, снабдив его совершенно недопустимым заголовком:
«Ученые подходят к разгадке тайны жизни». Речь в статье шла лишь о роли,
которую некоторые химические вещества играют в самых сокровенных
процессах внутри живой клетки. Новые открытия в будущем позволят, быть
может, биохимикам изменять наследственные характеристики человека, что,
по признанию автора статьи, способно привести к ужасающим последствиям.
Но я по-прежнему считаю, что, несмотря на все новые сведения о
сопровождающих жизнь процессах, сама жизнь остается таким же
неповторимым и необъяснимым явлением, каким она была задолго до рождения
на свет самого термина «биохимия».